Выбравшись из расхристанного школьного газона и пожав с благодарностью руку директору Григорию Лукичу, зашагал Василий с окраины леса вглубь его – к могучему хребту, вздымавшемуся в километре щетинистой вершиной в небо. Истомно пробуждался в преддверии лета, трепетал в неге бор, втекал в Василия пронзительно – нежным малахитом. Добротно и давно выбита была шнырявшая меж стволами тропинка.

«Идите по ней к горе. Минут через пятнадцать будет их лагерь» – напутствовал немногословный директор. Странно усмехнулся. Было в усмешке затаенное сочувствие: мол, не завидую я тебе.

…Василий уловил белесое движение меж бурых стволов чуть раньше: спешил в подмывающем нетерпении. Замедлил шаги. Выбирая толстые стволы карагача и чинары, буйные перехлесты кустарниковой бузины, шиповника, стал маскироваться, подбираясь к лесу.

Одолев с полсотни метров, выбрал разлапистый, густо проросший куст и угнездился почти в середине его, меж упругих молодых лозин. Раздвинул листву плечами, сломил несколько веточек, изготовив амбразуру для лица. Сквозняком мазнуло в памяти предостережение Орловой: «не прячься и не подглядывай». Отмахнулся и забыл.

Отменно замаскирован под местность был наблюдательный пункт: спортивный лагерь расстилался перед ним как на ладони. А дальше будет видно. Просторная, где-то сто на сто шагов поляна у подножия хребта была жестко истоптана, заполнена молодым и резвым людом. Штук двадцать разновысоких пней торчали из каменно-утрамбованного суглинка, да с десяток мощных, не спиленных чинар подпирали кронами небесную синь. С крон свисали несколько пеньковых канатов. Подвешенный или прибитый к дубу белел кольцевой силомер с кожаной подушкой и делениями по кругу. Рядом висели боксерские перчатки. На окраине поляны набирал силу, свирепо ярясь багровыми языками, костер – видимо недавно запаленный, поскольку цел и не обуглен был еще остов костра из сухих, толстенных коряг.

Неподалеку слюдяной голубизной мерцала обширная бочажина – родник. Из нее сочился ручеек, петляя меж зеленой осокой и лопухами.

Дальняя от Прохорова граница поляны, резво вздымалась, перетекая в крутой склон хребта, поросший молодым дубняком, исполосованный многими тропками.

На самом широком пне сидел взрослый.. Прохоров понял – Аверьян. Строгая чеканность бритого профиля, рельефный торс были даже издали овеяны аурой стержневой центральности. Вокруг этой фигуры, незримо притянутые к ней радиальными нитями, разминалось двенадцать парней в просторных с поясами рубахах и таких же портках серо-белесого окраса. В метре от Аверьяна торчали из высокого пня, впаявшись в него лезвиями, с десяток мечей и секир. К ним прислонились отполированные держаки нескольких молотов, и высоченный, в человеческий рост старинный боевой лук.

Уже через несколько минут, забыв обо всем, затаив дыхание, жадно напитывался Василий странными, нигде еще не виданными телодвижениями. Гибко, как бы склепанные из одних хрящей складывались и беспозвоночно скручивались почти на сто восемьдесят градусов тугие туловища. Прянув на землю, одни вдруг образовывали не то ящерицу, не то крокодила, опираясь на вывернутые руку и ногу, в то время как вторая рука и нога выделывали зигзаги в воздухе.

Другие, вальяжно пританцовывая на руках, болтали босыми ступнями над собой. И вдруг стремительным рывком выпрямлялись, забрасывали тело в стойке на пень и тут же спрыгивали с него – опять таки на руки. Третьи, стоя спина к спине и сцепившись локтями, вздымали друг друга в цирковом маятнике, когда на согнутой спине одного стоял на лопатках вверх ногами второй.

Рывком бросая сцепленное тело напарника, двое заскакали в каких-то диких, перетекавших друг в друга сальто и кувырках.

Еще одни, подпрыгнув разбрасывали ноги в шпагат, накрывая их в полете ладонями, а приземлившись, непостижимо скорым крабьим скоком на корточках неслись по диаметру поляны, перепрыгивая пни.

