Он слушал браминов в храме Парабрамы в Бенарисе и думал: как слаб человек перед Ничтожествами, когда не занят его Разум. Его Будхи (высший разум) вместилище и наставник, отстранено дремал. Бодрствовал лишь ум, впитывая и пропуская через себя поучения браминов – бесстрастно и отстранено. Ибо все, что говорили эти посредники меж их персональным богом и им, Иисусом, было давно известно, отсортировано по степени важности. И многое отторгнуто.

– Исполняй то, что велит долг, не беспокоясь о плодах своей деятельности, ибо действуя так, ты идешь по пути к всевышнему – высоким, надтреснутым голосом выпевал на санскрите первый брамин, монотонно раскачивая иссохшее, цвета жженой кости, тело в оранжевом хитоне. Голова его, обернутая черным тюрбаном сальных волос, маслянисто взблескивала, попадая под сияющую спицу солнца. Та протыкала полутьму храма, врываясь в нее из щели в крыше.

…«Fais сe que dois, advienne que pourra» – «делай, что должно, и пусть будет что будет», – услужливо и быстро выщелкнула память латинский аналог сказанному. Латиняне выразились короче и точнее. По спине ползло, щекотало кожу одно из «ничтожеств» – капля пота. Приглушенно гуркотали белые слитки – голуби под крышей; влажный пресс духоты заползал в легкие липкой жижей; вкрадчивый цокот четок, кои перебирали пальцы – колбаски третьего брамина, забивал уши. Эта шелуха бытия назойливо облепляла ум и память. Разум по прежнему дремал, ибо если ум дан телу божьему для принятия и отвержения житейских решений – то высшим предназначением Будхи являлось различение Истинного и Ложного.

– Будхи, помещенный в женское тело становится рабом ума, направленного на приобретение плоского и материального, – между тем сменил первого второй брамин, грузно подрагивая пухлым чревом под промокшим хитоном. – Природа наделила женщину воспаленной заботой о телесном в ущерб духовному. продолжал брамин.

«Женщине, как и ребенку нельзя давать свободу – закон Ману 9.3» – всплыло на поверхности бездонной памяти Иисуса. Он едва приметно поморщился – его время, эту бесценную эфирность мироздания, транжирили хозяева бесцеремонно и напористо. Они преподносили гостю в дар уже использованные Разумом, потертые ракушки, вместо золотников мудрости и он вынужден был делать вид, что принимает их дары. Все сильнее давило сердце у сидевшего поодаль от беседующих. Душный зной хищно обволакивал Бхарату Арабо – гида, проводника и соратника Исуса по Индии.

Восемь лет совместных странствий сделали его больше чем тенью Иисуса. Он был теперь вторым «я» Посвященного, сообщающимся с ним сосудом. И теперь нетерпение и досада, пропитавшие плоть Избранного, наползали на Арабо опасностью: зачем он поддался и принял приглашение браминов Парабрамы, зачем они здесь!?

В этом храме колюче проросла надменность, взращенная на хищном фанатизме, отторгающем чужаков. В нем сломалось и истаяло много жизней за века. Созданный в незапамятное время как Дом, источающий хвалу Парабраме, он превращался в поселение, обрастая по периметру своими хлебопеками, ткачами, скотным двором, ассенизаторами, менялами и стражей. Сотни храмовых слуг, работников и рабов были слеплены воедино кастовой жестокой дисциплиной, где смертный приговор был обычным наказанием за малейшее неповиновение, а кастовая принадлежность никогда никем не переступалась. Здесь, в случае нарушения Устава, смертный приговор предваряли несколько суток страшных пыток. С годами храм все больше пустовал, обрастая аурой надменного, слепящей позолотой страха и торгашества, коим занимались брамины.

– …Мы, на ком лежит печать избранных, проходим на пути к Парабраме пять ступеней совершенства – продолжил между тем третий брамин – первое – пассивное благоговение перед богом

«Шанта – раса», – мгновенно нашел инвентарный пароль в своем памятном архиве ум гостя.

– Служение Богу, как господину, – назвал брамин вторую ступень.

«Дасья раса» – мыслено облек сказанное в одежду парабрамизма Исус.

– Третья ступень: дружба с Господом…

– Сакхья – раса. Затем Ватсалья раса – родительское отношение к Богу и затем Мадхурья – раса – отношение к богу как к супругу, – вслух завершил перечисление Иисус.

