В восемь сорок, по московскому, из под Варшавы поднялся военный самолет, ведомый Васильевым. Взял курс на Москву. В самолетном сейфе лежали пять кейсов с пленками.

Левин, получив известие об этом, зашел в камеру, сказал Сахаровскому:

– Пока нас все устраивает, товарищ Цукерман. Мы встретим самолет с кейсами, и вы поедете все спать. Пардон, мадам, за то, что напугали. Ваш Леня наверно любит кушать шоколад? Мальчик, возьми себе плитку.

Он вынул из кармана плитку шоколада и протянул подростку. Тот дернулся от Левина, прижался к матери: в него уткнулись бледно-серые зрачки отрытого из преисподней мертвеца с засасывающей магнитностью гадюки. Левин усмехнулся, положил плитку на дубовые доски стола – рядом с хромированным тесаком, на лезвии которого, в канавке, запеклась багряно-черная полоска. Вышел, отправился поспать час-другой в дежурную комнату отдыха.

Гордеев позвонил дежурному Лубянки через час, сказал:

– Будите Левина.

Спустя минуту тот доложился в трубку:

– Полковник Левин.

– Бери оперативников и самолет, два фирменных венка от нас. В Грозном похоронишь Белозерова с салютом. Потом повяжешь без шума Пономарева с его шоблой. Там же на месте в подвале белозеровской конторы прижмешь Гульбаева: куда запрятал кинопленку. С ней возвращайся. Получишь генерал-лейтенанта. И займешь место Сахаровского. Пора иметь своих на всех местах.

Зюсс – Суслин, напитавшись информацией от Гордеева, надел калоши, шляпу, серый макинтош и вышел в сад. Сел на скамейку напротив гаража, где гибкий и бесшумный порученец внедрял свирепо-черный блеск в намытое и так лоснящееся тулово машины. Он обладал незаменимым свойством: каким-то образом ловить малейшие сигналы партайгеноссе любой частью тела. И поднятый Зюссом палец немедленно становился сигналом к действию, даже стоящего к нему спиной водилы.

Над дачей зыбко и студено колыхалась кисея тумана. Зюсс выезжал на работу в одиннадцать (не изменяя сталинской привычке). Осталось ждать двадцать минут. И мозг, включившись в аналитическое действо, отсеял малые заботы от главного события: ЯК-40 с кейсами и пленками пересек границу Польши, возвращается в Москву. Левин направлен к Чечне. И вероятность нахождения им кинопленки при Гульбаеве – под девяносто девять процентов. Процент вполне приличный.

Микрохаос, замешенный на бунте в его Империи, практически задавлен. Теперь наращивать усилия и проламывать соцбытие масштабностью дыр. Выискивать по закоулкам на кухнях и сортирах русский шовинизм. Душить его и гнобить в газетах и журналах. В стране закопошились националистические черви, сплетаются в их сучью «Русскую партию». Отслеживать, травить всех этих Ганичевых, Шевцовых, Шафаревичей, Глазуновых, Вучетичей, Софроновых, Солоухиных, Куняевых. Не давать им дышать, пусть задыхаются в беззвестности. Подкармливать и холить дисиденство. И пусть при этом верещат об удушении «свободы слова» и преследовании евреев.

Поднять на пьедестал Любимова, с его осыпаной перхотью Таганкой, с его кукишем в режиссерском кармане. Еще надежней обложить загонщиками и клопами спящего в свой дачной берлоге медведя Жукова, ни в коем случае не выпустить его писанину-мемуары за рубеж, успеть задавить здесь.

Усилить натиск на Косыгина, и выбить из его башки все рев-проекты о реформах. Дать указания судам, прокуратуре, КГБ во имя демократии социализма смотреть сквозь пальцы на стяжательство и накопительство элиты. В нужный час «вдруг» обнаружить эти капиталы, остричь баранов-изъять, перераспределить между сугубо своими: имеющему золото, валюту партбонзе социализм становится ярмом на шее.

Дожать распашку Казахстана, фонфарить и трубить о целине. Под этот гвалт пустить на мировой распыл их степи, готовить новый голод и окончательно прихлопнуть всех безотвальщиков от Мальцева, Шугурова, Прохорова и Моргуна – до Сулейменова с Бараевым.

Всадить в тело Байкала отравленный жакан ЦБК (целлюлозно-бумажный комбинат), затеять бешенство затратных поворотов сибирских рек на юг. Достроить Чернобыльскую, Билибинскую АЭС по тонко спроектированным и скорректированным проектам. Всемирно восхвалять Перлмуттера – Хруща, замазывать глаза на дебилизм его поступков и решений.

Раздать всем сестрам по серьгам, а вольным братьям каменщикам – по ушам: за ротозейство с гипнотизером. Чтоб было неповадно впредь. Использовать Бадмаева со студентом в закрытом режиме «Артишока». Серова и Пономарева загнать туда же, где сидит Судоплатов.

Сегодня предстояло проинформировать о случившемся гео-подельника в делах Империи Штейна – Кулакова и выработать гарантийность неповторения аналогичного сползания в пропасть катастрофы. От предыдущей (Жуковско-Лубянской в 54-м) едва оправились. И запускать в космос вместе с Лабораторией в Бетесде все «Пси-проекты»: от «Артишока» до «Ультра – М».

Зюсс глянул на часы. Поднял палец. Хранитель тела при машине тотчас склонился: вижу. Бесшумно, гибко метнулся в лаково-черное чрево членовоза.

Настырно и синхронно зазуммерили в машине и на веранде дачи телефоны: вертушка на веранде плеснула в сад шмотком мелодии «Вихри враждебные веют над нами», замкнув эту мелодию на машинную рацию.

