— Хорушку?!

Они стояли вдвоем с Плеханом у ограды.

Плехан задумчиво проверял засовы на воротах. Засовы были древние, как вся заимка, железные, с завитушками. Такие засовы Макарин встречал в Тобольске, в старых татарских домах.

— Хорушку? Плехан!

— Любит она его, упыря проклятого, — пояснил наконец Шубин. — Как он появился, так и охомутал девку. Ничего она не понимает, ничего не видит и видеть не хочет. Он всем встречным бабам подолы задирает, а она ревет, дура, и все равно любит. Он ей наобещал с три короба всякого-разного. Что с собой возьмет, с купцами-родителями познакомит. Жить будут в большом доме, каменном… И ведь вроде девка не совсем глупая, умная девка-то, а видать правильно говорят, волос долог — ум короток. Пытался я и ее вразумить, и ему мозги кулаками вправить, но не судьба вышла.

— А что отец?

— А что отец? Варза человек со странностями. Всегда дочери слишком многое позволял. Говорил, ее дело, как решит так пусть и будет. Вот и выросла такая… самостоятельная. То ли ему наплевать на нее было, то ли еще что.

— Ладно, — подумав, сказал Макарин. — Надо ее в острог немедля доставить, допросить. Если понадобится, с пристрастием. Наверняка что-то знает.

— Коли знает, сама скажет. Не из скрытных. А вот пристрастия твоего, дьяк, точно не надо. Удушу, ежели хоть пальцем тронешь.

— Пальцем трогать это не моя обязанность. Для этого у нас другие мастера имеются.

Плехан промолчал, с силой ударил кулаком по вылезшему из ворот клину, вправляя его на место.

— Не ярись, Шубин, — миролюбиво сказал Макарин. — Пристрастие, это ж не обязательно дыба с дознавателями. Сам поговорю.

— Вот здесь и говори. Нечего ее в острог тащить. Слаба еще.

Плехан пошел дальше вдоль ограды, подправляя где надо частокол, а Макарин вернулся к избе.

Иринья сидела на том же месте, прислонившись к стенкам колодца и подставив бледное лицо неяркому солнцу. Веснушки на ее носу и щеках выделялись яркими пятнами.

Макарин выбрал из вязанки дров чурку посвежее, поставил ее напротив Ириньи, достаточно близко, чтобы не упустить ничего важного при ответах на вопросы. Сел.

Иринья смотрела на него не отрываясь, без всякого выражения. Глаза у нее были бледно-голубыми, что в сочетании с почти белыми ресницами производило странное впечатление. Зрачки казались булавочными головками. На шее виднелся широкий рваный шрам, будто ее душили веревкой.

— Хадри говорит, ты от самого царя? — спросила она.

— Почти. Я дьяк Разбойного Приказа Семен Макарин. Меня прислали расследовать пропажу каравана твоего отца.

— Я только что узнала, что он пропал, — задумчиво сказала она. — Веришь ли, целый год спала в беспамятстве. Слышал когда-нибудь о похожем, дьяк?

— Нет. Разве что в сказках.

— Вот и я тоже. Кажется, только вчера заснула. В носу до сих пор запах корабельной смолы стоит. А просыпаюсь…

В глазах у нее заблестели слезы.

— Что ты помнишь?

Иринья глянула недоуменно.

— Всё. На память никогда не жаловалась. Помню, как отчалили с Мангазеи, как пару дней спустя вышли в море. Последнюю стоянку помню, на заставе у Собачьего озера. Там один казак мне еще глазки строил, квасом и пирожками угощал. Помню, еще подумала откуда у него в этой пустыне пироги. Ладно еще с местной ягодой бы были. Или олениной. А то ведь с капустой. Как дома. Потом снова было море. Спокойное такое, как зеркало. Закат красивый. Потом была ночь. На небе ни облачка, звезды от края до края. Я заснула, глядя на звезды. И этой ночью на нас напали.

— Кто?

Иринья нахмурилась, замолчав.