Утративший терпение, он никогда бы не позволил себе перебить речь смотрителей храма. Но тут вздыбился его Будхи, выплеснув в сгущенную зноем кровь порцию непримиримого протеста. Тишина закупорила уши. Остановился бег четок под пальцами третьего брамина, перестал раскачиваться первый с волосяным тюрбаном на голове. Он и прервал гнет безмолвия опасливым вопросом:

– Ты читал «Бхаговад-Гиту?»

– Я знаю ее, святейший, – склонил голову гость, впитавший памятью кроме «Бхагавад-Гиты» Веды, Гаутаму, Ваману Пураму, все книги «Махабхараты», «Числа» Моисея, «Авесту» Заратуштры и его «Ригведу», а так же необъятную сокровищницу шумерских преданий о космическом семействе анунаков – нефилим, пославшем Энки и Энлиля на землю – KI.

– Знать всю «Бхагавад-Гиту» не дано непосвященному, – сдавил в себе, пока не выпустил наружу надменный гнев третий брамин. Голос его прорвался сквозь гортань едким шипом, подхлестнувшим пальцы, кои погнали четки с бешеной скоростью

– Парабрама наделяет этим даром лишь посвященного в четвертую и пятую ступень, – закончил он. Посвященный пока в третью ступень «Сакхья-раса» за пятнадцать лет своего служения Парабраме, ежедневно, часами, вгрызаясь в пласты «Бхагавад-Гиты» – он знал, что говорил.

– Я не смею тратить ваше время отрицанием, – тихо, не поднимая глаз, отозвался на обвинение во лжи Иисус. – Вы вправе испытать того, кто изрекает сомнительное.

– Тогда ответь, – всколыхнулся тучной плотью второй, единственный в индуисткой цепи Парабрамы, водворенный в золоченую клеть «Ватсалья-расы», – ответь нам чужеземец, что гласит «Бхагавад-Гита» во второй главе, в сорок седьмом…

– «Не пытайся уклоняться от исполнения своего долга», – прочел в своей памяти Исус.

– О чем сказал Кришна в главе третьей, в девятнадцатом…

– Вы только что пересказали жемчужину этой мудрости, святейший. Кришна сказал: «Действуй, как велит долг, не беспокоясь о плодах его дела. Действуя так, достигнешь всевышнего».

– Ты знаешь «Бхагавад-Гиту» наизусть?

Потрясение от услышанного накрыло этих троих. Впервые перед ними сидел чужак, кто перевесил их могуществом памяти. Молва о бездонности разума пришельца, заставившая пригласить его под своды Парабрамы, не лгала.

– Да я ее знаю. Простите мое сомнение, светлейшие, но хватит ли нам всего периода дождей над Индией, чтоб завершить испытание «Бхагавад-Гитой»?

– Ты посвящен… в «Сакхья-расу»?! Или «Мадхурья-расу»? Кто это проделал с тобой и когда? – Озвучился смесью потрясения и опасности смотритель, поскольку вдруг выткался и обрел плоть в их владениях соперник по власти – из миазмов быта за стенами храма, из ниоткуда!

– Я отрицаю их, – сказал Иисус.

И, не повернувши головы, ощутил, как дернулось в паническом рывке и остановилось сердце Бхараты Арабо. А, ощутив это, выметнул из себя, послал в грудную клеть друга и советника своего ласкающий и властный импульс: «Не бойся. Я с тобой».

– Он смиренно отрицает эти ступени восхождения к Парабраме, – оживая, слил толкование с оцепеневших губ Бхарато Арабо, – он отрицает их для себя, недостойного ученика. Отрицает возможность даже произносить их в вашем присутствии.

Он воскресал из ужаса, в который рухнула сущность его, проводника, завлекшего Исуса в смертельную опасность. Ибо не единожды видел растерзанные, с торчащими из грудины ребрами тела. Извлеченные из прибрежных тростников Ганга, они немо вопили о тех, кто словом или делом выразил несогласие с тем, что творилось в храме Парабрамы.