Остальные, разобрав секиры, мечи и молоты, разойдясь по сторонам, затеяли жонглирование. Убыстряя темп взвихрили вокруг себя жутковато и хищно сверкающую кроговерть из лезвий. Во всем этом буйном хаосе тем не менее просматривался объединяющий все управленческий стержень. Один из самых рослых парней, играл молотом рядом с Аверьяном. Тяжелый снаряд поблескивал отполированной рукояткой, выпрыгивал из-за спины атлета, взлетал над головой, вращался там параллельно земле, ухал вниз, проныривая меж расставленных ног, снова заскакивал, вращаясь вокруг оси за спину.

Время от времени Аверьян, судя по развороту головы и артикуляции ронял этому парню нечто короткое и жесткое. Не прекращая работы с молотом, он тотчас озвучивал команды для всех, меняя темп, ритм и структуру упражнений.

«Женька!» – с мягкой, толкнувшейся в сердце волной приязни, догадался Прохоров.

«Мать честная! Во бугай… Ему же только семнадцать!» Зачарованный виртуозно играющей, и какой-то первобытно-дикой грацией парня, Прохоров почти растворился в нирване фееричного зрелища, любуясь приемами. И вдруг Женька бросив на землю молот, негромко и хлестко вытолкнул из себя шипящий звук, будто всполошено ударила крылами вспугнутая птица.

В то же мгновение с лязгом и грохотом грянули на землю мечи и секиры у Аверьяновой команды. Все разом развернулся к кусту. Сгрудилась на поляне двуногая, предстартово застывшая стая.

От нее отделились трое и не торопкой трусцой затрусили к Прохорову.

«Вот так! Влип!» – всей кожей, холодеющей спиной впитал Василий цепкий и агрессивный азарт прущий из надвигающейся троицы – говорила же, предупреждала Анна Ивановна: не прячься и не шпионь. Ай, как стыдно. Ну что теперь, мастер хренов, отбиваться от пацанов кулаками?» И в самый разгар постыдного и растерянного этого трепыхания, вдруг выхлестнулась позади волчьей троицы команда-приказ:

– Стас, назад!

Трое застопорили: их завернул Евгений. Он же, суховато и зычно позвал:

 – Василь Никитыч, вылезайте. Прошу сюда.

Раздвигая лозины выбрался Василий из конфузного своего укрытия. «Женька узнал откуда?! Какая сорока оповестила?», отряхивая на ходу штаны, пошел к застывшей компании. Шагов за пять до тренера развел руками:

– Аверьян Станиславович, ради Бога простите. Седина в голову, бес в ребро: затеял прятки, хотя Орлова и предостерегала. Хотел сразу, легально спросить разрешение на присутствие, да как увидел фортеля парней ваших – дух захватило. Остолбенел, ну и …. Застукан теперь. Виляю хвостом.

– Ож-фро-ож-шал-вать… – хрипловатым шипом, помедлив отозвался Аверьян.

– Добро пожаловать, – перевел Евгений. – Аверьян Станиславович знает о вас, я предупредил.

– А ты откуда узнал? – повторно омыло изумление Прохорова. – Я ж часа три назад приехал.

– У нас с мамой своя почта, – ушел от вопроса Евген.

– Василий Никитич, вы сколько в своей засаде высидели?

– Ну… минут десять, а что?

Команда разворачивалась к Стасу. Тот самый, ринувшийся к нему во главе тройки, на глазах увядал.

– Стас, как это понимать? – спросил Евгений. – Десять минут мертвой зоны для всех. Что, подкорка сдохла?

– Жонглеж… отвлек.

– Раньше жонглеж не мешал, – сухо отмел причину Евгений, – я тебя предупреждал: халтуришь. За месяц два занятия психокинеза профукал.

– Вж-з-ля… неиел…ах-хре-сс-сьи, – третейски примирительно вдруг выдал порцию шипа Аверьян.

– Жень, о чем это он, переведи – с жадным любопытством впитывал в себя роскошную новизну происходящего Прохоров.

