Энки, блаженствуя, лежал на упругом травостое под Древом жизни, лопатками, спиной ощущая прохладный ток влаги, неслышно скользяший под дерном в оросительных трубках.

Густая водоносная сеть переплеталась трубчатыми жилами под Е DЕМом, непрерывно сочась нагнетаемой влагой меж корневищами травы, кустов, деревьев.

Стеклянный сферический купол накрывал сад. Он отсекал свирепый жар пустыни, кондиционеры превращали его в ласкающее оранжерейное тепло.

Пустыня щедро поставляла строительное сырье – кварцевый песок. Стеклоплавильная печь и два мастера выпекали из него драгоценный материал: стекло с добавками металлов и минералов. Стеклянная голубоватость купола, составленного из сегментов, хранила сад от зноя.

Полупрозрачная красочность, буйство форм заложено повсюду и во всем: оградки для кустов, деревьев, чаши для фонтанов, кресла и столы, обрамление газонов, игровой лабиринт, загоны для газелей и кроликов, ежей, ужей, павлинов, открытые клети для колибри и попугаев – все переливалось семицветьем.

Гуттаперчевой, толстой лианой струилось в травах тело гигантского питона. Он поднял голову, застыл узорчатым изваянием, нацелив взгляд в Энки.

Наткнувшись на встречный волевой напор, расслабился и опустил в траву глазастый треугольный череп.

Струила светоносный блеск неистощимая игра оттенков. Слабый ветряной ток невесомо трогал хрустальные россыпи колокольчиков под куполом, орошая хрустально-тихим перезвоном пространство сада.

В нем буйствовало королевство призрачных радуг, в коем неизменна была лишь устойчивая, насыщенная плотность зелени.

Над зеленью, над грядами цветов, гирляндами стеклярусных оградок хлопотливо вспархивали малые крылатые тельца пигмеев в иссиня-белых хитонах.

Скрещенный с аистом, затем клонированно размноженный Энки малый туземный народец Африки обрел крылатую пернатость. Летать не мог, но перепархивал легко и с упоеньем, разнося корма в кормушки, очищая их, заботливо собирая помет в плетеные корзины, чтобы, залив его водой, в подземном герметичном бункере использовать для удобрения, добавляя малыми порциями в орошенье сада.

Энки, забывшись в полудреме, открыл глаза. Над ним, чуть слышно трепеща листами, распростерлась черно-зеленая крона Древа жизни. В густой зелени, в листвяных прорехах светились рубиновым янтарем округлые бока плодов.

Красно-желтый налив их был почти прозрачен. Сквозь кожицу смутными ядрами просвечивали семена.

Неоценимый дар Создателя планете Мардук – споры из космоса – пророс там единственным неведомым кустом в провально-лабиринтной глубине царского грота. Через десяток лет, едва прикрытый чахлою листвою, он вдруг покрылся багряными кругляшками плодов, величиной с человечье око.

Раб из царской прислуги, сжевавший сорванный тайком фрукт, зачах и умер через два часа.

Стоящий на пороге небытия, изнемогающий в болезнях троюродный дядя АNU-МIАS попросил плод, ища в нем своей кончины.

Он съел его, простился со всеми и затих в гуденьи поминального колокола. Но через два часа – срок издыхания раба, МIAS раскрыл глаза и приподнялся на ложе. На его лице разгорался румянец. Из скрюченых ревматизмом суставов исчезала ломота, сердце, дотоле едва продавливавшее сквозь вены вязкую кровь, теперь выламывалось из груди, а кровь половодьем неслась по артериям, очищая их.

МIAS ожил, встал и заговорил с небом, чего не делал уже много лет. Он молодел день ото дня и набирался сил, в то время как лучшие умы Мардука исследовали куст, его плоды.

Познание скрытых в нем тайн потрясло весь царский клан планеты. В неброском кругляшке, в хрустящей кисло-сладкой мякоти его была заложена мощнейшая лаборатория долголетия.

Фрукт концентрировал в себе серотонон, который, попадая в царский организм, перерабатывался шишковидной железой (третьим глазом) в мелотонин, дающий право и возможность говорить с Богом.

Раба, не имевшего шишковидной железы, отравил скопившийся, не находящий выхода серотонин.

Чем дальше углублялся исследовательский мозг в тайны плода, тем большие потрясения его ждали. Плод повышал активность половых гармонов, нейтрализовывал продукты азотистого обмена и гниения в толстом кишечнике, стабилизировал коллоидные свойства цитоплазмы клеток, устранял мутации генетического аппарата, способствовал выделению в организме ферментов теломеразы, сохраняющей длину теломеры за счет присоединения нуклеотидов.