Зюсс поднял брови. Особый аппарат на веранде оживал не часто: раз в два-три месяца. Он связывал его с заокеанскими партнерами. Поднялся. Шаркающей полурысью двинулся к веранде, поднял трубку. Вместо привычно-картавого тенорка, фамильярно обосновавшегося в этой трубке, который запускала в него ложа «Бнайд-Брит», вдруг полезла в ухо Зюсса язвительно накаленная маслянистость баритона:

– Цветешь и сильно пахнешь Аронсон? (Наждаком мазнуло по нервам – он, Зюсс по матери, был Аронсоном по отцу в детстве).

– Кто вы? – спросил ослабевший коленях пацан Мойша.

Ответ хлестнул по слуху оплеухой:

– Эгйе ашер эгйе.

«Я есть тот, кто я есть» – автоматически перевела в лексическую бытовуху память с древнееврейского.

– Вас поймали на голый крючок и сделали, как тухлых олигофренов! Пять кейсов с пленкой возвращаются в Москву, а Левин привезет Гульбаева с его говенным фильмом. И вы теперь совсем спокойные, как будто дело сделано?

– А разве все не так? – пульсировал в голосе Зюсса пещерный ужас.

– Позволю возразить, это совсем не так! И если бы мозги у вас с Гордеевым не были такие же гладкие, как ваши задницы в штанах, из них полезли бы вопросы: а почему Пономарев остался в Гудермесе и так легко пустил в Москву сексотить Левина?

А почему так быстро и холуйски вернули резиденты кейсы с пленкой? А почему так тупо, смирно сидел и ждал на даче Сахаровский, когда его с женой и сыном возьмут, и отвезут в подвал Любянки? Сидел и ждал после того, как подложил под вас по мине.

– Вы знаете ответы? – спросил Зюсс.

– Все потому, что вы заелись и потеряли осторожность. Как Лаврентий после отравы Сталина. После чего и напоролся на пулю Жукова, катаясь у него в ногах в своих соплях.

Пономарев отправил Левина в Москву и взялся за настоящую работу. Он с кинохроникером засняли всех, кого успел облучить ночью Гульбаев «Градиентом», всех с язвами и струпьями на теле. И эту пленку, вместе с первой, казахстанской, Гульбаев с Пономаревым успели отправить через Азербайджан своей турецкой резидентуре – для передачи в компартии ГДР, Кубы, Польши, Италии, Америки и Франции. Но это – один его капкан. Второй – хлопнул в Варшаве, в СВД. Васильев сделал там не пять копий магнито-записи, а восемь. Пять возвращаются назад для вашего успокоения. Но три уже готовы к набору в типографиях.

Как только вы возьмете Гульбаева, Васильева, Пономарева – все это рванет в соцлагере: славяне в Политбюро и все, от Кубы до Албании, потребуют для вас второго Нюрнберга. А что касается сталинских маршалов, они давно готовят вам расстрел и армия пойдет за ними.

– Зачем это Серову и Пономареву… Пономарев же согласился… – Зюсс опускался в кресло, тряслись и не держали ноги.

– Тебе не ясно? У генералов такая же горькая слеза в глазу, что и у Жукова. Он и Серов не додавили агентуру Берии тогда, в 54-м и спровоцировали вас на эти действия, чтобы иметь теперь развязанные руки.

Вместо того, чтобы договориться, принять все их условия и покаянно рвать последние волоса на плеши, вы охамели и сами полезли в клетку. Теперь вас повезут в ней по Европе, как свиней. Иван Серов возил так Кейтеля в тюрьму, и тот стоял в свином говне по пояс и тыкался в него лицом.

– Так… что нам делать?! – выдавил сквозь спазм в горле Зюсс, бросив свирепый взгляд под кресло, там приглушенно брякал, гонял когтистой лапой какую-то дрянь кот.

– Что делали всегда. Ползти к ним на карачках, лить слезы и драть пейсы, вылизывать туземцам языком заляпанные башмаки. Терпеть, искать подходы к вожакам, подкладывать им в постели своих баб и ждать: пять, десять, двадцать лет, когда вы снова их взнуздаете.

– Кто вы, мой господин?! – надтреснутым и воющим фальцетом взмолился Зюсс.

– Какая разница тебе, трихомонаде, в чьей прямой кишке, в какой простате ты обитаешь, чьи соки сосешь? Делай наше дело. Теперь, как говорят все ваши песьи головы: конец связи.

Зюсс встал. Шатаясь, заковылял к двери, метнув страдающий и отрешенный взгляд под кресло: там хищно все еще резвился сиамский кот, швыряя лапами по доскам трескучую хреновину.

Дойдя до двери, Зюсс остановился: занозой торчала в памяти какая-то абракадабра, смысловая чушь. Вернулся, заглянул под кресло. Почуял что ползет мороз по спине. Сиамский кот, азартно полыхая зеленью глаз, гонял по полу телефонный штепсель. Была такая мерзкая привычка у котяры – выдергивать из розетки шнур со штепселем и резвиться с ним как с дохлой мышью.

Зюсс говорил по выключенному телефону. С ним объяснялась пустота. Но тем нещадней стал ее приговор: не рыпаться под рухнувшей лавиной, скулить, лить крупную слезу и показательно мочить штаны от страха.

Он не поехал в Кремль, вышел в сад, сел в беседку и вызвал к себе на дачу Сахаровского. Который до этого обговорил все с Пономаревым. Мозг Зюсса изнывал в чудовищной нагрузке, панически и перегрето трепыхался в черепной коробке: «Опять все начинать сначала, как в 54-м?».

Он подозвал телохранителя, велел:

– Зажги костер в мангалке. Добавь сандала с самшитом.

Когда заполыхало пламя и вкрадчивый пряный аромат сандалового дыма втянулся в ноздри, он стал успокаиваться.

Сахаровский прибыл через пол часа. Охранник, доведя его до входа в беседку, удалился. Гость сел поодаль. Уставился в огонь небывало и незнакомо жесткий и молчаливый: ни тени прежнего благоговения в осанке, лице. Кошмарная, палаческая маска была вместо лица у Цукермана.

…Зюсс, опершись подбородком о трость, отвел глаза от этой маски, стал разглядывать сияющий носок калоши. Сказал, не поворачивая головы:

– Не будем психовать, Саша. Мы немножко разные с тобой,

– Мы совсем разные, Мойша – не согласился Цукерман. Зюсс дрогнул, вытерпел. Продолжил.

– Сосуды в химлаборатории могут быть и разные: правый, левый. Но если между ними соединительная трубка, тогда это сообщающиеся сосуды. И разница между ними небольшая, когда в них одна кровь.

– Но этой разницы хватило, чтобы в начале сорок первого сотни германских сефардим и ашкенази поехали с золотом и бриллиантами в Швейцарию, Америку и Бельгию. А сотни тысяч – в Майданек и Освенциум: те которые не согласились ехать в Палестину. Ты помнишь, Мойша, как вы их называли? Я тебе напомню: «Сухое сено».

Смотрел перед собою, не поворачиваясь к Зюссу, Цукерман. Не отпускало его видение, а которое он вплавился как мошка в груду янтаря: на дощатой грубости стола блестит хромированный тесак, в канавку коего влипла бордово-черная полоска. А рядом – побелевший палец Ленечки, распятый на столешнице.

Зюсс зверино обострившимся чутьем почти увидел и предугадал это видение. Сказал:

– С Гордеева сорвем звезду. Тебе – добавим. Теперь между тобой и мной нет никого, и все дела, что между нами…

– Ты не про то говоришь, Зюсс, – воткнулся в речь Цукерман. – Мы за дела поговорим, когда я от тебя услышу кое-что о Левине.

– Что именно?

– Я хочу услышать, что эта блядь кровавая, твой вурдалак, ни разу больше не появится в КГБ у Семичастного. И я тебя предупреждаю: где встречу его – в сортире, коридоре, в Кремле или на улице – там и пристрелю, как бешеного пса.

– Ты его не встретишь, – с кровью отодрал от себя Зюсс вторую, еще боле саднящую уступку. Первой была стена, доселе разделявшая их статусы, и он, всесильный, неприступный, позволил Цукерману пинками раздолбать эту стену и сделать из нее вонючие обломки равенства.

– Подолжим о делах? – позволил себе инициативу Зюсс.

– А какие у нас теперь могут быть дела?

Спросил не он – мужик, свершающий обход сидящего в капкане, обессиленного медведя. И дело у мужика было одно: как ухайдакать зверя, не попортив шкуру – то ли дубиной по башке, то ли…

– Ну, хорошо, вы сделаете на всю Европу ваше «бум-барах!» про агентуру США в Соцлагере. Давай пошевелим мозгами: кому и что от этого обломится, какое будет «сальдо-бульдо».

– Давай, – пожал плечами Цукерман.

– Начнем с тебя… вы запустили в свет весь компромат про нас…

– Лучше с тебя, – перебил Цукерман.

– Ладно, с меня. Наружу вылезли все материалы. В Союзе и соцлагере истошный вой. Вы собираете съезд КПСС, где будут представители всех стран Варшавского договора. Повестка съезда: «Американские шпионы и предатели в ЦК и КГБ».

В президиуме – Хрущ и половина наших. У нас есть время подготовиться. Мы сделаем все то, чего не сделал Берия перед пленумом в 54-м, успеем подготовить для себя прикрытие. По минимальным подсчетам, мы стянем к Москве оперативников – регионалов тысяч десять. Плюс спецдивизия Лубянки. Она пока что наша.

– Дивизии под Жуковым, Штеменко, Баграмяном. Эта тройка уломает министра обороны Василевского. В итоге они ввозглавят тысяч пятьдесят с танками и пулеметами. Весь ваш региональный сброд раздавим на подступах к Москве. Допустим, даже прорвутся к Кремлю несколько тысяч…

– Но все-таки прорвутся…

– И напорятся на наши танки с пулеметами.

– И здесь заварится такая каша под телекамерами, которые мы нацелим на эту мясорубку, что от нее содрогнется мир: социализм, в который раз покажет всем своё кровавое мурло. Да, нас многих расстреляют, законопатят в тюрьмы. Но все это не главное, товарищ Цукерман. Главное наступит после. Вы сбросите Перлмуттера и меня, начнется чистка. Опять пролезет на заводы, фабрики, в Совмин и КГБ поганая харя «пятого пункта», опять начнутся «Дела врачей». И станут бить, таскать за волосы и поджигать дома, таким как ты, евреям, которые полезны для России. Которые прижились здесь и строили социализм. В крови захлебнутся невинные иудеи – врач и писатель, учитель, часовщик и музыкант, газетчик, ювелир, бухгалтер. И нет гарантии, товарищ Цукерман, что в Слуцке не прибьют твою двоюродную тетку Цилю с ее сыном, а в Киеве не разобьют головы двум маленьким племянникам от сестры Сони.