– Ваш взгляд не имел агрессивной наступательной энергетики,и потому Стас не сразу уловил его, – вполголоса пояснил Евген. – Ну, здорово, что ль, дядь Вась.

Они обнялись.

– Какой я тебе дядя… Лет десять представлял эту встречу, рисовал в картинках и вот свиделись, здравствуй, братец, здравствуй дорогой.

 – Ну и здоровяк из тебя образовался, – уважительно тиснул литой торс Евгения Василий, – то-то Анна Ивановна меня в шибздики затолкала по сравнению с тобой, говорит, я почти как Женька. Смиренно признаю – почти. Дай-ка я честь по чести Аверьяну Станиславичу представлюсь.

Он подошел к тренеру.

– Позвольте представиться, Аверьян Станиславович: Василий Прохоров, аспирант сельхоз академии, младший научный сотрудник НИИ, тренер по боксу. То, что я увидел здесь – вызывает массу вопросов. Но вопросы сейчас полагаю неуместны. Поэтому прошу прощения за прерванное занятие. Разрешите присутствовать на всей тренировке. Естественно, все что увижу, останется между нами.

Аверьян, мягко и цепко стиснув его руку, поднимал голову.Не разжимая ладоней, вошел взглядом куда-то в переносицу и размягченное дружелюбием «я» Прохорова, его подсознательное «эго» стало обволакиваться чужой властной волей.

Прохоров выплывал из краткосрочной, туманной пелены, судорожно перевел дыхание: он не ожидал этого вторжения и не успел подготовиться к нему.

– Эщ-що аз– обро– ош-ша-ло-вать, – произнес Аверьян и Прохоров, поймав боковым взором движения Евгения к нему для перевода, отрицательно качнул головой. Теперь он понимал все, что говорил Аверьян. Гортанный шип, вытекающий из его горла теперь резко и отчетливо трансформировался в мозгу Василия понятной сутью:

– Еще раз добро пожаловать. У меня нет от тебя секретов. Ты тоже воин – на тебе печать Перуна. Но твои бои в жизни будут труднее и важнее наших. Садись и смотри. Евген, продолжим.

– Полную программу, как всегда? – как то неуверенно переспросил Женька, глядя на Прохорова.

– Ему можно все, – подтвердил Аверьян.

Все двенадцать учеников Аверьяна обнаженные по пояс, переобувшись в диковинные, сшитые на заказ кеды с шипами, выстроились у подножия хребта. Ладони у каждого прикрывала широкая кожаная полоса, в один конец которой был продет средний палец, второй конец был завязан на кисти. Аверьян сел на ближайший пень со свистком во рту и секундомером.

Щелкнул пальцами. Команда присела, подобралась. Свисток коротко, пронзительно чиркнул и тут же хрустнула кнопка секундомера.

Шесть полуголых тел, выброшенных словно из катапульты, ринулись вверх по вздыбившейся, поросшей молодым дубняком крутизне коридора, окаймленного белыми шнурами с двух сторон.

Рассыпавшись в коридоре, хватаясь за стволы, взрывая землю шипами, ватага непостижимо быстро удалялась ввысь. Заворожено вбирая яростную панораму одоления подъема, Прохоров едва успевал фиксировать в память невиданные еще способы передвижения.

Одни, толкнувшись шипами о корневище дубка в распластанном двух-трехметровом прыжке доставали руками до вышерастущего дерева. Цепляясь за него, рывком забрасывали тело за ствол упирались в него шипами и снова пружинисто бросали туловище ввысь, подминая высоту под себя.

Другие, кабаньими скачками на четвереньках одолевали высоту по иному: толчок двумя ногами о землю, полет, приземление на две руки, во время коего шипастые ступни подтягивались под грудь, и снова толчок ногами о склон с крутизною порой в пятьдесят градусов. Третьи чередовали первое и второе.

Спустя три минуты почти вся яростно-звериная гонка достигла финишной черты на высоте, отмеченной голубизной флажков.

Тридцать секунд запаленного отдыха, нещадно прервал свисток Аверьяна. И теперь уж две полуголые лавины ринулись по склону: верхняя – вниз, нижняя – навстречу.