Плод был буквально нафарширован легкоусвояемой углекислотой СО2. Этот драгоценный компонент активизировал в организме реакцию карбоксилирования, восстанавливая и наращивая углеродный скелет, регулируя сосудистую и имунную системы.

Участвуя в обменных процессах молекулы СО2, как живительные дрожжи, ускоряли процесс эволюции, глушили и подавляли разбойный хаос «свободных радикалов» кислорода.

СО2 стабилизировал и предохранял концы хромосом от слипания, лечил опухоли подавлением теломеразных генов и отдалял старение клетки путем активизации этих же генов.

Это был поистине Божественный подарок мардукской расе и царскому клану. Он позволил обрести почти стерильную чистоту геномов, хранимую в дальнейшем инцестом межродственных браков в веках долгожительства.

Куст жизни на Мардуке стал Древом жизни на земле, превысив в Е DЕМе изначальный свой рост в десятки раз и сохранив все свойства.

Энлиль, распоряжением АNU, снабжал плодами древа членов клана. И каждый красно-желтый плод, даже упавший за ограду, был достоянием лишь царского семейства.

***

– Прочь с дороги, шибздик! – пронзил дискантный вскрик парной покой Е DЕМа. И тут же взвизнул слабый голосишко пернатого пигмея.

Энки приподнялся с травы. Курчавый, смуглый и нагой подросток, поддав ступней под пухлый задок белого херувима, следил за удиравшей крохой, ощерившись в кипенно-белозубой ухмылке.

– Адама опять накажет бог-господин, – с холодным любопытством изрекла позади него маленькая фея, чьи козьи грудки вспухли лишь две луны назад, а пирожковая припухлость нежного лобка едва оперилась серебряным пушком.

– Опять накажет бог-господин! – тотчас жеманно, с близнецовой неотличимостью передразнил Адам. И, круто развернувшись, расставил ноги, меж коими качнулся, вися вниз головой, увесистый мужской отросток. Продолжил с напористо-брезгливым нахальством: – Мне надоели эти хлюпики с их куцыми махалками! И ты мне надоела! Как вечный перезвон над головами, вечно-зеленая трава и Древо, с которого нельзя сорвать, как эти разноцветные стекляшки, вазы, которые нельзя ломать и трогать.

Хочу есть! Еще хочу поддать под зад вон тому пузырю с крылами и обследовать те шишки, что лезут из твоей груди.

– Адам слеплен из дурных хотений, – дрожащею обидой напитывалась Ева.

– Ева слеплена из нудных слов, – немедля отозвался курчавый.

– Ева расскажет богу-господину, как ты ударил…

– А я расскажу Великому змею, как ты пыталась перелезть ограду Древа жизни, – перебил Адам.

– Не надо! – захлебнулась испугом Ева, – я ничего и никому не расскажу.

– Я тоже подожду, – меланхолично отозвался голенький мучитель, обозревая левым глазом стеклянный купол, тогда как правый неотступно обследовал пушок на девичьем лобке. Туда же воровито и проворно нырнула его лапка: цапнула, щипнула, обжигаясь неведомым пронзительным током, от коего вздувалась и всегда вспухала вниз головой висящая сосуля.

Отпрянула и взвизгнула младо-царственная особа, успев отвесить Адам-мельону когтистую затрещину, оставив на щеке четыре полосы.

Энки беззвучно засмеялся, теплясь невольным притяженьем к сорванцовой парочке.

«Пора! – внезапно вызрело решенье. – Там забродила, вызрела закваска, не находя исхода. И промедление чревато взрывом. Неуправляемый, зовущий к случке РАНЬШЕ С Р О К А , он разнесет в клочья весь эксперимент».

Неслышно приподнявшись, Энки вышел из ограды под Древом жизни, прикрыв витой стеклярус ворот на защелку.

Сейчас его обременяла собственная плоть. И он присматривал укромное местечко, куда бы затолкать ее.

В дальнем закоулке Е DЕМа, у сочленения блестких сфер, где сходились углом две стены, зеленым буйством взметнулись три тамарисковых куста.

Энки протиснулся меж ними к прозрачности стены. Присел и прислонился к прохладной глади боком, затем лег на спину.

