В потрясенное сознание маршала втекало мертвое, грозное величие каменной пустыни, распластавшейся на снимках. Желто-серое рваньё игольчатых хребтов целилось в галактическую бездну, присыпанную звездой пылью.
Громады бурых валунов влипали в каменные россыпи осколков.
Зияла чернотой бездонность кратеров, накрытых полусферами прозрачных колпаков. Под крышами роились россыпи огневых светляков.
Отдельно – снимок необъятной головы в космическом полетном шлеме. Взгляд поднят в небо. Из правой скорбно-запавшей глазницы великана стекает по щеке слеза. В пространстве рядом с головой стоят на огненно пульсирующих столбах космонавты в скафандрах. Слезища набухла на щеке голубоватым пузырем, в котором могли бы разместиться две -три парящих рядом с головой фигурок космонавтов.
Еще один безжизненный пейзаж неведомой планеты, враждебно ощетинившийся холмами. Здесь, над хаосом каменной пустыни, разлегся на поверхности гигантский сфинкс. Когтистая мегатонность лап, вдавилась в пыльный грунт, отбрасывая антрацитовую тень. В чернено – грозном лике сфинкса необъяснимая двузначность: одновременно узнаются лев и обезьяна – то ль гамадрил, толи горилла.
– А это что за зверь? – Вгляделся Жуков в скульптуру.
– Памятник эпохи. Скульптура высечена из скалы на стыке двух эпох: Льва и Обезьяны – с надменной отстраненностью ответил Гильшер.
– А голова?
– На три столетия раньше.
– Зачем все это им, тесать из скал километровые махины?…
– У них там было много времени, херр маршал. И свежие мозги, не засоренным марксизмом – ленинизмом.
Жуков глянул исподлобья, но, сдерживаясь, промолчал, стал всматриваться в очередной снимок.
Втыкаясь в угольную бездну неба, треугольными пиками по ранжиру выстроились пирамиды, ажурно истончаясь к горизонту. Крестообразно сплавленный, кольчатый червяк ползет по вздыбленному грунту. Он наползает на бугры, на холм, подминая их под себя. Из под конструкции широким веером выхлестывают струи отработанной породы, в которую дробится холм. А позади креста шлифованная гладь дороги – средь каменной сумятицы пейзажа.
– Что за чертовщина? – придавленный неземным размахом изображений спросил Жуков.
– X – DRON, передвижная фабрика добычи H FE O.
– Чего?
– Лимонита. В наборе с ним добывается железо, золото, титан, радиоактивные элементы.
– Где это все?
– Луна и Марс.
– Там было место ссылки?
– Там место департации семьи Энлиля.
– И до сих пор все в ссылке?
– Архонт со свитой вернулись на KI 7000 лет назад. Но дети, мастера, рабочие, LULU для горных и подземных разработок в департации до сих пор. Совет богов продлил им ссылку за Моисея и Десять египетских казней. Они ведут добычу и отправку минералов на Мардук.
– Так вот что за слезу пустила голова… не сладко там после земли.
– Не слаще, чем было нам в пустыне после Египта.
– Работы, что ведутся на планетах… кто-то верховодит там из высших?
– Сын Энлиля Нинурта и богиня Инанна, племянница Энлиля, имеющая МЕ.
– Что за «МЕ»?
– В русском языке нет слова равнозначного этому.
– Получше поищи, авось найдешь.
– Сокровища божественных знаний и навыков, спрессованные в одном малом предмете.
– Вроде Ленинской библиотеки в кулаке, так что ли?
Гильшер усмехнулся.
– Похоже.
– Они, Нинурта с Инанной, где конкретно обитают?
– Снимок с Марса. Там Пентатрон.
Жуков вгляделся в последнее фото. Над россыпями каменных осколков, врезаясь сегментами стен в красноватый грунт планеты, вздымалась пятисторонняя пентагональность гигантского сооружения.
Что-то странное, какую-то неодолимую враждебность струил этот снимок. Маршал всмотрелся еще раз и снимок явил собой явление, которого не было на других отображениях инопланетного бытия. Из под сферического купола от стен сооружения струилось едва приметное фосфоресцирующее, зеленоватое свечение. Оно пульсировало и мерцало, пронзая пространство над сооружением и тьму над горизонтом истонченным лезвием луча.
Жуков ощутил вдруг, как грозная невесомость ударила по сердцу. Как будто его, победителя, рассевшегося в самолете непостижимо грубо, хамски толкнули из обжитого уютного мирка салона в пустую бездну. И он летит к земле без парашюта.
