Энки, сидевшего за Мегсинтом, пронизал последний проблеск взлетевшей мысли в разбитой голове пророка Моисея: «не убивай…». Мысль трепетала птичьим подранком, теряла силу, истощалась. Обессилев, прильнула последней каплей к родничку души и, слившись с ней, покинуло плоть с расплющенными мышцами и перебитыми костями.

Энки откинулся на спинку кресла: горело в пересохшем рту, надсадно билось сердце. Жгла горечь и раскаянье творца. Он осознал крах своего проекта.

Вновь оседлав Мегсинт, проникнул в ту же эпоху спустя минуты.

Хабиру подходили к Меребат-Кадешу. Скелетно-истощенную орду, едва волочившую ноги по пескам, встречало сумрачное, грозное отторжение местных с мечами, извлеченными из ножен – кому нужна несметность чужих ртов?

Но схватки не произошло.

Текущую по жилам родственную кровь у двух племен стерег надземным грозным коршуном Энлиль. Клубящийся в нейтральной полосе облачный столб (недавно отвративший лаву от селения в обличьи козло-великана) изрек непререкаемо и трубно, пронизав навылет звуком две, готовые к схватке, толпы.

– Один Закон теперь висит над вами: пришельцы да вольются в местных и Моисей – ваш Машиах, поставлен мною над обоими, чтоб исполнять Закон. Кормите и поите всех пришельцев.

Спустя два дня, запасшись пищей и питьем, отправилось для странствия в пустыню людское скопище Меребат – Кадешцев и хабиру, обязанных учить Закон и очищаться. Ни тем и ни другим не ведома была иная, сокрытая от всех цель архонта – Адонаи, нависшего над ними всемогущей волей: за годы странствий сделать из толпы послушную орду из био-роботов, захватчиков чужих земель, чтоб сделать их своими. Ибо своих земель теперь, с потерею Египта, у Адонаи не имелось.

Чтобы достигнуть этой цели, он отозвал в пустыню Меребат – Кадешского Моисея и брата убиенного пророка – Аарона. Отныне они были пастухами стада, влекомого в пустыню. И он, нещадно загасив вражду, чадившую меж ними, стал вразумлять двоих, как изготовить «упряжь» управления всеми.

– Вам надлежит теперь деяние: вы сотворите Скинию-собрание, где расположен будет Ковчег откровения.

– Что это означает, Адонаи? – спросил теперь как главный пастырь Моисей из Меребат Кадеша.

– Вытеши бруски для шатра Скинии из дерева Ситтим (не гниющий сорт акации) и обложи их золотом – на четырех подножьях серебряных. К ним приготовь йериот – десять покрывал. Используй для изготовления их шеш машзар (виссон крученый); тэхелет (голубую шерсть). К этим добавь аргаман и толаат – пурпуровую и червленную шерсти. И заверши приготовление козьей шерстью.

Когда все приготовишь – сделай пятьдесят крючков золотых. Соедини все покрывала ими и станет Скиния, стоящая на брусках, одно целое. Вышейте на них херувимов. Когда будет завершено все это, из дерева ситтим ты вырежешь жертвенник для воскурений.Обложи его золотом и золотой венец вокруг создай. Искроши в равных частях стакти и оних, халван душистый и ливан. Затем из этого воскури хвалу и славу мне, господу. И пусть не гаснет кадильник тот ни днем, ни ночью.

Не делай подобного себе: кто сделает, чтобы курить себе – истребится он из народа своего. Когда исполните, к сему добавьте сотворение Миноры (семисвечника). Вы отчеканите его из золота – и стебель его, ветви, чашечки его, цветы и яблоки. Он означает семь дней творения и семичастное членение недели, семь чувств у человека.

Наполните его елеем чистым. А зажигать светильник станет Аарон и сыновья его – перед Ковчегом откровения за завесой. Пусть в это время Аарон надевает хошен – сияющий наперсник: из золота и из той же шерсти и виссона крученого.