Застыл сосредоточенно, закрыл глаза. Стал глубоко, размеренно дышать, наращивая в себе упругость теплой энергетической силы. В нем начиналось расслоение. Препятствия, перегородки, блокады внутри тела растворялись. Оно – сплавленное в пульсирующее единство из костей, крови, мышц, отслаивалось, отпадало от его эфирно-сущностного «я». «Я» невесомо разбухало, перетекая миражом в пространство, пока не отделилось от недвижимой плоти. Он воспарил над собственным телом, поднялся выше над кустами тамариска. Поплыл, пульсируя, к центру E DEMа, охватывая бинокулярным и масштабным взором все, проплывавшее внизу в бессчетной совокупности деталей: от разноцветия газонов до каждой крохотной песчинки меж корней.

Нашел искомое: расслабленно окольцевав зигзагом три ствола, наполовину спрятанный зеленой куделью трав, в ней предавался сытой дреме величественный змей-питон.

Энки ужался, спрессовываясь в малую эфирность, снижаясь к дремлющей змее.

Достиг массивной треугольной головы со впаянной в нее голубоватой капиллярной сетью. Стал перетекать сквозь черепную кость вовнутрь.

Питон содрогнулся, хлестнул резиново тугим хвостом по зелени кустов, содрав листву. Свил два кольца и вздыбился над ними, поводя башкой, набрякшей бессмысленной угрозой. Затем обмяк. В иссине-темных бусинах-глазах зажглось разумное лукавство, и расползлась в ухмылке прорезь губ.

Струясь в зеленом буйстве трав, змей заскользил к девчонке, свирепым полыханьем взора испепелявшей кислого Адама, чью щеку сочно бороздили четыре красных полосы.

Энки узрел: два розовых точеных столбика перед глазами подмяли ступнями траву.

Лаекающе-скользящей негой он прикоснулся к ним – к горячей коже ног. Стал обвивать их вкрадчивым напрягом собственного тела, вздымая голову зигзагом вдоль бедер, вдоль полушарий бархатистого задка. Наискосок притершись к животу, содрогнулся, мгновенно ощутив ответный, чувственный позыв.

«Она созрела!»

– Великий зме-е-е-ей! – в испуганном восторге прошелестела Ева, податливо оцепенев в спиральной хладной хватке ползущего по ней цветастого бревна.

Энки, на локоть отстранившись от точеного лица, лизнул его молниеносно раздвоенным касаньем язычка. Продолжил ввысь движенье головы, сближаясь с куполом Эдема. Замер, наконец.

Он высился над Евой в два девичьих роста, обвив ее двойной, тугой спиралью, напитываясь дрожью окольцованного тельца.

– Не бойся ничего, дитя. Великий змей откроет Еве тайну, – мазнул протуберанец инородной мысли девичий мозг.

– Какую? – тотчас умерив дрожь, проснулась любопытством чувственная ведьмочка в подростке.

– Узнаешь все до темноты.

Он приподнял нагую статуэтку, чья кожа обжигала жаром собственное хладнокровье. Понес к ограде Древа жизни, сминая скользящим брюхом хрусткие соцветья трав.

Достигнувши ограды, стал поднимать малышку ввысь, под крону, в листья – к россыпи плодов, светившихся рубиновым шафраном.

Поднял. Застыл. Велел:

– Сорви и съешь.

– Нельзя! Бог-господин накажет! – в испуге отшатнулась Ева.

– Великий змей разрешает. Съев плод – познаешь тайну. Никто не смеет ею овладеть – ни мастера, ни херувимы, ни LU LU. Лишь ты одна достойна и допущена к той тайне, – втек в девочку соблазн.

– Но Господину сада все Адам расскажет! Он смотрит снизу… – теряла силы Ева, тогда как наполнялась ими, крепла в извечном любопытстве женщина, чья матриаршья суть вскипала жгучим первородством.

– Адам, хотя и смотрит, будет нем, как рыбы в водоеме. Ты обретешь владычество над ним, его словами, и станешь госпожой его желаний. Отныне испускать их станешь ты и ими же наказывать Адама, коль непотребными сочтешь его поступки и слова.

– И будет долго так?

Всегда разнеженно качнулся гибкий столб Энки. В нем негасимо грела и светилась Нинхурсаг – владычица его желаний.

Ева сорвала плод. И содрогнувшись, с кощунственным и жадным хрустом запустила в мякоть зубы. Сок, брызнувший наружу, стек на подбородок, закапал на сосцы упругих грудок.

Восторг мешался с ужасом в ее глазах. Все это впитывал Адам, завороженно следивший за процедурой святотатства.