— Соврала я тебе все же, дьяк. Не все помню. Не помню кто напал. Я спала. Вдруг удар, треск, чьи-то крики, все куда-то бегут, кто-то кого-то режет. В темноте не видно, и фонари почему-то не горят. Помню только мачты на фоне неба, их две, или три. Вместо одной нашей.

— Какой-то корабль подошел к вам вплотную?

— Похоже. Ничего не разглядела. Помню сильную боль в затылке и после этого — только темнота. Проснулась здесь. Увидела Шубина. Первая мысль — он виноват. Но это спросонья. Не при чем он, конечно. Шубин добрый. Хоть и не любит моего суженого, а все равно добрый.

— Расскажи про суженного.

Иринья посмотрела на Макарина насмешливо.

— А что рассказывать? Что тебя интересует, дьяк? Какой длины у него мужской уд? Или сколько раз за ночь он меня покрывал? Интересует?

Она дерзко смотрела на него, и Макарин как обычно в разговорах с распутными девками, почувствовал возбуждение. Ее пухлогубое лицо с высокими скулами вполне можно было назвать красивым. Если отмыть, конечно. И нарумянить.

— Ты знаешь про своего суженного только это? Больше ничего не знаешь?

Иринья хмыкнула, отводя взгляд.

— Понимаю на что намекаешь. Да, он немец. Нарушил закон, явился на запретные земли. Если он попадет тебе в руки, ты его отправишь на дыбу, а потом казнишь. Зачем мне о нем тебе что-то рассказывать?

— Затем, что ты единственная, кто спасся с каравана. И мне нужна любая зацепка, чтобы найти твоего отца и остальных. Хоэр это одна из главных зацепок. Шубин говорит, что ты умная. Раз умная, значит должна понимать.

Макарин любил этот прием в разговорах и часто им пользовался. Лесть некоторым быстрее развязывала языки, чем угрозы. Иринья не подала виду, но щеки у нее заметно покраснели.

— Шубин навряд ли считает меня умной. Я ж с немцем спуталась. А не с ним. Простая поморская баба, которая выбирает сильного, а не слабого. Богатого, а не бедного.

— Шубин слабый и бедный?

— Шубин добрый. А добрым сейчас в мире не место. Доброта сейчас это слабость и бедность. Не мне, московит, тебе об этом рассказывать. Сам должен понимать. Шубин года четыре вокруг меня ходит, с тех пор как случайно на озере увидел. Четыре года ходит, смотрит, подарки дарит, ласково разговаривает. А Хоэр меня встретил впервые прошлым летом и той же ночью взял. И я не сопротивлялась. Хоэр сильный, смелый. Он берет, что хочет и всего чего хочет добивается. Бабы таких любят. Хотя после и плачут. Снова любят. И снова плачут. Видишь, не такая я и умная. Простая баба.

— Расскажи о Хоэре. Кто он, откуда, что здесь делал?

Иринья пожала плечами.

— Немец. Вроде с самого дальнего закатного края неметчины. Старики наши холмогорские таких немцев галанцами величают. Их немцев-то много, все разные, знаешь небось. Отец его с Индиями торговал, богатый, говорит, очень. Дом каменный, да не один. А у Хоэра с торговлей не задалось. Не его это, разговаривать и деньги считать. Что ему нужно, он и так возьмет, бесплатно. Вот он и пошел туда, где ему по сердцу. Сперва у себя на неметчине воевал. Потом к ляхам подался, с турками да татарами. Потом его наши казаки в полон взяли, так и прижился. Сперва у них. Потом долго по рязанщине хаживал, пока к каким-то купцам тобольским в охрану не нанялся. Так и сюда попал. А что здесь делал — так все то же, что и все. Охотой промышлял, караваны охранял. Лет двадцать, говорит, на родной неметчине уж не был и ни с одним немцем не разговаривал. Правда это или нет, не знаю, сам решай. А ежели ты намекаешь на то, может ли он продать немцам путь в заповедную Мангазею, если до них доберется, то — может. Он все может.

