Они продвигались осторожно, вдоль берега, между городской стеной и посадом. Прятались за оградами, деревьями или стенами домов. Иногда над их головами нависал голый отвесный склон крепостного холма, и тогда приходилось выжидать, пока там, на стенах не закончится бой и им под ноги не упадут очередные защитники. После чего какой-нибудь ярган обычно высовывался из бойницы и торжествующе орал на всю округу, заглушая треск разгорающихся пожарищ, стоны раненых и визги насилуемых женщин.

Лодки с дикарями все прибывали и прибывали. Из-за плохой управляемости их часто относило от пристани вниз по течению, из-за чего ими уже был усеян весь берег. Ярганы хватали топоры и факелы, молча собирались в толпы и нападали на все дома без разбору. Выламывали двери, вытаскивали полуголых людей, резали им глотки и шли дальше. Иногда кто-то из них задерживался, чтобы позабавиться с детьми или бабами, и тогда остальные ухмылялись и наперебой орали что-то непотребное на своем собачьем наречии, состоящим из гортанных уродливых звуков. Макарин старался не смотреть. Детский надрывный плач и страшные предсмертные хрипы женщин, которым вспарывали горло во время соития, стояли здесь, над посадом, как душная стена. Казалось, весь воздух состоит из этих звуков. Там, наверху, на стенах и в городе еще шел бой, оттуда доносился лязг мечей и сабель, крики воинов. Здесь боя не было. Здесь методично резали, разламывали черепа дубинками, отрезали груди, насаживали на короткие копья пищащих младенцев. Несколько раз то воевода, то Макарин порывались выбраться из спасительной темноты задворок и с голыми руками броситься в атаку. И каждый раз Шубин прижимал их тяжелой рукой к земле и молча указывал в сторону, где к ублюдкам подходил на подмогу очередной отряд человек в десять.

— Они долго готовились, — прошептал Шубин во время одной из остановок. Впереди горела крыша землянки, рядом с которой лежала очередная девка, раскинув окровавленные ноги. Над ней суетились два яргана, один отрезал голову, второй вспарывал живот. — Нагнали сюда несколько сотен, лодки приготовили. Мы своим появлением их только подтолкнули. Небось, хотели глухой ночью напасть, чтобы совсем уж было неожиданно. А здешний князь все войско к нам на север услал, дурак. Поверил ярганам на слово. Ума нет, считай покойник.

— Оружия-то чего нам не захватил, поморец, — спросил Кокарев. — Хоть какое-нибудь завалящее?

— По чужой земле лучше налегке ходить, воевода. Да и нельзя тут огнестрелом баловаться. Сразу все сбегутся.

Ярган с глухим треском вскрыл женщине грудину, погрузил во внутренности руки, достал еще трепещущее сердце, урча, впился в него зубами.

— Тьфу, твари. Не могу больше смотреть, — воевода отвернулся.

— Попробуем перелеском добраться, — Шубин пополз в сторону, где за палисадом виднелись заросли кустов и невысоких сосен.

Саргут, сын искарского князя и заложник канасгетов, плелся за воеводой, то и дело отставая. Вид у него был потерянный, он пустыми глазами смотрел на зверства и разгорающиеся пожарища. Казалось, будто еще немного, и он ляжет на землю и закроет глаза, чтобы больше их не открыть.

— Мне очень жаль, — сказал ему Макарин. — ты жил среди этих людей много лет…

Саргут глянул на него непонимающе.

— Они не были мне друзьями, — сказал он. — Я знаю, что у других аманатов в плену заводятся жены, дети. У меня так никого среди них и не появилось.

— Может, это и к лучшему.

— Да. Десять лет назад они напали на мой городок. Сожгли его дотла. И убили всех, кроме меня. Сейчас бог судьбы пришел за ними. А потом он придет за ярганами. И это колесо не остановить. Есть ли смысл ему противостоять? Когда-нибудь оно и вас сомнет.

— Не сейчас точно, — встрял Шубин. — Ты, мил человек, вместо того чтобы болтать, лучше б от своей балалайки избавился. Ни к чему она сейчас, задерживать нас скоро будет.

Саргут прижал к груди футляр с лютней.

— Нет. Кто я без нее?

Шубин махнул на него рукой и двинулся дальше. Перелесок становился все гуще и наконец превратился в бурелом с поломанными и скользкими от лишайников стволами деревьев, переплетенными сетью веток и кустарников. Под ногами захлюпала вода.