В нем закрепите двенадцать камней драгоценных в золоте – по числу колен израилевых и знаков зодиака. В них же будут вписаны двадцать две буквы вашего алфавита, закрытых золотыми лепестками. И назовете все это Урим (свет) и Туммим (беспорочный). После молитвы, вы станете выспрашивать меня, как разрешить ваши сомнения, как поступить с врагами, что делать и куда идти в лабиринтах бытия. И я, господь ваш, стану поднимать и опускать те лепестки над буквами. Чтоб мой ответ составился из приоткрытых мною букв, которые сольются в слова и повеления мои. Так будет связь меж нами непрерывной.

…Спустя всего два дня похода схлестнулись в словесной стычке предводители племен: из них прорвались два Закона, взаимоистребляющих друг друга.

Левиты Аарона, их соратники, хранившие священность Декалога со скрижалей Моисея, исповедовали, входящую им в плоть и кровь запретительную заповедь «Ло маасе» («не убивай»).

Меребат – кадешский Моисей, с главою, увенчанной Энлилем Мицнефетом (белый тюрбан первосвященника) нещадно взламывал эту заповедь повелительным «Ассе» из Талмуда: «Лучшего из гоев убей».

Левиты Аарона, внедряли в мозг, в инстинкты соплеменников: «не кради…не желай дома и жены ближнего твоего, ни раба его, ни вола его, ни осла – ничего, что у ближнего твоего», «люби ближнего твоего как самого себя».

Талмуд Меребат-Кадешского мошиаха повелевал неукоснительно в Законе 24: «Когда один иврим мааруфия (держит в своих когтях, обдирает Акума – не еврея), то и другому дозволяется делать то же самое с Акумом, чтоб он лишился, наконец, всего».

Стояли на своем, не уступали и ожесточались стороны. Готов был жертвовать своею жизнью Аарон, превознося, отстаивая истины скрижалей.

Назревала битва. Сжимались рукоятки у мечей, глаза метали молнии. Взбухали с двух сторон, успевшие свить гнезда в мозгах свои законы, которым было тесно в одном стане. Аравийской сталью заострялась правота у двух племен, готовая рассечь вены и кровью оросить пустыню, когда взвихрился гневный смерч песка и облачного дыма перед ними:

Симу иш – харбо аль йэрехо! (Вложите каждый меч свой на бедро свое – др.евр). Глупцы! Не распознавшие единого в одном Законе! Один твердит: «Люби ближнего своего, как самого себя». Другой зовет:» Убей лучшего из гоев». Что здесь противоречие?! Гой – не иврим. Он скот, навоз, отбросы, такие же, как египтяне, ханаанеяне, филистимляне или персы. И потому любой из них – не ближний. Его и надлежит убить, распять, ограбить, обмануть для пользы, процветанья ближнего.И сделаете то же самое и со своим, когда он сольется со скотом двуногим – с чужим нам по крови и обычаям.

Тогда как ближнего, того, кто в этом стане, с кем ночь встречаешь, делишься водой и ман и фиником – того и надлежит любить и защищать. В чем здесь противоречие, глупцы!?

Когда блюсти научитесь Закон – тогда дам вам народы в рабство вечное, богатство их – в имущество для вас. И города их – для жилья детей и внуков ваших.

Вы видите: я ваш господь и с вами. И потому поставлю между вами клятву: отныне убиваю ссоры ваши. И заменяю их единством на века и на потомства. И стану обрезать сухие ветви – истреблять того, кто сей союз преступит. Симу ишь – харбо аль йрэехо, говорю я вам!

Он изрекал тьмы этих истин, еще не сознавая, что сыплет из себя скрепляющий цемент на сырость избранного им народа. И сей цемент, затвердевая несокрушимо, на века скрепит и превратит в бетон иврим-хабиру, и устоят они в свирепом бешенстве водоворотов времени. Истлеют, превратятся в прах народы рядом с ними, и смоет о них память в бездну забытья Великий Хронос. Но, натыкаясь на бетонный монолит иврим-хабиру и обтекая его в тысячелетиях, сей Хронос лишь укрепит его незыблемость и право властвовать средь остальных.

…Отпрянув от событий в пустыне, Энки вернулся к времени Потопа. Он шел на убыль, вода втекала в прежние хранилища. Заполнились уже наполовину гигантские чаши океанов.