— Видела у него карты мангазейские и сибирские? Может рисовал их, сведения о местах у охотников собирал?

— Этого не знаю. Но рисовать он точно не умеет, — Иринья засмеялась, вспомнив что-то. — Да не его это все. Вот прийти с оравой, огнем и железом всех попалить, добро забрать, девок за волосы в обоз затащить, вот это его. А вынюхивать, сведения собирать, втихую сидеть, это нет, не способен он на такое. Помрет с тоски.

— Одно другому не мешает, — пробормотал Макарин, мысленно уже делая заметки в своей походной книжице. — По твоим словам выходит, что он вполне мог устроить нападение на караван твоего отца. Собрать ораву, заранее подговорить на бунт в удобном месте.

Иринья нахмурилась.

— Мог-то мог. Но навряд ли это сделал. Не было у него в караване оравы. Отец сам всех людей подбирал, ни одного хорушкинова дружка с собой не взял, одни чужаки. По паре отставных стрельцов да казаков, дружинники вогульского князька, самоеды, юграки, остяки. Даже один какой-то разукрашенный дикарь аж с Енисейского устья, я таких никогда не видела. Пестрый караван был. Помню, Хорушка с отцом из-за этого часто ругались. Как можно идти в путь с охраной, где никто друг друга не знает и никогда вместе не работал? Ненадежная это охрана, слабая. Хорушка убеждал отца хоть костяк с собой взять, нескольких людей, которым доверять мог. Но отец кремень, если ему что втемяшилось — никто не сдвинет. Так и ушли.

— С чего у отца такие странности? Всегда таким был?

— Всегда… Хотя в этот раз особенно. Небось про груз-то проклятый уже слышал?

— А ты его видела, груз-то?

— Какое там… Ящик видела, большой. А сам груз, говорили, даже папаня не видел.

— Это как?

— А так. Говорили, будто ему этот ящик передал кто, с наказом не вскрывать и доставить до места в целости и сохранности. Но это может и слухи были. Вокруг этого ящика много слухов ходило. Некоторые папаня сам велел распускать, чтобы народ подальше держался.

— Это насчет пропажи детей?

— Да не. Это насчет того, что ящик испускает газы и люди вокруг него мрут как мухи. А насчет детей так это не совсем слухи. Одно дитё тогда точно пропало. Хотя может и не из-за ящика. Может его дикари на мясо пустили, такое у них бывает.

— Самоеды действительно людоедством промышляют?

Иринья рассмеялась:

— Это ты лучше вон у Хадри спроси. Самоеды разные. Это только мы их в одну кучу сваливаем. А у них различий между собой больше, чем у нас с немцами.

— Ясно. А кто ящик этот твоему отцу передал? И куда надо было его доставить?

— Вот этого не знаю. Об этом даже слухов не было. Знаю только, что в последнее время папаня частенько в стойбищах самоедских пропадал. И не только самоедских. Раз обмолвился, что даже до ярганов добрался. Может там и ящик этот прихватил. Да и сами самоеды к нему захаживали. Двоих я точно видела. Но папаня насчет дел всегда был скрытным. А в этот раз по части скрытности сам себя превзошел. Караван стал за городом собирать, трясся над этим ящиком, как над иконой какой, шатер свой разбил невдалеке, чтоб глаз не спускать. Меня подальше услал, хотя я рядом с ним сызмальства находилась. В этот раз мы даже на разных кочах шли. Он на головном со своим ящиком. А мы с Хорушкой на последнем. Изменил папаню ящик этот, что уж говорить. Может и правду тогда болтали, что проклятый он… Однажды папаня меня с этим ящиком сильно испугал. Как-то подозвал к себе, велел руку вытянуть, да и полоснул ножом по ладони. Я заорала, а он — хвать запястье, подтащил меня к ящику, сунул мою руку внутрь, там еще отверстие было вырублено, незакрытое. Поелозил там моей же ладонью.

— И что ты почувствовала там внутри?