Теперь они пробирались еще медленнее. Макарин постоянно оглядывался на шедшего позади всех Саргута. Его лютня часто цеплялась за гибкий и густой березняк, и тогда ему приходилось останавливаться и освобождать инструмент из плена.

— Я думаю, мы зря его с собой тащим, — прошептал воевода, когда Саргут в очередной раз отстал. — Он нам зачем? Песнями развлекать? Тоже мне, Боян нашелся.

— Предлагаешь, бросить тут? — спросил Макарин.

Воевода не ответил.

Они постепенно выбрались из заросшей низины, и снова увидели впереди бревенчатые низкие стены и насыпные крыши полуземлянок, освещенные заревом пожара. В красной пелене меж домами носились черные тени, а наверху, там, где высился княжеский терем, плясали гигантские языки пламени.

— Здесь самое сложное, — сообщил Шубин. — За теми избами площадка, открытая. Там от холма до берега ничего нет. Ни деревца, ни забора, ни даже амбара. Наверно, что-то вроде места торгового. И нам его надо как-то перебежать.

— Это не торговое место, — сказал Саргут. — Это священная поляна. Для жертвоприношений. Ее действительно не обойдешь.

— Ну вот и я о том, — сказал Шубин. — Надо думать.

— Не о чем тут думать, — возразил воевода. — Сперва посмотреть надо.

— Если подойдем ближе, другого пути не будет. Только через поляну.

— Тут, я гляжу, и без того никакого другого пути нету, — буркнул Кокарев и выбрался из зарослей к домам.

Дальше они двигались перебежками, нагнувшись чуть не до земли, от кустов к заборам, от заборов к амбарам, стараясь всегда находиться в тени. Крутили головой во все стороны, чтобы заметить дикарей до того, как они заметят их. Дикарей было много, даже больше чем на пристани. Они сновали у землянок, таскали трупы, с хохотом бегали за домашней живностью, устраивались на ночлег, соорудив что-то вроде походного навеса.

— Эти ублюдки уже чувствуют здесь себя как дома, — прошептал воевода.

Остановились они там, где забор последнего двора подходил вплотную к голому отвесному склону. Поляна отсюда была вся как на ладони. По ее краям, у выставленных в ряд деревянных истуканов, пылали высокие факелы. В центре горел колоссальный костер, чьи языки казалось достигали неба. Толпа ярган, несколько десятков человек, не меньше, сновала вокруг костра, и Макарин не сразу понял, что они делают. Только когда увидел сидящих невдалеке на земле связанных пленников. Там не было воинов, были только старики, женщины и дети. Ярганы выхватывали их поодиночке, оттаскивали к костру, перерезали сухожилия на ногах и ломали руки. После чего живых бросали в огонь и уходили за следующей жертвой. Страшная, объятая пламенем, плачущая, ревущая масса человеческих тел шевелилась, корчилась, и казалось само черное небо трясется в судорогах над этим адом. Иногда кому-то удавалось отползти в сторону, и тогда ярганы пинками и длинными палками запихивали их обратно в огонь. Макарина замутило от сладковатого запаха жареного мяса.

— Тауру, — прошептал рядом Саргут. — Главный бог ярган. Он требует живые жертвы. Поэтому ярганы не убивают пленников. А сжигают их живьем. Сегодня Тауру будет накормлен до отвала. Великий день для ярганского племени.

— Эти твари должны быть уничтожены поголовно, — процедил Кокарев.

Какой-то девчонке удалось вырваться из толпы пленников, и она побежала в их сторону. Сразу с десяток дикарей взревели и бросились в погоню, размахивая дубьем.

— Вот проклятье, как не кстати-то, — пробормотал Шубин. — Отступаем, живо.

Воевода взъярился.

— Ну уж нет! А ну давай сюда свой топор! Я один справлюсь!

Он схватил было Шубина за рукав, но тот ловко увернулся.

— Не мельтеши! И нас погубишь, и девку не спасешь.

Девчонке оставалось шагов двадцать до спасительной темноты, когда брошенный кем-то из преследователей дротик пробил ей спину, свалил с ног. Она была еще жива и отчаянно ползла дальше, когда подоспевший ярган намотал ее волосы на кулак и перерезал горло. Потом взвалил на спину, как добычу, и побрел обратно к костру, весело гомоня и отмахиваясь от наседающих конкурентов.

— Сгною тебя в остроге, сволочь поморская, — в бессильной ярости прошипел Кокарев.

— Сгноишь, воевода, сгноишь. Если выберемся.