Сердце Прохорова ухнуло и болезненно оборвалось. Летящие на встречу друг другу человечьи лавины перехлестнулись в дикой мешанине где-то на половине склона, Василий закрыл глаза. Отчетливо представилась неизбежность происходящего: в тесноте коридора, среди стволов, на этой бешено-немыслимой скорости влетают друг в друга или в стволы мальчишечьи тела. Вдребезги ломаются кости, выворачиваются суставы.

Спустя несколько секунд его опахнуло потным сквозняком, настоянном на свистящем шелесте запаленного дыхания. Он открыл глаза: на старте у подножия стояли невредимые шестеро. Истекала минута отпущенного им отдыха, и лаково-блестевшие мокрые тела стали пригибаться к земле для нового старта. Свисток Аверьяна бросил их вверх, одновременно сорвав с верхнего финиша остальных – для спуска.

На этот раз Прохоров переломил себя, все же заставил досмотреть момент столкновения, и увидел совершенно нереальную картину: когда до соприкосновения верхних с нижними оставалось два-три метра, верхний толкнувшись о землю взмывал над склоном в длинном полете с вытянутыми вперед рукам – как в нырке в бассейн. Но каждого поджидала внизу не упругая гладь воды, а нещадная твердь утрамбованной земли с торчащими из нее стволами.

Нижние, поднырнув под прыжок продолжали неистовый рывок к финишу. Летящие после пяти-шести метрового полета над склоном, натыкались руками на дерево. Со стонущим хрустом, упруго прогибались дубки от могучего тычка, пружинили, гася инерцию полета. С хлестом совершив оборот в сто восемьдесят градусов вокруг ствола верхние спрыгивали на склон и продолжали срыв к подножию хребта. Те из спускавшихся, на чьем пути не оказывалось дерева, подгибали под живот ноги, выбрасывали их вперед, рухнув на шипованные стопы с трех-четырех метровой высоты, переводили приземление в кувырок.

Шесть раз бросал Аверьян воинство свое на трехминутный горный штурм. И Прохоров с какой-то вконец истрепанной за это время психикой уже бесстрастно и вяло сопоставлял увиденное с обычной спортивной своей практикой: шесть раундов высшего чемпионского боя. Каждый из нынешних «раундов» высасывал из участников в пять-шесть раз больше энергии, чем в боксе. Вершилась совершенно немыслимая, нечеловеческая нагрузка на молодой организм.

Он встал, подошел к только что спустившемуся Чукалину, взял его руку, пощупал пульс.

Сердце заметно осунувшегося парня билось с частотой за двести ударов. В человеческой породе не было, не могло быть такого пульса. Но он реальной крупнокалиберной пулеметной очередью бил в пальцы Василия.

– Ну как ты?

– Нормально, – разлепил пересохшие губы побратим, обычный тренаж на выносливость.

После нескольких глотков воды начался второй этап занятий.

Аверьяновцы разбились на пары, встали друг против друга. Евгений присел рядом с Аверьяном. На глазах у Прохорова стало разворачиваться, наращивая темп, древнее, как мир, ристалище боевой тренировки, подхлестываемое неслыханными доселе командами Евгения. И первая из них была:

– Свиля! – Запустившая в действие петлеобразные со скрученной траекторией уходы бойцов от прямых ударов. Поочередно, гибко огибали кулак противника чужие головы, плечи, торсы. Как в замедленной съемке протекало перед Прохоровым змееподобное скольжение тел. Все они заканчивались заходом за спину нападавшего, с последующими тремя-четыремя замедленными ударами в незащищенные, жизненно важные центры организма: печень, почки, шею. Свилю сменило нападени.Одна за другой протыкали поляну команды Евгения:

– Подсад пластом!

– Отрыв!

– Скрут!

– Ванька-встанька!

– Росток!

– Кнут!

После чего задавался ритм упражнениям: «тепер», «тевто», «тетри» Команды свили усложнялись в сцеплениях.

– Кнут и скрут с отрывом! Подсад пластом!