Только теперь нахлынуло, пропитало каждую клетку маршальского организма отталкивающая несовместимость чужого инопланетного присутствия рядом. Он Жуков – карликовый человечек – всего лишь крохотный огрызок протоплазмы в этом мире, где властвуют, сцепившись в смертной схватке, два гиганта, рядом с которыми все македонские, сталины и гитлеры с их войнами – едва приметные тли.
Маршал помнил это ощущение всю остальную жизнь: ему, министру обороны при Хрущеве и Посвященному по совместительству показывал все те же снимки Джавахарлал Неру. Жуков видел их и позже, за два года до смерти, будучи уже опальным и преследуемым отставником.
Но для мировой элиты Посвященных, он был своим. И президент американской SETI астрофизик Френк Дрейк, прибывший в Союз на конференцию МАА (Международная Академия Астронавтики) привез Жукову десятки снимков, сделанных американскими «Маринерами», «Апполонами» и «Викингами» на Луне и Марсе. Все те же пирамиды на марсианском плато TRIVIUM SHARONTIS, заснятые на кадрах НАСА под номерами – 4205 – 78 и 4296 – 23; та же плачущая голова в шлеме космонавта на кадре 035-А-72 в марсианском районе Сидония; все тот же сфинкс в районе Утопия на кадре 76-А-593. Все также вгрызался в грунт и добывал драгметаллы в кратере Тинга на Луне X-DRON, заснятый экипажем «Аполлонов» на снимке 67-Ш-1135.
И отставной полковник Пентагона Филипп Корсо– привилегированный турист в СССР, при встрече с Жуковым на даче, сказал на ломано-русском полушепоте – почти, что заглушаемый шорохом березовых листьев над головой:
– X-DRON теперь рьядом с Пентатроном. Там обнаружили много залежей драгоценный Ильменит. При нагревании его они имеют ошень мнього кислорёд и металлический э-э… как это... железо – феррум!
– А Пентатрон давно пульсировал? – спросил отставника маршал.
– Неделья две назад.
Но это встреча и вопрос о пульсации Пентатрона была после. Пока что он, заметивший пульсацию на снимке над Пентатроном, сидел перед посредником в Берлине в 45-м. Спросил.
– Что за излучение над Пентатроном?
Сосредоточенно и цепко спрашивал маршал, нюхом чувствуя, что здесь зарыта собака. Поднял глаза, увидел: будто хлыстом стегнул Посредника своим вопросом.
– Нинурта и сестра его облучают KI.
– Цель облучения?
– Внедрить в людские скопища… экстракт своей воли и подготовить сознание людей к принятию ее.
– Они решают за людей? Что именно?
– У каждого решения свои цели.
– Чего ты крутишься, как целка под грузином?! Конкретней: когда и сколько было облучений? Что происходило на земле после каждого.
– Но это невозможно перечислить…
– Захочешь – сможешь. Начинай сначала.
– Первый фантомо-импульс был послан Нинуртой и Иннаной с приходом фараона Эхнатона и насаждением в Египет монотеизма Атона-Ра. Этот импульс спровоцировал и поддержал десять египетских казней над Египтом, которые провел Энлиль: падеж скота, нашествие лягушек, гибель посевов и смерть первенцев в каждой египетской семье.
За это состоялась депортация вторично, после первичной – за Ковчег и Ич-Адама. После чего Хабиру ринулись в Исход, ведомые первым, египетским Моисеем. Сорокалетние скитания в пустыне под предводительством второго Моисея, из Меребат-Кадеша, дали в распоряжение Энлиля отборное племя воинов, био-роботов.
– Что, Моисеев было два?
– Так точно, ваше Превосходительство. Первый был убит Хабиру. Второй продолжил наше дело.
– Какое «ваше»?
– Все то же. Нести в стада людские хаос и голод, нищету и смуту. Для планетарной СТАТУС– КВОты на земле.
– Что дальше насаждали излучения из Пентатрона?