— А ты чего молчишь, дьяк, — набросился воевода на Макарина. — Неужто и у тебя совести нет, и ты можешь спокойно на все это смотреть? Канасгеты наши враги, да. Но то, что творит с ними это зверье…

Макарин промолчал. Он не знал, что сказать. Он понимал, что Шубин прав и ничего нельзя сделать. А еще он смотрел на горящий посад канасгетского городка и видел пылающую Москву, и сожженные Тверь, и Суздаль, и осажденный Сергиев монастырь. Он смотрел на зверства местных дикарей, но перед глазами отчего-то вставали конные сотни польской мрази, добравшейся до ярославских и костромских лесов, бесконечные спаленные дотла деревни и их вырезанных жителей. Когда долго живешь в аду, сердце покрывается непрошибаемой корой.

— То, что они делают — это последнее. Это край, — прошептал воевода. — За это нужно уничтожать. Медленно и мучительно. Все это чертово племя должно быть стерто с лица земли.

— Вопрос, зачем они это делают, — спросил Макарин, и его собственный голос показался ему чужим. — Судя по донесениям, в этих местах женщины и дети — ценный товар. Зачем их убивать?

Воевода сплюнул в сердцах и отошел, ничего не сказав.

— Их убивают, потому что они обуза, — ответил Саргут. — Ярганы не собираются возвращаться в леса с добычей. Они идут дальше на север. И делить войско, оставляя часть для охраны, они тоже не могут. Значит, им нужен каждый воин. Значит, их цель не только самоеды и ушедшее войско канасгетов.

— Мангазея все равно им не по зубам, — сказал воевода. — Сколько бы этой швали не было.

— Возможно, у них есть еще какой-то план, о котором мы не знаем, — сказал Шубин.

Среди дикарей вдруг возникло какое-то движение, ропот голосов стал громче, перешел в приветственный рев, толпа расступилась и на площадку перед костром выехала двухколесная телега, запряженная парой испуганных мулов.

На землю спрыгнул Хоэр, потряс саблей, и толпа взревела еще громче. Повернулся к телеге, стащил с нее что-то темное и трепыхающееся. Макарин не сразу узнал в этом истерзанном окровавленном комке князя Ассана.

Хоэр под вопли и крики протащил его за волосы к ближайшему столбу, поднял толстяка на ноги, прислонил. Затем повернулся к толпе дикарей, проорал что-то на ярганском наречии и поднял руку. В его пальцах блеснул красным сполохом круглый камень, и все ярганы на площади вдруг повалились на колени, забормотали, вдавливая лбы в землю.

Хоэр медленно, будто красуясь, обошел кругом столб с князем. Ассан пытался стоять прямо, но у него это плохо получалось.

— Видишь, князь, — вкрадчиво сказал Хоэр, и его голос разнесся в наступившей тишине по всей поляне. — Так бывает, когда обманываешь союзника. Так все теряешь. Дом. Семью. Жизнь. Целый город заплатил за твою неверность.

— И ты мне что-то говоришь о неверности, шавка подзаборная?

Голос Ассана был слаб и еле слышен. Кровь текла у него изо рта ручьем, не переставая.

— Ну, зачем такие оскорбления? Будем разговаривать вежливо.

— Вежливо с тобой будут разговаривать, когда поймают. Ты взял один город. А у нас их десятки. И каждый из них скоро будет знать, что случилось, и кто виноват. И тогда я тебе и твоим безмозглым шакалам не завидую. Умирать вы будете долго.

Хоэр расхохотался.

— Уважаю! Уважаю твое несломленное стремление корчить из себя князя, даже стоя у жертвенного столба. Но ведь ты можешь облегчить свою участь, просто ответив мне на простой вопрос, — он взял князя за ворот и притянул его к своему лицу: — Где. Моя. Женщина.

Ассан попытался плюнуть ему в морду, но кровавая слюна повисла на подбородке.

— Зря, — сказал Хоэр, отстраняясь. — Ты ведь знаешь, что рано или поздно я все узнаю. Да и какой смысл тебе скрывать? Зачем тебе моя баба? Тем более сейчас.

Князь продолжал молчать, и Хоэр некоторое время пристально вглядывался в его глаза.

— Ладно, — наконец сказал он. — Не хочешь говорить добровольно, придется заставлять.

Он отошел от столба, посмотрел вверх, туда где на вершине холма догорал княжеский терем. Махнул кому-то рукой.

Сверху, сквозь гул ярганской толпы, стоны пленников и треск пожаров, донесся мерный скрип, будто там вдруг заработал огромный якорный ворот.