— Да ничего. Что-то такое гладкое, может металлическое, может глиняное или костяное. Папаня мне «прости, дочка, так надо было». А что надо, зачем, до сих пор не знаю. Только шрам остался, — Иринья показала Макарину раскрытую ладонь, которую пересекал небольшой уже затянувшийся шрам. Потом глянула куда-то ему за спину и сказала: — Ты вот, дьяк, сидишь и не видишь, что Шубин уж давно у ворот торчит, тебя ждет, а подойти стесняется. Иди, да передай ему, что я не кусаюсь.

Иринья отвернулась и повела грудью, как это умеют только бабы, уверенные в манящей силе своего тела.

Бедный Шубин, подумал Макарин, вставая.

Плехан действительно стоял у ворот, поигрывал топором и угрюмо смотрел как он подходит.

— Узнал, дьяк, чего новое?

— Не густо. На караван кто-то напал, но она не знает кто. Ты, когда ее нашел, внимательно вокруг все осматривал? Может следы какие были?

Шубин медленно покачал головой.

— Врать не буду, плохо осматривал. Как ее увидел в той лодке, так все в голове помутилось. Да и осень была, снег уже шел пару дней. Даже если и было что, все скрылось.

— Место помнишь? Надо туда наведаться, вдруг найдем что ценное.

— Место помню. Но не найдешь там ничего. Год прошел, даже если что было — все люди да звери давно растащили. Да и не помощник я тебе больше. Помнишь, при знакомстве я тебе сказал о личном деле? Вот оно, личное дело, на завалинке сидит, грудью сверкает. Мне нужно было ее с того света вернуть, для этого нужен был ты, без тебя Дед бы мне не помог. А сам Варза с его караваном мне мало интересен. Так что теперь наши дорожки расходятся. Ты сам по себе, я сам по себе. С этого момента я от нее ни на шаг не отойду. Здесь будем сидеть, отсиживаться. А насчет места того — тебе Хадри его покажет, он тот бережок тоже неплохо знает. Потом и до самой Мангазеи довезет.

Макарин пожал плечами.

— Навряд ли она отсиживаться будет. Но как скажешь. Не держу. Спасибо за помощь. На ночь, пожалуй, здесь останусь. А утром выедем. Скажи Хадри, чтобы готов был. И провизией снабди побольше. Я может по пути на заставу у Собачьего озера загляну, проверить кое-что надо. Так что крюк небольшой сделаем.

Плехан кивнул молча и пошел дальше вдоль ограды. Макарин долго смотрел в его широкую сутулую спину, глядя как он осматривает бревна, поправляет клинья упоров да подбивает узкие ступеньки, ведущие на наблюдательные посты. Макарин попытался представить, жизнь Шубина с Ириньей на заимке. Ничего хорошего не представлялось. Он было отвернулся, но тут заметил, что Плехан возвращается.

— Дело появилось, дьяк, — Плехан был встревожен. — Подожди отдыхать. Я сейчас воротца приоткрою. Проверить кое-что надо.

Он откинул засовы, толкнул створку, протиснулся сквозь узкую щель наружу.

— Идем, ты мне нужен. Держись рядом и не спускай глаз с леса. Если что увидишь, сразу скажи.

Макарин шагнул следом.

Лес начинался шагах в десяти от ограды, темный и такой густой, что уже третий ряд древних сосен терялся в непроглядном мраке. Увидеть что-то в глубине было сложно. По низу стволов бугрились кустарники и покрытые густым мхом остатки поваленных деревьев. На первый взгляд пройти к воротам можно было только по узкой травянистой засеке, но она выгибалась уже на расстоянии выпущенной стрелы, и что было за тем поворотом — неизвестно.

Они медленно продвигались вдоль частокола. Шубин осматривал бревна, то и дело нагибаясь. С наружной стороны ограда выглядела еще древнее чем с внутренней. Ее покрывали зарубы, выщерблены от стрел, пуль и арбалетных болтов. В одном месте Макарин разглядел следы давнего пожара.