– В твоих словах, пришелец, заложена именно та суть, что изложил твой друг? – Спросил Настоятель с черным, волосяным тюрбаном. Солнечная спица из под крыши сместилась с его головы. В глазах храмовника разгорался бешеный азарт гончей перед колючим кустом. Туда только что шмыгнул, едва не схваченный пастью заяц. Вожделенно цвел, благоухал в этой пасти вкус близкой крови и мокрой шерсти.

– Молчишь, пришелец? Ты подтверждаешь свою недостойность касаться даже языком Сакхья-расы и Мадхурья-расы?

– Устами моего друга двигал страх перед вами, Архонты. Мною сказано то, что сказано. Я отрицаю эти две ступени совершенства. В них порочная суть.

– По… роч… ная суть?! – Глаза второго, отягощенного жиром, лезли из орбит, колбаски пальцев стиснули склизкие костяшки четок до рези в коже.

– Они порочны и оскорбительны, – подтвердил гость, непостижимо беззаботно переступая черту между жизнью и смертью.

– Тогда разъясни нам, ничтожным слугам Бога, в чем эта порочность, – кротко и ласково попросила голова под черным волосяным тюрбаном, ибо заяц выпорскнул из колючего куста. И ринулся в ровное поле, где ему не было спасения от яро-гончего, зубастого азарта.

– В отличие от вас, мудрейшие, я не могу пороть моего Бога розгами, подобно строгому родителю в «Ватсалья-расе». И не стану затаскивать его в супружескую постель, расстеленную «Мадхурья-расой». Господин мой, Владыка чертогов небесных, прости мне кощунство этих слов, – с неистовой, покаянной мольбой поднял гость глаза к давящему сумраку под сводом храма. – Не мною они порождены, лишь исторгнуты протестом моим.

– Утоли наше любопытство до конца, – вонзил в гостя торжество предстоящей расправы третий, тот кто с муками постигал «Бхагавад-Гиту» вонзил в того, кто постиг ее с ненавистной и непростительной легкостью. Продолжил.

– Ты, может, отрицаешь и главную истину Парабрамизма: о том, что мир окружающий нас – ничто! А расы, населяющие его, нуждаются в чистке. И каждый должен стремиться быстрее покинуть это скопище страданий и грязи, покинуть для самадхи (постижение бога). И мы должны помогать в этом стремлении: быстрее покинуть этот мир.

– Изреченное тобой не истина. Это всего лишь выбор немногих, чей разум оскоплен ложной догмой, – полыхал слепящую глазурью очей пришелец, не опуская их перед брамином.

– Это не он сказал! – ужалено воспрянул над каменным полом Бхарато Арабо. – Не он, святейшие! В нем говорит болезнь и помрачение от зноя! Идем, Исус, брат мой, тебе необходимо лечь и отсосать пиявками дурную кровь. Да встань же!

Он дернул Исуса вверх, вдев руки под мышки упрямой плоти. Нарываясь, стал поднимать ее, обвисшую неуступчивым протестом.

– Я повторяю: не бойся их, Бхарато, – не повышая голоса, поднял глаза Иисус. Обдал объятого ужасом проводника ультрамарином укоризны. – Нас пригласили для того…

Его прервал хлопок ладоней – сигнал двум стражам. Бесплотными тенями, удушливо пахнув едким потом, возникли рядом рабы – гиганты. Лоснясь клубками мышц, вцепились в Арабо. Отдернув от Исуса, понесли над полом. Обрушили в пяти шагах на ноги. На шею Арабо, на затылок рухнуло горячее и мокрое мясо чужой ладони. Капкан из пальцев сдавил шею. Чуть слышно хрустнул шейный позвонок, сдвинулись хрящи, едва оставив глотке щель для воздуха. Бхарато, распирая грудь, втянул в себя с хрипящим свистом порцию бесценного теперь, удушливого зноя. Мозг с воспаленной жадностью пульсировал, гоня отчаянный приказ груди и ребрам: работайте! Я гибну!

– Итак, по-твоему, наш разум оскопили ложной догмой, гласящей, что весь мир вокруг ничто, – продолжил прерванную речь третий храмовник, – но ты, конечно, мыслишь по иному. Тогда открой нам истину.

– Я здесь не для того, чтобы рушить чью либо ложность веры. Это уже сделала мудрость индуизма.

– Какая именно?