Все это потому, что вы нахрапом, грубо разоблачили американскую резидентуру в ЦК, не захотев с ней договориться. Я может быть блефую, Саша? Или сгущаю краски? Тогда скажи мне свой сценарий. Что ты молчишь?

– Я думаю, – подрагивал побледневший Цукерман в провидческом тайфуне, которым напирал нещадно Зюсс.

– Итоговый вопрос для вас: зачем вам столько крови за свою победу, если мы без шума сами сделаем вам стороцентный результат?

– Какой?

– Мы выполним все, что хочет твой Серов, Пономарев и ты. Мы отдадим вам власть: в ЦК, Совмине и Президиуме ВС. И ваш Косыгин сам решит – кого, куда и проведет свои реформы. Но он не должен знать про пленки Пономарева и Гульбаева. Они останутся у вас гарантией. Вы сможете их запустить в любой момент, если мы станем выламываться из под вашего контроля.

– Ты удивляешь меня, Мойша, – откинулся на спинку скамьи Сахаровский, забросил на нее руки. – К тебе летят пять копий пленок из Варшавы, Левин готов арестовать Пономарева и Гульбаева с их кино. У вас все схвачено, а ты тут льешь, крокодиловы слезы, ползешь к нам с белым флагом.

Болезненно и едко усмехнулся Зюсс. Ответил, выплюнул ответ как надкусанный шмат печени налима, где лопнул и ошпарил горечью желчный пузырь.

– Не будьте фарисеем, Цукерман, мы с вами свои, зилоты и сикарии Бне-Бабы. Вы умно сделали всех нас. У вас в загашнике есть запасные экземпляры пленок. Но все-таки, какая же ты сволочь! Подставить ради дела под наш тесак свою жену и сына?!

– Тут кто-то мне сказал о сволочизме. Не надо Зюсс, а то меня стошнит. Все что ты сказал – принято к сведению. Значит, вы отдадите все? Этого нам мало, теперь – мало.

– Не просто отдадим. Но будем помогать вам делать ваше дело. Других, свежих, надо еще учить. А мы уже обучены, ты сам знаешь, как мы умеем делать чье-то дело, когда нас берут за глотку. Надо уметь проигрывать, товарищ генерал-полковник Сахаровский. Ты же помнишь, как нас, жидов, учил проигрывать и ждать римский полководец Тит, когда разрушил Иерусалим? Теперь наш шанс – жить тихо, не выставляясь – кушать кусок своего хлеба: под дулом вашего пистолета. Позволь два маленьких совета.

– Ну, излагай.

– Не выпускай сейчас на волю Судоплатова. Он русский. Вместе с Серовым они выйдут на Косыгина, Машерова, Романова напрямую и подомнут тебя. Ты станешь им не нужен. Тебя, хоть и полезного еврея, опустят на уровень шестерки. Они же все антисемиты.

– Всё?

– Последнее. Ваш компромат в руках у четверых: Пономарев, Гульбаев, Аверьян Бадмаев, ты. Замкни все на себе, обезопась наш договор. Разруливать все должен только ты. В тебе тысячелетний опыт наших. Все остальные – гои с их туземной дурью, жадностью и спесью. Как только в твою работу вломится чужак – ни ты, ни я, не сможем удержать всю ситуацию в руках. Она уйдет из под контроля. Я умоляю, Миша, замкни все на себе. Стань Каиафой для России.

– Ты быстро научился сладко петь.

– Я пою разумно. И ты это понимаешь.

Сидел, смотрел измученными, воспаленными глазами Зюсс на догорающий огонь в массивно-каменном мангале. По россыпи малиновых углей метались пламенные язычки, едва приметный сизый чад тянулся призрачным столбом под купол крыши, высачиваясь из под нее на вольный воздух.

– Пора идти, – сказал, наконец, Сахаровский, – я сам почищу американскую агентуру у Семичастного в КГБ, пока это тотально не сделала армия. И пусть никто из ваших не пытается сунуть нос в эту чистку, особенно Гордеев.

– Я укажу ему его собачью конуру, куда он должен спрятаться. Он туда залезет, и не будет гавкать.

– Напомню еще раз: если я встречу Левина…

– Ты его больше не встретишь.

Сахаровский встал, пошел к калитке. Зюсс, провожая взглядом его спину услышал неподалеку резкий хлест малокалиберного выстрела. И тут же тишину сада взрезал истошно-хриплый вороний вскрик. Захлопали крыла, их треск по нарастающей снижался. Под купол беседки ворвался растрепано черный болид. Подстреленная ворона, ударившись о центровой столб, перевернулась и брякнулась в мангал на угли. Истошно взверещала. В хаосе болевого сумасшествия подскакивала птица, лупила опахалами крыльев по камням, разбрасывала угли. Курчаво-огненными языками схватывалось оперенье на груди и животе.

Зюсс отшатнулся, вышел из беседки. Ударил через ноздри в самый мозг паленый запах перьев и мяса.

Шагах в пяти стоял охранник с малокалиберным ружьем: в искаженное страхом лицо впаялась виноватость.

Зюсс погрозил кулаком: нашел, когда стрелять ворон! Велел, запахивая макинтош:

– В Кремль, обормот.

В Кремле он допоздна изучал докладные Косыгина. Поздно вечером позвонил ему на дачу.

– Алексей Николаевич, ты не возражаешь, если я к тебе заеду?

– Ко мне сейчас… зачем? Утром я могу быть у вас. – Звучало в голосе председателя Госплана СССР неприкрытое удивление, поскольку ни разу не бывала у него на даче сливочная верхушка партийного бомонда, чьи корпоративные манеры, нахрапистая оголтелость ошпаривали Предгосплана-сталиниста: как кипяток трактирщика ошпаривает бездомного пса, подбирающего объедки.