– Одно и то же Георгий Константинович, ей Богу, скучное все то же. Менялись лишь масштабы импульсов и их направленность. За каждым излучением в туземных скопищах на KI – материках вдруг возникал который уж по счету бзик: матриархат, патриархат, монархия иль конституция, парламент иль царизм, прогресс и революция, регресс, патриотизм и феминизм, марксизм, фашизм и похуизм, и прочая протухшая бурда. Которая, внедренная в мозги, искала в окружающей среде врага. И, отыскав, бросалась на него с дубиной, луком и копьем, гранатой, пулеметом, бомбой – чтоб искоренить. Поскольку главным пожеланием соседу по деревне, городу иль континенту было всегда одно и то же: «Чтоб ты сдох!» И этим пожеланием нафаршированы, как «рыба фиш» чесноком, все эпосы и мифы, предания и сказания у гойских стад.
– Врешь, пес! – прорвало маршалаю – Не все и не везде твоя жидовская бурда! У нас, славян, есть «Аленький цветочек» и «Золотая рыбка», «Сестрица Аленушка, Иван царевич и Царевна Лебедь…»
– У вас Емеля-дурак не слазит с печки самоходки уже 2000 лет! А ваш брюхатый поп, слуга пархатых иудеев после Никейского собора, пудрит Рабу Божьему мозги, зовет к смиренью и покорности и лупит по башке Ивана-дурака своим крестом, чтоб тот не рыпался и отдавал еще без ропота портки, когда с него содрали мы последнюю рубашку!
– Ну, продолжай, – одернул китель, выпрямился в кресле Жуков.
– У на-а-ас славя-а-ан! – Передразнил, содрогнулся в брезгливом омерзении Посредник. – У вас, славян, все кончено, херр Жуков! Через каких-нибудь полсотни лет вы-таки передохните в сивухе и блевотине своей! Останутся и выживут лишь холуи для прислуги, рабы для чистки наших нужников и каста париев под номерами, забывшая и род свой и фамилию, чтобы кормить и холить нас, господ.
Модель подобного уже существовала в храме Парабрамы. Жрецы его готовили для мира простенько, со вкусом, две изначальных касты – господ и рабов. Но вся эта блестящая задумка ужасно не понравилась Исусу. Он, видите ли, мыслил и задумывал пасти людское стадо по-другому, в скрижалях справедливости и равенства! Чтоб вытравить всю эту блажь из человеческих мозгов…
– Выходит, блажь осталась. И с истреблением вам еще надо покорячиться.
– Нам? Пхе! Теперь уже не нам. Вы сами истребляли самых лучших. Когда пульсировал наш Пентатрон, вы расстреляли, перевешали цвет своей нации, элиту в междоусобных войнах, в революции, – заколыхался Ядир в нутряном, ласкательном смешке. – Ты сам стрелял и вешал лучших на Тамбовщине – хозяев и умельцев: ты был одной из сотен тысяч кукол и с идиотским вожделеньем плясал на наших нитках. А вся грабь – армия твоя сейчас же станет сбродом горлодеров, угарных пьяниц и воров, как только снимите со всех погоны. И все они дадут такое же говённое потомство! Способное лишь вешаться в сортирах, орать на сборищах и вымирать по миллиону в год. А мы ускорим весь процесс! Утопим бытие рабов в словоблудии, в хаосе, свободном от Христа! Мы превратим в бардак всю вашу блядскую Рассею, разрежем территорию на малые клочки. Их расхватают жадные соседи! И вы забудете про слово «русский», зажатые со всех сторон, обглоданные кавказской, азиатской и китайской саранчой.
– Ты излагаешь, мразь, все это мне, победителю?!
– Ты победитель? – каким-то незнакомым и утробным рыком спросил посредник. И Жуков, впитавший за годы службы в плоть и кровь главный закон своей профессии – закон субординации, вдруг понял: маскарад закончен. Здесь, в кабинете, сбросив маску, восседал Хозяин, до этого позволивший себе быть мастером шутовских перевоплощений – то в Сталина, то в жидовина с одесского привоза, то в истерическую блядь-неврастеничку. И скоморошья череда всех этих лицедейств, несли в себе лишь малые фрагменты Истины.. Которую, быть может, маршалу и приоткроют, коли заслужит.
Посредник, ставший вдруг посланником богов, восседал перед Жуковым на троне: на видимом и осязаемом придатке Пентатрона.
Смотрел он будто бы на Жукова, но маршал всей кожей и костями ощутил вдруг всепроникаемость зрачков смотрящего. Которые не видели его, но утвердились на сияющем объекте – за искореженным и вдрызг раздолбанном Берлином, за всем, что сотворили с Берлином Жуков с Рокоссовским.
