Война обрушивалась на Жукова неподъемной ответственностью. Немец пер на медведя – СССР с жизнерадостным и самоуверенным любопытством молодого волка, коему уже удалось придушить и схарчить без особых хлопот с десяток хомяков, сусликов, а так же лосенка и косулю. Закованный в броню танков, немец был оснащен неисчислимым запасом самолетов, бомб, снарядов, пуль – всем тем, что рвало и кромсало тело славянского колосса, без малейших признаков жалости иль сострадания. В сердцевине этой ощетиненной огнем машины с самого начала чувствовался хищный, хладнокровный разум какого-то иного, нечеловеческого вида. И недавний крестьянский конник-красноармеец Жуков, втянутый Кремлем за уши в генералы и посланный защищать Россию, стал постигать суть чужих замыслов. И все чаще противопоставлять им свой, корневой, дремавший в его хромосомах навык воина – оратая.

Так уж получилось, что это удавалось ему лучше других. И крепнущая близость к Сталину, их общая приверженность стратегии «Лес рубят – щепки летят», все большая нужда партийного вождя в Жукове, позволяли Георгию все настырнее настаивать на своих решениях и даже повышать голос на непогрешимого Отца народов. И не просто повышать, а орать на него с площадным матерком в присутствии Тимошенко, когда узнав о сдаче Минска 29 июня Сталин явился в наркомат обороны вместе с Берией и заявил, что надо расстрелять Жукова за это. Тогда и взъярился командарм, которого не послушался Вождь за месяц до войны.

– Расстрелять меня? Прос…ли наш первый удар! Теперь сюда явились виноватых искать? Забыли, что я предлагал 15 мая? Упреждающим ударом атаковать немецкие войска, пока они были в стадии развертывания! Детально, поэтапно, подробно предлагал! Вот этот вот очкастый вас за фалды держал, верещал от страха, а вы поддались! Пробздели тогда, не послушались – теперь не х…сопли распускать!

– Ты как с нами разговариваешь!? – визгливо, содрогаясь, стоял на носках Берия, тряс кулаками.

– Вон отсюда, гнида! – выцедил Жуков, готовясь вызвать охрану и вышвырнуть вот этого скунса в очках. И чуя сметающую, готовую пойти вразнос правоту командарма, развернулся и вышел молча вождь, волоча за собой визгливую, очкастую тень свою, которая всю дорогу до Кремля верещала о немедленном аресте Жукова и Тимошенко.

И лишь в кабинете дал себе волю Сталин, позволил выплеснуться бешеному гневу:

– Закрой рот, хорек! Арестовать их?! Воевать с Германией, оборонять Россию ты, что ли, будешь своей толстой жопой?! Пошел вон, без тебя тошно!

Не за годы – за недели, мучительного, рвущего душу отступления становился генерал Жуков истинным полководцем, постигая полынно-горькую науку битого, за которого всегда давали на Руси двух небитых.

Именно эта наука, инстинкт «битого» стал подсказывать ему зимой 41-го, что Москву не удержать. После того, как он опять уступил Сталину, шарахнул по немцам шестнадцатого ноября контрударом всего Западного фронта – тупым, неподготовленным заранее, обреченным на провал, против которого восставал всеми силами. Как предвидел, так и получилось: распылил и истратил много сил практически зазря, оставив перед немцами сопленосую рать курсантов НКВД и ополченцев – необученную войне, пачками умирающую бедную «говядину».

После чего змеёй сосущая опасность стала наваливаться и заявлять о себе не по дням, а по часам. 21 ноября немцы заняли Узловую и Сталиногорск. 23-го – Клин. 26-го перерезали силами третьей танковой дивизии железную дорогу и шоссе «Тула – Москва». 29-го перекрыли канал Москва – Волга в районе Яхромы.

Обросшая сталью армада вермахта, вбирая и выпуская когти артобстрелов и авианалетов, расслаблено передыхала перед прыжком на столицу. Позолоченные купола её вливались золотом через бинокль в самое сердце Фон Бока и Гудериана. Меж ними и Кремлем осталась, пожалуй, одна из самых надежных оборонных сил – молитва святой Матроны Московской.

И вдруг в сгустившуюся неизбежность предстоящей сдачи столицы воткнулись два непредвиденных рычага. И переломили наступление на Москву. Шарахнуло по немецкой армаде небывалым за последние полстолетия сорокоградусным морозом. К нему присоединилась нежданная дивизия сибиряков, сохранивших в сердцах благой жар Столыпинской реформы.