Архонт нашарил Мегсинтом на взбаламученной безбрежности разлитых по планете вод черняво-маковую росинку Ноева Ковчега. Всмотрелся в бинокулярном приближении в объект. И ужаснулся: корабль ободран штормами до гола. Исчезли с палубы надстройки, мачты, из кормы выдран руль. Ковчег бросали с боку на бок безостановочно катившиеся валы. И все, что выжило внутри Ковчега, неумолимо превращалось в отбивное мясо.

Бескрайность вод бурлила от горизонта до горизонта И не было конца стихии. Над ней кое-где вздымались пики горных вершин. Энки обозревал их расположенность и состояние из стратосферы. Притягивала взгляд одна из них: вокруг нее быстрее спадали воды, и обнажилось на хребте уже множество террас, искляксанных зелеными мазками флоры.

Вокруг горы до катастрофы плодилась, процветала империя Урарту. А возвышавшийся над нею пик, именовался ими Араратом. Он и запомнился Архонту.

Энки содрал с себя все провода и датчики Мегсинта и, распахнувши массивную многослойность двери, вышел из него. Омытый вихрями хрононов, мозг оцепенело возвращался в явь. Все окружающее бытие болезненно царапало сознание мелочами: стены, предметы быта – здесь было душно, тесно, как в любой лаборатории.

Он вышел из нее на воздух. В саду порывы ветра трепали и подбрасывали к солнцу узорчатую зелень: кроны финиковых пальм топорщились языками листьев, взъерошено и возмущенно.

Блаженно подставляясь ветру, жмурясь, исхлестанный буйством светотеней на лице, Архонт вернулся окончательно в реальность. Она придавила тяжестью надвигавшегося: все ближе катастрофа и времени почти что не осталось. Увидев, осознав судьбу Ковчега в будущем, он был обязан внести корректировку в явь – в ее сиюминутность: исправить чертежи Ковчега. Здесь властвовал закон асуров Кундалини – ключ к био-гео-патологии грядущего хранился в Яви настоящего.

…Поодаль, вдоль ограды, молчаливо источали обожание спецы и мастера, кто обеспечивал работу Мегсинта: владыка их вернулся к ним из половодья тысячелетий, где пребывал почти неделю.

Энки всех отпустил на отдых. Взял чертежи Ковчега и внес в них исправления. Вошел в ангар, сгустившийся ультрамариновым свечением: преобразовывали сияние Ра, в ласкающую синеву подкупольные фильтры.

Он выбрал для полета «HU-U-ASHI», то была малая ракета – «птица из камня» – так именовали ее аборигены. И так она войдет в шумерский эпос.

С шипящим свистом распахнулись над ракетой створки купола. В прохладу ангара хлынул дневной жар. Энлиль взмыл в небо. Слепящая игла, почти невидимая в сиянии дня, взмыла ввысь. Ускоряясь, взяла курс к размытой зноем белопенной шапке Килиманджаро.

…Ракета опустилась рядом с деревянным кораблем. На врезанной в склон горы террасе кипело созидание Ковчега: ажурность стапелей, заштриховавших корпус, была унизана работным, эбонитового окраса людом. Стук топоров, визг пил, гул голосов стекал с корабельных высот.

Энки всмотрелся, соразмерил корпусную высоту: всего десять локтей! Успел! По чертежам, по замыслу Ковчег из не гниющей древесины Олеандра, пропитанной базальтовой смолой иль мумие с добавкой консервантов, обязан был вздыматься над водой на пятнадцать локтей, плюс надстройки. Над ними проектировались мачты – еще на пять локтей.

Он вспомнил обнаженную нещадность в Мегсинте: валы воды слизали мачты и надстройки на Ковчеге. И он убрал их в новом чертеже, оставив вместо мачт короткие и толстые обрубки в семь локтей: паруса на них помогут лишь удерживать корабль носом против волн. Но, главное, он снизил высоту корабля. Весь принцип нового Ковчега – грузная устойчивость притопленного бревна, где палуба почти на уровне воды, а груз и экипаж весь в трюме. Лишь тогда судну не страшны любые бури и шторма: валы воды будут свободно гулять над палубой, не встречая сопротивления. К ракете направлялся со свитой корабелов Ной – Атрахасис, всем здесь заправлявший.