– Великий, несравненный Повелитель! – воззвал Ядир к тому, кто был, и не был в кабинете. – Я опечален. Ваш маршал – сильный и жестокий воин. Но плебей. Он ничего не понял.
Взгляд Ядира вернулся из необозримого пространства и вивисекторски вонзился в предмет разговора.
– Вот этот все еще не понял, что произошло. Он называет себя победителем, – рокочуще продолжил гость на дворянско-русском. – Его неискушенный разум объемлет лишь простейший случай воинского перевеса в частной битве – итог этой Мировой войны. Но он не в состоянии осмыслить планетарные масштабы происшедшего. Мы обессилили и обескровили двух самых опасных этно-самок на планете: Россию и Германию. Мы стравили их в родовой, междоусобной бойне, лишили возможности регенерировать свою элиту. А, сделав это, окончательно избавили от пут нашу блистательную СТАТУС-КВОту. Согласитесь, Светлейший, что сорок миллионов Ариев – славян и готов на нашем майском алтаре Пейсаха – достойнейшая жертва в честь Адонаи. Не обессудьте Архонт, но над XX полувеком царит пока что Кали – Юга. И это наш железный век. Что же касается субъекта посвящения… он всего лишь жертва геномного примитивизма с уродливым наследием хама. Я ведь давал совет вам избрать для посвящении другого – Рокоссовского. Там вкраплена, по крайней мере, хоть часть из хромосом элиты.
– Рабу и червяку не позволительно давать царю царей советы! – обрушилось на них двоих.
– Прошу прощения, Архонт, за неуместность этого совета, но мне действительно обидно, что маршал не оценит величие миссии, возложенной Вами на него. Он не способен к озарению. Ему не дано увидеть ближайшие последствия нашей победы. Которая сейчас свершилась. И озарится итоговою вспышкою фантомо-излучения пси-поля с Пентатрона. Этот плебей не поймет и не оценит ту лавину, которая содвинется, в итоге вспышки, в конце 80-х. Он не услышит сторожевым инстинктом кшатрия хрипатый рев корейца под бряканье гитары: «Мы ждем перемен!». Не распознает роли двух козлов, что поведут двуногие стада: помеченного кляксойГорби-Иуды и Ссыкуна Беспалого. Они сольют в нужник истории протухшую советскую эпоху. И этим провонявшим перегноем удобрят нам Голгофу очередных реформ. Наша зубастая и молодая кодла блистательно захапает Хазаком весь смак из брошенных, ничейных недр, ну а потом…
«ПОТОМ» не было». Купаясь глухарем в своих руладах, смакуя будущее гео-стратегических высот, зондируя провидением вторую половину века, он упустил критический момент. Стрелы издевок, воткнувшиеся в воспаленную гордость великоросса, разбили в воине вдрызг стопорящий центр. Калёно-сжатая пружина действия свирепо распрямилась.
Отбросив кресло, с грохотом вскочив и цапнув пистолет с рабочего стола, он выстрелил в Посланца. Перехватив оружие двумя руками, стал методично всаживать во вражескую плоть пулю за пулей. Он посылал в замолкнувшего «SS-оида» свинцовые заряды, преобразуемые Перуновым, казачьим эгрегором в свою противоположность. В Ядира – бил антисвинец, антисвинцовое возмездие арийства, проросшее из миллионов жертв, замешенное на крови и на мучениях, на гибельном отчаянье, на скорби.
…Жуков видел как будто бы во сне замедленный полет карательных кругляшей из дула. Первая пуля летела в грудь Посланца, но, обогнув ее дугой, хрястнула в резную спинку кресла и размочалила в щепу мореный дуб. Вторая, наткнувшись на прозрачность ограждения, влипла в его толщу.
Антиматерия скафандра, в которую, как в кокон, был запаян Посредник, была последним и новейшим производным лаборатории Энлиля, чьи бедоносные адепты на земле из века в век служили в качестве мишени для аборигенов. Антиматериальное вещество – фантом, которое обволакивает любой материальный объект, научились лабораторно преобразовывать в прозрачный и прочнейший скафандр.
…Скафандр вибрировал и сотрясался от ударов, карежился и взблескивал электросварками соцветий. Рвалась, расслаивалась слюдяным шмотьем защитная оболочка Гильшера. Ее кромсала, раздирала вдрызг эманация погибших, каленая пожарищами русских изб, пропитанная сыростью могил и концентрированной ненавистью Бухенвальда. Они стреляли в Гильшера вместе с Жуковым, стреляли в исчадие СТАТУС-КВОты.
