— Какая же ты все-таки сволочь, Шубин.

Иринья сидела на коленях перед лежащим без сознания Хоэром и осторожно перевязывала ему сломанные пальцы. Кровь уже перестала сочиться из многочисленных порезов и теперь покрывала его рубаху бурыми пятнами.

Шубин не ответил. Он все также стоял на корме, медленно шевеля рулевым веслом. Хадри сидел впереди и внимательно вглядывался в мешанину веток, что иногда загораживали даже небо. Лодка с убранной мачтой и опущенным парусом еле продвигалась по речушке, такой узкой, что до обеих ее берегов, заросших кустарником, можно было дотянуться поднятыми веслами. Макарин чувствовал, как его весла вздымают тину с мелкого дна, цепляют водоросли и голые корни. Воевода натужно скрипел уключинами позади него и громко пыхтел, всем своим видом показывая, что грести — не чиновное дело.

Хоэр вдруг застонал, и Иринья тут же всполошилась, заквохтала «Тише, тише», прикладывая холодную тряпку к его изрезанному лбу. Макарин подумал, что нет, немало в ней от простой русской бабы, у которой жалости гораздо больше всего остального и уж тем более логики. Совсем недавно сапогом по морде охаживала и вот, поди ж ты, стоило ублюдку перейти из разряда жестоких убийц в разряд жестоко пострадавших, как тут же вылезли наружу слезы, причитания, примочки, тряпочки. Хорошо, что не поцелуйчики. Макарин сплюнул, отвернувшись.

— Сволочь или не сволочь, — подал голос Кокарев, — а в тебе, поморец, точно есть задатки настоящего палача. Грамотно сработал. Конечно, не без минусов. Шубу вот с него стащил, а рубаху зачем-то оставил. В голом виде экзекуции проводить сподручнее. О причинных местах забыл. Если б ими занялся, раза в два бы меньше времени ушло. Но в целом — хорошо. Пальцы вот, ключицы, уши, порезы в нужных местах. Замечательно. Давай я тебя на работу возьму. Сперва подмастерьем пытошным конечно. Но ты быстро освоишься.

Шубин молчал.

Деревья впереди расступились и стало видно, что речка разделяется на два протока. Хадри поднял руку.

— Сушим весла, — тихо скомандовал Шубин.

Они долго стояли на одном месте, чуть подправляя лодку, когда ее сносило вниз по течению. Хадри всматривался в многолетние сосны, раскинувшиеся по обеим сторонам. Потом, ничего не увидев, достал веревку с привязанным к одному из ее концов металлическим грузилом. Размахнулся, забросил на одну из сосен, зацепив за ветку, потянул. Ветки с треском расступились, обнажая корявый ствол. На головы посыпались труха и иглы. Хадри помотал головой, стянул веревку обратно, дал знак подплыть ближе к соседнему дереву.

Так продолжалось еще несколько раз. Размах, заброс, тяга, иглы за шиворот. Качание головой, чем дальше, тем более раздраженное. Пока наконец у самой развилки, потянув толстенную ветку древней посеревшей сосны, они не увидели то, что искали.

Это был лик, вырубленный в коре на высоте в три человеческих роста, еле заметный, почти стершийся. Длинный нос, трещина рта, круглые глаза, которые, казалось, смотрели прямо вниз, на лодку и сидящих в ней людей. Макарин почувствовал, как холод пробежал вдоль позвоночника.

— Лево идти, — ухмыльнулся Хадри и потряс рукой в сторону левого протока.

Они опустили весла и стронули лодку с места.

Иринья закончила перевязывать немца и теперь тихо сидела возле его головы, закрыв глаза и мерно покачиваясь. Макарин старался на нее не смотреть.

Лес становился все гуще, светлый кустарник уступал место черному замшелому бурелому, и медленно опускалась на узкую речушку темнота. Было так тихо, что даже еле слышный плеск весел казался неуместным. Только иногда из леса внезапно доносился треск ветвей, то справа, то слева, то спереди, то сзади, то далеко, то все ближе и ближе, и тогда казалось, будто кто-то большой и быстрый следует за ними по пятам, перепрыгивая с берега на берег. Макарин опустил голову, стараясь ни о чем не думать, ничего не слышать, и только грести, грести. А когда забылся и снова глянул по сторонам, то страх, внезапный и непонятный, сковал мысли и руки.

Черные вековые стволы нависали над головой, и змеились их бесконечные ветви, полускрытые темными листьями, и мрак подступал к мутной воде все ближе, переползая через поваленные деревья, через сгнившие кустарники и тускло сереющие мхи, и тогда Макарин вдруг понял, что они уже довольно давно плывут сквозь Чернолесье.

Еще несколько раз встретились на их пути речные развилки и вырубленные на стволах лица демонов, знаки, указывающие, куда двигаться дальше. Хадри наловчился и теперь почти с первого раза, по одному ему понятным признакам, определял дерево с вырубленным ликом. Забрасывал веревку, осторожно притягивал ветки, стараясь не шуметь. Лики попадались разные. С дуплами вместо рта и сучками вместо глаз, разукрашенные резьбой и даже с искусно вырезанными на гладкой коре морщинами.

Пока они углублялись в чащобу, становилось все темнее, и в этой темноте чудилось что-то враждебное, будто холодные глаза неведомых существ кровожадно разглядывали их со стороны. Макарин то и дело вскидывал голову и оглядывался, пытаясь рассмотреть хоть что-то в окружающей черной пустоте.

— Факел бы зажечь надо, — прошептал воевода. — Ни зги не видно.

— Не вздумай, — тихо ответил Шубин. — На огонь враз сбегутся все те, кого ты видеть не захочешь.

Хадри нервно елозил на своем посту, высовываясь далеко вперед, щупая длинным шестом дно и всматриваясь. Даже в наступившем мраке он безошибочно выбирал путь, заставляя принимать лодку то вправо, то влево, искусно огибая торчащие из воды коряги. Макарин следил за ним, не сводя глаз, лишь бы не смотреть по сторонам. Тяжелые ветви выплывали из мрака, свисая до самой воды. Чтобы их не потревожить, приходилось иногда наклонять голову, вжимая ее в плечи. Мерный плеск воды, тяжелый прелый запах бурелома и неведомых растений усыплял, и Макарину казалось, что они плывут уже целую вечность, и еще целую вечность будут плыть. Только на мгновение он забылся, и глянул в сторону берега, и тут же пожалел об этом, потому что там, на берегу, в кромешной тьме между деревьями медленно плавали тусклые маленькие огни.

Огней было немного, может с десяток, но от их потустороннего танца холодный пот выступил на спине. Нельзя было понять, как далеко находятся эти крошечные сгустки бледного света. Они ничего не освещали, а мрак вокруг них становился только гуще, но по мерцанию некоторых из них можно было догадаться, что расстояние не близкое. А потом до Макарина вдруг дошло, что огни мерцают потому что их что-то загораживает, что-то большое, бредущее от дерева к дереву, от огня к огню, вдоль течения реки, вслед плывущей лодке, и тогда он отвернулся.

— Светляки что ли? — громко, очень громко, непростительно громко вопросил воевода, указывая на берег, и тут же налетел ветер, и затрещали ветки, и был еще какой-то звук, но его нельзя было выделить средь других, потому что сознание его отвергало.

— Не приведи бог вам пойти за этими светляками, — тихо ответил Шубин, когда ветер стих. — Не вернетесь.

И снова опустилась ватная тишина, и снова в ней тонул мерный плеск волн, и снова потянулись бесконечные черные ветви. А потом они услышали крик.

Жалобный и тонкий, он возник впереди, сперва еле слышный. Медленно, не спеша набрал силу, завибрировал вокруг, заставляя внутренности сворачиваться от ужаса, и также медленно утих, растворился в бескрайней мгле, но Макарину он уже был безразличен, потому что впереди от черной стены леса отделилось еще более черное ничто и шагнуло к лодке. На него нельзя было смотреть, и Макарин не смотрел, он просто знал, что оно там стоит, на берегу, совсем рядом, огромное, в три человека ростом, нависает над водой, протягивая к ним длинные руки. Неведомая тяжесть опустилась сверху, вдавила тело и вынуло душу, перехватила дыхание, заставила бросить весла, вжаться в дно лодки, зарыться носом в вонючие шкуры. Во всем мире не осталось ничего, кроме всепоглощающего страха, и так было долго, очень долго, пока в этот скукоженный мирок не проник откуда-то визгливый нервный срывающийся шепот, глухие звуки потасовки, и только тогда Макарин поднял голову.

Иринья висела на Шубине дикой кошкой, осыпая его градом слабых ударов, по лицу, по рукам, по груди.

— Отдай мне камень, Шубин! — ее хриплый голос захлебывался в панике. — Он ждет, ты видишь, стоит и ждет! Отдай мне камень!

Шубин остервенело загребал рулевым веслом, не обращая на нее внимания. Сзади подскочил Хадри, вцепился в девку, пытаясь ее оттащить.

— Какого лешего, дьяк! — зашипел воевода, вытаращив глаза. — Весла в руки, греби, греби! Жить надоело?

Макарин, точно в ступоре, краем глаза успел увидеть, как нависающий над рекой сгусток мрака стронулся с места. Ближе. Еще ближе.

— Камень! — Иринья сорвалась на визг.

И тогда Шубин заорал.

Его долгий басовитый вопль заметался по реке, усиленный невесть откуда взявшимся эхом. И опустилась глухая тишина. Все разом стихло, ветер, треск веток, плеск воды. Вокруг даже стало светлее, будто темнота рассосалась, уползая обратно за деревья. Стал виден мутный блеск на волнах, свисающие ветви. И накренившийся над речкой древний, заросший лишайником дуб, чьи распростертые над потоком корявые голые лапы едва не достигали противоположного берега. Дуб был уже довольно далеко, и постепенно скрывался в темноте, пока не исчез окончательно.

Иринья, обессилев, сползла вниз. Хадри быстро, чуть ли не на четвереньках перебежал обратно на нос, перебираясь через мешки, гребные банки и воеводу с Макариным.

Шубин стоял, хрипло дыша и еле ворочая рулевым веслом. Было видно, что ему тяжело. Пот градом лил по темному лицу.

— Что это вообще было-то, а? — прохрипел Макарин и только сейчас ощутил, что во рту у него сухо, как в пустыне. Он пошарил в ближайшем мешке, где у него была припасена баклажка с родниковой водой, не нашел ее, зачерпнул ладонью воду из реки, втянул губами холодные капли. Руки дрожали.

— Чернолесье, — сумрачно ответил воевода. — Мне рассказывали, да я не верил. Ужас из ниоткуда. Наваливается вдруг из темноты, да так, что руками-ногами шевелить сложно. Паника, ежели по-ученому. Я такой страх разве что один раз до этого испытал. Когда атака панцирной конницы, а у меня десяток пеших стрельцов, и мы в чистом поле без защиты. Врагу не пожелаешь.

— Да как же это ниоткуда, — опешил Макарин. — Оно же тут стояло, на берегу, лапы к нам тянуло.

Воевода хмыкнул.

— А, ты опять свое чудище увидел… Впрочем, не мудрено, в этой тьме чего только не привидится.

Макарин оторопело молчал, пытаясь осознать услышанное.

— То есть хочешь сказать, что и в этот раз ты увидел медведя?

— В этот раз я даже медведя не увидел, — покачал головой Кокарев. — Хоть и смотрел во все стороны, хоть и боялся до ужаса. Ничего. Одна тьма. Хоть глаза выколи. А страх… Он был у меня внутри. Вот так-то. И у тебя наверняка тоже.

Макарину стало не по себе, точно реальность уплывала у него из-под ног. Он с детства этого боялся, с тех пор как его дед упился до белой горячки и бегал по двору с саблей, гоняясь за чертями. Порубил пятерых из дворни и кончил свои дни, упав в колодец. Не было ничего опаснее, чем видеть то, чего нет.

— Иринья! — громко прошептал Макарин. — Но ты ведь тоже видела! Ты видела его! Ты хотела отдать ему камень. Шубин, хоть ты скажи.

Но Иринья молчала, уткнув голову в колени. И молчал Шубин.

— Кстати, понятно, отчего у тебя все эти видения, дьяк, — сказал воевода. — Это все потому, что ты в церкву редко ходишь. Ведь тебя ж в Разбойный с Посольского перевели, а там у вас прямо-таки рассадник безбожников. С басурманами да католиками всё якшаетесь. Небось к батюшке последний раз еще в Тобольске захаживал? Вот теперь и чудится тебе язычество всякое.

Макарин не стал говорить, что в церкви не был с тех пор, как покинул Москву. Он искренне считал себя верующим, но к большинству попов испытывал что-то вроде брезгливости. Слишком много лицемерия и продажности, слишком много лжи и трусости. Слишком много неверия среди тех, кто обязан верить. Можно было по пальцам пересчитать служителей, которых не сломило время.

— Вас, поморцы, это тоже касается, — разошелся воевода. — Вы и сами-то полуязычники, и даже церкви у вас, говорят, с истуканами. Вот и притягиваете к себе всяких чудищ да демонов. Веровать надобно правильно, тогда и зло не пристанет. Не говоря уж про этих языческих… как их бишь тот бедный малый называл… менквов, да.

Макарину вдруг показалось, что тьма вновь на мгновение сгустилась с последними словами воеводы.

— Ты поосторожнее здесь гутарь об этом, воевода, — тихо сказал Шубин. — Бывает такое, что никакая вера не спасет. А уж как нам веровать, правильно или неправильно, мы сами как-нибудь разберемся.

Кокарев хмыкнул, но замолчал, и дальше они сидели в тишине, под плеск волн и шорох ветвей, которые иногда приходилось раздвигать, чтобы проплыть дальше.

А потом ветви вдруг исчезли, и берега разошлись в разные стороны. Из-за низких туч выглянула щербатая луна и осветила все вокруг.

Они увидели небольшое круглое озеро, со всех сторон окруженное стеной черного леса. Бурелом, трухлявые пни, коряги, сгнившие поваленные деревья скрывали его берега, и сквозь это сплошное непролазное месиво не было видно ни прохода, ни протока, кроме того, из которого они только что выбрались.

— Только не говорите мне, что мы заблудились, — проворчал воевода.

— Нет, — сказал Шубин и указал рукой вперед. — Мы прибыли на место.

У противоположного берега темнела небольшая бревенчатая конструкция, похожая на приземистую избу, поставленную на высокие сваи.

Хадри обернулся и залопотал что-то непонятное. Шубин коротко ответил и сказал остальным:

— Сушим весла. Нельзя дальше без приглашения.

Хадри выудил из своих запасов принадлежности, разложил перед собой, несколько раз быстро поклонился, скрипуче напевая. Потом высек кресалом искры и поднял над головой факел. Пламя ярко вспыхнуло, раскидав по воде огненные блики.

— Ну наконец-то про огонь вспомнили, — проворчал Кокарев. — И чего, спрашивается, всю дорогу впотьмах тащились?

Шубин стоял, выпрямившись и настороженно вглядываясь вперед, будто чего-то ожидая. Изба на сваях оставалась темной и безлюдной, и Макарину даже показалась, что она наполовину разрушена.

— Может случилось чего, — пробормотал Шубин. — Давайте вперед. Но по-тихому.

Лодка стронулась с места и медленно стала двигаться к противоположному берегу. Хадри продолжал держать высоко над головой факел, и все так же светила луна, заливая серебром гладь озера. Изба приближалась и теперь стало видно, что дом занимал лишь часть широкого бревенчатого помоста, установленного на сваи. Перед избой на помосте виднелось несколько высоких столбов и по их неровному силуэту можно было догадаться, что это истуканы. Сам помост был окружен торчащими из воды голыми сваями, толстыми и тонкими, высокими и еле заметными над поверхностью, словно раньше помостов здесь было намного больше. Но когда лодка подошла к этим сваям вплотную, Макарин понял, что это не сваи.

Из воды торчали десятки идолов, вырезанных из дерева, потемневших от времени и влаги. Они скалили рты и таращили глаза, большие и маленькие, с круглыми и конусообразными головами, с одним, двумя и даже четырьмя ликами на каждую сторону света. Большая часть из них уже сгнила и осыпалась, но некоторые казались довольно крепкими, хоть и покрытыми речной слизью.

— Кладбище богов, — тихо сказал Шубин.

— Это как? — не понял Макарин.

— Идол почти всегда один. Редко когда два бога в одном месте. А тут их много. Всех ненужных, старых или провинившихся окрестные племена свозили сюда. Столетиями. И оставляли. Когда даже озера здесь еще не было. Запретный лес — подходящее место для кладбища ненужных идолов.

— Провинившиеся боги? — хмыкнул воевода. — Смешно.

— Да. Здесь другое отношение к богам. Утилитарное.

Лодка осторожно лавировала между торчащими истуканами. Чем ближе к помосту, тем их становилось все больше, и приходилось то и дело сворачивать, чтобы не столкнуться. Поэтому они не сразу заметили, как на помосте вырос чей-то силуэт, поднял руки, и тут же по обеим сторонам от него вспыхнули, разбрасывая искры, два факела.

От неожиданности Макарин чуть было не выпустил весла.

— Ну наконец-то, — пробормотал Шубин.

Факелы осветили часть помоста, деревянную лестницу, ведущую к воде, и фигуру старика, одетого в бесформенную холщовую хламиду, разрисованную сложным орнаментом. Длинные седые волосы его были заплетены в бесчисленные косички, с которых свисали ленты и костяные фигурки. Старик опирался на высокий шест, украшенный резьбой, перьями и соболиными хвостами.

Весла подняли. Лодка остановилась в нескольких саженях от лестницы. Старик смотрел на них щелками узких глаз без всякого выражения на темном морщинистом лице.

Хадри выпрямился и произнес тираду, которую закончил низким поклоном. Старик продолжал молчать и смотреть. Хадри сказал что-то еще, потом обернулся и в отчаянии глянул на Шубина.

— Мы пришли с миром, — громко сказал тот по-русски. — Слышали о тебе, как о великом ворожее. И знаем, что ты не имеешь права отказывать просящему. Мы не займем у тебя много времени.

Старик, ни слова не говоря, отвернулся, и тяжело опираясь на шест, двинулся к избе.

Шубин недоуменно пожал плечами и сказал:

— Будем считать, что это и есть приглашение. Причаливаем.