Евген был старше своей подсобной бригады на два курса. Или на сто лет. Совхоз с фанфарным именем «Заветы Ильича» разместил эту команду из продуваемых соц– ветрами семи голов в пустующей подсобке коровника на окраине Нового Буяна. Стадо фермы летовало на отгонных пастбищах. Там буренки паслись и доились – с блаженным мычаньем опрастываясь от распиравшей вымя молочной ноши: среди березовых свечей под зеленокудрыми их шапками, на атласном буйстве разнотравья, где отсекли жердями от благоуханного размаха просторный баз.
Рядом нахлобучили на зеленя две домовитые, армейские палатки для пастухов и доярок.
…Пустующая ферма близ села сварливо шибала в нос ядреным, спрессованным навозом. Под бетонными перекрытиями потолка гулко гуркотали сизари, в местечковой суете верещали, драчливо клубились воробьи, истошно пасуя друг другу вековечный насущный вопрос:
– Ж-жид жив?!
В свеже беленой кубатуре подсобки густо висел навозный взвар, к коему примешивался запашок известки от стен. Сквозняк трепал на стенах замурзаные графики привесов и надоев. В углу влипла в стены шершавыми боками кирпичная печура – зиял чернотой остывший квадратный зёв. Рядом распластался дощатой квочкой приземистый стол, высиживая под собой семь колченогих табуреток.
Под графиками, средь беленых стен разместились семь железных коек, брюхато обвисших продавленными сетками. Вскоре на ГАЗоне привезли столько же матрасов, туго набитых луговым, хрустким разнотравьем. И атмосфера подсобки вкрадчиво, но устойчиво пропиталась мятой, чебрецом и полынью. Жить в этом амбрэ захотелось сразу и бесповоротно, тем более, что к матрасам приданы были комплекты снежно– белых простыней и наволочек.
Застелились, разложили на столе городские газеты и журналы и временно-жилищный кокон студентов обрел окончательную домовитость.
Единственная малость отравляла бытие: стеклянно-голый прыщ электролампочки под потолком, свирепо засиженный мухотой. Будучи включенным вечером, он пролил на обитателей подсобки тусклый, желто-гнойный полусвет. Пародию на освещение отмыли и протерли бумагой до скрипа. Но к ночи сей светоносный недоносок довел студенческую братву до злой досады: читать в нем было невозможно.
Евген, пяливший глаза в страницы «Огонька», досадливо уронил лаковый еженедельник на пол: надоело напрягаться.
И тут же, в унисон с журнальным шелестящим треском, откуда-то с окраины села всплеснулся и пронзил перепонки заглушенный расстоянием женский вопль. В нем выжгло, выхолостило бабье естество немеряным страданием: вопила смертно раненая самка, зверь.
Бригада всполошено, вразброд приподнималась с коек, вслушиваясь в черный бархат кромешной ночи. Но та уже молчала. В ней, нафаршированной сверчками и цикадами, все онемело.
В работе утекли три дня. Рядом с временным жилищем студентов затевалась такая же махина коровника – ферма в половину футбольного поля. Здесь подрядилась строить бригада знаменитого Тихоненко из городского «Межколхозстроя». И ввинчивалась в работу уже неделю. Последние три дня – к приезду Чукалинских подсобников, работали без бригадира: тот был в отъезде, на каких-то Всероссийских соревнованиях.
Евген со своими спортархаровцами суетились на подхвате, в режиме «куда пошлют». Рыли траншею под фундамент, носили к будущим стенам из ссыпанных в отдалении кирпичных груд целый кирпич и складывали его в стопки, засыпали в железное корыто гравий и песок, готовя раствор под фундамент.
Евген всей кожей чуял непотребство: лениво и туповато ворочалось строительное действо, лишенное какой-то направляющей пружины. Самосвалы с грохотом валили кирпич на окаменелый суглинок не доезжая до объекта полсотни метров, гарантированно круша в половинки и восьмушки до четверти кузова. Через тягучие интервалы с рессорным визгом прибывали гравий и песок. Цемент почему-то не завозили совсем. И спросить с поставщиков было некому. Потому и оседала бригада скисшею квашнею на перекуры каждый час. Стройка сиротливо шкандыбала без присмотра через пень-колоду третий день.
На четвертый к обеду на горизонте запылил авто-кортеж из грузовика и двух легковушек. Бригада встрепанно оживилась, изображая хлопотливые труды. Когда автопробег, ударивший по бездорожью, преодолел пустырь с колдобинами, чертополохом и грудами сваленного кирпича, над тихоненковцами струилась показуха остервенелой, круглосуточной работы.