Прибытие одного полка врезалось в память и преследовало Жукова до самой смерти. Он встретил эшелон с сибиряками и зашагал вдоль строя, жадно, с вожделением вглядываясь в красные, задубевшие от мороза лица, с тихим восторгом оценивая добротные полушубки, автоматы ППШ и валенки. Так шел, пока не наткнулся на чей-то неломкий взгляд. Колол им генерала крепыш, лет сорока, не отводя сталистого, недоброго взора.

– Как доехали, боец? – остановился напротив Жуков… Не мог отчего-то пройти мимо.

– Как положено доехали, гражданин генерал, – не сразу ответил сибиряк.

– Почему «гражданин»? Зек, что ли?

– Никак нет, гражданин генерал.

– Кто таков?

– Боец Свинякин. Из недобитых вами.

– Ты чего мелишь? Откуда родом? – спросил Жуков, чуя как кроется мурашками спина и цепенеют скулы: затаив дыхание, слушал строй дикий их диалог.

– Тамбовские мы. Из подкулачников. Отца с матерью вы расстреляли, гражданин генерал, когда восстание было, а нас с теткой в Сибирь отправили в восемнадцатом.

– Значит, было за что, – с усилием отодрал взгляд Жуков от багрового лица, пошел вдоль строя.

– Само собой, за дело, гражданин генерал. Без дела вы своих, русских не расстреливали, – догнал его накаленный голос.

– Полковник! Этого говоруна ко мне после боя, – велел Жуков сквозь зубы командиру полка. – Языком работать мастак. Посмотрим, как воюет.

Не удалось им встретиться после боя. Подбил боец Свинякин гранатой перед собою танк из окопа. И тот, крутясь над ним на одной гусенице, засыпал, похоронил бойца заживо. Добил-таки немец недобитого Жуковым в тамбовском восстании. Чем и вогнал в сердце генерала занозу на всю оставшуюся жизнь. Хотя и приходилось полководцу потом бросать на смерть тысячи жизней, а вот запомнилась и пекла память та, одна, посмертно одаренная Жуковым орденом Красной Звезды.

Будто некая незримая сочувственная сила, нависшая над столицей, тогда необъяснимо сцементировала оборону, вздыбилась и противопоставила себя враждебному напору псов-фашистов. Столь же необъяснимо было обмундирование наступающих: шинельки «на рыбьем меху», перчаточки, да бздюшные шарфики заполучила прущая вглубь хладной Гардарики армада – в разгар зимы.

Просчет немецкого Генштаба!? Черта с два. Генералитет фюрера уже многократно являл свою стратегическую состоятельность, осуществив заглот в утробу вермахта пол европейской России – за полгода.

Еще большую сумятицу в сознание Жукова внес допрос пленного оберштурмбанфюррера. Его спросили: чем объяснить столь легкомысленную экипировку немецких войск? И скелетно усохший на морозах офицер, дергая щетинистой кожей обмороженной щеки, ерзая по бабьему платку на груди обрубком беспалой, черной кисти, выцедил безнадежно и отстраненно (все равно ведь не поверите в эту дурь).

– Фюрер на запрос Гудериана о теплом обмундировании, сказал: «Мороз – это мое дело, погода – не ваша забота. Она будет такой, какая нам нужна».

Но все это померкло и забылось весной, перед исступленной неизвестностью: куда нацелит бесноватый фюрер главный свой удар весной 42-го? И разум Жукова, будто засеянный прозорливостью свыше, озарился абсолютной уверенностью: на Кавказ! Именно туда, в оголенное от обороны раздолье степей и перелесков, бесхлопотно ринутся железные армады – за нефтью Грозного, Баку и Майкопа. Там и конец русскому сопротивлению, лишенному московских резервов и кавказского бензина.

И тотчас именно об этом направлении сначала неуверенно, затем во весь голос затрезвонила Сталину разведка. Но тот, в который уж раз, закостенел в упорстве: резервы из Подмосковья он на Кавказ не перебросит, не оголит столицу. Слишком свежо кровоточил в нем недавно пережитый страх за едва не павшую Москву. Итогом коего стал свирепо и кроваво – потаенно вырытый в Куйбышеве бункер, куда нацелился, было, нырять Сталин со всем правительством.

Жуков просил, настаивал, рычал в негодовании, требуя обезопасить и защитить Кавказ московскими резервами. Не вышло. Через три месяца, взяв Севастополь и намотав на гусеницы ошметки рахитичного сопротивления в Предкавказьи, Гудериан стоял на Тереке – перед нефтеносными линзами Кавказа. А три гестапо – абверовских спирохеты: Осман – губе, Ланге и Реккерт, имея в подручных жидо-чеченского мозговика Исраилова, уже намертво склеивали чеченцов, ингушей, балкарцев в единую Пятую колонну со своей НСПКБ (Национал-Социалистическая Партия Кавказских Братьев), реализуя тем самым трехсотлетнюю мечту Турции и Шамиля. Они не подозревали, что горцам уже приготовлена директива за подписью Гиммлера и Розенберга о стерилизации взятого Кавказа от чечено-ингушских абреков – как ненадежных и неспособных покорно встроиться в концлагерную схему кавказского протектората.

Все было сцементировано Листом, Клейстом и Руофом в тот вечер, перед завтрашним рывком через Терек – к Грозному и Баку. Все было просчитано: от восстания Пятой колонны в горах, которую бездарно профукали замы Берии на Кавказе Кобулов и Меркулов – до собранного уже, но пока притопленого понтонного моста через Терек, готового принять бронетехнику, рвущуюся к Грозному. Ставка на победу была как никогда велика, ибо Гитлер, сидевший на синтетическом, паршивом бензине из рурского угля, сказал: «Если я не возьму нефть Грозного и Баку, я вынужден буду заканчивать войну».

И Жуков сознавая грядущую, почти неизбежную потерю Кавказа и европейской части страны до Урала, все чаще думал уже о второй фазе войны – за Уралом.

Но именно в эту ночь опять сработало Нечто или Некто, неведомое и непостижимое – как под Москвой в 41-м. Оно сделало свой гениальный, изящный ход в противоборстве тевтонов и славян. Ход, не влезавший ни в одну военную доктрину, ход – выверт сколь издевательски скабрезный, столь и блестящий по эффективности.

Все было готово к завтрашнему восстанию на последнем обильном ужине в горных Гехах – в сакле у повстанца Атаева. Там восседал полковник гестапо, дагестанец Осман-Губе, глава НСПКБ Исраилов, его наставник мулла Джавотхан Муртазалиев – старая антисоветская гюрза, у которой выбили еще не все зубы.

Героем и любимцем застолья был командир отряда Шнитке. Восьмипудовая рыжая бестия, штурмовик – десантник, снайпер и штатный юморист, смачно употребив до этого жареную баранью ляжку, две пиалы чесночной шурпы с жиж-галнышем(баранина и галушки в чесночном бульоне – чеч.) был в отменном настроении. Все ждали чая на горных травах, забеленного овечьим молоком. Пиалы с ним внесли на трех подносах сын хозяина сакли Нурды, его жена Лейла и мать Нурды.

И Шнитке, дождавшись их, сотворил в присутствии старшего офицера Османа-Губе свой коронный номер. Внезапно и необъяснимо забыв все инструкции и правила поведения с горскими туземцами, которые вбивали в него и которые он сам до этого вбивал в своих штурмовиков, Шнитке наставил два пальца на юного джигита Нурды с женой и сказал:

– Ти есть советский пандит. Я тьебя стреляй – пу!!

И спрессовав в тевтонской утробе скопившиеся газы, белокурая бестия толкнул их залпом через задний клапан. Раздалось долгое и оглушительное «Пр-ррр!». На утробный треск под ефрейтором срезонировала массивная, до звона высохшая скамья чинары, из коих делают в горах дечик-пондур (струнный инструмент). Отчего немецкий залп стал гибридом фауст– патрона и газовой атаки.

Лейла ахнула, выронила кипяток себе на ноги. Мать Нурды, бросила поднос и, закрыв лицо руками, выбежала из сакли.

Нурды, белея на глазах, слушал слитный жеребячий гогот зондер– команды: двуногих свиней в человечьем облике. Он выхватил кинжал и метнулся к Шнитке. Успел вскользь полоснуть его лезвием по горлу, но не добить: его перехватили, свернули локти за спину и в полминуты отбили ему почки, печень и превратили в фарш лицо.

Гневный рев гестаповца и выстрел в потолок оборвали казнь туземца. К полуночи Нурды скончался в катухе на соломе. Мулла Муртазалиев проклял немцев и Исраилова заодно, после чего ушел держать Холбат(уход от мирской жизни, пост, молитвы) в пещеру.

К утру весть о случившемся разнеслась по горам. И тщательно сбитый, нафаршированный оружием многотысячный организм зондер-абреков стал непостижимо быстро разваливаться и распадаться на разрозненные, и уже не страшные Советам клочки.

Чеченцы, прихватив немецкое оружие, таяли и исчезали в аулах и горных схоронах.

Спустя три часа после убийства Нурды, в пять утра на Тереке стал всплывать понтонный мост. Вода, вытесняемая сжатым воздухом из секций, бурлила серым кипятком фонтанов над терской гладью. Над ней уже плыл сизый выхлопной дым от заведенных в притеречном лесу танков.

В этот момент выше по течению, в полусотне метров от всплывавшего понтона, стала вдруг необъяснимо и беспричинно клониться, выворачивая корнями влажный суглинок, белолистка – двухсотлетний, в три обхвата высохший великан. Спустя минуту корявая махина с гулом рухнула с обрыва в Терек. Ее подхватило, развернуло. Чудовищной величины коряга, набирая скорость, ощетинившись корнями, тараном поперла к уже всплывшему понтону. Она ударила в сооружение, выдрала из него и погнала перед собой три секции. Искорежив крепления остальных, коряга похерила ночной месячный труд саперов – водолазов дивизии.

Наступление Руофа и Клейста, до этого взявших Моздок, Малгобек, Майкоп и Краснодар – сорвалось. Генералы Тюленев и Масленников, отстояв Грозный, поздней осенью погнали немцев от Терека и со всего Кавказа.

Изучая потом и анализируя в свободные ночные часы под Сталинградом все эти события по рапортам комбатов и комдивов, Жуков отчетливо понимал, что наивно и глупо было бы зачислять эти катаклизмы в разряд решающих событий в московской и кавказской компаниях: слишком много всяческих составляющих влияло на ход планетарной мясорубки.

Но суеверное ощущение присутствия в этой схватке двух неземных противоборствующих сил, одна из которых необъяснимо и хулигански пособляла братьям славянам – это ощущение укоренилось в махровом атеисте Жукове раз и навсегда.

С годами ощущение превратилось сначала в уверенность, а затем – в знание.

Первое реальное подтверждение этого ощущения случилось в Берлине: среди трупов последних защитников Рейхсканцелярии было найдено около тысячи тел тибетской крови – без знаков различия и документов. На одном из трупов было найдено несколько обгоревших рукописей со странными рисунками и надписями на неизвестном языке, где допотопные фигурки людей в хламидах были увенчаны шлемами и стояли рядом с ракетами – на фоне созвездий и планет, среди которых выделялась, вероятно главная – большой крылатый шар.

Еще одно тело подавало признаки жизни. Рукописи Жуков отправил на исследование и перевод ученым лингвистам, а недобитого оживили уколами на несколько часов. На допросе он назвал себя Бучаном и понес такую околесицу, что у переводчика потекли ручьи пота по спине.

Бучан опростался вестью, что колонии тибетцев и индусов появились в Берлине еще в 26-м году, а в Тибет и на остров Рюген было отправлено фюрером шесть экспедиций на деньги Рейха для поиска чаши Грааля, каких-то Агарти и Шамбалы. Тибетец, вращая зрачками и напрягая силы, безостановочно молол на паршивом немецком об обществах Фулле и Аненэрбе, об учителях фюрера Гербигере, Карле Гаусгоффере, Дитрихе Эккерте, который сказал перед смертью в 23-м году «Идите за Гитлером. Он поведет танец, но музыку написал я, а нотам и композиции меня и Вагнера научили ОНИ. Мы дали Адольфу способы общения с НИМИ.

– С Ними… кто они? – нетерпеливо и гневно подстегнул переводчика маршал, чей вибрирующий в напряжении мозг пытался запомнить и осмыслить эту чертовщину.

– Те, кто построили город Ниппур в Междуречье еще до Потопа. И сотворили его копию в индийском храме Парабрамы. Третью копию хотел воздвигнуть Гимлер во Франции.

– Как Их называют?

– Кто посвящен, тот знает, что означают две буквы SS. Их сокровенный смысл: «Силы Сатана».

Что за Сатан? Кто это?

Тибетца стало корчить. Он выгибался в конвульсиях.

– Кто они? – повторно воткнул в тибетца свой вопрос переводчик.

– Энлиль, его дети Нинурта и Инанна… – успел сказать пленник, и тело его дважды встряхнула жуткая конвульсия. После чего он как-то бескостно растекся плотью по бетонному полу и затих.

– Где этот Энлиль?– Уже не владея собой, крикнул переводчик, вздрюченный неведомой электростатической высоковольтностью, явственно и грозно пропитавшей бетонную утробу бункера.

Зрачки тибетца, остановив безумны бег в глазницах, залитых слезами, медленно и вязко закатывались под лоб. Застыли, высверливая в потолке свою последнюю скважину к какому-то сокрушительному Энлилу, только что покаравшему болтуна.

Жуков вытер взмокшее лицо, стал приводить хаос мыслей в порядок. Поверить в сказанное, а тем более проверить его, было невозможно. Но не верить в изложенную абракадабру тоже не было основания: сверх эффективный Парабутин в смеси с холсгепарином, введенный в вены тибетца, вызывал в любых мозгах бешеное желание освободиться от любых потаенных мыслей и секретов.

…До самой ночи разум маршала всполошено и воспаленно переваривал откровения тибетца: что это, истина иль бред, порожденный Парабутином?

Он послал подробную радиограмму Сталину о тибетце, но та утонула в непроницаемом молчании Кремля.

Допрос тибетского фанатика стал забываться, погребенной лавиной забот о послевоенном устройстве Германии и подготовкой Нюрнбергского процесса. Но абсолютно секретный пакет на имя Жукова, доставленный ему с нарочным 5-го мая из военной миссии английского сектора, вновь обрушил на полководца ушедшую с тибетцем тайну – уже в новом, еще более диком виде.

В пакете сообщалось, что 20-го мая 1945 года в двадцати пяти милях от города Люненбурга разведслужба миссии задержала немца с круглой головой на узких плечах, с повязкой на правом глазу. При задержанном оказались документы на имя Гитзингера. Глаз под повязкой был заплывшим. Три дня задержанный настаивал на допросах на своей идентичности с Гитзингером. Но после введения в него нужных препаратов, снял повязку и заявил, что он Генрих Гиммлер, которому сделали операцию глаза.

Далее в пакете следовали фрагменты допроса, основательно, как подозревал Жуков оскопленного союзничками. Но и то, что осталось, вонзалось иглою в разум, липко склеивалось с откровениями тибетца, с сорокоградусными морозами под Москвой в 41-м, с таранившей понтонную переправу белолисткой, и с поведением ефрейтора Шнитке в горской сакле.

«…Гиммлер: мы с фюрером создавали орден SS с главной задачей – вывести ее членов из под влияния государственной и партийной власти. Задача ордена – биологическая искусственная мутация всего населения планеты с целью выведения новой малочисленной породы: человека – Бога, существа, подобного Зигфриду в операх Вагнера. Нам разрешили создать для планеты подобный образец. Над этой земной элитой должны быть высшая управляющая каста. О НЕЙ мне не позволено говорить, я могу лишь сказать, что фюрер и я однажды встречались с НИМИ, где нам определили направление наших действий.

Вопрос: Вы их видели?

Гимлер: Да

Вопрос: Как они выглядят?

Гимлер: Я не могу описать.

Вопрос: Какое направление они санкционировали?

Гимлер: Истребление, стерилизация второсортных, неполноценных расовых видов, которые формировались тысячелетия в болотах после Потопа, дышали и питались миазмами гниения, разложения и страха, паразитируя на чужих организма. Это цыгане, евреи и значительная часть славян. Эти виды должны быть устранены, чтобы не засорять наследственный организм новой расы. Кадры для SS мы готовили в школах – Бургах, после тщательного отбора. Туда попадали самые достойные. Перед этим они сортировались на курсах, семинарах «Напола». Выход из SS – лишь через смерть самого члена ордена, его семьи и родственников.

Вопрос: Ваша SS однородна или в ней есть высшая и более низкие структуры? Если есть – какие?

Гимлер: Подлинные носители высшей касты-«Мертвая голова». Корпус «Ваффен SS» и некоторые другие формирования – имитация и прикрытие высших.

Вопрос: Корпус «Ваффен SS» и остальные участвовали в зимней компании под Москвой. Если это высшая организационная ступень вермахта, почему армия и SS, в том числе, были так бездарно снаряжены перед русскими морозами? Вас ведь отбили от Москвы не только ополчение и сибиряки, но и мороз.

Гимлер (молчит):

Вопрос: Вы не хотите отвечать? Гудериан разве не знал, что в России зимой бывают сильные морозы?

Гимлер: Фюрер на запрос Гудериана о теплом обмундировании ответил: мороз – не ваша, а моя забота.

Вопрос: Гитлер был в здравом уме, по вашему?

Гимлер (возбужденно). Ему была обещана теплая погода в период наступления на Москву. ОНИ обещали это! Но не выполнили. ОНИ не смогли пересилить.

Вопрос: Кто это Они? Кого не смогли пересилить? Кто может гарантировать погоду?

Гимлер: Мне запрещено отвечать на подобные вопросы.

Вопрос: Хорошо. Вернемся к первой теме. Вы собирались строить новое общество мутантов, людей – Богов. По какому образцу?

Гимлер: Образец был создан до Потопа в Междуречье, в городе Ниппуре и построен помощниками Богов LULU.

Вопрос: Что значит «Богов»? Что вы имеете в виду?

Гимлер: Мне не позволено об этом говорить.

Вопрос: Это был единственный образец?

Гимлер: Нет. Были копии после Потопа и оледенения. Но значительно слабее. Примитивнее.

Вопрос: О копиях вам позволено говорить?

Гимлер: Да. Это был храм Парабрамы в Индии. Иудея при царе Ироде, где высшая власть принадлежала касте Бне – баба. Элементы Ниппура просматривались в Золотой Орде и Хазарском каганате. Нечто подобное, более масштабно, пытались выстроить в Совдепии Троцкий, затем Ленин. Но этот последний полукровка извратил в конце-концов идеи Троцкого своим НЭПом. Кайзер, пославший Ленина в Россию, в отличии от Бисмарка, не учитывал в геополитике фактора крови. И поэтому кайзера сменили мы. На примере Ленина фюрер окончательно постиг, что порядок недостижим, пока жив на земле хотя бы один мягкотелый иудей в правителях. Он приказал мне ликвидировать всех евреев, которые ассимилировались и вросли в туземные государства.

Вопрос: Вы, каста SS пытались в Дахау, Освенциуме, Майданеке усовершенствовать опыт ГУЛАГа СССР, где было много евреев. А в вас разве нет еврейской крови?

Гимлер: Я не стану отвечать на этот вопрос.

Вопрос: Вы собирались строить точный образец Ниппура, после своей победы? Расскажите об этом подробнее.

Гимлер: Это должно было состояться в Бургундии. Франция свела эту страну наук и искусства до уровня заспиртованного придатка. Мы сделали бы из нее самое суверенное на планете государство под покровительством Германии – с собственной армией, законами, монетой, почтой – образцовое государство SS. В нее должны войти Романская Швейцария, Пиккардия, Шампань, Фран-коте, Эно и Люксембург. Официальный и единственный язык – немецкий.

Править будет только SS, советовать, подсказывать в управлении – разветвленное общество Аненэрбо.

Вопрос: Какова могла быть социальная структура вашей Бургундии?

Гимлер: Внизу – каста побежденных иностранцев, рабов для самых низших нужд. Выше – дрессированные исполнители из лучших специалистов планеты. Еще выше – класс господ и членов партии SS. Над ними на самой вершине те, кто их фильтрует и назначает.

Вопрос: Те, кто назначают, находились в самой Бургундии?

Гимлер: Они всегда за пределами.

Вопрос: За пределами чего?

Гимлер: Любых государств и наций.

Вопрос: Кто они?

Гимлер: Я уже отказывался отвечать на это.

Вопрос: Я настаиваю на ответе. Кто они?

Гимлер (в сильнейшем возбуждении): Мне запрещено…

Вопрос: Кто они? Отвечайте.

Гимлер: Э-н-н-лиль (с ним конвульсии. Во рту хруст. Он раскусил ампулу с ядом. Ее не удалась найти при обыске.)

Конец допроса.