Энки поднял опустившегося на колено капитана, обнял его, повел к ракете.

– Великий и светлейший, так занят, что мое сердце изныло в ожидании его, – сказал, лучась глазами, Ной.

– Затор в работе?

– Соскучился, – негромко, просто обдал почти сыновьим теплом удачнейший из LULU. Энки погладил родственного светолюбца по щеке. Достал чертеж Ковчега.

– Я вовремя успел. Завершай работу с учетом этих изменений.

Ной – Атрахасис вглядывался в схемы, чертежи. Темнели в напряжении глаза. Он поднял их: в распахнутых зерцалах клубилось изумленье.

– Здесь почти убраны надстройки… и втрое укорочены мачты… высота понижена до десяти локтей… руль весь утоплен в корпус. Чем вызваны такие изменения, архонт?

– Я видел, что с вами стало.

– Вы видели?

– И мачты и надстройки за годы плавания слизали волны. Руль с корнем вывернут из корпуса…в борт бьют валы, Ковчег неуправляемый.

– Вы это видели?!

– Да, Ной, я видел.

– Теперь при этой высоте вся закругленность палубы над ватерлинией возвысится на три локтя…и даже меньше. Архонт…но это будет не корабль – бревно!

– Бревно, над коим паруса станут удерживать корпус Ковчега носом к волнам. Все грузы, живность, слуг – все в трюм.

– Я потрясен, архонт…

– Мой мальчик, все потрясения твои гораздо меньше моего, когда я осознал, увидел что с вами станет, если не изменить конструкцию Ковчега.

– Тогда…с утра уже приступим к палубе…работа над бортами по чертежу закончена. Мы завершим ее к очередному новолунию.

– Желательно скорей. Внутри все сделано?

– Готовы каюты, помещения для живности, запасены корма, сооружен бассейн для скатов. Все ячеи заполнены наборами геномо-банков, герметизированы переборки. Скоро начнем загрузку клеток, принесут пернатых: гусей, кур, индюков. Вот только…

– Что?

– Мне все сложнее оправдывать безумие происходящего…корабль длиной в триста локтей на горном склоне, лацпорт в его борту на ширину двенадцати локтей… утроенная стража в три кольца, не подпускающая сюда ни жен, ни родственников корабелов.

– Их плата недостаточна?

– Мой господин… она и есть причина всех волнений. Им никогда так щедро не платили за дикую бессмысленность работы: какой болван велел сооружать Ковчег на высоте в шесть тысяч локтей?

– Ты убедительно разъяснил им замысел болвана?

– Я старался, светлейший нефилим.

– Что сказано тобой?

– Я им сказал, что ближе к вершине, выше нас на тысячу локтей в горе лаборатория богов по выведению гибридов. Там вы скрестили акулу с пещерным львом. Когда Ковчег будет готов, дюжину таких вот монстров – людоедов доставят на корабль, чтоб перевезти по воздуху в Эриду – в зоопарк богов. Их усыпят, внесут через лацпорт в Ковчег и разместят по стойлам. У нас ведь стойла для мамонтов с оградой из металла в руку толщиной.

– Поверили?

– Почти.

– Не спрашивали, как эта бочка из олеандра взмоет в воздух?

– Мой господин, здесь не возникло никаких сомнений: у вас, у анунаков-нефилим ведь все летает – от бочек до сортира. Сомнения в другом.

– В чем?

– Для чего внутри Ковчега несчетное количество ячеек.

– И как ты вывернулся?

– Я им сказал – там запасные яйца.

– Какие яйца?

– Ну эта ваша тварь, гибрид из льва с акулой, чуть что, так сразу лезет в драку. Причем у каждого подлейшая манера – откусывать сопернику не что-нибудь – семенники. Ну, вот и запаслись. Я даже показал геномо-консервант в ячейке. Яйцо оно и есть яйцо.

Энки смеялся.

– Теперь я за тебя спокоен.

– Мой господин… ваш клан Энки останется в веках. Никто и никогда еще не очищал так бережно наш низменный и грязный разум… никто не облегчал нам жизнь как вы… и если выживем …

– Ты выживешь. Теперь ты-моя главная забота.

– Теперь нам будет легче в океане. Наш новый шкипер – Йоседек один из лучших корабелов…

– Шкипер?! Откуда он?! – изумленный гнев прорвался из архонта и хлестнул по Атрахасису.

– Мой господин… нам плавать в океане не месяцы, а годы.

– Как пропустила сюда стража чужака?

– Он прошел со мной.

– Этот Йоседек знает, что вам предстоит?

– Я… я… приказал ему молчать среди строителей Ковчега.

– Он грамотен?

– Нет, господин мой.

– Твой ум достаточно созрел, чтобы собрать и оснастить корабль. Но он ничтожен, чтоб оценить безумие твоего поступка!

– Великий господин… ни я… ни Садихен не можем управлять Ковчегом. Я выбрал лучшего из лучших…

– Он может лучший в ремесле своем, но только я могу определить, какой паразитарный яд укрыт в его геноме. И если этот яд в нем есть, то станут вредоносными и ты и весь Ковчег! Как ты посмел втащить сюда туземца, не отобранного мною?

– Простите, господин, – упал на колени Атрахасис, у него дрожали губы, слезами полнились глаза. Стоял перед архонтом не великий кормчий, чье имя прорвет тысячелетия – терзался страхом и виной смертник, чей разум осознавал ничтожность шансов протиснуться в грядущее сквозь планетарное, тупое буйство океанской стихии. К ней присовокупился и гнев архонта.

– Возьми. И изучите с Садихеном – Энки подал планшет – здесь краткие основы шкиперского дела и карта с горными вершинами. Которых не затопит океан. Когда вода начнет спадать – пристанете к горе над царством Урарту. Она выделена на карте. Я отбываю приготовить гору к вашему прибытию. Запоминай: любой двуногий, не отобранный мною и оказавшийся средь вас, меняет статус у Ковчега. Сейчас корабль нужен мне. Но станет вреден для планеты, как микроб чумы для человеческого организма, если на нем прорвется в будущее паразитарный вид разумного.

Не затухающим ожогом горели в памяти Энки видения: заваленные падалью и трупами улицы Египта, кровавый Нил, утопленные колесницы фараона и всепланетный яд брата Энлиля для хабиру: «Лучшего из гоев убей». Ковчег не должен стать разносчиком этой заразы.

– Иди, – сказал Энки Ною. – Пусть явится начальник стражи.

…Он приказал пришедшему легату ночью связать и вывести Йоседека со стройки и вырезать ему язык. После чего спустить с горы.

Сверкающий «HU-U-ASHI» земного бога взмыл в воздух. Энки летел к вершине Арарата. Там драгоценным бриллиантом впаялось в склон на высоте восемь тысяч локтей небесно-голубое озеро. Обширные террасы опоясывали гору почти под самой снежной шапкой. На них нужно было досыпать грунта из долины и засеять. Он вез с собой семена, выведенные им в био лаборатории Эриду. Он подарил их Арию – Оседню в Киммерии. Арийцы успели высеять их дважды. В условиях, где скудность лета длится всего два месяца, растение не просто выживало – успевало вызреть и дать тяжелый, плотный колос.

Еще один не менее полезный злак, подаренный Энки, питал у Ариев их коз, овец и звался ими Галегой, иль «козлятником». Посеянный в грунт сразу после снега, он выгонял через неделю к свету дюжину сочно-зеленых, насыщенных энергией, протеинами, сахарами и витаминами стеблей, от коих распирало вымя молоком у коз. И плодоносил многие года – не истощаясь, не боясь морозов, пуская корни на глубину в пять-семь локтей.

Вся щедрость этих злаков должна расти на склонах Арарата и встретить послепотопных поселенцев и их живность травой и зернами.

Кроме этого предстояло врезать в склоны с десяток гротов и пещер, оборудованных для жизни – перволюдям после Потопа будет нужно укрываться от непогоды и диких зверей. Да будет так.