Первым из бежевой «Волги» кочетом выпорскнул наружу сухонький, из мышц и сухожилий скрученный мужичок – в самом соку. Окинув стройку цепким, коршунячим взглядом, все понял. Ухмыльнулся, гаркнул:
– Михалыч! А ну сюда! Кончай труды изображать пердячим паром.
Михалыч со товарищи с блудливыми ухмылками подтягивались к машинам: бригадир раскусил ситуацию враз. Дошаркали до кортежа, сгрудились. «Волги» распахнуто выпустили совхозное начальство и какую-то обкомовскую шишку. Начальство было явно навеселе. Из председателя вдруг потек фальцетно-козлетонный куплет:
– Я возвращаю ваш портрэ-э-э-э-эт! И о любви вас не молю-у-у-у-у-у…
Уцепил под руку Тихоненко, продолжил уже сермяжной, но все еще цветастой прозой:
– Вот он наш портрет, почетное лицо всех областных строителей! В звании чемпиона! Рэ– Се– Фе – Се – р-р-р-а-а! Ур-ра товарышы-ы!
– Блудливо мятые морды бригады превращались в лица. Бригада, осознав обретенный статус вожака, неистово расцветала. Из нее поперло трубное ликованье:
– Степаныч, уделал-таки всех поголовно!
– Степаныч, голубь ты наш, в клюве чо-либо стеклянное по такому поводу принес?!
– Ай молодца-а-а!
– Качать чемпиёна!
Тихоненко взлетал и опускался на руки. Развитой социализм облучал всю эту феерию негаснущим светилом с пустынно-голубых небес. Начальство дозированно усмехалось. Подсобники Евгена выжидающе лыбились: они были пока гостями на этом празднике бригадной жизни, нежданно и бурно сменившем трехдневное раздолбайство.
Через десять минут обогнув стройку стремительной полурысью, Тихоненко задал трепку всем причастным к предыдущему бедламу: бригаде, заму своему Михалычу и наособицу – директору совхоза, с лица коего стала сползать блажено-хмельная благодать, ибо попадал он между молотом Тихоненковского напора и обкомовской наковальней..
Тихоненко, между тем, с крепчающей настырностью доставал вопросами обкомовца Кутасова, секретаря по строительству:
– Григорий Акимыч, вы для чего выдернули нас с Кинель-Черкасской семиэтажки в эту дыру?
– Мы, кажется, все оговорили – едва приметно катнул желваки по скулам секретарь.
– А можно еще раз?
– Не валяй дурака, Виктор Степанович. Ты здесь на спецобъекте: будущий коровник для привозных голландок.
– По проекту и СНИПУ на такой объект отводится год, – напомнил Тихоненко.
– Вот потому здесь именно ты, а не кто-то другой. Коровник нужен области под ключ через три месяца.
– При безоговорочном и точном исполнении моих требований.
– В чем дело, Виктор Степанович? – на глазах леденел обкомовец.
– Дело в бардаке, Григорий Акимыч, в говенном, советском бардаке.
– Ты бы выбирал выражения! – Катком наехал секретарь.
– Мне остохренело их выбирать, Григорий Акимыч, я только этим и занимаюсь.
– А можно по делу, без этих соплей-воплей?
– Мы договаривались перед моим отъездом, что Бугров пробросит сюда электроветку. Пока вдоль дороги валяются только два столба и ни метра проводов. Привезенные трубы – вместо трех четвертей – полдюймовка. Нет цемента. Кирпич валяется в сотне метров от объекта, четверть – бой и лом. И его, вдобавок, надо переть сюда на нашем горбу. Бетонных каркасин тридцать вместо сорока. Я заказывал на фундамент две тонны арматурного прутка – двадцатку. Привезли полтонны – десятку. Мне что, из него бабские лифчики вязать?!
– Ну ты совсем оборзел, Тихоненко! – врезался репликой враз вспотевший, трезвеющий на глазах директор совхоза. – Мы до тебя пять ферм поставили на фундаменты без арматуры и ничего, стоят! А ты явился не запылился и арматуру тебе подавай, да еще двадцатку! Не жирно будет? Тут же песок! А по СНИПУ…
– Это в заднице у тебя песок, Бугров, – негромко придавил стальным тембром Тихоненко. Белели и раздувались на лице крылья хрящевато-тонкого носа: – И он из тебя уже сыплется. Пять ферм, говоришь, стоят? Я их видел. Григорий Акимыч, там в стенах трещины расщеперились, скоро кулак пролезет! Бугров! Их ведь всего за три зимы так раскорячило! Какой к черту здесь песок?!
Попер бригадир напролом, уже в полный голос, не сдерживаясь.