– Росток, скрут с подсадом!

Таранные удары и уходы от них сплетались в гибкие, кнутообразные многоходовки, свивавшиеся между собой.

– Тевто! – подхлестнул командой Евген и Прохоров увидел: продолжение каскада резко взвинтило скорость – предельной для себя определил он, ибо молниеносные рывки голов и плеч, корпуса стали ускользать от сознания, пытавшегося впечатать в тренерскую память хронику боя. Между тем, защитные приемы «свили» сменились отработкой самих ударов. Одна за другой взрывались атакующие команды, которые меняли структуру движений:

– Косая распалина!

– Засечный стык!

– Кий!

– Рубильня!

– Мзень!

– Затрещина!

– Голубец!

– Буздыган!

С чудовищной скоростью пронизывали расстояние меж бойцами кулаки, локти, летящие в резаном ударе ладони, большинство из которых пытались настичь противостоящую плоть в неестественно-диких скрутах тела, в подсадах и приседаниях. Подножный, стелящейся нырок с последующим таранным ударом локтя в пах в промежность сменила «третура», в первом этапе коей «мерцание» атаковалась и нейтрализовывалась рука противника, а предплечье перекрывало траекторию его свободной руки. Одновременно следовал криво-таранный «буздыган» в голову, а другая, свободная после удара рука нападавшего вставала в позицию «Греко-римской» защиты, автоматически выдвигаясь в исходное положение для нового «мерцания», закольцовывая тем самым трехчастный цикл «третуры».

– Те три!» – переключил скорость сражающихся Чукалин и движения их смазавшись в свистящую неуловимость, окончательно ушли из под контроля Василия. С каким-то тупым безнадежным изумлением лишь изредка он осмысливал происходящее: в одну секунду бойцы успевали нанести пять-шесть ударов. Кульбиты, нырки и направления атак не поддавались фиксации. Время от времени сгустившеюся панораму свирепой драки средь грозно торчащих пней прорезал тупой хряск: кулак одного из бойцов доставал– таки плоть не успевшего увернуться и тот шмякался на землю навзничь, уже в падении группируясь для своей контратаки или увертки, ибо с азартной яростью летел в броске к нему обидчик – добивать!

Здесь,оказывается били и лежачих и делали это с особым смаком!

Это запредельное бешенство агрессивной техники продолжалось несколько минут, когда нечто фырчащее прорезала воздух: «Фр-рр-рр-с-сь!» – будто спорхнул тетерев с губ Евгена в зеленую кружавность чинар, разом оборвав стычки. Наклоняясь к Аверьяну стал транслировать его разбор бойцам Чукалин, протыкая адресными замечаниями кузнечный шелест легких – мехов, запаленно раздувавшихся в драчунах.

– Гена, у «скола» во втором темпе вместо круговой амплитуды от плеча, – примитивный прямой тык.

– Тимоха, в «подплужном стыке» дважды мазал, не доставал. Причина: не натащил Генку на себя.

– Вадим, лепишь «затрещину» от фонаря, без первой фазы. Первая фаза: тычок левой в чужой бицепс – нейтрализация атаки. Вторая фаза: хлест снаружи – внутрь правой строго по горизонтали.

– Коля, «распалина» в третьем темпе сдохла. Ты работал крюком над головой почти без бокового кивка торсом. При кивке удар сильнее.

«Они все фиксировали!» – изумленно осознал Прохоров, – как можно различать, запоминать, раскладывать движения на сочленения при этом «третьем темпе»?!

Они работают практически без пауз, практически без отдыха, уже пятнадцать минут пульс у всех за двести… у детей… им всем по шестнадцать – семнадцать… доползет слушок обо всем этом до чиновных ушей – Аверьяна ведь сжуют с хрустом в минпросовских челюстях и выплюнут без права приближаться к тренерству до гроба.

Между тем истекала вторая минута отдыха. И шипящая агония воздухогонки бойцов на глазах умиротворенно опадала: непостижимо быстро приходило в норму дыхание у этих кентавров, только что перенесших боевой катарсис.

Перед Василием были боевые машины, скрученные из мускулов.