— О, нет, — в отчаянии прошептал Саргут и закрыл лицо руками.

С вершины холма, по отвесной стене, спускали на веревках большой деревянный истукан, что стоял раньше во дворе терема. Его зеленое покрывало было изодрано, оловянные плошки глаз выломаны, а к тулову был привязан какой-то трепыхающийся сверток, из которого торчала черноволосая голова ребенка.

— Видишь, князь? — спросил Хоэр. — Поверженный идол твоего города. Нет идола, нет города, такое у вас поверье? Твоего города больше нет. Но ты же не об идоле беспокоишься?

— Не трогайте его, — прохрипел Ассан.

Макарин повернулся к Саргуту.

— Кто это?

— Сын князя. Единственный кто у него остался в роду, — ответил тот. — Всего полгода, как я спас его от волков. От этих волков я его не спасу.

Идол опустили на землю, и тут же к нему подбежали со всех сторон дикари. Хоэр отдал краткий приказ. Сверток с ребенком отвязали, бегом принесли Хоэру, кинули ему под ноги. Хоэр одной рукой поднял его, развязал на весу, содрал ткань, удерживая мальчишку за шею.

— Я тебе расскажу, что сейчас будет, князь Народа Проточной Воды. Сперва я прикажу изрубить ваш идол в щепки. Сложить в груду. И разжечь костер.

Он каркнул что-то сгрудившимся у истукана дикарям. Те заревели в ответ, похватали топоры и принялись за дело.

— Потом я прикажу освежевать твоего жирного поросенка, — он достал нож и провел лезвием вдоль живота мальчишки. Тот заревел и засучил ногами. На вид ему было лет пять. — Выпотрошить. И зажарить. На костре из щепок вашего истукана. После чего скормлю тебе. И ты будешь его жрать. Причмокивая и нахваливая. И не забудешь сказать повару спасибо.

Ассан дернулся, заговорил торопливо:

— Послушай. Не надо. Он тебе пригодится. Как аманат.

— Мне не нужны аманаты, князь. Я далек от ваших политических игрищ. Мне нужна моя баба.

— Я уже сказал. Я не знаю. Если ее нет в сарае, значит она сбежала. С московитами. Скорее всего, она с ними.

Хоэр надавил лезвием на живот мальчишки, прорезая кожу. Тот взвизгнул и заревел громче.

— Это плохо, князь. Очень плохо. Ты даже не представляешь, как ты меня огорчаешь.

Он надавил ножом еще сильнее, пуская кровь.

— Они тоже сбежали, — заторопился князь, — с ними был мой аманат Саргут, найди его, он должен знать.

— Это тот, что не расстается со своей уродливой виолой из куска плохо обструганного дерева? — прищурился Хоэр. — Тот, что всегда бренчит и воет, не останавливаясь?

— Да! Найди его.

Хоэр повернулся, крикнул ярганам. Пятеро из них тут же бросились к домам.

— Худо дело, — сказал Шубин. Он посмотрел на Саргута. — Теперь они в поисках тебя весь посад перероют. Нам надо спешить.

— Он всегда любил эту песню, — задумчиво прошептал Саргут. — О железной гагаре, что прилетает с неба и приносит землю. Всегда просил ее повторить. Не знаю почему, мальчишка ведь. В пять лет мальчишки любят слушать о непонятном. А он еще на звезды любил смотреть. Ждал, когда прилетит железная гагара. Надо, чтобы он напоследок снова ее услышал. Эту песню. Перед смертью.

Он медленно открыл футляр и достал лютню.

— Ты с ума сошел! — бросился к нему Шубин, и Саргут глянул на него так, будто видел его впервые.

— Да, ты прав. Не здесь.

Он встал, уронил футляр и пошел вдоль забора, открыто, не скрываясь, настраивая на ходу лютню.

— Стой! — Макарин бросился было вдогон, но Шубин прижал его к земле.

— Уже поздно.

Несколько ярган увидели музыканта, но сперва не обратили внимания. И только когда он взял первые аккорды, ближайшие ринулись ему наперерез. Саргут перемахнул через забор, скрылся из виду. Ярганы покрутились рядом, забежали в ближайший дом и хотели было вернуться, когда откуда-то издалека вдруг послышалась песня.

Мальчишка, перестал трепыхаться в лапе Хоэра, притих и слушал раскрыв рот.

— Да, — сказал Хоэр. — Это он. — И отдал приказ ближайшим ярганам.