– В Кремле не те условия для разговора. А дело неотложное, – с закаменевшей меланхолией нажал Суслин.

– Ну… если неотложное… жду.

…Они сидели на скамейке сада: Зюсс– застегнутый на все замки гибрид из хамелеона с человеком, и самый головастый и хозяйственный прагматик соц-системы сталинец «Косыга». Под легкий трепет листьев яблони над головой Зюсс излагал стратегию и неотложные причины парт-путча, который болюче вызрел в недрах государства.

Он излагал предельно точно, и каждый аргумент его высвечивал и выставлял напоказ те язвы соц-системы, которые давно, мучительно гноились на теле страны.

– Лишь недоумок, холуй и прихлебатель хрущовизма сейчас не замечает нашего сползания в пропасть. Мы превращаемся, точнее – превратились в страну партийных бонз, уже живущих в коммунизме, и крепостных, чьи права низведены до скотских.

Энтузиазм народа, влитый в него революцией, затем войной, надорван. Доверие к казарменному социализму на нуле. Хрущевский коммунизм к восьмидесятому вызывает лишь злость и гогот. Прилавки продмагов практически пусты. И первый нам звонок – голодный бунт в Новороссийске. Войска уже пролили народную кровь.

Восточная Германия, Венгрия, Югославия, Польша, Чехословакия – благополучие и сытость там, на порядок выше. Соцлагерь смотрит на нас со страхом: что еще выкинет наш боров, чье рыло подрывает корни и не способно посмотреть наверх. Продление хрущовизма ведет к агонии страны. Каждая акция его – верх тупоумия и издевательства над здравым смыслом. После доклада о «Культе личности» на ХХ съезде тираж газеты французских коммунистов «Юманите» упал с одного миллиона до восьмидесяти тысяч. Число коммунистов в Парламенте снизилось со ста пятидесяти до семнадцати. Изъятие Хрущом из Конституции статьи 131 о том, что расхитители общественной собственности являются врагами народа – связало руки правоохране и развязало их бандитам и ворам. Лавина безнаказанного воровства захлестывает государство. Передача МТС в собственность колхозов и совхозов – загнала их в нищету и разорение, в хронические закупки хлеба за рубежом. (Зюсс со щемящей ностальгией вспомнил, как упоительно легко внедрил эту идею в лысый череп Перлмуттера).

Замена отраслевой системы управления на территориальную – это ведь не просто дуроломство, Алексей Николаевич.

Это ведет к развалу страны к процветанию сегментарного автаркизма. Хрущ отменил контроль за снижение себестоимости, и страна вляпалась в бездонно-затратную экономику. Он снизил курс рубля по отношению к доллару в два с половиной раза. В итоге – дефляция – изъятие денежных средств из оборота и уничтожение производственного потенциала. Цветет махровым цветом ублюдочная уравниловка, идет фетишизация бездельника.

– Простите, но вы говорите банальности. Их перемалывает уже вся страна на кухнях, – не выдержал, довольно резко перебил Косыгин. – Все это давно известно, страна задыхается без реформ. Но не вы ли в Политбюро спускали в корзину мои докладные и предложения на эту тему, не вы ли с Кулаковым сознательно продлевали весь этот идиотизм?!

– Да, спускали, – тяжело шевельнул челюстью, дернул плечом Суслин, – во имя монолитного единства партсистемы. У нас уже был горький опыт: бунт Молотова и Шепилова. Вы же помните, что тогда вздыбился Жуков с армией и посадил в генсековское кресло Хрущева. Страна оказалась на грани гражданской войны. Мы с Кулаковым внимательно изучали содержание ваших докладных и пытались довести необходимость реформы до Хруща. Не вышло. И потому я здесь сейчас, у вас.

– Что вы предлагаете?

– Готовить свержение Перлмуттера (он показательно ляпнул на Хрущева его местечковость).

– Вы это серьезно? Меньше всего ожидал подобной идеи от вас.

– Серьезней некуда. Я предлагаю именно вам возглавить Совет министров и провести ваши реформы. В Политбюро вам будет помогать Кулаков. И я. В Генсеки мы подберем вам в пристяжные умеренно-недалекого и покладистого середнячка, чтобы держать его в узде. Ну, например…Леонида Ильича.

– Я не готов к ответу…участвовать в подковерной схватке, плести подпольные интриги…

– Вам не придется этим заниматься. Для этого есть спецы – исполнители. Например, генерал Сахаровский из ГРУ. Который взвалит на себя всю черновую работу.

Мне важно уяснить: согласны ли вы, в час пик, встать и высказать необходимость смены партийного главы, который ведет страну к пропасти? Или вы предпочитаете ждать, когда мы туда свалимся?

– Не будь я атеистом, я бы подумал, что в вас вселился красный бес…вас будто подменили.

– Религиозной беллетристикой мы займемся позже. Да или нет?

– Скорее да… но мне нужно время все обдумать.

– Большего мне от вас не нужно. Будьте здоровы.

Приехав к Брежневу без предупреждения (с этим можно было и так) он взял бровастого быка за рога еще по пути к горевшему под беседкой мангалу для шашлыка – необходимой принадлежности любого бонзы.

– Ильич, пора сволакивать Хруща на свалку. Зажрался и обгадил все, что можно: идеи Ленина, идеи коммунизма. У сельхозников – корова на вожжах висит в бескормице, который год. Хлеба – в одном лишь Казахстане. Но через пару лет и там не будет ни черта, все обратится в пыль, если не придет хозяин.