И оболочка, наконец, пошла вся трещинами и разлетелась. Ее лохмотья с истошным визгом резали пространство кабинета. И натыкаясь на материю – на стены, сейф, на книжный шкаф – взрывались вихревыми вспышками аннигиляции.
В задымленной пороховой утробе кабинета бил по слуху свистящий грохот разрушения. Свирепыми протуберанцами лизали воздух пламенные языки.
Наконец все стихло. Чадила, вяло догорала тюль на окнах, колыхались продырявленные, тлеющие шторы.
Полуоглохший Жуков смотрел в упор на кресло. В ушах звенело, гортань царапала пороховая вонь. В раздрызганном ощепье кресла горбатился недавний ментор-повелитель. Две голые, ухватистые лапы растерянно и судорожно обшаривали воздух: защита не прощупывалась и не ощущалась. Глаза Посланца лезли из орбит. Он выглядел мосластым, мокрым страусенышем, с которого свалилась скорлупа яйца. Животный и неведомый доселе страх тряс его плоть, лишенную непроницаемой, вековой защиты.
«С прибытием, примат. Твой путь окончен – упало сверху и накрыло их обоих Слово. – Не так встречают павиана? И некому показывать свой фаллос? Теперь придется привыкать. Как видите, Недир, мой выбор Жукова оправдан. У Рокоссовского, с его шляхетским тактом, не поднялась бы рука на вас, директорскую цацу. Пришла пора антиматерии: Ядира нет. А есть Недир. Отныне ты не вожак Хомо-приматов и не Директор, а всего лишь обезьяна зоопарка, не выполнившая своей миссии. Ты отлучаешься от статуса Ядира на семнадцать лет.
– Что… мне… оставлено, Архонт? – спросил Недир.
Жуков дрогнул, отвел глаза. Распад увядшей личности был страшен. Синюшная омертвелость наползла на лицо, сквозь нее все явственнее проступали меловые блямбы. Острее выпирал кадык на шее, готовый уже прорвать кожу. Плешивость головы, отблескивая бильярдной желтизной, вдавливалась в плечи.
«Ответы на подобные вопросы – не моя забота. По кодексу, тебе останется субмарина с обслугой. Все остальное – прихоть твоего Энлиля».
– Смогу ли я… еще… хоть раз сменить ту плоть, в которой нахожусь?
– Ни разу, павиан! – обрушился и грянул звенящий голос, заколыхались шторы, звякнули в шкафу бокалы и стая воробьев на крыше шарахнулась с истошным писком прочь – по Кодексу ни разу. Доносишь ту, что есть. И я желаю аппетита тем червям, которые сожрут ее через полсотни лет. А тот огрызок смрадный от тебя, что именуется «душа», достанется чистилищу. Я думаю, не меньше, чем на три прецессионных цикла.
– Мне… позволительно уйти?
Распад закончился. Обвис бескостным телом в кресле полутруп.
– Конечно нет. Нарушен и не восстановлен Статус КВО. У Гиммлера Посредник наш был вынужден сдать Зорге и всю Красную Капеллу. Теперь ты сдашь своих троянских жеребцов в Кремле.
– Но Гиммлер не стрелял в посредника как этот… в меня! – Последний судорожный протест выплеснулся из Гильшера.
– Наш представитель вел себя иначе: благоразумней и приличней. Тебя подвел тысячелетний рефлекс спеси: вы в этом мире всегда не знали меру хамству средь аборигенов. За что вас часто и с охотой кушали – как папуасы Кука. Наш маршал ждет ответа.
И Жуков, с напряженной страстью впитавший диалог, стал обретать то драгоценное, за чем всегда гонялись полководцы: имена предателей.
– Лаврентий Берия, ему на смену – готовим Суслина и Яковлева.
Заполучив фамилии, недобро усмехнулся Жуков: он нес их в памяти, как носит змеелов гадюк и гюрз – в мешке угрюмого и злого отторжения, спинным рефлексом чуя смертельно быструю их ядовитость.
– Теперь можешь идти. Пошел вон, слизняк!
…К ночи Жуков напился, влил в себя почти литр водки: улетевший день невыносимо припекал мозги. Безостановочно прокручивалось в них все, сказанное Гильшером, его конец как личности, Посредника.
И опасаясь спятить, ушел Жуков в дурной, дубиной хрястнувший по памяти и разуму трехдневный запой.