Больше половины из скопившейся на площади толпы бросились на заунывные звуки. Но песня опять прекратилась. Ярганы бегали по дворам, заглядывали в дома, все дальше и дальше. Пока снова не зазвучало примитивное треньканье самодельного инструмента. Дальше. Дальше.

— Он их уводит, — сказал воевода. — Надо бежать.

— Не получится. Их все равно много.

Вокруг костра слонялось не менее дюжины дикарей.

Хоэр огляделся, осмотрев свое поредевшее воинство. Прислушался к песне, которая звучала теперь еле слышно и почему-то сверху. Наверное, какое-то сомнение отразилось у него на лице, потому что князь в этот момент понял, что нужно действовать.

Он ударил Хоэра головой в живот. Тот растянулся на земле, выпустив мальчишку, и тогда князь бросился бежать, подхватив сына. Отнял по пути у яргана короткое копье. Дикари взревели, бросились наперерез. Князь свалил с ног еще одного, вышиб копьем мозги из другого. Мальчишка верещал, ухватив отца за плечи. Хоэр поднялся на ноги и бросился в погоню. Князь бежал к реке, толстый, раненый, неуклюжий.

— Вот теперь, — сказал Шубин, — пора!

И они припустили вперед, к спасительному лесу, прижимаясь к склону и каждое мгновение ожидая, что гонящиеся за князем ярганы обернутся.

Ярганы не обернулись. Князь не сбавляя скорость врезался в воду, скрылся в ней вместе с сыном, и ярганы, надрывая глотки, носились теперь вдоль берега, поливая реку стрелами и дротиками.

Когда темные кроны сомкнулись над головой, Шубин остановился.

— Стойте. Дальше без меня. Хадри знает дорогу, проводит.

— А ты куда? — спросил Макарин. — Скоро здесь все вверх дном поднимут.

— Догоню. Дело есть. Нельзя здесь просто так все оставлять.

И Шубин скрылся в зарослях.

Хадри потряс копьем, горя глазами и улыбаясь.

— Идти! Идти!

— Ну, идти, так идти, — проворчал воевода.

— Подожди немного, — сказал Макарин.

Он сделал пару шагов назад и осторожно выглянул из-за дерева.

Шубина не было видно. И не было видно Хоэра, которого скрывала береговая насыпь. Оттуда доносились только ярганские вопли и ругань. Зато теперь было хорошо видно, куда делся Саргут.

Сын искарского князя стоял на крыше одного из домов и продолжал играть песню о железной гагаре. Толпа ярган бесновалась во дворах, не понимая откуда несутся звуки. Потом наконец кто-то из них забрался на соседнюю крышу, увидел музыканта и молча натянул лук. Первая стрела вошла в спину, под правую лопатку. Саргут пошатнулся, но устоял. Ярган ухмыляясь достал еще одну стрелу. Потом третью. Потом четвертую. Саргут пел все тише и тише, играть он перестал после шестой стрелы, его руки выронили лютню, он тяжело опустился на колени, но продолжал петь. Его голос уже нельзя было услышать, но Макарин все смотрел и смотрел, пока забравшийся на крышу второй ярган пинком не скинул музыканта вниз.

Хадри дернул за рукав, прошептал «Идти! Опоздать!» И Макарин послушно отступил в чащобу.

До лодки они добрались быстро. Длинная канасгетская посудина из почерневших досок, с навесом на корме и убранной мачтой была спрятана в узкой заводи, со всех сторон прикрытой зарослями ивняка.

Под навесом спала Иринья, закутанная в кучу разноцветных покрывал.

Макарин повалился рядом, чувствуя смертельную усталость. Воевода посмотрел на них, покачал головой и достал свою фляжку.

Иринья приоткрыла глаза, увидела Макарина, пробормотала «О, дьяк-спаситель», и снова заснула.

— Рассвет скоро, — сказал Кокарев. — Надо бы убираться отсюда быстрее.

Сидящий на берегу Хадри часто покивал головой.

— Скоро, да, скоро.

Когда на реку опустился предрассветный туман, а черная мгла сменилась серой взвесью, прибрежные кусты наконец затряслись и появился Шубин. Он с трудом протиснулся сквозь заросли, подтащил к лодке что-то громоздкое и длинное, взгромоздил на борт.

Воевода присвистнул.

На дне лодки среди весел и мешков со снаряжением лежал связанный Хоэр. Его лицо представляло собой сплошное кровавое месиво и узнать его можно было только по комплекции, острой бородке и шубе из человеческих волос. Он был живой, но без сознания.

— Вот теперь можем отплывать, — прохрипел Шубин и стал отвязывать канаты.