– Ты, Миша, как поленом по голове…какая муха тебя укусила? – Воловьи зенки Брежнева под власяной кустистостью бровей испуганно, оторопело смаргивали.

– Кусают далеко не мухи. При встречах жалят до костей оводы: Броз-Тито, Янош Кадор, Гомулко, Энвер-Ходжа. Тема одна: Хрущев дискредитирует идею коммунизма и гробит социализм.

– Так… в этом что-то есть… как думаешь?

– Я так же думаю, как ты: пора сволакивать Хруща на свалку. Вместо него – тебя.

– Но… если откровенно… я ж не самый… есть посолиднее, с опытом, например ты… тут же тянуть, вытаскивать из ямы все хозяйство!

– Пусть экономику вытаскивает Косыга. Его поставим Предсовмином. Он рабочий вол, в партийные дела не сунется. Засела, правда в башке блажь с реформами: дары данайцев от капитализма. Перевернет все верх дном к чертовой матери, а потом – нате вам куцый НЭП. Мы это проходили при первом Ильиче Ну, ничего, его за фалды придержит Кулаков. Пусть хоть в полбрюха народ накормит, тогда буза в соцлагере притихнет. Так ты готов в Генсеки?

– Так это надо…обговаривать…подыскивать, распределять портфели, готовить Пленум.

– Ай, Леня, не трясись в коленках, мы сделаем всю эту чернуху и без тебя. Ты нужен нам как знамя русофильства, вожак, любимец масс. Вон у тебя какие брови!. На нас можешь рассчитывать – поддержим, наградами засыплем и восславим.

– Слышь… Миша… а если вдруг сорвется… ведь этот боров всех упечет! Сам знаешь, когда ему вожжа под хвост…

Смотрели на грядущего Генсека две выпуклых бездонных бусины, в которых плавилась засасывающая мощь удава-Зюсса.

– Всех упекал, когда была нужда, не он, а я.

Зюсс уезжал от Брежнева. Прохлада ночи накрыла Подмосковье, бетонное шоссе. Над ним полетно буравили темноту три пары фар: Зюсс мчал на дачу в членовозе с двумя сопровождающими ЗИЛами. Тяжелыми жерновами скрежетали мысли в голове.

«…Продавливать, готовить, обрабатывать бровастого. Под ним ночью кукует наша кукушка Сара. Поработать с ней…его обставить нашими советниками – по внешним и внутренним делам. С десяток нужных академиков, членкоров и чтобы в это кольцо не просочилась ни одна гойская скотина».

Висел дамоклав меч над ним в руках Гульбаева,Серова, Пономарева и Бадмаева – пленка с Левиным.За ними – Жуков, Василевский с армией. Может взорваться в любое время, поэтому его удел – елозить перед ГРУ-шниками на брюхе.

Он застонал в муке: его держат в узде четыре гниды, безликих ничтожества. Только что, еще вчера пересыпал он их между пальцами десятками миллионов песчинок. Левин – чирей на сердце. Стоп… стоп, стоп. Реальна угроза магнитофонной записи, когда на ней голос реального субъекта.

А если этого субъекта… не было в природе? Тем более, что это полностью ложится в психическую маниакальность Цукермана: «Чтоб эта блядь кровавая больше не появлялась у Семичастного…». Левин не должен появиться… нигде! Он не рождался, не работал, не стажировался в Штатах, нигде не жил. Не имел жены. Тогда… тогда вся его запись – блеф. И уголовно наказуема: это шантаж.

Пошло три дня. Зюсс стиснув зубы, оборвал, цикнул, пресек все возмущенно-телефонные вопли Семичастного из КГБ: там ворочался слоном в посудной лавке Цукерман-Сахаровский. Ему азартно помогали начальники отделов, порвавшие ошейники Гордеева-Ситникова-Левина на своих шеях.

День ушел на тихие, подпольные телодвижения. Он обрабатывал и загонял в прокрустово ложе путча секретарей ЦК и членов ПБ, некоторых секретарей обкома. И та ошеломляюще-пузырчатая легкость, с которой лезла партэлита в это ложе, ее шампанско-восторженная готовность сотворить переворот, вдруг вскрыли перед Зюссом истину: правление их дуроломной креатуры – Перлмуттера, сгнило до предела. Еще немного и начался бы неуправляемый процесс. Как там, у гоев: нет худа без добра?

Всего лишь десять лет назад он, Зюсс, с постсталинскими партсливками подсунули стране древнейший РАБЕ – постулат из анекдота «Купи козла!». Они затащили в Российскую избу полезного своей непредсказуемой дурью малоросского лысого козла, остервеневшего на Сталина из-за кары, обрушенной им на сына. Козел чертоломил, взбрыкивал достаточно эффектно.

Теперь пришла пора сказать: «Продай козла». Поскольку в истыканной копытами, ободранной и загаженной Российской избе исчезновения этой скотины станет Раем. «Нет, худа без добра!».

…Через пять дней он телефонно отчитался Сахаровскому о проделанной работе с Косыгиным и Брежневым, с Секретариатом и регионалами. Он показательно вилял лексическим и смысловым хвостом: все делается, как договорились. Наткнувшись на молчание, панически встревожился:

– Вас что-то не устраивает?

– А как ты догадался? – не церемонясь, запустил встречный вопрос Сахаровский. Продолжил с тем же сминающим всяческий цирлих-манерлих напором. – Ты запустил в Грозный Гордеева и Левина. Зачем?

– На похороны Белозерова.