Наконец Шубин остановился.

— Чуешь чем пахнет?

Макарин принюхался. Запах был резким и знакомым.

— Медведь?

Пахло медвежьим дерьмом. Макарин помнил эту вонь с юношеских лет, когда с мужиками загонял косолапого у себя в поместье.

Шубин указал на ограду. На ее бревнах, не более чем в локте от земли, был размашисто нанесен какой-то сложный символ.

— Ни разу не встречал медведя, который рисовал бы знаки на заборах собственным дерьмом, — сказал Плехан. — Это только дерьмо медведя. А не сам медведь.

Макарин присел рядом, стараясь не дышать. Корявый круг с какими-то точками и линиями был аккуратно выложен густым коричневым медвежьим пометом с остатками рыбьих костей, чешуи и шерсти мелких грызунов.

— И что это значит, — Макарин поднял голову.

— Это значит, что они нас нашли, — Шубин размашисто пошагал обратно.

— Кто? — Макарин бросился следом.

— Боюсь, скоро сам узнаешь.

Они почти бегом влетели во двор, Шубин с грохотом уронил засовы, крикнул что-то непонятное подбежавшему Хадри. У самоеда вытянулось лицо, и он стремглав бросился к избе.

Плехан повернулся к Макарину.

— Как у тебя с оружием, дьяк? Умеешь ли пользоваться теми пукалками, что я для тебя захватил на всякий случай? Всякий случай наступил, можешь идти готовиться к бою.

— Да что случилось-то, толком объясни!

— Некогда. Натягивай свою защитную расстегайку, она тебе понадобится. От стрел спасает? Вот и хорошо. Вряд ли они сюда что-то серьезное притащат.

Хадри уже бежал от избы с ворохом разномастных самопалов. За спиной у него бились мешочки со снаряжением. Плехан недовольно рявкнул на него по-дикарски. Хадри залопотал было, оправдываясь, скинул часть самопалов на землю, с остальными потрусил обратно к избе.

— Все они тут не нужны, — пояснил Шубин.

— Гляжу, у вас война намечается, — насмешливо вопросила подковылявшая ближе Иринья.

Плехан тут же из собранного начальника превратился в нечто нелепое и сюсюкающее:

— Что ты, Иринушка, никакой войны, так, мелочь пустая. Ступай в избу, о тебе бабушка Нембой позаботится.

Бабка все также деревом торчала у своего шалаша.

— Дурой меня не считай, Шубин. Вас всего трое. На два выхода. Сам знаешь, как я стреляю.

Шубин на мгновение впал в ступор. Иринья явно действовала на него отупляюще. Но он быстро взял себя в руки.

— Живо в избу, Иринья! Сейчас ты не то что самопал, ложку в руках не удержишь.

— Много ты обо мне знаешь. Смотри, — Иринья нагнулась, схватила ближайший самопал за покрытый узорочьем широкий ствол.

— Тихо все! — прошипел вдруг Шубин, подняв руку.

Они замолчали, и в наступившей тишине услышали, как далеко за оградой надрываясь лают собаки.

— Уже явились, — почесал щеку Шубин. — Быстро они.

— Со стороны леса прут, — сказала Иринья. — Знают, что в ущелье у тебя ловушек немеряно. Признавайся, Шубин, кому на этот раз дорогу перешел?

Шубин не ответил. Перекрестился, беззвучно прошептав краткую молитву, поднял с земли пару самопалов и мешок со снаряжением. Сказал что-то Хадри и тот убежал на другую сторону двора.

Собаки лаяли все ближе.

Макарин шагнул к нартам, развернул сверток с оружием, быстро накинул защитную стеганку. Выбрал шлем из принесенной самоедом груды, старый, но вполне еще крепкий.

Шубин тем временем вскарабкался на ограду, пригнувшись, выглянул в бойницу. Потом обернулся, и когда Макарин подошел ближе, тихо сказал:

— Стрельба пока отменяется. Ярганы разговаривать хотят.