– Сорви второй Адаму, – велел Энки, помедлив. До ждавшись исполненья» сложился пополам и опустил вкусившую запретного плода на землю. Текли мгновенья.

С них начался отсчет иной эпохи, чью изначальность сотворили смешанные гены: от тварей Сим-парзита и Хам-мельо, бога Энлиля и туземцев. Клан первых двух тотемных биовидов, чье детство эволюционно затянулось в миллионнолетьях, вдруг вынырнул на свет единым махом, обретя в Эдеме двуногую, с комфортом, оболочку для паразитарной сути. Ее приперчило картавое, болтливое бесстыдство, неитребимо-косоглазая живучесть, готовая в веках плодить себе подобных, совокупляться с визгом днем и ночью сидя, стоя, лежа, имея вечно воспаленный фаллос. Чья значимость для клана превосходила совокупность мозга и желудка.

– Великий Змей! – испуганно порхнул из Евы возглас, – во мне зажгли костер! Внутри все полыхает! Я превращаюсь… в ящерицу… хочется в траву… тереться, извиваться, сбросить кожу. А здесь горит и чешется, – уставилась она в промежность, пока еще прикрытые воротца, ведущие к блаженству и трепетавшие уже в неведомом, мучительном позыве распахнуться.

– Дай яблоко! – каленой завистью прорвался голосишко из Адама.

– Отдай, – шепнул Энки.

В победной, торжествующей усмешке раздвинулись змеисто губы: зачавкала с захлебным хрустом мужская половинка великого эксперимента, чье прародительское летоисчисление отсчитывало здесь первые мгновенья.

– Великий Змей послал мне испытанье мукой? – панически спросила Ева. – Что делать с моим телом? Оно бунтует! Оно уже готово самовольно оторгнуть голову и ноги, которые немеют!

– Сейчас узнаешь тайну, мы приступаем к ней! – шепнул Энки.

Напряг и отвердил свой хвост. Послав в извивы тела молниеносный импульс, он изогнул его и кончиком хвоста приблизился в воротца Евы, где пьяно буйствовала похоть.

Ввел твердый кончик меж пушистых губ, упершись осторожно в плевру.

– Я умираю! – взверещала самка, пожравшая уже девицу Еву. – Еще, мой господин, еще и глубже!

– Все это сделает Адам, – прошелестела в ней чужая мысль, – вон тем его отростком. Приблизься, приласкай бедняжку, чья вялая головка так поникла. Он расцветет в твоих руках и розово разбухнет. Тогда введешь его в себя, как я показывал хвостом.

– Не бойся, если будет больно. Боль сменит вскоре неизъяснимое блаженство. И что бы дальше не случилось – Великий Змей вас не оставит. Запомни – что бы ни случилось!

Он уползал. Достигнув тамарисковых кустов, перетекая Духом в собственную плоть, услышал позади в немолчном шелесте фонтанов, в фазаньих кликах, в райском звоне колокольцев, пронзивший все блаженный Евин вопль:

– Ой, умира-а-а-а-аю… еще Адам! И глубже, глубже!

Кто это ви-и-идумал, такое сладкое… о-о, господин наш, Великий Змей!

***

Спустя три дня Энлиль вернулся из долгого облета городов Сиппар, Бад-Тибира, Шуруппак, где осматривал буренье рудоносных штолен и подгонку каменных плит на новом космодроме.

Он торопился в Эдем: внутри вскипало нетерпеливое желанье увидеть тех, в ком прорастают его гены. Их любознательная прыть, напористый задор совать носы во все щели, их юная нагая непорочность и уморительный дар дразнить и перевоплощаться в кого угодно: в фазана, кролика и в самого Энлиля – все больше растопляли и притягивали владыку.

Перед отливавшими синевой хрустальными вратами Эдема завороженно застыли два хранителя сада – два стражника LU LU.

В привычный всем черненый эбонит их лиц впаялся серый ужас. Из сада исторгалась какафония животных, птичьих воплей.

Энлиль удивленно всмотрелся в парную, переливчато-стеклянную глубину заповедника.

Среди измятых трав, истоптанных газонов, изломанных кустов, разбитых ваз и опрокинутых скамеек носились с истошным верещаньем херувимы, метались кролики, всполошенно трещали крыльями фазаны, обдирая радугу хвостов о переплет ветвей.

Две пегие козы, взобравшись по уступам, торчали, сдвинувшись боками, выпучив глаза, на верхнем окаеме фонтана и струи с гулким хлестом трепали шерсть на их подбрюшьях.

