Впереди, до затянутого дымкой горизонта, расстилалась плоская болотистая равнина, скрытая сейчас толстым снежным покрывалом. Блестели, отражая небо, ледяные полосы замерзших озер. Черная яма зияла на том же самом месте, у подножия холма. Она была все такой же идеально круглой с отвесными стенками, и только длинный сужающийся язык изломанного провала, протянувшийся к соседнему холму, делал ее похожей на огромного головастика. И все так же поднимался вверх слоистый белый пар, разнося по округе серную вонь. Земля вокруг ямы была подтаявшей, и покрывали ее бурые пятна сгнивших лишайников.

— Не пойму я, зачем ты это делаешь, — сказал Шубин. — Бояре тебя по головке не погладят.

— Нечего этому истукану в Москве делать, — ответил Макарин. — Если он может помочь, то бояре его не заслуживают. А если может только повредить, то у людей и так сейчас горя выше края. Скажу князю, что оный предмет оказался зело вредоносным, а потому пришлось его уничтожить. Вряд ли воевода Кокарев возражать будет, если его спросят.

Шубин хмыкнул.

— Ну тогда пойдем.

Они взялись за края дерюжного свертка величиной в полтора человеческих роста, и начали спускаться с холма к яме.

— Взглянуть напоследок не хочешь? — спросил по дороге Шубин. — Может глаза выковырять? Каменья все-таки. Или золотые пластины с бабы снять?

— А сам-то хочешь? Тебе деньги нужнее.

Шубин нахмурился и покачал головой.

— Кто в этих краях живет, тому этого лучше не делать. Тебе можно. Здешние демоны вряд ли до Москвы доберутся.

— Думаю, лучше оставить все как есть.

Они осторожно приблизились к яме. Земля была мягкой и опасно проваливалась под ногами, так что пришлось остановиться заранее и размахнуться посильнее. Все равно истукан не долетел до пропасти, а шмякнулся у самого края, и тогда Шубин подтолкнул его шестом.

Завернутый в дерюгу идол перевалился через край и гулко ухнул вниз, увлекая за собой комья земли с торчащей во все стороны пеной лишайника.

— Будем надеяться, что подземные демоны теперь нас не побеспокоят, — сказал Шубин. — Это для них хорошая жертва. Пойдем, дьяк. Тут болотного газа много. Нанюхаешься, опять видения начнутся.

Они поднялись на холм, где Иринья уже отвязала малые нарты от основной упряжки.

— Нам на восход, дьяк, — сказал Шубин. — А тебе прямо на север. Скоро ночь станет, так держись Прикол-звезды, она тебя аккурат к заставе выведет. Тут недалеко. К утру доберешься, — он передал Макарину один из длинных резных шестов. — Это хорей. Олешки только его слушаются. Наверняка, наблюдал. Так что справишься. Если вдруг окажешься снова в наши краях, мало ли, по делу или по желанию, забредай в гости. Мы будем рады.

Он похлопал хореем шею ведущего оленя. Упряжка стронулась с места. Сидящая позади Иринья обернулась, и Макарину показалось, будто сверкнула у нее в глазах былая усмешка. Но, наверное, только показалось.

Макарин остался один. Запряженный в нарты олень рыл носом снег в поисках ягеля. Тусклое солнце почти скрылось за горизонтом, и снова выползли наружу побитые небесные боги. Теперь их сполохи были медленными и еле заметными, будто умирающими. Он взял оленя под уздцы и повел вниз, туда, где змеился между холмами провал, тянущийся от круглой ямы.

Здесь не было снега, и не было мягкой земли. Были только камни и твердая, будто выжженная порода. В десятке шагов от расщелины олень зафырчал и попятился назад. Макарин закинул поводья на голый остов корявого деревца, и пошел дальше.

Все сильнее пахло серой, и все гуще был струящийся под ногами слоистый туман.

Он подошел к провалу, сразу узнав по рытвинам от полозьев то место, где висели совсем недавно и так давно нарты с привязанной к поручням Ириньей.

Заглянул вниз.

И ничего не увидел. Темная расщелина была затянута белесым дымом, и не было далеко внизу ни пылающего огня, ни разрушенного города, ни стен с треугольными зубцами.

— Не упади вслед за богом старого народа, большой белый начальник, — послышался сзади скрипучий голос.

Макарин обернулся.

Невдалеке стоял крупный белый олень с ленточками на рогах. За ним виднелись нарты, раскрашенные сложными узорами и обвешанные плетеными нитями. Легкий звон колокольчиков струился над слоистым туманом, обволакивая все вокруг.

Дед, старый колдун, Вылезший из Ямы, стоял рядом с нартами. Теперь он не был похож на скособоченного дикаря. Не было на нем шаманских одежд, рогатого шлема, и не свисали бахромой фигурки и сушеные кости. Только лицо все также полностью закрывала маска с темными завитками, напоминающими маленькие водовороты.

Черная монашеская сутана скрывала его тело, и тихо стучали четки, собранные из плоских зеленых камней.

— Решил все-таки не отдавать новую погремушку князю Мстиславскому? — спросил колдун голосом монаха-отшельника из башни с Края Мира. — Мудрое решение. Думал, тебя на это не хватит. А старому прохвосту все равно уже ничто не поможет.

— Монах… — прошептал Макарин. — Или все же колдун? Зачем весь этот театральный маскарад? Получается, ты все знал изначально? Когда привез на кладбище и рассказал байку про всемогущего идола? Ты ведь знал, где его искать?

— Не то, чтобы знал. Но догадывался. И думал, что Варза не сможет вернуть истукана туда, где ему место.

— Значит, это ты тот самоедский колдун, что приходил к Варзе и рассказывал про пещеры, полные золотых истуканов? Ведь так? Из-за тебя Хоэр захотел разграбить караван. И из-за тебя Варза решил, что этот идол — бог его вымершего народа.

Монах-колдун склонил голову, и колокольчики зазвенели громче.

— Не все так просто, дьяк. Тебе нужен был результат. А мне нужно было действие. Ведь результата не бывает без действия. Оно важнее. Действие — это жизнь. А результат — это только конец. Смерть. Я люблю жизнь. А ты? Тогда, на корабле, я решил, что ты любишь жизнь, и что ты хочешь понять, как жить здесь, на дальнем севере, где кровь становится льдом, где вышибает дух и где до сих пор живут старые боги. Не разочаровывай меня.

— На корабле? О чем ты, колдун?

Монах-колдун медленно снял маску с темными завитками, открывая лицо бородача, лицо с внимательными глазами опытного охотника и улыбкой батюшки из бедной деревни, лицо зверолова.

Макарин отшатнулся. У него все плыло перед глазами. Запах серы забивал ноздри.

— Кто. Ты. Такой.

— О, у меня было много имен, — сказал зверолов. — Но нет, не тех, о которых ты сейчас подумал. Эти местные боги давно мертвы, и именно поэтому тебе удалось отправить их в бездну. И не те бесы, которыми пугают вас церковные батюшки. Все гораздо проще. Я сторож этим землям. Хожу, брожу, слежу, чтобы здесь все было в порядке.

— Бойню, где из-за истукана погибли сотни местных воинов ты называешь порядком?

— Я сторож землям. А не народам. Народы приходят и уходят. А земля остается. Будем считать, что на данный момент интерес твоего хитрого воеводы совпал с моим. Гораздо лучше жить мирно и тихо, чем постоянно воевать. А о погибших героях обязательно сложат песню или сагу. Может уже сложили. Они все равно будут жить в веках. И вечно гнать перед собой стада на небесных пастбищах. Или охотиться в стране вечной охоты. Или без конца воевать и пьянствовать. Кому что нравится. Во что веришь, то и будет. Во что веришь, то и видишь. Поэтому ты видел зверя из леса, видел города древних, видел их золотые статуи. А другие — не видели, хоть и стояли рядом. Ты можешь влезть в шкуру других, даже давно умерших людей, посмотреть на мир их глазами. А другие — нет. Это твое преимущество. Но и твое проклятье. Гораздо проще жить, когда все вокруг черно-белое, мое и чужое, правильное и неправильное. Но тебе об этом вроде уже говорили.

— А Одноглазый? Что он видел там, ночью, у каравана? Что его свело с ума?

Зверолов улыбнулся.

— Он видел меня.

Его фигура вдруг удлинилась, выросла и потемнела. Макарин закрыл глаза, чувствуя, как хлынул в душу знакомый ужас.

Огромная тень придвинулась к нему, нависла, положила руку на плечо.

— Ладно, — сказал зверолов буднично. — Давай я лучше тебе покажу то, что ты хотел здесь увидеть.

Макарин открыл глаза. Тот стоял рядом, участливо разглядывал и улыбался.

— Ты же хотел снова увидеть город старых людей. И именно поэтому сюда спустился. Ты ведь мечтал найти в своей стране таинственные древние города, как в какой-нибудь Фрязии, где из-под каждого куста выкапывают статуи и сокровища. Там тебе казалось, что наличие древних развалин делает страну лучше. Глубже. Полновеснее. А их отсутствие говорит о молодости, глупости и вечной обреченности ползти следом за развитыми. Так смотри.

Клубы белого дыма вырвались из расщелины, закрыли холмы, закрыли небо, даже стоящий рядом зверолов будто растворился без следа, и тогда проступили сквозь пелену высокие крепостные стены с треугольными зубцами. Город горел. Горели и рушились башни, горели кровли домов и плавились стоящие на широких площадях золотые статуи. Черные орды вливались в город через пробитые таранами ворота, через проломы в стенах, и таяли еле заметные ряды защитников в серебряных доспехах, и не было за их спинами никого, ибо город уже давно был пуст.

— Наличие древних развалин говорит только об одном, — донесся из огненной мглы далекий голос. — Что ничего в этом мире не меняется. Города возникают, растут и исчезают. А на их месте строят новые города. Народы приходят и уходят, чтобы на их место пришли новые народы. И так будет всегда.

Пламя взметнулось до небес, заполнило весь мир, опалило глаза, ноздри, а потом пропало, и осталась только бесконечная темнота, и Макарин долго полз по грязному снегу, уткнув нос в меховой воротник, чтобы хоть как-то избавиться от всепоглощающей серной вони. Наконец, сгинула белая пелена, и снег из грязного стал чистым и пушистым, будто только выпавшим. Тогда Макарин с трудом встал и огляделся.

Было уже темно, неподалеку чернела расщелина, и фыркал рядом олень, тыкая мордой в замерзший ком ягеля. Никого больше не было, и не было следов на снегу.

Макарин долго откашливался, выдавливая из себя желчь.

Потом забрался в нарты, нашел висящую над горизонтом яркую звезду и направил оленя туда, где медленно бродило по небу умирающее северное сияние.