– Позвольте мне, мудрейший, напомнить вам то, что вы конечно знаете: одно из откровений Кришны в «Вамане Пуране» Там сказано: «Ложна та вера, что призывает отказаться от настоящей жизни, ради будущей. Разве не истина, что вечная жизнь начинается на земле? Твори добро делами и ты откроешь для себя исток вечной жизни».

Он считывал все это отстраненным умом, не отвлекаясь Разумом от Арабо в руках рабов. Оттуда доносился полузадушенный, предсмертный хрип выдохов и вдохов. И разум Исуса изнывал в сомнении: стоят ли изрекаемые им истины истязаний друга? И пытка эта становилась нестерпимой.

Он встал. Смерил свой гнев и бунт. Склоняясь в низком поклоне перед храмовниками, дал слово трепещущему в жалости уму, для коего мученья друга стали нестерпимы.

– Светлейшие, вы пригласили нас, чтобы сверить наши воззрения на мир. Мы это сделали. И обожгли друг друга нашим различием. Мы разные. Как гость, я был неблагодарен и готов…

– Мы не закончили беседу, – прервал Исуса главный, – она нам любопытна. Так в чем еще, по твоему, порочность наших догм?

Храмовник – гончая услышал хруст костей: их заяц из куста попал толкающими лапами в нору и обломил их. Теперь он полз, кровавя жухлую траву, на двух передних лапах и гончей можно было не спешить, сжирая расстояние до жертвы. Теперь та настигала зайца шагом.

– Не унижай себя ради меня… ты кшатрий! (воин) – Пронизал сумрак храма фальцетный, режущий предсмертною отвагой вопль Бхараты. Собрав остаток сил, рванулся он из под захвата палача и глотка, обретя на миг свободу, озвучила все то, о чем надрывно заходилось сердце. – Моя жизнь не стоит…

Он не успел закончить. Мясистый толстый палец палача нубийца, увенчанный железным ногтем, нажал в межреберную щель. И с хрустом продавил ее. Раздвинув ребра, черное пальце-копье уткнулось в печень. Нубиец стал сжимать фалангу, преобразуя палец в крюк. И Арабо сквозь режущий плеск боли, отчетливо, с ума сводящею подробностью припомнил – какими были трупы в тростниках близ храма Парабрамы, обглоданные рысями, шакалами. У всех, продрав грудную клеть, наружу выпирали сломанные ребра. Сейчас эта горилла дернет крюком, вцепившимся в ребра…

– Остановись! – обрушилось вдруг на раба и заморозило нубийцу руку Слово гостя. Нубиец дернулся и замер. От пальца под ребром Бхараты, до плеча ползло свинцовой тяжестью оцепенение.

– Продолжим, – прилип к Иисусу медвяным сладострастием голос храмовника. Он наслаждался властью, куда бездумно и неосторожно влипли две чужеродных мошки, от коих не просматривалось пользы. Но выпирал вред. – Солнцеподобный Парабрама однажды объявил, что создал на земле четыре Варны: брахманов, кшатриев, за ними – вайшьи с шудрой.

– Не Парабрама – Кришна создал. А вас, прислугу Парабрамы, учила изворотливость ума, как превратить те Варны в клетки для скотов, чтоб стричь их и доить. И управлять двуногим стадом. Разве не так, темнейшие? – Отбросив все предосторожности, он налепил на лбы парабрамистам их истинный и сущий колер: ОНИ БЫЛИ ТЕМНЕЙШИМИ!! Служили Бафомету!

 – Ты, может быть, осмелишься добавить, что шудре позволительно быть посвященному в брамины?! – спросил храмовник и мимолетная гримаса омерзения подернула всю его плоть, представившую вдруг, как пария – неприкасаемый займет вдруг в храме его место.

– В брамины, кшатрии и вайшьи, к чему лежит душа у шудры и позволяют навыки и разум.

– А всем нам, заменённым шудрами, надо пойти кормить свиней в хлеву? – Спросил уже не человек – кипящая под волосяным тюрбаном кастовая злоба.

– Те свиньи от твоей кормешки околеют с голоду, – озабоченно ответил гость, – и ты, вложившись в это дело, понесешь убыток. Мне кажется, вам следует заняться совсем иным, что проще и привычнее: торговлей. Вы ведь уже торгуете из храма рабами, анашой и тростниковой брагой. Но, уверяю вас, приносит больше прибыли очистка нужников, чтобы очищенное продавать на удобрение. За это платят хорошо. И это безопаснее, темнейшие, чем добывать и умерщвлять работаю рабов.