Пригнув свинцовой тяжестью две верхних ветви Древа жизни, окольцевав древесную опору, свисал с нее, дергая хвостом, питон. Стреляя длинным языком из щели рта, ворочал очумело змей треугольною башкой. Шафранно-красные плоды, бесценное достояние клана, валялись на траве раздавленным, надкусанным, постыдным прахом.

Энлиль ворвался в сад: кипучим бешенством заходилось сердце. Готовясь испустить свирепый зов Адама с Евой, застыл он в изумленьи: с разгульным буйством протаранив бахрому листвы, невдалеке прорвал кусты и вымахнул на травяной простор Адам, вцепившийся в бедра херувима. Тот верещал и извивался, страдальчески кривя вымокшую в слезах мордашку.

Тотчас же, в двух шагах, явилась Афродитой из пенной зелени листвы нагая Ева. Змеясь курчаво-черным водопадом всклоченных волос, гневливо подбоченясь, спросила фурия:

– Адаму мало Евы?!

– Адаму много Евы, – влажным блеском расползлись губы юного сатира, как бывает много перченого мяса. – Тогда я, вместо него, впиваюсь зубами в пресноту банана.

– Иди ко мне, обжора, – велела Ева, – не забывай, что насыщать тебя Великий Змей позволил только мне.

– Иду, царица! – гнусаво, в подобострастии вихляясь, согнул себя Адам в полупоклоне. И приподняв над головою истошно визгнувшего пухлячка, швырнул в траву. Тот, ковыляя, волоча примятые крыла, с прискоком потянул в кусты.

Рыча, набросился Адам на Еву. Свалил в траву. Накрыл собой, являя небесам, остолбенело наблюдавшим сквозь стеклянный купол, егозливый танец лаково блестевшего задка.

– LU LU, сюда, ко мне! – грянул над спаренным гибридом трубный голос.

Испепеляя взглядом лица примчавшихся рабов, уронил Верховный,властелин начальные слова распоряженья:

– Вот этих двух…

Он остановил себя, затруднившись с выбором, поскольку достаточно обширен был арсенал уничтожения вредных особей в NI ВRU КI: препроводить их к нильским крокодилам, содрав наполовину шкуру, держать в растворе соли, засечь плетьми иль привязать к столбу в песках на самом пекле.

Но, сладостно перебирая варианты, он обнаружил внутри себя доселе неиспытанное неудобство, которое переросло в стопорящий отказ от любого из них при виде пепельно серевших детских лиц: они были плоть от плоти его, две почки, два отростка на властительном стволе.

Он с изумлением осознавал, что оторвать, отсечь их от себя, спровадить на тот свет придется через собственную боль, через терзание души, что было непривычно и нелепо.

Все это воспалило ярость – выходит, он не способен на расправу?! С кем? Вот с этим, едва созревшим отродьем самого себя, готовым обгадиться от страха? И кто их сотворил такими?

Э Н К И!

Все встало на свои места: необъяснимая покорность заносчивого братца, его царственной половины, так легко и без боя уступившим Энлилю своих LU LU… какая-то непонятная возня с доставкой мерзких тварей от туземцев и столь же непонятное исчезновенье их…

Итак, Энки все же готовил месть за похищение Лулу и виртуозно воплотил ее вот в этих похотливых обезьян, разнесших вдребезги Эдем. Он заказал Энки стерильное, бесполое изделье. А эти спариваются и способны расплодиться, умножить грязное свое потомство… которое теперь причислят к его клану?!

Где выход? Для начала – стереть из памяти Адама, Евы всех мастеров, LU LU, рабов и зашвырнуть двоих подальше от NI ВRU КI.

Он закончил распоряжение застывшим в обморочном ожидании рабам:

– Вот этих обезьян связать и сечь за осквернение Эдема. Когда поднимутся на ноги, доставить на MU GIR в дальние северные леса и выбросить среди зверей.

Но если все же выживут и занесут в туземные уши запретные теперь для них слова «Энлиль», «Эдем», «Адам» и «Ева» – найти, разрезать на куски, опрыскать мясо ядом кобры и скормить всем тем, кто им внимал.

Он слушал мольбу и вопли связаных подростков спиной и мерзнувшим хребтом, пропитываясь горечью раздавленной надежды: заполучить помошников и продолжение свое в веках. Все рухнуло.

Отныне стоит продолжать в веках лишь ненависть к Энки и увенчать, в конце концов, гнилое двухголовье власти единой головой Энлиля.

Которую сейчас так раздирает жалость.