1

Небо не было синим — оно было тёмно-серым, как чугун, и таким же тяжёлым. Кроны деревьев не были зелёными — они были чёрными, как будто кто-то искусно вырезал их из серого фона, открыв прячущуюся за ним пустоту. Кровь должна была оказаться не красной, а чёрной, как дёготь. В ночь полнолуния весь мир казался оборотню чёрно-белым, и только Луна, похожая на огромную сияющую жемчужину, была такой же, как и во все другие ночи.

Кривой Коготь мог бы бежать гораздо медленнее, но у него было такое хорошее настроение, что он нёсся, не чувствуя усталости. Разве есть что-то, сравнимое с полнолунием, с силой и скоростью, на которые способен лишь оборотень? Пятна света и тени прыгали и плясали у него перед глазами, кровь стучала в висках и сердце билось так быстро, что, казалось, сам его учащённый стук подгоняет оборотня: «Быстрей! Быстрей! Быстрей!»

Его большие острые уши, отогнутые назад, улавливали малейший звук, и он с удовольствием отмечал, как бесшумно движется — ни одна веточка не хрустела под лапами, и только слышались мягкие тяжёлые удары подошв о землю, шум воздуха в моменты длинных прыжков и лёгкий стук кусочков дёрна, вырываемых из земли когтями. Он-то это слышит, но вот человек — нет. Они вообще ничего не слышат, пока не зарычишь им в самое ухо.

Его жёлтые глаза были сощурены и смотрели вперёд. В обличье волка он не мог видеть то, что находилось под его носом, но зато прекрасно видел то, что находилось справа и слева. Он вырвался на высокий берег лесного озера, и левый глаз уловил его отражение в сером и ровном, как и небо, зеркале воды — отражение бежало с такой же скоростью, как и он, большое тело с горбатой, как у гиены, спиной было вытянуто в струнку, длинные передние лапы с силой вонзались в землю, более короткие задние с силой отталкивались от неё. Будь он человеком, он бы хохотал во весь голос — так ему было радостно от влажного воздуха, запаха озёрных глубин и сохнущей листвы… и запаха человека.

Как стрела, он ворвался в лес, совершенно тихий — птицы улетели из гнёзд, а звери покинули норы и тропы ещё со вчерашнего дня, когда он, ещё будучи в облике человека, пришёл сюда. И эта тишина отзывалась в нём беззвучным воинственным кличем: «Быстрей! Быстрей! Быстрей!»

Человек двигался ему навстречу — двигался медленно, шагом, но всё же приближался. «Он уже близко, — думал Кривой Коготь, отталкиваясь лапами от скользкого, росистого ствола поваленного дерева. — Дурак. Впрочем, чего ещё от них ждать? Ведь у них нет чутья. Ему ещё повезло, что сегодня ночью я не хочу его убивать. Быстрей! Ещё быстрей!»

Ещё один бесшумный прыжок — и он затаился за кустом можжевельника. Пара шагов в сторону — вот человек, стоит на коленях в траве возле куста бузины, шарит руками по траве — что бы он там ни потерял, ему это не поможет. Сейчас или никогда — второго шанса может и не быть, полнолуние снова настанет лишь через месяц, а после пятнадцати лет ждать ещё четыре недели он был не намерен. Кривой Коготь улыбнулся — да, волчьей пастью он тоже умел улыбаться — а потом тихо зарычал.

Человек поднимает голову. Лицо его испуганное и бледное, такое же белое, как и луна. Он далеко не сразу замечает Кривого Когтя — проходит несколько секунд, несколько очень длинных секунд, которых оборотню хватило бы, чтоб разорвать мальчишке горло, прежде чем его светлые глаза останавливаются на звере и распахиваются от ужаса так, что ресницы касаются кожи вокруг век.

Он не кричит. Просто вскакивает на ноги и бросается наутёк. Но он не может бежать быстро — он не оборотень. Пока что.

Один прыжок — и лапы Кривого Когтя касаются того участка земли, трава на котором ещё не расправилась после колен человека. Желудок вздрагивает, предвкушая солёную вкусную кровь. Первая капелька вязкой слюны срывается с чёрных губ и падает на землю.

Наконец-то.

 

2

Когда приходило время взимать плату за проживание, Лантадик Нерел почти всегда отправлял за этим своего сына Тальнара. Причин тому было несколько: во-первых, с возрастом старые раны усугубились прогрессирующим артритом, и Лантадику было уже не так легко преодолевать дальние расстояния — а для того, чтобы дойти до его старого дома, требовалось не менее, чем полдня. Во-вторых, с тем домом были связаны тяжкие воспоминания, до сих пор заставлявшие его кричать от ярости во сне и часто погружавшие его в мрачное настроение. В-третьих, он был уверен в том, что его сын — мягкотелый бездельник, которого необходимо чем-то занять. Последнее, впрочем, не мешало ему покупать себе папиросы и пиво на деньги, которые Тальнар зарабатывал, давая уроки танцев.

Ранним утром августовского полнолуния Тальнар спустился со второго этажа уютного, хоть и не слишком чистого, дома в городе Станситри, который они с отцом занимали уже больше десяти лет. К тому времени Лантадик уже ушёл по каким-то своим делам — как был уверен Тальнар, он снова бродит по улицам, грызя папиросу, или сидит в каком-нибудь кабаке, который работает с раннего утра, с каждым глотком пива всё глубже погружаясь в свои горькие и злые мысли, или выбивает ненужные ему фоторамки и игрушки в тире. Однако Лантадик не мог уйти, не поручив своему сыну какое-нибудь дело — вот и сейчас Тальнар обнаружил в комнате, служившей и гостиной, и столовой, на столе, служившем и для еды, и для смазки оружия, записку от отца. В ней он напоминал Тальнару, что сегодня расчётный день, а значит, нужно сходить в их старый дом.

Тальнар убрал записку в карман. О том, что сегодня ему снова нужно будет прийти на окраину деревни Хорсин, где стоял дом егеря, он знал не хуже отца. За последние четыре года, с тех пор как в пустующей хибаре появились жильцы, он ходил туда несколько раз в год, а с тех пор, как отец решил окончательно сложить с себя и эту обязанность, — каждый месяц. Накидывая лёгкую летнюю куртку в прихожей, Тальнар улыбался — этот поход за деньгами наверняка станет последним. В конце августа он уедет в Риндар, где его уже приняли в университет, и вряд ли когда-то ещё увидит этот старый дом, в котором жил его отец, будучи егерем, и в котором умерла его мать.

За пятнадцать лет, которые прошли с ночи её убийства, Лантадик больше не женился, хотя не одна женщина хотела бы стать хозяйкой в его доме и новой матерью для Тальнара. Последнее понять можно было легко: такого ласкового, тихого, хорошенького и скромного малыша было поискать. Никогда не грубит старшим, не лезет в грязь, не рвёт брючки на коленках, не дерётся и не дразнит девочек. Чудный ребёнок, вот только Лантадик так не считал. Спору нет, он любил сына, но всё же его удивлял и раздражал спокойный, даже вялый характер мальчика. Лантадик рассчитывал на то, что сын станет его помощником и преемником, но вот беда, Тальнар никакого интереса к егерскому делу не испытывал. Он умел стрелять и неплохо ориентировался в лесу, но куда больше ему нравилось сидеть тихонько в уголке с книгой или уходить гулять в одиночестве, подальше от компаний шумных мальчишек, которые его недолюбливали и частенько поддразнивали, а иногда и старались поколотить. Те времена уже давно миновали, но неприязнь отца никуда не делась, и именно это, а не жажда развлечений и шика столичной жизни, подтолкнуло Тальнара к отъезду из города.

Чаще всего их разногласия происходили из-за работы Тальнара. Молодой человек с детства ходил в танцевальную школу в Станситри. Собственно, гордое название «школа» это заведение получило непонятно отчего: скорее это был просто кружок. Его создатель, пожилой танцор по фамилии Иврен, брал за уроки очень маленькую плату, зато уж работал с отдачей: найдя талантливых мальчиков и девочек, не давал им никаких поблажек. Тальнар был единственным мальчиком в младшей группе этого кружка, и если кто-нибудь другой на месте Иврена не напрягал бы единственного кавалера, этот тренировал Тальнара до изнеможения. К семнадцати годам Тальнар научился танцевать так хорошо, что даже выступал на редких праздниках. Отцу это очень не нравилось. Танцы казались ему потерей времени, занятием, недостойным мужчины. Тальнар же в ответ на все отцовские нападки предпочитал отмалчиваться. Когда Иврен неожиданно умер, и все его ученики остались без наставника, Тальнару пришла в голову идея самому попробовать себя на учительском поприще, и однажды он пришёл в маленькую деревню Хорсин недалеко от Станситри. Там он попросил у старосты деревни три раза в неделю арендовать помещение школьного спортзала для занятий танцами, обещая отдавать треть полученных за уроки денег. Прикинув выгоду, староста согласился, и Тальнар в тот же день вывесил возле входа в школу сделанное своими руками объявление о том, что в школе открывается танцевальный кружок.

Когда в назначенный для первого занятия день он пришёл в Хорсин, то увидел у дверей спортзала двадцать взволнованных девочек от десяти до пятнадцати лет, и ни одного мальчишки. Тальнара это не обескуражило, он невозмутимо открыл двери и пригласил девочек внутрь.

Прежде всего он назначил дни и часы новых занятий, потом обговорил оплату — за один урок он назначил цену в два нома. За эти деньги можно было купить разве что пару пирожков в школьном буфете, так что новых учениц Тальнар вовсе не обирал. Тем более что деревня была не особенно бедной.

Дело быстро пошло на лад. Три раза в неделю, покончив с занятиями в школе, Тальнар бежал в Хорсин. Со временем познакомившиеся с ним крестьяне стали подвозить его на телегах. Поначалу у девочек мало что получалось, но мало-помалу танцевать они учились. Их спинки выпрямились, движения стали плавными и грациозными. Глядя на них, на занятия стали подтягиваться и другие девушки, а за ними пошли и парни. Деньги потекли к Тальнару рекой, и, хотя треть приходилось-таки отдавать в уплату за аренду спортзала, благосостояние семьи Нерелов, давно дышащее на ладан, немного возросло. Это признавал даже Лантадик, презиравший увлечение сына. Но не деньги были главным, ради чего Тальнар работал — ему просто нравилось учительствовать.

В мае из-за того, что он готовился к экзаменам, Тальнар прекратил занятия. Но летом он их опять возобновил: он намеревался уехать в Риндар, столицу, и поступать там в университет, а для жизни в таком большом городе требовались деньги, которых у Лантадика было очень мало. Тогда он ещё не знал, что никогда не увидит ни столицы, ни университета.

Улицы Станситри ещё были пусты, и Тальнар не встретил никого из знакомых. Вскоре он вышел за пределы городка, прошёл мимо ям и терриконов старых шахт, закрытых много лет назад, немного прошёл по шоссе, ведущему на юг, а затем углубился в лес.

Август ещё только перевалил за середину, и в лесу стояла замечательная погода — не было ни чрезмерного жара, ни пронизывающего осеннего холода. Солнце не палило, а мягко светило с небес, и воздух был чистым и прозрачным. Тальнар шёл по тропе, сняв куртку и закинув её на плечо, наслаждаясь тёплым безветренным днём, а на лице его сияла беспечная мечтательная улыбка. Ему было восемнадцать лет, и он был фантастически хорош собой — среднего роста, тонкий, гибкий, как молодое деревце, с блестящими пепельно-русыми волосами, мягкими волнами падавшими на уши и шею, с матовой светлой кожей и серыми, как пасмурное небо, глазами. В его прекрасной внешности не было ни одной резкой или грубой черты. Неудивительно, что у него было немало поклонниц, что временами его смущало, но в общем ему дела до них не было.

Егерский дом стоял в лесу неподалёку от Хорсина — точнее, Хорсин находился теперь рядом с ним. Пятнадцать лет назад деревенька была довольно мелкой, и от неё до егерского дома нужно было идти не меньше часа. Теперь же деревня разрослась, и путь от окраины Хорсина до порога сторожки занимал не больше десяти-пятнадцати минут. Это было удобно для тех, кому Лантадик Нерел сдал дом четыре года назад. Но дорога до Станситри была куда длиннее. Тальнар вышел из городка около десяти часов утра, а добрался до цели только в два часа дня — правда, шагал он не торопясь и пару раз присел отдохнуть минут на тридцать.

На подходе к дому он вдруг услышал выстрел. Тальнар замер. Не может быть, чтобы кто-то охотился так близко от деревни! Оглядываясь по сторонам, он свернул со своей дороги на тропу, которая вела из Хорсина и проходила рядом с поляной перед егерским домом. Не успел он сделать нескольких шагов, как выстрел повторился.

— Отлично, Веглао! — крикнул молодой мужской голос. — Уже лучше.

— Ничего не лучше, — ответил сердитый девчоночий голос. Тальнар улыбнулся и решительно направился к дому. Через несколько шагов он уже выглядывал из-за высоких деревьев, колоннадой окружающих небольшую поляну, в глубине которой стоял тёмный от сырости деревянный дом с высоким крыльцом, маленькими окнами и замшелой крышей. К одному из деревьев на противоположной от Тальнара стороне был прикреплён листок бумаги с нарисованной на нём мишенью. Тальнар вышел из-за деревьев, и двое стрелявших одновременно обернулись на шум его шагов.

Это были высокий красивый парень с тёмными волосами и худенькая девочка-подросток, очень на него похожая. Девочка, стрелявшая по мишени из положения лёжа, при виде Тальнара поспешно, не глядя на него, вскочила на ноги и принялась отряхивать листья с брюк.

— Ах, это ты, Тальнар, — сказал парень, кивнув ему. — Привет.

— Привет, Ригтирн, — ответил Тальнар. Ригтирн был красивым, статным юношей двадцати двух лет, сильным и стройным, с яркими зелёными глазами и тёмно-русыми волосами. Для любой девушки он мог стать отличным женихом, вот только не каждая захочет себе в мужья меланхоличного и мрачного парня, на лице у которого никогда не появляется улыбка. Стройная тёмно-русая девочка, стоявшая рядом с Ригтирном, была его младшей сестрой Веглао, тоже ходившей в танцевальный кружок. Тальнар припомнил, что она была одной из самых старательных его учениц.

— Здравствуй, Веглао, — приветливо сказал он.

— Здравствуй, — проговорила она, покраснев, и, покосившись на пистолет, который держала в руке, быстро убрала его за спину. С самого первого дня — а она была в числе пришедших на первое занятие — Веглао почему-то ужасно стеснялась Тальнара, и заливалась краской всякий раз, когда он хвалил её или делал ей замечание.

— А мы тут пострелять вышли, — сказал Ригтирн, кивая на ствол дерева с прилепленной на них бумажной мишенью.

— О, — проговорил Тальнар, — понятно.

Веглао подняла на него свои внимательные тоскующие глаза. Они у неё не отливали такой нежной зеленью, как у брата, их цвет балансировал между зелёным и серым. Тальнар посмотрел на неё, и она поспешно отвернулась.

— А у нас будут уроки в этом году? — выпалила она, не глядя на него, и тут же залилась краской — сообразила, какой это глупый вопрос. Тальнар помимо воли дёрнул уголком рта:

— Жаль со всеми вами расставаться. Но уроков не будет, мне придётся уехать. Ригтирн, я пришёл, чтобы…

— Ах, да, — кивнул Ригтирн и обратился к сестре: — Я сейчас приду, Веглао. Не подстрели никого, — добавил он с улыбкой и направился к дому. Тальнар остался ждать его, заложив руки за спину и слегка покачиваясь на носках. Благодаря долгим занятиям танцами каждое его движение и любая, даже небрежная, поза были само изящество. Веглао не могла оторвать от него глаз.

— Жаль, что ты уезжаешь, Тальнар, — проговорила она наконец, ловя его взгляд. Тальнар скосил на неё глаза:

— Почему жаль? Я ведь не навсегда, — беспечно сказал он, в душе уверенный, что больше никогда не вернётся в Станситри и Хорсин. Веглао тоже была в этом уверена — она понимала умом, что такому блестящему и утончённому юноше, каким казался ей Тальнар, нечего делать в бедной и скучной провинции, но её сердце понимать этого никак не желало.

— Ты и в самом деле хочешь уехать? — спросила она, глядя на носок своей туфельки, которым ковыряла землю. — Ведь Риндар — это ужас как далеко… Ты не будешь скучать по Хорсину?

«Скучать по мне», хотела она сказать, но ей хватило ума промолчать. Тальнар снова посмотрел на неё — сверху вниз, но без всякой снисходительности.

— Даже если бы и не хотел, остаться я уже не могу, — дружелюбно ответил он. — Меня приняли в университет. А вот и Ригтирн.

Ригтирн соскочил с крыльца и быстро подошёл к Тальнару.

— Вот, — сказал он, протягивая ему зажатые в ладони банкноты. — Это за август. Двадцать восемь ном, как и договаривались.

— Как и договаривались, — повторил Тальнар, кивая и забирая деньги. Он поспешно убрал их в карман, как будто ему было неприятно на них смотреть.

— Почему ты всегда приходишь за платой в середине месяца, а не первого или последнего числа? — поинтересовался Ригтирн. — Хотел узнать, прежде чем уедешь.

Тальнар кривовато улыбнулся, как человек, которому не очень-то нравится то, о чём он хочет сказать:

— Потому что первого отцу выплачивают пенсию. Он не хочет получать и её, и деньги за квартиру разом.

«Потому что иначе он их сразу пропьёт», — с горечью добавил он про себя. И, как всегда при подобных мыслях, он ощутил укол стыда и тревоги: правильно ли он поступает, отправляясь в университет? Не будет ли предательством оставить отца, который его вырастил в одиночку, наедине с бутылкой и мрачными воспоминаниями?

— … тебе в Риндаре, — донёсся до него голос Ригтирна. Тальнар встрепенулся и посмотрел на него несколько затуманенными глазами:

— Что, что ты сказал? Я не услышал, прости.

Тёмные брови Ригтирна слегка приподнялись.

— Я сказал, удачи тебе в Риндаре, — отчётливо повторил он. — Ты ведь уже скоро уедешь отсюда?

«Уедет отсюда. Уже скоро», — в отчаянии повторила про себя Веглао, глядя на простреленную в двух местах мишень и не видя её.

— Да. Через неделю, наверное. Билеты пока что не купил.

«Только через неделю! Может, он ещё сюда зайдёт… хотя ему незачем», — Веглао переступила с ноги на ногу, её тонкие пальцы теребили подол рубашки, как было всегда, когда она волновалась.

— Может, зайдёшь к нам чаю попить? — спросил Ригтирн таким безразличным голосом, что сразу становилось ясно — он не хочет видеть Тальнара своим гостем. Веглао мучительно покраснела — ну почему её брат ничего не понимает!

— Нет, спасибо, — помотал головой Тальнар, отлично знавший, как Ригтирн к нему относится. — Я лучше пойду домой. До свидания, всего вам хорошего!

Улыбнувшись, он быстро взглянул на Ригтирна, потом на Веглао. Затем помахал им рукой и легко зашагал в лес.

Брат и сестра некоторое время стояли, молча глядя ему вслед.

— Думаю, в следующий раз надо будет ждать старика Нерела, — проговорил Ригтирн голосом, в котором не было ни грамма приветливости. — Что с тобой, Веглао? — на этот раз в его голосе прозвучала неподдельная нежность. — У тебя что-то болит?

— Нет, — ответила Веглао, хотя её сердце разрывалось от боли. Она была уверена, что больше никогда не увидит Тальнара.

К тому времени Тальнар уже забыл о ней. Он свернул на тропу, ведущую к Станситри, и зашагал по ней, мурлыкая популярную песню «Корабль-призрак».

Он прошёл около половины пути, когда до него донёсся тихий шум. Тальнар остановился. Шум доносился из зарослей неподалёку от тропы — там была молодая поросль клёнов, чьи узорные листья скрывали, как показалось юноше, чью-то высокую фигуру. Вздрогнув, Тальнар шагнул вперёд и громко спросил:

— Кто здесь?

Ответа не последовало. Молодой человек сделал ещё один шаг и выдохнул: за человеческую фигуру он принял высокий тёмный пень. Вот и всё, бояться нечего. Задумавшись, легко спутать человеческие шаги с постукиванием наполовину отломанной ветки или каким-нибудь другим лесным шумом.

Тальнар развернулся и сделал шаг по направлению к Станситри, как вдруг его с силой ударили в спину, почти сбив с ног. Одновременно с этим что-то тёмное и плотное прижалось к его лицу, лишив его зрения. Тальнар вскрикнул и рванулся прочь, но его тут же повалили на землю.

— Отпустите! Кто вы? — сдавленно крикнул молодой человек, пытаясь сорвать с лица то, что его закрывало — это была какая-то грубая ткань вроде мешковины. Но в ту же секунду тот, кто сбил его с ног, схватил его за горло и безжалостно сдавил. Царапая и колотя невидимого противника, юноша снова попытался закричать, но из его рта вырвался только тихий хрип. В ужасе Тальнар отчаянно забился, и рука незнакомца сжала его шею сильнее. В следующую секунду темнота, окружавшая Тальнара, стала совсем непроглядной, и больше он ничего не помнил.

 

3

Тальнар очнулся в темноте. Если бы не сильный лунный свет, он бы вообще ничего не видел, а так он ясно различал над своей головой посеребренные кроны деревьев и клочок звёздного неба между ними. Он всё ещё был слегка ошеломлён и чувствовал себя так, как будто его разбудили посреди ночи, но буквально через несколько секунд резко вскочил на ноги — он находился в незнакомом месте.

Тропа, по которой он недавно шёл, исчезла. Тёмные старые деревья обступили его со всех сторон. Их подножий не было видно из-за густых папоротников и других лесных растений. Тальнар растерянно огляделся по сторонам. Много раз он ходил по этому лесу, думал, что знает его, но никогда ещё не чувствовал себя таким беспомощным. Лес, который раньше казался ему таким приветливым и красивым, сейчас внушал ему неприятный, сосущий страх. Невольно вспомнились истории про оборотней, но Тальнар быстро отогнал эти мысли — никаких оборотней здесь больше не осталось, их перебили или прогнали, ещё когда он был ребёнком. Он почувствовал, как на его лбу проступает влага, и вытер его рукавом. Что делать? Пытаться найти дорогу домой посреди ночи — безумие, но оставаться здесь нельзя. Он не сомневался в том, что его притащил сюда тот, кто напал на него днём, и то, что пока этот неизвестный не пришёл, чистая случайность. Дожидаться этого Тальнар не собирался. Внезапно вспомнив о том, зачем он пошёл вчера в лес, он схватился за карман куртки — его не ограбили, деньги Ригтирна были на месте.

Оглядываясь, он увидел, как что-то блеснуло за деревьями мягким серебряным светом, похожим на свет луны. Тальнар бросился туда, чувствуя резкий и радостный прилив сил — если он не ошибается, это Гусиное озеро. Если это так, ему остаётся только найти вытекающую из него безымянную речку, которая в конце концов выведет его к Станситри. Радостно вздохнув от облегчения, он заторопился к высокому крутому берегу озера, и вскоре увидел его — большое, освещённое луной, с заросшими берегами.

«Отлично, — подумал Тальнар, — теперь осталось только найти этот ручей».

Чувствуя себя гораздо смелее, он зашагал по берегу, стараясь держаться ввиду озера. Это было непросто — берега заросли высоким ивняком, через который приходилось продираться, и это замедляло путь и приводило Тальнара в ещё большую тревогу. С минуты на минуту тот или те, которые притащили его в это захолустье, должны вернуться, а чем дальше Тальнар шёл, тем сильнее он сомневался в том, что это Гусиное озеро — ведь он бывал на нём всего раз или два, а озёр здесь достаточно, чтобы перепутать их между собой.

Через некоторое время он наткнулся на узкую, извилистую тропку, которая уводила дальше по берегу, и снова вздохнул от облегчения: наверняка она выведет его к человеческому жилью, и там он узнает дорогу.

Ситуация сама по себе была ненормальной, но кроме того, что он потерялся в ночном лесу, что-то ещё беспокоило Тальнара. Что — он понять не мог. Стараясь не обращать внимания на это странное чувство, он шагал дальше, пока не углубился наконец в заросли бузины и малинника. Тропинка вилась между низких кустов. Лунный свет слегка серебрил её, делая похожей на ручеёк. В отдалении виднелись кусты можжевельника, густые и плотные, казавшиеся отсюда совершенно чёрными и похожие на огромные куски смёрзшейся земли.

Юноша остановился в нерешительности. Тут он понял, что его беспокоило — тишина. Дул несильный ветер, верхушки деревьев слабо шелестели, но, кроме этого, не было никаких звуков. Ничего. Словно он был здесь единственным живым существом.

Тальнар сделал ещё несколько шагов по тропинке, потом резко пересёк заросли малинника и подошёл к большому кусту бузины. На одной из его веток что-то темнело. Это оказалось птичье гнездо, абсолютно пустое. Безумный страх охватил Тальнара. Он завертелся на месте, потом упал на колени, разгрёб траву в поисках муравьёв, затем зашарил руками по малине, пытаясь найти хотя бы одну мохнатую гусеницу. Замер, прислушался — не жужжали мошки, ни одна рыбка не плеснулась в озере.

Только одно существо вызывало такой ужас у всех зверей и птиц, что они разбегались, едва его почуяв. Едва подумав об этом, Тальнар услышал тихое рычание и поднял голову.

Возле можжевелового куста застыло крупное четвероногое животное. Его косматая тёмная шерсть поблёскивала в лунном свете, глаза были похожи на две маленькие жёлтые искорки. И оно скалилось, обнажив острые зубы в чём-то вроде улыбки.

Тальнар не запомнил, как он вскочил и бросился бежать. Только что он смотрел зверю в жёлтые глаза, а какое-то мгновение спустя уже нёсся по лесу, не разбирая дороги. С тропы он сошёл сразу. Под ноги попадались коряги и пни, он перелетал через них на полном ходу, тяжело дыша. Ни разу не обернувшись, он, тем не менее, знал, что зверь нагоняет. Тальнар лишь один раз в жизни видел травлю, но сейчас отлично её вспомнил. Даже странно было, что за спиной не раздаётся визгливый лай и крики. Сам он сейчас не смог бы крикнуть — ужас скрутил ему горло.

Прямо перед ним распахнулась глубокая яма — точнее, что-то вроде опустившегося пласта почвы, на дне которого мутно серели большие камни. Тальнар инстинктивно остановился, и в ту же минуту зверь прыгнул ему на спину.

Вместе они покатились вниз, и Тальнар больно ударился о камень. Зверь при падении отлетел от него — всё-таки волк не пантера, вцепиться когтями не может, — но теперь, когда Тальнар, задыхаясь от боли и страха, перевернулся и прислонился плечом к камню, он увидел, что волк стоит тут же. Луна причудливо освещала его шерсть. Через долю секунды волк отпихнулся от земли лапами и прыгнул на него.

— Аааа! Нет, нет! — взвыл Тальнар, беспомощно выбросив вперёд руки. Он зажмурился так, что глазам стало больно, а потом зверь тяжело навалился на него всем своим весом. Его дыхание обожгло Тальнару лицо, на губы упала капелька слюны, а потом волк схватил его зубами за плечо. Нет, не схватил — буквально вгрызся, и ничего страшнее этой боли Тальнар в жизни не испытывал. Он даже не смог закричать в первую секунду, и только потом, когда челюсти волка сжались до такой степени, что ещё чуть-чуть, и сломались бы кости, зашёлся в страшном крике.

Челюсти волка дрожали. Он сразу перегрыз артерию, и кровь била из раны прямо ему в горло. Тальнар слышал, как тот тяжело дышит и урчит, булькает кровью. От зверя страшно воняло. Его лапы давили Тальнару на грудь, шерсть колола лицо и лезла в глаза. Тальнар понял, что умирает. Ужас, ещё недавно гнавший его через лес, теперь совершенно его парализовал.

«Он убьёт меня, убьёт, убьёт, убьёт!!! — буквально визжал его внутренний голос. — О, помогите, кто-нибудь, помогите, помогите, ПОМОГИТЕ МНЕ!!!»

Тут он почувствовал, что хватка зверя слабеет. Его зубы начали разжиматься медленно, как заржавевшие тиски, и он отпустил Тальнара. Теперь его морда нависла над лицом юноши, кровь с мохнатых губ капала ему на лицо. Тальнар посмотрел зверю прямо в жёлтые глаза, и увидел в них… глубокое удовлетворение. У этого волка был человеческий взгляд.

Тальнар тихо заскулил от страха, из его глаз покатились слёзы. Он уже ждал, что зверь сейчас вцепится ему в лицо и одним рывком сдерёт скальп.

— Пожалуйста… — простонал Тальнар так тихо, что сам себя не услышал. — Пожалуйста… пожалуйста, не убивай меня…

Зверь вдруг широко оскалился и лязгнул зубами прямо перед носом Тальнара. Тот зажмурился, уже прощаясь с жизнью. Но боль не пришла. Вместо этого лапы волка перестали опираться на него. Тальнар приоткрыл глаза.

Волк неспешно удалялся, помахивая лохматым хвостом. С его опущенной морды на землю падали тёмные капли. На шерсти блестел лунный свет. У края ямы зверь присел и вспрыгнул наверх. Больше Тальнар его не видел. Закрыв дрожащие веки, он сполз по залитому собственной кровью камню на землю и наконец-то потерял сознание.

 

4

Когда он очнулся, уже наступило утро. Тальнар увидел, что лежит не в утыканной валунами котловине, а на траве под деревом, и в первые несколько секунд его охватила безумная радость — весь этот кошмар был неправдой, он ему только приснился. Но как только он попробовал пошевелиться, правда пронзила его с такой же силой, как боль в правом плече.

Тальнар уронил приподнятую было голову и тихо застонал от боли. Глаза его сами собой закрылись. Он не понимал, почему он до сих пор жив — ведь крови было столько, что он просто не мог дожить до утра… Но тут он ощутил что-то плотное, крепко охватывавшее руку, и догадался, что ему сделали перевязку.

«Мне помогли», — с отчаянной надеждой подумал он.

Он снова открыл глаза и с трудом повернул голову сначала вправо, потом влево, но никого не увидел. Он был совершенно один, и лежал на том же месте, где его вчера похитили. Некоторое время Тальнар лежал на спине, не в силах не только шевелиться, но и размышлять над тем, что произошло. Наконец он снова приподнялся и с трудом сел, прислонясь спиной к дереву — при этом его движении что-то белое соскользнуло с его груди и упало на землю. Это оказался сложенный листок бумаги. Тальнар протянул к нему тяжёлую, не слушающуюся руку и, подняв, поднёс к своему лицу и развернул.

На бумажке чем-то чёрным, вроде уголька, было написано: «МОЛЧИ».

Больше ничего, но Тальнару и этого было достаточно. Холодный кинжал страха вонзился ему между рёбер, и во рту появилось такое ощущение, будто он выпил что-то отвратительное на вкус. Не глядя, он дрожащими руками разорвал бумажку на мелкие кусочки и, вырыв ногтями ямку в усыпанной хвоей сухой лесной почве, закопал их. «Молчи»! Как будто он мог кому-то об этом сказать!

Ещё немного посидев, он встал и направился к Станситри. Каждый шаг давался ему с трудом, он шатался и хватался за деревья, чтобы не упасть. Он и сам не понимал, зачем идёт домой. Может, разумней было бы остаться на месте, но сейчас он был не в состоянии раздумывать над тем, разумно то, что он делает, или неразумно. Тальнар пребывал в какой-то прострации. В голове у него билась только одна мысль: домой, скорее домой, а там будь что будет.

Несколько часов пути тянулись бесконечно. Только около полудня он наконец добрался до старых шахт, мимо которых проходил вчера. Там он, обессилев, упал на обочину дороги, к подножию одной из росших вокруг молодых сосёнок, и пролежал там около получаса, закрыв глаза и обхватив руками горящую голову, с ужасом прислушиваясь к каждому шуму или шелесту — только бы никто не прошёл рядом, только бы никто его не увидел!

На этот раз всё обошлось. Он тяжело поднялся и, собрав все оставшиеся силы, пошёл дальше.

Как и всегда в такие жаркие дни, на окраине Станситри царило сонное безмолвие, изредка нарушавшееся тарахтеньем проезжающего автомобиля. Эти узкие улочки совершенно пустовали, и человеку, пробирающемуся по ним сейчас к своему дому, это было только на руку — больше всего на свете Тальнару не хотелось, чтобы его заметили. Сейчас он жалел, что его дом стоит на одной из самых людных улиц — людных, впрочем, по здешним, провинциальным меркам, но всё же… Вид у него, мягко говоря, неважный. Окровавленной рубашки хватит, чтоб кто-нибудь всполошился. Как жаль, что у дома нет чёрного хода, а окна всегда, когда отца нет дома, наглухо закрыты! А в том, что отца нет, Тальнар не сомневался. Свернув на уходивший к его дому переулок, Тальнар побрёл по нему и вскоре выглянул из-за стены на улицу.

Никого не было. Только на скамейке дремал нищий, одетый в невообразимые тяжёлые лохмотья, наверняка страшно неудобные при такой жаре, да на другой стороне улицы клевала что-то стайка голубей. Тальнар вышел на улицу и заковылял к своему дому. Шум раздался за его спиной, и он резко обернулся, еле сдержав стон от боли, которая пронзила при этом раненое плечо. Но это только голуби взмыли в воздух. Понятно, кого испугались…

Вот и его дом. Окна были закрыты. Тальнар поднялся по лестнице и встал перед дверью. Неуклюже залез левой рукой в правый карман, вытащил оттуда ключ и вставил его в замочную скважину.

Он вошёл в дом, закрыл за собой дверь и тут же, припав к ней спиной, сполз на пол. Зрение его затуманилось, он бессильно закрыл глаза и снова вспомнил о том, что случилось. Точнее, не вспомнил — это и так стояло у него перед глазами — а снова начал думать об этом. Внутри век перед глазами горели два красных пятна, похожих на кровь. Плечо снова заболело, и Тальнар с трудом открыл глаза.

Он не мог бы плакать, даже если бы захотел. Когда человека настигает такое горе, поначалу слёз нет, и от этого ужас и боль становятся ещё невыносимее. Он мог бы, наверное, и просидеть так весь день, глядя в одну точку. Но надо было что-то делать, хотя бы наложить на рану новую повязку. А потом, наверное, придётся снова куда-то идти. Куда — неважно, лишь бы подальше от людей.

Его мутило от таких мыслей. Тальнар поднялся и подошёл к шкафу, где находился ящичек с медикаментами. Он вытащил оттуда моток бинта, йод, зелёнку и тяжело зашагал вверх по лестнице. Войдя в свою комнату, Тальнар подошёл к зеркалу, висевшему на стене, и осторожно, стараясь не делать себе больно, снял рубашку.

Его правое плечо было туго обмотано длинным лоскутом, побуревшим от крови. Закусив губу, юноша принялся осторожно разматывать повязку. Спустя минуту твёрдая от крови полоса ткани упала на пол с мягким стуком. Рана была ужасна. Ночью, наверное, кожа лохмотьями свисала с разорванного плеча. А сейчас края укуса стянулись, красную плоть покрыла тонкая плёнка. Рана выглядела так, словно ей было не несколько часов, а несколько дней. Тальнар, вобщем-то, уже ни на что не надеялся, но сейчас сердце его будто кто-то сжал ледяной лапой: так быстро раны заживают только у оборотней.

Неловко наложив новую повязку на подживающее увечье, он, не надевая рубашку, вытянулся на кровати. Было жарко. Усталость сковала тело, но закрыть глаза и заснуть было бы для него сейчас смерти подобно. Жужжащая у окна муха перелетела через всю комнату и исчезла за раскрытой дверью. Тальнар проводил её глазами и перевёл взгляд в потолок.

Он не представлял, как ему справиться с этой бедой. Его уже ничто не спасёт. Те кого оборотень кусает в полнолуние, сами становятся оборотнями. Исключений не бывает. Их просто не может быть.

— Что мне делать? — прошептал Тальнар. Сказать отцу? Нет, это невозможно. Всем известно, как Лантадик Нерел относится к оборотням, один из которых однажды отнял у него жену.

Только он подумал об этом, как снизу раздался звук, вызвавший у него приступ ужаса — хлопнула входная дверь. С замиранием сердца Тальнар приподнял голову — он узнал шаги отца.

По звуку шагов он, не видя Лантадика, догадался, что тот прошёл в комнату и остановился. Потом до Тальнара донёсся его голос:

— Ты дома?

— Да, — громко отозвался Тальнар. Голос его дрогнул, и он понадеялся, что отец этого не заметил. Он мысленно видел лицо Лантадика — хмурое, измятое, покрасневшее от выпивки.

— Где ты был? Почему не вернулся вчера?

— Я… я заночевал в том доме, — крикнул он, стараясь, чтобы его голос звучал непринуждённо. Снизу донёсся стук — отец сбрасывал свои тяжёлые сапоги и с шумом ставил их на пол.

— С чего ты вдруг решил там заночевать? — проворчал он.

— Я поранился, — выпалил Тальнар. — В лесу… там… было поваленное дерево. Я споткнулся об него, и подвернул себе ногу, сильно.

Отец не отвечал. Тальнару было слышно, как он ходит внизу туда-сюда, потом до него донёсся плеск воды в ванной. Через несколько секунд Лантадик выключил воду и глухо крикнул:

— Я пойду спать. Положи деньги на стол.

— Хорошо, папа, — крикнул в ответ Тальнар. Всё это время он продолжал лежать на кровати, вытянувшись и застыв. Только бы отец не зашёл в его комнату, не увидел окровавленного бинта на плече! Под ногами Лантадика заскрипели ступеньки, потом он тяжело протопал мимо двери Тальнара. Сердце молодого человека колотилось так, что чуть не приподнимало грудную клетку. Наконец из коридора раздался стук двери, ведущей в отцовскую спальню, и вслед за этим загудели пружины его кровати. Судя по голосу Лантадика и его тяжёлым шагам, он был пьян, но не слишком — в таком состоянии он засыпал не сразу. Воспалённые глаза Тальнара смотрели, не отрываясь, на будильник на прикроватном столике, следили за минутной стрелкой. Прошло шесть с половиной минут, длинных, как часы, прежде чем из комнаты Лантадика донеслось шумное сопение, вслед за которым должен был раздаться оглушительный храп.

Тогда Тальнар, опираясь на дрожащую здоровую руку, неуклюже поднялся с кровати и, в два шага подойдя к своему шкафу, вытащил из него свежую одежду. Старую он скомкал и спрятал под кровать, намереваясь сегодня же ночью выбросить её в реку, туда же отправил окаменевшую от крови тряпку. Затем он вышел из комнаты и, принуждая себя к каждому шагу, спустился на первый этаж, положил на стол слегка подмоченные кровью деньги, прошёл в ванную и открыл оба крана. Треснувшее мутное зеркало запотело почти мгновенно, мелкие капельки заблестели на кафельных стенах, клубы пара окутали хрупкую фигуру юноши. Он подставил руки под струю воды из холодного крана и потом быстро прижал их к своему лицу, не в силах сдерживать наконец-то прорвавшихся слёз.

 

5

С этого дня вся его жизнь превратилась в бесконечный поток страха, утаек и лжи. Тальнар уничтожил записку, но единственное её слово преследовало его повсюду: он видел его на стенах своего дома и других домов, он видел её в небе, в глазах окружающих его людей. Даже закрывая глаза, он видел это слово, как будто кто-то вырезал его на внутренней стороне его век. «Молчи»! Что ещё он мог делать? Если кто-то узнает его тайну, его ждёт смерть — если даже и не убьют сразу, отправят медленно умирать в один из этих мрачных ликантрозориев, которые до сих пор ещё остались кое-где, хотя оборотней уже почти нет.

Самым трудным во всём этом деле было скрывать происшедшее от отца. Тальнар любил его, но к этой любви всегда примешивались чувства, которые скорее можно испытывать к опасному врагу — страх и невольное уважение. Лантадик был человеком крутым, несдержанным, много пережившим. С ним было трудно ужиться, особенно после того, как умерла его жена, и к сорока годам он мало-помалу растерял всех своих друзей, с которыми когда-то совершил то, что при жизни сделало его героем и легендой Станситри и всего округа Подгорье.

Он стал егерем, едва ему исполнилось девятнадцать, и как раз тогда женился на своей любимой девушке. Спустя три года родился их первенец Тальнар, и это событие совпало с началом беды, охватившей весь бернийский юго-восток.

Оборотней в то время здесь почти не было. Ходили слухи о вспышках этой страшной болезни то в той, то в другой части Бернии, но это не было бедствием номер один — разгоралась Четвёртая гражданская война, и никому до вервольфов дела не было. Но очень скоро в окрестностях Станситри начала разворачиваться другая война — ибо иначе как войной это назвать было сложно.

Прежде оборотни прятались по лесам и горам маленькими шайками и в конце концов, оголодалые и одичавшие, становились лёгкой добычей местных жителей, которые либо убивали их на месте, либо отправляли гнить в ликантрозории. Но теперь всё было по-другому. Оборотни начали действовать организованно. Случаи, когда банда этих существ нападала в полнолуние на какую-нибудь деревню и вырезала её подчистую, которые, казалось, уже давно остались в тёмном прошлом, стали повседневностью. Народ тех мест был настолько охвачен ужасом, что люди бежали на север и запад, но бежали не все — оборотни не столько убивали, сколько обращали, и месяц за месяцем их ряды становились всё шире. Полиция округа Подгорье была просто не в силах справиться с ними — казалось, что на смену каждому убитому или отправленному в ликантрозории, которые в те времена росли по всей стране, как грибы, приходит десяток новых оборотней. Было ясно, что это не просто жалкая группка опустившихся воров и бродяг — в Подгорье действовало несколько крупных стай, управляемых чьей-то сильной и злой волей. Кто именно был царьком оборотней, недолго оставалось тайной — по его повелению некоторых жертв оставляли в живых, чтобы они смогли рассказать обо всех ужасах, которые творили вервольфы и, что было ещё важнее, об их вожаке, которому эти полузвери подчинялись беспрекословно. Из уст в уста переходило его имя — Кривой Коготь.

Так много лет уже все называли его Кривым Когтем, что никто и не помнил, каково было его настоящее имя. Ещё когда оборотень был мальчиком, какая-то страшная костная болезнь поразила его правую руку. В итоге два пальца на этой руке — мизинец и безымянный — просто-напросто отвалились, а все остальные странно скрючились, так что рука стала похожа не то на клешню краба, не то на лапу птицы. После этого его звали Кривым Когтем — никак иначе. А оборотни называли его вожаком. Несмотря на увечье, правая рука Кривого Когтя не стала бесполезной культей, не потеряла подвижности и силы, а уж на том поприще, которое он для себя избрал, проявила себя замечательно: тремя скрюченными пальцами оказалось очень удобно, как клещами, захватывать чью-нибудь шею и душить.

Таков был противник, против которого выступил юный Лантадик Нерел. В ту ночь, когда один из оборотней ворвался в его дом, погибла его жена. Вместе с собой в могилу она унесла второго, нерождённого, ребёнка и все добрые чувства Лантадика к людям и миру. Стоя её трупом, Лантадик поклялся во что бы то ни стало покончить с виновником — не с тем волком, чей простреленный труп остывал неподалёку от тела жены, а с тем, кто возглавляет эту стаю убийц. И он сделал это. Он нашёл тех, кто выжил в схватках оборотней, на чьих глазах под клыками и когтями зверей падали их близкие, набрал среди них самых отчаянных голов, и объявил войну Кривому Когтю.

Эта борьба продолжалась больше года. Лантадик и его маленький отряд выслеживали оборотней поодиночке и небольшими группами, убивали без жалости, не гнушаясь издевательств и пыток, вытягивали из них информацию о стае и вожаке. Таким образом Лантадик досконально изучил своего врага ещё задолго до того, как впервые встретился с ним. Отряд Лантадика рос вместе с народным гневом, и с каждым днём всё больше мёртвых оборотней качалось на ветвях лесных деревьев, горело на высоких кострах посреди деревенских площадей, тонуло в тихих равнинных речушках. Стая Когтя таяла на глазах — те, кто похрабрее, гибли один за другим, те, кто потрусливее, бежали прочь. Наконец с ним остались только самые верные, самые испытанные друзья. Тёмной и холодной осенней ночью 1988 года они были окружены. Со всей храбростью отчаявшихся людей, со всей храбростью загнанных в угол зверей они напали на своих преследователей. В той последней безрассудной драке погибло множество людей и оборотней. Сам Кривой Коготь и ещё семеро его соратников были схвачены живыми. Их притащили в Станситри, где после долгих допросов судили и приговорили к смерти. Потом их увезли из Станситри в столицу, Риндар, чтобы там казнить — но в суматохе вспыхнувшей Четвёртой Гражданской войны никто так и не смог узнать, был ли приговор приведён в исполнение, хотя власти и опубликовали в газетах сообщение о том, что оборотни были убиты. Сам Лантадик и его оставшиеся в живых друзья на всякий случай не снимали рук с оружия, но вскоре война разлучила их — кто-то погиб, кто-то покинул родные земли. Так или иначе, след Кривого Когтя и остальных затерялся — и все надеялись, что затерялся навсегда.

С тех пор прошло пятнадцать лет. Сейчас Лантадику было сорок, но выглядел он старше. Высокий и жилистый, он с возрастом сильно похудел и высох, и на смену крепким, округлым мускулам пришла худощавость и даже костистость. В густых и жёстких рыжевато-каштановых волосах сквозила седина, а смуглое лицо покрылось слишком глубокими для этого возраста морщинами. Теперь он был старше, чем был Кривой Коготь в дни их борьбы. Пятнадцать лет назад, когда он был очень молод и очень горд своей победой, в его душе поселилась надежда на то, что теперь его жизнь изменится. Собственно, его жизнь и так изменилась — с того дня, как его голову увенчали лавры победителя, он стал одним из самых уважаемых жителей Станситри. Его не просто уважали — ему поклонялись, на него равнялись. Но в материальном плане он не получил ничего. Мало того — небольшие сбережения он потерял, когда рухнул один из банков. Работа егеря приносила мало денег, и вскоре Лантадик оставил её. Он участвовал в затянувшейся войне и после её окончания начал получать небольшую пенсию. Временами он находил себе подработку, но нигде надолго не задерживался — не видя счастья ни в прошлом, ни в будущем, он стал много пить. Впрочем, его относительная молодость, суровый характер и отменное здоровье позволяли ему пока что оставаться на плаву.

Тальнар был совсем не таким, как его отец, он не был похож на него ни лицом, ни нравом. И потому там, где его отец пошатнулся бы, но всё же устоял, сам Тальнар был сбит с ног и не имел ни малейшего шанса подняться вновь.

Рана заросла быстро, оставив после себя несколько уродливых рубцов. Если бы так же легко могла успокоиться его душа… Тальнар утешал себя тем, что очень скоро уедет далеко от Станситри, а значит, и от того неизвестного, кто его погубил. Он был не просто уверен в том, что этот оборотень околачивается где-то поблизости — он это чувствовал. А потому через неделю после полнолуния (за это время рана уже окончательно зажила) он отправился на вокзал, чтобы купить себе билет до Риндара.

День был просто замечательный — небо было чистым и голубым, как незабудка, жара уже спала, лица прохожих обвевал лёгкий ветерок. С недавнего времени Тальнар невзлюбил окружающих людей: он чувствовал, что больше не принадлежит к их племени, и знал, что те, кто сейчас при встрече с ним улыбаются и кивают, узнав, кто он на самом деле, будут глядеть на него с ужасом и ненавистью. Поэтому идти по улице, улыбаясь в ответ на улыбки и перебрасываясь приветствиями, было тяжело. Он был рад, когда наконец добрался до вокзала, за которым город заканчивался и начиналась унылая, уже совсем жёлтая, лесостепь.

Зайдя в здание, Тальнар купил себе билет на ближайший поезд до Риндара, уходивший через неделю. Эти семь дней должны были стать для него семью веками, но он почувствовал себя лучше: теперь он хотя бы знал, чего ждать.

Он не хотел идти домой прежним путём, и потому свернул на один из переулков, выводивших к реке. Заложив руки в карманы, он неторопливо зашагал вдоль реки, отстранённо любуясь её берегами, которые густо заросли сиренью, ивами и черёмухой. Он никогда раньше не замечал, как здесь красиво и мирно. Неужели всегда необходима беда, чтобы научиться любить жизнь? Человек тихий, сдержанный и холодный, он никогда не был особенно привязан к захолустному Станситри, к его простым жителям и скромной природе, и только сейчас начал понимать, что такая жизнь была совсем неплоха. Чёрт возьми, это была просто замечательная жизнь по сравнению с тем, что он имеет сейчас!

Он остановился неожиданно для самого себя. Его охватило странное чувство, уже знакомое ему: чувство, что где-то рядом есть оборотень. Но если раньше это ощущение было слабым, как бы приглушённым, то сейчас оно было сильным и отчётливым. Тальнар чувствовал оборотня, как чувствовал бы источник тепла или холода. Вдруг он тихо ахнул: нет, здесь не один оборотень! Их двое… или трое? Или даже больше? Но где они?

Ответ на этот вопрос он получил даже быстрее, чем сам того хотел. Из-за большого куста рябины вдруг почти бесшумно выбрался незнакомый Тальнару мужчина в грязной и старой одежде. На его голову была нахлобучена драная шляпа, из-под которой на плечи и спину падали свалявшиеся космы серовато-пегих волос. Он посмотрел на Тальнара, Тальнар — на него. Юноша сразу понял, что незнакомец — оборотень, непонятно каким образом, но понял. Он был так ошеломлён, что в первые несколько секунд у него даже мыслей никаких в голове не было, он просто стоял, остолбенев, и обалдело хлопал глазами. Оборотень быстро приблизился, и что-то сверкнуло у него в руке. Тальнар не успел даже пошевельнуться, когда к его шее прижался холодный нож. Незнакомец усмехнулся, открыв грязные, гнилые, почти что замшелые зубы. Тальнара передёрнуло.

— Что, страшно тебе, красавчик? — спросил оборотень хриплым голосом. — Чего вылупился?

— Вы кто? — леденеющими губами спросил Тальнар, и в ту же секунду уловил за своей спиной шуршание кустов и шаги. Сталь у горла не давала ему оглянуться, но чутьё верно подсказало, что со спины к нему приближается ещё один оборотень. Он-то и ответил на вопрос Тальнара:

— Спроси об этом у своего папаши, гадёныш.

В следующую секунду тот, кто был сзади, схватил его за шею и крепко сдавил. Тальнар судорожно рванулся, и в глазах у него потемнело от недостатка воздуха. Сквозь окружившую его муть он ощутил, как нож первого оборотня переместился к его животу. Его холод чувствовался даже сквозь одежду, это путало все мысли Тальнара, мешало ему соображать.

— Успокоился? — снова услышал он холодный голос своего душителя, голос хриплый и грубый, но при этом странно высокий, будто бы женский. Он кивнул, всё ещё не в силах нормально дышать. — Вот и славно. А теперь иди с нами, и запомни: если ты снова откроешь рот или дёрнешься — я выколю тебе глаз. Или сразу оба.

 

6

Оборотни провели его на другой берег Хлебным мостом. Тальнар подумал, что этот выбор для них довольно удачен: на этом мосту было безлюдно уже два с лишним года с тех пор, как одна из его опор рухнула. После этого вход на мост загородили с обеих сторон, пообещав в скором времени отремонтировать, но работы так и не начались. Насколько Тальнару было известно, по мосту всё равно иногда кто-нибудь да ходил — более короткого пути в богатый грибами лес на другом берегу просто не было. Он слышал, что среди отчаянных местных ребятишек считалось огромной крутостью пробежать по Хлебному мосту и даже как-то раз видел, как трое мальчишек с важным видом сидели, болтая ногами, на самой середине, пока чей-то резкий окрик не согнал их оттуда, как стайку воробьёв.

На середине моста ему хватило ума посмотреть вниз. Сквозь дыры в бетонном корпусе моста, с торчащей из краёв арматурой, было видно, как река булькает и пенится между выступавшими из дна острыми камнями порога — единственного опасного места во всём течении. Тальнар был одним из тех счастливцев, которые не слишком боятся высоты, но сейчас его охватила дрожь. Он споткнулся, и оборотни крепко схватили его, не дав упасть.

— Думаешь, всё так просто? — холодно спросила женщина — да, подошедший к нему сзади оборотень и впрямь оказался женщиной, хотя обилие засаленных драных тряпок вместо одежды и спутанные грязные волосы лишали эту даму всяческой привлекательности. — Если захочешь сдохнуть, тебе помогут. Шагай вперёд, и без глупостей!

Лес начинался почти сразу за мостом. Войдя в него, оборотни сразу накинули Тальнару мешок на голову. Дальше путь продолжался, по его ощущениям, около часа. Из-за того, что он ничего не видел, Тальнар постоянно спотыкался о коряги и камни. Наконец он понял, что его тащат куда-то вниз, а потом сквозь тонкую ткань рубашки ощутил холод. Оборотни стащили с него мешок, но он ничего толком не успел рассмотреть, понял лишь, что здесь очень темно — его сразу толкнули в спину с такой силой, что он, потеряв равновесие, упал ничком на какую-то холодную, влажную поверхность. Боль от удара слегка оглушила его, и он не сразу понял, что ощущает вокруг себя оборотней. А когда понял, его охватил дикий страх.

— Не убивайте меня! — взмолился он, приподнимая здоровую руку и прикрывая голову.

— Вот это да, — послышался вдруг холодный низкий голос, — не думал, что сын егеря Нерела окажется таким трусом. Подними голову!

Тальнар приподнялся на локтях и затравленно огляделся по сторонам. Оборотни обступили его со всех сторон, но сколько их точно, было не понять — помещение было маленьким и тесным (это катакомбы, понял он, катакомбы, в которых прятались революционеры полвека назад), и вервольфы стояли тесно, загораживая друг друга. Всего одна керосиновая лампа, которую зажёг кто-то из них, была довольно слабой, но теперь зрение Тальнара стало сильнее, и он без труда смог рассмотреть того, кто только что обратился к нему.

Этот человек — то есть оборотень — был очень высок, и его косматая рыжая голова почти касалась низкого потолка. Лицо, которое склонилось над Тальнаром, в резких отсветах чадящего огонька казалось страшным, хотя черты его, в общем, были красивы: высокий, немного плоский лоб, прямой узкий нос с хищно очерченными крыльями, слегка удлинённые серые глаза. Нижняя часть лица была скрыта густыми рыжими усами и бородой, но Тальнару всё равно видны были губы — толстые, жадные и красные, как испачкавшиеся в крови гусеницы.

— Узнаёшь меня, Тальнар? — спросил он.

— Нет. Что вам нужно от меня?

— А если так? — оборотень медленно поднял правую руку. При взгляде на неё у Тальнара отвисла челюсть — на руке было всего три пальца, а на месте безымянного и мизинца виднелись только обтянутые розовой кожей костяшки.

— Кривой Коготь! — вскричал Тальнар, отшатнувшись.

— Вижу, признал, — оборотень осклабился. — Ты у нас особый гость. Смотри, сколько моих волков пришло посмотреть на тебя, — он обвёл покалеченной рукой стоявших поодаль оборотней. Те не произнесли ни слова, и только стояли, мрачно глядя на Тальнара из-под немытых спутанных волос, падавших на лбы. Тальнару стало ещё страшнее. Кривой Коготь ненавидит его отца, а значит, и его самого, и что-то не похоже, чтобы все эти типы питали к Тальнару и Лантадику более тёплые чувства. Знает ли отец, что его злейший враг жив, здоров и окружён союзниками?..

Кривой Коготь словно прочитал его мысли:

— Надеешься, что папочка тебя спасёт? Да если бы он знал, где я, разве ты говорил бы сейчас со мной?

— Ты убьёшь меня? — спросил Тальнар, стараясь говорить спокойно, хотя его внутренний голос буквально вопил от ужаса.

— Нет, если ты будешь меня слушаться. Но если не будешь… Видишь ли, Тальнар, в моей стае у всех волков есть право на быструю смерть. Но поскольку ты — чужак, да притом трус, каких мало, с тобой я в случае чего разберусь по-другому. Ты будешь молить о смерти, но умрёшь только тогда, когда я этого захочу. Вступишь в мою стаю — и, может быть, тебя ждёт другая судьба.

— А что я должен буду делать? — спросил Тальнар, стараясь не стучать зубами.

— Для начала, — проговорил Кривой Коготь, — убить своего отца.

— Что?! — задохнулся от гнева Тальнар. — Никогда!

Кривой Коготь слегка, почти незаметно, кивнул и отступил назад. Тут же от группы оборотней отделились два дюжих парня, судя по виду, не раз побывавшие в переделках, и направились к Тальнару. Он поспешно поднялся на ноги, хотел отступить, но тут же один из них размахнулся и одним ударом пудового кулака сбил Тальнара с ног.

Били его жестоко и обдуманно — удары сыпались на грудь, живот, спину, рёбра, то есть на те места, что скрыты одеждой. От каждого удара их тяжелых сапог худенького Тальнара отбрасывало в сторону. Задыхаясь, вскрикивая и заливаясь слезами, он пытался хоть как-то сопротивляться, но вскоре обессилел настолько, что даже кричать больше не мог.

— Хватит! — взмолился он наконец. — Прекратите… я сейчас умру…

Его ударили ещё несколько раз, а потом оставили в покое. Распластанный, истерзанный, он остался лежать неподвижно. Больше всего ему хотелось умереть, здесь и сейчас.

Кривой Коготь вразвалку подошёл к нему и остановился, задумчиво его разглядывая. Молодой человек дышал тяжело и неровно, воздух из его губ вырывался с приглушённым сипом. Слёзы медленно текли из полузакрытых глаз, стекая по вискам на волосы. Кривой Коготь опустился рядом с ним на корточки, за волосы поднял голову Тальнара и, повернув юного оборотня к себе, посмотрел ему в лицо.

— Ну? — тихо спросил он. — Покончишь с Лантадиком сам — или предоставишь его мне? Учти, я придумаю для него очень долгую смерть.

— Да, — прошептал Тальнар.

— Что — да? — прорычал оборотень, встряхнув юношу.

— Я… убью папу, — проговорил Тальнар, смаргивая слёзы. Лучше так. Лучше пусть Лантадик умрёт быстро, даже не осознав, что произошло, чем если его будут мучить несколько дней.

— Ладно, — сказал главарь вполне удовлетворённо. — Слушай дальше. Убив отца, уходи из города — пусть думают, что ты пропал без вести. Куда идти, я тебе скажу. Всё понял?

— Да…

— Отлично, — Кривой Коготь отпустил Тальнара и тот упал на пол. — Уведите его.

Тальнара подхватили и поставили на ноги. Затем ему снова накинули на голову мешок и поволокли куда-то, почти не давая ему идти самостоятельно. Впрочем, ноги его бы не удержали.

Наконец его толкнули в спину, и он упал на твёрдую землю. Тальнар стянул с головы мешок, зачем-то свернул его и медленно положил рядом с собой. Он находился совсем рядом с Хлебным мостом.

Потерянный и запуганный, он побрёл домой, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть. Сердце, ещё недавно колотившееся, как бешеное, сейчас сжималось и разжималось еле-еле, кровь текла, казалось, вдвое медленнее, чем обычно, и сил не было совершенно. Проходя мимо киоска с сигаретами, Тальнар купил пачку папирос и коробок спичек, хотя прежде не курил никогда и не собирался этого делать.

Он дошёл до какого-то сквера, опустился там на скамейку. Стояла ясная солнечная погода, дул приятный слабый ветерок, и на сквер высыпали люди. Молодые мамы гуляли с детьми, возле киоска с мороженым щебетала о чём-то группка девочек, пожилая женщина кормила голубей, очкастый молодой человек читал книгу… Невыносимо было видеть всю эту мирную жизнь, и сознавать, что больше не принадлежишь ей! Тальнар сидел, глядя в никуда безумными глазами, его рука, лежавшая на колене, судорожно сжималась в кулак и разжималась. Голова у него сильно кружилась, а горло словно сдавила чья-то невидимая, но сильная рука. Он хотел кричать на всю улицу, распугать всех этих людей дикими воплями, ему хотелось выть и рыдать во весь голос, выкрикивая изо всех сил: «Меня укусил оборотень! Меня укусил оборотень! Помогите мне! Пожалуйста, помогите!..»

Он вытащил из кармана сигареты и коробок спичек. Вынув одну сигарету из пачки, он убрал остальные в карман. Спичка зажглась с первого раза, Тальнар поднёс её к концу сигареты и отбросил в песок. Обхватив сигарету губами, он начал курить. Было противно, непривычно, но он в оцепенении затягивался и выдыхал дым. Ему хотелось бы, чтобы ничего этого с ним не случалось. Но ещё больше ему хотелось жить. А единственным способом остаться в живых было сделать то, что ему велели сделать. И никуда от этого было не деться.

 

7

Оказывается, несколько дней страха и бесконечного вранья перед этим были ещё цветочками. Тайна жгла Тальнара, как будто он носил под рубашкой кусок раскалённого металла. С тех пор, как его обратили, он постоянно испытывал жгучее желание рассказать обо всём отцу, но страх и стыд удерживали его от этого: Тальнар говорил себе, что отец его просто возненавидит. Он и сам не знал, кого боится больше: Кривого Когтя или Лантадика. И страх перед Лантадиком был ещё мучительней от того, что Тальнар любил своего отца, в то время как Кривого Когтя он ненавидел со всей силой, на которую был способен.

За два дня до того, как Тальнар должен был уехать, Лантадик заявил ему, что хочет отправиться на охоту. Он не так уж часто брал сына с собой, однако на этот раз предложил ему отправиться вместе с ним — когда ещё они смогут поохотиться вместе? Хотя Тальнар терпеть не мог охоту, он согласился, чувствуя к себе огромное отвращение: ведь для него это было шансом убить Лантадика. В тот же вечер он вновь прошёл по Хлебному мосту и некоторое время бродил по краю леса, не углубляясь в самую чащу, и угрюмо ждал, пока невидимые соглядатаи Кривого Когтя не донесут вожаку о его появлении. Ждать пришлось недолго. Очень скоро в быстро сгущающейся темноте среди чёрных древесных стволов замелькали две расплывчатые фигуры. Неподалёку от Тальнара они остановились. Один из незнакомцев остался ждать, прислонившись плечом к толстому дереву и почти слившись с ним, а второй приблизился к Тальнару. Юноша мгновенно узнал его, хотя до этого лица оборотней сливались в его памяти в одну невнятную массу, из которой отдельным резким пятном выступал Кривой Коготь. Но теперь он сразу вспомнил этого молодчика — худой, среднего роста, самоуверенное лицо было бы красивым, если бы не уродливая волосатая родинка во всю правую скулу.

— Ты опять здесь, — сказал парень, окидывая Тальнара взглядом, который мог быть адресован плевку на асфальте. — Чего надо?

— Мне надо поговорить с Кривым Когтем, — сказал Тальнар. Парень хрустнул кулаками:

— Ага, так и дожидайся, что он сам к тебе заявится. Говори мне, чего надо, а я передам.

— Хорошо, — мрачно ответил Тальнар. — Скажи ему, завтра утром я и мой отец будем в лесу недалеко от нового лесничества, где-то между Серым и Галечным озёрами.

— Он и так тебя найдёт, — пообещал оборотень. Он был вряд ли старше Тальнара больше, чем на год-два, но говорят, оборотни стареют быстрее обычных людей. Если забыть про юную внешность и обращать внимание только на выражение глаз и голоса, можно было подумать, что этому парню уже лет двадцать восемь или тридцать. Тальнар знал, что его ждёт то же самое. Возвращаясь домой, он снова купил сигареты и выкурил две штуки, кружа по пустым тёмным улицам. Потом в одном заросшем дворе он набрёл на колонку и долго пил холодную воду, пока вкус сигареты не исчез из его рта. Словами не передать, до чего ему было паршиво.

Дома он проспал до пяти часов утра. Пробуждение было быстрым, сон отступил мгновенно. За окном было всё было серо и бледно, но Тальнар знал, что скоро взойдёт солнце. Отец уже не спал — его храпа не было слышно. Тальнар нашёл его на кухне, где тот неторопливо заряжал ружьё. Услышав шаги сына, Лантадик поднял голову и кривовато улыбнулся ему:

— Уже поднялся? Давай, одевайся скорее.

— Хорошо, папа. — Тальнар зашёл в ванную и стал умываться. Ему снова хотелось разрыдаться над раковиной, как пару недель назад (пара недель! Неужели это случилось так недавно?..), но нет, это нельзя. Отец увидит, что-то заподозрит. Он ничего не должен знать до самого конца.

Тальнар опустил лицо в горсти, полные холодной воды. «Я всё сделаю быстро. Он даже ничего не поймёт». Он отвинтил крышечку коробки с зубным порошком. «Я сделаю это быстро». Он вытер лицо полотенцем, вышел из ванной, зашагал вверх по лестнице. «Всё будет сразу. Никакой боли. Он ничего не заметит». Он зашёл в свою комнату. «Я не смогу сделать этого, не смогу, не смогу».

Он был вынужден ненадолго сесть на кровать — так сильно его трясло. Из приоткрытого окна тянуло холодом — как сильно хочется залезть обратно в кровать, закутаться в одеяло и заснуть, а проснуться в день прошлого полнолуния и никуда не пойти… Тальнар поднялся и стал одеваться. Он надел всё то, в чём обычно ходил в лес — плотную рубаху, холщовые штаны, прорезиненные сапоги. Вытащил из шкафа тяжёлую брезентовую куртку. Прощайте, лёгкие рубашки и длинные узкие брюки, прощай, старый пиджак с потайным карманом, прощай, серое осеннее пальто и такая же серая шляпа с блестящей лентой. Всё это мог надеть на себя обычный человек из ничем не примечательного городка, скромный провинциал-студент, но оборотню больше никогда не пройтись щёткой по полам пиджака, не прищёлкнуть слегка стоптанными каблуками, не повязать вокруг шеи галстук. Всё это мелочи… но почему-то именно из таких мелочей состоит, если разобраться, всё, что тебе дорого. Тальнар влез в высокие сапоги, убрал волосы за уши, накинул на плечи куртку. На пороге ещё раз оглянулся и посмотрел на свою комнату. Больше он сюда не вернётся. Может, оно и к лучшему, во всяком случае, сейчас. Пока он одевался, его не покидало чувство, будто все предметы в комнате обрели глаза и пристально, осуждающе смотрят на него.

Тальнар запомнил это утро как несколько часов, полных ожидания. Он ждал, когда это случится. Через каждые несколько секунд он мысленно говорил себе: вот, сейчас отец доест свой обычный завтрак — жирную яичницу на сале с гренками и луком; вот, сейчас он неторопливо завернёт табак в кисет, который ему когда-то подарила мать Тальнара; вот, сейчас он, кряхтя, натянет сапоги. Они вышли за дверь и отец запер её, и Тальнар подумал: осталось два часа. Может, чуть меньше или чуть больше. Он и сам не понимал, чего хочет — чтобы эти два часа длились подольше, или чтобы они закончились прямо сейчас. Ведь это всё равно случится. Ничего исправить уже нельзя.

«Скажу ему. — Нет, нельзя. — Скажу всё! — Он убьёт тебя. — Скажу, и точка! — Он убьёт тебя, а Кривой Коготь убьёт его. Он будет убивать его медленно. Так нельзя. Если ты любишь отца, сделай это сам».

Утренний туман. Розовеющий восток. Кудахтанье кур. Какая-то женщина выплёскивает в садик воду из таза. Мужчина колет дрова, оборачивается на их шаги, кивает, улыбается. Осталось полтора часа. Пение петуха. Лай собак. Издалека доносится гудок поезда, идущего на вокзал. Впереди в тумане вырисовываются терриконы старой шахты. Остался час. Блестящая роса на листьях берёз. Шоколадная шляпка белого гриба, надкусанная каким-то зверьком. Ружьё покачивается за спиной, приклад слегка ударяет по бедру. Подошвы сапог оставляют на росистой траве глубокий блестящий след. Осталось полчаса.

— Смотри, лосиная кормушка, — сказал Лантадик. Тальнар поднял голову, как будто очнувшись. Он и не заметил, что они уже далеко зашли в лес. Это место было ему хорошо известно. За деревьями просвечивала блестящая поверхность Серого озера, которое сейчас, когда утренний туман рассеялся и в безоблачное небо поднялось солнце, было вовсе не серым, а голубым, как топаз. В другой стороне виднелась деревянная клеть, наполненная сеном — кормушка для косуль, лосей и оленей.

«Мы на месте», — подумал Тальнар. Он огляделся по сторонам, думая о том, что Кривой Коготь наверняка уже где-то рядом. В следующую секунду чутьё сказало ему, что так оно и есть. Сердце на секунду остановилось, словно кто-то ударил Тальнара в грудь.

— Ты не туда смотришь, — сказал Лантадик, вытаскивая из ягдташа баночку с солью. — Вон там спил дерева.

Тонкая сосна, верхушку которой когда-то сломал ветер, была спилена у корня и наклонена к земле. Сверху её кора была срезана, в древесине высечено клиновидное углубление, в котором белела соль. Такие кормушки делались специально для лосей. Внезапно Тальнар понял, как он это сделает. Он избегал смотреть на отца, но тот обошёл его и посмотрел на него сам.

— Что с тобой? Ты не заболел, часом?

Да, заболел, и это не вылечить.

— Нет, пап, всё нормально, — сказал Тальнар, попытавшись улыбнуться. — Я просто подумал, что не очень-то хочу уезжать так далеко и надолго.

— Да, — сурово проговорил Лантадик, проводя рукой по своим рыжим волосам. — Мне будет непросто без тебя. Не знаю, как я буду один в нашем доме… не знаю. Тебе-то уж во всяком случае будет там лучше, чем мне здесь. Ты, наверное, давно на меня сердишься.

Слова скомкались, застряли у Тальнара в горле. Он хотел улыбнуться, покачать головой, но вместо этого лишь слабо дёрнул подбородком вправо и вниз.

— Значит, и вправду сердишься, — вздохнул Лантадик. — Я тебя понимаю… возможно. Я не помню своих родителей, Тальнар, а мой дядя всегда был строг со мной. Я думал, это единственный способ воспитать хорошего ребёнка. Теперь-то мне ясно, что я ошибался.

— Я… я не сержусь на тебя, пап, — пробормотал Тальнар, не глядя на него.

Лантадик подошёл к нему и продолжил тем же нарочито грубоватым голосом:

— Отец из меня был никудышный, но ты уж не забывай меня, Тальнар, и постарайся простить.

— Давно простил, — прошептал Тальнар. Лантадик окинул его взглядом:

— Поговорим, когда вернёмся домой. Или ты хочешь сейчас?

«Отец, мне приказано убить тебя»

— Н-нет, — смог сказать Тальнар, — давай поговорим дома.

— Ладно, — Лантадик кивнул и развернулся. — Пойду, подсыплю соли здесь, а потом пойдём дальше.

Он зашагал к кормушке. Тальнар провожал его взглядом. Слёзы медленно подступили к его глазам, дрожащие руки подняли ружьё.

Лантадик склонился над лосиной кормушкой, убрал с неё хвоинки и катышки птичьего помёта и насыпал свежей соли. Выпрямившись, он оторопел — перед ним стоял Кривой Коготь.

Егерь не услышал, как он подошёл, но не внезапность его появления так поразила Лантадика, а вообще тот факт, что оборотень стоит перед ним. Лантадик не испугался, он только был оглушён изумлением. Ему показалось, что у него галлюцинации. Кривой Коготь… Этого не может быть — ведь он сам отправил его на смерть, его должны были расстрелять, всадить серебряную пулю в его рыжий затылок.

Кривой Коготь улыбался, но его глаза были злыми. Он стоял неподвижно, чуть ссутулив плечи, опустив здоровенные руки. И в какое-то из тех нескольких бесконечных мгновений, пока они стояли друг напротив друга, правда обрушилась на Лантадика, как удар топора.

— Ты… — выдавил он не своим голосом. Кривой Коготь улыбнулся ещё шире.

— Смотри туда! — выкрикнул вдруг он, выбросив руку влево, и Лантадик обернулся.

Тальнар стоял, подняв ружьё отца и целясь в него. Его лицо было искажено болью и ужасом, из широко раскрытых глаз текли слёзы. Лантадик хотел крикнуть: «Брось ружьё, сынок, что ты делаешь? Брось, оно заряжено!» Но он не успел даже шевельнуть губами.

Тальнар нажал на курок.

Выстрел, казалось, отразился от блёклого утреннего неба. Над головой Тальнара пролетели вспугнутые грачи.

Лантадик выгнулся назад, его спина вмиг одеревенела, голова откинулась так, что затылок коснулся позвоночника, и на миг перед Тальнаром мелькнул белый, как снег, подбородок отца. Через мгновение он стал алым, как и воротник его рубашки, и из шеи брызнул в сторону фонтан крови. Правая рука задёргалась в воздухе, как бы ища, за что ухватиться, а потом Лантадик упал.

Упал и Тальнар — выронив ружьё, прижимая ладони к лицу, к только сейчас закрывшимся глазам, к раскрытому в немом крике рту. Он не видел, как Кривой Коготь подошёл к телу его отца и внимательно рассмотрел его.

Последним, что видел Лантадик, было спокойное и довольное лицо его врага. Потом он умер, и Кривой Коготь удовлетворённо отошёл от него.

Тальнар всё ещё сидел, закрыв лицо руками. Он бы кричал изо всех сил, но его голос как будто сжался у него в гортани, и он не мог издать ни единого звука. Только когда Кривой Коготь вразвалку подошёл к нему, Тальнар смог выдавить из себя несколько слов:

— Отойди от меня… я предатель…

Кривой Коготь поднял ружьё и, размахнувшись, ударил Тальнара прикладом по плечу. Боли юноша не почувствовал, но сила удара была такова, что он повалился на землю. Кривой Коготь ударил его снова, на этот раз по рёбрам. Судорожно Тальнар попытался подняться, но последовал новый удар — плашмя, по голове, — и молодой убийца снова рухнул на траву.

— Соберись, слизняк! — проорал Кривой Коготь, ударяя его на этот раз сапогом. — Соберись, мать твою!.. Ты сделал только часть задания!

Тальнар закричал, вложив в этот вопль всю боль, терзавшую его:

— Убей меня! Пожалуйста, умоляю, убей!..

— Молчать! — Кривой Коготь наклонился, схватил его за шею и, подняв, буквально всадил спину Тальнара в ствол растущей рядом берёзы. Юноша слабо охнул от боли. На секунду у него потемнело в глазах, а когда зрение вновь прояснилось, он увидел перед собой оскаленную рожу Кривого Когтя. Рыча от ярости, оборотень плюнул ему в лицо.

— Слушай меня, слизняк, щенок, убивший своего отца!.. Ты — никто. Жалко скулящая тварь, которая прокусила руку, вскормившую тебя, и лижет сапог, который тебя бьёт… Лантадик сам бы прикончил тебя, если бы узнал, что ты волк. Не знаю, почему я сам тебя до сих пор не убил. Ты просил смерти? Так вот, я тебя убью, если ты дашь мне повод, но не надейся на то, что эта смерть будет быстрой. Я переломаю тебе кости. Я сдеру с тебя шкуру. Я отдам тебя самым грязным шкурам из моей стаи, и они будут насиловать тебя до смерти. Вот как я от тебя избавлюсь… А теперь решай: либо это, либо ты идёшь в мою стаю. У тебя есть минута, червяк.

Его искривлённые пальцы сжимали шею Тальнара, острые грязные ногти впивались в кожу. Тальнар испытал ещё один — последний — миг решимости. Сейчас он ответит плевком на слова Кривого Когтя. Что будет потом, всё равно. Больше он никого не убьёт.

Он открыл рот. Голос прорвался не сразу, а когда наконец Тальнар закричал, то сам не узнал своего визгливого, скулящего вопля:

— Я согласен! Согласен! Я сделаю всё, что ты прикажешь! Я укушу любого, даже ребёнка! Только не убивай меня! Не убивай! Не убивай!..

Хватка Кривого Когтя на его горле слабела, лицо оборотня отдалялось от его лица, а Тальнар всё ещё кричал. Уже сползая по стволу дерева, теряя сознание, он всё ещё шептал: «Не убивай меня… Не убивай…»

 

1

Чего Веглао никогда не могла себе простить, так это отсутствие слёз. Нет, когда умерла мама, она плакала очень долго, но когда умер Барлиан, которому тогда было пятнадцать, слёз было уже меньше. А потом умер Нерс, ему было одиннадцать, и умер он спустя три дня после брата и две недели после матери — умер днём. Семилетняя Луя умерла сразу после него — ночью. Их хоронили на следующий день. Отец сам вырыл могилу — только одну, на вторую сил у него уже не оставалось — и положил их туда вместе, завёрнутых в одеяла (гробов у них в деревне больше не делали с тех пор, как умерли оба плотника). Веглао и Ригтирн стояли рядом, и она не плакала. Она даже не чувствовала того же, что чувствовала, когда умерла её мать. За последнее время она уже видела столько смертей и похорон, что совершенно отупела от огромного количества горя, и поэтому, глядя на то, как отец и старший брат закапывают могилу, она не плакала. Она видела, что спина отца сгорбилась, а руки дрожат. Тогда она подумала: «Наверное, скоро и он тоже». И от этой мысли она тоже не плакала. И никогда не могла себе этого простить.

Если взглянуть на физическую карту Бернии, она покажется осколком радуги. Вся северная часть — ярко-зелёная, в неё округлым жёлтым языком врезается местность, которая на картах Антьены, Ярглонии и Тонского королевства обозначена как Великая степь, а бернийцами почему-то упорно именуется пустыней. Корень у этого языка красновато-коричневый — это Клыкастые горы. Так издавна сложилось, что больше всего народу жило на севере. Именно там, на морском берегу, располагались торговые порты. А самой малонаселённой частью после пустыни был восток — лесной край у подножия Лесистых гор. Собственно, до самих гор оттуда было очень далеко, но именно в этих местах начиналась самая старая их часть — древние холмы и маленькие котловины между ними. Городов здесь было мало, больших городов не было вовсе. Население жило в многочисленных деревнях. И когда пять лет назад по этим краям пронеслась, словно вихрь, Красная Лихорадка, две трети этих деревень вымерли полностью, а в оставшихся выжила только малая часть населения. До этого в семье Веглао было семь человек — мать, отец и пятеро детей. Потом осталось только двое — она и Ригтирн. Она не понимала, почему они выжили. Ригтирн был крепким пареньком, никогда ничем не болевшим, он даже ветрянку в детстве не подхватил, но Красная Лихорадка уносила ещё более здоровых и сильных людей. Ей было восемь с половиной лет, она была хрупкой и слабой, но тоже осталась жива. В конце концов Веглао решила, что это была просто случайность, как в том случае, когда подметаешь пол и несколько соринок всё равно остаются. После смерти своей семьи они больше не могли там оставаться — собственно, вообще никто не мог. Правительство издало приказ депортировать выживших, которые не болеют, в новые места — при этом на дорогу деньги давали, а на покупку нового жилья — нет. И когда Ригтирн и Веглао прибыли в Хорсин, они не нашли дома дешевле, чем старый дом Лантадик Нерела.

Он был небольшим, двухэтажным, с двумя комнатами внизу и комнатой и чердаком наверху. После того, как погибла мать Тальнара, Лантадик и его сын не стали там надолго задерживаться, и егерь решил его сдать, но никто не хотел туда вселяться, ходили слухи, что дом проклят. Потому и достался он Ригтирну так дёшево. Веглао поселилась наверху, он — внизу, и начали они здесь свою тихую, неприметную жизнь. Тихую — потому что теперь уже почти ничего не осталось от их прежней семьи, и шуметь и проказничать было некому; неприметную — потому что таких переселенцев, как они, было много, и никто особо об этом не беспокоился. Ригтирн водил трактор и работал механиком, Веглао ходила в местную школу.

Сегодня, впрочем, они оба должны были остаться дома — рабочая неделя закончилась. Однако Веглао проснулась, по своему обыкновению, очень рано, с восходом солнца. Она не любила сразу же вскакивать с постели, и некоторое время полежала, закинув руки за голову и глядя то в потолок, то в окно, на клочок розового неба. Потом посмотрела на календарь. С начала учебного года прошло уже две недели, а учёба уже успела ей надоесть, но Веглао думала не об учёбе и не о том, когда закончится первая четверть. Она смотрела не на месяц, а на год. Две тысячи третий год Четвёртой Эпохи. Сентябрь. А эпидемия, которая сегодня снова ей снилась, была в девяносто восьмом. Летом.

Пропасть в пять лет иногда казалась ей казалась невозможной. Нет, это неправда, думала Веглао, чтобы прошло уже столько времени. А иногда — и в последнее время это случалось всё чаще — она понимала, что забывает их. Она теперь уже не могла вспомнить голос отца и улыбку матери. Они как будто уходили от неё в мутный туман, их дорогие черты расплывались, как акварельный рисунок, на который пролили воду. Сначала она не плакала, когда хоронили брата и сестру и умирал отец, а теперь начинает и вовсе их забывать. Неужели она настолько плохая? Наверное, да. Она — просто глупая неблагодарная девчонка, которая отвратительно учится в школе, не слушается старшего брата и никогда не заслужит счастья. Вот поэтому Тальнар её тоже не любит, никогда не обнимет её, не поцелует, не предложит выйти за него замуж. Хотя она на это и не надеялась.

От всех этих мыслей ей стало неуютно и тяжело. Постель вдруг стала неудобной, струйка прохладного ветерка, тянувшаяся от окна (Веглао всегда спала с открытой форточкой, закрывая её лишь в особенно холодные зимние ночи), отдалась дрожью холода во всём теле. Веглао откинула одеяло, ежась, встала с кровати. Даже сквозь истёртый половичок чувствовалось, какой пол холодный. Веглао подошла к окну и, прежде чем крепко закрыть его, посмотрела наружу. В холодном воздухе не было ни ветерка, верхушки деревьев застыли, точно были отлиты из какого-то диковинного разноцветного металла. На голубоватых листьях капусты и поникших, жухлых подсолнухах в огороде поблёскивал иней. Это ничего: скоро взойдёт солнце, и он растает. Веглао повернула щеколду форточки и, отойдя от окна, стянула фланелевую ночную рубашку через голову. Сразу стало холоднее, и она торопилась, застёгивая простенький лифчик (грудь немножко болела, наверное, это означало, что она растёт), за которым последовали комбинация, трусики, тёплые носки, юбка и клетчатая рубашка, доставшаяся от Нерса, старшего брата, который теперь оказался младше самой Веглао. Одевшись, она быстренько расчесала волосы и побежала на улицу, умываться. Когда она умывала холодной водой лицо, брызги летели ей на голые коленки, и каждый раз у неё перехватывало от этого дыхание.

Субботнее утро шло своим чередом — умывшись, Веглао побежала готовить завтрак (его обычно готовил тот, кто раньше просыпался), поели они вместе с братом, за разговором не сказав ни слова о прошлом. После этого Ригтирн натаскал воды для уборки и девочка пошла мыть полы наверху, а сам Ригтирн поставил воду греться, чтобы вымыть посуду. Когда было около десяти часов утра, в дверь неожиданно постучали.

Ригтирн открыл дверь и сразу понял, что предстоит очень неприятный разговор. На крыльце перед ним стоял низкорослый человечек, одетый в почти что детский костюм из серой шерсти. Дряблая кожа шеи нависала над туго застёгнутым воротником, ветер слабо шевелил тонкие, молочно-белые волосы, руки и лицо покрылись старческими пигментными пятнышками, но чёрные глаза были умными, цепкими и быстрыми, как у подростка.

— Доброе утро, господин Нармин, — проговорил Ригтирн. Господин Нармин был учителем математики и физики в школе Хорсина.

— Доброе утро, — сказал учитель резким и бодрым голосом, похожим на крик какой-нибудь птицы. — Могу я пройти?

— Да, конечно, — Ригтирн подался назад. Господин Нармин зашёл в сени быстрым и уверенным шагом, как к себе домой, прошёл на кухню и без всякого приглашения сел за стол. Ригтирн, вошедший следом за ним, остался стоять напротив, как провинившийся школьник. Он не стал предлагать Нармину чай: тот заходил как минимум раз в несколько недель и всегда отказывался от угощения, заявляя, что у него ещё много спешных дел. Оставалось только удивляться такой энергичности в столь пожилом возрасте: говорят, господин Нармин начал учительствовать лет за десять до революции 1956 года. Правда, в те времена в сельские учителя зачастую шли мальчики не старше шестнадцати-семнадцати, но всё же цифра получалась внушительная.

— Я к вам по делу, молодой человек, — начал старичок.

«Я уж знаю, по какому ты делу», — уныло подумал Ригтирн.

— На днях я провёл контрольную у седьмых классов. Ваша младшая сестра получила за неё единицу. В прошлом году у неё были одни двойки, стало быть, к восьмому классу она планирует скатиться на нули, — Нармин всегда говорил так, будто вот-вот рассмеётся, хотя в его словах (по крайней мере, сейчас) не было ничего смешного. — Между прочим, это была совсем не новая тема — просто повторение того, что мы проходили в прошлом году. Ваша Веглао написала эту работу хуже всех в классе. А теперь, когда у неё начнётся физика, я просто не знаю, что делать!

— И я не знаю, — устало проговорил Ригтирн, покачав головой. — Я помню, когда она только-только пошла в школу, учительница её очень хвалила. Она часто говорила маме: «У вас такая умненькая девочка! Такая способная!» — Ригтирн нахмурился и ненадолго замолчал, а потом тихо проговорил:

— Вы понимаете, когда всё это случилось, Веглао стала сама не своя.

— Я, конечно, понимаю, но согласитесь, что пять лет — достаточный срок, чтобы оправиться и вернуться к жизни. Знаете, когда я только начинал работать, у меня в классе у большей части ребят отцов поубивали на войне, а младшие братишки и сестрёнки пухли с голоду. И вы не представляете, какое стремление к знаниям! А в вашем случае, прошу прощения, всё дело в самой обычной лени.

Лицо Ригтирна в продолжение всей этой тирады, казалось, каменело. Наконец, воспользовавшись паузой в речи учителя, юноша быстро его перебил:

— Что ж, я поговорю с Веглао. Вам, наверное, уже надо идти?

— Да-да, — заторопился старик. — Вы правы, мне ещё надо встретиться с родителями нескольких ребят… Согласитесь, куда правильнее поговорить с каждым отдельно, чем созывать все эти новомодные родительские собрания! Не вижу в этом смысла…

— До свидания, — Ригтирн закрыл за ним дверь и вздохнул несколько раз.

Веглао была наверху. Она мыла пол в коридоре. Сидя на корточках и зажав подол платья коленями, она скребла доски ручной щёткой. Её тёмно-русые волосы растрепались, тонкие руки, розовые от воды, были до локтей заляпаны пеной. Комочек пены поблёскивал и на носу.

— Мне надо поговорить с тобой, — окликнул её Ригтирн, может быть, слишком сердито.

— Я сейчас!

— Ладно, закончишь, тогда и поговорим, — отозвался Ригтирн, чувствуя облегчение оттого, что неприятный разговор удалось немного отодвинуть. Ругать сестру было для него самым последним делом. Он вышел на крыльцо, постоял там, сунув руки в карманы, потом сходил в маленький огород, расположенный позади дома. Как и все хорсинцы, Ригтирн и Веглао имели своё небольшое картофельное поле, находившееся за пределами деревни, а в их собственном огородике росли преимущественно лук, чеснок, бобы и морковка — больше ничего на скудной лесной земле не прижилось. Это ещё ничего — в ту осень 98-го, когда они приехали сюда, у них вообще не было никаких запасов на зиму; спасибо, соседи помогли.

Прошло целых пять лет с тех пор, как они переехали сюда, но для жителей Хорсина брат и сестра так и остались чужаками. Произошло это главным образом из-за того, что другие переселенцы заняли дома в самой деревне и постоянно общались с хорсинцами, а Ригтирн и его сестрёнка жили особняком и появлялись в Хорсине только тогда, когда им это было надо. Оба так и не завели близких друзей, и единственные, с кем они более-менее общались, была старая бездетная пара, жившая на окраине деревни — ветеран войны Гвеледил, работавший деревенским точильщиком и часовщиком, и его жена Лиенна, относившаяся к осиротевшим ребятам с робкой нежностью. Особенно Лиенна привязалась к Веглао: эта дикая, нелюдимая девочка была не из тех, которые всюду чувствуют себя как дома и быстро заводят друзей.

Честно говоря, сестра была главной головной болью Ригтирна. Он любил её больше жизни, потому что она была единственной родной душой, которая у него осталась, но не мог не видеть, что прежде весёлая и ласковая девочка с каждым днём становится всё тише, молчаливее и суровее. Ужасная участь их семьи и самого Ригтирна превратила в хмурого старика в теле двадцатидвухлетнего юноши, но то, что и Веглао до сих пор не до конца пришла в себя, ещё больше бередило его раны. Проклятая Красная Лихорадка, убившая их родителей, братьев и сестру, унесла с собой ещё кое-что — она унесла теплоту в отношениях Ригтирна и Веглао.

Сестра выскочила на крыльцо и выплеснула воду под тощую рябинку, которая росла рядом с лестницей. Затем она спустилась, поставила ведро на траву донцем вверх и, смахивая волосы со лба, подошла к Ригтирну.

— Я знаю, зачем он приходил, — с ходу заявила она. — Я не виновата, что мне не нравится его дурацкий предмет.

— Математика — это не дурацкий предмет, — сухо сказал Ригтирн. — Ты ведь знаешь, что у нас очень мало денег, и если ты хочешь поступить в институт, тебе придётся очень хорошо учиться.

Веглао упрямо дёрнула плечами:

— А может, я не хочу поступать в институт.

— Хочешь всю жизнь копаться в огороде и мыть полы?

Этот аргумент всегда действовал. Веглао на секунду обиженно нахмурилась, потом продолжила чуть смягчившимся голосом:

— Ригтирн, я не хочу учиться тому, что мне не понадобится. Вот ты меня стрелять учишь — это точно пригодится, я могу стать охотником или кем ещё. А все эти уравнения — да зачем они вообще?

— Танцы бесполезней, чем математика! — выпалил Ригтирн. Веглао мгновенно залилась краской. Брат, как и все другие, не знал об её чувствах к Тальнару Нерелу. Но даже если бы Ригтирн предположил, что Веглао кто-то нравится, о Тальнаре он подумал бы в последнюю очередь. Он не просто не любил Тальнара — он тихо презирал его. Всю свою жизнь Ригтирн работал: сначала на ферме у отца, потом в полях Хорсина, и считал, что главные черты хорошего человека — это трудолюбие, честность и неприхотливость. А если Тальнар и был честен, то уж трудягой его назвать никак было нельзя. Ригтирну он казался изнеженным, слабым и безвольным, и не сказать, чтоб он был так уж неправ. Все эти мысли промелькнули в голове Веглао за какие-то несколько секунд, и она почувствовала, как её щёки наливаются жаркой кровью.

— Не надо так говорить! — обиженно воскликнула она. — Ты… ты… ничего не понимаешь!

Ригтирн не успел ничего сказать — Веглао резко развернулась и побежала прочь. Она толкнула дверцу калитки так, что та, захлопываясь, со стуком ударила по столбику, а девочка тем временем пронеслась через всю лужайку и скрылась в лесу. Ригтирн остался стоять, молча глядя ей вслед. Его охватило противное чувство — гнев, обида, смущение, бессилие — всё вместе. Ему захотелось вздохнуть или сплюнуть, но он не сделал ни того, ни другого, а только молча пошёл в дом и закрыл за собой дверь.

 

2

Отца он убил, но в том, что произошло дальше, не участвовал. Только смотрел. Кривой Коготь созвал оборотней — а может, и не созывал, может, они просто прятались тут же в лесу и потом вышли наружу, привлечённые звуком выстрела и криками. Тальнар сидел на траве, упершись руками в землю. Его мутило, но он не мог отвести взгляда. И даже не потому, что Кривой Коготь велел ему смотреть на всё до конца, он даже и без этого не смог бы отвернуться. Позже он понял, что забыл всё это — то есть он помнил, что они сделали, но как это было, в памяти у него не сохранилось. И он думал, что ему повезло — если бы он запомнил всё до мельчайшей чёрточки, он бы наверняка стал таким же полоумным, как Щен.

Оборотни принесли с собой своё оружие — огнестрельного у них не было, если не считать ружья Лантадика, которое они получили в то утро. У них были с собой только ножи, а у двоих — топоры. Этими ножами и топорами они рубили и кромсали тело Лантадика до тех пор, пока Егерь Нерел не превратился в кучу кусков мяса и костей, которая уместнее выглядела бы на мясном ряду рынка. Одежду и сапоги перед этим с него сняли, охотничий нож забрали тоже. После этого они разожгли большой костёр и сожгли всё, что осталось от его отца. Тальнар не пролил ни одной слезы, даже когда увидел кровь, даже когда почувствовал неожиданно вкусный запах, вскоре превратившийся в запах гари и дыма. Задним умом он думал о том, что столб дыма поднимется высоко над лесом, но тот лишь расползался по земле, щипая глаза. Оборотни смотрели на костёр молча. Иногда только кое-кто из них говорил что-то о том, кто там горел, совершенно не слушаясь правила «о мёртвых либо хорошо, либо ничего». Под конец Щен вдруг громко захохотал, кинулся к костру и принялся кидать туда комки земли и сухие листья. Никто ему не мешал. Под конец он и сам успокоился, сел на свой тощий зад и обхватил колени руками. Тальнар видел, как отражается пламя в его мутных зрачках.

Со временем Тальнар забыл подробности этого, как забыл подробности всего оставшегося дня. Он помнил, что очень долго куда-то шёл. Потом он лежал на какой-то поверхности, на ощупь напоминавшую сухую мягкую траву и листья. Вроде бы он поспал, правда, совсем недолго, а потом снова двинулся в путь вместе с оставшимися оборотнями. Была ещё одна деталь, которую Тальнар не запомнил, потому что всё это время находился в каком-то подобии транса: его не охраняли. Никто не держал его за плечо или за шиворот, никто не следил за ним, его не привязывали на ночь к дереву, как будто он был волен идти куда угодно. Но Кривой Коготь знал, что он никуда не уйдёт — а если и попытается уйти, то он просто пристрелит его из того же ружья, от которого погиб Лантадик Нерел; пристрелит, но не убьёт. Смерть Тальнара он считал слишком мягким завершением всей этой истории.

Далеко в лесу, в двух днях пути от Станситри, на довольно широкой поляне, со всех сторон окружённой старыми толстыми соснами и ольхами, стояли кругом пять или шесть крупных шалашей. Самый большой из них, накрытый сверху шкурами нескольких коров, которым в своё время не повезло встретиться с оборотнями, принадлежал Кривому Когтю и его телохранителям. В остальных жили волки из его стаи. В центре поляны, внутри кольца из шалашей, находилось большое кострище. Тальнар поселился в одном из шалашей, где, кроме него, жили ещё два оборотня — мужчина и женщина, которых он раньше не видел. Они не обращали на него внимания и не разговаривали с ним. Он тоже ни с кем не разговаривал, почти ничего не ел и большую часть времени проводил в полусне, лёжа на своей постели из мха, травы и тряпок. Его никто не трогал, работать не заставляли — казалось, он всё ещё может просто взять и уйти. Но он не уходил — куда он мог теперь деться?

Со временем Тальнар стал жить так же, как и все в этой стае. Стая была невелика, и у всех здесь были свои обязанности. Некоторые оборотни охотились и грабили — это был сам Кривой Коготь и наиболее сильные и смелые его соратники. Другие (преимущественно женщины и дети) — разжигали костры, готовили пищу, подправляли шалаши, выделывали шкуры убитых животных. Тальнар помогал им в этом, и мало-помалу он познакомился со всеми оборотнями, которые здесь жили, но ни с кем не подружился. Для всех и каждого из них он так и остался чужим, как в самый первый день здесь.

Однажды Кривой Коготь подошёл к нему с разговором. Это было уже начало сентября, и до первого полнолуния Тальнара оставалось немногим больше недели. К тому времени Тальнар уже успел свыкнуться с тем, что теперь он — наполовину зверь. Он знал, что это никакая не метафора: какая-то часть его души на самом деле стала звериной, и именно эта часть отвечала за чёрно-белые сны об охоте на людей, желание попробовать свежую кровь и то, что он чувствовал присутствие других оборотней. То, что Кривой Коготь был не простым оборотнем, а вожаком и тем, кто обратил его, Тальнара, чувствовал и его волк: каждый раз, когда Кривой Коготь оказывался рядом, Тальнар чувствовал, что вместе со страхом и ненавистью ощущает в своём сердце какие-то подёргивания радости, восхищения и благоговения.

— Ну, и как тебе тут живётся, Тальнар? — спросил он издевательски-дружелюбным тоном. Тальнар не ответил, и Кривой Коготь ударил его — лениво, почти не размахиваясь. Голова молодого человека мотнулась вбок и он ударился виском о ствол стоящего рядом дерева.

— Если я спрашиваю, надо отвечать, — услышал Тальнар его голос сквозь звон в голове. Держась за висок, он посмотрел на Кривого Когтя (тот расплывался перед его глазами) и кивнул:

— У меня всё отлично, вождь.

— Правда?

— Абсолютно, — кивнул Тальнар. Кривой Коготь широко улыбнулся:

— Это очень хорошо, Тальнар. Потому что у меня для тебя есть дело.

— Я сделаю всё, что ты прикажешь, вождь, — монотонно ответил Тальнар, глядя на костёр за спиной Кривого Когтя. Вокруг костра сидела небольшая группка оборотней, которые доедали то, что осталось после трапезы охотников и вожака. От костра вверх, прямо в лазуритово-синее вечернее небо, подпрыгивали искорки.

— Через неделю ты станешь волком, — сказал Кривой Коготь. — Ты знаешь, что некоторые волки умирают в своё первое полнолуние?

— Да, мой вождь, я знаю, — негромко ответил Тальнар, по-прежнему глядя на костёр. Кривой Коготь схватил его за шею:

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! Ты хочешь умереть, червяк?

Тальнар не смог бы ответить на этот вопрос по двум причинам: во-первых, он и сам этого не знал, а во-вторых, пальцы Когтя слишком уж сильно сдавили ему горло. Но Кривой Коготь ответил сам:

— Тебе будет лучше, если ты помрёшь.

Тальнар смог выдавить несколько слов:

— Я… я не знаю, мой вождь.

Кривой Коготь отпустил его.

— Ты будешь превращаться не здесь. Иди в деревню Хорсин и обрати там как можно больше жителей, лучше всего молодых. Не кусай слишком маленьких детей — помрут в первое же полнолуние.

Должно быть, Тальнар выглядел ужасно в этот момент, потому что рыжие усы Кривого Когтя поползли вверх над красными губами и блестящими зубами:

— Да, парень, правильно, радуйся — вся деревня тебе.

— Да, — прошептал Тальнар, — да, я рад, очень рад.

— Вот и хорошо. Через неделю я посмотрю, стоишь ли ты чего-нибудь, кроме моего плевка.

С этими словами он плюнул ему на воротник.

Тальнар вспоминал каждое слово из этого разговора через неделю, когда шёл к Хорсину заросшими лесными тропинками, которые путались и сплетались между собой, а порой и вообще исчезали в густой высокой траве и опадающих листьях. Он знал, как идти к Хорсину — всё-таки он гулял по этому лесу всю свою жизнь. Туда идти было ближе, чем к Станситри, но Тальнар особо не спешил — если уж ему не удастся предотвратить то, что случится, то хотя бы отдалить это он может. Он вышел из лагеря рано утром в полнолуние, когда было ещё темно, и около десяти часов утра подошёл к небольшому ручью, который вытекал из одного из озёр и ближе к Хорсину, распухнув от многочисленных ручейков и ключей, становился речкой под названием Пчелиная, собственно на которой и была сто лет назад основана эта деревня. С утра было прохладно, но вскоре выглянуло солнце, и воздух нагрелся, почти как летом. Тальнар подошёл к ручью, опустился перед ним на траву и ополоснул холодной водой разгорячённое лицо и исцарапанные ветками кустов руки.

Дальше он шёл по берегу. Дело это было непростое: Пчелиная речка выискивала себе путь среди маленьких холмиков, валунов и лещин, то разливаясь, то сужаясь, то мелея, то образуя глубокие тёмные заводи. Тальнар миновал три устья ручьёв: один он перешёл вброд, второй, затерянный меж мшистых камней, просто перешагнул, третий, окружённый крохотным вязким болотцем, обошёл стороной. На другом берегу он насчитал четыре притока.

Спустя два часа, около полудня, он вышел к тому месту, где река становилась довольно широкой и глубокой. Её низкие, уходившие под воду берега поросли высокими клёнами и густым ивняком, чьи кроны перекрывали почти всё небо над рекой, оставляя на её поверхности только тонкую полоску голубого неба. В воде плавали осенние листья, у берегов виднелись зелёные пятна ряски. В одном месте под воду опускалось наполовину поваленное дерево, старое, но довольно толстое и крепкое. На нём сидела девочка. Её голые коленки, крест-накрест обхваченные загорелыми исцарапанными руками, почти касались подбородка. На её остреньком лице и в больших зелёных глазах, глядящих на воду, застыло выражение упрямства и печали. Тальнар шагнул к ней навстречу прежде, чем подумал: а зачем ему, собственно, к ней идти? Но было уже поздно: под его ботинком хрустнула веточка, над плечами зашуршали листья, и Веглао встрепенулась и выпрямилась.

— Кто здесь? — спросила она ломким, настороженным голосом, и тут же быстро вытерла глаза кулачком. Тальнар раздвинул руками ветки куста и вышел наружу.

— Это только я, не пугайся.

— Я и не испугалась, — пролепетала Веглао. Она не ахнула, увидев его, её ладони не взлетели к приоткрывшемуся рту — ничего такого, что показывают в кино. Просто её взгляд стал каким-то затуманенным и в то же время — невероятно цепким, зорким, прямо-таки ожившим. Она соскользнула с дерева на землю, чёрную, влажную и жирную, усыпанную листьями и крылатками клёна.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Тальнар.

— Ничего. Просто гуляю. А ты… ты разве не уехал в Риндар, как хотел?

— Пока что нет.

— Что-то случилось? — спросила Веглао несколько встревоженным голосом. — У тебя… у тебя всё хорошо?

Да, всё отлично, лучше не придумаешь.

— Я слышала, что твой отец куда-то исчез, — продолжала девочка, не дождавшись ответа. — Уже две недели назад.

— Он… с ним всё в порядке, — выпалил Тальнар прежде, чем успел что-то придумать. — Ему пришлось очень срочно уехать, никого не предупредив, и мне тоже. Дело в том, — принялся он сочинять на ходу, — что один из его друзей, с которыми он вместе воевал, теперь живёт на юге, возле Клыкастых гор. Он написал отцу, чтобы тот приехал, потому что этот его друг заболел и хотел с ним повидаться. Я тоже поехал с ним. Отец решил задержаться ненадолго.

— А-а-а, — протянула Веглао. — А ты что здесь делаешь?

Тальнар понимал, что его вид отнюдь не будет служить аргументом, если он скажет, что просто пошёл погулять. Выглядел он так, как и должен выглядеть человек, две недели живший в лесу. Он увидел, что Веглао потихоньку отступила на шаг, и почувствовал резкий укол испуга, смешанного с раздражением. Если она расскажет кому-то, что видела его, план погибнет. Вдруг его осенила идея. Он выпрямился, изящно склонил голову набок и мягко улыбнулся той улыбкой, которая, он это знал, всегда вызывала у Веглао — да и не только у неё — доверие.

— Я тебя напугал? — нежно спросил он. Веглао непонимающе смотрела на него, прижав сжатые кулачки к груди. Она была похожа на полудикого дворового котёнка — вот-вот сорвётся с места и убежит. Тальнар подался к ней навстречу, глядя на неё с той нежностью, которая гипнотизирует любую влюблённую женщину, как бы напугана она ни была. И зачарованная Веглао не двинулась с места. Она только вздрогнула, когда Тальнар легонько дотронулся до её плеча.

— Я совсем не думал, что встречу тебя здесь, — заговорил Тальнар. — Знал бы, одел бы что-нибудь поприличнее. Стоим сейчас здесь с тобой, как принцесса и бродяга.

Обтрёпанная коричневая юбчонка, мальчишеская рубашка в клетку, волосы завязаны в небрежный хвостик — хороша принцесса. Веглао почувствовала, что краснеет. Она разрывалась на части — никогда ещё ей не было одновременно так сладко и так страшно.

— Я всё-таки уеду, — продолжал Тальнар, — дня через два-три. Но знаешь, я так люблю этот лес. Как подумаю, что долго его не увижу, так как-то не по себе делается. Говорят, в Риндаре вообще нет лиственных лесов, один только бор кругом.

— Ага, — пискнула Веглао. Тальнар по-прежнему мягко держал её за плечо, прикосновение это было лёгоньким, как крыло бабочки — шевельнись, и оно исчезнет.

— А в Хорсин ты заходил? — спросила она. Тальнар покачал головой — медленно, как будто эта идея вообще не приходила ему в голову.

— Нет… кстати, может, и зайду. Может, даже сегодня вечером.

— Да, да, сегодня вечером, — слегка оживилась Веглао. — В восемь часов в клубе начинаются танцы. И ты тоже приходи!

Последнее вырвалось у неё быстрее, чем она поняла, что только что сама впервые в жизни пригласила парня на свидание. Тальнар улыбнулся ей так, что её сердце подпрыгнуло до самого горла.

— Отличная идея. Вечер танцев! Вы, наверное, уже забыли всё, чему я вас учил?

— Я ничего не забыла, — пылко возразила Веглао. — Так ты придёшь?

— Приду, — уверенно сказал Тальнар. «Танцы. Много людей»

Веглао расцвела от этих его слов. Чуть-чуть запнувшись, она поблагодарила его, но Тальнар только небрежно тряхнул спутавшимися, но по-прежнему красивыми волосами:

— Мне это совсем не сложно.

Уже когда Веглао отошла на несколько шагов, он окликнул её:

— Но только ты никому не говори, что видела меня здесь!

— Хорошо! — воскликнула девочка счастливым голосом.

Домой Веглао летела, как на крыльях. Она уже не чувствовала никакой обиды на Ригтирна и, влетев в комнату, где он слушал радио, кинулась ему на шею.

— Что это с тобой? — спросил он ворчливым тоном, но в его голосе слышался смех. Он встал и, обхватив её руками, покружил по комнате. Веглао поцеловала его в щёку, Ригтирн рассмеялся и взъерошил ей волосы. Девочка прижалась щекой к его щеке и счастливо выдохнула ему на ухо:

— Прости меня, я была такой дурой… Можно, я сегодня пойду на танцы?

 

3

Веглао тщательно подготовилась. Она вымыла волосы и расчесала их на косой пробор, надела своё самое красивое платье, доставшееся от мамы — чёрное, в мелкий белый горох, с белым воротничком и манжетами, подолом до середины голени и белым поясом. Сначала, правда, платье пришлось немножко подогнать — хотя Веглао была довольно высокой для своих тринадцати лет, фигурка у неё всё ещё была плоской, а платье было рассчитано на взрослую женщину.

Около восьми часов вечера она надела платье и тщательно вычищенные туфельки, поправила волосы и вышла в гостиную, где сидел её брат. Ригтирн обернулся на её шаги и в первую секунду её не узнал. Её тонкое личико побледнело, глаза взволнованно блестели, дрожащие руки мяли подол платья.

— Ну ты даёшь, Веглао, — проговорил Ригтирн. Ещё никогда на его памяти она не выглядела такой взрослой и красивой. Она поняла его слова по-своему.

— Я такая некрасивая… — проговорила она, чуть не плача.

— Вот уж нет. Ты хорошенькая, — Ригтирн протянул руку и устало потрепал её по голове. Веглао увернулась от его руки и принялась быстро приглаживать волосы.

— Я похожа на маму? — спросила она. Ригтирн окинул её взглядом. Худенькая, нескладная, с тонкими руками и острыми локтями, она была похожа на их мать только цветом волос и глаз — то есть ровно в той же степени, в какой на неё был похож он.

— Да, очень похожа, — со вздохом сказал он. — Веглао, не задерживайся допоздна. Если ты не придёшь к десяти, я пойду за тобой…

— Ригтирн! — девочка быстро обернулась, округлив глаза и умоляюще выпятив порозовевшие губки.

— Ладно. Пол-одиннадцатого дома как штык.

— Спасибо! — расцвела Веглао. Она подбежала к висевшему на стене зеркальцу и приподнялась на цыпочки, вытянув шею. — Я правда красивая?

— Правда-правда. Не опаздывай.

Веглао поцеловала его в щёку и убежала. И едва за ней захлопнулась дверь, Ригтирна вдруг разом охватило какое-то щемящее, болезненное чувство, как будто внезапно открылась старая рана или вновь заболел воспалившийся зуб. Внезапно он почувствовал дикое желание побежать следом за ней и уговорить её остаться сегодня дома, но быстро уговорил себя не устраивать панику на пустом месте.

В это время Тальнар был уже в клубе. Его появление всех удивило — народ был уверен, что молодой учитель танцев уехал в университет. Всем и каждому Тальнар повторял ту же ложь, которую от него уже слышала Веглао, и вскоре история о заболевшем боевом товарище Лантадика разнеслась повсюду. С этого момента никто уже не таращил удивлённо глаза при виде Тальнара, и молодой оборотень смог вздохнуть спокойно — насколько это вообще было возможно в его состоянии. Раза два-три он потанцевал со своими бывшими ученицами. Одна из девушек без умолку болтала, Тальнар изо всех сил старался непринуждённо отвечать ей и не слишком натужно смеяться над шутками. В целом он чувствовал, что справляется со своей ролью неплохо, но вместо воодушевления ощущал только бесконечное отвращение к самому себе. А ещё он чувствовал, что скоро начнёт превращаться. Он не смог бы описать это чувство, если бы его попросили. Хотя, к счастью для него, просить было некому.

— Привет, Тальнар, — сказал кто-то рядом.

Тальнар быстро обернулся и столкнулся взглядом с девочкой, не достававшей ему до плеча. Спустя секунду он узнал её — это была Веглао, выглядевшая немного старше, чем обычно, из-за того что на ней было праздничное «взрослое» платье, а её тёмные волосы, обычно небрежно завязанные сзади, были распущены и падали до самой талии.

— Давай потанцуем? — выдохнула она дрожащим от страха голосом, и на её щеках появились два красных пятнышка.

— Давай, — ровным голосом отозвался Тальнар и протянул ей руку. Вспыхнувшая от неожиданного счастья Веглао вложила свою маленькую ручку в его ладонь, и вместе, протискиваясь сквозь толпу парней и девушек, они вышли на площадку.

Несколько пар уже танцевали. Музыка, казалось, отражалась от высокого сводчатого потолка, на котором висела железная люстра со свечами — опять были перебои с электричеством. Тальнар и Веглао встали в позицию и начали танцевать.

Ведя её в вальсе, Тальнар почти не смотрел на неё — ну не мог он смотреть на это худенькое лицо, полное такого счастья и такой гордости. Вот-вот начнётся превращение, и, хотя он не знал, сколько оно продлится, был уверен, что уйти успеют не все. Дверь здесь всего одна, окна слишком высоко. Наверняка образуется затор. Он скользил взглядом по ясным молодым лицам, по тщательно выглаженным блузкам и платьям, по начищенным салом ботинкам, и видел изуродованные, залитые кровью тела, слипшиеся от крови волосы, располосованную когтями одежду. На часах уже было больше десяти часов. Луна скоро взойдёт.

Внезапно он остановился, не завершив поворота. Веглао налетела на него, но он этого почти не почувствовал, такая она была худенькая и лёгкая. Девочка посмотрела на него с удивлением и тревогой, и Тальнар хорошо её понимал: он буквально чувствовал холод, охвативший всё его тело, ощущал влагу, которая проступала на лбу, ледяными капельками ползла по спине, смачивала волоски на груди. «Ещё немного, — подумал Тальнар, — и меня вытошнит прямо на пол».

— Тальнар… тебе что, плохо?

— А-ага, — просипел Тальнар. Он положил руки Веглао на плечи и медленно оттолкнул её от себя. Потом заставил себя посмотреть на неё. Её щёки всё ещё цвели счастливым румянцем, но глаза были испуганными. Кто-то из танцующих натолкнулся на них, охнул, другой шёпотом ругнулся. Тальнар заставил себя улыбнуться, и улыбка получилась вполне ничего — могла сойти за прежнюю, беззаботную, весёлую.

— Всё со мной нормально. Просто голова закружилась. Пойду постою на воздухе.

— Да? — спросила Веглао. — Ну… ну ладно, иди.

— Ты очень хорошо танцуешь, — сказал ей Тальнар. Она выпрямилась от этих слов, и её лицо снова стало одновременно гордым и растерянно-счастливым.

— Спасибо! — прошептала она так, что сразу становилось понятно, что благодарит она его не за эту вымученную похвалу. Он ещё раз улыбнулся ей улыбкой мёртвого парня, чьё растерзанное когтями оборотня тело разлагается в утыканной камнями котловине, а потом поспешил к выходу, расталкивая людей, и вырвался в ночь.

Воздух был восхитителен. Прохладный, тугой, мягкий, он пах свежестью и лесом. Ноздри Тальнара подрагивали; он ждал других запахов, он хотел чуять кровь, мясо и страх; он жаждал этого. Ноги подламывались, когда он шёл к лесу, точнее, пытался бежать туда. Сердце вдруг разбухло, словно его накачали изнутри воздухом, и вместо того, чтобы биться, медленно раздувалось до размеров футбольного мяча и так же медленно сдувалось. Лес перед глазами Тальнара превратился в мелькание светлых и тёмных полос, а когда он закрывал глаза, всё вспыхивало красным. Он раздвигал ветки руками, топтал их ногами, спотыкался, падал, потом снова поднимался. Вскоре он уже не мог идти, только полз. А потом он вдруг словно очнулся. Он находился в зарослях папоротника и какого-то колючего кустарника — он не сразу понял, что это шиповник, что бордово-алые комочки в ветвях — это ягоды, а не сгустки крови, не кусочки дымящегося живого мяса… и тогда весь мир превратился в боль.

Он заорал во весь голос, выгнувшись дугой, разрывая ногтями траву, ввинчивая пальцы в землю. Потом он резко взметнул руки вверх, комочки дерна полетели в разные стороны. Он начал скрести грудь ногтями — там, внутри, что-то ужасно болело, что-то разрывало ему внутренности, отравляло его, ломало, выкручивало… сжирало его заживо. Кровь текла из-под его ногтей, сжатые зубы вонзались в дёсны, из горла рвался отчаянный зовущий, рыдающий крик. И в конце концов этот крик прорвался — но звучал он уже совсем по-другому.

 

4

Тальнар так и не возвратился в зал, но Веглао это не сильно расстроило. Она до сих пор была в эйфории. Ей казалось, что у неё вот-вот вырастут крылья. То, что он подарил ей на прощание такую вспышку счастья, совершенно убивало тоску, которую она всегда ощущала после общения с ним, после того, как понимала, что ему, в общем-то, на неё наплевать. Целых несколько минут он принадлежал ей, а она — ему, и этого никто не мог у неё отнять. Никто.

Она всё ещё была сама не своя, когда выходила из клуба. Было уже пять минут одиннадцатого, надо было спешить. Веглао подошла к дороге и остановилась, выпрямившись и широко открыв глаза. Ночной воздух был прохладным и свежим, он пах дымом печных труб и молоком. Девочка приложила руку к сердцу, которое билось так сильно, что, казалось, вот-вот вырвется из груди, как птица из рук. Улыбаясь, она медленно зашагала к своему дому.

Будь Веглао городской девочкой, она шла бы сейчас быстро, поминутно оглядываясь и нервничая. Но деревня совсем не то же, что город: здесь она могла опасаться разве что отчаянных малолетних хулиганов, и ей было отлично известно, что обычно они по вечерам бегают на старую живодёрню или в здание полуразрушенной кочегарки, а в центр деревни не наведываются. Поэтому сейчас Веглао спокойно прошла через площадь, свернула на одну из улочек, которая вела к её дому, и неспешно зашагала по ней.

Когда она поравнялась с последним домом, то услышала голоса, которые быстро приближались. Эти голоса были слишком ей знакомы, чтобы продолжать идти навстречу им, и Веглао резко остановилась.

— Давай, тащи сюда ведро!

— Чёрт! Тяжело же!

— Да цыц ты! Не хватало ещё, чтобы услышала эта психованная бабка!

Веглао быстро отбежала в сторону — здесь дома были только с одной стороны улицы, а с другой к дороге подступали заросли бурьяна, за которым начинался лес. Девочка нырнула в бурьян и затаилась. Спустя полминуты шаги приблизились, а вместе с ними и голоса. Веглао поморщилась, унюхав мерзкий гнилостный запах, который всегда прошибал любого, проходившего рядом с живодёрней. А голоса принадлежали Лурбе Тананди и его приятелю Шамми, по прозвищу Бяшка — двум самым отчаянным шкетам из всей хорсинской шпаны. Ну конечно, ничего более умного, чем забросать танцующих коровьей требухой, им не могло прийти в голову. Приятели о чём-то спорили приглушёнными голосами и отчаянно гремели ведром.

— Пошёл ты куда подальше, Бяшка, если трусишь!

— Да заткнись ты на фиг! Мне в прошлый раз отец чуть уши не вырвал! Если и сегодня зацапают, мне точно хана будет!

— Да в прошлый раз мы из-за тебя и попались, дурья твоя башка! Если бы ты не перетрусил, когда не надо, всё было бы пучком, а так…

«Уходите», — мысленно зарычала Веглао. Но те, судя по всему, разошлись не на шутку — если они сейчас заметят ещё и её, ей точно несдобровать. От неудобной позы уже ныли колени. Решившись, Веглао ползком пробилась на другую сторону зарослей, поднялась на ноги и, быстро отряхнув колени, заспешила к дому через лес.

К тому времени уже окончательно стемнело. Здесь было холодней, чем в деревне, и шуршание веток от ветра казалось зловещим. Веглао поёжилась — надо было захватить куртку — и, обхватив себя руками, поспешила вперёд, чуть не срываясь на бег. Вскоре она вышла на тропинку, которая вела к её дому, и как раз в это время из глубины леса послышался громкий крик.

Веглао остановилась. Она поняла, что кричал человек, который увидел или почувствовал нечто ужасное. Первую секунду девочка даже не могла пошевелиться — ужас сковал её, как цепью. Потом крик повторился, и Веглао нервно дёрнулась. Что, чёрт побери, происходит? Набравшись храбрости, она набрала в грудь побольше воздуха и громко закричала в ту сторону, откуда доносились вопли:

— Э-эй! Вы слышите меня? Ау!

К тому времени лесные банды давно отошли в область страшных историй, и Веглао даже не понимала, какую опасность она может накликать.

Крик раздался снова — но уже более тихий и как будто со слезами. Сердце девочки сжалось от ужаса и сострадания. Что же делать?

«Зови Ригтирна, — велел ей внутренний голос. — У него есть пистолет. Сейчас вы вместе пойдёте туда, посмотрите, что да как». Веглао была слишком напугана, чтобы не послушаться этого голоса — а потому она снова повернулась в сторону дома и быстро побежала по тропинке.

Но не успела она сделать и нескольких шагов, как с той же стороны, откуда недавно слышались крики, донёсся совершенно другой звук. Это был, несомненно, вопль, но он не принадлежал человеку, это точно. Да и ни одно животное, которое знала Веглао, никогда не орало так кошмарно. С перепугу девочка не заметила выступавший над дорогой бугорок и, споткнувшись об него, до крови рассекла коленки. Застонав от боли, она перевернулась на спину и уже хотела сесть, но тут застыла, глядя широко раскрытыми глазами на небо. Рот девочки медленно приоткрылся, тело охватила мелкая дрожь.

Луна. Полная, идеально круглая, как серебряная бусинка или жемчужина.

Шатаясь, Веглао поднялась на нетвёрдые ноги, по которым из разбитых коленей тонкими струйками текла кровь. Полнолуние. Сегодня — полнолуние. Дура безмозглая, как ты могла забыть? Какого чёрта ты не подождала Ригтирна, ради чего пошла одна через лес? Вот кто это выл в лесу — это не просто волк или собака, вой которых ей доводилось слышать нередко, это оборотень!

Надо было бежать. Оттолкнуться от дерева, за которое она держалась, чтоб не упасть снова, и бежать! Но она ещё не вполне оправилась от ужаса: её ноги дрожали, сердце словно оледенело, горло перестало принимать воздух. Наконец её внезапно обострившийся слух уловил звук, которого она ждала и одновременно надеялась, что его не будет — шорох. Что-то спешило сюда издалека, проламываясь сквозь туго переплетённые ветки кустов и деревьев.

Беги, беги быстрее! Но куда? К брату? Но ведь зверюга последует за ней, и тогда она не только себя погубит, но и Ригтирна… Нет! Надо бежать в деревню, поднять тревогу… Жители вооружатся, и все вместе они смогут прогнать оборотня или даже убить его. Да, это идея. Надо предупредить всех, и как можно быстрее. Веглао резко развернулась. Сейчас надо было выбирать между оборотнем и шпаной — и лично она предпочитала шпану.

Но едва она сделала шаг, как кусты впереди зашевелились и, раздвигая их, на дорогу неторопливо вышло ЭТО.

Веглао замерла. Она вдруг с каким-то пугающим спокойствием поняла: ЭТО её убьёт. Сто процентов, убьёт. Ей от него не убежать. Стоит только посмотреть на эти мощные длинные лапы, явно привычные к долгому бегу, и это сразу станет ясно. Пока что зверь (нет, это не волк — это что-то другое, похожее на волка, но всё-таки не он) её не заметил, но сейчас он повернёт голову и увидит…

Так и случилось. Зверь повернул голову и Веглао увидела его глаза. Зверь стоял в тени, неподалёку от пятна лунного света, и всё его тело казалось большим тёмным силуэтом — но глаза было видно хорошо. Они были жёлтыми и горели, как два уголька.

Зверь зарычал — это было не предупреждающее рычание, как у рассерженной собаки, а глухой утробный звук, при котором сразу становилось понятно — зверь не просто предупреждает, он обещает тебя убить, и сделает это только потому, что ему так захотелось. Веглао отступила на шаг. Она слышала, как зверь шумно, с сопением дышит — он учуял запах её крови. Потом зверь пошёл ей навстречу — не прыгнул, не побежал, а просто пошёл, неторопливо и как будто заинтересованно. Он вошёл в пятно лунного света и здесь остановился, как будто предлагая Веглао рассмотреть себя получше. Только теперь Веглао поняла, насколько он огромен — он был гораздо крупнее обычного волка, и не в пример массивнее.

А потом всё было очень быстро. По малейшему движению, с каким он согнул свои передние лапы, Веглао догадалась, что он готовится к прыжку, и тут же одним махом повернулась и помчалась к дому.

Краем уха она уловила, как мягко стукнули о землю лапы промахнувшегося зверя, его короткое рассерженное рычание. Она бежала всё быстрей и быстрей, с каждым шагом прибавляя скорость — только бы добраться до дома, только бы добежать!

Лунный свет, резкие тени, застывшие в неподвижном воздухе листья деревьев, густые заросли придорожной травы — всё прыгало у Веглао перед глазами. В ушах свистел ветер, волосы развевались за спиной и бились по плечам. Зверь не отставал. Лязг его зубов, тяжёлое хриплое дыхание, короткий рык, которым сопровождался каждый прыжок, давали Веглао понять: зверь в ярости от того, что жертва не сдалась сразу, а значит, он разорвёт её в клочья, когда догонит. А догонит он обязательно — с каждой секундой земля под его лапами содрогалась всё сильнее и сильнее.

Бег отнимал у Веглао всё дыхание — она не могла даже вскрикнуть. Волк тоже бежал слишком быстро, чтобы громко рычать. Они мчались молча, тихо и быстро, как две тени, и только лёгкий стук туфелек девочки и лап монстра говорил о том, что это всё-таки живые существа. Веглао чувствовала, что он скоро её догонит. Сейчас она уже не думала о том, что ведёт эту тварь прямо к Ригтирну — инстинкт самосохранения говорил громче рассудка, и говорил он только одно: беги, беги, быстрее, чёрт возьми!!!

Она свернула с дороги, с размаху, как в омут, бросилась в заросли крапивы и малины. Обжигая голые руки и ноги, пригибаясь и перепрыгивая мелкие лощинки, она помчалась прямо через лес, петляя между деревьями. Зверь явно не ожидал такого. На несколько секунд он даже отстал, и умирающее от ужаса сердце Веглао радостно встрепенулось. Но радоваться было рано — ещё несколько мгновений, и сухие веточки захрустели под мощными лапами совсем рядом. Не оглядываясь, девочка бежала дальше. Наконец, уже падая от усталости, она вырвалась из душной паутины леса на поляну перед своим домом. В окнах горел свет. И в этот момент — не то от ужаса, не то от внезапной отчаянной радости — у Веглао открылось второе дыхание.

— Ригтирн! — закричала она так громко, как только могла. Волк за её спиной громко, ненавидяще взлаял и обрушился на плечи Веглао всей своей массой.

Каким-то чудом Веглао удалось выскользнуть из-под него ещё до того, как он упал, и откатиться в сторону. Падая, она ударилась о землю, от боли у неё закружилась голова. Ничего не видя, только чувствуя колючую траву под своим телом, она снова закричала во весь голос:

— Ригтирн!!

Оборотень снова прыгнул на неё — он рычал от бешенства, с его лязгающих зубов срывались клочья пены. Его лапы опустились на землю по бокам от плеч распростёртой на земле девочки, голова резко опустилась — он уже собирался перегрызть её горло. Но упрямая жертва до сих пор продолжала отбиваться, отчаянно визжа и молотя его кулаками и коленями. Он рвал её кожу и мышцы длинными когтями, лязгал зубами перед её лицом, всё больше сатанея от того, что она отчаянно вертелась и всякий раз его зубы смыкались вокруг воздуха, в сантиметре от нежной кожи, под которой билась сладкая кровь. Девочка рыдала в голос, с каждой секундой теряя силы, и надрывалась от крика, повторяя всего одно слово — имя брата.

Внезапно резкий грохот оглушил оборотня, какая-то вспышка заволокла белым огнём его правый глаз, и отчаянная боль обожгла лапу возле плеча. Он отпрянул, глухо рявкнув от боли, и увидел того, кто напал — это был человек, бледный, высокий, с ужасным искажённым лицом, сжимавший в руке дымившийся пистолет. Девочка, скользя в собственной крови, перевернулась на живот, порываясь отползти, и мимолётный страх перед человеком с пистолетом тут же исчез, уступив место резкой голодной ярости: жертва уходит! Ревя и булькая натёкшей в пасть слюной, оборотень рванулся вперёд и вцепился в ногу девочки.

Та вскинулась, выгнувшись дугой, и послала навстречу Луне дикий рыдающий вопль. Оборотень не успел даже распробовать её кровь — новый выстрел отбросил его в сторону. Брызнуло два фонтанчика крови: один — из ноги потерявшей сознание девочки, второй — из горба на спине чудовища. Рана была такой, что зверь не сразу смог подняться, и в глазах у него потемнело. Когда зрение наконец прояснилось, он с чувством невыносимого разочарования увидел, что человек стоит совсем неподалёку, прямо над девочкой, прикрывая её, и снова поднимает свой пистолет.

Ригтирн был в таком состоянии, что его не испугала бы целая стая оборотней. Он поднял оружие и прицелился, опасаясь только одного — что его рука дрогнет от ярости и он промахнётся.

Оборотень оскалился. С его клыков и шерсти на подбородке свисали нити тягучей светло-красной слюны. Глаза обещали Ригтирну смерть, но взгляд человека был не менее, если не более, бешеным, чем взгляд зверя.

— Я убью тебя, ублюдок, — сказал Ригтирн и выстрелил. Пуля лишь оцарапала оборотню плечо, и он коротко заскулил, как пёс, которого пнули сапогом в бок. Перебитая пулей лапа невыносимо болела, кровь лилась из неё ручьями. Оборотень понял, что пока что лучше уйти. Прежде чем Ригтирн успел нажать на курок вновь, зверь легко вскочил и в два прыжка скрылся в лесу.

 

5

Машина Гвеледила на всех парах неслась в Станситри, подпрыгивая на ухабах. Руки старого механика дрожали, сжимая руль. Ригтирн, сидя на заднем сиденье, безумными глазами смотрел в бледное и неподвижное лицо Веглао, голову которой поддерживал на своих коленях. Они завернули девочку в плед, но кровь пропитала его и капала на пол машины.

— Мы уже скоро приедем, — дрожащим голосом повторял Гвеледил, хотя Ригтирн не подгонял его, он вообще ничего не говорил. Час назад Гвеледил прибежал на поляну перед домом Ригтирна с ружьём наперевес и увидел страшную картину: юноша, крича от ярости, палил из пистолета по тёмному лесу, а в скорчившемся, окровавленном человечке у его ног Гвеледил с ужасом узнал Веглао. Спустя некоторое время он пригнал свою машину и, вместе с онемевшим от горя Ригтирном затащив еле дышащую девочку в салон, покатил в больницу.

Как ни давил он на педаль своего старенького «Абордажа-74», в Станситри они прибыли только к двум часам ночи. Улицы города были пусты, оранжевые фонари кое-где не горели, но окна городской больницы были ярко освещены. Неся сестру на руках, Ригтирн вбежал во двор вслед за соседом, уже колотившим в двери.

Ригтирн не мог ничего объяснить внятно — он смог лишь сказать, что на девочку напал какой-то лесной зверь. Но это было и не нужно — никто не ждал его объяснений, дежурные пришли в ужас от вида ран Веглао и один из них помчался за ночным врачом. Девочку положили на каталку и быстро куда-то повезли. С каталки капала кровь и замирала на полу глянцевитыми монетами. Медбрат был взволнован, он не сразу протолкнул каталку в проём двери, а когда наконец ввёз её внутрь, Ригтирну не разрешили последовать за ним.

— Ждите здесь, молодой человек, обо всём скажем, — заявил доктор, отталкивая Ригтирна от двери и закрывая её перед его лицом. Ригтирн выбросил вперёд руку, чтобы рвануть дверь на себя, ворваться внутрь, но остановился. Уронив руку, он отступил на несколько шагов назад и развернулся к двери спиной.

Перед ним в конце коридора было окно. Шатаясь, как пьяный, Ригтирн подошёл к окну и, схватившись за прутья решётки обеими руками, прижался к ней лбом.

Ночь прошла, наступило утро, город зашумел, как обычно, а Ригтирн всё так же стоял у решётки, прижавшись к ней пылающим лбом. Он не видел ни побежавших к деревьям теней, ни пятен света на сухой земле. В глазах его не было ни одной слезы. Они были сухие и горячие.

Никакой надежды в нём уже не осталось. Он ничего не слышал из-за шума в голове. Дверь наконец распахнулась за его спиной, и недавно прогонявший его доктор вышел из неё, на ходу снимая перчатки.

— Молодой человек! — позвал он. Ригтирн не откликнулся, даже не шевельнулся. Доктору пришлось позвать его ещё два раза, и только на третий, когда врач уже испуганно подумал, что парень помешался, он оторвался от решётки и медленно, тяжело развернулся, не глядя доктору в глаза.

— Веглао умерла? — глухо спросил он.

— Нет, что вы, — тихо ответил доктор. — Жива ваша девочка. Она ваша дочь?

— Сестра, — прошептал Ригтирн. Его вдруг заколотила сильная дрожь, и он зашатался. Он бы упал, но доктор поспешил к нему и помог усесться на стул.

— Ну конечно, сестра. То-то я смотрю, для отца вы молодой слишком, — утешающим голосом сказал доктор. Ригтирн справился с собой и тяжело поднялся на ноги. Переведя блуждающий взгляд на доктора, он глухо спросил:

— Где она?

— В палате. Отдыхает.

— Я хочу её видеть. Я хочу её видеть сейчас.

— Подождите, сейчас вам принесут халат. Сестра, подойдите…

Пока несли халат, Ригтирн спросил:

— Она тяжело ранена?

Доктор помрачнел. Он снял очки и стал протирать их фланелевой тряпочкой, которую вынул из кармана.

— Раны теперь ей не страшны, — коротко сказал он.

— Но я же сам видел… было столько крови!

— Они зарастут очень быстро, — заявил доктор, снова водружая очки на нос. Это известие, казалось бы, должно было обрадовать Ригтирна, но вместо этого юноша страшно побледнел и вновь рухнул на стул, почти не дыша и глядя на доктора дикими, вытаращенными глазами.

— Нет! — вдруг закричал он. — Нет! Этого не может быть, не может!

Он в ярости ударил себя кулаками по коленям, потом ещё и еще и, наконец, застонав, уронил на руки голову и застыл.

— Вот ваш халат, — донеслось до него. — Идите, взгляните на неё. Она пока без сознания, но скоро должна прийти в себя.

Доктор взял его под руку. Как во сне, Ригтирн двинулся за ним в палату, совмещённую с операционной. Доведя его до нужной двери, пожилой врач остался у порога, пропуская Ригтирна внутрь.

Запах крови и спирта душной волной окатил его, едва он вошёл. Палата была почти пуста. Веглао была её единственной постоялицей.

Она лежала на кровати без сознания, её худенькое тело беззащитно вытянулось под одеялом. Волосы разметались по подушке, и одна тонкая прядка у виска стала серой, как пепел. Медленно опустился Ригтирн на стул, стоявший в изножье, и замер, глядя на её осунувшееся личико.

Губы Веглао были чуть приоткрыты. Из-под неплотно закрытых век слабо мутнели белки глаз. Ригтирну было страшно. Он не мог отделаться от мысли, что, когда Веглао откроет глаза, они окажутся не зелёными, а жёлтыми, с вертикальными зрачками, а когда улыбнётся, он увидит в её рту клыки. Наконец он чуть склонился и схватил тоненькую забинтованную ручку, лежащую на покрывале. Какая тёплая, живая рука, какая нежная кожа, пусть даже и чуть желтоватая от потери крови! Неужели перед ним лежит чудовище?!

Сердце Ригтирна задрожало, и накопившиеся слёзы хлынули в два ручья. Сотрясаясь от рыданий, он склонился над Веглао и прижался лицом к её острым коленкам. Сколько времени он провёл так, наедине со своим горем, он не знал. Через какое-то время он почувствовал, что кто-то трогает его плечо.

Ригтирн приподнял голову и увидел, что рядом с ним стоит Гвеледил. Его выцветшие глаза неподвижно смотрели на Веглао, побледневшие губы слегка шевелились. Уловив движение Ригтирна, он растерянно повернулся к нему и сдавленно проговорил:

— Вот оно что, сынок… Как же теперь быть, а?

Ригтирн не ответил.

Веглао очнулась спустя несколько минут. Некоторое время она от слабости не могла даже открыть глаза, но всё слышала. Первые же слова доктора, который зашёл в палату, сказали ей всё, и она почувствовала, как её сердце, и так бившееся еле-еле, медленно останавливается и становится ледяным. Ей стало холодно, хоть она была накрыта одеялом. Ей захотелось больше никогда не открывать глаз. Не надо было убегать. Надо было остаться на месте и дать этой твари убить себя. То, что он сделал, было хуже смерти во много раз.

Потом она всё-таки открыла глаза. Ригтирн бросился к ней, начал что-то говорить, глядя ей в лицо потерянными, испуганными глазами, глазами маленького ребёнка. Веглао слышала его голос, но не понимала слов. Она смотрела на него, но ничего не чувствовала. Всё, что она ощущала, была пустота. Куда смотрит её брат? К кому он обращается? Она мертва, её больше нет, она — оборотень.

Ригтирн отнёс её на руках в машину Гвеледила. По пути она прижалась к нему и закрыла глаза, но перед этим успела увидеть, что во дворе больницы собралась небольшая толпа — по городу уже поползли слухи о том, что этой ночью в Станситри привезли оборотня.

Когда они ехали домой, в машине Ригтирн укутал её своей курткой.

— Тебе не холодно? — заботливо спросил он. На улице ударил ранний заморозок, и трава покрылась изморозью, а Веглао была в изорванном платье и босиком.

Она поглядела на него снизу вверх, молча помотала головой и снова уткнулась щекой ему в грудь.

Гвеледил подвёз их к самому крыльцу. Ригтирн вышел первым и быстро поднялся по лестнице, чтобы открыть дверь. Всё это время Гвеледил сидел молча, глядя в окно и шевеля волосатыми большими пальцами рук, лежащих на руле. Веглао тоже молчала. Она не отрываясь глядела на лужайку, на которую выходила тропка из леса. Участок травы на этой лужайке был чёрным от крови.

Открыв дверь, Ригтирн быстро спустился по лестнице и открыл дверь машины.

— Спасибо вам, дядя Гвеледил, — сказал он, всунув в салон голову и плечи. — Не знаю, что бы мы без вас делали.

— Не стоит, Ригтирн, — сухо ответил Гвеледил, поворачивая к нему голову. — Отдыхайте. Если что-нибудь понадобится, обращайтесь ко мне.

— Ещё раз спасибо. Пойдём, Веглао.

Он поднял девочку на руки и занёс её домой. Там он поставил её на пол и отправился на кухню, чтобы растопить печку. Веглао осталась стоять в прихожей, держась одной рукой за стену и по-прежнему кутаясь в куртку брата. Весь пол в комнате был заляпан кровью, одна затвердевшая от крови туфелька валялась у плинтуса, и Веглао никак не могла вспомнить, где она потеряла вторую — в лесу или на лужайке, а может быть, даже в больнице.

Ригтирн затопил печку и вышел в прихожую. Увидев, что Веглао всё ещё стоит, держась за стену, он подошёл и положил ладонь ей на голову:

— Веглао, может, хочешь выкупаться? Я согрею воды.

Девочка, будто очнувшись, подняла голову.

— Да нет, — проговорила она, — мне что-то не хочется.

— Ну ладно, — с фальшивой бодростью в голосе заговорил Ригтирн. — Знаешь, я сегодня не пойду на работу. Давай попьём чаю? Ты голодная?

— Ригтирн… Надо, наверное, снять бинты.

— Уже сейчас? — растерялся Ригтирн. Бодрость в его голосе ещё раз встрепенулась, но тут же погасла, как свечка. Он судорожно вздохнул и крепко прижал Веглао к себе.

— За что нам всё это? — прорычал он, глядя ненавидящими глазами в стену. — Сначала мама, потом ребята, потом отец!.. Теперь вот ты!.. Ну почему, почему?!

Веглао молча стояла, прижавшись к нему, но не обнимая его, а потом высказала мысль, которая крутилась в её голове уже несколько часов:

— Лучше бы я умерла.

Ригтирн вздрогнул. Схватив Веглао за плечи, он поднял её лицо наверх и посмотрел её в глаза испуганным и возмущённым взглядом:

— Вот ещё! Не говори так никогда, слышишь?! Так нельзя говорить!

— Ещё как можно! — Веглао оттолкнула его от себя. — Лучше бы я умерла! Лучше бы умерла! Лучше бы умерла!

Она повернулась к стене и сжала зубы. Глаза крепко зажмурила и прижала к ним кулаки. Она подумала, что сейчас расплачется, но этого не случилось.

Ригтирн мягко взял её за плечи и повёл наверх, в её комнату. Там он уложил её на кровать, сам снял с неё изорванное платье и помог надеть майку и домашнюю юбку. Прямо в одежде он лёг рядом с ней в кровать, укрылся вместе с ней одеялом и крепко её обнял. Веглао обхватила его руками и прижалась лицом к его плечу, и они лежали так очень долго, не говоря ни слова. Вскоре на улице начался дождь, небо проливало холодные осенние слёзы, но брат и сестра не плакали. Только тогда Веглао вспомнила, что тогда, на похоронах Нерса и Луи, и уже потом, у постели отца, Ригтирн тоже не плакал. То, что случилось с ними тогда, и то, что случилось сейчас, было настолько серьёзным и ужасным, что плакать просто не было сил.

 

6

Тальнар пробрался в стойбище через пару часов после рассвета. Некоторое время назад он промыл свои раны водой из ручья и перевязал их тряпками, которые оборотни таскали с собой именно для этой цели. Первое полнолуние для всех оборотней — самое тяжёлое, нередко они просто не выживают. Тальнар выжил, и теперь не знал, повезло ему или нет. Он совершенно обессилел, с трудом мог передвигать ноги, но физическое его состояние не шло ни в какое сравнение с моральным. Он был в шоке. К самому себе он испытывал ужас и отвращение. Он укусил человека. Он укусил девочку тринадцати лет, которая кричала от боли и вырывалась. Он укусил Веглао.

Тальнар смутно помнил, как это было. Он знал, что не хотел этого. Когда он — нет, уже не он — мчался вслед за убегавшей девочкой, какая-то часть его сознания вопила от ужаса, пыталась сдержать чудовищную ярость, загнать её обратно в потаённый уголок сердца. Но его сознание было абсолютно бессильно: он ничего не мог сделать, он мог только смотреть. И то, на что он смотрел, было ужасно. Тальнар не мог поверить, что это его руки — ободранные, в болячках, со въевшейся в кожу грязью, но всё ещё изящные, — его руки были теми когтистыми лапами, которые мучали отчаянно кричавшую девочку. Он хорошо запомнил, какова была на вкус её кровь — он несколько раз прополоскал рот водой, такой холодной, что отдавалась болью в корнях зубов, но так и не смог отделаться от этого вкуса.

Оборотни отдыхали в шалашах или лежали на траве под небом, наслаждаясь последним теплом. Кое-кто из них повернул голову, глядя на Тальнара, большинство же не обратили на него внимания. Спотыкаясь от усталости, юноша направился к своему шалашу, но он не успел там скрыться — откинув полог своего шатра из шкур, на поляну выступил Кривой Коготь. Он повернулся к Тальнару — тот сжался, инстинктивно втянув голову в плечи. Он ненавидел этого оборотня всей душой, и наверняка уже давно бросился бы на него и попытался задушить, даже если бы это стоило ему жизни, но ненависть была гораздо слабее того огромного ужаса, который Кривой Коготь внушал ему — да и не только ему. Почему-то его не покидало странное ощущение, что Кривой Коготь чувствует чужой страх. Вот и сейчас, едва увидев Тальнара, Кривой Коготь посмотрел на него с таким выражением лица, что сразу становилось ясно: он прекрасно понимает, что творится в душе молодого оборотня.

Тальнар быстро взглянул на его лицо, но не в его глаза, и поспешно развернулся, собираясь уйти — куда, неважно, лишь бы подальше от этих серебристых глаз. Но он не успел сделать ни единого шага — за его спиной раздались тяжёлые неторопливые шаги, и Тальнар словно прирос к месту.

— Как прошло полнолуние, Тальнар? — вкрадчиво спросил вожак, подойдя к юноше поближе. — Я всё думал: выживешь ты или нет? Что с плечом?

Тальнар инстинктивно схватился за простреленное плечо.

— Это… это я сам. Было больно, и… — Он не успел договорить и вскрикнул от боли — Кривой Коготь резко развернул его к себе и начал срывать повязку с плеча, царапая рану ногтями. Содрав полоску ткани и отбросив её в сторону, он взглянул на Тальнара со злобой:

— Сам? Щенок! Думаешь, я не отличу царапину или укус от пистолетной пули? — С этими словами он сорвал с раны уже образовавшийся струп, перехватил окровавленной рукой Тальнара за волосы и, развернув его, ударил его грудью о ствол растущего рядом дерева. Тальнар глухо вздохнул от боли. Кривой Коготь бросил его на землю.

— Чёртов лгун!.. Ты помнишь, что я тебе говорил сделать?

— Да, — простонал Тальнар, зажимая ладонью рану, вновь засочившуюся кровью.

— Ты это сделал?

— Н… нет, — прошептал Тальнар.

— Не слышу! — Кривой Коготь приподнял ногу и опустил тяжёлый сапог на шею Тальнара. Тот захрипел от боли и ужаса.

— Д-да, да! Я всё сделал… отпусти… — простонал он, хватаясь обеими ладонями за сапог оборотня. Тот продолжал с садистским удовольствием вдавливать подкованную железом подошву в шею Тальнара.

— Что-что ты сделал? — мурлыкающим голосом переспросил он. Тальнар беспомощно разевал рот, из его горла вырвался какой-то жалкий полузадушенный писк. Коготь слегка ослабил давление, и Тальнар выдохнул:

— Я укусил… укусил девочку… ей тринадцать лет… не надо больше, не надо!

— Одну девчонку? — переспросил Кривой Коготь, надавливая сапогом на шею Тальнара и слегка поворачивая им. — Я же сказал, чтоб ты укусил побольше народу. Забыл, что я делаю с теми, кто меня не слушает? Хочешь вспомнить?

— Я не мог! Да отпусти же ты! — боль привела Тальнара в ярость, в этот момент он ненавидел Кривого Когтя сильнее, чем когда либо. Он яростно пнул его снизу вверх в ногу, едва не попав в пах. Кривой Коготь убрал ногу с его горла, и молодой оборотень жадно вдохнул воздух. А в следующую секунду Кривой Коготь пнул его в бок.

— Ты у меня отучишься замахиваться на вождя, — всё ещё спокойно сказал он. — Почему не выполнил задание?

— Потому что в меня стреляли! — ответил Тальнар, глядя ненавидящими, полными слёз глазами, на травинки перед своим лицом. Здесь трава была зелёная. Там, у дома Веглао, она была красной. — В меня стреляли, и я убежал в лес, вот и всё.

— Кто стрелял?

— Её… её брат. Он увидел меня.

— Что ж, — даже не видя Кривого Когтя, Тальнар понял, что тот улыбается, — это всё меняет.

Тальнар тяжело встал на колени, держась рукой за дерево. Он поднял голову и посмотрел на Кривого Когтя.

— Что меняет? — пролепетал он.

— Ты трус, — холодно ответил Коготь, — но ты наш трус. Этот парень стрелял в волка из моей стаи, так что он должен за это заплатить. Завтра ты проведёшь меня к нему. Заодно и девочку заберём.

Тальнар почувствовал, как у него пересохло в горле. В первую секунду он не смог ничего сказать. Лицо его мгновенно посерело. Из горла вырвался судорожный вздох.

— Что не так? — издевательски приподнял брови Кривой Коготь

— Нет, мой вождь, прошу вас! — воскликнул Тальнар. — Не надо туда ходить! Она умерла, умерла! Я убил её, она истекла кровью! Я сам видел!

— Как ты видел, если тебя подстрелили и ты убежал в лес?

— Я, я… порвал ей горло! Она не могла выжить!

— Горло? — переспросил Кривой Коготь. — Да, это сделать хочется в первую очередь… Ладно, вставай.

Тальнар поднялся на ноги. В голове у него шумело. Он мог думать только об одном — если Веглао всё ещё жива, Кривой Коготь не должен добраться до неё. Вожак оборотней удалялся своей вальяжной походкой, его рыжие волосы шевелились на ветру. Тальнар посмотрел ему вслед и помотал головой.

«Ты её не тронешь, гад, — подумал он, — никогда не тронешь».

 

7

Ещё никогда Веглао не тянула так с походом в школу. Она нарочно выбрала самый длинный путь — вдоль ручья, мимо Круглого озера, которое было ужасно грязным от того, что в него стекали отходы с трёх расположенных рядом ферм, но всё же некоторые отчаянные головы осмеливались там купаться. Потом она прошлась по улицам, пачкая ботинки в серой грязи, и собаки во дворах захлёбывались яростным испуганным лаем, а люди торопливо отворачивались и задёргивали занавески.

В конце концов она опоздала на урок. Когда она вошла в школу, уже было тихо. Пожилая вахтёрша дремала, откинув голову на спинку глубокого вытертого кресла, в котором сидела. Когда Веглао тихо прошла мимо неё, то почувствовала запах какого-то лекарства.

Тихо, почти на цыпочках, и медленно, она пошла по коридору. Двери классов были закрыты, за ними раздавались голоса:

— А теперь посмотрим сюда…

— Двухкамерное сердце есть у земноводных, таких как…

— Забирайте ваши работы, и чтобы на следующей контрольной…

Вот и её класс. Оттуда доносил Встав перед дверью, Веглао вытянула вперёд руку, собираясь постучать, но не решилась. Ей не хотелось заходить в класс. Ещё два раза она поднимала руку и снова опускала её. Наконец, решившись, быстро постучала по двери и, сжав зубы и опустив голову, точно ожидая удара, опустила руки.

Обычно ученики сразу после того, как стучали, распахивали дверь и, засунув голову внутрь, выдыхали на одной ноте: «Здравствуйте-извините-пожалуйста-можно-войти-в-класс». Но Веглао на это решимости уже не хватило.

За дверью стало тихо. Потом послышались шаги, и дверь открылась.

Учительница посмотрела на Веглао сверху вниз.

— А, вернулась, — сказала она без всякого намёка на тепло в голосе. — Ну, заходи.

Опустив голову и не глядя ни на кого, Веглао вошла в класс и остановилась перед доской. Учительница закрыла за ней дверь.

— Ну, садись же, — нетерпеливо сказала она. По-прежнему глядя лишь в пол, Веглао медленно развернулась и пошла к своей парте. В её классе было одиннадцать человек — необычно большое количество для деревенской школы, но сюда ходили и дети из двух соседних посёлков — и надо же было случиться так, чтоб сегодня все были в сборе. Никто не писал, никто не смотрел в учебник, никто ничего не говорил. Веглао не видела их глаз, но понимала, что все смотрят на неё. Все взгляды были одинаковые: чуточку испуганные, чуточку разозлённые, и все без исключения — отчуждённые. Ей здесь были не рады.

В зловещем, звенящем молчании она прошла за свою парту (соседка по парте села сегодня в другом конце класса) и скользнула на стул. Голова начала слегка кружиться. Медленно Веглао вытащила тетрадку и карандаш.

Кашлянув, учительница начала диктовать что-то. Веглао бездумно записывала, совершенно не вникая в то, что выводила своей рукой. Она даже не заметила, что пишет предложения под диктовку в тетради по математике. В классе начали раздаваться шепотки, ребята кивали в сторону Веглао, кидали на неё злые взгляды. Она почти ничего не видела, но буквально чувствовала их злобу. Щёки горели. Пальцы мелко дрожали, и карандаш соскальзывал со строчек. Как жаль, что в школе нельзя ходить с распущенными волосами! Она сейчас скрыла бы ими лицо.

— Можно попить? — вскинул вдруг руку плотный рыжеватый мальчишка, сын кузнеца, слывший слегка туповатым.

В классе у них позади всех парт стоял небольшой столик, а на нём — кувшин с водой и стаканы.

— Конечно, попей, — разрешила учительница, на секунду подняв на него глаза от книжки. Кто-то из мальчиков начал быстро шептать что-то в красное оттопыренное ухо своего соседа по парте. Оба обернулись к Веглао и одновременно прыснули от смеха. Учительница стрельнула глазами в их сторону, но ничего не сказала. Веглао почувствовала, что краснеет ещё сильнее, и в очередной раз пожалела, что вообще вышла из дому.

Тем временем сын кузнеца встал и вразвалку подошёл к стоявшему позади всех парт столику с наполненным водой кувшином и несколькими стаканами. Налив воды в стакан, он поднёс его к губам и плюнул в него. А потом, развернувшись, со всего размаху швырнул стакан в спину Веглао, злобно крикнув:

— Получай, зверюга!

Каким-то чудом она успела пригнуть голову, и стакан вдребезги разбился о парту. По дереву растеклась лужа.

В классе снова воцарилось молчание. На этот раз — выжидательное. Учительница не находила слов и только хватала ртом воздух, как полураздавленная лягушка. Одноклассники ждали, что сделает Веглао. И она сделала то, чего они добивались, хотя краешком сознания осознавала, что поступает неправильно. Но сейчас ей было так паршиво, так ужасно, что она молча поднялась на ноги и не глядя сунула в сумку подмокшую тетрадку. Карандаш покатился по парте и упал на пол, и Веглао не стала его подбирать. Она просто быстро вышла из класса.

По коридору она вначале шла, а потом бросилась бежать. Её топот разбудил вахтёршу, и, встрепенувшись, она завертела головой.

— Чего это ты? — мужским голосом спросила старуха, оторопело глядя на Веглао, но девочка, всхлипывая, уже выбежала за дверь.

Она опрометью пронеслась по всей деревне, зажимая себе рот, чтобы не разрыдаться в голос, но слёзы всё равно брызгали из её глаз. Заляпав грязью подол юбки и чулки до колен, она домчалась до дома и, простучав по ступеням крыльца ботинками, влетела внутрь.

Больше уже она никогда не ходила в школу. Вместо этого она почти всегда сидела дома — главным образом из-за того, что погода стояла по большей части отвратительная, — или же бродила по окрестностям, не заходя в деревню. Таким образом у неё образовалось очень много времени для размышлений о том, что с ней случилось и что будет дальше.

Пять лет назад жизнь Веглао очень изменилась, и совсем не в лучшую сторону. Тогда ей казалось, что теперь уже ничего не будет так, как прежде. Но всё-таки она ошибалась. Даже потеряв почти всю свою семью, она оставалась человеком, обычной девочкой, которая ходила в школу, могла завести друзей и, в отдалённой перспективе, выйти замуж и в конце концов умереть в окружении детей и внуков. Сейчас двери школы были для неё закрыты, друзья потеряны, а будущее представлялось таким же тёмным, страшным и залитым кровью, как та ночь, в которую она стала оборотнем.

Оборотни… Нелюди, наполовину звери, страшные и безжалостные. Такими они были в страшилках, которые рассказываются возле костра в ночном поле или в детской комнате, когда все старшие легли спать. В детстве Веглао любила их слушать, и вот уж не думала, что однажды страшная история произойдёт с ней самой.

Когда-то, когда она была ещё маленькой, её страшно интересовало, каким образом появляются на свет дети. Точнее, даже не само рождение, а то, каково это — носить ребёночка в своей утробе. И Веглао постоянно изводила маму вопросами об этом. Мама, выносившая пятерых детей, терпеливо каждый раз говорила: «Это всё начинается одинаково: ты чувствуешь, что вот тут, — она клала руку на живот, — прямо под сердцем, что-то живое свернулось, как маленькая улиточка». На ум Веглао эти рассказы об «улиточке» производили потрясающее впечатление. Часто после таких разговоров она, ложась спать, клала руку себе на живот и замирала, задерживая дыхание, стараясь почувствовать: а может, в ней уже это есть?

Теперь она понимала, о чём мама говорила, но в её собственном случае всё было как-то дьявольски обезображено. Маленькое существо свернулось не под сердцем, а прямо в нём, как злобный хищный червяк-паразит, и вызывало не счастливые мысли, а страх и ненависть. Это существо представлялось Веглао волком в миниатюре, чем-то чужим, не принадлежащим её телу, даже созданным из другого вещества, нежели она сама. И это существо ненавидело её, только и ждало своего часа, чтобы проснуться, вырасти и заполнить её целиком, а тогда… что произойдёт тогда?

Так или иначе, только теперь её тело уже не принадлежало ей; говоря точнее, теперь оно принадлежало не только ей, и надо было мириться с этим, надо было как-то с этим жить.

Веглао понимала это так: словно в большом доме, принадлежащем ей одной, есть маленькая и всегда запертая комната, в которой сидит зверь. Веглао может гулять по всему дому, заходить в каждую комнату, брать вещи и перекладывать их с места на место, но к этой комнатке даже приближаться страшно. Раз в месяц чудовище становится настолько сильным, что просто-напросто вышибает дверь, и вот тогда дом полностью переходит в его власть, а ей остаётся только спрятаться где-нибудь и переждать.

И с каждым днём глухое рычание за этой дверью становится всё громче. И с каждым днём дверь вздрагивает всё чаще…

Что будет, когда наступит полнолуние? Интересно, превращаться больно? А если больно, то насколько? А что, если она умрёт в ту ночь, или убьёт кого-нибудь? Вопросов было слишком много, а ответов — ни одного, и узнать их было негде. Но больше всего Веглао хотела узнать о том, кто её укусил. Ещё не зная его, она испытывала к нему ужас и ненависть. За что так с ней? Что она ему сделала?

Быстро догадавшись, что превращение в оборотня не делает твоё человеческое тело сильнее, Веглао решила, что в человеческом облике её губитель вряд ли так уж страшен. Поэтому она не боялась встречи с ним так сильно, как Тальнар — напротив, ей даже немного хотелось его встретить, просто чтобы узнать, кто он, кого она может ненавидеть, кому она может отомстить.

И однажды это желание исполнилось.

Как-то утром в выходной день Веглао сидела у себя в комнате, а Ригтирн был внизу. Он как раз поставил на плиту чайник и уже хотел позвать сестру, чтобы она помогла ему готовить завтрак. В это время в дверь постучали, и Ригтирн направился в сени, чтобы открыть дверь. На пороге стоял Тальнар. Он был необычно бледен и выглядел очень взволнованным. Увидев Ригтирна, он инстинктивно подался назад, а на его лице появилось и быстро исчезло выражение странного стыда.

— Тальнар? — удивлённо спросил Ригтирн, приподняв брови. — Не ожидал тебя видеть. Ты зачем пришёл?

Тальнар быстро обернулся, посмотрел на лес, а потом, повернувшись к Ригтирн, тихо сказал:

— Мне надо поговорить с…

— Ох, чёрт! — вырвалось у Ригтирна: за его спиной в кухне раздалось шипение — чайник закипел, и вода пролилась из-под крышки на горячую плиту. — Подожди секунду! Я сейчас, — и он скрылся в доме.

Когда Ригтирн вернулся, то увидел, что Тальнар, прислоняясь спиной к стене, дрожащими пальцами пытается зажечь спичку.

— Ты что, куришь? — поинтересовался Ригтирн. — И давно?

— Почти месяц, — тихо проговорил Тальнар. Спичка в его руках треснула и сломалась. Он уронил её на пол, посмотрев на зажатые в руке коробок и папиросу и, как будто не понимая, что это, медленно убрал их в карман.

Ригтирн только сейчас заметил, как Тальнар изменился. Глаза его покраснели, а лицо осунулось и стало сероватым, болезненным. Он казался много старше, чем был месяц назад. Его одежда была очень грязной, в некоторых местах ткань была порвана и неуклюже зашита. Белокурые волосы спутались, ногти на руках почернели от грязи. Он выглядел так, как будто несколько недель жил в лесу. Хмурое, ненавидящее подозрение стало закрадываться в душу Ригтирна.

— Что с тобой? — медленно спросил он. — Ты уже знаешь про Веглао?

— Да, знаю, — столько было муки в его голосе, что Ригтирну стало страшно.

— Ригтирн, — дрожащим голосом произнёс Тальнар, не глядя на него. — Ригтирн, я… Я должен тебе кое-что сказать. Насчёт Веглао.

— Что?

Тальнар замолчал, и вдруг его лицо странно надломилось — по-другому и не скажешь. Он прижал сжатый кулак ко лбу и глухо заплакал почти без слёз.

— Так это ты, — страшным тихим голосом произнёс Ригтирн.

Не глядя на него и не преставая рыдать, Тальнар несколько раз кивнул.

— Мерзавец, — помертвелыми губами проговорил Ригтирн. — Подонок! Что ты наделал?!

— Мне жаль… — Тальнар задохнулся, не успев окончить фразы: Ригтирн резко развернул его к себе и ударил по лицу кулаком. Он ударял его снова и снова, с каждым ударом из его груди вырывалось короткое рычание, похожее на рычание зверя, увидевшего своего мёртвого детёныша. Голова Тальнара моталась из стороны в сторону, и перед его глазами мелькало то серенькое, печальное небо, то тёмная от сырости стена дома, то перекошенное от гнева и горя лицо Ригтирна. Тальнар не пытался сопротивляться. Ещё один удар отбросил его назад, спиной на перильца, а следующий сбил с ног. Тальнар упал тяжело и больно.

— Бей… Так мне и надо.

Ригтирн молчал и не двигался, тяжело дыша. Наконец он всхлипнул и привалился спиной к стене, закрыв лицо руками. Страшно было смотреть на этого большого и сильного человека, раздавленного своим горем.

С трудом Тальнар поднялся на ноги и ухватился за стену дома.

— Ригтирн, — жалобно позвал он.

— Проваливай, — отозвался Ригтирн. Голос его звучал глухо из-за того, что он закрывал лицо ладонями.

— Ригтирн, мне правда… правда нужно рассказать кое-что.

В этот момент дверь открылась, и на крыльцо вышла Веглао. Она испуганно посмотрела сначала на брата, потом её взгляд упал на Тальнара. Их глаза встретились, и тут Веглао всё поняла. Побледнев, она отступила назад, и брат, отняв руки от лица, крепко обнял её за плечи, будто защищая.

Тальнар хотел просить у неё прощения, хотел рассказать обо всём, что с ним случилось, как его мучили и запугивали, но вместо этого только сказал:

— Тебе надо пойти со мной.

— Она никуда не пойдёт! — рявкнул Ригтирн. Его руки, скрещённые на груди сестры, побелели от напряжения.

— Ей придётся пойти! — выдохнул Тальнар. — Веглао, меня укусил Кривой Коготь… он знает, что я на тебя напал, и если ты не придёшь в его стаю, он…

Ригтирн оскалился, глаза его сверкнули. Он явно хотел уже вновь выкрикнуть что-нибудь, но в этот момент заговорила Веглао.

— Кривой Коготь? — тихо переспросила она, нахмурившись. — Тальнар, ты… ты зачем врёшь? Он ведь умер. Уже пятнадцать лет, как он умер.

— Я тоже думал так, — проговорил юноша. — Но я ошибался. Он укусил меня месяц назад, а потом мне ничего не оставалось, кроме как пойти в его стаю…

— Тебе оставалось! — заорал Ригтирн. Он отстранил Веглао и сделал шаг по направлению к Тальнару. — Тебе ещё как оставалось! Ты мог умереть! Готов поспорить, что у твоего отца был неплохой запас серебряных пуль! Я бы именно так и сделал!

Его слова об отце Тальнара заставили паренька вспыхнуть. Разозлившись, он толкнул Ригтирна обеими руками в грудь. Ригтирн так удивился, что отступил на шаг. Ни один из них не заметил, что Веглао быстро скрылась в доме.

— Твоя сестра теперь тоже оборотень! — выпалил Тальнар. — Как я! Как Кривой Коготь! Она оборотень! И через месяц, когда придёт полнолуние, она укусит кого-нибудь здесь… как я! Ты не думал о том, что легче будет её убить, а, Ригтирн?

Ригтирн сжал кулаки, и в этот момент со стороны двери раздался тихий щелчок. Оба обернулись.

На пороге стояла Веглао. Щелчок оказался звуком снятого предохранителя пистолета, который она держала в руках, направив на Тальнара.

— Прекратите, — тихо сказала она. Её глаза, полные слёз, блестели, как большие стеклянные бусины. — Уходи, Тальнар. Пожалуйста, уходи.

Тальнар протянул к ней руки:

— Веглао, я тебя прошу, пойдём со мной.

— Уходи, — повторила Веглао. Слёзы покатились из её глаз, и следующие слова она произнесла уже со всхлипами: — Я… я тебя люблю, Тальнар… но уходи.

Тальнар отступил к лестнице. Он смотрел то на сестру, то на брата. В их таких похожих глазах было такое непохожее выражение. Ригтирн своим взглядом желал Тальнару смерти. Веглао же прощалась с ним. В её глазах было всё то, что она никогда ему не говорила и уже никогда не скажет.

Тальнар больше не мог здесь оставаться. Он быстро спустился с лестницы и зашагал к лесу. Его слегка замутило, когда он проходил через то место, где обратил Веглао, и он не смог удержаться, чтоб не обернуться. Девочка всё ещё стояла на крыльце. «Прощай, Тальнар», — говорили её глаза.

«Прощай, Веглао. Прости меня. Пожалуйста, попробуй меня простить».

«Попробую. Но только не сейчас. Уходи, Тальнар, пожалуйста. Уходи».

 

8

День шёл за днём, и постепенно Веглао начала ощущать, что с ней что-то происходит. Все её чувства заострялись, как будто от её глаз, ушей, ноздрей, рецепторов кожи отлетали тонкие плёнки, делавшие восприятия более слабыми. Она не стала сильнее физически, её тело оставалось телом хрупкой тринадцатилетней девочки, но её слух и обоняние стали очень сильными, а зрение приобрело странную особенность: живых существ она стала видеть немного чётче, чем мебель, дома и растения. Было и ещё кое-что, о чём она предпочитала не только не говорить, но даже не думать. Зверь в её сердце стал каким-то уж очень активным. Временами Веглао ощущала, как он (а точнее, она) шевелится, а иногда она могла слышать мысли чудовища. Собственно говоря, мысли эти скорее можно было бы назвать галлюцинациями: только что Веглао думала о чём-то отстранённом, например, о том, как холодно на улице или как зудит обожжённый слишком горячим чаем язык, и вдруг в её мыслях возникали странные, смутные образы — то тёмный лес, залитый лунным светом, то волчьи следы на глинистом речном берегу, а иногда (и это самое страшное) — окровавленные мертвецы. Эти картинки были всегда чёрно-белыми.

Девочка не могла не заметить, что сила её чувств растёт и прибывает вместе с луной, которая с каждой ночью неумолимо округлялась. Ей было страшно думать о том, что будет в полнолуние, но её мысли постоянно вертелись вокруг него, как мотыльки у огня. Ещё в больнице она услышала разговор Ригтирна с врачом, в котором врач сказал, что многие новообращённые оборотни погибают в своё первое полнолуние, не выдерживая боли. Если это так, то ей снова грозит опасность. Про себя Веглао уже решила, что у неё нет шансов, и так свыклась с этой мыслью, что, когда однажды Ригтирн завёл разговор о том, что они будут делать после полнолуния, Веглао удивлённо подняла на него глаза — она и не думала, что для неё может быть ещё хоть что-то после полнолуния.

О том, что с ней происходит, она не говорила брату. Она прекрасно знала, что это означает, а Ригтирна ей пугать не хотелось. Незаметно прошёл сентябрь, брат и сестра потихоньку собрали урожай, а копать картошку Ригтирн отправился в одиночестве. Сестре он сказал, что не хочет, чтобы она простудилась на необычно холодном ветру, но Веглао понимала, что он просто не хочет видеть косых взглядов остальных селян, и была ему за это благодарна. За сбором урожая, походами за грибами и заготовкой дров время летело очень быстро — слишком быстро. Наконец пришло и полнолуние — оно было в середине октября.

Две недели до этого небо было затянуто низкими тучами и беспрестанно шли дожди, заставлявшие хвататься за голову тех, кто не убрал урожай раньше. Но в день полнолуния небо слегка прояснилось. Солнце мягко просвечивало сквозь жемчужную дымку перистых облаков, дул несильный ветер, было сухо и холодно. На траве выступила изморозь, которая к полудню растаяла. Весь день Ригтирн работал в поле вместе с другими трактористами, помогая убирать остатки урожая, и хоть поработал он хорошо, а зарплату обещали уже через два дня, на душе у него скребли кошки.

Поставив в конце смены трактор на станцию, Ригтирн заторопился домой. Ему нужно было пройти через всю деревню. Было уже поздно, сиреневые сумерки мало-помалу переходили в тёмную осеннюю ночь. Окна домов светились уютным оранжевым светом. Когда Ригтирн проходил мимо домиков, до него доносились мирные, домашние звуки: мелодии из потрескивающих приёмников и патефонов, плеск льющегося в подойник молока, хихиканье детей, негромкая колыбельная песня. Дверь одного из домов распахнулась, оттуда быстро вышел, запахивая куртку, хозяин, и из раскрытой двери до Ригтирна донёсся запах только что испечённого хлеба. Почему-то от этого запаха ему стало ещё холоднее и тревожнее. Потерев замёрзшие ладони друг о друга и согрев их дыханием — до чего холодный вечер! — он ускорил шаг.

Когда он добрался до дома, луна уже взошла. Жёлтая и круглая, как поздняя сухая горошина, она низко висела над горизонтом, изрезанная чёрными деревьями. Ригтирн вздрогнул, увидев её — неужели он всё-таки опоздал? Но из дома не доносилось ни единого звука, а в том, что превращение в оборотня — процесс совсем не бесшумный, Ригтирн был уверен. Когда он всходил на крыльцо, его ноги слегка дрожали. Веглао с наступлением темноты зажгла фонарь над дверью. Ригтирн поднял голову и посмотрел на него. Собственно, он и сам не знал, зачем — ему и так хорошо было известно, что вот уже месяц к этому фонарю не приближался ни один мотылёк.

Открыв дверь, Ригтирн вошёл в тёмную прихожую. В воздухе чувствовался запах жареных кабачков. Заглянув в кухню, Ригтирн увидел на плите сковородку с ужином, но голода он не испытывал.

— Веглао! — позвал Ригтирн. — Веглао!

Ответа не было. Тогда юноша решил, что сестра уснула, ожидая его.

Он снял куртку и повесил её на крючок возле двери. Потом замер на несколько секунд, прижав руку к сильно бьющемуся сердцу.

Постояв так некоторое время, он направился к лестнице. Проходя мимо двери, ведущей в подвал, Ригтирн заметил, что она была чуть приоткрыта. Это его удивило. Ригтирн открыл её и заглянул внутрь.

Внизу, на скамейке неподалёку от лестницы, сидела Веглао. Она сгорбилась, глядя на свои дрожащие, нервно комкающие юбку руки, казавшиеся совсем белыми в темноте. Лица её Ригтирн в первый миг не заметил — его закрыли свесившиеся волосы. Но на звук открывшейся двери Веглао обернулась, и Ригтирн задохнулся от жалости, увидев её глаза — в них был не столько страх, сколько какая-то обречённость, немая покорность судьбе.

Не говоря ни слова, он спустился и сел рядом с ней, обхватив её голову и прижав к своей груди. Веглао мелко-мелко дрожала, как сжатый в кулаке цыплёнок. Вдруг она тихо всхлипнула раз, другой и залилась слезами, прижавшись лицом к рубашке Ригтирна.

— Я не хочу, — прошептала она. — Я не хочу, Ригтирн! Мне так страшно!

— Я с тобой, — проговорил Ригтирн деревянными губами. Челюсти вдруг стали тяжёлыми, как чугун, язык — неповоротливым. Как, какими словами можно утешить его сестричку, когда она, возможно, идёт на смерть?!

Он начал гладить её по голове, шептать в маленькое ушко успокаивающие слова. Веглао не отвечала и лишь плакала, крепче прижимаясь к нему. Ригтирн отвёл прядку волос с её лба и наклонил свою красивую голову, собираясь поцеловать девочку, как вдруг в маленькое окно скользнул тонкий, расплывчатый белый луч.

Тут же случилось что-то ужасное и непонятное. Руки Веглао, лежащие на плечах у брата, вдруг крепко сжались в кулаки. Девочка медленно выпрямилась, высоко подняв голову и глядя перед собой раскрытыми на пол-лица, ничего не выражающими глазами. Вся кровь мгновенно отлила от её лица, сделав его белым, как полотно. Тело девочки всё выгибалось, пока она не откинула голову назад и её волосы не упали на скамью, а потом Веглао пронзила, словно шпага, ужасная дрожь.

— Веглао! — закричал Ригтирн.

Ответом на его слова был отчаянный глухой стон, вырвавшийся из-за сжатых зубов девочки. Тут же она громко закричала, и Ригтирн ахнул от боли — мгновенно отросшие ногти Веглао распороли его кожу до крови.

— Сердце! — кричала Веглао. — Сердце! Как больно!!

Она разжала кулаки и упала на пол. Раздался глухой стук, как будто девочка была деревянной. Мышцы на её руках, ногах, шее напряглись, спина выгнулась дугой, зубы скрежетали в прорези белых раскрытых губ, широко распахнутые остекленевшие глаза неподвижно уставились в потолок. Вдруг она снова закричала во весь голос и заметалась, царапая когтями пол и саму себя. Её голубая блузка с треском рвалась под растущими когтями, по ней расплывались тёмные блестящие пятна. Ригтирн сидел, вцепившись руками в скамью, не в силах даже шевельнуться от ужаса. Вдруг, как будто его что-то подбросило, он вскочил и бросился к сестре.

— Веглао! — крикнул он, протягивая к ней руки, но не решаясь коснуться её. — Веглао! Ты меня слышишь?

Девочка повернула голову.

— Уходи… — тихо-тихо, на одной ноте, прошелестела она. Немея от страха, Ригтирн заглянул в её глаза. В них страшно перемешались ужас, страдание и какая-то нечеловеческая злоба.

Веглао снова вскрикнула, вскинув и опять уронив голову, и Ригтирн с глухим криком отшатнулся — во рту сестры сверкнули длинные и острые клыки, а сам крик был лишь отдалённо похож на человеческий.

— Веглао! — закричал Ригтирн, ухватившись за перила лестницы. Он почти падал, ноги его дрожали. — Веглао! Пожалуйста!

Слёзы градом хлынули из его глаз и он упал на колени. Веглао вдруг затихла и повернула к нему голову.

Её глаза были жёлтыми, с маленькими вертикальными зрачками. Девочка вдруг оскалилась, во рту блеснули острые волчьи зубы. Волосы её начали сереть, а спустя секунду по всему телу пробилась шерсть. Издавая угрожающее, утробное рычание, существо поднялось на четвереньки, подняло голову и завыло.

Ригтирн кое-как поднялся на ноги и, развернувшись, неловко побежал вверх по лестнице. Он ворвался в комнату и захлопнул за собой дверь за секунду до того, как в неё изнутри ударили когти.

Дверь содрогнулась и затрещала, как будто в неё бросилась не волчица, а тигр. Хрипло вскрикнув, Ригтирн навалился на дверь спиной, распластавшись по ней и схватившись обеими руками за косяки.

Раздался скрип ступеней под лапами отходящего, чтобы прыгнуть, зверя, а потом волчица с рычанием снова бросилась на дверь. Дерево затрещало, заскрипело. Упираясь ногами в пол, Ригтирн всем весом навалился на неё. Мысленно он молил, кричал о помощи.

Зверь снова ударил в дверь. Снова. И снова. Дверь стонала, но не поддавалась, хотя на пятый удар петли завизжали и гвозди, державшие их, почти вылетели из своих пазов. Ригтирну казалось, что он физически чувствует злость и голод зверя. В поле его зрения попала висевшая на стене фотография родителей.

«Отец, помоги мне, мама, кто-нибудь…» — успел подумать Ригтирн, как вдруг волчица снова, с диким победным рёвом, бросилась на дверь и окончательно выбила её. Ригтирн упал на пол, придавленный дверью. Волчица перелетела через него и приземлилась на все четыре лапы на другой стороне комнаты. Её когти глухо застучали по полу, пока она разворачивалась к Ригтирну.

Он столкнул с себя дверь и поднялся на колени. Волчица с другой стороны комнаты смотрела на него. Ригтирн ожидал, что её глаза не будут выражать ничего, как обычно у зверей, но он ошибся.

Глаза волчицы были полны ярости и в то же время спокойной уверенности в том, что Ригтирну не убежать. Её взгляд был настолько осмысленным, не по-звериному выразительным, что юноша в ужасе застыл на месте.

Шерстистые губы зверя скользнули вверх по дёснам, и утробное тихое рычание, вырвавшееся из-за оголившихся зубов, внезапно отрезвило Ригтирна. На него словно вылили ведро холодной воды. Он тряхнул головой и пошатнулся.

Волчица стремительно ринулась на него, одним прыжком перелетев через всю комнату, но Ригтирн успел вскочить на ноги и отпрянуть в сторону. Когти волчицы скрипнули по полу, сама она разозлено зарычала, а Ригтирн выбежал уже в сени. Ум его был удивительно ясен. Он даже не забыл сорвать с крючка куртку, в кармане которой были ключи. Вырвавшись на крыльцо, он захлопнул дверь, и в тот же миг в неё с другой стороны глухо ударило чудовище.

Да, входная дверь было не такой хлипкой, как та, что вела в подвал! Ригтирн быстро запер её и сошёл, а, вернее, свалился с крыльца. Он догадался, что оборотень не станет биться в дверь всё время и наверняка очень скоро обратит внимание на окна. Сорвавшись с места, он бросился к ближайшему окну и захлопнул ставни, закрыв их на задвижку. Потом побежал к другому, к третьему, и вскоре все окна первого этажа были закрыты. Слышно было, как внутри беснуется и воет зверь. Грохотала падающая мебель — в своей чудовищной ярости Веглао крушила собственный дом.

Ригтирн, пятясь, отступил на несколько шагов. Освещённый луной дом стоял неподвижно, но изнутри доносился такой ужасный шум, что Ригтирну казалось, что дом шатается. Он подумал о том, как гибнет всё их скромное добро, и вздохнул. А в следующую секунду он словно очнулся — ведь это его сестра… Это её он запер в доме, это она пыталась его убить…

Ригтирн со стоном схватился за голову и упал на колени. Раскачиваясь, как безумный, он просидел так почти минуту, а потом свалился ничком на землю и громко, отчаянно зарыдал.

 

9

Октябрь близился к концу, и солнце показывалось всё реже. Дожди теперь шли каждый день, грунтовые дороги размыло, а немногие опавшие листья медленно расползались в липкую коричневую кашу. Воздух становился всё холоднее, по утрам на лужах можно было увидеть тонкую, в волосок толщиной, ледяную корочку.

В один из таких дней дядя Гвеледил рано утром вышел из своего дома. Он немного постоял на крыльце, глубоко дыша свежим прохладным воздухом, который пах дождём и грязью, а потом направился по тропе к дому Ригтирна. За неделю, прошедшую после полнолуния, юноша выходил из дому всего три-четыре раза — один, чтобы забрать зарплату, остальные — за водой или дровами. Девочку же Гвеледил вообще не видел — возможно, она и выбиралась из дома, но только по ночам… От этой мысли старого точильщика передёрнуло — всё-таки непросто привыкнуть к тому, что знакомый ребёнок в одночасье превратился в зверя.

Потемневший от осенних дождей дом Лантадика Нерела, казалось, плыл в густом белом тумане. Гвеледил поднялся на крыльцо и постучался в дверь. Ригтирн открыл не сразу, а когда открыл, его пожилой друг ахнул от потрясения:

— Ригтирн! Да ты поседел, сынок!

Виски Ригтирна и в самом деле стали белыми, как клубившийся на улице туман. Он провёл рукой по лбу, ранние морщинки на котором стали за последние дни ещё глубже, и протёр глаза.

— Здравствуй, — тихо сказал он. — Прости за мой вид, я плохо спал. Ты заходи, я угощу тебя чаем.

Гость прошёл в прихожую, тщательно вытерев подошвы сапог о тряпку, заменявшую коврик у дверей, и затем зашёл в кухню. Пока Ригтирн подливал горячей воды в заварочный чайник, Гвеледил повернул голову и ещё раз посмотрел в прихожую, где к стене была прислонена выбитая оборотнем дверь погреба.

Ригтирн перехватил его взгляд и тяжело, со стуком, поставил чашку на стол. Гвеледил поднял голову, посмотрел подслеповатыми глазами на Ригтирна и несмело спросил:

— Как Веглао?

Ригтирн медленно опустился на табурет. Только сейчас Гвеледил понял, что юноша двигается с трудом, как будто ему было больно.

— Я думал, она не выживет, — произнёс он наконец. — Утром я нашёл её без сознания, истекающей кровью. Она ещё долго не приходила в себя.

Гвеледил ещё раз оглядел комнату. Он отметил, что куда-то исчезли все стулья — остался только тот, на котором сидел он, и табурет Ригтирна. Обои на стенах были разодраны когтями вместе со штукатуркой под ними. Царапины были и на досках пола, и на столешнице. Окно изнутри было разбито, и подоконник исполосован царапинами. Гвеледил кивнул в сторону прихожей:

— Дверь ещё можно починить?

— Полагаю, да, — холодно ответил Ригтирн.

— Но в следующий раз она снова выбьет её, — в голосе Гвеледила не было вопросительной интонации. Он вздохнул и беспомощно развёл руками:

— Со мной вчера разговаривал староста. Похоже, это единственный выход, Ригтирн. Через три недели полнолуние. Девочку придётся отправить в ликантрозорий.

Лицо Ригтирна оставалось непроницаемым, но в его зелёных глазах, когда он взглянул на соседа, промелькнул такой гнев, что мужчина почувствовал мгновенный промельк страха — а ведь он был ветеран войны, и испугать его было не так-то просто.

— Я никогда этого не сделаю, — ответил он сквозь зубы.

Гвеледил вздохнул.

— Если ты не сделаешь это сам, это сделают за тебя. Властям уже известно, что в Хорсине находится оборотень, и вот что я тебе скажу, Ригтирн: жители не хотят, чтобы в следующее полнолуние была новая жертва. А может, и несколько жертв. Тебя вынудят отдать Веглао в ликантрозорий. Это твой гражданский долг.

— Не говори мне о гражданском долге! — выкрикнул Ригтирн. Жилы на его шее напряглись, лицо вспыхнуло от ярости. — Не смей, слышишь? Я никогда не отправлю её туда, понял ты или нет?

— Мне тоже её жалко, Ригтирн! Но пойми ты, твоей сестрички больше нет, она убита оборотнем! То существо, которое сейчас живёт в твоём доме, — это уже не она, это зверь, принявший её обличье…

— Не смей так говорить!

— Ригтирн, у тебя есть три недели до полнолуния, чтобы отправить её в ликантрозорий. До него отсюда одиннадцать дней пути. Там ей, возможно, хоть немного помогут…

— Ей там не помогут. Ей теперь уже нигде не помогут.

— Тогда её надо изолировать от общества. Она опасна, Ригтирн! Она чуть не убила тебя неделю назад!

— И плевать! — выкрикнул Ригтирн. Он вскочил на ноги и отшвырнул свой табурет ударом ноги. Тот с грохотом упал на пол. — Она — моя младшая сестра, единственная, кто у меня осталась!

Гвеледил поднялся на ноги, держась за столешницу, и успокаивающе приподнял ладонь:

— Хорошо. Так и скажешь старосте. Сам к нему придёшь?

— Приду. Вряд ли он осмелится заявиться ко мне, раз уж моя сестрёнка так сильно его пугает.

Гвеледил перевёл взгляд на нетронутый чай и, вздохнув, сказал:

— Я не буду пить. Спасибо.

С этими словами он вышел. Ригтирн плотно закрыл за ним дверь и, переведя дыхание, направился в гостиную.

Веглао сидела на диване и пришивала пуговицу к платью. Когда Ригтирн зашёл, она, впрочем, уже ничего не делала. Её руки, одна из которых сжимала платье, вторая держала иголку, лежали на коленях, голова была опущена. При первом взгляд на неё Ригтирн понял: она слышала всё.

— Я думал, ты наверху, — сказал он. Девочка помотала головой, не поднимая лица. Ригтирн подошёл к ней и сел рядом, положив руку ей на плечо:

— Солнышко, посмотри на меня.

Веглао снова замотала головой, из её горла вырвался жутковатый звук — нечто среднее между обиженным всхлипом и яростным рычанием.

— Почему они так со мной? — воскликнула она. — Ведь не каждую же ночь я превращаюсь! Я опасна только в полнолуние! А в остальные дни я обычный человек! Я не превращу их в оборотней, только выйдя из дома! Ой!

Она отдёрнула руку и приподняла её, выставив указательный палец. На подушечке, в которую вонзилась иголка, выступила капелька крови, яркой, как брусника. Веглао тут же сунула палец в рот, и вкус крови неожиданно показался ей приятным, даже сладковатым. От этого ощущения она вздрогнула. Ригтирн, всё ещё державший руку у неё на плече, почувствовал эту дрожь, но не обратил на неё внимания. А Веглао вдруг пришла в голову дикая мысль: может, и вправду стоило послушаться Тальнара и уйти с ним? Может, там, в стае Кривого Когтя, где все вокруг оборотни, и есть её настоящее место?.. Глупая мысль, ненужная и безрассудная. Её место здесь, рядом с её братом, а Кривой Коготь — изверг и убийца, которого давно надо было казнить. Никогда не пойдёт она в его стаю. Никогда.

Пока всё это происходило, в стане оборотней день шёл своим чередом — оборотни охотились или отдыхали, несколько из них готовились разводить костёр. Тальнар как раз нёс вязанку хвороста к костру, когда внезапно подошедший телохранитель Когтя, рябой детина по прозвищу Мокроус, сбил его с ног. Оглушённый ударом, Тальнар даже не вскрикнул, когда оборотень пнул его в бок, а потом резко схватил за плечо и поволок в палатку Кривого Когтя. Увидев, куда его тащат, Тальнар в приступе ужаса попытался вырваться, но тут Мокроус встряхнул его и, склонив к нему своё рябое лицо, рыкнул:

— Потише, а то я сам тебя пришибу, не дожидаясь вожака!

Значит, у Кривого Когтя есть какие-то претензии к нему. Час от часу не легче. Пока Тальнар испуганно размышлял, что он такое натворил, Мокроус втащил его в шатёр и толкнул на пол.

— Так, — послышался голос Кривого Когтя. Тальнар поднял голову и встретился глазами с вожаком. Кривой Коготь сидел на расстеленном одеяле из рысьей шкуры, скрестив ноги и облокотившись на фанерный ящик. В одной руке он держал глиняную миску, из которой потягивал горячее молоко с жиром — питьё, которое специально для него и других избранных готовили в прохладные дни. — Пора тебе кое-что вспомнить.

— Что вспомнить? — непонимающе переспросил Тальнар. Кривой Коготь приподнял брови, и его бледные глаза блеснули:

— Такое не забывается. Первое полнолуние. Твоё дело в Хорсине.

Он смотрел Тальнару прямо в глаза. Этот взгляд был ещё одним его средством выпытывать чужие секреты наряду с пудовыми кулаками. Мало кто мог выдержать этот взгляд, и Тальнар тоже не мог. Он почувствовал себя так, словно под его рубашку заползло несколько холодных червей. Кривой Коготь посмотрел на Мокроуса и коротко приказал ему:

— Приведи Щена.

Мокроус кивнул и скрылся. Тальнару стало ещё тревожнее. Если речь идёт о Хорсине, при чём тут Щен? Кривой Коготь словно бы прочитал его мысли. Он перевёл взгляд на Тальнара и сказал ему ровным, почти что дружелюбным голосом:

— Тебе правда лучше бы хорошенько всё вспомнить.

— Я не понимаю, о чём вы говорите, — сказал Тальнар. — Я ведь уже всё рассказал. Я укусил только одного человека, и он умер, а больше…

— Заткнись, — всё так же спокойно велел Кривой Коготь. Лучше бы он его ударил. Вроде бы обыкновенное слово, хоть и грубое, да и сказано тем же почти дружелюбным голосом, но оскорбляет похуже пощёчины. Тальнар почувствовал, как его лицо заливается краской. Неизвестно, что бы случилось потом — может, он бы вскочил и бросился на вожака, закатил бы ему оплеуху, вцепился зубами в горло, выместил на нём бессильную ярость, попытался отомстить за всё и был бы отправлен на мучительную смерть — если бы у него хватило смелости. Но этого не случилось, потому что как раз в этот момент Мокроус привёл Щена.

Тальнар обернулся и посмотрел на старого оборотня, который два месяца назад подкараулил его возле Хлебного моста. Щен, наверное, уже успел забыть об этом — как уже успел убедиться Тальнар, память у него была такой же хреновой, как и умственные способности. Мутный взгляд Щена безразлично блуждал по всему шатру, под носом поблёскивали сопли, тощие обвислые губы вяло пожёвывали чернику, которую он набрал в горсть.

— Здравствуй, мой вождь, — проговорил он, тупо глядя на Кривого Когтя. Тот посмотрел на него взглядом, который с большой натяжкой можно было назвать участливым.

— Здравствуй, Щен. Не бойся, проходи.

— Я и не боюсь, — вяло отозвался Щен. Что правда, то правда, подумал Тальнар — бояться чего-то могут только нормальные люди. Щен проковылял поближе к вожаку и уселся рядом с ним на рысью шкуру, скрестив ноги. Шляпу он снял и положил рядом с собой, а потом, не глядя ни на кого, продолжил ковыряться в своей чернике скрюченными пальцами. Кривой Коготь перевёл свой тяжёлый взгляд с него на Тальнара.

— Тебе противно на него глядеть, так? Нечего так смотреть на меня. Какой же ты трус, глаза у тебя, как у зайца. Ты гляди на него, на нашего Щена, да гляди получше. Знаешь, из-за чего он таким стал? Когда он был молодым, твой отец раскроил ему башку своим ружьём. Он, наверное, хотел его убить — а может, просто хотел развязать ему язык. Но Щен не умер. Он только свихнулся. Я думаю, тогда твой папаша выпустил какую-то часть его мозгов на пол, а то бы Щен был нормальным, как ты или я.

«Ты ненормальный, — подумал Тальнар. — Ты никогда не был нормальным. Это ты сделал Щена таким, и Мокроуса, и Морику, и всех остальных, и меня тоже. И Веглао». Но вслух он сказал только:

— Я не знал.

— Конечно, не знал, — ухмыльнулся Кривой Коготь. Зубы у него были острые и блестящие. Кое-кто говорил, что он их специально подтачивает, но Тальнар никогда этого не видел. — Он тебе малость по-другому всё рассказывал, так? Ну, теперь он уже никому ничего не расскажет. Ты прострелил ему язык у корня. Славный был выстрел. Интересно получилось: сначала твой папаша научил тебя стрелять, а потом ты его продырявил. Ладно, — сказал он, поворачиваясь к Щену, — теперь ты рассказывай, что было вчера.

Щен отправил в рот чёрную ягодку и прожевал её, не закрывая рта.

— Я уже рассказывал Морике, — сказал он. — Я попросил её, чтоб она тебе сказала.

— Она сказала, — отозвался Кривой Коготь. — Но я хочу, чтоб ты тоже сказал. Говори, Щен, да поподробнее, чтобы вот он, — он кивнул на Тальнара, — тебя услышал.

Щен покусал себя за ноготь, потом, глядя куда-то в сторону, заговорил:

— Вчера я был возле Станситри. Хотел поживиться чем-нибудь. Там есть хорошие лещины, вождь. Очень вкусно. А потом я пошёл дальше и увидел деревню. Это большая деревня. В ней есть мельница. Рядом с деревней стоит дом егеря. Того егеря, которого мы сожгли в лесу, помнишь, вождь?

Кривой Коготь кивнул.

«Я тоже помню», — подумал Тальнар, сжимая кулаки.

— В этой деревне был оборотень, — продолжал Щен. — Я его не видел, только почувствовал. Раньше его там не было.

— Как называется эта деревня?

— Не знаю, мой вождь, — безразлично протянул Щен. — Там рядом есть гора. Высокая гора. Я забирался на неё. С неё далеко видно. На горе много диких груш. Очень вкусно.

— Уйди, — сказал Коготь, слегка подталкивая его в плечо. Щен покорно поднялся, склонился за своей шляпой и неторопливо вышел. Уже на пороге он съел оставшиеся ягоды из горсти и облизал черничный сок со своих пальцев.

— Слышал, что сказал Щен? — тихо спросил Кривой Коготь. — В Хорсине есть оборотень. А ты говорил, что укусил там только одного человека, и он потом умер. Тут что-то не сходится. Кто-то из вас двоих врёт, и я думаю, что это не Щен.

Тальнар приоткрыл рот и беспомощно его закрыл. Что бы он сейчас ни сказал, ему не поверят. Мысленно он попросил у Веглао прощения и одновременно с этим подумал, что было бы неплохо, если бы глаза Кривого Когтя прямо сейчас лопнули, как две перезрелые вишни, и он перестал бы так на него смотреть. Но вожак по-прежнему не отводил от него своего взгляда, который изводил Тальнара, как медленно капающая холодная вода.

— Я могу всё объяснить, — заговорил он, ещё не придумав новую ложь. Кривой Коготь неторопливо помотал головой и усмехнулся:

— А не надо ничего объяснять. Тут и так всё ясно. Либо ты укусил не только девчонку, либо она не сдохла. В любом случае ты меня обманул. Знаешь, за это тебя стоило бы прикончить… или ты думаешь как-то по-другому?

— А разве важно, что я думаю? — в отчаянии сказал Тальнар, не задумавшись. Он прикусил язык, но было поздно. Впрочем, Кривого Когтя это не разозлило — только позабавило. Он запрокинул голову назад и расхохотался. Заржал и Мокроус, всё ещё торчавший рядом. Тальнар молчал. Хохоча, Кривой Коготь утёр намокшие глаза и посмотрел на него.

— Правильно, Тальнар. Мне плевать, что ты думаешь. Я бы, может, попросил тебя самого сбегать до Хорсина и притащить эту малявку сюда, но раз ты до сих пор этого не сделал, значит, и не сделаешь. Завтра я сам туда прогуляюсь. Щена захвачу с собой. Может, и Морика увяжется…

— Ох, нет! — воскликнул Тальнар в ужасе. — Вождь, прошу тебя, позволь мне самому пойти к ней! Она…

Он задохнулся от удара — Мокроус обошёл его и пнул в живот раньше, чем Тальнар успел увернуться. Потом телохранитель схватил его за руку и поволок прочь из шатра. Тальнар успел только услышать спокойный голос Кривого Когтя:

— Я же сказал — мне плевать, что ты думаешь.

 

10

Ригтирн открыл глаза и удивлённо приподнял голову. Что, уже наступила ночь? За окном темно, только редкие огни деревни мигают за тёмными деревьями. Ригтирн перевёл взгляд на часы — ещё только девять вечера. Он приподнялся на локте, морщась, и положил лежавшую на его груди книгу на пол. Видимо, он заснул, когда после ужина прилёг почитать, а Веглао не разбудила его. Ну ничего, он ещё поговорит с ней о том, как неудобно спать на диване и как после этого всё болит. Он сел на диван и, закрыв глаза, медленно покрутил головой, разминая шею. Открыв глаза, он увидел, что Веглао стоит в дверях и смотрит на него.

— Ух! Ты напугала меня, — сказал Ригтирн, улыбаясь и потягиваясь. — Почему ты меня не разбудила?

— Я не знала, что ты спишь, — проговорила Веглао тихим и напряжённым голосом. Ригтирн поднялся и подошёл к ней. Девочка была очень бледной, и глаза её блестели прямо-таки лихорадочно.

— Что это с тобой? — насторожился Ригтирн. Девочка вдруг схватила его за руку:

— Ригтирн, здесь оборотни! Где-то рядом, в лесу! Я была у себя в комнате, задремала и когда проснулась, почуяла их…

Она говорила ещё что-то, но Ригтирн на несколько секунд словно бы оглох — слова сестрёнки не доносились до него, он думал лишь о грозившей им опасности. Наконец он взял Веглао за плечи и, взглянув ей в глаза, спросил:

— Сколько их?

Веглао наморщила лобик:

— Три, — сказала она через несколько секунд. — Их трое. И… — она осеклась — ей не хотелось пугать Ригтирна ещё больше, сказав, что оборотень в её сердце, кажется, опять начинает пробуждаться.

Ригтирн всё ещё держал её за плечи, отчаянно соображая. Наконец он снова посмотрел на неё и спокойно сказал:

— Тебе надо спрятаться, только не здесь, а где-нибудь в Хорсине. Спустись в подвал, и как только услышишь, как они заходят, тихонько вылезай из окна. И беги, Веглао, сразу беги!

— А если они нападут на тебя?

— Не нападут. Им нужна ты, а не я. Просто беги! Беги к дяде Гвеледилу, к кому-нибудь из своих подружек, к мельнику Отеру…

— Ладно… — Веглао отчаянным взглядом посмотрела на него и вдруг бросилась к нему на шею. Ригтирн обхватил сестрёнку обеими руками, прижал её к себе крепко-крепко, не зная, что обнимает её в последний раз.

Через секунду они разжали объятия и Веглао побежала в подвал. Она начала быстро спускаться по лестнице, Ригтирн закрыл за ней дверь в подвал и запер её. Пальцы у него не дрожали. Он вообще не боялся в этот миг. Единственным, что он чувствовал, была глухая злоба. «Ну, засранцы, — думал он, — ну, мрази, только попробуйте её тронуть»…

Он стоял спиной к двери, когда на крыльце раздались глухие шаги нескольких пар ног. Ригтирн не шелохнулся, и лишь крепко сжал челюсти. В следующую секунду в дверь с силой застучали.

— Кто идёт? — крикнул Ригтирн, не сумев сдержать прозвучавшей в голосе ярости.

— Открывай! — грубо крикнули с крыльца.

Ригтирн медленно развернулся и неспешно пошёл к двери. Но едва он переступил через порог прохода, ведущего в сени, снаружи в дверь вдруг ударили так сильно, что она распахнулась.

На пороге стояли двое мужчин. Одного из них, громадного роста, рыжего, бородатого, Ригтирн сразу узнал — на руке, которой он опёрся на косяк двери, не было двух пальцев.

— Что же ты, Кривой Коготь, — громко сказал он, не мигая глядя в глаза оборотня, — пятнадцать лет ждал, пока сможешь вернуться, а сейчас не мог минуту подождать, пока я открою?

— Грамотный нам паренёк попался, Щен, — проговорил Кривой Коготь, в свою очередь не отрывая глаз от Ригтирна.

Стоявший рядом с ним оборотень, длинный, до невозможности худой, со свисающими из-под драной шляпы свалявшимися седыми патлами, повёл мутными глазами по сторонам.

— Оборотень в доме, — промямлил он, — или был в доме.

— Сам знаю, Щен. — Кривой Коготь прошёл внутрь и, вразвалку подойдя к стоящему у стены стулу, придвинул его и уселся, вытянув и скрестив ноги в заляпанных грязью, навозом и соломой сапогах. Ригтирн всё так же стоял, вытянув спину и высоко подняв красивую голову, глядя на Кривого Когтя так, словно тот был комком грязи, прилипшим к полу.

— Ну, парень, — сказал Кривой Коготь, скрестив руки на груди, — и где же твоя сестрёнка?

— Она умерла во время первого полнолуния, — сквозь зубы ответил Ригтирн.

Сразу после этих слов с улицы вдруг донёсся громкий, отчаянный крик девочки. Он тут же смешался и стих, сменившись мычанием, как будто Веглао заткнули рот.

Наплевав на конспирацию, Ригтирн бросился к двери, но тут Кривой Коготь резко вскочил, схватил за спинку стул, на котором только что сидел и, размахнувшись, ударил им парня по плечу. Тот не успел увернуться и с грохотом упал на пол. Согнувшись, Кривой Коготь схватил Ригтирна за воротник рубашки, вздёрнул его в воздух и с хрустом ударил кулаком в челюсть. Изо рта юноши брызнула кровь, голова его мотнулась в сторону. Кривой Коготь отбросил его на стену. Ригтирн налетел на неё плечом и, глухо ухнув от боли, упал на пол.

В этот момент на крыльце послышался шум, и в дверь быстро вошёл ещё один оборотень — не особо высокий, но крепкий, с костистым голым подбородком и достающими до сутулых плеч чёрными волосами с проседью. Оборотень тащил Веглао, одной рукой крепко держа её длинные волосы, а другой зажимая рот.

— Отлично, Морика, — сказал Кривой Коготь, не оборачиваясь. То, что это существо оказалось женщиной, удивило бы Ригтирна куда больше, не держи она его сестру.

— Отпусти её! — прорычал он.

— Умолкни, — велела Морика. Потом обернулась к Кривому Когтю и сказала ему:

— Кончай его, что ли, поскорее, да идём, — Веглао при этих словах сдавленно застонала и рванулась, пытаясь освободиться.

— Нет уж, — спокойно сказал Кривой Коготь, не спуская глаз с Ригтирна. — Пусть сначала расскажет, был ли здесь Тальнар… и о чём вы с ним говорили. А может, поспрашивать девочку?

Он повернулся к Веглао. Морика убрала руку ото рта девочки, и та закричала:

— Не трогайте Ригтирна! Пожалуйста, не трогайте! Он ни в чём не виноват!..

— Говоришь, не трогать его? Что ж, это только от тебя зависит, — Кривой Коготь склонился и кончиками искривлённых пальцев сжал лицо девочки, приподняв его. — Пойдёшь ко мне в стаю?

Веглао испуганно, умоляюще взглянула ему в глаза. Её губы задрожали и, почти плача, она прошептала:

— Пожалуйста, не надо. Я боюсь, правда, очень боюсь…

Кривой Коготь пожал плечами и улыбнулся:

— Бойся сколько угодно, но ты всё равно пойдёшь. Люди здесь ненавидят тебя, ведь ты теперь не человек, а волчонок. Они тебя боятся, а твой брат… он только сейчас тебя защищает, потом ему надоест с тобой возиться, и он отправит тебя в ликантрозорий, где тебя будут мучить… и никто ему не скажет: «Что ты делаешь, это ведь твоя сестра?». Нет, все будут говорить другое: «Правильно, туда ей и дорога, она не человек, она зверь».

— Заткнись! Лжец! — крикнул Ригтирн с пола, едва не теряя сознание от боли — у него была сломана рука. — Веглао! Не слушай его!..

Кривой Коготь отпустил девочку и, подойдя к Ригтирну, пнул его сапогом в грудь. Захрипев, Ригтирн сжался, и изо рта у него с кашлем вылетело несколько капелек крови.

— Что, не прав я? — спросил Коготь. — Любишь твою сестрёнку? Любишь и думаешь, что ей здесь будет жизнь? Да если она в полнолуние вырвется и хоть одного курёнка разорвёт у этих трусов, они от неё мокрого места не оставят! Ты этого хочешь? У нас она будет делать то, что и должна, и никто пальцем её не тронет!

— А что она должна делать? — простонал Ригтирн. — Вламываться в чужие дома, как ты? Кусать детей? Выть на луну? Чёрта с два! Оставь нас в покое!

— Она пойдёт с нами, — спокойно сказал Коготь, — и ты тоже. А в следующее полнолуние тебя тоже обратят. Такие крепыши, как ты, нам нужны. Может, я даже уступлю это дело девочке…

— Куда, дрянь? — взвизгнула Морика. Веглао резко вырвалась из её рук, оставив в жилистом кулаке клок своих волос, и бросилась бежать со всех ног, крича:

— Помогите! Помогите!

— Твою мать! — выругался Кривой Коготь. — Лови её!

Второй раз приказывать не потребовалось. Морика помчалась вслед за девочкой. Ригтирн, собрав все оставшиеся силы, попытался вскочить на ноги. Кривой Коготь ударил его кулаком по голове, и Ригтирн упал на пол, потеряв сознание.

Обернувшись к Щену, который в продолжение всей сцены безучастно стоял у стены, Коготь обвёл его налившимися кровью глазами и рявкнул:

— Чего стоишь? Иди, помоги Морике!

Щен выскользнул за дверь. Кривой Коготь обернулся к Ригтирну, глядя на него налившимися кровью глазами. Ситуация вышла из-под контроля. Дурёха Морика, не смогла удержать девчонку. Ничего, ей всё равно далеко не уйти.

Веглао со всех ног мчалась к деревне. Сердце колотилось уже не в груди, а в горле, дыхание сбивалось. Где-то за спиной тяжело топали подкованные сапоги Морики и Щена. Вот наконец между деревьями замелькали дрожащие, редкие огоньки в окнах домов. Задыхаясь, Веглао подбежала к первому из домов и забила ладонями по стеклу окна, крича:

— Помогите!!!

Никто не ответил. Веглао быстро обернулась назад и, вскрикнув, прянула с места. Морика приближалась, за ней, переваливаясь на длинных ногах, скакал Щен. Слёзы лились из глаз Веглао. Она кричала, звала на помощь. Подбегала к домам и стучала в окна, в двери. Никто не отзывался. Занавески в окнах вздрагивали, иногда между ними мелькало чьё-то лицо, но никто не спешил прийти на помощь. Очевидно, жители решили не мешать одним оборотням убивать другого.

Морика и Щен явно уступали Веглао в скорости, но их было двое, и, петляя между домами, Веглао краем глаза увидела, что Щен быстро обегает её справа, чтоб наброситься на неё спереди. Оставался только один путь, и Веглао, круто развернувшись, помчалась к мельнице.

Она уже успела немного устать, но преследователи устали ещё больше — они были старше её, вдобавок на Веглао были только платье и лёгкие туфельки, а тяжёлые лохмотья и громоздкие башмаки оборотней не могли прибавить им скорости. Со всех ног Веглао побежала по деревенской площади, тёмной, освещённой лишь светом звёзд и прибывающей луны. Памятник героям Революции казался в темноте огромным тёмным чудовищем. На полной скорости Веглао обогнула его и, спотыкаясь, преодолела последнее расстояние до мельницы. Дул сильный ветер, и крылья мерно вращались.

— Отер! — закричала Веглао, ударив сразу двумя кулаками в дверь. — Отер! Помоги! Открой мне дверь! Это Веглао, слышишь? Отер!!!

Снова не было никакого ответа. Дожидаться, пока Отер проснётся, у неё не было времени. Она обогнула мельницу и побежала дальше, туда, где извилистая просёлочная дорога уводила в лес.

Песок забивался в туфли, высокая трава хлестала по коленям. Веглао слышала своё шумное усталое дыхание, мягкие удары, с которыми её ступни опускались на землю, прежде чем оттолкнуться от неё. В левом боку на каждом шагу кололо, пока что терпимо, но Веглао понимала, что скоро боль усилится. Что-то солёное щипало ей глаза, превращало бешено скачущие навстречу деревья в мешанину тёмных размытых клякс — что это было, пот или слёзы, она не знала, да и думать об этом было некогда.

— Сто-о-ой! — низким голосом проорала за её спиной Морика. — Стой… Ах!

Споткнувшись обо что-то, она упала лицом вниз, издав шмякающий звук, услышав который, Веглао вдруг почувствовала, что её разбирает совершенно неуместный сейчас смех. Не замедляя хода, она отрывисто, истерически расхохоталась, и одновременно с этим из её глаз брызнули две струйки слёз. Задыхаясь от слёз и смеха, девочка пригнулась вперёд и, свернув с дороги прямо в лес, помчалась сквозь тёмные заросли с почти что космической скоростью.

Она всё ещё смеялась, продираясь сквозь колючий кустарник, взмахами рук отбрасывая от лица низко нависшие ветви, перескакивая на бегу через лощинки, где летом собирала землянику с подружками, через поваленные деревья, завалы бурелома. Смех перешёл в икоту, слёзы струями лились по щекам и подбородку. Платье уже превратилось в лохмотья, туфли она потеряла, и изжаленные крапивой и острыми хвоинками босые ноги гудели. Тонкие-тонкие, как ниточки, полоски крови расчертили её кожу в тех местах, где колючки шиповника и ежевики оставили царапины. Тяжело дыша, девочка бежала всё вперёд и вперёд, не слыша, что топот чужих ног уже не раздаётся за её спиной, что чутьё больше не предупреждает её о том, что где-то рядом находятся оборотни.

Стремглав она выбежала на берег маленькой заболоченной речки и там рывком остановилась. Остановилась так резко, что упала, ударившись о глинистую, но твёрдую почву. Приподнявшись на локте, она попыталась встать, но тут ощутила резкую тошноту. Перекатившись на живот, она уперлась локтями в землю и стала ждать, пока её вырвет. Однако тошнота быстро прошла.

Веглао попыталась встать, но не смогла — всё её тело дрожало, мышцы сводило, при каждом вдохе лёгкие как будто пронзало спицей. Всё, на что хватило её сил, это сесть, расставив для устойчивости ноги и согнув спину. Она единым духом отмахала почти два километра, и тело её всё еще не могло забыть этого рывка. Ноги сильно болели. Веглао подползла к воде и ополоснула гудящие ступни холодной водой, а потом выпрямилась и поёжилась, обхватив плечи руками. Только сейчас она поняла, насколько здесь холодно.

Долго здесь оставаться было нельзя. Ёжась от холода, Веглао перешла вброд ручеёк — она не была уверена, что это собьёт преследователей со следа, но поскольку чутьё оборотней чем-то похоже на обоняние, надеялась на это. Стараясь не плакать, она побрела вниз по течению, растирая плечи руками, чтобы не замёрзнуть. Если она не заблудится, возможно, сможет добраться до егерского хозяйства, а если ей не помогут там, значит, не помогут нигде. Страх за Ригтирна раздирал её изнутри, как будто она проглотила комок колючей проволоки. Временами Веглао принималась бежать, но вскоре она устала до изнеможения и вдобавок ужасно замёрзла. Прошло ужасно много времени, прежде чем она увидела далеко впереди тёмный силуэт егерского дома, и радостный крик, вырвавшийся у неё при этом, был похож на хриплый крик вороны. Но она радовалась преждевременно — дом был заперт и в его пустых окнах никого не было. Дрожа, Веглао опустилась на крыльцо и, сжавшись в комочек на верхней ступеньке, обхватила себя руками, пытаясь согреться. Горячие слёзы поползли по её щекам. Разозлившись, она стёрла их и решительно поднялась на ноги. Если только Ригтирн ещё жив, она сделает что угодно, лишь бы его отпустили, пойдёт за этим ужасным рыжим оборотнем хоть на край света. Собрав все оставшиеся силы, она отправилась в обратный путь.

Она торопилась, как могла, но добралась до дома только на рассвете. Уже увидев его издали, она поняла: дела плохи. Ноги у неё подкосились, но девочка ухватилась за ствол дерева и, чуть переведя дыхание, неуклюже побежала.

Дверь была не просто распахнута — она висела на одной петле. На ней самой, на косяке и на крыльце виднелись пятна крови. Взглянув на один из кровавых отпечатков ладони, Веглао вздрогнула и сжала зубы: у отпечатка не хватало двух пальцев — мизинца и безымянного. Девочка всё ещё чуяла оборотня, но теперь чутьё это было слабым — это значило, что оборотней в доме уже нет, просто они здесь побывали. Гораздо сильнее был запах крови. Шатаясь, Веглао поднялась по лестнице и, подойдя к двери, осторожно зашла внутрь.

В прихожей было пусто и стояла какая-то звенящая тишина. Здесь на полу тоже были кровавые следы. Веглао посмотрела сначала на них, потом чуть подняла голову, и тут же сердце её замедлило своё биение, а потом и вовсе замерло.

В арке, которая вместо двери вела в соседнюю комнату, было отлично видно растёкшееся по доскам пола тёмное озеро крови. Сердце вновь стукнуло один раз, потом другой, и резко заколотилось так быстро, что, казалось, ещё чуть-чуть — и просто лопнет. Веглао не запомнила, как она подошла ближе и заглянула в арку. В памяти осталась лишь одно — то, что она там увидела.

Ригтирн лежал возле стены, повернувшись к ней лицом, изогнув спину и поджав ноги, как младенец в утробе матери. Под его телом растеклась большая лужа крови, уже чуть подстывшей и потемневшей. От этой-то лужи и вели кровавые следы на улицу. Над ним на стене кровью было написано: «ЗРЯ НЕ ПОШЛА».

Голос Веглао куда-то пропал. Она молча стояла, глядя на брата, не в силах закричать или заплакать.

— Ригтирн! — тихо позвала она.

Ответа не было. Его и не могло быть. Веглао упала на колени, оцарапав плечо о косяк двери, и чуть было не потеряла сознание.

Она сильным рывком вытащила себя из надвигающейся темноты и, встав на четвереньки, поползла к Ригтирну. Пол был скользким, родная кровь липла на руки, ноги и платье. Задыхаясь от слёз и ярости, Веглао схватила брата обеими руками за плечо и перевернула его.

Он подался легко, как будто бы был… пустым. Да, именно так — пустым. То, что делало это бледное тело Ригтирном, исчезло.

Несколько секунд девочка молча смотрела на его белое лицо, остекленевшие глаза, окровавленную шею, перечеркнувшую щёку багровую струйку у рта, а потом громко закричала:

— Ригтирн!!!

Он оставался немым и холодным. Тогда Веглао закричала снова, и на этот раз её крик был таким, что Гвеледил и Лиенна, как раз в этот миг робко подошедшие к дому, одновременно вздрогнули от ужаса.

— Я убью их! — кричала Веглао, снова и снова разбивая костяшки сжатых в кулаки пальцев об издевательскую надпись. — Я убью их всех! Я убью их всех!!!

От крика у неё заболело горло — горькой, режущей болью. Она попыталась откашляться, но вместо кашля из груди вырывались всхлипы. Не выдержав, она упала на труп Ригтирна и заплакала. Горе оглушило и ослепило её, и даже когда Гвеледил и его жена, а вместе с ними ещё несколько селян, вооружённых ружьями и топорами, ворвались в дом, она всё так же лежала на полу, сжимая в кулаках мокрую от крови рубашку брата и заливая слезами его белое, как мрамор, лицо.

 

1

Ригтирна похоронили тем же вечером. Один из плотников наскоро сколотил для него гроб, а мельник Отер, предыдущую ночь проспавший в обнимку с бутылкой, вызвался вырыть могилу. Веглао и тётя Лиенна вдвоём смыли кровь с тела; супруга Гвеледила хотела переодеть юношу в костюм, но Веглао угрюмо отказалась: Ригтирну и при жизни было безразлично, какую одежду носить, а сейчас, когда по вине всей деревни Хорсин (в этом Веглао убедилась на собственном опыте) он был мёртв, это вовсе не имело значения. Пусть лучше его похоронят в той же окровавленной рубашке. Полоща тряпочку, которой обмывали Ригтирна, в ведре с холодной водой, тётя Лиенна со смутным страхом косилась на Веглао. Та молча стояла за столом, на который положили её мёртвого брата, и смотрела на него. Её тёмные длинные волосы упали ему на грудь, бледное лицо было неподвижно, а в глазах появилось незнакомое угрюмое выражение. Казалось, девочка за одну ночь постарела на много лет.

— Детка, — сказала тётя Лиенна, выпрямляясь и беря ведёрко в руку, — надо бы и пол со стенами помыть. А то ведь вон как грязно.

Веглао подняла голову и посмотрела на неё.

— Не нужно, тётя Лиенна, — глухо сказала она. — Всё равно в этом доме уже никто не будет жить. Не сегодня — завтра они его сожгут.

Слово «они» она произнесла с такой ненавистью, что старушка вздрогнула. Она поспешно вышла из комнаты. В сенях она столкнулась с мужем. Они обменялись испуганными взглядами, и Лиенна, поставив ведро на пол, в тихих рыданиях прильнула к Гвеледилу. Тот молча обнял её и погладил дрожащей рукой её седые волосы.

Когда Ригтирна хоронили, рядом было немного людей — Гвеледил и его жена, гробовщик, мельник Отер, один из трактористов и Веглао. Мельник Отер плакал — не мог себе простить, что не пошёл на помощь к Веглао и её брату. Девочка его не винила — один бы он всё равно не сделал того, что могли бы сделать все жители деревни. Тётя Лиенна тоже не могла сдержать слёз. У Веглао глаза были сухие. Она стояла особняком от всех, сунув сжатые кулаки в карманы, и не отрываясь глядела на то, как на крышку гроба падают влажные от дождя куски земли, а на губах её всё еще чувствовался холод от мёртвых губ Ригтирна, которые она недавно поцеловала. Когда всё закончилось, на свежий холмик положили довольно большой камень — на памятник рассчитывать было нечего. Рядом с камнем Веглао закопала в землю корешок молоденькой ёлочки, которую принесла с опушки леса.

— Ты бы лучше посадила её рядом, милая, — робко посоветовала тётя Лиенна. Веглао покачала головой.

— Я хочу, чтобы её корни оплели весь гроб, — сказала она, не оборачиваясь.

Когда все разошлись, Веглао ещё постояла, глядя на могилу. Потом она опустилась перед ней на колени и положила на неё руки, не думая о том, что мокрая глина пачкает рукава, а на руки опустила голову. Вот и всё. Умер последний родной человек. Где-то за облаками светит солнце, где-то в больших городах люди смеются, следя в кинотеатрах за приключениями комических актёров, где-то любят и радуются, сердятся и ссорятся, и никому нет дела до того, что трое извергов-оборотней до смерти замучили её брата.

Поднялась она не скоро. Зайдя в дом, Веглао сразу вытащила из шкафа Ригтирна его свёрнутый рюкзак, который был у него за спиной, когда они пришли сюда пять лет назад. Затем стала собирать вещи. Свои юбки и платьица она не удостоила даже взглядом — такая одежда будет только зря занимать место в рюкзаке. Она собрала всю тёплую одежду, как свою, так и братнину, оставив только толстый тулуп, который достался Ригтирну от отца — тот был слишком громоздкий и один занял бы весь рюкзак. Она уложила с собой два одеяла, тёплое бельё, носки и чулки, несколько тонких книг в бумажной обложке, все деньги, которые смогла найти. Немного денег она всё-таки оставила и через некоторое время сходила в магазин. Люди, которые там были, зло и трусливо косились на неё, но ей было плевать. Она купила хлеба и спичек, короткую кровяную колбаску с чесноком и маленькую упаковку сухофруктов. Когда она возвращалась домой, уже темнело. Те, кто был на улице, отворачивались от неё или заходили в дома. Ей было всё равно.

Как ни странно, она смогла заснуть — правда, сон этот был больше похож на обморок. Она проспала несколько часов, потом проснулась и продолжила собираться в дорогу. Хлеб она порезала на кусочки и подсушила в печи, часть урожая завернула в старые газеты и положила в рюкзак. Не забыла и про эмалированную тарелку, кружку и ложку. Спички из коробков она пересыпала в банку и наглухо закупорила её. Она ничего не забыла, взяла всё, что может пригодиться. Последним, что она отправила в рюкзак, был конверт, в котором лежали фотографии. К тому времени уже рассвело, день обещал быть ясным и прохладным. Веглао присела отдохнуть. Уже почти восемь часов она ничего не ела, но есть ей не хотелось. Немного передохнув, она стала одеваться.

Через некоторое время она посмотрела на себя в зеркало. Сначала она себя не узнала. Мешковатая мальчишеская одежда — практически все вещи перешли в наследство от старших братьев. Волосы зачёсаны назад и заплетены в тугую косичку, серый правый висок открыт. Лицо исхудало и побледнело, стало старше и суровее. Веглао проверила, на месте ли револьвер и нож. Потом ещё раз посмотрела на стену, под которой лежал Ригтирн

«Зря не пошла», — написал ей Кривой Коготь. Она была уверена, что это сделал именно он. Обмакнул свои кривые пальцы в горячую, дымящуюся кровь её брата и написал это на стене. Возможно, Ригтирн был ещё жив в ту минуту. Кровь текла из раны на его шее, тонкими струйками выплёскивалась изо рта, а Кривой Коготь хохотал и повторял: «Зря она не пошла… ведь правда, парень, зря она не пошла»

— Я убью тебя, — прошептала Веглао. — Не знаю как, но когда-нибудь я обязательно тебя убью.

Она подошла к порогу и тут услышала, что снаружи раздаётся какой-то еле слышный ропот. На секунду она замерла. В груди шевельнулась лёгкая боязнь, но не страх — что такое настоящий страх, она знала.

Она обернулась и в последний раз окинула взглядом дом, в котором жила последние четыре года. Теперь он казался ей абсолютно чужим. В нём даже уже появился запах, свойственный нежилым домам — запах пыли, затхлости и сырости. А её усилившееся обоняние улавливало ещё и запах крови.

Девочка закинула рюкзак за спину и открыла дверь.

Она угадала — снаружи были люди. Много людей. Почти все мужчины деревни Хорсин, хмурые и небритые, как на похоронах. Немного женщин — сгрудились в группки по трое-четверо или спрятались за спины мужей. И дети. Ни одной девочки, только бедовые мальчишки, местная шпана. Судя по тому, как оттопыривались у некоторых из них рубашки, они принесли с собой кое-какой сюрприз. И вряд ли это приятный сюрприз.

При виде Веглао вся толпа как будто отшатнулась от крыльца. По ней круговой волной пробежал вздох. Девочка на несколько секунд остановилась, окидывая взглядом неожиданное препятствие. Лица людей были злыми, смущёнными, испуганными, злорадными, но у всех их было кое-что общее: на всех была написана упрямая решимость покончить поскорее с этим страшным, непонятным и непривычным явлением, пришедшим в их деревушку — прогнать оборотня.

Веглао понимала, что есть только два варианта: они либо молча пропустят её, либо убьют на месте. Девочка понятия не имела, какой вариант они выберут, но ей, в общем-то, было практически всё равно. Она молча взялась обеими руками за лямки рюкзака и начала спускаться по лестнице.

Толпа односельчан (точнее, уже чужаков) почти в абсолютной тишине расступилась перед ней. Сама собой образовалась дорожка. Веглао молча пошла по ней по направлению к лесу, стараясь глядеть только на деревья, а не на шпану, выстроившуюся перед ними рядком и, судя по всему, не собирающуюся расходиться. Приблизившись к ним, Веглао по запаху поняла: у них с собой не гнилые яблоки, а кое-что похуже.

Лурбе Тананди запустил руку под рубашку и вытащил оттуда комок газеты в мутно-красных пятнах. Быстро развернул его и приподнял пригоршню рыбьей требухи и чешуи. Веглао остановилась, а Лурбе поднял руку с потрохами и негромко сказал:

— Это твой обед, зверюга!

Веглао пригнулась, и влажный, с гнилым запахом ком требухи попал в толстую, рябую рожу старухи-вахтёрши. Та завопила дурниной и бросилась на него, растопырив руки-окорока. С глупым хихиканьем мальчишка бросился в одну сторону, Веглао — в другую. Ворвавшись в толпу смешавшихся людей, кое-кто из которых уже начал осыпать ругательствами хулиганов (а хулиганы тоже не оставались в долгу, забрасывая их всяческим мусором, который принесли с собой), девочка быстро растолкала их и прорвалась с другой стороны. Рюкзак мешал ей бежать, поэтому она скинула его и поволокла за собой. Никто даже не попытался её задержать. Она добежала до леса и, не останавливаясь, пошла дальше.

Через какое-то время она уловила в воздухе запах дыма. Слишком уж сыро для лесного пожара. Ничего загадочного — это горит дом Егеря Нерела.

 

2

Дул сильный ветер. Волосы лезли Веглао в рот, куртка и платок хлопали, развеваясь за её спиной. Ветер ещё можно было бы стерпеть, если бы не дождь, холодный и сильный, бьющий прямо в лицо. Вода стекала по лицу в рот, капала с кончика носа. Задыхаясь, девочка натянула верёвку, один конец которой был обвязан вокруг низкой ветки дерева, и быстро обмотала её вокруг тонкой молодой осины так, чтобы петля не сползла вниз. Потом бросилась к рюкзаку и вытащила из него свёрнутый брезент. Накинула его на верёвку, как простыню, и принялась вбивать в уголки брезента колышки, приколачивая его к земле. Перед этим девочка затащила туда рюкзак и расстелила на земле оставшийся лоскут брезента. В конце концов она оказалась в своеобразном треугольном домике, где две скошенные стены и пол были брезентовыми, а на полу ещё и лежало одно из её одеял.

— Живём! — слабо улыбнулась Веглао. Толком от дождя укрытие, конечно, не защищало, но это было уже кое-что. Жаль только, что не было возможности высушить мокрую одежду и развести костёр. «Зато, — подумала Веглао, — так я, может быть, простужусь и быстрее умру».

Тут же, словно в ответ на эти мысли, в её голове зазвучал властный голос: «Ещё чего! Ты спасалась, убегала, шла столько времени, и всё для чего? Чтоб вот сейчас сдохнуть? Тогда уж иди прямо к Кривому Когтю! Вот дурёха! Ригтирн жизнь положил на то, чтобы тебя спасти, а ты…» Голос словно укрепил Веглао, и слёзы, уже показавшиеся на её глазах, тут же высохли.

Она сняла ботинки и надела сухие носки. Потом распустила мокрые волосы, тщательно расчесала их и снова заплела. Вновь залезла в рюкзак, вытащила пакет с едой, уже изрядно похудевший, и с наслаждением вдохнула запах хлеба, сушёного мяса и печенья, подумав, что мечтала об этой минуте целый день. Ей хотелось съесть всё и сразу, и лишь огромным усилием воли она заставила себя взять только один сухарик, кусочек колбасы и половину галеты, а остальное убрать в рюкзак. Жуя хлеб, она в очередной раз напомнила себе: есть нужно ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Эта мысль не принесла особого успокоения. Покончив с ужином, она свернулась клубочком, прижавшись к рюкзаку, и укрылась своей курткой.

Она думала о Ригтирне. О чём бы она ни старалась думать, её мысли возвращались к нему, как недавно возвращались к полнолунию, а ещё раньше — к Тальнару. Только сейчас, когда первый ужас и непонимание схлынули, она по-настоящему поняла, что Ригтирн умер. Своё теперешнее положение, то, что она превратилась в бездомную голодную бродяжку и впереди её ждут страдания и смерть, казалось ей сейчас не таким страшным, как то, что её старший брат погиб, защищая её. А ведь она часто его не слушалась, дерзила ему. Иногда забывала принести ему обед в поле по каким-то дурацким причинам: то задавали много уроков, то подружки звали гулять. А он ни разу не отругал её, не пожурил, не накричал в сердцах. Он только терпеливо ждал, пока её подростковая глупость пройдёт.

Когда они осиротели, то Ригтирн стал для неё опорой во всём, а она? Она хоть раз поддержала его, поговорила с ним по душам? Да, всё это было… но как-то скованно, неуклюже с её стороны, и так редко. Она замкнулась в своём горе, и почти не замечала, что и Ригтирну плохо, что его молодое лицо уже постарело, отяжелело от трудностей и отчаяния. А сейчас, когда ничего исправить уже было нельзя, в голову лезли все обиды, которые она ему причиняла по глупости, и все ласковые слова, которые она не говорила. Каждый раз, вспоминая об этом, она плакала. Так было и сегодня — хоть и уговаривала себя не реветь, всё-таки расплакалась перед тем, как уснуть. Но эти слёзы были совсем не те, что в предыдущие несколько дней — они успокоили её, облегчили ей душу, и она заснула крепко-крепко под шум дождя, прижимая колени к груди. Ночью ей снился мирный, домашний сон о том, как она вместе с мамой собирает лесную малину, мелкую, но такую сладкую, что полное ведёрко до дома точно не донесёшь — обязательно по дороге пару горстей отправишь себе в рот.

Проснувшись, она не услышала шума дождя. Тело слегка затекло от неудобного положения. Она обулась, выбралась наружу и огляделась по сторонам.

Утро было ясным, слабые лучи солнца играли на жёлтых осенних листьях. Папоротники, уже рыжие, горели ярким пламенем на фоне белой испарины, поднимающейся над мокрой землёй. В воздухе витал приятный запах мокрой земли, грибов и свежести. Чуть-чуть ёжась — утро было прохладным — она застегнула куртку и отправилась на поиски подосиновиков. Грибов найти не удалось, но зато она наткнулась на заросли костяники. Поев ягод и печенья, она быстро собрала вещи и зашагала дальше.

Куда идти, она совершенно не знала. Судя по тому, что она совершенно не чувствовала оборотней, Кривой Коготь и вся его свора находились довольно далеко. Это и радовало Веглао, и вводило её в замешательство — ощущение опасности, пусть неприятное, было её единственным ориентиром. Но, как бы то ни было, она шла дальше, стараясь оставлять солнце позади, — шла на запад. Она не думала о том, что будет там делать: наверное, то же самое, что и здесь — прятаться и убегать. Теперь у неё нет дома, теперь ни один человек не станет терпеть её присутствие, а раз идти некуда, значит, идти можно куда угодно.

Первая вспышка горя и потрясения уже прошла. Веглао шла всё дальше и дальше, чувствуя, как бурлящее озеро боли в её душе медленно-медленно затягивается ледяной коркой. Тоска по Ригтирну отнюдь не стала слабее, но она была уже не такой острой. Прежде, когда Веглао думала о брате, её пронзала боль, как будто едва начавшую затягиваться рану вновь взрезали ножом. Теперь при этих мыслях скорей возникало чувство такой боли, которая возникает при новом ударе по тому месту, где уже налился синяк.

Она шагала по мягкому мху и бурелому, по зарослям папоротников и мокрым осенним листьям, отстранённо думая о том, что же ей делать дальше. Вот уже пять дней, как она живёт бродячей жизнью, и у неё пока что осталась горстка еды, кое-какие силы и крупица внутреннего тепла для поддержания жизни. Но это пока, а что будет завтра, послезавтра, через неделю, через месяц? Хотя вряд ли стоит загадывать так надолго — и так понятно, что ещё два-три дня, и она умрёт где-нибудь под деревом. Веглао отнюдь не была тепличным растением, но она всё же росла в доме, а не в лесу, и сколько помнила себя, её всегда окружали другие люди. И ещё о ней всегда заботились — сначала родители, после их ухода — старший брат. Она никогда как следует об этом не задумывалась, но ей никогда не доводилось голодать и мёрзнуть. За свою недолгую жизнь Веглао научилась многому такому, что могло ей пригодиться среди людей — читать, мыть посуду, танцевать, ходить в школу, но никто никогда не готовил её к жизни в холодном, тёмном и сыром лесу, где от каждого звука, будь то слабый шелест ветра в верхушках сосен или мягкий стук от упавшей шишки, сердце сжимается в ужасе. А что (при этой мысли Веглао прошиб пот) если она заболеет какой-нибудь жуткой болезнью, вроде той же самой красной лихорадки, или холеры, или воспаления лёгких, или бешенства? Чёрт, да в таком положении, в каком сейчас оказалась она, даже самый жалкий насморк может свести её в могилу!

Она шла куда-то весь день. После полудня начался слабый дождь, и продолжался весь оставшийся день. В сумерках Веглао пересекла вброд холодную, разбухшую от осенних дождей речку. Тот берег, с которого она сошла, был покрыт высокой травой, пробивающейся между больших камней, тот, на который она вышла, был глинистый и гладкий, ноги вязли в жидкой густой грязи. Впрочем, Веглао не было до этого никакого дела. Она промокла, проголодалась и устала, и потому зашлёпала по глине к зарослям кустарника — может, там найдётся сухое место, где она сможет вылить из ботинок холодную воду и выжать намокшие носки.

Но сесть там было совершенно негде, и Веглао бездумно побрела дальше. Через две-три минуты, исцарапавшись и промокнув, она выбралась из кустарника и оказалась в лесу. Поправив сползший рюкзак, она огляделась. Что-то настораживало её, но она не могла понять, что.

И вдруг её осенило: вокруг стояла тишина. Мёртвая тишина, какой никогда не бывает в лесу. Только речка шуршала где-то позади, а так звуков не было. Вообще никаких. Ни криков птиц, ни жужжания осенних мух. Ни одного муравья не было видно на палой листве.

«Здесь нет ни одного зверя, — подумала Веглао медленно крутя головой по сторонам, — потому что они чуют оборотня. Другого, не меня. Ведь я только что пришла сюда, не могла вся живность так быстро отсюда убежать»

Сама Веглао оборотня совсем не чуяла. Она ещё совсем недавно была обращена, и потому её чутьё было совсем слабым. Нечего и говорить о том, как она испугалась и занервничала. Наконец девочка медленно, стараясь не производить лишнего шума, зашагала налево, вниз по течению реки. Через некоторое время она поняла: оборотень — впереди.

Позже, вспоминая тот вечер, Веглао никогда не могла понять, почему не ушла сразу же, а решила подойти к оборотню поближе. Может быть, она просто доверилась своему чутью, подсказавшему ей, что оборотень впереди только один, и можно попробовать с ним поговорить, а при случае с ним будет справиться легче, чем со всей стаей. Как бы там ни было, но она быстро сняла рюкзак и вытащила из него револьвер, мысленно ругая себя за то, что не вынула оружие чуть раньше, — теперь, пока она копается, ей ещё шею свернут. Но всё обошлось, и она, вновь накинув рюкзак и выпрямившись, держа револьвер наизготовку, крадучись пошла к оборотню.

Было уже почти совсем темно, между ветвей деревьев было видно, как на небе зажигаются звёзды. Где-то очень далеко заухала сова, и Веглао даже подскочила от ужаса. Чувствуя, как оборотень становится всё ближе, она продвигалась вперёд, пока не упёрлась в невысокий, скрытый за деревьями, холм.

Оборотень был за холмом. Она это знала точно.

Тихо и медленно, вытянув вперёд руку с пистолетом, она обогнула холм и быстро выглянула из-за него. Никого не было. Впереди была видна река. Веглао вдруг поняла, что дышит очень громко, и поспешила сделать дыханье потише.

Она пошла вперёд, по-прежнему держа оружие наготове. Теперь оборотень был слева от неё — неужели он просто за ней гонится?! Девочка резко обернулась, затаив дыхание и замерев, но ничего не услышала и не увидела. Тогда Веглао вновь медленно пошла вперёд, к реке. Вытянутая вперёд рука дрожала, и Веглао обхватила пистолет и второй.

Холм возле реки вновь закруглялся, и тут, повернув голову влево, Веглао увидела в его склоне тёмный провал, наполовину скрытый кустами шиповника.

Закапал дождь. Веглао раздвинула руками кусты, обдавшие её холодными брызгами, и вошла внутрь.

Здесь было очень темно, темнее, чем снаружи, но Веглао, как и всякий оборотень, неплохо видела в темноте. Она увидела, что находится в чём-то вроде пещеры. Но у неё всегда были хорошие оценки по географии, и она знала, что пещера всегда представляет собой не замкнутое помещение внутри холма или скалы, а длинный ход, ведущий под поверхность земли. Это мог быть грот, но в этой местности не было гротов, так же как и скал. Присмотревшись, Веглао поняла, что забрела в «земляной дом» — так назывались укрытия, которые делали в этих холмистых местах солдаты времён Гражданских войн. Девочка почти сразу заметила четыре столба, вколоченных в углы блиндажа, и положенные на них перекладины, образовывавшие нечто вроде потолочных плинтусов. На полу было кострище, обложенное камнями, по обе стороны которого в землю были вкопаны две рогатки. Возле одной стены стоял притащенный откуда-то пень, служивший, очевидно, стулом. В пол тут и там были воткнуты шесты, на натянутых между которыми нитках сушились грибы. В дальнем углу виднелась бесформенная куча какого-то тряпья — вероятно, постель.

Оборотня здесь не было. Веглао, оказывается, всё это время чуяла только его жилище. Она испугалась бы гораздо больше, если бы не обессилела настолько. Она сбросила рюкзак на пол и уселась на маленькую колоду, откинувшись на стену и вытянув ноги в отяжелевших от воды и грязи ботинках.

Несколько минут Веглао сидела так, ни о чём не думая и слушая шум усилившегося дождя. Сил не было идти ещё куда-то. Потом сквозь плеск воды она услышала далёкие шаги.

Вскочив на ноги, Веглао подошла к входу, выставив револьвер, и застыла в напряжённом ожидании. Шаги приближались, и Веглао быстро поняла, что идёт оборотень. Чуть высунувшись, она увидела сквозь пелену дождя быстро идущую тёмную неуклюжую фигуру. Когда фигура подошла ближе, Веглао вскинула револьвер и дрогнувшим голосом крикнула:

— Ни с места!

Фигура замерла. Присмотревшись Веглао поняла, что перед ней мальчик-подросток не старше её самой. Мальчик изумлённо посмотрел на неё, а потом неуверенно спросил:

— Ты кто такая?

— Я… я… — Веглао замялась, гадая, связан ли этот мальчишка с Кривым Когтем. Однако прежде, чем она успела что-то придумать, мальчик дрожащим от гнева голосом крикнул:

— Что ты здесь делаешь? Уходи! Это мой дом, слышишь? Я живу здесь!

— Твой дом? — переспросила Веглао, опустив пистолет.

— Да, — кивнул мальчик, глядя на неё исподлобья.

— Можно… Можно у тебя переночевать? — срывающимся голосом крикнула девочка.

Хозяин «земляного дома» недоумённо уставился на неё, потом втянул ноздрями воздух.

— Ладно, оставайся, — сказал он и вошёл в пещеру.

Веглао убрала револьвер в рюкзак и пододвинула его чуть ближе к стене. Мальчик молча наблюдал за ней.

— Прости, что напугала, — сказала Веглао, устало выпрямившись. — Я просто подумала, что здесь живёт кто-то из шайки Кривого Когтя, и…

— Кривой Коготь? — глухо переспросил мальчик. — Это он тебя цапнул?

— Нет. Не он. — Веглао закусила губу.

— Да ладно, не извиняйся, — проговорил мальчик. Подойдя к Веглао, он посмотрел на её спутанные волосы, грязную рваную одежду и исцарапанное лицо. — Ишь ты… Несладко тебе пришлось.

Вытерев грязную правую ладонь о штаны, он протянул её вперёд:

— Октай.

— Веглао.

Они пожали друг другу руки, и Октай поинтересовался:

— Чай будешь? Только без сахара.

— Да, с радостью.

— Костёр разжигать умеешь?

— У меня есть спички.

— Спички?! Вот здорово! — Октай даже подскочил от радости, и его чумазое бледное лицо расцвело. — Как надоело уже палочки друг о друга тереть…

Веглао сбегала за водой с котелком. Разведя огонь, Октай подвесил над ним котелок и добавил в него листья малины. Пока чай готовился, ребята, поочерёдно отворачиваясь, переоделись в сухую одежду, а мокрую развесили по шестам и разложили на камнях. Через некоторое время они сидели, закутавшись в одеяла, возле костра и пили маленькими глотками обжигающий чай из малины, несладкий и кисловатый, закусывая пресным печеньем из запасов Веглао.

За ужином, если его можно было назвать таковым, Веглао внимательно рассмотрела своего нового знакомого.

Это был невысокий, худенький мальчик лет двенадцати. Волосы его, тёмно-каштановые и вьющиеся, уже кое-где пробила седина. Лицо — смуглое, обветренное, с аккуратным, хотя и несколько широковатым в переносице, носом, по-взрослому твёрдо сжатыми губами и красиво очерченным подбородком. Брови были густые и длинные, немного насупленные; глаза — тёмно-синие, крупные, глядящие мрачно и настороженно. Взгляд их более соответствовал бы облику сурового взрослого мужчины, чем незрелого мальчишки-подростка.

— Сколько тебе лет? — спросила Веглао.

— Одиннадцать, — медленно, будто вспоминая, отозвался Октай. — В ноябре будет двенадцать. А тебе сколько?

— Тринадцать.

Октай часто тянулся за новым печеньем — видимо, наголодался. Он сообщил Веглао, что нашёл этот блиндаж весной, а вообще-то бродяжит с самого февраля. Потом замолчал, и некоторое время в блиндаже слышались только треск огня и хлюпанье чая.

Снаружи наступила тёмная осенняя ночь. Дул ветер, поскрипывала верхушка старого дерева, монотонно шуршала река. В реке плеснула рыба. Где-то очень далеко снова заухала сова, и Веглао охватило жуткое, тоскливое ощущение.

Покрепче сжав пальцами тёплую кружку, она повернула голову к входу. Ветки шиповника загораживали почти всё, но можно было увидеть слабо шевелящуюся высокую траву и тёмные столбы деревьев над серой рекой. Как же там неуютно и холодно, как не хочется уходить из пещеры…

Неожиданно тишину прорезал громкий волчий вой. Веглао вздрогнула, так что чай выплеснулся из её кружки и обжёг ей пальцы. Поспешно отвернувшись от нагоняющего ужас выхода в ночь, она увидела, что Октай смотрит на неё.

— Почему ты не в стае? — поинтересовался он напряжённым голосом.

— Они убили моего брата, — сдержанно отозвалась Веглао. Октай потемнел лицом.

— Как ты смогла уйти?

— Не знаю. Кажется, они просто потеряли меня.

— Они тебя будут искать, — тихо, не глядя на неё, отозвался Октай. Подняв голову и увидев выражение лица девочки, он поспешно добавил: — Если будешь хорошо прятаться, не найдут. Меня вот не нашли.

— А кто тебя укусил? — тихо спросила Веглао.

— Не знаю, — также тихо ответил Октай. Он опустил голову, его руки, лежащие на коленях, вздрогнули и сжались.

— Я больше не стану спрашивать, — пообещала Веглао.

Ресницы Октая дрогнули, он разжал губы, словно собираясь что-то сказать, но промолчал.

Когда на следующее утро она проснулась, Октай уже не спал. Он сидел у костра, помешивая палочкой остывающие угли, и, услышав, как она возится, поднял голову.

— Знаешь, — заговорил он сбивчиво, — ты можешь сегодня не уходить. Ты же совсем измотана. Поживи пока у меня, если хочешь.

Веглао ничего не ответила, но Октай понял её без слов.

 

3

Со дня их встречи прошло полтора месяца, а Веглао всё так же жила вместе с Октаем. Он был этому только рад. По его словам, он с того самого времени, как ушёл из родного дома (прежде он жил в Станситри, как и Тальнар), ни с кем не встречался и не разговаривал. Временами он чуял, что в одном лесу с ним находятся оборотни, но никогда не сталкивался с ними.

Постепенно и Веглао перестала постоянно бояться того, что оборотни найдут её. Ни люди, ни животные не заходили в эту часть леса, и вероятность встречи с Кривым Когтем мало-помалу стала казаться Веглао призрачной, расплывчатой.

В первые дни совместной жизни они оба постоянно задавались одним и тем же вопросом: что будет в полнолуние? Вдруг, превратившись, они нападут друг на друга, и для кого-то (или для обоих) эта ночь станет последней? Но полнолуние прошло довольно неплохо, если, конечно, можно охарактеризовать этим словом несколько часов ярости и боли. Наутро ребята проснулись со смутными воспоминаниями о небольшой драке, и обнаружили у себя несколько неглубоких, впоследствии быстро заживших ран, которые вполне могли нанести себе сами. Их волки, до этого относившиеся друг к другу враждебно, теперь вроде ненадолго примирились.

Осень в этом году вершила свои дела как-то беспорядочно. Деревья долго стояли зелёными, и многие из них даже не начали ещё желтеть, когда в начале ноября вдруг выпал первый снег. Странно было смотреть на снежные шапочки, покрывшие ещё зелёные кроны деревьев. Первый снег стал для Октая и Веглао очень неприятным событием. Будь они обычными ребятами, он бы их очень обрадовал, но теперь он как будто приблизил голодное и холодное время, которое и так находилось не за горами. А ведь им уже сейчас было не так-то просто добывать пищу — осень оказалась небогатой на грибы и ягоды, а охотиться было непросто: лесные звери безумно боялись оборотней и убегали, едва почувствовав их присутствие. К счастью, в нескольких милях ниже по течению безымянной речушки, на берегу которой находилась их пещера, находилось болото, где было очень много клюквы — хоть что-то получше чёрствого сухого хлеба. У Октая была рогатка, которую мальчик сделал сам ещё в сентябре — до этого у него была ещё одна, но та сломалась. Октай учил Веглао стрелять, получалось у неё плохо, главным образом потому, что сама рогатка была практически игрушечной, и даже Октай не всегда попадал из неё в цель. Однако временами им удавалось удачно поохотиться и добыть куропатку, которых на болоте водилось великое множество, а как-то раз их добычей стал заяц. Когда им везло, они могли наесться досыта, обычно же они после обеда оставались с наполовину (в лучшие дни — на треть) пустым желудком.

Октай, конечно, уже привык к жизни в лесу, и охотиться он умел лучше, чем Веглао — если учесть, что та этого делать вообще не умела. Но и он ждал зимы со страхом, хорошо помня, как туго ему приходилось в прошлом феврале. Об этом времени он никогда не говорил. Разговоры о прошлом у них были не в ходу. Воспоминания Веглао были ещё слишком свежи и слишком мучительны. Судя по всему, и Октая они тоже терзали, даже спустя столько времени. Часто Веглао замечала, что он смотрит куда-то в сторону с отсутствующим видом, а его лицо нервно дёргается.

Однажды после ужина, состоявшего из нескольких сушёных грибов и горсти брусники, Октай вытащил из-за пазухи небольшую фотографию.

— Смотри, это мои родители, — сказал он, подзывая рукой Веглао. Та присела рядом, и Октай повернул фотографию так, чтобы ей было лучше видно.

На фотографии были изображены двое молодых людей — мужчина лет двадцати четырёх и женщина, на вид чуть-чуть помладше. Октай был очень похож на отца — те же твёрдые, красивые черты лица, большие серьёзные глаза, волевой подбородок и широкие скулы. Его мать была красивой, хорошо сложенной женщиной с такими же, как у сына, густыми волосами и тёмными бровями. По углам фотография чуть-чуть обтрепалась, а в самом её низу, совсем рядом со сложенными на коленях руками мамы Октая, Веглао заметила тёмное пятнышко цвета засохшей крови. Октай перехватил её взгляд и прикрыл пятно большим пальцем.

— Мой папа был шахтёром, — заговорил он, глядя на мужчину, который обнимал жену за плечи ласковым, защищающим жестом. — Когда он уходил с утра на работу, то всегда целовал маму, а меня брал на руки и подбрасывал — прощался, значит. На случай, если не вернётся. Он погиб, когда мне было четыре года. А моя мама умерла совсем недавно.

Он замолчал, и Веглао поняла: он не хочет больше говорить, потому что боится, что голос выдаст его волнение.

— Давай я своих тоже покажу, — сказала она, и, просунув руку в воротник свитера, вытащила из-под рубашки пожелтевший конверт. Там было только две фотографии. Одну из них, изображавшую её семью ещё целой, дружной и счастливой, Веглао вытащила и они с Октаем вместе склонились над ней.

— Ого, у тебя семья была побольше, — проговорил он.

— Вот в центре — мой папа, — заговорила Веглао, положив палец на изображение крупного мужчины, державшего на руках девочку лет семи. — Он держит мою сестру Лую, она была самая младшая… На фотографии не видно, но вообще-то он был рыжий, просто как лис. У Луи были такие же волосы, и у двух моих братьев тоже, вот они — Барлиан и Нерс, — она провела пальцем по двум очень похожим друг на друга мальчикам-подросткам, стоявшим слева от отца, обнимающим друг друга и весело улыбающимся прямо в камеру, ещё не знающим, что меньше чем через три месяца будут лежать в могиле. — Вот моя мама, все говорили, что я похожа на неё. Я стою рядом с ней, — Октай перевёл взгляд на хрупкую женщину с гладко убранными тёмными волосами, которая держала тонкую руку на плече у длинноволосой девочки. — А это… мой самый старший брат Ригтирн.

Ригтирн стоял справа от матери, обнимая её за плечи. Здесь ему было только восемнадцать лет. Он был очень молодым и очень красивым. Веглао хотелось говорить о нём дальше, но слова не выходили из её губ. Ну не могла она говорить о Ригтирне. Не могла, и всё тут…

Октай взял фотографию из её рук, внимательно посмотрел сначала на снимок, потом на девочку.

— А ты похожа на своего брата, — сказал он, возвращая Веглао фотографию. Потом, помявшись, спросил смущённым, даже стыдливым голосом:

— Это… это его убил Кривой Коготь?

Веглао смогла лишь кивнуть. Губы её задрожали, и она прижала к ним кончики пальцев. Октай вдруг осторожно взял её за плечо.

— Скучаешь по нему? — всё так же стыдливо спросил он. Веглао кивнула, зажмурив глаза, и из-под её ресниц одна за другой выкатились две горячие слезы.

Она ещё немного посидела так, плача без всхлипов и дрожи, только дыхание её стало чуть более хриплым и напряжённым. Октай всё это время сидел рядом, держа меленькую твёрдую ладонь на её плече. Потом протянул другую руку к её щеке, будто собираясь утереть слёзы, но затем передумал и неловко похлопал её по руке.

— Веглао, ты не плачь, — сказал он негромким, заговорщическим тоном. — Мы с тобой им отомстим.

— Угу, — высоким от слёз голосом промычала Веглао и тут же согнулась пополам в прорвавшихся-таки рыданиях. Она обхватила колени руками и уткнулась в ним лицом, заплакав уже по-настоящему. Октай некоторое время сидел рядом с ней, потом осторожно погладил её по голове. Он отдёрнул руку почти сразу, как будто боясь, что она его отругает. Но Веглао от его ласки стало чуть легче. Скоро она уже смогла сдержать слёзы.

Разговаривать им уже не хотелось, и Октай отправился в постель, а Веглао осталась дежурить у костра. Когда мальчик уже заснул, Веглао тихонько, стараясь не издать ни малейшего шума или шороха, вытащила конверт с фотографиями. Она старательно отвела взгляд от снимка своей семьи, боясь, что снова расплачется, и вытащила вторую.

Убрав конверт за пазуху, Веглао несколько минут посидела, держа обеими руками фотографию, с которой на неё смотрел Тальнар. Она отстранённо, почти с раздражением вспомнила о том, как была в него влюблена. Да и не только она — все девчонки в группе одно время были в него влюблены. Одна из них и сделала эту фотографию, и Веглао перекупила её через третьи руки. Эти воспоминания могли бы даже насмешить её, если бы не были связаны, пусть и косвенно, с гибелью Ригтирна. Она ещё раз посмотрела на фотографию, думая о том, где же сейчас Тальнар, а потом бросила её в огонь.

Фотография упала изображением вниз, и Веглао это порадовало. Всё-таки ей было бы неприятно видеть, как лицо Тальнара плавится и обугливается. Она посидела, обхватив колени, глядя на то, как по желтоватой фотобумаге расползаются коричневые пятна и как снимок постепенно превращается в чёрные лохмотья, а потом отвернулась к выходу, и просидела так до тех пор, пока ей не захотелось спать.

 

4

В один тёмный, ветреный вечер Веглао и Октай собирали хворост. Незадолго до того примерно в километре от их нового дома вырубили небольшой участок леса. Работали люди неаккуратно, вдобавок неожиданно выпавший снег помешал им закончить работу. Большие стволы спиленных и срубленных деревьев они увезли, а вот мелкие сучья, ветки и щепу так и побросали. Впрочем, Веглао и Октаю это было только на руку — здесь они чаще всего пополняли запасы топлива.

Октай и так не отличался весёлостью, а сегодня он был мрачнее тучи. Веглао то и дело открывала рот, чтоб спросить у него, что с ним всё-таки такое, но всякий раз откладывала этот вопрос на потом. Может, вечером, после ужина, настроение у него немного улучшится.

Они дотащили домой две вязанки хвороста, потом развели костёр. Вчера им повезло: они смогли подстрелить куропатку. Точнее, они ранили её камнем из рогатки, а потом поймали и придушили. Особой жалости к птице при этом никто не испытывал. Мясо было съедено ещё вчера, а из костей и сушёных грибов они сварили суп, не солёный, но зато горячий.

Наевшись досыта, Веглао почувствовала себя лучше. За два последних месяца она уже успела привыкнуть к тому, что с полным желудком как-то и жить сильнее хочется. Но Октай всё равно был мрачным и насупленным. Веглао снова собралась поинтересоваться, какая муха его укусила, но тут он сам заговорил:

— Ты знаешь, у меня завтра день рождения.

— Ого, — только и смогла сказать Веглао. Ничего удивительного в днях рождения нет, но она даже не подозревала, что Октай ещё не потерял счёт времени. — А какое завтра число?

— Двадцать девятое, — Октай подкинул в костёр длинный кусок коры. — Двадцать девятое ноября.

— И сколько тебе исполняется? Двенадцать, ведь так?

— Да, двенадцать.

Они помолчали. Потом Веглао проговорила:

— Если бы я смогла, я бы подарила тебе вот такой торт, — она обрисовала руками круг размером с доброе колесо. Октай улыбнулся — кривовато, но радостно.

— А у тебя когда день рождения?

— У, мне ещё до него далеко. Десятого марта.

«Может, я и не доживу до него», — мрачно добавила она в мыслях.

— А я бы подарил тебе новую шапку, — улыбнулся Октай. — Твоя уже вся перештопана.

— Спасибо, друг! А ведь скоро ещё и Новый Год… Знаешь, пожалуй, на Новый Год я подарю тебе отличную дублёнку. Из овчины. С пыжиковым воротником.

— Вот это да! Тогда от меня жди платье, длинное и красивое, с блёстками… У моей мамы такое было. Или нет, целых два платья! Я не жадный.

— Класс… А на праздник Майского костра я тебе подарю… я тебе подарю вертолёт. И запас топлива к нему на целый месяц!

— Слушай, мне повезло, что я тебя встретил!.. А я тебе на Майский костёр подарю лодку. С парусом… какой у тебя любимый цвет?

— Чёрный.

— Так и быть, с чёрным парусом. Будешь пираткой и грабанёшь Кривого Когтя.

— О, это с удовольствием! А вот на День Охоты… на День Охоты я… вылечу тебя, и ты перестанешь быть оборотнем. Вот возьму и вылечу!

Улыбка Октая чуть дрогнула, один уголок рта приопустился. Он протянул руку и взял Веглао за плечо.

— Тогда и себя тоже вылечи заодно, договорились?

— Замётано.

— Ну и отлично. Я знал, что с тобой можно договориться.

Веглао думала, что Октай разговорится о своём прошлом, но он явно не намеревался разглагольствовать. Вскоре они оба легли спать. Сегодня они решили не дежурить — никакой опасности рядом не чувствовалось, а день завтра предстоял не из лёгких. Веглао быстро заснула, и не слышала, как Октай долгое время ворочался на своём месте. Потом заснул и он, и во сне лицо его страдальчески подрагивало от страшных снов.

Наутро он проснулся очень рано и сразу же разбудил Веглао. Вчера вечером небо было затянуто тучами, но за ночь оно прояснилось. Последние звёздочки ещё поблёскивали на нём, когда ребята вышли из блиндажа. Восточный край неба был бледно-зелёным, как корка недозрелого арбуза, а когда они добрались до занесённой снегом тропы, ведущей в Станситри, на востоке небо стало жёлтым, и голые ветки деревьев на его фоне были похожи на пучки чёрных кровеносных сосудов. На небе по-прежнему не было ни облачка, день обещал быть чудесным, вот только воздух был очень уж холоден.

Тропа была вся занесена снегом, идти по ней было трудно. К тому времени, как они вышли на просёлочную дорогу, за которой раскинулось занесённое снегом поле, у Веглао замёрзли пальцы на руках и ногах. Вслед за Октаем она повернула налево и вместе они зашагали на север, к Станситри.

Спустя некоторое время Веглао уловила в воздухе запах дыма печных труб, и этот запах до такой степени напомнил ей дом, что на её глазах выступили слёзы. Она поспешно утёрла их колючей от мороза варежкой и, чтобы скрыть вырвавшийся из груди прерывистый всхлип, сделала вид, что сморкается в рукав. Октай сделал вид, что ничего не заметил. Вскоре они вышли из леса к старым шахтам. Заснеженные терриконы золотились и сверкали под восходящим солнцем.

— Я не люблю это место, — сказал Октай. — Здесь погиб мой отец.

Город, белый от снега, с посеребренными инеем голыми деревьями и проводами на телеграфных столбах, встретил их утренней тишиной на пустых улицах. Миновав первые дома — деревянные избы, с которых, наверное, начинается каждый провинциальный город — Октай вдруг остановился, нерешительно глядя себе под ноги. Веглао тоже остановилась. Она почти чувствовала, какую бурю чувств испытывает её друг, и не хотела нервировать его лишними вопросами. Октай колебался, не зная, стоит ли ему идти в город. Наконец он обернулся к Веглао и кивнул ей, а потом зашагал дальше по улице.

Было очень холодно. На карнизах крыш и водосточных трубах настыли длинные белые сосульки. Окна и витрины изукрасили белые кружева. Людей на улицах было немного, а редкие прохожие, правда, подозрительно косились на двух грязных и оборванных подростков, но из-за холода и спешки быстро проходили мимо, не цепляясь. Октай остановился и прикрыл лицо шарфом — Веглао подозревала, что он сделал это не только из-за холода. Потом он снова побрёл по улицам, и Веглао верно следовала за ним, не спрашивая, куда они идут: ей было ясно, что её другу хочется подумать о своём. Вместе они свернули на какую-то пустую и тихую улицу, когда Октай вдруг резко остановился.

— Ого! Что это? — воскликнул он. Веглао обернулась и, приглядевшись, тихо охнула и закрыла рот ладошкой. Вдвоём они подошли к стене, на которой среди объявлений и афиш висел один плакат. Он был размером с обычную афишу фильма и разрисован чёрной, красной и белой красками, резкие и размашистые пятна которых образовывали жуткий, но цепляющийся к глазу рисунок: пара ощерившихся чудовищ, похожих на волков, застыли в угрожающих позах, а сверху на них были устремлены красные штыки, от которых исходило белое сияние. Под этой картинкой угловатые белые буквы составляли надпись, короткую и резкую, как удар: «СМЕРТЬ ВОЛКАМ!»

— Смотри, — беспомощно окликнула Веглао Октая, — вон там ещё один…

Мальчик обернулся. Плакат был налеплен между двух заколоченных окон какого-то нежилого дома. Рисунок на нём был иным — волк был всего один, зато скалился он не на красные штыки (которых, впрочем, там и не было), а прямо на зрителя. Жёлтые глаза зверя пылали невыносимой злобой, чёрная шерсть зловеще топорщилась на красном фоне, а в острых, как гвозди, зубах, с которых капала кровь, была зажата отгрызенная человеческая рука. Надпись на плакате была всего одна, и в точности дублировала предыдущую — «СМЕРТЬ ВОЛКАМ!»

— Какой кошмар, — проговорил Октай, не в силах отвернуться от отвратительного и в то же время притягательного рисунка. Веглао в это время продолжала оглядываться. Вскоре она заметила на стене одного из дальних домов уже знакомое прямоугольное пятно чёрно-бело-красных тонов, с которого бил, как винтовка, тот же ясный ненавидящий призыв: «СМЕРТЬ ВОЛКАМ!»

— Как же… как же они нас ненавидят, Октай, — тихо сказала Веглао, продолжая держать друга за рукав. Мальчик обернулся к ней. На его лице появилось уже знакомое угрюмое выражение, между бровей подёргивалась короткая складочка.

— Их тут немало, — пробормотал он. — Что это значит, а?..

— Понятно, что, — грустно отозвалась Веглао. — Кривой Коготь и вся его свора. Они по-прежнему здесь, никуда не ушли.

Октай презрительно хохотнул, мотнув головой в сторону плакатов:

— Ха-ха! Посмотрим, как эти бумажки помогут им поймать тех тварей!

— А когда вообще они появились?

— Не знаю, — Октай пожал плечами, лицо его выражало отвращение. — Год назад их ещё не было. А ты их когда-нибудь видела?

— Н-нет… хотя… — Веглао вспомнила школьный музей в Хорсине — прошлой весной в наказание за частые прогулы уроков её отправили туда разбирать старые плакаты. Там-то она и обнаружила такой плакат — на удивление похожий на эти, только в серых тонах и пятнадцатилетней давности. Тогда она не обратила на него внимания: от долгой работы у неё уже болели глаза, спина и пальцы, и ей хотелось только одного — поскорее убежать домой. Она снова посмотрела на плакат. Кто бы его ни рисовал, он точно никогда не сталкивался с настоящим оборотнем. Никакой рисунок не передаст того, каковы эти существа. Как бесшумно они двигаются. Как щёлкают их зубы. Как внимательно и осмысленно смотрят их глаза. Как цепенеет рядом с ними жертва…

— Давай уйдём, — проговорила Веглао. — Нечего нам здесь делать.

Октай вздохнул, отводя глаза.

— Давай зайдём ещё в одно место, — тихо попросил он, — и потом уйдём.

Они прошли немного по заснеженной улице, дуя на руки, чтобы согреться. Проходя мимо одного из небольших магазинов, Октай предложил зайти туда погреться, и Веглао охотно согласилась. Они поднялись на крыльцо и, отворив тяжёлую скрипящую дверь, вошли в магазин. Воздух здесь был тёплым, влажным, и в нём стоял запах изюма и свежего хлеба, от которого у Веглао и Октая даже животы скрутило. Чтобы не смотреть на прилавок, они подошли к окну, под которым в стену была вкручена батарея, и прижались к ней, отогреваясь. Продавщица за прилавком была занята — к кассе выстроилась очередь из нескольких человек — и потому пока что не заметила ребят и не прогнала их. Некоторое время друзья постояли так, глядя за окно, а когда продавщица отсчитала сдачу последнему покупателю и, обернувшись к ним, раздражённо открыла рот, вышли, не дожидаясь окрика.

Было уже около двенадцати часов. Солнце сверкало на льду, заснеженные крыши домов искрились мелкими звёздочками. Воздух был обжигающе морозным, из-под надвинутых на лицо шарфов и поднятых воротников идущих мимо людей вырывались белые клубы пара. Неподалёку от магазина стояли парень и девушка. Он что-то весело рассказывал, а девушка звонко смеялась. На её плечи из-под шапки падали пышные русые кудри. По другой стороне улицы медленно шла, переваливаясь, необъятная старуха, закутанная в толстый бушлат. Проходя мимо молодой пары, она недружелюбно на них покосилась и поджала украшенные бородавкой губы. Юноша с девушкой поглядели ей вслед, переглянулись и снова прыснули.

Веглао почувствовала, что Октай трогает её за рукав, и обернулась к нему.

— Сходим в мой двор, — предложил он. — А потом пойдём обратно в лес.

Веглао кивнула. Октай развернулся и быстро зашагал по дороге. Следуя за ним, Веглао подумала о том, что им не стоило сюда приходить. Она уже успела отвыкнуть от того, что на свете так много людей, и теперь ей больше не хотелось видеть никого.

Оборотень.

Она быстро обернулась. Парень с девушкой всё так же стояли около дома, теперь разговаривая уже тихо. Хлопнула дверь магазина, выпустив пьяно шатающего мужчину в съехавшей на затылок ушанке. Мужчина неуклюже засовывал за пазуху блестящую бутылку. Где-то заплакал ребёнок.

Оборотень, где-то здесь есть оборотень. Ещё один, кроме нас.

Веглао охватили страх и ненависть, она быстро огляделась по сторонам. Парень у стены храбро поцеловал русую девушку в красную от мороза щёку. Мужчина с бутылкой рыгнул и, поскользнувшись на утоптанном снегу, схватился за обледенелые перила.

Здесь оборотень, где он, чёрт возьми?

Чутьё раздвоилось — один оборотень впереди, и он удаляется, но это Октай. Ещё кто-то находится позади и быстро уходит… уходит, но не в сторону леса…

Веглао развернулась и быстро нагнала друга, но она не успела ему ничего сказать. Свернув с дороги, Октай подошёл к проёму между двумя домами и через него проник во двор. Веглао прошла за ним.

Они оказались в квадрате из четырёх длинных низких домов в три этажа, некрасивых и обшарпанных, но казавшихся очень уютными — в окнах висели разноцветные занавески, и было отлично видно, что некоторые стёкла украшены бумажными снежинками, а на одном из подоконников стоит букет из еловых веток. До Нового Года вроде бы ещё месяц, а жители Станситри уже ждут его не дождутся. Но Октай на окна не смотрел.

Он медленно прошёл мимо палисадов, разбитых возле домов, к обширному квадратному газону в центре. Газоном этот участок земли назвать можно было лишь с большой натяжкой — у краёв его трава была очень высокой, её сухие заиндевевшие стебли возвышались над сугробами на добрый фут. По периметру он был обсажен тополями с обрубленными сучьями. На одном из тополей из нескольких досок было сооружено что-то вреде наблюдательного пункта — просто пара сидений из доски и брусья, чтобы держаться за них, но для Октая это место в своё время побывало и комнатой под крышей башни, и палубой пиратского корабля, и волшебной горой… Он обошёл дерево, приблизился к простым качелям из короткой доски и двух крепких верёвок — какая очередь, бывало, выстраивалась к ним в погожие летние дни, с какой завистью и одновременно захватывающим восхищением он смотрел на очередного счастливчика, возносимого на качелях вверх, к солнцу! Потом подошёл, протаптывая следы в свежем снегу, к окружённой высоким бортиком круглой клумбе, возвышавшейся в самом центре двора. Сколько он себя помнил, в этой клумбе никогда ничего не росло, кроме лебеды, но зато в ней было удобно прятаться.

Глаза вдруг начало резать. Горло стало хуже принимать воздух, и дыхание сделалось прерывистым и болезненным. Октай чувствовал, как подёргиваются его ноздри, как кривятся уголки губ. Он и сам не понимал, какое чувство в нём сейчас сильнее — тоска по тому времени, когда он был здоров и весел и когда была жива мама, или злоба на тех, кто отнял у него всю его жизнь. Он решительно подошёл к стене своего дома, с каждым резким шагом будто бы вколачивая своё горе в землю. Подняв ладонь, он прижал её к холодным кирпичам рядом с одним из двух окон, за которыми находилась их с мамой квартира. Теперь эти окна были изнутри наглухо закрыты пластами фанеры, на которых чёрной краской было размашисто написано: «Продаётся. Обращаться в домоуправление». Судя по тому, как много пыли было на чёрных жирных буквах, никто не собирался заселяться сюда — неудивительно, после того, что здесь произошло. Октай закрыл глаза и опустил голову, из-под зажмуренных век по лицу покатились слёзы. Он отчётливо вспомнил всё, из чего когда-то состояла его жизнь за этой стеной: свою кровать с немного колючим, но таким тёплым одеялом; сладко пахнущие мамины платья в шкафу; пирог из манки, который мама пекла по праздникам; развешанные по стенам фотографии людей с такими же тёмными бровями и кудрявыми волосами, как у него; пальмы и кактусы на бледно-жёлтых обоях; коробка с его старыми игрушками. Он вспомнил маму, которая целовала его по вечерам, которая пела на кухне, которая учила его пришивать пуговицы, которая одна могла извлечь музыку из шипящего радиоприёмника. Мамин голос, мамино лицо, мамины руки. Её кровь, пропитавшая вытертый ковёр, забрызгавшая пальмы и кактусы на обоях. Как он смог сбежать? Никто даже не попытался задержать его…

— Мама, мамочка, что я наделал, — прошептал он дрожащими губами. Слёзы текли из глаз, обжигая щёки, капали с подбородка на воротник или прямо на снег, оставляя голубые ямки в снегу. Вдруг чья-то рука легла Октаю на плечо. Он напрягся, ожидая ненужных расспросов, но это была Веглао. Она обхватила его рукой за плечи, и Октай медленно обнял её одной рукой. Девочка не заглядывала ему в лицо и не задавала никаких вопросов, и уже за это он был безмерно ей благодарен.

Через некоторое время Октай поднял закоченевшую руку и быстро утёр лицо. Для Веглао это послужило своего рода сигналом. Всё ещё не глядя на Октая, она негромко сказала ему:

— Нам надо быстрее уходить отсюда.

— Почему? — Октай нарочно говорил грубым и глухим голосом, чтобы скрыть звучавшие в нём слёзы.

— В городе есть ещё один оборотень, кроме нас. Сначала я подумала, что он уходит в лес. Но он, похоже, передумал. Сейчас он где-то поблизости. Может, даже в соседнем дворе…

Она говорила очень тихо и монотонно, но не смогла скрыть звучащий в голосе страх. Октай вытер остатки слёз. Занятый бурей своих мыслей, он не обращал внимания на чутьё, но сейчас понял: Веглао права, они здесь не одни.

— Пойдём, — сказал он, и направился к выходу из двора, с каждой секундой всё ускоряя шаг. У самого выхода из двора он уже бросился бежать, и Веглао последовала его примеру. Выбежав из двора, Октай махнул Веглао рукой и побежал к окраине города. Быстро двигаться они не могли: ботинки скользили на утоптанном снегу. Редкие прохожие с удивлением оборачивались им вслед. Кто-то крикнул:

— Поди, украли что-нибудь!

Что ж, это вполне можно было заподозрить, подумала Веглао, рысью поспевая за Октаем. В какой-то момент Октай вдруг резко обернулся, махнул Веглао рукой и бросился в какой-то переулок, такой узкий и маленький, что, не зная, что он здесь находится, можно было запросто не заметить его. Веглао побежала за ним. Переулок был кривой, заваленный мусором, из высоких, до самых окон унылых обшарпанных домов, сугробов торчали тощие стебли высохшей крапивы. Октай стремглав промчался по нему и повернул в какой-то тесный дворик. Забежав туда вслед за ним, Веглао увидела, что мальчик держится за заиндевевшую кирпичную стену одного из домов. Октай тяжело дышал, из его рта вылетал белый пар и тут же таял в прозрачном воздухе.

— Сюда, — сказал он, махнув рукой в сторону дома. Приглядевшись, Веглао поняла, что здесь никто не живёт. Окна зияли пустотой, полусорванная с петель фанерная дверь была занесена снегом. Октай забрался в одно из низких окон, и Веглао, поколебавшись, залезла за ним.

Они оказались в пустом помещении, когда-то бывшем жилой комнатой. Паркет под ногами был заметён серым от пыли снегом, по выцветшим обоям протянулись ржавые полосы, похожие на кровь. Простая люстра висела на волоске. Сквозь разбитые окна внутрь падал бледный свет — скоро солнце окончательно зайдёт, и здесь станет темно, как в яме. Октай взял Веглао за руку.

— Здесь уже лет пять никто не живёт, — прошептал он. — Мы с ребятами иногда ходили сюда по ночам и разжигали костры. Пошли, — он потянул девочку за собой и открыл дверь в стене, которую Веглао вначале не заметила. Дверь подалась с ужасающим скрипом, Веглао вся дёрнулась.

— Не бойся, — Октай завёл её внутрь. За дверью была пустая квадратная комната. Её деревянный пол просел посередине, углубление было чёрным от сажи, и там лежало несколько обугленных кирпичей. Возле одной из стен была лестница, уводившая наверх, и Октай повёл Веглао к ней.

Держась за руки, они тихонько поднялись на второй этаж. Там было то же, что и внизу: голые стены с более светлыми прямоугольными следами от картин и фотографий, чёрная застарелая пыль, слежавшийся снег в углах. Октай крадучись подошёл к маленькому квадратному окошку, осторожно выглянул в него и резко отпрянул:

— Вот он, сволочь!

Веглао подошла к окошку и посмотрела наружу. Сердце заколотилось сильнее, когда она увидела его — длинный и худой, как шпала, он стоял у входа во двор, латаный сюртук висел на нём, как на вешалке. Она сразу его узнала — он был в числе тех, кто пришёл в её дом полтора месяца назад. Щен.

— Бежим отсюда, быстро, — хрипло выдохнула она, отскакивая от окна. — Он почует нас здесь!

— Идём, — Октай тихонько сбежал вниз по лестнице, Веглао за ним. Он забежал в ещё одну комнату, которая раньше, наверное, была кухней, и опустился на колени рядом с квадратным люком в подпол. Веглао помогла ему откинуть его, Октай дал ей спуститься вниз по короткой деревянной лестнице, потом забрался туда сам и закрыл за собой люк.

— Куда теперь? — голос Веглао отдался эхом от заиндевелых стен, она сама испугалась его громкости. Октай крепко взял её за руку и проговорил срывающимся от волнения голосом:

— Здесь в стене должна быть труба, она нас выведет…

— В канализацию? — Волосы Веглао зашевелились от ужаса, когда она подумала о подземном лабиринте Станситри, о влажных стенах, кромешной тьме и крысах. Октай велел ей ощупывать стены, и она зашарила по скользкому инею и замёрзшей глине левой рукой — правой держалась за Октая. Прошло меньше минуты, когда Октай радостно вздохнул:

— Нашёл!

Веглао крепко сжала его руку, слабо пискнув от ужаса — где-то вдалеке и вверху послышались тяжёлые шаги. Щен вошёл в дом. Ребята замерли, прислушиваясь. Шаги звучали нечётко и приглушённо.

— Он в соседней комнате. Не бойся так, пошли, — и Октай потянул её за собой. Веглао нащупала свободной рукой влажную трубу, а через несколько шагов ощутила, что труба загибается куда-то влево. Друзья повернули, и в это время половицы над их головой громко скрипнули — мерзкий оборотень зашёл в комнату с люком. Тут уже и Октай потерял голову.

— Бежим, — выдохнул он, и побежал — неуклюже, медленно, ориентируясь только по скользящей под его ладонью трубой. Веглао бежала за ним, изо всех сил стараясь не заплакать. Она понимала, что реветь глупо, но всё-таки… это было так ужасно, так тяжело — бежать по этому тоннелю, ничего не видя, слыша только хриплое дыхание — своё и друга. Вдруг Октай резко остановился:

— Стоп! — Веглао затормозила, и тут земля ушла у неё из-под ног. Рука Октая, вспотевшая и грязная, выскользнула из её ладони, и Веглао зашаталась, чуть не падая куда-то вниз. Это было уже слишком, она замахала руками и вскрикнула. Октай поймал её и зажал ей рот:

— Тиш-ш-ше! — проскулил он ей на ухо. — Ты слышишь?

Она прекрасно слышала. Щен шёл за ними. Не бежал, а шёл, зная, что они не уйдут. Его шаги отдавались от стен, били по ушам. Октай снова положил ладонь Веглао на трубу.

— Чувствуешь? Она уходит вниз. Там небольшая траншея, в ней толстая труба, очень горячая. Придётся перепрыгнуть.

— Как? — дрожащим голосом спросила Веглао. Октай не ответил. Он выпустил её руку и зашуршал чем-то. Спустя несколько секунд до Веглао донеслось его натужное кряхтение:

— Помоги, она тяжёлая!

Девочка потянулась к нему и нащупала холодную, колючую доску, прислонённую к стене где-то над головой. Вдвоём они смогли приподнять и отодвинуть её, и в тёмный тоннель из дыры в стене хлынул свет. Он показался ребятам очень резким и они разом зажмурились, но через секунду уже открыли глаза. Теперь Веглао смогла увидеть то, о чём слышала: они находились в норе, пещере, гроте — словом, в каком-то подземном помещении, позади них был тоннель, по которому они пришли, впереди виднелся ещё один ход, но путь к нему преградила протянувшаяся через всё помещение глубокая траншея. В ней лежала толстая, блестящая от влаги труба. Под ней на глине поблёскивали лужицы воды, вверх поднимались струи пара. Веглао только сейчас поняла, что здесь ужасно жарко — её одежда прилипла к телу, волосы были влажными.

— А теперь — вперёд! — Октай отступил на несколько шагов назад, разбежался и перепрыгнул траншею. Она неширокая, сказала себе Веглао. Перескочить её — проще простого. Она разбежалась и прыгнула, и легко приземлилась на другой стороне. Октай снова протянул ей руку. Они нырнули в тоннель и помчались по нему, теперь уже быстрее — тоннель уводил вверх и в потолке через каждые несколько шагов открывались зарешёченные отверстия водостоков, через которые внутрь проникал слабый свет. Мимо них с испуганным писком промчалась тёмная крыса. Вскоре перед ними показалась наглухо закрытая деревянная дверь. Октай со стоном ударил по неё кулаками:

— Дьявол! Она же всегда была открыта!

— Сломаем её, — решительно ответила Веглао. Схватившись друг за друга, они несколько раз изо всех сил ударили дверь плечами, и на четвёртый раз дверь с грохотом просела наружу. Доломать её было нетрудно. За ней оказался крохотный закуток с выложенными кирпичом стенами, из которого вверх уводила железная лестница.

— Веглао, наверх — и ходу! — прохрипел Октай и бросился вверх по лестнице. Чувствуя, как холодный ветер обжигает вспотевшее лицо, стараясь не думать о колотье в боку, Веглао кинулась за ним. Они выбрались наружу в маленькой улице. Небо из серого стало густо-синим, в конце улицы зажёгся одинокий фонарь. Ей хотелось упасть в сугроб, закрыть глаза и отдохнуть немного, но времени на это не было. Спотыкаясь на каждом шагу, они из последних сил побежали дальше, и сменили рысь на шаг, лишь когда последние старые дома Станситри остались позади.

 

5

Щен выбрался наружу тем же путём, что и молодые оборотни, которых он преследовал, и сразу понял: они смогли от него ускользнуть. Его чутьё, которым он за те двадцать с лишним лет, что был оборотнем, отлично научился пользоваться, подсказало ему это так же верно, как если бы он оглядел окрестности в мощный телескоп. Пока Щен со свойственным ему тугодумием размышлял, стоит ли гоняться за волчатами дальше и нужно ли рассказывать о случившемся остальным оборотням, Веглао и Октай уже покинули город и быстро уходили в лес.

Несмотря на то, что шли они быстро, домой добрались, только когда уже стемнело. В блиндаже было холодно, и Веглао сразу кинулась разводить огонь. Она предложила заварить чаю, но Октай в ответ молча залез в свою постель и укрылся одеялом с головой. Веглао, также без единого слова, отставила котелок в сторону, положила в очаг побольше толстых хворостин, чтобы они тлели до самого рассвета, и села рядом со входом. Грустный был день рождения, ничего не скажешь. Мысли путались в её голове, сердце после всего пережитого билось беспокойно и резко. Каждый шорох в лесу заставлял её в ужасе вздрагивать — ей казалось, что буквально через несколько секунд в блиндаж заглянет бледное лицо Щена, или, ещё хуже, жуткая рожа Морики. Но Веглао была слишком измотана, чтобы высидеть эту ночь до конца — не прошло и двух часов, как она задремала, а потом крепко заснула.

Спустя несколько часов она сквозь сон вдруг услышала странные звуки — что-то, похожее на короткие, резкие, хриплые вздохи. Не сразу проснувшись, она нехотя открыла глаза.

Приближался рассвет, отсюда было видно, как светлеет небо за верхушками деревьев. Веглао протёрла глаза пальцами и услышала, как странные звуки раздались снова. Совсем рядом — от постели Октая. Веглао встала и, сделав два шага, склонилась над мальчиком. Он лежал лицом к стене, и его худенькая спина и плечи дрожали. Он плачет, поняла Веглао, и замерла в смущении и жалости, не зная, что ей делать — успокоить Октая или отойти от него, сделать вид, что ничего не слышала и дать ему прийти в себя? Вдруг Октай страшно закашлял, и Веглао в ужасе поняла: то, что она принимала за рыдания, было кашлем.

В испуге она упала на колени и, схватив Октая за плечи, несколько раз встряхнула его. Тот проснулся и с недоумением поглядел на неё.

— Ты чего?

— Ты кашляешь!

Октай устало вытянулся и пробормотал:

— Я что-то устал…

— Понятно, устал! Да ты же заболел! Ну, что теперь делать будем?

— Да не дрейфь ты! Подумаешь, немного кашляю. Полежу, и всё пройдёт.

— Тогда я сейчас чаю заварю, ладно? Тебе надо много пить.

Веглао не выспалась, но уснуть сейчас не смогла бы. Тревоги вчерашнего дня отошли на задний план, сейчас её заботил только Октай. Она сбегала на улицу, умылась снегом и набрала его в котелок. Вернувшись в пещеру, она развела огонь поярче и выгребла из мешка горсть малиновых листьев. Всё время, пока чай готовился, девочка постоянно смотрела на Октая, и с каждой минутой ей становилось всё более и более не по себе. Октай лежал пластом, усталый, безучастный ко всему. Щёки его покраснели — или это только казалось? — а глаза блестели как-то очень уж ярко. Когда чай приготовился, Октай выпил лишь несколько глотков, и то явно только чтобы не пугать Веглао. Потом он заснул, а она так и осталась сидеть у костра, изо всех сил стараясь не поддаться страху.

А потом дело с каждым часом становилось всё хуже и хуже. Октай так и не проснулся до самой ночи. Он спал беспокойно, ворочаясь во сне и кашляя так, что у Веглао разрывалось сердце. Потом, ближе к вечеру, его охватил жар, он сбросил с себя одеяло и громко, не раскрывая глаз, умолял Веглао принести снега и положить его ему на грудь и на лоб:

— Ну принеси! Ну что тебе стоит!

Веглао совершенно обезумела от горя. Она не знала, что делать. Друг умирал на её глазах, а она не умела лечить болезни, никаких лекарств у неё не было, да и взять их было негде. Помощи ждать было неоткуда: всё, на что она могла надеяться, это она сама — голодная, замёрзшая, сама наполовину больная. После жара Октая охватил озноб, и он кутался в одеяла — Веглао и своё принесла — и всё равно стучал зубами от холода. Она забралась к нему и крепко обняла его, стараясь передать ему хотя бы частичку своего собственного тепла. Так она и заснула, а когда проснулась незадолго до рассвета от голода, Октай спокойно спал.

Вначале она, услышав, что дышит он ровно и не кашляет, очень обрадовалась. Выбравшись из постели, Веглао поспешно надела куртку и съела кусок холодного хлеба. Потом пошла на улицу собирать хворост.

Было ещё слишком темно для того, чтобы идти на вырубку, поэтому она просто обошла окрестности блиндажа. Улов был невелик — совсем немного тоненьких веточек, сломанных ветром. Зато на свежем воздухе думалось гораздо лучше. А подумать Веглао было о чём. За последние несколько недель она как-то слишком успокоилась и потеряла бдительность. А позавчера в Станситри был ещё оборотень, кроме них. Может, и несколько оборотней, хотя они видели только одного.

Она немного постояла на берегу реки, глядя на быстро бегущую серую воду. Значит, Кривой Коготь по-прежнему находится в окрестностях Станситри. Веглао закрыла глаза, затаила дыхание и замерла, стараясь ощутить присутствие оборотня. Всё чисто. Никого, кроме Октая, не было поблизости.

Веглао резко открыла глаза. Как она могла забыть — совсем скоро новолуние! День, когда чутьё оборотней исчезает! А чем ближе новолуние, тем слабее чутьё. Неудивительно, что она чувствует лишь Октая — он ведь в двух шагах от неё.

Её охватило противное чувство собственной беспомощности. Она вернулась в блиндаж и аккуратно сложила хворост в углу у входа.

Вскоре после этого состояние Октая начало ухудшаться. Теперь он вообще ничего не ел и постоянно терял сознание. Запасы еды у них кончались, но пойти на охоту Веглао не могла — она боялась, что, пока её не будет, Октай умрёт.

Вечером того дня она сидела на его постели у изголовья, а потом задремала. Проснулась она через некоторое время от холода — костёр совсем погас. Веглао хотела встать и разжечь его, но тут почувствовала лёгкое прикосновение к своей руке. Опустив глаза, она увидела, что Октай пришёл в себя и теперь смотрит на неё снизу вверх, а замёрзшими красными пальцами держит её за ладонь.

— Как ты? — охрипшим голосом спросила Веглао. — Пить хочешь?

Октай помотал головой. Он разомкнул губы, будто хотел что-то сказать, но сказал не сразу.

— Веглао, — проговорил он наконец, — уходи.

— Что?.. — не поняла Веглао. Её как будто ударили по голове чем-то огромным и мягким, вроде плотно набитой подушки. — Ты меня прогоняешь?..

— Нечего тебе здесь делать, — еле слышным, но твёрдым голосом произнёс Октай. — Раз оборотни есть в Станситри, значит, они есть и здесь. Тебе надо уходить, и чем скорее, тем лучше. Иди куда-нибудь на юг, в Великую Степь. И поскорее. А то ещё заразишься от меня…

Он загнулся в кашле, и Веглао пришлось усадить его и похлопать по спине. Сама она всё ещё находилась в каком-то оглушённом состоянии, но, когда Октай прекратил кашлять и утёр рукой рот, она немного пришла в себя, и на неё одновременно накатили и нежность к Октаю, и возмущение.

— Я хотел уйти отсюда ближе к весне, — глухо сказал мальчик, не глядя на неё. — Но теперь, раз уж так получилось…

— Я не уйду, — сказала Веглао.

— … то я останусь, а ты… Что?

— Я не уйду, — спокойно повторила Веглао. — Ни за что и никуда я от тебя не уйду, ты понял? Ещё чего вздумал! Я не стану тебя бросать.

Он сердито посмотрел на неё своими взрослыми глазами:

— Вот только не глупи! Ну, заразишься ты от меня, ну, умрёшь вместе со мной, если только раньше не попадёшь в лапы Когтю — и что? Чего ты этим добьёшься?! Кому что докажешь?! — Он схватил её за плечи и едва удержался, чтобы не встряхнуть. — Я уже наполовину труп, ты ничем мне не поможешь…

— Октай, я никуда не пойду.

Он не ответил, и только смотрел на неё, всё ещё держа её за плечи.

— Если бы я хотела уйти, давно уже бы это сделала. Ты хочешь, чтоб я поступила как трусиха и предательница, так вот, ты этого не дождёшься, — Веглао чувствовала злость и обиду. Сердитые слёзы подступали к её глазам. — Может, в вашем Станситри и принято бросать друг друга в беде, но меня… меня этому… не учили… — Слёзы потекли у неё по щекам, и она поспешно утирала их ладонью.

— Замолчи, — тихо сказал Октай. — и не говори так больше. Никогда. — Он обнял её обеими руками, крепко-крепко, и на несколько минут они затихли, прижавшись друг к другу.

Прошла ночь, закончилось утро. Веглао проснулась около полудня, и некоторое время лежала, щурясь на залитый светом проход в блиндаж. Ветки шиповника, заслонявшие его, стали совсем голыми, и на них торчали кое-где сморщенные ягодки. Одеяло, которым Веглао укрылась, заиндевело, девочке до боли в животе хотелось есть. Октай, спавший рядом, был тёплым, как печка, и дышал с присвистом, но не кашлял. Некоторое время Веглао лежала, с тоской думая о том, как сегодня холодно и как ей хочется есть, а потом быстро откинула одеяло и встала.

Еды не осталось, и Веглао собиралась отправиться на её поиски. Она взяла с собой нож. Пистолет, подумав, решила не брать. Немного повременила, чтобы снять с себя свитер Ригтирна и укрыть им Октая, а потом решительно вышла наружу.

Зимнее солнце стояло невысоко, и было видно, что оно больше сегодня подниматься не станет. За последнее время снегу выпало столько, что он укутал невысокие кустики до самой верхушки. Река не замёрзла, и с берегов над ней нависали снежные шапки, из которых то тут, то там торчали сухие стебельки мёртвого тростника. Веглао надвинула шапочку на самые брови, подняла воротник куртки и, обхватив себя руками, пошла по тропинке, ведущей вдоль по течению реки.

Замёрзший лес казался сказочным царством. Ветви елей, отягчённые снегом, сгибались до самой поверхности сугробов. Оставшиеся сухие листья на деревьях покрылись плёночкой инея, на тонких веточках застыли ледяные кристаллы. Вскоре Веглао начала замерзать. Она вдруг вспомнила, как отец рассказывал ей о своём детстве, которое пришлось на голодное время после Третьей Гражданской войны. Тогда он и его братья рано выучились курить: после сигареты, объяснял отец, было такое чувство, будто ты недавно поел. На какой-то миг Веглао даже пожалела, что у неё нет сигарет. Хотя, будь у неё деньги, она добралась бы до Станситри и купила не сигареты, а хлеб. И ещё лекарства — они нужны Октаю сейчас, да и мало ли что, вдруг ещё что-нибудь случится…

Через некоторое время она заметила впереди маленькое рябиновое деревце, на котором кое-где алели кисти ягод. Приблизившись, Веглао поняла, что за одну из кистей приняла грудку одинокого снегиря — почуяв оборотня, птичка тут же вспорхнула и улетела. Веглао подошла к деревцу. Рябинка была чахлая и кривая, но ягоды были крупные, красивые. Веглао оторвала одну и съела. Потом сорвала одну кисть и обгрызла её всю. На рябине было всего пять кистей ягод, и три из них она съела без остатка, а остальные две положила в карманы.

От еды она слегка опьянела, и её охватила усталость. Она бродила по лесу уже около часа, а спала до этого очень плохо, постоянно просыпаясь. Неподалёку высилось дерево, рядом с которым из снега выступал широкий пень. Веглао присела на него, прислонившись спиной к дереву, убеждая себя, что хочет только немножко отдохнуть, но тут глаза её сами собой закрылись, и она задремала…

Ей снилось, что она стоит в той комнате дома в деревне Хорсин, где лежал мёртвый Ригтирн. Только теперь крови на полу не было, а Ригтирн стоял у стены, живой и на вид здоровый, но только очень уж бледный. Веглао подбежала к нему, хотела его обнять, но он протянул к ней руки и, серьёзно глядя ей в глаза, сказал:

— Веглао, тебе нельзя засыпать.

— Я знаю, — ответила Веглао, — я только немножко подремлю, и всё. Я не замёрзну.

— Тебе надо бояться не холода, — отозвался Ригтирн. — Открывай глаза. ОТКРЫВАЙ!

Последнее слово он выкрикнул во весь голос. Крик отразился от потолка и стен, от его силы зазвенели стёкла, задрожали половицы под ногами Веглао. Вскрикнув, девочка прижала руки к ушам и тут же проснулась, как будто кто-то её толкнул.

Она резко выпрямилась, дыша тяжело, как после долгого бега. Солнце было ниже, чем когда она пришла сюда, — значит, она провела здесь час, а может, и больше. Веглао охватил страх: она испугалась не того, что могла замёрзнуть или заблудиться, а внезапного воспоминания о том, что сегодня новолуние.

«Да, подруга, сегодня новолуние, — произнёс какой-то голос у неё в голове, — и знаешь, что это значит? Это значит, что уже сейчас кто-нибудь из них может идти к тебе, а ты даже его не почувствуешь…»

Веглао поднялась на ноги, еле сдерживаясь, чтоб не запаниковать, и тут где-то за её спиной послышался шорох. Девочка даже подскочила, прежде чем обернуться.

Обернувшись, она чуть не умерла от ужаса.

Шагах в двадцати от неё стоял трижды проклятый Щен, она мгновенно узнала это тощее патлатое чудовище. Он смотрел на ствол дерева, на котором что-то привлекло его внимание. Он её не заметил — пока.

Веглао осторожно начала отступать. Сердце у неё колотилось, как бешеное, крик ужаса застыл в горле. Она желала лишь одного — осторожно выйти на тропу и уже там броситься бежать. Но не успела она сделать и шести шагов, как вдруг оборотень поднял голову и посмотрел в её сторону.

Взрыв ужаса в груди заставил Веглао резко развернуться и броситься наутёк. Гадать, увидел её Щен или нет, ей было некогда. Она быстро мчалась вперёд, петляя между деревьями, путаясь в снегу, который местами доставал до коленей, и, обернувшись в какой-то момент, увидела, что Щен бежит за ней, далеко вперёд выбрасывая свои длинные и тощие, как у паука, ноги.

— Стой, девочка! — крикнул он, задыхаясь. Жалобно пискнув от ужаса, Веглао побежала ещё быстрее. От страха она уже ничего не соображала, и заметила выступавший над снегом корень дерева только тогда, когда уже споткнулась об него.

Она немного проехалась на животе. В рот набился снег. Приподняв голову, Веглао увидела, как на корень растущего впереди дерева опустилась нога в тяжёлом ботинке. Веглао подняла голову чуть выше. Перед ней стояла Морика.

Слабо охнув, Веглао вскочила и помчалась прочь. В голове стучало: «Она меня заметила, она меня заметила, что мне делать, что делать?!»

Снова, как в ту кошмарную ночь, она бежала всё вперёд и вперёд, уже не зная, где тропа, по которой она сюда пришла, где дом, где путь до Станситри, думая лишь о том, как бы уцелеть, и снова за ней бежали эти двое, двое из тех трёх, кого она ненавидела и боялась больше всего на свете. Веглао петляла между деревьями, перелетала через коряги и пни, не чувствуя усталости. Она прекрасно понимала, что её единственное оружие — скорость. В какой-то момент она с сожалением подумала о том, что надо было всё-таки взять пистолет, но эта мысль тут же вылетела из её головы.

Не сбавляя скорости, она промчалась по прогалине, засыпанной пушистым снегом. Солнце садилось. По сугробам, жёлто-оранжевым в закатном свете, протянулись сине-лиловые тени елей. Снег здесь доставал Веглао чуть ли не до бёдер. Пропахав глубокую борозду, она ворвалась в лес. Торопясь, она не узнала местность, где сейчас находилась, а ведь именно здесь они с Октаем пару раз охотились и подстрелили месяц назад зайца. Вспомни она об этом, она бы поняла, что находится совсем рядом со старой просекой, которая ведёт прямо к болоту. Ничего не соображая, Веглао стремглав пробежала через маленький лесной участок, отделявший прогалину от просеки, и вырвалась прямо на неё.

Здесь она остановилась, тяжело дыша, и оглянулась, выплюнув попавшую в рот прядку волос. Преследователей не было видно, но Веглао знала, что это ненадолго. В боку сильно кололо, и холодный воздух при каждом вдохе обжигал ей лёгкие. Вдобавок, пробираясь через лес, Веглао оступилась, наступив на скрытое снегом поваленное деревце, и теперь в левой лодыжке ощущались подёргивания сильной боли. Где-то позади она уловила тяжёлое дыхание, а потом между стволами замелькали силуэты врагов, похожие на огромные уродливые кляксы. Глухо застонав от ужаса, Веглао снова побежала — побежала поперёк просеки, стремясь ворваться в лес и затеряться в нём.

В прошлый раз, когда Щен и Морика гнались за ней, удача была на её стороне, но сейчас она была обессилена голодом, холодом и ужасом, а её преследователи были полны сил и очень злы. Вдобавок девочка далеко не сразу вспомнила о том факте, что во время предыдущей погони была осень и ночь, а сейчас её следы на снегу отлично видны, особенно если учесть, что солнце ещё не село. Веглао понимала, что долго бежать она не сможет, и держала теперь путь к реке — может быть, она сможет её перейти и сбить врагов со следа.

Задыхаясь, спотыкаясь через каждые два-три шага, она наконец вылетела на прогалинку, окружённую со всех сторон соснами, у подножий которых буйно разросся шиповник и самшит. Обернувшись назад, Веглао зажала себе рот рукой и прислушалась.

Щен и Морика всё еще бежали за ней, но сейчас она их не видела, а шум, который они производили, звучал на достаточном расстоянии, чтоб Веглао смогла на несколько секунд перевести дух. Она попятилась назад, к кустам шиповника, и тут кто-то набросился на неё сзади.

Веглао завизжала во весь голос. С перепугу она даже не сразу вспомнила про нож и замолотила по напавшему кулаками, а он в это время пытался поймать её за руки. «Нож!» — вспыхнуло в голове у Веглао. Выхватив ножик из-за пояса, она ударила им врага, но от того, что действовать приходилось вслепую, удар не принёс злоумышленнику никакого вреда — вместо того, чтобы вонзиться в плоть, лезвие лишь скользнуло по ней, чуть-чуть вспоров кожу. Девочка услышала, как схвативший её незнакомец зашипел от боли прямо ей на ухо, а потом сама вскрикнула — он грубо вывернул ей руку, державшую нож, и Веглао выронила его. Краем глаза она увидела, как нога нападавшего, обутая в разбитый, перевязанный бечёвкой ботинок, отбросила её единственное оружие в сугроб.

Веглао снова отчаянно забилась, но неизвестный обхватил её обеими руками и прижал её руки к телу. Девочка ощутила, как щетинистые слюнявые губы коснулись её уха, и по её телу пробежала дрожь, когда неизвестный зашептал:

— Тихо, тихо, малявка… У-ух, какая ты у нас хорошенькая!

Веглао едва не разрыдалась от страха и какой-то особой внезапной гадливости, с которой ей пришлось столкнуться впервые. А державший её незнакомец поднял голову и заорал:

— Морика! Щен! Я поймал её, слышите? Я ПОЙМАЛ ЕЁ!!!

Сердце Веглао замерло — шаги оборотней зазвучали ближе, кто-то из них — кажется, Морика — что-то одобрительно крикнул.

— Отпустите меня! — взмолилась Веглао, оборачиваясь и лицом к лицу оказываясь с похитителем. У того оказалось мерзкое, по-настоящему мерзкое лицо — жадное, жестокое, с мясистым красным носом и толстыми слюнявыми губами, снизу всё заросшее грязной седой щетиной, и, не будь Веглао так напугана, её бы удивило то, что оборотень был одного роста с ней, ещё не успевшей выйти из детского возраста. — Отпустите, пожалуйста!.. Я что хотите сделаю, только не отдавайте меня ей!

— Я бы рад, красотушка, — осклабился оборотень, показав гнилые, чуть ли не замшелые, зубы, — да за тебя Морика с меня шкуру сдерёт. Нет уж, стой и не рыпайся.

Морика, ещё недавно мчавшаяся огромными прыжками, увидев, что коротышка поймал Веглао, сбавила шаг. Теперь она продвигалась к намеченной жертве неторопливо, даже вразвалку. Веглао поневоле не могла отвести взгляд от неё, растрёпанной, с тяжело вздымающейся после долгого бега грудью, пока она шла, огибая деревья, а за ней, неизвестно каким образом не налетая на сосны и берёзы, шёл Щен. Вдвоём они вышли на прогалину и остановились. Морика скрестила руки на груди, задумчиво и презрительно глядя на Веглао, а её муж лишь скользнул по девочке равнодушным взглядом и уставился куда-то в пространство, напевая под нос.

— Молодец, Коротышка, — сказала она оборотню, схватившему Веглао, а потом обожгла взглядом девочку. Веглао стало ещё страшнее, но она не отвела взгляд, а насколько могла смело посмотрела Морике прямо в её жуткие глаза, похожие на бездонные дырки.

— Значит, ты жива, — коротко сказала Морика. — Ты жива и ты не в стае. Этого хватит, чтобы убить тебя на месте, но если ты ещё и снюхалась с ищейками…

— Я… я не встречалась с людьми, — тихо сказала Веглао.

— Не раскрывай рот, пока тебя не спрашивают! — рявкнула Морика. Её губы (на верхней губе, словно раздавленная личинка, подсыхал герпес) презрительно искривились. — Ты живешь в лесу?

Веглао смогла только кивнуть в ответ. Воображение рисовало ей самые ужасные картины, вычитанные в страшных приключенческих книгах. Что они с ней сделают? Привяжут к дереву и оставят умирать? Удавят её собственным поясом? Перережут горло? Или будут медленно пытать? Ужас лишил Веглао способности двигаться.

Морика подошла к ней и, склонив злобное лицо, негромко заговорила:

— Ты хоть понимаешь, с кем связалась? Ты думала, что тебе разрешили не уходить в стаю?

— Вы убили моего брата! — выкрикнула Веглао громко и резко, чтобы они не уловили, что её голос дрожит. Ненависть придала ей сил, и она рванулась так, что Коротышка чуть-чуть не выпустил её.

— Оп-па! Куда ты так торопишься, цыпочка! — гоготнул он, хватая её за шею и сдавливая так, что у Веглао потемнело в глазах.

— Не задуши, — спокойно сказала Морика. Пальцы Коротышки разжались — перечить Морике он явно не смел. Дыша тяжело и затруднённо, Веглао закрыла глаза, чтоб никто не увидел её испуганного заячьего взгляда. Если они хотят убить её, пусть сделают это побыстрее. Как же глупо было вот так попасться…

Морика хмыкнула:

— Мы убили твоего брата? Не говори, чего не знаешь, сучка малолетняя. Это Кривой Коготь убил его, пока мы гнались за тобой. Бегать ты умеешь, только не очень-то тебе это помогло…

Она сказала что-то ещё, но Веглао этого не услышала. Она видела перед собой лужу крови на полу, издевательскую надпись на стене. Это Кривой Коготь зарезал Ригтирна, а потом стоял над ним и хохотал, пока её брат бился и захлёбывался кровью. Веглао закричала от ярости, и не вырвалась из зловонных объятий Коротышки только по случайности.

— Не ори! — прошипела Морика. — Не ори, или я выбью тебе зубы!..

Она снова склонилась над девочкой:

— Щен сказал, что видел в Станситри двух щенков. Кто здесь ещё есть, кроме тебя? Говори!

— Никто, — ответила Веглао, сжимая кулаки так, что ногти больно врезались в задубелую от мороза кожу ладоней. — Никто, честное слово!.. Я живу здесь одна, и в Станситри тоже была одна…

— Тогда проведи нас к тому месту, где ты живёшь, — проговорил Коротышка. Его холодная шершавая рука поползла вверх и снова сдавила девочке шею. — Где у малявки домик?..

Горло у Веглао перехватило от страха — не столько за себя, сколько за Октая, который сейчас лежит в блиндаже, больной, беспомощный… С другой стороны, у него ведь есть пистолет… может, он сумеет защитить себя и её? Морика молчала, раздумывая, что делать дальше.

— Эта мелочь может завести нас в ловушку, — проговорила она наконец. — С неё станется. И потом, мы торопимся. Нет, пожалуй, нечего с ней возиться. Либо стая, либо смерть. Раз уж она не пошла в стаю…

Её красные пальцы с чёрными ногтями погладили рукоятку большого ножа, заткнутого за пояс. Сердце Веглао упало, ноги подкосились. Не продолжай Коротышка крепко держать её, она, наверное, рухнула бы в снег, как срубленное деревце.

Она подняла голову. Чёрные ветви деревьев чуть покачивались на фоне темнеющего неба, с них срывались и падали мелкие искринки снега. Только сейчас Веглао поняла, как сильно всё-таки она любит жизнь.

Снег скрипнул под ботинком Морики, и Веглао на неё перевела полные слёз глаза. Слеза сорвалась с её ресниц и потекла по щеке, когда она дрожащими губами прошептала:

— Пожалуйста, не убивайте меня…

— Я не стану тебя убивать, — коротко ответила Морика.

На секунду сердце девочки замерло, а потом забилось так быстро, что у неё перехватило дыхание. Тело охватило сильная дрожь.

— Не стану, не стану, — искривила губы Морика. — Вот только ты мне кое-что отдашь.

— Что хотите, — всхлипнула Веглао. — Всё, что хотите!

— Твои глаза, — Морика улыбнулась, растянув свои изуродованные болячкой губы. — Уж больно они у тебя наглые, да и видели многовато.

Голос Веглао куда-то пропал. Она приоткрыла рот, потом попыталась его закрыть и не смогла.

— Ты можешь просто свернуть ей шею, — вяло предложил Щен. Столкнувшись взглядом с Веглао, он доверительно сообщил ей:

— Люблю, когда позвонки хрустят, вот так, — он крутанул в воздухе пальцами, и они при этом противно хрустнули. Веглао попыталась сглотнуть, но её горло, похоже, сжалось до размеров зрачка.

— Могу, — отозвалась Морика, — но эта дрянь меня здорово взбесила. Мне пришлось здорово из-за неё побегать, а у меня на правой ноге язва. И потом, мне не нравится, как она на меня смотрит. Слишком уж нахальные у неё глазёнки.

Она протянула руку к лицу Веглао. На руке была перчатка-митенка, связанная из шерсти ярко-жёлтого, прямо канареечного цвета. Возле большого пальца был шов синими нитками. Веглао не смогла ни закрыть глаза, ни отвернуться, она могла лишь смотреть на эту перчатку и на пальцы Морики, короткие, мускулистые, с бурой кровью под обломанными грязными ногтями.

Морика схватила её за подбородок, грубо вздёрнула вверх. Сморщившись от боли, Веглао заплакала. Морика влепила ей пощёчину.

— Поздно хныкать, дура!.. — Её рука опустилась вниз, где за пояс были заткнуты два ножа — один длинный, с широким лезвием, другой более короткий и тонкий. Морика вытащила тонкий.

Веглао хотелось умолять. Хотелось заплакать во весь голос, чтоб вызвать жалость. Но откуда жалость в Морике? Откуда в ней вообще что-то человеческое?

Морика поднесла лезвие ножа к её правому глазу. И вдруг страх Веглао сжался, скукожился перед огромной волной ненависти и презрения. Скрипнув зубами, девочка вскинула глаза на Морику и сказала громко, проговаривая каждую букву:

— Я тебя не боюсь, старая сволочь!

 

6

Октай проснулся ближе к вечеру и первые несколько минут просто лежал, наслаждаясь спокойствием, тишиной и неожиданно хорошим самочувствием. Голова больше не болела. В горле немного першило, но кашель прошёл. Веглао в пещере не было. Октай подумал, что она пошла за хворостом: кострище уже совсем остыло.

Он приподнялся и заметил, что укрыт, кроме одеяла и куртки, ещё и довольно большим свитером, зелёным, с идущим поперёк груди орнаментом из маленьких ромбиков. Он вспомнил, что этот свитер носила Веглао, и его окатило, словно волной, нежностью к ней.

Он надел куртку, обулся и вышел наружу, постоял, глядя на реку. Вспомнил, как летом часто ходил на рыбалку на Три ручья — так он про себя окрестил местечко чуть ниже по течению реки, где в неё впадал ручеёк, у самого устья разделявшийся на три рукава. Тогда он сам сделал сеть-воронку из ивовых ветвей, и несколько недель она исправно ему служила, но потом он однажды поставил её в реку и отошёл, а когда вернулся, её уже не было. Возможно, её унесло течением — украсть сетку было некому.

Он безуспешно поискал Веглао вокруг пещеры и решил, что она, возможно, пошла на дальнюю просеку. Но ждать её он не мог: в пещере было не так уж тепло. Поэтому он сходил на холм неподалёку, на склоне которого валялось порядочное количество наломанных ветром веток, наносил хвороста в пещеру, развёл костёр и с удовольствием погрел над ним замёрзшие руки. Затем он заварил в котелке чай. К этому времени на лес уже опустились сумерки, бледно-сиреневые, как разведённые чернила. Веглао всё ещё не было, и впервые за всё время Октай почувствовал неясную тревогу.

Он тут же отогнал неприятные мысли: Веглао уже почти два месяца живёт здесь, она прекрасно ориентируется в лесу, и заблудиться не должна.

Но короткий декабрьский вечер быстро катился к концу, и разлитые в небе чернила становились всё темнее и гуще. Лёгкие уколы тревоги переросли сначала в холодный сосущий страх, а когда окончательно стемнело, Октая охватила паника.

«Где она ходит? — со страхом и яростью думал он. — Не понимает, что ли, как это опасно — ходить ночью в зимнем лесу? Почему не возвращается? Ох, только бы вернулась!..»

На небе зажглись первые звёзды, когда Октай, надев под куртку несколько свитеров и прихватив пистолет, из которого не умел стрелять, выбежал наружу. Как знать, может, она заблудилась, может, задремала и замерзает, может, сломала ногу, может, упала в овраг и не может выбраться…

Он должен её найти.

 

7

Ещё долго после того, как её в полной темноте, с ужасно болящими глазницами, бросили на землю, Веглао находилась в состоянии шока, такого глубокого, что даже ощущения боли и холода заметно притупились. Только шок и спас её от мгновенной потери рассудка.

Мучители ушли не сразу. Она слышала, как они переговаривались над ней, но понимала не всё — от потрясения у неё шумело в голове, и все окружающие звуки были глухими и невнятными. Потом они разом прояснились, и Веглао услышала Морику:

— Она наверняка врала, но у нас нет времени искать её нору.

— А если она живёт не одна? — откликнулся Щен. — Вдруг она успела спутаться с кем-нибудь или даже обратила кого-то? Он может сейчас смотреть за нами.

— Не может. Мы бы его услышали. Ладно, пойдём. И так уже здорово задержались.

— Мы всё равно не доберёмся до стойбища сегодня, — запротестовал Коротышка. — Нам надо будет где-то заночевать. А раз так, я подумал, может…

— Что? — холодно спросила Морика.

— Может, я её быстренько… это самое, а? — маслянисто спросил Коротышка. — Всё равно она скоро помрёт, так зачем же добру пропадать?

— И охота тебе тискать эту селёдку, — хмыкнула Морика. — В стае бабы посочнее есть. Они тебе что хочешь сделают, если ты их мясом накормишь. Пошли отсюда.

Веглао услышала, как снег заскрипел под их шагами. Коротышка, впрочем, ушёл не сразу. Он некоторое время потоптался на месте, потом вздохнул и проговорил: «Эх, не судьба…» и тут же ретировался.

Прошло много времени, прежде чем Веглао смогла пошевелиться. Она приподняла голову, приоткрыла рот и дотронулась языком до губ. Губы были покрыты кровью — липкой, тёплой, вкусом напоминающей соль и железо. Глаза — вернее, то, что от них осталось, — болели так, что о чём бы Веглао не думала, её мысли неизменно возвращались к этой боли. Она думала о том, что не надо лежать на месте, что надо куда-то ползти, попытаться найти дом — и понимала, что шансы на это равны нулю. Но что она ещё может сделать? Остаться лежать здесь и ждать, пока её найдёт Октай? Но ведь Октай болен. Возможно, уже умирает… Нет, только не лежать здесь! Так она может потерять сознание от холода и сама не заметить, как умирает. Нужно найти дом. Найти Октая. Вдвоём они придумают, что делать.

Веглао приподнялась, опираясь на локти, и медленно поползла куда-то вперёд, тщательно ощупывая снег перед собой. «Если не знаешь, куда идти, иди вперёд», — вспомнились ей слова какого-то известного человека, и она ощутила совершенно неуместное сейчас желание рассмеяться. Онемение её души постепенно проходило, и она чувствовала, как её охватывает дрожь. Ужас нарастал. Что-то солёное и горячее текло по щекам на губы — кровь или слёзы?

Не паниковать. Только не паниковать. Всё будет хорошо, надо только добраться до дома… Ведь и слепые живут, и живут иногда очень долго… Вот, например, её прабабушка с маминой стороны ослепла в молодости, а дожила до девяноста лет. Но ведь она жила среди людей, с любящим мужем и детьми, которые о ней заботились. А кто позаботится о Веглао? Ослабевший от болезни друг, которому она не смогла помочь и уже не сможет? Её никто не спасёт. Нечего и надеяться. Нет, это невозможно — выносить такие страдания! Лучше умереть. Да, да, лучше умереть. Снег такой мягкий. Надо лечь в него и остаться так… если заснёшь, будет не больно…

Нет. Ни за что. Только не так. Нужно уходить отсюда. Слепые тоже живут. Она должна жить. Надо ползти. Нельзя оставаться здесь.

До её уха донёсся слабый ровный шум. Веглао замерла, прислушиваясь. Шум был знакомым, она уже его слышала. Что это? Ветер, раскачивающий деревья? Нет, зимой ветер так не шумит — такой шум бывает только летом, когда потоки воздуха играют с многочисленными листьями, а зимой этот мягкий могучий шелест заменяется глухим гудением. Нет, это не ветер — это река.

Веглао чуть не задохнулась от радости. Река! Ну конечно! Сегодня, выйдя из пещеры, она пошла вверх по течению — значит, сейчас нужно идти по нему вниз! А там уж по запаху костра она поймёт, что добралась до дома… Нужно ползти на шум, и тогда она скоро выберется к реке.

Она поползла так быстро, как только могла, ощупывая руками попадающиеся на пути деревья, коряги, сухие стебельки, заиндевевшие кустарники. Шум реки становился всё громче, и это лучше всяких слов говорило Веглао: она почти у цели. Вскоре ей пришлось проползти через очень густой и колючий кустарник, цеплявшийся ей за волосы и одежду и до крови царапавший кожу, но чем труднее было двигаться, чем сильнее становилась усталость, чем тяжелее делались замёрзшие руки и ноги, тем отчаяннее Веглао торопилась вперёд. Быстрее, быстрее! Скоро наступит ночь, и станет ещё холоднее, чем сейчас, а значит, надо добраться до дома как можно скорее.

Кустарник наконец кончился. Влажный ветер холодил царапины и раны на лице и руках. Шум воды стал таким громким, что Веглао не сомневалась: она уже находится на берегу. Собрав все силы, она поползла вперёд и вскоре её вытянутая вперёд рука нащупала, что берег кончился.

Веглао подползла к самой кромке и вновь вытянула вперёд руку, пытаясь нащупать воду и определить, куда течёт река. Но она не могла видеть, что берег, на котором она находится, крут и обрывист, и что от неё до поверхности воды расстояние почти в два метра.

Не понимая, как неустойчиво её положение, как далеко под ней река, девочка в отчаянии высунулась слишком далеко над берегом и продолжала тянуться вперёд, шаря по воздуху рукой. И в какой-то момент она со взрывом дикого ужаса почувствовала, что теряет равновесие и скользит куда-то вперёд и вниз. Не прошло и мгновения, как она провалилась в свистящую, грохочущую пустоту, падая, рассекла холодный воздух. Вода, плотная и тугая, как парус, ударила её, и тысячи ледяных иголок пронзили её кожу.

 

8

Октай сразу нашёл следы Веглао. Они вели от блиндажа дальше в лес, к дальней просеке. Мальчику не нужен был фонарь, чтобы различить их — с тех пор, как он стал оборотнем, его зрение необычайно обострилось и он хорошо видел в темноте. Крепко держа пистолет в правой руке, он шёл вперёд, не боясь, что пойдёт снег и заметёт следы девочки — небо было удивительно ясным. Следы сначала шли по берегу реки, потом свернули влево, дальше в лес. Добросовестно следуя за ними. Октай вскоре набрёл на небольшую поляну.

Он сразу увидел рябиновое деревце. На нём ещё дрожал последний листочек, не успевший в своё время присоединиться к своим братьям, спавшим теперь под сугробами. Октай внимательно осмотрел следы ботинок Веглао возле дерева, увидел обгрызенную кисть рябины. Потом посмотрел на пень, с которого был смахнут снег. А затем увидел такое, что заставило его встрепенуться: мимо пня пролегли чьи-то чужие следы. Отпечатки больших ботинок.

Через несколько минут Октай уже стремглав бежал по тому же пути, по которому недавно неслась обезумевшая от ужаса Веглао. Он нашёл следы Морики, увидел, как они соединились со следами Щена. По этим следам он побежал дальше, свирепея с каждым шагом. Он вырвался на просеку, пересёк её, добежал до небольшой полянки и там с размаху остановился.

Снег был истоптан, и на нём темнели пятна свежей крови.

Октай выпрямился и медленно огляделся по сторонам. Его лицо было абсолютно неподвижным, только ноздри чуть подрагивали. Потом задрожали его губы, и он громко закричал:

— Веглао!

Тихое, запутавшееся в снегу эхо несколько раз вяло повторило его крик. Где-то ухнула сова. Октай перевёл дыхание и снова закричал, уже громче:

— Веглао, где ты?!

«Где ты, где ты, где ты…» — его собственный крик понёсся в лес и вернулся оттуда звонким хохотом. Октай замолк, отчаянно напрягая уши: вдруг она откликнется? Вдруг они не убили её, а лишь ранили, и она отползла куда-то? Он заметался по поляне, и вдруг споткнулся обо что-то.

Опустив глаза, Октай увидел рукоятку ножа, торчащую из сугроба под его ногой. Склонившись, он сжал рукоятку пальцами, и лезвие послушно и легко выскользнуло наружу. Это был нож Веглао. Несколько секунд Октай тупо глядел на него, потом крепко сжал в руке и снова огляделся по сторонам.

— Я до вас доберусь, уроды, — прошептал он.

Он снова обратил внимание на следы. На одном участке поляны крови было довольно много, снег здесь был примят — тут кто-то лежал. От этого места уходили следы шести ног, и примерно в ту же сторону уводил другой след — широкий, бесформенный, как будто по снегу что-то волокли. На этом следу была и кровь. Октай, не раздумывая, пошёл по второму следу — его явно оставила Веглао, раненная, а может быть, и умирающая.

След был неровный, извилистый, как будто Веглао сама не видела, куда ползёт, и от этого Октаю было только страшнее. Идя дальше по следу и запаху крови, он вскоре попал в заросли колючего кустарника, простёршего свои ветки низко над землёй. Октаю пришлось проползти этот участок пути — и мысли о том, как совсем недавно здесь ползла его подруга, наполняли его душу страхом и отчаянным желанием поскорее помочь ей. Было уже так темно, что Октай при всём своём отличном зрении почти ничего не видел, и мальчик начал всерьёз опасаться, сможет ли он — смогут ли они вдвоём — найти дорогу назад.

Тут он вдруг остановился — мысли о Веглао совсем отвлекли его от постороннего звука, который доносился до него уже давно. Этим звуком был шум воды. Октай понял, где он находится. Это были Три Ручья. Вода здесь никогда не замерзала — так быстро она текла.

Октай замер. Его руки медленно сжались в кулаки, хрустя попавшим между пальцев снегом. Воспоминания о том, как он ходил сюда летом, отчётливо проступили в его мозгу. Он вспомнил, что оба берега в том месте, где ручей разветвлялся на три бурлящих меж валунами рукава, были высокими и обрывистыми. И один из этих берегов зарос колючим низким кустарником.

— Нет, — прошептал он. Страх резко и грубо сжал сердце. Он осторожно пополз дальше, чувствуя, как дрожат его руки и ноги. Наконец снег перед ним слегка осел, и Октай резко подался назад, схватившись рукой за ветку кустарника. Острые шипы пронзили его кожу в двух местах, на снег, шипя, закапала горячая кровь, но эта боль была ничем по сравнению с той, которая охватила его сердце.

Сугроб, покрывавший самый край берега, был словно слизан чьим-то огромным языком. Прямо вниз уходил крутой неровный склон берега, под которым из тёмной блестящей воды торчали три светлых валуна — каждый из них мог стать плахой для того несчастного, кого угораздило бы упасть отсюда. Река бурлила и булькала, и этот шум напоминал довольное урчание зверя, проглотившего добычу.

Октай медленно разжал кулак, отнял руку от ветки. Машинально вытащил из ранок оба шипа, прижал окровавленную ладонь к снегу. В этот момент он ещё не плакал — слёзы пришли потом. Он был просто оглушён, как в тот миг, когда наутро после первого полнолуния увидел свою мать мёртвой, растерзанной, с разодранными мышцами шеи, с синими внутренностями в рваной ране на животе.

Он знал, что искать тело бесполезно — дальше от Трёх Ручьёв река становилась всё полноводней и шире, её покрывал лёд, и Веглао наверняка уже затянуло под его панцирь. Пройдёт очень много времени, прежде чем наступит тот весенний день, в который её распухшее, изъеденное рыбами синее тело попадёт в сети рыбака. А у Октая не будет шанса даже закрыть её мёртвые глаза, как он сделал это с мамой.

Потом был ужасный путь назад — ползком под колючими ветками, пешком по глубокому снегу. Он смутно помнил, как добрался домой. По пути он не проронил ни одной слезинки, и только придя в блиндаж, холодный и пустой, как только что выкопанная могила, ощутил желание заплакать.

Один. Снова один.

Он минуту постоял посреди блиндажа, глядя на остывший очаг у своих ног. А потом, рыча, как зверь, выхватил нож Веглао и бросился наружу. Он обрушил свою ярость и горе на растущий у входа шиповник, рубя его ветки, царапая прикрытую ими земляную стену, и сморщенные ягодки летели в снег, напоминая ему о подёрнутых инеем пятнах крови.

 

9

Полная темнота всё так же окружала её, когда она вынырнула, задыхаясь от холода и нехватки воздуха, и только по ощущению холодного ветра на своих щеках Веглао поняла, что можно наконец вздохнуть. Колотя руками по воде, которая куда-то несла её, крутя и ударяя о камни, Веглао широко разинула рот, порываясь крикнуть, но из её горла не вырвалось ни звука.

Вода бросила её на большой камень, и боль раскалённым жгутом обожгла рёбра и грудь. Веглао рванулась вверх, пытаясь взобраться на камень, но её ладони только бессильно скользнули по его влажной и гладкой поверхности, и спустя секунду река несла её уже дальше.

Ещё никогда Веглао не чувствовала себя такой беспомощной. Волны играли её телом, как куклой. Она то погружалась в воду полностью, и холодная жидкость обжигала окровавленные глазницы, то снова выныривала и жадно глотала резавший горло воздух. Грохот воды не стихал, и Веглао с ужасом подумала о порогах, которые должны быть ниже по течению. В этот момент её выброшенная в сторону правая рука вдруг наткнулась на что-то твёрдое, узкое, влажное. Только сейчас Веглао поняла весь смысл фразы «утопающий хватается за соломинку». Она сжала в кулаке непонятный предмет с такой силой, что заболели ногти, потом ухватилась за него и другой рукой, подплыла поближе. Ощупав непонятный предмет, она поняла, что это — кусок древесного ствола, застрявший между камнями, а схватила она росший на нём сучок.

Веглао крепко обхватила корягу руками и почувствовала, что та дрожит — судя по всему, она и так сидела между камнями непрочно, и теперь вот-вот должна была выскользнуть из зазора. Только Веглао об этом подумала, как раздался жуткий треск — под бешеным напором воды коряга сломалась, и одна её половина осталась в щели между камнями, а вторая стремительно понеслась вниз по течению, увлекая за собой насмерть перепуганную, замёрзшую слепую девочку.

Руки Веглао онемели от холода, но она даже подумать не могла о том, чтобы оторваться от бревна. Оно и так было таким скользким от воды, что выпустить его из рук было проще простого. Она прижалась к нему грудью и щекой и изо всех сил вжала ладони в скользкую кору. Рев воды у порогов становился всё ближе, и в нём слышалось что-то злорадное.

Вот наконец вода закрутила Веглао вокруг своей оси, её колени ударились о камень, а потом она резко погрузилась в воду. Бревно осталось на поверхности — течение почти оторвало от него Веглао, и девочка теперь держалась за него лишь одной рукой, которая уже соскальзывала. В отчаянии она вскрикнула, но вместо крика изо рта вырвалась лишь цепь пузырьков. Ужас придал ей сил — она рванулась наверх и снова схватила бревно. Этот порог был только самым первым, но на всех остальных никакая сила не могла заставить Веглао выпустить спасительную деревяшку.

Сколько это продолжалось, она не знала, да и не могла знать. Прошло немало времени, прежде чем шум последнего порога стал совсем тихим и остался где-то позади, а ноги Веглао смогли коснуться каменистого дна.

Она так устала, что даже вначале не поняла, что течение вынесло её на спасительную мель. Спустя несколько секунд она почувствовала, что бревно в её руках дёрнулось, наткнувшись на что-то. Течение мягко повернуло Веглао, и щека девочки ощутила шероховатое прикосновение кромки льда.

Веглао подняла руку и осторожно потрогала ей лёд. Под рукой чувствовался тонкий слой пушистого снега. Веглао поняла, что дальше, скорее всего, вся река затянута льдом. Раз так, плыть больше не имело смысла.

Она развернулась, прижалась грудью к бревну и, держась одной рукой за деревяшку, другой за лёд, двинулась поперёк течения. Если бы она повернула влево, откуда берег был намного ближе, все страхи Октая и планы Морики точно сбылись бы, и девочка бы умерла — но она повернула вправо.

Дно становилось всё выше. Если бы Веглао смогла встать, вода была бы ей уже по грудь, но ноги её не держали абсолютно. Вскоре, перебирая онемевшими ногами, она начала задевать коленями гальку на дне, спустя минуту смогла уже передвигаться на коленях, а совсем скоро она лежала ничком на песчаном плоском берегу, покрытом тонким ледком и снегом. Почва, насколько могли поведать ей прикосновения, была вся в маленьких ямках, кое-где из неё торчали пучки засохших растений, и в воздухе отчётливо чувствовался болотный дух. Некоторое время Веглао лежала, отдыхая — если только это можно было назвать отдыхом. Её ботинки были полны воды, которая скоро должна была замёрзнуть и превратиться в лёд. Пряди волос на ветерке хрустели инеем. Кончики пальцев совсем онемели. Тело было избито камнями, Веглао ощущала, как на рёбрах, спине, груди, коленях наливаются синяки и пульсируют болью ссадины.

Прошло минут двадцать или около того, прежде чем она смогла наконец приподняться, опираясь на локти. Только тут Веглао обнаружила, что её правая ладонь по-прежнему сжимает корягу.

— Спасибо, — хрипло прошептала девушка, погладив мокрую, осклизлую кору. Отпихнувшись ладонью от бревна, она поднялась на четвереньки и поползла по берегу, но вскоре упала и дальше уже ползла прямо на животе. Кристаллики снега кололи руки и подбородок, забивались в рот. Веглао понятия не имела, где она находится и сколько времени прошло с тех пор, как она приняла такое неудачное решение отправиться на поиски пищи. Она ползла уже бездумно, не ища спасения, ни на что не надеясь — просто ползла, задыхаясь от усталости, потому что остаться на месте значило умереть. Временами она останавливалась, чтобы отдохнуть, потом начинала ползти снова. Чем дальше, тем длиннее становились периоды отдыха, и в конце концов Веглао поняла, что больше у неё не осталось никаких сил.

Она легла на землю, повернув голову вправо, прижавшись щекой к снегу. Она так устала, что ей уже не было страшно, только горе и боль от сознания того, как её искалечили, всё ещё терзали её сердце. Где она сейчас? Где Октай? Где её враги? Да и имеет ли это значение? Жить ей осталось считанные часы — беспомощная, слепая, истёкшая кровью, она станет лёгкой добычей холода и диких зверей. Подумать только — она не заразилась Красной лихорадкой, вырвалась из клыков оборотня, пережила первое полнолуние — и теперь умирает от холода и боли, лёжа в снегу, недалеко, быть может, от своего дома.

Она медленно приподняла веки, потом опустила их на пустые глазницы. Что ж, если это смерть — пусть она придёт побыстрее.

Слабость охватила всё тело, окутала его нежно, как пуховое одеяло. Веглао уже почти не чувствовала своих онемевших тяжёлых ног, пальцы больше не болели от холода, резкая боль в глазницах быстро слабела. Она поняла, что умирает, и тихо выдохнула, выпуская весь оставшийся в лёгких воздух. А потом её закрутило, закружило, понесло в какой-то глубокий колодец — и все звуки и запахи исчезли, оставив за собой одну пустоту.

 

10

Веглао не знала, сколько она пролежала без сознания. Чудо, что она не замёрзла насмерть: вместе с темнотой на землю опустился жестокий мороз. Во всяком случае, спустя какое-то время она снова ощутила своим телом холодную землю, а до её ушей донёсся шорох ветра, потрескивание огня и чьи-то тихие голоса.

«Я жива, — такой была её первая мысль. — Ну за что?..»

А потом почти сразу её охватил ужас — потому что она узнала голоса, доносившиеся до неё. Неподалёку, совсем близко, находились Морика, Щен и Коротышка.

От отчаяния Веглао тихо заплакала, солёные слёзы щипали ещё не затянувшиеся раны в глазницах.

«Надо просто подождать, — подумала она. — Просто подождать. Утром они уйдут…»

Но она понимала, что просто обманывает себя — единственная причина, по которой она ещё жива, это новолуние. Сейчас оборотни не чуют её, но утром чутьё вернётся к ним, и тогда она точно погибнет. Причём погибнет наверняка не сразу — уж Морика обязательно придумает какое-нибудь новое издевательство. И Веглао продолжала плакать, кусая мёрзлую землю и дрожа всем телом. Тем временем оборотни у костра негромко разговаривали. Слышался лёгкий стук и хруст — очевидно, они рубили мясо на каком-то пне или камне. Через некоторое время стук затих.

— Мы останемся здесь на всю ночь? — спросил Щен.

«Уходите, пожалуйста, убирайтесь… — мысленно молила Веглао. — Не дожидайтесь утра… и не идите в мою сторону, пожалуйста…»

— Нет, — ответила Морика. — Поедим, отдохнём немного и часа через два отправимся. Лучше, если мы выйдем до рассвета.

Веглао не успела обрадоваться — Коротышка вдруг протявкал:

— А что, если эта малявка всё-таки наврала? Вдруг она живёт здесь не одна? Может, подождём рассвет, когда к нам вернётся чутьё, и обыщем всё вокруг?

— Вождь велел нам вернуться завтра утром, — холодно ответила Морика. — Мы и так слишком сильно задержались в Станситри. Да ещё и девчонка…

— Зря ты выколола ей глаза, — вздохнул Щен. — Надо было её убить.

— Дурак, я всё равно что убила её, — судя по голосу, Морика зевнула. — Эй, Коротышка! Где те твои травы, которые заставляют мясо жариться быстрей?

— Ах, да! — спохватился Коротышка. Его одежда тихо зашуршала.

Оборотни продолжили свой разговор, теперь уже потише. Как Веглао ни прислушивалась, она не могла уловить ничего, кроме отдельных слов. Но и из этих слов ей стало ясно: лагерь Кривого Когтя находится здесь, в лесу, и довольно далеко отсюда. «Если мне только удастся выжить, — подумала Веглао, — и добраться до Октая, надо будет придумать, как бы сообщить о них охотникам… Но если на нас нападут тоже? Теперь, когда я не вижу (от этой мысли сердце её скрутила невыносимая боль, и новая порция слёз скатилась на подтаявший снег), нам будет сложнее спасаться…»

До её ноздрей долетел запах поджариваемого мяса, сильный и аппетитный, и хотя Веглао уже давно не ела, сейчас этот запах вызвал у неё лишь отвращение — мысли о мясе вызвали воспоминания о крови и боли. Тут же пришла новая мысль: пока оборотни будут заняты едой, она, наверное, сможет отползти подальше…

— Жирненький был барсук, — хихикая, сказал коротышка. — Мог бы всю зиму ничего не жрать, наверное… Знаешь, Щен, а вот мне жаль, что мы на зиму в спячку не впадаем, как барсуки! Залёг — и дрыхни, и жратву искать не надо…

— Да, дрыхни, пока не придёт какой-нибудь ублюдок и не зарежет тебя во сне! Тьфу! — презрительно отозвалась Морика. — Тебе бы только жрать и спать, Коротышка!

Коротышка обиженно засопел.

— Если бы не я, ты бы хрен поймала сегодня эту малолетку! — выпалил он. — И мясо своё получила бы только через полчаса! Все вы, бабы, стервы, каких поискать, да и дуры к тому же…

— Тшш… Слышишь? — настороженно сказала Морика.

Они затихли. Веглао и сама прислушалась. Откуда-то, с той же стороны, где сидели оборотни, донёсся тихий шум. Это было похоже на мягкие тяжёлые шаги, шуршание и какой-то лёгкий скрип — не скрип снега от ходьбы, а что-то другое. Замерев, Веглао внимательно прислушивалась. Оборотни молчали тоже, и от этого становилось ещё страшнее — почему-то, когда они ничего не говорили, Веглао казалось, что они её вот-вот заметят. Сейчас, правда, она не могла сказать, кого боится больше — их или незнакомца, издающего такие странные звуки.

А потом послышался голос, приведший Веглао в замешательство. Она ни разу такого голоса не слышала. Он был хриплым, но не глухим, и сопровождался каким-то прищёлкиваньем и постукиванием. Казалось (Веглао не могла понять, откуда у неё такая странная мысль), что человеческие слова говорит животное или птица:

— Доброго вам вечера, волки.

Воцарилось молчание, которое нарушали лишь потрескивание огня и тяжкое дыхание неведомого существа.

— Старый знакомый… Ну, здравствуй, — сказала Морика. — Садись с нами.

— Благодарю. Я проделал долгий путь.

Раздалось глухое кряхтенье, а потом всё тот же голос спросил:

— А мне не дадите ножку погрызть?

— Зачем ты пришёл? — тусклым, бесцветным голосом спросил Щен.

— А я иду и чую — четыре оборотня. Ну и решил поговорить.

— Нас трое, — вмешался мерзкий голос, принадлежавший Коротышке. Веглао вжалась изо всех сил в снег, трепеща от ужаса. Положение её было — хуже не придумаешь. Сейчас они послушают это существо, поищут вокруг и найдут её, а уж потом…

— А, — проговорила Морика, — мы сегодня убили одну деваху. Это её ты чуешь.

— Убили? — голос незнакомца был ровным, спокойным, как будто речь шла о погоде. — Зачем?

— Тебе какое дело? — с неожиданной злостью спросила Морика. — Мы предлагали тебе вступить в нашу стаю, ты помнишь? Вступил бы — сказали, а теперь ничего не узнаешь.

— Я ведь не человек, — откликнулся незнакомец, — и оборотнем стать не могу. Да если бы и был человеком, не пришёл бы к вам. А зачем вы убили девушку — не хотите, и не говорите.

— Мы не совсем её убили, — вновь влез Коротышка. — Глаза выкололи и оставили. Может, она ещё жива.

— Всё равно ей недолго осталось, — лениво протянула Морика. Её голос был абсолютно равнодушен — она уже наполовину забыла про Веглао.

— Что глаза, — произнёс так же лениво незнакомый голос. — Это можно поправить.

— То есть как? — переспросила Морика. Веглао замерла, вся обратившись в слух.

— Чувствуете, пахнет гарью? — поинтересовался незнакомец. — Это запах одного цветка. Он растёт здесь, на болоте. Цветёт весь год, даже зимой. Цветы такие фиолетовые и бархатистые. Если соком его листьев смазать слепые глаза, даже вытекшие, — они опять будут видеть.

Ни жива ни мертва, Веглао лежала, слушая чудесные слова. Тут она на самом деле почувствовала запах гари — слабый, почти неуловимый, доносящийся откуда-то слева, с противоположной стороны от Морики и остальных.

— Брешешь ты всё, — сообщила Морика, зевнув. — Как и всегда.

— Думай, как хочешь. Я много чего знаю. Тебя вот, например, убьёт слон.

— Меня? — вяло, без всякого интереса переспросил Щен.

— Да, тебя. Маленький чёрный слон.

Раздался кошмарный, мерзкий звук, словно быстро каркала простуженная ворона. Веглао пронзила дрожь, и девочка уже была готова к появлению ещё какого-то жуткого создания, как вдруг поняла: это Морика смеётся.

— Маленький чёрный слон? — прохрипела женщина. — Посиди ещё, приятель. Может, и мне что-то предскажешь?

Её слова перебил треск рвущегося мяса, потом существо защёлкало и зачавкало, а следом за этим невнятно пробубнило:

— Ты сама ослепила девушку?

— Сама, — отозвалась Морика с оттенком самодовольного презрения в голосе.

— Это была ошибка, — тихо сказал незнакомец. — Серьёзная ошибка.

— Я говорил, надо было сразу ей голову на сторону, — тускло протянул Щен.

— Заткнись, Щен, — бросила Морика.

— Нет. Ничего для тебя не вижу, — резко, как отрезал, сказал вдруг незнакомец, и следом за этим до Веглао донёсся скрип и треск: существо поднималось на ноги. — Пора мне… Доброй ночи.

— Иди, — ответила Морика, а Веглао снова вздрогнула: судя по звукам, существо шло прямо к ней.

Она прижалась к мокрой земле, моля про себя, чтобы он не увидел её. Шаги — тоже какие-то нечеловеческие, похожие на шаги четвероногого зверя, — приблизились к ней и стихли.

Над головой Веглао раздавалось тяжёлое дыхание и сопение. Существо стояло над ней и не двигалось с места. Девочка едва не потеряла сознание от ужаса.

— Пожалуйста, — тихо-тихо прошептала наконец она, — пожалуйста, уходи, не выдавай меня, прошу…

Снова над ней раздалось скрипение и шорох, и существо, переступив через неё и задев её спину чем-то вроде полы грубого плаща, двинулось дальше, хрустя снегом, ледком и попадавшимися под лапы веточками.

Оборотни у костра ещё о чём-то говорили, временами посмеивались, но их голоса доносились до Веглао как сквозь плотную ткань. В голове у девушки от пережитого всё ещё стоял туман, и никаких ясных мыслей не было.

Наконец оформилась одна мысль, мысль о тоненькой нити запаха гари, ведущего куда-то вперёд и влево — подальше от врага. Веглао медленно приподняла голову, потом так же медленно, стараясь не произвести ни малейшего шороха или скрипа, протянула вперёд руку и осторожно опустила её на землю. Затем передвинула вторую руку, потом, одну за другой, — ноги. Чутьё в эту ночь у оборотней спало, но слух-то оставался прежним, и что стоило им на какой-то лёгкий шум повернуть голову и увидеть тёмную фигурку, ползущую по снегу! Но Веглао спасло странное существо: оно, передвигаясь, производило столько шума, что совершенно заглушало производимые ею шорохи, и она осталась незамеченной.

И вот так, медленно, но верно удаляясь от своих врагов, ведомая лишь запахом гари, она продвигалась вперёд. Один раз её рука, опёршаяся на ледок, продавила его и плеснула болотной водой, и целую минуту оцепеневшая от ужаса Веглао не могла сдвинуться с места, с трепетом ожидая из-за спины злобного крика и быстрого топота трёх пар ног. Но оборотни ничего не услышали, а если и услышали, то не обратили никакого внимания, и девочка продолжила путь. Запах гари становился всё сильнее, как будто бы она приближалась к пепелищу, а запахи пота и грязной одежды, дыма и жарящегося на костре мяса — всё дальше, и Веглао, осмелев, ползла всё быстрее, тяжело дыша, нащупывая руками перед собой то снег, то камешек, то тонкий ствол деревца, то мохнатую кочку.

Наконец протянутая вперёд ладонь ткнулась в холодную кору поваленного дерева. Ощупав толстый ствол обеими руками, Веглао придвинулась к нему чуть ближе. Запах гари здесь был таким, что сомнений не было: она у цели. Веглао перекинулась через ствол, склонила голову вниз, и ей показалось, что она приблизила лицо к потухшему кострищу. Протянув вперёд руку, она зашарила ей по колючему снегу, и тут наткнулась на торчащее прямо из него какое-то растение. Дрожа, она потрогала растение целиком, и ощутила пальцами нежную, бархатистую поверхность цветка…

Резким движением она вырвала цветок с корнем и, скатившись с дерева, упала в снег, всхлипывая и тяжело дыша. Одной рукой оторвала листок и сунула его в рот. На вкус было как смесь алоэ с лимоном. Пожевав немного, Веглао выплюнула смесь в ладонь и, на ощупь разделив кашицу на две лепёшки, прижала их к глазам.

Ничего не произошло. Веглао ждала одну, две, три секунды, — и в душе её медленно рос и развёртывался отчаянный крик горя и страха.

А потом пальцы вдруг потеплели, и следом за этим в каждую глазницу словно вонзилась раскалённая спица. Веглао уткнулась лицом в снег, набрала его полный рот, чтоб сдержать крик боли. В ту же секунду её конвульсивно выгнуло и перебросило на спину, а потом все чувства исчезли.

Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем она поняла, что пришла в себя, и медленно подняла веки.

Небо.

Оно было чёрным, как та темнота, в которой Веглао была минуту назад, но его сплошь испещряли яркие звёзды. Оно было огромным, необъятным, оно было невыносимо прекрасным — ничего прекраснее Веглао в жизни своей не видела.

Держа глаза широко открытыми, она медленно поднялась на дрожащие ноги и выпрямилась. Она стояла, забыв об опасности, и смотрела на снег, на небо, на блестящий лёд, на далёкие холмы, на тёмную стену леса, на зябко подрагивающие под холодным ветерком заиндевевшие травинки. Смотрела, не моргая, пока из глаз не полились слёзы. Потом она сорвалась с места и побежала к лесу, тихо и безостановочно плача от счастья, и, должно быть, те духи, которым поручено охранять маленьких девочек, наконец-то вспомнили о ней — пока Веглао не скрылась в лесу, ни Морика, ни Щен, ни Коротышка ни разу не оглянулись.

Она долго не могла найти путь и бродила по лесу полночи, пока не вышла на одну из знакомых тропок. Но всё это время она ни на секунду не впала в отчаяние — казалось, что теперь, когда позади так много страшного, её ничто не могло испугать.

Приближался рассвет, и вместе с ним вновь пробуждалось чутьё. Вскоре, когда небо из чёрного стало насыщенно-синим, Веглао ощутила далеко впереди себя оборотня. Она остановилась, ухватившись за ствол дерева, и закашлялась. Потом подняла голову и слабо улыбнулась — там Октай… там дом…

Она продолжила свой путь, с каждым шагом уставая всё больше. Её ноги уже заплетались от усталости, лодыжки ударялись друг о друга. Приступы кашля учащались, и Веглао всё чаще приходилось останавливаться, чтоб откашляться. Надо поторапливаться — ещё не хватало, чтобы и она заболела… Сейчас она придёт домой, заварит чай, наконец-то отогреется у огня… Ну до чего же хорошо, что она не умерла! От радости Веглао даже тихонько засмеялась, и тут же её согнул пополам новый приступ кашля.

Наконец-то между деревьями показалась крутая горбатая спина холма, в котором был устроен их «земляной дом». Небо стало нежно-голубым, по нему в вышине пролетела ворона и быстро скрылась, спасаясь от оборотней. Спотыкаясь, Веглао изо всех сил побежала и почти сразу же резко остановилась.

Она стояла в зарослях кустарника, росшего на берегу, и сквозь его голые чёрные ветки видела Октая, сидевшего, сгорбившись, на большом камне недалеко от входа. Девочка замерла от радости: если он вышел, значит, ему стало лучше. Но тут она услышала короткие, прерывистые всхлипы и, приглядевшись, увидела, что Октай плачет. Слёзы катились по его грязному склонённому лицу, он сердито оттирал их красной от мороза ладонью и горько, отчаянно всхлипывал. Не выдержав, Веглао резко продралась сквозь кусты, и Октай обернулся на шум, не успела она даже его позвать.

Он мгновенно спрыгнул с камня. Она сделала лишь шаг ему навстречу, когда он подлетел к ней и крепко обхватил её под рёбра. Это было так резко, что Веглао потеряла равновесие и вместе с ним упала на колени, а потом обняла его в ответ и склонила голову, прижавшись щекой к его кудрявой и мягкой макушке.

Через несколько секунд Октай поднял лицо и начал быстро ощупывать дрожащими руками её плечи, руки, бока и голову. Наконец он прижал ладони к щекам девочки и отчаянно посмотрел в её глаза:

— Это правда ты? Это не глюк?

Веглао слабо улыбнулась:

— Нет, не глюк. Это я.

Октай прерывисто вздохнул и всхлипнул. Его рот задрожал не то в улыбке, не то в гримасе рыданий.

— Я думал… неважно, что я думал, — прошептал он и прижался виском к её щеке.

 

11

Лагерь Кривого Когтя находился в шести часах ходьбы на юг от болота, где сегодня ночью разыгрались такие удивительные события. Сейчас, когда только взошло солнце, здесь было тихо и пусто — некоторые оборотни были в лесу на охоте, некоторые спали в шалашах. Над костром на перекладине между двух рогатин висело жестяное ведро. Пламя едва теплилось, и две мрачного вида женщины, закутанные в платки, сидели возле него. Одна помешивала в ведре, над которым поднимался ароматный пар, ложкой, привязанной к длинной палке; другая обдёргивала листья с малиновых веток, чтобы заварить на них чай. Кроме них, возле костра топтались ещё несколько детей, преимущественно мальчиков — впрочем, определить пол юных оборотней было непросто, так как все они были одинаково закутаны в куртки и платки. Утро выдалось очень холодным: термометр у метеостанции в Станситри показывал около двадцати пяти градусов мороза.

Здесь, на этой поляне, оборотни жили ещё с августа. Когда Кривой Коготь пришёл сюда, у него было всего только восемь соратников, и всех их видел Тальнар в тот день, когда из него выбили обещание убить отца. С тех пор прошло вот уже четыре месяца, и три с лишним из них Тальнар жил здесь. За это время Тальнар кое-что узнал — он узнал, что среди оборотней, окружавших его, не принято говорить о полнолуниях, новолуниях, чутье и других вещах, которые становятся очень важными после одного-единственного укуса, от которого уже и шрам почти не виден. Например, оборотни никогда не говорили «в ту ночь, когда меня обратили». Вместо этого они говорили «в эту ночь». И, насколько мог Тальнар судить по выражению их глаз, когда мимо проходил Кривой Коготь, по их стонам ужаса в те ночи, когда им снились кошмары — никто из них эту ночь не забыл. Он понимал, что и сам не сможет её забыть — даже когда уже забудет всё то, что ей предшествовало.

В первые недели он тихо и отчаянно надеялся на то, что рано или поздно жители окрестных деревень заметят тонкий столб дыма, поднимающийся над лесом, и нагрянут сюда с топорами и ружьями. А возможно, и приведут с собой полицию или егерей. Возможно, ему удастся выжить и сбежать, уйти к людям, попробовать жить обычной жизнью, лишь в полнолуние уходя подальше в лес. Но Кривой Коготь был не такой дурак: годы бродяжничества и травли научили его быть хитрым и осторожным. Он никогда не позволял разжигать большой костёр, причём всегда подсыпал в огонь травы, от которых дым только стлался по земле. Дым этот разъедал оборотням глаза и заставлял их кашлять, но зато безопасности было больше. Каждую вылазку в Станситри или в какую-нибудь из деревень Кривой Коготь тщательно продумывал: Тальнар не сомневался, что его мучитель мечтает о разбойном нападении, но понимает, что сейчас, когда по всему юго-востоку Бернии ползут упорные слухи о возвращении оборотней, лучше вести себя тихо. Когда после октябрьского полнолуния Кривой Коготь и несколько его самых верных волков притащили в лагерь шестнадцать новообращённых оборотней — окровавленных, стонущих от боли и дрожащих — Тальнар мысленно решил, что люди этого не потерпят и теперь песенка Кривого Когтя спета. Но он ошибся. Кое в чём, впрочем, он оказался прав — несчастных, девятеро из которых были детьми моложе четырнадцати лет, и в самом деле искали. Как-то ночью он проснулся от того, что в лесу кто-то кричал. Он выглянул из палатки и увидел, как Кривой Коготь, ухмыляясь, шагает через лагерь, а за ним двумя горами плывут его телохранители, вслед за которыми быстро идут Щен и Морика. Они ушли в лес, а спустя некоторое время крики стали громче. Тальнар сидел в шалаше, сжав руками колени так, что болели ногти, и отчаянно молясь про себя, чтобы эти люди — кто бы они ни были — победили Когтя. Спустя некоторое время он снова выглянул и снова увидел вожака и его прихвостней — но сейчас уже не только их. Кривой Коготь тащил какого-то человека, держа его за связанные впереди руки. Человек, судя по всему, был без сознания — он не вырывался, его голова безучастно висела. С невидимого лица на снег капала тёмная кровь. Один из телохранителей тоже тащил добычу — перекинув через плечо, придерживая одной рукой за ноги. В лесу было тихо.

Оба пленника были схвачены неслучайно — они были молодыми и сильными мужчинами, и могли пригодиться Когтю. Голодом и побоями их довели до состояния тупой покорности, и они даже не попытались сбежать до ноябрьского полнолуния, когда Кривой Коготь их обратил. Теперь они мало-помалу привыкали к порядкам в стае, и Тальнар был уверен в том, что со временем они совсем озвереют и однажды отправятся убивать своих же односельчан. Он знал это так же хорошо, как и то, что в его жизни уже не будет ничего того, что ещё недавно казалось ему предопределённым — ни университета, ни весёлой студенческой жизни, ни танцев на освещённой сцене, ни маленькой квартирки на верхнем этаже какого-нибудь дома в прекрасном городе Риндаре. Ничего этого не будет — будет только боль в полнолуние и ожидание боли в следующий месяц.

Пока Веглао, не чувствуя холода, пробиралась сквозь лес к блиндажу, а Октай плакал, тоскуя по ней, Тальнар шагал в лагерь, держа в руках объёмную вязанку хвороста. Тропою, по которой он шёл, пользовались так часто, что она была довольно широкой, а снег на ней был утоптан до такой степени, что теперь Тальнар то и дело оскальзывался на нём. Его ноги, обутые в лёгкие летние ботинки, были обмотаны сверху ещё двумя большими лоскутами шерстяной ткани — для тепла, и только благодаря тому, что они не скользили, Тальнар до сих пор не разбил себе нос. Несколько дней назад он сделал из своей шапки вязаный шлем, пришив к ней обрывок шарфа, и теперь были видны только его глаза. Края шлема заиндевели, ресницы и брови Тальнара — тоже. В носу у него уже неделю хлюпало, и только каким-то чудом лёгкий насморк не переходил в заложенность носа и гайморит — по неизвестным Тальнару причинам оборотни, на которых шутя заживали физические увечья, перед вирусными болезнями были так же беззащитны, как большинство людей.

Добравшись до лагеря, Тальнар увидел, как из шалаша выходит Кривой Коготь. За последнее время Тальнар не то чтобы совсем перестал его ненавидеть, но эта ненависть отступила и сжалась под натиском безраздельного страха. Теперь, увидев вожака, Тальнар ощутил желание не придушить его, а быстро скрыться где-нибудь. Опустив голову, он быстро преодолел расстояние, оставшееся до костра, и положил вязанку хвороста на утоптанный снег. Кривой Коготь не обратил на парня никакого внимания. Почесав изуродованной рукой сначала подмышку, потом щёку, он направился своей размашистой походкой к дальним шалашам. Тальнар, женщины и дети у костра посмотрели ему вслед. Все они были закутаны во что попало, спасаясь от холода, а Кривой Коготь шагал с непокрытой головой и расстёгнутым воротником.

Женщины перекинулись несколькими негромкими словами. Одна из них потом повернулась к детям и резко сказала им:

— Чего столпились? А ну марш отсюда! Успеете ещё пожрать! Кыш!

Это не возымело особого эффекта — малыши всё так же топтались рядом, ведь у костра было гораздо теплее, чем в стылых шалашах, защищавших лишь от ветра. Тальнар ещё раз посмотрел вслед Кривому Когтю и тут заметил, что из леса навстречу вожаку выходят трое, от которых он старался держаться подальше. Это были Морика, Щен и Коротышка. Все трое не выглядели очень уж уставшими, Морика даже слегка улыбалась, а на её обтянутых жёлтой кожей скулах даже появился румянец — хотя, наверное, причиной тому был холод.

Коротышка направился к костру, Щен скрылся в одном из шалашей. Морика же подошла размашистым шагом к Кривому Когтю и заговорила с ним. Тальнар незаметно пробрался за старую узловатую сосну, росшую рядом с тем местом, где стоял вожак, и спрятался за ней. Отсюда ему было хорошо видны оба оборотня, и прекрасно слышно, о чем они говорили.

— Я видела Овлура, — сказала Морика, глядя на вожака чуть прищуренными глазами. Кривой Коготь был выше её больше чем на голову, и её приходилось смотреть на него снизу вверх, но несмотря на это, ни во взгляде её, ни в голосе не чувствовалось униженности и подобострастия.

— А-а-а… значит, он вернулся, — голос Кривого Когтя не был ни радостным, ни особо встревоженным. Он поднял голову и понюхал воздух. «Что ещё за Овлур?» — подумал Тальнар. Он никогда не слышал это имя. Может быть, это тоже оборотень?

— И давно он здесь? — поинтересовался Кривой Коготь.

— Не знаю, — пожала плечами Морика. — Он не сказал мне. Он вообще ничего не рассказывал о том, где был всё это время. Говорил только какую-то ерунду. Судя по всему, он скоро сдохнет.

— А ты что ему сказала?

— Ничего важного. Он не спросил о тебе, и я ничего не говорила.

— Хорошо, — с тем же непонятным выражением проговорил Кривой Коготь и, развернувшись, зашагал обратно в шалаш.

— Вожак! — окликнула его Морика. — Эй, вожак!

Кривой Коготь остановился, повернул к женщине свою косматую голову.

— Что ещё?

— Помнишь ту девчонку, которую укусил сопляк Нерел? Я её нашла.

— Правда? — заинтересованно переспросил Кривой Коготь, оборачиваясь к ней уже всем корпусом. — И где она? Чего ж ты её не привела-то? Девочка хорошенькая. И бегает быстро.

— Больше уж ей не бегать, — ухмыльнулась Морика. — И с дырками вместо глаз она тебе вряд ли понравится.

Брови Кривого Когтя поползли вверх, как две лохматые рыжие гусеницы:

— Ты… опять? — изумлённо переспросил он, как добродушный отец, которого очередная проказа дочки слишком удивила, чтобы он мог по-настоящему разозлиться. — Ты опять выкалывала глаза?

Морика самодовольно дёрнула вниз костистым подбородком. Кривой Коготь ещё миг стоял неподвижно, глядя на Морику с почти что детским удивлением в округлившихся серых глазах, а потом резко откинул назад голову и весело расхохотался. В холодном зимнем воздухе его смех прозвучал громко и чисто.

Отсмеявшись, он вдруг резко шагнул к Морике и схватил её своей клешнёй за волосы. Та издала сдавленное рычание. Её рука в жёлтой перчатке метнулась к тому, что осталось от ладони Кривого Когтя, но, встретившись взглядом с вожаком, женщина медленно убрала руку.

— Сука тупая! — Кривой Коготь начал мотать её голову туда-сюда, не переставая улыбаться и скалить свои белые, как снег, зубы. — Сколько раз я тебе говорил — не смей оставлять таких следов! Не смей! Какого чёрта ты не разбила ей голову о камень? Какого чёрта не спихнула в реку? Ты понимаешь, что теперь девчонка сдохнет и замёрзнет в снегу, как кусок говядины в погребе? Ты понимаешь, что самое позднее весной её отыщут охотники? Ты понимаешь, что если они увидят, что у девки выколоты глаза, они не станут подозревать в этом зверей? А если они вспомнят о твоих играх пятнадцать лет назад? А? Об этом ты не подумала, сволочь?.. — Он отшвырнул от себя Морику с чудовищной силой, так, что та ударилась плечом о ствол дерева. Однако она не упала. Выпрямившись, откинув растопыренной пятернёй волосы с перекошенного лица, она выпалила:

— Я поймала эту маленькую дрянь! Я! Не ты! Если б её поймал ты, мог бы делать с ней всё что хочешь — сделать её годной для стаи или затащить в свою койку, мне плевать! Но я её поймала, и сделала то, что хотела сделать! Сучка ещё в Хорсине прокусила мне руку до крови!

— И поэтому ты ослепила её и бросила умирать? — спокойно спросил Кривой Коготь.

— Попадись мне в руки моя стерва-мамаша, я бы сделала с ней то же самое. И если бы Лантадик не был твоим, я бы сделала то же самое. Да если бы ты не трясся так над этим щенком Нерелом, я бы давно оставила его не только без глаз, но и без отростка… если, конечно, он у него есть.

Морика перевела дыхание и промолвила более спокойно:

— А что до её трупа… прежде чем она замёрзнет, её найдут волки или лисы. И если её вправду отыщут охотники, то подумают, что глаза у неё выклевали вороны. Так чего ты бесишься?

Кривой Коготь сплюнул на чистый, искрящийся в утренних лучах снег.

— Ты сумасшедшая сука, Морика, — глубокомысленно изрёк он, — но ты наша сумасшедшая сука. А что я тебе врезал — так между своими чего только не бывает… Иди, отдыхай… Попроси кого из баб, чтоб тебя и Щена с Коротышкой накормили от пуза, — скажешь, я приказал…

Заложив руки за спину, он неспешно направился к своему шалашу.

Неподалёку от него Тальнар, никем не замеченный, медленно закрыл глаза и сполз по стволу дерева прямо на снег.

 

1

В середине марта, спустя неделю после своего четырнадцатого дня рождения, Веглао возвращалась в старый дом, где они с Октаем жили вот уже два месяца. Это был большой особняк, стоящий вдалеке от дороги. К нему вела длинная и широкая аллея, с обеих сторон обсаженная липами, по которой в давние времена могла, наверное, проехать карета.

Ребята пришли сюда в январе. Мысль о том, чтобы уйти из пещеры и поискать какое-нибудь новое жилище, пришла к ним вскоре после нападения на девочку. Но осуществить её они смогли не сразу — если Октай от всех переживаний неожиданно выздоровел, то Веглао, едва оказавшись на месте, сразу же свалилась с жестокой простудой. Теперь уже Октай поил её чаем и кутал в одеяла, но Веглао и словом не заикнулась о том, что ему надо бросить её и уйти. Как только она выздоровела, они отправились в путь. Шли преимущественно на север, нигде не задерживаясь больше чем на два дня и стараясь держаться подальше от городков и деревень. Сами того не зная, они спаслись таким образом и от Кривого Когтя, как раз в это время в спешном порядке уводившего свой клан на юг, и от рыскавших повсюду охотников — за оборотней, живых, мёртвых ли, давалось неплохое вознаграждение.

Это путешествие на всю жизнь осталось очень тяжёлым воспоминанием и для Веглао, и для Октая. Стояли холода, но снег не падал, зато дул пронизывающий ветер, от которого не спасали голые деревья, под которыми они укладывались спать. Ребята выкапывали из-под снега негнущимися пальцами последние остатки ягод и грибов, грызли какие-то корешки — голодали страшно. Изредка им удавалось поймать рыбу в ручье, и как велико всегда было отчаяние, когда рыбке удавалось-таки в последний момент выскользнуть из онемевших пальцев! Порой, когда становилось уж совсем невмоготу, они пробирались по ночам в деревню, чтобы украсть что-нибудь съестное, но потом бросили это занятие: почуяв оборотней, собаки мгновенно заливались испуганным лаем, и пару раз ребят чуть не поймали.

Во время декабрьского полнолуния их волки загнали и убили здоровенного дикого кабана. Наутро ребята по следам крови отыскали тушу и ещё несколько дней не двигались с места, пока от кабана не остались только дочиста обглоданные кости, копыта и шкура. Клыки они забрали с собой, с помощью шила просверлили в них отверстия и сделали себе кулоны — на память.

Воспоминания сохранились в основном отрывками — вот они набрели на недавно покинутый лагерь углежогов и спят в ещё тёплой яме для угля… вот Веглао быстро ловит выныривающего из воды оляпку и одним движением пальцев сворачивает ему шею… вот они греются у костерка, тихо переговариваясь… вот Октай резко отпускает тетиву рогатки в тот самый миг, когда брошенный Веглао камень заставляет вырваться из-под снега парочку особенно глупых глухарей…

Как болят замёрзшие пальцы, когда отогреваешь их у костра, как безжалостно терзает мороз кожу на лице! Как мучительно ступать замёрзшими ногами, которые при каждом шаге пронзает боль, отчаянно мечтаешь растереть их руками, но понимаешь, что от этого будет только хуже, и идёшь, идёшь, стиснув зубы, вперёд и вперёд…

В этот дом они, как уже было сказано, пришли в январе. Веглао навсегда запомнила потрясение, которое она пережила в тот день. Тогда она и Октай, держа ушки на макушке, осматривали свой новый приют. Было видно, что хозяева покидали дом в спешке: тут и там стояла оставленная мебель, на окнах висели полуистлевшие портьеры, а в одной из комнат, в изящном когда-то бюро, Октай обнаружил связку писем, прочитать которые не представлялось возможным: все строчки были чем-то размыты. Это позволило им с лёгким сердцем отправить бумагу на растопку.

Войдя в одну комнату, Веглао начала оглядываться по сторонам и секунду спустя столкнулась взглядом с какой-то женщиной.

Крик замер у неё в горле. Женщина, стоявшая у стены в глубине комнаты, тоже явно испугалась — да не то слово, у неё глаза расширились на пол-лица. Женщина была невысокая, растрёпанная, полуседая, в каких-то лохмотьях, и что самое странное — вся её фигура была какой-то расплывчатой, что делало её похожей на привидение.

Еле решившись на это, Веглао шагнула навстречу женщине. Та качнулась в ответ, и девочку пронзила страшная, невероятная догадка. В комнате никого не было — она смотрела в стоявшее у стены большое пыльное зеркало.

Последний раз Веглао видела своё отражение в настоящем зеркале, а не в поверхности воды или оконном стекле, ещё осенью, незадолго до того, как ушла из дому. Но сейчас ей показалось, что с тех пор прошло не несколько месяцев, а несколько лет. Она исхудала, кожа на лице и руках от холода стала красной и шелушилась — это не мог скрыть даже слой тусклой грязи (мыться ледяной водой — не самое приятное занятие). Под глазами появились коричневые тени, губы потрескались от холода и слегка кровоточили. Тёмно-русые волосы с единственной седой прядкой у виска, появившейся после этой ночи, приобрели цвет соли с перцем — седины в них стало больше. Веглао взглянула старой девочке в глаза и отвернулась: в этом взгляде появилось какое-то звериное, дикое выражение.

Веглао почувствовала, что она хочет разбить это зеркало. Она даже огляделась в поисках чего-нибудь, что можно было для этого использовать — топора или ножки сломанного стула. Но она почти сразу раздумала это делать: грохот бьющегося стекла услышал бы Октай, а осколки стекла могли её поранить. Тогда она сорвала с окна пыльную портьеру и накинула её на зеркало, потом пододвинула к нему маленький диванчик с витыми ножками.

Октаю она ничего не сказала. Может, в доме были и другие зеркала, но Веглао ни одного не нашла — наверное, просто потому что не собиралась их искать. Однако она не забыла того, что видела, и внутренне ещё сильнее возненавидела тех, кто толкнул её на такую жизнь.

Внутри было ненамного теплее, чем снаружи, но хотя бы ветра не было. Войдя в прихожую и отряхнув снег с разбитых ботинок, Веглао двинулась к лестнице, крикнув:

— Ты здесь? У меня новости.

Из дверного проёма в коридоре, куда она поднялась, высунулась встрёпанная голова Октая. Увидев её, он широко улыбнулся.

— Привет! Что за новости — хорошие или плохие?

— Плохие, — отозвалась Веглао, входя в комнату и с отвращением кидая на стул сложенный вчетверо листок бумаги. Октай недоумённо посмотрел на неё.

— Объявление, — пояснила Веглао, принимаясь за обед — несолёную липкую кашицу из крупы, пачку которой, выпавшую, очевидно, из чьего-то пакета, несколько дней назад нашёл в городе Октай. — Сорвала со стены. Ты почитай, почитай.

Октай, хмурясь, развернул объявление. Вот что там было написано:

Внимание!

В связи с участившимися случаями нападения оборотней и ростом их численности все оборотни должны быть отправлены в ликантрозории.

Невыполнение данного предписания приравнивается к уголовному преступлению.

Никаких послаблений по возрасту, полу, состоянию здоровья сделано не будет.

Все оборотни, не зарегистрированные ни в одном ликантрозории к 1 мая нынешнего года, будут наказаны в соответствии с законом.

— Всех в ликантрозории? Что за чёрт? — возмущённо спросил Октай, комкая объявление.

— Вот именно: всех, — уныло отозвалась Веглао, подходя к окну. На улице была ясная, прохладная погода. Сугробы сияли так, словно были усыпаны алмазной крошкой. Казалось, земля уже проснулась, но ещё не хочет вставать, и теперь нежится под тёплым снежным одеялом. На душе у Веглао было тошно. Снова судьба бросала навстречу ей и Октаю испытание, и неизвестно ещё, как они его пройдут.

— И что теперь? — негромко спросил Октай, подходя к ней сзади. — Опять пойдём куда-нибудь?

В его голосе слышалась горечь. Ясно же: ему не хочется уходить. Веглао и сама не хотела. Они так привязались к своему новому дому, так устали от тяжкой бродячей жизни, так не хотели снова отправляться в долгий путь по землям своей неласковой родины!

— Что-нибудь придумаем, — сказала она наконец. Октай ничего не ответил.

Остаток дня они провели невесело. Обоих преследовала тревога. И вправду, не слишком ли они здесь задержались? Уже прошло два полнолуния с тех пор, как они пришли в этот дом. Ребята проводили их в подвале старого дома, заваливая единственный выход мебелью, и их волкам ни разу не удавалось вырваться наружу. Но жители могли услышать в лесу вой, не похожий на волчий… Посоветовавшись, они решили начать собираться в дорогу сразу же после полнолуния, которое должно было случиться через пять дней.

Даже ужин из печёной картошки, которую Веглао с не слишком большим риском добыла на овощном складе вблизи города, не поднял настроения. Ложась спать, ребята не стали разводить огонь, как делали обычно — пламя могло их выдать — и утром, проснувшись, обнаружили иней на портьерах и одеялах, которыми укрывались.

Вскоре после того, как Веглао нашла пугающее объявление, неожиданно ударило тепло, и снег начал таять и оседать прямо на глазах. Кое-где обнажилась земля, на которой сквозь влажные и липкие прошлогодние листья пробивалась молодая травка. В деревнях за лесом было ещё теплее, и за день до того, как они должны были уходить, Октай пробрался к одной из них и обнаружил прогуливавшихся за околицей домашних гусей. Их было семь или восемь, они деловито гоготали и щипали свежую траву.

Почуяв оборотня, они с криками бросились прочь, но одну гусыню ему всё-таки удалось поймать. Она исклевала ему руки до крови, но Октай её одолел и придушил.

В самых светлых чувствах он шёл по лесу, таща за собой тяжёлую добычу — гусыня была здорово откормленной. Угрызения совести за то, что он украл, были совсем слабыми — вон сколько у хозяев ещё гусей, а они с Веглао вот уже неделю сидят на чёрством хлебе, иногда приправляя его древесной корой. Он уже предвкушал, как Веглао обрадуется, как они вместе будут свежевать птицу, как вкусно будет пахнуть гусятина, когда её начнут поджаривать на костре. Соли у них, правда, нет, но можно быстренько пробежаться до егерского хозяйства: рядом с ним на спилах деревьев часто оставляют соль для лосей. Но сначала он всё же решил зайти домой: уж очень тяжёлым оказался будущий обед.

Через благоухающий первым дыханием весны лес он добрался до заброшенной просёлочной дороги, ведущей к их с Веглао дому, и зашагал рядом с ней. Но уже спустя несколько секунд он резко остановился.

Ещё пару часов назад на дороге не было ничьих следов. А теперь по размякшему снегу протянулись две широкие колеи. Такие мог оставить грузовой автомобиль.

Вскинув голову, Октай тщательно принюхался, и за запахом снега и мокрой земли уловил еле-еле ощутимый запах бензина. Он доносился оттуда, куда он шёл.

Со всех ног Октай помчался домой. Гусыня волоклась за ним по снегу, загребая его оцепенелыми крыльями. В конце концов Октай её бросил, наскоро забросал снегом, и побежал дальше.

Спустя пару минут он услышал фырканье мотора. Дом был уже совсем рядом, буквально в двух шагах. Задыхаясь, Октай помчался к нему короткой дорогой — через молодую поросль тонких сосёнок со страшно колючими ветками. Наконец он выскочил на полянку, которая была позади дома, и замер, тяжело дыша.

Автомобиль съехал с дороги и теперь стоял неподалёку от полуразвалившегося крыльца. Это была небольшая машина с затянутым брезентом большим кузовом. Мотор не был заглушен и громко тарахтел. В кабине никого не было, но от автомобиля ощутимо пахло оборотнем — наверное, он (или они) находились в кузове. Всё это Октай успел рассмотреть за секунду, а потом из дома раздался выстрел и крик.

Мальчик замер в ужасе, и тут на балкончик во втором этаже стремглав выскочила Веглао. Она налетела на балюстраду и, не заметив Октая, резко обернулась.

За ней на балкон выскочил человек с пистолетом в руке. Веглао вскрикнула и подняла руки, защищаясь. Человек (лицо его было перекошено от злости) размахнулся и сильно ударил девочку по голове пистолетом. Веглао упала на пол.

Белое облако ярости заволокло Октаю глаза. Хрипло завопив от гнева, он бросился к дому, на бегу выхватывая нож.

Из дома наперерез ему выскочил другой человек — пониже и покрупнее того, кто ударил Веглао.

— Тут ещё один!.. — крикнул он и направил на Октая пистолет: — Брось оружие!

Рыча по-звериному, Октай размахнулся и метнул в него нож. Человек вовремя увернулся, а то нож вонзился бы ему в плечо. Оставшись без оружия, Октай на секунду застыл в замешательстве, и тут из дома появился другой. Веглао он тащил за волосы, намотав их на руку. Девочка была без сознания, глаза у неё были закрыты, к кровоточащей ране на лбу прилипла седая прядь. Октай с кулаками бросился на её обидчика, но второй обхватил его обеими руками.

— В машину её! — мотнул он головой. Октай вырывался и пинал похитителя, но тот держал его крепко. Скрутив мальчику руки за спину, он зажал оба тонких запястья в одной руке, другой сгрёб Октая за шиворот, и поволок пленника в автомобиль. Другой добежал до автомобиля, бросил Веглао на снег и, распахнув дверь, направил внутрь кузова пистолет:

— Тихо, щенки! Сидеть смирно!

Октай уловил в глубине кузова какое-то шевеление. Потом внутрь забросили сначала Веглао, потом его. Дверь за ними тут же захлопнули, загремел засов.

— Сволочи… — простонал Октай. Держась за голову, он попытался приподняться, но тут машина тронулась с места, и мальчик вновь упал, больно ударившись подбородком о пол. Тут до него из темноты донеслись тихие голоса:

— Девчонка живая хоть? — проговорил мальчишеский голос.

— Пульс есть, — ответил ему другой голос, судя по всему, принадлежащий мальчику постарше. — Помоги мне затащить её на лавку, Долвер…

Машину снова тряхнуло на кочке. Октаю всё-таки удалось сесть. В подбородке пульсировала боль, слабая, но едкая, и на воротник его рубашки, хоть он этого и не видел, капала кровь.

— Привет, — раздался тот же голос, что просил о помощи Долвера, и тут же откуда-то справа в кузов ударил свет. Октай даже заморгал от неожиданности, но тут же понял: кто-то убрал заслон от дыры в брезенте.

Он увидел, что от входа до кабины вдоль стен кузова тянутся короткие деревянные скамейки. На одной из них лежала Веглао, по-прежнему бесчувственная. На другой скамье сидел высокий мальчик-подросток. А совсем рядом с Октаем на одно колено опустился юноша лет семнадцати. Взглянув на него, Октай вздрогнул: на правой стороне красивого лица парня были три вертикальных шрама, ярко-красных и жутких, а глаз — или пустая глазница — завязан тряпкой.

— Я Шелн, — сказал он. — Как тебя зовут?

— Октай, — отозвался мальчик.

— У тебя подбородок разбит, — мрачно сказал Шелн. — Утри кровь.

Октай вытер подбородок рукавом, потом сел на скамью в ногах Веглао. Шелн сел напротив.

— Я Долвер, — представился Октаю черноволосый, длинный парень. Судя по всему, он был ровесник Шелна.

— Давно вы здесь?

— Уже трое суток, — мрачно сказал Долвер. — Мы из одной деревни. Нас забрали сегодня ночью. Я пытался убежать, но меня поймали.

— Я слышал их разговоры, — вставил Шелн, кивая в сторону кабины. — Они везут нас в ликантрозорий Љ 14. Это детский ликантрозорий, там нет никого старше семнадцати лет.

Юноша нагнулся чуть ниже к Октаю и тихо сказал ему:

— Запомни: эти двое жутко злы. Сиди тихо. И сестре своей скажи, чтоб не рыпалась, — мальчик кивнул на Веглао.

— Ладно тебе, Шелн, не пугай пацана, — тихо сказал Долвер. — Может, в этом ликантрозории будет ничего, получше, чем дома. Помнишь, каково нам было там?

— Оттуда никто не возвращается, — резко сказал Шелн.

— А какая разница? — пожал плечами Долвер. — Какая разница, где умирать?

Октай был не согласен, но не успел ему об этом сказать — Веглао застонала, приходя в себя, и он поспешил помочь ей усесться.

— Как твоя голова? — спросил он у неё. — Очень болит?

— Кружится, — тихо ответила Веглао, морщась от боли и ощупывая пальцами рану на виске. Её руки немного дрожали, но глаза понемногу снова становились ясными. Октай, как мог, объяснил ей, что происходит. Веглао эта информация не обрадовала. Тяжело вздохнув, она сгорбилась и закрыла лицо руками.

— Как они смогли нас найти? — проговорила она.

— Они возят с собой птиц или мышей в клетках, — пояснил Шелн. — Когда приближаются к оборотню, зверьки дохнут от ужаса.

— Не дрейфь, — хмыкнул Долвер. — Может, хоть отъешься в ликантрозории, а то вон какие вы оба тощие. Можно подумать, вас на казнь везут!

Но Октай видел, что Долвер не очень-то похож на храбреца — лицо его было бледным, глаза красные от недосыпа, а губы, когда он говорил, дрожали и шлёпали друг о друга. Шелн тоже был очень бледным и испуганным, но если Долвер храбрился и ехидничал, то он молчал и говорил только по необходимости.

Они всё ехали и ехали куда-то. Иногда кто-нибудь из ребят выглядывал наружу из дырочки в брезенте, но не видел ровным счётом ничего, кроме быстро проносящихся мимо заснеженных деревьев.

— Может, скажете, как вас укусили? — спросил наконец Долвер.

— Отстань от них, — попросил его Шелн.

— А что? Итак сидим все молча, надулись, как совы. Хоть поговорим. Вот нас с Шелном, например, укусили этим летом, когда мы ходили в ночное.

— Куда? — не понял выросший в городе Октай.

— Ну, коней пасти ночью.

— Зачем их пасти ночью? — пожал плечами Октай. Долвер посмотрел на него, как на дурачка. Чтобы отвлечь его, Веглао быстро сказала:

— А меня укусили осенью, когда я уходила с танцев. Это было поздно вечером.

— Вот и ходи на танцы, — осклабился Долвер, и Веглао ухмыльнулась ему в ответ. Октай кинул быстрый взгляд на неё, потом на Долвера и, откинувшись на стену, молча уставился в пол.

— Ну, теперь ты, — сказал Долвер, обращаясь к нему. — Чего замолчал? Мы все рассказали, а ты не хочешь? Так не по-честному, брат.

— Не хочет, и пусть, — резко ответила девочка. Долвер вытаращил на неё глаза и в притворном ужасе замахал руками:

— Ой-ой-ой, смотрите, какая она храбрая! Чего ж ты так просто далась этим козлам в форме, храбрая ты наша?

— Не лезь к ребятам, Долвер, — резко одёрнул его Шелн. — Серьёзности в тебе ни на грош. Отвали от них.

— Да нет, — подал голос Октай. — Я расскажу, если он так хочет.

Все замолчали. Октай немного посидел, хмуро глядя в пол, а потом отрывисто заговорил:

— Ребята из двора предложили пойти ночью в заброшенный дом. Решили, что лучше всего в полнолуние, вроде так страшнее, — он усмехнулся злой и горькой усмешкой, страшно выглядевшей на лице мальчика-подростка. — Ну и я с ними. Идиот безмозглый, придурок, дурила!

Он перевёл дыхание. Лицо его дёргалось от ненависти. Потом он снова заговорил:

— Мы пришли. Родителям лапшу на уши повесили, вроде как в гости к одному из нас идём. Тот дом был на окраине города. Луна светила так, что читать можно было. Это было зимой. Мы разожгли костёр, начали рассказывать страшные истории… а потом начали спорить на «слабо». Вот и мне сказали, чтоб я пробежал до кладбища, за которым начинался лес, и обратно. Ну, я и побежал. Потому что мне было «не слабо». И вот я добегаю до ворот… а там стоит он. Не знаю, волк это был или волчица. Я сначала подумал: собака — только эта собака была слишком уж огромной, и глаза у неё сверкали. Он бросился на меня… я от страха будто окаменел. Потом я помню, я лежал на снегу, а он… он стоял надо мной и смотрел на меня. Мне ещё не было больно. Те придурки… звали меня, кричали, что я струсил, что я наложил в штаны. А потом он… укусил. Укусил прямо сюда, — он хлопнул себя по запястью. — Сюда, потому что я не струсил. Я разозлился, и я начал бить его кулаками, и он укусил меня в руку. Он чуть не оторвал мне руку напрочь. Тогда я начал кричать, вопить во весь голос. Он бы меня убил, но тут… тут в лесу кто-то завыл, и он поднял голову. — Октай схватился за своё лицо, как будто кровь, падавшая из пасти монстра, снова обожгла его лоб и щёки. — И тогда он отпустил меня. Убежал. И прямо с земли перепрыгнул через ворота. Я его не видел больше…

Он снова замолчал на миг, потом поднял голову и, глядя на Долвера, продолжил:

— Тем… которые были там… я сказал, что меня укусила собака. И маме я сказал так же. Я думал, это пройдёт, я думал, что всё заживёт и всё будет как раньше. А когда я чувствовал эту гадость у себя в сердце, — его рука инстинктивно поднялась к груди и сжала рубашку в кулак, — я говорил себе, что это просто глюк. И когда настало полнолуние, я не предупредил мою маму… и превратился прямо у себя в комнате. Она услышала, как я превращаюсь, и вошла.

Он замолчал. Никто ни о чём не спрашивал. Все и так знали, что случилось потом. Октай посмотрел куда-то в сторону и тихо проговорил:

— Это был новый дом. Нас переселили туда совсем недавно. Мы были одни во всём блоке. Если кто-то и слышал… он, наверное, решил, что ему кажется…

Он снова посмотрел на Долвера, который стал ещё бледнее, чем раньше, и криво улыбнулся:

— Классная история, правда?

 

2

Стая Кривого Когтя обосновалась в пещерах Клыкастых гор, чуть севернее грондской границы. Это было опасное место, и не только из-за того, что на границе в те времена было неспокойно — в старых, разрушающихся от сухих ветров летом и жестоких вьюг зимой горах постоянно случались обвалы.

Собственно, неправильно было бы назвать их гнездо пещерами — это было не что иное, как остатки старых мерканийских городов, давно покинутых обитателями. Ох, как рассердились бы гордые гномы, скажи им кто-нибудь, для кого станет однажды пристанищем их дом! Когда Тальнар думал об этом, то на его лице появлялась кривая унылая улыбка. Многое из того, что прежде казалось немыслимым, однажды вполне может стать очень даже реальным — в этом он за последние месяцы убеждался не раз. Мог ли он предположить в июле прошлого года, что совсем скоро станет оборотнем, собственноручно убьёт отца и узнает вкус человеческой крови?

Путешествие сюда осталось в его памяти чередой коротких зимних дней, в которые он и другие, коченея от холода, быстро шли по мёрзлым лесам, нещадно подгоняемые не столько матёрыми оборотнями, сколько жестокими морозами и страхом перед охотниками. Вскоре они миновали леса и вышли к заснеженным лугам, где гулял прохладный ветер, а затем воздух стал быстро теплеть. Луга стали степью, деревья исчезли, и как-то утром незадолго до Нового Года Тальнар, проснувшись рано-рано, увидел далеко на юге, куда они шли, зубчатую гряду — Клыкастые горы.

В эту ночь они остановились у подножия древнего кургана. На его округлой вершине стоял огромный монумент в виде овального камня-монолита, на котором было грубо высечено изображение воина с длинным мечом — один из «Воющих камней», так их называли. Тальнар очень скоро узнал, почему: на уровне рта, сердца и живота «воина» в камне были просверлены круглые отверстия, пронзающие насквозь весь камень, и степные ветра, дуя в них, производили звук, напоминающий не то вой, не то монотонное гудение. Сейчас, зимой, ветра были особенно жестоки, и тоскливый вой статуй, постоянно слышавшийся из степи, казался Тальнару чем-то вроде мрачного приветствия.

Здесь было уже не так холодно — Тальнар давно перестал заматывать тряпками лицо и ноги, да и свою тяжёлую куртку, превратившуюся в лохмотья, уже не носил. Снег, конечно, был и здесь — ночами степь под его тонким сверкающим слоем издавала слабое серебристое свечение. И так красивы были эти ночи, с раскинувшимися над серебряной землёй бархатными чёрными небесами, что Тальнар отнял много времени у сна, любуясь ими, как ребёнок.

Путь до Клыкастых гор занял около двух недель. Оборотни охотились на степных птиц, вивших свои гнёзда в зарослях саксаула и дикой травы, ловили сурков и луговых собачек. После первых нескольких дней пути снег исчез, воздух стал теплее, а возле самых гор даже самые теплолюбивые сняли свои куртки, платки и тёплые шапки.

Вечером того дня, когда они вплотную подошли к торчащим из песка скалам, за которыми в небо уходили растрескавшиеся склоны гор, Тальнар и несколько детей отправились на поиски топлива для костра. Они набрели на заросли сухих колючек, где Тальнар принялся осторожно, обмотав ладони тряпками, ломать стебли и складывать их горкой на расстеленный плащ. Дети, два мальчика и девочка, вначале помогали ему, но вскоре разыгрались и стали гоняться друг за другом, весело смеясь. Тальнар не стал им мешать — дети есть дети, раз они ещё способны веселиться, в этом нет ничего плохого. Они и его пытались вовлечь в свои игры, и в конце концов Тальнар, бросив собирать хворост, принялся бегать за ними между камнями, играя не то в догонялки, не то в прятки. Давно уже он не чувствовал себя таким счастливым, как в эти полчаса, ловя весело визжащих и смеющихся ребят и взмахивая руками в шутливом ужасе, когда кто-то ловил его.

Долго поиграть им, однако, не удалось — солнце медленно стало садиться, и Тальнар, встрепенувшись, резко окликнул своих маленьких спутников. Вчетвером они дотащили хворост до лагеря, где женщины уже свежевали добычу охотников — большую дрофу и нескольких куропаток. Кривой Коготь расхаживал неподалёку, заложив огромные руки за спину, и Тальнар при виде его сразу понял: не за горами гроза. Он оказался прав. Увидев ребят с хворостом, Кривой Коготь громко гаркнул:

— Где вы таскались, чёрт вас побери?! Костёр уже давно пора разжигать!

Дети растерялись, замялись. Кривой Коготь в несколько огромных шагов подошёл к ним, и девочка с одним мальчиком бросились наутёк, а другой мальчишка, самый маленький, испуганно спрятался за Тальнара. Тот быстро сглотнул и сказал:

— Мы задержались совсем ненадолго.

Кривой Коготь презрительно уставился на него своими удлинёнными глазами. В его взгляде ясно читалось: «Плевал я на то, что ты скажешь, но если мне представится повод тебя поколотить, я буду только рад».

— Я не спрашиваю, насколько вы задержались, — ровным голосом, который ужасал больше, чем крик, сказал он. — Я спрашиваю, почему вы задержались.

За спиной Тальнара другие дети начали быстро растаскивать хворост пучками к костру. То и дело кто-нибудь из них накалывал палец и ойкал. Тальнар хотел обернуться и сказать им, чтобы они обернули руки тряпками, но он не мог отвести взгляд от лица Кривого Когтя.

— Я знаю эти места, — сказал Кривой Коготь. — Здесь полно зарослей колючек, так что не надо далеко ходить. Значит, вы просто медленно работали.

Он шагнул навстречу Тальнару и резко схватил его за воротник рубашки. Инстинктивно Тальнар закрыл лицо ладонями. Мальчишка за его спиной взвизгнул и бросился бежать.

Кривой Коготь издал презрительный смешок, оттолкнул Тальнара в сторону. Потеряв равновесие, юноша упал на расстеленный плащ, до крови уколов руку об особенно длинный шип колючей ветки.

Кривой Коготь пнул его в бок. Вскрикнув от боли, Тальнар поспешно отпрянул в сторону. Кривой Коготь снова ударил его, на этот раз в спину, и из глаз Тальнара брызнули слёзы.

— Я тебе покажу, как отлынивать! — рявкнул оборотень. Он поднял глаза от сжавшегося в комочек и кашляющего от боли Тальнара на детей, столпившихся неподалёку и испуганно глядящих на вожака.

— Чего встали? — крикнул Кривой Коготь. — А ну, быстро работать!

Развернувшись, он зашагал прочь, к уже разожжённому костру.

Уже ночью Тальнар, лёжа на своём расстеленном пиджаке под камнем, думал: Кривой Коготь избил его ни за что, просто придрался к нему — ужин не пропал из-за того, что Тальнар немного задержался с хворостом, и вожак получил свою почётную порцию мяса и дикого лука. Но кого это волнует — Кривой Коготь только рад лишнему поводу унизить его, и никто из окружающих не станет помогать. Наверное, в очередной раз подумал Тальнар, было бы лучше, если бы он погиб в эту ночь или в своё первое полнолуние. И снова эта мысль обожгла его холодным страхом — он слишком сильно боялся смерти, чтобы предпочесть её жизни, даже такой беспросветной и мучительной.

На следующий день Кривой Коготь разбудил стаю очень рано, когда только забрезжил рассвет — ему не терпелось добраться наконец до места назначения. Он нетерпеливо остановил двух женщин, отправившихся готовить завтрак:

— Поедите потом, когда мы дойдём! До места полдня пути!

— Но… — заикнулась было одна из поварих, и Кривой Коготь взглянул на неё так, что она тут же замолчала.

Кривой Коготь повёл их узкими тропами, такими запутанными и трудно различимыми среди завалов камней и зарослей колючей горной травы, что Тальнар вскоре бросил все попытки запомнить путь. Солнце поднялось уже высоко, и весело играло на чёрных, жёлтых и бурых вершинах гор, припорошенных снегом. Прохладный и упругий ветер развевал волосы. Это была бы отличная прогулка, если бы не постоянный страх перед регулярно попадающимися на пути обрывами и отвесными скалами, да выкрики старших оборотней, подгоняющих новеньких. Тальнар скоро понял, что «полдня пути» вместе с маленькими детьми и усталыми женщинами растянутся на целый день, и, к своему неудовольствию, оказался прав.

Солнце припекало, но воздух внизу был холодный. Некоторые оборотни глухо кашляли, и при этом испуганно вертели головами — как бы кто из старших не услышал! Больных здесь не жаловали. Тальнар и сам ощущал лёгкое першение в горле, и постоянно сдерживал приступ кашля. За весь путь три раза дорогу им преграждал обвал, случившийся уже после того, как Кривой Коготь последний раз бывал здесь, и тогда вождь с ругательствами поворачивал назад.

— Потише тут, — напутствовал новичков один из оборотней. — Любой шум — и начнётся обвал. И тогда нам всем крышка.

Нельзя сказать, чтобы это кого-нибудь ободрило.

Только когда солнце начало медленно опускаться к далёкому горизонту, невидимому из-за гор, они наконец вышли на довольно широкую тропу, которая раньше было руслом реки, давно уже высохшей, и, пошли по ней на запад.

— Ещё немного! — сказал один из оборотней. — Мы совсем близко.

То, что Тальнар увидел потом, произвело на него сильнейшее впечатление — тропа вела прямо к большой арке, вырубленной прямо в скале. Перед аркой в два ряда выстроилось множество людей — то есть оборотней, Тальнар ощутил это. При виде Кривого Когтя они разразились приветственными криками — так внезапно, что Тальнар и несколько его попутчиков даже вздрогнули. Мужчины, стоявшие к процессии ближе всего, вскинули вверх своё оружие — ружья, палки, дубины, длинные и короткие ножи, самодельные копья.

Морика, Щен и другие главные оборотни остались стоять поодаль, и новообращённые остановились рядом с ними, не осмеливаясь сделать хоть шаг вперёд. Тем временем Кривой Коготь стал подходить к мужчинам по очереди, приветствуя их. Делал он это так: опускал свою изуродованную руку оборотню на плечо, чуть склонял голову и произносил имя или прозвище оборотня. Тот, кого он приветствовал, в ответ тоже опускал голову и говорил: «Мой вождь».

— Барен, — в голосе Кривого Когтя просквозило добродушие, когда он подошёл к первому оборотню. На лице того — грубом, словно высеченном из цельного куска гранита, губастом и чернобровом, проступило что-то вроде улыбки. Склонив огромную лопоухую голову, он прорычал:

— Мой вождь!

— Рад видеть тебя, — Кривой Коготь хлопнул его по плечу и отошёл.

— Тервен, — глухо сказал он, взяв за плечо другого оборотня — высокого, худощавого, с гладко выбритой головой, на которой был оставлен длинный чуб. Лицо Тервена некогда было изуродовано ударом ножа, правую щёку перерезал кривой шов, а часть верхней губы отсутствовала.

— Мой вождь, — проскрипел Тервен, опустив голову так, что чёрный чуб свесился на его ужасное лицо. Тальнар перевёл взгляд на нечто вроде плётки-девятихвостки, висевшей на ремне за спиной оборотня — несколько цепочек (одна из которых, судя по всему, была велосипедной) и бечёвок с подвешенными на них обломками костей, стекла и железа — да, с Тервеном определённо не стоило ссориться. А Кривой Коготь уже подошёл к третьему оборотню, навытяжку стоявшему рядом с Тервеном.

— Аврас, — проговорил он почти нараспев, когда его клешня легла на плечо мужчины среднего роста и крепкого сложения. Руки и ноги у него были мускулистыми, ладони — широкими и, сразу видно, привыкшими к тяжёлой работе. У него были рыжие волосы, неровно обрезанные тупым ножом, и скуластое обветренное лицо, некрасивое, но умное и решительное. Твёрдые щетинистые губы Авраса изогнулись в улыбке, и он покорно наклонил голову.

— Мой вождь, — его голос был глухим и хрипловатым, но приятным.

Таким образом Кривой Коготь поздоровался со всеми мужчинами, стоявшими в первом ряду, и с несколькими женщинами, стоявшими там же. Все эти женщины холодными огрубевшими лицами, спутанными волосами и мужской осанкой напоминали Морику. Никого из них Кривой Коготь не обделил вниманием.

— Мои волки! — крикнул Кривой Коготь, высоко подняв левую руку, сжатую в кулак, и бандиты ответили дружным рыком. — Я увеличил нашу стаю. Те, кто пришёл со мной, — он обвёл правой рукой кучку вновь прибывших — пока что почти все слабы, трусливы и ничего не умеют. Но они волки, и им место здесь. Скоро мы разберёмся, кто из них станет воином и охотником, а кто будет сидеть у костров вместе с детьми, бабами и стариками… Эй, вы! Идите сюда!

Тальнар шёл где-то в хвосте, пока новички, понурив головы, продвигались сквозь строй оборотней. Те орали, потрясали оружием, что-то выкрикивали — Тальнару оставалось лишь надеяться, что мероприятие «привет новичкам» у них всегда так и проходит. По пути ему пришлось пройти мимо Кривого Когтя, и он уже привычным движением вобрал голову в плечи и опустил её так, что почти коснулся подбородком ключиц. Волосы, грязные и запылённые, свесились на его лицо, но Тальнару всё равно показалось, что холодные удлинённые глаза Кривого Когтя жгут его своим взглядом.

Они подошли ближе к арке — широкой, некогда резной, но теперь резьбу почти совсем уничтожили время и ветер. Прямо от неё вниз вёл широкий тоннель с вырубленными в его полу ступеньками. Ступеньки были крутые и узкие, да ещё и вокруг было очень темно, так что Тальнар, чтобы не упасть, вынужден был ухватиться за стену. Внизу была ещё одна арка, сохранившаяся гораздо лучше, чем предыдущая, хотя створки вделанных в неё деревянных ворот, конечно, давно уже рассыпались в прах. А за ней…

За ней им открылся огромный восьмиугольный зал с высоким потолком, терявшимся во мгле и дыму. Тальнар даже закашлялся от дыма. Прищурив глаза и зажимая себе рот и нос, он прошёл чуть дальше.

В зале возвышались длинные восьмиугольные колонны, вырубленные из цельной скалы (позднее Тальнар сосчитал их; их было шестнадцать), у подножия каждой из них был разведён очаг. Ещё один очаг горел в центре, на высоком помосте с двумя узкими колоннами по краям. Этот очаг был самым большим, и над ним висел котёл гигантских размеров. Над остальными очагами висело на длинных жердях по нескольку котелков и вёдер. И от всех них исходил запах еды, от которого у Тальнара призывно заурчал живот.

Вестибюль был полон народу. Тут же новичков окружили со всех сторон, начали тянуть, ощупывать. Послышался смех, громкие расспросы. Кто-то похлопал Тальнара по животу и весело крикнул:

— Да ты совсем дохлый! Ну ничего, отъешься!

Потом сразу несколько пар рук схватили его и поволокли куда-то — как Тальнар понял спустя несколько секунд, к костру. Он был так оглушён окружающим шумом, и вдобавок мало что видел из-за дыма и темноты, что безвольно поплёлся за неизвестными оборотнями и позволил им усадить себя на какое-то тряпьё возле очага.

Те, кто был рядом с ним, стали наперебой называть ему свои имена, ни одно из которых Тальнар не запомнил, и спрашивать, как его зовут.

— Тальнар, — направо и налево отвечал он. — Меня зовут Тальнар, Тальнар Нерел.

— Нерел? — воскликнул кто-то. — Знакомая фамилия!

— А ты, случайно, не родственник Лантадика Нерела? — спросил ещё кто-то. Тальнар растерялся, но тут неожиданное происшествие спасло его от необходимости отвечать.

Над гудящим десятками голосов помещением пронёсся гулкий стук кожаного барабана. Этот сигнал заставил всех оборотней быстро замолчать. На миг воцарилась тишина, быстро нарушившаяся шумом, с которым все окружающие стали подниматься на ноги. Кое-кто распихивал всех локтями, пробиваясь ближе к середине пещеры, где возвышался большой каменный постамент — возможно, много лет назад там стояла огромная статуя. Кто-то — его Тальнару было не видно из-за плотно обступивших его оборотней — у подножия постамента бил в барабан, и этот глухой звук гулко отражался от высокого сводчатого потолка. Вдалеке мелькнули пряди спутанных рыжих волос, и на постамент быстро, легко, с кошачьей ловкостью взобрался Кривой Коготь.

При виде его по толпе пронёсся глухой ропот, быстро развернувшийся в приветственные крики. Многие вскидывали в воздух сжатые кулаки, махали ладонями. Кто-то у дальней стены закричал:

— Ура вожаку!

Крик был тут же подхвачен стоявшими рядом, и вот уже вся толпа громко, с воодушевлением, кричала «Ура!». Тальнар едва не оглох от этого шума, его руки метнулись было к ушам, но, испугавшись, что кто-то это заметит, он опустил ладони.

Кривой Коготь реагировал на всю эту вакханалию спокойно. Его спина была прямой, мускулистые плечи развёрнуты. На гордо поднятом лице застыло выражение спокойного превосходства и вместе с ним — что-то вроде нежности, если только может господин испытывать нежность к своим рабам. Наконец он медленно поднял левую руку с раскрытой ладонью. Жест был одновременно успокаивающим и приветственным. Толпа начала понемногу успокаиваться, и вскоре радостные крики затихли, хотя ликующие улыбки оставались на грязных лицах ещё долго.

— Я снова здесь! — громко сказал Кривой Коготь. — Меня долго не было, но теперь я снова здесь! И я вижу, вы рады меня видеть.

Раздались аплодисменты, хотя, на взгляд Тальнара, ничего такого оборотень не сказал. Кривой Коготь не стал прерывать хлопки, он просто заговорил ещё громче, и его мощный голос перекрыл шум:

— Зима ещё только началась, и мы должны прожить её достойно. После ужина я проверю запасы, и завтра скажу, что ещё нужно сделать. Придёт ещё время для речей, а сейчас ешьте.

Обещание ревизии заставило некоторых оборотней слегка приуныть, но последовавшее за ним приглашение к обеду вызвало всеобщее одобрение. С шумом оборотни стали садиться на землю, на которую кое-где были брошены куски мешковины. Те, кто недавно помешивал ложками на длинных палках в котелках и ведрах, начали разливать еду по тарелкам. Тальнар подставил под черпак свою алюминиевую тарелку, и окружающие, у которых посуда была из дерева или глины, посмотрели на него с любопытством и завистью, на которые он предпочёл не обращать внимания. На ужин было что-то среднее между густым супом и жидкой кашей из бобов, чечевицы и разваренного душистого нута. В порции Тальнара находилась почерневшая от огня косточка с небольшим количеством мяса. Некоторым его соседям повезло больше: они с довольным видом вылавливали из похлёбки куски мяса и отправляли их в рот. Были и такие, которым достались только бобы, и они с завистью косились на остальных. Тальнар с трудом отыскал место, куда можно было присесть, и принялся за еду. Похлёбка, конечно, была без соли, и здорово пахла дымом, но он уже привык к такой еде, и вдобавок был таким голодным, что начал есть так быстро, как только мог. Еда была очень горячей и обжигала язык. Обедая, Тальнар был вынужден постоянно отвлекаться на окружающих, которые то и дело задавали ему вопросы:

— Откуда ты, Тальнар?

— Из Станситри. Это на востоке, — поймав чей-то помрачневший взгляд, Тальнар быстро добавил: — Я хотел сказать, из деревни под Станситри. Называется… Называется Хорсин.

— Никогда не слышал о такой деревне, — покачал головой тот, кто спрашивал. Воодушевившись, Тальнар проглотил горячую крупу и продолжил:

— Это довольно большая деревня. Там в школе училось около сотни детей.

— А родители у тебя есть?

— Нет, — покачал головой Тальнар. — Ни родителей, ни других родственников.

— Ты их убил? — спросил старый оборотень с длинным лицом землистого цвета. Тальнар поперхнулся и быстро, тихо сказал:

— Нет. Красная Лихорадка. Это было давно.

Стремясь увести разговор подальше от этой темы, он повернулся к мальчику-подростку лет шестнадцати, сидевшему рядом, и спросил у него:

— Неужели вы живёте прямо в этих пещерах?

— Да, — кивнул юноша. — Снаружи опасно. Здесь неподалёку граница, и охотники часто заходят. Мы выходим только для того, чтобы найти еду.

— Но ведь от дыма можно запросто задохнуться!

— Да нет, тут никогда слишком много дыма не бывает. Тебе просто с непривычки кажется, что его много. А так он весь выходит либо через вход, либо через окошки в скале — ты их отсюда не видишь — и никто его заметить не может. Они не дураки были, эти гномы!

— Гномы? — непонимающе заозирался Тальнар.

— Ну да, — вмешался круглолицый и курносый молодой оборотень со смешливыми глазами. — А ты думал, кто прорубил эти пещеры? Вот чудак-человек! Ты когда-нибудь про Мерканию слышал?

— Ещё бы! — воскликнул Тальнар.

— Ну так мы именно здесь и находимся, в Меркании этой. Здесь, видать, раньше большой город был. А то место, где мы сейчас сидим — что-то вроде главной площади. Мы занимаем только часть города. Могли бы пойти и дальше вглубь пещер, но там всё обвалилось.

Тальнар видел, как некоторые оборотни, доедая свои порции, вставали и уходили. Тарелки они забирали с собой. Докончив свою порцию, Тальнар неуверенно огляделся по сторонам — он не знал, куда ему идти. Никто из окружающих явно не собирался ему помогать. Он встал на ноги и направился к одному из проходов в стене. Какой-то великовозрастный оборотень оглянулся вслед ему и на несколько секунд остановил на нём тяжёлый неподвижный взгляд, а потом снова принялся за еду. Потоптавшись на месте ещё немного, Тальнар продолжил путь.

Он оказался в тёмном коридоре, вырубленном в скале, и пошёл по нему. Воздух был затхлый, неподвижный и в нём стояла смесь неприятных запахов. Если бы Тальнар когда-нибудь бывал в ночлежке для бездомных, он бы сразу узнал эти запахи: тут пахло нестираной одеждой, плохой пищей, дымом, отхожими местами и грязными человеческими телами. Тальнар инстинктивно зажал нос. Он всё ещё не мог привыкнуть к тому, что здесь так много дыма, и ему даже пришлось на некоторое время остановиться и постоять с закрытыми глазами, в которых уже, судя по ощущениям, полопалась половина кровеносных сосудов. Отдохнув, юноша пошёл дальше.

В стенах коридора, на обломках скал возле которых через каждые тридцать-сорок шагов были установлены плошки, где горели огоньки, ему тут и там попадались тёмные отверстия, за которыми находились маленькие комнаты. Большинство из них были наполнены оборотнями, которые спали или готовились ко сну. Тальнар проходил одну за другой, не находя места для себя. Раз он попробовал сунуться в какую-то нору, но находившиеся там люди посмотрели на него с таким изумлением, что он тут же смущённо ретировался. Вслед ему выглянул какой-то оборотень, который крикнул:

— Парень, ты что, из новеньких? Иди до конца коридора, там большая комната, тебе найдётся место…

— Спасибо! — с облегчением откликнулся Тальнар и заторопился в конец коридора.

Вскоре он пришёл в прямоугольную пещеру явно того же происхождения, что и коридор — то есть созданную руками трудолюбивых мерканийцев, умерших века назад. Здесь в одном углу тоже горела жировая плошка, источавшая слабый специфический запах, который, впрочем, не мог перебить «аромат» храпящих повсюду оборотней. Только сейчас Тальнар понял, как он устал. Ноги у него гудели от долгого пути по горам и блужданья по коридорам, а голова кружилась от дыма. Пройдя немного вперёд, он повалился на кучу тряпья рядом с кем-то другим, потным, горячим и оглушительно храпящим, и тут же провалился в тяжёлый сон.

Спустя некоторое время он, однако, проснулся от странного ощущения, будто на него кто-то смотрит. Резко поднявшись, он замер от удивления и неожиданности.

Перед ним сидела на коленях девушка лет восемнадцати-девятнадцати. Её платье было настолько грязно, что сложно было определить его цвет, но пушистые светлые волосы и кожа были довольно чистыми. Лицо у девицы было худое, а верхняя губа — раздвоенной, и из-под неё выглядывали два остреньких передних зуба.

— Привет, — робко сказала она. — Ты новенький, да?

— Ага, привет, — ответил Тальнар ещё хриплым ото сна голосом и начал протирать пальцами глаза.

— Я тебя видела сегодня в зале, — сказала девушка, застенчиво глядя на него. — Ты очень красивый.

— Спасибо, — вяло проговорил Тальнар, подумав о том, что сейчас он может сойти за красавца только с очень большой натяжкой.

— Как тебя зовут? — спросила девушка.

— Тальнар.

— Тальна-а-ар? — с придыханием протянула девица, причмокнув губами, как будто ей в рот положили сладкую конфетку. — Какое у тебя красивое имя… А меня зовут Заячья Губа.

— Так и зовут? — неприязненно переспросил Тальнар. Узкий лоб девушки пересекли несколько складок.

— Ты знаешь, я совсем не помню, как меня раньше звали, — задумчиво сказала она, дёрнув худыми плечиками, — но это ведь и не важно.

— Л-ладно, — зевнул Тальнар. — Эээ… ну не могу я тебя так называть… ты чего-то хотела? Я что, лежу на твоём месте? — Он беспомощно оглянулся, ища, куда можно перейти, но все «постели» из накиданных в кучу тряпок и сена были заняты — он мог бы прилечь только на холодный голый пол. Тут он снова наткнулся глазами на Заячью Губу. Её глаза смотрели на него с каким-то не вполне понятным выражением, и он со всё растущим смущением заметил, что глаза эти светлые-светлые, почти прозрачные.

— Что?.. — еле слышно спросил он, и прерывисто вздохнул, когда её горячая ладошка легла на его живот, гладя его через рубашку.

— Ты когда-нибудь был с женщиной? — спросила Заячья Губа и, не дожидаясь ответа, провела другой рукой по волосам Тальнара. — Ты такой красивый… Хочешь, я сделаю тебе хорошо? Я много чего умею делать.

Тальнар вздрогнул от отвращения. Эта уродливая, грязная девица предлагала ему себя, как проститутка… хотя, почему «как»? Судя по всему, Заячья Губа именно этот статус и занимала здесь.

— Нет, — пробормотал Тальнар. Девушка широко улыбнулась, и стала от этого ещё уродливее.

— Знаешь, обычно я беру от мужчин что-нибудь взамен, — бесхитростно сообщила она, не переставая гладить его по груди и животу. — Например, дрова. Зимой в пещерах иногда бывает очень холодно, и тогда вождь разрешает разводить костры не только в общем зале, но и в комнатах. А однажды один человек, не помню, как его звали, он умер — так вот, он подарил мне бусики. — Заячья Губа провела кончиками пальцев по зелёным облупившимся бусинам на её шее. — Но ты знаешь, если у тебя ничего нет, я всё сделаю просто так. Ты такой красивый, ты мне очень нравишься.

И прежде чем Тальнар успел что-то сказать, она положила свою грязную тёплую ладошку ему на щёку и притянула его лицо к своим губам. Он испугался, попытался оттолкнуть её от себя — на ум пришли всякие страшилки о сифилисе и других болячках — но Заячья Губа прошептала ему на ухо:

— Ну пожалуйста… я ничем не болею, честно… — и рука, поглаживавшая ему живот, скользнула ниже. Тальнар вздохнул, прикусил губу. Он снова попытался (уже не так настойчиво) отстранить Заячью Губу от себя, но она нежно целовала его губы, щёки, подбородок, ласкала его своими худенькими руками. Не выдержав, Тальнар сам начал крепко обнимать её, скользить ладонями по её худому телу, прощупывавшемуся под платьем. Она на миг высвободилась из его объятий, ужом выскользнула из своего грязного платья и быстро легла рядом с Тальнаром, натянув на себя и него заштопанное одеяло.

— Холодно же, — пояснила она, прижимаясь к нему. Потом она вновь поцеловала его, горячо и нежно, и он шумно вздохнул, когда её грудь прижалась к его груди.

 

3

Потянулись ясные, прохладные зимние дни. Мало-помалу Тальнар привыкал к жизни в подземном городе, хотя разбираться в его бесконечных и запутанных коридорах научился далеко не скоро. Впрочем, память у него была хорошая и вскоре он выстроил у себя в голове примерный план города.

В четырёх из восьми стен вестибюля находились такие же арки, как и та, что вела сюда; от них начинался путь в жилые помещения. Это были маленькие и большие комнаты, соединённые сложной сетью тоннелей, переулков, ходов, иногда — просто лазов, вырубленных в стенах. Оборотни занимали лишь малую толику некогда большого города. Самая лучшая комната, конечно, принадлежала Кривому Когтю. Там находилось удивительное сокровище, найденное в пещере: оставшийся, очевидно, ещё со времён Меркании большой камень-опал, светящийся голубым светом. Остальные оборотни жили гораздо кучнее: впятером или вшестером в одной комнате. Был также и лазарет, куда на время переселяли больных и раненых.

В восьмиугольном вестибюле происходили самые важные события. Здесь было восемь колонн, у подножий которых на очагах готовили пищу (разводить костры снаружи было строжайше запрещено, ведь дым там, где никто не селился, мог привлечь ненужное внимание). Здесь проходили собрания. Здесь наказывали и награждали. Здесь, наконец, оборотни проводили каждое полнолуние. В эти ночи Кривой Коготь забирался на тот же большой квадратный пьедестал, на котором он выступал с речами в другие дни, и в обличье волка следил за своими подопечными

Амбициям Кривого Когтя можно было только позавидовать. Горькое, несчастливое детство, безрадостная и голодная юность, ненависть и страх окружающих только усугубили его природную злобу. С юных лет он мечтал жить так, чтобы ни от кого не зависеть и ни в чём не нуждаться. Кривой Коготь слабо умел читать, а писал только печатными буквами и с частыми ошибками, но он был дьявольски умён, хитёр, силён как дикий зверь, отчаянно храбр и вдобавок к этому обладал недюжинной наглостью. Большего, как он считал, для исполнения его мечты и не требовалось. А мечтой его было ни много ни мало захватить власть в Бернии. На первый взгляд это казалось совершенным безумием, но Кривой Коготь в придачу ко всем своим достоинствам имел способность, которой больше не было ни у одного оборотня в его стае. Он превращался легко и быстро, без боли, и, превратившись, полностью контролировал себя. Вдобавок огромной силой своей воли он управлял другими волками. По одному его велению эта орда могла вырваться наружу и пронестись, подобно вихрю, по горам вниз, в степь, где посреди пыльных пространств спали маленькие городки. Именно сейчас это ему было не надо; пока он просто не давал им истреблять друг друга. Нужно было затаиться, уйти в тень. Усыпить бдительность егерей, которых взбудоражило исчезновение проклятого Лантадика. Накопить сил, обращать потихоньку потерявшихся и отбившихся от дома, распространить оборотней по всей Бернии, и вот тогда — только тогда! — ударить. Он знал, что удар будет сокрушительным. Четыре раза за последние полвека сотрясали старушку Бернию одна гражданская война за другой; страна стонала, дрожала, но выстаивала раз за разом. Она и теперь ещё цела, но ослаблена, лежит в разрухе, из которой вряд ли скоро выберется. Как раз сейчас и нужно напасть.

Конечно, очень немногие знали этот план до конца. Это были Морика, Щен, Барен, ещё некоторые другие. Но в то же время Кривой Коготь поведал кое-что и простым членам его стаи. Спору нет, оратор он был великолепный, и к тому же умел так чувствовать настроение стаи, что всегда знал, что и когда говорить. И потому яд, который он вводил в измученные души, был так действен и распространялся так быстро.

Он говорил без устали о злобе и ненависти, которые питают люди к тем, кто отличен от них, об ужасах ликантрозориев, о смерти без пощады и без промедления, которой люди подвергнут любого оборотня, какого сумеют поймать. О том, что нападение — лучшая защита, а, значит, надо напасть, и тогда люди заплатят за всё. Он призывал кусать, обращать, убивать, наводнить всю страну, весь материк, весь мир оборотнями, и вот тогда настанет царство справедливости. Нет, он никогда не говорил об оборотнях как об отверженных. В его речах вервольфы представали всегда униженными, но достойными господства. Слушая его речи, Тальнар не раз ловил себя на мысли, что к его ненависти примешивается толика восхищения. Одну из речей Когтя он запомнил надолго — наверное, потому, что в этом выступлении Коготь впервые заговорил о чём-то вроде вознаграждения.

Началось всё, как обычно — снова звучали слова о мести, борьбе, расплате, о грязной человеческой крови и зарезанных волчатах. Потом Кривой Коготь переключился на то, что будет после победы оборотней. Краски, которыми он описывал светлое будущее оборотней, были слишком густыми, но очень заманчивыми. Оборотни получат все права, люди же их лишатся. Ликантрозории будут уничтожены и сровнены с землёй. Все жители Бернии, до последнего ребёнка, будут обязаны стать оборотнями. Многие, конечно, погибнут — но разве возможна революция без жертв? А если какая-то из соседних держав попробует вмешаться, то оборотни с лёгкостью остановят её — в их руках будет всё оружие, какое найдётся в Бернии. Когда Кривой Коготь говорил об этом, его глаза сверкали, как огонь, и своими речами он зажёг в глазах слушавших его оборотней такое же пламя. Полузвери смотрели на него, и видели ослепительное солнце, победно поднимающееся над мрачной трясиной, куда их загнали люди. Постепенно обстановка накалялась, раздавались бессвязные возгласы, скрип зубов, хруст суставов пальцев, и вот наконец, стоило Кривому Когтю сделать перерыв в своей речи, чтоб перевести дыхание, как со всех сторон понёсся, словно ураган, целый сонм яростных, горестных, воинственных воплей:

— Отомстим!

— Они заплатят за всё!

— Приказывай, вождь!

— Мы пойдём за тобой! Приказывай, вождь!

Кривой Коготь словно бы парил над этой толпой, всю волю которой он держал в своих полутора кулаках. Его лицо перекосилось горделивой улыбкой. Нет, не зря он пятнадцать лет прятался по лесам и горам, цепенел от холода, дрожал от лихорадки, грыз землю от голода, прятался и попадал под пули — за минуту такого торжества можно отдать что угодно! Вопли беснующихся вервольфов были для него самой сладкой музыкой, и он наслаждался ею с улыбкой на лице.

Но вот его улыбка увяла. Сильные руки медленно опустились. Статуя торжества превратилась в статую отчаяния, и эта перемена была столь поразительной, что крики оборотней стихли, и в зале воцарилось потрясённое молчание. Кривой Коготь поднял голову и снова посмотрел на стаю.

— Многие из нас, — в голосе его зазвучала печаль, — многие из нас погибнут в этой борьбе. Им не увидеть того, что увидят выжившие. Мы отомстим за каждую каплю крови — но нам нет нужды горевать.

Он обвёл притихших слушателей горящими глазами.

— Да, нам нет нужды горевать, — повторил он, — ведь мы — не такие, как все. Только в нас есть бессмертие. Потому что только в нас есть часть великой силы — силы Луны!

Он резко вскинул левую руку, сжатую в кулак, к своей мускулистой груди, и большинство оборотней медленно, бездумно повторили этот жест.

— Чувствуете эту силу? — громко спросил Кривой Коготь. Тальнар, стоявший опустив руки, почувствовал, как от этого голоса волк в его сердце зашевелился, как плод, реагирующий на голос матери. — Чувствуете её? Да… Незачем и спрашивать. Вы чувствуете её всегда. Когда спите. Когда охотитесь. Когда слушаете меня. Она всегда с вами. Ваша сила. Ваш волк.

Он медленно отнял сжатую в кулак руку от груди и поднял её вверх.

— Эту силу нам дала Луна! — воскликнул он, и эхо подхватило его слова. — Луна — вот кто настоящий наш вождь. Я — лишь посредник. Но кто ещё из вас может говорить с ней, кроме меня?

Послышался неуверенный ропот. Тальнар понимал, что это: он и сам не очень понял слова Кривого Когтя — ведь в полнолуние все оборотни воют на Луну, обращаются к ней. Кривой Коготь поднял и вторую руку, делая огрызком ладони успокаивающий жест — и такова была его власть над толпой, что все тут же замолчали.

— Вы обращаете к Луне ваш зов, но только я могу слышать то, что говорит она. Ведь я не совсем такой, как вы. Если вы стали детьми Луны однажды, то я был одним из них всегда. С самого рождения. И потому я сейчас говорю вам правду. Луна — вот где наш истинный дом! Луна — вот ваша мать! Это она дала нам силу. Не только те из вас, которые падут в бою за счастье своих братьев, но и те, кто окунёт свои руки в кровь хотя бы одного пса-человека, не умрут так, как наши враги. Когда они сдыхают, они исчезают навсегда, вы же вознесётесь на Луну, где будете жить вечно!

Зал потрясённо молчал. Кривой Коготь выдержал паузу и продолжил всё так же громко и звучно, но чуть более задушевно:

— Если бы вы знали, как на Луне красиво. Она светится серебром — это потому, что на ней серебряный песок. Там никогда не бывает холодно или больно. Там живут наши волки, там живёт наша сила.

Он видел, что для новичков его слова слишком невероятны. Надо было подождать, дать им подумать над этим, чтобы это укоренилось в их головах. Поэтому он незаметно свернул речь и вскоре распустил волков.

Ему не о чем было волноваться — его слова падали на благодатную почву. Чем дальше, тем больше оборотней проникались ими и верили им, и жаждали наступления прекрасного и безоблачного «завтра», ради которого терпели трудное и мучительное «сегодня».

А оно действительно было трудным, страшным, безнадёжным. Кривой Коготь постоянно говорил о том, что оборотней убивают люди, но и в стае тоже убивали. Преступления совершались и здесь: то кто-то погибнет в драке, то женщина специально вызовет у себя выкидыш, то кто-то попытается сбежать, а то — и это считалось самым страшным проступком — произойдёт покушение на вожака. Вид казни был только один: приговорённого сначала страшно избивали, а потом сбрасывали ещё живым в пропасть.

Тальнар, разумеется, в круг посвящённых в план Когтя не входил. Он выполнил первую часть своего задания, провалил вторую и теперь был своему вожаку не нужен. Должно быть, Кривому Когтю доставляло удовольствие видеть, как быстро Тальнар теряет остатки мужества, превращаясь в подобие покорной скотины. Кривой Коготь нимало не беспокоился о том, что несчастный юноша сбежит: он прекрасно знал, что Тальнару некуда идти, а даже если и было куда, он всё равно не ушёл бы.

В день, когда Тальнар узнал о смерти Веглао, он приговорил себя без права на амнистию и смягчение наказания. Он бродил по подземелью и горам, безропотно выполнял свои обязанности по охоте и собиранию хвороста, спал с Заячьей Губой. Иногда по ночам он обнимал её, сонную, и она счастливо льнула к нему, точно мотылёк, радующийся теплу и свету. Он по-своему привязался к ней, но не чувствовал ничего, похожего на радость, когда она смотрела на него со счастьем, нимало не красившим её изуродованное личико. Точно такое же счастье было когда-то на лице Веглао, когда она танцевала с ним, а воспоминания о Веглао не доставляли ему никакого удовольствия.

В пещерах было темно, душно от недостатка свежего воздуха и холодно от вековых нагромождений камней. В затхлом и спёртом воздухе стоял едкий запах человеческого тела, дыма, горелого мяса, а после полнолуний — ещё и крови. И потому Тальнар не любил их. Ему быстро опротивело то, что осталось от былого величия этого города, имя которого исчезло из памяти людей вместе с именами тех, кто вырубал в скале эти коридоры со сводчатыми потолками, залы с восьмиугольными колоннами и маленькие комнаты. Он проводил там ровно столько времени, сколько было нужно — приходил туда лишь для сна и еды, и, конечно, чтобы послушать речи Кривого Когтя. А в оставшееся время от работы (а часто и вместо неё) он уходил бродить по горам.

Горы были невероятно, невообразимо старыми. Они возникли в незапамятные времена, когда вся планета была покрыта морем — вылились лавой из огромной трещины в лопнувшей земной коре и застыли в холодной воде языками каменного огня. Они стояли незыблемыми сотни тысяч лет, и теперь, когда море отступило от них далеко-далеко, медленно умирали, каждый день проигрывая битву солнцу, ветру и пыли. Скалы покрывались трещинами, в которые забивался песок, и потом эти трещины становились всё шире и шире, и от скал отваливались куски сухой и колючей породы, падали вниз, разбивались с ужасающим треском, преграждали русла жалких речушек. Камни эти крошились, если на них наступить, их острые края топорщились, как гребни на спинах местных ящериц. Под ними выкапывали норки ящерки и местные змеи. В их сколах отпечатались следы гигантских моллюсков и рыб, которые когда-то бросали взгляды своих выпуклых глаз в те же пропасти, в которые теперь с замиранием сердца смотрел оборотень Тальнар.

Жизни здесь было не так уж много, но она была. Временами можно было заметить на скале серо-коричневую серну, отважившуюся подобраться слишком близко к оборотням, услышать уханье сычика, сухую трещотку гремучей змеи, повстречавшей врага. Меж камнями за платочки принесённой ветром земли жадно цеплялись корешками красный и серебристо-зелёный вереск, кусты терновника и пышных лиловых рододендронов, самшит и можжевельник, острая, как скопище игл, трава расторопша, сосёнки, мирт и алые маки, при взгляде на которые казалось, что из скал по капельке выступает лившаяся здесь веками кровь. За камни цеплялись хилые кустики дикого винограда, который, казалось бы, было невозможно есть — такой он был костистый и кислый — но маленькие оборотни, которым рассчитывать на какое-нибудь другое лакомство было нечего, постоянно его собирали, и его сок оставлял серовато-сиреневые пятна на их губах и пальчиках. На скалах росли кривые сосны с плоскими чёрными вершинами, серые оливы, чьи недозрелые твёрдые ягодки раскачивал ветер. Тальнар иногда бродил целыми днями, не боясь заблудиться — ведь чутьё в любом случае привело бы его обратно. И мало-помалу он начал понимать, что любит эти горы.

Они были не похожи на его родную землю — нет, там ландшафт был либо ровным, как скатерть, либо пузырился невысокими дородными холмами. Пыльные улицы Станситри, медленная река в заросших пижмой берегах, душные майские ночи, пахнущие сиренью, блеск мокрых жестяных крыш, на которые сыплются осенние листья, неяркие рассветы, синие тени на январском снегу — всё это казалось теперь ему нереальным, туманным, как будто находилось на другой планете.

Однажды он взобрался на неровное, заваленное острыми камнями плато, расположенное так высоко, что некоторые вершины гор можно было увидеть сверху. Если встать у его западного края, там, где оно обрывалось крутым склоном, уходившим в пропасть, можно было увидеть, как горный хребет уходит далеко вперёд. В нагромождении скал было нечто сюрреалистичное и в то же время обжигающе правдивое: казалось, что слышишь хруст, с которым они режут летящий на них ветер. Тальнар стоял там долго, глядя на эти скалы, и не мог сдвинуться с места. А когда наконец смог уйти, то уже знал, что будет ходить сюда снова и снова.

И он приходил, садился на тёплый шершавый камень и, обхватив колени руками, долго-долго смотрел на запад, вслед убегающей туда горной цепи, туда, где она соединялась со степью, а степь — с небом. Но чаще всего не на горы, чарующие увядающей красотой, не на бескрайний простор степи и не на небо глядел Тальнар, а на горизонт — там, он это знал, была магистраль, ведущая к границе. Часто оттуда вверх поднималось облако пыли, и тогда сердце Тальнара сжималось: а что, если это едут солдаты! Едут и не знают, что всего в нескольких милях от них столько людей бедствуют, отчаиваются, а многие уже и не ждут помощи…

Если бы кто-нибудь другой оказался на его месте, он бы давно прекратил свои страдания — на каждом шагу здесь встречались крутые вершины, ревущие в ущельях горные реки и глубокие пропасти с острыми камнями на дне, от одного взгляда на которые уже чувствовался вкус крови во рту. Но Тальнар не смог бы убить себя. Жизнь его была невыносима, но и умирать он боялся. Беды сделали его суеверным. Он твёрдо верил в то, что там, за гранью, его ждут отец, Ригтирн, Веглао, неумолимые в своей ненависти, и совсем не хотел встретиться с ними.

Об этом он думал, сидя однажды на том же месте и глядя вниз. Неожиданно из раздумий его вывел знакомый голос:

— Что ты здесь делаешь?

Тальнар быстро обернулся. Неподалёку от него стояла Заячья Губа. Она слегка запыхалась от долгого подъёма, её руки и платье были в пыли. Под угрюмым взглядом Тальнара она покраснела от смущения, и её уродливый рот задрожал.

— Просто сижу, — отозвался Тальнар. Девушка испуганно улыбнулась:

— Здесь опасно сидеть. Очень высоко. Можно упасть, — с этими словами она подошла поближе к Тальнару и медленно села рядом с ним.

— Я не боюсь высоты, — ответил Тальнар. Ему было неприятно, что она здесь. Он хотел побыть один. Заячья Губа почувствовала его раздражение — она вообще всегда с удивительной чуткостью понимала, что чувствуют другие. Она ещё сильнее покраснела, но никуда не ушла, а только придвинулась к нему поближе и боязливо, будто боясь уколоться или обжечься, прикоснулась к его плечу.

— А чего ты боишься? — спросила она.

— Много чего. Я ужасный трус, — с горечью ответил Тальнар.

— Я тоже, — со вздохом сказала Заячья Губа. Тальнар повернулся к ней:

— Правда?

— Ага, — кивнула девушка. — Я даже тебя боюсь. Боюсь, что ты разозлишься на меня за что-то, будешь бить или ругать. Так все делают. Сначала спят со мной, а потом дерутся и обзывают.

— И… и таких было много?

— Не знаю. Я не считала, — почти беззаботно пожала она плечиками. Тальнар сглотнул и обхватил её за талию. Она тут же обняла его с таким жаром, на который он прежде не обращал внимания. Может, она и вправду любит его? Тальнар почувствовал медленно растущий стыд — ему не стоит так раздражаться на эту бедняжку, ведь она — единственный оборотень из стаи, кто относится к нему по-человечески. Окружающие оборотни не пылали к Тальнару любовью. Его робкая ложь о том, что он жил в Хорсине, а не в Станситри, быстро рассеялась, и его история мало-помалу стала известна всем. Многие слышали о его легендарном отце, и, казалось бы, должны были быть благодарны убийце знаменитого охотника на оборотней, но этому мешало то обстоятельство, что Тальнар поднял руку на родного отца. А Заячью Губу это не тревожило. Он вдруг подумал о том, что они, два самых жалких и ничтожных волка из стаи, тоже могут стать сильнее, если будут держаться вместе. Там, над пропастью, он впервые поцеловал её первым, и она ответила ему с отчаянной нежностью.

 

4

Ещё два дня продолжалось это путешествие, и к концу его Веглао уже думала, что совершенно сойдёт с ума от тряски и запаха бензина. Несколько раз машина останавливалась, и спустя некоторое время в неё затаскивали бьющихся, плачущих и кричащих детей-оборотней. Вскоре в кузове было уже тесно, и последнюю ночь в пути обессиленные ребята провели почти без сна — спать сидя, особенно в тряской машине, где не за что ухватиться, ужасно неудобно. Под утро, впрочем, Веглао удалось задремать, но Октай очень скоро разбудил её.

— Подъезжаем, — сообщил он нарочито небрежно, но в голосе слышалось отчаяние. Незаметно от всех Веглао тихонько пожала ему руку: не бойся, всё будет хорошо. Он поблагодарил её ответным пожатием.

Впрочем, эта конспирация была ни к чему, они могли хоть броситься друг к другу в объятия — их соседи прижались лицами к брезенту возле дырочки в нём, переговариваясь и пихаясь: им хотелось посмотреть на ликантрозорий.

— А ну разошлись! — в бешенстве заорали из кабины. — Щас машину перевернёте!

Ребята неохотно повиновались. Тут уже Веглао одна подошла к окошечку, но ничего уже видно не было, кроме глухого дощатого забора. Вскоре машина на некоторое время остановилась, а после скрежета, с которым открылись ворота, проехала ещё немного. Двери кузова распахнулись, и внутрь хлынул яркий дневной свет.

— Вылезайте! — велел человек в коричневой военной форме. Ещё двое, одетые так же, стояли рядом с винтовками наперевес. Ребята медленно, нервно оглядываясь на вооружённых людей, начали спрыгивать на землю. Спрыгнув, Веглао зашаталась: она настолько привыкла, что поверхность под её ногами трясётся и дрожит, что теперь на твёрдой земле чувствовала себя неуютно.

Они были в очень большом дворе, который с трёх сторон был ограждён высокой стеной из досок и каменных столбов, увенчанных штырями с колючей проволокой. С четвёртой стороны двор замыкало здание ликантрозория. Ликантрозорий не внушал никакого страха — единственным чувством, которое он вызывал, была тоскливость. Это длинное, обшарпанное трёхэтажное здание с маленькими зарешёченными окнами почему-то вызвало у Веглао совершенно бредовую мысль о том, что оно представляет собой сплошной каменный монолит, а окна — чистой воды фикция. Но тут девушка заметила прижавшиеся кое-где к решёткам бледные лица, и её охватило чувство неприятного холодного страха.

Прежде чем она успела рассмотреть двор, их выстроили в шеренгу и быстро повели внутрь здания. Глядя в тощую спину Долвера, Веглао вошла вслед за ним в двери и оказалась в длинном коридоре с выкрашенными в жёлтый цвет стенами. К одной из этих стен возле входа был приставлен колченогий стул, на котором сидел и клевал носом охранник, молодой и полноватый. При виде вошедших он резко вскочил, так что с него чуть не слетела фуражка, и отдал честь конвоиру, шедшему впереди. Тот в ответ лениво приложил два пальца к козырьку своей фуражки и, сверкнув глазами на оборотней, велел им идти к видневшейся в конце коридора двери. Всех их запихнули в длинную комнату с грязными кафельными стенами, вдоль которых тянулись длинные чёрные трубы, и велели раздеться. Веглао не хотелось раздеваться перед мальчишками, тем более что кроме них тут были ещё и здоровенные охранники, но деваться было некуда. Впрочем, на неё никто не смотрел — судя по скучающим лицам конвоиров, им было не привыкать к «обнажёнке», а из мальчиков только Долвер на секунду вытаращил глаза, но потом отвернулся. Одежду у ребят тут же отобрали и скидали в кучу в углу. За этим последовала процедура мытья — точнее, им просто дали пару кусков мыла и облили еле тёплой водой из шлангов, хорошо ещё, что напор был не очень сильный, и было не очень больно, хотя и унизительно. Спустя несколько секунд, в продолжение которых мокрые и голые дети-оборотни ёжились от холода, в комнату вошли двое молодых охранников и кинули на пол ворох каких-то тряпок.

— Одевайтесь. Две минуты, — буркнул один из них.

Местная униформа состояла из мешковатых брюк на подтяжках, блёклой рубашки, свитера с косым воротом, хлопчатобумажного белья, носков, ботинок, тренчкота и вязаной шапочки. На правых рукавах тренчкота и рубахи были нашивки с надписью «Л14». Всё это было мятое и не до конца просохшее после недавней (крайне некачественной) стирки: в слежавшихся складках темнели следы воды. Вдобавок одежда была не по размеру. Только ботинки подошли Веглао; бельё и носки оказались тесными, рубашка, свитер и брюки — несуразно огромными, а полы тренчкота болтались ниже колен. Едва ребята разобрались со всем этим, их снова вытолкнули в коридор и повели к лестнице.

Лестница вывела их в длинный коридор второго этажа, в стенах которого были глухие стальные двери, как в тюрьме, с маленькими решётчатыми окошечками. В воздухе висела мерзкая смесь запахов замытых полов, больницы и плохой еды. Толком осмотреться Веглао не успела — её и остальных быстро повели по коридору.

В седьмую камеру попал Октай, Веглао беспомощно поглядела ему вслед. Кажется, только сейчас она по-настоящему поняла, что попала в неволю. Её втолкнули в камеру Љ10 и закрыли за ней дверь, Шелна и остальных повели ещё дальше.

Девушка оказалась в крохотном помещении, где еле-еле умещались две кровати. Они стояли по обе стороны от квадратного окна с мутным, в потёках, стеклом и двойным рядом решёток. Между кроватями вряд ли был хотя бы один метр расстояния.

На той кровати, что была ближе к двери, сидела девочка, светловолосая, худенькая, почти прозрачная, одетая в бледно-серую рубашку и тёмно-серые штаны на подтяжках. Сначала Веглао показалось, что девочке лет десять или одиннадцать, не больше, но через несколько секунд, присмотревшись, поняла: девочка — её ровесница, просто выглядит младше из-за того, что слишком худа.

Девочка глядела в лицо Веглао безучастными прозрачно-голубыми глазами. Её бледное лицо не выражало ничего. Потом она сказала неожиданно сильным, красивым грудным голосом:

— Привет. Что ты стоишь, присаживайся.

— Спасибо.

Веглао опустилась на соседнюю кровать. Девочка продолжала спокойно смотреть на неё, и это было неприятно оттого, что при этом она не произносила ни слова.

— Как тебя зовут? — спросила Веглао, чтобы нарушить унылое молчание.

— Нейсури. А тебя?

— Веглао.

— Красивое имя, — равнодушно сказала Нейсури. — А сколько тебе лет?

— Четырнадцать.

— Так ты младше меня. Мне уже пятнадцать.

Видимо, больше Нейсури не хотелось разговаривать. Помолчав, она легла на кровать, повернувшись лицом к стене и притянув колени к груди, так что Веглао были теперь видны только её пшеничная макушка, худенькая костлявая спина и сдвинутые голые ступни. Через несколько секунд Нейсури вяло сказала, не оборачиваясь:

— Располагайся, сегодня воскресенье. Работать пойдёшь завтра. Сейчас у нас личное время.

Последние слова она произнесла с лёгким смешком — или это Веглао показалось? Во всяком случае, больше Нейсури ничего не говорила, так и лежала молча.

Но Веглао отдыхать не могла. Она была слишком расстроена; нет, «расстроена» — слишком мягкое слово. «Подавлена» гораздо точнее. Она встала и некоторое время расхаживала по камере, кружила по ней, как зверь по клетке. Да ведь она и была почти зверем. Временами оборотень восставал в ней даже не в полнолуние, как будто его сон становился чуть менее крепким, и сейчас Веглао чувствовала: волк злится. Злится на двойную решётку на окнах, на крепкие замки на дверях, на конвоиров, а больше всего — на других оборотней. Её волчица оказалась среди чужих.

Нейсури оказалась не очень-то хорошей собеседницей, все попытки разговорить её были бесполезны, и вскоре Веглао, охваченная тихой яростью, вновь кружила по камере. Когда солнце опустилось за горизонт и наступили сумерки, Веглао вздрогнула от неожиданности — из коридора послышались шаги десятков ног, а потом девочки услышали резкий, слегка приглушённый из-за двери, мужской голос:

— Открыть двери!

Тут же залязгало множество замков. Дверь камеры отворились, и Веглао с Нейсури вышли в коридор. Охранник, выпустивший их, тут же затворил дверь. Те, которых уже выпустили, стояли вдоль стен. Здесь было множество молодых оборотней — от трёхлетних малышей до почти взрослых юношей и девушек. Веглао взволнованно осматривалась по сторонам. За последние месяцы она настолько отвыкла от больших скоплений народа, что сейчас ей было неуютно. И в то же время она ощущала почти что болезненный интерес. Её снова окружали люди, и большинство из этих людей были её ровесниками. Она вдруг подумала с той робкой и в то же время отчаянной надеждой, которая свойственна всем, кто устал бояться: может, и вправду здесь будет лучше, чем на воле…

Додумать эту мысль она не успела. Охранники открыли все двери, и коридор наполнился оборотнями. Тут же ребят начали строить в две шеренги. Веглао заметила среди толпы тёмно-каштановую макушку Октая и рванула к нему. Он тоже заметил её. Они молча встали в пару. Октай нащупал её руку и сжал её.

— Будем держаться вместе, — шепнул он. — Мне здесь не нравится.

— Мне тоже, — честно призналась Веглао.

Когда все наконец построились, охранники повели их дальше по коридору к лестнице с выщербленными ступенями, по которой новенькие поднимались несколько часов назад. Пока ребята спускались по ней, Веглао вспомнила, какой шум стоял в её школе, когда все бежали на обед. Здесь же никто не болтал, не смеялся, не галдел, и только стук десятков шагов отражался от глухих стен. Вскоре они оказались в столовой, где в обязательном порядке сполоснули руки и проследовали к столам.

Столовая была мрачным помещением с маленькими окнами где-то под потолком. Столы были ничем не накрыты, а краска, которой они когда-то были покрашены, совсем облупилась. Ребята по команде расселись на скамьи за столами — по трое на каждую. Перед каждым уже стояла мятая алюминиевая миска и лежала ложка из того же материала. Из дверей кухни появился разбойничьего вида повар с несколькими помощниками. Одни из них ставили на столы миски с серым хлебом, другие раздавали фаянсовые стаканы с чаем, третьи разливали по мискам овсяную кашу. Когда они покончили с этим, раздалась команда приступать к ужину, и тут же десятки ложек застучали по краям тарелок.

Судя по запаху, кашу передержали на огне, но выбирать было не из чего. Веглао зачерпнула ложкой уже холодноватую массу цвета изнанки старых обоев и попробовала. Она была отвратительно приготовлена — мало того что здорово пригорела, так ещё и соли явно пожалели. Вкус напомнил девочке один случай из её школьной жизни, когда соседка по парте сунула нос в бумажку, на которой она девять раз написала «Тальнар». Веглао вырвала листок из руки соседки прежде, чем та успела что-то там рассмотреть, и сунула его в рот. Оставшиеся пять минут до звонка она сидела, опустив голову, чувствуя, как полыхают от стыда щёки и как убийственно насмешливы взгляды одноклассников, и медленно жевала ком бумаги, отрывая от него зубами и проглатывая отдающие деревом лохмотьишки. Овсянка по вкусу ничуть не отличалась от того листка. Несмотря на весь свой голод, Веглао не смогла доесть её до конца и, только ополовинив тарелку, отодвинула её от себя. На это тут же отреагировал сидевший напротив ушастый пацан ненамного старше её самой.

— Не будешь есть? — встрепенулся он, и его тусклые глаза вспыхнули от надежды и жадности. Веглао помотала головой, и мальчик тут же пододвинул её тарелку к себе через стол и принялся есть с такой жадностью, что только ложка по дну стучала. Девочка почувствовала, как к её щекам приливает кровь. Она повернулась к Октаю. Тот тоже не ел кашу. Почувствовав взгляд подруги, он приподнял голову и тихо сказал ей:

— Ненавижу это место.

Веглао дала бы голову на отсечение, что каждый из присутствующих здесь молодых оборотней с готовностью подпишется под этими словами.

После ужина их снова построили в шеренгу и тем же порядком повели наверх, а затем заперли в камерах. За окном было уже темно, но лампа под потолком всё ещё ярко горела. Нейсури сразу легла на кровать и закрыла глаза, а Веглао некоторое время посидела, глядя на окно, которое было забрано двойным рядом стальных прутьев.

Прошло немного времени, прежде чем все лампы резко погасли. Теперь они горели только на территории двора и в коридорах. Видимо, это и было сигналом к отбою. Позже Веглао узнала, что по уставу свет нужно отключать ровно в десять, а не в восемь, но тюремное начальство экономило электроэнергию — надо полагать, заботясь об окружающей среде.

По старой привычке Веглао не стала раздеваться, лишь сняла ботинки. Это оказалось правильным решением: на отопление камер тратилось очень мало дров (опять же, возможно, из-за заботы о природе), и постель была так холодна, как будто простыни только что занесли с улицы. Свернувшись клубочком под одеялом, Веглао растёрла ладошки, подула на них и попыталась устроиться поудобнее.

— Эй, ты спишь? — послышался тихий голос.

— Нет, — пробормотала Веглао.

Послышался шорох. Нейсури легко соскользнула с кровати и села рядом с Веглао. Откинув одеяло и приподнявшись на локте, девочка почувствовала, как соседка наклонилась к ней и, согрев своим тёплым дыханием её щёку, зашептала:

— Никого здесь не лечат. Они только заставляют нас работать до посинения, чтобы к полнолунию никаких сил не оставалось, и мы не буянили сильно. Но оно всё равно сильное, на него это не влияет. От этой работы только хуже.

— Работать? Где?

— Рядом есть заброшенная деревня… была то есть, ребята рассказывали. Её сначала снесли, а теперь там строят большой посёлок городского типа. Нас туда водят каждый день. Всех, кому уже исполнилось восемь лет.

Нейсури перевела дыхание — у неё была небольшая одышка, как поняла Веглао, из-за малокровия, — и продолжила рассказывать. С каждой минутой Веглао всё мрачнела — до неё мало-помалу начало доходить, в какое паршивое место она попала.

Никого старше семнадцати лет здесь не было. Раз в месяц приезжал грузовик и увозил тех, кому уже исполнилось восемнадцать, во «взрослые» ликантрозории. Впрочем, как очень скоро из долетавших до её ушей слухов, намёков, обрывков разговоров узнала Веглао, мало кто проживал здесь хотя бы несколько месяцев. Немногие могли похвалиться тем, что продержались в ликантрозории целый год.

— Меня саму обратили в декабре, — продолжала Нейсури. — До этого я жила в деревне Дирри — это недалеко от города Палетшетри, ты знаешь, где он находится?

— Нет.

— Ну, это неважно. Я жила там с мамой и папой, и мой папа работал в Палетшетри. Он уезжал туда на целую неделю, и возвращался только на выходные. И вот однажды мы с мамой пошли его встречать… это было полнолуние, и когда электричка с папой подошла, уже стемнело. Мы пошли через лес все втроём. Тогда-то оборотень на нас и напал.

Было бы хорошо, если бы на этом рассказ и закончился — Веглао отнюдь не хотелось узнать его концовку. Но Нейсури, помолчав немного, заговорила снова. Её мать погибла той ночью, а сама она стала оборотнем. Отцу чудом удалось спастись — оборотень, правда, изранил его своими когтями, но не укусил. Его отпугнули люди, прибежавшие со станции на вопли несчастных.

Раны Нейсури быстро заросли. Отец умер от разрыва сердца, не выдержав понимания того, что его дочь превратилась в монстра. Нейсури попала к своим дяде и двоюродной сестре, жившим в той же деревне. Они похоронили её родителей, а её саму отдали в ликантрозорий.

— Я здесь встретила Новый Год, — сказала Нейсури, и её безжизненное лицо вдруг слабо осветилось изнутри. — У меня был сосед до тебя — так вот, он в новогоднюю ночь поздравил меня и поцеловал. Я до этого ещё никогда не целовалась с мальчиками. Потом он пожелал мне спокойной ночи и лёг спать. Наутро я проснулась, смотрю, а у него горло перерезано.

— Как? — ахнула Веглао.

— Он сам это сделал. У него ножик был, он украл его где-то и прятал от охранников — нас тут обыскивают каждую неделю. Ему как раз исполнилось восемнадцать лет, и его должны были на днях увезти к взрослым. Наверное, он не хотел этого, потому и зарезался.

— А как его звали? — спросила Веглао, оглушённая этой новостью. Она и не знала, что на её кровати кто-то умер, да ещё и такой страшной смертью.

— Не знаю, — тоскливо вздохнув, ответила Нейсури. — Он сказал мне только своё прозвище. Его называли Вьюгой. Ну ладно, я хочу спать.

Расстояние между кроватями девочек было таким маленьким, что Нейсури даже не стала спускаться на пол — она просто перелезла с одной кровати на другую и быстро скользнула под одеяло. Через минуту Веглао уже слышала, как девочка сонно посапывает. А вот сама она заснула не сразу — ей всё виделись страшные образы из рассказа Нейсури: жёлтые глаза оборотня, глядящие из-за заснеженной ёлки, рваные раны от когтей и зубов, кровь на декабрьском снегу и мёртвый Вьюга с разрезанным горлом и застывшим взглядом, сжимающий в худой руке украденный нож.

Когда наконец сон сморил её, она снова видела кошмар, преследующий её с прошлой осени, — точнее, слышала этот кошмар. Ей снилось, что она снова слепая, что она ползёт, задыхаясь от страха и боли, в абсолютной темноте, а потом протянутые вперёд руки вместо снега нащупывают пустоту, и она подает вниз, в воду… в такую холодную воду, что кажется, весь воздух в лёгких превратился в лёд, а кожу пронзили сотни иголок…

Веглао проснулась. Она не сразу поняла, что полные ужаса стоны, отдающиеся от стен, издаёт она сама, а звучат они так приглушённо оттого, что она вцепилась зубами в подушку. Ей даже не сразу удалось разжать челюсти. Когда она наконец открыла рот и приподнялась на локтях, то увидела, что наволочка прокушена насквозь.

Она снова легла, широко открыв глаза, глядя, не отрываясь, на стену за своей кроватью, на которой кто-то — возможно, Вьюга или ещё кто-то — нацарапал чем-то остреньким пару нехороших слов, и ощутила безумную, сумасшедшую радость от того, что видит эту надпись своими глазами. Потом она вновь уснула, и ей снова что-то снилось, но что, она не запомнила.

 

5

Маленькая четырёхрогая антилопа, размерами не превышавшая собаку-дворняжку, помчалась прочь. Было что-то смешное в том, как она быстро выбрасывала вперёд свои тонкие ножки — и как только они носят кругленькое, похожее на бочонок тельце? Но Тальнару было не до смеха. Задыхаясь, он побежал вслед за антилопой, размахивая самодельным дротиком из смолистой горной сосёнки. Ему и в голову не приходило, как можно эту штуку воткнуть в кого-то, но такова была его обязанность.

Антилопа быстро сновала между камнями, жёлтыми, выщербленными ветром. Её крохотные копытца не производили ни малейшего шума, а вот Тальнар, тяжело дышащий, топающий растоптанными ботинками, то и дело спотыкался. Спустя полчаса беготни по острым, крошащимся камням, на которых копытца антилопы не оставляли никаких следов, Тальнар окончательно выдохся.

Он схватился за камень и остановился, тяжело дыша. Антилопы уже и след простыл. Каждый вдох больно резал грудь, а рот был полон холодной слюны. Морщась, Тальнар выпрямился и приложил руку к рёбрам. Для этого ему пришлось убрать ладонь от скалы — другая рука была занята дротиком.

— Ты чего там делаешь? — закричал кто-то издалека. Тальнар обернулся и увидел ещё одного из охотников — круглолицего парня лет двадцати, чьи морковно-рыжие волосы красиво блестели на солнце. Тальнар махнул ему рукой:

— Всё нормально, просто я…

— Просто ты упустил козу, — презрительно ответил рыжий.

— Вообще-то, это не коза, — сказал Тальнар. Рыжий презрительно прищурился:

— Да какая мне разница? Мясо у всех одинаковое. Ты вообще когда-нибудь на охоте бывал?

Охоты, на которых Тальнар бывал вместе с отцом, отличались от этого действа, поэтому юноша счёл за лучшее промолчать. Впрочем, его собеседник и не стремился услышать ответ. Лавируя между камнями, он подошёл к Тальнару и выхватил кол из его рук со словами:

— Здесь от тебя не будет никакого толку. Лучше иди к стойбищу и забери там добычу, если только малявки ещё не всё утащили…

— Слушай, — вырвалось у Тальнара, — я не виноват, что упустил антилопу! Я впервые охочусь так, и ты в первый раз тоже был не на высоте!

Парень обернулся. По копью в каждой руке, волосы сверкают, как медный шлем, светлые глаза чуть сощурены — внушительная фигура, ничего не скажешь!

— Да я тебя всего на год тебя старше, а умею в сто раз больше! — презрительно сказал он, сплюнув на камень. — Раз не можешь делать мужскую работу, иди к бабам!

Развернувшись, он сорвался с места и побежал по тропинке с быстротой и лёгкостью той антилопы, за которой гнался. Тальнар молча пошёл в другую сторону. Он устал, запыхался и был разгневан. Сколько раз его уже унижали, а у него не находилось смелости ответить обидчику! Больше, чем Кривого Когтя и оборотней из стаи, Тальнар ненавидел только самого себя.

Он не собирался выполнять приказание рыжего. Вместо этого он решил спуститься в пещеру и зайти в лазарет, где ему уже потому были рады, что он мог принести воды или поправить неумело сделанную перевязку. Войти в пещеру посреди дня, когда надо было работать, через главный вход было непросто, но в подземный город вело несколько ходов, и одним из них Тальнар пользовался часто. Вскоре он уже добрался до него и нырнул в тёплую, затхлую темноту.

Спустившись, Тальнар отправился в лазарет, но в одном тесном и пустом коридоре неожиданно столкнулся с шедшей ему навстречу группой молодых оборотней. Он прижался к стене, намереваясь пропустить их. Они прошли мимо, громко разговаривая грубыми голосами и не обратив на него никакого внимания, но самый последний из них вдруг ни с того ни с сего толкнул Тальнара, уже отделившегося от стены. Удар был таким неожиданным и сильным, что Тальнар потерял равновесие. Он чуть не упал, изумлённо вскрикнув, и оборотень споткнулся об его ногу.

— Вали с дороги, тупой урод! — рявкнул он и, схватив Тальнара за плечо, отбросил его к стене. Голова Тальнара правым виском буквально врезалась в сухой твёрдый камень. «Чёрт, больно-то как!» — успел он подумать, прежде чем лишиться чувств.

Когда через какое-то время Тальнар очнулся, то правый висок у него болел так невыносимо, что из глаз сочились слёзы. Некоторое время он лежал на полу, собираясь с силами. По виску и щеке текла кровь, всё тело дрожало, и Тальнар начал всерьёз тревожиться, что у него сотрясение мозга. В это время в пустом коридоре послышались шаги: кто-то шёл по направлению к нему из жилых помещений.

С трудом приподнявшись на локте, Тальнар хрипло проговорил:

— Вы меня слышите?.. Помогите мне встать, пожалуйста.

Неизвестный, услышав голос, на миг замер от неожиданности, а потом заторопился к Тальнару. Присев рядом с ним на корточки, незнакомец склонил лицо к Тальнару и пощупал его голову.

— Ого-го, — озабоченно произнёс он, когда ощутил на пальцах кровь. — Что с тобой произошло, сынок?

«Сынок». Это слово стало пёрышком, что сломало спину тяжело нагруженного верблюда. Долго копившиеся унижение, стыд, страх и горечь хлынули волной, и Тальнар отчаянно разрыдался, зажимая лицо руками. Незнакомый мужчина несколько секунд молчал, а потом подхватил Тальнара под мышки широкими тёплыми ладонями и поставил его на ноги.

— Незачем лить слёзы, волчонок. Пойдём-ка на свет, я посмотрю, что у тебя с головой.

Подталкивая юношу в спину, человек повёл его куда-то по коридорам, пока не привёл к одному из узких лазов, что выводили наверх. Когда-то это тоже была лестница, но теперь её занесло камнями и пылью. Тальнар выбрался первым (ближе к выходу ему пришлось опуститься на четвереньки и продвигаться ползком — так обвалился свод), за ним поднялся незнакомец, к которому юноша уже успел почувствовать невероятную благодарность и расположение.

Они оказались на склоне невысокой горы. Склон полого тянулся вверх, к крохотной кактусовой рощице, и вниз, где между камнями и обломками скал слабо журчала пересыхающая речушка. Тальнар опустился на один из камней. Слёзы всё ещё текли, и, стесняясь их, он поспешно утирал лицо грязными пальцами, отчего на его коже появлялись серые следы. В этот момент человек, который привёл его сюда, сел рядом, и Тальнар смог наконец его рассмотреть. Он увидел перед собой одного из оборотней, которых Кривой Коготь приветствовал в самый первый день — Авраса. Дышал Аврас тяжело и хрипло, лицо его было напряжённым и сероватым.

— Что с вами? — срывающимся голосом спросил Тальнар.

— Да дыхалка эта чёртова, будь она неладна, — в сердцах ответил мужчина. — Лет шесть уже так: стоит мне куда-то взобраться или что тяжёлое поднять, как начинаю задыхаться. Потом проходит, но неприятно, знаешь ли. Ну-ка, поверни голову.

Он начал ощупывать пальцами голову Тальнара, убирать пропитавшиеся кровью волосы от его раны. Травма действительно была серьёзна. Голова Тальнара была разбита в кровь, кожа на правом виске от удара лопнула, лоскуток её был сорван с кости, и не отлетал лишь потому, что одной своей частью соединялся с остальным скальпом. Неудивительно, что руки и ноги Тальнара до сих пор дрожали — после такого обычный человек, не оборотень, всё ещё лежал бы без сознания.

— Ничего, только перевяжем, и заживёт, — Человек запустил руку в один из глубоких карманов своих штанов и вытащил из него, подумать только, платок — не особо свежий, в следах плохо отстиранной крови, но всё же настоящий платок.

— Пошли ближе к реке, — скомандовал он, поднимаясь. Тальнар, спотыкаясь, последовал за ним. Голова кружилась, и его немного подташнивало. Возле реки он опустился на колени. Тем временем оборотень смочил уголок платка в воде и, сев рядом с Тальнаром прямо на камни, вытер влажной тряпочкой кровь с уголков его раны.

— Подержи-ка, — протянул он ему платок, а потом достал из другого кармана небольшие ножницы, завёрнутые в тряпицу.

— Да вы просто шкатулка с сюрпризами, — слабо улыбнулся Тальнар.

— Не надо мне «выкать». Я тебе не директор школы, малец. Называй меня Аврас, меня все так зовут. А насчёт шкатулки — это ты метко, приятель.

Говоря это, он аккуратно отстригал Тальнару прядки волос, растущих вокруг раны, пока вместо спутанных локонов на его виске не появился короткий пепельно-русый ежик. Затем Аврас вновь завернул ножницы в кусочек ткани и перевязал Тальнару голову платком. Отодвинувшись подальше, он расхохотался: с платком, из-под которого падали на плечи длинные волосы, Тальнар походил на юного пирата.

— Ну и вид у тебя! Ну, бандит!..

Глядя на него, Тальнар и сам рассмеялся. Так и сидели они рядом, хохоча, как безумные, пока смех Тальнара не перешёл в судорожный кашель. Кашляя, Тальнар склонился к земле. Слёзы выступили на его глазах.

— Ну-ну, — мигом посуровевший Аврас придвинулся к нему, положив одну руку ему на спину, а другую на грудь. — Ну-ну, волчонок! Ты мне это брось. Ещё коньки отбросишь.

— Да уж поскорей бы! — вырвалось у Тальнара. Аврас пристально посмотрел на него. Глаза у него были серо-карие, умные и серьёзные, а кожа лица вся усыпана мелкими веснушками.

Он медленно поднялся на ноги и подошёл к реке, ополоснул руки и встал на месте, уперев руки в бока и глядя в небо. Было около полудня, солнце светило ярко и безжалостно, сверкало на каплях воды и на крохотных слюдяных вкраплениях камней. Тальнар подполз к одному из больших валунов и уселся в тени, которую тот отбрасывал, прислонившись к нему спиной. Голова у него всё ещё болела, тошнота никуда не делась.

Аврас посмотрел на него, потом подошёл и опустился рядом. Песок захрустел под его массивным телом. Взглянув на его лицо, Тальнар рассмотрел тонкие морщинки у его глаз и рта и небольшие бороздки на лбу. Аврасу вряд ли было больше сорока лет, но выглядел он на все пятьдесят: оборотничество отнюдь не молодит. Мужчина снова неторопливо запустил руку в карман и вытащил оттуда маленький свёрток и коробок спичек.

— Откуда у тебя спички?

— Оттуда, — усмехнулся Аврас. — Сам ведь назвал меня шкатулкой с сюрпризами. Когда бродяжишь, привыкаешь делать запасы. А побродяжить-то мне много пришлось. Курить умеешь?

Тальнар кивнул. Аврас размотал свёрток: под тряпицей оказался бумажный слой, под бумагой были мелко раскрошенные сухие листья.

— У меня раньше была трубка, — заговорил он, неторопливо скручивая цигарку из листа бумаги. — Была, да сплыла. Теперь вот самокрутки курю. Держи, — он протянул самодельную сигарету Тальнару и начал делать другую, для себя.

Он закурил, и в нос Тальнару ударил резкий приятный запах дыма, чем-то похожий на табачный. Он тоже закурил и после первой затяжки закашлялся: неизвестное курево оказалось очень крепким. Но тут же мужественно затянулся снова, чтобы не обижать Авраса.

— Спасибо вам… тебе. Спасибо, Аврас.

— В следующий раз будь осторожнее, — буркнул Аврас. — Что бы ты только что ни ляпнул, а помирать-то тебе, как я погляжу, не особо хочется.

— Будь я похрабрее, давно бы со всем этим покончил, — с горечью в голосе отозвался Тальнар. — Но я никак не могу… Аврас, а как ты думаешь, ад есть или нет?

Аврас неспешно затянулся, выпустил струю дыма между приоткрытых губ и тихо, но резко ответил:

— В детстве меня учили, что есть. А то, чему тебя учили в детстве, запоминается надолго. Иногда даже навсегда. Ад есть. Он вокруг тебя, ты застрял в нём.

— Зачем ты мне помог? — Тальнар снова ощутил безумную потребность разрыдаться, выплеснуть в слезах вновь поднявшуюся в нём боль. Но слёзы не текли из глаз, они оставались внутри, вызывая удушье и головную боль. — Я убил своего отца. Об этом все знают. И ты тоже знаешь, ведь так?

— Многие в этой стае убивали своих родных, — сурово молвил Аврас. — Я лично знаю тех, кто в полнолуние рвал глотки собственным родителям и раздирал на части своих братьев и сестёр.

— Но они-то в полнолуние! — горячо выпалил Тальнар. — А я не превращался, я понимал, что делаю!.. Я всё осознавал! — его голос перешёл в отчаянный стон. Он зажал рот обеими ладонями, стыдясь своей слабости.

Аврас приоткрыл было рот, но ничего не сказал. Он снова сунул в рот сигарету, затянулся и, сложив губы трубочкой, выпустил одно за другим три дымных колечка.

— Ну вот что, — сдержанно молвил он, — рассиживаться нам с тобой некогда. Скоро ребята пойдут собирать хворост, и ты иди с ними.

— Я вряд ли смогу… — попытался запротестовать Тальнар, но Аврас вдруг положил свою веснушчатую ладонь на его плечо и развернул молодого человека к себе.

— Ещё как сможешь. Не знаю точно, кто тебя ударил, но он ждёт, что ты тихо уползёшь в свой угол и свернёшься там. А ты — слушай сюда — ты этого не сделаешь. Сейчас ты встанешь и пойдёшь обратно в пещеру, а потом — собирать хворост, ягоды, нут и что ещё тут есть, и завтра тоже, и послезавтра. И никак иначе. Никак иначе, малец. Живёшь с волками — вой по-волчьи.

— Ладно, — шепнул Тальнар. Аврас ещё некоторое время смотрел на него, потом со вздохом сказал:

— Иди.

Тальнар поднялся на ноги и тяжело зашагал прочь. Когда он уже подошёл к входу в пещеру, Аврас вдруг окликнул его:

— Эй, подожди! Как звать-то тебя?

— Тальнар, — ответил юноша, слегка обернувшись. Аврас чуть ухмыльнулся — видимо, улыбаться по-нормальному он не умел.

— А фамилия есть, Тальнар?

Тальнар на секунду запнулся, а потом резко и твёрдо сказал:

— Нет у меня фамилии.

 

6

Веглао показалось, что она проспала минут пять, когда её разбудил жуткий громогласный вопль. Кто-то истошно орал голосом, не похожим ни на человеческий, ни на звериный. Веглао упала с кровати и больно ударилась локтем о бетонный пол. Выпутавшись из одеяла, она поднялась на колени, держась ладонью за ушибленное место и обалдело оглядываясь по сторонам.

Нейсури уже сидела на своей кровати и потягивалась.

— Это сирена, — сказала она в ответ на взгляд Веглао. — Нас так каждое утро будят.

— А мне-то ещё не нравился звонок будильника, — мрачно буркнула Веглао, поднимаясь на ноги и подбирая с пола одеяло.

— Я тоже в первый раз испугалась, — мягко сказала Нейсури. — Но теперь уже привыкла. И ты скоро тоже привыкнешь.

Веглао вдруг ощутила, что к её глазам подступают злые слёзы. Она принялась застилать постель, стараясь всё время находиться спиной к Нейсури.

«Я хочу домой», — думала она, машинально разглаживая складки на пододеяльнике, который был весь в пятнах плохо отстиранной крови. «Я хочу домой. Хочу домой. Хочу домой…» Она не знала, что для неё было «домом», но ужасно хотела уйти отсюда хоть куда-нибудь.

Спустя минут пятнадцать после побудки, когда Веглао и Нейсури уже оделись, из коридора донёсся знакомый уже стук дубинок о железные двери камер. Вскоре повторилась уже знакомая процедура: выход из камеры в коридор, путь двойной шеренгой вниз по лестнице, столовая (на завтрак опять была овсянка, но на этот раз хоть не горелая). После этого оборотни по команде поднялись из-за столов и построились в проходе. Их снова вывели в коридор, но повели на этот раз не к лестнице, а к выходу из здания — начинался новый рабочий день.

Во дворе оборотней построили в тройную шеренгу. Веглао и Октай удивлённо глазели по сторонам: в тесных коридорах и полутёмной столовой они и не замечали, как много здесь оборотней. Тех, кто вышел сегодня наружу, было не меньше ста пятидесяти — а ведь были ещё малыши, которых оставляли в их камерах. Сейчас они смотрели на старших товарищей из своих окошек — в этом донельзя унылом месте им больше нечем было развлечься.

После построения конвоиры развернули шеренгу к воротам и вывели наружу, за территорию зоны. У Веглао и других новичков сердца забились быстрее — но уже очень скоро они убедились, что сбежать не будет никакой возможности. Даже если и сможешь выскочить из колонны, пуля из карабина охранника настигнет тебя почти сразу. Колонна поползла по грязной, в пятнах тающего снега, дороге по направлению к неясно видневшимся впереди терриконам.

Уже несколько дней длилась оттепель, и снег вокруг дороги был грязным и ноздреватым, тонкое кружево наста блестело на солнце. Кое-где, прямо на снегу или на чёрной освободившейся земле, виднелись лужи. За несколько дней пути до ликантрозория Веглао ни разу не выходила из машины, и только сейчас заметила, как скоро по сравнению с неделей назад растаяла большая часть снега. В воздухе уже чувствовался запах весны, и отсутствие птичьего щебета удивило бы её, если бы она не привыкла к тому, что птицы рядом с ней никогда не поют.

Сразу было видно, что оборотни ходили по этой дороге часто — она вся была измята и изрыта следами. Талый снег мешался со свежей грязью, и оттого уже через несколько минут ходьбы ботинки Веглао стали ужасно грязными. Весь путь от зоны до места работы занял около получаса. Когда они поравнялись с первым терриконом, блестевшим от таявшего снега, Веглао смогла заметить поверх голов других ребят нескольких конвоиров, которые везли тачки с кирками, и задалась вопросом: почему им не раздали инвентарь сразу? Ответ пришёл тут же — кирки были слишком грозным оружием, чтоб отдавать их в руки оборотням надолго.

Место работы производило неслабое впечатление. Под будущий посёлок был зачищен внушительный участок земли, по размерам намного превышавший территорию ликантрозория. Здесь с успехом могла бы разместиться деревня вроде Хорсина. Пять или шесть терриконов, высившихся неподалёку, объяснили Октаю, выросшему в шахтёрском городке, назначение будущего посёлка: здесь собирались активно разрабатывать шахты. Рабочих сейчас видно не было, но когда для них будут построены дома, они вернутся — уголь, или что они тут откапывают, никуда не денется. Шёпотом он сказал об этом Шелну, который шагал рядом с ним. При этих его словах юноша горько усмехнулся:

— Шахтёры, может, и приедут, — негромко сказал он, — вот только их будет немного. Попомни мои слова, больше всех работать будут ребята из ликантрозория.

«К тому времени меня здесь не будет», — с отвращением подумал Октай.

Приведя на место, оборотней ненадолго оставили в покое: конвоиры начали оцеплять территорию, проверять оружие. Ребята тем временем бродили кругами, стояли на месте или курили. Вскоре прозвучала команда:

— Построиться!

Оборотни начали неорганизованно становиться в ряд. Перспектива целого дня работы плохо сказалась на их настроении: стоило кому-то задеть другого, как его награждали пинком или ударом в ухо или бок. Битый в свою очередь не оставался в долгу, и только страх перед нагайками и пистолетами конвоиров мешал юным волчатам устроить драку. Веглао и Октай встали рядом друг с другом. За несколько человек от них стояла Нейсури, ещё дальше виднелась взъерошенная голова длинного и тощего Долвера. Ребята, особенно младшие, вертели стрижеными или нечёсаными головами, перебрасывались короткими репликами, за половину слов в которых в школе Веглао могли запросто выставить за дверь класса. Некоторые торопливо докуривали самокрутки, либо, погасив их пальцами или языками, заботливо прятали в карманы на потом. Несколько охранников принялись раздавать кирки — их было недостаточно, и около четверти ребят оставили для того, чтоб они смогли убирать камни и складывать их в терриконы. Остальным надо было выворачивать эти камни из мёрзлой земли.

К строю оборотней подошёл высокий, крепкий служащий ликантрозория. Его коричневую форму украшали зелёные лычки старшего командира. Заложив руки за спину, он сухо обратился к заключённым:

— В пятницу вы работали плохо (Веглао и Октай уже успели узнать, что в пятницу здесь был дождь со снегом и сбивающий с ног ветер). Погода была неважная, но сегодня светит солнце. Фронт работ перед вами. Приступайте, — с этими словами он вальяжно отошёл в сторону, а оборотни принялись работать.

Уже через час, даже ещё меньше, Веглао сильно устала, а спустя ещё минут тридцать еле-еле поднимала кирку. Корни её волос промокли от пота, дыхание стало тяжёлым и сбивчивым, ветер неприятно холодил взмокшую грудь. За своей работой она не видела, что другие так же измучены, как она — слабые, полуголодные ребята не могли работать как следует. Многие из них только тупо били кирками по земле, не особо целясь и не прилагая большой силы.

В какой-то момент Октай, работавший рядом с ней, воткнул кирку слишком глубоко в землю, и её лезвие застряло между камнями. Мальчик задёргал рукоять кирки, но камни сжали её, как тиски, и вытащить её оказалось не так-то просто. Веглао и все окружающие были так поглощены своей работой, что не заметили этого. Они продвинулись вперёд, а Октай остался на месте, сражаясь с киркой. Это заметил один из конвоиров, молодой громила явно без царя в голове, и конечно, решил, что мальчик отлынивает. Быстро подойдя к нему, охранник рявкнул:

— Шевелись! — и ударил его нагайкой по плечу.

Вскрикнув не столько от боли, сколько от внезапности удара, Октай метнулся в сторону и, налетев на кого-то, упал на землю. Разозлённый охранник тут же оказался рядом с ним и со всей силы пнул мальчишку по рёбрам:

— А ну встать!

На крик друга Веглао обернулась, и кровь ударила ей в голову. Ничего не соображая, она бросилась на конвоира с кулаками (кирку отбросила, что было очень хорошо, и не только для надсмотрщика).

— Эй, не трогай! — крикнула она. Конвоир обернулся на её крик и тут же, почти не целясь, взмахнул нагайкой. Удар должен был прийтись прямо по лицу Веглао, но девочка вовремя пригнулась. Одной рукой она схватилась за ремешок нагайки, на конце которого раскачивался свинцовый шарик, а другой, сжатой в кулак, замахнулась на охранника. В этот момент она злилась так, что ничего не соображала — этот здоровяк своим ударом рассёк Октаю плечо до крови.

Мужчина схватил её за запястье свободной руки и крутанул так, что едва не сломал. Веглао вскрикнула от боли и ярости. Она отпустила ремешок нагайки и ударила охранника по руке, схватившей её. Конвоир уже размахнулся плетью, но тут же взвыл — немного оклемавшийся Октай врезал ему локтём в чувствительную область под коленом.

Теперь на них уже начали оглядываться. Те оборотни, что были поблизости, забыли о работе и застыли на месте, держа в руках кирки и глядя на драку. Кто-то из них присвистнул, и здоровенный конвоир пришёл в ещё большую ярость. Взревев, он швырнул Веглао на землю и размахнулся нагайкой, которую она выпустила. Октай метнулся к ней, прикрывая её своим телом, а Веглао обхватила его за плечи, и свинцовый наконечник нагайки, опустившись, раздробил ей два ногтя на руке.

Девушка вскрикнула. Кто-то из оборотней гневно закричал.

— Прекратить! — раздался громовой голос. Октай схватил Веглао за окровавленную руку, попытался оттащить её, но новый удар по спине заставил его вскрикнуть и упасть на живот.

— Отойди от них! Не калечь, ублюдок! — рявкнул кто-то. Бандит в форме охранника снова размахнулся, и новый удар пришёлся по груди Веглао, пнувшей его в голень. Нагайка рассекла кожу над рёбрами, и от дикой боли, смешанной с прямо-таки звериной яростью, у Веглао из глаз брызнули слёзы. Она рывком поднялась на колени и, когда нагайка снова со свистом разрезала воздух, схватилась за её ремешок обеими руками. Потянула на себя и… разорвала. Просто разорвала, как паутинку.

В этот момент сзади на надсмотрщика набросились двое его товарищей. Навалившись на его плечи, они выкрутили ему руки назад (одна из них всё ещё сжимала рукоять плети).

— Наигрался, чёртов сын? — прогрохотал тот же голос, что несколько секунд назад велел парню оставить оборотней в покое. — Арест на сутки!

— Есть, комендант, — с нескрываемой злобой отозвался конвоир. Встретившись взглядом с Веглао, которая всё ещё стояла в позе молельщицы, сжав обеими руками остатки нагайки (свинцовый шарик покачивался туда-сюда, как маятник), он тихо, еле разжимаю губы, сказал:

— Я разобью тебе башку, малявка.

— Увести его! — велел комендант. Охранники развернули изувера, один из них грубовато пихнул его в спину. Веглао проводила его взглядом. Сердце её всё ещё колотилось гулко и быстро, в ушах стоял лёгкий шум. Раны болели, но она ощущала боль приглушённо, как будто её нервные окончания работали не в полную силу.

— Почему встали? Всем работать! — прикрикнул старший командир. Большинство зрителей поспешно повиновались, но некоторые ещё пару секунд стояли, повернувшись к теперь уже тихому полю боя.

— Дай это мне, оборотень! — услышала Веглао резкий голос.

Подняв голову, она увидела склонённое лицо мужчины — грубое, но при этом не лишённое особой красоты, смуглое, скуластое и мужественное. Судя по голосу, это и был комендант. Он протянул вперёд свою жилистую руку, и Веглао молча положила в неё ремешок с блестящим от крови свинцовым шариком.

Октай за её спиной поднялся на колени, зажимая ладонью рваную рану в плече.

— Вы оба будете наказаны за драку с представителем закона, — сказал комендант. Голос его был решительным, громким и ровным. Казалось, принадлежит он не человеку, а машине. — Сейчас вас отправят в медпункт, а потом в карцер. Чтобы больше это не повторялось!

Он поднял голову и его лицо вдруг перекосилось от — так, во всяком случае, показалось Веглао — сильной боли. Потом он, очевидно, справившись с собой, развернулся и зашагал прочь, по дороге кивнув одному из конвоиров. Тот тоже кивнул и отправился к ребятам.

— Спасибо, — тихо сказал Октай ей на ухо. — Тебе очень больно?

— Терпимо, — Веглао обернулась к нему, хотела улыбнуться, но в этот момент увидела то, что находилось за его спиной.

Там стоял кто-то, одетый в длинное чёрное монашеское одеяние. Стоял, повернувшись затылком. Длинный чёрный плащ тяжёлыми складками спускался до самой земли, шевелился на ветру, но тот, кто под ним скрывался, был неподвижен, как статуя. Веглао ощутила необъяснимый ужас. Она вдруг поняла, что не хочет видеть лица этого существа… не хочет, чтобы оно обернулось…

Но тут оно медленно повернуло к ней голову.

Лицо, выглядывавшее из-под плаща, было очень гладкое и белое, словно бумага. Глаз не было. Никаких. На их месте — ровная, пугающе гладкая кожа. А губы — чёрные, словно налитые сгустившейся кровью, их уголки печально опущены. Веглао вдруг поняла, что кричит, хотя не слышала своего голоса, не слышала вообще ничего. Октай посмотрел на неё с ужасом.

На её крик снова начали оборачиваться оборотни. Работа застопорилась. Подошедший к ним охранник разразился руганью, но Веглао ничего не слышала и только смотрела на это нечто, не в силах отвернуться или закрыть глаза.

Оно тоже смотрело на неё… хотя разве могло оно «смотреть»?! Лицо было неподвижным, как будто его мышцы окаменели. А потом существо медленно повернулось к ней своим чёрным затылком и зашагало прочь.

Схватив Веглао за плечо, охранник поднял её, грубо развернул и велел идти вперёд. Девочка зашагала к ликантрозорию, но через пару шагов, не сбавляя шагу, оглянулась.

Нет, это ей не привиделось. Чёрная фигура уходила всё дальше, и ни оборотни, ни люди не обращали на неё ни малейшего внимания. Столкнувшись взглядом с Октаем, Веглао увидела в его глазах ужас и потрясение.

Она вновь повернула голову к дороге, ведущей в барак. Что ж, если она сходит с ума, то по крайней мере не в одиночку.

 

7

После их первого разговора Тальнар несколько дней не видел Авраса. Потом они как-то раз столкнулись в пещере, но Аврас ничем не показал, что знает молодого человека, даже бровью не повёл. Тальнар не обиделся: рядом с его новым другом шагали несколько оборотней, бывших особо горячими последователями Кривого Когтя. Юноша уже несколько раз видел Авраса среди них, ещё до их знакомства, и догадывался, что положение не позволяет Аврасу знаться с теми, кто, как Тальнар, находится у самого дна. Но всё-таки он был благодарен ему — ведь Аврас помог ему в трудную минуту. И в мыслях своих Тальнар уже любил его, как самого близкого друга. Чем-то Аврас напомнил ему его отца, каким Тальнар хотел бы его видеть — при всей его крутости он не был ни заносчив, ни зол. Мало-помалу Аврас взял Тальнара под своё покровительство: молодой человек часто сопровождал его на охоте, чистил его оружие и прилежно внимал советам, на которые Аврас был не слишком щедр, но которые всегда могли пригодиться.

Кривому Когтю это заметно не нравилось — он по-прежнему презирал Тальнара и предпочитал видеть его униженным и никому не нужным, нежели оруженосцем одного из своих приближённых. Об этом Аврас как-то поведал Тальнару, когда они вместе тащили к пещере большого горного козла.

— Не попадайся вождю на глаза слишком уж часто, — мрачно посоветовал он. — Не знаю точно, чем ты так провинился перед ним, только он тебя ненавидит.

— Я знаю, — кивнул Тальнар, несколько запыхавшись. У него до сих пор не изгладились воспоминания о том, как Кривой Коготь избивал его прошлой осенью. Аврас покосился на него и вздохнул:

— Ох, не для тебя эта жизнь…

Перехватывая получше ногу добычи, Тальнар сделал вид, что не расслышал его слов. Некоторое время они шли молча, потом Аврас велел остановиться. Они положили тушу козла на землю и сели на неё. Аврас, по своему обыкновению, забил косячок, и когда он предложил Тальнару затянуться, тот не стал отказываться. Так они сидели некоторое время и курили, выпуская сизый дым в приятно прохладный воздух. Потом Аврас неторопливо сказал:

— Сейчас я тебе кое-что скажу, но ты учти: узнаю, что пошли слухи — лично оторву тебе уши. Молчок, понял?

— Понял, — несколько вялым голосом (от курева Авраса его всегда охватывало какое-то странное, но приятное расслабление) ответил Тальнар, протягивая ему цигарку. — Что ты хочешь сказать?

— Скоро вождь уйдёт отсюда, — сообщил Аврас голосом, по которому нельзя было понять, радует его эта новость или печалит. — Он уходит на серьёзное дело. Разумеется, не один. С ним отправится много надёжных волков. Ты не пойдёшь.

Тальнар не смог удержаться от радостного вздоха: несколько недель без Кривого Когтя — разве это не счастье? При виде улыбки на его грязном и худом лице Аврас стал мрачнее тучи.

— А ты идёшь? — спросил Тальнар. Аврас молча кивнул и снова затянулся самокруткой. Выпустив струю дыма в пахнущий весной воздух, он спросил у Тальнара:

— Ты ходишь на все собрания?

— Конечно, — кивнул Тальнар. — Я слышал, как он говорил про жизнь на Луне. Словно сам там побывал, — он усмехнулся и закашлялся. Аврас коротко рассмеялся:

— Да уж, говорить он мастер! Просто проповедник. Знаешь, что такое проповедь?

— Ага, знаю, — кивнул Тальнар. — На истории проходил.

— На истории! — насмешливо хмыкнул Аврас. — А про монастырские школы кабриан вам рассказывали? Туда отправляли детей, и через несколько лет они становились монахами на всю жизнь…

— Ты это к чему?

— А к тому, что Кривой Коготь поступает так же. Ты не задумывался, отчего в его стае так много детей? Дети верят почти всему, что им говорят, даже самой большой дури, потому что они ещё маленькие и мало знают. И, разумеется…

Аврас не договорил. Он часто так делал — посреди разговора вдруг резко замолкал и погружался в свои мысли, и пытаться его разговорить в таких случаях было бесполезно. Докурив самокрутку, они поднялись на ноги и понесли свою добычу дальше.

Вскоре Тальнар узнал о ближайшем походе Кривого Когтя из уст самого вожака. Это произошло в марте. Как обычно, барабанный бой заставил прийти в вестибюль всех оборотней, которые находились в пещерах или рядом с ними. Кривой Коготь начал с новости, которую принесли ему его разведчики: это было известие о том же самом распоряжении правительства насчёт регистрации оборотней в ликантрозориях, о котором уже было известно Веглао и Октаю. Без всяких предисловий он сразу заговорил по теме, на этот раз не пожалев красной краски. Тальнар понятия не имел о том, бывал ли вождь когда-нибудь в ликантрозории — во всяком случае, рассказывал он о них всегда очень сочно. С этой темы он перешёл на другую — и при первых же его словах Тальнар с волнением понял, о чём ему недавно говорил Аврас.

— В нескольких сотнях миль отсюда, — сказал Коготь, — недалеко от Слуаны, находится ликантрозорий. Это самый близкий к нам детский ликантрозорий. Сейчас в нём находится около двухсот детей, самым старшим из которых исполнилось только семнадцать лет. Я отсюда чувствую запах их крови и слышу их плач. Так что же мы сделаем с этим, братья?

Неизвестно, знал ли Кривой Коготь, что такое «риторический вопрос», но пользовался он этим тропом часто и умело.

— Я скажу, что мы сделаем, — Кривой Коготь широко улыбнулся, и его острые зубы заблестели в свете костров, окрасившем их в кровавый цвет. — Мы нападём на него. И захватим его, конечно. А потом спалим его дотла.

Ответом на его слова было молчание, и в первую секунду Тальнар подумал, что сейчас толпа оборотней разразится возмущёнными воплями. Толпа бродяг с ножами и ружьями почти без патронов против отлично вооружённых и сытых служащих ликантрозория! Разве кто-то захочет идти на смерть? Он решил, что большинство оборотней думает так же, как и он. Но он ошибся.

Несколько оборотней почти в унисон издали радостные, кровожадные вопли, и сразу к ним присоединились десятки других. На памяти Тальнара стая никогда так не шумела. Крики эхом отдавались от стен и потолка, и юноша прикрыл глаза в страхе, что своды пещеры не выдержат этого звука и похоронят под собой всех, в том числе и амбиции Кривого Когтя. Однако этого не случилось. Кривой Коготь снова воздел руку, и шум начал медленно стихать, как стихает грохот большой волны, нахлынувшей на скалу. Когда снова воцарилась относительная тишина, вожак оборотней выпрямился во весь рост, расправив плечи и высоко подняв голову, на которой рыжие волосы сверкали, как корона. Его богатырская фигура, горящие глаза, сверкающие в улыбке длинные острые зубы были столь внушительны, что даже Тальнар ощутил в груди трепет восхищения, смешанного с ужасом.

— Мы выйдем в путь через неделю, и будем на месте на седьмой день после майского полнолуния. В волчьем обличье мы не сможем преодолеть стены ликантрозория, но когда мы будем людьми, они… они сами нас впустят, — при этих словах Кривой Коготь не смог сдержать змеиную улыбку. — Со мной пойдут пятьдесят волков. Но долго мы там не задержимся. Лето ещё не наступит, когда мы будем здесь с отборными волчатами.

Оборотни выразили своё одобрение топотом и воплями. Не затягивая время, Кривой Коготь начал собирать отряд, и через двадцать минут, во время которых самые отчаянные, изо всех сил пихаясь, пробивались поближе к вожаку, чтоб он заметил их, все пятьдесят волков собрались у трибуны. Среди них был и Аврас — лицо бледно, глаза воинственно горят, сильные руки со сжатыми кулаками вскинуты вверх.

Тальнар осторожно начал протискиваться к выходу из зала. Он знал, что его не возьмут на это дело, и мог только радоваться этому — мало того, что ему не придётся убивать, так ещё и Кривого Когтя он не увидит как минимум целый месяц. Похоже, судьба наконец улыбнулась ему — и, хоть улыбка эта была кривой и недоброй, Тальнар был почти счастлив.

 

8

Дни здесь казались бесконечными, но, когда Веглао однажды обнаружила, что прошли уже три недели после того, как их привезли в ликантрозорий, она поразилась тому, до чего же быстро пронеслись эти три недели. Саму себя она чувствовала невероятно уставшей, больной и озлобленной. В ликантрозории не надо было дрожать от холода ночами, и кормили, хоть и хреново, три раза в день, но Веглао отдала бы всё немногое, что у неё было, ради того, чтоб вновь вернуться вместе с Октаем на свободу. Она понимала: здесь они долго не протянут. Там, на воле, голодно и холодно, но там, кажется, и смерть будет лучше, чем здесь. Веглао не пугала даже мысль о том, как её мёртвое тело становится пищей для диких зверей, а потом обглоданные кости медленно, год за годом, заносит всяким природным мусором ветер. Вариант с местным крематорием выглядел омерзительнее во много раз.

Дни становились теплее и длиннее, снег таял, земля высыхала, но для юных оборотней это означало только одно: работать приходится больше. Комендант ликантрозория был весь на нервах: мало того, что количество оборотней неуклонно растёт (меньше, чем за месяц, привезли ещё три новых партий заключённых, человека по три-четыре), так ещё и план работ по-прежнему был не выполнен. Те, кто создавал уставы ликантрозориев и планы работ для оборотней-заключённых, свято верили в то, что оборотни, даже дети — существа чрезвычайно сильные и выносливые. Поэтому на работах с молодых узников спрашивали по полной программе. От непосильного труда дети валились с ног, многие по дороге назад, в камеры, были вынуждены опираться на плечи товарищей, которые сами едва передвигали ноги. Часто можно было видеть такую картину: в перерыве для отдыха кто-нибудь безучастно садился или ложился прямо на землю и, не всегда закрывая лицо, беззвучно плакал от усталости.

А полнолуние между тем приближалось. До него оставалась неделя, потом пять дней, три дня… Самым ужасным в этом было не ожидание боли, к ней, конечно, нельзя привыкнуть, но в принципе через несколько месяцев уже понимаешь, что тебя ждёт в очередной раз. Нет, больше всего Веглао бесила неизвестность. Она не знала, как здесь проходят полнолуния. Никто из тех, кого она спрашивала, не давал внятного ответа. Будто сговорившись, все отвечали отговорками: «Увидишь», «Сама узнаешь», «Не спрашивай», «Подожди». Пока что единственный вариант, который Веглао могла предположить — это то, что оборотней просто запирают покрепче в их же камерах. Но вскоре в разговорах тех, кто здесь был уже давно, она уловила слово «колодец». Что это за колодец? Может, какое-то внутреннее помещение вроде карцера?

Она боялась полнолуния. А вот её волчица ждала его с восторгом. Порой Веглао осознавала, что какой-то чужой, нечеловеческий голос вразнобой с её собственными мыслями бормочет что-то вроде: «скорей бы, скорей бы, я убью их всех, о да, я убью их всех, я буду их грызть, рвать, крови, как же я хочу крови, о, скорей бы, скорей, я хочу драться, я хочу крови…»

«Заткнись, сука, — злобно думала Веглао в таких случаях. — Заткнись, поняла меня?» Это немного помогало: зверь, конечно, и не собирался её слушать, но зато саму себя она начинала чувствовать чуточку увереннее.

В этот раз полнолуние было в пятницу. Многие этому радовались — после полнолуния оборотням давали сутки отдыха, и таким образом получалось, что и суббота, и воскресенье в этот раз оказывались выходными. Между тем большинство ребят боялись полнолуния так же сильно, как Веглао. Не боялись разве что такие, как Нейсури, которым было уже на всё наплевать. Поэтому с самого утра нервы у большинства оборотней и людей были ни к чёрту. Ещё на завтраке волчата начали ссориться друг с другом, на работах сразу несколько парней ни с того ни с сего сцепились в злобной безрассудной драке. Сам воздух вокруг, казалось, был наполнен страхом и яростью.

В семь часов, сразу после ужина, оборотней снова заперли в их камерах. Веглао и Нейсури не разговаривали. Нейсури легла на кровать и вскоре задремала. Веглао нет-нет да и кидала на неё изумлённый взгляд: как она может сейчас спать?

Небо за окном быстро темнело. Скоро, слишком скоро погасли последние отблески заката, и единственными источниками света стали лампы ликантрозория. Наконец мучительное ожидание кончилось не менее мучительным ужасом — в коридоре послышался шум.

Веглао подбежала к двери, но зарешёченное окошечко было закрыто, и посмотреть, что происходит в коридоре, было невозможно. Нейсури медленно приподнялась и села, свесив ноги с кровати. Тут снаружи раздался стук в какую-то из железных дверей, а потом резкий окрик:

— Встать с кроватей! Руки за спину! Выходить по одному!

Потом дверь залязгала, открываясь. Веглао почувствовала, как по коже бегут мурашки. Окрики и грохот открываемых дверей повторялись и повторялись всё ближе к их с Нейсури камере, и наконец и их дверь затряслась под ударами дубинки.

— Встать с кроватей! Руки за спину! Выходить по одному! — загремел грубый голос. Девочки повиновались: Нейсури — быстро и безразлично, Веглао — не сразу и нехотя.

Дверь распахнулась. Пленницы вышли в коридор и встали возле двери, которую конвоир сразу же запер. В коридоре было уже много ребят. В жизни Веглао не доводилось видеть столь удручающего зрелища: повсюду заложенные за спины худые руки, испуганные лица, поджатые в сдерживаемых рыданиях губы. Спустя некоторое время в коридор вывели и Октая с соседом. Веглао на секунду столкнулась взглядом с другом, но тут подошедший конвоир ударил её по затылку:

— Не верти головой!

Пришлось Веглао опустить голову. Растрепавшиеся волосы упали ей на лицо, и она теперь не могла хорошо видеть того, что творится справа и слева.

Когда наконец все заключённые вышли в коридор, их построили в колонну по двое и погнали в конец коридора, к лестнице. У самых ступенек образовался затор — какая-то девочка, на вид лет двенадцати, вдруг отчаянно закричала:

— Не хочу! Не хочу! Не надо! — и бросилась бежать. Один из охранников поймал её. Закатив девочке оплеуху, он втолкнул её обратно в строй.

Колонна двинулась дальше, но происшествие будто подкосило ребят: среди них послышались редкие всхлипывания и глухие ругательства. Спустившись по лестнице в подвал, ребята оказались в длинном коридоре с низким потолком, в который было ввинчено несколько слабых ламп. Они висели так далеко друг от друга, что между ними залегли тёмные тени. Вдоль стен у пола и потолка протянулись ржавые трубы. Под одной из них блестела лужа, в которую с тихим плеском капала вода. Конвоиры погнали колонну оборотней дальше по коридору, пока он вдруг резко не повернул влево. Здесь их путь и закончился: сразу за поворотом коридор перешёл в крутую лестницу вниз.

За лестницей оказалась бетонная площадка, перерезанная широкими решётчатыми воротами. Человек, стоявший наготове, распахнул калитку в этих воротах. Она была слишком мала, чтобы все быстро прошли внутрь, и здесь снова образовалась пробка. На этот раз в воздухе повисло ощущение близкой схватки. Видимо, драки оборотней с ненавистной охраной во время полнолуний были здесь обычным делом, и этот раз не стал исключением. Несколько мальчиков с рычанием накинулись на конвоиров, те в ответ заработали нагайками и штыками — при этом немало ударов и уколов досталось и тем, кто просто в этой толпе был притиснут к дерущимся и не мог отойти. Подавив бунт, охранники запихнули оборотней внутрь и заперли двери. Самые отчаянные из волчат всё ещё цеплялись за решётку и даже кусали её, выкрикивали страшные ругательства и показывали охранникам непристойные жесты. Некоторые из конвоиров, самые неуравновешенные, в ответ били дубинками и нагайками по решётке. То и дело кто-то из бунтовщиков отскакивал назад, тряся разбитыми в кровь пальцами и зверски ругаясь.

Так себя вели не все. Большинство просто разошлись по разным углам того места, где им предстояло провести сегодняшнюю ночь.

«Так вот что такое Колодец», — подумала Веглао.

Это было квадратное помещение, потолок у которого был гораздо выше, чем у коридора. Под самым потолком шла широкая галерея, кинув взгляд на которую, Веглао почувствовала, как у неё замирает сердце: на галерее стояли люди с ружьями. Чувствуя себя отвратительно беззащитной, девочка отошла к стене и села под ней, сжав ладонями колени. «Они не будут нас просто отстреливать, — думала она, стараясь успокоить себя и задавить нарождающуюся панику. — Мы же их рабочая сила. Наверняка стрелять будут только в самых буйных…» Но эти мысли почти не успокаивали — возможно, в эту ночь самыми буйными окажутся она или Октай.

Постепенно атмосфера вокруг становилась всё напряжённее. При этом вокруг воцарилась почти полная тишина. Никто больше не ругался, не кричал и не шипел на охранников. Бунтовщики отошли от решётки. Оборотни сидели на полу или стояли, прислонившись к стенам. Некоторые, особенно те, кто был помладше, плакали. Октай указал Веглао на мальчика лет семи, который сидел в углу, глядя в никуда вытаращенными глазами, из которых катились всё новые и новые потоки слёз. Он всхлипывал и беспрестанно грыз ногти.

— Это мой сосед, — тихо сказал Октай. — У него сегодня первое полнолуние.

Веглао прижалась лицом к его плечу. Ей было почти так же страшно, как перед своим первым превращением. Как же давно это было! Положив руку ей на голову, Октай осматривался по сторонам. Он увидел, как невысокая девушка с перекошенной от плохо зашитой раны шеей подошла сзади к плачущей черноволосой девочке лет десяти и нежно её обняла. Потом посмотрел на двух мальчишек, возможно, братьев, которые сидели рядом, взяв друг друга за руки и угрюмо глядя в разные стороны. Возле одной стены полулежали, крепко обнявшись, парень и девушка — она смотрела на него с нежностью и перебирала его волнистые тёмные волосы, а он прижимал её к себе так, как будто считал себя в силах её защитить. Октай подумал, что сегодня ночью он обязательно убьёт кого-то из них — а может, кто-то убьёт его.

— Веглао, — прошептал он, нагибаясь к ней, — нам надо держаться вместе.

Девушка два раза кивнула, не поднимая головы. Она слегка дрожала. Октай понял, что и сам он дрожит — и совсем не от страха. Его тело напряглось, руки и ноги отяжелели. Голова бессильно откинулась назад. Зрение то туманилось, то снова становилось ясным, и Октай видел, что большинство остальных ребят так же дрожат, устало сползают на пол, в то время как их взгляд становится блуждающим и беспомощным. Кто-то сдавленно застонал сквозь стиснутые челюсти. До Октая донёсся чей-то разъярённый вопль:

— Прах побери, ведь ещё только десять часов! Опять всё начинается раньше! Они снова не отмыли кровь до конца?!

«Кровь?» — с ужасом подумал Октай, чувствуя, как слабеет его тело и начинается боль — пока что слабая, но это ненадолго. Скоро раскалённый гвоздь пронзит сердце, и он снова умрёт от боли, как умирал уже двенадцать раз, чтоб потом воскреснуть в обличье монстра.

Девушка, обнимавшая сзади черноволосую девочку, застыла и неподвижными глазами вперилась в противоположную стену, а потом её лицо исказилось, из побелевших губ вырвался отчаянный вопль боли, и вмиг отросшими когтями она пропорола наискось грудь малышки, которую только что так утешала. Девочка без единого звука упала на пол ничком, и при виде крови, красным облаком растекающейся под её маленьким телом, у Октая помутилось в глазах. В следующую секунду он закричал от боли, его голова на напряжённой шее резко откинулась назад, ударившись о стену. Ещё миг спустя он уже бился на полу, раздирая растущими из пальцев когтями себя и всех, кто был рядом. Колодец наполнился криками, от которых у неопытных охранников кровь стыла в жилах. Один из них, переведённый сюда недавно и впервые видящий превращение оборотней, вдруг бросился в угол и грохнулся на колени перед жестяным ведром, приготовленным специально для таких случаев.

— Это скоро пройдёт, — сказал комендант, не оборачиваясь на глухой плеск и хрипы и глядя только на оборотней. В этих вопящих, стонущих телах, которые извивались и дёргались на уже красном от крови полу, не осталось почти ничего человеческого. Вскоре одежда превратилась в тёмные окровавленные шкуры, а крики сделались воем, который по громкости не уступал местной сирене, а по степени устрашения стократ превосходил её. Звери поднимались на лапы, оскальзываясь на перемешавшейся крови. Некоторые из них ещё выли, задрав уродливые головы, но большинство только рычали, опустив морды и глядя на врагов пылающими жёлтыми глазами.

— Они будут нападать друг на друга? — тихо спросил новенький охранник, неловкими движениями утирая рот и не осмеливаясь задержать взгляд на оборотнях больше чем на одну-две секунды.

— Конечно, будут, — хохотнул один из старших — невысокий, с блестящим розовым лицом и редкими волосами, зачёсанными на крупную лысину. — На то нам и пушки.

Молодой человек сглотнул и посмотрел на свой карабин, явно сомневаясь, что пулей из него можно прикончить одно из этих чудовищ. Комендант понял, что он думает, и сообщил ему:

— Пули серебряные, Бринтар. Один выстрел — и зверь готов.

Он поднял голову и громко отдал приказ:

— Все знают, что серебра мало! Стреляйте только в самом крайнем случае, и постарайтесь не мазать… Вот, началось!

Один из волков коротко, яростно взлаял и ринулся на другого. Тот ответил ненавидящим рыком и бросился в драку. Волки столкнулись, брызнула кровь, и это послужило сигналом к остальным — все набросились на всех, острые зубы вонзались в плоть противников, с лёгкостью разрывая толстые шкуры. Началась жестокая свалка. Вскоре кто-то из оборотней закричал так, что сомнений не оставалось: этот крик последний. Серый труп упал на пол, и в ту же секунду его лапы стали укорачиваться и всё тело уменьшаться. Бринтар зачарованно смотрел на то, как волк превращается в мёртвого ребёнка лет пяти.

— Отстреливайте самых буйных! — выкрикнул комендант, поднимая свой карабин. В следующую секунду он уже выстрелил в голову огромному оборотню, дравшемуся сразу с тремя противниками. — Уже двое вышли из строя!..

— Посмотри-ка туда, — негромко сказал один из молодых людей другому. — Вон там, в свалке… двое волков, один тёмный, второй посветлее, видишь?..

— Ага, — кивнул тот, приглядевшись. — Они будто бы действуют заодно.

Эти два волка и вправду всегда держались вместе и бились плечом к плечу, защищая не только себя, но и друг друга. Оба уже были изранены так же, как и другие, но по-прежнему крепко стояли на лапах и угрожающе рычали на всех, кто приближался.

Тем временем большинство оборотней стали понемногу успокаиваться. Они отползали к стенам и забивались в углы, зализывая раны. Только пять-шесть самых бешеных драчунов ещё кружили в середине Колодца, гневно рыча и лая друг на друга. Внезапно светлошёрстный оборотень из так заинтересовавший охранников пары с яростным воем кинулся на одного из врагов, оставив своего тёмного друга позади. Два оборотня столкнулись и отшвырнули друг друга ударами в стороны, но это их не обескуражило — они снова ринулись в драку. Кроме них, никто больше не дрался — оборотни отошли в стороны и смотрели на схватку с тем же интересом и спокойствием, как и конвоиры на галерее.

— Это волчицы, — сказал кто-то.

Это и в самом деле были девочки-оборотни, но дрались они с не меньшей злобой и жестокостью, чем мальчики. Не прошло и полминуты, как одна из них, попытавшись цапнуть соперницу в плечо, неосторожно обнажила свою шею, и другая в мгновение ока разорвала ей горло. Застонав почти человеческим голосом, волчица рухнула на пол, её лапы конвульсивно дёргались. Победительница воинственно взвыла, задрав окровавленную морду, и кое-кто ей ответил.

Комендант сверкнул глазами:

— Эта деваха просто разбойница!

— Пристрелить её, комендант? — спросил один из сержантов.

— Пока не надо. Видишь, она отступает. Сейчас они все ненадолго успокоятся. Можно закурить.

Те, кто принёс с собой сигареты, с облегчением поставили ружья к барьеру и полезли в карманы. Тем временем оборотни, прекратив драться, лизали свои раны, жались к стене и глухо рычали друг на друга, а к окровавленным трупам детей прибавился ещё один — на красном блестящем полу остывала Нейсури.

Ночь продолжалась долго. Часы спокойствия сменялись минутами ожесточённых драк, во время которых Колодец изредка гремел одиночными выстрелами, за которыми следовал короткий визг умирающего оборотня. Наконец небо посветлело, и луна, хоть она и не зашла, стала быстро бледнеть и как будто бы таять в голубоватом просторе. И вместе с ней таяли силы оборотней — их вой сделался почти жалобным, лапы устало подкашивались и скользили, головы тяжело опускались. Через какое-то время они снова закричали от боли — но в этот раз их голоса из волчьих медленно превратились в детские. Бринтар и несколько других молодых людей с ужасом и отвращением взирали на окровавленные детские тела в разодранной когтями одежде, тела, которые казались мёртвыми, а некоторые и были такими. Дождавшись, пока юные оборотни перестанут дёргаться и бесчувственно застынут на полу, комендант дал команду разносить их по камерам. Вооружившись носилками, конвоиры зашагали вниз. Самых маленьких они укладывали на носилки по двое и по трое, со взрослыми приходилось возиться дольше. Двенадцать ребят пока что оставили в Колодце: сегодня им предстояло оказаться не в своих камерах, а в морге.

Странно, но воспоминания о полнолунии никогда не бывают отчётливыми и последовательными. Вспоминать то, что делал после превращения — это всё равно что вспоминать сон, увиденный во время тяжёлой болезни. Отрывистые расплывчатые кадры сменяются тёмными провалами, громкие крики внезапно стихают, пронизанное красным цветом буйство сменяется апатией и тупой болью. Ты знаешь о том, что делал — знаешь это по словам свидетелей, по своим свежим ранам, по залитой кровью одежде, по свежим следам на лесной тропе, в которых серебрится роса — ты знаешь, но почти не помнишь. Тот, кто мог бы вспомнить, спит глубоким сном у тебя в груди и его, к счастью, не добудиться — а ты, всю предыдущую ночь притиснутый к какому-то краешку сознания, чувствуешь себя беспомощным и разбитым, и первое, что делаешь, когда твоё тело наконец-то начинает повиноваться тебе — в страхе оборачиваешься по сторонам, каждую секунду опасаясь увидеть рядом останки того, кто сегодня ночью не смог от тебя убежать.

Так было и в этот раз. Веглао пришла в себя в своей камере. Всё болело, как будто её сильно избили, и глаза не хотели открываться. Она была такой же обессилевшей, что и месяц, и два месяца, и полгода назад после полнолуния, и боль от ран была такой же, но тогда во рту не было чужой крови, от воспоминаний о которой тошнота подкатывает к горлу.

Теперь-то она понимала паренька со странным прозвищем Вьюга, который умер на этой кровати в новогоднюю ночь. Невозможно спокойно жить после всего, что ей довелось увидеть несколько часов назад. Думая, что ничего ужаснее этой ночи и смерти родных не может быть, она сама не понимала, как ошибалась. Вьюга, должно быть, тоже тогда понял это.

Она жмурила глаза изо всех сил, хотя настойчивые лучи яркого солнца пробивались сквозь веки. Веглао не хотела видеть пустую постель возле противоположной стены. Она знала, что постель пуста, потому что её хозяйка умерла этой ночью, и знала, кто её убил.

«Прости меня, Нейсури, прости, — отчаянно думала она. — Это была не я. Это был мой оборотень, это не я!..»

К тому времени, как раздался обычный звук сирены и в коридоре послышались шаги конвойных, смутная мысль о побеге, владевшая Веглао с самого первого дня в ликантрозории, окончательно превратилась в чёткую цель.

 

9

Бежать! Это слово прямо-таки сверлило ей голову ежедневно и еженощно, заставляя внимательнее приглядываться к высоким стенам и крепким решёткам. Ликантрозорий был защищён превосходно. Оборотней в Бернии боялись, как огня, и охраняли не хуже, чем опаснейших преступников. Сбежать на первый взгляд не было никакой возможности. К тому же очень скоро Веглао, Октай и все, кто с этим ещё не сталкивался, своими глазами увидели, что такое эти серебряные пули.

Трое парней вечером, возвращаясь с работ, вдруг напали на одного из конвоиров и убили его — у одного был сделанный из ложки нож, который он воткнул человеку в шею. Ребята собирались бежать, захватив оружие убитого, но их мгновенно скрутили и через несколько часов убили. Казни здесь были публичными. Приговорённых выволокли во двор и выстроили в линейку. Была уже ночь, дул холодный ветер, фонари скрипели, качаясь. Юные оборотни зябко ежились. Когда преступников подвели к одной из стен, многие ребята начали отворачиваться, отводить глаза. Криками и колотушками их заставляли оборачиваться и смотреть туда, куда надо.

Юношей выстроили в коротенький ряд вдоль стены, лицом к остальным оборотням. Один из приговорённых заметно дрожал, и все трое были бледней луны. Несколько мужчин с ружьями вышли вперёд, повернулись к осуждённым и встали в позицию, подняв оружие.

Комендант дал команду, и раздались выстрелы, но их никто не услышал — так громко завопили дети при виде кошмарного зрелища. В каждого из ребят попало по две-три серебряные пули, и этого оказалось достаточно. Хоронить-то практически было нечего — тела мгновенно съёжились, сморщились, залились кровью и сукровицей, так что и узнать их было уже нельзя. После казни невольных зрителей загнали обратно, оставив только нескольких юношей, в том числе Шелна, хоронить тела, а нескольких девушек, в том числе и Веглао, вытирать кровь со стены.

На другой день Октай подошёл к ней во время обеда (в этот день они работали не на стройке, а на самой зоне), собираясь поговорить. Девочка стояла, сунув руки в карманы и покусывая самокрутку, которую предложил ей Долвер. Курить она раньше не пробовала, и сейчас ей не очень-то понравилось, но курево странным образом отвлекало от мыслей о вчерашнем. Стоявший рядом Долвер, покачиваясь, негромко говорил в пространство:

— Это, конечно, не трава, а хрень полнейшая. Вот у моего приятеля отчим однажды из Грондии привёз шикарную дурь, от неё мне весь день мерещились девочки.

— И вправду хрень, — коротко сказала Веглао, отдавая ему сигарету. Октай подождал, пока Долвер уйдёт, и, приблизившись к подруге, тихонько сказал ей:

— Слушай, Веглао, надо сматываться отсюда.

— Знаю, — так же тихо ответила девушка.

— Идея с ножом из ложки ничего себе, — проговорил Октай, задумчиво оглядывая свою ложку, с которой вяло стекала каша.

— Да? — обернулась к нему Веглао. — А ничего, что нас обыскивают раз в неделю? Где ты будешь его прятать, даже если сможешь сделать?

— Ну… — начал Октай, поворачиваясь к ней, и вдруг вздрогнул, увидев что-то за её плечом.

— Что такое? — Веглао обернулась и увидела возле стены чёрную фигуру с белым слепым лицом.

— Опять эта чёртова монашка! — прошипел Октай, сердясь не столько на жуткую незнакомку, сколько на собственный страх. — Что она вообще здесь делает?

— Ты знаешь, — задумчиво проговорила Веглао, — я тут подумала… Может, она чем-то поможет нам? Что, если попросить её?

— Ты что! — отшатнулся Октай.

— У меня есть один козырь, думаю, она клюнет, — продолжала Веглао.

Октай покачал головой.

— Она не поможет, — сказал он. — Она нас выдаст.

— Попытка не пытка, — пожала плечами девушка. — Я всё беру на себя. Говорить буду с ней одна, и в случае чего все шишки мне.

Октай гневно сверкнул глазами:

— Нет уж, если получать за это дело, так обоим!

Веглао посмотрела на него с улыбкой.

— Ну ладно. Если повезёт, будешь у меня в долгу, а как будешь его возвращать, решим на свободе.

В этот момент чёрный призрак вдруг резко развернулся. Держась рукой за стену, фигура с лёгкостью, показывающей, что этот путь ей знаком, прошла рядом со стеной к маленькой, неприметной, выкрашенной в цвет стены двери недалеко от главного входа. Затянутая в перчатку рука легла на ручку двери. Веглао следила за этим не отрываясь. Дверь открылась, и тут послышался свисток командира — пора было заканчивать обед и приступать к работе. Оборотни начали подниматься с земли, отходить от стен. Веглао сунула Октаю свою тарелку и ложку:

— Сдай за меня. Я скоро.

— Стой! — возмутился Октай, схватив её за рукав. Протест был тут же отклонён, и Веглао, ужом проскользнув мимо толпящихся оборотней, подбежала к двери, за которой только что скрылся некто в плаще и маске. Октай схватился за голову.

— Веглао, — прошипел мальчик, — Веглао, стой!

Веглао обернулась, как будто услышала его шёпот, подмигнула ему и быстро скрылась за дверью. Октай на секунду замер на месте, а потом, закатив глаза, направился к чану, в который все кидали свою алюминиевую посуду.

Тем временем Веглао спустилась по лестнице и оказалась в длинном тёмном коридоре, больше всего похожем на купейный вагон. Правая сторона была абсолютно глухой, а левую прорезывали двери комнаток, бросавшие на пол и стену прямоугольные пятна света. На третьем от лестницы пятне Веглао увидела тёмный силуэт. Ей стало не по себе. С большим трудом она заставила себя пройти вперёд и наконец остановилась на пороге в комнатку.

Чёрная фигура с белым безглазым лицом, сидящая за столом, положа на него руку, казалась сотканной из мрака, разогнать который лучи солнца были бессильны. Ещё никогда этот призрак не внушал Веглао большего ужаса, чем теперь, когда она собиралась заговорить с ним и попросить его о помощи. Всё-таки Октай был прав: лучше не рисковать. Сидя неподвижно, как статуя, фигура явно не догадывалась, что девочка находится здесь. Самое время уходить отсюда!

И всё-таки Веглао собрала все силы в кулак и шагнула вперёд. Но едва она сдвинулась с места, из-под маски раздался голос:

— Стой где стоишь.

Веглао замерла на месте. Голос был женский, молодой и даже красивый, но в тишине он прозвучал жутко.

— Я тебя не вижу, но слышу, — проговорила женщина. — Кто ты? Что тебе нужно?

— Меня зовут Веглао, — чуть охрипшим от волнения голосом сказала девочка. — Я оборотень. Мне нужно поговорить с тобой.

Женщина под маской ответила не сразу, а когда ответила, то её голос по-прежнему был негромким и ровным. Нельзя было догадаться, что она чувствует.

— Что ж, проходи, оборотень, — сказала она. Самое жуткое было в том, что всё это время она сидела, не шевелясь. Веглао прошла внутрь и скользнула на скамейку напротив незнакомки. Они находились в крохотной комнатке, где только и было, что две вделанные в стену деревянные скамьи друг напротив друга и стол между ними. Веглао было страшно. Ей хотелось сорваться с места и убежать, и только невероятным усилием воли она заставляла себя сидеть на месте.

— Как тебя зовут? — спросила девочка.

Чёрная фигура молчала несколько секунд, а потом глухо и медленно, будто вспоминая, отозвалась:

— Тарлиди.

— Можно спросить, Тарлиди, почему ты носишь эту маску? Ты… ты не видишь, да?

— Да. Не вижу. Это всё, что ты хотела узнать, оборотень?

— Я хочу тебе кое-что сказать. Я знаю, как тебя вылечить.

Тарлиди резко вскинула голову. Поскольку до этого она всё сидела согнувшись, это было неожиданно, и Веглао инстинктивно отшатнулась. Абсолютно белое слепое лицо блеснуло в лучах солнца, и Тарлиди заговорила. Злобный, полный отчаяния и ярости тон её голоса страшно не вязался со скорбно опущенными уголками чёрных губ:

— Да как ты смеешь, оборотень? Как ты смеешь зубоскалить над моей бедой? Уходи, или я скажу, что ты пыталась бежать, и тебя убьют! Убирайся ради всего святого!

— Я не уйду, — твёрдо сказала Веглао и, забывшись, потянулась к лежащей на столешнице руке.

— Тогда уйду я, и ты пожалеешь, — отозвалась Тарлиди прерывающимся голосом и поднялась. Проведя рукой по столу, она вышла из-за него и сделала шаг к выходу.

— Тарлиди, я не лгу! — воскликнула Веглао, вскакивая. — Это правда. Я знаю, как тебе помочь, я и хочу помочь, Тарлиди, клянусь!

Вытянутая вперёд рука Тарлиди замерла в паре дюймов от косяка двери. Медленно она повернулась к Веглао, и той почудилось, будто слепая с её дьявольским слухом отчётливо слышит, как бешено бьётся сердце девочки.

— Откуда мне знать, что ты не врёшь? — спросила Тарлиди спокойно, но Веглао чувствовала, что спокойствие это напускное.

— Меня ослепили, — сказала Веглао. — И я вылечилась.

С огромным трудом далась ей эта фраза. Веглао умоляюще вытянула вперёд руки, забыв, что Тарлиди не видит её.

— На болотах, к югу отсюда, растёт цветок, который пахнет гарью. Я смазала его соком глаза и…

— Хватит!!! — Тарлиди буквально взвизгнула и вскинула ладони к ушам, ну совсем как капризный ребёнок. — Цветок, который растёт на болотах и пахнет гарью? Поздравляю, гадина, ты придумала отличную шутку! Вот только мне она не нравится!

И прежде, чем Веглао успела что-то сказать, женщина развернулась и исчезла в дверном проёме, прошелестев длинной полой своей робы по бетонному полу.

«Всё, мне конец», — мрачно подумала Веглао, поняв, что, сама того не желая, рассердила и обидела Тарлиди. В самых мрачных чувствах она возвратилась во двор, с минуты на минуту ожидая, что её схватят и уведут на допрос. Хорошо хоть, имени Октая между ними не прозвучало.

Однако до самого вечера никто из охранников к ней не подошёл. Тогда Веглао решила, что те, вероятно, думают, что новое задержание взволнует оборотней, и хотят повременить до ночи.

Больше в этот день ей не удалось поговорить с Октаем — ни на минуту они не могли остаться одни. Мысленно Веглао попрощалась с ним, когда за ней захлопнулась дверь камеры.

В десять часов вечера прозвучала команда «Отбой», лампы мгновенно погасли, и во всём ликантрозории стало тихо. Веглао не спала несколько часов, то бесшумно расхаживая по камере, то садясь на кровать. Обычные ночные звуки — лёгкое звяканье оружия, шаги конвойных, их тихие разговоры — вызывали у неё сегодня отчаянный страх, хотя вроде бы за месяц она к ним привыкла. В конце концов Веглао, измученная усталостью и тревогой, махнула на всё рукой и легла спать.

Нет, Тарлиди не выдала её — или же ей не поверили. Ко второй версии Веглао не относилась серьёзно — судя по тому, что несчастная женщина беспрепятственно ходила по всему ликантрозорию, что конвойные не издевались над ней, а, напротив, часто помогали, например, обойти какую-то преграду или подняться по лестнице и сурово одёргивали тех, кто отпускал злобные замечания по её поводу, Тарлиди здесь была довольно важной персоной. Наверняка к её мнению прислушались бы.

Прошло уже два дня после их тягостного разговора, а Веглао по-прежнему была цела и невредима, и никто ни в чём её не подозревал. Девочка вздохнула бы с облегчением, но одно тревожило её: за эти два дня она ни разу не видела Тарлиди. Октай тоже не встречал её. Кажется, она вообще никому не попадалась на глаза. Веглао было не только тревожно, но и стыдно: она думала, что у Тарлиди из-за неё случился нервный срыв, и теперь она не хочет выходить на улицу.

Но вот на третий день, с самого утра подойдя к окну, Веглао чуть не подскочила от радости: Тарлиди сидела во дворе на лавочке, сложив руки на коленях и устремив свои незрячие и закрытые маской глаза на восток, где за невнятно голубевшими Лесистыми горами вставало солнце.

Видимо, судьба в этот день решила немного смягчиться, так как Веглао вновь удалось поговорить с Тарлиди. За завтраком, пока Октай со своей партией мыл руки, Веглао небрежно спросила у своей соседки:

— Что-то нашу страшилу в белой маске почти не видно. Куда это она делась?

— В лазарете, наверное, торчит, — откликнулась соседка, круглолицая девочка лет семнадцати с тонкими рыжеватыми косичками. — Я как-то раз целую неделю там пролежала, ангину схватила. Так она там вертелась постоянно. Да и вообще ребята говорят, она часто в лазарет ходит. У неё, наверное, комната рядом.

К концу завтрака у Веглао уже был готов план. На выходе, когда из-за шума и толчеи спешно выстраивающихся узников почти ничего не было слышно, она тихо шепнула Октаю:

— Ничему не удивляйся и не бросайся мне помогать.

Мальчик вытаращил на неё глаза, но сразу всё понял и отвернулся, сделав безразличное лицо.

Вот наконец всех построили и повели наружу по уже знакомому гулкому коридору. С каждым шагом сердце Веглао билось всё сильнее. Наконец, когда начали спускаться по ступенькам, она неловко оступилась, ахнула и упала с крыльца прямо на землю, ударившись коленом о какой-то торчащий прямо из земли штырь.

— А-а-а-у-у-а! — взвыла девочка, мысленно похвалив себя за меткость и одновременно от души послав проклятый штырь куда подальше. — Моя коленка! А-а-ах, чёрт, больно-то как!

— Всем идти вперёд, не отставать! — прикрикнул на волчат высокий рыжий конвоир, шедший в хвосте. Ребята, оглядываясь, а некоторые и прыская от смеха, направились дальше, а конвоир спрыгнул на землю рядом с Веглао, которая, тихо ойкая от настоящей боли, осторожно трогала руками колено.

— Ну, чего с тобой? — крикнул надсмотрщик. — Ударилась, что ли?

— Коленка, — всхлипнула Веглао. — Ходить… не могу.

— Ещё чего! Ну-ка, вставай! — схватив девочку за плечо, охранник вздёрнул её на ноги, но Веглао тут же сморщилась и вскрикнула от боли.

— Что, стоять даже не можешь? Вот дурёха неуклюжая! Бринтар! Эй, Бринтар!

— Да, командир! — подлетел от дверей юный охранник.

— Отведи её в лазарет и возвращайся. Мне надо идти.

Бринтар обхватил Веглао за плечо, помог ей подняться по лестнице и довёл до лазарета. Во время пути Веглао прониклась к нему симпатией: он не ругал её, не злился и не раздражался, а наоборот, вёл её осторожно и не раз спрашивал, не больно ли ей. Наконец они дошли до цели, и Веглао во второй раз оказалась в здешнем лазарете.

Бринтар сдал её на руки доктору и убежал на свой пост, а доктор, осмотрев ногу Веглао и убедившись, что ушиб довольно сильный, отправил её в кровать.

Сегодня, кроме неё, пациентов не было. Лёжа на кровати, Веглао смотрела то на потолок, на котором неподвижно лежал отсвет от окна, то на само окно, то на матовый шар лампы, то на лысоватую макушку доктора, который сидел за своим столом и печатал что-то на машинке, изредка недовольно морщась и мотая головой. В какой-то момент Веглао взглянула на часы и ужаснулась: она лежит здесь целый час! А Тарлиди всё нет. Может, она вообще сегодня не придёт? Решила, например, прогуляться или посидеть в своей комнате, а Веглао зря калечилась? Девочка беспокойно завертелась на кровати, и доктор недовольно прикрикнул на неё, не оборачиваясь:

— Слушай, не мешай мне! Лежишь — лежи, не вертись!

Веглао сердито посмотрела ему в спину и откинулась на подушку, стараясь не запаниковать.

Минут двадцать спустя доктор вдруг устало вздохнул, вытер лысину платочком и, встав, направился к двери. У самого входа он обернулся и строго сказал Веглао:

— Лежи спокойно, не вставай! Я скоро приду.

Он скрылся, и как раз в тот миг, когда его шаги окончательно затихли, где-то неподалеку вдруг скрипнула дверь. Веглао приподнялась, затаив дыхание. Послышались мягкие, шуршащие шаги и в лазарет, ощупывая руками косяки двери, вошла Тарлиди.

— Доктор? — позвала она. — Доктор, вы здесь? — с этими словами она медленно прошла вперёд.

— Его здесь нет. А куда ушёл, не знаю, — подала голос Веглао.

Тарлиди быстро обернулась на её голос:

— Ты? — яростно выдохнула она. — Преследуешь меня, что ли?

— Я не специально, — смущённым голосом сказала Веглао. — Я упала сегодня, и у меня теперь колено болит. Так что я здесь. Лежу и не могу встать.

Тарлиди ничего не отвечала. В явном замешательстве она стояла посреди комнаты, опустив руки. Веглао вдруг осознала, что больше не боится её. Она чувствовала сострадание, желание помочь, но совсем не страх.

— Слушай… Он, наверное, скоро вернётся, — заговорила она вновь. — Может, пока присядешь?

Тарлиди выпрямилась и осторожно направилась по направлению к ней. Снова что-то вроде страха всколыхнулось в душе Веглао, но тут же бесследно исчезло — навсегда. Тарлиди нащупала рукой изножье соседней кровати и опустилась на неё.

— Ты на меня злишься? — осторожно спросила Веглао. Она ощущала невероятное напряжение — никогда ей ещё не приходилось так мучительно подбирать каждое слово в разговоре. Вот так же, наверное, тяжко приходится разведчикам в штабе врага.

Тарлиди молчала. Наконец тихим, слабым голосом спросила:

— Ты давно здесь?

— Почти месяц.

— Достаточно, чтобы заметить, каково мне здесь, — пробормотала Тарлиди с трудом, как будто губы и язык плохо её слушались. — Оборотни ненавидят меня. Они ненавидят оттого, что боятся, и боятся, потому что ненавидят. За что? Я никого из них не обидела, никого не ударила и не убила. Ты думала, я и вправду тебя выдам? Я это сказала сгоряча. Просто я… просто я ни в чём не виновата. Не моя вина в том, что я ношу эту маску.

Она вдруг затихла с тяжёлым всхлипом, и поднесла свою узкую руку к застывшим губам. Потом медленно опустила её и продолжила:

— Пять лет назад в моём доме случился пожар. Все мои родные погибли, а я… мне обожгло лицо, понимаешь… и… и с тех пор я ничего не вижу. Мне тогда было всего двадцать лет. Меня взял к себе мой дядя, он — комендант ликантрозория. Когда я дотрагиваюсь до лица, то чувствую, что на нём шрамы. Я знаю, меня изуродовало, и мне всегда придётся носить маску, но как же я хочу видеть! Как я хочу видеть! Скажи, ты и вправду не врала мне?

— Нет, — твёрдо ответила Веглао. — Ни одной секунды.

— Помоги мне, Веглао! — взмолилась вдруг Тарлиди, и Веглао удивило и растрогало то, что она помнит её имя. — Пожалуйста! Я не могу сама найти этот цветок — я здесь как в тюрьме, дядя никуда меня не отпускает, а насчёт цветка, боюсь, не поверит… Да даже если и выберусь — как я доберусь до этого места?

— Тарлиди, — проговорила Веглао, чувствуя, как пересохло от волнения горло. — Ты что, предлагаешь мне бежать?

— Поклянись, что добудешь этот цветок и доставишь его мне, и я помогу тебе бежать! — зашептала Тарлиди, склонившись к её лицу. — Только поклянись!

— Хорошо, клянусь! Клянусь! — взволнованно ответила Веглао.

— Нет, не так. Поклянись кровью, — Тарлиди запустила одну руку под плащ. Щёлкнула какая-то застёжка, и женщина вытащила из-под плаща маленький, тонкий стилет в ножнах. Обнажив его, Тарлиди зажала ноженки между пальцами.

— Дай руку, — прошептала она.

— Давай сюда, — засуетилась Веглао, — я разбила колено до крови… Если будет пятно, ничего не заподозрят.

Она протянула над коленом руку ладонью вверх. Тарлиди сжала запястье девочки и слегка кольнула ладонь стилетом. Выступила кровь, густая и яркая.

— Теперь я, — сказало Тарлиди еле слышным голосом. — Сними перчатку.

Веглао стянула перчатку с руки Тарлиди и вздрогнула: вся кожа на ладони и запястье была в красных шершавых пятнах и рубцах — следах ожогов. Тарлиди слегка надрезала и свою кожу, а потом они с Веглао пожали друг другу руки.

Не разжимая рукопожатия, Веглао заговорила:

— Клянусь, что принесу Тарлиди цветок, возвращающий зрение, как только смогу это сделать безопасно и для неё, и для себя.

— Клянусь, что помогу Веглао сбежать из ликантрозория безопасно и для неё, и для себя, — монотонно произнесла Тарлиди и разомкнула рукопожатие.

— Будь начеку, — сказала она, протирая стилет пальцами. — Я дам тебе знать.

Она поднялась и отошла к двери, шурша плащом. Веглао перевела взгляд на свою ладонь — кровь больше не текла.

 

10

Внешне после этого разговора ничего не изменилось — Веглао и Октай всё так же ходили на работы, обедали и ужинали, оставались на ночь в своих камерах. Но клятва Тарлиди и два слова, которые Веглао шепнула украдкой Октаю на ухо: «Она поможет», сделали своё дело. Теперь они могли надеяться не только на свои довольно-таки небольшие силы, но и на помощь человека, который был их старше, опытнее, умнее, лучше знал ликантрозорий и его порядки и был очень заинтересован в их побеге. Все трое в случае провала пострадали бы, и потому все сидели в одной лодке.

Конечно, не стоило полагаться только на Тарлиди. Веглао и сама готовилась к побегу. Она трясла решётку окна, вспоминала упражнения, которым когда-то её учили на физкультуре, стараясь вернуть силу своим мышцам. Она прорабатывала маршрут. Сбежать — это только полдела. Что толку от побега, если их быстро поймают и вернут, если вообще не убьют?

Однажды Тарлиди провела её в кабинет коменданта, где висели две больших карты — Хилти и Бернии. Обе были усеяны красными флажками, отмечающими места появления оборотней. Бегло осмотрев их, Веглао задалась множеством вопросов. Нужно было уйти куда-нибудь подальше, но куда? На юг, откуда они пришли? Вряд ли это вариант — там полно оборотней, ищейки рыщут повсюду. На север? Там находятся самые большие города, порты, в которых сходятся все пути Северной Хилти, и оборотней там мало. Вдобавок можно попытаться пробраться на корабль и уплыть куда-нибудь в Ярглонию, или в Антьену, или в Тонское королевство. Но этот план Веглао казался каким-то утопическим. Во-первых, на севере слишком много людей. Во-вторых, ещё не факт, что они сумеют сбежать из родной страны, а в третьих — какой вообще смысл уезжать? Да, сейчас больше всего оборотней именно в Бернии, и здесь их ловят усерднее, чем где-либо ещё, но на чужбине будет ещё сложнее. Ведь ни она, ни Октай не знают языков, обычаев соседних стран. Наконец она обратила внимание на Лесистые горы. Возле них не было ни одного флажка.

Выйдя из кабинета и поблагодарив Тарлиди, Веглао быстро зашагала вниз, напряжённо размышляя.

Лесистые горы находились между Бернией, Ярглонией и Тонским королевством, и не принадлежали никому из них. Это была обширная территория, настоящая горная страна, которую прежде населяли лунки, существа, родственные людям, но живущие дольше их и наделённые более сильными способностями к магии. Много веков назад они исчезли, оставив свои прекрасные города, построенные среди непроходимых лесов. До сих пор ещё имена этих городов — Арнегил, Морунгил, Синбель, Оллар — будоражили имена романтиков и смельчаков, а легенды о несметных сокровищах, об оживающих статуях, о невиданных чудесах заставляли искателей приключений отправляться туда на свой страх и риск. Очень немногие возвращались из Лесистых гор, а те, кто возвращался, предпочитали помалкивать. Веглао вспомнила, что, когда она жила ещё в родной деревне, неподалёку от её семьи жил старый охотник. Он частенько напивался, и тогда всем и каждому рассказывал о том, как он однажды сходил в Лесистые горы и своими глазами видел сокровища лунков. Он клялся в том, что вынес оттуда столько золота, серебра и изумрудов, сколько смог унести, но потом всё пропил. Веглао не знала, было ли это правдой. Про Лесистые горы также говорили, что животные, которые водятся там, не боятся оборотней, что там живут грифоны, которые ненавидят оборотней и нападают на них. Нужно было выбирать между озлобленными людьми с их ружьями, топорами и вилами, и дикими зверями Лесистых гор — и лично Веглао предпочитала второе.

Она на секунду замерла. В голове пронеслась мысль: а правильно ли она поступает? Ведь здесь, в ликантрозории, она не причинит вреда ни одному человеку. Может, правильней всё-таки остаться? Но Веглао тут же отогнала эти мысли: убивать людей она не хотела, но убивать своих же товарищей по несчастью, виновных только в том, что они вырвались живыми из лап оборотня, она не хотела тоже. Нужно было уйти в те места, где нет никого. Лесистые горы показались ей именно таким местом.

Между тем приближалось второе полнолуние, которое они должны были провести в ликантрозории. Снова, как и месяц назад, необъяснимая злоба начала овладевать и заключёнными, и охранниками. В столовой, на работах, в камерах воздух как будто медленно наполнялся электричеством. Ненависть и страх, всегда витавшие здесь, как будто сгустились. Пьеса четырёхнедельной давности разыгрывалась снова, только декорации чуть-чуть изменились: застарелый истоптанный снег сменился чёрной землёй, на которой буйно росла молодая зелень и весело цвела мать-и-мачеха, небо стало голубее, а раскинувшийся на горизонте лес начал зеленеть.

Веглао нервничала. Октай тоже нервничал, хотя старался этого не показывать. Последние несколько дней девочка не могла ни остаться наедине со своим другом, ни поговорить с Тарлиди. Несколько раз она видела слепую во дворе, иногда чёрный плащ мелькал в коридоре у лазарета, но поговорить с Тарлиди не было возможности: начальство, памятуя о близком полнолунии, вернулось к своей обычной подготовке к тяжёлой ночи — оборотней загоняли на работах до седьмого пота.

Вечером накануне полнолуния Веглао легла спать с таким чувством, будто завтра её должны казнить. Она долго не могла заснуть. Закутавшись в колючее одеяло, не дающее почти никакого тепла, она долго смотрела на пустую кровать Нейсури. Белая подушка, казалось, светилась в темноте. За этот месяц в ликантрозорий не завезли новую партию оборотней, и Веглао по-прежнему жила одна. Сколько ещё завтра погибнут, как Нейсури? Проклятые мучители, называющие себя людьми и заставляющие детей убивать друг друга! Проклятые оборотни, из-за которых эти дети заражены болезнью, от которой нет спасения! Она думала о том, как сильно ненавидит их всех, и сама себе казалась песчинкой в океане ненависти.

Утро не принесло облегчения. Веглао плохо спала, ей снились кошмары, и, когда над ликантрозорием снова пронёсся кошмарный вой сирены, она открыла глаза с чувством непереносимого отчаяния.

Во время завтрака в столовой Октай почти ничего не ел, и только молча смотрел в свою тарелку, где в перловке чернели кусочки горелой шелухи. Веглао почти кожей ощущала его страх и горечь, и чувствовала себя виноватой и растерянной оттого, что за целый месяц не смогла придумать план побега.

Снова нужно было работать на зоне. На этот раз — складывать в штабеля кирпичи и другой привезённый стройматериал, упаковывать их в мешки и парусину, а затем укладывать на кузова грузовиков. Работа была тяжёлой, и хотя солнце припекало, а в воздухе пахло мокрой землёй, весеннее настроение никого не посетило.

Наступило время перерыва. Ребята тут же выстроились в очередь к повару, поднявшему крышку над большим котлом, откуда тут же вырвалось облако ароматного пара. Веглао встала прямо за Октаем. Очередь продвигалась быстро: всем хотелось есть, никто не хотел задерживать товарищей, которые могли за это крепко поколотить.

И тут Веглао увидела Тарлиди. Женщина стояла возле стены, держась за неё узкой, затянутой в перчатку рукой. Её голова была высоко поднята, белая маска сверкала в лучах солнца. Вдруг Тарлиди медленно развернулась и, держась за перила, поднялась по лестнице и исчезла в здании ликантрозория.

Веглао улучила момент и быстро выскочила из очереди. Она добежала до маленькой двери, в которую зашла для разговора с Тарлиди три с лишним недели тому назад, и прошмыгнула туда.

Оказавшись в коридоре, Веглао сначала огляделась по сторонам, растерянно пытаясь понять, куда ей идти. Здесь, внизу, Тарлиди точно не было — была бы видна её тень. Решив рискнуть, Веглао спустилась по короткой лестнице и, глядя на пятна света на полу коридора, негромко позвала:

— Тарлиди!

Ответа не было. Развернувшись, Веглао быстро поднялась по лестнице, ведущей наверх, и оказалась в маленьком чулане, в котором раньше не была. Здесь было две двери — в одну из них, приоткрытую, были видны прислонённые к стене щётки и мётлы на длинных палках. В щель под другой пробивался тусклый свет.

Опасаясь, что дверь заперта, Веглао толкнула её, и та покорно приоткрылась, не издав ни единого скрипа. За ней оказался коридор, ведущий к лазарету. Ну конечно — рядом с лазаретом находится комната Тарлиди, именно туда она и ушла. Веглао вошла в коридор, затворила за собой дверь, огляделась по сторонам и увидела Тарлиди возле ниши, в которой находилась дверь в лазарет. Подняв руку, она подманила Веглао к себе. Девочка быстро подошла.

— Как ты узнала, что это я? — спросила она.

— Я узнала твои шаги, — отозвалась Тарлиди. Протянув руку, она нащупала плечо Веглао и проговорила:

— Не думай, что я тянула. Просто сегодня — идеальное время для побега. Пойдём со мной.

Вытянув руку, Тарлиди сделала большой шаг к двери рядом с нишей и открыла её. Вместе они вошли внутрь, и Веглао внимательно осмотрелась вокруг. Она поняла, что находится в лаборатории доктора. Здесь было несколько высоких шкафов с деревянными или стеклянными дверцами, стол с настольной лампой и большое окно, в которое был виден двор ликантрозория. Веглао посмотрела на заключённых, разбредшихся по двору с мисками в руках, и у неё испуганно дрогнуло сердце.

— Мне нужно торопиться, Тарлиди, — с отчаянием сказала она. — Если они подумают, что я отсутствую слишком уж долго…

Она вдруг осеклась — из коридора послышались приближающиеся шаги.

— Тарлиди, сюда кто-то идёт! Ой, чёрт! Говори скорее…

— Ты всё услышишь сама, — торопливо сказала Тарлиди. — Некогда объяснять. Спрячься за шкаф… он стоит не вплотную к стене…

Дверь открылась, и в лабораторию вошёл доктор. Веглао едва успела нырнуть за один из шкафов. Затаив дыхание, она замерла, прислушиваясь.

— Что ты здесь делаешь, Тарлиди? — спросил доктор. Голос его звучал приветливо и даже весело. Судя по всему, он был очень доволен.

— Я дожидалась вас, — ровным голосом ответила Тарлиди. — Вам доставили лекарство, о котором вы говорили с комендантом?

— И как только вы узнаёте все новости наравне с нами? — лукаво проговорил доктор. Веглао даже показалось, что она видит его подмигивание, которого Тарлиди, конечно же, заметить не могла. — Да, моя дорогая, я получил его. Мои коллеги из ликантрозория Љ 26 уже попробовали его на взрослых оборотнях, а в ликантрозории Љ 30 его испытывали на подростках.

— И каковы результаты? — всё так же спокойно, ненавязчиво поинтересовалась Тарлиди.

Доктор ответил не сразу. Когда он заговорил, Веглао чуть не подскочила: его голос прозвучал совсем близко от неё — он подошёл к шкафу.

— Не знаю, вправе ли я вам это говорить, — озабоченно сказал он.

— Но ведь я никому не расскажу. Мне и рассказать-то некому.

Доктор явно мялся, и тогда Тарлиди чуть более твёрдым и настойчивым голосом сказала:

— Я ненавижу этих тварей так же, как мой дядя, как каждый из разумных людей. Так же, как и вы, доктор. Разве вы мне не верите? Прошу, хотя бы намекните, — теперь в её голосе появились вкрадчивые и умоляющие нотки, и Веглао невольно восхитилась — вот так актриса!

— Ну что ж, — промямлил доктор, — в конце концов вы бы всё равно об этом узнали… Дело в том, что этот экстракт — совершенно революционное средство анестезии.

— Анестезии? Это всего-навсего наркоз?

— Это не просто наркоз. Это средство погружает пациента в летаргический сон на время операции. Все процессы останавливаются, и можно не опасаться, что серьёзно навредишь. Через два-три часа у пациента восстанавливаются сердцебиение, дыхание, нервная деятельность — одним словом, он оживает. И процесс этот очень быстр — после обычного наркоза человек некоторое время должен оправляться, а после этого он сразу может двигаться и даже работать!.. Есть, правда, одно «но».

— Какое же? — живо спросила Тарлиди.

— Оптимальный размер дозы до сих пор не найден. Почему-то от одного и того же количества экстракта некоторые пациенты просыпаются спустя означенное время, а некоторые не просыпаются никогда. Думаю, это объясняется индивидуальными особенностями каждого организма… Во всяком случае, мы не можем выпускать это средство, пока этот эффект не будет устранён. Поэтому будем испытывать.

— Да? А когда?

— Полнолуние у нас уже сегодня… Через неделю, когда ребята немного придут в себя. В первые несколько дней они будут ослаблены, и результат может быть искажён.

— Это умно, доктор, — ровно отозвалась Тарлиди.

Веглао услышала, как доктор открыл дверцы шкафа, как зазвякали тихонько передвигаемые склянки. Она не очень боялась в этот момент, что доктор её засечёт — тень её не выдавалась за пределы той тени, которую отбрасывал шкаф, дышала она ровно и тихо, а почувствовать её присутствие доктор, конечно, не мог. Но всё-таки ей хотелось, чтобы он поскорее ушёл — она стояла в неудобной позе, зажатая между стеной и шкафом, упираясь коленками в его заднюю стенку, и опасалась, что долго так не протянет — обязательно захочет переменить положение и при этом чем-нибудь зашуршит. А уж тогда пиши пропало.

— Вы представляете, — заговорил доктор вновь, — эти идиоты снова дерутся, как бешеные щенки. У меня уже пятеро пациентов, у одного, вообразите себе, прокушена щека! Судя по всему, теперь они жаждут крови не только в ночь полнолуния… Зверёныши! Надеюсь, до завтра не доживёт хотя бы половина.

«Ну и сволочь же ты, — подумала Веглао. — Не знаю, что там задумала Тарлиди, но надеюсь, тебе это выйдет боком».

— Так что я вас покидаю, — сообщил доктор, закрывая шкаф. — Сможете сами закрыть лабораторию?

— Конечно. Ключ отнести вам или на вахту?

— Лучше мне. Эти сучьи дети — прошу прощения, Тарлиди, что я ругаюсь при вас, — наверняка ещё несколько раз успеют передраться друг с другом сегодня. До встречи!

— До встречи, доктор.

Потом дверь закрылась, и Веглао услышала стук шагов доктора. Стук всё удалялся, и только когда он затих совсем, Тарлиди сказала:

— Ты можешь выходить.

Веглао выбралась из-за шкафа. Тарлиди стояла возле шкафчиков, опираясь рукой на отполированный стол.

— Ты слышала, о чём мы говорили?

— Да. Ему привезли какое-то лекарство. И его будут испытывать на ребятах?

— Лекарство, — ровным голосом сказала Тарлиди, — находится в шкафчике за моей спиной. Оно называется «Магетилит». Подойди ближе. Возьми меня за руку.

Веглао быстро подошла и обеими ладонями взяла узкую руку Тарлиди. Другая рука женщины ощупала её голову, потрогала ухо, а потом Тарлиди склонила голову и заговорила шёпотом. Веглао внимательно выслушала её, а потом открыла шкафчик.

Там стоял деревянный ящичек с отверстиями для пузырьков. На переднюю сторону ящичка была наклеена полоска бумаги, вырезанной из тетради в клеточку, на которой было написано синими чернилами: «Магетилит». Веглао вытащила оттуда два пузырька и убрала их в карман.

— Я сделаю всё, как ты сказала, — тихо сказала она.

— Надеюсь, всё обойдётся, — отозвалась Тарлиди. — Если… если всё пойдёт не так, мне будет очень больно. И не потому, что ты не смогла мне помочь. Ты понимаешь, о чём я говорю?

— Да, понимаю… Спасибо тебе большое, Тарлиди. И на всякий случай — пока…

Веглао направилась к двери, но на полпути остановилась. Она повернулась к Тарлиди, сделала шаг к ней навстречу и крепко её обняла. Тарлиди на секунду замерла, как будто в изумлении, и тоже обняла её — медленно, словно забыв, как это делается. Её скрытое маской лицо склонилось к голове Веглао, и девочка услышала, что Тарлиди дышит тяжело и затруднённо, словно пытаясь сдержать слёзы.

 

11

Она ещё успела добежать до места работ. Октай приберёг для неё порцию каши и кусок хлеба, но пообедать Веглао так и не успела. Хлеб она убрала в карман. Поскольку работали они в разных бригадах, она и во время работы не смогла перекинуться словечком со своим другом.

Всё оставшееся время до ужина пузырьки с лекарством, тщательно завёрнутые в тряпицу и спрятанные в кармане, будто бы обжигали Веглао. Она постоянно думала о них, и сердце её сжималось от смешанного чувства страха и нетерпения, когда она возвращалась мыслями к плану, придуманному Тарлиди. Это был очень опасный план. Очень опасный, рискованный, и при этом изящный. И Веглао подозревала, что им с Октаем сильно повезёт, если этот план у них получится и они при этом оба останутся живы. Изредка оборачиваясь, она видела Октая, его курчавые блестящие волосы, взмокшую от работы спину, и всякий раз её будто окатывало холодной волной при мысли о том, что он может не пережить эту ночь.

Они начали работать в три часа, закончили в семь. Эти четыре часа пролетели, как один миг, для тех оборотней, кто прекрасно знал, что эта ночь может оказаться для них последней, и растянулись на целую вечность для Веглао и — она была в этом уверена — для Тарлиди. Но вот наконец начальник работ подул в свисток и оборотни построились в очередь — идти на ужин. Веглао смогла встать в пару с Октаем, но за весь путь до столовой не сказала ему ни слова, даже не взглянула на него. Тот тоже сделал вид, что общение с подругой его сейчас совершенно не прельщает.

Оборотни шагали в столовую, ссутулив спины, устало подволакивая ноги. Конвоиры не понукали и не подгоняли их — догадывались, что ребята и так измучены. Они даже не приказывали замолчать, когда среди заключённых постарше и поехиднее начали раздаваться мрачные шутки про визит на собственные поминки.

При входе в длинную, обшарпанную, с низким потолком столовую Веглао с мрачным удовлетворением подумала о том, что независимо от того, выживет она сегодня или нет, больше уж она эту «точку общепита» не посетит, а это уже неплохо. Она вымыла руки, вытерла их о рубашку, проследовала к столу и села за него. Рядом опустился Октай.

Они сидели молча, не глядя друг на друга, но под столом колено Веглао прижалось к бедру Октая. Она чувствовала, что её друг напряжён, понимала, как он волнуется. И то, что она знала, что она хотела ему рассказать, будоражило её так, что казалось, ещё чуть-чуть, и её кровь закипит.

Работники кухни зашагали между столами, неаккуратно плеская гречневым супом в алюминиевые чашки, ставя на столешницы кружки с чаем, но к еде никто не притрагивался: все ждали команды. Когда же она прозвучала, вся столовая наполнялась шумом: ложки бешено зазвякали по днищам и краям тарелок.

Веглао уронила ложку под стол и полезла за ней. Там, под столом, она быстро вытащила свёрток с пузырьками из кармана. Только сев и отерев ложку о рукав, она едва ощутимо пихнула Октая в бок локтём.

Мальчик слегка вздрогнул и через несколько секунд скосил глаза на Веглао.

— Что? — спросил он, почти, не разжимая губ, и тут же отправил в рот ложку супа.

— Протяни руку, — в той же манере ответила Веглао. Глядя в тарелку, где в бледно-оранжевой жиже плавало несколько колечек лука и на дне покоилась разваренная гречка, Веглао нащупала под столом его тёплую ладошку и положила в неё один из пузырьков. Октай быстрым и незаметным движением убрал его в карман. Они принялись за суп, и, когда мимо них вальяжной походкой прошёл конвоир, Октай тихо спросил:

— Что мне делать?

— Придёшь в камеру — выпей. Там увидишь. А сейчас захвати хлеба, и побольше.

Октай еле заметно кивнул.

В полном молчании они закончили ужин. Запастись хлебом было делом несложным: охранники смотрели на это сквозь пальцы — ну хотят есть эти заморыши, так пусть едят, а крошки в кровати — это их проблемы. Так что Веглао абсолютно спокойно стянула с тарелки два больших ломтя и запихала их в карманы, в одном из которых уже покоился третий, так и не съеденный ей на обед.

Ужин закончился. Их снова построили парами и повели наверх. На прощанье Веглао и Октай ещё успели на миг сжать друг другу ладони и обменяться короткими взглядами — но не словами.

Оказавшись в камере одна, Веглао обошла её всю, прижав ладони к рёбрам, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце. Впрочем, она понимала, что бьётся оно так не столько от волнения, сколько оттого, что волчице не терпится вырваться на свободу. Волнение немного улеглось, и одновременно с этим в коридоре стало тихо — начались полтора часа, которые для кого-то станут последними. В соседней камере кто-то плакал, тихо и боязливо. Услышав этот плач, Веглао испытала сильную, почти физическую боль — как жаль, что она не сможет помочь всем! Сейчас она должна сражаться только за себя и за Октая, но ни за кого другого.

Она начала собираться. Осторожно, чтоб не производить шума, распихала хлеб по карманам тренча и брюк. Потом подошла к кровати Нейсури и положила руку на подушку, мысленно прося прощения у своей недолгой подруги. В этот момент внутри её сердца что-то толкнулось, и низкий, утробный, нечеловеческий голос вклинился в уши изнутри, из самого мозга:

«Наконец-то! Я убью их сегодня всех! Всех! Я перегрызу им глотки! Я хочу крови! Я голодная, голодная, голодная!..»

Рука Веглао, лежащая на полушке, сжалась в кулак, так что обломанные краешки ногтей чуть не прорвали ткань. «Замолчи, — спокойно сказала она волчице. — Замолчи. Сегодня ночью ты поможешь мне, даже если и не хочешь. Тебе понятно?»

Улегшись на кровать, Веглао вытянула ноги и вытащила из кармана пузырёк.

Жидкость была тёмная с зеленоватым отливом. Здесь её было совсем мало — на полглотка. Веглао откупорила крохотную бутылочку и поднесла её к губам.

На вкус экстракт был немного похож на сок тысячелистника. В целом же он был совсем не противен. Веглао убрала пустой пузырёк за отворот брючины и снова вытянулась на кровати.

В сущности, она ничего не теряет. Если план удастся и они с Октаем проснутся как раз вовремя, им удастся бежать. Если же доза смертельна, то так даже лучше: всё будет кончено.

На этой мысли она почувствовала сильную слабость, охватившую всё тело. Глаза начали слипаться. Веглао показалось, будто две сильные руки вдавливают её плечи в матрас, и девочка тут же потеряла сознание.

Через час, ровно в половину десятого, по коридору застучали подкованные сапоги. Конвоиры барабанили в двери, громко отдавали короткие приказы. Раздавался лязг отпираемых дверей. В несколько секунд коридор наполнился шумом.

— Встать с кровати! — рявкнули за дверью камеры Веглао. — Руки за спину! Выходить!

Когда через пару секунд конвоиры отперли дверь, то увидели, что девочка по-прежнему лежит на кровати.

— Эй! — раздражённо прикрикнул один из них. — Вставай! Оглохла, что ли? — В два шага он пересёк крохотное пространство, схватил Веглао за плечо, но тут же отдёрнул руку и отшатнулся. Даже сквозь кожу перчатки чувствовалось, что плечо заключённой холодное, словно снег.

— Чёрт возьми, — проговорил тот, что был у дверей.

Девушка не дышала. Её глаза запали, кожа на лице побледнела до желтизны. Веки слегка посинели, как и полуоткрытые губы. Сомнений не было: на кровати лежит труп.

— Л-ладно, — выдавил подошедший к Веглао охранник. — Пошли. Некогда с этим разбираться. Просто запрём камеру, и всё.

— Эй! В седьмой камере труп! — закричал кто-то в коридоре. Седьмой была камера Октая.

Оборотни зашевелились, начали переглядываться.

— Кто-то поторопился! — хмыкнул Долвер. Шелн кинул на него сердитый взгляд.

Трое конвоиров быстро сгрудились, переговариваясь. Смерти не в ночь полнолуния здесь были привычным делом, и обычно покойников сразу уносили вниз, в морг, где потом им (не всем, правда) делали вскрытие и отправляли в крематорий. Но сейчас с этим не было времени разбираться — луна уже всходила, нужно было срочно отвести оборотней вниз.

— Просто запрём их, как живых, вот и всё, — выпалил один из охранников. — Поди до утра никуда не денутся!

— Не положено! — запротестовал другой. — Я позову кого-нибудь.

— Кого ты позовёшь, Дейгир? Все давно внизу, заряжают ружья. Я тебе говорю, запрём и всё! Куда они денутся? Они ведь уже мёртвые.

Дейгир открыл было рот для нового аргумента, но наткнулся на взгляды товарищей и махнул рукой. Конец трудного дня, впереди ещё более трудная ночь, все устали, взбудоражены…

— Ладно, запирай. Ты прав.

Один из конвоиров пошёл запирать Веглао. Двое других начали быстро строить оборотней парами. Кое-кто из них вытягивал шеи, чтобы увидеть покойников, но большинство просто стояли, безучастно опустив головы и руки — им было не до того, они понимали, что впереди ещё будут новые смерти. Некоторые даже завидовали Веглао и Октаю — они умерли быстро, без мучений, без крови.

— Всё-таки их даже запирать не стоило, — пропыхтел один из конвоиров, догоняя товарищей. — На фига? Всё равно не уйдут.

— По инструкции положено все камеры запирать, — бесстрастно откликнулся другой.

— По инструкции положено уносить мертвецов в морг, — проговорил Дейгир, но совсем тихо, так, что никто его не услышал, кроме его самого.

Из-за задержки оборотней вели вниз быстро, подталкивая в спины, подгоняя окриками. Ребята огрызались, кто поотчаянней, даже отвечал кулаками на удары надсмотрщиков. И снова коридор огласили плач и мольбы, ругательства и крики.

И ровно в десять часов Веглао открыла глаза.

Она вздохнула несколько раз. Кровь потекла по жилам, лёгкие заработали, и силы начали быстро возвращаться к оледеневшим мышцам. Было темно. Она знала, что это ненадолго: луна взошла, надо торопиться. Веглао уже сейчас чувствовала временами накатывающие на неё сильные волны боли, оставляющие после себя, как пену, чудовищную ненависть ко всему живому.

Она оделась так быстро, как могла. Трясущимися от волнения пальцами застегнула пуговицы на тренчкоте, села на кровать, чтоб зашнуровать ботинки, и тут луна вынырнула из облаков, как акулий плавник из воды.

Мгновенно боль пронзила Веглао, и окаменевшая девушка упала на пол со стуком. Спустя миг её заколотило в конвульсиях, невероятным усилием ей удавалось сдерживать крики, так что из груди вырывались лишь слабые, сдавленные стоны. Всё тело напряглось так, словно вместо позвоночника была палка, руки бессильно царапали пол отрастающими когтями. Боль быстро продвигалась к высшей точке, чтоб потом смениться всепоглощающей яростью, и последним сознательным действием Веглао в эту ночь было то, что она направила эту ярость не на себя, а на решётки, так ненавидимые её волчицей…

… и чудовище, в которое она превратилась, разрывало железные прутья, словно травяные стебельки. Могучие удары отшвыривали переломанные штыри по углам. И, когда вой десятков тоскующих по воле и ненавидящих друг друга волков оглушил конвоиров в подвале, здесь, наверху, взлетевшая на подоконник волчица, глядя на Луну, издала совсем другой вой. В нём слышалось ликование и радость, дикая, первобытная радость. «Взгляни на меня! Я иду к тебе!»

Она спрыгнула на землю, как кошка, и, не задержавшись ни на секунду, помчалась к стене. Позади неё из другого окна спрыгнул другой волк и вдвоём они стремительно и бесшумно, как два призрака, промчались через всю зону. Прямо с земли взмыли вверх и перелетели через стену, как лошади через барьер, скользнув лапами на целый фут выше опутанных колючей проволокой штырей. Едва оказавшись на земле, оборотни взвыли изо всех сил, сплетая свои голоса в один приветственный и воинственный клич. Он, казалось, всё ещё висел в воздухе, когда оба они побежали в сторону леса. Веглао чуть не летела, подстёгиваемая радостью и возбуждением, совсем чуть-чуть касаясь земли, а за ней по пятам, почти задевая блестящим носом кончик её хвоста, тёмно-серой тенью мчался Октай.

 

1

Лёжа на мокрой земле, раскинув руки и согнув в коленях ноги, ещё не открыв глаза, Веглао ощутила щеками холодный воздух, ноздрями — запах мокрой земли и снега, услышала далёкое щебетанье птиц и поняла: ночное предприятие увенчалось успехом. Она открыла глаза и увидела бледное небо, красное на востоке, с ещё поблёскивающими на нём последними звёздами, и ветви болотных ив, поднявших к нему свои золотистые мягкие пуховки.

«Получилось, — слабея от счастья, подумала Веглао. — Получилось, получилось, получилось». Ей захотелось прыгать от радости, и она в самом деле быстро вскочила, но тут же, охнув, согнулась и схватилась за колени: всё-таки совершать резкие движения было пока рано.

Выпрямившись, она повернула голову на восток. Из-за низких кустов далеко-далеко на горизонте была видна синяя гряда Лесистых гор. Веглао улыбнулась. В этот момент за её спиной послышался шум.

Веглао резко обернулась, уже готовая к бою, но тут из зарослей ивняка вместе с шумом донёсся слегка приглушённый голос Октая:

— Да я это, я, — а секунду спустя на свет вылез он сам.

— Ну ты даёшь! — воскликнул он восхищённо. — Что это было? Как ты это придумала?

— Не я, а Тарлиди, — весело ответила Веглао. — Пошли, по дороге расскажу.

— А куда мы идём?

— На восток.

Она решительно зашагала по направлению к горам, раздвигая руками кусты буйно цветущего ивняка. Чутьё подсказывало ей, что где-то позади огромное скопление оборотней; скорее всего, это ликантрозорий. Октай, разумеется, тоже чувствовал это, и потому не задавал никаких вопросов: ясное дело, они идут подальше от ликантрозория.

Вероятно, когда-то здесь была заболоченная равнина, но теперь это болото было вовсе не топким: землю покрывала густая чёрная грязь, за ночь подмёрзшая, так что идти по ней было легко. Тут и там попадались мохнатые кочки, тонкие, кривоватые, ещё голые берёзки, похожие на перевёрнутые корешки вырванных трав, сухая прошлогодняя осока. Веглао полагала, что из болота они с Октаем выйдут на какую-нибудь равнину, но этого не произошло. Заросли ив и верб постепенно редели, а потом и вовсе исчезли, осинки и берёзки становились чаще и крепче, земля — твёрже, и через час, когда солнце уже взошло, оборотни шагали по редкому лесу.

Солнечный свет, наверное, нестерпимый на равнине, здесь был мягким и рассеянным. Как красив был лес от этого! Стволы сосен казались золотистыми колоннами, юная трава, пробивающаяся сквозь толстый слой влажных прошлогодних листьев, — пёстрым ковром. Ветра не было, было только лёгкое, ласковое дуновение, нежно гладящее по щекам. Была та счастливая весенняя пора, когда листва только-только начинает проклёвываться на деревьях, и кажется издалека окутавшим ветки лёгким зелёным дымом, который может исчезнуть при первом же сильном ветре. Забыв о прошлых ужасах, о поджидающих впереди опасностях и новых трудностях, впервые за долгое время ребята ощущали счастье, в котором им, противным самой природе существам, было отказано.

Вскоре они вышли к ручью, текущему по широкому руслу, усыпанному мелкой галькой. Между камушков застыли тонкие ледяные пластинки. Здесь ребята, уставшие после бессонной ночи, присели ненадолго отдохнуть.

По дороге Веглао уже успела рассказать Октаю о плане и его исполнении, поэтому сейчас, завтракая хлебом и водой, они молчали. Октай, к восторгу девушки, ухитрился стащить ещё и две ложки — сама она так волновалась, что совершенно не подумала об этом. А ещё он показал ей нож, который всё-таки сделал и уберёг от обысков, спрятав под стельку ботинка.

— Значит, ты пообещала ей принести цветок, — проговорил Октай. — И как же ты это сделаешь?

— Не знаю, — вздохнула Веглао.

— Нам придётся вернуться на юг? — спросил Октай, положив в рот кусок хлеба. — Ведь этот цветок растёт к югу отсюда, нет?

— Мне кажется, его можно найти где-нибудь в другом месте, — задумчиво отозвалась Веглао. — Может, он растёт просто на болотах.

— Если бы он рос на каждом болоте, о нём бы знали все, — возразил Октай. — Я думаю, это растение очень редкое, раз уж о нём знает только этот… это… в общем, то существо, которое тебе про него рассказало.

— А если люди просто не знают о его свойствах? Они видят этот цветок, но не подозревают, для чего его можно использовать. Мне кажется, мы найдём его, и для этого нам не обязательно возвращаться на юг.

Октай обхватил обеими ладонями колено, с мрачной задумчивостью взглянул на Веглао — ох, как ей уже было знакомо это недоверчивое выражение — и спросил:

— Так мы пойдём не на юг? А куда же тогда? Я думал, мы попробуем вернуться в тот дом.

— Туда мы больше не попадём, — отрезала Веглао. — Во-первых, я совершенно не знаю дороги. Во-вторых, именно на юге нас и поймали. Я уверена, что нас уже ищут. Короче говоря, у меня есть план. Я предлагаю пойти в Лесистые горы.

Октай, как раз сунувший в рот последний кусочек хлеба, поперхнулся и закашлялся, так что Веглао пришлось похлопать его по спине.

— Куда? — возмущённо спросил Октай, откашлявшись. — В Лесистые горы? Может, ты просто сразу возьмёшь вот этот камень и разобьёшь мне голову? Да ты что, не понимаешь, что там мы скорее умрём, чем если бы остались?

— Почему?

Октай вытаращил глаза, приподнял руки, как будто удивляясь, как кто-то может не знать таких очевидных вещей.

— Звери! — выпалил он. — Звери, которые там живут, не боятся оборотней, и даже нападают на них! И ладно бы там жили только волки и медведи, но ведь там живут грифоны! А они ненавидят оборотней!

— Кто это сказал?

— Там живут гревы, эти птицы с железными перьями, которыми они стреляют, как дротиками!

— Сказки.

— Пещерные львы!

— Они давно вымерли.

— Веглао, туда даже люди далеко не всегда ходят! А уж оборотни вообще обходят Горы за версту!

— Вот именно, — сказала Веглао и хитро улыбнулась одним уголком рта.

Октай раскрыл рот и закрыл его только спустя несколько секунд.

— Там мало людей, — продолжала Веглао. — Там совсем нет оборотней. И там очень много зверей. А кроме медведей, волков и кабанов, там есть также зайцы, косули, лисы и бобры, на которых можно охотиться. И то, что они не боятся оборотней, будет нам только на руку.

Октай ничего не ответил, и только смотрел на неё всё более и более задумчиво.

— По-твоему, люди нас оставят в покое? — вдохновлённо продолжала Веглао. — Октай, будто ты не понял ещё, что если нападёт на нас какой-нибудь медведь, и мы убьём его, никто не станет мстить нам, устраивать облавы на нас и расстреливать серебряными пулями, чтоб потом выставить то, что от нас осталось, на всеобщее обозрение. Именно это с нами и сделают, если мы останемся здесь, где полно людей. А что до грифонов — так ведь они живут только на южных отрогах, а разве кто-то запрещает нам селиться, например, на севере? Там, где грифоны нас не достанут?

— Всё это так, — после паузы задумчиво произнёс Октай, — но…

— Что — но?

Октай укусил себя за губу, а потом, не глядя на Веглао, отрывисто и тихо проговорил:

— А что, если Кривой Коготь подумал так же, как ты, и сейчас обосновался в Лесистых горах со всей своей стаей? Когда их так много, им никакие звери не страшны. Никто их не ищет там, а власти думают, что он пропал или погиб.

Веглао задумалась, а потом медленно заговорила:

— Я уверена, что его там нет. Знаешь, Тарлиди как-то на несколько минут привела меня в кабинет коменданта. Там на стене висела большая карта Бернии, и на ней красными флажками были отмечены все места нападения оборотней. Больше всего этих флажков было именно в этих местах. Там, где сейчас мы с тобой. А возле Лесистых гор — вообще не было. Послушай, ведь в полнолуние мы себя не контролируем. Представь, такая огромная стая оборотней напала бы на какую-нибудь деревню или городок? Никто бы это без внимания не оставил. Так что Кривого Когтя там нет. И потом, он не станет прятаться. Он любит убивать людей.

Они помолчали. Шелестел и плескался по-весеннему полноводный ручей, где-то далеко пели птицы, шумели на лёгком ветру деревья, воздух был свеж и прекрасен, и девушка вздрогнула, подумав о том, что это утро она могла провести не здесь, а в своей камере, с отчаянием в сердце, ранами на теле и чужой кровью на зубах.

— Ну что ж, — негромко произнёс наконец Октай, — похоже, ты предлагаешь меньшее зло. Идём в Лесистые горы.

Он поднялся на ноги и вдруг добавил:

— Ты умница. Я шёл за тобой до сих пор, и сейчас пойду. — Он протянул ей руку. Веглао весело улыбнулась и, взяв его за ладонь, встала.

 

2

Спустя некоторое время они вышли из леса и пошли по широко раскинувшейся равнине, поросшей редкими деревьями. Землю покрывала светло-зелёная молодая трава, в небе не было ни облачка, далеко на невысоких холмах виднелись белые точки деревенских домиков. Просто картинка из календаря. Единственным, что портило этот вид, был темневший в отдалении овраг, похожий на рваную рану на зелёной травке.

Солнце, хотя поднялось невысоко, уже припекало, и Веглао с Октаем тянуло снять тренчкоты. Но не жара тревожила ребят. В воздухе висело предчувствие неясной беды. По побледневшему лицу Октая, по тому, как он то и дело со свистом втягивал расширяющимися ноздрями воздух, принюхиваясь, и хмурил свои тёмные брови, Веглао поняла: он чувствует то же самое. Ребята шли молча, всё ускоряясь, пока не вышли вдруг к тому самому оврагу — неширокому, длинному и вблизи казавшемуся ещё более уродливым.

— Ох, ну вот, — проговорила Веглао, остановившись, и обернулась к Октаю: — Давай поищем, как обойти… Что с тобой?

Октай не ответил, но в следующую секунду Веглао сама поняла, что с ним. Страшное предчувствие, охватившее их некоторое время назад, обрело форму самого ненавистного им обоим после ликантрозория запаха — смеси запахов оборотня, крови и мёртвого тела.

И доносился этот запах из оврага.

Не сговариваясь, ребята кинулись к оврагу и заглянули через его край.

Овраг был неглубок, с крутыми склонами. На дне его лежало что-то, похожее на кучу тряпья. Присмотревшись, Веглао поняла, что это человек — раненый, а может быть, и мёртвый.

Она первая съехала вниз по глине, Октай — за ней. Подойдя поближе к человеку, друзья остановились как вкопанные.

То была мёртвая девушка. На окровавленном, бледном и при жизни, верно, очень красивом лице застыло выражение такого ужаса и такой боли, что даже её перегрызенное, разорванное до кости горло, к которому прилипли спутавшиеся чёрные волосы, вызывало меньший страх. Вся одежда девушки была в крови, кровью пропиталась и земля под ней, а из правого плеча и руки — только теперь ребята это заметили — было вырвано несколько кусков мяса.

Потом что-то хлопнуло, и у Веглао потемнело в глазах. Очнулась она оттого, что кто-то хлопал её по щекам. Перед глазами возникло склонённое над ней лицо Октая.

— Веглао, бежим, — проговорил он заплетающимся языком. — Это сделал оборотень. Если нас найдут возле неё… — он нервно сглотнул и помотал головой. — Пошли, скорее!

Потянув её за руку, он заставил её подняться, и тут Веглао указала ему на большие волчьи следы, ведущие от тела девушки по дну оврага. Ребята быстро побежали по следам, пока не вышли к нагромождению камней. Тут след обрывался — стало ясно, что по камням оборотень выбрался наверх.

Веглао и Октай быстро полезли вверх, и через полминуты выбрались из этой огромной могилы. Только тут к ним вернулся дар речи.

— Это не могли сделать мы, — проговорила Веглао.

— Конечно, не могли, — слабо отозвался Октай. Лицо его было белым, как снятое молоко. — Мы были в другой стороне…

Он замер, не окончив фразы, глядя на что-то позади Веглао. Девочка повернула голову.

Неподалёку возвышался холм, по которому вилась жёлтая тропинка. По ней быстро спускались люди с какими-то палками в руках — да это же ружья!

— Бежим, — коротко сказала она и, пригибаясь, побежала к шелестевшему неподалёку лесочку. Октай кинулся за ней. До его уха донёсся далёкий лай собак.

Ребята быстро добежали до леса и только там осмелились выпрямиться во весь рост.

— Куда теперь? — выпалил Октай.

Веглао кинула взгляд в сторону гор. За деревьями лесочка, в который они забежали, раскинулась широкая прогалина, а за ней весёлой зелёной стеной вставал другой лес.

— Вон в тот лес. Скорей!

Они бросились бежать со всех ног. На бегу Веглао лихорадочно соображала: те люди, вероятно, не служащие ликантрозория, а жители деревни. Девушка тоже явно деревенская. Те просто отправились на её поиски. Но сейчас, возможно, несчастную уже нашли, а если кто-то видел, как несколько минут назад от оврага, в котором она лежит, убегали двое людей, и если они вспомнят, что вчера было полнолуние… тогда им с Октаем точно конец. Всё, что они могут сейчас сделать — это скрыться поскорее, но после полнолуния долго не побегаешь, лучше всего просто отлежаться. Они ещё не добежали до леса, а силы у них были уже на исходе. Октай тяжело дышал, у Веглао подкашивались ноги. Наконец они вбежали в лес и, задыхаясь, одновременно привалились спинами к деревьям.

— Как ты думаешь… у них… есть серебряные пули? — перемежая речь тяжёлыми вздохами, спросил Октай.

— Не знаю…

Сзади, из-за того лесочка, в котором они были недавно, послышались возбуждённые людские голоса и собачий лай.

— Надо уходить, — в отчаянии простонала Веглао. — Затеряемся в лесу…

— Собаки почуют нас, — проговорил Октай.

— Не оставаться же здесь! — Веглао оттолкнулась от дерева и побежала вперёд.

Передышка немного помогла — у ребят открылось второе дыхание, и они с новыми силами помчались вперёд, петляя между деревьями. Но, как они ни бежали, лай и крики не становились тише. Они только приближались, и вскоре стало ясно, что за ними гонятся по меньшей мере десять человек с собаками.

На всю жизнь оба запомнили эту сумасшедшую погоню — выскакивающие на пути деревья, свет и тени, собственное сбивчивое, хриплое дыхание, дрожащие ноги, пот, заливающий глаза… Лес был плохо предназначен для беготни — земля была неровной, в кочках, под ноги попадались коряги, маленькие лощинки. Ребята промчались через небольшую прогалинку между деревьями, всю заросшую маленькими сосёнками, ломая их ветки. Чуть дальше земля вдруг пошла вниз, и они оказались на поросшем соснами склоне, спускавшемся к раскинувшемуся впереди болоту. Между пушистых кочек поблёскивала вода.

— Не пройти! — крикнул Октай, бежавший впереди. — В обход, скорей!

Чёрт бы побрал этих крестьянских мстителей с их собаками! Конечно, псы чуют оборотней — вон как заливаются испуганным лаем, отсюда слышно. Обегая болото, Октай ворвался в молодой березнячок, растущий на склоне чуть поодаль. Веглао бежала за ним, стараясь не потерять его из виду. Лесистые горы она отсюда уже не видела. Надо было оторваться от погони и выбраться из леса, чтоб понять, куда идти дальше, вот только её тело было с этим не согласно — мышцы сводило судорогами, ноги подламывались, сердце билось где-то под горлом, и каждый вдох и выдох причинял сильную боль. Веглао начала отставать. Спина Октая мелькала между деревьями всё дальше и дальше, а Веглао не могла перевести дух и крикнуть ему, чтоб он её подождал.

— Вот она! — вдруг завопил кто-то в отдалении, и Веглао прошиб холодный пот. Со стоном она бросилась вперёд, но этот рывок отнял у неё оставшиеся силы. С бешеного бега она перешла на рысь и теперь могла разве что медленно бежать зигзагами. Но её неожиданно спасли собаки — рядом с оборотнем они совсем обезумели от страха, начали рваться с поводков, громко скулить. Стремясь удержать их, охотники топтались на местах, сотрясая воздух бесполезной руганью. Поняв, что это, возможно, её последний шанс спастись, Веглао, шатаясь, побежала вперёд и почти догнала Октая, как вдруг раздался выстрел.

Стрелявший оказался метким. Вскрикнув от боли, Веглао с размаху упала навзничь на землю. В глазах у неё мгновенно потемнело. Она была ранена в правую ногу чуть пониже колена. Вот и всё, сейчас они подбегут чуть поближе и добьют её, а потом примутся за Октая…

— Веглао! — Октай, услышавший выстрел и крик, на бегу развернулся и бросился к ней.

Пуля была не серебряной, а самой обыкновенной — нога у Веглао всё ещё была цела, если не считать маленькой дырки в штанине, из которой тоненькой струйкой текла кровь. Склонившись над Веглао, Октай помог ей подняться на дрожащие ноги и, перекинув её руку через свои плечи, обхватил её за талию.

— Бежим! Давай же! — он побежал вперёд. Веглао, стараясь не мешать ему, тоже побежала. Каждый шаг пронзал её болью, и из её губ вырывался глухой вскрик. Вдвоём бежать было неудобно, и они волей-неволей замедлились.

— Бросай собак! — грубо крикнул кто-то позади. — И так не упустим!.. Бросай!

— Иди без меня, — прохрипела Веглао. — Слышал? Пусти!

— Ещё чего! — Октай схватил её руку, перекинутую через его плечи, и побежал быстрее. Он подумал было, не посадить ли Веглао на закорки, но тут же передумал — она весила примерно столько же, сколько и он, была немного его выше. Он бы долго так не протянул.

Топот охотников всё приближался, зазвучали выстрелы. Октай только диву давался, и как в них до сих пор ещё не попали?.. Лес впереди начал редеть.

— Ещё немножко, Веглао! — крикнул Октай, и помчался вперёд, увлекая её за собой.

Перед ними раскинулась поляна, окружённая лесом и пересечённая посередине, как круг линией диаметра, железнодорожной насыпью. Сквозь уже совсем близкие лай и шум Октай расслышал: по рельсам гремели колёса, послышался приглушённый гудок.

— Бежим! — ахнул он, поняв, как им спастись, и крепче обхватил Веглао. — Бежим, скорей!

Веглао изо всех сил вцепилась в него и вместе они побежали по траве. Какие-то обрывки мыслей толклись в голове у Веглао: ликантрозорий, ружья охотников, испуганные собаки, боль в ноге, снова боль, боль, поезд… Поезд?..

Перед глазами у неё на миг прояснилось, она повернула голову и вскрикнула от ужаса: по рельсам со стороны леса ехал поезд, быстро приближаясь, а Октай тащил её прямо на насыпь.

— Бегом! — закричал он и тут же зло вскрикнул от другого — голову ему обожгло пролетевшей совсем рядом пулей. Сжав зубы, напрягая мышцы изо всех сил, он потащил Веглао вперёд и вверх по насыпи.

Поезд уже гремел совсем рядом, машинист, увидев ребят, надавил на тормоз. Октай занёс ногу над рельсом.

— Что ты делаешь?! — закричала Веглао. — Что ты делаешь? Нас убьёт!!!

Она споткнулась на втором рельсе, успела ещё, повернув голову, увидеть пугающе близкую стальную, оскаленную морду паровоза и перекошенное от смертного ужаса лицо машиниста, и тут Октай резко рванул её за собой, и они кубарем скатились по насыпи с другой стороны, а позади над ними с ужасающим грохотом пронёсся поезд, отрезав их от преследователей,

На ребят сыпались мелкие камушки. Веглао сидела и тяжело дышала, разевая рот, оторопело хлопая глазами.

— Вставай! — грубо крикнул Октай, снова хватая её за руку и заставляя подняться. — Бежим, надо спрятаться!

Собрав последние — в самом деле последние — силы, Веглао побежала за ним, держась за его руку. Шаг — взрыв в ноге, шаг — взрыв, шаг — взрыв… Вот уже палящее солнце сменилось лесными пляшущими тенями, под ноги попадались корни, поезд грохотал всё дальше, а криков и лая вообще не было слышно. Октай, то и дело оборачиваясь, бежал вперёд, как будто мышцы у него были железные, и тащил её за собой. Веглао задыхалась от боли, и вскоре всё окружающее слилось перед её глазами в мешанину тёмных и светлых пятен. Наконец, уже теряя сознание, она почувствовала, что бегут они куда-то под гору. А потом, видимо, опять упала в обморок — поскольку в следующую секунду поняла, что лежит навзничь на земле, вокруг тишина, а перед глазами голубое небо.

Где-то справа раздавалось тихое мерное журчание. Повернув голову, Веглао увидела, что находится на берегу речки. Возможно, это был тот же ручеёк, на берегу которого они завтракали, только здесь он разлился и превратился в маленькую реку, текущую по широкому песчаному руслу. Здесь она раздавалась на два рукава, обнимающие заросший мать-и-мачехой островок. Натекая на камни, которых здесь было довольно много, вода и издавала то журчание, которое слышала Веглао.

Девочка лежала на жёлтом от песка берегу, по которому протянулись от леса к реке тонкие русла высохших ручейков — недавно здесь текла талая вода. Неподалёку от Веглао в песке был маленький муравейник, и теперь, повернув голову, она могла видеть, как муравьишки быстро-быстро убегают прочь от оборотней. Многие из них тащили белые яйца — своих будущих детёнышей. Веглао попыталась пошевелиться, но тут её правую ногу пронзила точно такая же боль, которая была при выстреле. Веглао сначала вскрикнула, потом застонала, закусив губу. Услышав это, Октай бросился к ней от ручья, из которого он жадно пил воду.

— Ты очнулась?.. — Веглао резко села. Песок под её правой ногой пропитался кровью. Она почувствовала, что внутри ноги что-то движется… что-то, похожее на маленький камушек. Боль была такая, что она расплакалась. Октай опустился рядом с ней на колени с совершенно потерянным видом.

— Надо вытащить пулю, — тихо сказал он. — Не знаю как, но я попробую…

Вдруг боль прекратилась. Веглао попыталась пошевелить ногой, и ей удалось её чуть-чуть передвинуть. На окровавленном песке осталось лежать что-то, похожее на…

Октай ошеломлённо протянул руку и взял непонятный предмет двумя пальцами.

— Это пуля, — проговорил он. Веглао взяла кусочек металла из его пальцев.

Это и в самом деле была пуля. Скользкая от крови, маленькая и острая. Похоже, её тело её просто… вытолкнуло.

— Знаешь, — сказал вдруг Октай, глядя на пулю с каким-то суеверным страхом, — ты лучше плюнь на неё и брось через левое плечо. Правда, Веглао. На всякий случай.

— Я думала, ты не веришь в такую чушь, — хмыкнула Веглао, но пулю всё-таки отбросила. Октай посмотрел ей в глаза и мокрой ладонью вытер слёзы с её щёк.

— Нам нельзя здесь долго оставаться, — прошептал он.

— Знаю.

— Надо перевязать тебе рану.

Он поднялся на ноги.

— Сможешь доползти до реки?

— Смогу, — храбро ответила Веглао. Она оперлась обеими ладонями в землю, медленно встала на четвереньки. Октай предусмотрительно отвернулся, проговорив что-то насчёт подорожника. Кое-как, стараясь не стонать от боли, Веглао добралась до речки и села на берег, поджав под себя левую ногу и вытянув правую.

Она сняла ботинок и носок, окровавленную штанину закатала до колен. Рана была на вид ужасной, Веглао поскорее отвела от неё взгляд.

Подошёл Октай, неся несколько молодых листочков подорожника. Вместе они промыли рану, потом приложили к ней подорожник, и Веглао примотала его к ноге собственным выстиранным мокрым носком.

— Лучше, чем ничего, — слабо улыбнулась она, разглядывая импровизированную повязку. Октай улыбнулся в ответ.

— Думаешь, мы оторвались? — спросила его Веглао.

Октай посмотрел на неё усталыми глазами. Покачал головой.

— Оторвались, но ненадолго. Поезд уже прошёл давным-давно. Они наверняка опять похватали своих собак и отправились за нами. Так что пойдём.

— Пойдём, — коротко ответила Веглао, успешно подавив тяжёлый вздох. Она сняла второй ботинок. Разулся и Октай. С помощью друга она смогла подняться на ноги. Потом они перешли реку вброд, не заходя на островок, на другом берегу снова обулись и поднялись вверх по глинистому, скользкому бережку к раскинувшемуся наверху небольшому и редкому берёзовому лесу.

Веглао, конечно, сильно хромала, и идти ей было тяжело, но всё же за следующие три часа они смогли отмахать приличное расстояние. К тому времени они вплотную подошли к широко разлившейся реке, преградившей им путь на восток. Вода покрывала большую часть широкого пойменного луга, кое-где из воды торчали кусты зеленевшего и цветущего ивняка. К счастью, здесь была широкая автомобильная дорога с насыпью, и, выйдя на неё, ребята продолжили свой путь. Спустя некоторое время они увидели, что от большой дороги отходит другая, под прямым углом пересекающая затопленный луг. В насыпь этой дороги была вкопана широкая дренажная труба, нижняя часть которой возвышалась над водой на целую ладонь. Подойдя к отходящей от шоссе дороге, ребята свернули на неё. Октай сел на насыпь, свесив ноги вниз, и легко соскользнул в трубу, потом помог спуститься Веглао.

В трубе не было воды, только дно было покрыто слоем травы, прошлогодних листьев и водорослей. Этот слой ещё не вполне высох, он влажно чмокал под руками и коленями друзей, когда они ползком продвигались к середине трубы.

Там они слегка расчистили небольшое пространство и уселись друг напротив друга, прислонившись спинами к стенкам трубы и согнув колени. Труба была достаточно широка, чтобы в неё мог войти маленький телёнок. Не то чтобы здесь было очень удобно, но какой-никакой, а отдых беглецам был необходим — после полнолуния и утренней погони они так обессилели, что просто валились с ног.

Веглао быстро провалилась в некрепкий сон. Октай некоторое время сидел, глядя то на неё, то в отверстие дренажной трубы. Оно выходило на восток, и в нём были видны Лесистые горы. Он думал о плане Веглао, и находил его безумным, сложным, невыполнимым. Горы ещё так далеко. Будет просто чудом, если они поспеют туда к следующему полнолунию, и их не поймают. Сколько ещё событий, подобных сегодняшнему, их ожидает? А ведь Веглао, так же как и он сам, не могла не знать, что для двух оборотней, сбежавших из ликантрозория, поимка означает смерть — смерть без пощады и без промедления. Но сколько Октай ни терзал свой измученный ум, он не мог придумать другого пути, кроме как пути к горам. Наконец он задремал и провёл так около часа, вздрагивая от каждого лёгкого шороха.

Веглао проснулась спустя несколько часов, её разбудил яркий свет опускающегося солнца. Она открыла глаза и выпрямилась, расправляя затёкшие мышцы. Боль в ноге стала слабее, но никуда не делась. Некоторое время Веглао посидела, глядя на опускающееся солнце, на его сверкающее отражение в покрывавшей луг воде. Ей не верилось, что ещё вчера в это же время она была в ликантрозории, и страх и ожидание разрывали ей душу. Сейчас её душа как будто омертвела, никаких чувств уже не осталось, кроме чувства усталости. Она повернула голову вправо, к другому выходу из трубы. Там сидел Октай, повернувшись к ней спиной.

Веглао подползла к нему и села рядом. Он повернулся к ней, молча вытащил из кармана оставшийся с завтрака кусок хлеба, разломил его надвое и протянул один кусочек Веглао.

Несколько минут они сидели, глядя на окружающую их местность и жуя хлеб. По другую сторону насыпи луг тоже был покрыт водой, но здесь её уровень был ниже. Видимо, луг позади был затоплен раньше, и начал высыхать ещё до того, как излишки воды успели перелиться по трубе на другую сторону. Поэтому здесь ребята могли сидеть, свесив ноги.

— Как твоя нога? — спросил Октай.

— Болит, но уже не так сильно.

— Веглао, ты и вправду думаешь, что мы сможем добраться до Лесистых гор так быстро? — в лоб спросил Октай. Девушка пожала плечами, глядя на свои колени.

— Не знаю. Я даже не знаю, как далеко отсюда до них. Но надо постараться.

— Какое уж там старание! Ты даже ходить пока что по-нормальному не можешь.

— Завтра уже смогу.

Октай только покачал головой и решил перевести разговор на другую тему.

— Я наловил беззубок, — сказал он. — Есть даже несколько лягушек. Разведём костёр?

— Давай потом. Сейчас лучше пойдём дальше.

И они шли до самой темноты — сначала по шоссе, потом, когда затопленная местность кончилась, прямо по лугам. На ночь остановились в зарослях ивняка, столь густого, что никто не мог бы уловить за сплетением веток слабый огонь их костра. Октай разжёг его, потирая палочки друг от друга — это была муторная и долгая работа, и Веглао старалась ему не мешать. Когда они смогли наконец развести огонь, обогреть руки и закопать беззубок в горячую золу, вокруг было уже темно, как в самой глубокой яме. Только луна, взошедшая высоко на небо, сияла своим призрачным белым светом, почти таким же ярким, как в полнолуние.

— Дай мне нож, — сказала Веглао. Октай протянул ей ножик и она, сняв тренчкот, принялась срезать с его рукава нашивку с надписью «Л14». Она отпорола также нашивку с тренчкота и рубашки Октая, а он срезал ярлычок с её рубашки. Затем они молча кинули кусочки ткани в огонь.

Беззубки — не самая приятная пища, да ещё и их сероватый цвет слишком уж сильно напоминал ребятам цвет кожи мертвеца, которого они нашли утром и пытались забыть. И то ли от их неприятного вкуса, то ли от всех сегодняшних треволнений, но перед сном беглецов вывернуло наизнанку.

 

3

Через три дня, прохладным и пасмурным вечером, они вышли к заброшенной деревне. Она находилась сразу за густым лесом, по которому лежал их путь. Сразу на опушке их встретил пустыми окнами первый дом — небольшой, чёрный от сырости, покосившийся. На кромке крыши бахромой росли серые лишайники, а перекладины изгороди вокруг маленького огорода как будто кто-то обрызгал оранжевой краской.

В огороде среди зарослей каких-то лесных сорняков курчавились кое-где молодые кустики картошки. Не сговариваясь, ребята бросились к изгороди, перемахнули через неё и, упав на колени перед кустиками, стали проворно разгребать землю у их корней и вытаскивать подмёрзшие прошлогодние клубеньки. Съели их тут же — немытыми, нечищеными. Честно говоря, Веглао думала, что желудки взбунтуются от этого, но никаких расстройств не последовало.

Немного придя в себя, они забрались в первый попавшийся дом и легли в стоявшую в углу деревянную кровать без матраса. Проспав почти полсуток, они проснулись на следующий день голодными, но отдохнувшими, и вскоре отправились пройтись по деревне.

Она была небольшая, и, очевидно, жители покинули её совсем недавно — может быть, даже прошлым летом. Кое-где на окнах ещё болтались свалявшиеся куски марли, натянутой на рамы от комаров. Во дворах лежали всякие вещи, забытые или оставленные за ненадобностью: в одном ржавела брошенная прямо на землю лопата, в другом стояла разваливающаяся на части телега с одним колесом и перебитой, искривлённой осью, на жерди изгороди, окружавшей третий, по-прежнему были надеты несколько горшков и кринок. Дома, казалось, одичали без человеческого ухода — они потемнели, кое-какие слегка покосились, краска на стенах и заборах облупилась и отлетала хлопьями. Веглао вспомнила, как её старший брат Барлиан любил по весне красить забор, как она радовалась, когда он разрешал ей помочь ему, и вздохнула.

Людям, попавшим сюда, возможно, деревня показалась бы неприятным и страшноватым местом, но Веглао и Октай почему-то сразу привязались к ней. Всё здесь дышало запустением, но в палисадниках зацветали цветы-многолетники, на огородах мощно проклёвывалась растительность, на садовых деревьях распускались молодые листочки. Странно, но казалось, что деревня встречает путников с радостью, как будто вспоминая былые времена, когда здесь было людно и шумно. Трудно было не воспользоваться её немым гостеприимством, ведь они так сильно устали.

Во время прогулки ребята набрели на здание школы — некрасивое, вытянутое, трёхэтажное, обсаженное деревьями, оно стояло на правой стороне деревенской площади. Напротив него находилось здание селького совета, выглядевшее ещё более запущенным, чем школа.

— Я слышал, чаще всего деревни умирают от того, что в них закрывают школы, — сказал Октай.

Веглао кивнула:

— Понятно, почему. Ведь лучше переселиться туда, где есть школы, чем отправлять детей одних через лес. Ты знаешь, когда моя мама была маленькая, ей приходилось идти в школу по лесной тропинке. Ранней осенью и весной ещё нормально, а вот зимой, когда по утрам темно… Она идёт, с ней ещё трое или четверо ребят, кругом волки воют…

Веглао замолчала, подумав о том, как бы, наверное, плакала её мама, если бы увидела свою девочку сейчас — грязную, одичавшую, одетую в жалкие лохмотья. О том же самом подумал и Октай, но никто из них не стал об этом говорить.

Весь оставшийся день ребята бродили по деревне, выискивая по домам что-нибудь полезное. Такого оказалось много. Веглао отыскала большой и довольно острый нож, сиротливо завалявшийся в шкафчике на кухне одного из домов. Когда она взяла его в руки и оттёрла с лезвия пыль, нож засиял под рассеянным светом пасмурного дня. В другом доме Октай обнаружил не особо чистый, но крепкий и почти новый подвесной чугунок.

— Вот это вещь! — радостно сказал он, потрясая им. — Ох, супчика поедим!..

В одном из дворов куча старых, замшелых кусков досок и жердей была прикрыта одеялом, грязным и с дырками, но в целом довольно хорошим. Буквально сразу же Веглао нашла в комнате одного дома на полу рассыпанные иголки — проглянувшее на минуту солнце ярко заблестело на них. Все они тут же перекочевали на её собственную скомканную перчатку и были отправлены в карман. Вскоре, обустроив вместе с Октаем своё новое убежище в одном из наименее пострадавших домов, Веглао зашивала прорехи в одеяле нитками, которые понадёргала из рубашки. Октай ушёл на рыбалку — рядом с деревней протекала речка.

Тем вечером они устроили замечательный ужин — поймали несколько маленьких рыбок и, поджарив их на палочках, ели вприкуску с молодыми листиками чеснока. В вымытой до блеска большой консервной банке они заварили малиновый чай, и его вкус напомнил им мирные, тихие, холодные осенние вечера в пещере и долгие разговоры у огня.

Было тихо. На небе догорал закат, и ребята смотрели на него, передавая друг другу банку с чаем. Солнце окрасило полуразрушенные дома в цвет червонного золота, заблестело на осколках стекла в рамах. Кажется, только сейчас ребята окончательно поняли, что ликантрозорий со всеми его ужасами позади, что они свободны.

— Чего ты улыбаешься? — поинтересовался Октай, передавая Веглао банку. У него самого улыбка была до ушей.

— Не скажу, — Веглао отхлебнула глоток чая, поперхнулась и, откашлявшись, засмеялась: — Ну и глоток! Я чуть половину за один присест не выпила.

— Нечего жадничать! — Октай забрал у неё банку, сделав страшные глаза.

Он отпил немного и сияющими глазами огляделся по сторонам.

— А знаешь, Веглао, — воскликнул он вдруг, — у нас когда-нибудь тоже будет свой дом! Вон как тот, — и он указал на стоявшую неподалёку добротную, крепкую избу, где они устроились на ночь.

— Вот было бы здорово! — заулыбалась Веглао. — А хороший дом, правда? У некоторых других вон крыши уже провалились, а этот ничего ещё!

Помолчав немного, она вдруг вскочила на ноги и подбежала к дому чуть ближе.

— Вот здесь я бы сделала качели! — крикнула она, махнув рукой вправо. — А вот тут, возле палисадника, скамейку. А в самом палисаднике посадила бы цветы. Лучше всего — георгины. Ты любишь георгины?

— А как они выглядят?

— Ну, это такие высокие цветы, — Веглао подняла ладонь на уровень своего плеча, — и очень пышные. Самых разных цветов, только синих, кажется, нет. У нас росли красно-белые. Они не опадали до конца сентября. А ты яблоки любишь?

— Кто же их не любит!

— Ну, тогда мы посадим ещё и яблоню. А ещё в саду будет большой куст сирени, и куча сорняков, а если кто-то скажет, что мне наплевать, как выглядит мой сад, то он будет прав…

Она вдруг замолчала.

Октай встревоженно взглянул на неё. Она стояла молча, кусая губы и глядя в землю. Волосы свесились на её лицо, отбрасывая тени на впалые грязные щёки.

— А ладно, всё это чушь, — произнесла она вдруг глухим, не своим голосом. Потом резко сорвала с головы шапочку и швырнула её на землю.

— Ну какой, к чёрту, дом? — горько выпалила она, подняв шапочку и небрежно отряхнув её. — У нас его не будет никогда. Мы же оборотни. И всегда будем оборотнями. Всегда.

Она подошла к костру, села на поваленную колоду. Октай молча взглянул на неё.

— Слушай, Веглао, — тихо сказал он, — ты устала и ранена. Попей-ка чаю и иди спать. А я подежурю.

Веглао вскинула голову, шевельнула тонкими ноздрями. Последние лучи заходящего солнца упали на её лицо, встревоженное и напряжённое.

— Октай, — проговорила она, — ты не чувствуешь их?

Октай поставил консервную банку на траву, потому что не хотел, чтобы Веглао увидела, что та дрожит в его руках.

— Чувствую уже два дня, — сказал он после паузы.

Веглао на миг сжала зубы.

— Как ты думаешь, — спросила она, — это не он?

Октай ответил не сразу. Он был храбр, но сейчас почувствовал, как шевелятся волосы на его затылке.

— Может, и он, — тихо, почти неслышно сказал он наконец. — Что будем делать?

Веглао пожала плечами, глядя на огонь.

— Прежде всего загаси костёр, пожалуйста, — сказала она. — Он нам больше не понадобится. А над остальным будем думать.

Она поднялась, сделала, хромая, несколько шагов к дому и остановилась.

— Возможно, — сказала она, не оборачиваясь, — мы с ним и не столкнёмся. Спокойной ночи, Октай.

Она ушла в дом. Октай забросал слабые язычки пламени землёй, потом ещё немного посидел, допивая чай и глядя на алые краски заката, тающие в сиреневой гуаши ночи.

 

4

Незадолго до рассвета, в самый тёмный час суток, неподалёку от заброшенной деревни раздался громкий человеческий крик. После этого крика последовал другой, а потом — сухой треск выстрела.

Выстрел был только один, и после него было уже ничего не слышно, хотя стрелявший был ещё жив. Он не успел дотянуться до ножа, спрятанного за голенищем его сапога, потому что в этот самый момент смерть забрала его.

Потом на том участке всё было тихо. Только слышался приглушённый разговор, было отдано тихим голосом несколько команд, и шаги десяти пар ног прошелестели по траве, удаляясь от просёлочной дороги, где всё и произошло.

В это время в одном из домов пустующей деревни проснулся Октай. Проснулся не потому, что выспался, не от холода, не оттого, что услышал выстрел или крик, а потому, что ощутил недалеко от себя оборотней. Это ощущение было сильным, как какой-то резкий запах. Он открыл глаза и повернулся к Веглао. Она не спала. Увидев, что Октай проснулся, она поднесла палец к губам.

Тихо выйдя из домика, они огляделись по сторонам. Вокруг был своеобразный серый свет, какой бывает перед тем, как встанет солнце. На деревню опустился густой туман. Оборотни были где-то на севере, и очень близко. Держась за руки, ребята зашагали между домами, прислушиваясь и оглядываясь. Октай шёл впереди, держа большой нож наизготовку, Веглао за ним, чувствуя себя крайне неуютно без защиты — маленький ножик из ложки лишь с большой натяжкой мог сойти за оружие. Когда они поравнялись с уже знакомым им огородом на окраине, Октай вопрошающе взглянул на Веглао. Та сдержанно кивнула в ответ, и они, по-прежнему не говоря ни слова, побежали, пригибаясь, по сырой белёсой траве. Оборотней было много, может быть, десять или двенадцать, теперь они уже были уверены. И сейчас они быстро уходили. Через несколько минут после того, как деревня осталась позади и исчезла из виду в тумане, так что отыскать её снова можно было лишь по запаху костра, ребята остановились, почуяв сильный запах крови.

— Вон там, — тихо сказала Веглао, указав на выступившую невдалеке из тумана возвышенность. — За тем холмом.

Быстро поднявшись на холмик, ребята глянули вниз и потрясённо замерли.

Внизу, на заросшей свежей весенней травкой просёлочной дороге, стоял большой автомобиль, точь-в-точь похожий на тот, что отвёз их когда-то в ликантрозорий Љ14. Только у этого обе двери кабины были распахнуты, а брезент, накрывавший кузов, распорот ножом. Возле автомобиля на земле валялись два человека в серых галифе и гимнастёрках и заляпанных грязью сапогах. Один лежал на боку спиной к ребятам, прижав руки к животу и слегка поджав ноги, как будто мучился от желудочных колик. Второй лежал на животе, но его бледное лицо было повёрнуто к небу — ему свернули шею, словно птенцу. Вся земля вокруг этих двоих была утоптана. Фары автомобиля слабо светились, и это почему-то делало всю картину ещё кошмарней.

Веглао и Октай медленно, чтоб не поскользнуться на мокрой траве, спустились вниз и подошли к автомобилю и трупам. Веглао вздрогнула, взглянув на того, кому свернули шею. Октай подошёл к другому, взглянул на него и тут же отшатнулся, закрыв рот ладонью и издав глухой стон.

— Что такое? — Веглао подскочила к нему.

— Не смотри… — пробормотал Октай и бросился на колени, кашляя. Но Веглао уже успела увидеть: что-то перламутровым блеском отливало у живота мертвеца — кто-то вспорол ему живот и выпустил кишки… её и саму замутило, и спустя несколько секунд начало рвать так, как никогда в жизни, она едва успела упасть на колени.

Придя в себя через какое-то время, Октай поднялся и подошёл к правому переднему колесу машины — оно было спущено. Склонившись, он увидел в шине здоровенную дыру, как будто кто-то распорол её. Но не успел он рассмотреть это получше, как вдруг за его спиной раздался вскрик.

— Что такое? — ахнул мальчик, обернувшись, и увидел Веглао, которая стояла на земле на коленях, держа что-то в руке и глядя на это что-то, открыв рот и вытаращив глаза. Октаю пришлось повторить свой вопрос, и только тогда девушка его услышала.

— Посмотри, — сказала она не своим голосом, протягивая ему эту вещь. Октай недоумевая взял в руку маленькую вязаную перчатку без пальцев. Перчатка была проколота насквозь, очевидно, ножом, и испачкана кровью и грязью, но и так был виден её первоначальный цвет — ярко-жёлтый, лимонный.

— Это она, — выдохнула Веглао. — Это её перчатка. Уходим отсюда, скорее! — Она вскочила на ноги и потянула Октая за запястье.

— Подожди! — запротестовал Октай, пытаясь высвободиться. — Подожди, кто «она»? Ты о ком говоришь? Мы же ещё не знаем, что произошло…

— Разве ты не чуешь? Они везли оборотней в этой машине, наверно, в ликантрозорий, а потом она напала на них, и убила…

— Да кто она-то, можешь объяснить по-человечески! — уже сердито воскликнул Октай. Веглао с маху остановилась и выпустила его руку.

— Она — это та баба из стаи Кривого Когтя, которая выколола мне глаза, — сказала она неожиданно спокойным голосом. — Я запомнила, что у неё были жёлтые перчатки без пальцев, и на одной из них был шов синими нитками… вот, гляди. — И она протянула оторопевшему Октаю кусочек шерстяной ткани. На митенке действительно между отверстиями для большого и указательного пальцев был грубо сделанный синими нитками шов.

— Так, — пробормотал Октай. — Так, так. Ладно, мы уйдём, но ты напрягись, — он поднял палец вверх. Веглао не поняла, и Октай пояснил:

— Они удаляются. Бегут отсюда. Улепётывают. Так что мы можем не спешить.

— Не спешить? А что ты собираешься делать, тут уже всё сделано! — Она истерически усмехнулась.

— Ну, например… — Октай подошёл к одному из конвоиров, тому, кто лежал со сломанной шеей, и, склонившись над его сапогом, вытащил оттуда нож — военный нож, обоюдоострый, а не тот кухонный, что был у них.

— Мародёр, — пробормотала Веглао, подняв брови.

— Ему больше этот нож не понадобится, а нам будет очень кстати. Особенно теперь, когда эта дрянь бродит где-то рядом, — сообщил Октай. — Нам ещё повезло, что его не забрали, как пистолеты, вот, видишь, — он указал на пустые кобуры на поясах мёртвых мужчин.

— Наверное, торопились, и не обыскали тела как следует. — Веглао осмотрелась по сторонам. Туман медленно рассеивался, через какое-то время должно было встать солнце. В поле её зрения снова попал охранник с выпущенными внутренностями. Её передёрнуло от отвращения и жалости, и она поспешно отвернулась. То, что сделала Морика и её сообщники (а они наверняка были: не может ведь женщина, даже если она и зла, как разбуженный медведь, в одиночку убить двоих здоровых молодых мужчин, которые вооружены лучше, чем она), могли сделать только нелюди. Но и то, что делают охранники в ликантрозории, могут делать только нелюди. Она сама и Октай казались ей сейчас зажатыми между двумя огромными жерновами. Оставалось только гадать, расплющат их эти жернова или отшлифуют.

Возле заднего левого колеса машины что-то привлекло её внимание. Склонившись, Веглао внимательно посмотрела на маленькую расчёску-гребёнку, деревянную, с петушком и курочкой, нарисованными масляной краской. Сердце её затрепетало и сжалось. А потом она медленно подняла гребёнку и убрала в карман, но не в тот, в который за минуту до того сунула перчатку Морики.

— Здесь были дети, Октай, — сказала она. — Их везли в детский ликантрозорий. Здесь до сих пор ещё пахнет оборотнями. — Она провела рукой по разорванному брезенту, чувствуя между рёбрами подёргивания ненависти: полтора месяца назад её саму везли в таком же автомобиле, оглушённую, с кровоточащей раной на голове.

— Давай уйдём отсюда, — отозвался Октай. — Ты права, мне всё это… не нравится. Меня просто тошнит от всего этого.

Они так устали, так хотели побыть в деревне ещё немного. Но чутьё и опыт подсказывали им: приближается опасность. Мёртвая девушка в овраге недалеко от ликантрозория, погоня, теперь — Морика… неизвестно ещё, что за всем этим скрывается. Похоже, банда Кривого Когтя вновь вышла на тропу войны. Как бы то ни было, они — двое уставших и голодных ребят — могут сделать лишь одно: поскорее уйти отсюда. Они не говорили об этом, пока со всех ног бежали обратно к деревне за своими вещами, но все их мысли были только об этом.

Они стремглав забежали в дом, где провели сегодняшнюю ночь, и начали быстро и молча укладывать вещи в маленький вещмешок — ещё один подарок заброшенной деревни, который они отыскали в незапертом сарае. На самое дно запихнули котелок, потом тщательно свернули заштопанное одеяло.

Спустя полчаса после утреннего происшествия они уже шагали по просёлочной дороге. По обеим сторонам её во влажной траве лежал тоненький лёд. К тому времени уже начался рассвет, и туман, окутывавший их теперь по пояс, стал золотисто-розовым. Далеко впереди, за Лесистыми горами, готовилось встать солнце. Это было бы восхитительное утро, если бы не холод и воспоминания об ужасной картине, виденной ими недавно. К холоду ребята уже успели привыкнуть, а вот жестокость по-прежнему их пугала. Они шли быстро, не разговаривая друг с другом. Веглао мрачно размышляла о том, что, когда они с Октаем в прошлый раз оказались рядом с жертвой оборотня, охотники нашли их очень быстро. А если так будет и в этот раз? Пять дней назад им повезло, но на сегодня, возможно, запас удачи уже исчерпан, и так пока что всё складывается сравнительно удачно: Морика спешила, и потому оставила нож, и не заглянула в деревню, где — чутьё должно было ей подсказать это! — были оборотни.

Морика… При мысли о ней у Веглао внутри, между рёбер, разворачивалось, как облако пламени при взрыве, цепенящее и жгучее чувство. Она боялась её, и сейчас улепётывала от неё подальше, а глубоко в душе чувствовался укол сожаления: почему она слаба, а Морика сильна, почему она не может быть взрослой, храброй и беспощадной, такой, которая не стала бы бежать от опасности, которая усмехнулась бы и зашагала вслед за мучительницей, чтоб раздавить эту гадину? В этот момент Веглао вдруг с каким-то злым вдохновением осознала: она не просто хочет, чтобы Морика умерла, она хочет её убить своими руками.

Вскоре впереди замаячил длинный силуэт указателя. Дойдя до него, ребята ненадолго остановились. Возле указателя дорога разделялась на три ветки. На дороге, по которой они шли, трава ещё была примята колёсами недавно проехавшего автомобиля. Его следы были видны сквозь пелену редеющего тумана. Они уходили вправо — охотники на оборотней ехали с юго-востока. Дорога, уходящая влево, была почти не видна из-за жухлой прошлогодней травы — ей давно не пользовались.

Указатель представлял собой длинную растрескавшуюся жердь, к которой были прибиты три короткие доски с заострёнными в форме наконечника стрелы концами. Они указывали в трёх направлениях. Туда, откуда пришли друзья и где находилась заброшенная деревня, указывала доска с надписью «Эглен» — так назывался небольшой город, находящийся чуть севернее отсюда. Кому-то некогда было не лень зачеркнуть слог «Эг» двумя косыми линиями и вырезать поверх букву «Ч». В ту сторону, откуда навстречу своей смерти приехали охотники, смотрела доска с надписью «Увик» — это был город неподалёку от Станситри, где находились лучшие в Бернии кожевенные фабрики. Заброшенная дорога, если верить указателю, вела в некое место под названием Тенве — и прямо к Лесистым горам.

Октай обернулся к Веглао, поправляя лямку мешка.

— Пойдём туда? — спросил он, кивая в сторону Тенве. Утренний ветер шевелил его тёмные с проседью волосы.

— Да, — кивнула Веглао, и они зашагали по дороге. Как раз в это время синий гребень Лесистых гор потонул в золотом сиянии — взошло солнце. Его лучи заблестели на стеблях и листьях мёртвой травы по обеим сторонам дороги, на волосах и лицах путешественников. Веглао вдруг ощутила душевный подъём: солнечные лучи, осветившие всё вокруг и придавшие этой безлюдной местности, которая раньше, вероятно, была полем, радостный вид, слегка притупили воспоминания об оборотнях, крови и свежих трупах.

Дорога тянулась вперёд. Тускло-жёлтая трава, росшая вокруг, в лучах восходящего солнца казалась красно-золотой. Оглядываясь по сторонам, Веглао снова задумалась о том, что значит появление Морики, и едва не налетела на Октая, который в это время вдруг остановился посреди дороги.

— Ты чего? — спросила она, положив руку ему на плечо. Октай молча указал ей на горизонт. Там виднелось несколько крохотных движущихся чёрных точек, хорошо видных на утреннем небе.

— Это грачи или скворцы, — сказал Октай. — Они летают над землёй и, смотри, садятся на неё. Они ищут червяков. Там, впереди, вспаханная земля. Там люди, Веглао.

— Ты прав, — Веглао благодарно хлопнула его по плечу. — Молодец. Пойдём направо. — Она повернулась и пошла прямо по полю, превратившемуся в луг, перпендикулярно дороге. Октай шёл следом за ней.

Очень скоро им на пути стали попадаться молоденькие берёзки и осинки, потом их поросль стала гуще. Вскоре гор снова стало не видно из-за высоких деревьев, уже шумевших по-весеннему светлой листвой. Здесь, в одном из лесов, которым они уже потеряли счёт, ребята остановились на отдых.

Они присели отдохнуть под молодой рябиной. Обоим уже хотелось есть, и они съели оставшихся со вчерашнего дня двух маленьких рыбок.

— Послушай, — заговорил вдруг Октай, — я кое о чём подумал. Помнишь, в ликантрозории ребята в полнолуние набрасывались друг на друга? Совершенно забывали о том, кто им друг, кто сосед?

— Помню, — кивнула Веглао. — Хорошо бы забыть.

— Не сможешь, — помотал головой Октай. — Такие вещи не забываются. Так вот, я подумал: в стае Кривого Когтя должно происходить то же самое. Наверняка они точно так же ведут себя в полнолуние.

Веглао задумчиво кивнула.

— Да, ты, наверное, прав. Я думаю, так оно и есть. Но что с того?

— Ему ведь это невыгодно! — Октай даже развёл руками — так его увлекла эта тема. — Его стая — это его банда, она его кормит, и ему невыгодно, если они будут грызть друг друга. Так что, мне кажется, он должен как-то их сдерживать.

Веглао крепко сцепила пальцы в замок. Слова Октая пробудили в ней воспоминания о Тальнаре.

— Я знаю одного человека, точнее, оборотня, — проговорила она. — Кривой Коготь обратил его, а потом заставлял делать разные ужасные вещи. Может, тот человек просто испугался… а может…

Она медленно разняла руки и приложила одну ладонь к своей груди, прямо в центр, между рёбер.

— Я видела Кривого Когтя, помнишь, я тебе говорила? — резко сказала она, сдвинув брови.

— Помню, — кивнул Октай.

— Он в тот раз заговорил со мной. Предложил мне вступить его в стаю, — губы Веглао искривились, воспоминания о ночи, когда Кривой Коготь зарезал Ригтирна, всё ещё мучили её. — Я очень испугалась. Безумно испугалась, и не могла сказать ему ничего. И думала при этом, что я не хочу идти к нему, ужасно не хочу. Но вот здесь, — она слегка стукнула себя кулачком в грудь, — вот здесь я ощущала что-то…

— Волк, — тихо сказал Октай. — Твой волк.

— Да… мой волк. Моя волчица, она… она его любит. Любит его почти так же, как луну, и боится так же. Готова ему подчиняться. Я это почувствовала, но у меня не было времени об этом думать.

Октай встал, прошёлся туда-сюда.

— Когда мы встретились, ты сказала, что тебя укусил не Кривой Коготь, — сказал он. — Это правда?

— Да, это правда, — твёрдо сказала Веглао.

— А ты… ты знаешь, кто тебя укусил? — голос Октая звучал до крайности смущённо, прямо как голос юноши, спрашивающего понравившуюся девушку, целовалась ли она когда-нибудь.

— Да, знаю, — сдержанно сказала Веглао, — но ты знаешь, моя волчица не особенно его любила. Он… он ей был просто до лампочки. А вот Кривой Коготь…

Она вскочила на ноги. Они с Октаем буквально подскочили друг к другу.

— Он может ими управлять! — Веглао была потрясена, её голос звучал хрипло и глухо. — Он может ими управлять! Они не просто его уважают, они… они просто не могут ему не подчиняться!

— А я о чём говорю! — Октай схватил её за плечи. — Веглао, он может заставить их не нападать друг на друга!

Веглао открыла рот, собираясь ответить, но тут же вновь его закрыла. С поля, на котором они были недавно, до них донеслось глухое тарахтенье трактора.

— Пойдём, — сказала девочка и, развернувшись, они быстро зашагали вглубь леса.

 

5

Как Веглао и предполагала, путь до Лесистых гор занял около трёх недель. Уже через двадцать дней после того, как они бежали из ликантрозория, ночью, под половинной луной, они с удовольствием смотрели на Горы, которые из узкой зубчатой полосы на горизонте превратились в тёмные громадины, вздымавшиеся над по-весеннему плешивой равниной.

Они не всегда шли днём, часто они выходили в путь по ночам, если стояла ясная погода и Луна и звёзды не давали заблудиться. Эта дорога была не такой, как та, по которой они шли зимой — жестокий холод больше не терзал их, и добывать пищу с тех пор, как у них появилось оружие, лёд перестал мешать ловить рыбу, а с юга потянулись косяки птиц, стало проще. И всё равно путь был трудным — снова дорога в неизвестность, снова постоянный страх и тревога, снова боль в ногах и усталость, и неуверенность в том, что доживёшь до завтрашнего дня.

Спустя двадцать дней путешествия они заночевали под старым узловатым деревом на склоне низкого холма. Разведя небольшой костерок, они зажарили на нём небольшого зайца, которого Октай убил своим коронным способом — метнув нож. Непривычно сытный ужин, радость от вида Лесистых гор и спокойная тишина вокруг — что ещё нужно было им для радости? Но всё же на душе у обоих скребли кошки. Они почти не разговаривали, когда готовили еду, когда ели её и когда закапывали кости в землю. После ужина, так же в молчании, Веглао легла под дерево, свернувшись в комочек, а Октай остался сидеть у костра, обнимая колени. В воздухе стоял густой весенний дух — запах оттаявшей земли, молодых листьев и воды.

— Я всё думаю, правильно ли мы поступили, — сказал вдруг Октай.

— О чём это ты?

— Может, нам не стоило убегать из деревни? — тихо проговорил Октай. — Мы бы могли пойти следом за Морикой и хотя бы узнать, куда они направляются. Может, нам удалось бы спасти детей.

Веглао вздохнула. Она сама часто думала об этом.

— Нам бы не удалось, — сказала она. — Мы бы погибли или сами стали пленниками. И потом — Морика и те, кто были с ней, вряд ли собираются их убивать. Они не попадут в ликантрозорий — уже это хорошо.

— Но они попадут к Кривому Когтю, — отозвался Октай, подгребая палочкой листья поближе к костру. Пламя отражалось в его глазах.

— Мы не были в его стае, — ответила Веглао, пожимая плечами. — Думаю, там ребятам будет получше, чем в ликантрозории…

— Долвер тоже говорил, что в тюрьме будет лучше, — резковато возразил Октай.

Веглао обернулась к нему:

— Слушай, Октай: мы спасали самих себя в первую очередь. Может, это и не храбро, но зато не глупо. Я хочу убить Морику, и я убью её — но только тогда, когда стану сильнее, и когда у меня будет оружие посерьёзнее, чем кухонный нож. Поверь, мы ещё им покажем, но сначала нужно выжить.

— И почему мы не взрослые, — вздохнул Октай. — Быть ребёнком хреново.

— Особенно если нет оружия. Ну ладно, ложись спать.

К её удивлению, Октай тут же лёг на землю и свернулся клубочком. Вскоре до неё уже доносилось его сонное сопение. Саму Веглао совершенно не клонило в сон. Она порылась в своём мешке и вытащила оттуда деревянный гребешок. Где теперь та девочка, которой он принадлежал? Веглао оставалось только надеяться, что она ещё жива. Она распустила волосы и тщательно их расчесала. Это было одним из самых любимых её занятий: если при этом закрыть глаза, то можно представить, что гребешок держит мама.

Следующий день выдался погожим, солнце ласково грело зазеленевшую землю, на которой дрожали тени распускающихся деревьев. В сотне километров от Тенве, на маленькой станции, где не было ничего, кроме растрескавшейся будки обходчика и нескольких переплетающихся между собой железнодорожных веток, послышался далёкий гудок поезда. Человек, находившийся в будке, в это время отдыхал в компании старого радиоприёмника, хлеба и колбасы. Услыхав гудок, он посмотрел на часы, одобрительно кивнул, положил на стол недоеденный бутерброд и, накинув куртку, вышел наружу. Поезд подошёл через две минуты. Он состоял из паровоза, двух деревянных вагонов и платформы, на которую были свалены мешки с углём. Машинист высунулся из окна и помахал рукой обходчику, подошедшему к рельсам. Состав остановился, и машинист, открыв дверь, соскочил на гравий.

— Давно не виделись, Радим! — радостно сказал обходчик, не выпуская из щетинистых губ папиросу, и, раскинув руки, по-братски обнял машиниста. — Что везёшь?

— Уголь в Тенве. Ты-то как, дядя Генел?

Обходчик вздохнул, его серый от пыли лоб прорезали две морщины:

— Да всё как обычно! Она ведь опять запила, Радим. Уже третий день сидит дома с бутылкой. Племянников к себе забрал — она спьяну как-то раз маленькую головой о стену так ударила, что девчонка целый день очухаться не могла…

— Вот оно что, — вздохнул Радим. — Что ж делать-то?

— Да не знаю, — в сердцах ответил дядя Генел. — Я уж всё перепробовал: деньги у неё отнимал, запирал в доме, говорил продавцам, чтоб гнали её из магазина взашей… Даже побил её как-то раз, представляешь! Ничего не помогает… И главное, не пойму, в кого это она! Папка наш не пил, ну разве что на Новый Год, мамка даже винный завод — когда он ещё здесь был — обходила стороной, от одного запаха ей дурно становилось… Ладно, заболтал я тебя совсем — езжай, Радим! С дорогой всё хорошо.

Машинист помахал ему рукой и вскочил в кабину, захлопнув за собой дверцу. Паровоз со скрипом стронулся с места и, постепенно ускоряясь, поехал. Обходчик ещё раз поднял руку и, закуривая, отвернулся и неспешно зашагал в обратную сторону.

За его спиной пространство от будки до дороги быстро перебежали двое подростков, мальчик и девочка, и прямо на бегу запрыгнули на последнюю платформу уходящего поезда.

— Ух, — сказала Веглао, откидываясь на мешки с углём. — Надеюсь, не засекут.

— Ни разу в жизни на поезде не ездил! — радостно сказал Октай, поворачиваясь к ней. Лицо его светилось в улыбке, глаза сияли — теперь в самом деле верилось, что ему всего двенадцать.

— Я тоже. Я подремлю немножко, ладно? — С этими словами она от души потянулась и завела руки за голову.

— А если случится что? — настороженно спросил Октай.

— Разбудишь, чёрт возьми… — проворчала Веглао, закрывая глаза.

Когда она проснулась спустя час, Октай сидел неподвижно, глядя вверх. Поезд шёл по ветке, справа от которой в глубине небольшой котловины раскинулось горное озеро, окружённое скалистыми берегами, а слева ввысь уходила огромная гора, поросшая кудрявыми деревьями, из кущи которых кое-где высовывались голые обветренные скалы. Она была такой громадной, что Веглао потеряла дар речи. Только спустя несколько секунд, оправившись от восхищения, она поняла: их долгое путешествие подошло к концу.

Они с Октаем одновременно посмотрели друг на друга, а потом рассмеялись и хлопнули друг друга по ладоням. В это время поезд на полной скорости обогнул озеро и понёсся дальше, постепенно сбавляя скорость. Поначалу Веглао и Октай этого не заметили, но тут слева от них раскинулся вид, ясно сказавший им, что они у цели.

Слева от них теперь тоже была котловина, вот только в ней было не озеро, а город. Он как будто расплескался по дну огромной зелёной чаши с отбитым краем — на этом крае располагалась маленькая железнодорожная станция, а неподалёку от неё проходила тускло-коричневой лентой шоссейная дорога. Навстречу ребятам пронеслась табличка на шесте, на которой было написано: «Тенве».

Октай нагнулся к уху Веглао и закричал:

— Он идёт в город! Будем прыгать на ходу?

— Да! — крикнула Веглао в ответ.

Прыгать сейчас, пока поезд ещё шёл быстро, было опасно, но когда Тенве был уже совсем близко, он пошёл гораздо медленнее. К станции, где его уже ждали, уперев руки в бока, несколько рабочих, собиравшихся разгружать мешки, поезд подошёл с незначительно полегчавшей задней платформой. «Зайцы», о которых так и не узнал машинист, уже быстро-быстро уходили прочь от городка, по поросшей лесом кромке зелёной чаши.

 

6

На следующее утро Веглао проснулась мгновенно и легко.

Было около шести часов утра. Лёгкий влажный туман окутывал лес. Прохладный воздух был удивительно чистым и свежим, и Веглао поначалу даже не хотелось вставать — хотелось только лежать на спине и дышать, дышать… И, что было самым приятным, среди всех тех запахов, что доносились до неё — запахов земли, травы, листвы, хвои, цветов, воды — она не чуяла оборотня. Она и Октай были единственными оборотнями на многие мили вокруг.

Несмотря на ранний час, в лесу совсем не было тихо. Повсюду громко пели птицы. А ведь Веглао уже почти забыла их голоса. Там внизу, птицы разлетались, едва почуяв оборотней, а здесь они, казалось, не то что вервольфов — людей не боялись. Какие это были блаженные, невинные звуки, как хорошо, что в них не было жестокости и ненависти, как хорошо, что никто не гонит их отсюда…

Она встала и неспешно пошла по мягкому мху. Упругий и пушистый, он легко выправлялся, когда она поднимала с него ногу для следующего шага. Сойдя с мшистой поляны, Веглао задумчиво зашагала куда-то, оглядываясь по сторонам.

«Как же здесь красиво!» — отстранённо думала она. Вчера, когда они быстро-быстро, в густеющих сумерках, пробирались сюда, движимые лишь одной целью — уйти подальше от людей, она не смогла как следует рассмотреть, как чудесен, волшебно красив местный пейзаж. Здесь почти не было привычных ей берёз и осин — высоко к небу поднимались могучие пихты, старые, крепкие, со свисающими с веток прядями мха-бородача. Кое-где между ними росли маленькие кустики красного рододендрона, как раз начинающего расцветать. Она подошла к круто опускавшемуся вниз берегу небольшого болотца, окружённого елями и такими высокими хвощами, что в них могла бы спрятаться крупная собака. Потом прошла мимо четырёх огромных кедров: трое из них окружали четвёртого, более старого, как сыновья — отца. Ещё через несколько шагов перед ней открылась маленькая полянка, укромная и уютная, как вышедшие из легенд прогалины, на которых пировали эльфы. Веглао неспешно подошла к округлому камню, поднимающемуся из травы в самом центре поляны, и присела на него, обхватив одно колено и прижав его к груди.

Вот они, эти Лесистые горы, которых так боятся оборотни. И что здесь страшного? Они казались ей своими, почти родными, как дом, в котором ты побывал в далёком детстве, и уже не помнишь ни обстановку, ни людей, живших в нём, но запахи и тепло которого всё равно остались в памяти. В этом диком месте была какая-то гостеприимность, доброжелательность.

Она чуть-чуть прикрыла глаза, начала дышать глубоко и ровно. Почему-то она никак не могла отделаться от чувства, что горы наблюдают за ней, внимательно разглядывают её, стараясь понять, что она из себя представляет. Ей даже казалось, что она слышит перешёптывание деревьев, камней и трав: «Смотрите-ка, оборотень пришла к нам, и не испугалась… Ну что же, оборотень, оставайся покуда, посмотрим, как тебе здесь придётся…»

Посидев здесь ещё немного, она столь же неторопливо отправилась назад. Вернувшись, она застала Октая в том же состоянии, в каком и оставила, — он лежал на мху, раскинув руки и закрыв глаза.

— Вставай, лежебока, — сказала она, и Октай тут же открыл глаза.

— Я не сплю уже, — отозвался он и медленно сел, потянулся, расправляя каждую мышцу. — Ты куда ходила?

— Просто погуляла. Здесь так красиво, мне никуда не хочется уходить…

— Давай хотя бы воду поищем.

Вместе они неспешно отправились по лесу. Обоняние верно подсказывало им, где находится вода, и потому они не торопились. По пути они весело болтали, обсуждали, что делать дальше, и на сердце у обоих, несмотря на усталость и голод, несмотря на то, что завтра полнолуние, было легко и весело.

Вскоре впереди лес начал редеть, и через некоторое время ребята вышли на высокий берег. Перед ними раскинулось огромное озеро, ещё более синее, чем отражавшееся в нём небо… Его окружали со всех сторон горы, покрытые молодой зеленью, а за этими зелёными горами вставали другие — более высокие и крутые, с голыми, серыми, обрывистыми склонами и белыми снежниками на вершинах.

— Добрались! — закричала вдруг Веглао, вскинув вверх сжатые кулаки.

— Добрались! — в унисон завопил Октай. Внезапно он сорвался с места и побежал вниз по зелёному склону, а возле самой воды два раза прошёлся колесом. Веглао кинулась к нему, повалила его в траву, и, шутливо борясь и пихая друг друга, они покатились по земле, пока не плюхнулись прямо в озеро.

Холодная вода отрезвила их, и они с визгом вскочили на ноги. Веглао весело рассмеялась, и её громкий звонкий смех, отразившись от воды, полетел к небу и горам, вспугнув двух уток, плававших неподалёку. Сердито закрякав, они захлопали крыльями и отлетели подальше.

Пока ребята пили воду и оглядывались по сторонам, любуясь окружающей красотой, с их лиц не сходили немного потрясённые, но счастливые улыбки. Эта прекрасная местность была так не похожа на мрачные леса и заросшие сорняками луга, по которым они так мучительно шли последний месяц, что друзьям казалось, что они попали в счастливый сон.

Напившись вволю, они стали оглядываться по сторонам и вскоре заметили далеко справа тёмное пятно на зелёном склоне. Приглядевшись, ребята поняли, что это — вход в грот или в пещеру. Решение о том, чтобы дойти туда, оказалось единогласным, и, подхватив вещи, они зашагали вперёд.

Возле этого берега озеро было очень мелким, прозрачная вода даже не закрывала целиком ботинки ребят, пока они шли к гроту. Идти по берегу было нельзя: он был крутым, обрывистым и вдобавок весь зарос колючим шиповником. От их шагов вода покрывалась рябью, но крохотные волны быстро исчезали, и чуть в отдалении озеро снова становилось гладким и ровным, как зеркало.

Октай первым добрался до грота и, заглянув туда, обернулся и помахал рукой: мол, никого нет, подходи. Веглао заторопилась к нему.

Войдя внутрь, она осмотрелась. Грот оказался просторным, с высоким потолком. Его пол, немного уходящий вверх, у входа был покрыт водой. Октай уже сбросил мешок на пол и, уперев руки в бока, оглядывался по сторонам.

— Неплохо, а? — обернулся он к Веглао с таким довольным видом, словно собственноручно выбил этот грот в скале. — Думаю, здесь можно будет остаться.

— Что это? — заинтересованно проговорила Веглао, указывая рукой на широкую тёмную полосу, протянувшуюся по стене почти до самого потолка. — Смотри, и здесь! И здесь!.. Да ведь это сажа!

Октай огляделся по сторонам и указал на несколько тёмных от сажи кругов а разных местах пола:

— Тут разводили костры, и довольно часто.

— Вот оно что, — недовольно нахмурилась Веглао. То, что в пещере кто-то разводил костры, означало, что сюда вхожи люди, а, значит, придётся идти дальше вглубь Лесистых гор.

— Может, здесь охотники зимовали, — беспечно пожал плечами Октай. — Ладно тебе, Веглао, не думаю, что сюда кто-то придёт сегодня. Давай переночуем здесь, а?

Увидев, что Веглао колеблется, он быстро сказал:

— Только эту ночь! Нет, ну правда! Ты ведь устала не меньше меня! А завтра пойдём искать новое место, честно!

Веглао устало приподняла руки:

— Ладно, уговорил. Останемся сегодня здесь. Давай соберём хвороста, и надо поискать чего-нибудь поесть. В озере наверняка есть рыба.

Пообедать им удалось ещё очень нескоро — сначала они немного обустроили своё новое жилище, сделав постели из собственных тренчкотов, травы и мха. Потом отправились собирать хворост, и вот тут им повезло — на вершине уходящего к озеру каменистого склона они наткнулись на молодую поваленную сосёнку, прямую и тонкую. Она была наполовину сломана то ли ветром, то ли каким-то зверем. Ребята окончательно сломали её, потом обломали ветки и сучья, и Октай принялся обтёсывать и затачивать своим самодельным ножом более узкий конец получившейся палки. В это время Веглао натаскала в грот хвороста про запас. К тому времени солнце уже поднялось высоко и даже припекало. Над озером плыл сильный аромат влажной, нагретой солнцем земли, травы и яблонного цвета.

Копьё было готово только через час с лишним. Октай натёр на руке две мозоли, и теперь, чуть морщась, промывал их холодной водой. А Веглао, благодарно похлопав его по плечу, взяла копьё и направилась к дальнему краю озера, где из него вытекала река.

Отойдя довольно далеко от грота, Веглао ахнула — судя по всему, они пришли в Лесистые горы в разгар нереста. В реке, вытекавшей из озера, плыли рыбы. Их было так много, что казалось, вода бурлит. Осторожно войдя в реку, Веглао приподняла самодельное копьё и медленно пошла к рыбам. Что это был за вид, она не могла рассмотреть, но предположила, что это лосось или огромные форели вреде тех, которых привозили на юг в бочках со льдом и солью и за которых запрашивали бешеные деньги. Она размахнулась и резко, с силой вонзила копьё в одну из проплывших близко рыб, но промахнулась, и остриё скользнуло по камням.

Не сдаваясь, Веглао прицелилась в другую рыбу, и снова удар оказался неточным. Рыбы мчались мимо неё, некоторые даже задевали её хвостами, в общем, вели себя до невозможности нагло, а она металась от одной к другой, взмахивая копьём и раз за разом вонзая его в воду, а не в рыбью плоть.

Пятьдесят с небольшим таких ударов — и Веглао уже почти выбилась из сил. В гроте Октай уже разводил огонь, запах дыма достиг ноздрей девочки, и она отчаянно позавидовала другу, который, в отличие от неё, добился успеха, разжигая костёр без спичек.

Выпрямившись и смахнув со лба выбившиеся из косы волосы вместе с каплями пота, Веглао огляделась по сторонам, и посмотрела на бурлящий ниже по течению порог, на который до этого не обращала внимания. Поразмышляв несколько секунд, она быстро направилась туда на уже онемелых от холода ногах.

Взобравшись на один из камней, скользкий, но с парой удобных уступов, на которые можно было опереться ногами, Веглао подняла копьё и застыла в позе первобытного охотника. Прямо перед ней была расщелина между двумя большими камнями, по которой рыбам было плыть удобнее всего, и рыбы, конечно, тоже это понимали. Оттого, что в эту стремнину устремлялось большинство из них, вода пенилась на их блестящих спинках. Камень, на котором стояла Веглао, под водой имел ещё один выступ, который выдавался вперёд под почти прямым углом. Когда над выступом проплыла довольно крупная рыба, Веглао мгновенно ударила её копьём, и вода окрасилась кровью — копьё пронзило рыбу и пригвоздило её к выступу. Веглао быстро нагнулась, схватила рыбу одной рукой за дёргающийся хвост, а другой рванула копьё наверх, — и вот уже скользкая добыча бьётся у неё в руках, брызгая на неё розовой от крови водой. Небольшим камнем Веглао ударила рыбу по голове, прекратив её мучения, а потом, дрожа от радости и от холода, завернула рыбу в подол рубашки и побежала по воде к Октаю.

Тот уже разжёг огонь и теперь, стоя рядом на коленях, раздувал его. Увидев Веглао, он чуть не подпрыгнул:

— Поймала?!

— Вот, погляди, — и довольная Веглао бросила рыбу на траву. Только сейчас она как следует разглядела свою добычу. Это была довольно крупная, длиной с её предплечье, рыбина с блестящей серебристой чешуёй, длинным хвостом, слегка приплюснутой спереди головой. В открытой пасти поблёскивало несколько крохотных зубок — рыба оказалась хищной.

— Красотка! — восторженно воскликнул Октай. — Как будем её готовить?

— Она, наверное, очень мясистая, — сказала Веглао. — Давай кусочки пожарим, а из костей и головы сварим суп?

— Только посолить его будет нечем.

— Меня это как-то не волнует. Ты тут нигде не видел лопух или чеснок?

— Лопух растёт возле вон той заводи, а чеснок я вроде бы видел у тех осин, где собирал хворост…Кстати, смотри, что я ещё нашёл.

Он показал ей направо, где на большом листе лопуха лежали четыре маленьких сморщенных гриба — сморчки.

Они вместе выпотрошили рыбу. Желудок у неё оказался очень похожим на куриный, и они его оставили, а среди кишок находился большой прозрачный мешочек, туго набитый жёлтой икрой. Прямо так, не разрывая плёнку, икру опустили в котелок с водой, туда же перекочевали голова и хвост рыбы, её плавники и кости, с которых срезали мясо, а так же разрезанные на кусочки сморчки, корешки лопуха, листики молодой крапивы и чеснок. Ребята поставили суп вариться, а сами тем временем жарили на палочках кусочки рыбы и её желудок.

— Между прочим, — сказал Октай через некоторое время, дуя на горячие кусочки, — шашлык из рыбы самый дорогой, а мы его, считай, задаром получили… Кстати, не знаешь, что это за рыба?

— Не-а — ответила Веглао. Кусочки рыбы, несмотря на то, что были обжигающе горячие и несолёные, оказались очень вкусными, и больше она уже ничего не говорила, а только ела. Желудок тоже им понравился, а об икре и говорить нечего. Они выхлебали весь суп, оставив только сварившиеся рыбьи кости, чтоб обглодать их завтра, а потом легли отдыхать.

Вытянувшись на спине и закинув руки за голову, Веглао чувствовала себя необычно хорошо. Боль в ногах понемногу начинала проходить, а приятная тяжесть в желудке навевала сон. Только где-то на краю сознания пульсировал, ощеряясь отравленными иглами, комочек страха, но Веглао старалась не поддаваться ему. И ей бы это удалось, если бы в этот момент не заговорил Октай:

— Завтра полнолуние.

Веглао открыла глаза и скосила их на Октая. Тот лежал на боку, опёршись на локоть, и жевал травинку, глядя на дымящиеся угли в очаге.

— Ты бы ещё сообщил, что костёр погас, — холодно сказала она. — Зачем было напоминать, Октай? Я и так постоянно об этом думаю.

— Ты чего? Обиделась, что ли?

— Я не обиделась. Но мне не хочется об этом думать. Я только что поела.

Потерев ладонью живот, она приподнялась на локте и посмотрела на озеро.

Небо быстро темнело, по нему неслись фиолетовые тучи. Было прохладно, но не холодно. Дул ветер, и поверхность озера морщилась. Ивы, росшие по берегам его, покачивали ветвями, и по их зелёным листьям пробегали серебристо-серые волны.

— Из ивы можно сделать отличную рогатку, — вновь заговорил Октай. — Только вот из чего сделать тетиву, я не знаю.

— А из чего ты делал в прошлый раз?

— Из шнурков. Но она была не особенно хорошей. Не упругой.

— Ладно, будем думать об этом потом. Если что, пока что будем охотиться на рыбу, — сказала Веглао, а сама подумала: не мешало бы повысить её уровень.

Они ещё немного поговорили, но с каждой минутой беседа становилась всё медленнее и тише: долгое и трудное путешествие вымотало ребят, а сытный обед разморил. Октай задремал первым, вытянувшись на траве и отбросив в сторону руку, в которой всё ещё была зажата изжёванная травинка. Веглао ещё немного полежала на спине, закинув руки за голову. Уже на пороге сна она вдруг вспомнила об обещании, данном ею Тарлиди, и при мысли об этом её охватило неприятное чувство стыда, почти прогнавшее сон.

«В горах наверняка есть болота, — подумала Веглао, переворачиваясь на бок. — Завтра попробую поискать, завтра…» Потом она заснула.

Друзья проспали весь вечер и всю ночь, так и не затушив до конца свой костёр, который вскоре сам тихо потух, спалив все сучки и травинки внутри каменного очага. Утром, проснувшись, Веглао дрожала от холода, и разжигая костёр заново, совершенно не помнила о том, как ночью ей снова снились кошмары с Морикой, темнотой и болью в глазах, как она плакала во сне и как Октай долго утешал её.

 

7

В день полнолуния ребята отдыхали недолго — отдохнуть можно было и завтра. Пока что они решили обследовать окрестности пещеры, в которой остановились. Здесь они могли найти много такого, что могло бы им пригодиться: оленьи и кабаньи тропы, норки мелких зверей, птичьи гнёзда, дикие яблони и груши, малинники и черничники, заросли лещины и чёрной бузины. С самого утра они бродили по горам, и на каждом шагу перед ними открывались картины, казавшиеся им, жителям полей и долин, образами из потрясающего сна. Горы, высокие и не очень, заросшие лесом или усыпанные камнями, голые далёкие скалы, пятна снега на самых высоких вершинах; реки, шумные или тихо журчащие, разбухшие от талых снегов, пенистые, прозрачные, холодные как лёд, с блестящими камнями на дне; огромные замшелые камни, на некоторых из которых могло бы улечься спать пять-шесть человек. Друзья почти не разговаривали: ими овладело уже знакомое ими чувство тихого, торжественного восхищения, слишком сильного, чтобы высказать его. Там, внизу, природа никогда не казалась им столь могущественной и прекрасной — да и как она могла быть такой, если половина лугов распахана под поля и огороды, поляны изуродованы грунтовыми шоссе и насыпями железных дорог, а леса изрезаны просеками?

Через несколько часов они вернулись домой и съели остатки варёной рыбы вместе со сморчками и диким луком, а потом вновь отправились гулять. Было уже около четырёх часов дня, когда они пробрались сквозь заросли колючего шиповника и смородины и оказались перед высокой горой. Пологий склон её уходил далеко вверх, он был весь завален камнями — большими и маленькими, обветренными, с острыми краями. В учебнике по географии такие каменные поля назывались курумниками.

— Красота! — протянул Октай. — Давай туда заберёмся?

— Зачем? — спросила Веглао. Но Октай уже перебежал холодный ручей, отделявший их от курумника, и стал карабкаться по камням вверх. Веглао пожала плечами и отправилась за ним.

Октай перебирался с камня на камень с кошачьей ловкостью, Веглао еле поспевала за ним. Большинство камней, древних и тяжёлых, были вколочены природой в поверхность горы крепко, но некоторые, когда на них опирались ногой или рукой, начинали угрожающе скрипеть и вздрагивать. «Как надгробные плиты», — подумала Веглао, осторожно ступая на следующий камень, боясь, что нога угодит в зазор между валунами и сломается. А Октаю хоть бы что — он карабкался вверх так легко и быстро, как будто это не стоило никаких усилий.

— Может быть, лучше спустимся? — крикнула Веглао.

Октай обернулся. Ветер трепал его волосы и одежду. Он мотнул головой:

— Давай сначала заберёмся на самый верх! Отсюда так здорово всё видно!

Веглао хотела тоже обернуться и посмотреть вниз, но тут случилось нечто такое, что заставило её в ужасе вскрикнуть и отшатнуться назад, едва не потеряв равновесие. Из-за огромного валуна, к которому приблизился Октай, с диким и страшным криком выскочило какое-то огромное существо. Взмахнув огромной когтистой лапой, оно ударило Октая по голове, и мальчик, вскрикнув, развернулся и, спотыкаясь, помчался вниз по камням. Обе ладони он прижал к лицу, и между пальцев текла кровь.

Веглао побежала навстречу другу, но тут ударившее его существо развернуло огромные чёрные крылья и спланировало вниз, прямо к ней. В страхе Веглао выхватила нож. Второй рукой она схватила за плечо Октая и оттащила его за собой подальше от неведомого чудища.

Это был, вне всякого сомнения, грифон — тело какого-то зверя, покрытое редкой сероватой шерстью, сквозь которую просвечивает чёрная кожа; жёлтые птичьи глаза и большой загнутый книзу клюв; крылья как будто взяты взаймы у летучей мыши, только размером каждое из них с парус лодки. Грифон грозно сверкал глазами, бил себя хвостом с кисточкой по бокам. Веглао приготовилась к бою, с ужасом понимая, что грифону будет проще простого её прикончить.

Тут раздалось хлопанье крыльев, и вниз спикировал ещё один, бурый, с птичьими крыльями. Он что-то каркнул чёрному, и тот дёрнул головой, как будто кивнул. В следующую секунду оба бросились на друзей.

Бурый схватил Веглао своими лапами, каждый палец которых был длиной и шириной с её руку. Она замахала ножом, но грифон вдруг нагнул свою остроклювую голову и просто-напросто вырвал нож из её руки, а затем выплюнул его на камни. В следующий миг огромные крылья развернулись, и грифоны взмыли в воздух. Веглао глянула вниз и потеряла дар речи: серые, с пятнами лишайников камни уходили вниз с ужасающей быстротой. Очень скоро перед её глазами, как на ладони, раскинулся весь этот каменистый склон, по которому они взбирались несколько минут назад. Впервые в жизни Веглао, лишь в кино видевшая самолёты, поднялась в воздух, — и это её совсем не обрадовало.

Грифоны поднимались всё выше, и от взмахов их огромных крыльев на Веглао то и дело обрушивались с обеих сторон волны холодного воздуха. Она находилась в какой-то прострации, и даже вид того, как под ними проплывают горные вершины, ущелья, речки, комочки облаков, не вызывал у неё дикого ужаса перед высотой. Она только вцепилась крепко-крепко в волосатую лапу грифона, чувствуя, как бьётся под его тёплой шкурой кровь. Изредка она поворачивала голову и смотрела на Октая. Тот беспомощно, тяжело повис в лапах чудовища — наверное, потерял сознание, что, учитывая обстоятельства, было совсем не удивительно. Лица его Веглао видно не было.

Сколько так они летели, девочка не знала. Далеко впереди видны были только горы, горы и горы, конца-краю им не было. Тут Веглао увидела впереди скопище голых скал, которые отсюда казались просто коричневатыми пятнышками на зелёном кудрявом фоне. Там, вокруг этих скал, кружились какие-то чёрные точки, для птиц чересчур огромные. Кинув взгляд вниз, Веглао едва не вскрикнула: под ними летело ещё несколько грифонов! Вот и справа, и слева, и сверху замелькали гигантские крылья, длинные хвосты, когтистые лапы, затрещали короткие резкие крики. У Веглао закружилась голова и её сильно затошнило. Присутствие стольких грифонов не сулило оборотням ничего хорошего.

Октай в этот момент пришёл в себя. Увидев, что всё происходящее — не сон, и он по-прежнему находится в лапах у грифона, мальчик дико закричал и затрепыхался, как пойманная рыбка.

— Октай, спокойно! — закричала ему Веглао, но ветер отнёс её слова. В ту же секунду Октай вырвался из лап грифона и стремительно полетел вниз.

— Октай!!! — завопила Веглао, забившись в когтях нёсшего её зверя. — Октай!!!

Чёрная фигурка быстро-быстро падала вниз, но один из грифонов поймал её в воздухе и понёс дальше. У Веглао потемнело в глазах, и окончательно пришла в себя она только несколько минут спустя, когда коричневые скалы уже были под ними.

Поверхность одной из них, огромной и голой, кишела грифонами. Отсюда были видны вперемешку их рыжие, чёрные, коричневые, зелёные, блестящие кожей, чешуёй, шерстью спины, поднятые вверх или прижатые к бокам крылья. Увидев, как приближается добыча, грифоны стали расступаться, толкая и пихая друг друга, оборачиваясь и крича по-своему сердито, будто ругаясь. Над самой землёй Веглао выпустили, и она упала на живот, сильно ударившись.

Она попыталась опереться на руки и приподняться, но опустившийся рядом с ней грифон, предупреждающе каркнув, опустил огромную лапу ей на спину, придавив её к скале. Веглао смогла лишь чуть приподнять голову.

Как здесь было страшно! Всюду злое карканье, рычание, сердитый клёкот, возмущённая грифонья ругань. Всюду горящие гневом глаза. Острые загнутые клювы хищно щёлкали, будто уже готовясь растерзать пленников. Медленно повернув голову вправо, Веглао увидела Октая. Он, как и она, лежал на животе, придавленный схватившим его грифоном. Лицо у него, конечно, всё было в крови, но оба глаза целы и полны такого ужаса, что у Веглао мучительно задрожало сердце: это ведь была её идея — прийти в Лесистые горы.

Но пока вроде никто их убивать не собирался, а через какое-то время Веглао вдруг различила: крики грифонов — не просто бессмысленный галдёж, а слова. И среди этих слов одно звучало наиболее часто:

— Варгала! — кричали то тут, то там. — Варгала!

Наконец крики начали постепенно стихать, и вот почему: сверху быстро приближалось странное многокрылое существо. У Веглао глаза округлились от ужаса: что ещё за новая напасть?! Но, когда монстр приблизился, стало ясно, что это просто три больших грифона, поддерживающие четвёртого. Толпа грифонов снова расступилась, на этот раз ругаясь чуть потише, и грифоны опустились на очищенную площадку. Трое — те, кто поддерживал, — отступили назад, а четвёртый — точнее, четвёртая — нетвердыми шагами подошла ближе к ребятам.

Она была очень стара, её голая шкура была испещрена морщинами, под ней проступали острые кости, округлые суставы, жилы. Между передними лапами были видны четыре сморщенных сосца, болтающиеся на впалом брюхе. Грифониха близоруко щурилась, её чуть приоткрытый клюв дрожал. Внимательно осмотрев Веглао и Октая, она медленно подняла голову и обернулась к своим подданным.

— Бирлюс! — рявкнула она с силой, какую сложно было ожидать от её старческих лёгких. Грифоны засуетились, завертелись, крутя головами и тихо переговариваясь. Вдруг из гущи их вырвался вверх один грифон и, быстро подлетев к старухе, опустился перед ней в почтительном поклоне.

Та велела ему что-то, и новенький, кивнув, обернулся к оборотням, повернув голову — ведь глаза у него были по разным сторонам головы, и смотреть на что-то он мог лишь так. Веглао насколько могла спокойно посмотрела в его круглый, жёлтый, прорезанный посредине продолговатым зрачком глаз.

Грифон был крупным, размером примерно с лошадь, тощим и несуразным. Казалось, будто к телу очень худого льва приставили голову грифа или сипа. У него была крупная угловатая голова, длинный острый клюв, голая складчатая шея, выглядывающая из пышного воротника пегих перьев, худые лапы с длинными когтями, которые он явно не умел втягивать, и короткая шёрстка чайного цвета.

Несколько секунд он смотрел на Веглао, а потом тихонько спросил что-то у Варгалы — так, как поняла девочка, звали их предводительницу. Та глухо каркнула что-то, но не обратившемуся к ней грифону, а тому, что держал Веглао.

Лапа чудища поднялась и опустилась рядом с Веглао. Девочка поняла — ей предлагают встать.

Медленно, опираясь на сильно дрожащие руки и колени, она поднялась сначала на четвереньки, а потом на ноги. Затем осторожно склонилась в поклоне и снова выпрямилась, напряжённо ожидая реакции.

Окружающие грифоны тихо забормотали, а кое-кто — Веглао могла поклясться в этом — издал что-то похожее на хихиканье. Голошеий грифон, выбранный для переговоров, чинно поклонился Веглао в ответ. Варгала осталась стоять, надменно подняв морщинистую голову.

— Бирлюс! — скрипучим голосом сказал голошеий и ударил себя в грудь лапой.

— Бирлюс, — повторила Веглао, указывая на него. Затем указала на себя и сказала громко и чётко:

— Ве-гла-о.

— В-ве… Ве… — тявкнул Бирлюс и, помотав головой, проговорил с трудом:

— Веглао.

— Да, — сказала Веглао, улыбнувшись.

Грифон вдруг хлопнул крыльями.

— Оборотень, — сказал он, махнув на неё лапой. — Оборотень. Плохо. Нельзя. Веглао — нельзя.

Варгала снова заскрипела, зовя его, и, когда Бирлюс обернулся к ней, сказала ему несколько слов, звучащих как нечто среднее между карканьем и лаем, сопровождавшихся щёлканьем клюва. Бирлюс выслушал её и снова обернулся к оборотням

— Варгала говорить Бирлюс, — прокаркал он, глядя на Веглао одним глазом, как ей показалось, сочувственно. — Варгала говорить, Бирлюс надо говорить оборотень, что оборотень нельзя. Варгала говорить, оборотень надо вон.

— Эээ, — беспомощно пробормотала Веглао, с досадой чувствуя, что беседа вряд ли будет живой. — Эээ, Бирлюс… Варгала хочет, чтобы нас… чтобы оборотней убили?

— Нет! — гаркнул Бирлюс, и Веглао мысленно вздохнула с облегчением.

— Варгала говорить, — продолжил Бирлюс, — оборотни смерть грифоны. Оборотни — опасно! Оборотни — страшно! Оборотни надо вон!

— Тогда отпустите нас! — громко сказала Веглао.

Бирлюс качнул головой и указал лапой в небо.

— Ночь будет луна, — заявил он. — Большая луна… Круглая луна…

— Полнолуние?

— Да! Да-а! Полнолуние! — радостно вскричал Бирлюс, явно очень довольный, что вспомнил такое сложное слово. — Эта ночь — полнолуние! Да-а, да!

Грифоны глухо заворчали, а Варгала пихнула Бирлюса когтистой лапой в плечо — видимо, довольно ощутимо.

— Хмм, — спохватился Бирлюс и пробормотал что-то на своём языке, а потом громко сказал:

— Полнолуние — оборотни — смерть грифоны! Полнолуние — оборотни — вон!

— Во-о-он! Во-о-он! — закричали наперебой грифоны — похоже, это слово знали все.

— Тише! Тише, тише! — громко взмолилась Веглао, поднимая раскрытые ладони к ушам. — Тише! Бирлюс!

Варгала резко крикнула, и грифоны постепенно затихли.

— Бирлюс! — громко и чётко заговорила Веглао, — если в эту ночь оборотни смерть грифоны, тогда оборотни вон. Если нет — оборотни здесь. Скажи это Варгале.

Бирлюс заморгал неуверенно, но потом всё же решился, и, обернувшись к Варгале, громко передал ей на грифоньем слова Веглао.

Морщинистые веки старой грифонихи распахнулись, и её глаза, такие же жёлтые, как у Бирлюса, изумлённо уставились на него. Потом она сердито каркнула и подалась на него, угрожающе хлопая крыльями. Словно это была команда, остальные грифоны тоже загалдели и захлопали крыльями, затопали лапами, защёлкали клювами. Веглао снова инстинктивно вскинула ладони к ушам — шум был такой, что барабанные перепонки дрожали, как натянутые струны.

— Каргэ! — рявкнула предводительница, потрясая головой. — Каргэ! Каргэ, Бирлюс! Сундэ пур мугга! Сундэ!

— Мы не хотим никого убивать! — в отчаянии закричала Веглао, рискуя сорвать голос. — Послушайте меня! Послушайте!..

Вдруг ей в голову пришла одна идея. Медленно, чтобы не пугать грифонов резкими движениями, Веглао повернулась к Октаю. Тот всё ещё был бледен, но дрожь уже прекратилась. Глядя в его глаза, Веглао сказала ему:

— Дай мне нож.

Октай медленно отвёл руку назад, вытащил из-за пояса ножик и слегка подтолкнул его. Вращаясь, тот подкатился к Веглао. Та так же медленно присела и подняла его.

— Бирлюс, — сказала она громко и отчётливо, — если нынешней ночью кто-нибудь из грифонов умрёт, я пролью свою кровь, так же как проливаю её сейчас!

Судя по выражению глаз Бирлюса, он всё понял. Веглао подняла нож и, глядя в жёлтые глаза Варгалы, провела лезвием по своей ладони, слегка вспарывая её. Это было больно, но не слишком — превращаться в оборотня гораздо больнее. Кровь закапала на камни. Грифоны снова начали переговариваться. Бирлюс поднял свою угловатую голову и начал громко, чтобы слышали все, переводить слова девочки. Та стояла на месте, вся дрожа от волнения и пронизывающего холода.

Варгала дослушала Бирлюса с задумчивым видом. Остальные грифоны удивлённо таращили свои птичьи глаза на молодых оборотней и на окровавленный нож в руках Веглао, поворачивались друг к другу, передавали назад слова Бирлюса, качали головами, щёлкали клювами, поднимали крылья. Вскоре вся стая уже галдела и трещала, обсуждая неожиданный поворот переговоров. Но Веглао смотрела только на Варгалу — старая грифониха прикрыла свои бледные глаза, морщины на её широком лбу стали глубже. Поневоле девушка почувствовала, как её губы расползаются в неуместной сейчас улыбке, и она сжала зубы, чтобы не разозлить никого нервным смехом. Рука всё-таки болела, и сильно.

Варгала резко открыла глаза и начала о чём-то разговаривать с обступившими её грифонами, почти такими же старыми, как и она сама. Разговор был недолгим, но Веглао и Октаю он показался очень длинным. Неожиданно Бирлюс, внимавший беседе с умным видом, но сам в ней не участвовавший, обернулся к друзьям и, поймав взгляд Веглао, подмигнул ей. Та радостно улыбнулась в ответ: кажется, дело пошло на лад. Бирлюс повернулся к грифону, державшему Октая, и что-то сказал ему — и вот уже Октай медленно поднялся на дрожащие ноги. Он тут же зашатался, и Веглао крепко обхватила его за плечи, не давая упасть. Октай молча вцепился в её руку.

«Старейшины» закончили совещаться. Варгала подняла голову и громким голосом произнесла несколько фраз на грифоньем. «Неплохо бы и нам подучиться, — подумала Веглао, — если только мы останемся живы». Затем ребята почувствовали, как лапы грифонов снова обхватывают их. Октай со стоном выпустил руку Веглао:

— Только-только перестало тошнить!..

Грифоны, крепко держа путешественников, поднялись над скалой. Снова два гигантских опахала погнали на Веглао холодный воздух. Грифоны на скале задирали головы, кричали вслед оборотням на своём птичье-зверином языке. Веглао заметила, что Бирлюс тоже взлетел, и почувствовала к нему огромную благодарность. Но не один Бирлюс поднялся в воздух: другие грифоны тоже захлопали крыльями, собираясь улетать по своим неизвестным делам. При этом они так шумели, что у Веглао звенело в ушах. Зрелище этой огромной разношёрстной стаи, срывающейся с места и взлетающей в холодный воздух, было необыкновенно красивым, но несчастные путешественники были слишком измотаны в физическом и моральном плане, чтобы в полной мере насладиться им. Поэтому Веглао и Октай с большим удовольствием отнеслись к тому, что каждый взмах крыльев их похитителей отдаляет их от этой скалы и разлетающихся от неё грифонов.

Путь назад показался слишком долгим. Оба друга только и мечтали о том, чтобы поскорее оказаться на твёрдой земле недалеко от места ночлега. Наконец оба облегчённо вздохнули: внизу показался каменистый склон, по которому они с таким трудом карабкались сегодня. Рисуя в воздухе круги подобно падающим листьям, грифоны спустились вниз и опустили ребят на землю, мало заботясь об их самочувствии — у обоих после этого случая ещё некоторое время болели ушибленные колени и ладони. Затем оба грифона улетели, сердито колотя крыльями по воздуху и даже не крикнув что-нибудь на прощанье. Бирлюс же, который всю дорогу летел следом за ними, сделал в воздухе ещё один круг — видно, таким образом он хотел попрощаться.

— Спасибо, Бирлюс! — крикнула ему Веглао, сложив руки рупором. — До свиданья!

— Спа-си-бо! — радостно прокаркал Бирлюс. — До сви-данья! До свиданья, оборотень! Бирлюс говорить — до свиданья!

Затем он развернулся и, расправив широкие крылья, улетел в уже темнеющее небо. Проводив его глазами, друзья заторопились вниз, подальше отсюда.

Ребята быстро вернулись к своему дому, где Веглао промыла Октаю рану водой из озера. Тот молча терпел, хотя холодная вода обжигала его. Смыв кровь, Веглао едва подавила тяжёлый вздох: красивое лицо Октая перечеркнула багровая полоса.

— Надо перевязать, — сказала девочка. — Сейчас я найду из чего сделать бинт.

— Не надо, — отозвался Октай. Он склонился над водой и с любопытством посмотрел на своё лицо, потом потрогал рану пальцем. — К ночи она уже затянется. Скоро начнём превращаться, там будет вид похуже.

— Если ночью мы нападём на грифона, — сказала Веглао мрачно, — ты сразу хватай вещи и беги дальше на север. Надеюсь, там они тебя не поймают.

— А почему только я?

— Потому что это я заключала с ними договор. Если помнишь, я говорила о моей крови, не о твоей.

Октай сердито хлопнул себя по колену:

— Веглао, сколько можно тебе брать всё на себя? Сначала в ликантрозории, потом здесь! Думаешь, я какой-то трус беспомощный? Нет уж, если получать за это дело, так вместе! Если кто-то из этих тварей тронет тебя, я буду драться с ними до тех пор, пока они не убьют нас обоих или пока они не отстанут! И вообще…

Договорить он не успел — Веглао повернулась к нему и обняла его крепко-крепко, так что у него даже дыхание перехватило. Опомнившись, Октай смущённо похлопал её по спине.

— Мне страшно, Октай, — проговорила она, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. — Честное слово, мне страшно. Я так устала. Почему они просто не могут оставить нас в покое?

— Потому что мы оборотни, — коротко ответил Октай. — И мы всегда будем оборотнями. Они никогда не оставят нас.

Веглао отпустила его. Её глаза влажно блестели.

— Значит, будем драться, Октай, — сказала она.

Он кивнул.

— Значит, будем драться, Веглао.

 

8

Утро застало Октая на берегу озера. Некоторое время назад прошёл небольшой дождь, и в ямках, оставленных на земле копытами лесных животных, мутно поблёскивали лужицы воды. В воздухе чувствовался тягучий запах ила и речных трав, недавно проснувшиеся мухи деловито жужжали где-то неподалёку. Октай медленно поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся к воде. Прямо в одежде и обуви он дошёл туда, где глубина была ему по пояс, и, закрыв глаза, нырнул в холодную воду. Спустя секунду он открыл глаза — он оказался в расплывчатом тёмно-зелёном мире, пронизанном солнечными лучами. Его кровь окружала его мягкими розовыми облаками. Октай снова закрыл глаза, а когда открыл их опять, то от неожиданности вылетел на поверхность, как дельфин — в воде напротив него было чьё-то лицо. В следующую секунду рядом с ним вынырнула Веглао.

— Не ожидал? — весело выкрикнула она и расхохоталась, глядя на его ошалевшее лицо. Октай сердито убирал с лица мокрые волосы:

— Ты напугала меня до чёртиков!

— Ладно, не злись, — девушка хлопнула его по спине. — У меня отличная новость. Пока ты спал, я осмотрелась тут. Ни одного мёртвого грифона. Так что расслабимся.

Октай отдал должное этой новости — она и в самом деле была замечательной. Так что они с Веглао с удовольствием выкупались, после этого вышли на берег и разделись до белья, развесив мокрую одежду на ветках, а потом позавтракали молодыми листочками щавеля. Мало-помалу солнце поднималось всё выше, и его лучи придавали всему вокруг светлый и радостный вид. Через некоторое время ребята сняли с веток свои высохшие рубашки и брюки и принялись одеваться.

— Мы легко отделались, — сказал Октай. — Ведь ни одного грифона сегодня ночью не тронули, значит, можно будет тут остаться, хотя бы на первое время. Не понимаю, чего они так бесятся, — в случае чего они легко могут от нас улететь… Ты меня вообще слушаешь?

— Что? — переспросила Веглао рассеянно. Мысли у неё сейчас были заняты постепенно возвращавшимися воспоминаниями о полнолунии, и от одного она никак не могла отделаться. Сегодня ночью они были на каком-то болоте, и она отчётливо вспомнила, как среди запахов гнили и влаги она уловила еле ощутимую струю запаха, которому там совсем не должно было быть места.

— Пошли со мной, — сказала она, поднимаясь на ноги.

— Куда? — вытаращился Октай.

— На болото, — не удостоив мальчика больше никакими объяснениями, Веглао перебросила через спину свой тощий заплечный мешок и, чуть прихрамывая, зашагала по каменистой тропинке. Октай несколько мгновений ошарашенно глядел ей вслед, а потом, пожав плечами, встал и пошёл за ней.

Веглао шла довольно долго, иногда на целую минуту останавливаясь и пытаясь вспомнить, куда же идти дальше. События прошедшей ночи сохранились у неё в памяти довольно плохо, вдобавок с толку сбивало то, что, будучи оборотнем, она всё видела по-другому — угол зрения был необычным, да ещё и виделось всё в чёрно-белой гамме. Но вот она узнала огромный чёрный уродливый пень, похожий на вставшего на задние лапы медведя, потом наткнулась взглядом на поломанную молодую сосновую поросль, испачканную кровью оборотня, спустя некоторое время вышла к запомнившейся плоской, как блюдо, полянке, в самом центре которой возвышалась, словно невеста, цветущая рябина, а там уже её ноздрей коснулся далёкий болотный запах.

— Скоро придём! — с энтузиазмом сообщила она недовольно молчавшему Октаю. Тот лишь хмыкнул в ответ.

Чем ближе они подходили к болоту, тем труднее становилось идти. То ли гнилая почва, то ли насыщенный зловонными парами воздух так плохо действовали на деревья, но они здесь совсем не походили на стройных красавцев, растущих в остальном лесу. Стволы были кривые, потрескавшиеся, колючие ветки росли слишком низко и цеплялись за одежду, кривые узловатые корни выступали из земли, так что приходилось внимательно смотреть под ноги, и всё равно ребята то и дело спотыкались. Земля превратилась в густую жирную грязь, чёрную, как гудрон, и ноги уходили в неё чуть ли не по самую щиколотку, а каждый шаг сопровождался противным чавканьем и хлюпаньем.

— Веглао, — угрожающе протянул Октай.

— Чувствуешь запах? — спросила девочка, резко остановившись, так что Октай налетел на неё и, не удержавшись, плюхнулся прямо в грязь.

— Чувствую, как же! — прорычал он, поднимаясь на четвереньки и выплёвывая попавшую в рот мерзкую жижу. — Всё тут провоняло, да и мы тоже!

— Нет, я не про то, — Веглао помогла ему встать на ноги. — Ты запах гари чувствуешь? Хотя бы немножко?

Октай удивлённо покосился на неё, но всё же принюхался и спустя пару секунд уверенно кивнул:

— Ну да. Может, здесь где пожарище?

— Это не пожарище. Наверное, — туманно ответила Веглао и вновь пошла вперёд, раздвигая тяжёлые и кривые ветви елей. Подавив тяжёлый вздох, Октай последовал за ней. Они вошли в густой старый ельник. Под ногами начала хлюпать вода. Скоро Октай совсем потерял Веглао из виду, и только по плеску и шуршанию догадывался, что она идёт где-то впереди. Совсем выбившись из сил, он хотел было позвать её и предложить всё-таки вернуться, но вдруг она сама вскрикнула.

Октай рванулся с места и помчался туда, откуда слышался крик. Он сначала не сообразил, что вскрикнула Веглао не испуганно, а радостно.

— Октай, иди сюда! — весело позвала она.

— Я тут, — пропыхтел мальчик, снова чуть не наткнувшись на неё. Веглао радостно улыбалась, прямо светилась, а перед ней на небольшом пригорке росло множество низеньких кустиков каких-то растений с широкими продолговатыми листьями, как у ландыша, и фиолетовыми бархатистыми цветочками, напоминавшими колокольчики. От пригорка пахло, как от выгоревшей поляны.

— Хорошие вы мои, — ласково сказала Веглао и, опустившись на корточки, пальцем погладила один из цветков по бархатистому нежному лепесточку.

— Так это те самые? — восхищённо воскликнул Октай.

— Да, — с нежностью сказала Веглао, поднимаясь на ноги. — Значит, надо где-то взять денег на посылку. А то Тарлиди ещё подумает, что я её обманула.

 

9

Ночью, незадолго до рассвета, прошёл дождь, а потом облака рассеялись, и вышедшее солнце, глядя с умытого прозрачного неба, играло на мокрой листве и траве. Весь воздух, свежий и тёплый, был наполнен ароматом земли, тополей и черёмухового цвета. Тёмный, ещё не просохший песок влажно похрустывал под ногами Веглао, пока она шла по аллее вперёд, на маленькую, расчищенную от растительности и посыпанную гравием площадку, окружённую скамейками.

Там она увидела сильфа. Он сидел на скамье, в пятне солнечного света, на котором его длинные и гладкие каштановые волосы блестели и золотились. Острые и длинные кончики ушей, высунувшиеся из-под волос, слегка порозовели от прохлады. Сильф был одет в форму Воздушной Почты — в свитер крупной вязки, кожаный жилет и кожаные брюки, заправленные в лёгкие сапожки совсем детского размера. Руками в митенках он отрывал маленькие кусочки от большой белой булки, скатывал их в шарики и отправлял в рот, не отрывая глаз от газеты, которую читал, разложив на коленях.

— Привет, — сказала Веглао, подходя ближе.

Сильф поднял голову и посмотрел на неё. У него оказалось доброе, веснушчатое лицо с уже обозначившимися тонкими морщинками на лбу и у глаз. Наверняка ему уже больше двадцати лет — эти маленькие создания быстро взрослеют и редко доживают до сорока пяти лет.

— Привет, детка, — сказал он, кладя в рот очередной шарик.

— Можно отправить посылку? — спросила Веглао, поднимая повыше свёрток, который несла в руке. Сильф поперхнулся и чихнул, потом закашлялся.

— Пирог это, что ли? — фыркнул он. — А ты его не передержала? Горелым пахнет.

— Да нет. Это цветок такой, очень красивый, — ответила Веглао. — Так вы возьмётесь?

— Не надо мне «выкать». Конечно, я возьмусь. Куда доставить?

— В ликантрозорий Љ14, лично в руки девушке по имени Тарлиди. Она в чёрном плаще и белой маске. Сразу узнаешь, — Веглао протянула свёрток сильфу. Тот осторожно положил его в свою огромную заплечную сумку, в которой специально были сделаны с боков выемки, чтобы крылья могли свободно двигаться.

— Только его надо поливать каждый день, он болотный, — поспешно предупредила Веглао.

— Будет сделано. Сколько платишь?

— Вот, у меня есть десять ном, — Веглао дала сильфу банкноту, и тот, поклонившись, положил её в карман.

— Достаточно. Ну что, ликантрозорий Љ14, Тарлиди? Будет исполнено.

Они пожали друг другу руки — это было необходимо, чтобы сильф смог найти и адресата, и заказчика, — а потом попрощались, и Веглао пошла назад. Она не боялась, что сильф стукнет в полицию: работники Воздушной Почты славились тем, что могли доставить что угодно куда угодно, совершенно не задавая вопросов.

Вчера и позавчера они с Октаем работали в городском кладбище Тенве: обрубали сухие ветки и собирали мусор. За два дня каждый из них получил по двадцать ном, и теперь у ребят ещё оставалось шесть монеток по пять ном. На эти деньги друзья собирались купить спичек и соли, а потом — поскорее отсюда смыться: смотритель кладбища, старик с красным носом и злыми глазками, как-то очень уж недружелюбно и подозрительно на них косился. Октай не сомневался, что старик догадался о том, кого он взял на работу, и не донёс до сих пор на ребят только потому, что некому, кроме них, было выполнить работу. А между тем до обычной летней ревизии кладбищ оставалось совсем недолго, и смотрителю пришлось бы плохо, если бы кладбище нашли замусоренным.

От этого мысли Веглао перекинулись к Тарлиди. Ох, скорей бы сильф прилетел к ней! Она представила, как воздушный почтальон опускается на песок перед воротами ликантрозория, как вскакивает в своей будке охранник, разбуженный звонком. Рассерженный, он идёт к входу, на ходу надевая фуражку — кого ещё занесло! Ведь следующий фургон должен приехать только завтра. «Кто идёт?» — Почта, офицер. — Покажите документы. — Пожалуйста, — в голосе сильфа слышится лёгкая смешинка, он вытаскивает из внутреннего кармана маленькую небесно-голубую книжечку: удостоверение. «Проходи». Сильф входит сквозь ворота, оглядывается по сторонам, и его плечи вздрагивают: как здесь уныло и мрачно, до чего противны эти обшарпанные здания и как страшно смотреть в эти бледные лица, прижавшиеся изнутри к решёткам окон!.. Но сильф быстро справляется с собой. «Скажите, господин офицер, — обращается он к охраннику, — как я могу найти девушку по имени Тарлиди? У меня для неё посылка». «Что за посылка, кто адресант?» — мигом реагирует охранник. Сильф весело улыбается, и ранние морщинки бегут от уголков глаз к губам: «Служебная тайна, господин офицер. Не могу назвать имени». «Ладно, — раздражённо тянет охранник, — давай сюда посылку, я передам». Сильф вновь улыбается, но глаза у него становятся чуть более холодными: «Велено передать лично в руки». «Проверить надо», — цедит охранник сквозь зубы. Пока сильф достаёт из сумки свёрток с цветком и качает головой — на бумаге от поливки остались пятна, как бы письма не подмокли, — охранник подзывает к себе одного из младших чинов (наверное, это будет Бринтар) и тихо спрашивает у него, не видел ли он Тарлиди. Бринтар отвечает, что никак нет, сегодня племянница коменданта не выходила из здания. Охранник сдержанно кивает, раздумывая, стоит ли поставить в известность начальство. Но сильф уже протягивает офицерам посылку. Бринтар морщит нос от запаха гари — может, на кухне что-то подгорело?.. Но охранник уже бесцеремонно разрывает бумагу и суёт туда свой нос. Чихает и едва не роняет горшочек на землю, но сильф оказывается наготове и хватает его. «Убедились? — судя по голосу, он рассержен. — Это просто цветок. Не белена, не конопля и не белладонна. Теперь можно мне отнести посылку адресату?» Охранник некоторое время стоит в замешательстве, потом кивает Бринтару, и тот предлагает сильфу следовать за собой…

Комнатка Тарлиди недалеко от лазарета. Деревянная дверь, врезанная в белёную стену. Бринтар подносит к дереву, покрытому растрескавшимся лаком, согнутые пальцы, но не успевает он постучать, как из-за двери раздаётся мелодичный женский голос, чуть хрипловатый оттого, что девушка долго молчала: «Входите». Бринтар открывает дверь, и сильф на секунду замирает в ужасе, когда Тарлиди поворачивает к нему своё безглазое лицо. Где-то в глубинах его памяти проносится процессия мрачных монахов, одетых в такие же плащи и маски, которую он видел в далёком детстве. Только у тех монахов, конечно же, в масках были прорези для глаз.

«Входите же, — удивлённо произносит Тарлиди, — кто вы?» Справившись с испугом, сильф чётко произносит: «Вам посылка, госпожа».

«Посылка? — удивлённо спрашивает Тарлиди, а Бринтар тем временем отходит в сторону, чтоб не мешать разговору. — Но я ничего не заказывала! Вы уверены, что нет никакой ошибки?»

«Никакой, сударыня, — сильф подходит на шаг ближе. — Мне были подробно описаны ваш адрес и… внешность». Тарлиди сидит в недоумении, высоко подняв голову, и вдруг, вздрогнув, тихо спрашивает:

«Посылку отправляла девочка?»

«Точно так, сударыня. Девочка лет пятнадцати, худенькая, с зелёными глазами…» — тут сильф прикусывает язык: зачем расписывать внешность тому, кто ничего не видит!

«Худенькая, с зелёными глазами… — тихо бормочет Тарлиди, пытаясь представить себе Веглао. — Дайте мне посылку, прошу вас!» Сильф неуверенно протягивает посылку, и Тарлиди, поднеся ей к маске, жадно втягивает ноздрями дымный запах. «Это они! Они! Она не обманула меня!» И дрожащий от счастья голос не вяжется с искривлёнными губами маски.

— Ну что, отправила? — вывел Веглао из астрала голос Октая. Мальчик ожидал её у выкрашенной в белый цвет парковой ограды.

— Отправила, — Веглао вышла за калитку и весело улыбнулась Октаю. — Пойдём по магазинам?

— А то как же, — Октай шутливо протянул ей руку.

Вскоре они уже были на главной улице города, где из-за раннего часа никого ещё не было. Главная улица в Тенве была маленькой и узкой, не разделённой на тротуары и проезжую часть и даже не покрытой асфальтом. От недавнего дождя грунт был тёмным и весь в лужах. Здесь было всего три магазина: маленькая бакалейная лавка, уже открытая, ларёк с сигаретами, жвачкой и газетами, и небольшой универсальный магазин, в пыльных витринах которого можно было увидеть, что продаётся там всё, что только можно: и простая одежда, и подержанные книги, и керосиновые лампы, и пластинки для патефонов, а в одном из углов пылилась одинокая гитара. Здесь Веглао и Октай задержались ненадолго: магазин был ещё закрыт, а у них было такое хорошее настроение, что они не смогли удержаться и поболтали, представляя себе, как здорово было бы, будь у них деньги, чтобы купить здесь всё, что захотят. Оба они уже страсть сколько времени не слушали музыку и не читали интересных книжек, да и собственная неудобная, слишком тесная или слишком огромная одежда здорово им надоела. Потом они направились в бакалейную лавку и купили там спичек, соли и два кусочка мыла. При этом соль Октай попросил насыпать в коробки из-под спичек (сами спички он ссыпал в карман). Лавочник, коренастый круглоголовый человек лет тридцати, выполнил это с насмешливым лицом. Протягивая Октаю полные соли коробки, он, не переставая ухмыляться и распространяя сильный запах жевательного табака, осведомился:

— И надолго вы в наши края, пилигримы?

Веглао решила не отвечать. На прилавке лежала большая голова сахару, окружённая, словно ореолом, белыми крупинками, которые осыпались с неё всякий раз, как продавец откалывал кусок. Как же ей хотелось сладкого!

— Мы не пилигримы, — ответил Октай, деловито пряча соль в карман. — Мы с юга, убегаем от оборотней.

— А-а-а, — помрачнел лавочник. — А вы сами-то не…

— Да нет, — заверил его Октай. — Вот, видите? — Он вытащил из кармана серебряную монетку и повертел её в пальцах. Лавочник заметно успокоился. Он отсчитал ребятам сдачу, и они направились к выходу. У самых дверей он обернулся и спросил у лавочника:

— Кстати, какой город ближайший к вам на север?

Продавец покачал головой:

— Дальше на север городов нет. Начинается нейтральная полоса. С юга ближайший к нам — Палетшетри.

— Хорошо, — кивнул Октай с серьёзным видом. — Мы пойдём. До свиданья!

— До свиданья, — кивнул продавец, и ребята вышли.

— Как ты это провернул? — потрясённо выдохнула Веглао. Когда они отошли подальше. Октай лукаво улыбнулся и приподнял ладонь — пальцы слегка покраснели, как от ожога паром, но не более того.

— Да в этих монетах серебра нет почти, — ответил он. — Они из сплава. Круто я его надул, правда?

Веглао тихонько рассмеялась и похлопала его по плечу.

К вечеру они уже были возле озера, возле которого ночевали. В пещере они не спали: воздух там был не особо свежий, да и спать на траве сейчас, в тёплые майские ночи, было гораздо приятнее. Странно было думать, что они пришли сюда впервые всего пять дней назад. Сколько событий произошло за это время!

— Теперь, — сказал Октай, когда они наловили рыбы и разожгли костёр (к этому времени небо уже стало тёмным, как неразведённые чернила, а далеко в лесу слышалось уханье сов и временами испускала боевой клич дикая кошка), — мы наконец-то можем выкинуть из головы всю эту историю. Надеюсь, твои цветы подействуют.

— Они должны подействовать, — ответила Веглао. Она вспорола живот крупной форели и бережно, чтобы не порвать, извлекла оттуда мешочек с икрой. — Нет, не смогу я выбросить всё это из головы. Наверное, никогда.

— Зато тебя не будет мучить совесть, — ответил Октай. — И всё-таки, как ты только не боялась с ней разговаривать?

Веглао улыбнулась и пожала плечами.

Поужинав, они спокойно легли спать. Веглао долго не спала, она лежала, закинув руки за голову и глядя в ночное небо. Как же оно было прекрасно! Наверное, в горах небо становится ближе — иначе почему звёзды здесь видны чётче и ярче, чем внизу? И всё-таки это небо и рядом не стояло с тем, которое она увидела тогда, на болоте.

Она лежала, глубоко и ровно дыша, и когда она подумала о том, что впереди у них с Октаем вольная и долгая жизнь, на лице её непроизвольно появилась улыбка. Так, улыбаясь, она и заснула.

 

10

За несколько часов до этого в ликантрозории Љ14, в будке охранника раздался звонок. Охранник, пожилой, со слезящимися глазами, до этого дремавший, откинувшись на спинку своего стула, скрестив руки на груди и вытянув ноги, встрепенулся и медленно выпрямился. Он протёр глаза пальцами, надвинул фуражку на лоб и вышел из будки, направившись к воротам. Расстояние там было всего-то несколько шагов. Охранник чуть прихрамывал. На его коричневой рубашке расползлись пятна от пота, коротко остриженные белые волосы блестели на необычно жарком для мая солнце. Ему оставалось жить меньше минуты.

— Кто идёт? — крикнул он чуть охрипшим голосом.

— Новая партия! — донеслось из-за ворот вместе с приглушённым фырканьем мотора грузового автомобиля.

Охранник молча снял засов и взялся обеими руками за створки ворот. Он не успел распахнуть их до конца — грузовой автомобиль с брезентовым кузовом, стоявший за воротами, неожиданно рванул с места вперёд. Его капот ударил охранника в грудь, перед глазами мужчины мелькнули два лица за стеклом (одно из них густо заросло рыжей бородой, сквозь которую сверкали обнажённые в улыбке острые зубы), а потом он упал на спину. Фуражка слетела с головы. Он дёрнулся, попытался отползти вбок, и тут переднее колесо автомобиля раздавило его голову, как орех. Он даже не успел вскрикнуть, и дети-оборотни, работавшие неподалёку, как и их охранники, обернулись только на рёв мотора.

Кто-то закричал, увидев тело охранника, на месте головы которого расползлось облако крови и обломков костей. Автомобиль прокатился ещё немного, а потом двери его кабины разом распахнулись. Лоскут брезента, закрывавший заднюю часть кузова, взлетел вверх, и из машины высыпали не испуганные дети, а вооружённые бандиты — мужчины и женщины. Их было около десяти, и к ним сразу же через распахнутые ворота хлынуло вчетверо большее подкрепление.

Их дикие вопли прорезали воцарившуюся тишину. Двое охранников, бросившиеся было к ним, упали почти одновременно — одного пронзили две пули, в другого метнули нож, продырявивший ему сердце. Остальные повели себя неодинаково. Кто-то испуганно заметался на месте или застыл, как вкопанный; они погибли самыми первыми. Некоторые бросились со всех ног в здание ликантрозория, и тем отсрочили свою гибель на несколько минут. Но ещё несколько остались на месте, вскидывая оружие, чтобы защитить себя и испуганных, оглушённых, ничего не понимающих детей-оборотней, которые нестройно пятились к стене.

— Бегите в корпус! — закричал Бринтар, оборачиваясь к заключённым. — Бегите! — и, обернувшись, выстрелил из винтовки в истошно орущего чернобородого оборотня, бегущего на него с занесённым над головой окровавленным тесаком. Пуля попала оборотню в грудь, но не убила, однако он зашатался и рухнул в пыль. Бринтар размахнулся и ударил его по шее прикладом ружья, успокоив бандита навсегда, но тут же сам упал замертво на его труп — его сразил выстрелом из пистолета Аврас. Ещё через несколько секунд все четыре оставшихся охранника погибли от рук навалившихся на них всем скопом оборотней. Один из них, схватив уже мёртвого конвоира за волосы, с диким хохотом отпилил ему голову и, размахнувшись, бросил её в одно из окон ликантрозория. Голова отскочила от решётки, упала на землю и прокатилась по ней пару метров.

— Детей не трогать! — прогрохотал Кривой Коготь. — Бэр, Аврас, Лысый, Шакалка — к воротам, чтоб никто не вышел! Остальные, за мной! — и кинулся в двери ликантрозория. Его рыжие волосы и борода развевались, как огненный хвост от снаряда.

Тарлиди, хоть и была слепой, уже поняла, что происходит что-то неладное. Когда всё началось, она была у себя, и едва её тонкий, отточенный годами слепоты слух уловил далёкий рёв двигателя, девушка поняла: что-то не так. Единственные автомобили, которые появлялись в ликантрозории, были грузовики с заключёнными, но они никогда так не шумели — они въезжали на территорию тихо. Спустя несколько секунд со двора раздались вопли. Тарлиди резко поднялась на ноги и тут же замерла на секунду — она не знала, что ей делать. Страх охватил её, но пока что он не мешал ей соображать — паника пришла позже. Сейчас она на ощупь отворила дверь и, держась за стены, со всей возможной скоростью поспешила к лестнице, ведущей наверх, к кабинету дяди. Но тут же её окликнули из-за спины.

— Тарлиди! Беги к нам! — услышала она голос дяди и побежала на него, путаясь в своих одеждах. Вскоре под ноги ей попалось что-то твёрдое, больно ударившее её по голени. К этому времени забежавшие внутрь охранники уже успели соорудить в конце коридора, ведущего к лестнице наверх, что-то вроде баррикады, свалив в кучу лавки из столовой и водрузив сверху кровать из медпункта. О скамью девушка и споткнулась. Она чуть не упала, но кто-то подхватил её под локоть.

— Уведите её вниз! — крикнул комендант полным ужаса голосом. Неизвестный, схвативший Тарлиди, поволок её к лестнице, и в ту же минуту в коридор ворвались разъярённые оборотни. Люди с отчаянными криками открыли по ним огонь, но вервольфов это не остановило ни на миг — размахивая оружием и сотрясая воздух диким ором, они понеслись на баррикаду, как штормовой ветер. Большинство конвоиров были молодыми людьми, никогда не участвовавшими в настоящем бою, и привыкшими разве что усмирять выстрелами оборотней, находившихся от них на безопасном расстоянии. Сейчас некоторые из них запаниковали и кинулись бежать прочь, в подвал, в ужасе не понимая, что сами себя загоняют в ловушку.

Оборотни налетели на баррикаду, как волна на берег, и, в мгновение ока взобравшись на неё, спрыгнули вниз. Между ними и охранниками завязалась отчаянная драка, коридор огласился предсмертными воплями и стонами, выстрелами и звуком рубящегося мяса. Оборотни истребили их быстро, но двое из стаи всё-таки погибли, сражённые серебряными пулями, по случайности оказавшимися в пистолете одного из конвоиров (эти пули они использовали только для стрельбы по беглецам и казней — ведь они были такими дорогими и дефицитными). Последним пал огромный охранник, когда-то избивший Октая и Веглао. Кривой Коготь, с которым он вступил в единоборство, убил его, но и сам был им ранен, и теперь скалился от боли, пока одна из женщин перевязывала ему глубокую рану на предплечье.

Кривой Коготь похвалил её, хлопнув по широкой, почти мужской, спине. Оглядев поле боя, застывшие трупы (тех из охранников, которые были ещё живы и дёргались в агонии, оборотни добивали прикладами) и дымящиеся лужи крови, Кривой Коготь одобрительно кивнул косматой головой. Глаза его сверкали.

— Отлично сработано, волки! — прорычал он. — Обыщите эту падаль и заберите ключи. Отоприте камеры, в них наверняка кто-то есть. Загляните в лазарет. Проверьте каждый угол. Волчат — во двор. Всем, кто не пахнет оборотнем, выпустите кишки. А я пойду к начальству, — на этих словах он широко улыбнулся, показав обрызганные кровью зубы, и оборотни ответили хохотом и воинственными воплями.

Комендант в своём кабинете слышал эти вопли. Он видел из окна, как убивали часть его людей, и теперь слышал, как кричали при смерти остальные. Он отдал оба своих пистолета сражавшимся, когда спускался к ним несколько минут назад, и теперь у него осталось только одно оружие — дорогой антикварный пистолет, награда правительства. Он бросился к столу, вытащил ключ от одного из ящиков и принялся открывать его. Но пальцы дрожали и не слушались, комендант не сразу попал в замочную скважину, а когда наконец попал, то успел повернуть ключ только один раз из положенных двух — шаги загрохотали совсем рядом с дверью, а потом от резкого удара снаружи она сразу распахнулась.

Пока Кривой Коготь, огромный, с залитой кровью рыжей бородой, стремительно пересекал маленький кабинет, комендант даже не шевельнулся. Ему всё ещё казалось, что это неправда, этого не может быть — это призрак, всего лишь призрак… но тут Кривой Коготь схватил его за воротник, как мальчишку, и протащил через стол.

Вырвавшись из оцепенения, комендант сжал кулак и размахнулся, намереваясь ударом точно в центр груди вывести оборотня из строя. Но Кривой Коготь оказался проворнее. Изуродованной рукой он схватил коменданта за запястье и так крутанул, что мужчина взвыл от боли. Раздался хруст — кисть сломалась, и в следующую секунду из ослабевших разжавшихся пальцев выпал небольшой свинцовый шарик. Выпал и со стуком укатился под стол, как будто струсив.

Кривой Коготь отшвырнул свою жертву в сторону. Комендант так крепко ударился головой о стену, что почти потерял сознание, но острая боль отрезвила его. Рот изнутри наполнился тёплой кровью, от вкуса которой коменданта затошнило. Он слышал, как внизу топают десятки ног, слышал крики и выстрелы, доносящиеся с нижних этажей. Он попытался подняться, но тут же рухнул обратно. Никогда ещё он не чувствовал себя таким слабым и беспомощным.

Его взгляд наткнулся на Кривого Когтя. Тот уже обошёл стол. Для такого огромного мускулистого тела движения у него были очень лёгкими и бесшумными. Он внимательно посмотрел на ящичек стола, из которого торчал ключ, и, приподняв голову, улыбнулся коменданту. Тот почувствовал, как у него встают дыбом волосы на затылке.

Кривой Коготь быстро повернул ключ ещё раз. Не вытаскивая его, резко, с грохотом выдвинул ящик и запустил в него свою правую руку. Комендант видел, как на ней шевелятся обрубки безымянного пальца и мизинца. Всё с той же улыбкой Кривой Коготь выудил наружу пистолет.

— Нет, — захлебнулся кровью комендант.

Не переставая улыбаться, Коготь выскользнул из-за стола и подошёл к лежащему мужчине, сжимая в руке его пистолет.

«Да он же не умеет стрелять! — завизжал кто-то в голове у коменданта. — Откуда ему уметь! Он же бродяга, варвар!» но один только взгляд в прозрачные глаза вервольфа убедил коменданта: стрелять он умеет. Умеет, но не будет.

Кривой Коготь склонился и схватил коменданта за шею. Потом приподнял его. Комендант был крепким мужчиной, но сейчас мускулы не желали его слушаться. Он повис, как тряпичная кукла. Пальца оборотня больно давили снизу на челюсть. Кто-то скулил — комендант не сразу понял, что это его собственный голос.

Кривой Коготь перехватил пистолет, держал его теперь за ствол. Он размахнулся — медленно, не спеша. Комендант наблюдал за этим безучастно, истошно визжавший внутренний голос становился всё тише и тише.

Рукоятью пистолета — красивой, инкрустированной перламутром — Коготь ударил его по голове. Из распахнувшегося в почти беззвучном крике рта потекла кровь. Оборотень бил его с таким расчётом, чтобы жертва не теряла сознания, пока не умрёт.

Раз — рукоять пистолета потемнела и влажно заблестела. Два — хрустнула кость. Три — струя крови хлестнула на карту Бернии… Всё закружилось перед глазами коменданта, и последняя мысль, которая пронеслась в его умирающем мозгу, была мысль о Тарлиди.

В это время она стояла, вжавшись в стену и оцепенев от ужаса. Впервые за всё то время, пока она была здесь, стрельба и предсмертные вопли неслись не из Колодца, и даже не из двора, где изредка расстреливали неудачливых беглецов, а из самого здания ликантрозория, которого Тарлиди никогда не видела и которое поэтому казалось ей незыблемым и надёжным.

Тарлиди была здесь не одна — до коридора, ведущего к Колодцу, добежали четырнадцать молодых охранников, не вступивших в битву на баррикаде. Они тяжело дышали, всхлипывали, матерились сквозь зубы, а один из них, отбросив страх перед потомками тех, кого полвека назад бросали в монастырские тюрьмы, торопливо зашептал кабрианскую молитву. Никто не разговаривал друг с другом. Люди затравленно переглядывались, лица их были бледны и искажены страхом до неузнаваемости.

— Надо было остаться там, — сказал кто-то усталым, сдавленным голосом. — Надо было драться. Может быть, тогда бы всё обошлось.

— Не обошлось бы, — ответили ему. — Ты видел этих гадов?

— Они скоро будут здесь, что нам делать, что делать?..

Тарлиди зажмурила незрячие глаза. Её колени подкосились. Чуть не падая, она проскользнула по стене до конца коридора и завернула за угол. Там она и осталась стоять, распластавшись по стене и едва сдерживая панику. Она слышала, как охранники переговариваются, как они передёргивают затворы ружей. Она думала о своём дяде, и с отчаянием понимала, что его уже, наверное, нет в живых. Потом ей в голову пришла неожиданная мысль — и ей показалось, что она знает, кто виноват во всём этом ужасе.

«Это она, — подумала Тарлиди с замиранием сердца. — Это всё она. Я выпустила её, и она привела… их…»

Затем оборотни ворвались в подвал, и на этом всё было кончено. Оставшиеся охранники ещё пытались сопротивляться со всей яростью и мужеством загнанных в угол людей, но их враги не были людьми, и в этом было их преимущество. То, что Тарлиди, спрятавшаяся за угол, не могла видеть этой резни, было последней радостью, которую приготовила ей её горькая и несчастливая жизнь — но слепота не спасала её от кошмарных криков и воплей. Наконец предсмертное бульканье последнего охранника прервалось хрустом, с которым ему перерезали горло, и в коридоре стало тише. Теперь там раздавалось только тяжёлое хриплое дыхание и смешанная со стонами ругань раненых оборотней.

— Кажись, всё, — сказал кто-то.

— Да, конец этим гадам, — ответил ему другой. — Надо вытащить их во двор.

— Вот ты этим и займись, — ответил ему голос, который показался Тарлиди женским. — Рваный, иди к вождю и помоги ему, если он ещё не покончил с комендантом. А я проверю, нет ли кого за углом.

Тарлиди едва не упала на пол. Вот тут она по-настоящему запаниковала. Собрав с огромным трудом остатки мужества, она решила выйти навстречу врагам — если в них есть хоть капля человечности, они, может, пожалеют калеку. Решив так, она в отчаянии нащупала рукой угол и, опершись на стену, развернулась и выскользнула в коридор.

В ответ на её появление раздался удивлённый вздох нескольких глоток.

— Что за урод? — выпалил кто-то. Тарлиди вытянула вперёд руки и сделала несколько шагов по направлению к убийцам. Слова мольбы застряли в её горле.

— Куда прёшь, слепошарая! — прокаркала Морика, поднимая пистолет. Тарлиди остановилась, тяжело дыша и по-прежнему протягивая вперёд дрожащие руки. Спустя секунду она тихим от ужаса голосом проговорила:

— Не убивайте ме…

Бах.

Струйка крови брызнула из-под маски. Голова Тарлиди резко откинулась назад, как будто кто-то дёрнул книзу её куколь, а потом всё её тело выгнулось и тяжело упало на пол. Подув на дуло пистолета, Морика подошла к ней, склонилась и сдёрнула продырявленную маску, из-под которой текла кровь.

— Ну и рожа… — сморщилась она, взглянув на залитое кровью лицо Тарлиди, кожа на котором была покрыта ожогами и шрамами. Маску она немного повертела в руках, потом убрала её под куртку. Затем Морика обернулась к оборотням, глядевшим на мёртвую Тарлиди с любопытством и отвращением, и велела:

— Тащим их во двор! Только обыщите вначале — не хочется, чтобы все патроны повзрывались, они нам ещё нужны.

Смешного в её словах было мало, но кое-кто из оборотней засмеялся. Смех тут же был подхвачен остальными, и спустя несколько секунд каждый из них уже хохотал истеричным и безудержным смехом тех, кто только что избежал гибели, забрызгавшись при этом с ног до головы чужой кровью.

 

11

Через час трупы всех, кто работали в ликантрозории Љ14, от коменданта до последнего помощника повара, стащили в угол двора, и там они лежали большой, страшной, отвратительной коричневой горой. Чёрным пятном на фоне их бурой формы выделялась монашеская ряса Тарлиди.

Некоторые ребята то и дело оборачивались и вздрагивали при виде этого жуткого и жалкого зрелища, но большинство даже внимания на мертвецов не обращали. Они видели слишком много, страдали слишком долго, и сейчас не испытывали к своим тюремщикам никакой жалости. Дети сидели на земле или стояли, глядя кто с удивлением, кто со страхом или благодарностью, на тех, кто их спас.

Кривой Коготь сидел на стуле, вынесенном из кабинета коменданта, опершись руками на раздвинутые колени, и, прищурившись и ухмыляясь одним уголком рта, оглядывал своих новых волчат. За его спиной стоили остальные оборотни, пришедшие с ним. Морика и некоторые другие стояли прямо и бесстрастно, Щен ковырял ножом из-под ногтей кровь и ни на кого не обращал внимания, Аврас мрачно смотрел куда-то в сторону.

— Вы теперь ребята вольные, — говорил Кривой Коготь голосом, который он сам, видимо, считал очень ласковым. — Видите — вон они, мучители ваши, вороньё кормят. — Он указал рукой на гору трупов, над которыми никакого воронья не было. — Больше никто уж вас не будет заставлять работать за еду, как рабов. Что, хорошо это?

Ребята нестройно начали благодарить его, но Коготь небрежно поднял руку, как будто показывая, что благодарность ему не нужна.

— Понимаете, что это значит? — спросил он. — Вот теперь пришла ваша свобода, но там, за стенами, вас ждут ещё целые своры ублюдков, готовых отнять её у вас. У них так принято: убить кого-то из вас или сдать ещё в какой-нибудь барак — геройство. А ещё за это они получат деньги. Так что надо быть осторожными. Очень осторожными. И держаться всем вместе. Понятно, что я говорю?

Молодые оборотни неуверенно начали переглядываться, шептаться. Наконец одна девочка тихонько спросила:

— А как же мы будем держаться вместе, если нам всем надо домой?

— Что-что? — переспросил её Кривой Коготь. — Домой? Кому это надо домой?

— Мне надо, — со скрытым возмущением заявил крепкий паренёк с пробивающейся бородкой. — У меня три сестрёнки маленькие, и отца нет…

— И мне, у меня дед еле ходит, работать не может, а все родные померли, — вмешался ещё один юноша.

— И мне! И мне!.. Мне надо домой! — заговорили вразнобой ребята. Только те, кому идти было совсем некуда, молчали, опустив глаза.

— Тихо! — жёстко сказал вдруг Кривой Коготь, подняв ладонь вверх. И все разом замолчали.

— Вижу, мои слова вас ничему не учат, — мягко сказал он, но в этом мягком голосе слышалось злобное рычание. — Среди людей, в вашем… доме (это слово он произнёс с лёгким презрением) вас тут же поймают. Я пекусь только о вашем благе. Потому я и привёл сюда моих волков, волков из моей стаи. Мы спасли вас не для того, чтобы бросить на произвол судьбы. Поэтому вы пойдёте домой. В ваш новый дом. В мою стаю.

Ответом на его слова была вначале тишина, а потом воздух пронзили громкие ребячьи крики, и чего в них не было, так это ликования.

— Молчать! — крикнул Кривой Коготь, но успокоить разбушевавшихся волчат было не так-то просто.

— Мы хотим домой!.. Чёрта с два пойду в твою банду!.. Отпустите, пожалуйста!.. Сами знаем, что к чему!.. Я хочу домой!.. Я хочу на свободу!..

Из толпы вырвался мальчик лет семнадцати с повязкой на глазу и бросился бежать к сорванным воротам, обегая оборотней Когтя. Другие, крича, тоже бросились за ним, но тут шум перекрыл выстрел и юные оборотни резко остановились, а кое-кто и отбежал в сторону.

Зачинщик лежал на земле навзничь. Пуля, не серебряная, обыкновенная, попала ему в дельтовидную мышцу между шеей и плечом, и кровь быстро-быстро текла из раны, заливая землю и одежду юноши. Он пытался подняться, но всё его тело дрожало и не желало слушаться.

Кривой Коготь поднялся и подошёл к Шелну. Тот издал короткий глухой стон и дёрнулся, пытаясь отползти. Кривой Коготь поднял голову и посмотрел на детей, и его лицо было таким ужасным, что те из них, кто стоял к вожаку ближе всего, невольно отпрянули назад.

— Вот так мы поступаем с отступниками, — громко сказал Коготь и тут же резко опустил подошву своего тяжёлого сапога на шею юноши.

Раздался хруст раздавленного горла, изо рта мальчика густо потекла тёмная кровь. Он страшно захрипел и забулькал, и его глаз остекленел быстрей, чем пролетает птица.

… Прошло четыре дня. Все эти дни Веглао ощущала на своей правой ладони тёплую точку, оставшуюся после рукопожатия сильфа. Это означало, что он пока не доставил посылку. Наверняка ему пришлось задержаться — может, он попал в одну из первых гроз, которые уже прогремели на днях. Но чем дальше, тем крепче прорастало в груди Веглао семя тревоги. Мало ли что могло случиться: сильф мог пораниться, заблудиться, его могла задержать полиция — ведь через Воздушную Почту нередко сплавляются запрещённые товары. А может, что-то случилось с Тарлиди… Стараясь отвлечься от страшных мыслей, Веглао как-то раз сидела на земле, натачивая сосновые дротики, когда вдруг сидевший рядом Октай вскочил на ноги и изумлённо вскрикнул:

— Что это там?

Веглао подняла голову. Сверху, из-за верхушек деревьев, показался сильф. Его длинные волосы развевались на ветру, серебристые, похожие на стрекозиные, крылья мягко стрекотали за спиной. Он приземлился легко, но при этом слегка покачнулся, как будто от усталости. Лицо его было таким, что Веглао с внезапным холодом в груди поняла: случилась страшная беда.

— Что произошло? — спросила Веглао, вставая на ноги.

При виде её сильф горестно ахнул и развёл руками.

— Прости, сестрёнка, — глухо сказал он. — Вот твоя посылка. Некому её получить.

— Что? — тихо переспросила Веглао.

— Ликантрозория больше нет, — сказал сильф. — Я прилетел на пепелище.

У Веглао вдруг подкосились ноги. Она бы упала, если бы Октай вовремя не схватил её за руку.

— Его сожгли дней десять назад, — уныло продолжил почтальон. — Все, кто там был, погибли. Я имею в виду людей. В газете, которую я купил, написано, что его подожгли ребятишки, что там сидели. Но… — тут он перешёл на шёпот, — люди говорят, что это сделал Кривой Коготь…

Веглао сидела, опустив голову, и ничего не отвечала. Сильф подошёл к ней и протянул посылку и банкноту.

— Вот, держи, детка, — грустно сказал он. — Мне платить не за что — я ведь посылку не доставил.

— Да, спасибо, — проговорила Веглао, кивая головой и беря дрожащими пальцами свёрток. Цветок не завял — сильф поливал его исправно.

— Прощайте, — сказал почтальон и отошёл в сторону.

— Сильвьюла, — негромко произнёс он, и тут же крылья на его спине затрепетали, поднимая его в воздух. Помахав ребятам рукой, сильф улетел. Октай смотрел ему вслед, пока он не превратился в маленькую тёмную точку, а потом обернулся к Веглао.

Та сидела неподвижно, глядя куда-то в сторону. Почувствовав взгляд Октая, она медленно обернулась к нему, и ему стало холодно от ненависти в её глазах.

— Я убью его, — пообещала она. — Когда-нибудь я обязательно его убью.

 

1

Город Ретаке со всех сторон окружает пустыня. Здесь она не песочно-жёлтая, как возле Клыкастых гор, а красная, словно покрыта не песком, а раскрошенными кирпичами. Сейчас, в мае, вся Великая степь цветёт и шелестит травой, но здесь никакой травы больше нет — разве что верблюжьи колючки, которых верблюды не едят, ибо нет здесь, в окрестностях Ретаке, никаких верблюдов.

У этого города давняя история, и почти вся она связана с университетом, который моложе самого Ретаке только на сорок лет. В прежние времена сюда отправлялись ребята не только со всей Бернии, но даже из Антьены или Ярглонии, но — времена изменились, границы Антьены закрыты, а ярглонцы понастроили своих университетов, крупных, качественных. Да и в самой Бернии нашлись города, чьи вузы далеко превосходили старый ретакский. К тому времени биологический и химический институты были заброшены окончательно, а кафедра словесности давно уже дышала на ладан. Но математический, физический, географический и исторический институты до сих пор ещё работали в полную силу, и год за годом новые специалисты разъезжались из них по всей стране, а кое-кто уезжал за рубеж, в Ярглонию или Тонское королевство, где жизнь была на порядок лучше.

Диплом в бернийских вузах защищали только в сентябре, спустя два месяца после окончания учёбы. Считалось, что выпускные экзамены отнимают очень много времени и сил у студентов, куда уж тут до дипломных работ. Но большинство ребят были очень недовольны этим: сдать бы всё сразу и отправляться в свободную жизнь, а так — целых два месяца ты ни студент, ни выпускник, ни на работу не устроиться, ни отдохнуть на каникулах как следует. А вот курсовых работ было в каждом году по две, по одной на семестр.

Эти курсовые были настоящим кошмаром для большинства студентов. Особенно трепетали те, кто выбирал себе в научные руководители профессора истории Генша. Впрочем, слово «выбор» тут не подходит — обычно к Геншу шли те, кто не успевал записаться к кому-нибудь другому. О жёстком и язвительном характере старого профессора ходили легенды, его боялись все — от робких первокурсников до разухабистых выпускников. Даже большинство преподавателей на дух не выносили Генша. Он всегда требовал со студентов работы объёмом как минимум страниц в тридцать, и придирался к уже написанной работе так, что у несчастных, проворонивших возможность писать работу у кого-то более сговорчивого, не было ни единого шанса откуда-нибудь сдуть. Подготовка к сдаче курсовых у Генша всегда проходила в атмосфере постепенно нарастающей паники. Защиту же «профессор Смерть» никогда не назначал на какой-то определённый день. Он просто оповещал ребят о дате, с которой можно начинать защиту, а потом уже в начале каждой пары спрашивал, нет ли желающих.

Два дня назад студенты-историки пятого, последнего курса увидели на стенде возле расписания объявление, в котором Генш сухо сообщал о том, что работы можно уже защищать. Большинство, как водится, схватились за головы. Некоторые только пожали плечами — за пять лет учёбы и не такое повидали. И только единицы улыбнулись, предвкушая победу.

Через два дня, медленным жарким утром, в которое было лень даже подняться со стула, ребята с пятого курса пришли на одну из последних в этом семестре лекций профессора Генша. Двадцать выпускников, молодых, весёлых и шумных, набились в светлую, с большими раскрытыми окнами, аудиторию нового корпуса. Лектор запаздывал, и, как всегда в таких случаях, в аудитории не утихали разговоры и смех. На дворе начало мая, до сессии ещё целый месяц, а после неё наконец-то свобода — как тут не радоваться? Мало-помалу разговор перешёл на больную тему — курсовые. Марней Гилорк громогласно заявил, что ему вообще не стоит волноваться — профессор Эшми, у которой он писал курсовую, поставит ему зачёт просто потому что «эта старая сова никогда не поймёт, что работа содрана». Гилорк вообще учился спустя рукава, но его многочисленные приятели и ещё более многочисленные поклонницы в один голос утверждали, что с такой красотой и такой наглостью (в их устах это звучало как «уверенность в себе») он всюду пробьётся и без пятёрок в дипломе. Сидевшая неподалёку от него отличница Киния, пухленькая шатенка с нежным цветом лица, презрительно вздёрнула носик и заявила, что уж она-то не собирается получать свою пятёрку за чужие труды. Подруга и подпевала Кинии Ольса, боязливая низкорослая девушка с жёсткими чёрными волосами, так и не избавившаяся к своим двадцати двум годам от малиновых прыщей на лице, промолчала, залившись краской — она не знала, с кем согласиться, с единственной подругой или с красавцем Марнеем, к которому, как и многие, была неравнодушна. Селни, один из приятелей Гилорка, перегнувшись через парту, крикнул через всю аудиторию:

— Гилмей! Эй, Гилмей, а ты как думаешь — устроит сегодня Генш кому-нибудь сражение при Майморе или нет?

Гилмей, темноглазый, золотисто-смуглый и кудрявый, вальяжно улыбнулся и громко заявил:

— Ещё как устроит. Только в этот раз он будет сражаться не за королеву Авильнайю, а за мятежников, которых она перебила.

— Не понял? — переспросил парень, а Гилорк навострил уши.

Гилмей снова улыбнулся и медленно обернулся к парню, сидевшему позади него:

— Ты, Рэйварго, вроде как собирался защищаться сегодня?

Юноша, сидевший за задней партой в одиночестве, на секунду вскинул на него небольшие умные глаза, кивнул головой и вновь рассеянно уткнулся в книгу, которую он увлечённо читал.

— Во даёт! — присвистнул Селни. — Рэйварго, ты у нас, конечно, умный, но сегодня это просто самоубийство. Раз Генш опаздывает, значит, он будет зверствовать.

Опаздывал Генш только в одном случае — когда у него разыгрывалась боль в спине. В такие дни он был особенно придирчивым.

— Ага, может быть, — пробормотал Рэйварго, всё также глядя в книгу. Гилмей пожал плечами и отвернулся — он уже давно привык, что на людях Рэйварго часто делается мрачным и неразговорчивым. Это был высокий, крепко сколоченный юноша, из-за своих чрезвычайно развитых мышц казавшийся грузным и неповоротливым, хотя на самом деле таким не был. Он был некрасив, ему не была присуща даже мальчишеская миловидность. Лицо у него было грубым, скуластым, с раздвоенным подбородком и крутым лбом, большим ртом и кривоватым носом, глаза — хоть и умными, но маленькими. Вот брови были красивы: ровные широкие полукружья. Только их почти не было видно из-за густых чёрных волос, падавших на лоб.

Разговоры после этого продолжались недолго — минутная стрелка на старых настенных часах не сделала и двух кругов, как вдруг дверь резко, с треском, распахнулась и в аудиторию размашистым шагом вошёл профессор Генш. Все разговоры и смешки сразу стихли, как будто их отрезало ножницами. От сухощавой низкорослой фигуры старого профессора как будто волнами расходилось негодование, и когда он бросил свой портфель на стол, тяжело сел на свой стул и оглядел всех студентов своими мутно-карими глазами, тишина стала совершенно мёртвой. По взгляду профессора, по тому, как он медленно, с отвращением, шевелил тонкими губами, будто пережёвывая что-то, было отлично видно, как ему опротивела и эта аудитория, и трепещущие перед ним юнцы, и их работы, в которых из года в год повторялись одни и те же темы, источники и цитаты. Не поздоровавшись со студентами, он дрожащей рукой взял журнал посещения и открыл его на нужной странице. Затем, проговаривая каждую фамилию с таким видом, словно она обжигала его сухие губы, он начал перекличку. Убедившись, что отсутствуют всего двое, он с усмешкой проговорил:

— Дагел и Лиам защищают курсовую у меня… Что ж, их отсутствие можно объяснить нежеланием провалиться… Из вас, присутствующих, кто-нибудь собирается выступать сегодня?

Ответом было молчание, полное такой тревоги, будто он спросил, нет ли желающих сунуть руку в ведро со змеями. Гилмей быстро обернулся к Рэйварго — тот всё ещё смотрел в свою книгу, явно не услышав вопроса Генша. Юноша легонько толкнул друга в плечо, и когда тот поднял глаза, выразительно кивнул в сторону лектора.

— Так. Ни одного, — по голосу профессора трудно было понять, обрадован он этим или рассержен. — Ну тогда…

— Профессор! — раздался голос с задней парты. Все, как один, обернулись туда, хотя и так прекрасно знали, кто это говорит. Рэйварго, быстро закрыв книгу и отложив её в сторону, вытянул вверх левую руку и замер, глядя на профессора.

— Урмэди? Вы готовы защищаться? — проскрипел Генш.

— Да, профессор.

— Тогда выходите, или вам особое приглашение нужно?

Рэйварго поднялся со своего места лёгким, быстрым движением, что казалось немного странным при виде его большого тела, и, выйдя к кафедре, обернулся к одногруппникам. Не глядя в текст и даже не разворачивая его, молодой человек высоко поднял голову и громким, чётким голосом произнёс:

— «Демократические преобразования в эпоху правления короля Вельтирра IV Маленького».

— Стоп, — коротко сказал Генш, не глядя на Рэйварго. — Я уже говорил, что мне некогда читать вашу писанину, так что свои работы вы должны читать вслух, а не рассказывать. Читайте, Урмэди. И можете не так громко, в Антьене вас всё равно не услышат.

По аудитории пробежал тихий неприятный смешок. Высокий лоб Рэйварго прорезали гневные морщины, но никто этого не заметил из-за густых волос, падавших ему на лицо. Мгновенно справившись с собой, докладчик открыл папку и начал читать введение. Текст Рэйварго помнил настолько хорошо, что лишь изредка опускал глаза на работу:

— Король Вельтирр Четвёртый, правивший в 1744–1752 годах, был двадцать первым королём из династии Тильпадов. Своё прозвище Маленький он получил по двум причинам: во-первых, за свой небольшой рост (всего 154 сантиметра), во-вторых, потому что он был самым младшим из шестерых сыновей своего отца, Рильдага Пятого. Его правление тоже было совсем небольшим по своим хронологическим рамкам — всего восемь лет. Однако мы имеем полное право говорить об эпохе Вельтирра Маленького, так как эти восемь лет вместили в себя столько важных для истории Бернии событий, сколько не вмещали… например, даже правление Пиниола Северного, который был на престоле около…

Взрывы смеха, доносившиеся из правой части аудитории, становились всё громче, и сейчас компания Гилорка снова «легла» от какой-то его шутки. Пока они смеялись, профессор Генш выжидательно и недружелюбно глядел на Рэйварго, а тот молчал, постукивая себя по подбородку свёрнутым листом бумаги и не сводя с однокурсников взгляда своих выразительных чёрных глаз.

— Он был на престоле около полувека, — раздражённо и громко сказал наконец Рэйварго, — и если вы не хотите, чтобы нас настолько же задержали на паре, советую заткнуться.

Марней кинул на него злобный взгляд и замолк — с Рэйварго предпочитали не ссориться, памятуя о его остром языке и крепких кулаках.

Рэйварго продолжил рассказ:

— Первые пять лет правления этого короля отмечены целым рядом либеральных реформ, среди которых особенно выделяются школьная реформа, преобразования в области торговли, а также дарование привилегий особо почётным университетам, в том числе ретакскому. Наконец, в 1750-м году, на шестом году своего царствования, Вельтирр составил проект медицинской реформы, которую позже проведёт его сын Рильдаг Шестой, за что и получит своё прозвище Король-Аптекарь. Казалось бы, Вельтирр должен был стать одним из самых любимых и популярных монархов в истории Бернии, но очень многие его недолюбливали, а некоторые и проклинали: он преобразовал систему образования во время школьной реформы, и приглашал профессиональных преподавателей из многих зарубежных стран, больше всего из Антьены. Учитывая, что это происходило всего лишь через несколько лет после кровопролитной и разрушительной 4-й антьено-бернийской войны, отношение большинства бернийцев к антьенцам было на редкость враждебным…

— И сейчас таким остаётся, — пробормотал один из друзей Марнея вполголоса. Ни для кого не было секретом, что Рэйварго наполовину антьенец, а значит — враг.

— … Но антьенское образование было куда более качественным, чем бернийское, и Вельтирр стремился устранить это неравенство. К сожалению, тогда это мало кто понимал, и Вельтирр приобрёл репутацию предателя. Окончательно погубил его репутацию изданный в 1753 году указ о закрытии ликантрозориев. Ныне широко известны некоторые исследования, согласно которым один из братьев Вельтирра, наследный принц Арсиан, скончался именно в результате ликантропии, не выдержав первого полнолуния, а вовсе не от горячки, как утверждают…

— Молчать! — прогремел профессор Генш, резко поднявшись на дрожащие ноги. — Урмэди, что за чушь вы несёте? Наследный принц был оборотнем?!

— Но есть все доказательства — сказал Рэйварго взволнованно. — Известно, что его стали бояться собаки и лошади… он не мог дотрагиваться до серебра… Вельтирр неоднократно предпринимал попытки разыскать книгу Дропоса Анфа «Ликантропия»…

— Хватит, — коротко сказал, как отрезал, Генш, резко опустив раскрытые ладони на стол. — Хватит. Вы отступаете от темы, обозначенной в названии. Вы должны были рассказать о демократических преобразованиях Вельтирра Четвёртого, а не вываливать тут на нас идиотские исследования… Никакой «Ликантропии» нет, молодой человек… Садитесь. Работа не засчитана.

Рэйварго, и так не отличавшийся особенным румянцем, побледнел ещё сильнее — он всегда бледнел от обиды или гнева. Сколько времени и сил он потратил на эту работу! Юноша молча закрыл папку и сделал шаг, выходя из-за кафедры. Группа перешёптывалась — удивлённо, а некоторые и злорадно. Впервые за пять лет зубрила Рэйварго Урмэди провалил работу!

— Не засчитана, — медленно и негромко проговорил Гилорк, широко улыбаясь. Потом он резко вскинул руку и вскрикнул, ухмыляясь:

— Смерть волкам!

— Это неправильно, — произнёс громко Рэйварго, глядя куда-то в стену.

Все звуки разом смолкли, будто их кто-то выключил. Все, кто был в аудитории, замерли, глядя на Рэйварго расширенными глазами. А он, казалось, даже не замечал общего молчаливого возмущения.

— Неправильно даже в биологическом смысле, — с лёгким презрением в голосе продолжил юноша. — Любой знает, что в полнолуние оборотень превращается вовсе не в волка.

— А в кого же, можно узнать? — злобно крикнула Ольса, покраснев от ярости ещё сильнее, чем несколько минут назад.

— У этого существа нет названия, — спокойно ответил Рэйварго. — Оно существенно отличается от волка. Во-первых, больше его и сильнее. Челюсти более крупные, морда шире, чем у обычного волка, вдобавок передние лапы немного длиннее задних, а на спине небольшой горб, как у гиены. Уши короче, хвост длиннее, нечётное число резцов сверху и снизу. Думаю, это какой-то первопредок.

— Хватит! — громко воскликнул профессор Генш. Его голос дал петуха, и профессор схватился за шею, словно подавившись своим вскриком. Он сильно побледнел, а глаза налились кровью.

— Профессор, вам плохо? — кинулся к нему Рэйварго, но Генш, справившись с собой, вытянул руку, одновременно и отстраняя его, и указывая ему на дверь.

— На сей раз прощу, Урмэди, — сказал он, устремив на испуганного и огорчённого юношу ненавидящий взгляд, — но ещё одна такая проповедь — и вы лишены допуска к экзаменам. Я, как декан факультета, это устрою. Выйдите вон и не попадайтесь мне сегодня на глаза!

После секундной паузы Рэйварго круто развернулся и без единого слова вышел из кабинета.

В коридоре было пусто и тихо. Рэйварго подошёл к широкому окну и устало опёрся на подоконник. Внутри, между рёбер, как будто застыл горячий вибрирующий комок. Рэйварго был в ярости, но ещё сильнее была растерянность. Ещё никогда у него не было таких столкновений с преподавателями, даже в школе его ни разу не выставляли из класса, но это было сущим пустяком в сравнении с тем, что он, похоже, чуть не спровоцировал у Генша припадок или ещё что похуже.

До конца пары оставалось всего ничего. Рэйварго решил подождать, чтобы забрать из кабинета свои вещи. Когда часы на стене показали половину третьего и из-за двери аудитории послышался шум, он повернулся и направился к двери, но та вдруг резко распахнулась и оттуда высыпали студенты.

— Урмэди тебя отбрил, Гилорк, — заявил один из них Марнею, шутливо пихнув его в спину. — Теряешь хватку.

— Да пошёл он, — лениво отозвался тот. — Чем ещё ему привлечь внимание? Цирки уродов у нас запрещены…

Рэйварго на секунду остановился, как будто его резко толкнули в грудь. Забыв о своих тетрадках, он быстро развернулся и направился к лестнице.

 

2

Рэйварго вышел на крыльцо и устало опустился на ступеньку. Услышанное только что обидело его куда больше, чем он мог подумать. Марней знал, куда ударить. Рэйварго мрачно сжал кулаки. Разве он виноват в своём уродстве? Виноват в своих поросячьих глазках, в своих вздутых, как от какой-то болезни, губах, в здоровенном сломанном носе? Виноват в красных шрамах на правой стороне лица, оставленных перенесённой два года назад Красной Лихорадкой? Не виноват. А мыкаться с этим придётся всю жизнь. И пока все остальные будут танцевать со своими девушками и воровать для них сирень в городском саду, жениться, растить детей, он будет всё стареть и стареть в одиночестве. Впрочем, Рэйварго относился бы к этому куда легче, не будь на свете…

В воротах появилась невысокая, тоненькая светловолосая девушка в длинной синей юбке и лёгкой кофточке. При виде её Рэйварго вздрогнул. Нарочито быстро он отвернулся, но, когда девушка пересекла быстрым шагом двор и взлетела по лестнице, не выдержал и обернулся.

Он успел увидеть лишь, как в дверном проёме мелькнула юбка. Дверь с треском захлопнулась, Рэйварго увидел своё отражение в оконном стекле за ней, и выражение робкой нежности на его ужасном, изуродованном болезнью лице сменилось ненавистью. Что за урод!

Дверь тут же распахнулась снова, и ненавидящее лицо Рэйварго бросилось в глаза вышедшему Гилмею.

— Ах! — воскликнул он, и Рэйварго, очнувшись, поднял на него глаза.

— До сих пор злишься, что ли? — спросил Гилмей, подходя к нему и протягивая вперёд вытертый портфель: — Я твои вещи забрал.

— Спасибо, — Рэйварго забрал портфель и поднялся на ноги.

— Ты злишься на этого идиота Гилорка, что ли? — изумился Гилмей. — Ну, парень, ты совсем расклеился. Ты же не девчонка, в конце концов!

— Что ты говоришь?.. А, конечно нет, — махнул рукой Рэйварго. — Ну его к чёрту. Я просто…

— Что? — быстро спросил Гилмей. Вот уж кто точно иногда вёл себя по-девчоночьи — по крайней мере, любопытство у него было уж точно женское.

— Да Генш на меня озлился, помнишь? — нашёлся Рэйварго. — Я подумал, он в обморок упадёт. Он, наверное, теперь меня ненавидит.

Гилмей пробурчал что-то, а потом быстро спросил:

— Пойдём, прогуляемся? У меня есть кое-какие новости.

— Пошли, — устало согласился Рэйварго.

Университет находился в старой части города. Дома здесь были низкие, не выше трёх этажей, но очень красивые, украшенные скульптурами и резьбой, как это было модно в старые времена. Над дорогами, которые здесь были грунтовые, ветер быстро нёс красноватую пыль и обычный городской мусор — обрывки объявлений, окурки, фантики от конфет и желтоватые, с пятнами жира пакетики из-под жареного нута.

Гилмею было двадцать три года, так же как и Рэйварго. Его мать, красивая, несколько меланхоличная женщина, была замужем в третий раз. Её первый муж, отец Гилмея, умер спустя месяц после рождения сына от сильной простуды. Второй муж вначале, казалось, хорошо относился и к ней, и пасынку, но постепенно их отношения только ухудшались, и в конце концов дело завершилось разводом. Последние тринадцать лет мама Гилмея была женой очень положительного и надёжного человека, сколотившего немалое состояние. В этом браке у них родились двое дочерей, старшей из которых было одиннадцать, а младшей — восемь лет. Гилмей, кажется, сам не вполне знал, чем же занимается его отчим — по крайней мере, когда Рэйварго его об этом спрашивал, парень никогда не мог дать внятного ответа.

Многие из тех, кто близко знал и Рэйварго, и Гилмея, удивлялись: и как только они дружат? Ничего общего между этими двоими не было. Рэйварго был страстным, импульсивным, трудолюбивым, горячим, а Гилмей, напротив, — холодным, скептичным, насмешливым, даже несколько скучным. Рэйварго был некрасив и одинок, Гилмей — миловиден и популярен среди девушек. На самом деле их отношения держались исключительно на привычке: Рэйварго и Гилмей оба были из Донирета, учились там в одной школе и в одном классе, теперь были на одном факультете. Когда-то горячая и крепкая, с годами их дружба слабела по мере того, как оба менялись, и теперь уже агонизировала. Требовался только толчок, чтобы она распалась.

Разумеется, не об этом они говорили, когда шли по улице. Гилмей спросил Рэйварго о его племяннике, тот сообщил, что у малыша режутся зубки, и сестра пишет, что совсем не высыпается; потом Гилмей рассказал ему о пьесе, на которую ходил вчера, и пожаловался, что ничего скучнее в жизни не видел и зря отдал деньги за билет. Он всё ещё продолжал костерить на все лады и актёров, и сценарий, и музыку, но его слова уже доносились до Рэйварго как будто издалека. Он снова вернулся мыслями к сегодняшнему происшествию, и в мыслях сердился и на свою несдержанность, и на сокурсников, и на профессора Генша.

— Зайдём в «Улей»? — вторгся в его размышления голос Гилмея.

«Улей» был небольшой забегаловкой, где подавали дешёвую еду. Несмотря на дешевизну, «Улей» не был популярным местом среди студентов, в отличие от некоторых других кафе, где можно было не только пообедать, но и потанцевать. Зато здесь никогда не бывало шумно. Зайдя внутрь, друзья уселись за один из пустующих круглых столиков.

— Тебе взять что-нибудь? — спросил Гилмей, роясь в сумке в поисках денег.

— Чаю не принесёшь? — Рэйварго протянул ему пару медяков, и Гилмей, кивнув, ушёл к стойке.

Рэйварго откинулся на спинку стула, витая в своих мыслях. Он заканчивал последний курс, через месяц должна была начаться последняя в его жизни сессия, в сентябре он защитит диплом и тогда отправится в свободное плавание… а точнее, вернётся в Донирет, к отцу, у которого был букинистический магазин в этом городе. Рэйварго помогал ему работать там, будучи ещё ребёнком, и постепенно и у него, и у его отца сама собой сложилась уверенность в том, что Рэйварго продолжит это дело. Высшей мечтой Хильтуньо было собственное издательство. Рэйварго тоже часто мечтал об этом. Но это было раньше. Последние несколько месяцев он часто думал, а нужно ли это ему? Конечно, ничего ещё не было решено. Хильтуньо с сына никаких обещаний не брал. Выбор у Рэйварго был — у него выходило «отлично» по всем предметам, и он был твёрдо уверен в том, что как минимум шесть из десяти экзаменов сдаст «автоматом». С дипломом отличника перед ним была открыта какая угодно дверь. Вот только отца не хотелось разочаровывать — он уже привык к мысли о том, что Рэйварго будет его наследником, наверняка отказ принесёт ему боль. А отца Рэйварго любил, и не хотел огорчать его.

Чем ближе становилась сессия и окончание студенческой жизни, тем чаще эти мысли закрадывались в черноволосую голову Рэйварго. Вот и сейчас, пока Гилмей не пришёл, он снова начал об этом думать.

«Но если не магазин, то что? — спрашивал он себя. — Что?» Нельзя сказать, чтобы эта работа ему не нравилась. Никто из его знакомых лучше, чем он (исключая папу, конечно), не умел подлечить старую книгу. А Рэйварго делал это мастерски, досконально изучив все приёмы этого на первый взгляд нехитрого искусства — от прошивки страниц до заклинаний против плесени и мышей и знания различных старинных способов переплетения. Но неужели заниматься этим всю жизнь? Неужели заживо похоронить себя в мастерской и постепенно потерять прямую спину, острое зрение и силу мышц?

За этими мрачными мыслями его и застал вернувшийся Гилмей. Он нёс на подносе тарелку фасоли с жареной рыбой и два стакана чая. Опустив поднос на стол, он пододвинул один стакан Рэйварго и уселся на стул.

— Страшно хочу есть, — сообщил он, заправляя не особо опрятную салфетку за воротник и принимаясь за фасоль.

— Спасибо за чай, — сказал Рэйварго и поднёс стакан к губам, глядя за окно. Мимо «Улья» проехали, поднимая пыль, два мальчика на велосипедах. Прошла, переваливаясь, пожилая женщина. Пьяноватый голос на другой стороне улицы выкликал кого-то.

— Чёрт возьми! — вырвалось у Рэйварго. — Скорей бы уже всё это закончилось!

— Ты о чём?

— Да об экзаменах.

— Тебе грех жаловаться, — резонно заметил Гилмей, вытаскивая косточки из рыбы. — У тебя же почти по всем автомат, даже и не спросят. Кстати, на какую тему диплом пишешь?

— Пока не знаю, — пожал Рэйварго плечами. Гилмея это потрясло настолько, что глаза его увеличились раза в два:

— То есть как — не знаешь?!

— Да так. Впереди ещё целое лето, надо только найти руководителя и тему.

— Хочешь совет? — хитро прищурился Гилмей. — Не надо про Маленького Вельтирра и ликантрозории. Не поймут.

— Слушай, Гилмей, если ты меня сюда затащил, чтоб поговорить об этом, то давай как-нибудь потом! — взорвался Рэйварго. — Думаешь, мне приятно вспоминать?

— Да просто это очень неосторожно, понимаешь? Ты же знаешь Генша. Не удивлюсь, если он ещё долго будет на тебя зуб точить. И вообще, где ты вычитал эту галиматью про оборотней?

— В «Белом шиповнике», — неохотно, будто признаваясь в каком-то недостойном деянии, ответил Рэйварго.

Гилмей уставился на него с изумлением, а затем возмущённо мотнул головой, бросил вилку в тарелку и откинулся на спинку стула, глядя на сокурсника так, словно тот оскорбил его в лучших чувствах.

— Это же радикалистский журнал! Что за чушь они там печатают!

— Ну, среди этой чуши тоже можно отыскать кое-что интересное, если захочешь.

— Тебе интересны оборотни? — Гилмей презрительно сморщил свой красивый, без малейшей кривизны, нос. — Это же… это же просто животные. Подлые грязные твари — ничего больше. Тьфу. Даже есть расхотелось. — Он с сожалением посмотрел на остатки фасоли и рыбы и отодвинул тарелку от себя.

Рэйварго ничего не ответил. Он, задумчиво нахмурясь, сидел, склонив богатырские плечи, и глядел не то на салфетницу, не то на круглую подставку под пиво, не то на собственные сплетённые в замок пальцы.

— Да, пожалуй, ты прав, — с какой-то подозрительной решительностью выпалил наконец он. — Не надо было мне этого говорить… теперь даже в университет стыдно возвращаться. Как я там всем в глаза буду смотреть? — Под «всеми» он разумел, хотя Гилмей этого и не понял, светловолосую девушку. Её отец пропал без вести, когда она была ещё малышкой. Ходили слухи, что он был убит оборотнями…

— Так о чём ты поговорить-то хотел? — глухо спросил Рэйварго у Гилмея. Тот молча вытащил из кармана письмо во вскрытом конверте.

— Вот. Мама вчера прислала. Завещание деда наконец вступает в действие. Он оставил мне свой дом.

Настал черёд Рэйварго вытаращить глаза:

— Ты получил в наследство целый дом? Сдуреть можно!

— Ничего хорошего в этом не вижу, — уныло протянул Гилмей. — Я последний раз в этом доме был лет десять назад. Дед уже тогда болел. Видел бы ты этот дом! В нём бы фильмы ужасов снимать.

— Почему? — улыбнулся Рэйварго.

— Дом очень большой и почти совсем пустой. И в состоянии ужасном. В ванной комнате, представляешь, на стене трава росла между плитками!

— Кошмар, — закатил глаза Рэйварго. — Ты, говоришь, был там десять лет назад? Так почему бы тебе не съездить туда, не посмотреть, в каком он состоянии сейчас? Может, его ещё можно отремонтировать.

— Ты просто провидец. Я как раз хотел сказать, что завтра хочу туда съездить. Мама прислала ключи. Только вот… хм… я один ехать не хочу. Поедешь со мной?

— А далеко этот дом?

— Недалеко от Тенве. Городок такой возле Лесистых гор.

— Гилмей, но ведь сегодня пятница, а во вторник ты собирался сдавать курсовую.

— Я ведь пишу не у Генша. Мой научрук — Бингельм с кафедры музеологии, ты же его знаешь, он на своих лекциях больше байки травит, чем рассказывает об истории музеев мира. Ребята с его направления говорили, что сдавать ему экзамены и курсовые всё равно что два пальца об асфальт. Так что за меня не волнуйся. Тебе надо волноваться за себя.

Рэйварго слегка нахмурился. Гилмей похлопал его по руке:

— Ты в последнее время совсем заработался. Тебе надо развеяться, съездить куда-нибудь… Поехали со мной, а? Посмотрим, как жил старик. Может, дом и правда ещё не так плох…

— Хорошо, я поеду, — кивнул Рэйварго.

— Отлично, спасибо! Только выехать я хочу пораньше. Всё-таки нам часа три ехать.

— Поедем на поезде?

— Нет. В Тенве несколько месяцев назад железную дорогу взорвали. Не всю, конечно, а только ту ветку, которая ведёт на запад. Говорят, это сделали анархисты… — Гилмей вздохнул, театрально закатив глаза: — Видишь, они нам жить мешают, а ты их журнальчики читаешь.

— В «Белый шиповник» пишут радикалы, а не анархисты, — поправил его Рэйварго. — И вообще, может, скажешь, куда и во сколько приходить?

— На автовокзал часам к семи. Автобус ходит до Гарду и делает остановку в Тенве. Ну что, придёшь?

— Приду. Завтра увидимся.

На том и порешили. Поболтав ещё немного о том о сём, друзья расстались — Гилмей отправился на консультацию по генеалогии (по которой у Рэйварго был автомат), а его друг зашагал в общежитие.

Чем ближе Рэйварго подходил к дому, тем хуже ему становилось. Ноги словно налились свинцом — ему не хотелось идти в общежитие. Ему всегда было нелегко с людьми, что в школе, что после неё, и он прекрасно понимал, что проблема тут в нём самом, а не в других. Возможно, будь он чуть сговорчивее, веселее, «проще», как ему временами советовали окружающие, всё было бы по-другому. Подпинывая ногой камушек, Рэйварго шагал дальше. Как отличник, он занимал отдельную крохотную комнатку — большинству ребят приходилось жить по двое, по трое, а иногда и по четверо. Это был не предел: многие комнаты общежития были рассчитаны на шесть жильцов. Просто сейчас высшее образование в Бернии носило элитарный характер — далеко не все выпускники шли после школы в вуз, тут бы помочь родителям поднять младших братишек и сестрёнок, не до институтов. Поэтому общежития стояли полупустые, и коменданты нередко за небольшую плату селили туда посторонних. Если начальство узнавало об этом, коменданты получали большой нагоняй, но это мало кого останавливало.

Вскоре Рэйварго свернул в залитый солнцем переулок, за которым возвышалось серо-коричневое здание общежития. Дворик был пуст, единственный, кого Рэйварго встретил, был Марней Гилорк, который покуривал, прислонясь к стене. Он уже успел переодеться и прихорошиться, напомаженный кок его чёрных волос сверкал на солнце столь же ярко, как и начищенные туфли. При виде его Рэйварго скрутила ненависть. Он знал, зачем Гилорк навёл такой марафет, и при мысли о том, как через полчаса этот красавчик будет фланировать по улицам Ретаке рука об руку со светловолосой девушкой в синей юбке, его охватила тоска, утолить которую не могло ничто. Он прошёл мимо Гилорка, а тот окликнул его:

— Похоже, в этот раз тебя потопили, Урмэди!

— Пошёл к чёрту, — бросил через плечо Рэйварго. Гилорк издал смешок, туша сигарету о штукатурку стены:

— Я вроде как не собирался к тебе. У меня несколько другие вкусы.

Рэйварго остановился и обернулся, смерив Марнея презрительным взглядом:

— Забавно слышать это от человека, который красится, как девочка.

— Тебе-то что, Урмэди! Тебе вот уже ничего не поможет. Помнишь, как мы с пацанами подкараулили тебя в шестом классе? Ты должен нас поблагодарить — до того ты был похож на хрюшку, а теперь — на хрюшку со сломанным носом.

Оглушённый внезапной вспышкой гнева, Рэйварго шагнул вперёд. Одногруппник не успел и дёрнуться, когда Рэйварго схватил его за рубашку на плечах и впечатал его спиной в стену. Ботинки Гилорка оторвались от земли. Он возмущённо распахнул рот и тут же его закрыл.

— Ты, сволочь… — От ярости Рэйварго не мог даже кричать: возмущение душило его, и голос был еле слышен. Марней вытаращился на него — злобно, но в то же время испуганно. Рэйварго с удовольствием треснул бы его головой о стену, но было одно обстоятельство, мешавшее ему это сделать. Обстоятельство, которое сейчас заставляло его раскаиваться уже за то, что он только тронул Марнея пальцем.

— Думаешь, я не знаю, кто напал на профессора Гланнирвина? — выпалил он наконец. — Думаешь, я не запомнил твою рожу, Гилорк?

Марней побледнел, его оттопырившаяся в гримасе страха верхняя губа задрожала.

— Ты… ты ничего не можешь доказать, — буркнул он.

— Да. Не могу. Это ты верно подметил. Но это не значит, что я вдруг зауважаю тебя. Ты напал с кулаками на старика! На профессора!

— Не только я! — огрызнулся Гилорк.

— Да, конечно, не только ты. Вместе с тобой было ещё десять или двенадцать пустоголовых сволочей, орущих всякую дрянь вроде этого «Смерть волкам»! Конечно, вдесятером не так страшно нападать на героя революции, которому уже стукнуло семьдесят лет, которому ноги в застенках переломали…

— Поставь меня на место, Урмэди! Ты пожалеешь!..

— Уже жалею, — с презрением в голосе откликнулся Рэйварго. Он отпустил Гилорка и отступил на шаг. Тот чуть не упал и удержался лишь потому, что ухватился обеими руками за стену.

— У тебя слишком милая невеста, — сказал Рэйварго, усмехнувшись, — не хочется её расстраивать.

Он развернулся и зашагал в общежитие, скрипя зубами и сжимая кулаки. Проходя мимо забора, он не удержался и ударил по нему кулаком. При виде этого Марней, уже раззявивший рот, чтобы выкрикнуть вслед Рэйварго что-нибудь оскорбительное, слабо тявкнул и заткнулся: кулак отличника оставил на фанерном заборе вмятину, в которую могло бы поместиться крупное яблоко.

Он поднял голову и затравленно огляделся, ища, не видел ли кто-нибудь их схватки. Но ни одно лицо не мелькало в окнах, ни один насмешливый голос не окликнул его. Утерев пот со лба, Марней отправился домой, злобно щурясь и машинально приглаживая волосы — он всегда так делал, когда волновался и злился. Он даже не подозревал, в чём была истинная причина того, что Рэйварго его не тронул, но в то же время радовался, что всё обошлось только испугом. А причина тем временем, торопливо мазнув ещё раз пуховкой по лицу, бросила последний испытующий взгляд на зеркало и выскочила за дверь, взмахнув длинными светлыми волосами.

 

3

Автобус остановился совсем рядом с Тенве. Неподалёку от шоссе была видна железнодорожная станция — маленький бетонный перрон, рассеченный посередине глубокой трещиной, словно в него где-то в тридцатых годах ударила молния и с тех пор никто особо над этим не заморачивался. В трещине рос куст. Перед самим перроном на земле блестели свинцовые ленты рельс. Здание вокзала — крохотный домик с плоской крышей, похожий скорее на подсобку, — одной стеной примыкало к старой водонапорной башне из красного кирпича. Башня была крепкая, шестиугольная, с мокрой жестяной крышей. Полукруглые окна в верхней части забиты досками. У вокзальчика, башни и на перроне стояло несколько жителей посёлка, которые с мрачным любопытством глядели на молодых людей. Рэйварго кивнул им, пока переходил вслед за Гилмеем рельсовые пути. Местные были явно озадачены такой приветливостью, и кое-кто даже покрутил пальцем у виска, когда Рэйварго отвернулся.

Не заходя в город, они вышли на старую, полузаросшую дорогу, ведущую через поле по направлению к голубевшим на горизонте горам. Впереди виднелась возвышенность, вся заросшая деревьями. Пасмурная погода придавала этому тихому месту мрачноватый вид, не лишённый, впрочем, романтики и суровой красоты. Юноши дошли до холма, и вскоре между деревьями показалась старая ограда, прорезанная посередине коваными воротами, к которым и вела тропинка.

Сквозь ворота был виден запущенный старый сад и дорожка, выложенная растолканными пробившейся травой в разные стороны камнями. Дорожка вела к стоящему в глубине сада дому.

Недовольно бормоча что-то, Гилмей начал рыться по карманам в поисках ключей. Наконец он отпер ворота и вошёл в сад, Рэйварго — за ним.

При всей неухоженности было видно, что сад когда-то был красивым, опрятным и уютным. Слева от тропинки была маленькая площадка, выложенная белыми плитами, в прорезях между которыми зеленел вездесущий мох. Мхом были покрыты и ножки каменных скамей, полукругом выстроившихся вокруг овального фонтана. Из потрескавшегося клюва небольшого грифона давно не текла вода, лишь по шее и груди протянулись длинные полоски ржавчины. Справа, посреди круглой клумбы, густо заросшей молодой крапивой, возвышались солнечные часы, и конечно, Рэйварго не смог удержаться от того, чтоб не взглянуть на них поближе.

Когда он наконец оторвался от украшенного причудливой резьбой циферблата, Гилмей уже был в доме. Рэйварго огляделся по сторонам. Он не мог понять недовольства своего друга. Ему самому здесь очень нравилось.

Дом был выстроен на века. Ему явно было уже не менее ста пятидесяти лет, а не ремонтировался он лет, может быть, тридцать, но по-прежнему выглядел добротным и крепким. Правда, он казался немного мрачноватым из-за сырости и того, что большинство окон были наглухо закрыты ставнями. Но почему-то Рэйварго этот дом понравился. Он вообще очень любил всё старое, обветшалое, то, над чем нужно работать и что нужно реставрировать.

Рэйварго поднялся по ступеням и открыл дверь. Он оказался в не очень большом зале, с правой стороны в котором была уводившая вверх лестница. Сверху раздался звук открываемой двери. Рэйварго зашагал по ступенькам.

Наверху оказался длинный, просто бесконечный коридор. Сразу и не заметишь, что на стенах обои — так они потемнели. Правая стена коридора была почти совсем глухой, если не считать двух-трёх наглухо закрытых окон. Левую стену прорезывали несколько дверей. В промежутках между ними к стенам были прибиты светильники, лампочки в которых либо были побиты, либо вообще отсутствовали. Одна из дверей была открыта, и как раз в тот момент, когда Рэйварго вошёл в коридор, из неё донеслось возмущённое:

— Блеск! Ну просто блеск!

Улыбнувшись, Рэйварго зашагал к той двери и заглянул в маленькую комнатку, совершенно пустую. Единственным предметом убранства был старый-престарый, рассохшийся и не закрывающийся шифоньер, перед которым Гилмей стоял, скрестив руки, и с отвращением разглядывал почивший в шкафу остов кушетки.

— Знаешь, — сказал он, обернувшись к Рэйварго, — я не представляю, что делать с этим дворцом. Ремонтировать его уже нельзя, ещё рассыплется. Дешевле сжечь и построить новый.

— Ты хоть бы окно открыл, — предложил Рэйварго. Подойдя к закрытому окну, он отпер задвижку на ставнях, распахнул их и обомлел.

Из этой комнаты открывался вид не на городок, а на горы. Отсюда они казались совсем близкими. Их синие горбы под жемчужным небом были настолько великолепны, что уже только ради этого зрелища стоило сюда ехать так долго.

— Как здесь красиво, — проговорил Рэйварго в пространство.

— И что с того? Меня тошнит от этого дома. А ведь ещё придётся ночевать здесь…

— И как я только тебя терплю? — шутливо буркнул Рэйварго. — Ладно, говори, что делать.

— Короче, внизу в кухне есть люк в подпол. Не посмотришь, что там? Вот, держи фонарь, — Гилмей протянул Рэйварго большой ручной фонарь. — А я пока тут ещё поброжу.

Спустившись под стук выдвигаемых наверху шкафчиков комодов, Рэйварго сразу нашёл кухню. Дверь в неё находилась слева от главного входа, совсем рядом со старым камином, перед которым лежал ковёр, весь в хлопьях пыли. От двери сразу начиналась лестница, ведущая вниз: кухня находилась в полуподвальном помещении. Как ни странно, почти все окна, которые были здесь вырублены под самым потолком, были открыты. При свете, падающем из них, Рэйварго сразу обнаружил вход в подпол.

Люк не был заперт. Рэйварго откинул его и еле сдержался, чтоб не чихнуть от взметнувшейся облаком пыли. Из тёмной дыры, в которую уводили деревянные ступеньки, на него пахнуло затхлым воздухом.

Рэйварго спустился немного вниз. Лестница одной стороной примыкала к сложенной из толстых брёвен стене, с другой стороны была снабжена перилами. Перегнувшись через них, Рэйварго посветил фонариком в темноту.

Подвал был довольно большой. Вдоль одной стены протянулись крупные и совершенно пустые лари, в одном из которых валялось несколько сморщенных брюкв, а из другого выскользнула испуганная светом и шагами чёрная крыса и скрылась в завалах рухляди, загромождавшей остальную часть подвала.

Здесь были кое-как составленные столы, стулья, бюро, ящики, пустые бочонки, сваленные в одну кучу рулоны ткани, мешки, картонные коробки. На верхушке причудливой горы из всякой всячины торчал похожий на диковинный гриб зонтик. Сиротливо валялись чемоданы, распахнутые, точно крокодильи пасти. Аккуратной колонной желтели составленные друг на друга круглые коробочки для шляп. Рэйварго неспешно обошёл это вавилонское скопление ненужных вещей и приблизился к небольшому изящному диванчику с узким сиденьем и низкой спинкой. Белую ткань, обтягивавшую его, почти не затронуло время, но позолота с резных деревянных ручек уже немного сползла. Рэйварго, улыбнувшись, осторожно провёл ладонью по подлокотнику. Воображение нарисовало ему другую руку, женскую, белую и тонкую, которая могла когда-то лежать здесь. Он поднял глаза и замер.

Стену за диваном перерезывала длинная вертикальная щель, которая не могла быть трещиной. Присмотревшись, Рэйварго понял, что в стене — дверь.

У неё не было ни дверной ручки, ни замочной скважины, но это была дверь, не было никаких сомнений. Обойдя диван, Рэйварго положил руку на одно из брёвен, потом поочерёдно провёл ею по всем остальным. Одно из брёвен внизу было как будто распилено рядом с дверной щелью. Рэйварго попробовал расшатать этот срез, и кусок дерева под его ладонью покорно задвигался туда-сюда в своём пазу. Охваченный возбуждением, Рэйварго двинул срез сначала вверх, потом вниз, и спустя миг округлый с одной стороны и плоский с другой обрубок оказался у него в руке.

Теперь Рэйварго было понятно строение загадочной двери: она была сколочена из досок, и только сверху к ней были для маскировки прибиты срезы брёвен. Правда, это открытие ничем ему не помогло: на обнажившейся доске большим муравьём чернела замочная скважина, а ничего, похожего на ключи, в карманах у Рэйварго не наблюдалось. Можно было, конечно, попробовать использовать вместо отмычки один гвоздь из стоявшего неподалёку ящика, но навыками медвежатника Рэйварго не обладал. Пришлось ему возвращаться наверх.

Выйдя на свет, он увидел, что весь в пыли, и принялся отряхиваться, и как раз за этим занятием его и застал вошедший Гилмей.

— О-го-го! — присвистнул он. — Где это ты так извозился?

— В подвале, — честно ответил Рэйварго. — Когда пытался открыть потайную дверь.

— Чего?.. Ладно, не дури. Лучше помоги мне найти гаечный ключ.

— Мне как раз тоже нужен ключ. Только не гаечный.

— Рэйварго! — рассердился Гилмей. — Пошутил, и хватит.

— Я не шучу. Там внизу потайная дверь. Можешь спуститься и сам посмотреть. — Рэйварго протянул ему фонарь.

Гилмей с несколько секунд смотрел то на Рэйварго, то на фонарь, сердито сопя, а потом выхватил фонарик из рук сокурсника и затопал по ступенькам. Рэйварго тем временем снова сделал попытку отряхнуться, хлопая себя по рукавам, но застарелая пыль только липла к ладоням.

— Ничего нет! — закричал Гилмей.

— Да как же нет! — сердито отозвался Рэйварго и быстро спустился по ступенькам.

Гилмей стоял и светил на стену, противоположную той, в которой была дверь.

— За твоей спиной, — спокойно сказал Рэйварго. Гилмей недоверчиво глянул ни него, но всё же соизволил обернуться и посветить на другую стену. Некоторое время спустя он изумлённо, с присвистом, выдохнул.

— Ну что, теперь веришь? — Рэйварго взял у него фонарь и, подойдя к двери, присел рядом с ней на корточки. — Тут замочная скважина. Тебе не попадалось ничего, похожего на ключ?

— Нет, — задумчиво произнёс Гилмей, подходя и опускаясь на корточки рядом с Рэйварго, — хотя… — Он выудил из кармана длинную старомодную девичью заколку.

— В комоде нашёл, — объяснил он и, изогнув заколку крючком, запихал её в замочную скважину. — Я тебе никогда не рассказывал, что мой первый отчим очень любил запирать меня в шкафу за разные провинности? Закроет, а сам уйдёт шляться по городу. А я дождусь, пока он уйдёт, и открою дверь изнутри маминой заколкой… — Гилмей захихикал. — Так и делал, пока мама не развелась с этим придурком. Готово.

Дверь открылась мягко, без скрипа, и, посветив в неё фонариком, ребята увидели маленькую, совершенно пустую комнатку, в глубине которой стоял небольшой сундук. Они молча приблизились к нему. Рэйварго слышал, как тяжело и возбуждённо дышит Гилмей.

Сундук был очень старым. Доски, из которых он был сделан, рассохлись. Железо, которым были обиты углы, стало красным от ржавчины. Сундук закрывался на небольшой висячий замок, упавший и рассыпавшийся, едва Рэйварго до него дотронулся.

— Открывай, ну же, — прошептал Гилмей. Рэйварго подрагивающими руками откинул крышку сундука. Он был почти до краёв заполнен сухим серым песком, перемешанным со стружками. Ребята осторожно начали разгребать эту смесь руками, и сразу же наткнулись на что-то плоское и шершавое.

Они выудили наружу небольшой прямоугольный предмет вроде ящичка, завёрнутый в холстину и обвязанный бечёвкой. Рэйварго сразу хотел развязать узлы, но Гилмей предложил выйти сначала наружу. Быстро они пересекли подвал, кухню и, выйдя в гостиную, встали возле небольшого стола. Рэйварго бережно, как ребёнка, положил свёрток на стол и развязал бечёвку. Под холстом оказалась другая обёртка — из тщательно выделанной мягкой кожи, обвязанная тонким ремешком, под этим слоем третий — из тончайшего батиста. Убирая его, Рэйварго чувствовал, как сильно у него дрожат руки.

Две головы: кудрявая каштановая и взъерошенная чёрная склонились над лежавшей на столе древней книгой. Она была небольшая, форматом с обычную ученическую тетрадь, только чуть поуже, довольно толстая. Корешка у неё не было, а переплётом служили две маленькие доски, в которых были с внутреннего края просверлены отверстия. Сквозь эти отверстия кожаными шнурками истрёпанные страницы и переплёт книги сшивались воедино. Никаких знаков, символов или надписей на досках не было.

Осторожно, бережно, будто убирая катаракту с глазной роговицы, Рэйварго приподнял верхнюю доску и откинул её на стол.

Перед ними открылась первая страница книги. На ней аккуратно, от руки, выцветшими чернилами было выведено название книги:

Ликантропия

А чуть ниже:

Сия книга написана Дропосом Анфом

 

4

Гилмей провёл ночь в одной из комнат второго этажа, на большой запылённой кровати с балдахином, куда улёгся, поборов свою природную брезгливость. Там он проспал всю ночь, свернувшись калачиком и видя неприятные, тревожные сны.

Проснулся он очень рано и некоторое время лежал в кровати, вздрагивая от утреннего холода и уныло глядя в серое, пасмурное небо за окном. Вчерашнее происшествие спутало все их планы. Рэйварго был так потрясён находкой, что чуть слезами не плакал. Толку от него с этого момента было мало: он без устали восхищался книгой, осторожно листал её, восторженно говорил что-то Гилмею… В конце концов от всех переживаний настроение у Гилмея совсем испортилось и он, оставив Рэйварго наедине с Дропосом Анфом, отправился побродить по окрестностям. В Тенве он зашёл на почту и протелефонировал оттуда своему отчиму, который пообещал ему заехать завтра за ним и Рэйварго на своём автомобиле. После этого Гилмею ничего не оставалось, кроме как считать часы до отъезда из дома, который он уже возненавидел.

Сейчас, встав с кровати, он медленно подошёл к окну. Мышцы затекли и не желали слушаться, тело ни капельки не отдохнуло. На улице мелкий весенний дождь мочил каменного грифона и скамейки вокруг него. Гилмею снова хотелось в солнечный, раскалённый Ретаке.

Он спустился по лестнице и внизу, за столом у окна, увидел Рэйварго.

Тот сидел, устало откинувшись назад, и глядел на мутное стекло. Книга, лежащая на столе рядом с его правой ладонью, была закрыта.

— С добрым утром, — окликнул его Гилмей.

— А? — встрепенулся Рэйварго и повернулся к нему. Лицо его побледнело после бессонной ночи, а веки покраснели и припухли. Он слабо улыбнулся.

— Как спалось, Гилмей?

— Да никак… А ты что, совсем не спал? — спросил Гилмей.

— Я прочитал её, — усталым голосом откликнулся Рэйварго, опуская глаза на книгу. Плотно сомкнув на секунду губы и покачав головой, он пробормотал:

— Я понимаю, почему её жгли инквизиторы. Знаешь, Гилмей, я не поеду с тобой в Ретаке. Мне надо в Донирет, отдать её отцу.

— Зачем? — хмуро спросил Гилмей.

— Зачем?.. Ох, Гилмей, да ведь это же бомба! — Рэйварго легко поднялся на ноги, схватившись обеими руками за голову, запустив пальцы в волосы. — Если мы её издадим — столько изменится, столько!..

— Что изменится? — опасливо поинтересовался Гилмей, недоверчиво относившийся к каким-либо изменениям вообще и к тем, что ждал и приветствовал Рэйварго, — в частности. Молодой Урмэди поднял на него сияющие глаза.

— Гилмей, — тихо произнёс он, — в этой книге написано всё об оборотнях. Всё, что известно, и всё, что неизвестно… Они не звери, Гилмей. Ликантропия — это болезнь. Просто болезнь. Их лечить надо, а не убивать.

— Как это — не убивать? Рэйварго, да неужели ты поверил в этот бред?

— Не называй её бредом, ты не читал! — гневно воскликнул Рэйварго. — Ох, извини, Гилмей… Я просто так взвинчен!

Он подозвал Гилмея к столу и осторожно открыл «Ликантропию».

— Если это твой дед так о ней заботился, я преклоняюсь перед ним, — тихо сказал Рэйварго. — Посмотри — все страницы проложены калькой, были заклятия от паразитов, сырости — правда, уже довольно изношенные, я ночью наложил новые. Ей не меньше восьмисот лет. Как она могла уцелеть, не представляю.

Он бережно перевернул несколько страниц и, оставив открытым один разворот, выжидательно уставился на Гилмея.

— Видишь? — тихо сказал он.

— Что? Тут пустая рамка.

— Да, пустая, но раньше в ней была гравюра. Чёрный слон. Это священное животное у одного арпианского племени. Дропос пишет, что изучал их магию, чтобы избавиться от оборотничества, и ему она здорово помогла.

— А куда слон-то подевался? — не понял Гилмей.

— Он… в общем, гравюра оказалась заколдованной. Знаешь, приём «рыба в лукошке»? Бриний Ярглонец изобрёл такие сюрпризы. Похоже, Дропос тоже этим воспользовался, или попросил Бриния, они же были современники. Здесь был оставлен знак, отмечающий каждую такую гравюру, я попробовал её расколдовать, и вот.

Он вытащил из кармана что-то и протянул это Гилмею. Юноша взял в руку непонятный предмет и поневоле почувствовал трепет.

Это оказалась маленькая фигурка, вырезанная из чёрного и гладкого камня. Она изображала слоника, стоявшего на трёх ногах. Правую переднюю он слегка поднял, и весь как-то подался назад, словно отступая. Хобот слона был высоко задран, бивни выставлены, рот разинут, а его крошечные глазки — Гилмей мог поклясться в этом — полны страха.

— Знаешь, из чего он сделан? — взволнованно спросил Рэйварго.

— Из камня, — пожал плечами Гилмей.

— Это не просто камень, — проговорил Рэйварго. — Это обсидиан, вулканическое стекло. Вещество, которое для оборотней так же опасно, как серебро…

— Что я слышу! — Гилмей насмешливо изогнул красивые, тонкие брови. — Уж не заделался ли ты охотником на оборотней?

Рэйварго эти слова не очень понравились. Он молча забрал протянутую ему фигурку и бездумно сунул её в карман брюк.

— А если серьёзно, — холодно заявил Гилмей, — лучше оставить всё как есть.

Рэйварго метнул на него непонимающий взгляд из-под бровей:

— То есть как?

— Не надо издавать эту книгу. Просто забудь о ней, и всё. Это всего лишь сборник легенд, Рэйварго. Не ввязывайся в это, и меня не впутывай.

— Что же ты так боишься сборника легенд? — улыбнулся Рэйварго.

— Не хочу иметь никакого дела с оборотнями! Вообще никакого, понимаешь? — сердито сказал Гилмей.

— А по-моему, тут нет ничего опасного. Гилмей, неужели ты не понимаешь — эту книгу восемьсот лет считали исчезнувшей! Восемьсот лет! А она — вот!

— Ну и что? Ну и что, Рэйварго?

— Да ведь… — Рэйварго беспомощно замолчал, и тут ему в голову пришёл аргумент, который точно должен был произвести на Гилмея впечатление:

— Да ведь если мы с моим отцом издадим эту книгу, наш магазин здорово на этом заработает.

— Вот с этого и надо было начинать, Рэйварго, — с видимым облегчением заявил Гилмей. — Это я ещё могу понять. Но когда ты начинаешь говорить что-то там о том, что оборотни такие же, как мы — это я, извини, не понимаю.

— Закроем тему, — нахмурился Рэйварго. — Ты хочешь отдать мне книгу?

— Отдать? Тебе? — не понял Гилмей.

— Она была в доме, а дом твой. Значит, и она твоя, — он пододвинул книгу к Гилмею. — И слон, — он запустил руку в карман.

Гилмей помотал головой и отступил на полшага:

— Не надо мне её! Забирай, если ты так, хочешь, а мне она не нужна! Ты можешь считать меня психом, Рэйварго, но у меня такое чувство, что лучше бы мы оставили эту книжку там, где она лежала…

— Спасибо, огромное тебе спасибо! — воодушевлённо сказал Рэйварго, благополучно пропустив мимо ушей его последние слова. Затем он начал бережно упаковывать книгу в её вчерашнюю сбрую.

— Ты что, хочешь уехать уже сейчас? — спросил Гилмей.

— Через полтора часа отсюда отправляется автобус до Альрета. Я доеду туда за три часа, а потом поездом в Донирет. Её надо поскорее доставить моему папе.

— Но тебе совсем не надо ехать в Альрет. Мой отчим пообещал забрать нас отсюда сегодня во второй половине дня, я могу попросить его увезти тебя в Увик, а оттуда до Донирета всего ничего.

— Да, но тот состав, что идёт из Увика в Донирет, ходит только по чётным числам, а сегодня уже двенадцатое. Я на него опоздаю.

— Ну что ж, — вздохнул Гилмей, — тогда иди.

Благодарно улыбнувшись, Рэйварго перевязал книгу бечёвкой и убрал её в свою сумку. Затем они с Гилмеем попрощались, и Рэйварго вышел на улицу. Ночью прошёл дождь, воздух был влажным и свежим. Радостно улыбаясь, Рэйварго быстрым шагом пересёк двор, обернулся и помахал дому. Но Гилмей уже успел отвернуться от окна и не увидел этого.

Городок выглядел ещё более унылым, чем вчера — наверное, из-за сырости. Огибая лужи и горки мусора, Рэйварго сталкивался взглядами с мрачными и усталыми местными жителями, и мало-помалу его радостное настроение начало сдуваться. Добравшись наконец до вокзала, он узнал пренеприятную новость: на сегодня все рейсы отменяются.

— На дороге произошло обрушение, открылся карстовый провал, — сухо сообщила женщина за окошком кассы и захлопнула окошечко. Рэйварго отошёл, печально нахмурившись. Вот незадача! Может, и вправду вернуться к Гилмею и уехать вместе с ним днём?

— Эй, парень, — услышал он голос за своей спиной и обернулся. Возле него, прислонившись плечом к стене вокзала, стоял небритый потрёпанный мужчина лет сорока пяти, а может, и старше.

— Тебе так сильно нужно ехать в Альрет? — спросил он, пожёвывая сигарету. Рэйварго кивнул:

— Да, у меня очень важное дело.

— У меня тоже. Там, в Альрете, у меня брат живёт. Мне надо ему кое-что послать, да вот только ты сам знаешь, какая у нас почта… Сегодня мой сынишка должен был с утра поехать туда на лошади, но свалился с жаром. Ты умеешь ездить верхом?

— Да, — кивнул Рэйварго. — Но ведь вы меня совсем не знаете, как же вы мне доверите такое дело?

— Я не посылаю с ним ничего такого уж ценного, — махнул рукой горожанин. — Да и вообще, сразу видно, что ты не из таких, кто лазает по чужим сумкам.

Рэйварго был польщён. Горожанин продолжал:

— Конь у меня хороший, ему, правда, уже десять лет, но я за ним хорошо ухаживаю. Доберёшься до шоссе и дальше будет всё проще простого, указатели через каждые сто шагов. Ну как, возьмёшься?

— Хорошо, — согласился Рэйварго.

Полчаса спустя он уже ехал по окраине Тенве верхом на крепком буланом коньке, к седлу которого был приторочен небольшой тюк, туго обвязанный ремешками, завязанными так хитроумно, что вздумай посланник и в самом деле ограбить хозяина коня, ему пришлось бы перерезать ремешки ножом. Рэйварго обогнул вокзал и направил коня на шоссе, но буквально через пятьдесят шагов наткнулся на заграждение поперёк дороги. Рядом стояли двое полицейских, сообщивших ему, что дальше путь перекрыт на два километра, и ему придётся обогнуть этот участок по тропе, которая ведёт через обступивший шоссе лес. Нахмурившись, Рэйварго повернул коня на указанную тропу и быстро поехал по мокрому, ароматному весеннему лесу. Тропа оказалось хорошей, проторённой. Сразу было видно — здесь часто ходят и ездят. По пути Рэйварго мысленно перебирал в голове всё, что знал о «Ликантропии».

За много веков об этой книге сложились десятки, сотни легенд. Говорили, что инквизиторы, не нашедшие последнюю копию книги, заранее прокляли того, кто её отыщет. Говорили, что тот, кто прочтёт «Ликантропию», сойдёт с ума; что прочитавший её человек станет вервольфом, а вервольф — человеком; что страницы этой книги сделаны из тщательно выделанной волчьей кожи, а писана книга волчьей же кровью; любители историй пострашнее утверждали, что страницы сделаны из человеческой кожи. Говорили, что последняя «Ликантропия» хранится в подземном лабиринте под монастырём в Инене; что её упрятали в железный ящик и спустили на дно океана; что против неё бессилен любой огонь, кроме драконьего; что загадочная смерть тонианской королевы Эрнейниль связана именно с тем, что эта любознательная женщина прочла «Ликантропию» и отдала за это свою жизнь. Много чего говорили и про её автора, Дропоса Анфа. В одной легенде он был аристократом, сменившим имя, в другой — обыкновенным бродягой; то говорили, что он победил самого кошмарного оборотня за всю историю — Улгмора, Кровавого Волка, убившего и обратившего около миллиона человек; в других слухах Дропос представал его ближайшим сподвижником. Кто-то говорил, что Дропоса сожгли инквизиторы на костре из его собственной книги и её копий, кто-то — что легендарный оборотень сгинул в дальних краях, кто-то — что его разорвали оборотни из стаи Улгмора, мстя за своего вожака. Говорили, что Дропос обрёл бессмертие. Говорили, что, кроме «Ликантропии», он написал ещё одну книгу, и описал там открывшиеся ему тайны мироздания. Были и такие, кто утверждал, что никакого Дропоса и не существовало, просто несколько людей подписались этим именем, написав «Ликантропию». А кое-кто считал, что вся эта история — просто мистификация, и не было никогда ни книги, ни автора.

Сейчас, когда Рэйварго ехал в Донирет, ощущая, как бесценная книга оттягивает ремешок сумки, он казался себе точкой, в которой сошлись все эти слухи, домыслы и легенды. Мысли, одна другой страннее и смелее, бродили в его голове. Он думал о том, какой фурор вызовет «Ликантропия», когда они с отцом её напечатают. Какие споры поднимутся в научных институтах, газетах, журналах! Как разнесётся эта весть по всему миру! Ведь «Ликантропия» уже легенда, этакий образ недостижимого знания, и её столько десятилетий ищут и ищут безумцы, еретики и романтики, а нашёл — он, обычный студент когда-то блистательного, а теперь захудалого института Ретаке! И где нашёл — в подвале дома сумасшедшего старика! А когда эту книгу примут всерьёз — как изменится положение оборотней! Рэйварго сам не замечал, как радостная улыбка осветила его лицо, когда он подумал о том, как будут закрываться один за другим все эти мрачные ликантрозории, где живые люди измываются над такими же живыми людьми, как много людей смогут вернуться к нормальной жизни, перестанут убегать в леса, скрываться, голодать! Сердце его колотилось в эти мгновения так гулко, и сильно, и быстро, как никогда даже в минуты самых сильных вспышек любви. Рэйварго был заражён обычной болезнью молодости — жаждой подвига.

Мечтая, он вёл коня по лесной тропке, и не замечал, как постепенно лес вокруг затихал. В самом начале пути было ещё слышно, как щёлкают своими клювами клесты, покрикивают сойки и изредка томно зовут друг друга кукушки. Но сейчас, когда Рэйварго вдруг очнулся от своих дум, он вдруг понял — все звуки кругом исчезли. Только падали мелкие капли воды с веток. Всё вокруг как будто вымерло. Конь явно беспокоился. Он дёргал ушками, то и дело нервно вертел головой. Сделав несколько шагов, он вдруг остановился, мелко дрожа и неуверенно переступая ногами.

— Что это с тобой? — проговорил Рэйварго, склоняясь и гладя крутую шею коня. Тут он вдруг заметил, что тот участок тропы, на котором они стоят сейчас, весь зарос низкой травой. Рэйварго мысленно наградил себя недобрым словцом — замечтался и пропустил поворот! Теперь на старой, нехоженой тропе! Как бы не заблудиться!

Впереди вдруг что-то блеснуло. Рэйварго соскользнул с лошади, сделал несколько шагов вперёд и замер. Перед ним над тропинкой, пересекая её, протянулась туго натянутая леска. Рэйварго показалось, что он знает, кто соорудил эту ловушку.

— Пойдём-ка отсюда, — пробормотал он и подошёл к коню. Тот вдруг сильно вздрогнул и издал короткое жалобное ржание. Сразу после этого он попятился назад. Рэйварго так изумился, что в первые несколько секунд даже не велел коню стоять, как вдруг откуда-то слева, из-за зарослей, послышался далёкий крик боли.

Юноша замер, крепко держа обеими руками поводья и затаив дыхание. Он вслушивался, не раздастся ли крик снова.

И он раздался. Теперь было ясно — кричал мужчина.

Рэйварго вскочил в седло и круто развернул лошадь в то сторону, где кричали, однако животное фыркало, вырывалось, норовило побежать обратно. В конце концов конь развернулся и поскакал по тропе туда, откуда они приехали. Рэйварго не мог с ним справиться. Только в один момент он вдруг заметил: дорога впереди снова приняла хоженый вид. А на одном участке от неё влево, туда, откуда слышался крик, сворачивала ещё одна тропа. Не сомневаясь, Рэйварго резко натянул поводья и конь на всей скорости повернул туда.

Здесь ветки деревьев низко протянулись над дорогой, и, чтобы не лишиться глаз, Рэйварго пригнулся к шее коня. А тот, видимо, ошалел от страха — оборотень был, вероятно, впереди, а конь бежал на него со всех ног.

Где-то слева сквозь зелёное кружево забрезжил свет, и спустя несколько секунд конь вырвался на поляну и взбежал на небольшой пригорок. Рэйварго увидел нечто непонятное. На поляне стояло трое мужчин, одетых в какие-то лохмотья. Один из них был огромного роста и на лице у него был кошмарный зашитый шрам, второй, тщедушный, прижимал окровавленные руки к животу, третий склонился ко второму. А спустя миг Рэйварго увидел лежащего на земле мальчишку-подростка со связанными руками. Мальчик и мужчины оторопело взглянули на него, Рэйварго не менее потрясённо уставился на них, и тут великан взмахнул рукой.

Левое плечо Рэйварго вдруг пронзила такая боль, что он вскрикнул и покачнулся. Несчастный конь с воплем поднялся на дыбы. Рэйварго попытался ухватиться за поводья, но рука его скользнула по воздуху, а потом всё перед глазами у него завертелось, и он понял, что лежит на земле, а конь убегает прочь. Повернув голову, Рэйварго охнул — в плече у него торчал нож.

Потом что-то сдавило его лоб и виски, и больше он уже ничего не помнил.

 

5

Рэйварго пришёл в себя оттого, что кто-то дышал ему на лицо. Открыв глаза, он ничего не увидел, кроме бледных, неясных очертаний чьего-то лица в темноте, и тут же тихо застонал от пронзившей плечо невыносимой боли.

— Живой! — раздался чей-то радостный голос совсем рядом с его лицом.

Чьи-то руки обхватили Рэйварго за плечи и попытались приподнять его, но Рэйварго сдавленным шёпотом попросил не трогать его — плечо болело так ужасно, что, казалось, ещё немного, и он снова потеряет сознание.

— Извини, — сказал человек. Голос у него был молодой, почти мальчишеский, но какой-то хрипловатый. — Я забыл. У тебя ещё не зажила рана… Ты же не оборотень.

— Оборотень? — пробормотал Рэйварго непонимающе, и вдруг встрепенулся и зашарил вокруг себя руками.

— Книга! Где книга?

— Какая книга?

— Которая была со мной! — в отчаянии воскликнул Рэйварго.

— Здесь нет никаких книг. Ты не в библиотеке, приятель, — мрачно откликнулся невидимый собеседник.

— О нет! Нет… Я её потерял, — простонал юноша.

Раздалось скептическое хмыканье.

— Тебе надо сейчас о собственной шкуре волноваться, а не о какой-то там книге, — заявил сосед, но Рэйварго не ответил. Тут парень смягчившимся голосом сказал:

— Если она была у тебя в сумке, значит, она где-то недалеко. Её тоже забрали.

— Кто забрал? — мрачно спросил Рэйварго.

— Оборотни. Мы сейчас находимся в их стане.

В этот момент на лицо говорившего попал луч света, и Рэйварго увидел перед собой очень странного человека. Судя по голосу и гладкой коже лица, он был очень юн, но в тёмных волосах была заметна седина, а синие, как васильки, глаза были усталыми и серьёзными, как у взрослого человека. Они как будто были старше лица лет на тридцать. Но в первую секунду не на них обратил внимание Рэйварго, а на длинный светлый шрам, тянущийся наискосок через смуглое лицо юноши. Он начинался на лбу, под волосами, пересекал переносицу и заканчивался на левой щеке.

— Меня зовут Октай, — представился паренёк. — А тебя?

— Рэйварго.

— Давно я уже не знакомился с человеком, — проговорил Октай.

— С человеком? — растерялся Рэйварго. — А ты, что ли, не человек?

Октай хмыкнул.

— Нет, разумеется. Я уже четыре года, как оборотень.

— Ах, вот оно что, — пробормотал Рэйварго, трогая осторожно раненое плечо.

— Ты меня не боишься? — странным каким-то голосом спросил Октай. Как раз в этот момент Рэйварго прикоснулся к самой ране, и из глаз у него от боли брызнули слёзы.

— Чего мне тебя бояться! — сердито проговорил он. — До полнолуния у нас ещё далеко, если я, конечно, не провалялся тут без сознания целую неделю… Ох, как же больно! За что тебя сюда посадили?

— Я для них предатель, отступник, — медленно проговорил Октай. Рэйварго показалось, что голос его нового знакомого чуть потеплел. — Понимаешь, я не из их стаи, и вообще я ни в какой стае не состою. Я одиночка… почти.

— Не понимаю, — нахмурился Рэйварго. — Что из этого?

— Они — бандиты, — коротко сказал Октай, ткнув пальцем куда-то в пространство, очевидно, в сторону двери. — Живут особняком, слушаются только вожака — здесь это женщина, — он сердито скривился, — нападают на деревни, воруют, убивают, грабят — иначе ведь им не выжить. Охота такую стаю не прокормит. А я — вольный.

Удивлённый Рэйварго уже открыл было рот, чтоб поподробнее расспросить Октая, но тот вдруг напряжённо выпрямился:

— Слышишь?

Откуда-то сверху до них донёсся топот, а потом где-то наверху распахнулась дверь, и юноши разом зажмурились от яркого света. Рэйварго успел только разглядеть, что находится у подножия деревянной короткой лестницы, которая, собственно, и ведёт к открывшейся двери, и несколько тёмных фигур, промелькнувших в пятне света. Рэйварго приподнялся было, но тут же на него сверху навалился кто-то огромный. Жёсткое широкое колено вжалось в его грудь, повалив его на землю, и чья-то рука грубо стиснула шею.

— Не дёргайся! — рявкнул нападавший. Затуманенными от боли глазами Рэйварго вгляделся в склонившееся над ним лицо и коротко, со свистом, вздохнул от ужаса: это был тот самый громила с зашитым лицом, который ранил его.

— Узнал? — прокряхтел оборотень. — А теперь лежи смирно и не шевелись, пока я не скажу, что можешь вставать…

Он убрал колено от его груди и быстро перевернул Рэйварго на живот, а потом резко заломил раненую руку назад. Это было так больно, что на несколько секунд Рэйварго потерял сознание, а когда очнулся, похититель уже скрутил руки ему за спиной. Судя по короткому вскрику и звукам борьбы, то же самое сделали и с Октаем. Потом ребят подняли и выволокли наружу.

Рэйварго сощурился: бледный свет пасмурного раннего дня показался ему после темноты мучительно ярким.

— Шагай вперёд! — раздался за его спиной ставший уже знакомым голос. Огромная рука Шва (так Рэйварго окрестил его про себя, и не подозревая, что ни капельки не погрешил против истины) подтолкнула его в спину. Будь Рэйварго чуть более хлипкого сложения, он наверняка упал бы на колени, но он лишь покачнулся и, быстро выпрямившись, зашагал, глядя по сторонам пока ещё часто моргавшими глазами.

Он сразу понял, что находится в деревне, но в деревне какой-то странной: все дома были тёмными от сырости, покосившимися, с провалившимися крышами и замшелыми наличниками окон — их давно следовало отремонтировать. Кое-где у дверей — на поросших одуванчиками ступеньках крылец или прямо на земле — сидели грязные, худые, очень плохо одетые люди — мужчины, женщины, дети, подростки. Возле некоторых домов были разведены костры, и женщины и девушки что-то варили или жарили на них. Из многих окон глядели бескровные мрачные лица, поросшие бородой или завешенные спутанными сальными волосами. Рэйварго поражался про себя тому, какие затравленные, дикие глаза у всех, с кем он сталкивался взглядами. В этих людях как будто почти не осталось человеческой крови. Это были наполовину дикие звери, существа безымянные, как те чудовища, в которых им предстояло превратиться через неделю. Оборотни мрачно или с любопытством глазели на пленников, а некоторые шли или бежали вперёд, туда, куда, как видно, вели Октая и Рэйварго.

Наконец их вывели на утоптанное пространство между домами. Очевидно, это было что-то вроде площади. Позади неё возвышался старый, покосившийся дом с чердаком, который, однако, выглядел куда лучше, чем все остальные. Со всех сторон этот клочок земли уже обступили обитатели деревушки. Там охранники резко остановились, и Октай и Рэйварго оказались лицом к лицу с двумя оборотнями, одетыми куда более хорошо и добротно, чем все остальные. Эти оборотни были мужчина и женщина. Мужчина выглядел совсем стариком, лицо его было в морщинах, тощая спина согнута, длинные нечёсаные патлы, свисающие из-под шляпы, настолько грязны, что невозможно определить их цвет. Женщина же, высокая, крепко сложенная, казалась мужественной и сильной, но лицо её было таким жестоким, даже зверским, что она невольно внушала ещё большее отвращение, чем тот, кто был рядом с ней. Рэйварго даже не сразу распознал, какого она пола, и чуть было не ахнул от удивления, уловив очертания груди под её замызганной курткой.

— Мы привели их, Морика, — сказал Шов, для верности ещё раз пихнув Рэйварго. Октай вдруг вздрогнул и его челюсти судорожно сжались.

— Вижу, — коротко, как отрезав, сказала женщина. Потом она ровным шагом подошла к пленникам, холодно окинула их взглядом. Она была выше Октая и ниже Рэйварго. Протянув руку, она короткими, хищными пальцами взяла Октая за подбородок и подняла его лицо вверх, почти без всякого выражения вглядываясь в него. Юноша резко мотнул головой, сбрасывая её руку. На его лице застыли вперемешку ненависть и отвращение. Морика презрительно глянула на него и вытерла ладонь о штаны. Рэйварго и сам почувствовал к ней дикую антипатию.

— Оборотень, — негромко проговорила она. Октай ответил ещё более дерзким взглядом. Рэйварго мрачно подумал, что его новому знакомому, вероятно, просто надоело жить на свете.

— Как его зовут? — выдавил вдруг седой оборотень в шляпе. — Спроси, как его зовут!

— Помолчи, Щен, — коротко сказала ему женщина и обернулась к Рэйварго. Его как будто обдало холодом из её глаз. Морика оценивающе поглядела на могучие плечи молодого человека, его широкую грудь, сильные ноги и сдержанно молвила, обращаясь к охранникам:

— Неплохая работа.

Те прямо-таки расцвели. Морика тем временем вновь обернулась к Рэйварго:

— Что у тебя в кармане? — спросила она. Рэйварго ожидал какого угодно вопроса, но не этого.

— В каком кармане? — растерялся он.

Морика указала взглядом на правый карман его брюк. Рэйварго опустил голову. Карман еле заметно оттопыривался.

— Не помню, — честно сказал Рэйварго. — Вытащите и посмотрите.

— Длиннота уже пытался, — злобно ответила Морика, — и вот посмотри, что с ним стало. Кожа слезла.

Она махнула рукой куда-то вправо, и юноши разом, как по команде, повернули туда головы. Справа от Морики, от них слева, стоял высокий и тощий оборотень с длинным лицом и водянистыми глазами, в котором Рэйварго сразу узнал одного из тех, которые напали на него сегодня — или уже вчера? Кончики пальцев его правой руки были красными, как сырое мясо. Через секунду до Рэйварго дошло: у Длинноты на самом деле кожа слезла.

— Вот чёрт, — пробормотал Рэйварго.

— Сейчас тебе развяжут руки, и ты сам покажешь нам, что у тебя в кармане, — спокойно заявила Морика. — Только без глупостей! Попробуешь сбежать — я… — Морика слегка призадумалась, подбирая для Рэйварго подходящую кару. — Для начала выколю тебе глаза.

Октай еле слышно скрипнул зубами.

— Спроси, как его зовут! — в голосе седого оборотня со странным именем Щен послышались капризные, беспомощные нотки ребёнка, у которого перед носом размахивают игрушкой, не давая её ему в руки.

Тем временем охранники освобождали Рэйварго, а тот пытался вспомнить, что же у него в кармане? Под взглядами всех присутствующих он запустил правую руку в карман, на миг замер, ожидая боли, а потом дотронулся пальцами до непонятного предмета. Боли не последовало. Предмет был гладкий и прохладный. Тут Рэйварго вспомнил: в этот карман он вчера сунул каменного слоника.

Сжав статуэтку в кулаке, он вынул руку из кармана, протянул её вперёд и раскрыл ладонь. В полном молчании оборотни изумлённо взирали на руку Рэйварго, чистую, здоровую, и на чёрного слоника на ней.

Вздох, словно лёгкий порыв ветра, пролетел по рядам оборотней.

— Так ты колдун, — проговорила Морика. Лицо её еле заметно побледнело. Пожав плечами, Рэйварго убрал статуэтку в карман. Стоявшие вокруг него оборотни, в том числе и Октай, проводили её глазами. Инстинктивно все они чувствовали, что в этом несчастном куске камня для них заключена опасность, но любой скорее дал бы отрубить себе руку, чем попытаться отнять его.

— Этот камень заколдован? — резко спросила начальница.

— Не знаю, — сказал Рэйварго.

— Где ты его взял?

— Нашёл вместе с книгой, которую у меня отобрали, — ответил юноша, решив по возможности меньше лгать.

— Щен, принеси мне книгу, — велела Морика.

— Спроси, как его зовут, и я принесу, — упрямо отозвался Щен. Страшное лицо Морики исказилось гневом, жутким в своей внезапности. Она быстро глянула в сторону одного из стоявших неподалёку оборотней, красивого, плечистого темноволосого мужчины, чью поистине королевскую осанку не скрывали наброшенные на плечи грязные лохмотья. Оборотень коротко кивнул, и, схватив Щена одной рукой за костлявое плечо, другую, сжатую в кулак, отвёл назад:

— Принеси вожаку книгу, старик, или…

— Скажи имя! — заверещал Щен, трясясь, как в лихорадке. Из его рта текла пенящаяся слюна, в блёклых глазёнках, впившихся в лицо Рэйварго, причудливо и страшно перемешались мольба, усталость и какая-то иррациональная жадность. Красивый оборотень вдруг сделал неуловимое движение, и голова старика мотнулась в сторону от удара в ухо. Шляпа слетела с неё, открыв бледную беззащитную лысину. Щен, казалось, не почувствовал удара — он всё так же продолжал вопить:

— Скажи своё имя, скажи своё имя, скажи-и-и!..

Морика стояла, выпрямившись и прикрыв глаза, на лице её читалось что-то вроде стыда — не за себя, а за Щена. Красивый оборотень снова размахнулся.

— Не бейте его! — взмолился Рэйварго. — Вы его сильнее, чёрт возьми!.. Он же старик!

Красивый оборотень обжёг его злым и презрительным взглядом.

— Как тебя зовут? — хрюкнул Щен. — Скажи, как?

— Рэйварго, — быстро сказал молодой человек. — Меня зовут Рэйварго, эээ… господин.

Кое-кто прыснул от смеха. Огромный оборотень с зашитым лицом заржал.

— Господин!.. Господин, это ж надо, а? — захихикал кто-то за спиной Рэйварго. Через несколько секунд смех охватил уже почти всех окружающих. Щен же, которого красивый оборотень, повинуясь короткому взгляду Морики, нехотя отпустил, стоял неподвижно, чуть склонив голову набок. По его лицу было видно, что в его голове идёт какая-то чрезвычайно сложная и важная мыслительная работа, в пустых глазках появилось выражение надежды, смешанной с отчаянием. Помимо воли Рэйварго, охваченный жалостью, гадливостью и страхом, не мог оторвать глаз от этого лица.

— Заткнитесь все! — вдруг громко сказала Морика. Не выкрикнула, а просто громко сказала. Смех тут же стих, как будто его отрезали. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь гудением ветра в верхушках деревьев.

— Рэйварго… — пробормотал Щен. Он ещё раз повторил это имя, медленно, словно пробуя на вкус каждую букву: — Рэй-вар-го… Рэйварго.

— Да, — тихо сказал Рэйварго. — Всё правильно.

— Неправильно, неправильно! — взвизгнул вдруг оборотень и, сделав огромный шаг, оказался вплотную рядом с Рэйварго. Юноша отшатнулся от неожиданности, а Щен завизжал, чуть только не брызжа слюной ему в лицо:

— Не Рэйварго! Нет! Не Рэйварго! Всё — всё — неправильно! Всё!

Окончательно растерявшийся Рэйварго совершенно не знал, что сказать. Помощь пришла неожиданно — со стороны Морики.

— Убедился? — спросила она сквозь зубы, схватив цепкой рукой Щена за плечо и оттащив его от Рэйварго. — Убедился, старый пень? Я так и знала, что это не подойдёт… Неси книгу!

Щен покорно повернулся и направился в сарай. При этом он беззаботно мурлыкал себе под нос какую-то песенку. Рэйварго совершенно перестал что-либо понимать.

Через полминуты Щен вернулся, и Рэйварго охватили одновременно радость и гнев: Щен нёс «Ликантропию», но как нёс! В одной руке, кстати, довольно грязной, без всякой бережливости! Да как бедняжка до сих пор на куски не развалилась!

Оборотень протянул книгу Морике, та, опять-таки без всякого намёка на почтительность, взяла её и обернулась к Рэйварго.

— Здесь всё написано на непонятном языке, — сказала она. — Это заклинания?

Говоря это, она открыла «Ликантропию» и грязными, заскорузлыми пальцами принялась грубо листать её. Этого Рэйварго уже не выдержал.

— Осторожнее! — прорычал он, дрожа от ярости. — Это же сокровище, а не дневник с двойками!

Морика, никогда не ходившая в школу, имела весьма смутное представление о том, что такое «дневник с двойками», но тона, каким это было сказано, было достаточно. Не в правилах вервольфини было сносить подобную грубость, и лишь слово «сокровище», уцепившееся за её жадную душу, спасло Рэйварго от немедленной расправы.

— Сокровище? — переспросила она, приподняв книгу повыше. — Так она дорого стоит?

— «Дорого стоит»! — передразнил её Рэйварго совершенно не свойственным ему наглым голосом. — Да, чёрт возьми, дорого! Очень дорого!

— Сотен пять-шесть? — вклинился в разговор Щен. Глазки у него заблестели алчностью, и от этого он стал ещё противнее.

— Скажите лучше — миллионов пять-шесть, — заявил Рэйварго, в глубине души считавший даже такую цену слишком маленькой.

Это произвело впечатление. Большинство оборотней начали переглядываться, шептаться, кто-то, сочувственно глядя на Рэйварго, качал головой — мол, совсем парень спятил от страха. А Морика и те, кто сгрудился за её спиной, недоверчиво хмурились.

— Ты врёшь, — заявила она, надменно приподняв голову. — Какая-то старая книга стоит так дорого? Да этого не может быть!

Говоря так, она резко захлопнула книгу и небрежно бросила её на землю. В следующую секунду Рэйварго обнаружил, что вырывается из рук схвативших его охранников, рыча от гнева. Те несколько мгновений, в которые он бросился на Морику, не сохранились в его памяти. Один из конвоиров с силой ударил его в грудь, попав, судя по резкой боли и тому, как ему перехватило дыхание, прямо в солнечное сплетение. Задыхаясь от боли, Рэйварго согнулся. На глазах его выступили слёзы: его телу был необходим воздух, но вдохнуть он не мог.

— Слушай, ты, — вдруг заговорил Октай. Морика медленно повернулась к нему.

— Когда мы с ним ещё сидели в том подвале, — продолжал юноша, глядя вервольфине прямо в глаза, — он об этой книге беспокоился больше, чем о себе. Так что стоит ему поверить.

Морика ничего не ответила. Трудно было по её лицу угадать, что она думает. Она повернулась к Рэйварго и резко мотнула головой. Оборотни тут же выпустили молодого человека, и он медленно выпрямился.

— Так что это за книга? — рявкнула Морика.

— Летопись, — с трудом произнёс Рэйварго. — Очень древняя.

— А почему её никто не может прочитать?

— Она на старобернийском. Этому языку надо специально учиться.

— И ты его знаешь? — сказала Морика таким голосом, будто говорила: «Что бы ты ни сказал, я всё равно не поверю».

— Да, — скромно ответил Рэйварго.

— Ну-ка, посмотрим, — Морика кивнула на книгу. Рэйварго наклонился и с трепетом поднял «Ликантропию».

— Всё хорошо, девочка, я тебя подлечу, — прошептал он.

— Чего ты там говоришь?

— Говорю, что с ней надо поосторожнее, а то она испортится. Вы же видите, в каком она состоянии!

— Ты давай читай, — спокойно сказала Морика. — Зубы-то не заговаривай.

Рэйварго осторожно открыл книгу и, глубоко вздохнув, стал, глядя в книгу, громко рассказывать начало «Истории рода Певлион», которое, реставрируя несколько месяцев назад страницу, поневоле выучил наизусть:

— Сия повесть начинается от того времени, когда орвары и архерны вели свои войны за Клыкастые Горы, а гарки и веделы с островов, прозванных потом Ярглонией, нападали на северное побережье великого Конхаринского королевства. В те годы все земли от Слуаны на западе до Уннары на востоке пустовали, а чужеземцы из Арпианских земель ещё не поселились в тех землях, что ныне зовутся Грондией. Великий город Артентал тогда ещё не был заложен, а Риндар был совсем мал…

— Какая-то белиберда, — скривилась Морика. Рэйварго не стал с ней спорить — такие аргументы, как «ценный исторический источник», на неё не подействуют. Морика обернулась к красивому оборотню и велела ему:

— Мордрей, забери у него книгу.

«Нет!» — чуть было не закричал Рэйварго, но у него хватило ума сдержаться. Мордрей выдернул книгу у него из рук, смерив его при этом кипящим злобой взглядом. Рэйварго посмотрел на него не менее яростно. Морика тут же предупредила его:

— Учти: если мне не нравится, как кто-то смотрит, его глаза скоро стекут по щекам. На первый раз я тебе прощу, но ты хорошенько запомни. — Затем она снова обратилась ко Шву:

— Отведи человека обратно в подвал и запри там.

— А его? — спросил другой конвоир, кивнув на Октая.

— Его — в мой дом. Исполняйте.

Рэйварго и Октай едва успели обменяться взглядами, потом их растащили в разные стороны. По дороге назад у Рэйварго мелькнула мысль убежать — руки у него были свободны, а бегать он явно умел быстрее Шва, и вряд ли кто-то из этих унылых оборотней смог бы его задержать — но потом он вспомнил о своём раненом плече, о том, что совершенно не знает, где он сейчас, о «Ликантропии» и об Октае, и эта мысль тут же сдулась. Но Шов, очевидно, что-то всё-таки понял — уже на пороге полуразвалившейся землянки он больно сжал раненое плечо Рэйварго, так что парень еле сдержал крик, притянул его к себе и тихо прорычал ему на ухо:

— Учти: атаманша очень зла на твоего приятеля за то, что он сделал с Родди. И если ты попробуешь сбежать, она вырвет ему глаза или ногти. А когда тебя приволокут обратно, велит сделать то же самое с тобой. Наверное, я сам это и сделаю. Ты понял?

Рэйварго никак не мог понять, чем же он так сильно не понравился Шву.

— Понял, — сквозь зубы произнёс он. Шов удовлетворённо кивнул.

— Вот и хорошо. А теперь, — он открыл дверь и резко толкнул Рэйварго, так что парень покатился вниз по лестнице, — теперь сиди здесь и помалкивай.

Он захлопнул дверь, и Рэйварго оказался в кромешной темноте, один на один с ужасной болью в проткнутом ножом Шва плече и ушибленных рёбрах, затхлым гнилым воздухом и возможностью прокрутить в голове все возможные сценарии будущих приключений, каждый из которых был мрачнее предыдущего и, как выяснилось позднее, не имел ничего общего с реальностью.

 

6

За последние месяцы душевное здоровье Щена, на протяжении восемнадцати лет бывшее, мягко говоря, нестабильным, рухнуло окончательно. До этого у него случались проблески сознания, но в начале зимы они прекратились полностью. Восемнадцать лет, с того самого дня, как Лантадик Нерел разбил ему голову прикладом своей охотничьей двустволки, Щен балансировал на краю пропасти, имя которой — безумие, и наконец сорвался в неё. В его гнилой голове появилась новая навязчивая идея — он возжелал вспомнить своё имя, от которого отказался давным-давно, приняв кличку, по которой его сейчас все и знали. Часами он сидел, глядя в никуда, пуская слюни или пожёвывая собственные губы, на которых от этого уже образовалась оранжевая корка от засохшей крови и гноя — ранки воспалялись от того, что в них попадала гниль из зубов Щена, — и бормотал десятки, сотни имён, некоторые из которых просто не существовали. Морика, которой приходилось часто слышать этот бред, мрачно думала о том, что Щен, возможно, уже тысячу раз произнёс своё первое имя, но никак не может успокоиться потому, что просто-напросто не может этого понять.

Многие оборотни недоумевали, почему Щена держат в стае, несмотря на его раньше периодическое, а теперь уже установившееся безумие. Но Кривой Коготь и Морика ценили старого оборотня (которому едва исполнилось тридцать девять лет) за ту его черту, которая была чрезвычайно важна в этом обществе — а именно невероятную, переходящую в болезненную, жестокость к чужакам.

Морика была его женой с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать лет, а Щену — шестнадцать. Спустя четыре года Лантадик Нерел и его люди уничтожили стаю Кривого когтя — в живых остались всего восемь оборотней, включая самого вожака. В тюрьме Морику били так, что в один миг она закричала от резкой обжигающей боли внизу живота, а по её ногам побежали потоки крови. Так она узнала, что была беременна. Её товарка Эрка говорила потом, что кровь залила весь пол в камере для допросов, но Морика не слишком-то ей верила — она знала, сколько в человеке бывает крови, и если бы Эрка говорила правду, Морика бы не выжила. После того случая она оправилась и даже родила Щену ещё четверых детей — правда, все они умерли в первое полнолуние. А вот Щен после того, что с ним сделали, уже никогда не был таким, как прежде.

Морика никогда не любила Щена в том смысле, какой обычно вкладывают в это слово. Скорее, она ничего против него не имела. Он покорил её не с помощью букетов и нежных слов, а просто повалив как-то ночью под дерево, и то, что она не расцарапала ему лицо и не врезала коленом в чувствительное место, означало, что он ей тоже понравился. Морика не любила Щена — она вообще никого не любила — но с огромным удовольствием приняла участие в уничтожении трупа Лантадика Нерела, обрекшего её мужа на безумие. Она не любила Щена, она любила мстить.

По мере того, как влияние Щена падало, Морика начала подыскивать себе другого союзника, который в идеале должен был быть таким же сильным, преданным и смелым, каким был в свои лучшие годы Щен. Такому жестокому и вспыльчивому характеру, какой был у неё, требовался партнёр не менее жестокий, и она нашла его в молодом и красивом оборотне, несколько лет назад появившемся в стае.

Имени этого оборотня никто не знал. Точнее, никто не знал его первого имени, того, которое ему дали родители. Вскоре после этой ночи он, поняв, что к прежней жизни возврата нет, взял себе новое имя — Мордрей, что означало «Кровавый путь». Такое имя носил герой страшных легенд, жестокий король, съевший сердца своих братьев и обретший через это великую силу и великое проклятие, в конце концов погубившее его. У этого Мордрея во многом была схожая судьба — насчёт сердец было неизвестно, но двое его младших братьев точно не пережили его первое полнолуние, в отличие от него самого. Ещё один брат, самый старший, вернувшись утром с ночной работы, увидел их трупы. Он вывел юного оборотня, которому тогда не было ещё шестнадцати лет, во двор и, привязав его к козлам, на которых распиливались дрова, избил до потери сознания. Мордрей кричал и заливался слезами. Он кричал, что не понимал, что делает, что в то время как клыки зверя, в которого он превратился, рвали младших братьев на куски, сам он, стиснутый и сжатый где-то в закоулках сознания чудовища, мог лишь наблюдать за последними, самыми мучительными, минутами их жизней, и его сердце разрывалось от боли. Но старший не слушал. Он бил его до тех пор, пока Мордрей, которого тогда ещё так не называли, не впал в беспамятство, а очнулся он уже в машине, которая везла его в ликантрозорий.

Он провёл в ликантрозории десять лет. Десять лет, в то время как большинство из его товарищей по несчастью не протягивали и десяти месяцев. А когда ему исполнилось двадцать шесть, он сбежал. Каким образом ему удалось это провернуть, он никогда не говорил, но спустя месяц после побега он пришёл в дом своего старшего брата, уже успевшего жениться и заиметь двух маленьких детей. Девочек.

Соседи клялись и божились, что ничего не слышали. Мордрей ушёл на рассвете, не таясь. Он прошёл через всю деревню, с его рук капала кровь, а губы застыли в улыбке, обнажающей зубы. Никто не попытался его задержать.

Когда соседи осмелились войти в дом его брата, одна из девочек, старшенькая, была ещё жива. Она умерла только через час, на руках у одной из деревенских женщин, и весь этот час шептала только одно: «Он сказал, что всё помнит… Он сказал, что всё помнит… он сказал, что всё помнит…»

Вскоре после этого он появился в стае Кривого Когтя, а ещё через несколько месяцев ушёл вместе с Морикой в Тенве, и двигало им нечто другое, чем преданность атаманше или желание отомстить людям.

Спустя час после допроса Рэйварго Мордрей пришёл в дом атаманши. Морика подняла голову и посмотрела на него долгим, пристальным взглядом, от которого три с половиной года назад у Веглао в ужасе замерло сердце. Мордрей не отвёл взгляда. В два широких шага он пересёк комнатку и опустился на колени перед стулом Морики. Широкими ладонями он сдавил её колени и, задрав голову, жадно раскрыл рот навстречу её склонившемуся лицу. Исцеловав, искусав друг другу губы, они оторвались друг от друга. От их раскрытых припухших ртов протянулась ниточка слюны.

За стеной раздавалось приглушённое бормотание Щена.

— Я обожаю тебя, — сказал Мордрей. Его ладони метнулись наверх, сжали землистое лицо Морики. Когда они вновь начали целоваться, она завела руку ему за голову и запустила пальцы в его жёсткие, спутанные волосы. Горячая и жёсткая рука Мордрея скользнула под воротник кофты Морики, погладила ключицу и поползла ниже. Вдруг Морика настойчиво отпихнула его от себя.

— Ты что? — не понял Мордрей.

— Потом, — коротко, бесстрастно бросила Морика. Будь она обычной бабёнкой, Мордрей бы разозлился на это «потом» и продемонстрировал бы ей, почему так разговаривать с ним не следует. Но она была вожаком, и он на самом деле обожал её.

Морика сидела молча, хмуря лоб. Мордрей устроился на полу у её ног, глядя на неё снизу вверх. Наконец вервольфиня негромко проговорила:

— Старика нужно найти.

— Его найдут, — заверил Мордрей. — Я сам могу этим заняться.

— Нет, — спокойно ответила Морика. — Ты слишком горяч, Мордрей. В бою это хорошо, но среди людей нужно быть незаметным, скользким и быстрым. Если ты или я займёмся стариком сами, это нас выдаст.

— Но ведь гонцы от Кривого Когтя передали приказ — мы должны напасть на город!

— Мы нападём на него в полнолуние, не раньше! Но до полнолуния ещё почти месяц, а за этот месяц старый козёл сумеет настучать кому угодно… Приведи Длинноту.

— Длинноту? Но ведь он ранен.

— Его рана — просто ерунда. Она не помешает ему придушить старика за минуту. Хотя нет, не приводи его ко мне. Передай ему мой приказ, и всё. Пусть не забирает у него деньги, с него станется — когда мы захватим Тенве, денег будет полно.

Щен, сидевший за стеной, вдруг начал петь. Пел он какую-то глуповатую сентиментальную песенку тридцатилетней давности, которую, вероятно, слышал в дни своего детства, ещё до того, как Кривой Коготь обратил его и он потерял своё имя. Морика приподняла голову, вслушиваясь в глупенькие слова, и на её лице вдруг проступило что-то, отдалённо напоминающее жалость. Мордрей же смотрел только на неё, и страсть в его лице придавала ему какое-то безумное выражение.

— Мне идти прямо сейчас, моя госпожа? — глубоким глухим голосом спросил он. Морика посмотрела на него и слегка усмехнулась:

— Успеется. Пока что послушай ещё кое-что. Когда Длиннота уйдёт, сходи к мальчишке-человеку.

— Зачем? И так понятно, что с ним делать.

— Что? — резко спросила Морика. Мордрей пожал плечами:

— Обратим его в полнолуние, а книгу просто сожжём.

Морика цепко глянула на него, трогая чёрным ногтём болячку в уголке рта:

— Он говорил, она дорого стоит.

— Моя госпожа, эта книга — всего лишь несколько кусков сухой кожи и пара деревяшек.

— Я не думаю, что парень врал, — покачала головой Морика. Она потянулась, закинув руки за голову, и её грудь, скрытая под курткой грубого сукна, слегка приподнялась. Мордрей смотрел на неё жадным взглядом. Не обращая никакого внимания на его взгляд, Морика нагнулась и вытащила из-под стола допотопный фанерный чемодан, обтянутый выцветшей тканью. Положив его на столешницу, она откинула его крышку, застёжка на которой давно сломалась. Чего только там не было: куски старых тряпок, два свёрнутых пояса, пустой патронташ, жестяная расписная коробочка (обычно женщины хранят в таких коробочках нитки, иголки, булавки, клипсы, а Морика складывала туда бритвенные лезвия), гигантская катушка чёрных ниток, пара толстых шерстяных носков. Кроме всего этого, там лежал довольно объёмистый мешочек, в котором когда-то лежали сухари, украденные маленькой Морикой из буфета одной деревенской старухи, а теперь он был наполнен маленькими трофеями, которые вервольфиня любила забирать у своих жертв. Здесь, например, покоилась тонкая тесёмка, которой когда-то перевязывала волосы Веглао. На самом верху лежала завёрнутая в грязную тряпку «Ликантропия». Морика вытащила её и положила на стол. Старая книга, чья деревянная обложка в неверном, пляшущем свете очага выглядела таинственно и загадочно, казалась совершенно неуместной здесь, на грязном столе в чёрных обугленных пятнышках от сигарет.

— Что в ней может быть ценного? — презрительно хмыкнула Морика. — Не понимаю, на что она может сгодиться, разве что мужики накрутят себе из неё цигарок.

— Я слышал о том, что старые книги могут продаваться за большие деньги, — отозвался Мордрей. — Давно, ещё когда был человеком. Но эта просто разваливается, и вдобавок, если тот громила не врёт, она написана на языке, который мало кто знает. Сомневаюсь, что за неё дадут хорошие деньги.

— Может быть, и дадут. Вот что, Мордрей: если он и в самом деле так хорошо разбирается в книгах, пусть сделает так, чтоб эту писанину купили за хорошую цену. Поговори с ним, красавец. Поговори так, как ты умеешь.

С этими словами она лениво провела шершавой ладонью по небритой щеке Мордрея. Оборотень поймал её руку и несколько раз поцеловал её красные грубые пальцы. Морика снесла эту ласку со снисходительно-царственным видом, а потом спокойно отстранила любовника — но уже не так настойчиво, как в прошлый раз.

 

7

Дверь снова распахнулась, и Рэйварго поднялся на ноги. Он успел увидеть, как Шов толкает в спину Октая, а потом дверь захлопнулась. Рэйварго метнулся вперёд и подхватил молодого оборотня раньше, чем тот успел упасть на ступеньки. Сведя его вниз, он не без труда распутал тугой узел на его руках. Октай всё это время молчал, угрюмо сопя, а потом вдруг обернулся к двери и прорычал:

— Вот ведь сука!

— Вижу, ты её знаешь, — сказал Рэйварго.

— Знаю, — пробормотал Октай, растирая запястья и кивком головы благодаря Рэйварго. — Точнее, никогда лично не видел, но знаю про неё кое-что…

— Что у тебя с лицом? — в ужасе спросил Рэйварго. Брови Октая были здорово подпалены, кожа лица покраснела, а на лбу и правой скуле вздулись два пузыря размером с ноготь. Октай только махнул рукой:

— Скоро заживёт. Это пустяки по сравнению с тем, что эта сука сделала с моей подругой.

— А что она сделала?

— Выколола глаза и бросила в зимнем лесу умирать, — заметив выражение ужаса на лице Рэйварго, Октай мрачно усмехнулся. — Да, именно так. Но с Веглао не так-то просто справиться. Она выжила. И рассказала обо всём мне.

— Веглао — так зовут твою подругу? — переспросил Рэйварго.

— Да, — кивнул Октай. — Думаю, ты меня поймёшь. Я когда-то хотел, чтобы у меня была сестра. Думаю, она бы смогла стать моей сестрой.

— У меня есть сестра, — тихо сказал Рэйварго. — Она младше меня на два года. Так что я тебя понимаю.

— Младше на два года? А сколько тебе лет?

— Двадцать три.

— А мне — пятнадцать.

— Пятнадцать?!

— Да, а что?

— Но ты… ты выглядишь старше пятнадцати. Я в пятнадцать лет был ещё ребёнком. Я думал, тебе по меньшей мере восемнадцать или двадцать.

— Я оборотень, — тихо сказал Октай. — Меня укусили, когда мне было одиннадцать лет. И все эти четыре года я превращался. А превращаться очень больно. Наверное, поэтому я выгляжу старше.

Он замолчал. Рэйварго уселся на ступеньку и опустил голову на здоровую руку. Октай сел рядом и тихонько спросил:

— Так это правда? Насчёт книги? Она правда такая дорогая?

— Очень, — устало сказал Рэйварго. — Она бесценна. И я говорю не о деньгах. Она бесценна, потому что во всём мире больше нет ни одной такой книги. Всего их было пятнадцать, оригинал и четырнадцать копий. Двадцать лет спустя после того, как она была написана, инквизиторы объявили её колдовской. Её сожгли. Сожгли и все копии… кроме одной. Этой копии, — Рэйварго хлопнул ладонью по колену, как будто на нём лежала «Ликантропия».

— Инквизиторы? — лица Октая видно не было, но по голосу Рэйварго понял, что парень задумчиво нахмурился. — Я читал когда-то о них книжку. Ещё до этой ночи. «Тюрьма и гробница», так, кажется, она называлась. Судя по всему, они были редкими гадами, ещё похлеще охотников на оборотней. Но если, — голос его вдруг стал деловым и сосредоточенным, — если её должны были сжечь, как она смогла уцелеть? Как ты её нашёл?

Рэйварго начал рассказывать с того момента, как они с Гилмеем приехали в старый дом, но много сказать не успел — через несколько минут за их спинами с грохотом распахнулась дверь. Ребята вскочили на ноги одновременно. Светлый прямоугольник тут же загородили несколько высоких фигур, по лестнице загрохотали сапоги. Рэйварго отступил на шаг, думая, сможет ли драться. Но он не успел даже сжать кулаки — спустившийся по лестнице Шов грубо оттолкнул его в сторону, а кто-то другой наставил на него ружьё. Пришлось Рэйварго отступить к стене.

Он сразу узнал нескольких знакомых — Шва, пару оборотней, Мордрея. Последний держал в руке факел, явно не для освещения, ведь оборотни хорошо видят в темноте. При свете этого факела Рэйварго увидел, как двое оборотней крепко схватили Октая.

Приблизившись к юноше, Мордрей размахнулся и ударил его по лицу. Из обеих ноздрей паренька потекла вишнёвая кровь, но тот даже не охнул. Рэйварго пришёл в ярость. Забыв о своей ране, он набросился сзади на оборотня, стоявшего на пути между ним и Октаем, и попытался отпихнуть его, но его тут же отбросили обратно.

— Лучше не рыпайся, — прорычал ему Мордрей. — Твоя очередь ещё придёт.

— Не трогай его! — яростно крикнул Рэйварго. — Он ещё ребёнок!

Мордрей медленно обернулся и, держа факел перед собой, двинулся на Рэйварго. Юноша инстинктивно отступил на шаг и тут же упёрся спиной в стену. Потолок здесь был таким низким, что Рэйварго приходилось стоять, согнув плечи.

— А ты, — медленно, с ненавистью в голосе заговорил Мордрей, — ты лучше замолкни, гадёныш, и слушай меня. Мне плевать на то, что написано в этой рухляди, но я надеюсь, ты не врал насчёт её цены. Нам очень нужны деньги, человеческое отродье, и если выяснится, что книга гроша ломаного не стоит… — тут он поднёс факел так близко к склонённому лицу Рэйварго, что у того от дыма начали слезиться глаза. Кожей он ощутил невыносимый жар. — Если ты солгал, я сожгу к чертям твою и без того уродливую рожу. Ты понял меня?

Рэйварго вперил в него мрачный взгляд из-под бровей. В его чёрных глазах отражалось жёлтое пламя.

— Я тебя понял, — ровным холодным голосом сказал он. — А теперь ты послушай меня. Книга стоит очень дорого. Намного больше, чем моя жизнь. Мне плевать, что ты сделаешь со мной, — храбро соврал он, — но попробуй украсть книгу или причинить ей вред — и я засуну вот этот камень тебе в ухо. Или ещё куда-нибудь. — Он приподнял обсидианового слоника и насмешливо повертел его в пальцах. Мордрей метнул быстрый взгляд на фигурку, и Рэйварго с чувством злорадного удовлетворения увидел, как в его глазах промелькнул страх. Впрочем, он снова сменился нахальной злобой.

— Посмотрим, как ты это сделаешь, — презрительно отозвался Мордрей.

— А ты попробуй его у меня отобрать, — сощурился Рэйварго, который с тех пор, как ему развязали руки, чувствовал себя гораздо увереннее. — Кишка тонка, оборотень?

Мордрей молча отступил на шаг, держа спину прямо.

— Говоришь, тебе всё равно, что мы с тобой сделаем? — хмыкнул он. — Вот что, человек: тебе очень повезёт, если до следующего полнолуния ты хоть раз прогуляешься наверху. А в полнолуние мы запрём тебя здесь вместе с твоим приятелем.

Октай издал отчаянный стон, как будто слова Мордрея причинили ему сильную физическую боль. Рэйварго же показалось, что земля под его ногами стала зыбкой и дрожащей. Он сжал зубы так крепко, что они скрипнули.

— Может, ты и выживешь, — продолжал Мордрей, явно наслаждаясь отчаянием молодых людей, — вот только тогда тебе будет уже не так-то просто размахивать этой игрушкой. А уж тогда я за тебя возьмусь как следует. Отпустите этого щенка!

Шов толкнул Октая в спину своей огромной ручищей. Юноша чуть не упал, но смог устоять, однако Шов тут же снова ударил его, на этот раз кулаком. Паренёк тяжело повалился на землю. Шов переступил через него и направился к выходу вслед за Мордреем.

Не дожидаясь, пока за ними закроется дверь, Рэйварго подошёл к Октаю и опустился рядом с ним на колени. Он помог юноше приподняться и с удивлением заметил, что глаза его наполнены слезами.

— Нет, — тихо сказал Октай.

— Что — нет? — не понял Рэйварго. Кулак Шва рассёк Октаю лоб, и из ранки лилась кровь. Её надо было чем-нибудь утереть, но ничего, похожего на платок, у Рэйварго не было. Он вытер руку о рубашку и осторожно пальцами утёр кровавую струйку.

— Нет, — прошептал Октай и отвернулся от него. — Я больше никогда никого не укушу…

Он отошёл в угол и постоял там немного, повернувшись к Рэйварго спиной. Потом молча улёгся на какое-то тряпьё, сваленное возле стены, и закрыл глаза.

Рэйварго долго думал, лёжа на куче тряпок, сквозь тонкий слой которых чувствовался холод земляного пола. Думал о том, сколько времени прошло с того утра, когда он покинул дом Гилмея и опрометчиво направился через незнакомый лес. Он даже не смог бы сказать, сколько времени провёл без сознания — несколько часов или целые сутки, но всё-таки склонялся к первому варианту. Уже очень долго он ничего не ел и не пил, но сейчас положение было столь серьёзным, что думать о еде было просто некогда. Рэйварго понимал, что по крайней мере с голоду ему и Октаю умереть не дадут.

В голову лезла масса мыслей, полных тревоги и отчаяния. До полнолуния ещё долго, без малого месяц, но ведь рано или поздно этот месяц пройдёт. Как ему вырваться отсюда? Рэйварго представил себе, как он сидит в этом холодном подвале день за днём, как его глаза становятся сверхчувствительными к свету, как глаза летучей мыши, а кожа по цвету приближается к кожице какого-нибудь любящего темноту гриба, а когда наступает полнолуние… По телу его пробежала дрожь. Он приподнялся на здоровой руке и вгляделся сквозь темноту в неясный силуэт спящего Октая. Представить то, как синие глаза становятся жёлтыми а сквозь смуглую кожу быстро пробивается грубая тёмная шерсть, в темноте оказалось очень легко — так же как и собственное растерзанное тело.

Рэйварго закусил губу. Его исчезновение не должно остаться незамеченным. Наверняка его будут искать. Но принесёт ли это какую-то пользу? В голове начали всплывать обрывки историй об участившихся исчезновениях людей, о пропажах целых отрядов полиции и егерей, посланных на поиски потерявшихся, об обугленных человеческих костях, наскоро засыпанных землёй и ветками — всё то, что он уже давно улавливал из радионовостей, криминальной хроники в газетах, вечерних разговоров в общежитии. Тогда он не то что бы был к этому совсем равнодушен, но всё это быстро забывалось за другими проблемами, казавшимися куда более важными: поиск старых книг для отцовского магазина, учёба, подготовка к экзаменам, светловолосая девушка в объятиях Марнея Гилорка… Сейчас же всё это вспомнилось с пугающей отчётливостью, и Рэйварго, охваченный холодным ужасом, понял: никто не сможет ему помочь, всё будет именно так, как он и представлял. Либо смерть, либо ужасная жизнь получеловека-полузверя. Что же ему делать, что делать?

«Не надо об этом думать, — уговаривал он себя. — Пока не надо. Подумаешь об этом потом, а пока тебе надо успокоиться, иначе сойдёшь с ума…» Стоило ему подумать о безумии — и в голове сразу возник образ отца, бледного, отрешённого, с горестно сжатыми губами и пустыми глазами. Таким он стал после смерти матери. Это жуткое пустое выражение и сейчас иногда появляется у него во взгляде, когда он вспоминает о ней — как страшно Рэйварго становилось всегда от этого!.. А каково ему будет после потери ещё и сына? Переживёт ли он это? Не сойдёт ли с ума? А сестра? Ведь у неё совсем недавно родился ребёнок…

Он не запомнил, как уснул.

 

8

— Попробуешь бежать, — пожалеешь, что вообще сунулся к нам, — насмешливо сообщил Длиннота, оборачиваясь назад.

Рэйварго поправил лямку сумки. Она немного оттягивала плечо, но эта тяжесть была невыразимо приятной — в сумке лежала «Ликантропия». Книгу ему отдали только этим утром, он не успел даже толком осмотреть её — но всё же она была у него. Мысленно он послал Длинноту куда подальше. «Сунулся», надо же! Можно подумать, он слёзно просил Шва продырявить ему плечо… Рана до сих пор болела. Прошла уже целая неделя с того дня, как она была нанесена. У оборотня за это время всё бы уже зажило, но Рэйварго по-прежнему мучился. Первые две ночи он почти не мог спать, и еле сдерживал стоны, кусая губы до крови — так ужасна была боль.

Погода сегодня выдалась хорошей — было довольно тепло, сухо, хотя и пасмурно. В воздухе чувствовался приятный запах леса. Свежий воздух пах гораздо приятнее оборотней, от которых несло застарелым потом, нечистотами и гнилыми зубами. Рэйварго догадывался, что и сам не благоухает. В очередной раз он напомнил себе, что ему ещё очень повезло — его могли не выпускать из подземелья ещё две-три недели, или вообще убить, сначала поиздевавшись. От этой мысли он вздрогнул, руки непроизвольно сжались в кулаки — слишком ярким оказалось воспоминание о том, что произошло три дня назад.

Тогда в их с Октаем тюрьму ворвались несколько оборотней во главе со Швом и вытащили их наружу. В первую секунду Рэйварго чуть не умер от счастья — хотя на дворе стояла ночь, всё же от огня было довольно светло, а в лёгкие ворвался свежий воздух. Он радовался вплоть до того момента, когда Шов повалил его на землю и начал избивать своими тяжёлыми сапогами. Он бил его беспрерывно, так что Рэйварго не смог бы приподняться, даже если бы у него не были связаны руки. Это продолжалось до тех пор, пока до Рэйварго не донёсся крик Октая: «Оставьте его в покое, я всё скажу!» Шов ударил ещё раз, для верности, и Рэйварго провалился во тьму. Очнулся он в подвале и долго не мог пошевелиться. Через какое-то время внутрь втолкнули Октая, также избитого до бесчувственного состояния. Что такое они у него выспрашивали, Рэйварго не стал допытываться.

На следующий день их не трогали, и у Рэйварго была возможность пораскинуть мозгами. Ситуация была — хуже не придумаешь, однако выход из неё был. Нужно было хватать книгу и бежать. Вопрос только один: как это сделать? Он перебрал в уме множество вариантов, и каждый следующий казался ему ещё более дурацким и невыполнимым, чем предыдущий. Наконец он вернулся к тому плану, который пришёл ему в голову первым, хотя поначалу отмёл его. Ещё раз прокрутив в голове всё, что должен говорить, Рэйварго дополз по ступенькам до двери (после вчерашних пыток ему было больно ходить) и барабанил в неё кулаками до тех пор, пока дверь не распахнулась и туда не ворвался кипящий от злобы оборотень-сторож. Рэйварго в доступных выражениях объяснил ему, что хотел бы поговорить с атаманшей. Тот ничего не желал слушать, но Рэйварго так его достал, что тот разъярился и вытолкал его наружу, а потом повёл в дом Морики.

В это время все как раз ужинали, и при виде того, как возле домишек дымятся костры, а оборотни едят, обжигаясь, подгоревшее мясо и похлёбку, у Рэйварго, ничего не евшего уже больше суток, мучительно свело живот. Ничего: если его план удастся, возможно, их с Октаем сегодня хорошенько накормят.

Морика ужинала в своём доме вместе с Мордреем. Щен тоже торчал рядом. Было противно смотреть на то, как он ест суп, не убирая длинных волос, которые падали прямо в тарелку. Когда конвоир ввёл Рэйварго, Морика подняла голову и окинула парня холодным взглядом.

— То, что ты хочешь мне сказать, — медленно проговорила она, — должно быть очень важным, раз уж ты отвлёк меня от еды. Говори.

Рэйварго без предисловий завёл разговор о книге. Не дав ему даже закончить первую фразу, Морика сморщилась и махнула рукой в сторону фанерного чемодана:

— Твоя книга всё ещё здесь. Радуйся, что сейчас не зима, иначе она пошла бы на растопку. Уведи его, Грош.

Охранник схватил Рэйварго за плечо, но тот вырвался и шагнул навстречу Морике. Она и Мордрей быстро поднялись на ноги, и короткопалая, с чёрными ногтями рука атаманши легла на висевший у пояса нож.

— Я тебя предупреждала, человечек, — оскалилась она, — что мне не нравится, когда кто-то меня не слушается. Убирайся.

— Я думал, что ты умнее, — сказал Рэйварго, отступая на шаг. Щен захихикал, из его рта фонтанчиком плеснул бульон. Морика быстро взглянула на него, потом перевела свои бурые глаза на Рэйварго.

— С чем тебе хочется расстаться сильнее, маленький: с глазами или с языком?

— С книгой, — ответил Рэйварго. — И тебе хочется избавиться от неё тоже, так?

— Говори по делу!

— Я всего лишь хочу помочь, Морика. Но ты сама отказываешься от моей помощи.

— Помощь? — сморщилась Морика. — С чего ты взял, что мне нужна помощь, да ещё и от тебя?

— Мне об этом сказал Мордрей, — пожал плечами Рэйварго. Мордрей вытаращил глаза, и это было так забавно, что Рэйварго чуть не рассмеялся от злорадства. Морика медленно повернулась к любовнику всем корпусом:

— Что? — негромко спросила она, и её голос резал, как заиндевевший клинок. Мордрей на секунду сжал челюсти, потом резко мотнул головой:

— Он всё врёт, моя госпожа! Я не мог такого сказать…

— Он сказал, что вам очень нужны деньги, — продолжил Рэйварго, не обращая никакого внимания на Мордрея. — И что если я соврал насчёт её цены, мне придётся плохо. Только я не врал.

Морика снова повернулась к нему. Её взгляд был полон злобного недоверия.

— Сколько? — выплюнула она.

— Миллион ном, — без раздумий ответил Рэйварго. — Не меньше миллиона ном.

— И где же нам дадут этот миллион ном? — прошипела Морика.

— В Публичной библиотеке города Ретаке, — без запинки ответил Рэйварго. Про себя он подумал, что не так уж и соврал — всё-таки библиотека этого города была очень богатой, богаче её разве что было книгохранилище в Риндаре, а за древние рукописи, даже не такие уникальные, как «Ликантропия», там выплачивали сотни тысяч ном. По глазам Морики он с торжеством увидел, что частичка его уверенности передалась и ей.

— Вон, — велела Морика, оглядевшись по сторонам, — все вон.

— Моя госпожа, — начал Мордрей, но вервольфиня только взглянула на него, и он тут же замолчал. Когда все трое — Мордрей, Щен и Грош — вышли наружу, Рэйварго внутренне напрягся. Впереди была самая сложная часть плана. Просто договориться о том, чтобы отправиться продавать книгу, было мало — Рэйварго считал своим долгом убедить Морику в том, что Октая тоже нужно взять с собой. Вдвоём им будет легче убежать, а бросить Октая здесь после всего, что он пережили вместе, будет просто-напросто подлостью.

Разговор был долгим и утомительным — но, как вскоре с удовольствием убедился Рэйварго, для Морики он был даже более утомительным, чем для него. Рэйварго не раз приходилось уговаривать других людей сделать то, что было нужно ему. Правда, в этот раз вопрос касался не записи в зачётке и не продажи какой-нибудь завалявшейся на прилавке книги. И в конце концов, путём хитростей, умалчиваний, туманных обещаний, увёрток он её уговорил. Когда его вернули в подвал и он тихонько рассказал обо всём Октаю, тот ответил ему непонятным взглядом, будто бы не ожидал от Рэйварго такого.

Следующие два дня их с Октаем больше не морили голодом, понимая, что им надо подкрепиться перед походом. Это было хорошо — наконец-то Рэйварго почувствовал себя таким же сильным, как и раньше. Ему было страшно, но в то же время он ощущал какое-то воинственное ожидание: так или иначе всё это закончится. Если же побег не удастся, он твёрдо решил вырвать у одного из преследователей оружие и покончить с собой. Октай, напротив, выглядел подавленным и задумчивым.

Наконец однажды, пасмурным прохладным утром, группа вышла в путь. Морика пошла сама, захватив с собой Мордрея, Шва и Длинноту. Кроме того, за ними увязался Щен, которому никто не обрадовался, но и не стали уговаривать, чтоб остался на месте — что возьмёшь с сумасшедшего? Всего в отряде было двенадцать оборотней вместе с Октаем, и один пока ещё человек. Примерно такое же количество мужчин Морика оставила охранять стаю. Заместителем на время её отсутствия был оставлен незнакомый Рэйварго вервольф по прозвищу Желна. Молодой человек подозревал, что знает, почему атаманша не оставила вместо себя Мордрея: он был моложе, сильнее и умнее Щена, и вдобавок был наиболее предан волчице. Он ей нужен как телохранитель, а может, и как любовник. Уже в первый день пути Рэйварго понял: девятеро мужчин-оборотней, идущих вместе с ними, и вполовину не так опасны, как Мордрей, даже громила Шов. По молодому оборотню сразу видно, что он силён, быстр и жесток, а ещё — что он, если понадобится, без раздумий отдаст за Морику свою жизнь. Короче говоря, шансы Рэйварго вырваться самому и спасти Октая были крошечными. У него даже нет никакого оружия, кроме, разве что, слоника. Он знал, что у врагов была ещё одна причина мучить его: они хотели заставить его выбросить обсидиан, к которому сами не смогли бы притронуться. Но Рэйварго так и не сделал этого, и за это получил несколько шрамов и множество синяков.

Они шли полдня, потом сделали небольшой привал. Во второй половине дня с запада наползли тяжёлые дождевые тучи, а воздух, утром бывший прохладным и свежим, сильно потеплел. Не было ни ветерка, на путников навалилась духота. Похоже было, что скоро начнётся гроза — первая в этом году.

Около четырёх часов Щен вдруг остановился на месте. Морика заметила это и спросила, что с ним, но тот промолчал, напряжённо глядя в небо. Ничего не добившись от него, Морика раздражённо обернулась к остальным и уже открыла рот, чтобы велеть идти дальше.

И тут до них донёсся издалека громкий, протяжный вопль.

Рэйварго почувствовал, как сердце его на секунду остановилось. Придя в себя, он быстро огляделся и увидел, что оборотни тоже оглядываются, а на их лицах написан свирепый испуг. «Это кричал не человек, — понял Рэйварго. — Крик человека так бы их не напугал». В этот момент в поле его зрения попал Октай, и Рэйварго с изумлением увидел, что лицо молодого оборотня абсолютно спокойно. Он, правда, слегка вздрогнул, но явно не от страха, а не от неожиданности. Октай заметил его взгляд и тут же изумил Рэйварго ещё больше: он повернулся к нему, слегка улыбнулся и подмигнул.

«Ты знаешь, кто это», — подумал Рэйварго. Октай поднял голову и посмотрел в небо. Крик повторился, и юноша широко улыбнулся.

— Кто это? — яростным от страха голосом крикнул Мордрей.

— Ясно кто, — злорадно пробормотал Октай. Он развернулся к Рэйварго и посмотрел на него, потом быстро стрельнул глазами в сторону купы тёмных деревьев недалеко от тропинки. Рэйварго еле заметно кивнул и тихонько отступил на шаг. Оборотни не заметили этого — они всё ещё пялились в небо. Рэйварго подкрался к деревьям и посмотрел на Октая, думая, что тот сейчас подойдёт к нему, но тот не двигался с места. Но в следующую секунду Рэйварго уже забыл о нём — крик повторился, и его сразу подхватил кто-то ещё.

Из-за крон сосен в пасмурном темнеющем небе вдруг показались два огромных силуэта каких-то невиданных птиц… если только бывают птицы с четырьмя лапами и звериными хвостами. Грифоны! Рэйварго был так потрясён, что ухватился рукою за ствол дерева. Никто не обратил на него внимания — все оборотни потрясённо замерли, задрав головы, разинув рты и широко открыв глаза.

А в это время грифоны, сделав огромный круг над поляной, опустились на землю. Один был огромный, размером с вертолёт, похожий на нечто среднее между медведем и рысью, только ещё с толстым клювом и огромными оперенными крыльями. Второй был размером с лошадь, похожий на худого льва с головой, шеей и крыльями грифа. С его спины соскочила девушка с длинными волосами серого цвета. Её бледное лицо было перекошено от ярости, а глаза сверкали.

— Таркес, Бирлюс! Бейте их! — яростно крикнула девушка, но грифоны явно не нуждались в указаниях — их глаза сверкали звериной яростью, из клювов раздавались жуткие злые вопли — не то птичьи, не то звериные. Они помчались на оборотней, хлопая крыльями и щёлкая клювами. Рэйварго только сейчас понял, что он не видит Октая.

При виде грифонов оборотни замерли от неожиданности. Рэйварго готов был дать голову на отсечение, что каждый из них подумал о бегстве. Но тут Морика — что ни говори, в храбрости ей было не отказать — выхватила нож и закричала:

— В бой! Убейте этих куриц!

Она первая побежала навстречу грифонам, которые уже оставили девушку далеко позади. За ней побежал Мордрей, размахивая своим длинным ножом и громко крича. Остальные девятеро тут же бросились следом, как будто крик Морики вывел их из оцепенения. Один из них вырвался вперёд, обогнав Морику, и бросился на небольшого грифона, явно намереваясь вонзить нож в его брюхо, но тот резко нагнул голову и схватил его за левую руку своим длинным клювом. Разогнув шею, он вздёрнул оборотня в воздух, и тот дико закричал — его рука была сломана. Грифон отшвырнул его в сторону, и он снова завопил, когда мощные лапы второго зверя разом опустились на его грудь, раздавив её. Рэйварго почувствовал, как волосы у него на голове шевельнулись от ужаса — он ещё никогда не видел, как кого-нибудь убивают. Но оборотням, видно, было к этому не привыкать — гибель товарища больше разозлила их, чем испугала. Крича от ярости, они всей гурьбой накинулись на двух грифонов. Рэйварго понял, что сейчас у него появился шанс спастись, но он и пошевелиться не мог от потрясения — не каждый день увидишь такую жуткую свалку. Наконец он увидел Октая — тот бежал к девушке, огибая дерущихся. Рэйварго побежал к нему, но тут же споткнулся обо что-то и растянулся на траве. Приподнявшись, он понял, что ему подставили подножку — и сделал это не кто иной, как Щен. Старый оборотень стоял, прислонившись к стволу распускающейся лиственницы, и безумно улыбался.

Рэйварго ничего не успел понять, как Щен молча — и это было самое страшное — накинулся на него. Рэйварго отбросил его от себя одним ударом, но он не успел даже вскочить — Щен выхватил свой длинный нож и вновь бросился на него. Его глаза сверкали бешенством и весельем, но бледное, в рытвинах, лицо оставалось таким же отрешённым и неподвижным. Нож полоснул Рэйварго наискось по груди, и только потому не убил, что Рэйварго успел остановить руку Щена. Лезвие глубоко распороло кожу над ключицей, и Рэйварго вскрикнул от боли и ярости. Обсидиановый слоник, скользкий и холодный, словно сам собой образовался в его руке. Сам не соображая, что делает, движимый лишь инстинктом самосохранения, Рэйварго с новым глухим криком прижал слоника к лицу Щена, прямо к его лбу.

Щен мгновенно выронил нож. Он заорал так громко, что на несколько секунд Рэйварго оглох. Он завороженно глядел на то, как глаза Щена, вылезая из орбит, одновременно скосились к той точке на лбу, к которой был прижат маленький чёрный слон, как дрожат его покрытые рыжей гнойно-кровавой корочкой губы вокруг распяленного рта, как его, Рэйварго, собственная рука всё глубже вдавливает слоника в лоб Щена.

Кожу оборотня разъело почти сразу — она сплавилась, свернулась окровавленными комочками вместе с плотью, и расползлась кровавым облаком под ладонью Рэйварго, а потом его пальцы просто продавили покорно раздавшуюся лобную кость и ворвались во влажную, губчатую субстанцию мозга… Кровь капала на лицо Рэйварго, текла по его руке, покрывая кисть и запястье красной плёнкой, заливаясь в рукав вишнёвыми ручейками… Рэйварго вдруг понял, что кричит уже он сам, а Щен давно замолк, и только его рот всё ещё разинут, а глаза скошены ко лбу. Юноша отпихнул его от себя и бросился в сторону, всё ещё сжимая в правой руке скользкого слоника, теперь покрытого горячей кровью. Далеко Рэйварго не отбежал — почти теряя сознание от ужаса, он схватился за ствол дерева и прижался к нему, закрыв глаза. Он тут же заставил себя вновь открыть глаза — пора сматываться, убийство Щена ему точно не пройдёт даром. Но один лишь взгляд в сторону дерущихся сказал ему: пока что никому нет дела ни до него, ни до Щена.

Большой грифон, ревя по-медвежьи, бил противников огромными крыльями и широкими лапами, а его кошмарный клюв то и дело опускался и поднимался, забрызганный кровью. Один из вервольфов забрался на спину другого зверя, с голой шеей, и уже собирался всадить нож грифону между лопаток, как вдруг с воплем скатился на землю — в плече у него торчал нож. В ту же секунду маленький грифон, который уже несколько раз был ранен и теперь от боли и запаха крови совсем обезумел, взмахнул лапой и его длинные когти распороли лицо приподнявшегося оборотня. Тот, не вскрикнув, повалился на траву, и у лап грифона мелькнула, как молния, девушка — она быстро вытащила нож из плеча раненого — или уже мёртвого? — и кинулась в драку. Рядом с ней Рэйварго увидел Октая — они сражались бок о бок.

— Отступаем! — проорала Морика, уворачиваясь от клюва большого грифона, на шкуре которого её нож оставил немало кровавых полос. — Отступаем!

Оставшиеся оборотни нестройно повернулись и помчались в лес, оставляя за собой кровавый след. Но грифоны не собирались отпускать их так легко. Взбешённые болью, они побежали следом, испуская свои жуткие вопли. Поневоле оборотням пришлось остановиться и снова принять бой. Рэйварго страшно не хотелось становиться убийцей снова, но и оставлять друга в драке он не мог — поэтому, сжав в одной руке нож Щена, в другой — обсидианового слоника, он помчался на помощь друзьям. В этот момент Морика, подняв нож, обежала грифонов, собираясь напасть на них сзади, но на её пути возник Октай. Его лицо было бледным, а пересекающий его шрам налился кровью.

— Это тебе за Веглао! — громко и отчётливо выкрикнул он и, размахнувшись, вонзил нож Морике в живот. Та не закричала от боли, а скорее икнула. Её руки с растопыренными короткими пальцами приподнялись, будто она хотела схватиться за нож, но тут Октай, не вытаскивая ножа, резко повёл им вверх, вспарывая Морике живот, и она, завывая от боли, вцепилась ему одной рукой в шею, другой подняла свой тесак. Юноша выдернул нож, окропив всё вокруг кровью, и вонзил его снова в живот Морике — на сей раз ниже, рядом с пахом. Та рычала от боли, булькая кровью, которая тонкими струйками текла из уголков перекошенного рта. Она замахнулась на Октая ножом, но тот перехватил её руку и удержал её на расстоянии от себя. Другой рукой она всё ещё продолжала душить его. Всё тело юноши дрожало от напряжения, перед глазами от нехватки воздуха заплясали чёрные крапинки. Подняв нож, он резанул им по руке Морики, душившей его, и между пальцев вервольфини заструилась тёмная венозная кровь. Та уже не зарычала, а захрипела, и её хватка стала чуть слабее. Со всей оставшейся силы Октай ударил её ногой в грудь, и она осела на землю. Кровь обильно лилась из её ран, лицо мертвело на глазах. Октай окончательно стряхнул её руку с себя и поднялся на ноги, тяжело дыша. Морика была ещё жива, она силилась подняться. Лежачего не бьют, подумал Октай, но ведь эта тварь так живуча — надо покончить с ней наверняка. Он поднял нож, и тут дикая боль обожгла его спину над правой лопаткой. Коротко вскрикнув, Октай упал прямо на Морику, уже закрывшую глаза.

— Октай! — в ужасе крикнул Рэйварго. Откликнулась и девушка. Бросив своего раненого противника с той же быстротой, с которой недавно напала на него, она помчалась к Октаю. Но Мордрей оказался быстрее их обоих. В мгновение ока он оказался рядом с бесчувственными противниками. Девушка с яростным воплем рванулась к оборотню, размахивая окровавленным ножом, и Рэйварго, приглядевшись, понял причину её гнева: на боку Мордрея болтались пустые деревянные ножны — это он ранил Октая. Решив, что Мордрей намеревается прикончить юношу, Рэйварго побежал быстрее, желая помочь девушке — но красивый оборотень только вынул нож из спины Октая и грубо отпихнул его в сторону. Морику же он легко поднял на руки. Она грузно повисла в его объятиях, кровь тяжело капала с её одежды.

— Ко мне! — заорал он, но откликнуться было практически некому — из девяти оборотней-спутников пятеро были убиты, а трое стремглав бежали в лес. Только противник девушки повиновался, рванувшись к Мордрею. Вместе они помчались прочь, с залитой кровью поляны, и меньше чем через минуту исчезли. Грифоны, вопя и щёлкая клювами, бросились преследовать их, и девушка стонущим голосом выкрикнула им вслед:

— Бросьте их, нам надо уходить!

С этими словами она тяжело упала на колени перед Октаем и с силой, которую сложно было ожидать от неё, схватила его за плечи и приподняла. Лицо юноши было очень бледным, на него налипла грязь. Глаза были крепко закрыты. Зажимая рукой свою отчаянно болевшую рану, Рэйварго подошёл, шатаясь, поближе и опустился на колени. Где-то далеко послышался глухой раскат грома.

— Октай, — отчаянным позвала девушка, встряхивая друга. — Октай, не надо!

Рэйварго схватил мальчика за запястье и положил руку девушке на плечо. Она подняла на него лицо — такое же бледное, как у Октая.

— Пульс есть, — сообщил ей Рэйварго. — Я могу его понести. Здесь поблизости есть безопасное место.

Та судорожно кивнула и обернулась к лесу, в котором скрылись грифоны. Оттуда всё ещё доносились далёкие крики. Тут же снова прогремел гром — на сей раз прямо над их головами, так что они даже вздрогнули, и вместе с этим ударила молния, а спустя несколько секунд по листве забарабанили капли. Рэйварго не без труда поднял Октая на руки. Он побоялся, что не сможет его донести, но мальчик был не слишком тяжёлый.

— Там под деревом лежит сумка, — сказал он девушке, — возьми её.

Та молча сбегала за сумкой и повесила её себе на плечо. Рэйварго поблагодарил её кивком и, повернувшись лицом к холму, стал взбираться на него. Девочка последовала за ним, ещё несколько раз оглянувшись. Она уже была не рада, что разожгла такой костёр — Октай спасён, но ранен, а грифоны наверняка ещё долго не выйдут из леса, раз уж им выпал такой шанс утолить свою ненависть.

— Как нам выйти отсюда? — спросил Рэйварго у девушки. — Ты уже была в этом лесу?

— Так глубоко ещё не забиралась. Но пойдём — я чувствую, где находится Тенве.

И он пошёл — больше ему ничего не оставалось.

 

1

Весна Лесистых гор была суровой и поздней. В тёмных низинах, под низко стелющимися ветвями елей снег долго не таял, только становился чёрным и твёрдым. Зато с вершин он быстро исчезал, стекая вниз ручьями, и сквозь потускневший за зиму осенний ковёр пробивались подснежники и мать-и-мачеха. За ними вырастала трава, в которой вскоре начинали поблёскивать желтые звёздочки первоцвета и синие — подлески. Весна долго разжигалась, но ярко горела, и в середине мая вся местная природа, такая мрачная и печальная, наконец окончательно стряхивала с себя тёмные ткани. Лес из зеленовато-бурого становился светло-изумрудным, и дикие яблони, вишни, черёмухи казались островками жемчужной пены в этом зелёном море. Они красовались по три недели и облетали, чтобы дать очередь показать себя шиповнику и первым лилиям. Лес наполнялся птичьими криками, и в одну прекрасную ароматную ночь молодые оборотни просыпались от первой песни соловья.

А потом начиналось лето, щедрое на ливни и солнечный свет. Если собирались тучи, то дождь начинался практически сразу — да какой дождь! Ливень, настоящий ливень, не косой, как внизу, нет — отвесный, как водопад. Казалось, что вода не несётся к земле каплями, а льётся струями. Росы выпадали такие сильные, что по утрам трава буквально сверкала под солнцем, а земля была влажной, как от дождя. Поляны зарастали такой высокой травой, что если в неё забредал олень, видны били лишь кончики его рогов. В разгар лета по поляне можно было ходить с непокрытой головой — стебли трав смыкались сверху, осыпая плечи и голову идущего жёлтой пыльцой. Белые ароматные цветы, похожие на зонты, пурпурный иван-чай, дикие ромашки и васильки, тысячелистник самых разных оттенков — от белого, как морская пена, до густо-бордового, как переспелые вишни, алые степные тюльпаны, золотые лютики, лиловые колокольчики, клевер — скромный белый и горделивый красный… сотни цветов и ароматов, особенно сильных после обильного дождя. У речек и озёр, недавно бешено ревущих, а теперь приветливо звенящих, свои цветы — скромные лиловые лилии и золотистые купавки, клейкие пышные рододендроны и маленькие голубые орхидеи, в тёмных прохладных заводях — водяные кувшинки. Под тенью пихт и кедров кудрявятся папоротник и крапива, узкие лесные тропки тонут в зарослях смородины, рябины, шиповника — шагнёшь в сторону, и запутаешься в их колючих ветвях, потеряешься в паутине листьев. День и ночь сменяли друг друга быстро, без всякой подготовки. Темнота наступала сразу после горячего заката и исчезала с первыми лучами солнца. В первое же лето в Лесистых Горах ребята забыли, что такое сумерки.

Лето не задерживалось надолго — оно уходило в августе, оставляя за собой жёлтые пряди в зелёных косах берёз. Осень приносила с собой мягкое тепло днём и жгучую прохладу ночью. В залитых солнцем лещинах созревали орехи, во мху проклёвывались грибы, птицы тоскующе глядели на небо, олени бродили по мрачнеющим лесам, как горделивые и печальные призраки, волки выли ночами, журавли снимались с болот. Потом начинались дожди, шум которых сливался с шумом рек, и реки гудели и разбухали, и несли с собой сломанные ветки и опавшие листья. К утру лужицы замерзали, ветки деревьев блестели уже не от влаги, а ото льда, ягоды рябины хрустели на зубах, ноги тонули в тяжёлом и густом слое опавших листьев. В конце октября с севера, из Туманных скал, надвигались тяжёлые снежные тучи, и горы, уставшие от грязи и сырости, укутывались в белые одеяла, под которыми засыпали до следующего марта. Зимой с севера наползал туман. Наползал в буквальном смысле, двигаясь быстро и осознанно, как живое существо. Веглао и Октай наблюдали это зрелище с вершины одной из высоких скал, на которую взобраться было несложно — камни, торчащие из склона тут и там, превосходно заменяли ступеньки. Честно говоря, смотреть на то, как туман просачивается между горами, как вода меж пальцев, было жутковато. Однажды эта мгла не рассеивалась целых пять дней, что удивило и немного испугало ребят. Потом от грифонов они узнали, что севернее туман стоит всю зиму, а в Туманных Скалах не исчезает вообще никогда.

Жизнь юных оборотней тянулась спокойно, медленно и тихо — то есть именно так, как они когда-то и мечтали, дрожа от холода в своём блиндаже неподалёку от Станситри. Здесь, в Лесистых Горах, они нашли то, что искали — спокойствие, свободу, вдоволь пищи и чистую воду. Если их когда-то и объявляли в розыск, это потеряло смысл после того, как Кривой Коготь разгромил ликантрозорий Љ14, а в горах они умели не попадаться на глаза особенно смелым охотникам из Подгорья, которые забирались слишком далеко. Весь мир забыл о них, и ребят могли схватить только в том случае, если бы они пришли в полицию сами — чего они, разумеется, делать не собирались.

Мало-помалу те испуганные и решительные маленькие оборотни, сбежавшие из ликантрозория, остались в прошлом, хотя совсем не были забыты. Тогда они и представить себе не могли, какими сделает их жизнь в Лесистых горах. Из книг Веглао и Октай вычитали, что древние племена вверили в то, что, съев какое-то животное, можно обрести его силу, смелость, зоркость, выносливость — всё то, чем славится этот зверь. Похоже, это действительно было правдой — мало-помалу они научились бегать так же быстро, как олени и зайцы, плавать в ледяной воде горных рек легко и проворно, как серебристые форели и лососи, сражаться отважно и яростно, как кабаны, подстерегать добычу спокойно, как медведи, и преследовать её стремительно и настойчиво, как волки и камышовые коты. Они учились терпеть боль и лечить раны. Дрались преимущественно друг с другом, и Веглао всегда ужасно злилась, когда Октай ей поддавался. Они делали тетивы для луков из оленьих жил и вырезали наконечники для дротиков и стрел из костей и оленьих рогов; они научились выделывать кожу и шить из неё кое-какие вещички; они мылись «цыганским мылом», которое находили в заросших тиной заводях, и делали миски из глины; они ложились спать на траву и засыпали так же крепко и быстро, как в постелях своих детских комнат. Они любовались рассветами, взбирались на скалы, собирали цветы, вместе убивали и свежевали добычу, вместе собирали хворост, таскали из дупел дикий мёд, приносили друг для друга орешки в карманах. Это была жизнь, о которой отчаянно мечтали их ровесники, сидя в душных классах (если им повезло) или в холодных камерах ликантрозория (если им повезло всего один раз — спастись от оборотня). Изредка они спускались вниз, в Тенве или в другие городки — например, Палетшетри (до него нужно было идти дольше, но он был крупнее, чем Тенве, а потому на них там обращали меньше внимания). На свалках возле городков можно было отыскать неплохую одёжку, которая чаще всего выбрасывалась просто потому, что вышла из моды или обзавелась несмываемым пятном. А на это юным бродягам было наплевать — главное, чтобы рубашки и брюки по швам не расползались и хоть как-то защищали от холода, дождя или жары. Там также можно было найти ношеные ботинки или собрать неплохой урожай шнурков, пуговиц, проволоки, верёвок. Реже удавалось найти что-нибудь по-настоящему ценное, например, нож. Конечно, одного мусорного промысла было не всегда достаточно. Временами, когда становилось слишком туго или хотелось поглядеть на людей, ребята немного подрабатывали: собирали бутылки, устраивались на несколько дней мести улицы, мыть витрины магазинов, расклеивать объявления, сгребать опавшие листья или обрубать сухие ветки деревьев в парках. На небольшие деньги, получаемые за работу, оборотни покупали всякие необходимые мелочи: спички, иголки, нитки, свечи, соль, иногда — хлеб. Бывали и более крупные траты. На первый свой Новый Год в Лесистых горах ребята подарили друг другу алюминиевые кружки. Когда Октаю исполнилось четырнадцать, Веглао принесла ему из города пачку сахара, а он подарил ей на шестнадцатилетие упаковку настоящего чёрного чая с васильком. А ещё они таскали со свалок старые газеты и покалеченные книжки, чтобы не так было скучно зимой, когда снаружи вьюга и темнота, а внутри пещеры тепло, тихо и полным-полно сушёных грибов, ягод, рыбы и мяса. Книги они читали и перечитывали, а газеты, просмотрев, без всякого зазрения совести сжигали.

Они обычно ходили в города поодиночке, и не дольше, чем на неделю. Плюс три дня на дорогу туда и три — обратно. Эти тринадцать дней выкраивались специально так, чтобы подальше от полнолуния: превратишься в городе — не ровен час, укусишь или убьёшь кого-нибудь. Ребята уславливались, что, если тот, кто в городе, задержится хотя бы на сутки, то тот, кто оставался в горах, должен будет отправляться на поиски. Нарушен регламент был лишь один раз, когда Октай снова схватил простуду и провёл в Тенве лишние сутки, отлёживаясь и отогреваясь.

Однажды летом, когда ей было пятнадцать, Веглао отправилась на охоту. Выбравшись из леса на широкую поляну, в центре которой на небольшом холме рос старый кедр, она остановилась и откинула со лба выбившуюся из косы прядку волос. Со стороны она выглядела так, что никто из прежних знакомых не узнал бы её: рубашка с коротко обрезанными рукавами (было достаточно жарко), обнажавшими крепкие загорелые руки, покрытые белыми шрамами; брюки, оставшиеся ещё со времён ликантрозория, оборванные снизу и подвязанные под коленями тонкими полосками кожи; плетёная лёгкая обувь из кожи и коры. На поясе у неё висел нож, а в руке она держала самодельное копьё с наконечником из остро наточенного обломка кости.

Выйдя на поляну, Веглао сразу почуяла сильный запах крови и сырого мяса, а потом услышала хруст и урчание — совсем близко обедал какой-то хищник. Она взяла копьё обеими руками и покрепче его сжала. Отнимать добычу у дикого зверя — себе дороже. Веглао осторожно, стараясь не шуметь, отступила было назад в лес, но тут увидела, что на траве кое-где разбросаны перья, слишком большие для куропатки или даже глухаря. Веглао подошла к ближайшему пятну тёплой, свежей крови и подняла запачкавшееся в ней перо. Перо было коричневым с зелёными и золотыми полосками. Только у грифонов, и далеко не у каждого из них, были такие перья.

Как-то Бирлюс принёс Октая и Веглао на вершину одной из грифоньих скал, той самой, на которой состоялось их первая встреча с Варгалой. К тому времени грифоны уже привыкли к ребятам, и теперь никто из них, кружащих вокруг, громко кричащих и борющихся за свободные места, не обращал на молодых оборотней никакого внимания. Те могли спокойно наблюдать за ними, поражаясь мысленно, до чего же все они непохожи друг на друга. Здесь были большие грифоны, более крупные, чем лошадь, и малые, со средних размеров собаку. Тёмные и светлые, полосатые и пятнистые. Тела одних были покрыты густой шерстью, других — обтянуты плотной кожей, третьих — блестели гладкой чешуёй. С голыми шеями грифов, с массивными клювами орлов, с удлинёнными головами ягнятников, с жёлтыми, карими, зелёными, чёрными глазами. С пернатыми, как у птиц, или мембранными, как у летучих мышей, крыльями. Грифоны кожистые, чепрачные, белые, рыжие, тигровые, зелёные.

— Как же вас много! — сказал Октай.

— Нет! — каркнул Бирлюс, и в его скрипучем голосе звучала невероятная печаль. — Нет, сейчас мало. Давно — много. Сейчас — мало. Все здесь!

— Все грифоны здесь? — изумился Октай. — Больше их нигде нет?

Бирлюс фыркнул, как лошадь, и сердито затряс головой:

— Нет! Мы есть! Тут есть, там есть! Полночь, полдень, закат, восход!

— Значит, во всех сторонах света есть грифоны?

— Да! Таркес — смотри! Полночь — Таркес! — Бирлюс махнул крылом на крупного, коренастого грифона Таркеса с огромными мембранными крыльями и бурой пушистой шкурой. — Ненсере — восход! — Друзья посмотрели на грифониху Ненсере, маленькую, с длинной шеей, с поджарым телом, покрытым коротенькой шёрсткой апельсинного цвета.

— Такие, как Таркес, живут на севере, а такие, как Ненсере, на востоке? — уточнила Веглао. — Но сейчас они здесь?

— Да! — ответил Бирлюс радостно: он всегда радовался, когда ребята его понимали. Так он объяснил им, что когда-то грифоньих стай, подобных этой, было великое множество, но таких разношёрстных не существовало. В каждой жил какой-то один вид. Но мало-помалу их вытесняли люди и звери, и грифоны начали вымирать. Чтоб не погибнуть, остатки видов объединились в большие стаи. Это был закат могущества грифонов — закат пёстрый, шумный и невероятно красивый.

Держа в руке красивое перо, Веглао вспомнила эту историю. Вспомнила она и другое: когда последний раз она разговаривала с Бирлюсом, тот туманно обмолвился о том, что у грифонов стали пропадать детёныши. Собственно, на тот момент никто из грифонов, кроме Бирлюса, с ними не общался. Если ребятам случалось встречать грифона, он сердито щерился и угрожающе шипел на них, а некоторые ещё и гневно кричали и хлопали крыльями. В таких случаях помогало только одно: спокойствие. Ни в коем случае нельзя было ни убегать, ни демонстрировать враждебность в ответ: дело могло кончиться плохо. Проходил месяц за месяцем, одно полнолуние следовало за другим, и ни разу ни один грифон не пострадал. Постепенно грифоны смягчились. Ребята вздохнули с облегчением: их не выгонят. Идти дальше на север, к Туманным Скалам, где грифонов не было, они не хотели. Но сейчас, когда бесследно пропали несколько маленьких грифонов, грифоны понемногу снова начали косо глядеть на оборотней. Над головами Веглао и Октая опять начали сгущаться тучи.

От холма послышался глухой рык. Веглао подняла голову. Из расщелины в зелёной траве на склоне бугра, которую она вначале не заметила, вышел пещерный лев. До этого Веглао думала, что эти звери давно вымерли. Но вот он, стоит перед ней, совсем как картинка из учебника биологии — тёмно-песочная шкура, чёрная спутанная грива, два жёлтых глаза злобно глядят со слишком длинной для обычного льва морды, красной и блестящей от крови. Лев переступил с лапы на лапу — они были крепкие и сильные, под гладкой шкурой были видны тугие мускулы. Он тихо зарычал, глядя на Веглао, а его хвост два раза метнулся в стороны, ударив кисточкой по бокам.

Он сорвался с места и помчался на неё. Веглао упала на землю и откатилась в сторону, потом вскочила и повернулась к нему, крепко сжимая копьё. Лев развернулся и снова кинулся на неё. Когти, секунду назад вонзившиеся в землю, вырвали из неё комочки дёрна. Веглао выставила копьё вперёд, и оно вонзилось в плечо, прикрытое гривой. Лев закричал, как кот, которому прищемили хвост, и никогда Веглао не слышала более страшного мяуканья. Он подался назад, и одновременно Веглао с силой дёрнула копьё. Слишком сильный рывок кончился плохо: наконечник застрял в теле льва, а в руках девушки осталось только древко. Лев всё ещё яростно мяукал, припадая к земле, а кровь быстро текла из его раны, брызгая на траву. В следующую секунду, обезумев от боли, он снова прыгнул на неё, повалив на землю. Веглао успела выставить древко от копья вперёд, и лапы льва сломали его пополам, вместо того чтобы сломать ей плечи. Перекатившись под брюхом льва, Веглао успела выхватить нож и полоснуть его по животу. Противник снова взвыл и на несколько секунд упал на траву. Она быстро темнела под ним. Едва переведя дыхание, Веглао напала на него со спины. Лев заревел и вскочил, когда она вцепилась в его гриву и сжала коленями бока. Он рванулся в одну, в другую сторону, пытаясь сбросить её. Веглао ударила его ножом в шею, и оттуда брызнула струя крови, облившая ей руку. Крича от боли, лев крутанулся на месте. Девочка потеряла равновесие и упала с его спины на траву, её рука вырвала клок шерсти из гривы льва. Он взмахнул огромной лапой, Веглао еле успела увернуться. Ужасная боль ослепила её, когда когти рассекли кожу на голове и правую бровь. Но это были лишь царапины, а ведь он мог бы раскроить ей череп. Она ткнула ножом вперёд и вверх, вслепую, ориентируясь только по рычанию льва, и что-то горячее, жидкое обожгло ей ладонь и запястье.

Лев упал на неё, почти раздавив — триста килограммов, не меньше, мышц и тяжёлых костей. Веглао ждала смерти, но он не бил её когтями, не рвал зубами. Он просто вздрогнул и умер, вздохнув, как человек. Она вытащила нож и уронила его, потом руками и коленями, скользкими от крови, уперлась в его брюхо и грудь и выбралась из-под него.

Зрение прояснилось. Правая сторона головы ужасно болела, как будто с неё начисто собрали кожу. Веглао поднялась, шатаясь, и тут же снова упала на колени. Пряди волос, нависшие ей на лицо, были уже не седыми, а красными.

Лев лежал на животе. Последний удар ножа пришёлся ему прямо в глазницу. Кровь всё текла и текла из него, от её запаха во рту разливался вкус железа. Веглао ползком добралась до протекавшего неподалёку ручья, опустила в него лицо и принялась жадно пить, но вкус крови никуда не делся даже после десятого глотка.

Промыв свои раны, Веглао спустилась в пещеру. Там она нашла то, что и ожидала найти: кости грифоньего молодняка и один свежий трупик, с ободранными крыльями.

Октай пришёл в ужас, когда она вернулась на их стоянку, измученная, окровавленная и с мёртвым грифончиком на руках. Первое, что он спросил, было:

— Ты что, охотилась на грифона? Они же нас сожрут!

Тем же вечером на холме со старым кедром собралось множество грифонов. Все они видели мёртвого льва, останки детёнышей и раны Веглао. Бирлюс, который привёл их всех сюда, расхаживал туда-сюда с таким гордым видом, как будто это он победил чудовище, и говорил на грифоньем языке что-то вроде «вот видите, а вы хотели их убить». После этого случая оборотни получили нечто более ценное, чем новый дом — доверие грифонов. Спустя два года Веглао явилась к ним за возвращением долга, пообещав кровь оборотней — и это сработало.

 

2

Весной этого года пути Веглао и Тальнара, казалось бы, разошедшиеся навсегда, неожиданно сошлись вновь.

За последние годы стая Кривого Когтя разрослась настолько, что только в пещерах Меркании проживало около тысячи оборотней. Наиболее верных Кривой Коготь отправлял в разные части Бернии, чтобы те создавали там свои стаи. Казалось бы, нападения оборотней должны были участиться, но этого не происходило. Кривой Коготь ясно дал понять: начинать новый террор без его приказа нельзя. Потому и делал новыми вожаками тех, кто умел беспрекословно подчинять себе оборотней, кто мог хоть сколько-нибудь сдерживать их и свою ярость. Таких было немного, и в основном это были те, кого обратил сам Кривой Коготь, причём обратил очень давно, когда они были детьми. Морика и Щен были отправлены на север, в леса рядом с Лесистыми горами. Спустя год после того, как они основали там свою стаю, Кривой Коготь отправил к ним гонцов с известием о том, что в мае они должны будут нанести удар по городу Тенве.

Гонцами стали трое — Тальнар, Аврас и Пёсья голова. Это прозвище третий оборотень получил за то, что его лицо напоминало морду бульдога: квадратная нижняя челюсть, отвислые, напоминающие брыли, губы и щёки, острые зубы и круглые, полускрытые тяжёлыми дряблыми веками, глаза. Единственным достоинством Пёсьей головы было то, что он очень быстро ходил и за день мог покрыть приличное расстояние. В остальном же это был один из самых никчёмных людей, каких Тальнар когда-нибудь встречал. Пёсья голова был труслив, туп и вдобавок постоянно жаловался на что-нибудь: на погоду, на невкусную еду, на свои больные почки, на вервольфиню, с которой жил, на прижитых от неё детей — «щенков», как он их называл. У Пёсьей головы их было четверо, все мальчики, старшему из них исполнилось шесть лет, а младший как раз недавно перенёс третье полнолуние. Этой зимой у Тальнара и Заячьей Губы тоже родился сын. Он умер через три недели, так и не получив никакого имени. У оборотней из стаи Кривого Когтя сложился своеобразный обычай: не давать ребёнку никакого имени, пока он не переживёт своего первого полнолуния. Сын Тальнара не пережил. Заячья Губа рыдала, когда они вдвоём его закапывали в мёрзлую землю маленькой долины, где оборотни хоронили своих, а вот Тальнар не проронил ни одной слезинки. Он не успел как следует привязаться к малышу, и в глубине души был рад, что существо, с самого рождения обречённое на одиночество, жестокость и голод, всё же было от них избавлено. Но до сих пор, когда он вспоминал это маленькое тело, изодранное и окровавленное, беспомощно вытянутую шейку и полуоткрытые глаза, серые, как у него, ему становилось тоскливо и больно.

Весна выдалась холодной и хмурой, ни разу не порадовавшей людей ясной погодой. Снег не таял — его смывало бесконечными дождями. Большинство дорог в Бернии были грунтовыми, и теперь они превратились в реки жидкой холодной грязи. Оборотни вышли из Клыкастых гор в самом начале марта, и только через несколько недель добрались до Станситри, где провели пару дней, набираясь сил. Тальнар не боялся, что его узнают: посмотревшись на себя в окна, он убедился, что даже отец, будь он жив, не узнал бы его. Свою красоту он растерял, и в неполные двадцать два года выглядел наполовину стариком. Волосы поседели и потускнели, лицо исхудало и стало каким-то серым, а в глазах появилось затравленное и безразличное выражение. Кто бы мог узнать прежнего надменного красавца в этом опустившемся бродяге!

Путь был далёк. От Станситри они доехали на товарном поезде до Гарду, от Гарду пешком дошли до Увика, потом добрались и до Тенве, в лесах возле которого расположились Щен, Морика и их стая.

Лесистые горы, пользующиеся такой дурной славой среди оборотней, находились совсем рядом. Впервые Тальнар увидел их так близко. Невольно они поразили его — даже здесь, в предгорьях, они казались много выше, чем Клыкастые, а пышная растительность, окутывавшая их, не имела ничего общего с жидким покровом Клыкастых гор.

— Как здесь красиво, правда? — спросил он у Авраса, когда они стояли все втроём на вершине небольшого, похожего на купол, холма, и ветер трепал их рваные плащи. Отсюда была видна только малая часть отрогов Гор. На одной из них, очень высокой, тёмной от сосен и пихт, виднелась тонкая нитка взорванной железной дороги. Тальнар этого не знал, но именно по этой дороге три года назад ехал поезд, который привёз сюда ту, кого он до сих пор видел в самых горьких своих снах.

Пёсья голова только хмыкнул и, харкнув на землю, застенчиво растёр плевок ботинком. Аврас обернулся к Тальнару, его обветренное лицо было усталым и мрачным:

— Да, здесь очень красиво, — пробормотал он. Потом, приподняв голову, посмотрел на поросшие редким лесом холмы, за которыми скрывался Тенве (отсюда была видна только башня с часами — самое высокое строение в городе), и более громко сказал:

— Я предлагаю сходить в город.

— Зачем? — проворчал Пёсья голова. — Лучше пойти сразу к Морике. В городе нас могут взять за задницы, и ещё повезёт, если всё кончится каким-нибудь вшивым ликантрозорием.

— В городе можно узнать новости, которых не знает Морика, — туманно ответил Аврас. — Мы можем узнать, как работают её оборотни, прежде чем она поймёт, что мы здесь. Коготь приказал нам посмотреть на работу стаи, а Морика не станет показывать свои огрехи — она скорее попытается их исправить сама. Спорю на что угодно, в городе есть волки, вот и поглядим, хорошо ли они прячутся.

— Давайте пойдём туда ночью, — предложил Тальнар, — а сейчас найдём место, чтоб отдохнуть.

Аврас мотнул головой.

— Нет, — коротко сказал он. — Не ночью. Мы идём туда завтра днём.

Тальнар непонимающе посмотрел на своего друга. Что случилось с Аврасом? Он, всегда такой осторожный и здравомыслящий, решил идти среди бела дня в город, полный людей. А они наверняка заподозрят опасность в троих вооружённых бродягах, от которых в ужасе разбегаются животные.

Аврас почувствовал его взгляд и, обернувшись, подтвердил:

— Да, днём. Я хочу посмотреть на людей.

— А точнее, на чистеньких городских баб, — поддакнул Пёсья голова. Аврас и ухом не повёл. По-прежнему глядя только на Тальнара, он объяснил:

— Те, кто шатается по городским улицам ночью, вызовут больше подозрений, чем те, кто ходит там днём. Оружие мы спрячем под одеждой, а наш вид ни у кого не вызовет подозрений. Сам видел, сейчас повсюду полным-полно беженцев и бродяг.

— Ладно, — вздохнул Тальнар. Его всё ещё не оставляли сомнения. Да, в Станситри и Увике никто не попытался их задержать, но в Увике и в самом деле много бездомных, а Станситри слишком далеко от оборотничьих стай, в Тенве же народ наверняка подозрительнее. Он не хотел и близко подходить к городку (хотя и вовсе не стремился к встрече с Морикой), но понимал: Аврас не откажется от своих намерений.

Неподалёку от города, в мрачной долине между несколькими холмами, были развалины нескольких зданий, длинных и некрасивых — судя по всему, когда-то здесь были склады. В одном из них сохранилось довольно много пустых бочек и ящиков, на которых можно было устроить постели. Тальнар остался здесь, а его спутники ушли на поиски ужина. Когда начало темнеть, они вернулись с неожиданно богатой добычей — горной козой.

— Ого! — восхищённо воскликнул Тальнар, гладя длинную белую шерсть животного. — Какая красавица! Где вы её нашли?

— В Горах, — ответил Аврас, скидывая с плеч ватник и садясь к разведённому Тальнаром костру. — Здешние звери и вправду не боятся таких, как мы. Пойди, разделай её. Пёсья голова тебе поможет.

— Не помогу, — отозвался Пёсья голова, ковыляя к сдвинутым вместе ящикам, на которых намеревался поспать. — Я еле на ногах стою. Червяк и без меня справится.

Раздался грохот — это Аврас опрокинул на пол бочку, на которой сидел.

— Не смей называть его червяком! — рявкнул он, подступая на шаг к Пёсьей голове. В этот момент Аврас был так страшен, что Тальнар испугался ничуть не меньше старого оборотня, инстинктивно отступившего на шаг.

— Не надо, Аврас, всё в порядке! — испуганно крикнул он, приподняв руку с уже окровавленным ножом — он только что начал свежевать козу. Аврас взглянул на него, потом вперил грозный взгляд в Пёсью голову. Тот попятился в ужасе.

— Не надо так на меня смотреть, что я, один, что ли?! — завизжал он. — Его многие так называют, не только я!

— Знаю, — прорычал Аврас. — Ему пришлось пережить побольше, чем некоторым! Так что захлопнись и помоги ему! Козу убил я, сюда донёс её тоже я — так что работай!

Он развернулся и, подняв бочку, снова сел к костру. Тальнар молча продолжил свежевать козу. Пёсья голова так же молча собрал и унёс её требуху, оставив только лёгкие, сердце и печень. Спустя недолгое время Тальнар подвесил куски туши над угасающим костром жариться. Шкурка козы ему понравилась, и он решил её выдубить и принести Заячьей Губе в подарок.

Ужин прошёл в молчании. Покончив с козлятиной, Пёсья голова вытер блестящие от жира толстые губы волосатой ладонью и ушёл спать. Аврас отнёс свою бочку к входу в склад и сел там. Тальнар, погревшись немного у костра, подумал о том, что пора бы лечь спать, но сон не шёл. В конце концов он поднялся на ноги и пошёл к Аврасу.

На звук его шагов тот обернулся. В полумраке Тальнар увидел его кривую улыбку, но когда он подошёл поближе, то усомнился в том, что это вообще была улыбка — глаза Авраса были очень тревожные и грустные.

— Садись, сынок, поговорим, — сказал он, пододвигая ещё один бочонок для Тальнара. — Жаль, что в этих бочонках нет ничего такого, чем можно было бы промочить горло. Я бы не отказался от пивка.

— Я не пью, — улыбнулся Тальнар, садясь рядом. — Ты что грустишь, Аврас?

— А чего веселиться-то? — проворчал Аврас, пожав плечами. — Мне сорок четыре года, и сорок из них у меня нет ни дома, ни семьи. Никому не пожелаю моей судьбы.

Он закрыл глаза и поморщился, как от боли. Тальнар сидел тихо. Ещё никогда ему не доводилось слышать, как Аврас облегчает душу — обычно тот не очень-то распространялся о себе. Аврас, должно быть, почувствовал его замешательство. Он открыл глаза и, покосившись на Тальнара, улыбнулся по-настоящему.

— Не обращай внимания, — хрипловато проговорил он. — Что-то на меня накатило. Иногда так бывает. Старею, наверное.

— Тебе не стоило так разговаривать с Пёсьей головой, — смущённо сказал Тальнар.

Аврас помрачнел, в его глазах мелькнуло уже знакомое гневное выражение:

— Я сам разберусь, что мне стоит делать, — резко ответил он.

— Не сердись, — поспешно сказал Тальнар, протягивая руку и касаясь его рукава. — Я ничего такого не хотел сказать, просто я уже привык к таким вещам.

— Привык? Я в твои годы уже знал, что привыкать не следует ни к чему. Тебе совсем наплевать на то, как к тебе относятся?

— По большому счёту да, — пожал плечами Тальнар. — Что бы я ни сделал, всегда найдутся те, кто будет оскорблять и ненавидеть, но что мне до них? Меня волнует только то, как ко мне относятся те, кого я люблю.

— И многих ты любишь?

— Нет. Только Зайчишку и тебя.

Аврас искривил рот в своей обычной ухмылке.

— Не слишком-то привязывайся ко мне и к ней, Тальнар. Сейчас можно быть уверенным только в одной вещи: в том, что рано или поздно каждый из нашей стаи умрёт, и виноват в этом будет Кривой Коготь.

Тальнар вытаращился на него. Аврас усмехнулся.

— А ты думал, я от него в восторге? Я ведь стал оборотнем так же рано, как и ты. Кривой Коготь, наверное, не планировал меня обращать — ведь и ему иногда нужно просто нажраться сырого мяса и напиться крови. Но я выжил, хотя у меня с шеи, вот тут, — он помахал рукой над более светлым, слегка стянутым у краёв, участком кожи на своей шее, который Тальнар всегда принимал за след от ожога, — был сорван здоровенный кусок, так что видна была артерия.

Тальнар поёжился от страха, представив себе это зрелище.

— Как же ты выжил? — тихо спросил он. Аврас снова усмехнулся:

— Не знаю. Наверное, мне просто не захотелось умирать. Обидно было помирать именно тогда, когда жизнь наконец стала налаживаться…

Аврас вытер лоб рукой и продолжил рассказывать:

— Я жил в Антьене. Мне было двенадцать лет. Я был сиротой, малолетним преступником. Бродяжил, воровал, примыкал к бандам таких же сопляков-беспризорников. Но однажды меня загребли — ночью мы с двумя моими приятелями решили ограбить магазин. Те двое смылись, а меня сцапали. Полицейские поволокли меня в участок, но по дороге я убежал… а дело происходило неподалёку от вокзала. Я бросился прямо туда, и заскочил в теплушку одного маленького поезда, который уходил на восток, к границам Антьены.

Аврас тихо рассмеялся горьким и усталым смехом, потёр пальцами уголки рта.

— Ты хоть представляешь себе, Тальнар, что такое теплушка?.. Сейчас такие поезда уже не ходят, а тогда, тридцать с лишним лет назад, их было много. Старые, деревянные, ветер по щелям, один вагон рассчитан на двадцать человек, а набивалось пятьдесят. Курят, блюют, матерятся так, что уши сворачиваются, дети орут, крестьяне тут же везут коз, свиней, кур… Вонь невыносимая, дерьмо, грязь, летом — пекло, зимой — холод… Товарняк, на котором мы ехали в Гарду, по сравнению с этим — рай.

Аврас ненадолго замолчал, потом снова заговорил, и голос его звучал мягко и в то же время — неуверенно, как будто Аврас сочинял свой рассказ на ходу:

— В том вагоне я познакомился с одним парнишкой. Он был старше меня на шесть лет, ему было уже восемнадцать. Он был немного похож на тебя. У него тоже были светлые волосы и серые глаза, он был худенький, смазливый, был неплохо одет… Этакий примерный мальчик из университета. Как сейчас помню: стоит он, зажавшись в угол, прижимает к себе туго-туго набитый портфель… а глаза, как у загнанного зверька — испуганные, отчаянные. Меня как будто что-то бросило к нему. Мы познакомились, разговорились. Выяснилось, что он сбежал из дома и пробирается сейчас в Бернию. А потом мы решили, что будем идти вместе. И так мы странствовали с ним вместе по этим землям. Целых шесть лет, Тальнар, шесть лет мы бродили по Бернии. Иногда мы останавливались где-то, находили работёнку. Но тут разгоралась новая война, и мы снова срывались с места, шли всё дальше и дальше, пока не пришли в один городок под названием Донирет. Мне было уже восемнадцать, ему — двадцать четыре. Там-то это и случилось — на меня напал оборотень. Кривой Коготь.

— И что сказал твой друг?

— Ничего не сказал. Я пришёл в себя в каком-то подвале, где эта тв… где вожак прятался от людей. Оказывается, это он меня туда притащил. Он перевязал мне раны и сказал, что ему такие смельчаки нужны… Что ещё мне оставалось делать? В тот же вечер я ушёл из Донирета. Не знаю, что подумал мой друг. Да и что с ним теперь? Быть может, его и в живых уже нет…

Тальнар хотел, чтобы Аврас продолжил рассказывать, но тот замолчал. Теперь молодой оборотень понимал, почему Аврас стал его союзником. Помолчав, он нерешительно спросил:

— А что ты думаешь о Морике?

— Психопатка, больше никто, — пожал плечами Аврас. — Она не такая умная, как Коготь, но зато злая, как чёрт, и умеет заставлять всех делать так, как она хочет.

— И как думаешь, хорошая из неё получилась атаманша?

— Вот послезавтра и увидим. Иди лучше спать.

Тальнар последовал этому совету — он уже очень устал. Улегшись на пол и укрывшись плащом, он очень скоро заснул.

 

3

Тальнару не понравился Тенве. Он был меньше, чем Станситри, некрасив и беспорядочен, ужасно грязен и всё в нём дышало запустением и депрессией. Штукатурка отваливалась от домов кусками, деревянные крыши служили почвой для мха, а немногие жестяные кровли были рыжими от ржавчины. Несколько центральных улиц были заасфальтированы, но судя по их состоянию, произошло это лет пятьдесят назад — от асфальта остались лишь фрагменты, между которыми чернела грязь и пробивалась молодая трава. Прямо по улицам бродили козы — судя по виду, дальние родственники той дикой красотки, которую вчера подстрелил Аврас, но вид у большинства из них был унылый и истощённый.

Аврас оказался прав: в городе хватало бродяг. Большинство из них сидело у домов, которые выглядели заброшенными (хотя на самом деле заброшенными были далеко не все), и дремали, уткнув лица в засаленные воротники старых курток, либо смотрели на улицу усталыми тусклыми глазами. Перед многими из них на земле или асфальте стояли блюдца или кружки, а то и расстеленная тряпка или газета — для милостыни. Но редкие прохожие предпочитали не обращать на них внимания, либо поглядывали на них мрачно и неодобрительно.

В городе, кроме них, было ещё несколько оборотней. Трое посланников разбрелись, чтобы отыскать их. Пёсья Голова с его отвращением к людям отправился бродить по окраинам, Аврас и Тальнар добрались до центра и там разошлись.

Тальнар миновал центр города и вышел к окраинному кварталу. Сразу же, по тишине, а может, по особенному запаху, свойственному покинутым домам, он понял, что здесь больше никто не живёт. Дома, из которых съехали обитатели, производили гнетущее и при этом завораживающее впечатление: казалось, что из их пустых окон на тебя смотрит кто-то невидимый. В конце улицы стоял большой дом, крыша которого совсем провалилась, но двухэтажный корпус, судя по виду, собирался простоять ещё добрый пяток лет.

Тальнар подошёл ближе. Чутьё подсказало ему, что внутри дома находится оборотень, и Тальнар не усомнился в том, что это Аврас. Его друга всегда влекло к заброшенным домам, где он мог найти что-нибудь, на его взгляд, ценное. Тальнар подошёл к дому и открыл дверь. Она подалась трудно, но без скрипа. Он вошёл внутрь и сразу же упёрся носом в стену — за дверью был крохотный пятачок пола, от которого вниз влево вела лестница. Тальнар посмотрел из-за стены вниз, через перила, и имя Авраса замерло на его губах, так и не сорвавшись с них.

Внизу, за заваленным газетами столом, сидел оборотень, но это не был его попутчик. Голова его была склонена и вдобавок почти целиком скрыта под капюшоном грязной голубой ветровки. Но руки, одна из которых подпирала лоб, другая постукивала пальцами по столешнице, были такими маленькими и тонкими, что Тальнар предположил, что внизу сидит женщина или девушка. Она явно не услышала, как стукнула дверь.

Может, это кто-то из стаи Морики, подумал Тальнар, гадая, стоит ли окликнуть её или спуститься, как вдруг девушка перестала стучать пальцами по столу. Она замерла, прислушиваясь, и Тальнар понял, что она почувствовала оборотня.

Он не успел ничего предпринять и даже подумать. Она вдруг быстро отняла руку ото лба и подняла голову. Какую-то долю секунды они смотрели друг на друга, а потом Тальнар вылетел из дома и бросился бежать, как напуганный мальчик.

Только пробежав опрометью, не разбирая дороги, несколько улиц, он налетел на какой-то забор, и, задыхаясь и дрожа, привалился к нему, почти падая на колени. Лицо девушки всё ещё стояло перед его внутренним взглядом — причудливо изменившееся и в то же время такое знакомое. Он всё ещё видел бледно-зелёные — даже на таком расстоянии сумел разглядеть цвет — глаза, которые Морика, по её словам, выколола три с половиной года назад.

Неужели всё это время она оставалась жива? Тальнар не мог в это поверить. В глубине души он уже похоронил и оплакал её, и теперь его охватил суеверный ужас. Уж не увидел ли он привидение?..

Стоп, стоп. Опершись на забор, он выпрямился и осмотрелся вокруг затравленными глазами. Привидение Веглао не могло бродить там, где эта девочка в жизни не была, — а в том, что никогда нога её не ступала здесь, Тальнар не сомневался. И потом, ну какое привидение станет шелестеть газетами и стучать пальцами по столу? Абсурд… Конечно, это не она. Это просто какая-то девушка, похожая на неё. Через два дня Тальнар, Аврас и Песья голова будут в стае Морики и Щена, и там Тальнар увидит эту девушку-оборотня, так похожую на Веглао… и, может быть, даже поговорит с ней…

Круто развернувшись, он зашагал назад. По дороге оторвал листок с объявлением с какой-то стены. Неподалёку беседовали о чём-то две девочки лет десяти со школьными сумками за спиной. Подойдя к ним, Тальнар попросил карандаш. Девочки испуганно взглянули на него, но одна всё-таки вытащила карандаш из кармашка сумки и с опаской протянула его Тальнару. Поблагодарив, Тальнар отошёл к стене, прижал к ней листок, и, волнуясь и протыкая бумагу карандашом, написал:

«Веглао, если это дийствительно ты, приходи сегодня вечерам в шесть, или около того в троктир возле круглой башни на краю города ты не ошибёшься, он там такой один. Пожалуста приходи я буду один и без оружия, тебе ничего неугрожает. Тальнар».

Он перечёл записку. Готов был побиться о заклад, что здесь есть ошибки, но уже так давно он ничего не читал, что не мог понять, где. В конце концов он её просто свернул и сунул в карман, отдал девочке карандаш и быстро пошёл обратно к дому.

Там он бросил записку в окно, протиснув её между досок, которыми была забита рама, и быстро ушёл. На ходу он несколько раз обернулся, но не увидел никого.

Добравшись до заброшенного склада, он нашёл там своих попутчиков. Кроме них, там был молодой рыжий оборотень, красивый и крепкий, как сентябрьский боровичок. Приветственно кивнув Тальнару, он тут же распрощался с ним и остальными и ушёл в лес. Тальнар сел на бочку и повернулся к Аврасу:

— Кто это был?

— Паренёк из стаи Морики, — отозвался тот. — Встретил его в городе. Околачивался возле рынка, совсем мозги потерял — никакой бдительности! Морика и ещё кое-кто из верхушки стаи в эти два дня охотятся подальше отсюда, вернутся только сегодня к ночи. Тогда и пойдём туда. Парень будет нас ждать возле кладбища. Ты чего такой бледный?

— Ничего, — помотал головой Тальнар. Чтобы скрыть волнение, он вышел наружу.

Уверенности в том, что Веглао — если это была она — прочитала его послание, у него не было, честно сказать, никакой. Но всё оставшееся до шести часов время он провёл как на иголках. Даже Аврас спросил, не выдержав:

— Муравьёв тебе, что ли, кто-то в штаны напустил? Хватит маячить у меня перед глазами, поспи лучше.

Выступать они решили после девяти часов вечера, когда улицы Тенве окончательно пустели. Времени оставалось ещё много, и Пёсья голова мирно спал, растянувшись на двух досках, положенных поверх пустых бочек. Вскоре его примеру последовал и Аврас. Он улёгся на сдвинутые ящики, закутавшись в свою хламиду, и вскоре до Тальнара уже доносилось его тихое похрапыванье.

Судя по всему, они не собирались просыпаться до девяти. В половине шестого Тальнар, опустившись на колени перед спящим Аврасом, тихонько растолкал его и сообщил, что пойдёт поищет чего-нибудь поесть. Тот, не открывая глаз, проворчал что-то насчёт того, что из-за чьего-то обжорства им могут прищемить хвост. Приняв это как напутствие, Тальнар закутался в свой плащ и вышел на улицу.

Он добирался до круглой башни тёмными улочками, не встретив на своём пути никого, кроме одинокого местного забулдыги, судя по всему, вдрызг пьяного и потому не заметившего Тальнара. За десять минут до назначенного времени Тальнар пересёк пустырь, заросший комковатой прошлогодней травой, и подошёл к круглой башне. Над её дверью висела табличка с надписью «Обсерватория». «Интересно, работает ли она сейчас?» — отстранённо подумал Тальнар, направляясь к небольшому приземистому дому, стоявшему неподалёку.

В этом трактире было тесно, шумно и в это время почти всегда темно, поскольку лампы по вечерам хозяин из экономии включал только в семь часов, а окошки, прорубленные под самым потолком, были такими маленькими, что не могли пропустить достаточно света. Сейчас, едва Тальнар вошёл сюда, его со всех сторон окружили шум, гам, хохот, крики, громкие голоса, ругань, среди которых почти совершенно затерялась мелодия песни «Поезд на север», которую в углу играл старенький шипящий патефон. В воздухе стоял пар, вылетавший из ртов только что вошедших, и смесь запахов пота, перегара, сигаретного дыма, жареного лука, чёрного хлеба, мокрой одежды, солёного сала, пива и водки. Тальнар прошёл к одному из дальних столов, за которым никого не было — вероятно, потому, что он стоял дальше всех и вдобавок не под окнами, так что темнота и вонь становились здесь прямо-таки невыносимыми.

Да, плохое место для свидания, подумал Тальнар, садясь на скамью и оглядывая грязный стол с пятнами чего-то липкого и разбросанными окурками. Но зато здесь сразу больше вероятность, что их не подслушают.

К нему подошёл трактирный слуга — высокий парень лет двадцати пяти в замызганном фартуке. Тальнар заказал чай. Слуга скривил некрасивое, испитое лицо, когда Тальнар протянул ему грязную, липкую монетку в один ном, которую нашёл на пороге, но чай через некоторое время всё-таки принёс. Вкуса у напитка не было никакого. Тальнар отпил пару глотков и отставил чашку в сторону.

Он тяжело опёрся руками на столешницу, совершенно не ощущая брезгливости — его одежда и так была грязнее некуда, — и опустил голову на ладони. Словами не передать всего того, что он чувствовал в эти минуты — и страх, и надежду, и трусливое желание убежать, и твёрдую решимость увидеть её во что бы то ни стало. Хотя бы убедиться, она это или не она…

На стол перед ним опустились две маленькие ладони. У Тальнара перехватило дыхание. Он хотел сглотнуть, но горло перехватило от волнения, и тогда он медленно поднял голову.

Да, это была она.

Она была в той же грязной ветровке с туго обхватившим голову капюшоном и коротковатыми рукавами. Лицо было бледным, похудевшим, его иссушили пережитые страдания, но это несомненно была Веглао — и как он только мог сомневаться?

Несколько секунд они смотрели друг на друга, не находя ни единого слова. С самого первого мига Тальнаром потихоньку стало овладевать страшное отчаяние, и в ту секунду, когда оно стало совсем невыносимым, Веглао вдруг тихо проговорила:

— Тальнар, неужели правда ты?

— Да, я… — прошептал он и вдруг заплакал, сам не понимая отчего — не то от радости, что вновь видит её, не то от горьких воспоминаний, которые она вызвала.

Опустив голову, он тихо плакал, глядя на свои руки, и вдруг увидел, как маленькие исцарапанные ладони легли на них и тихонько сжали. Веглао неслышно опустилась на скамейку напротив него, держа его руки в своих и ничего не говоря, но теперь молчание уже не казалось вынужденным и неприятным — напротив, слова были вовсе не нужны.

В какой-то момент Веглао вдруг тихонько погладила большим пальцем ладонь Тальнара — и тут же, словно испугавшись этой сдержанной ласки, отдёрнула руки. Но теперь уже Тальнар сам схватил её ладони.

— Я думал, ты умерла, — сказал он хриплым от слёз голосом и заставил себя наконец-то поднять голову и посмотреть на неё прямо. Веглао улыбнулась незнакомой кривой улыбкой:

— Мне везло.

У неё было два шрама на лице. Один — слева на нижней челюсти, ровный и белый, вертикально уходивший со щеки на шею. Второй, начинавшийся на лбу, наискосок пересекал правую бровь и исчезал под капюшоном. К нему прилипла тонкая ниточка серой паутины… нет, не паутины, вдруг со страхом догадался Тальнар.

— Сними капюшон, — проговорил он.

— Зачем? — смутилась Веглао. — Здесь не жарко.

— Сними, — взмолился он, и Веглао, высвободив одну руку из его ладоней, нехотя растянула резинку, сдерживающую капюшон, и откинула его.

Её волосы, прежде тёмно-русые, почти чёрные, стали совсем седыми. Они были чуть темнее снега, чуть светлее волчьей шерсти. Тальнар задрожал, как в лихорадке.

— Что я наделал, — прошептал он. — Что я наделал!

— Тише, — предупредила его Веглао, поднося палец к губам и вновь накидывая капюшон на голову. — Не хочу привлекать внимание.

— Веглао!.. — Тальнар схватился за голову, глядя на неё в ужасе.

— Я так сильно постарела? — проговорила Веглао с непередаваемым выражением. Тальнар прерывисто вздохнул.

— Зачем ты позвал меня сюда? — деловито осведомилась девушка.

— Я… я увидел тебя сегодня в доме на окраине.

— А как ты здесь оказался?

— Я здесь не один, — сказал Тальнар, забывшись. — Со мной ещё двое. Мы идём кое к кому, так сказать, с посланием… — Тут он осёкся, вспомнив, что их миссия, в общем-то, секретна.

— Куда идёте? — чуть настороженно переспросила Веглао.

— Ну… эм… — Тальнар замялся, не зная, что сказать. Веглао молча глядела ему прямо в глаза. Какой тяжёлый, сверлящий у неё теперь взгляд!

— А где ты живёшь? — беспомощно попытался он перевести разговор на другую тему, но Веглао вдруг тихо ахнула и отшатнулась. Её руки вздрогнули.

— Кривой Коготь? — прошипела она. — Он тебя сюда отправил?

— Нет! — испуганно воскликнул Тальнар. Но прозвучало это не как «Нет, не он!», а как «Нет, не надо меня спрашивать!»

— Что ты врёшь?.. — проговорила Веглао, качая головой. Тонкая, еле заметная складочка в уголке её рта обозначилась, стала глубже. — Так ты в его стае. Думаешь, я не поняла?

— Веглао! — взмолился Тальнар, крепко сжав её руки. — Послушай, я сам этому не рад! Но у меня не было выхода, понимаешь?

— А у меня был выход? Он убил Ригтирна! — Веглао говорила тихо, но в её голосе слышалось рычание: она еле сдерживала рвущийся наружу крик горя и гнева. — Он зарезал моего брата! А сам до сих пор жив, и ты, ты ему прислуживаешь, подчиняешься ему, как… как пёс!

Она резко вырвала свои ладони из его рук и столкнула локтём забытый на столе стакан. Тот упал и со стуком покатился по столешнице, но не упал: специально для таких случаев столы в трактире были снабжены невысокими бортиками по краям.

— Тише! — ахнул Тальнар: на них обернулось несколько работяг за соседним столом. — Мне и так тяжело, а ты не хочешь слушать…

Молча, не говоря ни слова, Веглао скрестила руки на груди.

— Куда ещё я мог пойти? — шёпотом попытался Тальнар воззвать к её благоразумию. — В ликантрозорий? Да уж лучше в петлю!

— Я была там, — холодно возразила Веглао. — Жива, как видишь.

— Была в ликантрозории? В каком? — вытаращил глаза Тальнар: насколько ему и другим было известно, мало кто выходил живым из ликантрозориев.

— А какой три года назад разгромил твой вожак? — прищурилась Веглао. — Не четырнадцатый, случайно? Так вот в нём я и была. И хорошо ещё, что успела уйти до того, как туда пришёл Кривой Коготь.

— Знаешь, — тихо сказал Тальнар, — я никак не думал, что ты окажешься такой… такой стойкой. Ну ладно, оттуда сбегали, были случаи. Но как же… ты знаешь… Морика говорила, что ослепила тебя…

— Морика? — переспросила Веглао. Глаза её загорелись огнём такой ненависти, что Тальнар невольно подумал: не завидует он Морике. С таким взглядом человек готов на какую угодно месть. — А она это сказала лично тебе?

— Я случайно услышал, как она говорила это вождю. Ещё перед тем, как она ушла сюда… — Поняв, что проговорился, он резко замолчал.

— Всё понятно, — сказала Веглао ужасным холодным голосом. — Это к ней ты идёшь с посланием?

— Да, — вздохнул Тальнар и отвёл взгляд.

— Как ты мог, Тальнар? — тихо спросила девушка. — Нет… Ладно, я догадываюсь — ты боишься, что он тебя убьёт. Поэтому выполняешь всё, что он тебе прикажет.

— Он мне ничего не приказывает. Если хочешь знать, ему наплевать на меня. Думаю, он просто меня презирает… как и ты, — прошептал Тальнар.

— Я не презираю тебя, — смутилась Веглао. — Я просто тебя не понимаю.

— А ты попробуй понять, — сказал он, взглянув на неё страдающими глазами. — Люди ненавидят нас, Веглао. Они боятся нас, гонят отовсюду, они убивают нас, они стреляют, режут, вешают! «Смерть волкам» — вот всё, чего они слушаются! «Смерть волкам» — и всем бедам конец!.. Никто не хочет видеть то, что мы тоже хотим жить, жить спокойно!.. Да что я говорю — ведь ты и сама всё знаешь. Кривой Коготь даёт нам то, чего от людей нам не дождаться. Знаешь, что это? Справедливость.

— Справедливость? Что ты называешь справедливостью — убийство твоего отца?

Тальнар медленно поднял голову, и впервые за всё время их встречи испугалась Веглао, а не он. Что-то новое появилось в его глазах, то, чего она никогда прежде не видела в Тальнаре.

— Мой отец, — раздельно произнёс юноша, — сам заслужил свою участь. Он никогда не хотел даже подумать о том, что есть что-то выше его пониманий. Он бы убил меня, если бы узнал, что я оборотень.

— Тальнар, Тальнар, что ты говоришь?! — тихо вскрикнула Веглао, чуть не расплакавшись. — Да если бы твой отец слышал тебя сейчас, он бы сгорел от стыда! Ты сам-то веришь в этот бред?

— Да, я верю! — запальчиво выдохнул Тальнар.

— Проклятье! — прошептала Веглао.

— Что?.. Что ты сейчас сказала?

— Я сказала «проклятие».

— Уж не меня ли ты проклинаешь?

— А зачем? Ты и так уже проклят. И я. И Кривой Коготь, и Морика, и все оборотни прокляты. Коготь всех нас заразил своим проклятием.

— Вот и ты мыслишь, как мой отец, — с грустной улыбкой покачал головой Тальнар. — Тоже не хочешь взглянуть шире. Да ведь это дар, а не проклятие! Вождь научил меня этому, всех нас научил! Посмотри на себя — ты видишь в темноте, ты прекрасно слышишь, обоняешь, ты чуешь других волков, любые раны заживают на тебе так быстро, как на людях никогда не будут заживать! И за всё это такая ничтожная плата — раз в месяц терять над собой власть… Ты, и, я уверен, все, кто не слушал вождя, думают лишь о побочных эффектах, но не о самой сути!

Он замолчал. Он ждал, что Веглао заспорит, что она растеряется, разозлится, быть может, заплачет. Но вместо этого Веглао придвинулась к нему, нагнулась к его уху и глухо проговорила:

— Мало быть этой тварью раз в месяц? Хочешь стать ей навсегда? Ну и пожалуйста! А меня не впутывай.

Она с грохотом отодвинула свою скамью, резко встала и ушла, ни разу не обернувшись. Тальнар приподнялся, хотел окликнуть её, но она уже скрылась среди других посетителей. Потом до него донёсся стук двери.

Тальнар тяжело упал на скамью. Взгляд его нечаянно наткнулся на стакан с чаем. Он взял его и выпил. Затем поднялся, незаметно спрятав стакан под плащ, и выскользнул наружу прежде, чем его мелкую кражу успели заметить.

На улице было холодно. Розовый закат мягко цвёл над далёкими домами. Воздух пах печным дымом, мусором и пылью улиц, влажной землёй, и эти запахи мешались с вонью трактира. Запахивая плащ получше, Тальнар прошагал по пустырю до круглой башни. Там он остановился, несколько раз тяжело вздохнул, а потом от души запустил стакан в стену башни. Брызнули мелкие осколки и остались лежать в траве, отражая розовое небо. Тальнар не успокоился, пока не передавил их все. Потом он пошёл на окраину, уверяя себя, что дрожит от холода, а не по какой-нибудь другой причине.

 

4

Опечаленная и разозлённая Веглао возвращалась домой. Слова Тальнара не шли из головы, но теперь в мыслях Веглао их уже произносил сам Кривой Коготь. Она почти видела, как кривится от злобы его лицо, почти слышала его голос. Думать об этом было неприятно. У Веглао было такое чувство, будто она прикоснулась к какой-то скверне.

«Справедливость… Вот что такое справедливость… И они верят ему! Ах, Тальнар!.. Как ты смел такое говорить? И кому?! Мне!»

В этот момент она в приступе ярости ударила кулаком по стволу дерева.

В такие минуты, как эта, когда Веглао целиком овладевал гнев, ей казалось, что всё то, что произошло за эти долгие месяцы, было напрасно. Что она совершенно зря день за днём приучала своё тело к боли, холоду, неудобству, свои глаза — к зрелищу страданий и смерти, свою душу — к спокойствию, твёрдости и решимости. Всего одна встреча с тенью прошлого — и вот уже неустанное превращение самой себя в железный клинок насмарку, она снова маленькая девочка, напуганная и сердитая. Она могла бы заплакать от ярости, но слёз у неё больше не было.

Понурив голову и сжав кулаки, она шла давно знакомой дорогой, почти не глядя на неё. За долгое время девушка уже настолько изучила все окрестные тропинки, что ей даже не приходило в голову, что, окажись здесь кто-нибудь из обычных людей, он наверняка не нашёл бы пути. Тем более в темноте. А шла она сейчас именно в темноте — была ночь, а сон от всех переживаний не шёл. Отлично, как и всякий оборотень, видевшая ночью, Веглао быстро и бесшумно скользила между высокими пихтами, увешанными мхом-бородачом, между муравейниками, гигантскими валунами, кустами голубики и красной смородины, между укутанными папоротником поваленными деревьями, через лениво серебрящиеся под прибывающей луной ручейки.

Через несколько часов, едва забрезжил рассвет, Веглао уже спускалась по курумнику совсем рядом с тем усыпанным камнями склоном, на котором она и Октай памятной весной три года назад встретили грифонов. Здесь Веглао вновь увидела грифона. Это был не кто иной, как Бирлюс, за последние годы ставший для ребят если не другом, то уж точно хорошим знакомым.

— Здравствуй, Бирлюс, — удивлённо сказала Веглао, подбегая к нему. Раньше грифон никогда не встречал ни её, ни Октая.

— Здравствуй, — с видимым трудом ответил Бирлюс. За то время, что он знал оборотней, грифон не особо поднаторел в тонкостях человеческого языка, но всё же его лексикон значительно увеличился.

— Сядь, — предложил он, опускаясь на колени.

— Спасибо, — устало ответила Веглао и взобралась на его спину, привычным уже движением вцепляясь в толстую кожаную складку под перьевым воротником. Взлетать с места, особенно с кем-то на спине, Бирлюс умел плохо, вот и сейчас он разбежался, покачиваясь на камнях, и лишь потом взлетел.

Холодный воздух ударил Веглао в лицо, затрепал выбившиеся из-под капюшона волосы. Глубоко вздохнув, она чуть пригнулась к шее грифона и, щурясь, засмотрелась на горы.

Отсюда, с высоты было видно, как на востоке розовеет небо, которое над головой было ещё синим и звёздным. Там, в стороне рассвета, лежат Туманные Скалы, а за ними — Тонское королевство.

Веглао ко многому привыкла за последние годы: к опасности, холоду, к тому, что приходится самой добывать себе пищу, к тому, что люди охотятся на неё, как на зверя — но не могла привыкнуть к двум вещам: к своим превращениям и к красоте Лесистых гор.

Они протянулись далеко на север, восток и юг, и сейчас дремали, окутанные, словно бородой, лесами и утренними туманами. Пихты пронзали воздух своими острыми верхушками, кедры, стройные, как корабельные мачты, стояли гордо и неподвижно, а молодые тонкие сосны шевелили ветвями на нежном ветру. Стволы деревьев окутывал слабый туман, и видны были лишь их кроны.

Далеко впереди блестела Орра — большая река, что начиналась в глубине Лесистых гор и текла на запад. На её пути было немало водопадов и порогов, и один из самых больших водопадов находился совсем рядом с домом Веглао и Октая. Перед тем, как низринуться в глубокую пропасть, возникшую когда-то из-за землетрясения, Орра текла по чудесной местности. Здесь росло множество деревьев, и не только пихты и кедры, но и дикая вишня и рододендроны, каждую весну превращающие это место в какое-то подобие рая. Землю между ними покрывал мягкий мох, в том числе и совершенно неизвестный внизу вид, раз в месяц во все времена года, кроме зимы, выпускающий стрелки голубых цветов. Пройдя через этот красивый уголок и миновав водопад, можно было выйти на край пропасти, по которой Орра текла дальше. Шагах в двухстах от водопада в Орру впадал маленький ручеёк. Он тоже падал в неё со скалы, но этот водопад был очень узок и не так впечатляющ, как первый.

Возле этого ручейка рос огромный старый кедр. У его корней в земле было отверстие, от которого начинался ход, ведущий в неглубокую пещеру между корнями дерева.

Кедр был уже неживой. За несколько лет до того, как сюда пришли Веглао и Октай, он засох, и только его огромные размеры и крепость мешали горным ветрам свалить его. Но во время зимних бурь ветер иногда ломал ветви несчастного старика и уносил их в реку.

Веглао услышала шум водопада, а потом увидела кедр. Бирлюс медленно спустился, и она съехала с его спины.

— Спасибо, — сказала она, погладив кожистую шею грифона. — Полетишь домой?

— Домой, — глухо каркнул Бирлюс. — Хорошо…

— А?

— Хорошо, — упорно проговорил Бирлюс, — хорошо…

— Погода хорошая? Охотиться хорошо сейчас? — начала помогать ему Веглао.

— Хорошо, ты здесь, — высказался наконец Бирлюс. — Октай страшно. Он говорить Бирлюсу.

— Да и я рада, что вернулась. Спасибо, Бирлюс. Лети.

Грифон важно кивнул лысой головой, которая показалась бы пугающей любому, не знавшему его дружелюбный характер, и, по-кошачьи ставя лапы на одну линию, подбежал к краю пропасти и взлетел в небо.

Зимой, чтобы не было так холодно, Веглао и Октай спали в одной постели, а летом растаскивали свои лежанки по разным углам. Сейчас, спустившись вниз и усевшись на свою постель, Веглао задумчиво посмотрела по сторонам.

Октай мирно спал. Тлеющие угольки в очаге отбрасывали на его лицо, пересечённое шрамом, красноватые отсветы. В глиняном горшочке, уютно расположенном между камней у очага, были кусочки зайчатины, сваренные вместе с кореньями, но Веглао не хотелось есть. Сбросив свою ветровку и оставшись в рубашке поверх майки, она сняла ботинки и легла.

Лежа на спине, закинув руки за голову, она думала о Кривом Когте. В её памяти всплывали хитрое лицо и рыжая борода, кровавый отпечаток покалеченной руки на стене, мёртвый Ригтирн, виноватое лицо сильфа, и бессильная и оттого ещё более горькая ярость просыпалась в её сердце.

Веглао не слышала речей Кривого Когтя, не сталкивалась лично с его ораторским талантом, но даже в слабом пересказе Тальнара его слова взволновали её. Она никогда не глядела на своё несчастье, свой позор с такой стороны. Ведь, в самом деле, было в этом какое-то здоровое зерно… Разве можно считать злом то, что быстро излечиваются раны? Да без этого она бы давно погибла! А способность чувствовать присутствие оборотней — разве плохо? И то, что они ещё тогда, в лесу неподалёку от Станситри, отпугивали своим присутствием опасных диких зверей, тоже здорово им помогло. Но не слишком ли высокую цену она заплатила за это? Став оборотнем, она лишилась дома, потеряла единственного родного человека. Оборотничество, как клеймо, сделало её чужой для всего мира.

Она была оборотнем меньше четырёх лет, но видела и испытала больше, чем за тринадцать лет до этого. А Кривой Коготь был оборотнем, ещё когда её не было на свете. Сколько ему было лет, когда его обратили? Сколько вообще ему лет? Веглао прикинула мысленно — когда Кривого Когтя поймал Лантадик, оборотень, по слухам, был уже немолод, а с тех пор прошло без малого двадцать лет. Получается, больше пятидесяти. Сколько же он перевидал жестокостей, крови, смертей, страданий за это время! Сколько сам причинил! И после этого ещё смеет утверждать, что ликантропия — это благо, это дар? Бред!

Веглао сжала руки под головой в кулаки. Она подумала о том, что за эти три с лишним года, за сорок два месяца, сорок два полнолуния превращения её не стали менее мучительны. Как и прежде, она вопила от боли и, обезумев, рвала на клочки и всё окружающее, и собственное тело. А придя в себя, некоторое время не могла даже пошевелиться, не то что встать на ноги. Она очень хорошо знала, каково это, когда зверь внутри тебя вырывается на свободу.

Сначала — резкая боль в сердце, как будто кто-то крюком подцепил его снизу и проткнул до самой серёдки, в которой обычно и дремлет, свернувшись, оборотень. И сквозь эту проложенную для него дорогу он быстро выползает наружу и заполняет всё тело. Твою душу выдавливает медленно, по капельке, забивая её в какой-то отдалённый закуток, откуда она может лишь беспомощно наблюдать за происходящим. Руки и ноги тяжелеют, затылок начинает болеть, как от опьянения, тело одновременно страшно напрягается и слабеет настолько, что нет сил пошевелиться, и начинается сильная, страшная дрожь, в которой запросто можно набить себе синяки, колотясь об окружающие предметы. А потом приходит боль. Невероятная боль, словно кто-то вытаскивает из твоего тела каждую косточку и заменяет её на косточку монстра. И ты кричишь, кричишь изо всех сил, воешь, извиваешься, грызёшь и царапаешь самого себя, пока боль не достигает такой точки, за которой следует смерть. И тогда — только тогда — прекращается.

А на смену ей приходит такая ненависть, такое желание кусать, рвать, убивать, которое невозможно насытить. Нет больше родителей, друзей, сестёр и братьев — есть только тёплые мягкие человеческие тела, которые хочется кусать, горячая солёная кровь, которую хочется пить, вопли и стоны, которые хочется слушать. Потом всё это пройдёт… и через двадцать восемь дней опять повторится.

И так будет всегда.

 

5

Когда Веглао наконец заснула, ей приснился страшный сон, уже виденный ею однажды. В прошлый раз (это было несколько месяцев назад, перед самым полнолунием) она от этого сна закричала так громко, что спавший рядом с костром Октай с перепугу проснулся, зашарил руками по земле рядом с собой в поисках ножа, и спросонья угодил ладонью прямо в тлеющие угли. Веглао спустя секунду тоже проснулась — от вопля своего бедного друга.

В этом сне она снова попала в тот большой дом, который у неё ассоциировался с её собственной душой. Чем-то он был похож на тот старый особняк, в котором её и Октая когда-то поймали охотники на оборотней, но всё же существенно от него отличался. В этом доме было несколько этажей и множество комнат, некоторые из которых были открыты, некоторые — заперты, но ключи от замков всегда были в распоряжении Веглао. В одной из таких запертых комнат лежал мёртвый Ригтирн — кровь с его тела смыта, рана на шее прикрыта воротником рубашки, и само тело мягкое и тёплое, без всяких признаков разложения. Над ним можно поплакать, к нему можно крепко прижаться и вообразить, что брат еле слышно дышит во сне, но оживить его никак нельзя. В других крепко запертых комнатах спят мёртвым сном её родители, её братья и сестра. Каждую из них Веглао может открыть — у неё есть ключи от всех комнат.

Но одну она не открывает никогда. Её и не надо открывать — каждое полнолуние зверь, который прячется за дверью, срывает её с петель. И тогда Веглао остаётся только спрятаться где-нибудь в укромном уголке, пока не наступит утро. А утром дверь чудесным образом оказывается целой, невредимой и крепко запертой…

Вот только зверь за ней все оставшиеся до полнолуния дни и ночи бродит, рычит, воет и скребётся, замолкая лишь изредка. А этой ночью он почему-то молчит. Веглао подходит к двери — там совсем тихо. Но ведь чудовище не может заснуть, оно никогда не засыпает. Веглао прижимается к двери ухом и понимает: дверь не заперта!

Веглао судорожно вздыхает — судя по всему, ей надо найти зверя, пока он не нашёл её. Она поворачивается к двери спиной, медленно и бесшумно идёт по глухому, без окон, коридору.

Она заглядывает в одну комнату, в другую, в третью. Всюду тихо и пусто. Занавески слабо шевелятся от ночного ветерка, который проникает сквозь чуть приоткрытые окна. Свет луны и звёзд лежит на полу и стенах мягкими размытыми бликами. Зверя нигде нет, и Веглао начинает нервничать ещё сильнее. С внезапным ужасом она резко оборачивается, вообразив, что монстр неслышно идёт за ней — но нет, позади никого нет, только уходящие в темноту доски пола.

В поисках его она обходит почти весь дом, кроме запертых комнат, куда он уж никак не мог забраться. Руки Веглао дрожат, когда она толкает очередную дверь.

Какая-то странная комната — Веглао даже не помнит, когда это она в последний раз сюда заходила. Крадучись она проходит почти на середину, оборачивается к одной стене и замирает.

Вот он, стоит и смотрит на неё своими жёлтыми глазами. Сгорбленная спина, лохматая шерсть чёрная, как сама темнота. Кошмарное существо напугало бы любого, но у Веглао не от его вида зашевелились волосы и сердце наполнилось яростью и страхом. Зверь смотрит на неё из зеркала. Высокого, под потолок, зеркала в красивой старинной раме.

Веглао в ужасе приоткрывает рот, и зверь в ответ приоткрывает пасть, полную острых зубов. Ноги девушки подкашиваются, она хватается рукой за стену, и рука скребёт по обоям длинными когтями, растущими из покрытых чёрной шерстью пальцев.

— АААА!!!! — заорала Веглао, резко вскинувшись и метнувшись в сторону. Тут же её голову пронзила сильная боль от удара — спросонья девушка налетела на стену пещеры. Со стоном, ничего не видя от боли, она повалилась обратно.

Земля рядом с ней дважды вздрогнула, и проснувшийся Октай схватил её за плечи обеими руками:

— Что… Когда ты… Что случилось?

— Ничего, — выдавила Веглао. — Ложись спать.

— Когда ты вернулась? — спросил Октай.

— Недавно, — невнятно пробубнила девушка, закутываясь в одеяло с головой. — Прости, что разбудила…

— Уже утро, — заметил Октай.

— Я была больше суток на ногах. Посплю ещё немного…

— Что-то случилось? — серьёзным голосом спросил Октай, положив руку на её плечо. Веглао вздохнула и высунулась из-под одеяла:

— Почитай газеты. Я посплю ещё час или два, а потом обо всём поговорим. Сейчас голова вообще не варит.

— Ладно, — кивнул Октай. Девушка вновь завернулась в одеяло и почти мгновенно провалилась в глубокий сон.

Спустя некоторое время она проснулась резко, как от толчка. В пещеру сверху лился бледный рассеянный свет. В дурном расположении духа Веглао откинула одеяло, поднялась, вышла из пещеры и, кутаясь в куртку, огляделась по сторонам.

День выдался туманным и зябким. Октай сидел на камне на краю пропасти. Неподалёку от него между камней вяло шевелились язычки огня, а над ними висел котелок с чаем, от которого поднимался парок. Услышав её шаги, юноша повернулся и улыбнулся ей.

— Ну, как спалось? — спросил он, когда Веглао подошла и села с ним рядом. — Классная куртка, кстати.

— Да, я напала на одинокое пугало у дороги и ограбила его.

— Как там, внизу?

— Сыро и грязно, — отозвалась Веглао. — Ты чего-то боишься?

— Боюсь? — Октай непонимающе изогнул брови.

— Бирлюса ночью видела. Он сказал, что ты чего-то боишься.

— А, — хлопнул себя ладонью по лбу Октай. — Я ему, наверное, сказал, что за тебя беспокоюсь. Не бери в голову. Ну, что слышно? Мы внизу с осени не были.

— И правильно делали, — сквозь зубы ответила Веглао. — Я принесла немного газет. Они в пещере лежат, можешь посмотреть. Но если честно, там сплошная вода. Происходит много плохого, и понятно, что никто не хочет пугать народ…

Она мрачно посмотрела в пропасть. На дне её клубился туман, сквозь который лишь с трудом можно было рассмотреть серую ленту реки.

— Оборотней стало больше, — хмуро заговорила Веглао. — Снова повсюду висят объявления насчёт ликантрозориев — помнишь, я такое приносила. В Тенве много бездомных, жители на них смотрят, как солдат на вошь — подозревают оборотней. В газетах написано, что дальше на запад бездомных даже ловят. Меня тоже чуть не поймали.

— Как ты ушла?

— Скрылась в одном из домов. В Тенве теперь целые кварталы не заселены. Люди бегут, и, кажется, я знаю, почему.

— Что такое?

— Недалеко от города находится стая. А вожак — Морика.

Октай так и подскочил.

— Морика?! Ты её видела?!

— Да нет, конечно. По городу висят объявления о розыске, там написаны приметы многих оборотней, ну и её в том числе. С такой приметной физиономией она в город вряд ли сунется. Нет, мне кое-кто про неё рассказал.

— Кто?

— Я сразу, как пришла в Тенве, поняла, что там ещё есть оборотень, кроме меня. И стаю, конечно, почуяла — она где-то в лесу, в стороне от города. Я решила ночью отправиться поискать его, но он сам меня нашёл.

— И… и так просто рассказал тебе, что рядом есть стая? Подожди! Он твой знакомый?

— Да, — с неожиданным трудом ответила Веглао. — Его зовут Тальнар. Он… Он меня укусил.

Обернувшись к Октаю, она изумлённо спросила:

— Что с тобой?

Лицо Октая перекосилось от гнева и отвращения.

— Он тебя укусил, — проговорил он сквозь зубы, — а ты ещё с ним разговаривала?

— Да, и что?

— Как — что? Да ты понимаешь, что он теперь, прежде к тебе ближе чем на десять метров подойти, тебя засыпать извинениями должен?! Подонок! Жаль, меня там не было, я бы ему башку…

— Извинения ничего не исправят, — резко осадила его Веглао. — И он жалеет об этом. Очень жалеет. Уж поверь.

— Это было неосторожно, понимаешь ты или нет! — рявкнул Октай. — Послушай: если он знает о том, что это за стая и какого лешего здесь ошивается Морика, значит, он вполне может рассказать ей о том, что видел тебя здесь!

— И что? Я не сказала ему ничего, Октай, о том, где мы живём и какие у нас планы! Если ты думаешь, что я просто так взяла и всё растрепала, тогда…

— Да не думаю я! — воскликнул Октай, но его лицо при этих словах густо покраснело, и пересекавший его белый шрам от давнего удара грифона ярко забелел. — А ты с чего думаешь, что он тебе не врал?!

— Я ему верю, вот и всё, — твёрдо сказала Веглао. — И ты бы поверил, если бы видел его и говорил с ним.

Октай смотрел прямо на неё, сердито и оскорблённо.

— Ты всё ещё любишь его, — бросил он. Веглао показалось, что её ударили. Она уставилась на Октая, ничего не понимая.

— Что… как ты… откуда тебе… — она беспомощно открывала и закрывала рот, как пойманная рыба. Она не любила Тальнара. Она жалела его, она была обижена на него, и ни капельки его не любила — теперь. Раньше, когда она была младше… но как Октай мог узнать?

— Иногда ты говоришь во сне, — безжалостно продолжал Октай. — И ты никогда не рассказывала, кто укусил тебя.

— Ты тоже!

— Но ведь я-то не знаю! А ты говорила, что тебя укусил знакомый, но не называла его имени, а потом ты говорила, что любила одного парня, а он с тобой обошёлся гадко, по-настоящему гадко, но ты не можешь его обвинять, потому что ты тоже повела себя как дура…

— До сих пор помнишь, что я говорила?

— Да, помню. И знаешь, Веглао, я хоть и закончил всего три класса, сложить два и два смогу при случае. Ты говорила об этом самом Тальнаре. Ты в него влюбилась. Он укусил тебя. И ещё после этого смел говорить с тобой, и ты не оттолкнула его от себя!

— Октай!!

Веглао вскочила на ноги.

— Он не владел собой, ты понимаешь?! Он оборотень, как и я, и ты, если ты не забыл! Оборотень! Оборотень, а не человек! Будто ты сам не знаешь, каково это — в полнолуние не знать, что делаешь…

Октай, недавно залившийся краской, теперь резко побледнел так, что его смуглое лицо стало белее тумана. Он тоже вскочил на ноги, при этом сильно покачнувшись и едва не упав в пропасть, но Веглао была так зла, что даже не испугалась за него.

— Да знаю я, что такое полнолуние! Я убил свою маму! Я напал на неё, я до сих пор помню, как она кричала! Ты думаешь, если бы она осталась жива, я осмелился бы подойти к ней, заговорить с ней?

— При чём здесь…

— При том! Ты не знаешь, каково это — знать, что любимый человек погиб из-за тебя, что ты сам…

— Не знаю? Я — не знаю?!

До этого они никогда не ссорились. Нет, конечно, споры и размолвки бывали и раньше, особенно перед полнолуниями, но они быстро заканчивались и не оставляли после себя никаких воспоминаний. А теперь ребята так разозлились, что начали кричать и осыпать друг друга обвинениями. Слова, одно обиднее и злее другого, цеплялись друг за друга, и вот уже Октай, схватив свою куртку, размашисто зашагал в лес, всем видом выражая негодование. Веглао даже не окликнула его. Она выместила ярость на небольшой груде хвороста, которую принёс Октай, пинками раскидав сухие ветки, и ушла в другом направлении.

Они не разговаривали до самого вечера. Веглао даже не притронулась к зайцу, которого он приготовил накануне — отдельно для себя она поймала двух рыбёшек в ручье и поджарила их на огне. Когда стемнело, Веглао вернулась домой. Октай был уже там. Они посмотрели друг на друга, но не сказали ни слова. Веглао прошла к своей постели и легла, завернувшись в одеяло. Октай взял одну из растрёпанных книг, которые они приносили со свалки, и уткнулся в неё, но Веглао знала, что он не читает. Когда Октай читал, это можно было понять по его лицу: он хмурил брови, шевелил пухлыми губами, улыбался, щурил глаза. А сейчас его лицо было совсем неподвижным. Веглао некоторое время смотрела на него, потом отвернулась к стене и закрыла глаза. В голове у неё царил полнейший сумбур. Она горько раскаивалась за своё поведение сегодня утром. Как она могла напомнить Октаю о смерти его мамы, когда ему так тяжело об этом вспоминать? Не говоря уже о том, что ссора помешала им обсудить самую важную проблему за последние три года — появление Морики. Но в то же время она злилась на Октая за его подозрения, которые казались ей нелепыми и обидными, за то, что он решил выяснять отношения, когда нужно было беспокоиться кое о чём куда более важном. Только то, что долгое путешествие и плохой сон совершенно её вымотали, помогло Веглао уснуть.

Следующим утром мизансцена была та же, только погода переменилась: туман рассеялся, и весеннее солнышко ласково улыбалось с яркого, как сапфир, неба. Опять Веглао вышла из пещеры и опять Октай сидел у пропасти, свесив ноги. Оглянувшись на шаги девочки, которая при виде этого остановилась, он неторопливо поднялся и подошёл к ней. Веглао заметила, что волосы у него растрёпаны, а лицо измождённое и измятое, будто он не спал всю ночь.

— Я ухожу, — коротко сказал он. — Сегодня спускаюсь в Тенве. Разведаю там, что к чему. Если не вернусь через три недели, ты знаешь, что делать…

Веглао заставила себя кивнуть. Ей хотелось крепко обнять Октая и попросить у него прощения, попросить остаться и поговорить с ней, придумать план вместе, но что-то помешало ей это сделать. Вместо этого она кривовато улыбнулась и сказала:

— Желаю удачи.

Октай кивнул, потом вернулся к костру и подобрал лежащий возле него заплатанный рюкзак, который Веглао вначале не заметила. При виде того, как он деловито закидывает рюкзак за спину и поправляет сбившуюся под лямками куртку, она почувствовала острый укол стыда и тоски.

— Ты что, уходишь уже сейчас? — воскликнула она. Октай обернулся. В ярком утреннем свете было ясно видно, что его лицо опухло от бессонницы, а глаза покраснели. Угрюмый, растрёпанный, в мешковатой одежде, он казался решительным и беззащитным одновременно.

— А чего ждать? — пожал он плечами. — Она пришла в Тенве неспроста. Надо узнать, что она хочет сделать, пока она это не сделала.

Веглао понимающе кивнула и обхватила себя руками.

— Ну ладно, — скованно сказала она. Октай посмотрел ей в глаза, потом приподнял руку в знак прощания и, развернувшись, зашагал по тропе в сторону Тенве. Веглао сорвалась с места, догнала его и хлопнула по плечу. Октай обернулся. Запыхавшись, девушка сказала:

— Прости меня за то, что я наговорила вчера.

Октай хмуро посмотрел на неё, будто не понимая, о чём это она, потом смущённо изогнул рот:

— Ничего страшного. Ты тоже меня прости.

Веглао протянула ему руку:

— Ты уж поосторожней там.

Октай молча пожал ей руку и вновь повернулся спиной к дому, направляясь в Тенве. Но в этот раз походка его была бодрее, а спина — прямее. Веглао смотрела ему вслед, пока он не скрылся за деревьями, а потом медленно повернулась, дошла до кострища, возле которого они вчера скандалили, и тяжело опустилась на камень. Она до последнего надеялась, что Октай обернётся. Но он ушёл от неё так же стремительно и равнодушно, как это три с лишним года назад сделал Тальнар.

 

6

Октаю было уже пятнадцать. Три года назад он был чуть пониже Веглао, теперь был выше её на голову. За эти три года в его тёмных кудрях подбавилось седины, а на теле — шрамов, но всё это не портило его, и теперь было заметно, что вырастет он красивым. Он уже и сейчас был красив, даже длинный тонкий шрам от когтя грифона на лице его совершенно не уродовал. Будь он обычным пареньком, от девочек бы отбою не было. Но на данный момент никаких девушек, кроме Веглао, для него не существовало. Он вовсе не был влюблён в неё, но жить без неё уже не смог бы, так же как и она без него. Просто они так прикипели друг к другу за все эти годы, что даже короткое расставание переносили с трудом. И теперь, уходя не на неделю, а как минимум на месяц, Октай чувствовал себя таким удручённым, таким испуганным и встревоженным, что в самый последний момент чуть было не повернул назад.

За последние годы он узнал цену ненависти. Как ни крути, а ненависть — это настоящий двигатель жизни, и не будь её, он не шёл бы сейчас вниз, в так и оставшийся чужим город, к неведомой опасности.

Тогда, три с половиной года назад, Веглао охрипшим голосом рассказала ему о самой страшной ночи в её жизни, и он, глядя на засохшую кровь на её щеках и веках, мысленно принёс твёрдую клятву. Он повторял эту клятву, когда среди ночи его будили стоны и всхлипывания Веглао, которой снились кошмары. И сейчас снова поклялся про себя, что тварь, сделавшая это с его названой сестричкой, будет уничтожена.

Он шёл быстро: уже к вечеру второго дня он был на берегу того озера, возле которого они с Веглао останавливались три года назад. Снова, как и тогда, впадающая в озеро река бурлила от рыбы, и Октаю не стоило большого труда сообразить себе ужин. На следующее утро, часов в одиннадцать, он вышел из леса на высокий холм, с которого открывался обширный вид на Тенве. Октай немного постоял здесь, глубоко вдыхая прохладный воздух, пахнущий сырыми стенами старых домов, мусором, дымом и людьми. Но теперь к этому привычному запаху примешивалась ещё одна едкая, нервирующая нота — недалеко от города были оборотни. Юноша почувствовал, как все волоски его тела приподнимаются от предчувствия опасности. Хмурясь, он ещё раз окинул взглядом узкие улицы и старые дома, грязные дороги, голые холмы и рыжевато-серый лес — чужое поле, на котором ему предстояло сыграть, быть может, последнюю в своей жизни игру, — и начал спускаться вниз.

Незадолго до этого Тальнар, Аврас и Пёсья голова готовились покинуть стаю Морики. Глубоко в лесу — не в том, что покрывал горы, а в том, что окружал Тенве — в заброшенном посёлке, где расположилась её стая, посланники Кривого Когтя сидели вокруг костра вместе с другими оборотнями. Охотники ушли в лес рано утром, и трое из них уже вернулись, принеся с собой шесть уток и одного старого ослепшего зайца. Одну утку забрала себе Морика, остальное мясо вместе с картошкой, свёклой и морковью, украденными у местных жителей, было разделено между членами стаи.

Куда делись прежние жители посёлка, Тальнар не знал. Может, они покинули это место сами, как за последние годы и десятилетия было покинуто множество деревень, а может, их выгнали или убили оборотни Морики, присвоив себе их дома и продукты. Уточнять Тальнару не хотелось. Посёлок был маленький, места всем не хватало, и парии стаи жили не в домах, а в их подвалах. Тальнару, Аврасу и Пёсьей голове, можно сказать, повезло — они провели эти две ночи в доме, где жили четверо оборотней, и спали на деревянном, а не земляном, полу, прикрытом одеялами.

Сидя на крыльце, Тальнар медленно ел горячее варево из подпорченных овощей, в котором ему попалась — неслыханная удача — ножка утки. Рядом с ним сидел, привалившись к косяку двери, один из соседей — худой старик со спутанной кудрявой бородой — и курил трубку. У него было слишком мало зубов, чтобы жевать, но всё же он посматривал на Тальнара с завистью. Пёсья голова сидел прямо на земле, ел он жадно и неаккуратно, а вот сидевший напротив него суровый оборотень лет тридцати — второй сосед — обгладывал доставшееся ему крылышко медленно и обстоятельно. Женщины, с которой он жил, не было видно — она ушла в дом кормить ребёнка, который, к гордости родителей, пережил уже два полнолуния. Аврас у главного костра о чём-то беседовал с Морикой. Морика нисколько не изменилась с тех пор, как Тальнар видел её в последний раз, она осталась всё такой же угрюмой, заторможенно-жестокой матёрой волчицей. Снова юноша спросил себя, что сказала бы Морика, если бы он рассказал ей, что искалеченная ей девочка выжила, исцелилась и теперь живёт в паре дней пути отсюда, а на её поясе висит нож. Но вряд ли Морика приняла бы его слова всерьёз; честно говоря, он не был уверен даже в том, что она станет его слушать. За всё время, что он находился здесь, Морика лишь один раз удостоила его коротким взглядом.

Когда обед закончился, посланники собирались недолго. Девочки-оборотни не успели ещё вымыть в реке вёдра, котелки и чашки, когда Аврас за всех троих попрощался с Морикой и повёл свою команду назад в Тенве.

— Всё-таки я не понимаю, зачем вождю этот город, — вслух гадал Тальнар. — Это же просто дыра дырой. Особенно теперь, после того как Морика взорвала станцию. Здесь нет ни фабрик, ни складов, даже на фермах никто не работает. Почему не Палетшетри?

— Ага, так и станет вождь делиться с тобой своими планами, — зашипел от смеха Пёсья голова. Аврас только кинул на Тальнара один из своих загадочных взглядов:

— И хорошо, что не понимаешь, — только и сказал он, и снова повернулся к дороге. Но Тальнар вскоре заговорил снова:

— Даже если и так, зачем она так долго тянет? Город ведь совсем маленький…

— А стая у неё ещё меньше, — отозвался Аврас. — Ты сам видел, какие из них бойцы. Половина стаи — бабы да девчонки, а среди мужиков четверть старики, ещё четверть — желторотые мальчишки. В майское полнолуние её стая станет раз в десять больше. Конечно, многих горожан просто порешат, но как минимум половина выживет.

Тальнар вспомнил вымотанных бродяг, просящих милостыню на улицах города, лесорубов и охотников, слушающих разбитый патефон в таверне, двух девочек, у которых он попросил карандаш… Жить им осталось чуть больше месяца. Потом половину из них обратят, а вторую половину убьют со всей жестокостью, которой славятся оборотни. И он никак не сможет это предотвратить.

«Да я вообще никогда не мог ничего с этим сделать, — подумал он, с яростью вдавливая ноги в липкую весеннюю грязь. — И ты сама на моём месте ничего бы не сделала. Ты могла бы только смотреть». Ему хотелось верить, что он прав.

В этот раз они зашли в Тенве ненадолго. Встретиться условились через два часа возле городского кладбища. Тальнар отправился в тот же заброшенный район, где несколько дней назад встретил Веглао. Чутьё подсказывало ему, что в городе находятся ещё оборотни, кроме него — может быть, оно говорит не только об Аврасе и Пёсьей голове. Он дошёл до пустого дома и заглянул в него. Там никого не было. Не было и газет, которые, как он помнил, Веглао читала — видно, она унесла их с собой или выбросила. Выйдя наружу, Тальнар неторопливо направился в сторону кладбища.

Там он ждал около часа, пока не пришли его спутники. Потом они ушли из Тенве, чтобы никогда больше туда не возвращаться.

 

7

Первые несколько дней Октай изучал обстановку. В последний раз он был в Тенве около года назад. С тех пор город сильно изменился. Он и раньше был, что называется, дырой, но сейчас стал ещё более унылым, грязным и тоскливым, чем прежде. После взрыва на станции, устроенного непонятно кем, в город перестали приходить поезда, и единственной нитью, связывающей его с остальной страной, было шоссе, находившееся в очень плохом состоянии. Всё же автобусы ещё ходили, и, насколько понял Октай, немало жителей города предпочли уехать. Город наводнили бродяги, а коренные жители стали мрачнее и агрессивнее. Казалось, что над Тенве нависла туча, сеющая не снег или дождь, а страх, недоверие и подозрительность.

В первый же день он своими глазами увидел то, о чём говорила Веглао — заброшенные районы, в которых никто не жил, кроме кошек и крыс. Впрочем, кошки и крысы тоже покинули это место, с тех пор как он поселился в одном из домов. Октай старался вести себя осторожно и никому не попадаться на глаза. В жилые районы он заходил редко, поискать себе работу так и не решился, и большую часть времени проводил в лесу, добывая себе пищу и разыскивая оборотней. Но ни один из его собратьев ему так и не встретился, хотя Октай чуял их присутствие. Повезло ему лишь спустя несколько дней.

Ночью, спустя шесть дней после своего прихода, Октай отправился в город, чтобы набрать газет и посмотреть на объявления. Но едва он вышел из дома, как понял: совсем рядом находятся оборотни.

Тихонько, крадучись он направился туда, куда вело его чутьё. Вскоре он понял, где находятся оборотни — в большом старинном доме, стоявшем в двух улицах от его нового жилища. Это был старый дом, обветшалый, заколоченный, как и многие в этом районе. Октай ненадолго остановился, раздумывая, как ему лучше поступить — остаться снаружи и подождать, пока оборотни выйдут, или попытаться пробраться внутрь? Они должны так же хорошо чуять его, как и он их, хотя Октай и знал, что, когда оборотней несколько, их чутьё притупляется. Крадучись он обошёл дом и увидел, что окно чердака забито не полностью — среди тёмных досок было отверстие, в которое он вполне мог залезть. Рядом удачно росло старое буковое дерево, высокое, с крепкими разлапистыми ветвями. У Октая был большой опыт в лазании по деревьям — быстро, как белка, он вскарабкался на вершину. Один мощный сук протянулся прямо над заржавленной жестяной крышей дома. Балансируя, Октай прошёл по нему и, оказавшись над крышей, склонился, взялся за ветку обеими руками и мягко соскользнул на кровлю, не издав ни одного шуршания или стука.

Пройдя по коньку немного назад, он лёг на него животом и спустился ногами вперёд на карниз под чердачным окошком, а потом заглянул в него.

Внутри было так темно, что человек ничего бы не увидел, но Октай не был человеком. Яркого света почти полной Луны, тонкими иголочками проникавшего на чердак сквозь щели в тех местах, где жесть крыши отвалилась, обнажив дранку, ему хватило, чтобы понять: чердак пуст. Октай осторожно забрался туда. По пути край его куртки зацепился за гвоздь, и ему пришлось повременить, чтобы осторожно снять его: ткань могла порваться с громким хрустом и потревожить тех, кто был в доме.

Оказавшись на чердаке, Октай на миг затаился. Ему показалось, что он слышит голоса. Оборотни были совсем близко, доски, на которые он сейчас опирался руками и коленями, были потолком в той комнате, где они стояли. Октай опустился на живот и пополз, каждую секунду страшась того, что следующая доска окажется насквозь гнилой и он провалится вниз.

Через какое-то время он остановился и прижался лицом к доскам, глядя вниз. Доски примыкали друг к другу неплотно, и в щели между ними можно было видеть происходящее. Те же, за кем он наблюдал, его видеть не могли, и единственное, насчёт чего Октай тревожился, было чутьё. Оборотней было только двое, и значит, им ничего не стоило ощутить его присутствие, тем более за столь короткий срок до полнолуния. Зная об этом, Октай был готов в любую секунду сорваться с места и убежать. Путь к отступлению у него уже был готов.

— Когда он придёт? — спросил один из незнакомцев. Голос его был приглушённым, но Октай понял, что он принадлежит молодому парню чуть постарше его самого.

— Скоро. Жди, — отрывисто ответил ему грубый и хриплый голос, идущий, кажется, их железных лёгких. Но молодому оборотню не сиделось на месте. Он покачивался туда-сюда, вертел головой, нетерпеливо притоптывал ногой.

Вдруг он резко выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в потолок. Октай едва успел отпрянуть. Пуля пробила трухлявые доски в том месте, где только что была его голова, обдав лицо Октая жаром. Юноша еле сдержался, чтобы не вскрикнуть. Выстрел оглушил и ошеломил его, и до его уха не сразу долетели бешеные, ужасные ругательства, которыми взрослый оборотень осыпал молодого.

— Какого хрена ты так расшумелся? — рычал он. — Тебе для того ствол дали, чтоб ты разбудил весь город?

— Там кто-то был, — ответил парень. Голос у него был не такой жуткий, как у его сообщника, но при этом мерзкий. Он говорил, растягивая слова, и звучал этот голос так, как будто оборотень оскорблял кого-то.

— Нет там никого.

— Я чувствовал, что там кто-то был, — упрямствовал пистолетчик.

— Тебе это показалось, грёбаный сукин сын. Дай сюда ствол!

Почти сразу после этих слов дверь дома приоткрылась с таким противным скрипом, что у Октая заболели все зубы. В дом вошёл человек невысокого роста, закутанный в заплатанную шинель или длинное пальто. В руке он нёс старинный свечной фонарь.

— Вы уже здесь, — сказал человек хриплым, скрипучим голосом, который показался Октаю знакомым. Он поставил фонарь на пол, и теперь Октай мог видеть лицо молодого оборотня, освещённое снизу вверх, но как выглядели двое других, всё ещё оставалось загадкой: оборотень стоял спиной, а человек прикрывал лицо шляпой и воротником.

— Мы тебя ждали целых полчаса, — сказал старший оборотень. Голос у него был низкий, хриплый, пугающий. — Мы замёрзли в этом доме, как собаки.

Он шагнул к человеку и ткнул его в грудь кулаком так, что он покачнулся. Октаю пришлось немного подползти вперёд и поглядеть в другую щель между досками, чтобы увидеть, что оборотень таким оригинальным способом дал человеку клочок бумаги. Тот медленно прочитал то, что там было написано, а потом поднял голову на оборотней:

— Что, опять? Это уж слишком.

— Что ты сказал? — спокойно переспросил «почтарь». Человек ответил не сразу, а когда ответил, Октай уловил дрожь в его голосе:

— Я уже сделал для вас всё, что мог. Я давал полицейским ложные наводки, чтобы они хватали бродяг, а не настоящих оборотней. Я добыл для вас селитру для взрывчатки. Я даже нарисовал для вас план станции, чтоб вам было легче её взорвать!

— Станция — это мало, — сказал жуткий голос. — Атаманша хочет, чтобы здесь перестали ходить те большие машины…

— Автобусы, — подсказал молодой.

— Я знаю, — огрызнулся другой оборотень. — Так что нам нужен план вокзала. И селитра.

— Дорога и так в плохом состоянии, — проскрипел человек. — Её построили на карсте. Не сегодня-завтра откроется новый провал, и автобусы встанут на несколько недель, прежде чем дорогу починят или проложат заново…

— Нам нужно, чтобы они встали навсегда, — хихикнул молодой оборотень.

В эту минуту незнакомец сделал шаг вперёд, вступил в квадрат света, и Октай чуть не упал: этот человек был не кто иной, как его старый знакомый, смотритель местного кладбища. Вот уж кто никак не подходил на роль сообщника оборотней! Видимо, смотритель кладбища думал также. Приподняв тощие руки, как будто сдаваясь, он заговорил:

— Я старый больной человек…

— Это лучше, чем быть старым больным оборотнем, — отрезал вервольф-здоровяк. — Или мертвецом.

Тут Октай услышал под собой треск, наполнивший его душу ужасом — одна из старых досок, на которую он опирался, не выдержала его веса и чуть-чуть надломилась. Пока он, замирая через каждые две секунды и сдерживая дыхание, перебирался на более устойчивое место, те спорили и спорили, но Октаю было не до того, чтобы вслушиваться. Когда он наконец добрался до достаточно крепкого участка потолка, они уже прекратили спорить и теперь договаривались о месте новой встречи.

— План будет готов через неделю, — пообещал старик. — Ты, Длиннота, на второе утро после полнолуния приходи к тому пню, похожему на медведя. Под камнем рядом с ним будет лежать письмо, которое ты отнесёшь Морике. Может, я и сам там буду.

— Смотри, не обмани, старик, — отозвался Длиннота, растягивая слова. Это прозвище очень подходило ему — он и в самом деле был длинный, на голову выше Октая, но при этом его тощая спина была согнута колесом, что вместе с длинными худющими руками и ногами придавало ему сходство с тонколапым пауком-сенокосцем. Приглядевшись к Длинноте, Октай решил про себя, что никогда прежде не видел настолько омерзительное существо — лошадиное лицо, покрытое багровыми прыщами, жёлтые зубы, то и дело обнажавшиеся в злобной ухмылке, блёклые глазёнки, в которых скопилась трусливая злоба. Второго Октай не мог рассмотреть — тот стоял к нему спиной и был совсем скрыт в тени. Единственное, что мог Октай сказать о нём — это то, что оборотень был невероятно огромен ростом.

Заговорщики ударили по рукам, и оборотни удалились. Старик-смотритель задул свечу в фонаре. Теперь его освещала только прибывающая луна, лучи которой падали внутрь дома через неплотно забитые окна и провалы в стенах. Бормоча что-то невнятное, он ушёл.

Спустя некоторое время Октай выбрался наружу и помчался вслед за уходившими оборотнями: чутьё и обоняние говорили ему, что они ушли в лес. Октай добежал до леса и долго плутал по нему, пока не был вынужден признать: он их потерял. Этот лес был ему незнаком, и он потратил немало времени, чтобы выбраться. Уже наступило утро, когда, уставший и несчастный, он добрался наконец до дома.

Он долго размышлял над тем, что ему довелось услышать, и чем больше он думал об этом, тем сильнее было у него ощущение, что он сунул нос в тёмное и грязное дело. Но так или иначе, теперь у него появилась ниточка, ведущая к Морике — и рвать эту ниточку он не собирался. По-хорошему, надо бы сообщить Веглао, обсудить с ней все эти дела — ведь она-то с ним всегда обсуждала свои планы. Но гордость и жажда действия не позволяли ему вернуться в Горы — на это ушло бы слишком много времени. Было бы легче, если бы Веглао была сейчас рядом с ним, но ведь она сама не пошла с ним. Что ж, он узнал всё без неё, значит, и действовать будет без неё.

Следующую неделю он следил за стариком. Тот был прав: его ни в чём не могли заподозрить. Пользуясь репутацией городского сумасшедшего, он спокойно бродил по всем улицам, в том числе и заброшенным, автобусному шоссе, заходил в таверны и магазины. Он редко с кем разговаривал, сказать по правде, он вообще не обращал внимания на горожан, а они — на него. Не раз старик заходил и на автобусный вокзал. Один молодой парень, работавший там, как-то окликнул его:

— Эй, дед! Ты никак уехать собрался?

Старик ответил ему долгим колючим взглядом и ничего не сказал.

Но чаще всего он ходил в заброшенную шахту. Шахта закрылась год назад после взрыва, унёсшего жизнь тридцати рабочих — неслыханная трагедия для такого маленького городка. Октай часто шёл вслед за ним до шахты, но внутрь не заходил: это было слишком опасно. Однако он быстро понял, чем старик там занимается: он готовил взрывчатку. Если что-то и взрывалось во время опытов, горожане могли принять это за небольшой обвал.

Тем временем приблизилось полнолуние. Октай специально для этой ночи подыскал в заброшенном квартале нежилой дом, где был подвал. В подвал вела железная дверь, правда, незапиравшаяся. От неё начиналась замшелая лестница, ведущая вниз. Подвал был почти совсем пуст, если не считать горы мусора в одном из углов. Осмотрев это место, юноша остался доволен. Окно здесь было всего одно, совсем маленькое, находившееся под потолком. Худенький Октай смог бы сюда пролезть, а вот волк, в которого он превращался, нет. В одном месте в стене были две металлические скобы. Октай убедился в том, что они накрепко вварены в бетон и волк вряд ли сможет их выломать.

В ночь накануне он натаскал лома и кирпичей от разрушающихся домов и завалил ими дверь снаружи. Потом разбил окно и тщательно выломал все осколки, чтобы не порезаться, когда будет залезать. Следом за этим Октай направился в жилую часть, на детскую площадку. Собственно, она состояла только из грибка, песочницы и качелей на цепях. Октай выломал цепи с помощью найденного гвоздодёра и унёс их с собой. Жалко было портить детишкам качели, но жизни запоздалых путников, которые могли завтра попасться ему на пути, Октай жалел ещё больше.

В полнолуние, едва наступили сумерки, он влез через окно в подвал и подошёл к скобам. Усевшись на холодный и жёсткий пол, юноша, преодолевая дрожь, привязал конец одной цепи к нижней скобе и обмотал ею свою талию. В таком неудобном положении он стал ждать превращения.

План Октая сработал: в эту ночь от его клыков никто из горожан не пострадал. Наутро он очнулся под окном, вся стена под которым была расцарапана. Когти оборотня рассекли бетон, словно влажную землю. Также была разорвана, словно ткань, верхняя часть двери. На обрывках металла и на осколках стекла серели клочки волчьей шерсти. Кожа и мышцы на поясе Октая были кое-где разодраны цепями. Впрочем, раны быстро зажили. Конечно, от них остались уродливые рубцы, но к шрамам Октаю было не привыкать. Отдохнув и перевязав раны, он выбрался через окно на волю и отправился на поиски завтрака. Было ещё очень рано, и он, добравшись до ближайшего сельского дома, без труда проник в курятник, где украл два яйца из гнезда. Совесть при этом услужливо молчала. В конце концов, эти оглушительно галдящие куры и так нанесут за сегодняшний день ещё пять-шесть яиц.

Прихватив добычу, он пришёл к ручью, разжёг костёр, набрал воды из ручья и сварил оба яйца в котелке. За завтраком он мрачно размышлял о том, что ему делать дальше.

Он понятия не имел, где искать этот пень, похожий на медведя. Единственной зацепкой был старик с кладбища. Его-то Октай и собирался навестить сегодня. Ему было заранее неприятно — старик, конечно, поступает подлее некуда, но ведь его наверняка запугали, пригрозив расправой, а вступиться за него некому. И потом, когда-то он помог Октаю и его подруге, правда, при этом чуть было не выдал их полиции, но всё же помог. Нет, надо к нему зайти, только не пугать при этом.

Он вымылся в ручье, тщательно смыв с себя кровь. Вода освежила его, хоть и заставила поморщиться от боли, когда попадала на незажившие раны. Помывшись, Октай почувствовал себя лучше и бодрее. Он даже улыбался, шагая обратно к Тенве.

Подойдя к воротам кладбища, юноша отметил, что краска на них облупилась и отлетала хлопьями. Он дёрнул за верёвку, чтобы зазвенел колокол, и улыбнулся, вспоминая о том, как три года назад пришёл сюда вместе с Веглао. Какие же они тогда были маленькие! Ему хорошо вспомнился он сам — небольшого роста, худенький; его подруга — седеющие волосы завязаны в хвостик, корочки на обветренных губах, тренчкот мешком висит на худых плечах… Подумать только, тогда она была выше его, а сейчас он запросто может поднять её на руки.

А вот старик-сторож совсем не изменился. Всё так же спотыкаясь и хромая, он приблизился к воротам, всё с той же брезгливостью посмотрел на Октая:

— Тебе чего надо? — м-да, характер у него тоже не изменился. — Чего пришёл? Кто ты вообще такой? Работы, что ли, ищешь?.. Нет здесь никакой работы, убирайся!

— А по-моему, есть, — сказал Октай, кивнув на обшарпанные прутья решётки. — Ворота давно надо покрасить. Да и дорожки подмести неплохо бы. Я помню, когда-то вы заплатили мне за эту работу целых двадцать ном.

Старик посерел и спал с лица. В его маленьких, затянутых красными прожилками глазах появилось выражение страха:

— Это ты? — проговорил он. — Что тебе надо?

— Что у вас за дела с оборотнями? — без предисловий начал Октай, взявшись за решётку руками и приблизив к ней лицо. — Я видел вас и двух оборотней в заколоченном доме на окраине города, и слышал, о чём вы разговаривали.

— Проваливай отсюда, — резко ответил старик, приподнимая свою палку, как будто она могла служить грозным оружием. — Уходи, а не то я расскажу о тебе полиции!..

— Вам самим есть что скрывать от полицейских, — резко ответил Октай. — Откройте мне ворота, я не хочу разговаривать через решётку.

Глаза старика, покрытые красными прожилками, испуганно забегали. Поколебавшись, он открыл ворота дрожащей рукой, впустил Октая и сразу же их запер.

— Пошли, — сказал он, мотнув головой.

Октай пошёл следом за ним к его сторожке. Тропинки кладбища были засыпаны прошлогодними бурыми листьями, сквозь которые уже проросла нежная молодая трава. Всё вокруг было ужасно запущенным — сразу становилось видно, что за могилами некому ухаживать, ведь многие из тех, чьи родные похоронены здесь, уже уехали из города. Прошлогодняя трава, которую дожди и метели приколотили к земле, опутывала всё кругом, как странная серовато-коричневая паутина, надгробные памятники были опутаны юным плющом и загажены птичками, посаженные на могилах цветы большей частью засохли, остались лишь розы и шиповник, только что выпустившие первые зелёные листочки. Сторожка смотрителя выглядела вполне сообразно окружению — покосившиеся стены, занавеска в жёлтых пятнах на окне, растрескавшаяся краска на двери и рыжая от лишайника крыша. Даже Октай побрезговал бы жить в такой лачуге, предварительно не укрепив и не починив её.

На пороге старик оглянулся по сторонам и быстро вошёл. Октай последовал за ним. В сторожке была всего одна комната, маленькая, убогая и тесная. В ней пахло чем-то прокисшим, и Октай быстро понял чем: на закопчённом примусе стояла алюминиевая кастрюля с какой-то едой. Здесь была также и койка, служившая, очевидно, ещё и сиденьем, а рядом с ней — маленький квадратный стол.

Старик медленно, тяжело сел на свою постель и сгорбился, глядя на свои стоптанные ботинки. Октай остался стоять. Потолок здесь был таким низким, что юноша почти касался его головой. Старик поднял голову и, увидев выражение лица гостя, ухмыльнулся:

— Что, противно тебе здесь находиться? Можно подумать, сам не на помойке живёшь.

— Я живу не на помойке, — холодно ответил Октай.

— Ладно уж, не обижайся. Я так думаю, ты не всю жизнь бродяжишь. У тебя, верно, был когда-то дом — нормальный дом, не такая дыра, как этот, — сторож обвёл вокруг себя коричневой жилистой рукой и снова устало опёрся ею на кровать. — Когда я был в твоих летах, у меня была квартира в три комнаты. Я жил далеко отсюда, в Бейекиле. Никогда не бывал в Бейекиле? Нет? Там не так, как здесь, совсем не так. Море совсем рядом, и повсюду пахнет рыбой и порохом — там есть оружейный завод и рыбные промыслы. У меня все родные и друзья были либо рабочими, либо рыбаками. Хорошо я тогда жил, всё у меня было — и стол, за который могла усесться вся семья, и кровать с чистым бельём, и салфеточки на комоде. А потом началась Гражданская война, и всё полетело к чёрту.

Он повернулся к столу. Мутный свет, падавший сквозь треснувшее и давно не мытое стекло окна, высвечивал все морщины и пятна на его лице. Он казался Октаю старым, как мир. О какой Гражданской войне он говорил? Может статься, что о самой первой — той, которая началась в 1956 году, сразу после революции.

— Что вам обещали оборотни? — спросил он.

— Деньги, — ответил старик. — Много денег. Часть того, что они заберут из Тенве, когда захватят его. А ещё жизнь.

— И к чему вам всё это будет, если в Тенве уже никого, кроме вас, не останется? — спросил Октай подрагивающим от презрения голосом.

— Они сказали, что помогут мне перебраться отсюда в другой город. Вряд ли в Бейекиль — это слишком далеко отсюда. Но, может, в Лини или Палетшетри…

— Как вам не стыдно, — с отвращением проговорил Октай. — Предать своих сограждан, таких же людей, как и вы…

— У меня нет причин любить людей, — отозвался старик. Его морщинистое лицо перекосилось от ненависти, и Октай невольно отступил на полшага. — Я не забыл, что творилось в Бейекиле в пятьдесят шестом. На улицах было скользко от крови, и все телеграфные столбы были увешаны трупам с языками до плеч.

Он встал и приблизился к Октаю так, что тот почувствовал на своём подбородке его кислое дыхание:

— А ещё они сказали мне, — прошептал старик, — что если я не стану им помогать, они меня убьют. Повесят прямо в моём доме. Здесь все решат, что я покончил с собой — что ещё взять с сумасшедшего? А меня здесь именно таким и считают…

— Вы так сильно боитесь смерти?

— Ты тоже будешь её бояться, когда доживёшь до моих лет. В молодости так просто быть храбрым. Но чем ближе зима, тем сильнее кусает мороз.

Старик отвернулся от Октая, глядя подслеповатыми глазами на окно.

— У меня нет выбора, — коротко сказал он. — Нет.

Октай немного помолчал.

— Несколько лет назад вы помогли мне и моей подруге, — сказал он наконец, — а теперь я помогу вам. Расскажите мне, как добраться до места, где вы назначили встречу Длинноте, я приду туда и поговорю с ним сам.

— Разве здесь есть какие-то ещё оборотни, кроме тех, кто в её стае?

— Один точно есть, — уклончиво ответил Октай.

Старик сел к столу и, взяв какой-то кусок бумаги, перевернул его и начал рисовать дрожащей рукой что-то вроде карты.

— А вы не можете просто проводить меня туда? — недоумевал Октай. Старик покачал головой, не отрываясь от своего занятия:

— В лесу полно её шпионов. Я нарисую план и ты сможешь легко найти это место. Но предупреждаю тебя: это нелюди. От них лучше держаться подальше.

— Жаль, что вы так не поступаете, — не удержался Октай. Старик ещё некоторое время корпел над планом, потом протянул его Октаю:

— Держи.

— А письмо? — деловито спросил Октай, убирая свёрнутый план в карман. Старик покачал головой:

— Никакого письма не будет. Возьми пустой конверт.

— Нет, так не пойдёт, — покачал головой Октай. — Они могут поймать меня и узнать, что вы больше не будете им помогать. Тогда они возьмутся за вас. Напишите подложное письмо, приведите их в ловушку.

— Тогда они ещё вернее прикончат меня! — резко, чуть не срываясь на взвизг, заявил старик.

Подумав, Октай ответил:

— Советую вам сразу пойти в полицию. Только обо мне не говорите. Скажите, что оборотни шантажировали вас.

Честно говоря, он очень надеялся, что старик так и поступит. Если полицейские устроят облаву на оборотней, ещё неизвестно, кто победит — но от поддержки законников Октай бы не отказался.

 

8

На следующий день, незадолго до полудня, Октай вышел на лужайку, окружающую высокий, чёрный пень необычной формы, при первом взгляде на который Октай даже испугался — обрубок дерева и в самом деле напоминал вставшего на задние лапы медведя. Пень был остатком одного из двух старых дубов, растущих очень близко, почти что из одного корня. Взглянув на этих двух братьев, калеку и старика, Октай подумал, что если бы деревья могли чувствовать так же, как люди, уцелевший дуб ненавидел бы силу, уничтожившую его соседа, не меньше, чем Октай ненавидел Морику. Но времени предаваться этим фантазиям у него не было, и Октай залез на дуб и притаился в его голых ветвях, спрятавшись за толстый сук.

Вскоре между деревьями замелькала белобрысая макушка Длинноты. Спустя некоторое время парень вышел на полянку и размашисто подошёл к пню. Октай ждал, когда же Длиннота почувствует его присутствие и начнёт вертеть головой в поисках опасности. Случилось это даже быстрее, чем он ожидал — Длиннота едва опустился на одно колено перед пнём, как вдруг насторожился, почуяв оборотня. Он приподнялся, но не выпрямился и, положив руку на нож, начал медленно оглядываться по сторонам. Поднять очи горе он не удосужился, к счастью для Октая, который тут же спрыгнул на него сверху, как рысь. Длиннота рванулся из его рук, но он не успел даже вскрикнуть — Октай пережал ему артерию, и парень мгновенно потерял сознание.

Не теряя времени, Октай быстро разоружил Длинноту, приподнял одной рукой его голову, другой накинул на шею затяжную петлю. Зажав в кулаке конец верёвки, он два раза хлестнул Длинноту по щекам ладонью.

Тот слабо вскрикнул и, сморщившись от боли, поднёс руку к лицу. Октай, не отпуская верёвку, поднялся на ноги и поднял нож.

Открыв глаза, Длиннота увидел направленный на него нож и снова тихонько вскрикнул, подавшись назад. При этом его движении верёвка сама собой натянулась, врезаясь ему в шею. Он инстинктивно вскинул ладони к горлу, и Октай прикрикнул на него, не забыв угрожающе приподнять нож:

— Ну-ка, опусти руки! Ты ведь не хочешь, чтобы я их тебе связал?

Длиннота посмотрел на Октая со страхом и ненавистью, но руки опустил.

— Вот и хорошо, — сказал Октай. — Теперь поговорим.

— Что тебе от меня нужно? — пролепетал Длиннота, выпучив глаза от страха.

— Успокойся, я не собираюсь делать тебе больно. Мне просто нужно спросить у тебя кое-что.

— Да иди ты к чертям! — взвизгнул Длиннота, дёрнувшись, как от тока. — Чего ты хочешь, гад?.. Убери с меня эту верёвку!

— Да заткнись ты! — прикрикнул на него Октай. — Вот что: если не хочешь, чтоб я тебя придушил, открывай рот только тогда, когда я тебя об этом попрошу. Понял?

Пленник жалобно шлёпнул губами и ничего не ответил — судя по всему, всю наглость из него вышибло.

— Тебя зовут Длиннота? — деловито спросил Октай. Пленник кивнул.

— Ты в стае Морики?

— Да, ну и что?

— Сколько всего волков у неё?

— Пошёл к чёрту! Ничего я не скажу!

— Тогда я тебя прирежу, — отозвался Октай, на самом деле очень не хотевший этого делать. Длиннота ему мигом поверил:

— Тридцать девять. Нас тридцать девять.

Тридцать девять оборванных, с голоду готовых на всё бродяг, которые в полнолуние превратятся в тридцать девять обозлённых монстров.

— Оружие есть?

— Немного. У всех есть ножи, и ещё луки, а у двоих — пистолеты.

«Готов поспорить, я знаю, у кого был второй пистолет», — мрачно подумал Октай. Вслух он спросил:

— Сколько мужчин в стае?

— Двадцать… точнее, двадцать пять, но пять — это мальчишки от двух до десяти лет. Остальные все бабы и девчонки.

— А у женщин и девчонок есть оружие?

— Плохие ножи, чтобы мясо резать. Две девчонки — охотницы, у них есть луки.

— А Морика? — спросил Октай. — Ты её часто видишь?

Длиннота нервно покосился на нож Октая, и, сглотнув, снова посмотрел испуганными глазками парню в лицо:

— Морика живёт в своём доме, — прошептал он. — Ни с кем из нас не говорит. Отпусти!

Октай не собирался его отпускать. У него были свои планы на Длинноту. Он велел ему встать, и Длиннота нехотя повиновался. Развернув оборотня к себе спиной, Октай приставил нож к его спине, другой рукой крепко взялся за верёвку.

— Что… что ты делаешь?! — возмущённо спросил Длиннота.

— Вот что, приятель, — сказал Октай. — Я не собираюсь тебя убивать, не люблю я это дело. Ты сейчас отведёшь меня к тому месту, откуда можно легко добраться до стаи Морики, и объяснишь, как мне туда пройти. Потом я тебя отпущу. Если ты заведёшь меня к своим дружкам, то я умру. Но перед этим я перережу тебе хребет, и ты умрёшь тоже. Если ты расскажешь Морике обо мне, я, возможно, тоже умру, но перед смертью попытаюсь отыскать тебя и прибить. Ты всё хорошо понял, Длиннота?

— Да, — с ненавистью откликнулся пленник.

— Вот и отлично, тогда веди, — Октай подтолкнул его в спину. Длиннота споткнулся, но тут же выпрямился и медленно побрёл в сторону леса. Октай велел ему идти быстрее, и тот яростно засопел, но ускорился.

Чувствуя ненависть Длинноты почти что физически, Октай решил прояснить ситуацию:

— Длиннота, я делаю это не потому, что ненавижу тебя, а потому, что ненавижу Морику. И готов поспорить, что кое-кто из вашей стаи ненавидит её не меньше. Я прав?

— Я тебе ничего не скажу! — с ненавистью откликнулся Длиннота. Октай только хмыкнул про себя: надо же, какая храбрость! Ничего не скажет, но при этом ведёт похитителя прямо к своему вожаку. Но вслух юноша ничего не сказал: издеваться над тем, кто находится в его власти, было бы трусостью. Так поступить могла бы Морика, но не он.

Вместе они углублялись всё дальше в лес. Верёвка у горла и нож между лопаток не позволяли Длинноте закричать или даже громко заговорить: если бы он сделал такую попытку, Октай тут же стянул бы его шею петлёй — не до смерти, но довольно чувствительно. Поэтому он просто угрюмо сопел, шагая сначала по узким тропинкам, явно протоптанным не людьми, а оленями или кабанами, затем — прямо по бурелому и заросшим прогалинам. Вскоре он остановился перед протянувшейся впереди лощиной, которая поросла травой ярко-зелёного, удивительно нежного оттенка. Длиннота кивнул головой вперёд:

— Самый короткий путь здесь.

Октай чуть надавил ножом на его спину. Нажатие было таким слабым, что лезвие не пропороло бы и одежду, что говорить о коже, но Длиннота испуганно дёрнулся.

— Нечего дурить мне голову, — сдержанно сказал Октай. — Я не такой дурак, чтобы лезть в болото. Иди и показывай, где его можно обойти.

Злобно пыхтя, Длиннота повернулся вправо и направился вдоль лощины. Неподалёку виднелось не до конца упавшее дерево, сломанное у корня и зацепившееся ветками за своих собратьев, растущих по другую сторону лощины. По его стволу оборотни перебрались на другую сторону.

Дальше Длиннота шёл увереннее — как и Октай, они ощутил приближение оборотней. Октай чувствовал, как растут его напряжение и тревога: он превосходно понимал, что у его пленника есть весьма веские основания для того, чтобы предать его в лапы своих приятелей. Он мрачно подумал о том, что если что-то пойдёт не так — а так оно вероятнее всего и будет — Длинноту придётся убить. Пока он так размышлял, Длиннота всё шагал, не подозревая о том, что в этот самый момент его похититель прикидывает, как избавиться от него побыстрее, не доставляя лишних мучений.

Чем дальше, тем мрачнее становился лес. Постепенно затихали крики соек и постукивание дятлов, деревья стали гуще, светлые осины и берёзы сменились тёмным ельником. Почва была сырой, усыпанной иголками и поросшей папоротником. Ветви елей окутывал мох-бородач. Невольно Октаю вспомнились герои сказок, которые ему рассказывала мама — когда эти герои углублялись слишком далеко в страшный лес, с ними обязательно случалось что-то плохое. Но в сказках дело всегда заканчивалось хорошо, а вот уверенность Октая в успехе своего сегодняшнего предприятия таяла с каждой минутой.

«Может, убить его сейчас? — в панике подумал он. — А потом дойти самому, я ведь их уже так хорошо чую… Нет, убивать не надо. Привяжу к дереву, а рот, чтобы не кричал, заткну чем-нибудь. Потом вернусь за ним и…»

— Всё, мы пришли, — тихо сказал Длиннота. Октай отвлёкся от своих мыслей и завертел головой по сторонам. Высокие тёмные ели, хилые осины, густой папоротник… Присутствие оборотней чувствовалось очень явственно — кто-то из них был совсем рядом, может, их было несколько…

— Что значит — добрались? — сердитым шёпотом спросил он, натянув верёвку. — Я никого не вижу. Они прячутся или просто не знают, что мы здесь?

— Ой!.. Ослабь верёвку, пожалуйста!.. — жалобно зашептал Длиннота. — Мне больно, ещё чуть-чуть — и она мне кожу насквозь протрёт…

Сжалившись, Октай пальцами ослабил петлю.

— Спасибо, — хрипло шепнул Длиннота и закашлялся, а потом вдруг заорал:

— ААА!!! Волки, на помощь!

— Заткнись! — прорычал Октай и взмахнул ножом. Но Длиннота обернулся и с силой, которую трудно было от него ожидать, ударил Октая кулаком в лицо, прямо в скулу. Октай упал на спину, натянув верёвку, и Длиннота взвыл от боли. Этот звук долетел до Октая приглушённо, словно его уши были заткнуты ватой. «Надо было всё-таки связать ему руки», — бесстрастно подумал он.

Разлёживаться было нечего. Октай вскочил и пошатнулся — скула горела, голова слегка кружилась от падения. От того, что он увидел потом, ему стало совсем не по себе — а если точнее, он чуть не запаниковал.

Перед ним стояли двое оборотней — взрослых, не сопляков вроде Длинноты. Один из них был невысок, худ и вообще ничем не примечателен — кроме разве что невероятно огромных оттопыренных ушей, которых не могли прикрыть длинные сальные волосы — а вот другого Октай не хотел бы встретить в тёмном переулке. Этот другой был детина очень высокого роста, широкоплечий и мускулистый. Его ноги, упёршиеся во влажную землю, были едва ли тоньше стволов самых старых из растущих поблизости елей. У бёдер висели аж три ножа — здоровый тесак, нож поменьше и небольшой клинок длиной с ладонь. Но куда больший ужас, чем ножи, внушало лицо — если его можно было назвать таковым. Вся его левая сторона была изуродована кошмарным шрамом — давным-давно кто-то зашил зияющую рану грубыми нитками, и этот кто-то явно не задумывался о том, что имеет дело именно с лицом, и что можно было бы поаккуратнее. Этот шов пересекал пустую левую глазницу и щёку, стягивал кожу на подбородке и уходил на шею. Октаю было некогда задумываться над тем, какова была рана до этой неумелой операции и как оборотень после неё выжил — он схватил верёвку у самой петли, вздёрнул визжащего и матерящегося, брызгающего слюной Длинноту на ноги и приставил нож к его горлу.

— Пусти, ублюдок, пусти!.. — хрипел, надрываясь, Длиннота, царапая обгрызенными до мяса ногтями верёвку и свою шею.

— Заткнись, или прирежу! — рявкнул Октай, глядя не на него, а на взрослых оборотней. Тот из них, что был пониже, с насмешливой улыбкой обернулся к своему изуродованному спутнику:

— Хорошенького щеночка к нам привёл Длиннота, правда, Шов? Как думаешь, нам его сразу прирезать или сначала посмотреть, что у него в штанах — может, это переодетая девочка?..

— Прекрати визжать, Длиннота, — голос Шва звучал так, словно гортань оборотня была не из плоти, а из железа, и вдобавок не смазывалась лет этак пять с небольшим. — Ты, стервец, что должен был сделать? Взять письмо и принести его в стаю. А ты вместо письма притащил за собой чужака! Лови нож, гадёныш!

Длиннота выбросил руки навстречу ножу, который Шов бросил ему, отцепив от пояса так быстро, что Октай этого не заметил. Длиннота схватился одной рукой за рукоять, другой за лезвие. Оцарапав ладонь до крови, он резко ударил Октая, лишь чуть-чуть не попав в него.

Теперь против него было уже трое. Октай выпустил верёвку, оттолкнул Длинноту от себя, развернулся и бросился наутёк.

Он бежал со всей скоростью, на которую был способен, перепрыгивая через корни елей и поваленные замшелые стволы. Те трое бежали за ним — бежали молча, не крича, а только тяжело пыхтя. Октай бежал и бежал, заставляя себя не поддаваться панике и усталости. В город посреди бела дня эти гады не ворвутся — значит, нужно добежать до города. Вспомнив о старике, Октай чуть не застонал — им ничего не стоит догадаться, кто рассказал Октаю о письме, и, значит, не поймав его, они примутся за беззащитного смотрителя кладбища… Скорее, скорее добраться туда, предупредить своего незадачливого сообщника, убедить его отправиться в полицию — полицейские уж точно лучше озверевших оборотней…

Октай вырвался на широкую прогалину, на другом краю которой возвышался низкий пологий холмик. Трава была ещё низкой, и бежать здесь было гораздо легче, чем в лесу. Воспряв духом, Октай помчался вперёд, но тут что-то тяжёлое ударило его в спину, прямо в лопатку.

Ухнув от боли, Октай взмахнул руками и упал наземь. Если бы в него метнули нож, тут бы парню и пришёл конец, но это был только камень. Задыхаясь от боли, Октай перекатился на спину, выставив нож, и тут на него бросился один из оборотней — тот, что был пониже ростом.

— Попался! — хрипло крикнул он, хватая Октая за плечи.

Октай крепко сжал нож и слепо ткнул его вперёд. Лезвие вошло во что-то мягкое, как неплотно набитая подушка, и руку Октаю обожгла горячая жидкость. Тот, кого он ударил, завизжал от боли, а Октай выдернул нож, столкнул раненого с себя, вскочил и бросился в сторону.

— Ах ты, тварь! — взвыл оборотень, хватаясь за живот. — Держи его, Шов!

Приказание немного запоздало — Шов уже обрушился на Октая всей своей массой. Вдвоём они упали на землю. Рыча, паренёк с размаху вонзил нож в бедро врага, и услышал, как тот тяжко ухнул от боли над самым его ухом. Тяжёлая ладонь легла Октаю на затылок, вдавливая его лицо во влажную землю. Глухой крик ярости прорвался наружу из приоткрывшихся губ Октая, он снова размахнулся и снова вонзил свой ножик в плоть нападавшего. Тут же его запястье обхватили пальцы Шва, и Октаю показалось, что его заковывают в наручники.

Вжимая его лицо в землю, Шов вырвал нож из его пальцев, едва не сломав их, и отбросил его в сторону. Потом он обеими руками схватил запястья Октая и грубо вывернул их назад. Юноша отчаянно бился и рычал от бессильной ярости, пока Шов, надавливая на его спину коленом, связывал ему руки за спиной его же собственным поясом. Лишив молодого оборотня возможности сопротивляться, Шов поднялся на ноги и от души пнул Октая в бок. Силы у него было будь здоров. Октаю показалось, что у него остановилось сердце, боль была такой, что он на миг потерял сознание, а когда пришёл в себя, то понял, что боль никуда не делась — у него, судя по ощущениям, было сломано ребро, а может, и два.

Пока Октай лежал на животе, борясь со рвущимися наружу стонами боли и отчаянно соображая, что же делать, Шов подошёл к своим приятелям. Тот, которого ранил Октай, корчился и подвывал, зажимая руками рану на животе, которая всё кровоточила и кровоточила. Длиннота крутился рядом, выпучив белесые глаза и беспомощно выкрикивая:

— Сейчас, Родди!.. Сейчас, мы что-нибудь придумаем!.. Шов! Шов, у тебя нет какой-нибудь тряпки?

Шов замахнулся на него — ладонью, не кулаком, но ладонь у него была размером с крышку от хорошей кастрюли, и Октай прекрасно понял Длинноту, который тут же вякнул от страха и пригнулся, прикрывая голову руками.

— Захлопнись, идиот долговязый!.. И ты не скули, мать твою! Сейчас нас кто-нибудь услышит, и вот тогда…

«Да, да, ругайся, сволочь, и нас точно услышат», — подумал Октай, быстро откатываясь в ту сторону, куда, как он предполагал, Шов бросил его нож. Он завертел головой, задвигал коленями по земле, и тут сердце его радостно ёкнуло — вот он, любимый старый ножик из ложки, воткнулся наискосок в землю, только ручка торчит. Октай заторопился к нему, но тут его снова ударили сапогом — на этот раз в левый бок. Вскрикнув, юноша перекатился на спину. Снова перед ним возник Шов — огромный, уродливый и очень злой.

— А ты, чёрт тебя дери, куда направился? — Он наклонился и, схватив Октая за шею, поднял его над землёй. Юноша от всей души пнул его ногой, попав в грудь, но не в солнечное сплетение, как надеялся, а в ключицу. Грязно выругавшись, Шов бросил его на землю так, что у Октая потемнело в глазах.

Очнувшись, он вновь услышал ненавистный голос:

— Чего стоишь? Хватай гадёныша и валим отсюда!

— Не ори ты так, Шов! — тявкнул вдруг Длиннота. — Тебя щас самого услышат!..

— Уже услышали, — спокойно сказал Родди. Все трое замерли, прислушиваясь, и Октай услышал совсем рядом стук копыт. Ещё недавно оравшие друг на друга оборотни вдруг затихли, и по взгляду Родди Октай понял: кто бы сюда ни скакал, его не ждёт ничего хорошего.

— Шов, — тихо сказал Родди. Гигант коротко кивнул, его рука легла на нож с широким лезвием, прицепленный к поясу.

И в этот миг на холмик взлетела, продравшись сквозь заросли, лошадь. На её спине сидел какой-то здоровенный парень. Он дикими глазами впился в оборотней.

На миг Октаю показалось, что всё остановилось, как будто кто-то одним мановением руки велел замереть и ему, и Шву с другими оборотнями, и всаднику. А потом одноглазый оборотень быстро взмахнул рукой, и что-то, как серебряная молния, промелькнуло в воздухе. Парень на лошади вскрикнул и покачнулся — в его правое плечо вонзился нож. Лошадь с воплем поднялась на дыбы, раненый юноша схватился было за поводья, но тут же скользнул по её спине вниз и грохнулся на землю, мгновенно потеряв сознание.

Лошадь ускакала, издавая громкое испуганное ржание, от которого кровь стыла в жилах, и роняя на землю клочья розоватой пены. Всё стихло, и только сейчас Октай понял, как громко он дышит.

Шов быстро подошёл к распростёртому на земле парню и окинул его взглядом. Раненый лежал на спине, повернув голову в сторону оборотней, и Октаю было хорошо видно его бледное лицо. Шов склонился над юношей, наступил сапогом ему на грудь и резко выдернул нож. От этого из раны в плече молодого человека брызнул фонтанчик крови — будь бедняга сейчас в сознании, он бы заорал от боли. Октай вдруг понял, что сейчас произойдёт, и отвернулся, не желая видеть убийство, которое никак не мог предотвратить.

— Ты… ты чё делаешь, Шов, чё ты делаешь-то?! — пролаял Родди. Он стоял на коленях, кровь из его раны больше уже не текла, но правую руку, дрожащую и окровавленную, он всё ещё прижимал к животу. Октай всё-таки обернулся и посмотрел на Шва: тот опустился на колени рядом с молодым человеком, приподняв его и положив спиной на своё колено, одну руку положил на подбородок и оттянул голову назад, открыв горло, а другой приставил к нему нож.

— А ты не видишь? — злобно осклабился Шов, прищурив единственный глаз, и надавил лезвием на белую кожу юноши, грозя вот-вот пропороть её. К горлу Октая вдруг подступила тошнота, он попытался заставить себя отвести глаза, но не смог.

— На хрена, идиот?

— Да заткнись ты! Он видел нас, понятно? На кой чёрт оставлять его в живых?

— Если ты убьёшь его, это выдаст нас ещё вернее! — Родди на секунду замолчал, согнувшись, лицо его перекосилось от сдерживаемой боли. — Чёрт побери, Шов! Ты посмотри, какой он здоровяк! Лучше доставим его к Морике, а в следующее полнолуние сделаем волком!

— Дело говорит, — влез Длиннота. — До стаи тут недалеко, мы сможем его дотащить!

Октай подумал, что Шов сейчас наорёт и на Длинноту, но тот промолчал, и молча зыркнул тёмным глазом сначала на него, потом на юношу у своих ног. Подумав, он сердито сплюнул на траву, отпихнул парня от себя и принялся чистить свой окровавленный нож пучком травы.

«Бедняга, — подумал Октай, глядя на раненого, заливавшего своей кровью молодую травку. — Какой кошмар тебя ждёт». Сознание собственного бессилия охватило его, и от ярости он впервые за много месяцев ощутил желание заплакать.

Тем временем Длиннота подошёл к раненому и опустился рядом с ним на колени.

— Ого! — присвистнул он, — у него что-то в кармане! Интересно, что… — и он бесцеремонно запустил пальцы в карман брюк парня. То, что случилось потом, поразило Октая не меньше, чем всех остальных — Длиннота вдруг завопил от боли и выдернул руку, на которой уже вздувались волдыри, из кармана. Не переставая вопить, он вскочил на ноги и что было сил пнул бесчувственного молодого человека в бок.

— Что случилось? — подал голос Родди. Шов тем временем схватил Длинноту за запястье и уставился на его покрасневшую, будто обваренную, ладонь.

— Не знаю, — прохныкал Длиннота. — Больно…

— Хрень, — подытожил Шов, выпуская руку Длинноты. — К вечеру заживёт. Пошли уже, здесь совсем рядом люди, а вы орёте, как резаные.

С этими словами Шов склонился, легко поднял раненого на руки и встал, широко расставив ноги. Затем перекинул пленника через плечо, держа его за ноги и за одну руку. Длиннота же подобрал сумку парня и взвалил её себе на плечи. Тем временем Родди поднялся на ноги, подошёл к Октаю и рывком поднял его на ноги.

— Пошли уж! — рявкнул Шов и зашагал вперёд. За ним — Родди, судя по всему, совсем очухавшийся от раны, которая могла бы убить обычного человека. По крайней мере, в том, как он сжимал плечи идущего перед ним Октая, слабости совсем не ощущалось. Длиннота, хныкая и тихо матерясь, плёлся в хвосте.

Через некоторое время Родди вдруг крепко схватил Октая сзади за шею и сдавил. Юноша испуганно дёрнулся, подумав, что Родди хочет его задушить, но оборотень просто надавил ему на сонную артерию, и Октай мгновенно потерял сознание.

В следующий раз он очнулся уже в подвале какого-то дома. Здесь было темно и очень холодно. Руки ему развязали, но пояс не вернули, и Октай сквозь зубы от души отругал воров. Неподалёку от него, источая сильный запах крови, лежал его товарищ по несчастью. Посидев немного, Октай подполз к нему и склонился над ним.

Бледное, без единой кровинки, лицо, обрамлённое растрёпанными чёрными волосами, было некрасивым, но не отвратительным, как у Длинноты. Оно вызвало у Октая симпатию. Он вздохнул — ему было жаль юношу. То, что с ним собираются сделать, вряд ли лучше самой страшной смерти. Волк в его груди шевельнулся, чуя добычу, и Октай резко нахмурился. Пусть не радуется зверюга — полнолуние ещё не скоро, у него будет ещё шанс вырваться… а может, и спасти этого человека.

В этот момент юноша вдруг резко втянул воздух широкими ноздрями, и выдох вырвался из его бледных губ со стоном. Он шевельнулся и открыл глаза.

 

9

Когда допрос перед домом закончился и Рэйварго увели, Мордрей взял Октая за плечо и, ни слова не говоря, потащил его в домик за спиной Морики. Хватка его была сильной и жёсткой, будь кожа Октая чуть понежнее, пальцы оборотня оставили бы на ней синяки. Заведя мальчика в дом, Мордрей тут же вышел.

Оставшись один, Октай огляделся. Всего одна комната, четыре стены. Пол здесь был земляным и гладко утоптанным, у одной из стен стояло железное ведро, из которого торчали обугленные палки. Напротив двери к стене был приставлен стол с растрескавшейся фанерной столешницей, рядом с ним — два стула. А в дальнем углу виднелись очертания постели — груда наваленных друг на друга одеял и звериных шкур.

Как раз когда взгляд Октая остановился на постели Морики, в комнату вошла она сама. Он услышал, как слегка скрипнула, открываясь, дверь, и обернулся. Морика пересекла комнату в четыре шага и уселась на стул, положив одну руку на стол и откинувшись назад, к стене. Следом за ней, как тень, неотступно следовал Мордрей. Он тоже подошёл к столу, и Октай подумал, что он сядет на свободный стул, но Мордрей встал к стене рядом с Морикой, заложив руки за спину и глядя на Октая тяжёлым, жестоким взглядом из-под насупленных бровей. Но Октай смотрел не на него, а на Морику. За всё время допроса Рэйварго он не отрывал от неё взгляда, говоря себе: вот так же на неё смотрела Веглао, когда Морика приближалась к ней с тонким ножом в руке. Он и сейчас думал об этом. Веглао упала в реку, но кровь текла по её лицу ещё долго после того, как она выползла на берег. Когда она пришла утром обратно в блиндаж, Октай видел на её щеках эту кровь — засохнув, она стала чёрной, как тушь для ресниц. Он смотрел на Морику, а Морика смотрела на него, и если бы он не вспоминал чёрную кровь на щеках Веглао, он бы точно не выдержал этого взгляда.

— Как тебя зовут? — спросила Морика.

— Октай, — ответил мальчик.

— Откуда ты?

— Из Станситри.

Название его родного города много о чём говорило Морике, но она и бровью не повела.

— Длиннота многое рассказал о тебе, — сказала она. — Он сказал, что ты пытался найти меня. Вопрос: зачем?

Октай ничего не ответил. Жаль, он не так хитёр, как Веглао. Та бы попыталась обдурить злобную волчицу, но он так не умеет. Как же глупо было отправляться сюда в одиночку, как самонадеянно…

— Я задала тебе вопрос, — сказала Морика. Октай всё ещё молчал. Ему еле хватало сил глядеть на неё. Что же ему делать? Что отвечать?

— Мордрей, — Морика почти не разжала губ, произнося это имя. Молодой оборотень сделал шаг вперёд. Октай сразу понял, что тот хочет сделать, и когда Мордрей размахнулся, чтобы ударить его, поднырнул под его руку, так что тот врезал кулаком в воздух. Но любоваться тем, как противник теряет равновесие, Октаю пришлось недолго — Мордрей тут же выпрямился, его лицо покраснело от гнева. Он снова шагнул к Октаю, и на этот раз тот уже не успел отскочить.

Одной рукой Мордрей схватил его за шиворот, а второй, сжатой в кулак, быстро ударил сначала в живот, так что Октай согнулся от боли, потом снизу в челюсть. У юноши потемнело в глазах. Он чуть не потерял сознание. Через секунду зрение прояснилось, и он увидел, что Мордрей замахивается для очередного удара. В Октае проснулась ярость. Ноги у него были свободны, и он от души пнул Мордрея в чувствительное место под животом.

Телохранитель Морики заскулил от боли. Пальцы, держащие Октая за воротник, разжались. Пошатываясь, он отступил на полшага, но Октай тут же врезал ему ботинком в голень, повалив его на землю.

— Ты — трус, — с омерзением сказал он. — Видимо, привык бить стариков. Слабо развязать мне руки, шавка?

Мордрей вскочил на ноги с рёвом, и Октай понял по его взгляду, что сейчас его убьют, если не хуже. Но тут Морика хлопнула ладонью по столу.

— Пока хватит, — произнесла она сухим, как бумага, голосом. — Отойди от него, Мордрей. А ты, раз уж начал говорить, так и продолжай.

Челюсть у Октая всё ещё горела от боли, и когда он заговорил, прерывающийся от гнева голос звучал невнятно:

— Я пришёл, чтобы посмотреть на тебя.

— Как те люди, которые живут в твоём сраном Станситри, — скривила рот Морика. Губы у неё были сухие и такие тёмные, словно вся кровь в них запеклась. — Они все приходили посмотреть на меня и остальных, когда Лантадик Нерел нас поймал. Ты знаешь, что с ним случилось?

Октай пожал плечами, и его руки от этого движения заболели.

— Его пристрелил его собственный щенок, — осклабилась Морика, — и потом мы порубили его на шашлык и спалили дотла. Мы зажгли огромный костёр, и в лесу весь день пахло жареным мясом.

Этого Октай не знал. Лантадик Нерел как-то приходил к ним в школу на открытый урок, рассказывал, как победил оборотней. Он сидел за одной из парт, сцепив в замок узловатые пальцы рук, и говорил глухо, сдавленно, словно роняя слова. При этом он глядел на собственные сапоги, а если поднимал взгляд на кого-то из ребятишек, те быстро отворачивались. Какая ужасная, уродливая и жалкая смерть… Ему оставалось только надеяться, что оборотни не видят, как сильно он потрясён.

— Суки, — выговорил он. — Суки, вот вы кто.

— Госпожа, — сказал Мордрей, не отрывая взгляд от Октая, — скажи слово, и он перестанет тебе грубить.

— Какой храбрый щеночек! — оскалилась Морика. — Когда же тебя обратили, Октай?

— В 2003 году. Зимой. В феврале, — ответил Октай, не видя смысла врать.

— Февраль 2003-го, Станситри… Помню, тогда один из наших пробрался в город — уж очень сильно ему захотелось мясца. Можешь быть спокоен: этого парня уже нет в живых. Его зарезали в драке.

— Жаль, что меня там не было, — сказал Октая, сжав кулаки так, что ладони заболели от воткнувшихся в них ногтей. — Я бы не дал ему умереть… сразу.

Морика явно раздражалась. Октай не знал, чего ждать от этого — ему оставалось только надеяться, что от злобы она поглупеет.

— Вы зря схватили этого парня. Лучше его отпустить, он тут ни при чём. Я сам напал на Длинноту. Я только разок ударил его, и он тут же отключился. А когда он пришёл в себя, я велел ему привести меня к тебе. Он попытался перехитрить меня — но вот теперь у него нет кожи на руке, а я здесь.

— Да, ты здесь, — усмехнулась Морика, — ты здесь, в моём плену, со связанными руками, среди волков, которые сразу убьют тебя, если я им скажу. Много ты надеешься сделать один, щенок?

— Немного, — честно сказал Октай, — но я не один.

На секунду Морика как будто опешила. Потом её серое лицо медленно покраснело — пятнами, как будто кто-то раздавил на нём несколько ягод земляники.

— Что это значит? — медленно произнесла она.

— Там узнаешь, — отозвался Октай. Мордрей хрустнул кулаками. Морика продолжала смотреть на молодого оборотня, её неподвижное лицо продолжало заливаться земляничным соком, взгляд не обещал ничего хорошего.

— Среди моих волков есть предатель? — холодно спросила она. Октай пожал плечами, и это движение отдалось болью в его стянутых верёвкой запястьях:

— Я не знаю. Да мне и без разницы. Может, и есть — я думаю, не очень-то они тебя и любят.

— Моя госпожа, — прорычал Мордрей, сжигая Октая взглядом и сжимая рукоятку своего ножа, — позволь мне убить его, прошу!

Морика не отреагировала. Она подалась вперёд, её бурые, цвета гниющих листьев, глаза сверкали:

— Ты связался с ищейками из Тенве? Они знают, что моя стая здесь?

— Твои волки расхаживают по улицам, как будто они у себя дома. Один из них даже заходил в кабак. Никакой осторожности. Если люди пока ничего не понимают, то звери и птицы их чуют.

— Мои волки не появляются в Тенве днём! — Лицо Морики перекосилось от гнева, она уже сама не понимала, что выбалтывает Октаю нечто такое, чего он знать не должен, что она подтверждает все его догадки. Он с трудом спрятал усмешку — ему было сейчас страшно, очень страшно, но в то же время он ещё никогда не чувствовал себя таким храбрым.

— Кто ты такой, чёрт возьми? — тихо и яростно спросила Морика. — Кто тебе помогает, мелкий урод? Я выколю тебе глаза, если не скажешь!

Октай издал ей в лицо несколько коротких смешков, похожих на лай молодого пса, ещё не успевшего полностью выйти из щенячьего возраста.

— Ты уже ослепила кое-кого, — насмешливо промолвил он, — вот только этот кое-кто оказался крепче, чем ты думала. Если хочешь знать, зрение можно вернуть.

Мордрей перевёл непонимающий взгляд с бледного от гнева Октая на Морику, и, к своему удивлению, увидел, как по лицу атаманши пробежала слабая тень испуга. Октай язвительно усмехнулся: он тоже это увидел. И эта усмешка окончательно вывела Морику из себя.

Самое страшное в Морике было то, что даже в гневе она не кричала и не лезла драться, а сохраняла то же ледяное спокойствие, за которое её ценил Кривой Коготь — вот только подходить к ней в этот момент не рекомендовалось.

Она медленно поднялась на ноги. Октай почувствовал дикое желание отступить назад, и лишь огромным усилием воли он удержал себя на месте. Только сейчас он осознал, насколько же она сильна — не физически, а как вожак, как авторитет. Одно её слово — и его заставят пройти через те же мучения, на которые обрекли Веглао, а может быть (от этой мысли Октай поледенел), примутся сначала за этого Рэйварго, который виноват лишь в том, что случайно оказался рядом с подонком Швом… Если начнут мучить невинного человека, Октай наверняка не выдержит.

— Разожги огонь, Мордрей, — приказала она.

Спустя несколько минут над кромкой ведра с углём закурился дымок, Мордрей направился к Октаю. Мальчик стрельнул глазами по сторонам — отступать было некуда. Мордрей схватил его за плечи и потащил к ведру. Октай сопротивлялся изо всех сил, но противник был выше и сильнее его. Он без труда повалил Октая на колени и, держа одной рукой за волосы, второй за верёвку на руках, резко наклонил его лицом к огню. Нестерпимый жар обжёг лицо. Октай ощутил, как его кожа нагревается от огня. Он заскрипел зубами от боли и рванулся в сторону, но Мордрей только сильнее толкнул его в затылок. Октай закричал, когда волоски на его бровях и в носу затрещали и зачадили. Он замотал головой так бешено, что ударился виском об обугленную палку, торчащую из огня. От удара она раскололась, раскалённая пыль обожгла лицо, заволокла ухо. Октай и до этого держал глаза зажмуренными, а теперь тьма вовсе стала непроглядной.

Он потерял сознание, а когда очнулся, то понял, что лежит на земле рядом с ведром. Крик звучал в его ушах, надрываясь рыданиями, но это был не его крик. Это был крик Щена.

— Огонь! — кричал Щен. — Гори в огне, подонок! Моё имя!! Ты забрал моё имя!!!

Октай открыл глаза. Они невыносимо слезились, но, слава звёздам, видели. Он повернул голову влево и увидел Морику. Она стояла рядом со столом, её руки были сжаты в кулаки, лицо окаменело, глаза неподвижно глядели в сторону выхода. Мордрей застыл рядом с ней, они походили на два изваяния — одно прямое и неподвижное, второе напряжённое в нелепой позе. Морика вдруг очнулась и посмотрела на Октая, потом напустилась на Мордрея:

— Убери его отсюда, сейчас же!

Мордрей был не из тех, кому надо приказывать дважды, особенно если этот приказ исходит от Морики. Он мгновенно вышел из оцепенения, подошёл к Октаю и выволок его наружу. Юноша только услышал, как Морика громко добавила:

— И скажи женщинам, чтобы не давали этим двоим еды до завтра. Посмотрим, что будет потом.

 

1

Когда они добрались наконец до дома Гилмея и прошли внутрь сквозь калитку, дождь уже лил как из ведра. Рэйварго прислонил Октая, который всё ещё был без сознания, к стене, разбил окно первого этажа, оцарапав при этом костяшки пальцев, но боли почти не почувствовал — он всё ещё был в шоке от случившегося. В образовавшуюся дыру он просунул руку и отпер окно. Девушка перелезла через окно в дом и затащила внутрь Октая, следом за ней залез Рэйварго.

— Его надо куда-нибудь положить, — сказала девушка, почему-то шёпотом.

— Наверху есть кровать в одной из комнат, — тоже шёпотом отозвался Рэйварго. Вместе они затащили Октая наверх, и оказались в уже знакомом Рэйварго тёмном коридоре. Ощупью добравшись до нужной комнаты, Рэйварго отпер дверь, и через полминуты Октай уже летал животом вниз на кровати, в которой несколько дней назад спал Гилмей. Рубашка на спине Октая была вся мокрая от воды и крови, да и с его друзей вода до сих пор падала частыми каплями.

— Дай мне нож, — сказала девушка. Рэйварго протянул ей нож, она разрезала рубашку вдоль спины подростка и откинула её на две стороны. Рэйварго почувствовал, что его мутит: худенькая спина юноши была вся залита кровью, а кроме того, кожа была испещрена шрамами и рубцами. Казалось, что паренька долгое время подвергали жутким истязаниям.

— Фонарь, — сказал он, — где-то здесь был фонарь. Я принесу его, и ещё надо набрать воды.

— Рана скоро заживёт, — тихо ответила девочка. — Он останется жив.

— Но её всё равно надо обработать, — возразил Рэйварго, — а без света ты этого толком не сделаешь. Я скоро вернусь, а ты пока посмотри вон в том комоде, может, там осталось чистое бельё…

Он быстро вышел из комнаты и зашагал по коридору. Когда он спускался по лестнице, то снаружи ударила молния, осветив белым огнём всё пространство дома. Рэйварго пересёк вестибюль и спустился в кухню. Он помнил, что, когда они с Гилмеем вышли из подвала, тот положил фонарь на один из шкафов, и надеялся, что фонарь до сих пор лежит там.

В кухне было темно и пыльно, вода ручьями стекала по стёклам маленьких окошек. Фонарь, к счастью, был здесь — Гилмей совершенно о нём забыл. Рэйварго открыл одно из окон и поставил под дождь пустую кастрюльку. Пока она наполнялась, он включил фонарь и посветил им по сторонам. Снова мысли его вернулись к тайне этого дома, которую ему случайно удалось открыть. Всё-таки как долго Книга была здесь? Судя по тому, как износились заклинания, их не меняли лет тридцать-сорок назад. Неужели всё это время она лежала в сундуке в подвале? А если вспомнить, в каком состоянии был замок на сундуке, становится ясно, что его никто не смазывал столько же времени. А что, если дед Гилмея и не знал о существовании тайника?..

Вновь зайдя в вестибюль, Рэйварго подумал, что по-прежнему не понимает Гилмея. Его другу этот дом казался неприятным и жутким, неуютным, лишённым всякого гостеприимства. Ему, Рэйварго, дом как будто обрадовался. Казалось, в его воздухе звучит тихий голос: «Не бойся, я защищу тебя. Я уже стар, и, может, никуда не годен, но моя крыша так просто не провалится, и я не позволю кому-то выломать мои двери. Этой ночью тебя никто не потревожит. Не бойся»

Он принёс кастрюлю наверх, где девушка уже разрывала на полосы чистую простыню из комода. Вместе они промыли Октаю рану, оттёрли кровь с его кожи и сделали перевязку. Потом девушка накрыла его простынёй и устало опустилась на край кровати. Рэйварго пристально посмотрел на неё, только сейчас осознав, что не знает её имени.

Почувствовав его взгляд, она приподняла голову. К её лицу прилипли намокшие пряди волос, от воды казавшиеся тёмными.

— Спасибо, — сказала она. — Большое спасибо. Не знаю, что бы мы без тебя делали. Это твой дом?

— Нет, здесь жил дед моего друга. Я впервые попал сюда только несколько дней назад. Тебе далеко идти отсюда до своего дома?

— Примерно три дня. Я искала Октая, пробралась ночью к становищу Морики и увидела, как оборотни бьют его. Пришлось возвращаться за помощью.

Рэйварго вдруг понял, что это о ней ему рассказывал Октай.

— Так ты Веглао? — спросил он. — А меня зовут Рэйварго.

— Очень приятно, Рэйварго, — девушка пожала ему руку, а потом быстро улыбнулась, и Рэйварго это удивило — он и не подозревал, что она может улыбаться.

Дождь шумел за окнами, звёзд и Луны было не видно из-за облаков. По словам Веглао, это было очень хорошо — почему-то во время грозы у оборотней слабеет чутьё, а, значит, прихвостни Морики сейчас их не найдут.

Рэйварго искоса разглядывал её. Она не была похожа ни на одну из девушек, которых он знал. Говоря откровенно, она вообще выглядела не как девушка или молодая женщина, а скорее как нечто среднее между подростком и старухой. Маленькая, тонкая, плоскогрудая, как мальчик, она была уже загорелой, но в то же время бледной, без единой капли румянца на щеках. По спине спускалась седая коса. На лице уже появились крохотные морщинки, губы были тонкие, плотно сжатые, сухие и бледные, а руки… Рэйварго даже смотреть не мог на эти обветренные, худые руки, покрытые шрамами и свежими царапинами.

— Октай говорил про тебя, — сказал он.

— И много говорил?

— Не очень… — Рэйварго замялся, не решаясь спросить, как Веглао удалось вернуть себе зрение.

— Это хорошо, — пробормотала девушка. В этот момент Октай вдруг пошевелился и застонал. Он приподнялся на локтях и поморщился от боли:

— Чёрт, спина…

Веглао сразу же оказалась возле него. Она помогла ему сесть на кровати, и первое, что сделал Октай, когда смог выпрямиться, — это неуклюже обнял её. Веглао тоже обняла его в ответ. Рэйварго деликатно отвернулся, хотя ему показалось, что обнимались ребята безо всякой страсти.

— Я так и знал, что ты придёшь, — сказал наконец Октай. Голос его звучал приглушённо и слабо. — Веглао, я… кажется, я убил Морику.

— Я видела. Надеюсь, она и в самом деле сдохнет.

— Я слышал, как её оборотни разговаривали с… с этим стариком, у которого мы работали тогда на кладбище, помнишь? Это он сделал для них взрывчатку, когда они подорвали вокзал осенью. Он был в сговоре с ними. Они… они хотят захватить Тенве.

— Ничего у них не получится, — Веглао снова мягко обняла его, гладя по голове. — Теперь у них точно ничего не получится.

Но Октай не мог успокоиться. Говорил он прерывисто, но никак не замолкал:

— Я узнал об их планах, я пришёл… к старику, и он всё мне рассказал. Я сказал ему пойти в полицию, не знаю, что он сделал… Он должен был встретиться с одним оборотнем в лесу, но вместо него пошёл я, и тогда…

— Тебя поймали?

— Да. Я так глупо попался, даже вспомнить стыдно… А потом Морика меня допрашивала.

— Допрашивала? — встревожилась Веглао. — Что ей было надо?

— Ничего особенного. Кто я да чего хочу… ну, я честно сказал ей, что я оборотень Октай и хочу прибить её на месте. Она сказала, что выколет мне глаза, а я сообщил, что это легко поправить. Не знаю, поняла она что-то или нет. Но знаешь, я однажды случайно услышал, как разговаривали друг с другом оборотни, которые нас сторожили — они говорили про Кривого Когтя. Я знаю, где он сейчас — в Клыкастых Горах! У самой южной границы…

— Кривой Коготь? — вытаращился Рэйварго. — Но разве… разве он ещё жив?

— Да, — странным голосом сказала Веглао. — Он ещё жив.

Она вздохнула. Октай взял её за руку:

— Ты сердишься на меня?

— Не надо было тебе так говорить с Морикой. Она — злобная стерва и вполне могла убить тебя. И вообще, зря я отпустила тебя одного.

Последняя её фраза явно пришлась Октаю очень по душе. Его губы дрогнули в улыбке, которую Веглао заметила и прокомментировал со всей возможной язвительностью:

— Это был отличный способ насолить мне, Октай, аплодирую стоя.

— Насолить? — приподнял брови Октай. — Да о чём ты вообще…

— Прекрасно знаешь, о чём! — голос Веглао слегка вздрогнул от ярости. Видимо, она хотела продолжать, но тут вспомнила, что рядом находится Рэйварго. Быстро стрельнув глазами в его сторону, она заговорила более спокойно:

— Надо сваливать отсюда. Обратно в Лесистые Горы. Рэйварго, — она обернулась к нему, — спасибо, что помог нам. Честное слово, мы поможем тебе вернуться домой.

— Вряд ли это получится, — вздохнул Рэйварго. — Здесь дорога обрушилась, и домой мне так просто не попасть. Я живу в Донирете, это двести с лишним миль отсюда.

— Но не можем же мы тебя здесь бросить, — нахмурился Октай. — Если они тебя поймают… — он замолчал и помотал головой. Рэйварго не нужно было пояснений. Он и сам отлично понимал: окажись он снова в лапах оборотней после всего, что сделал, они просто прикончат его каким-нибудь мучительным способом.

Снаружи всё ещё шёл дождь. Маленькие ручейки журчали, стекая по крыше и заросшим грунтовым дорожкам сада. Ребята ненадолго замолчали. Октай полулежал на кровати, задумчиво хмуря лоб. Веглао смотрела куда-то в окно. Рэйварго смотрел на сумку с книгой, лежащую у него на коленях. За всё это время он ни разу не посмотрел, как она. Что, если оборотни вырвали из неё несколько страниц или ещё как-то испортили — с них станется! Морика, Шов, Мордрей, Щен… все они — настоящие звери в человеческом обличье, с их смертью мир станет только лучше. Но Октай и эта старая девочка — просто-напросто дети, храбрые, искалеченные, одинокие дети. За что они должны так страдать?

— Я думал, оборотни стараются держаться вместе, — заговорил он. — Почему вы — их враги?

— Я же тебе говорил, что она сделала, — резковато сказал Октай. Рэйварго кивнул:

— Я помню, но почему она это сделала?

— Мы с ней не сошлись в некоторых вопросах, — криво улыбнулась Веглао.

— Не понимаю…

— Да всё очень просто. Она с Кривым Когтем и помогает ему, а я его ненавижу.

Она посмотрела на Рэйварго и, набрав воздуха в грудь, заговорила сквозь зубы:

— Быть оборотнем — значит быть проклятым. Весь мир ненавидит нас, даже животные и птицы шарахаются от нас в разные стороны. Ликантропия — это проклятие, а Кривой Коготь и все, кто с ним, говорят, что это дар судьбы.

— Это не дар, — мягко сказал Рэйварго, — и не проклятие. Это болезнь.

— Ну, а разве неизлечимая болезнь — это не проклятие? — спросила Веглао, глядя на него исподлобья.

Рэйварго не ответил. Он медленно поднял голову, глядя куда-то в пространство, а потом вдруг ахнул и быстро повернулся к книге. Потом посмотрел на ребят. Потом опять на книгу. Тут он тихо застонал, прижал сжатый кулак к губам и промычал что-то.

— Что? — не понял Октай. — Что?

— Излечимая! — простонал Рэйварго. — Излечимая!

Октай разинул рот. Веглао широко раскрыла глаза, а потом вскочила на ноги одновременно с Рэйварго.

— Излечимая! — выдохнула она, метнувшись к нему. — Но… как? Как?

— Я не знаю, — прошептал Рэйварго. — Это надо проверить. В книге…

— В книге написано, как перестать быть оборотнем? — воскликнула Веглао. Ноги у неё подкосились, и она чуть не упала. Рэйварго подхватил её как раз в тот момент, когда она уже сама быстро оперлась рукой о подоконник. Октай вдруг резко сел на кровати, глядя неподвижным взглядом в окно:

— Грифоны возвращаются!

Веглао быстро обернулась, так что волосы хлестнули её по впалым щекам. Рэйварго тоже увидел их в окно — две огромные странные птицы летели со стороны Тенве, расплываясь в пелене дождя. Девушка тут же снова обернулась к нему:

— Эта книга… Ты можешь отдать её нам?

— Отдать вам?! Конечно, нет! Вы ведь… — он осёкся и продолжил после паузы: — вы ведь не сможете её прочесть. Не думаю, что вы знаете старобернийский язык. Ему в институте четыре года учатся.

— И что же нам делать? — сокрушённо проговорил Октай. Его блестящие глаза помутнели, руки опустились и плечи ссутулились — он тяжело задумался. Веглао нервно теребила подол рубашки. Рэйварго посмотрел на них, и вдруг очень легко, как будто всегда знал, что именно так и поступит, принял решение.

— Я знаю, что нам делать, — сказал он, и ребята разом подняли головы. — Если, конечно, вы не против моей компании.

 

2

— Вон та река называется Орра. А вон за теми белыми скалами, видишь? — за ними находится большая разрушенная дорога. Она ведёт в Арнегил.

— Арнегил! — Рэйварго даже подскочил. — Вы были в нём?!

— Нет, не были. Я же говорю, дорога разрушена. Просто Бирлюс рассказывал про него. А вон та гора — видишь, двуглавая, — называется Гора дураков.

— Дураков? — прыснул Рэйварго. — Почему дураков?

— Потому что умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт… Её так называют грифоны, но на их языке звучит покрасивей. Солнце каждый день встаёт именно из-за этой горы, прямо оттуда, где соединяются две её вершины. Так вот, Бирлюс нам говорил, что давным-давно три глупых молодых грифона смотрели на восход и решили, что солнце поднимается прямо из горы. Они подумали, что смогут подкараулить солнце и поймать его, и улетели туда. И не вернулись. Вот поэтому её и называют Горой дураков…

— На мой взгляд, правильней было бы назвать её Горой романтиков, — задумчиво сказал Рэйварго. Октай удивлённо взглянул на него, но ничего не сказал.

Грифоны принесли их сюда за пару часов. Всю дорогу Рэйварго, сидевший на спине Таркеса, провёл в каком-то оцепенении. За всю свою жизнь он никогда не поднимался в воздух. Странно, что он вообще не сорвался — сидеть на грифоне было неудобно, а когда Рэйварго пытался покрепче ухватиться за его короткую шерсть, тот оборачивался и сердито на него порыкивал. Веглао сидела верхом на Бирлюсе, поддерживая Октая. Над Тенве всё ещё шёл дождь, и они промокли до нитки, но ближе к горам небо расчистилось и Рэйварго замер уже не от страха, а от восхищения. Звёзды и четвертная луна сияли на чистом небе цвета тёмного кобальта, и горы под ними были окутаны серебристой дымкой. Чувствуя, как на ключице пульсирует болью рана от ножа Щена, Рэйварго невольно подумал, что видеть такую красоту — неплохая награда за боль и ужас, которые он перенёс.

Они подошли к холму, на котором рос старый кедр. Веглао откинула шкуру оленя, служившую занавеской, и вошла внутрь, Октай и Рэйварго последовали за ней.

— Наконец-то дома! — радостно простонал Октай, бросаясь на свою лежанку и закрывая глаза. Рэйварго заинтересованно оглядывался по сторонам. Он был так высок, что ему приходилось стоять в наклон. Веглао села на свою лежанку и пригласила его сесть рядом.

— Раз уж ты собрался оставаться здесь, — сказала она, — тебе придётся сделать себе постель.

— Вы всегда здесь спите? — спросил Рэйварго.

— Только если очень холодно или дождь идёт.

— А река вам не мешает? Я отсюда слышу, как она шумит.

— Река?.. А, нет. Мы на этом месте живём два года, привыкли уже.

Рэйварго заметил, что в её постели лежит книжка. Старая, лишённая обложки, с загнувшимися и обтрепавшимися углами страниц. Он протянул руку и взял её.

— Я нашла её на свалке, — сказала Веглао. — Тут нет страницы с названием.

— Я читал эту книгу, — отозвался Рэйварго, с интересом поворачивая её в руках. — Это «В краю песка и соли», автор — Торвил Генш. Фамилия прямо как у моего преподавателя… Хорошая книжка.

— Да, ничего, — кивнула Веглао. — Ну ладно, давайте поспим. Все устали.

— Ага, — пробормотал Рэйварго. Глаза у него слипались. Он слышал, как Октай сопит в своём углу. Сквозь какой-то туман до него донеслись слова Веглао:

— Рэйварго, поспи на моём месте, я пойду наружу.

Рэйварго хотел возразить, но заснул раньше, чем успел открыть рот.

Он проснулся спустя несколько часов от мягкого рассеянного света, тонким лучом падавшего внутрь пещеры. В первое ужасное мгновение Рэйварго подумал, что он снова в подвале, но потом вспомнил, что произошло вчера. Он вздохнул, подумав о Ретаке и Донирете. Интересно, что сейчас делает Гилмей? Наверное, он уже знает, что Рэйварго не вернулся домой, и теперь гадает, куда подевался его друг. А что думает отец, Рэйварго даже представлять себе не хотелось. Он поднялся на ноги и вышел наружу.

Уже наступило утро, солнце висело над горизонтом. Ночью всё вокруг было синим и серым, а сейчас зазеленело и расцвело. Оборотни сидели у дымившегося костерка и жарили рыбу на углях.

— Вот, возьми, — сказал Октай, протягивая ему несколько кусочков рыбы не листе лопуха. Они были обжигающе горячие, пахли дымом и в них было мало соли. Рэйварго в жизни не ел ничего вкуснее.

Странно было глядеть на прекрасную и дикую природу, залитую мягким золотистым светом, алмазные искорки на траве и белые, словно снег, цветы далёких диких вишен, и вспоминать при этом кровь и бешенство вчерашнего вечера. Рэйварго снова вспомнил орущего от боли Щена и кровь, покрывшую его руку красной перчаткой. Щен был злобным, подлым, отвратительным — но в то же время он был жалким, слабым, безумным стариком. Рэйварго знал, что он защищал себя и просто не мог поступить иначе, однако чувствовал, что, убив Щена, он убил какую-то частичку себя.

— О чём думаешь, Рэйварго? — услышал он голос Октая. Парень лежал на животе, пожёвывая травинку. Веглао сидела неподалёку, выпрямив спину и обхватив колени, и смотрела, щурясь, куда-то вдаль.

— О книге, — нашёлся Рэйварго. — Надо посмотреть, не испортили ли её.

Он поднялся и сходил в пещеру за своей сумкой. Снаружи он сел на траву и вытащил «Ликантропию». Пока он бережно переворачивал страницы, придирчиво осматривая каждую из них, оборотни молчали, наблюдая за ним. Октай подобрался поближе, с интересом рассматривая книгу. Через какое-то время он проговорил:

— Ну надо же. И из-за неё ты рисковал своей жизнью.

— Она и вправду может нам помочь? — спросила Веглао.

— Думаю, да, — кивнул Рэйварго. Больше тянуть с объяснениями было нельзя. Он отложил книгу и ненадолго замолчал, вспоминая о том, что прочитал.

— Так вот, — сказал он через полминуты, начертив пальцем на земле кружок и нарисовав в нём букву «А». — Это — волк «А», то есть оборотень от рождения. Такой оборотень превращается всегда довольно легко — ну, то есть, ему тоже больно, но не так, как обычным оборотням. И превращается чисто физически.

— То есть?

— То есть соображает, что делает, — объяснил Рэйварго, почёсывая нос. — Разума не теряет. Хотя ему тоже хочется убивать, но он может сдерживать себя. Теперь представим… — он провёл от кружка три линии и на конце каждой из них нарисовал по кругу поменьше, — … что он укусил троих людей. Они тоже становятся оборотнями, но совсем другими. Назовём их волками «Б». Это уже истинные оборотни — превращаться им очень больно, а в обличье волков они полностью теряют контроль над собой, и могут убить даже родную мать. А самое главное — они в полнолуние абсолютно во всём подчиняются тому, кто их укусил. — Рэйварго с силой ткнул пальцем в кружок с буквой «А». — В свою очередь… — тут он начал быстро чертить от волков «Б» новые линии и рисовать новые круги, — те обращают новых, так как в полнолуние не владеют собой. Так возникают волки «В», «Г», «Д»… сколько угодно поколений. Но все они подчиняются одному — самому первому оборотню, тому, от кого идёт эта зараза. Вам ясно?

— Ясно, — нахмурившись, сказала Веглао. — И ты думаешь, Кривой Коготь — это волк под буквой «А»?

— Не знаю, — сказал Рэйварго, пожимая плечами. — Может быть.

— А почему мы ему не подчиняемся? — спросил Октай. — Мы же тоже его потомки, так сказать.

— Потому что вы от него далеко, — ответил Рэйварго, сосредоточенно глядя на жутковатое родовое древо.

— Так! — воскликнул он вдруг, словно его осенило, — а кто из вас главный?

Ребята ответили ему одинаковыми удивлёнными взглядами.

— В смысле, — заторопился Рэйварго, — из вас двоих в полнолуние кто-то ведёт? Говорит, куда надо идти?

— А, я понял, — сказал Октай. — Веглао главная. Она увела меня из ликантрозория, и вообще, когда мы волки, я всегда иду за ней.

— Понятно, то есть в полнолуние ты ей подчиняешься?

— Не совсем, наверное. Я просто… то есть он просто уважает её. Считает её главной.

— И в жизни так же? — продолжал Рэйварго допытываться. — Ты тоже считаешь, что она в вашей компании заводила?

— Да, Октай, признавайся, — с улыбкой сказала Веглао, оборачиваясь к юноше.

— У нас равноправие, вообще-то, но… да, — улыбаясь, кивнул Октай.

— Хмм, — проговорил Рэйварго, — тогда можно понять… Отношения между людьми и отношения между волками могут быть связаны. Ну например, я не уверен, что Морика — «А» — волк. Иначе она просто не смогла бы ужиться с Кривым Когтем, если он тоже «А», или подчинила бы его себе, если бы он был обращённый, даже кем-нибудь другим… Да и вообще, Дропос пишет, никогда не бывает, чтобы было одновременно два таких вожака. Он всегда один. Во времена Дропоса, — чуть тише продолжил он, — был только один такой волк.

— Кто? — спросила Веглао.

— Улгмор. Это прозвище, означает «Кровавый Волк». Может, слышали?

— Конечно! — хором ответили ребята.

— Так он существовал! — удивлённо сказала Веглао. — Я думала, это только легенда.

— Нет, он и вправду существовал. Я читал некоторые очень старые книги, не целиком, конечно. Но имя Улгмора упоминается в «Истории рода Певлион», в «Повести о Найге», ещё, кажется, в «Шестом владыке»… в общем, много где. Короче говоря, он жил восемьсот лет назад и принёс столько вреда, что королева Эзирия пообещала за его голову отдать во владение провинцию Саугнар. Тогда ещё не было Бернии и Антьены, на всей этой территории проживал один народ. Улгмор держал в страхе всю эту землю. Он перекусал столько народу, что в его стае было около миллиона волков — круто, согласитесь, если учесть, что тогда в самых больших городах проживало максимум пятьдесят тысяч человек.

— Он, должно быть, был пострашнее Кривого Когтя, — пробормотал Октай.

— Так вот, — продолжал Рэйварго, — Дропос был одним из волков «Б». Его лично укусил сам Улгмор.

— Ты говорил, он излечился? — вспомнила Веглао.

— Вот именно. Он стал оборотнем в восемнадцать лет, и перестал им быть в тридцать. Когда Улгмор его обратил, Дропосу ничего не оставалось, кроме как пойти в его стаю. Тех, кто отказывался, Улгмор убивал. Дропос пробыл у него около года, а потом сбежал. Он шёл по этим землям, и всюду в полнолуние убивал и обращал людей. Наутро он обычно всегда приходил к тем, кого укусил, признавался в том, что это сделал он, и предлагал пойти вслед за собой искать какое-нибудь средство исцеления. Некоторые соглашались, но почти всегда те, кого он кусал, погибали в первое полнолуние. Так что в основном он бродил один. Он искал способ спасения одиннадцать лет, побывал в Ярглонии, Тонских княжествах, добрался даже до Арпи — кстати, обсидиановый слоник именно оттуда…

— А как он мог до него дотрагиваться?! — вытаращился Октай.

— А вот в этом-то всё и дело. За эти одиннадцать лет Дропос посетил множество колдунов и колдуний, каждый из которых — правда, безуспешно — пробовал излечить его от ликантропии. Он наблюдал за ними и научился многому такому, что ему потом помогло. Например, он придумал такое снадобье, которое махом излечивает раны, нанесённые серебром и обсидианом. Тут он описывает, как его сделать. Мы можем тоже попробовать, все ингредиенты в принципе доступные. Ещё, к примеру, мазь из зелёной и красной глины, мяты, рябины, ржи, чёрного ландыша и собственной крови — он ей мазался, и другие оборотни не могли его почуять. Но самое главное, вершина, так сказать — это зелье, которое на час усыпляет волка в сердце. Выпьешь его, и на целый час тебе не страшны ни серебро, ни обсидиан. А если выпьешь в полнолуние, то и не превратишься.

— Здорово! — хором выдохнули Веглао и Октай.

— Спустя одиннадцать лет Дропос снова вернулся в стаю к Улгмору. Тот не узнал его. Дропос наготовил огромное количество зелья, постоянно пил его — за пазухой он таскал этого слоника из обсидиана. Улучив момент, он приблизился к Улгмору и слегка дотронулся до него камнем. Бивень слона пропорол кожу, Дропос даже не задел артерию, но обсидиан сразу уничтожил вожака. Он умер кошмарной смертью. После этого Дропос был свободен навсегда.

— Убил — и что? Перестал быть оборотнем? — непонимающе нахмурилась Веглао.

Рэйварго загадочно улыбнулся и медленно ткнул пальцем в кружок с буквой «А».

— Источник проклятия, — сказал он, — носит в себе тот, кто оборотень от рождения. Через него заражены все остальные. Он как ствол дерева, из которого растут ветки, и из веток — листья. Срубишь дерево — ни один лист не выживет. Вылечишь вожака — вылечатся все. Проблема только в том, что вылечить его невозможно. В его душе оборотень — это не чужеродное вещество, а часть, ещё одна сторона его личности. Человек и чудовище срослись так, что их уже нельзя разделить. Такие существа не способны кого-то полюбить, они не умеют прощать, они всегда безжалостны, жестоки, кровожадны. Собственно, ничего человеческого в них нет. Я бы сказал, они оборотни наоборот: у вас двоих истинный облик — человеческий, а у них — звериный. И единственный способ излечить всех, кого эта тварь заразила, прямо или через посредников — это убить её.

Ребята молчали, потрясённо глядя на Рэйварго.

— Во всяком случае, Дропос так сделал, — тихо сказал он.

— Значит, нужно убить Кривого Когтя? — спросила Веглао.

— Если он — действительно волк «А», то это поможет. Но убить его должен только кто-то из его потомков! Если это сделает кто-то из людей, например я, ничего не будет.

Оборотни ответили не сразу. Октай мрачно скрипнул зубами, потом сорвал новую травинку и принялся яростно её жевать. Веглао несколько секунд сидела, постукивая себя пальцами по коленям, а потом подняла голову и спросила так спокойно, как будто они обсуждали прогноз погоды на завтра:

— А как можно убить оборотня?

— Способов на самом деле немало, — откликнулся Рэйварго. Он вспомнил вопли Щена и горячую кровь, заливающую его пальцы, и его передёрнуло. — Во-первых, серебро или обсидиан. Они почти наверняка могут убить оборотня… ну, вы помните.

Он поставил на книгу обсидианового слоника. Октай помимо воли не мог оторвать взгляда от разозлённых, перепуганных глаз фигурки. Перехватив его взгляд, Рэйварго мягко взял слоника в ладонь и убрал его в карман.

— Это не подойдёт, — подала голос Веглао. — Мы ведь тоже не можем до них дотрагиваться. Если только мы не приготовим это зелье.

— Кстати, неплохая идея, — поддакнул Октай.

— Вы когда-нибудь готовили зелье? Хоть одно? — в лоб поинтересовался Рэйварго. — Вот и я тоже нет. Хотя… в принципе, попробовать можно — он тут всё очень понятно расписал.

— Какие ещё есть способы? — спросила Веглао. При этом она взглянула Рэйварго прямо в глаза, и ему очень не понравилось выражение жестокости в её взгляде, делавшее её зелёные глаза похожими на глаза кошки. Он ощутил сильное желание не рассказывать ей о других способах — однако вовсе не потому, что испугался за Кривого Когтя. Ему было как-то страшно думать о том, что его новая знакомая, при всей её внешней хрупкости, такая кровожадная.

— Если поразишь оборотню сердце или мозг, — нехотя продолжил он, — то он всё равно умрёт, даже если твоё оружие было не из серебра, а из простого железа, или даже из дерева или камня. Также оборотень может сгореть, утонуть, замёрзнуть, умереть от голода или от болезни, например, от пневмонии. Дропос называет болезни, от которых оборотень может умереть, но это для нас бесполезно, если только тут у вас поблизости нет Склепа Недугов.

Веглао улыбнулась:

— Даже если бы и был, нам нечего было бы туда соваться. Болезни — крутые ребята, пострашнее Когтя и его стаи. Рэйварго, а от яда оборотень может умереть?

Рэйварго задумался. Потом медленно проговорил:

— Во времена Дропоса было известно не так уж много ядов. Во всяком случае, такая отрава, как волчьи ягоды, красная бузина, вороний глаз, белена и плоды ландыша, оборотня не убьют. Вроде бы он говорит о том, что стрихнин и мышьяк тоже безвредны. А вот змеиный яд… Оборотень умрёт, если его укусит какая-нибудь очень ядовитая змея, вроде кобры или песчаной эфы. Вот только если человек от укуса этих змей умрёт через несколько минут, то оборотень промучится полдня. Нет, ребята, я не думаю, что этот способ подходит.

«Промучится полдня — это неплохо», — подумала Веглао. — Но лучше всё-таки перерезать глотку, так вернее. А потом стоять над ним, смеяться и говорить: «Зря ты убил моего брата, Коготь, очень зря».

Она ненадолго отошла, а когда вернулась, то за несколько шагов услышала, как Рэйварго что-то взахлёб рассказывает Октаю. Веглао подошла поближе — так и есть, он опять про свою книгу.

— У Дропоса Анфа не было денег, чтобы заплатить за качественную работу. Страницы сделаны не из пергамента, а из свиной кожи, не такой качественной, как телячья. Наружные доски не оббиты кожей, и никогда не были ей оббиты — я не видел ни одного следа от жиковин…

— А что такое жиковины? — заинтересованно перебил его Октай.

— Жиковины — это маленькие гвоздики… точнее, не гвоздики, а что-то вроде канцелярских кнопок. Ими к деревянному переплёту книги прибивалась кожаная обложка.

— Зачем это делалось?

— Для красоты, во-первых. На коже вытеснялись очень красивые узоры. Во-вторых, для лучшей сохранности. Дело в том, что кожа в огне не горит, она только… ну, обугливается. И таким образом огонь не мог сжечь деревянный переплёт и перекинуться на страницы.

— Я слышал, к книгам ещё и приделывались застёжки, — продолжал Октай. — Для того, чтобы никто не мог их прочитать?

— Иногда да… но в большинстве случаев эти застёжки было очень легко открыть. Они использовались для другого. С их помощью доски переплёта сдавливали страницы, так что между ними совсем не оставалось воздуха. А ведь огонь разгорается от воздуха, точнее, от кислорода. И таким образом, в сдавленной книге страницы могли не пострадать от огня, разве что обгорали их края.

— И откуда ты только всё это знаешь! — с восхищением воскликнул Октай.

Рэйварго застенчиво улыбнулся.

— Мой дед всю свою жизнь посвятил старым книгам, и отец тоже. У него есть букинистический магазин в Донирете. Некоторые старые книги продаются по бешеным ценам. Но знаешь, настоящие раритеты люди покупают не для того, чтобы читать. Они покупают их ради их возраста, красивого переплёта, автографа автора… Эти книги просто стоят у своих владельцев на полках. Их не открывают, чтобы не портить корешок. — Рэйварго широко улыбнулся. — Но Ликантропии-то это уж точно не грозит — у неё нет корешка!

Октай рассматривал книгу с интересом. Он протянул к ней руку, провёл пальцами по шершавой доске.

— Могу я её посмотреть?

— Только очень осторожно. Она, сам понимаешь, в преклонном возрасте.

Октай осторожно положил книгу на сдвинутые колени и открыл её. Текст начинался прямо с первой страницы, под заглавием и именем автора. Юноша зачарованно рассматривал крупные незнакомые буквы.

— Да, такую точно на свалку не выкинут, — усмехнулся он.

Он перелистнул несколько страниц и наткнулся на маленький рисунок — не миниатюру, а именно рисунок, быстрый набросок, который переписчик аккуратно скопировал с настоящей «Ликантропии». Рисовал Дропос плоховато, чернильные линии были корявыми и резкими, но существо на рисунке было Октаю хорошо знакомо. Выглядело оно так, словно кто-то, никогда не видевший волка, решил нарисовать его, при этом глядел на гиену и думал о медведях. Это был оборотень в полнолуние — крупный, лохматый, с горбом на широкой спине, с угловатой головой, с тяжёлыми челюстями и слишком длинными передними ногами.

— Если у нас ничего не получится, то я останусь этой тварью навсегда, — негромко сказал Октай, трогая картинку пальцем. Рэйварго помотал головой:

— У нас получится. Должно получиться.

«Не нравится мне всё это», — подумала Веглао.

 

3

— Попробуй ещё раз.

Рэйварго тщательно прицелился, закусив губу и прищурив глаза. Октай положил ладонь на его отведённый назад локоть и поправил его:

— Немного не так. Выровняй лук, он не должен дрожать. Представь, что ты целишься пальцем… Давай, стреляй.

Рэйварго отпустил тетиву, и долю секунды они с Октаем, затаив дыхание, следили за полётом стрелы. Она вонзилась в пень, на котором они тренировались, на дюйм выше кружка, нарисованного углём.

— О, теперь уже лучше, — ободряюще сказал Октай.

— Спасибо, — проговорил Рэйварго, беря другую стрелу.

— Ничего не лучше, — вырвалось у Веглао. Юноши быстро обернулись к ней, совершенно одинаковым движением удивлённо приподняв брови. Девочка молча поднялась и зашагала прочь, бросив через плечо:

— Пойду, проверю сети.

Рэйварго смущённо перевёл взгляд на стрелу, провёл пальцем по краю пера, приклеенного смолой к её концу.

— Не обращай внимания, — тихо сказал Октай. — Она просто нервничает из-за того, что… ну, ты понимаешь… осталось только две ночи, — Он стрельнул глазами в небо, потом деланно бодрым голосом заговорил:

— Давай ещё раз.

— Мне кажется, она не только из-за этого, — проговорил Рэйварго.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что Веглао не доверяет мне, и её вполне можно понять. Если бы на меня столько времени охотились люди, я бы тоже возненавидел весь род человеческий.

Октай быстро взглянул на него и отвернулся. Рэйварго положил стрелу на тетиву и снова выстрелил, но на этот раз промахнулся на ширину ладони. Октай ещё некоторое время побыл с ним, а потом тихонько встал и ушёл. Рэйварго, как раз в это время выдёргивавший стрелу из мишени, этого не заметил.

Октай прошёл сквозь лес к тихой, окружённой ивами заводи, в которой они с Веглао обычно ставили сети. Девушка была уже там; она сидела на коленях перед большим плоским камнем и чистила ножиком небольшую форель. Ещё пять или шесть форелей, каждая в полторы ладони длиной, лежали серебристой горкой на траве у подножия камня.

— Ого, неплохие рыбки, — сказал Октай, подходя к Веглао и вставая напротив неё. — Будем печь или сварим уху?

— Не знаю, — безразлично ответила Веглао. Подняв голову, она мотнула головой в сторону леса и не без ехидства произнесла:

— Пусть он лучше насобирает корней лопуха, это проще, чем стрелять.

Октай уселся на траву и скрестил ноги. Повернувшись к Веглао, он спросил у неё в обычной для себя прямолинейной манере:

— Почему ты так к нему относишься? Ревнуешь ты, что ли?

— Что?! С чего ты взял? — щёки Веглао на миг вспыхнули и тут же вернулись к своему обычному ровно-загорелому тону.

— С того, что ты смотришь на него с таким выражением, будто ждёшь от него какой-то гадости.

«Я и так жду от него гадости», — чуть не сказала Веглао. Вовремя сдержавшись, она с силой воткнула нож в рыбину, которую потрошила. Октай приподнял брови:

— Что это с тобой?

— Ничего, — буркнула Веглао. Октай посуровел, и когда он снова заговорил, его голос звучал прохладно:

— Он запудрил мозги Морике и дал мне шанс убежать. А потом донёс меня на руках до безопасного места, пока я истекал кровью. Если ты уже забыла, что я обязан ему жизнью, то я это прекрасно помню.

Веглао подняла голову:

— Не знаю, в чём ты меня хочешь обвинить, Октай, — сварливо сказала она. — Он мне не нравится, вот и всё. Почему, я не знаю.

Октай устало вздохнул:

— А я не знаю, почему мы в последнее время с тобой постоянно ссоримся. Я злился, что ты встречалась с оборотнем, который тебя укусил, но знаешь, это можно понять! А вот то, что ты злишься на того, кто спас мне жизнь, я понять не могу.

— Чёрт возьми, Октай, я не злюсь, что он спас тебя! Я просто не понимаю, что ему нужно сейчас! Почему он всё ещё здесь, а не вернулся в свой родной город? Ему ведь так нужно было отвезти туда эту книгу!

— А чем тебе не нравится, что он здесь? Рэйварго находится в Лесистых горах уже почти три недели, и я не помню, чтоб он хоть раз на что-то пожаловался или начал ныть. А ведь ему труднее, чем нам, мы-то к такой жизни привыкли! Он ведёт себя, как мужчина, и старается помочь нам.

— Как мужчина! — фыркнула Веглао. — Ему двадцать три года, он старше, чем был мой брат, когда его убили, а такое впечатление, что он моложе меня! Не такой уж он умный, как тебе кажется — да, он прочитал много книг и много чего выучил в институте, но он и понятия не имеет о настоящей жизни.

— Ну, — рассудительно произнёс Октай, — ему и пережить пришлось меньше, чем нам и твоему брату, но разве можно его за это обвинять? И я уже говорил, он совсем не кажется неженкой.

— Октай, мы совсем его не знаем. Мы знакомы совсем недолго…

— За то время, что мы знакомы, я видел от него только хорошее.

— И тебе не показалось это странным? Много ты встречал людей, которые к тебе хорошо относились, после того как ты стал оборотнем?

Октай задумался.

— Ни одного, — со вздохом признался он через несколько секунд. — Поэтому он мне так нравится.

— А вот я как раз поэтому ему не доверяю. Мне кажется, он просто втирается к нам в доверие, и вся эта история приведёт к какой-нибудь пакости. Может быть, он вовсе не студент, а какая-нибудь ищейка, которой надо лишь только предать нас в лапы закона и смыться с деньгами…

— Ну да, и поэтому он даже не попытался сбежать от Шва, спокойно дал ему воткнуть себе нож в плечо! Веглао, его должны были обратить в оборотня, или вообще убить! Я бы ни за какие деньги не пошёл на такой риск, да и Рэйварго тоже вряд ли. Не думаю, что он такой уж жадный. Да и вообще, — сказал он, жестом прерывая уже готовую вновь заговорить Веглао, — он мог уже сто раз выдать нас, но не выдал.

Веглао приоткрыла рот, но ничего не сказала. Раздражённо замолчав, она вновь принялась чистить и потрошить рыбу, регулярно стряхивая чешую с ножа. Октай тем временем, тоже молча, начал ломать и складывать в горку хворостинки для костра. Бросив на лист лопуха очередную рыбу, Веглао утёрла тыльной стороной запястья пот со лба — день выдался жарким — и, не желая проигрывать битву, перебросила на фронт свежие позиции:

— Я знаю, почему он нас не выдал!

— Потому что он классный парень? — спросил Октай, подняв на неё невинные синие глаза.

— Потому что мы его подопытные кролики. Он хочет проверить на практике, правда или нет то, что написано в этой старой книге. Узнать, вылечимся ли мы, если будем действовать так, как это будто бы нужно!

— Да-а-а, — протянул Октай после паузы. — Ничего себе эксперимент. Такой интересный, а самое главное — безопасный.

— Я всего лишь говорю то же самое, что говорил он сам, — Веглао кинула на Октая воинственный взгляд. Октай сердито бросил на землю хворостинку и прерывисто вздохнул, запустив смуглые пальцы в волосы.

— Разумеется, он хочет это узнать! Мне и самому это интересно. И знаешь, я бы с удовольствием шлёпнул Кривого Когтя. Ты ведь и сама его ненавидишь! А Рэйварго готов нам в этом помочь!

— Но…

— Подожди, Веглао, дослушай меня! Если мы убьём Кривого Когтя и действительно вылечимся, значит, вылечатся и все другие, и тогда оборотней на какое-то время вовсе не останется, по крайней мере в Бернии. И если Рэйварго убедится, что в книге написана правда, какая ему будет от этого польза? Где он сможет это использовать?

— Он наверняка сможет подороже продать «Ликантропию».

— Эта книга обалденно старая и уже практически легенда, её искали восемьсот лет, зачем ей ещё какая-то реклама? Если бы Рэйварго нужно было продать её, он бы уже был в Донирете.

— Ладно, — вздохнула Веглао через несколько секунд бесплодных поисков новых аргументов, — я больше не знаю, что сказать. Можешь считать, что ты победил. И всё-таки я не могу понять: чего он добивается?

— Не знаю, — честно сказал Октай, поднимаясь на ноги, чтобы принести тлеющую головню из пещеры и разжечь огонь. — Мне кажется…

Но что ему казалось, Веглао не узнала — в этот момент из леса показался Рэйварго, и разговор пришлось быстро прекратить.

Закинув лук за спину и помахивая пучком стрел, Рэйварго подошёл к друзьям и выпалил, глядя на них:

— Мне нужно поговорить с Бирлюсом.

— Зачем? — хором спросили Веглао и Октай.

— Он может помочь нам сделать зелье, — ответ был, мягко сказать, странным. Веглао на секунду представила себе Бирлюса, вдохновенно помешивающего в котелке ложкой, зажатой в клюве, и едва сдержала саркастический смешок.

— Рэйварго, да чем он может помочь? — вскинул брови Октай.

— Зелье будет готово через тринадцать дней, — начал издалека Рэйварго, — а полнолуние у нас через два дня. Так что через неделю с небольшим после полнолуния мы сможем его попробовать. Вот только есть один момент… довольно сложный. Один из ингредиентов, который как раз надо добавить очень скоро, — это шерсть оборотня.

Ребята одновременно уставились на него.

— И что тут сложного, — с совершенно серьёзным видом пожал Октай плечами. — Подождешь, пока мы превратимся, и отрежешь по клочку у каждого, делов-то.

— Это не смешно, Октай, — мрачно сказала Веглао. — Чёрт, это нехорошо, совсем нехорошо. А что сделал этот Дропос?

— Не знаю, — пожал плечами Рэйварго. — Он не написал об этом. Но я уже всё придумал. Недалеко от этого места есть заросли терновника. В полнолуние вы побежите туда, и на иголках уж точно останется достаточно шерсти.

Веглао и Октай переглянулись, потом девушка со вздохом обратилась к Рэйварго:

— Идея неплохая, но ведь мы не владеем собой в полнолуние. И наши волки могут побежать не в терновник, а совсем в другую сторону, а мы ничего не сможем с этим сделать.

— Я знаю, — сияя, ответил Рэйварго. — Поэтому я заберусь в этот терновник, а вы почуете меня и побежите ко мне. И всё получится.

Ответом было молчание.

— Ты псих, — сказал наконец Октай.

— Тебе жить надоело? — холодно прищурилась Веглао. — Знаешь что, если бы от оборотня в полнолуние можно было убежать, мы с Октаем здесь бы не сидели. А если учесть, что наши волки уже очень давно не пробовали человеческой крови, мы тебя не просто укусим — мы тебя растерзаем.

— Вот поэтому я и хочу поговорить с Бирлюсом. Я зайду в терновник, вы на меня нападёте, я побегу к пропасти, там меня будет ждать Бирлюс, и мы улетим!

— Бирлюс не согласится, — помотал головой Октай. — Он не такой дурак, чтобы навещать нас в полнолуние. Это во-первых. Во-вторых, грифон — это тебе не домашняя собачка. Ему нельзя так просто свистнуть и позвать на помощь.

— Бирлюс и нас-то редко поднимает в воздух, — добавила Веглао, — а ты ему совершенно чужой.

— Но ведь ты как-то смогла уговорить грифонов напасть на стаю Морики?

— Грифоны были обязаны мне и Октаю, — отрезала Веглао. — Они помогли нам потому, что однажды мы помогли им. И потом, в тот раз оборотни не превращались.

— Я придумаю, как заплатить Бирлюсу, — сказал Рэйварго. Октай с сомневающимся видом покачал головой:

— Не знаю, как ты это сумеешь.

Рэйварго улыбнулся своей быстрой сдержанной улыбкой:

— Знаете, ребята, за пять лет в университете я научился одной очень важной вещи. Когда ты студент, тебе приходится приспосабливаться к преподавателям, к их требованиям, заскокам и тараканам в голове. Если бы я не умел договариваться, я бы вылетел ещё курсе на втором. А Бирлюс, конечно, умница, но вряд ли он такой же вредина, как некоторые из тех, у кого мне доводилось учиться.

Через день все трое стояли рядом со старым кедром, слушая громкое возмущённое карканье Бирлюса, из прорывавшихся сквозь которое человеческих слов нетрудно было понять: грифон не согласен. Слушая его, Веглао и Октай то и дело поглядывали на Рэйварго, удивляясь его спокойствию: всю яростную тираду Бирлюса юноша слушал с неизменным доброжелательным выражением лица, на котором не дрогнула ни одна мышца. Когда же Бирлюс наконец замолчал, продолжая сурово сопеть и гневно сверкать жёлтыми глазами, Рэйварго заговорил спокойным голосом, внимательно глядя в повёрнутый к нему глаз грифона:

— Бирлюс, зачем ты злишься? Ведь ты умеешь летать, а оборотни не умеют. Ты можешь улететь от них и спасти себя. Почему же ты не хочешь спасти и меня также?

— Веглао, — рявкнул Бирлюс, — Веглао, сказать человек, Бирлюс не хочет! Смерть! Человек хочет смерть, Бирлюс не хочет смерть! Сказать ему это!

— Почему ты не говоришь со мной, Бирлюс? — всё так же спокойно, хотя глаза его угрожающе сузились, спросил Рэйварго. — Ведь я говорю с тобой.

Бирлюс снова затараторил по-грифоньи. Дождавшись, пока он замолчит, Веглао сказала Рэйварго:

— Он говорит, что ты такой же глупый, как те три грифона, которые полетели ловить солнце. Без шансов, Рэйварго, я же говорила.

Рэйварго только дёрнул плечами в ответ и снова заговорил с Бирлюсом:

— Бирлюс упрям, но человек упрям тоже. Если Бирлюс не хочет помочь человеку, значит, человек не поможет Бирлюсу. Прощай, грифон.

С этими словами Рэйварго повернулся к грифону спиной, сделав вид, что хочет спуститься с холмика. Зверь изумлённо замер. Его глаза дважды моргнули, и он крикнул:

— Человек хочет помочь Бирлюс?

— Уже не хочет, — громко ответил Рэйварго.

— Вернись, человек! — воскликнул взволнованный грифон, приподнимаясь на задние лапы и хлопая крыльями. — Вернись! Бирлюс хочет говорить с человеком!

Выдержав небольшую паузу, Рэйварго словно бы нехотя развернулся и подошёл к грифону. Он был так высок, что Бирлюсу не надо было склонять голову, чтобы услышать те слова, которые юноша сказал ему на ухо. Октай и Веглао с волнением наблюдали за тем, как глаза грифона изумлённо расширяются, а нижняя часть клюва чуть отвисает вниз. Закончив говорить, Рэйварго отступил на шаг, ожидая реакции Бирлюса. Несколько секунд грифон молча обдумывал его слова, потом медленно закрыл клюв, тряхнул головой, выпрямился и, вперив в Рэйварго гордый взгляд одного глаза, торжественно прокаркал:

— Человек говорить — Бирлюс нравится! Бирлюс будет помочь, но если человек солгать, Бирлюс сделает человеку смерть!

С этими словами он развернулся и, разбежавшись, взмыл в воздух.

— Что ты ему сказал? — потрясённо спросила Веглао.

— Пока не могу сказать, — улыбаясь, ответил Рэйварго. — Спасибо, Бирлюс!

Не оборачиваясь, Бирлюс заорал что-то на грифоньем языке.

— Что он сказал? — не понял Рэйварго.

— А вот теперь мы не скажем, — ответил за двоих Октай.

 

4

Впервые в жизни Рэйварго наблюдал за тем, как превращаются оборотни. Предусмотрительно он отошёл подальше, но зрелище не укрылось от него. Едва луна, пока ещё красная, появилась над горами, Рэйварго почувствовал, как сердце его сжалось: его друзья, и без того напряжённые, будто окостенели. Их лица, обращённые к луне, побледнели. Было видно, что губы, брови и крылья носа Веглао мелко дрожат, как будто она силится сдержать гримасу злобы и ненависти; глаза Октая, и без того большие, а теперь широко распахнувшиеся и казавшиеся просто огромными, наполнились страхом, ненавистью и тоскливым, обречённым ожиданием. Рэйварго, не выдержав, мысленно взмолился, чтобы этот ужас случился побыстрее, только бы не мучить его друзей и его самого ожиданиями. И тут, словно в ответ на его мысли, раздался сдавленный крик.

Рэйварго обернулся. Кричал Октай — его превращение началось чуть раньше. Его спина согнулась назад, как в столбняке, лицо перекосилось — от злости или от боли, понять было нельзя. Рэйварго поднялся на ноги, не спуская глаз с Октая, и тут закричала Веглао.

— Беги! Уходи, живо! — крикнула она, и её голос перешёл в отчаянный вопль. Медленно Рэйварго стал отступать. Вся душа его рвалась к друзьям, которые уже тяжко бились на земле. Потом он никогда не смог забыть всего того, что увидел и услышал в те несколько минут: того, как они дико кричали, широко, словно в мучительной зевоте, раскрывая рты; как из их рук, распарывая кожу, лезли когти и как эти когти рвали дёрн, траву, одежду и плоть; как заострялись их уши и зубы, как быстро обрастали шерстью тела. Как их крики стали воем. Как они — нет, уже не они — медленно поднялись и вместе завыли на луну.

А потом он бросился бежать. Стук сердца мешался в его ушах с рычанием волков, щёлканьем их зубов и хрустом веточек под мощными лапами. Он бежал так, как не бегал ни разу в жизни, и на всей скорости влетел в терновник, разрывая одежду и царапаясь до крови. Продираясь на другую сторону, не чувствуя боли, он слышал, как воют и ревут звери, как трещат и хрустят ветки терновника. Почему-то чем дальше, тем менее страшно ему становилось — на смену дикому животному ужасу пришло столь же дикое, животное возбуждение, как будто это он охотился на оборотней, а не они на него.

Он вырвался из терновника и, не удержавшись, покатился вниз по склону, чуть не свалившись в пропасть. Бирлюс уже ждал его здесь. Он нервно крутил головой, щёлкал клювом, бил себя хвостом по бокам.

— Пришёл? — проорал он, глядя на Рэйварго с таким видом, будто хотел добавить ещё: «Где тебя черти носили?!», но не знал, как это будет по-человечески. Тяжело дыша и не говоря ни слова, Рэйварго вскарабкался ему на спину, и как раз в этот миг волки Веглао и Октая вырвались из терновника, такие же исцарапанные, взмыленные и запыхавшиеся, как и он. Бирлюс помчался по кромке пропасти и, взметнув свои огромные крылья, взлетел в воздух.

На лету Рэйварго обернулся. Оборотни стояли на краю пропасти, глядя грифону вслед, и, когда они разом взвыли, Рэйварго услышал в их вое такое разочарование, такую ярость, что чуть не сошёл с ума. Крепко сжав кулаками перья воротника Бирлюса, он уткнулся в них лицом, как в подушку, и они впитали выступившие на его глазах слёзы.

— Не дёргать! — завопил Бирлюс и, обернувшись на лету, умудрился чувствительно долбануть Рэйварго клювом по плечу.

Грифон пролетел над ущельем, потом миновал несколько заросших лесом вершин. За ними раскинулось большое круглое озеро, и полминуты полёта над ним Рэйварго завороженно смотрел на воду, в которой, как в зеркале, отражалось и тёмное небо, и рваные серебристые облака, и мутный алмаз Луны, и чёрная тень летящего грифона. Не задерживаясь, Бирлюс направился к вставшей за озером высокой горе, на вершине которой, среди кудрявых деревьев, темнели развалины угловатой старинной башни.

Только там они остановились. Бирлюсу понадобилось сделать круг, чтобы приземлиться. Соскальзывая с его спины, Рэйварго чувствовал, что его ноги и руки дрожат. Пошатываясь, он дошёл до башни и опустился радом с ней на тёплую землю, прислонившись спиной к стене.

— Что это за место? — спросил он. Бирлюс не ответил. Он опустился на землю, поджав под себя задние лапы и вытянув передние, как кот, и принялся неторопливо чистить перья. Рэйварго уже хотел повторить свой вопрос, когда вдруг до него из башни донёсся какой-то голос:

— Это мой дом, человек.

Рэйварго подскочил бы от неожиданности, если бы он не сидел. Он завертел головой по сторонам, но тут не было никого.

— Сейчас я выйду, — сказал голос. Затем послышались странные звуки. Было похоже на скрип и шуршание, а ещё — на шаги. Спустя несколько секунд из входного проёма башни вышел грифон.

Он был небольшой, коренастый и, сразу видно, пожилой — дышал тяжеловато, ступал медленно, а в тёмной рыжеватой шерсти сквозила седина. Голова у него была круглая и приплюснутая, клюв короткий, широкий и мощный, а глаза — тёмные, острые и невероятно умные. Под клювом курчавилась тонкая прядь шерсти, похожая на бородку. А вот крылья… Крылья у него были не приподняты вверх, не сложены и не прижаты к телу, как у остальных грифонов, пока они не летят. Большие, оперенные, они безжизненно свисали и волочились по земле.

— Они сломаны, — объяснил грифон на чистейшем бернийском языке.

— Ага, — кивнул Рэйварго. Он уже устал удивляться. Старый грифон кивнул и что-то сказал молодому. Бирлюс приподнял голову, важно кивнул и вернулся к своему занятию.

— Я сказал ему, что он молодец, — сообщил грифон Рэйварго. — Он боится оборотней, так же как и все мы, но он спас тебя.

— Кто вы такой? — спросил Рэйварго. — Вы так хорошо говорите по-бернийски…

— Ну, у меня было очень много времени, чтобы научиться. Меня зовут Овлур.

— А меня…

— Рэйварго Урмэди. Очень длинное имя. У нас, грифонов, имя всегда только одно, хотя мы живём дольше, чем люди, и появились здесь намного раньше вас.

— Второе имя — это имя семьи, — пояснил Рэйварго. — Его обычно не говорят, если разговаривают с друзьями.

— А ты считаешь меня другом, человек?

— В последнее время я называю друзьями всех, кто не пытается меня убить.

Грифоны не умеют улыбаться, их клювы не предназначены для этого. Но в глазах Овлура Рэйварго увидел весёлые искорки.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — поинтересовался он. Овлур покачал головой:

— У меня всего одно имя. Говори мне «ты».

— Хорошо… Так откуда ты знаешь моё имя?

— Я многое знаю. Это моя способность, Рэйварго Урмэди, и иногда я сам не знаю, что это — дар или проклятие?

— Как ликантропия, — сказал Рэйварго, вспомнив свой разговор с Веглао в Тенве. Овлур медленно кивнул:

— Да, как ликантропия. Маленький чёрный слон всё ещё у тебя?

— Да, — ответил Рэйварго. Запустив руку в карман, он вытащил оттуда обсидианового слоника и поставил его на землю так, чтобы лунный свет ярко освещал его. Овлур восхищённо вздохнул. Он склонил голову, чтоб получше рассмотреть слоника, потом протянул лапу и осторожно потрогал его когтем.

— Так это правда? — спросил Овлур, поднимая голову. — Щен умер?

— Да, — сдержанно отозвался Рэйварго. Он старался не вспоминать о том, как умирал Щен.

Овлур сел рядом с ним, повернув свою птичью голову и глядя на него блестящим карим глазом.

— Однажды зимой, — заговорил он, — в одну очень холодную и звёздную ночь, я шёл по болоту очень далеко отсюда и вдруг встретился с тремя оборотнями. Я остановился и поговорил с ними. Одного из этих оборотней звали Щен, и я когда-то его знал. Внезапно в пламени костра, который они разожгли, я увидел, как этот оборотень умрёт. Ты хочешь знать, что я увидел?

— Да, — ответил Рэйварго, почему-то шёпотом. Овлур придвинулся к нему, так что его блестящий ореховый клюв почти что касался лба юноши.

— Я увидел молодого человека по имени Рэйварго Урмэди. Он вытащил из кармана маленького, крошечного слона, чёрного, как уголь. Слон упал с его ладони и, ударившись о землю, мгновенно вырос. Он стал огромным, каким и должен быть слон. Потом он набросился на Щена. Его бивень ударил оборотня прямо в лоб и проткнул ему голову насквозь. Неужели так и было?

— Почти, — уклончиво ответил Рэйварго.

Овлур кивнул, медленно и почти торжественно. Рэйварго подумал, что сходит с ума. Ладно грифоны, но чтобы ещё и грифон-провидец? Ему не раз доводилось читать легенды, в которых эти существа представали теми, кто зрит будущее, но он никогда не думал, что встретится с одним из них взаправду.

— Не говори своим друзьям, что был здесь, — попросил Овлур. — Через какое-то время я сам встречусь с Веглао. Ей надо знать ответ на один вопрос, который она задаёт себе уже очень давно.

— Не расскажу, — пообещал Рэйварго, а про себя подумал: расскажи он им об этом, они решат, что он окончательно свихнулся.

Под утро Бирлюс принёс его назад. Уже когда Рэйварго слез с его спины, грифон напомнил ему об его обещании.

— Обязательно, — пообещал Рэйварго. — Только сначала я найду своих друзей, идёт?

Вряд ли грифон хорошо его понял, но всё же он кивнул и улетел. Рэйварго посмотрел ему вслед и пошёл к терновнику.

Веглао он нашёл быстро. Она лежала на траве, неподалёку от пещеры, свернувшись клубочком. Одежда на ней была порвана тут и там, и в прорехи была видна красная от крови кожа. Волосы, пропитавшиеся кровью, прилипли к ранам.

— Это скоро заживёт, — сказала она, увидев выражение лица Рэйварго.

Не ответив, он осторожно поднял её и на руках отнёс до кедра. Спустившись в пещеру, он осторожно положил девушку на постель. Веглао поморщилась от боли, когда грубая ткань старого одеяла дотронулась до её ран.

— Спасибо, — проговорила она, глядя на Рэйварго. — Тебе было тяжело нести меня?

— Нет. Ты совсем лёгонькая.

Он погладил её по голове. Ей это было приятно. Веглао почувствовала, что её тянет в сон, и, усилием вырвав себя из мягкой темноты, она тихо попросила Рэйварго:

— Можешь поискать Октая?

— Я как раз собирался. Ты хочешь пить?

— Да, ужасно.

Рэйварго сбегал наверх и принёс воды в котелке. Пока Веглао пила через край, он поддерживал её голову и что-то успокаивающе шептал. Она поблагодарила его пожатием руки, и вскоре впала в дрёму. Рэйварго поставил котелок к очагу и пошёл искать Октая.

Вскоре он отыскал его в зарослях иван-чая и высокой травы у ручья, где он отмывал кровь с лица и рук. Обернувшись на шаги Рэйварго, он молча посмотрел на него и снова склонился над ручьём.

— Тебе очень больно? — спросил Рэйварго, подходя к нему.

— Всё нормально, — отозвался Октай. Он стряхнул воду с ладоней и поднялся с колен, слегка морщась от боли.

— Ты не видел Веглао?

— Она дома. Вся в крови, но кажется, поправится.

— Мы всегда поправляемся, — пожал плечами Октай. — Не впервой.

Рэйварго опустился на колени рядом с ним и, зачерпнув воды ладонью, провёл ею по мокрым, слипшимся волосам Октая. На руке осталась кровь. Рэйварго хотел сполоснуть её, но тут Октай схватил его за запястье и обернулся. Его лицо было усталым, невероятно усталым, и за этой усталостью скрывалось нечто худшее, чем просто бессонная ночь.

— Учти, Рэйварго: больше никаких экспериментов. Я не собираюсь делать то, что хотела от меня Морика.

— Нечего было колоть ножом этого придурка, — хмыкнул Рэйварго. — Если бы он не заорал, чёрта с два я бы прискакал на ту поляну.

Он помог Октаю промыть раны, а потом они вместе пришли обратно к пещере. Веглао уже спала. Рэйварго оставил их отдыхать, а сам отправился к зарослям терновника.

План удался — на колючках было немало волчьей шерсти, кое-где даже целыми клоками. Рэйварго набрал её целую горсть и осторожно, чтобы не рассыпать, донёс обратно. Котелок с зельем, стоявший в каменном гнёздышке возле очага, был накрыт листом лопуха. Рэйварго опустился перед ним на колени, убрал листок.

Он начал готовить его ещё пятнадцать дней назад. Основой была чистая вода — к счастью, тут в ней не было недостатка, а также множество других ингредиентов, привычных и не очень. Октай, чрезвычайно увлёкшийся этим делом, здорово ему помогал: например, именно он сам поймал пять ящериц, чьи хвосты было необходимо добавить сразу после вороньей крови и перед кедровой корой. Рэйварго отдельно готовил зелье в трёх ёмкостях: котелке и двух глиняных горшках, на случай, если испортит какой-то образец. Так и вышло: вскоре два образца ему пришлось вылить, и третий он берёг, как зеницу ока.

Зелье, которое он подогревал в течение целой недели, по правилам Дропоса должно было остывать всю ночь. За ночь оно действительно остыло, и теперь было не кровавого, как раньше, а светло-красного цвета. На поверхности застыли островки розовой пены. Рэйварго бросил туда клочок волчьей шерсти, и ничего не изменилось. Он высыпал всю горсть, и через некоторое время субстанция вдруг забурлила, хотя камни, в которой она стояла, были совсем холодные. Сразу после этого жидкость резко изменила свой цвет, став белой, как кость. Глядевший на всё это разиня рот, Рэйварго вдруг встрепенулся, схватил ложку и стал мешать зелье по часовой стрелке, как рекомендовал Дропос, до тех пор, пока оно не успокоилось и снова не покраснело. Удовлетворённо кивнув, Рэйварго отложил ложку в сторону и снова накрыл котелок листом.

После полудня, когда все трое сидели на траве возле входа в пещеру, он прочитал вслух отрывок из книги:

— «Последним ингредиентом должно быть вулканическое стекло. Я брал чёрную разновидность сего камня, а также снежный обсидиан и красный. Количество надобно малое. Ежели зелье приготовлено правильно, то кусочки обсидиана будут таять в нём, как масло в горячем молоке».

Подняв голову, он окинул друзей взглядом:

— Где будем брать обсидиан?

Все одновременно подумали о слонике, который лежал у Рэйварго в кармане, но мысль о том, что его можно расплавить, если и появилась у кого-то, то сразу исчезла. Этот кусочек камня был оружием, которое спасло жизнь Рэйварго и ещё, возможно, многим тем, кому бы не повезло столкнуться с Щеном в будущем.

— Вулканическое стекло? — медленно проговорила Веглао. — Это называется вулканическое стекло?

— Ну да, — кивнул Рэйварго. — Ну и что?

— Значит, такие камни есть рядом с вулканами.

— А разве здесь поблизости есть вулканы?

— Да, Рэйварго, — медленно кивнул головой Октай. — Один есть.

 

5

Первую лодку Веглао и Октай сделали летом 2004-го, в своё первое лето в Лесистых Горах. Тогда они никак не могли привыкнуть к тому, насколько холодна вода в местных реках и озёрах (единственный тёплый водоём они отыскали только через несколько недель, и это был горячий источник, до которого нужно было идти от их тогдашнего дома почти целый день), но это не было главной причиной — весна закончилась, а вместе с ней иссяк и поток нерестящихся рыб, благодаря которому они первые пару недель не волновались насчёт пропитания. Поэтому они решили рыбачить с лодки. Работа заняла кучу времени, ведь оба они совершенно не знали, какое дерево лучше выбрать для каркаса, как его обработать, из чего сделать борта и днище (доски отвергались сразу, поскольку у ребят просто не было возможности их сделать). Когда они наконец нашли источник с тёплой водой, то им пришла в голову идея вымочить в нём сосновые жерди, которых они уже достаточно нарубили и настрогали (совершенно погубив тем самым кухонный нож, который нашли в заброшенной деревне — он сломался пополам, и из обломка Октай сделал карманный ножик) довольно много. Так они сделали каркас для лодки, который затем оплели тонкими ивовыми жёрдочками и обмазали смолой. Однако лодка долго не протянула и начала протекать. Тогда Веглао пришла в голову идея обтянуть её снаружи и изнутри шкурами животных. Сказано — сделано, и с этого дня они охотились только на водных зверушек — ондатр, выдр, водяных крыс, выхухолей — которых подкарауливали на берегах. Поскольку они никогда не убивали зверей просто так и всегда съедали добычу полностью (да ещё и везло с охотой им не всегда), продвигалось дело медленно. Уже наступил август, когда наружный чехол для лодки был наконец готов. Изнутри обивать лодку шкурами ребята не стали: обоих уже мутило от мяса выдр. Целую осень они не могли нарадоваться на эту лодку, и почти каждый день спускали её на озеро, чтобы покататься, гребя двумя деревянными вёслами, под облетающими клёнами и ивами и полюбоваться на Горы, покрывшиеся золотом и багрянцем. Зимой они спрятали лодку в маленькую пещеру и завалили травой и листьями, но ветра вымели их, и затвердевшие шкурки, из которых была сделана обивка, просто полопались, а каркас пошёл трещинами. И на следующий год друзья сделали новую. Эта была вдвое больше предыдущей. На свалке возле Палетшетри друзья наткнулись на самую крупную и отличную находку за всё время их жизни в горах — большой кусок парусины, то ли выброшенной, то ли потерянной неизвестно кем. Собственно этой парусиной, наряду с новыми шкурками (которые ребята теперь научились выделывать и делать более прочными, проваривая и смазывая жиром) был обтянут каркас новой лодки. Все стыки были тщательно сшиты между собой звериными жилами, толстыми нитками, шнурками — всем, что имелось в запасе — и промазаны смолой. В борта ребята вделали две скамеечки, которые сделали, сплетя между двумя короткими жердями множество ивовых прутьев. Октай даже вырезал из дерева две уключины для новых вёсел (старые пережили зиму, но оказались слишком короткими, и пошли на растопку), которыми и он, и Веглао научились отлично грести. С тех пор они больше уже не охотились на рыбу, стоя в ледяной воде с острой палкой: они ловили её, сидя в лодке, с помощью удочек или сетки, а иногда и длинной остроги. Эта лодка была предметом их огромной гордости, они даже дали ей название — «Барсук». Почему они так её назвали, никто уже не мог вспомнить: вроде бы, когда тащили из Палетшетри парусину и перебрасывались шуточками, Октай рассказал анекдот, что-то, связанное с барсуком, над которым они долго хохотали до колик. Потом они ещё долго хихикали над этой шуткой, когда делали лодку и катались на ней — но в чём эта шутка заключалась, никто уже вспомнить не мог.

Когда Рэйварго увидел эту лодку, то ахнул от восхищения. Судёнышко напомнило ему лодки древних людей, останки которых рисовали в археологических журналах. Он помог Октаю выволочь её на берег из грота, в котором она стояла, и поразился тому, какая она лёгкая.

— Ты умеешь грести? — спросил Октай.

— Нет.

— Ничего, когда будете плыть обратно, вам это и не понадобится. Вас принесёт течение. Нужно будет только следить, чтобы лодка не напоролась на камень.

Октай очень хотел отправиться вместе с ними, но кому-то необходимо было следить за зельем, которое должно было на протяжении трёх суток непрерывно подогреваться. Он и Веглао кинули жребий, кто именно отправится вместе с Рэйварго к вулкану, и победила Веглао. Судя по всему, она была не очень этим довольна, но так ничего и не сказала. Тем же вечером она и Рэйварго собрались в дорогу, а наутро сели в лодку и отплыли. Октай некоторое время стоял на берегу, провожая их взглядом и махая рукой время от времени, а потом повернулся и исчез в зарослях ивняка.

Путь был непростым. Веглао и Рэйварго непрерывно загребали воду вёслами, и только благодаря этому лёгкое судёнышко не унеслось по течению на запад, то есть туда, куда им совсем было не надо. Хорошо ещё, что они плыли по не очень бурному притоку Орры. Спустя пару часов они вышли в большую заводь, где течение было совсем слабым, и смогли немного отдохнуть.

— Зато обратно будет легче, — сказала Веглао. — Там будем всё время плыть по течению.

Рэйварго оставалось только поверить ей на слово. Миновав несколько тихих заводей, они сошли на берег и дальше шли по узкой, вихляющей между камней и вековых деревьев тропинке, неся лодку над головами. Это было не очень-то удобно, потому что Рэйварго был гораздо выше Веглао. Потом им пришлось ещё вернуться за вёслами. Там, где они остановились на ночлег (за всеми этими переходами они и не заметили, как наступил вечер), тёк только маленький ручеёк, в котором и воробей не смог бы омочить брюшко. Рэйварго понял, что завтра придётся вновь тащить лодку, но ничего не сказал — надо, значит, надо.

На следующий день, однако, было легче. Теперь они шли уже не в гору, а вниз, и очень быстро добрались до берега небольшой заводи, из которой вытекала река. Веглао показала Рэйварго, что чуть дальше на запад река обрывается крутым и высоким водопадом, который они никак не могли бы миновать на лодке, и Рэйварго стала понятна причина перехода с лодкой на голове.

Они спустили «Барсука» на воду и поплыли на восток. Течение здесь было, и довольно сильное, и потому гребли они вдвоём. Но очень скоро заводь раздалась, стала глубже и обширнее, и кроны деревьев уже не смыкались над ней, позволяя светло-голубому небу спокойно глядеться в прозрачную воду. Вода мягко стлалась под дно лодочки и падала с вёсел блестящими брызгами. Рэйварго предложил Веглао отдохнуть и, взявшись за оба весла, начал грести в одиночку. Поначалу получалось у него плохо, но вскоре он понял, в чём тут фокус, и стал действовать увереннее.

— Ты видела? У меня получается, — проговорил он, немного запыхавшись. Веглао поневоле чуть улыбнулась и хотела что-то ответить, но вместо этого вдруг поморщилась и приложила руки к животу. Со времён той кошмарной зимы, когда она и Октай, гонимые страхом и голодом, шли на север по лесным тропинкам и спали на мёрзлой земле, её мучили сильные боли во время и так нечастых месячных, и Веглао с горечью подозревала, что у неё никогда не будет детей.

— Что с тобой? — заботливо спросил Рэйварго, склоняясь к ней.

— Ничего, — ответила Веглао. Выпрямившись, она вытянула руку и указала ему на вершину скалы, показавшуюся в этот миг за лесом. — Смотри! Это он!

Рэйварго обернулся и восхищённо вздохнул — над кудрявыми зелёными верхушками деревьев поднялась чёрная, как уголь, скала, похожая на верхушку гигантского усечённого конуса. Над ней в голубом небе плавало крохотное облако дыма, похожее на кусок ваты.

Заводь всё увеличивалась, и вскоре перед лодкой распахнулось огромное озеро, окружённое зелёными горами. Чёрный конус возвышался над ними всеми, как мрачный замок над весёлыми деревенскими домиками. Над головой сияло солнце. Веглао забрала у Рэйварго одно из вёсел, и они вместе подогнали лодку к берегу, который недалеко от вулкана был довольно пологим, хотя и каменистым.

Они вытащили судёнышко на берег. Веглао присела на землю отдохнуть. Рэйварго же не сиделось на месте — ему хотелось побыстрее пойти к вулкану. Он попрощался со спутницей и решительно ринулся в покрывающие берег заросли ивняка. Искать тропинку наверх пришлось долго, нередко он просто карабкался по камням. По мере того, как он приближался, растительность быстро исчезала, сменяясь голой землёй, покрытой тёмной ноздреватой коркой из застывшей лавы. Кое-где, там, где в углубления в этой уродливой поверхности ветер нанёс пыли и земли, виднелись чахлые кустики вереска и других неприхотливых горных трав, но куда чаще попадались большие угловатые камни и торчавшие из-под лавы остатки обугленных поваленных деревьев. Рэйварго непрерывно оглядывался по сторонам в поисках вулканического стекла, и, едва увидев где-нибудь проблеск прозрачной поверхности, бросался туда. Вскоре его карманы были набиты чёрными блестящими кристаллами, но он не торопился спускаться — ему хотелось заглянуть в жерло. Когда ещё он сможет прогуляться по склонам настоящего вулкана! И он направился наверх.

Путь к вершине занял довольно много времени. Вблизи поверхность вулкана оказалась далеко не такой ровненькой, как казалось издали, и Рэйварго постоянно приходилось огибать огромные камни, куски пемзы и обсидиана, трещины, в которых поблёскивала маслянистая мутная вода или какая-то другая жидкость. Временами ему приходилось просто ползти, распластавшись по чёрной блестящей поверхности застывшей лавы, и всякий взгляд вниз вызывал у него дрожь страха и восхищения.

Наконец он добрался до кратера. К тому времени он уже давно ощущал поначалу слабый, а потом всё усиливавшийся запах — смесь запахов серы, дыма и ещё чего-то. Через некоторое время Рэйварго уже карабкался по склону вулкана почти вслепую — его окружило серое облако испарений. Наконец, кинув взгляд вверх, он увидел, что поверхность горы загибается сверху, топорщась оплавленными кусками каменной плоти. Рэйварго взялся обеими руками за большой валун причудливой формы, подтянулся и, перегнувшись через него, посмотрел вперёд и вниз.

Даже резко пахнущий дым (Это кровь земли так пахнет, сказал себе ошарашенный Рэйварго) не делал открывшееся перед ним зрелище менее поразительным. Широкий тоннель уходил куда-то вниз, глубоко под земную кору, и на его стенах застыли причудливые каскады, кружева, волны высохшей лавы. Здесь она не текла свободно, как по склонам, сглаживая всё на своём пути, и Рэйварго казалось, что он смотрит внутрь забытого храма давно исчезнувшей цивилизации, полного самых разнообразных горгулий, лепнины и росписей. В глубине жерла пламенел золотисто-алый свет — далеко-далеко, на невообразимой глубине — горел ровно, не мерцая, и его отсветы не бегали по стенам, а лежали на них, застывшие, как и лавовые кружева. Этот свет, подумал Рэйварго, горел за сотни и сотни лет до того дня, как он родился. Он горел, когда в Бернии прогремела революция 1956 года, когда кабриане захватили здесь власть в начале девятнадцатого века, когда объединилось Тонское королевство, когда по землям Антьены и Бернии бродили оборотни Улгмора, когда в Северном Хиндвуре изгнали последнего выборного короля, когда Глайогир Разноглазый создавал орден Кебти, когда в великом наводнении на рубеже эр погибла Таильдейя. Он горит с тех пор, как существует этот мир, и в конце концов в нём же этот мир и закончится. Что бы ни происходило на земле, кто бы ни приходил к власти, какая бы самоуверенная религия ни заявляла о своей истинности — этот огонь всё равно будет гореть, и ничто не сумеет его погасить. Рэйварго смотрел на него, и у него дрожали руки и ноги, и он подозревал, что это не от усталости.

— Где ты был так долго? — спросила у него Веглао, когда он спустился. Она сидела на берегу, глядя на озеро, и точила камнем свой ножик. Посмотрев на Рэйварго повнимательнее, она поинтересовалась:

— Что с тобой? Ты выглядишь… как-то не так.

— Я кое-что видел, — сообщил ей Рэйварго.

— Что?

— Кое-что вечное.

До вечера оставалось совсем недолго, и они решили заночевать прямо здесь, на берегу. Веглао подстрелила из лука утку, и Рэйварго помог ей освежевать и приготовить добычу. Ему было не привыкать к этой работе — он не раз готовил в общежитии сам, так выходило дешевле, чем питаться в столовых. Потом они нанизали её на деревянный вертел и оставили готовиться на медленном огне. К тому времени день уже склонился к вечеру, и синее небо стало наливаться красными, розовыми и золотыми красками.

Через пару часов Веглао сняла утку с огня и дала ей немного остыть. Они съели её всю, запивая холодной водой из ручья и закусывая первой земляникой. Мяса на костях утки было не так уж много, оно было жестковатым и притом почти несолёным (соль Октай и Веглао расходовали очень бережно), но оба уже достаточно проголодались и потому молча и быстро покончили с ней. Дуя на кусочек почерневшего сухого мяса, Рэйварго думал, что ещё никогда у него не было такого ужина — на высоте нескольких сотен метров над уровнем моря, в десятках километров от ближайшего человеческого жилья, на вершине зелёного холма, с которого открывается невероятно прекрасный вид на озеро. Окружающие его зелёные горы закат окрасил в золотистые тона, а по воде озера расплескал потоки лилового, густо-синего, бордового, алого, бронзового, с широкой искрящейся золотой полосой посредине. Руки Рэйварго болели, натёртые вёслами, в пояснице пульсировала слабая боль от долгой ходьбы, кожу лица и рук опалило горячее горное солнце, но он думал, что в его жизни было очень мало моментов, когда он был так же счастлив, как сейчас.

Он расстелил платок на плоском камне и разложил на нём камушки. Под лучами заходящего солнца было видно, как в их тёмной глубине мерцают и гаснут маленькие огоньки. Зрелище было завораживающим. Рэйварго взял один из них, повертел в пальцах, мысленно восхищаясь гладкостью и твёрдостью, потом попытался посмотреть сквозь него на сверкающее солнце.

Веглао лежала неподалёку, подперев голову рукой, и смотрела на озеро, иногда тревожно косясь на Рэйварго и его камни. До этого момента она не думала о том, что впервые за последние несколько лет она оказалась наедине с кем-то, кроме Октая. По её спине пробежал холодок. Её подозрения насчёт Рэйварго ещё не собирались исчезать, и сейчас внутренний голос снова заговорил. Что, если Рэйварго попытается её прикончить? Для него это будет проще простого. Он такой же высокий, как Кривой Коготь, и весит в три раза больше, чем она. Что ему стоит скрутить её и прижать к её шее или лбу один из этих камешков?

— Зачем ты набрал так много? — спросила она.

— Когда вернусь домой, — отозвался Рэйварго, всё ещё крутя в пальцах кусочек вулканического стекла, — то выберу среди них два самых красивых и отдам их дониретскому ювелиру, чтобы он сделал серёжки для моей сестры.

— Ах да, у тебя же есть сестра.

— Обсидиан будет идти к её глазам. Они у неё такого же цвета, как у меня.

— У меня тоже была сестра. Она умерла девять лет назад.

Рэйварго помолчал.

— Я думал, у тебя был только брат, — сказал он.

— У меня было три брата, — ответила Веглао. — В нашей семье было целых пятеро детей. А потом началась эпидемия. Красная лихорадка — может, слышал?

— Слышал, — кивнул Рэйварго. — Мне было пятнадцать, когда об этой эпидемии писали в газетах.

— Тебе ещё повезло, что ты узнал о ней только из газет, — сухо откликнулась Веглао. Где-то в глубине души промелькнуло что-то вроде стыда. Не очень-то вежливо так разговаривать с тем, кто фактически спас её друга, но Веглао раз за разом срывалась. Как он ни старается, ему никогда не стать одним из них. Он человек, а они — оборотни. А человеку положено ненавидеть оборотней. Она слишком многое знала, чтобы верить в то, что ещё существуют исключения из этого правила.

Рэйварго молча положил камушек обратно. По его лицу было видно, что он догадывается о чувствах Веглао к нему, и его это коробит. Он повернулся к ней и, прямо взглянув ей в глаза, спросил:

— Видишь эти шрамы?

Веглао молча кивнула. Красные, мелкие рубцы покрыли редкой корочкой правый висок Рэйварго, кусочек лба и скулы. Сначала она подумала, что это от ожога.

— Два года назад Красная Лихорадка началась в Ретаке, — холодно сказал Рэйварго. — Это была зима. Многие студенты разъехались по домам, хотя было время сессии, и никто не попытался их задержать. Я остался.

— Зачем? — глухо спросила Веглао.

— Я стал волонтёром. Хотел принести пользу обществу. Нас было немного, а работы выше крыши: мы с утра до ночи работали в больницах. Я много раз видел умирающих. Конечно, смерть Щена выглядела ужаснее… но всё равно. Один человек, преподаватель математики в нашем университете — его звали профессор Гланнирвин — тоже работал со мной, хотя он был уже очень пожилым. Однажды он принёс в госпиталь несколько фотографий, сказав, что они из ликантрозория Љ20. В том ликантрозории тоже была эпидемия. Я видел мёртвых оборотней на кроватях, занесённых снегом. Их держали в лазарете, окна которого были выбиты, чтобы больные замёрзли поскорее. Потом профессор Гланнирвин написал статью об этом и опубликовал её в вольном журнале «Белый шиповник». Несколько идиотов потом напали на него. Я и пара других ребят растащили их, но они успели его сильно избить… Он умер спустя месяц.

Рэйварго перевёл дыхание. Веглао слушала, не шевелясь.

— Примерно половина волонтёров тоже заразились лихорадкой, включая меня. Большинство умерли. Я почему-то выжил. Хотя у меня остались шрамы, на лице, на руке и ещё вот здесь, — он расстегнул рубашку до пояса, показав Веглао багровые зажившие язвы над рёбрами. — Так что я немного знаю, что такое Красная Лихорадка.

Он замолчал. Потом Веглао тихо сказала:

— Пока тебя не было, я поставила сети на берегу. Пойдём, проверим их?

— Пойдём, — согласился Рэйварго, поднимаясь на ноги. Он протянул Веглао руку, и не отпускал её, пока они не спустились к подножию холма — в темноте на торчащих камнях было слишком легко оступиться.

 

6

Утром они задержались здесь ещё ненадолго, как раз для того, чтобы вытащить из золы выпотрошенную рыбу, которую вчера отыскали в сетях, и позавтракать. Рыба пеклась в остывающей золе всю ночь, и была ещё тёплой. Позавтракав, Веглао и Рэйварго закопали кости, забросали землёй кострище и зашагали вниз, к лодке. Кристаллы обсидиана, завязанные в платок, постукивали в кармане Рэйварго на каждом шагу. Слабый ветерок шевелил их волосы и холодил лица.

Уже отталкиваясь от берега веслом, Рэйварго вскинул голову и ещё раз посмотрел на вулкан. Он нависал над озером, огромный и лёгкий, страшный и чарующий. Надо будет вернуться сюда ещё раз. Обязательно надо будет.

Поначалу они двигались молча — течение с каждой минутой всё усиливалось, и Рэйварго старательно грёб к берегу. Потом они снова повторили вчерашний путь с лодкой на голове, и к вечеру, совершенно обессилев, добрались до берега реки за водопадом. Там они расположились на ночлег.

Теперь уже Веглао было стыдно за их вчерашний разговор. Она понимала, что это волчица толкнула её на такие слова — нет, она вовсе не собиралась себя оправдывать, она просто понимала это. Проклятая тварь почуяла опасность и не хотела подыхать.

Ей ужасно хотелось как-то загладить свою вину перед Рэйварго. Отправившись собирать хворост для костра, она наткнулась на черничник и нарвала горсть ягод. Когда она вернулась, Рэйварго сидел на берегу и зашивал прореху на рубашке. За несколько недель жизни в горах его одежда превратилась в решето, но он ни разу не пожаловался. Веглао села рядом с ним и протянула ему ягоды, завёрнутые в листик лопуха.

— Что это? — спросил Рэйварго, откладывая своё шитьё в сторону.

— Подарок за то, что помогал мне нести лодку, — Веглао достала из своей сумки мешочек с сухарями и протянула один Рэйварго.

— Балуешь ты меня без меры, — улыбнулся парень.

Река с обоих берегов густо заросла высокими и старыми деревьями, совсем скрывшими заходящее солнце, хотя его отблески на листьях и воде были видны во всей красе. Мягкое журчание воды, рассеянная красота природы и лёгкий ветерок располагали к спокойной, приятной беседе. Веглао расспрашивала Рэйварго об университете, и он охотно рассказывал ей всякие смешные случаи, происходившие с ним самим или с его знакомыми.

— Ты когда-нибудь был старостой? — спросила Веглао. Рэйварго помотал головой:

— Нет, мне и так хлопот хватало. Каждый раз, когда приходит время сессии, я чувствую себя медведем, на которого идёт охота. Из всех углов выползают люди, которых я едва знаю, и начинают что-то хотеть от меня. Знаешь, пока ты в школе, тебя дразнят за хорошие оценки, но стоит поступить в институт, и всюду будешь слышать: «Научи меня, о великий!»

Они оба рассмеялись. Веглао легла на гальку, закинув руки за голову:

— А я никогда хорошо не училась. Только расстраивала брата.

— Каждому своё, — пожал плечами Рэйварго. — Знаешь, через год ты можешь попробовать поступить в Ретаке. Тебе уже будет восемнадцать. Может, даже будем учиться в одном институте. Я ведь так и не сдал выпускные экзамены.

— Я же оборотень, — напомнила ему Веглао. Рэйварго нетерпеливо повёл плечами:

— К тому времени ты уже не будешь оборотнем, я в этом уверен.

«Мне бы твою уверенность», — подумала Веглао. Помолчав, она негромко спросила:

— У тебя есть родители?

Рэйварго ответил не сразу.

— Только отец, — проговорил он спустя полминуты. — Мама умерла, когда мне было семь лет.

Он снова замолчал, примерно на минуту, а потом тихо заговорил:

— Мы ездили к её родственникам всей семьёй. Они жили на севере. В тот день мы с отцом поехали в лес, кататься на лошадях. А когда вернулись, то узнали, что мама пошла купаться на реку… Она очень хорошо плавала. Любила по нескольку раз доплывать до середины реки и обратно. И вот как раз на середине… Может быть, судорога… Но там было полно народу! Не понимаю, почему её не спасли?

— Потому что люди — трусы, — с ненавистью глядя в небо, сказала Веглао. — Знаешь, Рэйварго, четыре года назад в одной деревушке недалеко от Станситри трое оборотней замучили до смерти одного парня. А его сестра тем временем бегала по всей деревне в истерике, колотилась в двери, рыдала, звала на помощь. Те сволочи незадолго до рассвета свалили, и только тогда местные чудо-богатыри похватали свои ружья и вышли к дому. Только Ригтирна уже было не вернуть.

— Его убил Кривой Коготь? — спросил Рэйварго.

— Да, — прошептала Веглао. Глаза слегка заболели и почти что увлажнились слезами. Она моргнула, и зрение прояснилось.

Галька захрустела, когда Рэйварго лёг рядом с ней. Веглао вдруг как прорвало — она рассказала ему о Ригтирне и других своих братьях, о сестре и родителях, о ночном небе над болотом и ликантрозории Љ14. Рэйварго лежал рядом с ней, подперев голову рукой, и с каждой минутой её рассказа всё больше мрачнел, но Веглао не видела его лица, потому что смотрела на небо. Оно всё темнело и темнело, пока не стало совсем чёрным. Чёрным, как мантия Тарлиди и волосы Ригтирна. Веглао судорожно вздохнула. Невыплаканные слёзы мешали ей дышать и заставляли голос срываться.

— Я хотела ей помочь, — прошептала она. Рэйварго нащупал её руку и сжал. Веглао сжала зубы и закрыла глаза. Мотая головой, она снова прошептала сквозь зубы:

— Я пыталась её спасти. И Ригтирна тоже. Я могла спасти его, мне надо было только согласиться пойти к этому подонку в его стаю. Зачем я убежала, зачем?

— Твой брат всё равно бы погиб, — негромко сказал Рэйварго. — Ты бы убила его в полнолуние. Кривой Коготь хотел, чтобы он пошёл с тобой и чтобы ты сама убила его или обратила. Вот чего он хотел.

— Откуда ты знаешь, чего он хотел? — проговорила Веглао, снова чувствуя внутри себя искорку злости. Рэйварго не ответил, но Веглао каким-то образом поняла, что он прав. У неё не было выбора. Ригтирн в любом случае погиб бы… или стал оборотнем. Она могла сделать его оборотнем, и они бы убежали вместе, и Октай стал бы третьим, а не вторым в их стае.

От этих мыслей ей стало только хуже. Она встала и ушла в лес. Рэйварго проводил её печальным взглядом.

Веглао выбралась на небольшую поляну, освещённую светом звёзд и медленно худеющей Луны. От вида этого надкусанного белого круга ей стало больно до крика. Она ощутила желание завыть, как волчица. Однажды она слышала, как здесь, в горах, выл одинокий волк. Не хор целой стаи — один и тот же звериный голос, полный тоски. Был ли он ранен, или голоден, или тосковал по сородичам — Веглао этого не узнала. Зарычав от ярости, она выхватила из-за пояса нож и метнула его в ствол дерева. Потом выдернула и метнула снова. Она бросала его целый час — прямо, с поворотом, из-за плеча, снизу вверх — и каждый раз представляла себе, что нож вонзается прямо в Кривого Когтя, поочерёдно в его смеющийся рот, в оба глаза, в обе руки, в то место, где у людей находится сердце.

На другой день они уже были дома. Октай весь извёлся от нетерпения. К их приходу он собрал земляники, клятвенно заверив Рэйварго, что не отходил от зелья слишком далеко.

— Надеюсь, получится, — сказал Рэйварго, аккуратно снимая котелок с костра и ставя его между специально разложенных камней. Варево имело тускло-красный цвет и источало сильный травянистый запах. Ребята опустились на землю вокруг котелка и затихли. Рэйварго подумал о том, что весь этот долгий труд мог оказаться напрасным, и ощутил желание истерически рассмеяться. Вытаскивая свёрточек с камнями из кармана, он крепче сжал его, чтобы унять дрожь в руках. Камешки мягко постукивали друг о друга.

Рэйварго развернул ткань и наугад вытащил оттуда один кусочек обсидиана. Он был совсем гладкий и скользкий, словно лёд. Протянув руку к котелку, Рэйварго бросил его туда, запоздало скрестив пальцы на другой руке.

Камень не утонул. Он завис в густой жиже, как клёцка в супе. А потом все трое с присвистом выдохнули: зелье вокруг камушка беззвучно запенилось бледно-серыми пузырьками. Чёрная блестящая поверхность обсидиана замутилась, от него пошёл лёгкий дым.

— Он становится мельче, — сказал Октай, хотя это и так было видно. Камень таял на глазах, как и говорил Дропос. Спустя несколько секунд от него осталось только тёмно-серое облачко.

Рэйварго кинул ещё два осколка, потом ещё один. Все они таяли, но зелье упорно не желало принимать тёмный цвет, какой был описан в книге. Наконец Рэйварго, подавив тяжёлый вздох, бросил в котелок два самых красивых камешка, припасённых для сестры. Видимо, зелье оценило эту жертву: едва камни расплавились, жидкость мгновенно потемнела, став почти такой же чёрной, каким был обсидиан.

— Можно попробовать? — тихонько спросила Веглао. Рэйварго посмотрел на неё и на Октая: оба глядели на котелок затуманенными глазами, в которых ясно читалось желание сейчас же выпить зелье. Такое выражение появляется в глазах у наркомана при виде дозы. Рэйварго молча протянул девушке ложку. Та взяла её, не глядя на него, аккуратно зачерпнула немного зелья и поднесла ко рту.

Видно, оно не было ни обжигающим, ни неприятным на вкус. Веглао не сморщила нос, не закашлялась, не вздрогнула. Она только медленно облизала губы, всё так же глядя на котелок, а потом вдруг сильно задрожала и выронила ложку.

— Тебе больно? — встрепенулся Октай, протягивая к ней руки. Но девушка уже пришла в себя. Подняв голову, она оглядела друзей широко раскрытыми глазами, в которых было такое выражение, что на секунду Рэйварго даже испугался: уж не сошла ли она с ума?

— Дай мне камень, — напряжённым голосом попросила Веглао. Рэйварго с опаской протянул ей слоника, и Веглао взяла его в ладонь.

Он не обжёг ей пальцы, не разъел кожу — вообще не причинил никакого вреда. Веглао повертела его в пальцах, покатала между ладонями, даже дотронулась до него губами — никакого результата. Она громко рассмеялась. Засмеялся и Октай. Он пихнул Рэйварго в плечо и что-то радостно прокричал, но Рэйварго его не услышал. Раскрыв рот, он переводил изумлённый взгляд с котелка на книгу, с книги на слоника, и ничего не мог сказать.

 

7

Как-то раз, в один из тех редких дней, когда Бирлюс катал кого-нибудь из ребят на спине, на нескольких горах подряд Веглао увидела полуразрушенные башни — квадратные, невысокие, с расположенными вразброс узкими окошками.

— Бирлюс! — крикнула она, стараясь перекричать ветер. — Что это?

— Давно, — ответил Бирлюс. — Очень давно. Не помню. Не знаю.

— Там ведь никого нет? — пробормотала Веглао, не обращаясь к нему. Они находились сейчас на одном из огромных камней курумника, спускавшегося в глубокую пропасть, здесь дул ветер, и она крайне удивилась, когда поняла, что Бирлюс услышал её слова.

Эти слова его взбудоражили. Он сердито захлопал крыльями.

— Нет! — сердито, скрипуче прокаркал он. — Никого нет! Смерть! Тот человек — смерть, этот человек — смерть! Всё! Никого нет!

— Бирлюс! Давай слетаем туда, ну пожалуйста! Вдруг там есть какое-нибудь оружие?

— Никогда, — хрипло ответил грифон. — Никогда. Нельзя. Смерть.

Тем, собственно, дело и кончилось. Веглао и Октай не раз видели эти башни, гадали о том, кто, когда и зачем их построил, даже не раз пытались забраться туда — но без толку, скалы были слишком крутыми. Мало-помалу они оставили эти попытки, а потом и вовсе забыли об этих башнях.

На другой день после того, как они приготовили зелье, Веглао встретила Бирлюса.

— Ты лететь со мной, — сказал он, кивнув ей головой.

— Зачем? — не поняла девушка. Бирлюс только нетерпеливо потряс головой.

Ну и ладно. Веглао нравилось летать, а Бирлюсу она доверяла достаточно, чтобы быть уверенной в том, что он не сбросит её на лету. Она вскарабкалась ему на спину, и грифон взлетел.

Каково же было её удивление, когда впереди показалась скала с одной из башен, о которых Веглао уже и думать забыла. Бирлюс понёс её прямо туда. Сделав круг, он мягко опустился на камни, покрытые мягким мхом.

— Здесь, — сказал он, ударив лапой по камню.

— Что здесь, Бирлюс? — ничего не поняла Веглао.

— Кто, — важно ответил Бирлюс. Веглао соскочила с его спины, подошла к башне и потрогала рукой камни, из которых она была сложена. Ветер, холод и туман выщербили их так, что было совершенно непонятно, сколько же им лет. Кто всё-таки построил эту башню? И зачем Бирлюс принёс её сюда теперь, если раньше отказывался?

Она как раз хотела спросить это у грифона, хотя понимала, что он вряд ли сможет ответить. Но тут за её спиной раздался голос:

— Здравствуй.

Веглао подскочила на месте, сделала пируэт в воздухе и повернулась к незнакомцу, на ходу выхватив нож. Она оказалась лицом к лицу со старым бурым грифоном, под клювом которого поблёскивала седая бородка. Грифон смотрел на неё, повернув голову вбок, его небольшой карий глаз смотрел вполне дружелюбно.

— Здравствуй, — мягко повторил он. — Меня зовут Овлур.

Нож задрожал в руке Веглао, а потом и вовсе из неё выпал. Она узнала этот голос, низкий, странный, щёлкающий, не похожий на человеческий. Он звучал над болотом в ту холодную зимнюю ночь, когда небо было таким прекрасным, а сама Веглао — тринадцатилетней, искалеченной и до смерти напуганной.

— Это ты, — прошептала она, сползая по стене — ноги вдруг перестали держать её. Ей стоило большого усилия, чтобы не дать себе упасть в обморок. Грифон приблизился к ней и ласково дотронулся блестящим клювом до её лба.

— Как же ты, наверное, испугалась, — проговорил он. Веглао вырвалась из оцепенения. Протянув вперёд обе руки, она крепко обхватила Овлура за шею и обняла, прижавшись щекой к взъерошенным перьям у него на шее. В первые мгновения она даже не могла говорить, но потом прошептала:

— Спасибо.

Грифон не ответил. Веглао услышала тяжёлый шуршащий звук, который часто слышался ей во снах — он поднял повисшее, искалеченное крыло и укрыл её им, как одеялом. Она чуть не заплакала, вспомнив о том, как эти крылья прикрывали её от врагов, пока она лежала в снегу, умирая от страха.

Через некоторое время она расцепила руки и подалась назад. Грифон посмотрел на то, как она вытирает повлажневшие глаза, и негромко сказал:

— Я и не думал, что когда-нибудь встречу тебя снова, но сейчас нам надо поговорить. Это очень серьёзно, Веглао.

— Откуда ты знаешь моё имя?

— Бирлюс рассказывал мне о двух юных оборотнях, которые пришли сюда три года назад. Он хороший малый, этот Бирлюс.

Услышав своё имя, младший грифон встрепенулся, но тут же убедился, что обращаются не к нему, и через пару секунд уже погнался за горным сурком, неосторожно выскочившем из своей норки. Тем временем Овлур отошёл ближе к краю обрыва и сел на камни. Веглао подошла и селя рядом с ним.

— Да, — вздохнул Овлур. — Я сам пришёл сюда незадолго до вас, и Бирлюс помог мне добраться до этой башни. За это я начал учить его языку людей, хотя, кажется, толку мало…

Веглао и Октай нередко задавались вопросом: почему из всех грифонов только Бирлюс может с ними разговаривать? Откуда он знает человеческие слова? Когда они спрашивали его об этом, он не мог ответить. Он понимал гораздо больше, чем мог говорить; друзья подозревали, что основные сложности в этом от того, что его клюв не приспособлен для речи людей.

— С тех пор я живу здесь, — продолжал Овлур. — Мне нужно было уединённое место, чтобы другие грифоны не нападали на меня.

— Зачем им было на тебя нападать?

— Они не любят чужаков. Я не такой грифон, как они — я не могу летать и слишком долго жил среди людей.

— Расскажи мне про это, — попросила Веглао, чувствуя, как в ней загорается любопытство. Овлур улыбнулся ей глазами:

— Это очень долгая история, но я и сам хотел рассказать, потому что это важно. Я сломал крылья, когда мне было семь лет. Для нас, грифонов, это время юности, когда мы находим себе пару и вьём гнёзда. Обычно, если грифон ломает себе крылья, он больше не хочет жить и бросается со скалы, а если случится, что калечится детёныш, его убивают родители — никому не хочется быть уродом и обузой… Вначале я тоже хотел убить себя. Но прежде мне захотелось посмотреть поближе на людей. Мне часто говорили о том, что люди очень жестокие и странные, что они убивают животных ради забавы и уничтожают природу. Я пришёл близко к тем местам, где охотятся люди. Я посмотрел на них, и умирать мне больше не хотелось. Мне захотелось поближе узнать, кто они такие, увидеть города и деревни, дороги и повозки, которые двигаются сами по себе, увидеть разумных существ, у которых нет крыльев. Тогда я спустился с Гор и отправился бродить по земле людей. Я провёл в вашей стране много времени. Тридцать один год я бродил по лесам, равнинам, холмам. Я видел пустыню и холодное море, ходил по ночным городам, заглядывал в окна деревенских домов. Я научился говорить на языке людей, в котором стократ больше слов, чем в языке грифонов. И за все эти годы я полюбил людей. Я понял, что они не ужасны и не отвратительны, а просто несчастны. Природа жестоко поступила с ними. Она дала им разум, но не подарила ни крыльев, ни когтей, ни острых клювов или зубов, ни даже шерсти, чтобы защищаться от холода. И если они рубят деревья и убивают зверей, если распахивают луга, чтобы сеять свои растения — они делают это не со зла, а для того, чтобы не погибнуть и не видеть смерть своих детёнышей.

Овлур немного помолчал, глядя куда-то вдаль, а потом продолжил помрачневшим, глухим голосом:

— Девятнадцать лет назад я встретил Кривого Когтя.

Веглао затаила дыхание.

— Грифоны ненавидят оборотней ещё сильнее, чем людей. Я тоже ненавидел их и боялся. Но в то же время мне хотелось посмотреть на них, ведь я видел много людей, но ни одного оборотня. И когда я почувствовал, что они рядом, я просто стал их ждать. Когда они оказались поближе, то двое напали на меня. Я был тогда молодым, и я убил их своими когтями и клювом. Кривой Коготь видел это своими глазами. Я подумал, что он убьёт меня, но он только расхохотался и позвал меня к своему костру. Остальных оборотней он отогнал подальше, чтобы поговорить со мной наедине. «Я не убью тебя, если ты никому не расскажешь о нас, — сказал он мне. — Я даже предложу тебе стать одним из нас. Ты не можешь быть оборотнем, но ты сильный и смелый, а мне такие нужны. Мы с тобой похожи, грифон — нас обоих прогнали наши народы. Мы оба изгнанники, грифон. Иди к нам». Я ответил ему, что мой народ не прогонял меня, я ушёл сам. «Твоя беда в том, что ты человек лишь внешне, — сказал я ему, — а я грифон, и всегда буду грифоном». Он разозлился, я увидел это в его глазах, но ничего не сказал. Потом он спросил, правда ли, что некоторые грифоны могут видеть будущее? Я сказал ему, что среди нас этот дар встречается чаще, чем среди людей, но наши видения запутанны и непонятны. Но он будто не слышал меня. Он хотел узнать, что его ждёт.

Овлур вздохнул и опустил голову.

— Я и в самом деле вижу будущее. Это происходит редко, и обычно я не понимаю эти видения… И когда он спросил меня, что его ждёт, я ответил, потому что я это знал. Его ждала смерть. Услышав это, он снова заулыбался, и сказал, что это его не пугает — ведь смерть ждёт всех. Но его ждёт другая смерть, не такая, как у других. После смерти его тело станет волчьим. Его похоронят в степи, подальше от всех других, и могилу ничем не отметят. Но она сама отметит себя — на ней много лет не будет расти ничего, даже полыни. Я рассказал ему об этом, и он разозлился ещё сильнее. Он мог убить меня, но вместо этого велел мне уходить, и я ушёл.

Грифон замолчал так надолго, что Веглао подумала, что он уже закончил свой рассказ. Десятки вопросов вертелись у неё на языке, и она уже хотела начать их задавать, но тут Овлур снова заговорил:

— Спустя пятнадцать лет я снова оказался в тех местах, где бесчинствовал Кривой Коготь. Было самое начало зимы, когда я пришёл на болото и увидел там трёх оборотней. Двое из них были в его стае, когда я впервые его встретил, и они узнали меня. Но кроме них, там был ещё один оборотень — маленький, слабый, умирающий.

— Я знаю, что было потом, — тихо сказала Веглао. — Я никогда не забывала этого, Овлур. И не забуду. Ты спас мне жизнь, и не только тогда — ты рассказал мне об этих цветах, и это тоже помогло мне со временем. Это могло помочь ещё одному человеку, и помогло бы, если бы я не опоздала.

Она рассказала ему историю о Тарлиди. Овлур слушал внимательно и не перебивал, а когда Веглао закончила, задумчиво сказал:

— Теперь всё ясно. Это был не первый раз, когда Кривой Коготь разбойничал, и не последний. Недавно я видел, как он и его стая громят ещё один ликантрозорий, но на этот раз он находился в холмистой и туманной местности, а населяли его взрослые. Ради этого я и позвал тебя сюда.

— Я хочу его убить, — выдохнула Веглао. — Но как? Его защищает целая стая. Я и близко к нему не подберусь.

— В ту ночь, когда я предсказал Щену его смерть, — отозвался Овлур, — я увидел ещё кое-что. Это относилось к Морике. Ты, наверное, помнишь, как она спросила меня, что с ней случится? Она не верила в мои слова, но я не сказал ей ничего не поэтому. Просто я чувствовал, что то, что я увидел, зыбко и ненадёжно. Я должен был сам сделать кое-что, чтобы это сбылось… Я видел двух волчиц. Одна была старая и чёрная, уродливая и злая. Даже её тень была злобной. Вторая волчица была совсем молодой, она была похожа на повзрослевшего щенка, и её шерсть была светлой, седой, как твои волосы. Эти волчицы дрались друг с другом. Старая была сильнее, но молодая — быстрее. Она бросилась на старуху и своими зубами вырвала ей оба глаза. После этого старая волчица сразу же упала и издохла.

— Это не я убила Морику, — возразила Веглао. — Её убил Октай, мой друг. Он вспорол ей живот ножом.

— Вот как? — было видно, что Овлура эта новость удивила. — Что ж, я мог и ошибиться… Видение было таким быстрым — возможно, волк-щенок был самцом, а не самочкой… В любом случае, Морика мертва — ведь так?

Веглао кивнула. Морика мертва. Она не могла выжить после того, как Октай так тяжело её ранил. Конечно, она оборотень — но и оборотни не бессмертны.

— Несколько недель назад я узнал, что сюда пришёл молодой человек с чёрным слоном, убивший Щена, — сказал Овлур. — Я попросил Бирлюса принести его ко мне.

— Рэйварго ничего мне не рассказывал!

— Потому что я попросил его об этом. Мне нужно было убедиться, что Щен мёртв. Но ещё мне нужно было поговорить с тобой, потому что незадолго до этого я видел то, что случится с тобой.

— Что? — шёпотом спросила Веглао.

— Это может напугать тебя.

— Мне всё равно! Расскажи, Овлур!

— Я видел город в пустыне. Я видел огонь, большой огонь, до самого неба. Ты и Кривой Коготь — вы оба сгорите в этом огне.

Значит, я умру, поняла Веглао. Ну что ж, когда-нибудь это всё равно должно было случиться. Главное — это то, что он тоже умрёт. И если случится так, что тот свет существует, она не оставит его в покое и там.

— Ты уже потеряла многое, но ты потеряешь ещё больше, — тихо сказал Овлур. — Я знаю, что ты вряд ли послушаешь меня… но всё же я прошу тебя, милая девушка: не спускайся с гор. Пока ты здесь, ты будешь жить. Там, внизу, оборотней Веглао и Октая ждёт смерть.

— Я не допущу смерти Октая, — горячо ответила Веглао. — Если надо, я умру, защищая его, но я всё равно пойду вниз, Овлур. Кривой Коготь убил моего брата. А я убью его.

Овлур ничего не ответил. Он посмотрел ей в глаза. Не требовалось никакого дара, чтобы понять их выражение.

— Тогда иди, — сказал он.

Веглао подошла к Бирлюсу, который уже проглотил сурка и теперь чистил свой клюв, и положила руку ему на загривок:

— Бирлюс, отнеси меня обратно.

Уже сидя на его спине, она посмотрела на Овлура. Старый грифон сидел на камне, глядя на неё умными тёмными глазами.

— Спасибо за всё! — крикнула ему Веглао, перекрикивая шумящий ветер. Потом, когда Бирлюс уже улетал, она несколько раз оборачивалась, а Овлур всё ещё сидел и смотрел ей вслед.

Спустя некоторое время она была уже возле пещеры. Октая и Рэйварго где-то не было. Веглао подошла к очагу, поворошила палочкой угли и остывший пепел. Потом посмотрела на горы, встававшие по ту сторону ущелья. Она никогда не могла привыкнуть к тому, как они красивы. Они с Октаем шли сюда так долго, и придя, поверили, что это их дом.

Вскоре вернулся Октай. Увидев её, он радостно улыбнулся:

— Где ты была так долго?

— Потом расскажу, — сдержанно ответила Веглао. — Где Рэйварго?

— Не знаю. Так всё-таки где ты была?

— Нам надо поговорить, — решительно ответила Веглао. — Лучше до того, как он вернётся.

Она отвела Октая в подлесок и там вкратце всё ему рассказала.

— Не понимаю, почему он не мог поговорить с тобой раньше, — Октай вздохнул и покачал головой. — Зачем так долго ждал? Чёрта с два поймёшь этих грифонов… Что ещё он тебе сказал?

— Что Кривой Коготь умрёт, — ответила Веглао. Она не знала, как сообщить вторую часть новости. Лучше всего, наверное, просто рубануть правду-матку.

— Но это же отлично! — встрепенулся Октай.

— И мы тоже, — с нажимом закончила Веглао. Октай прервался на полуслове, его заулыбавшийся было рот медленно округлился.

— Что… что? — тихо спросил он.

— Если мы спустимся с Гор и пойдём на это дело, то мы умрём, — повторила Веглао, глядя ему прямо в глаза. — Все трое — ты, я и Кривой Коготь.

Октай молчал. Удивление на его лице медленно сменялось знакомым Веглао упрямым, непонимающим выражением.

— Ну, ты прямо огорошила, — проговорил он наконец.

Веглао ничего не ответила. Что она могла сказать?

— И что, — спросил Октай, — ты вот так просто возьмёшь и откажешься?

— Нет! — Веглао вложила в это слово весь свой страх и гнев, которые чувствовались в её отяжелевшем сердце и сжатых кулаках.

Ему было двадцать два. Только двадцать два. Он был таким красивым, её брат. Его глаза были зеленее, чем у неё, как изумруд зеленее нефрита. Столько раз ей снился их мёртвый стеклянный взгляд, равнодушный к её слезам и крикам.

— Нет, — повторила она уже спокойнее. — Ты же знаешь, я не могу остаться.

— А что же делать мне?

— Поступай как хочешь, — отозвалась Веглао. — Я только хотела предупредить.

— А что, если он ошибся?

— Раньше он не ошибался. У меня есть причины верить ему, Октай.

Где-то далеко слышался клёкот орла. Послеполуденная дымка окутывала далёкие горы, делая их зыбкими и лёгкими, как дым.

— Я должен снова стать человеком, — сказал Октай медленно, словно выдавливая каждое слово из-за сжатых зубов. Он шагнул к Веглао и сжал рубашку на её плечах. — И ты тоже!

— А если нет? — тихо спросила Веглао. — Если не станем — что?

— Зачем тогда нам идти вниз?

— Мне плевать, стану я человеком или нет, Октай. Он убил моего брата. Он убил его ни за что. Просто так.

Веглао перевела дыхание. Она положила руки на плечи Октая:

— Посмотри на меня. Ты хочешь видеть, как я умру?

Октай только помотал головой. Его лицо было упрямым и сердитым, но в синих глазах был испуг. Только сейчас Веглао поняла, как сильно он вырос с тех пор, как они впервые встретились. Теперь уже ей приходится поднимать голову, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Вот и я тоже не хочу. Если Овлур прав, то… то я в любом случае не вернусь, если спущусь с Гор. Я умру, Октай, и мы больше никогда не увидимся, что бы ты ни решил. Но я не хочу видеть твою смерть. Ты — мой брат, Октай. Я хочу знать, что ты жив, что тебя никто не пытается убить, что ты дышишь чистым воздухом. Мне будет легче умирать, если я буду знать это.

Октай так долго не отвечал, что Веглао чуть не подумала, что он лишился дара речи. Потом он наконец заговорил тихим, сдавленным голосом, как будто у него болело горло:

— Хорошо… о себе ты подумала, а каково будет мне? Каково мне будет торчать здесь и знать, что ты умираешь там, без меня, а я такой трус, что бросил тебя одну? А? Кто же я тогда буду, Веглао?

— Если ты — трус, то Кривой Коготь — Воин Справедливости.

— Вот именно. Так что не смей говорить «нет», Веглао. Мы уже один раз бросили друг друга, и что из этого вышло? Ничего хорошего.

— Ну, — улыбнулась Веглао, — кое-что хорошее случилось. Морика мертва.

— Клыкастые горы — это не Тенве, а Кривой Коготь — это не Морика.

— Ты и вправду пойдёшь со мной?

Октай пожал плечами.

— Ты — моя стая, — сказал он. Уголки губ Веглао задрожали.

— Я почти не надеялась, что ты откажешься, — проговорила она.

— Ах ты, хитрюга, — тихонько рассмеялся Октай.

— Ну да ладно, — хмыкнула Веглао. — Волков бояться — в лес не ходить.

И оба рассмеялись от двусмысленности этой фразы.

 

8

Морика умирала день, два, неделю, и всё никак не могла умереть. Из её ран текла кровь, сменяясь гноем и сукровицей. Временами она приходила в себя, и тогда у неё не было сил даже на то, чтобы открыть глаза — но она слышала доносившиеся до неё голоса. Эти голоса были усталыми, злыми, отчаянными, испуганными — и все говорили одно: атаманша не выживет, будет милосерднее её убить.

— Нет, — говорил им всем в ответ один голос, единственный, который она узнавала — голос Мордрея.

Морика слышала и другие вещи — плач, стоны, тихие разговоры. Из всего этого, как из кусочков, она составила себе картину того, что произошло.

Грифоны гнали их до самой деревни. Из всего их отряда выжили только четверо — она, Мордрей, Шов и Длиннота. Но и в деревне чудовища не успокоились — они ворвались на её территорию, вопя от боли и злобы, нападая на всех, кто попадался на пути. Тут от их клювов и когтей погибли ещё пятеро взрослых мужчин-оборотней и четыре женщины. Спасли оставшихся, как ни странно, жена и сын одного из погибших. Увидев, как клюв большого грифона разорвал оборотню лицо, вырвав глаза и брови, баба с воплем кинулась трупу на грудь, а ребёнок, которого она несла в котомке за спиной, залился плачем. Тут, по словам выживших, произошло нечто невероятное: маленький грифон вытаращил на орущего младенца свои круглые жёлтые глаза, обернулся к большому и прокаркал ему что-то на своём языке. Потом сразу развернулся, побежал к лесу и поднялся на крыло. Большой грифон ответил злобным рёвом, но почти сразу тоже взлетел, никого больше не ранив и не убив. Вскоре хлопанья их крыльев стало совсем не слышно за шумом дождя и женскими причитаниями.

А ещё Морика узнала о том, как умер Щен.

В одну ночь ей приснилось то, что было девятнадцать лет назад. Тогда ей тоже было девятнадцать, и её вместе с шестью другими оборотнями везли в тесной, провонявшей потом и кровью фуре. Везли в Риндар, чтобы там расстрелять серебряными пулями.

Щен был без сознания, его голова, обмотанная окровавленной тряпкой, моталась туда-сюда по её коленям. Кривого Когтя везли в отдельной фуре — люди слишком боялись его, чтобы посадить вместе с другими оборотнями — и каждый раз, когда Щен снова издавал тихий стон боли, Морика вспоминала слова своего вожака, которые он сказал ей, когда его сажали в машину. «Береги его, Морика, — сказал он тогда, глядя на неё своими ледяными угольками, — не дай ему умереть, девчушка, уж постарайся». И Морика старалась, хотя всё, что она могла сделать — это через каждые два часа менять повязку на голове Щена. Она уже изорвала всю свою нижнюю рубашку, так что та только прикрывала груди, но кровь и гной всё сочились из Щена, как теперь сочатся из неё. Она была в отчаянии — тогда она ещё умела отчаиваться. Эти повязки сами были грязными, но ничего чище этой рубашки у неё не было, а постирать её было негде.

Тогда стояла осень и шёл дождь, днём и ночью, бесконечно. Конвоиры издевались над ними, говоря, что оборотням ещё повезло — их могли не везти в машинах, а тащить прямо по размокшей глине и навозу, привязав к одной цепи. Морика засыпала и просыпалась под шум дождя и тихие разговоры других оборотней. Она почти не вслушивалась в них — слишком была слаба, чтобы пытаться что-то понять. А в одно утро она проснулась от крика, переходящего в жуткий визгливый хрип.

Люди были слишком самоуверенны — их было всего десятеро, они все были вооружены, и решили, что без труда смогут переправить восьмерых измученных и безоружных оборотней через полстраны. Кривого Когтя держали в цепях, ни на секунду их не снимая, но они не знали, с кем имеют дело. Вожак оборотней несколько дней разгибал своими могучими пальцами звено цепи, приковывавшей его к железному столбу в углу фуры, и в то утро задушил цепью охранника, принесшего ему еду. Затем вышел из фуры, обошёл её и подошёл к кабине. Крик принадлежал водителю, которому Кривой Коготь, как оказалось, перерезал глотку осколком разбитого стекла.

Шестеро охранников выскочили из своей машины, которая ехала за фурами, и кинулись на него с оружием. В своей передвижной тюрьме остальные оборотни кричали и бились, рвались на помощь вожаку. Непонятно, что помогло им — страх за вожака, ненависть или что ещё — но они выбили двери кузова. Тогда Морика осторожно, будто стеклянную, положила голову Щена на пол и соскочила на размокшую дорогу вслед за всеми. На неё кинулся водитель, размахивая пистолетом — наверное, решил, что тощая девчонка окажется лёгкой добычей. Морика вырвала из его руки пистолет и выстрелила ему в глазницу. С тех пор для неё не было лучшего зрелища, чем чёрная кровь, хлещущая из того места, где раньше был глаз.

В то утро они убили восьмерых и потеряли одного. Кривой Коготь увёл двух пленников в лес и заставил их вырыть могилу для погибшего, старого оборотня по прозвищу Шкурник. Когда они выкопали яму, он зарезал их обоих и закопал их вместе со Шкурником. Потом он посмотрел на Морику и улыбнулся. Чужая кровь, брызнувшая ему на лицо и стекавшая по нему, делала его улыбку ещё страшнее, чем она была.

— А ты молодец, девушка, — сказал он ей тогда. — Сделала то, о чём я просил.

После этого сна Морика впервые за долгое время проснулась по-настоящему.

Она повернула голову сначала направо, потом налево. Ей сразу же стало ясно, что она находится не в своём доме, а в лесу. Стояла ночь, и свет от разожжённого неподалёку костра окрашивал стволы деревьев в охристо-золотой. Чем выше, тем слабее делался этот цвет, и верхушки деревьев были уже чёрными.

Морике было больно, хотя и не так, как в первые несколько секунд после ранения. Всё же она была оборотнем — человек бы не выжил после таких увечий, а она медленно, но верно поправлялась. Почти не раскрывая глаз, она осмотрелась. Вокруг костра сидели её оборотни. Она подсчитала их: всего четырнадцать. А раньше было тридцать девять. Шестнадцать погибли от лап грифонов, но куда подевались ещё девять?..

— Моя госпожа, — услышала она тихий голос. Ей даже не понадобилось поворачивать голову, чтобы понять, кто это рядом с ней. «Мордрей». Спустя секунду он сжал её руку в своей горячей, сильной ладони.

— Она умрёт, — вдруг сказал кто-то из сидевших у костра. — Сегодня, а может, завтра, она всё равно сдохнет. Я тебе говорил, Мордрей — надо было прикончить её сразу.

Говоривший вскочил на ноги. Высокий, волосатый, мускулистые руки синие от татуировок. Короткие чёрные волосы лежали на его голове, как маленькая шапочка. Желна, тот самый, которому она поручила командовать стаей в её отсутствие.

— Замолчи, — коротко сказал Мордрей. Но Желну уже было не остановить:

— Неделю мы прячемся в этом лесу. Неделю. Сначала от грёбаных грифонов, потом от ищеек.

— Это всё тот старик с кладбища, — услышала Морика голос Длинноты. — Это он донёс на нас, больше некому. Надо было убить его ещё раньше.

— Мы потеряли уже девять, — не успокаивался Желна, — кого убили, кого сцапали… Нам надо уходить, а она только мешает нам. Давай убьём её и похороним. Это лучше, чем гнить от боли, вот как я считаю.

Кое-кто поддержал его — слава Луне, не все. Морика чиркнула большим пальцем по ладони Мордрея, и тот на миг сжал её пальцы, показывая, что всё понял.

— Хорошо, — громко сказал он, поднимаясь на ноги. — Убей её, если хочешь. Только сначала попробуй убить меня.

Желна взревел, со скрежетом выхватывая из ножен свой штык-нож. Он перескочил через костёр и бросился на Мордрея, а вместе с ним — двое других мужиков. Своим тесаком Мордрей отразил удар Желны и тут же пнул его в колено, заставив повалиться на землю. Тут же он обернулся и встретился лицом к лицу с другим противником. Тот взмахнул ножом и глубоко распорол кожу и мышцы на груди Мордрея, но тут же был убит. Третьего Мордрей пинком отшвырнул к костру. Тот упал прямо в огонь и завопил от боли. Сгребя в кулак его горящие волосы, Мордрей задрал его голову назад и полоснул ножом по горлу.

Желну Морика убила уже сама. Она выбросила вперёд руку с оттопыренными указательным и средним пальцами и вонзила их ему в оба глаза до упора. Закричав, он конвульсивно задёргал руками и ногами, но его песенка уже была спета.

Покончив со своими противниками, Мордрей кинулся к Морике и, бережно обхватив её, поставил на ноги. Широко открыв глаза, атаманша обвела взглядом оборотней, разбежавшихся от драки кто куда.

— Вы что, — проговорила она, — забыли, кто здесь главный?

Ответом было молчание. Они медленно начали подходить к ней, пряча глаза — видимо, у всех рыльце было в пушку. Морика посмотрела на труп Желны, потом подняла голову.

— Кто ещё будет бунтовать — закончит как он, — сказала она. — Всем понятно?

Кое-что забормотал что-то в своё оправдание, но Морика не расслышала слов — новый приступ боли скрутил её левый бок и живот, и только собрав все силы, она смогла удержаться от того, чтобы не застонать или не пошатнуться.

— Нам больше нечего здесь делать, — заговорила она. — Тенве всё ещё не наш, мы не выполнили приказ вождя. Но ещё ничего не потеряно. Я жива, и живы вы все. Мы ещё докажем вождю, что нас так просто не возьмёшь… и людям тоже.

Она перевела дыхание. Все вокруг смотрели на неё — с угрюмой усталостью, с немым восхищением, и все — со страхом.

— Выступаем на юг, — сказала Морика. — К Клыкастым Горам.

 

1

— Вот это да! — восхищённо воскликнул Октай, глядя вперёд из-под ладони. — Это всё один город?

— Ретаке гораздо больше, — улыбнулся Рэйварго. Все трое стояли на высоком холме, с которого открывался великолепный вид на Увик. Город раскинулся по обе стороны реки, которую пересекало несколько высоких мостов, и в ясном утреннем воздухе был виден как на ладони. За рекой была промышленная часть — множество заводов и фабрик, большинство из которых были кожевенными, окружённых тёмными и убогими рабочими кварталами. Ближе к путешественникам располагались спальные и торговые районы, куда более красивые и благоустроенные — белый и красный кирпич ладных домов, блестящие жестяные крыши, зелень парков и кое-где — искорки фонтанов. В центральной части к небу тянулись десятки зданий, некоторые из которых были более чем в двадцать этажей. Рэйварго указал на самое высокое из них:

— Вон та высотка — самое старое высотное здание в Бернии. Оно было построено в 1937 году. В нём сорок один этаж.

— А что там находится?

— Сейчас там много чего есть. Газеты, магазины и всё прочее. А поначалу была контора одного богача по фамилии Гимбер. Жуткий был скряга. Однажды его дочь поскользнулась на льду и сломала руку. Он сказал, что у детей кости мягкие и быстро растут, значит, нужно просто перевязать покрепче и кость срастётся. Только она не срослась. Началось воспаление, и в конце концов руку ампутировали.

— Ого! — присвистнул Октай. Веглао приподняла брови:

— Надеюсь, твой друг не окажется такой сволочью.

— Гилмей хороший, — заверил её Рэйварго. Но девушка почувствовала в его голосе хорошо скрытую неуверенность, и ей это не понравилось.

— Я научил Бирлюса читать, — улыбнулся Рэйварго, — так что старого друга уж точно смогу уболтать.

Это было правдой. Рэйварго научил Бирлюса читать — в этом и заключалось его обещание. Правда, пока что грифон мог только читать крупные заголовки газет, которые друзья приносили в пещеру. Этот процесс выглядел так: грифон поворачивал голову набок, яростно щурил свой жёлтый глаз, всматривался в заголовок и потом громко, с нескрываемым самодовольством, выкрикивал каждый слог. Вспомнив Бирлюса, Веглао непроизвольно улыбнулась. Она и не думала, что будет так по нему скучать.

Гилмей и его семья переехали в предместье Увика около четырёх лет назад, во-первых, из-за того, что отчим Гилмея был из этого города и не хотел жить больше в Донирете, казавшемся ему жутким захолустьем, а во-вторых, от Увика было не так далеко до Ретаке и Гилмей мог ездить домой гораздо чаще, чем раньше. Теперь у них был дом на окраине — туда-то Рэйварго и его друзья и держали путь. Прошло уже почти три недели с тех пор, как они спустились с Лесистых Гор. В Тенве, где больше не чувствовалось присутствия оборотней, они заходить не стали и пошли прямо на юго-запад. Долгое путешествие измотало их, вдобавок до полнолуния оставалось не так уж много, и провести его надо было подальше от людей. Рэйварго намеревался взять у своего друга в долг деньги на билеты до Станситри. Поэтому вчера они выкупались и выстирали одежду в озере недалеко от города, чтобы иметь не такой дикий вид.

Они не стали заходить в город, а пошли сразу к дому Гилмея. Рэйварго отлично знал дорогу — он не раз приезжал сюда летом, по пути в Донирет. Всю дорогу он думал о своём доме, который был совсем близким и абсолютно недоступным, и потому настроение у него было задумчивым и печальным.

К дому вела широкая тропинка, с обеих сторон обсаженная деревьями. Ветви, сплетаясь над дорогой, бросали на неё прохладную тень. Наконец они вышли к широкому, приземистому деревенскому дому, на стены которого, обшитые свежими светлыми досками, бросали узорную тень молодые клёны и липы, рассаженные вокруг. Дом стоял на поляне, неподалёку от него была сооружена высокая деревянная беседка. Из приоткрытого окна доносилась неторопливая вальяжная мелодия — играл патефон.

Наружная дверь дома, сколоченная из крепких досок, была распахнута, внутренняя, со стеклом и занавеской, прикрыта, но не заперта. Веглао и Октай остановились в нерешительности, пропуская вперёд Рэйварго, но даже тот почему-то слегка оробел, поднимаясь на крыльцо, хотя, казалось бы, на правах друга Гилмея имел полное право сюда ходить. Подойдя к двери, Рэйварго постучал в неё согнутыми пальцами и стал ждать.

Патефон внутри слегка приглушили, раздался полусонный женский голос:

— Гилмей, открой.

— Да, мам, — донеслось в ответ, и чьи-то быстрые шаги застучали по полу, а несколько мгновений спустя дверь открылась.

Увидев друга, Рэйварго ощутил тёплую, сильную радость. Он устало улыбнулся Гилмею и хотел было обнять его, но Гилмей вдруг резко побледнел и, чуть дрожа, отступил на несколько шагов.

— Рэйварго? — тихо выдохнул юноша.

— Да, это я, — произнёс Рэйварго. — Что с тобой?

Опомнившись, Гилмей поспешно вышел на крыльцо и закрыл за собой дверь.

— Друг, ты выглядишь ужасно, — пробормотал он, окинув взглядом Рэйварго, и только тут заметил Веглао и Октая. — Кто это с тобой?

— Мои друзья. Веглао, Октай, это Гилмей, я вам о нём говорил.

— Здравствуйте, — сказала Веглао. Октай только смущённо кивнул. Гилмей оторопело приподнял ладонь, потом, совершенно потерянный, вновь обернулся к Рэйварго.

— Что это за люди? — как можно тише поинтересовался он.

— Ты не впустишь нас? — неуверенно спросил Рэйварго.

— Н-нет… — замялся Гилмей, топчась на месте и не глядя ему в глаза. — Мама спит… Она чуть-чуть приболела.

— Извини. Не будем мешать. Тогда сразу к делу.

— К какому делу? Что вообще происходит? Тебя потеряли… о тебе уже два месяца ни слуху ни духу… твой отец…

— Я же сообщил ему, что у меня дела.

— Но какие дела могут быть такими важными, что ты пропустил выпускную сессию?

— Поверь, нашлись.

— Пойдём в беседку. Незачем здесь стоять.

Быстро, не глядя на Веглао и Октая, он сбежал по ступенькам и направился к беседке. Те мрачно переглянулись за его спиной.

Все четверо уселись за большим столом, при этом Веглао и Октай оказались на одной скамейке, а Гилмей и Рэйварго — на двух разных, стоящих напротив.

— Так вот, — начал Рэйварго твёрдо. — Помнишь книгу, которую я отыскал?

Гилмей кивнул.

— В общем, ребятам эта книга может здорово помочь. Они… — Рэйварго взглянул на друзей, они хором кивнули. — Они тяжело больны, и их надо спасать.

Последние капли крови отхлынули от лица Гилмея. Он откинулся назад, упершись ладонями в столешницу, будто стремясь как можно сильнее отдалиться от Рэйварго.

— Оборотни! — простонал он, с диким ужасом взглянув на девушку и юношу.

— Да, оборотни, — резко ответил Рэйварго, приподнявшись и накрыв своей ладонью побледневшую руку Гилмея. — Не шуми.

— Сумасшедший, — прошептал Гилмей, тяжело замотав головой. — Чего ты от меня хочешь? — Он медленно вытащил свою руку из-под широкой ладони Рэйварго.

Некрасивое, обожжённое солнцем молодого человека на миг исказилось, пухлые губы дрогнули, в глазах мелькнуло выражение тяжёлой обиды. С трудом, будто что-то сдавливало ему грудь и горло, Рэйварго произнёс:

— Мы же друзья, Гилмей. Разве так разговаривают с друзьями?

— Что тебе от меня нужно, что? — яростно выкрикнул Гилмей, вскинув голову, и Рэйварго отшатнулся. — Я с самого начала понял, что это добром не кончится! Эта чёртова книга… Если ты ввязался в проблемы, то меня впутывать не надо!

Он дёрнул плечами, явно собираясь решительным жестом скрестить руки на груди, но, очевидно, на это ему смелости уже не хватило, и он так и остался сидеть с опущенными руками.

— Гилмей, я просто хотел попросить у тебя небольшой помощи, — тихо сказал Рэйварго. — В долг немного денег, на билеты до Станситри. Мы сразу же уйдём, если ты так хочешь. Но нам нужно добраться туда как можно скорее, а денег у нас ни гроша.

— Ты же собирался продать эту книгу, — буркнул Гилмей.

— Собирался. Но чтобы продать её, мне нужно добраться домой, а у меня нет на это времени. И пока что она нужна мне.

— Уйдите, пожалуйста, — почти жалобно пробормотал Гилмей. — Скоро мой отчим вернётся из города. Не нужно, чтобы он вас видел.

— Гилмей, одолжи мне две сотни ном, пожалуйста, и мы уйдём. Обещаю, что верну, если только жив буду.

— Я что, по-твоему, распоряжаюсь деньгами? Отец увидит, что нет этих двух сотен, мать скажет, что не брала, у сестёр железное алиби, они в гостях у тёти. Выяснится, что я их взял, и что? Что я скажу? Что оплатил проезд до Клыкастых Гор двум оборотням? Или… или даже трём? Уж не стал ли и ты сам… таким?

Быстро, так быстро, что Гилмей не успел отдёрнуть руку, Рэйварго схватил его за запястье, обхватив пальцами серебряные часы, которыми Гилмей так гордился. Спустя несколько секунд Рэйварго разжал руку и помахал перед носом у Гилмея совершенно здоровой ладонью.

— Как видишь, я в добром здравии, — презрительно сказал он. — Если только это настоящее серебро, а не фальшивка.

— Р-рэйварго, — пролепетал Гилмей, внезапно ощутивший стыд, — я бы помог, конечно, но… Но оборотни… Это же опасно, у меня семья…

— У меня тоже есть семья. И теперь она стала побольше. У меня теперь появились брат и ещё одна сестра. Ты не поймёшь, Гилмей.

— Сестра и брат? Они никто тебе, Рэйварго! Они просто бродяги, которые втянули тебя в какую-то авантюру, оторвали тебя от привычной жизни! Зачем ты им помогаешь?

— Потому что я могу им помочь! Потому что я старше их, потому что я чувствую за них ответственность! Потому что если сейчас я брошу их, это будет хуже, чем просто трусость!.. И ещё потому, что если бы не они, я давно был бы уже либо мёртв, либо… таким, как ты выразился. Впрочем, не думаю, чтобы тебя это очень расстроило, — ядовито закончил он.

Гилмей был уничтожен. Он умоляюще взглянул на Рэйварго, но тот смотрел на него с ледяным презрением. Всё было кончено.

— Я… я сейчас, — тихо пробормотал Гилмей, поднимаясь на ноги. — Не уходите…

Он неуклюже побежал в дом. Рэйварго не посмотрел ему вслед. Он склонился над столом и застучал по нему сильными пальцами.

Веглао встала, подошла к нему и положила руку на его плечо. Слабо усмехнувшись, Рэйварго похлопал её по ладони.

— Ну и ну, — протянул Октай и тоже поднялся на ноги. — Ты уж извини, Рэйварго, но этот твой Гилмей — тот ещё хмырь.

— Ничего, скоро забудешь, — сказала Веглао.

— Да уж, — ровным голосом отозвался Рэйварго, — у меня просто не будет времени об этом думать.

— Пойдём, — сказал Октай. — Как бы вправду не напороться на его папашу.

— Отчима, — поправил Рэйварго.

Но как раз в этот момент Гилмей выбежал из дому. В руках у него была сумка. Домчавшись до беседки, он положил сумку на стол.

— Вот, — чуть запыхаясь, выпалил он. — Денег тут нет, но зато… В общем, тут моя старая одежда и одежда сестёр, которую мы приготовили для передачи приютам… А то вы совсем обносились, — добавил он, взглянув на Веглао и залившись краской.

— Благодарю, — сказала Веглао, — но ваши сестрёнки на меня могут обидеться. И потом, вряд ли мне понадобится одежда на том свете.

— Прощайте, дорогой друг нашего Рэйварго, — холодно отрезал Октай, отвесив полупоклон. Рэйварго кинул на него осуждающий взгляд, Октай подмигнул ему в ответ.

Гилмей совсем расстроился. Не выдержав, Рэйварго похлопал его по плечу:

— Забудь. Не обижайся на них. Считай, мы вообще не приходили. Пока, Гилмей.

Гилмей, сжав зубы под дрожащими губами, заставил себя поднять глаза на Рэйварго и тут же отвёл их. Он не мог привыкнуть к этому взгляду, ставшему таким твёрдым и взрослым. Он медленно протянул руку для пожатия, и Рэйварго, поколебавшись мгновение, спокойно её пожал.

Через полминуты уже и силуэты всех троих исчезли в глубине аллеи. А ещё через полчаса на той же аллее появился отчим Гилмея. Он был удивлён, увидев, что пасынок стоит в беседке неподвижно, уставившись в никуда и потирая пальцами лоб. Ещё через минуту Гилмею пришлось придумывать, что он здесь делает и почему у него в руках сумка с вещами.

Он ещё не знал, что это была их с Рэйварго последняя встреча.

 

2

Только через три дня ребята смогли выбраться из быстро осточертевшего им Увика. Все эти три дня они работали не покладая рук, таская ящики и мешки в речном порту. Там же они и ночевали, присмотрев для себя место в, мягко говоря, неопрятном, но зато тихом переулке за бочками. В первую ночь Веглао долго не могла уснуть, хотя и намаялась — за высокими глухими стенами из закопчённых кирпичей постоянно доносились то вопли, то ругань, то грохот. Потом она наконец-то уснула, свернувшись калачиком на расстеленной куртке и прижавшись спиной к спине Октая.

За все эти три дня у них не было возможности ни как следует вымыться — а жара стояла ужасная — ни нормально поесть: все деньги они бережно откладывали на билеты. Отрадой было то, что недалеко от места их ночлега была расположена булочная, и каждое утро в шесть часов туда привозили хлеб. Ребята покупали две больших булки на каждый день, и этот хлеб был таким вкусным и таким горячим, что от его вкуса и жить становилось легче.

Рэйварго ни разу и словом не обмолвился по поводу того, что произошло между ним и Гилмеем. Веглао и Октай тоже не заговаривали на эту тему. Веглао уже скоро почти забыла об этом эпизоде и вспоминала Гилмееву жадность лишь изредка, когда натруженные тяжёлой работой мышцы начинали очень уж сильно болеть, а вот Октай, долго помнящий чужую жестокость или безразличие, поначалу постоянно сдерживал себя, чтобы не высказать Рэйварго всё о его бывшем друге. Он не хотел себе признаваться в том, что всё время, пока Рэйварго и Гилмей вели свой тяжёлый разговор, всё глубже раня друг друга словами, он внутренне дрожал от волнения и страха того, что Рэйварго послушается Гилмея и скажет: гори оно всё синим пламенем, я хочу жить нормальной жизнью, а не умереть далеко от дома.

В их последнюю ночь в Увике, накануне того дня, когда с вокзала должен был уйти поезд до Намме, они спали на маленькой бетонной платформе под набережной. Светила назревающая луна, её белые блики вместе с жёлтыми и зелёными огоньками города плясали на волнующейся воде реки. От воды тяжело пахло влажностью, мусором и канализацией, в ней то и дело можно было заметить проплывающие куски размокшей бумаги. Было противно от одной мысли о том, чтобы залезть в неё, перед этим отвращением отступало даже неудобство от грязи, покрывавшей тело.

Октай проснулся около двух часов ночи и некоторое время лежал на спине, тяжело дыша. Ночь была душной и жаркой, и зловоние, поднимавшееся над рекой, совершенно незаметное для привыкших к нему жителей, очень его раздражало — ведь он привык к чистому горному воздуху. Приподнявшись на локтях, Октай посмотрел в сторону Рэйварго, который дежурил. Юноша сидел на плите, сняв ботинки и носки, и тихонько болтал босыми ногами в воде. Лица его Октай не видел — оно было обращено к домам на другом берегу. Внезапно Октай испугался от мысли о том, что сейчас Рэйварго встанет и уйдёт, и больше они никогда его не увидят. Он хотел окликнуть друга, но слова замерли в горле. Так ничего и не сказав, он опустил голову на свою расстеленную куртку и закрыл глаза. В этот момент Веглао, спавшая рядом с ним, слегка шевельнулась во сне и задела его рукой, и Октая охватило нежное и спокойное чувство: уж она-то будет с ним всегда, что бы ни случилось… После этого он быстро заснул, а проснувшись утром, с облегчением обнаружил, что Рэйварго всё ещё здесь.

Сбегав в магазин за хлебом, ребята все вместе отправились на вокзал. Поезд отходил сегодня в полдень, до него оставалось ещё около пяти часов, но друзьям не терпелось покинуть скорее вонючий и шумный порт.

Вокзал в Увике был построен очень давно, больше ста лет назад, но его регулярно ремонтировали, и выглядел он уютно и добротно. Это было большое здание из песчаникового кирпича, с крытой жёлтою жестью крышей и большими старинными часами с двумя циферблатами, один из которых показывал суточное время, другой — сегодняшнюю дату. Возле входа толкались в ожидании заказов несколько сильфов из Воздушной Почты, которым в это душное утро явно было жарко в их форменных свитерах и кожаных жилетах. В самом здании было прохладно и пока ещё не очень людно; стены были облицованы сероватым мрамором, и на них висели большие плакаты — одни указывали расписание пригородных поездов и составов дальнего следования, другие рекламировали примыкающий к вокзалу ресторан, известные в городе гостиницы и театры. Нашлось место и чёрно-красно белому плакату с надписью «Смерть волкам!», на котором резко, размашисто была намалёвана оскаленная звериная морда, нависшая над сжавшимся в комок ребятёнком. Над кассами было огромное табло, на котором значилось время прибытия и отправления ближайших составов.

Свободных сидений в зале ожидания было ещё достаточно. Веглао и Октай сели, а Рэйварго побежал в кассу. В зале ожидания, кроме них, были только несколько крепких старух с тюками и сумками, а также группа странных молодых людей, небритых и нестриженных, бедно одетых, курящих сигареты с каким-то сладковатым, пьянящим запахом. Полицейский у входа в зал недружелюбно на них косился, но ничего не мог сделать — ни одной таблички с надписью «Не курить!» в зале не было.

Рэйварго вернулся очень быстро, и весело поднял сложенные веером три билета на ближайший поезд до Намме.

— Вы когда-нибудь ездили на поездах? — поинтересовался он, садясь рядом с друзьями на свободное место.

— На пассажирском — ни разу, — ответил за двоих Октай.

— Думаю, вам понравится, — заверил Рэйварго. А потом с лёгкой усмешкой и так тихо, что его услышал только сидящий рядом Октай, добавил:

— Думаю, это будет самой приятной частью нашего путешествия.

Он напророчил. Поездка на поезде была действительно самой приятной частью всего их тяжёлого пути до Клыкастых гор. Однако сама по себе она была, мягко говоря, утомительной. Посмотрев расписание остановок, Рэйварго сообщил вервольфам, что остановка в Станситри будет следующей ночью, в два часа, и будет продолжаться две минуты. Таким образом, им предстояло целых тридцать пять часов пути.

На плацкартные билеты денег им, как и следовало ожидать, не хватило, и потому ехали они в вагоне, где все места были «сидячие». Пассажиры сидели по три-четыре человека на неудобных скамьях из дерева, обитых — надо полагать, для мягкости, — клеёнкой тёмного красновато-коричневого цвета. В вагоне стоял шум и гам, было душно и жарко, поэтому почти все узкие длинные форточки под потолком были открыты. Когда поезд пошёл по пустыне, эти окна пришлось закрыть — в них со страшной силой летела пыль — и жара стала ещё нетерпимее. Рубашки мокли и липли к спинам, волосы влажнели от корней, глаза слипались, и временами голова кружилась от духоты, шума и запахов сигаретного дыма и человеческого пота.

Когда они сели на поезд, было полнолуние. Ничего не поделаешь — целую ночь ребята потихоньку испытывали зелье, каждый час отпивая по маленькому глотку. Они так и не превратились за всю ночь.

Тридцать пять часов дороги, несмотря на все неприятные условия, дали ребятам возможность отдохнуть. Наутро выяснилось, что они выпили треть снадобья — его бы хватило ещё только на две ночи. За последнее время Рэйварго очень быстро перенял у своих новых друзей полезное умение засыпать где угодно и когда угодно, и почти всю дорогу они с Октаем именно этому занятию и предавались — набирались сил перед новыми трудностями. Веглао же придумала для себя развлечение: она наблюдала за людьми, которые ехали в поезде.

Студенты, играющие на гитарах, курящие и весело ругающиеся. Женщина, за полчаса до высадки быстро и сноровисто заплетающая косички своим сонным маленьким дочерям. Пожилой, заросший седой щетиной, бедно одетый мужчина, везущий в корзине испуганно вертящего головой рыжего кота. Усталая веснушчатая девушка, читающая книгу в вытертой бордовой обложке. Весёлый, разговорчивый селянин, громко рассказывающий своему соседу о том, какой платок он купил жене и какие серёжки внучкам. Мрачный мужчина с твёрдо сдвинутыми чёрными бровями, с косой морщиной на лбу, со следами неласковой жизни на мужественном лице, устало глядящий в окно. Полная, крепко сбитая женщина со шрамами от оспы на лице. Худенький желтоволосый мальчик, похожий на птенца, ни минуты ни сидящий спокойно. Стройные юноши в кителях. Подростки, старики, селяне, рабочие, торговцы на станциях. Ни одного оборотня.

Неужели и она когда-нибудь будет такой? Неужели сможет также спокойно ходить и ездить по земле, не прячась, не попадая под пули, не нарушая законов? Заведёт друзей и будет ездить к ним в гости. Влюбится в парня и будет целовать его не прощанье возле поезда. Родит ребёнка и будет укачивать его на руках. К ней будут приходить подруги выпить чаю. Она посадит цветы в саду…

Но всякий раз, когда Веглао думала об этом, вера в то, что она станет нормальной, была слабой. Даже верой это нельзя было назвать — скорее предположение, ещё один вариант того, что с ней произойдёт в будущем. Вот Октай — тот, казалось, и в самом деле твёрдо поверил в скорое исцеление. За последнее время он успел уже построить сотни планов, ни разу умудрившись не повториться. Ему хотелось поступить в университет, работать на всех работах, ходить с девушками на танцы, научиться ездить на автомобиле и играть на гитаре, путешествовать просто для развлечения. Ему так хотелось попробовать всё хорошее в той жизни, которую у него отобрали, так хотелось выпить её всю до дна, и уж точно не Веглао было его судить.

Она лично убедилась в том, что пророчества Овлура правдивы. И в том, что хотя бы часть из написанного в «Ликантропии» — правда. Но если даже после смерти Кривого Когтя другие оборотни снова станут людьми, ей уже будет всё равно. Никогда не будет у неё другого дома, кроме Лесистых Гор, другой семьи, кроме Октая. Она умрёт, сгорит в огне вместе со своим врагом. Это не слишком её пугало. Ей вполне хватит тех семнадцати лет, что она уже прожила. Но одно она решила твёрдо: что бы ни видел в будущем Овлур, Октаю она умереть не даст.

 

3

Они приехали в Станситри жаркой, душной июльской ночью. Кроме них, здесь никто не высаживался. Все спали, когда поезд начал замедлять свой ход.

Веглао и Рэйварго ещё успели подремать, а вот Октай не спал. Он сидел неподвижно, глядя за окно и изо всех сил стараясь почувствовать хоть что-то, похожее на волнение — ведь он возвращался в город, в котором провёл первые одиннадцать лет жизни, город, в котором были похоронены его родные. Но он был удивительно, до странности спокоен. Октай привык скрывать свои чувства, но сейчас и скрывать-то было нечего — он ничего не чувствовал. Ему казалось, что он и родился таким, каким был сейчас — крепким, серьёзным юношей с иссечённой шрамами кожей и сединой в волосах, а тот кудрявый мальчик, который ходил на могилу отца и помогал маме тащить сумки из магазина, ему приснился в каком-то сумрачном полузабытом сне. Станситри больше не был его городом.

Когда поезд вошёл, стуча колёсами, в спящий городок, Октай быстро разбудил друзей. Подхватив свои вещи, сонные Веглао и Рэйварго заторопились к выходу. Не менее сонный проводник открыл для них дверь в тамбуре. Рэйварго соскочил первым и протянул руку Веглао. Она этого не заметила и спустилась сама. Рэйварго несколько смущённо опустил руку.

Оказавшись на пустом перроне, все трое глубоко, с наслаждением вздохнули — после душного вагона прохладный воздух ночного Станситри, наполненный запахом остывающих железных рельс и асфальта, показался им прямо-таки благодатью.

— Добрались, — блаженно простонала Веглао, закрывая глаза и подставляя лицо ветерку.

— Мы сюда на пару дней, не больше, — напомнил Рэйварго. — Рано радоваться, подруга, до Клыкастых гор ещё как до Солнца пешком.

— Выходной! — шутливо запротестовал Октай. — Требую выходной! Надо на речку наведаться, подыскать новую одежду… Тебе бы тоже, кстати, не помешало. Ты теперь такой же грязный и оборванный, как мы.

— Кажется, коллектив меня принял, — улыбнулся Рэйварго, и тут все трое вздрогнули — поезд за их спинами издал короткое резкое пыхтенье и заворчал, задвигался, отправляясь в путь.

Перейдя через пути, друзья прошли мимо здания вокзала, окна которого тускло светились, и оказались в городе.

Станситри спал. В нём царила сонная и мирная тишина, которой никогда не бывает ночью в Лесистых горах. Там постоянно слышишь, как деревья шумят на ветру, как плещет река, а то вдруг гневно завопит какой-нибудь грифон — разозлить их легче лёгкого. А здесь — так тихо, как будто не только люди и животные, но и грунт дорог, и камень и дерево домов, и железо фонарей погрузились в сон.

От вокзала они направились в сторону реки. Поначалу далеко справа им был виден чёрный, как сама тьма, силуэт стеклоплавильного завода, но потом его заслонили дома — друзья свернули на одну из маленьких окраинных улочек. Дома здесь мало отличались от деревенских. Добротные, деревянные, с простенькими или украшенными резьбой наличниками, жестяными крышами. От улицы они все загораживались палисадниками, в которых среди цветов росли кусты рябины и черёмухи. В прохладном воздухе стояла густая невидимая дымка из ароматов цветов. Веглао различила запахи роз, лилий и георгинов.

Тишина длилась недолго — очень скоро, не успели друзья дойти до середины улицы, какая-то собака почуяла оборотней и бешено залаяла. После небольшой паузы ей откликнулись и другие. Октай молча махнул рукой и побежал вперёд, друзья за ним. Тёмными, заросшими улочками Октай вывел их на переулок между спускающихся к реке огородов. Он был удивлён тем, что до сих пор помнит эти места. Втроём они начали быстро спускаться по переулку. Приходилось быть осторожными, потому что здесь росла высокая крапива, норовившая обжечь лицо или шею. Собаки ещё лаяли, но очень скоро замолчали.

Тропинка чем дальше, тем становилась круче. За зарослями крапивы угадывались огороды, в которых здесь одна борозда нависала над другой — таким крутым был спуск.

— Не хотела бы я пропалывать такой огород, — пробормотала Веглао себе под нос.

В этот момент перед ними блеснула под луной ребристая поверхность реки, и слова Веглао потонули в ликующем боевом кличе, который испустил Октай, срываясь с места и со всех ног бросаясь к реке. На бегу он сбросил с плеч свой мешок. Потом, перекидывая его из одной руки в другую, загадочным образом освободился от рубашки и побежал дальше, размахивая ей, как флагом. В следующую секунду Веглао поняла, что и сама бежит, бежит со всех ног, почти превратившись в то девятилетнюю девочку, обожавшую купание, которой когда-то была.

Рэйварго догнал их у самого берега. Река была широкой, тёмной, блестящей, от неё исходил манящий запах влажности и прохлады. На берегу лежала большая бетонная плита — Октай вспомнил, что днём на этой плите обычно лежали мокрые, блестящие ковры, которые стирали в реке, отчего вода покрывалась желтоватыми комками пены.

— Здесь раньше была пристань, — сказал он, — но потом её перенесли в другую часть города.

— А на дне ничего нет такого, что… — начал было Рэйварго, но замолчал, не договорив. Заметив быстрый взгляд Веглао, он сбросил на землю свой рюкзачок с таким выражением лица, словно вызывал кого-то на дуэль.

Октай разделся быстрее всех и бросился в воду первым. Веглао в это время распутывала завязки на своём мешке, в котором у неё была свежая рубашка, и, когда на неё плеснула целая волна брызг, с коротким визгом вскочила на ноги и обернулась. По воде расходились круги. Октая видно не было.

— Утонул ты там, что ли? — крикнул Рэйварго. Голос его звучал насмешливо, но Веглао уловила в нём еле-еле слышные нотки страха.

Будто в ответ на его крик, метрах в пяти от плиты из воды вынырнула мокрая, блестящая голова Октая.

— Ух ты! — в восторге воскликнул он. — Тут глубоко, чёрт возьми!

Веглао разбежалась и прыгнула в воду рыбкой с такой силой, что коснулась локтями мягкого дна. Улыбаясь, она вынырнула, и тут же покачнулась на волне, которую поднял прыгнувший в воду Рэйварго.

— Чего ты? — шутливо возмутился он, когда вынырнул и увидел, что Веглао смеётся и остановиться не может. Октай улыбался, его зубы блестели, глаза смеялись.

— От тебя волна, как от парохода, — икнув от смеха, проговорила наконец Веглао.

— Ах, значит, я пароход? Ну, погоди! — и Рэйварго, сдвинув брови и вращая глазами, нырнул. Веглао быстро поплыла прочь, но спустя пару секунд ткнулась коленями в гладкую, широкую, скользкую от воды спину Рэйварго, проплывшего под ней. В следующий миг он вынырнул, и его смеющееся лицо оказалось прямо перед ней.

Они купались ещё долго, ныряли, пока не посинели губы, гонялись друг за другом. Несколько раз Веглао ложилась на спину и позволяла течению отнести себя немного дальше, а потом, когда ребята замечали её отсутствие и испуганно окликали её, со смехом плыла назад. Наконец, накупавшись, она вылезла обратно на плиту и растянулась на ней, чувствуя себя невероятно чистой, отдохнувшей и счастливой. Повернув голову, она смотрела на то, как Октай, сильными красивыми движениями разгребая воду, плывёт к пляшущему серебряному отражению половинной Луны, и, когда его тёмная голова оказалась прямо в центре сверкающего диска, она поняла, что сохранит этот миг в памяти на всю жизнь.

Рядом в воде раздался плеск, и оттуда высунулся Рэйварго. Веглао даже вздрогнула от неожиданности: он подплыл так тихо, что она даже не подозревала, что он здесь.

— Накупалась, русалочка? — тихо спросил он. — Подвинься немного, а то я тебя обрызгаю.

Веглао села, опустив ноги в воду. Рэйварго подтянулся на руках и выбрался на плиту. Мокрая рубашка облепила его тело, обрисовав каждую мышцу. С волос стекали ручейки воды. Пройдя мимо Веглао, он не без труда стянул мокрую рубашку через голову и выжал её, а потом снова быстро надел.

— Какая тёплая ночь, — проговорил он, глядя на небо. — В пустыне ночами холодно.

— Ты ещё пойдёшь купаться? — спросила Веглао.

— Нет, — помотал головой Рэйварго. — Отвернись, пожалуйста.

Веглао отвернулась и стала смотреть на реку. Октай всё ещё плавал, и, глядя на него, Веглао вдруг почувствовала, как всё внутри неё сжалось — она вспомнила, как давным-давно они ходили сюда вдвоём, и как он после этого заболел. Должно быть, боль и страх этих воспоминаний отразились у неё на лице, потому что опустившийся рядом на колени Рэйварго встревоженно спросил:

— Что с тобой?

— Ничего, — еле слышно бросила она, глядя на свои исполосованные белёсыми шрамами колени. Рэйварго обхватил её за плечи тяжёлой мускулистой рукой, и она молча прислонилась к нему.

— Не думай о прошлом, — прошептал он ей на ухо. — Его всё равно не изменить.

Веглао сжала кулаки.

— Я хочу завтра сходить кое-куда, — молвила она. — Одна. Не волнуйся, ничего такого, мне просто… мне нужно навестить Ригтирна.

— Я понимаю, — ответил Рэйварго. — Можешь делать, что хочешь. В конце концов, сейчас у школьников каникулы. Пусть и у вас двоих они будут хотя бы день.

Веглао повернулась к нему. Рэйварго смотрел на реку, и глаза у него были грустными. Она вдруг подумала, что он вовсе не так отвратителен, каким сам себя считает. Под его левым ухом, там, где мочка соединяется с шеей, была маленькая тёмная родинка. Интересно, ему будет щекотно, если она дотронется до этой родинки?..

— Что такое? — с улыбкой спросил он, оборачиваясь. Губы у него всё ещё были фиолетовыми и, наверное, мокрыми. Веглао тоже улыбнулась и, покачав головой, отвернулась.

— Давай вылезай, — сказала она Октаю, который подплывал к ним, фыркая и жмурясь от удовольствия.

— Ох и красота! — блаженно протянул юноша, вылезая на плиту. — Вы чего тут делаете? Секретничаете?

— А то как же, — Веглао поднялась на ноги и подошла к своему мешку. — Не подглядывать! Я переодеваюсь.

— Хорошо, — Октай закатил глаза и отвернулся.

Не оборачиваясь, он сказал:

— Нам не пробраться в архив так просто.

Именно за этим они и приехали в Станситри — пробраться в городской архив и просмотреть протоколы допросов Кривого Когтя, написанные девятнадцать лет назад. Только так можно было узнать, был ли он оборотнем от рождения или его кто-то укусил.

— Некоторые документы могут храниться не в архиве, — ответила Веглао, застёгивая рубашку.

— О чём это ты? — хором спросили юноши, оборачиваясь к ней. Веглао выправила длинные волосы из-под воротника:

— Лантадик Нерел был главным среди тех, кто поймал Кривого Когтя. Наверняка у него сохранились какие-то записи. Может, он вёл дневник.

— Но наверняка мы не знаем, — Рэйварго развёл руками. — И потом, Нерел погиб четыре года назад. Думаю, если такие записи и были, их уже упрятали туда же, куда и дело Кривого Когтя — в городской архив.

— И всё-таки нам надо наведаться к нему в дом, — решительно сказала Веглао.

— Сейчас? — хором воскликнули её друзья. Девушка приподняла брови:

— А почему нет? Ночью пробраться в чужой дом легче, чем днём.

— Это кража со взломом, — прошептал Рэйварго ей на ухо, когда час спустя они стояли в начале улицы, ведущей к дому Нерелов. — Статья сто тридцать восемь, пункт первый. Три года, если повезёт.

— А если не повезёт — ликантрозорий, — добавил Октай.

Они приблизились к небольшому двухэтажному дому, стоявшему совсем рядом с тем местом, где от улицы уходил направо маленький переулок. Ставни окон были открыты. С правой стороны от двери висела небольшая табличка, на которой было что-то написано.

Друзья подошли поближе и прочитали:

В этом доме в 1992–2003 годах жил Егерь Нерел,

Почётный гражданин города Станситри, спасший его жителей от оборотней в 1988 году.

Этот дом был оставлен неприкосновенным в память великому жителю нашего города, трагически погибшему в августе 2003 года.

— Я пойду в дом, — тихо сказала Веглао, — а вы стойте на страже.

— Нет уж, — встрепенулся Октай. — Я с тобой!

— Возвращайтесь поскорее, — сказал Рэйварго, и по его голосу было ясно: вся эта затея ему не нравится, и он не верит в её удачный исход.

Дверь дома была не заперта, словно Лантадик ушёл совсем ненадолго. Здесь было темно, и только отсветы от бледного света фонарей лежали на столе и на полу. В полумраке толстый слой пыли не так бросался в глаза, и казалось, что дом всё ещё жилой. Веглао даже почудилось, что она слышит доносящееся из-за стены ровное дыхание спящего человека.

Пройдя немного внутрь, Октай подошёл к ведущей наверх лестнице. Обернувшись, он поманил Веглао ладонью. Вместе они поднялись на второй этаж и оказались в коридоре, из которого вела лишь одна дверь, немного приоткрытая, как будто приглашающая зайти.

Веглао молча вошла в комнату, и Октай последовал за ней. Едва оказавшись здесь, девушка поняла, что находится в комнате Тальнара. Почему-то её охватило глубокое волнение. Она повернулась к Октаю и шёпотом сказала ему:

— Я пороюсь здесь, а ты иди вниз.

— Ладно, — прошептал Октай и пошёл вниз. Оставшись одна, Веглао медленно осмотрелась. Она толком не понимала, почему, но ей казалось, что эту комнату она должна осмотреть одна, без Октая.

Конечно, здесь всё было в пыли, но несколько лет назад, наверное, здесь было очень уютно. Обстановка комнаты была небогатой — кровать, комод, заваленный книгами, и палас на полу, вот и всё. Оглядываясь по сторонам, Веглао чувствовала, как в ней, словно диковинный прекрасный цветок, разрастается нежность и сострадание. Злость и обида на Тальнара растворились мгновенно и не оставили следа. Ведь она во всём виновата почти в той же мере, что и он.

Что-то бросилось Веглао в глаза. Она пересекла комнату и посмотрела на групповую фотографию, висевшую в рамке на стене. Это был первый и последний танцевальный класс Тальнара. Она вспомнила: эту фотографию сняли весной того года, когда и она, и он стали оборотнями. Тальнар в центре. Прекрасный, светловолосый и стройный, возвышающийся над учениками и ученицами, как принц. А в уголке, почти не видная за другими девочками, она — маленькая, нескладная, лица почти не видно из-за растрёпанных волос. Как же она любила его, как старалась на его уроках, и какое счастье охватывало её в ответ на его сдержанную похвалу. Как же давно это было.

Сбросив с себя воспоминания, она занялась поисками документов. Маловероятно, чтобы они хранились в комнате Тальнара, но проверить стоит. Она перерыла все книги, не всегда удерживаясь от искушения, пролистать какую-нибудь — некоторые Тальнар явно читал часто, они были потрёпанные и с торчащими из обложек нитками (Рэйварго бы пришёл в ярость). Потом немного поискала в комоде, с каждой секундой чувствуя себя всё паршивее. Наконец, признав поражение, двинулась к выходу. Ей было неприятно, что она рылась в вещах Тальнара. Она как будто таким образом надругалась над ним.

Октай был в гостиной. Услышав шаги девушки, он обернулся и шёпотом спросил:

— Нашла что-нибудь?

Веглао помотала головой.

— Пошли отсюда, — шёпотом сказала она и направилась к окну.

Рэйварго всё так же ждал их на улице. Увидев друзей, он вопросительно приподнял брови. Те в ответ хором помотали головами. Рэйварго понимающе кивнул. Так же молча они пошли обратно к реке. К этому времени небо уже начало светлеть, и когда ребята выходили из города к Хлебному мосту, за которым темнел лес, за их спинами уже пропели первые петухи.

 

4

Днём, выспавшись, все трое разошлись по своим делам. Веглао направилась в Хорсин, Октай и Рэйварго — в Станситри. Там они тоже разделились: Рэйварго пошёл к зданию архива, Октай — к своему старому дому.

Последний раз он бывал здесь вместе с Веглао три с лишним года назад. Тогда было очень холодно, дороги замело снегом, на карнизах настыли гирлянды сосулек. Сейчас воздух был жарким, но не застывшим, в нём чувствовался тёплый свежий ветерок. Снег сменился растрескавшимся асфальтом, песком и конотопом, окна домов были широко открыты, из некоторых доносились звуки радио или патефона, а на подоконниках стояли букеты не еловых веток, а свежих цветов. И только плакаты «Смерть волкам!» по-прежнему скалились со стен.

Его двор совсем не изменился с тех пор, как он жил здесь. По-прежнему в разморённом жарком воздухе плыли запахи листвы и нагретой земли, между деревьев были натянуты верёвки с бельём, в залитой солнцем песочнице копошились дети. Какая-то молоденькая мама, покачивая коляску, читала книгу. На одной из скамей расположились двое пожилых мужчин, увлечённо играющих в шахматы. Октай медленно подошёл к подъезду и остановился, глядя на то, что когда-то было окнами их с мамой квартиры. Теперь на их месте были квадраты кирпичной кладки, чуть более светлые, чем остальная стена.

— Чтой-то ты, сынок, смотришь? — вывел его из прострации старушечий голос. Октай недоумённо посмотрел на старушку, сидевшую на лавочке.

— Что это там? — осипшим голосом спросил он, — Это… это же были окна, так?

— Правильно, правильно, внучек, — закивала словоохотливая бабка. — Квартира там раньше была, в которой оборотень жил. Никто и не знал, что он был оборотень, пока он однажды в полнолуние собственную мать не порешил! А сам и сбежал. Потом полиция приходила, и меня как понятую взяли, я видела, сколько там было кровищи — страсть!..

— Ага, спасибо, — пробормотал Октай. Он поспешно ушёл — не хватало ещё, чтобы эта бабка узнала его. Он никак не мог вспомнить, видел ли её раньше. Хотя теперь все они для него на одно лицо. Он подумал о своих бывших одноклассниках, с которыми играл в этом дворе в ножички и вышибалы. Сейчас им всем уже по пятнадцать-шестнадцать, они дерзят родителям, сбегают с уроков и ходят на танцы. Ему вдруг пришла в голову мысль, от которой он усмехнулся: вздумай он сыграть в ножички сейчас, точно вышел бы победителем.

Тем временем Веглао, вставшая раньше всех, уже подходила к Хорсину. По дороге ей встретился селянин, с пустой телегой, продававший в Станситри дрова. Он предложил подвезти девушку, приняв её за беженку, и она охотно согласилась. Недалеко от Хорсина она соскочила с телеги, помахала селянину рукой и пошла в лес. Оставшуюся часть пути она прошла по тропинке, которой, наверное, к их дому не раз ходил Тальнар, и вскоре была на месте.

Хорсин, наверное, разросся за последние годы ещё больше, — но, даже если и так, он явно строился в другую сторону. Вокруг старого дома Лантадика Нерела по-прежнему не было человеческого жилья. Веглао подумала о дяде Гвеледиле и Лиенне — где-то они теперь? По-прежнему живут в своём уютном доме, в котором всегда так вкусно пахло домашним вареньем, или уехали на север к своим родственникам, о которых Веглао много слышала когда-то, или их больше нет? Веглао ощутила соблазн сходить к ним, но это желание быстро исчезло. Нет, она не должна этого делать. Для жителей Хорсина она мертва, не надо забывать об этом.

Лес за последние годы подступил ещё ближе. Множество молодых сосёнок проклюнулись на поляне, где она когда-то училась стрелять и где оборотень, которым был Тальнар, терзал маленькую девочку, которой она была. От дома ничего не осталось. Одна угловая балка торчала вверх, как чёрный обгорелый палец. Подвальная яма была завалена золой и углём, которых было почти не видно под высокой, в рост Веглао, крапивой и густой лебедой. Даже и не верится, что именно здесь произошло её первое полнолуние. Веглао не было жаль этот дом — туда ему и дорога, слишком много горя он видел. Она не задержалась возле него надолго и пошла в лес, раздвигая руками разросшийся кустарник.

Это место было совсем рядом с домом. Здесь было тепло и тихо. Густая листва, по-летнему тёмная, трепетала на ветру, и солнечный свет падал на траву неровно, брызгами. Веглао не сразу увидела могилу — она вся заросла высокой травой, которую никто не косил, и только белый камень и молодая ёлочка отличали её от нескольких холмиков неподалёку. Веглао подошла к могиле и присела рядом с ней на колени. Земля на могиле была тёплая, сухая и зернистая, её прикрывал густой ковёр травы и дикой клубники. Веглао сорвала несколько ягодок — они были крупные, нежные и сладкие. Потом она посмотрела на ёлочку — за неполных четыре года та здорово выросла. Через несколько десятков лет она разрастётся так, что совсем кроет могилу под своими разлапистыми ветвями, и тогда никто не будет знать, что здесь лежит Ригтирн, её брат.

Веглао положила руки на могилу, опустила на них лоб и закрыла глаза. Так она посидела несколько минут, вдыхая запах тёплой земли и ягод. Потом встала, утирая лицо, и медленно направилась обратно к Станситри. В Хорсин она заходить не стала. Она не боялась, что её узнают, но ей было противно даже думать об этой деревне.

Обратный путь занял куда больше времени. Было уже около трёх часов дня, когда Веглао добралась до Станситри. В период с двенадцати до четырёх здесь было так жарко, что люди предпочитали отсиживаться дома, но Веглао всё же наткнулась на бегущую куда-то по своим делам девочку лет двенадцати. Тормознув её, девушка поинтересовалась, как пройти к архиву.

— К архиву? — девочка задумчиво наморщила лоб. Она была пухленькой, светловолосой, с родинками на загорелых щеках, очень хорошенькой и серьёзной. — Это рядом с полицейским участком, что ли?

«Понятия не имею», — хотела ответить Веглао, но вместо этого сказала:

— Наверное, да. Так на какой это улице?

— На Астрономической, двадцать четыре. Только это далеко отсюда, квартала три или четыре.

«Я прошла и проехала полторы тысячи километров, чтобы добраться сюда, — подумала Веглао, — подумаешь, три квартала».

— Спасибо, — сказала она. — Пока, я пойду.

Чем ближе к центру, тем больше людей попадались её на пути. Веглао старалась идти быстро и прятаться за домами, но это было непросто — ведь она совсем не знала Станситри и могла легко заблудиться. В Тенве или Палетшетри было бы гораздо легче. Хорошо, что ей пару раз встретились указатели. Спустя час она добралась до Астрономической улицы, которая, в отличие от окраинных улочек, была асфальтовой. Веглао быстро перебежала дорогу перед неторопливо катящим куда-то пузатым автомобильчиком «Абордаж» (такой же был у дяди Гвеледила), и водитель возмущённо засигналил ей вслед. Не обратив на него внимания, девушка подбежала к серовато-жёлтому, приземистому зданию, к стене которого, заложив руки в карманы, прислонился Рэйварго. Увидев её, парень поднял голову и улыбнулся.

— Это что, и есть архив? — спросила Веглао.

— Да, — ответил Рэйварго. — А вон там — полицейский участок. Нам надо бы держаться отсюда подальше.

В этом Веглао была согласна с ним, а в том, что им обязательно надо узнать про природу Кривого Когтя — нет. Ей вообще было без разницы, каким он был оборотнем — «А», «Б», «В» или сколько там ещё поколений. Но стоит ли говорить об этом Рэйварго?

Через несколько минут к ним подошёл Октай. Выглядел он усталым и хмурым, но почему, никто не стал его расспрашивать.

— Я побывал на вокзале, — сказал Рэйварго. — Сегодня ночью отсюда уходит товарный поезд в Намме.

— Где это — Намме? — спросила Веглао.

— Маленький городок совсем рядом с Клыкастыми горами. От него до границы четыре дня пути, а до самих гор — три.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовался Октай.

— Я бывал там, — ответил Рэйварго. — Два года назад, на практике. Там была археологическая экспедиция. Так что, едем?

— Конечно, — отозвалась Веглао. — Когда точно он уходит?

— Часа в два ночи. Туда будут сгружать уголь, так что нам придётся запрыгнуть туда в самый последний момент, когда рабочие уже отойдут.

— Не впервой, — хмыкнула Веглао.

— А что делать с этим архивом? — спросил Октай, кивнув на здание. — Как нам туда пробраться?

— Кажется, у меня есть план, — негромко сказала Веглао. — Октай, вспоминай, где здесь ближайшая свалка?

Спустя два часа, когда все жители Станситри уже попрятались в свои дома от жары, в двери архива постучалась маленькая, согнутая старушка, закутанная в старое коричневое пальто и платок. Ей пришлось постучать несколько раз, прежде чем дверь открылась. На пороге стоял невзрачный молодой человек с прямыми волосами и в роговых очках.

— Тебе чего, бабушка? — спросил он, зевая и прикрывая рот рукой.

— Уборку буду делать, пол мыть, — глухо ответила старушка. — Или ты меня не узнал, милый?

— Вас всех сложно запомнить, — пробормотал молодой человек. — Что ж вы сейчас пришли? Время обеда, все по домам сидят…

— Работа-то не ждёт, милый, — отозвалась бабушка, и с этими словами поднырнула под руку дежурного и зашла внутрь.

В приёмной стоял письменный стол, у стен — шкафы. Веглао сразу заметила швабру и жестяное ведро — они стояли в углу, рядом с коричневой дверью, на которой висела табличка «Хранилище». Взяв ведро, Веглао наугад толкнула другую дверь, без всяких надписей, за ней оказался коридор.

— Ты, бабушка, никак забыла, где воду набирать, — сказал за её спиной дежурный. Он уже уселся за свой стол, вальяжно откинувшись на спинку.

— Старость — не радость, — отозвалась Веглао, у которой уже горло болело от вынужденного хрипа. — Вот так выйду иногда с соседками поболтать, а как зовут их — вспомнить не могу…

Она подёргала первую дверь коридора, но та была заперта. Зато за второй оказался туалет. Веглао нашарила на стене выключатель, и над потолком зажглась одинокая лампочка, покрытая толстым слоем пыли. Подойдя к раковине, Веглао набрала в ведро рыжеватой воды и вышла обратно.

— Только пол, — предупредил её дежурный, отпирая дверь в хранилище. — Полки не трогайте.

— Да уж знаю, — ответила Веглао, заходя внутрь.

Она оказалась в длинном, полутёмном помещении, окна в котором располагались под самым потолком. Повсюду стояли высокие, на метр не доходящие до потолка, стеллажи с бесчисленными папками. Проходы между стеллажами были узкими, так что два человека с трудом могли там разминуться.

Дежурный закрыл за ней дверь, но запирать её не стал. Тогда Веглао поставила ведро на пол, а сама быстро и бесшумно побежала вдоль рядов по узким проходам. «Е», «Ж», «З»… Вот и буква «К». Папка с названием «Кривой Коготь» нашлась быстро. Она лежала на нижней полке. Веглао пришлось опуститься на колени, чтоб достать её. Папка была слишком тяжела для того, чтобы читать её, держа на весу, и Веглао положила её прямо на пол. Здесь было так жарко, что на лице выступил пот, и одна капля его уже потекла по носу. Чтобы стало чуть полегче, Веглао скинула платок.

Дело Кривого Когтя было объёмным. Тут было всё: сообщения о совершённых им и его приспешниками убийствах, ограблениях, разбойных нападениях, изнасилованиях и других преступлениях, показания свидетелей, и, наконец, протоколы допросов самого оборотня. Веглао начала листать один протокол за другим.

Кривого Когтя допрашивали девять раз, хотя, казалось бы, и одного раза хватило бы: злодей не хранил молчание, а отвечал на все вопросы хвастливо и нагло. У Веглао было слишком мало времени, чтобы читать всё, да ей этого и не хотелось, и всё же некоторые места приковывали её взгляд на несколько секунд, и тогда у неё кровь стыла в жилах и волосы шевелились. Кривой Коготь с удовольствием рассказывал о том, что совершал, перемежая свою речь смехом (это указывалось в ремарках) и время от времени вставляя какое-нибудь напыщенное суждение, в котором Веглао видела смутное подобие того, о чём ей говорил Тальнар. Всё понятно: на основе того, что оборотни видят в темноте и быстро излечиваются от ран, убийца Ригтирна построил целую расовую теорию. Наконец она нашла то, что искала: на одном из допросов Кривой Коготь признался, что всегда был оборотнем.

Сердце Веглао забилось быстрее, да так, что его стук отдался в ушах. Она впилась глазами в строчки:

Следователь: Вы помните, кто обратил вас?

Допрашиваемый: Меня никто не обращал. Я всегда был таким, сколько себя помню, с самого детства.

Следователь: Разве такое возможно?

Допрашиваемый (смеётся): Ещё бы, а как же иначе я бы управлял своими волками?

Следователь: Что вы имеете в виду?

Допрашиваемый: А то. Я даже в полнолуние не превращаюсь до конца. Я волк только внешне, а вот те, кого я укусил, они просто с ума сходят. Но меня они слушаются. Когда мы волки, они покоряются мне все. Я могу им что угодно приказать в это время, хоть глотки друг другу перегрызть и кишки выпустить, они всё сделают.

Всё понятно… вот почему они не убивают друг друга в полнолуние! Потому что он велит им не делать этого! Потому что он всегда был оборотнем! Он — волк «А», и если они убьют его, то…

Тут в глаза ей бросились слова Кривого Когтя, стоящие в самом конце последнего из допросов:

«Мне всё равно, что вы со мной сделаете. Найдётся другой после меня, который поведёт волков на вас, подлые твари! Вы ещё захлебнётесь кровью!».

Дрожа от отвращения, Веглао быстро перелистала оставшиеся в папке бумаги и в самом конце наткнулась на тонкую стопку коротких досье тех оборотней из шайки Когтя, которых удалось поймать и допросить. Первым здесь значилось имя Барен. С фотографии на Веглао уставилось мрачное, грубое лицо с полными, точно вывороченными наружу, губами и маленькими глазами с тяжёлым взглядом. Его девушка никогда не видела. Внизу досье значилось: приговорён к смерти заочно. Так же, как и Кривой Коготь. Двое следующих оборотней тоже были приговорены к смерти, но тут была сделана пометка о том, что приговор приведён в исполнение. Что-то здесь насторожило Веглао, и только перечитав эту пометку ещё раз, она поняла, что: оборотней Кривого Когтя поймали в 1988 году. А тут значится: приговор приведён в исполнение 28 мая 1990 года. Зачем медлили? Неужели держали их в заложниках, полагая, что Кривой Коготь вознамерится освободить их? Ну, если он так и не попытался это сделать, значит, он безжалостен к союзникам так же, как к врагам.

Она перевернула страницу, и с приступом ненависти и гнева узнала Морику. Тут она была моложе, но в глазах уже застыла ледяная жестокость. Посмотрев на дату её рождения, Веглао мысленно ахнула: надо же, на тот момент, когда накрыли шайку, ей было всего девятнадцать лет. И, если верить сведениям, написанным тут же, оборотнем она прожила из этих девятнадцати лет двенадцать.

Надо было уходить. Веглао быстро закрыла папку и всунула её обратно. Потом вернулась к ведру, подхватила его и зашаркала к выходу.

Смотритель спал в своём кресле, откинувшись назад и открыв рот. Веглао вылила воду в туалет и поставила ведро к стене, прислонив тут же швабру, а потом вышла наружу, с облегчением выпрямившись.

Друзья ждали её в сквере неподалёку. Кроме них, здесь никого не было — жара ещё не спала. При виде её Октай встрепенулся и похлопал по плечу Рэйварго, который, нахмурившись, читал газету.

— Всё, — выдохнула Веглао, победно сверкая глазами. — Он всегда был оборотнем. Он признался в этом, когда его допрашивали.

— Отлично, — с воодушевлением сказал Октай. Рэйварго улыбнулся:

— Молодец, Веглао.

— Вы даже не представляете, сколько всего может узнать милого вида бабулька, — отозвалась девушка, почти не сдерживая смех.

— То есть это было не сложно?

— Да нет. Вот дальше будет сложнее.

— Да, ты права, — улыбка исчезла с лица Рэйварго, он озабоченно нахмурился. — Самое сложное впереди.

 

5

Ближе к вечеру город зашумел и заволновался, но в этом волнении не было ничего тревожного: оно было радостным. Вернувшись к реке, друзья с изумлением обнаружили, что в уютной долине на берегу вырос целый город. Несколько больших шатров раскинулось на зелёной траве, между деревьями трепетали цветные флажки. Повсюду группами и поодиночке ходили радостные, смеющиеся люди, и с каждой минутой их становилось всё больше. Повсюду играла музыка, в воздухе чувствовался запах сахарной ваты, шоколада и жареных сосисок.

— Это всё не просто так, ведь правда? — проговорил Рэйварго. Октай сосредоточенно нахмурился:

— Здесь всегда был какой-то праздник летом… но я не помню, как он назывался.

К тому времени уже почти совсем стемнело, небо стало тёмно-синим, на нём засверкали звёздочки, но их было не видно из-за сияющих повсюду фонариков. Недалеко от больших шатров рабочие закончили устанавливать большую карусель и теперь проверяли, как она работает. В другом месте был установлен танцевальный настил, на возвышении рядом с которым группа музыкантов настраивала свои инструменты.

— Смотрите, ребята, тир! — воскликнул Октай, махнув рукой в сторону маленького балагана, возле которого уже собралась небольшая толпа.

— У нас денег нет, — возразила Веглао.

— Первые пять человек — бесплатно! — как будто в ответ ей выкрикнул хозяин тира. Веглао ощутила азарт. Она поспешила к балаганчику и подняла руку:

— Я хочу участвовать!

— И я, — вмешался Рэйварго.

Кроме них, стрелять вызвались ещё трое: две симпатичные девушки и молчаливый носатый парень с воспалёнными глазами. Взглянув на Веглао, девушки округлили глаза и переглянулись. В их взглядах ясно читалось: «вот чучело, не могла уж на праздник что-нибудь нормальное надеть». Веглао ухмыльнулась, а когда девочки снова обернулись к ней, показала им широкую оскаленную улыбку.

Все участники взяли пистолеты. Рэйварго улыбнулся Веглао и встал между ней и остальными участниками. Подняв оружие, они тщательно прицелились.

— Внимание, ребята… Пли! — крикнул хозяин, и захлопали выстрелы. Веглао выбила семь из десяти и очень удивилась такому результату: она и не думала, что до сих пор умеет так неплохо стрелять. Рэйварго попал восемь раз из десяти, девушки, можно сказать, опозорились — у одной было два попадания, у второй — ни одного. Лучше всех проявил себя молчаливый парень: в его мишени было девять пуль. Он молча забрал главный приз — двадцать ном — и ретировался. Веглао и Рэйварго достались денежные призы по пять и десять ном.

— Отлично стреляешь! — Рэйварго слегка хлопнул её по плечу.

— Спасибо, — улыбнулась она, — но я никак не ожидала, что будет так хорошо. Я последний раз брала в руки пистолет четыре года назад.

— Значит, это природный талант, — сказал Октай. — О-о-о! Вот это я понимаю, — и махнул рукой в ту сторону, где находился балаган с мишенями для стрельбы из лука.

Все трое поспешили туда. Там уже набиралась команда на новый конкурс. Зрителей было много, а вот желающих поучаствовать — гораздо меньше, чем на обычной стрельбе. Веглао и Октай переглянулись и одновременно заговорщически улыбнулись друг другу. Они первыми вызвались стрелять, и хозяин аттракциона вручил им луки. Луки были такие красивые, что у ребят захватило дух: гладкие, отполированные, с латунными концами. Под стать были и стрелы: их наконечники тоже были из латуни, так же как и оперение, а возле пёрышек красной краской были проведены окольцовывавшие древко полоски.

Тетивы луков защёлкали, зазвенели — и вот уже стрелы летят в мишени. Теперь не было никакого дыма, и Рэйварго с удовольствием смотрел на то, как его друзья показывали высший класс, ощущая при этом такую гордость, как будто сам обучил их. Меткость оборотней вызвала бурные аплодисменты: оба пустили прямо в цель все пять стрел, и разделили первое место. Капитал компании пополнился ещё на тридцать ном.

Оркестр заиграл какую-то медленную, нежную мелодию. Рэйварго обернулся к Веглао, его чёрные глаза сияли. Он протянул ей руку:

— Пойдём, потанцуем.

Сама не понимая, почему, Веглао взяла его за руку. Вместе они взошли на помост и повернулись друг к другу. Рэйварго положил ладонь ей на талию, она взяла его за плечо, и он сделал первый шаг вперёд. Веглао даже удивилась, как просто оказалось вспомнить все движения. У неё никогда не было кавалера на уроках Тальнара; единственный раз, когда она танцевала с парнем, был в сентябрьское полнолуние четыре года назад. Но Рэйварго танцевал совсем не так, как Тальнар: двигался он достаточно неуклюже, хотя ни разу не наступил ей на ногу, и держал её совсем по-другому, с большей силой. Веглао вдруг ощутила сильное смущение.

— Я… я плохо танцую, — проговорила она, глядя в сторону.

— Нет, хорошо, — возразил Рэйварго. — Ты где-то училась?

— Как-нибудь потом расскажу, — тихо ответила она. — Давай спустимся.

Рэйварго не стал возражать. Они вместе спустились с помоста, где их ждал улыбающийся Октай.

— Ребята, а ведь сегодня пятое! — воскликнул он.

— День Охоты? — переспросила Веглао.

— Он самый! А я-то совсем забыл, что он пятого августа…

— Просветите, что за День Охоты? — переспросил Рэйварго. Октай обернулся к нему, в его глазах отражались огни лампочек:

— В этот день Егерь Нерел поймал Кривого Когтя. Девятнадцать лет назад. С тех пор пятого августа здесь всегда устраивается ярмарка… а вот и Кривой Коготь!

Как будто это была команда, Рэйварго и Веглао повернули головы. Кроме них, туда, на освещённую лампочками аллею, смотрели уже почти все, смех и весёлые возгласы стали громче: по аллее зашагали ряженые, изображающие оборотней. Впереди шёл огромный мужчина, похожий на Кривого Когтя, как окурок на секвойю. Он был обнажён до пояса, на правую ладонь намотан замазанный телесной краской бинт, прихвативший два пальца к ладони, так что казалось, что рука у актёра действительно изуродована. Лица видно не было: его скрывала огромная маска, изображавшая оскаленную волчью морду. Сделана она была очень натурально, и вполне могла бы испугать любого, кто ни разу не сталкивался с настоящим оборотнем. Веглао еле-еле удержалась, чтоб не хмыкнуть. За «Кривым Когтем», вопя и размахивая руками, шли остальные ряженые — все были в лохмотьях, все махали бутафорскими ножами, и у всех на головах были волчьи маски. Жители города Станситри смеялись и аплодировали. Процессия прошла мимо друзей, обдав их запахом краски и грима, и направилась дальше на Ярмарочную площадь. Там их уже издалека приветствовали музыкой и аплодисментами.

— Идиоты! Это вам не хихоньки да хаханьки! — выкрикнул Октай, но его никто не услышал. Кипя гневом, он обернулся к друзьям:

— Давайте отойдём, — и, не дожидаясь ответа, зашагал по лужайке, расталкивая попадавшихся ему на пути горожан. Взглянув друг на друга, Веглао и Рэйварго заторопились за ним.

Октай добрался до самой малолюдной части парка и сел там на скамейку, поставив локти на колени и уронив голову на ладони. Веглао и Рэйварго остановились в отдалении. После блеска и ликования ярмарки эта картина — тёмные кусты, оранжевый свет фонаря, скамейка со сгорбленной фигурой — в какой-то мере смутила их, они даже слегка оробели. Наконец Веглао подошла к другу и положила руку ему на плечо.

— Пойдём на вокзал, Октай, — тихо сказала она. — Пойдём, если тебе хочется.

— Ну это всё к чёрту, — хрипло ответил Октай. Он выпрямился и откинулся на спинку скамейки, утирая глаза обычным для него сердитым, застенчивым жестом. — Ну это всё к чёрту. Они заложили окна моей квартиры. Они заложили окна кирпичами, как будто там никогда никто не жил, как будто там никогда ничего не было, понимаешь?

— Да, понимаю.

Она села рядом с ним и крепко его обняла. Октай обвил её своими руками. Со стороны они выглядели как влюблённая парочка. Рэйварго, смотревший на них, вдруг со щемящей тоской понял: они его любят и считают другом, но он никогда не будет для них своим, навсегда останется третьим лишним. Он прислонился к дереву и скрестил на груди руки, стараясь ни о чём не думать.

— Рэйварго, иди сюда, — позвала его Веглао.

Он молча подошёл и сел рядом с Октаем. Юноша посмотрел на него красными глазами:

— Со мной всё нормально, Рэйварго. Со мной правда всё нормально.

— Я знаю.

Они ненадолго замолчали. Веглао и Октай больше уже не обнимались. Далёкая музыка всё ещё звучала, но им до неё никакого дела не было.

До отбытия поезда ещё оставалось время. Они сходили в магазинчик на окраине парка и купили хлеба, брынзы, мелких сладких яблок и бутылку молока. Ужинать сели на той же скамейке, и за едой молчали. Изредка мимо них проходили горожане, возвращаясь домой с праздника. Некоторые с подозрением косились на ребят, но большинство не обращали на них внимания. Покончив с ужином, друзья поднялись на ноги и отправились к вокзалу.

Пока они шли по улицам, Веглао пропустила Октая вперёд, а сама, поравнявшись с Рэйварго, тихонько сказала ему:

— Ты можешь добраться отсюда до Донирета. Мы сами доберёмся до Клыкастых Гор. Тебе лучше не идти с нами дальше, правда.

Какая-то часть Рэйварго радостно согласилась с ней. Он так давно не был дома, что при одном слове «Донирет» сердце его забилось быстрее. Но сказать «да» у него не поворачивался язык.

— Я поеду с вами, — отозвался он. — Не привык бросать дело на половине.

Веглао ничего не ответила, но Рэйварго показалось, что она вздохнула.

На вокзале была небольшая толпа из грузчиков, торопливо забрасывающих мешки на платформу небольшого поезда. Путники спрятались за депо, дожидаясь, пока они закончат. Через некоторое время начальник грузчиков взмахнул рукой, давая понять машинисту, что погрузка закончена. Машинист, курящий неподалёку, торопливо кивнул, потом бросил сигарету в пыль и затушил её каблуком. Он подошёл к поезду и взобрался в кабину, а грузчики направились к депо за деньгами.

Веглао быстро добежала до состава и забралась на платформу. Ждать друзей пришлось недолго — они запрыгнули сразу за ней, быстро и бесшумно, как тени. Состав, как по заказу, тронулся сразу после этого.

Поезд загрохотал по рельсам, полукругом обошёл вокзал и стрелой вонзился в ночь, пахнущую по-дорожному: пылью, ветром, нагретой сталью рельс и влажной травой. Он пронёсся сквозь маленький лес и взлетел на холм, и весь город стал виден, как на ладони. Станситри лежал внизу неровной, размытой громадой, тёмной и застывшей возле вокзала, шумной и сверкающей возле реки. Огни отражались в воде, сверкало всеми цветами колесо обозрения, перемигивались разноцветные лампочки. Музыка пробивалась даже сквозь стук и грохот колёс. Праздник продолжался.

 

6

До этого времени Веглао, знакомая с Клыкастыми горами только по учебнику географии и нескольким приключенческим книгам, представляла их себе как огромные, бесформенные глыбы такого же ровного тусклого цвета, как и песок пустыни. Но сейчас, когда она была так близко от них, они поразили её своей пестротой. Они были покрыты красными, серыми, зелёными, чёрными пятнышками растений, которые густо и тесно росли на них. Камни самых разных цветов — от песочно-жёлтого до кирпичного, от белого до угольно-чёрного — громоздились друг на друге, и все их скопища, эти колонны и пирамиды, казались одновременно неустойчивыми и непоколебимыми. А однажды прямо на их глазах случился обвал. Только что стояла величественная, изъеденная ветром и временем скала, и вдруг часть её резко обрисовалась трещинами и, с хрустом соскользнув немного вниз, разлетелась камнями и рухнула. Поднялось, как пламя от взрыва, огромное облако пыли, и, растя вместе с только что долетевшим до ушей путников оглушительным грохотом, окутало весь остаток глыбы. Потрясённые, ребята остановились и долго не могли сдвинуться с места.

Они приехали в Намме меньше чем через сутки после того, как сели на поезд в Станситри. Городок не произвёл на них большого впечатления: такое же захолустье, как и Тенве, только вместо промозглых туманов и кудрявых старых деревьев — раскалённое солнце и трещины на сухой земле. Друзья шли от Намме два дня, и к конце второго дорога привела их к широкой пустоши. Отсюда до гор было рукой подать. Их было отлично, превосходно видно. Веглао даже как-то увидела на верхушке одной из скал точёный рогатый силуэт муфлона, задержавшегося на несколько секунд и быстро ускакавшего куда-то вниз.

А там, далеко на юго-востоке, был враг. Чутьё Веглао и Октая уже подсказывало им, где оборотни. Правда, подсказывало неуверенно, слабо. Кривой Коготь был очень далеко.

Когда они пришли сюда, уже вечерело, а ребята устали. Они решили устроиться на ночлег именно здесь. Неподалёку, среди невысоких скал, находился оазис — тоненький ручей, тёкший с гор, разливался мелким прудом, вокруг которого пышно разрослась местная растительность. Это были не пальмы, а какие-то странные ползучие растения вроде кактусов, но без колючек, у которых стебли были красные, узловатые, а листья походили на длинные мясистые колбаски зелёного цвета. А неподалёку, между камней, росли другие кактусы, которые Веглао и Октай, если бы Рэйварго не указал на них, и не заметили бы — маленькие, низенькие, чёрные, выглядевшие сверху как пятиугольнички.

Озерцо было мелким, грязноватым, но ребята и этому были рады. Они вволю напились из ручья, потом как следует вымылись и выстирали одежду. После этого Рэйварго тут же вытащил из сумки «Ликантропию» и всплеснул руками: долгое путешествие не прошло для книги даром, и заклинания, защищавшие её, начали разрушаться. Юноша начал их восстанавливать — это была долгая и кропотливая работа, требовавшая внимания и времени. Веглао сидела рядом и наблюдала — зрелище и вправду было занятным. Рэйварго тихонько, почти неслышно, произносил заклинания, и трещины и потёртости, которых он касался, зарастали на глазах.

На следующий день они направились к горам. Ох, как же эта местность была непохожа на Лесистые горы с их мягким мхом, ковром из листьев и густой тенью под деревьями! Клыкастые Горы были похожи на одни сплошные огромные развалины. Проложить дорогу в этих местах означало потратить невероятное количество денег, сил и времени почти что зазря: всё равно здесь никто не жил. Одна-единственная магистраль, по которой приезжали пограничники, находилась на много миль к западу отсюда. Поэтому ребята весь день взбирались наверх прямо по острым камням, тщательно выискивая между ними узкие тропинки и русельца высохших ручейков, каждую минуту рискуя сломать ногу. К концу дня они набили синяки на икрах и коленях, исцарапали ладони в кровь и так измучились, что были не в силах пойти на охоту. За весь день они пожевали только немного дикой петрушки и сухарей. Зато назавтра они наткнулись на поросль маленьких зелёных тыкв, которые хоть и оставляли вяжущее ощущение во рту, зато прекрасно утоляли и голод, и жажду.

Первый день был самым тяжёлым, потом они понемногу привыкли. Через трое суток после того, как они подошли к подножию гор, им на пути попался вход в пещеру. Если верить чутью, отсюда было не так далеко до ставки врага. Здесь друзья решили устроить собственный штаб. Оставшиеся полдня они обустраивались на новом месте: собирали в горах сухую полынь для постелей, носили хворост, искали съедобные растения. Живности вокруг было очень мало: оборотни распугали или поубивали почти всех животных и птиц. В этот вечер им не удалось ни поохотиться, ни порыбачить, но они нашли немало дикого нута и сварили его в котелке.

Они расположились на ночлег недалеко от входа. Веглао села дежурить, а её друзья быстро заснули. Отчего-то девушке очень не понравилась пещера. Её преследовал смутный иррациональный страх, что из глубин пещеры посреди ночи выползет что-нибудь донельзя мерзкое, какой-нибудь гигантский подземный червь, отвратительный и очень голодный. Глупый детский страх, который следовало бы просто высмеять и забыть, но иногда она всё-таки нервно оборачивалась на какой-нибудь шорох или скрип.

Но в пещере не было никого, кроме её друзей. Октай, спасаясь от жары, стянул с себя рубашку и разулся, а брюки закатал до колен. Он спал на спине, раскинув руки и громко сопя. Веглао в лунном свете были отлично видны шрамы и рубцы на его смуглой коже. Вот этот, между рёбер справа — это он однажды упал с высоты на камни. Были сломаны три ребра, а один из обломков скалы, острый и тонкий, как нож, вонзился в грудь. Веглао хорошо помнила, как зашивала ему эту рану, рваную, кровоточащую. От неё теперь осталось сплетение уродливых швов, похожих на щупальца распластанного дохлого осьминога. А вон тот, косой, через левую ключицу к груди, тёмно-красный, как будто к нему навеки прилила кровь — его он приобрёл во время своего последнего рейда в Тенве. И красные извилистые рубцы на талии — оттуда же.

Рэйварго спал под стеной напротив. Он лежал на животе, повернув голову к стене. Сумка с «Ликантропией» — в надёжном месте, под головой. Он был почти весь загорожен скалой, и Веглао могла видеть только его спину, на которой под изношенной рубашкой вырисовывалась ложбинка между лопаток, кусочек его красноватой от солнца шеи, полускрытый волосами, и подвёрнутую под сумку руку.

А вокруг пещеры царила ночь — жаркая, душная, тёмная. Узкий серп луны высоко в небе давал не белый, как на севере, а зеленоватый свет, и весь окружающий пейзаж был похож на поверхность чужой планеты. Глубоко в груди Веглао ощущала сильное волнение, и сама не понимала, чем оно вызвано — фантастической и жуткой красотой этого места, ненавистью к Кривому Когтю, к которому она впервые за три года оказалась совсем близко, глупым и почему-то устойчивым страхом перед неведомыми чудовищами подземных глубин или внезапно пробудившейся тоской по Ригтирну, Барлиану, Нерсу, Луе, родителях… Обхватив руками колени, девочка сидела, не шевелясь, и в её голове проносились тысячи мыслей.

 

7

День клонился к вечеру. Солнце уже медленно опускалось, и на восток от скал протянулись длинные изломанные тени. В тени и лежали Веглао и Октай. Точнее, он лежал, а она сидела, прислоняясь спиной к тёплому камню.

С того места, где они примостились, было видно широкую тропу, по которой протянулось русло высохшего ручья. По этой тропе оборотни ходили на охоту. Днём она была песочно-жёлтой, а теперь казалась рыжевато-кирпичной.

— Скоро они пойдут назад, — сказал Октай. Говорил он не очень внятно, потому что пожёвывал травинку.

— Угу, — откликнулась Веглао. Было жарко, и они закатали рукава и брючины. Изредка дул ветер, но легче от этого не становилось — он приносил не прохладу, а горячий воздух и сухой колючий песок. Сегодня утром, как и несколько раз до этого, они наблюдали, как оборотни выходят на охоту. Раз или два они видели среди них рыжую макушку Кривого Когтя — для Октая и Рэйварго эта встреча с вождём оборотней была первой и, надо сказать, рассказов Веглао хватило обоим юношам, чтобы возненавидеть Когтя с первого взгляда.

— А ты заметил, как много они зверья бьют? — поинтересовалась Веглао. — Сколько же их? Никак не меньше тысячи, наверное.

— Может, уже запасаются на зиму? Вряд ли, конечно… — пожал плечами Октай.

— Не знаю, — недоверчиво отозвалась девушка. — Не думаю, что у них есть соль, так что мясо они могут просто сушить, и до зимы оно успеет сто раз протухнуть…

Октай вдруг встрепенулся, как будто не услышал её:

— Идут.

— Правда?

— Да, кто-то один. Со стороны пещеры.

Они осторожно подобрались к краю скалы, на которой лежали, и глянули вниз. По тропе действительно шла одинокая фигура.

Оборотень, сутулый и худой, шёл медленно и задумчиво, слегка покачиваясь вперёд при каждом шаге, убрав руки за спину, и это делало его похожим на арестанта. Он чуть-чуть шаркал, и неудивительно: ботинки были на нём огромные и разношенные. Длинный поношенный сюртук, полы которого болтались у самых колен, казался тяжёлым и очень неудобным при такой погоде. Из-под отстающих, отвисших полей шляпы не было видно его склонённого лица, но зато были видны длинные, спутанные, свалявшиеся космы непонятного цвета, падавшие на плечи.

«Щен?» — удивлённо подумала Веглао. Но это невозможно, Щен умер…

Оборотень вдруг остановился, чуть приподнял голову, и Веглао почувствовало, как сердце в её груди глухо стукнуло и замедлило свой ход. Это был не Щен. Это был Тальнар. В следующую секунду он снова опустил лицо и так же медленно зашагал дальше.

Тальнар поравнялся с ними, и тут Веглао молча, быстро и решительно, поднялась на ноги, встала на краю пропасти и столкнула ногой вниз маленький камушек. Она даже не услышала, как Октай осипшим от страха и возмущения голосом прошипел:

— Ты что?!

Камешек со стуком покатился вниз, и Тальнар вскинул голову. Камень подкатился к его ногам, но он этого уже не заметил, вглядываясь в тёмный силуэт девушки на фоне сияющего предзакатного неба.

— Кто здесь? — крикнул он. — Зайчишка?

— Нет, — ответила Веглао и сошла с камня, на котором стояла, в тень скалы, так что теперь было видно её лицо. Тальнар прищурился, а потом широко раскрыл глаза и вздрогнул.

— Ты! — воскликнул он. Веглао резко скинула с плеча лук и, наложив на тетиву стрелу, натянула её, целясь прямо в грудь Тальнара.

— Руки вверх, — спокойно сказала она. Тальнар медленно поднял руки.

— А теперь подойди сюда, — велела Веглао. — Быстрее!

Медленно, как сомнамбула, Тальнар двинулся к ней и осторожно поднялся по камням. Тут уже Октай тоже поднялся на ноги. Тальнар покосился на него и снова перевёл взгляд на Веглао.

— Вот, значит, как, — проговорил он. Веглао приподняла пересечённую шрамом правую бровь:

— Мы теперь враги, не так ли?

— Вот уж не ожидал, — ответил Тальнар. — Зачем ты так, Веглао?

— Зачем? — переспросила девушка. — Затем, что ты с недавних пор решил поменять свои убеждения. Я думала, ты ненавидишь Кривого Когтя, а потом выяснилось, что он тебе доверяет. Даже отпускает тебя гулять одного. Ладно, здесь говорить опасно. Никто за тобой не идёт?

— Никто. Я часто хожу один, — отозвался молодой оборотень тихим голосом.

— Хорошо. Нам нужно поговорить.

— Так это он тебя укусил? — спросил Октай, глядя на Тальнара свысока, презрительно сощурившись.

— Неважно, — коротко ответила Веглао. — Ты знаешь какое-нибудь место, где мы можем поговорить так, чтобы никто не услышал?

Безотрывно глядя на неё, Тальнар кивнул. Он повернулся к ним своей худой согнутой спиной, и Октаю показалось, что рука Веглао, держащая тетиву натянутой, слегка задрожала.

— Веди, Тальнар. Руки можешь опустить, — спокойно велела девушка, и Тальнар почти сразу подчинился. Он спустился на дорогу, слегка приподняв руки для равновесия, и зашагал подальше от пещеры.

Менее чем через полчаса он вывел их на узкую каменистую тропку, которая вела на вершину высокой, дикой, неприветливой скалы. У её подножия по обеим сторонам тропки пробивались кустики вереска, но чем выше оборотни поднимались, тем меньше растительности становилось вокруг, а верхушка скалы и вовсе была одним сплошным голым камнем.

Здесь, на продуваемой всеми ветрами вершине, Тальнар когда-то проводил долгие часы одиночества, глядя за горизонт тоскующими глазами. Давно уже он забросил свои прогулки сюда, и теперь, садясь вновь на шершавый валун, нагретый солнцем, испытал странное чувство узнавания, будто прошёл по улице родного города.

Убедившись, что рядом нет ни одного оборотня, Веглао опустила лук и села рядом с Тальнаром, Октай опустился на камень неподалёку от неё. С минуту все трое сидели в молчании, переводя дыхание после подъёма. Потом Тальнар дрожащими руками достал из карманов самокрутку и спичку.

— Курите? — спросил он у Веглао и Октая. Девушка помотала головой, глядя на него с жалостью. Октай хмыкнул и тоже отказался. Тальнар чиркнул спичкой о камень и с наслаждением закурил. Поплыл горький, терпкий запах чего-то, похожего на табак. Не отрывая глаз от хищных скал, протянувшихся далеко вперёд, Тальнар сделал пару затяжек, а затем сказал:

— Не говори, зачем ты пришла. Я и так знаю.

— И что ты думаешь, — спокойно спросила Веглао, — я имею право это сделать?

Тальнар обернулся к ней.

— А если я скажу «нет», — спросил он, грустно улыбаясь, — ты что, развернёшься и уйдёшь?

Веглао помотала головой, смело глядя ему в глаза:

— Ты по-прежнему думаешь, что Кривой Коготь прав?

— Ничего я не думаю, — устало сказал Тальнар. — Ничего. Я совсем запутался. — Он снова затянулся, выпустил струю дыма в воздух и вдруг отшвырнул в пропасть недокуренную папиросу. Сплетя пальцы в замок, он опустил на них лоб, прошептав:

— Ты ждешь моей помощи. Знаешь, теперь ты можешь попросить у меня что хочешь, и я всё сделаю. Я хочу, чтобы ты меня простила, чтобы я мог смотреть тебе в глаза и знать, что ты меня не ненавидишь.

— Ненавидеть тебя, Тальнар? Можешь мне поверить, я никогда тебя не ненавидела. Я ведь знаю, что ты ничего не понимал, когда напал на меня, и я давно простила тебя за это. Но Кривого Когтя я никогда не прощу. Он убил моего брата, и ты можешь не сомневаться, что я убью его. Так ты всё ещё веришь ему так же, как весной?

— Я… — Тальнар нервно облизал губы, поднял голову. — Я просто…

— Всё понятно, — презрительно бросил Октай, поднимаясь на ноги. — Идём, Веглао. Хватит с нас Гилмея. Трус!

— Я боюсь не за себя! — воскликнул Тальнар, и самое неприятное было то, что в его голосе не было ни капли гнева или обиды — только жалкая, трусливая попытка оправдаться. — У меня есть жена!

— Жена? — недоверчиво переспросила Веглао.

— А ты не догадалась? — сердито проговорил Октай, глядя в беспомощное лицо Тальнара. — Он же тебя за неё принял. Зайчишка, а? Это ты зайчишкой её называешь? Почему, можно спросить? Вроде как ты волк, а она — заяц? Ты её тоже обратил, как Веглао?

— Октай! — возмущённо воскликнула девушка. Парень закатил глаза и, усевшись вновь на камень, сердито повернулся спиной к ним.

— Зайчишка, — проговорил Тальнар, глядя в его затылок, — потому что у неё заячья губа. Все её так Заячьей Губой и называют, но не я.

Веглао показалось, что спина Октая стала чуть менее угрожающей.

— Так ты ему веришь или нет? — спросила она твёрдым голосом. — Тальнар, его здесь нет, и если ты скажешь правду, он ничего тебе не сделает.

— Нечего нам здесь делать, — голос Октая звучал всё так же презрительно, но теперь в нём проскальзывала толика смущения. — Он нам не ответит.

— Кое в чём он прав, — отозвался Тальнар, всё так же глядя виноватыми глазами в спину Октая. — Он говорит, что люди считают нас животными, которые недостойны жизни. Скажите мне, вы сами так не думаете? Разве вы сами с этим не сталкивались?

— Не все люди такие! — выпалил Октай, оборачиваясь и сверкая на Тальнара глазами. Тальнар чуточку нахмурил свои светлые брови, а потом отчётливо сказал:

— Мой отец был таким. За это я и убил его.

Веглао побледнела:

— Но я думала, его убил Кривой Коготь!

— Нет, — голос Тальнара был спокойным, но глаза выдавали его волнение. — Я сделал это сам. Я застрелил своего отца из ружья. Я не хотел этого делать… Но Кривой Коготь предложил мне выбор: либо я убиваю отца и остаюсь жить, либо он убьёт нас обоих. Что бы сделала ты, Веглао?

— Я бы убежала! — воскликнула Веглао. — Я бы всё рассказала ему и убежала вместе с ним, нашла бы союзников, дралась бы! Почему ты этого не сделал? Ведь он был твой отец, он должен был тебе поверить…

Тальнар взглянул на неё с такой яростью и болью, что Веглао испугалась. Ей мгновенно вспомнилось, как эти же глаза, только не серые, а жёлтые, смотрели на неё в тот момент, когда острые когти рвали её кожу. Шрамы, оставленные ими, заболели разом — целая симфония боли. Инстинктивно она подалась назад, сжав рукоятку ножа. Тальнар этого не заметил. Он вскинул голову и заговорил:

— Мой отец всегда ненавидел оборотней. Всегда. Иногда по ночам я слышал, как он рычит и стонет от ненависти. Он орал во сне, вопил сотни ругательств, проклинал их всех, клялся, что убьёт всех оборотней до единого. Клялся, что убьёт Кривого Когтя… Я всё это слышал и… да, я боялся его. Боялся до дрожи. И любил.

Губы Тальнара дрожали, глаза засверкали огнём, который Веглао видела в его глазах лишь однажды — когда он рассказывал ей об идеях Кривого Когтя. С каждой секундой его речь становилась всё более горячей и быстрой, и Октай и Веглао, слушая его, могли только гадать, рассказывал ли молодой оборотень это хоть кому-нибудь.

— Я любил своего отца. А что мне ещё оставалось? Его любил весь город. Его носили на руках, его считали спасителем Станситри, великим охотником, настоящим героем! Знаешь, как его называли? Егерь Нерел. Егерь с большой буквы. И рядом я — как довесок, как какое-то жалкое существо… Меня с детства воротило от ружей, гильз, разговоров об охоте, от травли, гончих, дроби, запаха порохового дыма. А он только всё это и считал настоящей жизнью, достойной мужчины.

Он глубоко, сипло вздохнул и продолжил. Слова давались ему с трудом, он будто выплёвывал их:

— Он никогда не считал меня мужчиной. Он смотрел на меня, как на какое-то недоразумение. Нет… не так… Он смотрел на меня, как большой пёс смотрит на щенка. Видели когда-нибудь, как большие старые псы относятся к щенкам?.. Они позволяют щенкам играть с ними, пока те не станут им надоедать, а потом стоит им рыкнуть, и щенок убежит… Вот так же делал и мой отец. Я не понимал, что ему от меня нужно. Я хорошо учился, я никогда не давал ему повода взяться за ремень, его никогда не вызывали в школу. Я показывал ему всё самое лучшее, что только было во мне, а он? Он презирал всё: мои книги, моё искусство, мою работу… Он хотел видеть во мне маленького Лантадика Нерела.

— А здесь? — чуть не подскочила Веглао. — Кем тебя видят здесь?

Тальнар замолчал резко, как будто ему зажали рот. Его лицо перекосилось, и он отвернулся. Сгорбленный, с растрепавшимися спутанными волосами, он выглядел таким усталым и несчастным, что даже Октаю стало его жаль. Веглао взяла Тальнара за плечо — оно было очень худым, кости выпирали, как у скелета.

— Тальнар, — тихо сказала она, — не надо себя винить. Всё это в прошлом. А прошлое не исправишь. Исправить можно только то, что есть сейчас. Я знаю, как тебе больно. Пойдём с нами. Уйди из этой стаи. Забери жену и уйди. Если ты поможешь нам убить Кривого Когтя, это не вернёт твоего отца, но ты… ты сможешь себя простить.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь, — слабым голосом откликнулся Тальнар. — За попытку побега или убийства вожака у нас казнят. Сбрасывают в пропасть.

— Наша попытка, — с мрачной уверенностью сказала Веглао, — будет удачной. Казни не будет, потому что мы убьём палача. Решайся!

Её рука жгла Тальнара, как огнём. Он послушался её, он решился — и он стряхнул её руку. Потом он обернулся и резко сказал:

— Нет.

Веглао пристально посмотрела на него. Потом спокойно спросила:

— Уверен?

— Да, — кивнул Тальнар. Октай посмотрел на него с таким презрением, что Тальнар почувствовал холодок между лопаток. Желая защититься, он выпалил, глядя в пространство между двумя друзьями:

— Это старо, как мир! Живёшь с волками — вой по-волчьи! Я сделал свой выбор.

— А точнее, его сделали за тебя, — бросила Веглао. Она резко опустила голову и встряхнула ей, на секунду замерла, ссутулив плечи, а потом быстро поднялась.

— Ну что ж, — негромко сказала она, — тогда делай выбор снова. Либо ты сейчас, на этом месте, поклянёшься, что никто и никогда не узнает от тебя, что ты был здесь сегодня, видел нас и разговаривал с нами, либо я спихну тебя в пропасть, а Октай мне поможет. Верно, Октай?

— Помогу, — кровожадно отозвался Октай, поднимаясь на ноги. Тальнар взглянул на них по очереди, потом опустил голову. Он поднял руку и изо всех сил ударил ею по камню, рассекая ладонь до крови. Челюсти его сжались, сдерживая стон, и он сдавленно произнёс:

— Я клянусь, что буду молчать о сегодняшнем вечере всю свою жизнь.

— Хорошо, — сказала Веглао. Она слегка дрожала, её охватило желание броситься к Тальнару и попросить у него прощения, и она с трудом подавила его.

Тальнар поднялся на ноги. Его лицо было измождённым и усталым. Он пустыми глазами посмотрел на Веглао.

— Теперь я предатель, — спокойно сказал он. — Но мне не впервой. Удачи вам, Веглао и Октай — без неё вам не победить.

Обогнув друзей, он начал спускаться вниз по тропе. Веглао повернулась и окликнула его:

— Тальнар!

Юноша остановился и обернулся. Веглао набрала в грудь побольше воздуха и крикнула ему:

— Хватит, Тальнар! Перестань себя изводить! Я знаю, ты можешь бороться! Всё можно исправить, Тальнар!

Тальнар молча помотал головой и продолжил свой путь. А Веглао и Октай долго стояли на вершине и смотрели ему вслед.

 

8

По пути к стоянке Веглао и Октай почти не разговаривали, а если и перебрасывались несколькими словами, то о сегодняшнем происшествии не упоминали. Когда они добрались до пещеры, то Рэйварго вышел их встретить. Ребята заметили, что выглядит он радостным, несмотря на то, что шатается от усталости, а кожа кое-где содрана до крови.

— Что с тобой случилось? — спросила Веглао, кивая на ссадины.

— Я весь день ходил по пещере, — ответил Рэйварго, присаживаясь к кострищу и знаком приглашая друзей сесть рядом с ним. — И нашёл кое-что важное.

— Что? — хором спросили ребята.

— Ход, — возбуждённо ответил Рэйварго. — Ход, который ведёт глубже под землю и приводит в заброшенный подземный город. Я не ходил далеко — вы скоро уже должны были вернуться.

— Ты не посмотрел, как далеко он идёт? — поинтересовалась Веглао.

— Нет. Но теперь я знаю, как до него идти. Завтра пойду туда снова. Я думаю, что оборотни живут в этом же городе, только на другом его конце. Возможно, мы сможем добраться к Кривому Когтю именно так — с тыла.

Ребята помолчали. Потом Октай задумчиво проговорил:

— Идея неплохая, но что, если дальше там всё завалено?

— А вот это мы и выясним, — с готовностью сказал Рэйварго. — Ну что, кто со мной?

Веглао как-то не почувствовала энтузиазма — напротив, от одной мысли о густой темноте, которая царит в подземелье, и тоннах острого камня над головой ей стало плохо от страха.

— Я хочу пойти, — сказал Октай.

— Вот вы и идите вдвоём, — с чувством облегчения сказала Веглао, — а я ещё послежу за оборотнями.

На том и порешили. Потом они поужинали остатками мяса, дикой петрушкой и горохом и легли спать. Октай, оставшийся на дежурстве, размышлял над тем, что Веглао решила не посвящать Рэйварго в события сегодняшнего дня. Он чувствовал, что и сам не очень-то хочет насчёт этого распространяться. «Отлично, — мрачно подумал юноша, — у нас уже появляются секреты друг от друга».

Вскоре последние лучи солнца погасли над горизонтом. Сумерки продолжались не больше пяти минут, и на землю тяжело упала чёрная, душная ночь.

Рассвет они встретили втроём, потом отправились на охоту. Здесь добывать пищу было сложнее, чем в Лесистых горах: во-первых, звери убегали, едва почуяв оборотней, во-вторых, оборотни Кривого Когтя истребили почти всю дичь. Не раз и не два друзьям приходилось довольствоваться растениями, и это вместе с иссушающей жарой мало-помалу отнимало у них силы. Но сегодня утром им повезло: не так уж далеко отойдя от пещеры, они увидели семейство четырёхрогих антилоп — самца и двух самочек — обгладывающих миртовые деревца в долине небольшого ручейка. Разумеется, почуяв оборотней, животные тут же бросились наутёк, однако Октай быстро выстрелил из лука и попал одной из самочек прямо в шею. Пока они донесли добычу до пещеры, освежевали и приготовили её, уже наступил жаркий безветренный полдень. Потом Веглао осталась пережидать жаркое время в пещере, а её друзья отправились в подземный ход.

Во время своих блужданий здесь Рэйварго много где оставлял приметные знаки из краски, которую сам сделал из природной охры, жира и глины. Этой тёмно-красной пастой он рисовал на стенах пещеры стрелки, кресты и круги, напоминавшие ему о наскальных рисунках. По этим знакам он научился неплохо ориентироваться здесь. В Станситри и Намме они купили батареек к фонарю, и пока что они ещё оставались, но всё же Рэйварго прихватил с собой два факела и кремень с огнивом.

Около двух часов они бродили по пещерам в тусклом свете фонаря. Октай хорошо видел всё вокруг, но даже он не всегда замечал повороты и тёмные провалы в стенах, куда временами сворачивал Рэйварго. Они шли то вниз, где их окружил густой холод и темнота, то оказывались наверху, куда из каких-то незаметных провалов и каналов падал рассеянный дневной свет и было тепло, как в комнате. Иногда они оказывались в пещерах с сухими, растрескавшимися стенами, от одного взгляда на которые казалось, что они сейчас обвалятся, иногда — в тёмных подземных залах, где свет фонаря выхватывал блестящие от сырости сталактиты и сталагмиты. Наконец Рэйварго привёл Октая в узкий ход, с невидимого потолка которого на головы друзьям падали холодные капли, а под ноги на каждом шагу попадались камни. Когда Рэйварго, шедший впереди, вдруг остановился Октай вначале ничего не понял, но, подойдя поближе, он замер от восхищения.

Ход заканчивался проёмом в стене, выполненный в виде невысокой стрельчатой арки. От неё начинался длинный каменный мост, огороженный бордюрами, по которому могли бы пройти в ряд четыре человека. Потолок и стены терялись в темноте, а когда Рэйварго слегка опустил фонарь, его огонь отразился в воде — под мостом раскинулось подземное озеро.

— Это и есть проход в город? — спросил Октай шёпотом, но эхо разнесло его голос повсюду, и он невольно вздрогнул: похоже, помещение, в котором они оказались, было грандиозных размеров.

— Я не проходил по мосту, — так же шёпотом ответил Рэйварго.

Они медленно пошли вперёд. На этот раз Октай шёл немного впереди, а Рэйварго светил фонарём вперёд. Вдруг он испуганно крикнул:

— Октай, стой!

Но было поздно — Октай, задумавшись, слишком поздно заметил, что в кладке моста зияет провал, и ступил в него. Он выбросил руки вперёд и вверх, пытаясь ухватиться за что-то, но полетел прямо в холодную воду, которая накрыла его с головой.

— А-а-а! — заорал Октай, едва вынырнув. Его можно было понять: он оказался совсем один в кромешной тьме и вдобавок не имел никакой опоры под ногами. К счастью, Рэйварго тут же поспешил на выручку. Октай увидел сверху светлую извилистую линию, и сразу понял, что это — высвеченный фонарём край ямы, в которую он свалился. А через несколько секунд в яму заглянул сам Рэйварго. Посветил фонариком вниз, увидел мокрого Октая в воде, мигом оценил обстановку и деловито поинтересовался:

— Дно есть?

— Нет, — отрапортовал Октай, клацая зубами: вода была адски холодная. Свесившись вниз, Рэйварго посветил фонариком по сторонам и кивнул на что-то, находившееся справа от Октая:

— Смотри, берег.

Октай повернулся туда. Действительно, метрах в десяти отсюда под воду полого уходил берег, весь усыпанный обломками камней.

— Доплывёшь?

— Ага, — ответил Октай и поплыл к берегу. Продвинувшись немного вперёд, он попробовал встать на ноги и ему это удалось.

— Рэйварго, здесь есть дно.

— Я знаю, — последовал ответ. — Мне отсюда видно. Ладно, стой. Возьми у меня фонарь.

— Зачем?

— Посмотришь, длинный этот берег или нет. Может, по нему можно дойти до другого берега.

— А ты? — поинтересовался Октай, подплывая и протягивая руку за фонарём.

— Ну, буду сидеть тут и ждать тебя, очевидно, — слегка раздражённо отозвался Рэйварго. Он отдал фонарь Октаю, и через минуту юноша уже вышел на берег.

Мокрая одежда тяжело облепила тело. С неё лились ручейки невероятно холодной воды. И как только в таком холоде могут существовать какие-нибудь пещерные рыбы, подумал Октай, и вздрогнул от отвращения, представив этих рыб — с разваленными хищными пастями, растопыренными плавниками, выпученными слепыми глазами, раздувшимися, как пузыри. Держа тяжёлый фонарь перед собой, Октай медленно двинулся по берегу.

Что-то здесь было не так. Стены — он это заметил почти сразу — были очень гладкими, как будто отшлифованными. Не бывает таких гладких стен в пещерах. Тут фонарь выхватил в одной из стен тёмную щель, в которую мог бы пройти человек. Подойдя к ней, Октай убедился, что на берег выходит тоннель. Он вспомнил о входах в стене, которые они с Рэйварго видели, пока шли сюда. Может быть, этот тоннель ведёт в коридор, по которому они пришли? Октай обернулся, ещё раз посветил в сторону озера и решительно двинулся в проход.

Он был узкий и низкий, однако уже через несколько шагов стал расширяться, а потом пол под ногами Октая резко пошёл вверх. Юноша посветил фонарём под ноги и тихонько присвистнул от удивления: это было не просто возвышение, а самый настоящий пандус. Причём вёл он не прямо вперёд, куда шёл Октай, а куда-то вправо, но там обрывался — его завалило камнями. Слева от него ответвлялся другой пандус. Обойдя загромождение, Октай двинулся вверх и через некоторое время пол вновь стал ровным. Оборотень оказался в коротком коридоре, вырубленном в скале.

Октай остановился и посветил фонарём вокруг себя, всё больше удивляясь. Потолок здесь был скошен на обе стороны, как в старой церкви в Станситри, в которую когда-то в детстве он иногда забирался. Стены плавно и в то же время круто закруглялись кверху и там, где они сходились, выросли несколько маленьких сталактитов. Октай двинулся вперёд, где коридор оканчивался несколькими ведущими вверх ступеньками. Поднявшись по ним, Октай увидел, что находится в квадратном зале — точнее, он предположил, что зал мог быть квадратным когда-то, ибо противоположная его часть была полностью завалена. Огромные обломки скал, маленькие и крупные камни громоздились друг на друге. Вся эта чудовищная и грандиозная конструкция казалась такой непрочной, будто тронешь её — и камни покатятся, загрохочут, завалят и расплющат его. Осторожно Октай обошёл завал, чувствуя, как растёт разочарование — здесь тупик, он только зря потерял столько времени. Но, к счастью, за камнями он увидел новый проход, уходивший наверх так круто, что, если бы в нём не были вырублены ступеньки, можно было бы запросто свалиться.

Лестница тоже была здорово завалена камнями. Она и без того была узкой, а теперь Октаю приходилось вовсе жаться к стене. В конце концов все ступеньки исчезли под завалом. Октаю пришлось ползти по камням, держа фонарь в одной руке.

Он уже подумал было, что придётся всё-таки вернуться, но тут камни под его руками резко пошли вниз, и он, не удержав равновесие, упал вперёд. К счастью, падать было невысоко, меньше метра. Поднявшись на ноги, Октай едва не вскрикнул от радости — лестница вывела его в тот же коридор, по которому он и Рэйварго шли несколько минут назад!

Вскоре он снова вышел на мост. Рэйварго обернулся на свет фонаря и с облегчением улыбнулся:

— Я уже подумал, что ты совсем потерялся!

— Я тоже, — ответил Октай, подходя поближе. — Что, есть возможность перелезть через эту дыру?

— Только если прыгать, — вздохнул Рэйварго. — Парапет здесь закруглён сверху, и дальше он тоже обрывается. Боюсь, что мост дальше совсем разрушен.

— Что ж, — промолвил Октай, — тогда придётся идти моим путём.

Через несколько минут они были на берегу. Рэйварго вошёл в воду первым, за ним шагал Октай, держа перед собой фонарь. Постепенно дно уходило вниз, и, когда ребята добрались до того места, где Октай полчаса назад смог встать на ноги, Рэйварго погрузился в воду почти по ключицы. Он обернулся к Октаю и улыбнулся. Улыбка получилась вымученной и дрожащей.

— Н-ну и т-темп-пература у этой водички! Ес-сли м-мы в-выберемс-ся отсюда, у меня вряд ли б-будут д-де-дети…

— Н-не смеши мен-ня, а т-то я н-не смогу д-держать фонарь ровно, — предупредил его Октай.

— Ес-сли т-тебе от этого с-смешно, то ты садист, Ок-ктай. Л-ладно… ну-ка посвети вон туда.

Он указал рукой на дальнюю стену пещеры. Октай поднял фонарь и направил его туда, куда показывал Рэйварго. Дальняя стена была довольно далеко, но отсюда всё равно было видно: она была очень уж ровной. Ровной, как стена комнаты. Очень-очень длинной комнаты…

— Р-рэйварго! — воскликнул Октай, запнувшись не от холода, а от волнения. — Рэйварго, смотри!

— Д-да, это не просто озеро. Это помещение. Н-наполовину об-обвалившееся, — Рэйварго обернулся и окинул взглядом почти похороненный под камнями берег, с которого они сошли. Дальняя же стена уходила вверх не слишком далеко: ребятам было видно, что она заканчивается под ровным карнизом. Мост — теперь это было видно хорошо — и в самом деле был разрушен. От дальней стены отходил только клочок каменного полотна. Из воды в двух местах торчали мощные каменные опоры.

— Т-ты пойдёшь дальше? — спросил Октай. Рэйварго пожал плечами:

— Придётся. — Судя по голосу, такая перспектива его не восхищала. Он пошёл вперёд, а Октай держал фонарь направленным на дальнюю стену.

Рэйварго прошёл под тем местом, где Октай упал в воду. Здесь она достигала его подбородка. Октай слышал, как чуть-чуть постукивают зубы его друга. Рэйварго оттолкнулся от дна ногами и медленно поплыл вперёд. Октай окликнул его:

— А если д-дальше буд-дет только г-глубже? Возвращайся!

Рэйварго и сам этого опасался. Плавать он умел хорошо, но с тех пор, как в воде погибла его мама, его стал преследовать страх перед тёмными глубинами и отстутствием твёрдой почвы под ногами. Проплыв ещё несколько саженей (свет фонаря становился всё более далёким) молодой человек вдруг ткнулся во что-то коленями. Опустив глаза, он увидел, что наткнулся на широкую стену, высота которой немного не доходила до поверхности воды.

— Посвети в воду подо мной, — попросил он Октая и тут же нырнул в тёмную воду с головой. Крик застыл у Октая в горле. Он вытянул руку вперёд, фонарь слегка дрожал от напряжения.

Рэйварго не показывался над водой с полминуты. Его товарищ уже подумал, что он утонул. Но едва эта мысль пронеслась у него в голове, Октай изумлённо открыл рот: Рэйварго поднимался над водой, как призрак. Он вскарабкался на стену и выпрямился. Вода здесь доходила ему до колен. Мокрая рубашка облепила его так, что было видно, как по его мускулистому, постройневшему за лето телу пробегает дрожь холода. С волос и одежды ручейками текла вода. Стуча зубами от холода, Рэйварго обеими ладонями оттянул подол рубашки и выжал его. Струйки ледяной воды потекли между его пальцев.

— Мы в тюрьме, — сказал он. Октай вначале не понял:

— Ты о чём?

— Это тюрьма, — Рэйварго медленно оглядывался по сторонам. — Я стою на крыше каземата. Тут целые ряды камер, и между ними проходы, по которым ходила стража.

— К-как ты это понял?

— Я нырнул и увидел зарешёченные окна. Заглянул в одно, и увидел там два скелета в цепях. Странная темница, если честно. Я думал, мерканийцы строили по-другому… — Рэйварго глядел по сторонам с восхищением, которого Октай никак не мог понять. Не дав другу разглагольствовать дальше, он спросил у него:

— Может, пойдём обратно?

— Обратно? — переспросил Рэйварго. — Нет, приятель, давай уж доберёмся до того берега. Вернуться мы всегда успеем.

Октай подавил вздох. Он взял фонарь в другую руку и, оттолкнувшись от дна, медленно и осторожно поплыл вперёд. Когда он доплыл до Рэйварго, тот одной рукой забрал у него фонарь, а другой помог вскарабкаться на крышу камеры.

— За дальней стеной оборотни, — сказал Октай, едва отдышавшись. — Я ещё никогда не чувствовал их так близко с тех пор, как мы сюда пришли… Ты прав. Я доплыву туда.

Он прошёл вперёд и увидел, что Рэйварго был прав: крыша обрывалась у него под ногами, и между ней и следующим рядом камер шёл проход. Октай переплыл его и следующий, потом снова взобрался на крышу и подошёл наконец к дальней стене.

Над камерами был небольшой карниз, по которому, наверное, могли прогуливаться стражники. Здесь тоже были каменные завалы, хотя и не такие огромные, как на другом берегу. Пройдя немного вдоль стены (здесь свет фонаря уже был почти не виден), Октай обнаружил то, что искал: дверной проём, выводивший на карниз. Он был завален камнями, но они были не такими уж большими: не было ничего сложного в том, чтобы потихоньку откатывать их и освобождать проход. А за проходом были оборотни. Много оборотней. Чудовищно много оборотней.

Путь назад был мучительно долгим; ребята уже очень устали и спотыкались буквально на каждом шагу. Когда они наконец вышли на воздух, свет был вечерним.

Снаружи воздух был жарким и сухим, как в печи. На небе не было ни облачка. Ребята не сразу вышли из пещеры — они сели отдыхать у входа, глядя то наружу, то назад, в уходящий в темноту тоннель.

— В Лесистых Горах таких больших пещер нет, — сказал Октай. — Может, и есть, но я в них не бывал. Там есть маленькие земляные пещеры, но от них надо держаться подальше. Мало ли кто может в таких жить.

— Например? — спросил Рэйварго.

— Например, медведи или пещерные львы. Однажды Веглао дралась с таким львом. У неё было копьё и нож. Я не знаю, как она смогла его победить.

— А сколько ей тогда было лет?

— Пятнадцать. Это было на вторую осень в Лесистых Горах. Только-только начался сентябрь.

Рэйварго прикрыл глаза и покачал головой.

— Ей было пятнадцать, а она победила льва. Мне тогда был двадцать один, а я протирал штаны в библиотеке.

— Поверь, это было не так уж весело, — сообщил Октай.

— Я понимаю. Но всё равно… честно говоря, иногда мне стыдно перед вами обоими.

— Стыдно? За что?

— Сам не знаю. Наверное, за то, что со мной жизнь обошлась лучше, чем с вами, хотя я ничего такого не заслужил.

— Не понимаю я тебя, — нахмурился Октай. Рэйварго улыбнулся и махнул рукой:

— Не обращай внимания.

Октай посмотрел на него исподлобья.

— Тебе не должно быть стыдно, — резко сказал он. — Ты не такой, как все остальные люди, понимаешь? Я не знаю, кто бы ещё на твоём месте… Ты помогаешь нам, хотя у тебя и своя жизнь есть, тебя кто-то ждёт… У тебя есть девчонка?

Рэйварго не ответил. Воспоминания нахлынули на него, но сейчас это уже не причиняло такой острой боли, как там, в Ретаке. Наверное, потому, что за эти месяцы он пережил слишком многое, по сравнению с которым женитьба Марнея Гилорка на слишком хорошей для него девушке выглядела пустяком.

— Веглао идёт, — сказал он, глядя за плечо Октая.

— Что? — переспросил Октай.

— Веглао идёт, — повторил Рэйварго.

Октай обернулся. Веглао быстро, почти не глядя под ноги, спускалась со скалы, и вид у неё был такой, как будто она собиралась сказать что-то очень важное.

 

9

— Нет! — взорвался Рэйварго.

— И думать не смей! — возмущённо воскликнул одновременно с ним Октай.

— Почему? — мирно осведомилась девушка.

— Потому что это всё равно что вон с той скалы прыгнуть! — запальчиво воскликнул Октай. — Только если ты прыгнешь, то умрёшь быстро и не мучаясь, — добавил он язвительно.

— Я постараюсь никому не дать себя убить, — спокойно сказала Веглао. — Думаешь, не справлюсь?

— Не это он думает, — вступился Рэйварго, — а совсем другое. Веглао, тебе не надо идти туда. Я тебя просто не отпущу.

— Втереться в доверие к Кривому Когтю! — без всякого намёка на вежливость перебил его Октай, гневно сверкая глазами. — Отличный план, просто блеск!

— А почему нет? — в отличие от своих друзей, Веглао говорила очень спокойно. — Чем плохо? Вы же сами видели, что он если даже и высовывается из своей норы, его всегда окружает охрана.

— Можно убить его из лука, — буркнул Октай.

— Можно. Вот только наши с тобой луки, если ты не помнишь, особо не блещут, и при таком ветре, который гуляет над их тропой, нечего и пытаться попасть в цель. Нет, его нужно убить наверняка, а для этого подобраться поближе. Это-то я и собираюсь сделать.

— Но почему ты? — возмущённо спросил Октай.

— Рэйварго просто не пустят туда, он ведь человек…

— И даже если я это и сделаю, вы не вылечитесь, — сквозь зубы закончил Рэйварго и ударил себя кулаком по колену. — Вот чёрт!

— А насчёт тебя, Октай, я уверена, что Кривому Когтю известно о смерти Морики и о приметах того, кто её убил. Если ты туда пойдёшь, он убьёт тебя прежде, чем ты успеешь сказать «мама».

— Но ты же встречалась с ним! — воскликнул Октай. — Он тебя видел! И ты думаешь, он тебя не узнает?

— Он видел меня всего лишь один раз, и мне тогда было тринадцать лет. Ты сам помнишь, что я тогда была совсем не такой, как сейчас. Я уверена, что он меня не узнает.

— А этот… — Октай поморщился и наконец произнёс с таким выражением лица, будто это имя было каким-то особенно отвратительным ругательством, — этот Тальнар тебя случайно не выдаст?

— Надеюсь, нет, — отозвалась Веглао.

— Веглао, не надо, — тихо попросил Рэйварго. — Пожалуйста!

— Это единственный способ, Рэйварго! Единственный! Я мечтала об этом три года. Я не могу так просто взять и отступить!

— Но вступив в его стаю, ты окажешься в полной его власти! Он будет волен сделать с тобой всё, что угодно — убить или что похуже…

— Знаю, — подавив вздох, сказала Веглао. — Мне и в самом деле страшно, ребята, правда. Но ведь я буду очень осторожна. И, знаете, я уверена: если это и вправду исцелит всех оборотней, они, может, и не тронут меня.

Она замолкла, и её друзья не заговорили в ответ. Октай сидел, скрестив руки на груди и мрачно нахмурясь. Рэйварго сгорбился, подперев голову рукой. Наконец он глухо сказал:

— Надо разгрести завал в тюрьме. За ним находятся пещеры оборотней. Правда, это работа не на день и не на два. Но так мы сможем сами туда пробраться.

— Да, — поднял голову Октай, — и ты сможешь общаться с нами. Мы проберёмся туда из подземелья и будем на подхвате. И не вздумай отказываться!

Разговор этим не окончился. Октай уже свыкся с упорством, с которым его подруга приводила в действие свои сумасшедшие планы, и знал, что если она сообщает о какой-то идее, это значит, что идея засела в её мозгу так глубоко, что и багром не вытащишь. Рэйварго знал Веглао сравнительно недолго и пока что не успел к этому привыкнуть. Поэтому он потратил много времени и красноречия, чтобы убедить девочку отказаться от мысли о вылазке в стан Кривого Когтя. Мысленно Октай был полностью на его стороне, но вслух уже почти ничего не говорил — он никогда не мог похвастаться умением убеждать людей. Через некоторое время Рэйварго был вынужден признать своё поражение: Веглао упрямо стояла на своём.

— Я его убью, или умру сама, — категорично заявила она, поднимаясь на ноги и тем самым давая понять, что разговор окончен. — Не волнуйся так, Рэйварго. Я знаю, что это такое, когда опасность со всех сторон. Лучше уж так, чем протирать штаны и ждать неизвестно чего.

На следующее утро Веглао помазала свои волосы у корней козьим жиром, чтобы они казались давно не мытыми, испачкала грязью лицо и одежду. Октай во время этого стоял неподалёку, заложив руки за спину и нервно крутя пальцами, глядя на голубоватую дымку, медленно уползающую с гор. Рэйварго было не видно — он собирал хворост.

Наконец Веглао встала, подошла к Октаю и похлопала его по плечу. Юноша резко обернулся, и вместе они зашагали по горной тропинке вверх.

Тем временем вернулся Рэйварго. Скинув с плеч тяжёлую вязанку хвороста, он устало выпрямился и на миг замер, увидев две тонкие фигурки на гребне скалы. Все доводы рассудка, стройные конструкции из мыслей о благородстве риска и важности поставленной цели мгновенно вылетели у него из головы. Рэйварго бросился вдогонку, перескакивая с одной плиты песчаника на другую, и, спрыгнув на тропинку, крикнул:

— Веглао, не делай этого!

Веглао обернулась, и в этот момент солнце радостно, победно поднялось над холмом, на котором она стояла. Золотое ослепительное сияние заволокло её, и лишь долю секунды Рэйварго видел, как она приподняла руку в знак прощания. Потом Рэйварго инстинктивно прикрыл ладонью глаза, спасая их от солнца, а когда снова смог посмотреть на холм, на нём уже никого не было.

Веглао было жаль, что она не попрощалась с ним как следует, но времени на это не было — до часа обычной утренней охоты Кривого Когтя оставалось совсем немного времени. Вместе с Октаем они шагали по хорошо знакомой тропинке, по рыжим камням, по сухой острой траве, мимо маков, чьи красные лепестки трепетали на ветру, как крылья бабочек. Они не разговаривали друг с другом — всё уже было обговорено и условлено.

На этот раз они не стали карабкаться на знакомый им уступ, а спрятались неподалёку от дороги. Долго ждать им не пришлось — вскоре светло-жёлтое облако пыли в конце дороги дало сигнал о приближении стаи.

Через несколько минут они уже были рядом, их было около двадцати — все рослые и сильные, вооружённые ружьями и дротиками. Кривой Коготь возвышался над самыми высокими из них почти на голову. Октай сжал кулаки так, что костяшки его пальцев хрустнули. Веглао почувствовала себя так, как будто стоит на краю огромной пропасти, на дне которой клокочет пламя, рыжее, как волосы убийцы её брата. Нечего больше ждать — надо решаться. Веглао на секунду обернулась к Октаю, улыбнулась ему и сразу же с отчаянным приглушённым криком вскочила на ноги и, спотыкаясь и шатаясь, побежала вниз по склону.

Оборотни оторопели, увидев её. Двое тут же вырвались вперёд, выставив навстречу девушке ружья. Та, увидев оружие, страшно перепугалась, но всё же продолжила играть роль и бросилась прямо вперёд, схватившись руками за стволы ружей и крича истеричным, рыдающим голосом:

— Пустите меня к нему! Дайте мне поглядеть на него! О, мой вождь, мой вождь!.. — и, трясясь в фальшивых рыданиях, упала на землю.

Сквозь пальцы, которыми она закрывала глаза, Веглао видела разве что ноги окружавших её оборотней, но их изумлённые перешёптыванья ясно сказали ей: пока что её не тронут. Перед ней неожиданно расступились, быстро и нестройно, стоптанные ботинки и сапоги, и по песку зашагала пара добротных кирзачей.

— Ну-ну, деточка, — послышался голос, мгновенно ею узнанный, хотя она не слышала его несколько лет. — Не плачь.

«Деточка?! Чтоб тебе сдохнуть, чудовище!» — мысленно крикнула Веглао. Продолжая всхлипывать, она быстро подползла к Когтю и обхватила его колени руками, прижавшись к ним лицом. Поднимать голову было себе дороже: оборотни вряд ли оценили бы то, что, хотя Веглао рыдала как безумная, по её лицу не катилось ни одной слезы. На плечо девушке легла рука Кривого Когтя и, сжав его сильно, но не больно, подняла девочку на ноги. Веглао продолжала трястись и стонать, зажимая себе лицо руками. Ноги у неё подкосились, и она упала на руки подоспевшего оборотня-охотника.

— Наконец-то… наконец-то я добралась! — прорыдала Веглао, чувствуя всплеск ликования от того, что из её глаз наконец-то полились настоящие слёзы — в кулаке у неё был зажат кусочек дикого лука. Теперь она могла отнять руки от лица, что с готовностью и сделала, а луковицу незаметно бросила в песок и раздавила ногой.

Кривой Коготь шагнул к ней и взял её за подбородок. Глаза у него были настороженные и холодные, но в голосе слышалось что-то вроде участия:

— Что с тобой, девушка? Откуда ты, что ты ищешь?

Задыхаясь от слёз, Веглао заговорила, умоляюще глядя на Кривого Когтя и хватая его за рукава:

— Меня зовут Луя. Я с севера, сбежала из ликантрозория… Я добиралась сюда целый месяц… О, пожалуйста, мой вождь, не прогоняй меня! Я так много слышала о тебе!

Кривой Коготь нахмурился, и Веглао прикусила язык. Оборотень схватил её за плечи и слегка встряхнул:

— Слышала обо мне? Ну-ка, что ты слышала обо мне, и главное — от кого?

Веглао икнула от слёз и продолжила:

— Мне рассказывали в ликантрозории. Там были те, которые были молодыми, когда мой вождь обратил их… Они рассказывали мне о ваших подвигах!.. Я слышала, что вы сделали в ликантрозории Љ 14 три года назад…

— Они знают, что это был я? — переспросил Кривой Коготь. Его пальцы впились в плечи девочки, и та вздрогнула.

— О, мой господин, мне больно! — всхлипнула она. — Послушайте, люди никогда не говорят о том, что это сделали вы!.. И в газетах они писали, что ликантрозорий подожгли дети! Но я-то знаю, что эти дети не смогли бы спастись без вашей помощи!

Кривой Коготь слегка улыбнулся, и Веглао тоже едва сдержала торжествующую улыбку: кажется, ей поверили. Всхлипнув и исторгнув из глаз новую порцию слёз, она продолжила вдохновенно врать:

— Я полюбила вас, никогда вас не видев, мой вождь… Я ждала, когда вы придёте и в этот ликантрозорий, когда вы спасёте меня и моих друзей — но вы, наверное, просто не знали о нас…

— И верно, не знал, — хитро прищурился Коготь. — Из какой ты тюрьмы, девочка?..

— Из ликантрозория Љ 74, округ Палетшетри, близ Лесистых гор, — без запинки отрапортовала Веглао, читавшая об этом ликантрозории месяц назад в обрывке газеты.

— Это же тот, в котором произошло восстание месяц назад! — воскликнул один из оборотней. Другие одобрительно что-то забормотали, некоторые с сочувствием косились на Веглао.

— Да, да! — с жаром закивала Веглао. — Как раз во время восстания я и убежала — я и четыре моих друга… Но они не добрались до Клыкастых гор — одного убили охотники за головами, второго они затравили собаками… на нас тоже спускали собак, у меня до сих пор остались шрамы! Ещё двое умерли от голода по дороге… Я сама ничего не ела со вчерашнего утра, — при этих словах она красноречиво покачнулась.

Кривой Коготь ещё раз пристально взглянул на неё, словно стараясь взглядом выпытать все её тайны. Но, видимо, в этот раз Веглао не вызвала у него никаких подозрений. Он молча выпустил её и обернулся к остальным оборотням:

— Мы пойдём на охоту, а ты… ты, Долвер (Веглао вздрогнула), отведи девушку в пещеру. Распорядись, чтобы её покормили, и, если это нужно, отправили в лазарет. Вперёд, волки.

К Веглао подошёл высокий худой юноша и взял её под руку. Веглао боялась смотреть ему в лицо — вдруг он её узнает? — но всё же краем глаза заметила, что Долвер мало изменился за эти три с лишним года: только стал выше, да на щеках появилась щетина. Сколько же ему сейчас лет? Наверное, восемнадцать или девятнадцать.

— Пошли, — сказал Долвер, ведя Веглао в ту сторону, с которой он недавно пришёл. Тем временем Кривой Коготь повёл остальных оборотней дальше по дороге, некоторые из них оборачивались на чужачку. Спустя несколько шагов Веглао тоже один раз обернулась, и сдержала дрожь — на отдалённой невысокой скале, словно маленькая стройная статуя, застыл Октай. Он был так далеко, что никаких черт его внешности нельзя было рассмотреть, но и так было понятно, что это он. Обернуться ещё раз значило вызвать подозрение, и дальше Веглао смотрела только на дорогу, тяжело повиснув на руке Долвера и еле передвигая ноги.

При виде входа в подземный город, Веглао вполне правдиво изумилась:

— Неужели вы живёте под землёй?

— Ага, — кивнул Долвер. — Ты не пугайся, там вполне ничего. Я уже привык, за три-то года. В конце концов, какая разница, где помирать?

«А ты не изменился, приятель», — подумала Веглао.

У ворот, как обычно дежурили двое вооружённых оборотней. То, что Долвер вернулся с охоты так быстро, да ещё и не один, понятное дело, очень их заинтересовало, но молодой оборотень протащил девочку мимо них, не сказав ни слова. Когда они спускались по лестнице, Веглао закашлялась от дыма, а Долвер только беззлобно рассмеялся:

— Что, противно? Ты привыкай, здесь всегда так.

«Привыкну, а как же иначе». Долвер ввёл её в огромное подземное помещение, которое было всё заполнено дымом, но здесь он был не такой густой, как на лестнице — наверное, здесь есть какие-то ходы наружу, через которые дым выходит. Дым, как сразу поняла Веглао, исходил от дюжины больших костров, разожжённых возле уходящих в тёмную высоту колонн. У костров двигались тёмные фигуры женщин, в больших котлах, котелках и вёдрах что-то кипело и булькало. Долвер провёл Веглао по залу, не остановившись ни на минуту, и свернул с ней в один из подземных ходов, потом в другой, в третий… Веглао напряжённо старалась запомнить, сколько раз и куда он поворачивает. Она насчитала семь поворотов направо и пять — налево. Путь вёл куда-то вниз, и чем дальше они шли, тем более тёплым и влажным становился воздух.

— Куда ты ведёшь меня? — спросила Веглао.

— Там увидишь, — отозвался Долвер. Через несколько шагов они оказались в большой пещере — именно пещере, не зале. Повсюду росли сталагмиты и громоздились камни, а между ними в свете прикреплённых к стенам факелов краснели клубы пара, исходящие от маленьких озёрец.

— Горячие источники, — объявил Долвер. Кое-где в воде можно было видеть плескающихся ребятишек или устало лежащих взрослых. Их было немного — всё-таки разгар рабочего дня. — Раздевайся. Вон там есть мыльный камень, можешь отколоть себе немного.

Веглао присела на корточки, расшнуровала ботинки, потом сняла с себя одежду. Всё это время Долвер глядел на неё, и это было неприятно. Можно подумать, он в первый раз видит голую девушку. Вон там неподалёку в каменной ванне сидит, развалясь, женщина лет тридцати с большими, как арбузы, грудями — пусть на неё и смотрит, у Веглао грудь нисколько не подросла с того времени, когда ей было тринадцать лет. Когда она полностью разделась и расплела косу, Долвер на секунду прищурился.

— Как странно, — протянул он.

— Что странного? — спросила Веглао, прикрывая грудь седыми волосами. Но Долвер смотрел не на грудь, а на ноги.

— Со мной в ликантрозории была девчонка вот с точно такой же отметиной на ноге. Я как увидел, подумал, что оборотень у неё с голени кусок мяса выдрал.

— Это был не оборотень, — не моргнув глазом, соврала Веглао. — Я в детстве как-то раз прыгнула в воду с моста, и угодила ногой на сваю. Та мне ногу почти до кости пропорола. Кровищи было!.. Еле откачали.

— А-а-а. А сколько тебе лет, Луя?

— Мне? Двадцать два. Осенью будет двадцать три. Я просто выгляжу мелкой.

Долвер помолчал, и Веглао прочла по его длинному лбу, как по книге, все производимые им расчёты. Решив, что пигалица, с которой он три с лишним года назад делил горелую овсянку в ликантрозории Љ14, никак не могла быть девятнадцатилетней, Долвер молча кивнул — мол, верю. Веглао улыбнулась, сделав вид, что ничего не поняла, и залезла в обжигающую, но всё же очень приятную воду. Пока всё идёт хорошо — но сколько же понадобится осторожности! Похоже, ей предстоит ещё раз вспомнить ликантрозорий, вот только на помощь Тарлиди рассчитывать нечего.

 

10

Снаружи наступило утро. Веглао поняла это по тому, что из коридора послышались шаги несколько пар ног — приближались люди, несшие завтрак больным. Девушка приподнялась на локте, вглядываясь в темноту красными от дыма и тьмы глазами, уставшими после бессонной ночи.

Ночью, пока окружающие её оборотни храпели, сопели, стонали и вздыхали во сне, она лежала неподвижно, сжавшись и глядя во мрак, который едва-едва рассеивал огонёк, горевший в плошке с жиром. Теперь её затея казалась Веглао очень глупой, опрометчивой и абсолютно не продуманной. Правы были друзья: здесь, в окружении верных Когтю оборотней, у неё всё равно что связаны руки. Потому-то Веглао и не спала всю ночь, прокручивая в голове новые и новые способы поближе подобраться к Кривому Когтю, причём подобраться тогда, когда он будет безоружен или хотя бы без вечно крутящихся вокруг него телохранителей. Но она понимала, что сделать это у неё не получится, пока она не узнает побольше о стае и месте, в котором она находится — вот почему первым решением, которое она приняла, было совершить прогулку по пещере, изучить насколько возможно её структуру и проработать на всякий случай пути к отступлению.

Вторым её решением было извиниться перед Тальнаром. Теперь она горько пожалела о тех необдуманных злых словах, которые наговорила Тальнару тогда, в Тенве, и о том унижении, которое заставила его испытать на горе несколько дней назад. Она своими глазами увидела тёмные пещеры, дым и чад, темноту, убогие норы в камне, где люди спят вповалку на каких-то подобиях постелей, бледных и худых детей, усталых озлобленных взрослых. Уже после одного дня, проведённого в душной и холодной пещере, ей стало так тоскливо и плохо, физически плохо, что она отдала бы что угодно, лишь бы никогда сюда больше не возвращаться. А каково было Тальнару провести здесь без малого четыре года! Неудивительно, что он сломался. И как только она смела его осуждать? Бесконечные месяцы в этой могиле, рядом с Кривым Когтем, в то время как она жила в Лесистых горах, на свободе, и каждое утро, просыпаясь, видела небо и лес, а не глухие стены и больные лица, слышала шум ветра и пение птиц, а не кашель, вздохи и ругань. Веглао казалось, что весь воздух этих пещер, пропахший потом, каким-то мерзким куревом, кровью и мочой, вызывает болезни и злобу.

За этими раздумьями её и застали оборотни, принесшие завтрак. Это были три молодые женщины, две из которых несли подвешенный на жердь котёл, а ещё одна — стопку мисок. У большинства больных миски были при себе, но, очевидно, некоторые попали в лазарет внезапно и не успели никого послать за своей посудой. Эта третья женщина быстро обошла всех, у кого не было тарелки, и, на миг вернувшись к своим товаркам, разливавшим кашу, подошла и к Веглао. В руках она несла ещё одну миску, над которой курился парок. При взгляде на неё девушка почувствовала волнение: приветливое, чисто умытое лицо молодой женщины, обрамлённое пушистыми светлыми волосами, было изуродовано — у неё была раздвоена верхняя губа. «Кажется, — подумала Веглао, — я теперь знакома с госпожой Нерел».

— Здравствуй, Луя, — ласково сказала девушка. — Меня зовут Заячья Губа. Я принесла тебе завтрак.

С этими словами Заячья Губа присела рядом с Веглао и поставила миску на пол рядом с её постелью. От миски исходил сильный приятный запах дыма и бобовой каши. Веглао уже очень давно не ела бобов — в Лесистых горах они не росли.

— Спасибо, — сказала девушка и нарочито неуклюже села, прислонясь спиной к стене. Заячья Губа, сияя, вытащила из кармана платья завёрнутую в лист какого-то растения деревянную ложку и протянула её Веглао.

— Это Камир Рыжий сделал для тебя, — с улыбкой сказала она. — Правда, хорошая ложка? Он вчера весь вечер работал.

— Надо будет сказать ему спасибо, — ответила Веглао. — Только поднимусь на ноги.

— Ты кушай, кушай, — поспешно сказала Заячья Губа. — Тебе надо набираться сил. Какая ты худенькая, Луя!

— Даже сисек нет, — поддакнул лежащий неподалёку молодой оборотень, чья грудь была обмотана грязноватым бинтом, чёрным от крови.

— Замолчи, Юил! — взвилась Заячья Губа, сверкнув на юношу своими серыми глазами. — Тебе только бы обижать других!

— Сама заткнись, уродина, — бросил Юил, кинув на девушку полный отвращения взгляд. — Ну, чего вытаращилась? Иди, пожалуйся Червяку, если хочешь. Я даже сейчас его так отделаю, что он неделю засмеяться не сможет.

— Юил, тебе ещё повезло, что ты ранен, — спокойно сказала Веглао, взглянув на него. — Лежачих я не бью.

Юил презрительно покосился на неё. У него были очень тёмные, почти чёрные глаза и грязные спутанные волосы, определить цвет которых не представлялось возможным. Щёки были запавшими, а на лбу, несмотря на юный возраст, уже появились глубокие морщины.

— Руки коротки, соска. Кушай, не обляпайся, — с этими словами он отвернулся к стене и больше не разговаривал. Заячья Губа ещё какое-то время смотрела на него с обидой и гневом, а Веглао как ни в чём не бывало поставила миску на колени и принялась за еду.

— Мальчишки, — вздохнула Заячья Губа. — Какие они злобные! Ненавижу мальчишек.

— Поэтому делаешь их мужиками, — заржал здоровый оборотень, полулежащий на постели неподалёку. Его правая рука была сплошь замотана бинтом, красным от свежей крови. Его смех подхватили несколько других больных. Заячья Губа залилась краской, губы её задрожали — она готова была заплакать.

— Эй, как вам не стыдно? — гневно спросила Веглао. — Если бы не вы, она не пришла бы сюда и не позволила бы вам ржать над собой! Она добрее всех вас вместе взятых, так какая вам разница?

Оборотень с больной рукой хмыкнул, но не перестал улыбаться.

— Вот ведь храбрая девчушечка! — подала голос плотная тётка лет сорока, сидевшая у стены. — Чё, мужики, задрожали?

— Она новенькая, — махнул рукой долговязый оборотень с забинтованной головой. — Не знает пока ничего.

— Незнание не освобождает от ответственности, — тусклым голосом откликнулся болезненного вида старик с редкими бакенбардами и треснувшими очками на бугристом носу. Он явно хотел ещё что-то добавить, но закашлялся и откинулся назад, закрыв глаза.

— Не надо, Луя, — боязливо прошептала Заячья Губа. — Не надо меня защищать. Я уже давно привыкла. Ты лучше позавтракай как следует.

Веглао не надо было просить дважды. Она принялась за завтрак. Ела медленно и как бы с трудом, ни на секунду не забывая о своей роли — усталой, измотанной девочки, которой некуда было пойти, кроме как к рыжебородому монстру, который убивает молодых юношей и пишет их кровью на стенах издевательские послания. Тем временем Заячья Губа не умолкала ни на мгновение:

— Я хочу, чтобы ты жила в одной комнате со мной и моим мужем. Там, кроме нас, жило раньше ещё трое оборотней, но один недавно умер, так что есть свободная постель. Те двое, которые остались — это хромая Шигелла и её сыночек, ему только семь лет. Тебе у нас понравится, честно-честно! Я буду помогать тебе на работе, а то ты такая слабенькая…

— А твой муж? — спросила Веглао ничего не выражающим голосом, хотя внутри у неё всё кипело от волнения. — Он не злой? Он не станет меня бить или…

Заячья Губа рассмеялась и замахала тонкими бледными руками:

— Кто это злой — мой Тальнар? Луя, солнышко, да он просто чудо! — растроганно воскликнула она. — Такой красивый, такой добрый!.. Мне безумно повезло, Луя… Ты знаешь, до того, как я встретила Тальнара, меня никто не любил. Никто-никто. Все только… ну, ты понимаешь, — она широко улыбнулась и нырнула указательным пальцем в кольцо из двух пальцев другой руки. Веглао поразило, что она говорит об этом так спокойно, да ещё и на людях. Если это правда (хотя сразу видно, что это милое, непонятно как оказавшееся здесь существо не умеет лгать), то Тальнар стал гораздо менее разборчив, чем раньше. Но возможно, у него просто не было выбора — судя по тому, что он говорил, его статус в стае находится где-то на уровне пола.

Заячья Губа забрала у неё пустую тарелку, поцеловала её в щёку и удалилась, напоследок ещё раз горячо попросив заселиться к ним в комнату. Когда она скрылась, Юил соизволил поднять голову и посмотреть ей вслед. Потом он посмотрел на Веглао и усмехнулся во весь рот. Нескольких зубов у него не хватало, и пустые дёсны на их местах были розовые и беззащитные.

— Чего ухмыляешься? — спросила Веглао. Парень хмыкнул:

— Ты не больно-то слушай эту дуру. Надо же: позвала тебя жить к ней. Вождь сам определяет, кто где будет жить.

— А тебя он наверняка подселит поближе к себе, — поддакнула тётка у стены, почёсывая чёрными ногтями рубец на своём правом предплечье. — Ещё бы — такую красавицу!

Издевается, не иначе, подумала Веглао. Последний раз красивой её называли четыре года назад, и это был её родной брат. С тех пор она потеряла многое, и красоту в первую очередь. Её догадка подтвердилась — тётка заржала, и следом за ней захихикали, загоготали и затряслись все, кто был в лазарете. Все, кроме оборотня с перевязанным плечом. Тот только усмехнулся, а потом тяжело откинулся на свою подстилку с серым и искажённым лицом — видимо, рана тяжко мучила его.

День всё тянулся и тянулся, и ничего не происходило. Веглао маялась от безделья и беспокойства. Как бы ей хотелось быть сейчас рядом со своими друзьями, разгребать завалы в подземелье по колено в холодной воде, при слабом свете керосиновой лампы, которая каждую секунду может погаснуть. Она так боится темноты — больше всего на свете — но если выбирать между темнотой, в которой она будет с друзьями, и светом, в котором видно кривую ухмылку Кривого Когтя, она не задумываясь выберет второе. Правда, перед этим неплохо бы подарить вожаку оборотней новую улыбку — широкую, красную, и не на лице, а поперёк шеи.

Стоило ей покрепче задуматься об этом, как тот, о котором она думала, заявился собственной персоной. В лазарет ворвался молодой прыщавый оборотень и срывающимся от волнения голосом выдохнул:

— Эй, тихо все! Сюда идёт вожак!

Оборотни особо и не шумели — так, парочка из них негромко переговаривались, забинтованный иногда сдавленно стонал, но в остальном всё было тихо. Но при словах мальчишки все сразу замолчали, а Веглао вся подобралась.

Кривому Когтю пришлось пригнуться, когда он входил в лазарет. Хоть потолки здесь почти всюду были достаточно высокие, дверные проёмы были рассчитаны на куда менее высоких жильцов, чем Коготь. Выпрямившись, он прошёл через весь лазарет прямо к Веглао, не удостоив затихших оборотней ни одним взглядом. Его рыжая грива сверкала в свете огонька далеко не так ярко, как светлые глаза. Руку он держал на поясе, где у него висел длинный нож. Он принёс с собой запах пота, ветра, дыма и крови. Веглао поднялась на ноги, держась за стену. Ноги у неё дрожали по-настоящему, а вот кроткое и робкое выражение опущенным глазам пришлось придавать искусственным путём. Кривой Коготь окинул её взглядом. Он тяжело дышал, Веглао чувствовала, какой он горячий, хотя он не прикасался к ней. Он только что пришёл с охоты, он был на солнце. Ещё недавно он кого-то убил. От него разит кровью и потом — конечно, в ночь убийства Ригтирна он пах так же. Сволочь, подонок, убийца.

— Завтра ты выйдешь отсюда, — хрипло сказал он. — Хватит тебе сидеть без дела. Утром за тобой зайдёт оборотень, будешь жить с ним.

Не дожидаясь, пока она тихо пролепечет: «Да, мой господин», он развернулся и ушёл прочь. Веглао опустилась обратно на свою постель. Она чувствовала, что дрожит. Нет, нельзя так нервничать. Если у неё будут дрожать руки в самый ответственный момент, это будет плохо.

Когда наступила ночь, было непонятно — в этой яме и так было всегда темно. Веглао и все остальные засыпали, просыпались, переговаривались или лежали молча. Им принесли поесть, но Заячья Губа больше не приходила. Пообедав, Веглао задремала — сказалась бессонная ночь, — но вскоре пробудилась в очередной раз. Все вокруг спали. Тётка у стены громко храпела. Оборотень в очках тоже храпел, но тише, присвистывая. Юил громко сопел, нахмурив брови. Нет, спят не все, подумала Веглао. Кто-то стонал неподалёку от неё, и эти стоны были такими жалобными, что весь сон как рукой сняло. Девочка поднялась на ноги и в слабом свете плошки подошла к стонавшему.

Это был уже знакомый ей мощный оборотень с перебинтованной рукой. Он лежал на спине, глядя в потолок, и его глаза и щёки блестели от слёз. Он услышал шаги Веглао и скосил на ней взгляд

— Девочка… — прохрипел он, — посиди со мной немного… Не бойся, я тебя не обижу… Сядь рядом, пожалуйста…

Поколебавшись, Веглао опустилась рядом с ним на какое-то жалкое тряпьё, служившее ему постелью. Мокрые маленькие глаза оборотня остановились на ней, его рот задрожал в попытке улыбнуться:

— Вот так. Чтоб я смог тебя видеть… Ох, как же мне плохо, девчушечка!.. Рука будто горит… Никогда с тех пор, как я стал оборотнем, рана не заживала так трудно…

Веглао протянула руку и потрогала раненое плечо оборотня. Бинт был влажен от крови, а плоть под ним — очень уж твёрдой, как туго надутый воздушный шар. От этого прикосновения оборотень застонал громче, и разбудил одного из своих соседей.

— Заткнись, Морж, или я тебя сам убью, — проворчал он и, перевернувшись на другой бок, захрапел пуще прежнего. Веглао обеспокоенно взглянула на раненого:

— Рана гниёт, ваша рука опухла. Я боюсь, что у вас заражена кровь.

— Что? — спросил оборотень шёпотом. — Что, сдохну я?

Веглао малодушно помотала головой. Она попыталась подумать о том, что этот человек — бандит и убийца, но это не помогло. Она продолжала жалеть его.

Моржа — наверное, его прозвали так за пушистые густые усы — её жест не обманул. Он тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Дыхание его было тяжёлым, хриплым, прерывистым. Ужасно было смотреть, как умирает большой и сильный человек, уже упавший и не имеющий сил подняться. Веглао хотелось отойти, но тут он снова открыл глаза и посмотрел на неё.

— У меня сестричка была. На тебя была похожа. Такая же худенькая, и волосики такие же серые… Очень я её любил. Вот смотрю на тебя сейчас и кажется, что это она меня навестить пришла.

— От чего она умерла?

— От голода. Это было во время Третьей войны, в семидесятом. Мамка моя тогда же померла, и отец тоже… Я тоже умер бы, да вместо этого стал оборотнем…

Он закашлялся. Из его глаз потекли слёзы.

— Я что думаю, — прохрипел он, — правда это, что вождь говорит? Что все мы на Луну попадём, когда умрём?

— А он так говорит?

— Говорит… только мне не по душе это. Что же мне, и на том свете с сестрёнкой-то моей не свидеться, а?..

Веглао не знала, что ему ответить. Она вытерла пот со лба умирающего. Тот вздохнул и снова заговорил:

— Ты не обижайся на Юила. Он слишком тяжело ранен… У него, конечно, всё быстро заживёт, но он боится, что Кривой Коготь не возьмёт его на дело.

— На какое дело? — насторожилась Веглао. Оборотень ответил не сразу, и девушка решила, что он потерял сознание, но вскоре он снова заговорил — с трудом, словно выталкивая слова из горла:

— Город… Город в пустыне… Вождь пойдёт туда в следующее полнолуние.

— В какой город? — помертвевшими губами спросила Веглао, но ответа быть уже не могло. Раненый почувствовал, что смерть подступила слишком близко. Он заметался, завертел головой, из-под зажмуренных век его потекли слёзы:

— Умираю, умираю! — глухо вскрикнул он. Его сосед прямо-таки подскочил на своей постели:

— Морж, я тебя точно прикончу! Заткни свою варежку, дай поспать!

— О, дьявольщина! — простонал Морж, приподнимаясь и широко открывая глаза. Его глаза налились кровью, из-за сжавшихся зубов вырвалось жалобное рычание, а потом он резко упал на пол. Его открытый рот чернел бесформенной дырой, глаза закатились так, что радужки почти скрылись под верхними веками. Он был мёртв.

— Что? — сварливо спросил оборотень с чутким сном. — Окочурился? Ну и что ты зенки пялишь, малявка?.. Туда ему и дорога… — Его слова потонули в кошмарном зевке, он зарылся с головой в засаленные тряпки и снова заснул.

Веглао закрыла глаза мёртвому оборотню. Пальцы плохо слушались. Что здесь делают с мертвецами? Где их хоронят?

Наутро она это узнала.

 

11

Моржа унесли в маленькую долину недалеко от главного входа в пещеру, где вырыли для него мелкую могилу. Земля здесь была слишком каменистая, чтобы закопать тело целиком, и могила глубиной мало отличалась от корыта. Тело положили в ямку и завалили камнями. Таких каменных холмиков здесь было очень много, некоторые из них — очень маленькие. Оглядываясь по сторонам, Веглао подумала, что здесь скоро не будет хватать места всем покойникам.

После этого она уже больше не возвращалась в лазарет, а вместо этого жила в комнате Заячьей Губы. Тальнара она встретила в тот же вечер — смертельно уставший, мокрый от пота и грязный, он вернулся с работы и упал на кровать, не раздеваясь. Заячья Губа тут же принялась увиваться вокруг него, уговаривая сходить в пещеру с источниками. В этот-то момент Тальнар и увидел её. Если он и удивился, то ничем не выказал этого удивления. Устало пошатываясь, он поднялся на ноги и пошёл вместе с женой к выходу. Наверняка они там будут не только мыться, подумала Веглао без всякой ревности.

Работа для неё нашлась быстро. В пещерах было ужасно грязно, и там приходилось регулярно убираться. Этим, как и готовкой, занимались женщины и дети, и все они ненавидели этот труд — целый день ползаешь на карачках по холодному полу, оттирая с него грязь, плевки и испражнения (хотя Кривой Коготь регулярно отправлял волков раскапывать новые выгребные ямы снаружи, далеко не все утруждали себя выходом из пещеры и предпочитали справлять свои дела прямо у стен), и постоянно приходится менять воду, и не в пещере с источниками, а снаружи, в ручьях. Результат — сломанные ногти, слезящиеся глаза, боли в спине, а чистота остаётся ненадолго. Но Веглао сразу вызвалась заниматься именно этим, и не прогадала: работа служила отличным прикрытием для того, чтобы изучить внутреннее расположение комнат, камер, ходов, лазов и коридоров, а так же проходы наружу. Хотя в первый день девушка неимоверно устала, дальше работа пошла легче, и вскоре она уже могла отлично ориентироваться во многих частях подземного города.

Незаметно прошла неделя её жизни в пещере. До полнолуния оставалось ещё столько же. Понятно, что всё это время Веглао постоянно возвращалась мыслями к тому, о чём ей сказал умирающий Морж. «Город… Город в пустыне…» Что за город? Он мог говорить о каком угодно из этих маленьких городков, которые тут и там разбросаны по Великой Степи. Нет сомнения, Кривой Коготь хочет захватить один из них. Но какой? Ведь не станет же он рисковать жизнями своих волков ради того, что ему не особенно и нужно. Веглао пожалела, что рядом с ней нет Рэйварго: он вырос в этих краях и наверняка может догадаться, какой город вызвал у вожака оборотней такой интерес. Но Рэйварго здесь нет, а значит, ей надо действовать в одиночку.

Девушка не сомневалась в том, что на речах Кривого Когтя название этого города звучало не раз. Но на собрания её не пускали, а окружающие оборотни не делились с ней тем, что слышали. Она, правда, и не спрашивала — ещё заподозрят что-нибудь. Было понятно: Кривой Коготь ей не доверяет. Странно, что он так серьёзно к ней относится, ведь кто она, в сущности, такая? Всего лишь уставшая и слабая бродяжка. Она сбежала из ликантрозория Љ74, а не 14, и произошло это нынешним летом, а не весной 2004-го. Ей двадцать два, а не семнадцать, и её зовут Луя, а не Веглао. И забывать об этом нельзя ни на секунду.

На завтраках, обедах и ужинах, проходивших в общем зале, она обычно молчала, зато держала глаза и уши открытыми. Она ясно видела: оборотни нервничают, они чем-то возбуждены и взбудоражены. Они чего-то ждут — но чего? Куда направляется Кривой Коготь? Скольких он возьмёт с собой? Всё это было для неё тайной. Куда бы она не пошла, где бы ни присела, разговоры тут же делались тише, и сопровождались подозрительными оглядками на неё. Веглао это нервировало, но она не подавала виду. Она — Луя, глупенькая напуганная Луя, которая обожает Кривого Когтя.

На восьмой день своей жизни в пещере Веглао мыла пол и стены в самой отдалённой от входа части, совсем рядом с комнаткой, которую делили с Заячьей Губой и Тальнаром. От того, что здесь редко ходили, коридор был не особенно грязным, а на стенах почти не было копоти от факелов. Но Веглао собиралась остаться здесь подольше — у неё были свои планы.

Когда она отошла достаточно далеко, чтобы голоса немногих оборотней, сидевших дома, стали не слышны, она поставила ведро к стене и пошла дальше вглубь скалы, держа перед собой плошку с жиром, служившую фонариком.

Чем дальше она шла, тем более узким и тёмным становился коридор. Вскоре Веглао уже приходилось нащупывать мокрые холодные стены ладонями, чтобы не налететь на них. Воздух с каждым шагом становился прохладнее, и через какое-то время Веглао почувствовала, что у неё замерзают руки.

Спустя некоторое время до её ушей донёсся тихий рокочущий шум, как будто что-то катилось, а сразу за этим стена коридора впереди озарилась слабым желтоватым светом. Веглао замерла. Теперь ей было видно, что коридор, в котором она находится, ещё немного, и будет погребён под каменной лавиной. То, что она принимала за скошенный слева свод, оказалось подошвой огромной скалы, склонившейся из-за давнего землетрясения. Над этой кривой стеной виднелось скопище камней поменьше, которым только хрупкое равновесие не давало сейчас же посыпаться. Они были так низко, что Веглао могла бы нащупать их рукой. Чувствуя неприятный холодок между лопаток, девочка заторопилась к свету, стараясь не производить ни малейшего шума.

Коридор буквально через пять-шесть шагов был преграждён ровной скалой, но в этом месте от него вправо отходил маленький лаз — около дюжины ступеней, грубо вырубленных в скале. Оттуда-то и исходил свет. Заглянув туда, Веглао увидела у подножия ступенек завал. Осторожно спустившись, на ходу на всякий случай вытащив нож, она оказалась в другом коридоре — более широком, чем тот, из которого она пришла, и наверняка таком же длинном — слабый свет не давал точного ответа на этот счёт. Здесь всё было завалено камнями, но Веглао смогла разглядеть, что в дальней стене есть несколько арок, от которых видны были лишь стрельчатые верхние своды. Свет исходил из одной из этих арок, заваленных менее, чем другие. Оттуда же раздавался и шум — кто-то перекатывал тяжёлые камни и с лёгким плеском опускал их в воду. Веглао подозревала, что она знает таинственных рабочих. Улыбаясь, она тихо вскарабкалась по завалу наверх.

— Осторожнее, — тихо сказал за стеной знакомый голос. — Если всё обвалится, плану конец.

— Да и нам тоже, — хмыкнули в ответ. — Что за?..

— Что такое? — встревоженно спросил другой голос.

— Тише, — шёпотом отозвался другой. — Здесь оборотень по другую сторону.

Наступила тишина. Догадываясь, что её могут встретить отнюдь не объятиями, девушка перегнулась через завал и тихо сказала:

— Это я, Веглао.

Последовала короткая пауза, а потом в маленький проём между вершиной арки и завалом просунулась смуглая рука Октая. Веглао услышала его радостный голос:

— Веглао! Ты здесь! Ну и напугала ты нас!

Улыбаясь, Веглао вытянулась вперёд и пожала протянутую руку Октая. Она была холодной и мокрой — её друзья недавно плыли по холодному подземному озеру, чтобы помочь ей. Веглао стало жаль, что она не сможет сейчас протиснуться в узкое отверстие и обнять обоих юношей — только сейчас она осознала, как сильно соскучилась по ним.

Рука Октая исчезла, и после короткой возни в дыру просунулась ладонь Рэйварго. Нащупав ладошку Веглао, он тут же осторожно сжал её.

— Как ты там? — донёсся до Веглао его голос, ласковый и встревоженный. — Ты хоть иногда выходишь наружу?

— Нечасто. Я хочу получше изучить пещеры.

— Тебя никто не обижает? — спросил Октай.

— Я сама обижу кого хочешь. Ребята, мне надо кое-что сказать.

Рэйварго отпустил её руку и, судя по звукам, отодвинулся в сторону. Почти сразу же свет замигал.

— Ох нет! — послышался голос Рэйварго. — Пойду, поправлю фонарь, а то упадёт.

Октай оттащил ещё несколько камней, и теперь смог, поднявшись на один из них, заглянуть в расщелину. Увидев его лицо, Веглао радостно улыбнулась в ответ на его улыбку. Они не виделись всего неделю, а она уже соскучилась по нему. Как всё-таки хорошо, что он пошёл с ней, не остался в Лесистых Горах.

— Ну как, можно подступиться к этому гаду? — спросил Октай. Веглао вздохнула:

— Мне не разрешают даже слушать его речи. Но зато я знаю, где он спит. Его охраняют двое телохранителей в соседних комнатах. Кстати, за попытку убийства вождя здесь смертная казнь.

— Какая казнь?

— Сбрасывают в пропасть. Мне об этом уже рассказали.

— Секундочку… Что, Рэйварго?

— Скажи ей, что в случае чего мы её спасём, — донёсся до Веглао приглушённый голос молодого человека. Октай обернулся:

— Он сказал, что…

— Я слышала. Скажи ему спасибо.

— Я слышал, — отозвался Рэйварго. Судя по голосу, он улыбался.

Веглао снова повернулась к Октаю:

— Кривой Коготь идёт на дело, но куда, я не знаю. На речи меня пока что не пускают, а остальные оборотни либо ничего не знают, либо молчат, как рыбы. Знаю одно: он и его стая выходят послезавтра с утра. Их довольно много. Завтрашней ночью я хочу убить его во сне, но мне нужна будет ваша помощь. Сможете до того времени разгрести завал?

— Не до конца, но пролезть сможем, — ответил Октай. — Ты можешь нам не помогать.

Веглао и так не могла помочь — она слишком долго отсутствовала, это могли заметить. Пожав ещё раз на прощание руки друзей и пообещав им быть осторожнее, она зашагала обратно в коридор, чувствуя себя так, как будто возвращается в тюремную камеру после короткой прогулки на свежем воздухе.

 

12

На другой день Веглао впервые услышала речь Кривого Когтя.

Уже давно оборотни не устраивали такого пиршества. В восьмиугольном зале над кострами жарились огромный бык и несколько овец — животные из маленького стада, которое вместе с пастушком-грондийцем заблудилось в горах. Кроме них, было наловлено немало куропаток, ящериц, ворон, сурков и змей, собрано множество яиц и плодов. Завтра утром Кривой Коготь выступал в поход, и собирался отпраздновать это событие с большим размахом.

К вечеру в вестибюле собрались все несколько сотен оборотней, которые населяли город. Выползли из своих углов даже те, кто от старости или болезни еле могли ходить. Хотя львиная доля, конечно, досталась Кривому Когтю и его «воинам», все наелись до отвала. После праздничного обеда Кривой Коготь выпрямился во весь рост на своём помосте и призвал зал к тишине. Все тут же успокоились, как будто Кривой Коготь повернул рубильник, включавший и выключавший всеобщий шум.

— Завтра — великий день, — начал он без всяких предисловий. — Завтра с этих гор спустятся триста волков, которые разорвут старый мир в клочья. Люди слишком долго были главными в этом мире. Они называют нас животными, грязными тварями, говорят, что мы недостойны жизни. Посмотрим, что они скажут, когда мы победим и загоним их самих в эти вшивые ликантрозории!

Несколько десятков оборотней ответили криками и вскинутыми кулаками. Даже со своего места Веглао видела, как ярко сверкают глаза Кривого Когтя. Он казался одержимым. Веглао не знала, все ли оборотни верят в то, что он говорит, но она точно знала, что сам он верит в это всем своим нутром.

— Мы — это сила, — сказал Кривой Коготь. — Мы — это ярость. И мы победим. Наша цель — не только Донирет. Наша цель — не только Берния. Наша цель — это весь мир!

Он почти выкрикнул последние слова, поднимая руки вверх. Зал взревел, как будто из скрюченных пальцев вожака протянулись невидимые нити, передавшие всем долю его уверенности.

«Не может быть, чтобы они все в это верили, — подумала Веглао, нервно оглядываясь по сторонам. — Вот ведь бредятина…»

— А пока, — продолжал греметь Кривой Коготь, — у нас есть время для веселья. Проводите нас в путь достойно! Пойте, веселитесь!

После этих слов, как по команде, заиграла музыка. У них, оказывается, были музыкальные инструменты — два обтянутых кожей барабана, несколько дудок из тростника и дерева, и даже одна гитара, а вскоре кто-то заиграл на гармошке. Оборотень по прозвищу Рожа (его так прозвали за то, что левая сторона его лица была изуродована, так же как и шея, зубами оборотня, после чего он не мог говорить) играл на гитаре старые песни, весёлые — «На зелёном берегу», «Дед», «Весёлая вдова», «Моя подружка», грустные — «Вернись ко мне», «Навсегда», «Дождь», «В мой старый дом», воинственные — «Дым над полями», «Убили парня моего», «Не забудем». Были и такие песни, которых Веглао раньше никогда не слышала, эти песни были сложены оборотнями из стаи. В одной из них, протяжной и печальной, перечислялись имена оборотней — соратников Когтя, убитых девятнадцать лет назад в войне с Лантадиком Нерелом, и регулярно повторялся припев: «Мы помним всех, мы помним всё, мы не забудем ничего». Эти песни и по мелодии, и по тексту были на порядок ниже других, придуманных в разное время бернийскими поэтами, известными и неизвестными, во времена правления кабрианцев, Великой Революции, Гражданских войн, в городах, деревнях, на полях сражений, в подвалах и тюрьмах — но было сразу видно, что Кривому Когтю больше нравятся те, что были придуманы про него.

Некоторые оборотни просто пили, ели и подпевали, но многие из тех, кто помоложе, вскоре принялись плясать. Танцевали они парами, не особенно изящно, но зато энергично, и при этом парни так отчаянно лапали девчонок, что смотреть на это было неприятно. Тальнар обнял Заячью Губу за талию, и они вместе медленно закружились между другими парами. Веглао невольно отметила, что Тальнар всё ещё изящен в движениях. А вот его супруга двигалась не особо красиво, и то и дело наступала кавалеру на ногу. Тальнар при этом не морщился, не шикал на неё. Всё время он смотрел на неё с усталой, ласковой, но при этом почти равнодушной улыбкой. А в её глазах светилось слепое баранье счастье. Веглао заметила, что у неё довольно кругленький живот, и её охватило какое-то странное ощущение. Она попыталась представить, как Тальнар и его жена делают это, и не смогла, так ей стало неловко. Она сердито тряхнула головой и, сжав зубы, растёрла пальцами веки, отгоняя назад слёзы, которых, как она пыталась себя убедить, вовсе не было. Слёзы появились не от ревности, а скорее от разочарования: ведь видно же, что Заячья Губа беременна, а отец её ребёнка смотрит на неё с плохо скрытым равнодушием. Нет, не в этого Тальнара она была влюблена.

Вскоре они прекратили танцевать и, выйдя с середины пещеры, сели рядом с Веглао. К её неудовольствию, Тальнар сел между ней и Заячьей Губой. Повернув к Веглао голову, Тальнар спокойно поинтересовался:

— Как мы танцевали?

— Хорошо, — отозвалась Веглао. Ей не хотелось разговаривать. Стыд перед Тальнаром мешался в ней с брезгливостью. Как это ужасно — жалеть и презирать в одно и то же время.

— По-моему, я была просто ужасна, — сказала Заячья Губа весёлым, нежным голосом, совершенно не подходившим к её словам.

— Я не смотрела только на вас, — соврала Веглао. Она думала о другом. В десяти-пятнадцати шагах от неё на возвышении сидел Кривой Коготь. Он пил что-то из большой деревянной плошки, его глаза сверкали в свете огня, а губы жирно блестели. Краем глаза она заметила, как Тальнар с улыбкой обнимает жену за плечи и целует её в щёку своими тонкими, словно иссохшими, губами. При всей своей неопытности в сердечных дулах Веглао сразу поняла, что любви в этом поцелуе меньше, чем в швырянии друг в друга посудой.

— Не стоит танцевать только со мной, — Заячья Губа пожала плечами, её лицо выражало самую искреннюю доброжелательность. — Я ведь не так уж хорошо танцую, а если ты хочешь повеселиться, то пожалуйста.

Тальнар провёл ладонью по её спутанным волосам:

— Ты не обидишься?

— Да нет, нет, — махнула ладошкой Заячья Губа. — Совсем не обижусь. Вот, можешь с Луей потанцевать, если она захочет.

— Правда? Ну, наверное, я так и сделаю. Ты умеешь танцевать, Луя? — спросил Тальнар, поворачиваясь к Веглао.

— Нет, — ответила Веглао прежде, чем это слово появилось в её мозгу. Танцевать с Тальнаром ей сейчас хотелось меньше всего.

— А мне кажется, умеешь, — Тальнар пристально взглянул ей в глаза. Голос его звучал мягко, игриво, но глаза были полны решимости и холода. — Ты так красиво двигаешься. Может, ты когда-нибудь училась танцам?

— Да, — задумчиво протянула Веглао, решив принять его игру. — Много лет назад. Я уже всё забыла.

— Не страшно. Я помогу тебе вспомнить. Я ведь и сам когда-то учился, и вполне неплохо.

Он поднялся на ноги и подал Веглао руку. Девушка подняла голову, встретилась с непривычно твёрдым взглядом Тальнара и положила свою ладонь на его руку.

Вместе они вышли в центр вестибюля. Тальнар повернулся к ней и положил другую руку ей на талию, привлекая к себе. Оборотни плясали вокруг, меняя партнёров, в их громком смехе, отдающемся от сводов зала, слышался ужас — хотя, возможно, Веглао это только казалось. Она положила ладонь на плечо Тальнару, и они начали танцевать.

Он выбрал самый простой из всех танцев, которым когда-то учил её и других девочек деревни Хорсин — вальс. Веглао даже показалось, что она слышит звуки разбитой гармони мельника Отера, каким-то образом перенесшегося сюда сквозь время и расстояние.

— Ты хорошо танцуешь, — тихо сказал ей Тальнар, когда они начали быстро кружиться в туре вальса по широкому невидимому обручу. Вёл в танце он, и Веглао оставалось только удивляться, что он до сих пор не наткнулся на пляшущих оборотней, хохочущих, матерящихся и лапающих девчонок, которые не сказать чтоб были так уж против этого.

— Я не тренировалась четыре года, Тальнар, — тихо отозвалась Веглао. Молодой человек отстранился от неё, и она совершила быстрый пируэт под его рукой.

— Всё равно ты танцуешь лучше, чем кто-либо здесь, — сказал Тальнар, снова разворачивая её к себе и обхватывая за талию. — Потому что тебя учил я, а меня учил Иврен, лучший танцор Станситри. Погляди, как на тебя смотрит Кривой Коготь.

В повороте Веглао покосилась на Кривого Когтя. Тот действительно смотрел на неё, смотрел очень внимательно, не сводя с неё своих удлинённых глаз. Ещё один поворот, и перед её глазами не Кривой Коготь, а усталое, преждевременно постаревшее лицо Тальнара.

— Все молодые девушки, которые приходят в нашу стаю, попадают в его постель, — проговорил Тальнар ей на ухо.

— Пусть идёт ко всем чертям, — спокойно сказала Веглао, но сердце у неё затрепетало от ярости, страха и отвращения.

— Завтра с утра он и ещё триста оборотней выступают в Донирет. Им нужен завод в этом городе, — продолжал Тальнар. — Сегодня ночью, как только кончатся танцы, он позовёт тебя в свою комнату. Умоляю тебя, иди к нему и выполняй всё, что он скажет. Иначе он будет тебя бить. Одной из девушек, которая ему отказала, он выбил почти все зубы. Ещё одну так ударил головой о стену, что она стала идиоткой…

— Пусть идёт ко всем чертям, — повторила Веглао.

— Я знаю, что ты хочешь сделать, — голос Тальнара то и дело срывался, то ли от волнения, то ли оттого, что темп их танца всё убыстрялся. Теперь они уже выполняли не тур вальса, а большие квадраты. — Я ещё раз прошу тебя… не пытайся… не пытайся его убить! У тебя вряд ли это получится, а если не получится, он убьёт тебя.

Они выполнили синхронный поворот.

— Никто не пойдёт в Донирет, — глухо прорычала Веглао в лицо Тальнару, когда они снова закружились, танцуя.

— Послушай…

— Что, ты выдашь меня?

— Я… нет, не выдам… Веглао, когда он уйдёт, ты сможешь убежать. Уходи обратно в Лесистые горы, живи нормальной жизнью!..

— Нормальной жизнью? — Веглао издала отчаянный смешок. — Разве это можно назвать нормальной жизнью?..

— Ты не сможешь его убить, Веглао! Не сможешь! — Его дыхание обожгло её ухо, прозвучавшее в голосе отчаяние пронзило Веглао, как тонкой иглой. В глубине её сердца всколыхнулся страх маленькой девочки в тёмном лесу. Она сжала руку Тальнара и, поймав его взгляд, тихо и яростно выдохнула прямо в его бледные губы:

— Нет, я убью его! И когда он будет умирать, я крикну ему в лицо имя моего брата!

Тальнар посмотрел на неё с ужасом. На миг Веглао показалось, что он сейчас испуганно отскочит от неё, но этого не произошло. Никто вокруг не заметил ничего, они даже не сбились с ритма. Совершив поворот, Веглао обхватила Тальнара обеими руками, прижалась к нему и прошептала ему на ухо:

— Если он умрёт, вы все станете свободны.

Тальнар помотал головой, его волосы защекотали Веглао щёку:

— Нет, нет, Веглао…

— Да, — продолжала она срывающимся шёпотом. — Если кто-нибудь из других оборотней, которых он сам наплодил, убьёт его, все они снова станут людьми.

Она почувствовала, как Тальнар задрожал, его ладонь в её руке стала холодной и скользкой. Они всё ещё кружились, крепко обнявшись, Веглао смотрела на других оборотней, их лица, их красные от дыма глаза, их грязную одежду, и не видела ничего.

— Это невозможно, — его дыхание обожгло её ухо, голос звучал так, как будто Тальнару сдавили шею. — Этого не может быть, никак…

— Это может сделать кто угодно, понимаешь? Неважно, кто — я, ты, твоя жена…

— Нет, — не голос, а стон смертельно напуганного человека. — Нет, Веглао…

— Браво! — закричал кто-то, и Веглао вдруг поняла, что последние несколько секунд им аплодировали все окружающие их оборотни. Они остановились, глядя друг на друга и всё ещё держась за руки.

«Скажи другим», — попросили глаза Веглао.

«Нет, — безмолвно молили глаза Тальнара. — Это невозможно, это неправда, не может быть правдой… Не губи себя, Веглао, не губи меня…»

Она выпустила его руки и отступила на шаг, слегка кланяясь и смущённо улыбаясь. Аплодисменты стали громче, оборотни свистели и что-то одобрительно кричали. Веглао подняла голову, смущённо улыбнулась. Внутри у неё всё кипело. Когда её пригласил на танец следующий оборотень, красивый, рыжеволосый и нагловатый, она старалась, чтобы он не почувствовал, как сильно она дрожит.

Веглао потанцевала ещё несколько раз с разными партнёрами, стараясь не позволять им давать волю рукам, но с каждым новым движением чувствовала, что пора заканчивать — у неё уже заплетались ноги от усталости и волнения. Улучив момент, в коротком перерыве между песнями она быстро покинула зал.

Спустя минуту она уже была в тёмном, задымлённом коридоре, уводящем в её комнату. Остановившись, она перевела дух. Сердце её всё ещё сильно колотилось. Правильно ли было раскрыть карты перед Тальнаром? Она подозревала, что правильно. Если он пустит слух — а возможно, так и будет: страх и неуверенность заставят Тальнара поделиться услышанным хоть с кем-нибудь, — то в этот слух непременно кто-нибудь да и поверит, а значит, если даже Веглао и не удастся самой уничтожить убийцу её брата, это сделает кто-нибудь другой.

Размышляя так, девушка направилась к своей комнате, чтобы немного передохнуть и успокоиться перед тем, что ей нужно было сделать. Но спустя несколько шагов Веглао остановилась. Ей послышалось, что кто-то идёт за ней, и, прислушавшись, она поняла, что это ей не показалось. Шаги были тяжёлые, неторопливые. Наверное, это один из оборотней-мужчин, возвращающийся с праздника к себе в спальню — но по мгновенной дрожи волчицы в сердце девушка поняла: это персонаж позначительнее. Она обернулась и лицом к лицу столкнулась с Кривым Когтем.

— О, мой господин, — выдавила она после паузы, — я стою на вашем пути?

— Нет, нам по дороге, — улыбнулся Кривой Коготь. Веглао почувствовала дрожь в мышцах. «Сейчас! — скомандовал кто-то в её голове. — Сейчас или никогда! Давай, ударь его!» Боясь, что её глаза выдадут её мысли, девушка отвернулась, разыгрывая смущение, и тихо проговорила:

— Мне так жаль, что я не смогу пойти с вами в Донирет, — пальцы, влажные и дрожащие, дотронулись до рукояти ножа. — Конечно, я и драться-то не умею… но, может быть, я смогу пойти с вами и лечить раненых?

— Нет, — спокойно сказал Кривой Коготь. Он стоял так близко, что волчица в сердце Веглао буквально дёргалась, вызывая если не боль, то очень похожее на неё ощущение. «Сейчас ударю», — подумала она, но тут с ужасом ощутила, что Кривой Коготь берёт её за локоть той руки, которая уже почти сжала нож, и отводит её назад, подтаскивая Веглао поближе к себе. — У меня правило не брать новеньких на дело сразу же. Но ты можешь послужить мне… по-другому.

Он почти прижал её к себе, и с тем же омерзением, какое охватило её много месяцев назад в руках Коротышки, она почувствовала, как к её животу прижалось что-то твёрдое и тёплое.

— Ты хорошо танцуешь, девушка. Красиво, — он провёл двумя пальцами искалеченной руки по её плечу к шее, потом положил их ей на низ подбородка и повернул её лицо к себе. Веглао чуть было не рванулась в сторону — до того ей стало мерзко и страшно. Только усилием воли она заставила себя стоять.

Кривой Коготь склонился к ней, его борода защекотала ей щёку. От него пахло нечищеными зубами и потом. Его губы оказались совсем рядом с её ухом и он тихо сказал:

— Ты уже когда-нибудь спала с мужиком, девушка? К тебе приставали, пока ты была в ликантрозории?

В мозгу Веглао пролетела смутная, никогда наяву не виденная ею картина: худой парнишка-оборотень со странным прозвищем Вьюга, целующий в губы покрасневшую от испуга и удивления Нейсури. К счастью, ей хватило ума не ударить Кривого Когтя ножом прямо сейчас, хотя ей очень этого хотелось — удар вслепую только ранил бы оборотня, но не убил бы его.

— Н-нет, — пробормотала она. Что-то влажное и горячее коснулось её виска — это Кривой Коготь лизнул её своим острым языком. Инстинктивно Веглао втянула голову в плечи и отпрянула — страх и отвращение накрыли её холодной удушливой волной. В следующую секунду она испугалась уже того, что Кривой Коготь на неё разозлится, но он лишь рассмеялся.

— Вот и хорошо, что не приставали, — вкрадчиво сказал он. — Я люблю, когда самочка ещё чистая. Сегодня ночью я тебе покажу, что такое быть взрослой. Хочешь небось повзрослеть, девчушечка?

«Да пошёл ты», — подумала Веглао, а вслух сказала тихим, покорным голосом:

— Мой господин, я сделаю всё, что вы хотите…

— Правильно, сестричка. Вот что, посмотри-ка туда, — он положил руку Веглао на плечо и развернул девушку в сторону. Перед глазами Веглао открылся длинный тёмный коридор.

— Вон там, — Кривой Коготь указал в темноту своей клешнёй, — находится моя комната. Ты сразу её узнаешь по голубому свету. Сегодня ночью, когда все улягутся спать, ты придёшь туда. И смотри не обмани, деточка, а не то я могу разозлиться. Поняла меня?

— Да, поняла, — пролепетала Веглао нарочито тихим и дрожащим голосом, чтобы Кривой Коготь не понял, насколько она разъярена.

Кривой Коготь положил ладонь ей на шею и тихонько сжал, заставляя Веглао приподнять голову. Он посмотрел ей в лицо, и Веглао стало страшно от внезапной мысли о том, что он её узнает. Вот сейчас сощурит свои и без того узкие глаза и протянет скользким холодным голосом: «А не видел ли я тебя раньше?..»

— И только попробуй не прийти, — сказал он глухим и тихим голосом, из которого сейчас исчезла вся игривость. — Поверь, уже находились такие, которые не приходили. Знаешь, где они теперь?

— Нет, мой вождь, — Веглао не хотела смотреть в его глаза, боясь, что он каким-то образом узнает о её намерении, но она не могла отвести взгляд.

— Ты узнаешь, если ослушаешься. Иди и отдыхай, а ночью приходи.

Он выпустил её и скрылся. Веглао бешено растёрла шею ладонью, потом вытерла ладонь о стену пещеры. Что ж, она придёт, но сегодня Кривой Коготь дождётся не покорную овечку, а ядовитую змею.

 

13

После последней встречи с Веглао Октай и Рэйварго работали весь оставшийся день и всю ночь. Потом они на несколько часов вышли из пещеры, чтобы выспаться и поохотиться. Вечером второго дня, поужинав тем, что осталось от обеда, ребята проводили закат и спустились в пещеры.

Дорога до тюрьмы никогда ещё не казалась Октаю и Рэйварго такой долгой. Но вот наконец проход, ведущий в затопленную тюрьму. На берегу — пирамидка из хвороста. Чиркнув спичкой, Рэйварго поджёг её, и весь берег тут же озарился оранжевым пламенем. Отойдя от костра, ребята вошли в воду и быстро поплыли на другой берег.

Осторожно, стараясь не производить лишнего шума, ребята перелезли через завал. Веглао уже ждала их в проходе.

— Вы быстро, — прошептала она немного сдавленно, потому что кинувшийся её обнимать Октай стиснул ей рёбра. — Отбой прозвучал только полчаса назад.

— Как ты к нему проберёшься? — шепнул Рэйварго, положив ей руки на плечи.

— Он пригласил меня к себе, — проговорила Веглао. Руки Рэйварго сжались чуть крепче.

— То есть как это — пригласил? — резко спросил он. — Что ему нужно?

— Идём скорее. Боюсь его разозлить. Не смотри на меня так, Рэйварго… Пошли…

Она вывела их в тёмную пещеру, лишь у выхода освещённую слабым, неверным светом факела. Здесь было так дымно, что Октая разобрал кашель, и мальчик крепко зажал себе рот обеими ладонями. Выбравшись отсюда, они тихо и осторожно прошли через несколько таких же тёмных, задымлённых и душных комнат, пока не оказались в широком и очень тёмном коридоре. Здесь не было факелов, но где-то у дальней стены в потолке виднелось отверстие, в которое падал свет звёзд.

— Вон там его комната, — тихо сказала Веглао. — Я пойду, а вы ждите здесь.

— Только крикни, и мы придём, — заверил Октай. Веглао смогла лишь кивнуть в ответ: в горле у неё словно застрял плотный вязкий комок. Быстро развернувшись, она тихонько зашагала по коридору.

Вот и комната Кривого Когтя. Оттуда из-под неплотно опущенных, словно приглашающих войти шкур пробивался голубоватый свет Опала. Веглао завела дрожащую руку за спину, нащупала нож, сжала зубы и направилась вперёд.

Приблизившись к шторам, она отвела одну из них рукой и впервые увидела комнату Кривого Когтя. У неё был высокий, округлый потолок, под которым и висел Опал, опутанный тонкими цепями. Видимо, высота потолка компенсировала то, что комнатка было довольно маленькой. Возле дальней стены были сложены ружья и обрезы, блестевшие в голубом свете. У Веглао при виде их перехватило дыхание — она и не знала, что у Кривого Когтя настолько много оружия.

— Пришла? — послышалось справа, и Веглао, повернув голову, увидела Когтя. Он сидел, скрестив ноги, на постели из сваленных друг на дружку медвежьих и козьих шкур и маслянисто, оценивающе глядел на неё. На его красных губах, полускрытых бородой, застыла ухмылка, о смысле которой не стоило труда догадаться.

— Иди сюда, — коротко сказал он. Но девушка не тронулась с места. В голове у неё поплыл какой-то туман, ноги ослабли, и от страха она чуть не потеряла сознание.

— Сюда! — глухо рявкнул Коготь, махнув ручищей. С трудом отрывая ноги от пола, Веглао подошла к нему вплотную. Жадно глядя на девушку, Кривой Коготь резко протянул к ней руку и, обхватив её за талию, привлёк к себе. Почему-то это отрезвило Веглао, вместо того чтобы окончательно перепугать её. Она вдруг чётко поняла, что сделает сейчас.

Вервольф грубо опрокинул её на постель, навалился на неё всем своим весом, щупая девушку изуродованной рукой и одновременно распутывая завязки на своих штанах. Кое-как, задыхаясь от отвращения, Веглао начала гладить Кривого Когтя по спине, чтобы отвлечь его, а другую руку завела под себя и аккуратно вынула нож. Пальцы, ещё влажноватые от испуганного пота, крепко-крепко сжали рукоятку, и в ту секунду, когда в её бедро упёрлось что-то твёрдое, как железо, Веглао без единого звука размахнулась и по самую рукоять вонзила нож в бок Кривого Когтя.

Сталь скрипнула по ребру и вонзилась в плоть с хрустом, как в арбуз. Кривой Коготь громко вскрикнул, отпрянул и тут же неуклюже упал на правое бедро. Веглао попыталась вскочить, но тут же ребро его ладони с ужасной силой ударило её в шею, и она хлопнулась на землю, хрипло вскрикнув.

— Ах ты гадюка! — прогремел Кривой Коготь, набросившись на неё. Коленом он придавил её грудь, одной рукой пытался выхватить у неё окровавленный нож, тремя пальцами второй, как клешнёй, сдавил ей шею. Девочка била его ногами, резала ножом пальцы, сдавившие ей запястье, свободной рукой колотила и царапала его. Но она уже ничего не могла сделать — дышать было невозможно, в глазах темнело. Веглао поняла, что умирает, перед её глазами вспыхнуло яркое весеннее солнце, бьющее сквозь зелёную листву, Луя качается на качелях, её рыжие волосы блестят, она смеётся, юбочка вьётся вокруг ног…

И как раз в ту секунду, когда и этот образ начал меркнуть, в битву вступил запасной отряд.

Несколько минут назад, когда Веглао ушла, друзья её стояли молча, глядя ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.

— Если хоть что-нибудь случится, — пробормотал Октай сквозь зубы, крутя нож в ладони, — я этого гада…

Рэйварго ничего не ответил. Он медленно вытащил и свой нож, провёл по лезвию пальцем.

И тут из-за поворота раздался дикий вопль. Тут же в пещере за спиной у ребят кто-то вскочил, брякнуло оружие. А потом раздался приглушённый вскрик Веглао.

Парни мгновенно прянули с места, Рэйварго вырвался вперёд и тут же перед Октаем возник огромный лысый оборотень — телохранитель Когтя. Спросонья ничего не поняв, и лишь сообразив, что перед ним незнакомец, вервольф замахал руками, одна из которых было сжата в огромный кулак, а в другой был зажат нож. Рэйварго резко остановился, обернулся к Октаю и его противнику.

— Иди к ней! — крикнул Октай, выхватывая свой кинжал. Он ни на секунду не испугался, кровь мгновенно ударила ему в голову, и телохранитель, посчитавший уже юношу слабым противником, через полминуты отчаянного боя сообразил, что дело плохо. Тогда он громко заорал на всю пещеру:

— Тревога! ТРЕВОГА!

— Получай, гад! — Октай изловчился и вонзил нож в его бычью шею.

А Рэйварго тем временем без приключений добежал до комнаты вожака. Ворвавшись в неё, он на миг замер в ужасе: на полу навзничь лежала Веглао, а Кривой Коготь душил её, одновременно пытаясь вырвать из правой руки девушки нож. Он как раз выпал из задрожавших пальцев, когда Рэйварго бросился на оборотня и вместе они отлетели к стене.

Рэйварго не уступал Кривому Когтю в силе, но тот был куда опытнее в боях, и сейчас, когда они схватились, Рэйварго с отчаянием понял, что может не победить. Правда, он сразу перехватил Кривому Когтю горло, чтоб тот не мог позвать на помощь. Но уже в следующую секунду откуда-то из коридора донёсся вопль:

— Тревога! ТРЕВОГА!

Рэйварго встретился взглядом с вервольфом. Тот смотрел на него с торжеством, из уголка ухмыляющегося рта текла слюна. Он резко ударил Рэйварго в живот, под рёбра, так что парень задохнулся от боли и ослабил хватку. Это и нужно было оборотню — он ударил противника снизу в подбородок с такой силой, что отбросил его на стену. Голова Рэйварго мотнулась назад, он ударился ею о камень и бессильно сполз на пол.

Кривой Коготь рухнул на колени. Боль в левом боку была ужасной, из раны по боку и бедру быстро текла кровь. Боль разъярила его, но не замутила его чувства, а наоборот, обострила их: он прекрасно слышал, как бегут к нему его верные оборотни, отлично ощущал, как воняет человеческим духом от этого парня с мускулами, как у быка, который лежит сейчас здесь, а ещё чувствовал остатки возбуждения, которое вызвала у него эта маленькая шалава. Она ещё не пришла в себя, рядом с ней лежит её нож, и сейчас он прирежет им сначала её, а потом мальчишку.

Опираясь на ладони и колени, Кривой Коготь пополз к Веглао. Его борода мела грязный пол. В голубом свете Опала лицо Веглао казалось мёртвым, но Коготь не доверял этому свету — он решил перерезать девчонке горло, а уж пойдёт из него кровь или нет, его не волновало.

Рэйварго, однако, ни на миг не потерял сознания — он просто был оглушён падением, и не сразу смог шевельнуться. Но тут он почувствовал какое-то прикосновение — это Кривой Коготь перелезал через него, загородившего ему путь, — потом горло скрутила тошнота, вызванная удушливой волной запаха оборотня — запаха грязи, застарелого пота и крови. Рэйварго приподнялся, и тут очнулась и Веглао — хрипло вздохнув, она шевельнулась. «Жива!» — эта мысль придала Рэйварго сил. Опираясь на руки, он встал на колени и тут его взгляд упал на груду оружия, на которую они с Кривым Когтем наткнулись в драке.

Кривой Коготь взял нож Веглао, другой рукой схватил её за подбородок и резко оттянул её голову назад, открывая горло. Девчонка засопротивлялась, схватилась тонкими, но сильными руками в его ладонь, держащую нож. В другой раз его бы это позабавило, но сейчас он был слишком зол.

— Получи, тварь, — рыкнул он, и тут же рычание перешло в сдавленный хрюкающий вскрик — Рэйварго, размахнувшись, ударил его по голове прикладом обреза.

Вожак оборотней упал на раненый бок. Рэйварго метнулся к Веглао и легко поднял почти бесчувственную девушку. Дышала она тяжело, с присвистом, и стояла согнувшись, прижав одну руку к груди. