И были темные узкие здания вольного Амстердама под выцветшими черепичными крышами. И был старый порт, до отказа забитый сотнями галеонов, чьи голые мачты закрывали небо.
— Зачем ты кормишь меня, человек из далекой страны? В моих землях брошенных стариков кормят только если хотят принести в жертву.
Ах-Балам, Белый Ягуар, как всегда сидел на каменных ступенях набережной. Его закрытые бельмами глаза бегали из стороны в сторону, пытаясь увидеть благодетеля.
— Все как обычно, Ягуар, — ответил Макарин. — Я приношу хлеб и вино. Ты рассказываешь мне истории.
— У Ягуара больше нет для тебя историй. Я все рассказал.
Его горбатый нос презрительно скривился, и Макарин в который раз подумал, что этот нищий завшивленный старик с испещренным морщинами бронзовым лицом действительно когда-то был царем своего народа.
Он вложил край хлеба в протянутую руку, настолько сухую и искривленную, что она напоминала птичью лапу. Поставил рядом со стариком флягу с кислым фламандским вином.
— Ты мне рассказывал о своей жизни. О своем народе, о большом каменном городе с высокими ступенчатыми храмами. О том, как враги сожгли твой город и уничтожили твой народ. О том, как ты попал сюда. Но ты никогда не говорил мне, почему так получилось? У тебя были тысячи храбрых воинов. Они внушали страх всем соседним городам. А потом пришла горстка чужаков, и в один момент все изменилось. Они убили ваших воинов, разрушили ваши дома, украли ваши богатства и забрали ваших женщин. Почему? Что вас испугало? Железные тела? Огненные стрелы?
Белый Ягуар опустил голову.
— Тебе не понять, человек из далекой страны. На все воля богов. Как отмерит Пернатый Змей, как сплетет паутину судьбы Лунная Паучиха — так и будет. Вы верите в своего распятого бога, но верите в него по расписанию. Когда надо, бьете поклоны и несете жертвы. А когда нужда проходит — забываете. И он вас прощает. Он всегда все прощает. У вас добрый бог. У нас не так. Наши боги ничего не прощают. Они всегда требуют жертв. Они насылают бедствия, войны и болезни, они заставляют голодать. И за все это берут плату. Сотни мужей, жен и детей поднимались по ступеням к солнцу, а потом их отрезанные головы и выпотрошенные тела скатывались вниз, в подземные озера. И все ради того, чтобы вымолить у богов немного спокойной радости для народа. Жестокость. Вот их общее имя.
Жирные чайки галдели, кружась вокруг, норовя выхватить из рук старика кусок хлеба. Где-то орали пьяные голландские моряки, и скрипели над головой крылья ветряной мельницы.
— Панцири из металла, оружие из огня, — продолжил Ягуар. — Это конечно удивило. Но панцирь не поможет, если знать куда бить. И любое оружие не успеет сработать, если вовремя напасть. Наши враги резали людей как скот, целыми деревнями. Рубили руки и ноги, ради забавы, чтобы посмотреть, как несчастные будут добывать себе пропитание. Потрошили детей и вспарывали животы беременным женщинам. Когда взяли мой город, то повесили мою жену и дочь, только потому что они были слишком красивы и отвлекали их воинов от поиска сокровищ. А когда продали нас и повезли на острова, то решили, что не прокормят всех в дороге. И просто выбросили половину людей за борт. Так что у них было нечто важнее панцирей и оружия.
— Жестокость, — сказал Макарин. — Вы решили, что они боги.
Ягуар усмехнулся.
— Ты не так глуп, как кажешься, молодой воин из далекой страны. Боги сыграли с нами злую шутку. Смотри, чтобы они с тобой ее не сыграли.
Солнце зашло за мельницу, и тень упала на камни набережной. Макарин невольно обернулся, и увидел, как сияет над приплюснутой конической крышей солнечный ореол. Решетчатые крылья двигались медленно, то и дело загораживая свежепостроенный бастион, черный шпиль Восточной кирхи и бескрайние зеленые поля за стенами, испещренные зеркальными полосами каналов и черными разлапистыми пятнами ветряных мельниц. Потом в глазах потемнело, будто налетел снежный вихрь, скрыл корабли, поля и черепичные крыши, а мельницу смял, изуродовал, превратив в чернильное пятно на фоне сверкающего звездного неба.
Макарин рухнул на мерзлый песок, выдавливая из себя остатки воды вместе с желчью.
Позади гремело море, брызги долетали и били его в задубевшую спину, заставляя ползти дальше и дальше от берега, к тому пригорку, где высилось нечто рукотворное. Цепляясь окоченевшими руками за голые ветки стелящихся кустов, он забрался выше, с трудом поднялся на ноги, чувствуя, как стекает по телу ледяная вода, и только тогда разглядел.
Это была бревенчатая башня. Шестиугольный высокий сруб, какие обычно ставили на границах для дозора. Массивный шатер нависал над бойницами верхнего этажа, взбирался деревянной чешуей ввысь, к небольшой луковке с крестом.
Макарин проковылял к пристроенному у башни крыльцу, мимо низкого покрытого землей сарая и ограды, за которой тихо верещали олени. Какой-то слабый огонек все это время висел перед ним, будто направляя путь, и только подойдя ближе, Макарин увидел маленькое забранное слюдой оконце и горящую за ним лучину.
Над крыльцом была установлена потемневшая икона. Макарин перекрестился, толкнул дверь и перешагнул порог. Его встретила темнота и запах горящих жировых свечей. Впереди он нащупал еще одну дверь. За ней было широкое помещение с низким потолком. В центре тлел открытый очаг, а на дальней стене висели десятки икон, освещенных толстыми зажженными свечами. Перед иконостасом он увидел стоящую на коленях фигуру в черном монашеском одеянии.
Пронесшийся из открытой двери ветер чуть было не задул свечи. Монах обернулся, не поднимая головы под надвинутым на лицо кукулем.
— Проходи, странник, обогрейся, — его голос был спокойным и будничным. — Дрова рядом с входом, подкинь. Затухает. — И снова вернулся к молитве.
Макарин набрал дров из сложенной у двери поленницы, подбросил в очаг. Его трясло.
— Слева от тебя у стены сундук, — сказал монах не поворачиваясь. — На нем сложена одежда. Она конечно старая, но чистая и сухая. Не побрезгуй.
Макарин поплелся к стене, на ходу скидывая заиндевевшее тряпье. На сундуке он нашел плотные холщовые штаны, рубаху и просторную медвежью шубу, в которой тут же утонул, будто в теплой перине.
— Наверняка есть хочешь, — продолжил монах. — Рядом с очагом посмотри, что-то с вечера оставалось. И кувшин там же. С травяным отваром, еще горячим. Тебе это обязательно надо.
Макарин сидел на низком, устланном шкурами бревне, жевал кусок жареного мяса с подливой из какой-то квашеной ягоды, запивал горьким варевом из глиняного кувшина, и чувствовал, как постепенно исчезает озноб.
Покончив с едой, он отложил обглоданную кость и наконец спросил:
— Кто ты?
— Слуга божий, — с готовностью ответил монах.
— Я думал, здесь никто не живет.
— Люди везде живут. Даже на Краю Мира.
— Как ты здесь оказался?
Монах пожал плечами.
— Пришли казаки, построили эту сторожевую башню. И ушли. Сгинули где-то на севере. А я остался. Давно это было. Я уж не помню сколько лет прошло. Здесь тихо и спокойно. Нет нужды считать время. Пустыня. И как любая пустыня, она ближе к богу.
— Ты из тех монахов, что уходят от людей в дебри, чтобы побыть наедине с верой.
— Можно и так сказать.
— Прости, что потревожил.
— Не извиняйся. Ты нуждаешься в помощи. Мой долг тебе помочь.
— Спасибо, ты мне уже помог. Если бы меня выбросило на берег чуть дальше, и я бы не увидел твою башню…
— Помощь телу меньше половины того, в чем ты нуждаешься. В эти края никто не забредает без причины. Даже случайно. Ты что-то ищешь, ведь так?
— Я отстал от своих товарищей. Мне нужно их нагнать.
— Ты их нагонишь. Но что ты будешь делать, когда найдешь то, что ищешь?
Макарин хмыкнул.
— Еще бы знать, что именно я найду. Боюсь этого никто не знает, даже те, кто меня сюда послал.
Монах тихо засмеялся.
— Ты попал в детскую сказку. Пришел туда, не знаю куда. И ищешь то, не знаю, что. Кто послал тебя сюда?
— Я дьяк Разбойного Приказа. Стало быть, Приказ и послал.
— Разбойный Приказ ничего не делает сам по себе. Кто стоит за твоим заданием?
— Князь Федор Мстиславский подписывал бумаги. Но я не уверен, что и он что-то знает.
Монах опустил голову.
— Мстиславский… Глава боярской думы, если не ошибаюсь.
— Не ошибаешься. Ты хорошо осведомлен для человека уже много лет живущего в такой глуши.
— Я не сижу здесь безвылазно. И новости до меня кое-как доходят. Я помню Мстиславского. Толстый, трусливый увалень. Как и царь Борис помешанный на потустороннем. Колдуны, ведьмы, древние вещицы, выкопанные из земли и способные или поднять мертвого, или свести с земли живого. Или помочь обрести богатство. Или помочь обрести власть. Наверное, и сейчас этот старый проходимец что-то подобное ищет? Запутался в своих интригах и чует что костер под задницей разгорается. Вот и послал тебя сюда. Верит, что где-то далеко обязательно найдется штуковина, которая принесет ему желаемое, а сам он палец о палец не ударит… Этот дурак никогда не понимал, что главное внутри человека, а не снаружи. Царю Борису увлечение ведовством не помогло, и ему не поможет.
— Ты говоришь так, будто в свое время был вхож в самые высокие хоромы. Кто ты на самом деле?
— Это уже неважно. Что было — давно прошло.
Макарин встал и осторожно обошел пылающий очаг, пытаясь разглядеть в темноте все также стоящего на коленях перед иконостасом монаха. Черная хламида покрывала того с головы до ног, полностью скрывая лицо и даже руки. Из сложенных вместе рукавов свисали только четки, собранные из зеленоватых плоских камней.
— Не пытайся увидеть мое лицо, дьяк, — сказал монах. — Его уже много лет никто не видел. И ты не увидишь. Это мой обет. Обещание господу. Ты хочешь его нарушить?
Макарин вернулся на место.
— Прости, я не хотел тебя обидеть.
— Ты не обидел. Не ты первый. Не ты последний. Каждый, кто увидит тайну, хочет ее разгадать. И никто не понимает, что бывают тайны, которые лучше оставить в покое.
— Возможно, тайна, за которой я гоняюсь, как раз из таких.
— Возможно. Но это тебе решать. Только ты сам можешь выбрать свою дорогу.
Макарина будто ударило что-то, и все поплыло перед глазами.
— Постой! Так это ты черный отшельник в высоком срубе!
Монах не ответил.
— Мне сказали о тебе души на Дороге Мертвых. Ты должен показать мне путь.
Некоторое время был слышен лишь треск огня и стук перебираемых четок.
— Ты далеко забрался, дьяк, раз говоришь о Дороге Мертвых, — сказал наконец монах. — Что еще говорили тебе души?
— Больше ничего. Они меня из своих нор сразу выкинули.
— Это хорошо. Для тебя. Видать, та штуковина, что ты ищешь для князя Мстиславского, действительно очень ценна. Это не из-за нее все окрестные племена пришли в движение? Тундра уже стонет от нападений.
— Возможно, — уклончиво ответил Макарин.
— Недавно здесь проезжала самоедская семья. Они рассказывали, будто тихие юграки собрали большой отряд и пытались взять Обдорский острог. У них это не вышло, они пересекли пустоши за обским устьем, вышли через болота на Край Мира по суше, и теперь движутся сюда. А еще говорили, что на той стороне моря тоже не спокойно.
Макарин ничего не ответил.
— Мертвые тебя обманули, дьяк, — сказал монах. — Я не могу указать тебе путь. Его выбрать можешь только ты сам. Когда найдешь ту безделицу и поймешь, кому из претендентов ее надо отдать. Ты сам все решаешь.
— Я ничего здесь не решаю, — дернул головой Макарин. — Я не выбираю дорог. Я даже не могу верить собственным глазам, потому что здесь глаза могут видеть то, чего нет на самом деле. Меня несет по этому бездорожью, то и дело подкидывая загадки и посылая людей, которые не отвечают на вопросы, а только еще больше запутывают дело. Вот как ты сейчас. Я чувствую себя щепкой, попавшей в водоворот.
— Иногда и щепка может заткнуть дыру в глубине. И тогда водоворот исчезнет… Тебе пора собираться в дорогу и догонять спутников. Осталось мало времени. Можешь покопаться в сундуке и взять одежду. И бери один из самопалов на стене, пригодится.
Макарин ошеломленно глянул на монаха.
— В дорогу? Но как? Пешком?
— Выйди наружу и увидишь. Понимаю, лучше поспать в тепле и завтра двинуться с новыми силами. Но у тебя нет такой возможности. Отоспишься в дороге.
Макарин как во сне поднялся, послушно раскрыл сундук, выудил меховые штаны, малицу и мохнатые легкие сапоги. Снял со стены пищаль, древнюю, но вполне пригодную. Прихватил суму с припасами.
— Шубу тоже оставь, в ней спать удобно, — посоветовал монах.
Перед тем как выйти, Макарин обернулся.
Монах все также стоял на коленях, склонив голову перед иконостасом с горящими свечами, и перебирал четки.
Макарин хотел было что-то сказать, но ничего не шло в голову. Он смолчал, толкнул дверь и вышел наружу.
Под ярким звездным небом сверкал голубой снег, и стояли рядом с крыльцом высокие нарты, запряженные попарно в четырех оленей.
Дремавший впереди возница услышал скрип двери, вскинулся, поправил шапку, безмятежно улыбаясь.
— Однако, долго, большой белый начальник, — сказал Хадри из рода Собачье Ухо. — Ехать надо. Быстро-быстро ехать.