– Песок здесь сверху, на два штыка! А дальше глинистый замок на двухметровую глубину. Зимой, когда под тридцать хряпнет, мерзлую глину вспучивает, весь фундамент без арматуры – к чертовой матери карежит! И оттого стены наперекосяк! Меня ты на такую похабель не уломаешь, ты не грузин, а я не целка.
– Степаныч, дорогой, остынь маненько, – натужным сипом взмолился взмокший Бугров, – всех полканов сразу на меня спустил. Ладно, с арматурой и трубами исправим. Ну а электролиния сейчас тебе на кой хрен? Вам с фундаментом, стенами да крышей самое малое месяц вертухаться, а уж поилки с отоплением под крышей, потом варить будешь…
– Это ты будешь «потом» чтобы год с этим коровником корячиться. А я начну сейчас, сразу, параллельно – чтобы через три месяца все сдать.
– Тю на тебя! Телегу впереди кобылы, что ли?!
Тихоненко развернулся. Спросил обкомовца с едким изумлением:
– Григорий Акимыч, вы меня зачем в эту демократию забросили? Я этот аглицкий парламент в гробу видал, в белых тапочках! Чтоб я каждый свой маневр в его болтологии топил да разжевывал… ко-му-у-у? Вот этому?! Мы работать, в конце концов приехали или демагогию разводить?!
Щекочущий холодок наслаждения заползал в грудь Евгена: свой в доску, свой по крови и традициям мужик (а ля Прохоров!) бушевал перед ними – из тех, на ком веками держалась Русь, на их виртуозной и безудержной смекалке, напоре, совести, на их трудогольном азарте и неподкупности.
Свежесделаный чемпион РСФСР по кладке кирпича, только что упоенно летавший у бригады на руках, за несколько минут стал клокочущим яростью агрессором. Он наотмашь, не выбирая выражений бил, отторгал не только директора совхоза – пофигиста, но и его серпасто-молоткастых папу с мамой, его революционных горлопанов дедушку с бабушкой, виртуозно обученных одной лишь технологии: «отнять и разделить». Он публично размежовывался, отталкивал Бугрова от себя как заразно – чужеродный биологический вид, так государственно и неукротимо распознанный Столыпиным в разлагающейся общине.
– Стоп! – осадил с металлом в голосе обкомовец. – Мне понятна ситуация. Товарищ Бугров, советую внимательно послушать. В четверг, в одиннадцать ноль-ноль мы готовим в районе бюро райкома. Сегодня, уже через час, я лично внесу в повестку бюро еще один вопрос: персональное дело директора совхоза Бугрова, сознательно срывающего возведение спецобъекта областного масштаба. Перед заседанием бюро мы можем снять его. Но если в среду, уже через два дня у бригадира Тихоненко останется хоть одна претензия к вам по обеспечению стройки – ваше персональное дело будет обязательно рассмотрено. Вы все уяснили?
Известково белеющий на глазах Бугров, пятясь задом, кивал головой безмолвным китайским болванчиком. Наткнулся спиной на свой ГАЗон. Скакнул на переднее сиденье.
Кутасов, купаясь в разжиженном страхе Бугрова как воробей в луже, достал, зацепил директора крючком вопроса:
– В чем дело?! Не слышу ответа!
– Так точно, товарищ Кутасов! – натужным шипом вылезло из директора. – К среде не останется у товарища Тихоненко ни одной претензии.
Тихоненко, досадливо морщась, слушал: директора показательно и публично макали мордой в грязь, размазывали по стенке.. Смотреть на размазанного было тоскливо и пакостно.
– Ну-ну. Посмотрим, – брезгливо выцедил обкомовец. – Слышь, Бугров, по пути заверни к дому духоборов – тех, кого прирезали … или задрали два дня назад. Там крутятся областные сыскари и районный прокурор Беляков. Передай ему, чтобы дождался меня, не уезжал. Хочу сам все осмотреть
– Будет сделано, товарищ Кутасов, – затравленно, искательно пожирал глазами Хозяина и палача своего Бугров.
Кутасов брезгливо махнул рукой. За взревевшей машиной вспух белесый шлейф пыли. В голове Кутасова снова всплыл и обессочено завис звонок недельной давности к нему в кабинет:
– Кутасов, у вас через пару дней может дать дуба пара отщепенцев – антисоветчиков: духобор из Буяна с его шмарой – черносотенкой. Так ты особо не суетись. И суетливых из прокуратуры придержи, если такие обнаружатся. Обычное дело, нападение зверя. У вас там, говорят, медведей до черта развелось.. Понял?
Кутасов схватывал и понимал такие звонки слету и бесповоротно, поскольку они, во-первых были нечастыми, а, во-вторых, ему и в голову не приходила идиотическая попытка не исполнить сказанное.