Он исповедовал учение пророка Заратуштры и его Авесту, Скрижали с Декалогом Моисея, Веды Богумира, Ария Оседня,– всех, через кого Создатель посылал к ним откровение свое с Законом мироздания. «Благая мысль, благое слово и благое дело» в нем полыхали с зарождения. И восемь лет скитания по миру, где Персию сменяли Гималаи, а их Тибетская святая Лхаса, смиренье ученичества при храмах Индии – Капилавасту и Джаганатху, святое братство Гелиополя, куда был принят этим летом – весь клад духовной мудрости посланников от Бога восстал в нем ныне в доме Парабрамы.

Восстал непримиримостью сражения. Он, воин – кшатрий, принял навязанное им с Арабо сражение за истину Гармонии в чертогах мироздания. Туда пытались протащить парабрамисты уродливость их собственной трактовки Варн.. Из коих не было исхода до могилы, где Разум и Душа сидели на цепи, в ошейнике парабраминского Закона, где данные от Бога скопища талантов в человеке, чахоточно и в муках гибли в кастовых застенках, скопированных с Пентатрона на Луне и с города Ниппура, где властвовал Энлиль. Там изначально и всегда царил закон SS, иль – Sил Sатана. От этого не раз остерегал Исуса Иоан Креститель, поведавший о равноправии средь Ариев в империи прарусов Имы Богумира, чьим центром стал могущественный Аркаим.

…Он отодрал от Разума липучие присоски браминской ненависти: в ней клокотала звериная несовместимость биовидов: свирепее вражды меж кошкой и собакой. Убыстряя шаги, Иисус пошел к лежащему на каменном полу Бхарате Арабо. Тот, зажимая рану на боку, дышал все реже. Вздувались на губах и лопались кровянистые пузыри. Палач-нубиец с недоумением быка смотрел на свою руку: та онемела от плеча до смоченного липкой кровью пальца. Второй, парализованный происшедшим, смаргивал влагу с ресниц. Пот ручьями омывал его, пропитанною страхом плоть.

– Взять! – запоздалым воплем прорвало Настоятеля. И свора сторожей за занавеской, разметав тростниковые, обожженные до кофейной гущи сегменты тростника, ринулась к гостям.

Они настигли пришельцев и сомкнулись вокруг.

– Он должен выжить до захода! – клокочущим напоминанием предостерег Архонт. Ярость стражников сместилась. Нацеленная рушить жизненные центры жертвы, она теперь кромсала их периферию, рвала и вспарывала кожу на спине, надламывала, плющила хрящи у шеи, носа. Так продолжалось долго. Храмовники, почти насытившись желанным зрелищем, и приглушив клокочущий рефлекс возмездия, шли к выходу. Они уже достигли массивной тяжести окованных желтушной медью врат, когда за их спинами взметнулся слабый, напитанный неистовым торжеством вскрик:

– Вижу!

Брамины, дрогнув, развернулись. Отпрянув, стонущее сгибались, отступали стражи от Недобитого, чьи муки предстояло растянуть до ночи. Над головою гостя теплилось белесое свечение. Напитываясь фосфоритным блеском, свеченье разгоралось. Зрачки храмовников, вбиравшие непознаваемость явления, обдало нестерпимой болью. Закрыв лицо руками, они уткнулись лбами в стену. Их стражи выли, катаясь по полу: глаза нещадно разъедала резь… ОН вытер кровь с разбитого лица, промокнул липкие ладони об изодранный хитон. Дойдя до Арабо, стал поднимать его. Взвалил истерзанное тело на плечо. Шатаясь, зашагал к воротам, к сияющей полоске солнечного света, разрезавшей их тяжкую надменность надвое.

 – Я счастлив… я, наконец, увидел… над тобой… – шевельнулся Арабо. Друг не закончил: замолчал, обвис.Исус остановился перед щелью. Толкнул ногой массивность врат. В распахнутый квадрат ворвалось буйство света. В нем растворился и истаял нимб над головою избранного. Осталось слабое, чуть различимое семицветье радуги, упершейся концами в плечи. Но различить ее уж было не дано храмовникам: истекшие слизью глаза не различали ничего.