– С каких это пор на похороны чеченского областника слетают с кремлевских башен двуглавый орел-стервятник: Левин и Гордеев? Не много ли на гроб регионала-генерала?

– В самый раз. По боевым заслугам ветерана.

– Куда исчез из Грозного Гордеев?

– Из Грозного в Баку. Оттуда – к курдам. В третий раз.

– Какого черта ему там надо?

– Нам надо, чтобы Курдистан Эрдагана торчал пехотной миной в заду у Турции. И мог рвануть по нашему сигналу, когда турецким янычарам, с подсказки дяди Сэма, опять захочется своего Турана – от моря и до Волги.

– А почему я узнаю об этом только сейчас?

– Прошу прощения. Ни секретарь ЦК, ни председатели КГБ и ГРУ не побежали, задрав штаны, и не доложили о курдской разработке товарищу Цукерману.

– Хорошо держишься Мишель. Ну а теперь…

– Теперь само собой, захочется пописать – сразу к тебе за разрешением. И обязательно на цырлах. Я не шучу. Хочешь – так все и будет, у нас нет выбора.

– Куда делся Левин?

– Тебе напомнить о твоей пламенной любви к этой «кровавой бляди»?

– Допустим. Но тут вылезла, как любит выражаться Иван Пономарев, одна запиндя. Левин не исчез. Он испарился вместе со своей биографией.

– То есть?

– Я упросил Пономарева временно сесть на десятый отдел вместо Сотникова, чтобы разгрести ваши авгиевы конюшни. Вот тут и вылезла эта запиндя. Полковник Левин, как таковой, не числится у вас. И не только у вас, а нигде. Его нет в штате отдела, Конторы, он не получал зарплату, не заходил в столовую. Его нет в агентурных кадрах и нелегальных операциях. Стажировку в Бетесде он не проходил. В его квартире живут два божьих одуванчика, которые и слыхом не слыхали о каком-то Левине… тем более – о его жене.

– Послушай Саша, о ком ты говоришь? Какой-то Левин… что за персона… чтобы тратить время на нее?

– Итак, Левина не было на свете.

– Ну не было и не было…

– А значит пленка, где он записан, фикция? Пустышка? И запись вся – шантаж и грязная стряпня врагов. Так что ли?

– Это не я сказал, а ты – как будто сдавило когтями сердце Зюсса.

– Твой Гордеев виртуозно поработал в Грозном, убрав Левина. И не только в Грозном. Добрался даже до Одесской сокурсницы Левина Лёли. У нее выкрали его фото и письма. Но ты не дал Гордееву закончить дело, сплавил в Курдистан. И он не дотянулся до Гаити с племенем Вуду. Там Левина закапывали в землю на неделю. И вождь племени Магамба снимал всю процедуру оживляжа зомби на кинопленку. И там на ней в толпе над Левиным торчит Гордеев с Джорджем Гольдсмитом из Бетесда. Все пленки вроде бы отбирали, но вождь, пройдоха, тайком с них делал копии и наживался на закрытых показах туристам. И этот мародер лупит за копию пятнадцать тысяч долларов. Ты где там, Зюсс? Пономарев свиреп и раскален до крайнего предела. Он говорит про тебя, не без оснований, что черного кобеля не отмоешь до бела. Он требует немедленно собрать в кинозале министра обороны, к нему – Штеменко, Жукова и Василевского. Плюс Молотова, Косыгина, Машерова. И запустить им в уши аудизапись – Левина с показом всех киносюжетов от Гульбаева. Алло, где ты там, наш шустрый Мойша?

Зюсс становился далеким мальчиком Аронсоном. На бело-красном размахе площади перед Зимним его держала за глотку стальная лапа георгиевского казака. Уже была передавлена трахея, отсекая легкие от воздуха, уже в предсмертном хрипе вздымалась, трепетала грудь. Но вековой инстинкт гремел в подкорке: «Терпи, не трепыхайся».

 – Я здесь, Саша.

 – Мне остается уступить Пономареву.

 – Наверное, ты прав. Мой труп будет безопаснее живого Зюсса. Когда придут за мной, я застрелюсь. Ну что ж, мы, иудеи, славно поработали с тобой, моя трагедия в том, что у меня был другой Хозяин. Но это будет скоро и твоя трагедия. Теперь прощай.

Он положил трубку, воздуха все не было. Перед глазами мельтешил рой красной мухоты. Она сгущалась и краснота все явственнее обретала антрацитовый оттенок.

…Когда грянул звонок, рука у Зюсса налитая чугунной тяжестью, сжимавшая пистолет, едва смогла снять трубку.

 – Ты хочешь смыться, а нам оставить все проблемы? Не выйдет. Я думаю, пока полезней живой Зюсс. Запоминай дела. Гордеев в Курдистане пусть готовит базы для нашего оружия. Оно нам пригодиться в тылу у турок. Второе: мы планируем сформировать народный фронт в джунглях Вьетнама: советниками и ракетами – через Камбоджи и Кубу. Параллельно ведется работа с их американской марионеткой Нго-Дин-Дьеном: мы гнем его к необходимости вызвать войска Америки для удержания режима.

– Вот там, когда америкосы увязнут в джунглях, мы и возьмем их за задницу. Нам надо сделать из дяди Сэма ощипанного индюка. На уровне Политбюро ты должен обеспечить и продавить поддержку этих действий.

– И третье: Бараев, Сулейменов в Казахстане, Моргун на Украине, Прохоров, Шугуров под Пензой – это Персоны Нон– Грата для вас. Поставь на уши прессу – пусть трезвонят о них, превозносят и внедряют их технологию без вспашки. За ними – сытость государства. И ты ее обеспечишь поддержкой! Запомнил? Все. К полезности живого Зюсса или его трупа вернемся после этих дел – когда ты обеспечишь снятие Хруща.И с этим– торопись.

– Да, кстати, тот летун с крыши, бейтаровец Качиньский, не числится у Сотникова. Хорошая идея. Пономарев с Бадмаевым соорудят «Летучего голландца» из боевых славян – вне штата при ГРУ. И эти призраки, где каждый будет стоить сотни спецбойцов, станут закрывать все наши проблемы и гасить вас в любой точке Земли. В случае чего они будут мочить вас даже в сортире! Они не подконтрольны никому, кроме меня. Ты все понял?

…Зюсс вышел в сад, через силу волоча ноги. Пошел к беседке с каменным мангалом. Рухнул на скамью. Закрыл остекленевшие глаза. Над ним зависла ночь.

«Зажечь… костер в мангалке…» – возник вялый, дистрофичный рефлекс. Но не нашлось силы подать знак затаившейся в кустах охране.

Сознание, крутившееся бешеной юлой три последних дня, катастрофически теряло инерцию вращения – все мироздание в безмолвии качалось в прецессионном цикле, готовое рухнуть.

– «Кр-р-а-а-щ-щ-с-с!» – надорваный, утробный шип прорвал вечернюю тишь где-то совсем рядом. Зюсс дернулся испуганно, вскочил. Нащупал выключатель за спиной скамейки. Под куполом беседки полыхнул мертвящий, неоновый свет.

В мангале, средь черноты углей маячило бледно – синее страшилище с клювастою башкой. Обгоревший, бесперый ворон качался на ножных будылках. На сизо– пергаментной коже из запекшихся струпьев сочилась сукровица, торчали сизые пеньки вновь отрастающих перьев.

Уродище вытянуло морщинистую шею, разъяло антрацитовые половины клюва, еще раз сипло выцедило из бардовой глотки, набрякший зов о помощи:

– Кр-р-яз-з-з-с-ь!

Зюсс унимал сердцебиение. Вспомнил: три дня назад на раскаленность углей рухнула подстреленная ворона. Беснуясь средь камней, сгорая заживо, крылами выхлестывала она из мангала угли на пол. И выжила! Не сгорела.

Зюсс вязко торжествующе усмехнулся: так это же они, хабиру… ашкенази… сефардим… без перьев, в струпьях… из коих после очередного погрома, настырно, назло Божественному мирозданию вновь лезут отросшие пеньки. И превращаются в воронье оперенье для полетов. То – их тотемная и племенная птица – феникс.

Подобно этой птице, в нем непостижимо резво восстанавливался только что раздавленный, втоптанный в грязь рефлекс сопротивления. Мозг, набирая обороты, включался в вековечную привычную работу: рытье подпольно-политических подкопов, верстка гео-интриг, плетение паучьей сети. Но в самом начале – любой ценой убрать из КГБ Семичастного и заменить Флёкинштейном. Он, который числится Андроповым, и по крови и по духу – наш. Он станет правой рукой и исполнителем всех замыслов, когда надо будет делать наше дело, но быть в тени, лакействовать перед Цукерманом.

«Здесь никаких телодвижений…здесь показательно-полезный холуяж, тянуть свое ярмо покорно и со страстью. Здесь – только так, все остальное смерти подобно. Но… там, в ближайшем Забугорье? В Чехословакии рвется к власти Дубчек… Броз-Титовец, сторонник конвергенции социализма с капитализмом – системы «с челевеческим лицом». Как в Югославии. Использовать Андропова для первого шага: любой ценой протолкнуть Дубчека в Генсеки партии. И подсказать: пусть начинает чистку в ГБ и армии. Потом подкормка Отто Шита... экономист. И Гавела – драматургия и театр.

Политика и экономика, искусство: все станут тянуть к западу, к демократии. Вокруг Дубчека и последних слепится и отяжелеет ядро. Они – знаковые фигуры. Обеспечить свободу прессы. Направить к ним Бжезинского и Сороса, две США – кукушки закукуют про нищету и про казарменно-сталинское мурло социализма. Все довести до пика, до кипения: до демонстраций и забастовок против нарушения прав человека. Такие же процессы раздуть в Венгрии.

На этот бардак выпрут из своих нор сталинисты:Гомулка с Ульбрихтом. К ним примкнет Федя Кастро. Они потребуют от штаба Стран Варшавского Договора заткнуть рты всей антисоветской кодле в СВД. В ответ состряпать договор Дубчека и Чаушеску – об отражении «Агрессии русского медведя», пусть стянут совместные войска к границам чехов. И вот тогда-то уломать бровастого: ввести в Чехословакию наши войска, попробовать столкнуть их. Чем разорвутся связи меж славянами. Попробовать раздуть, вдобавок, гражданскую войну. Соцлагерь, СВД разломится кровавыми шмотками. В итоге когда-нибудь нацелятся американские ракеты на Москву из пригорода Праги. И да поможет в этом Адонай – Элохим.

Что же касается Левинского компромата… чем больше времени пройдет, тем безопасней весь этот гипно-треп… лет через пять, если все будет тихо и мы продержимся, можно ударить этим компроматом всех загонщиков как молотом по лбу: а что так долго вы его не обнародовали?! Состряпавши шантаж-фальшивку, вы извлекали свою выгоду из этой тайны?! Вы действовали заодно с врагами!

…Он вышел из беседки сказал, не поворачивая головы вассально встрепенувшемуся кусту:

– Ворону вылечить. Кормить. И выпустить.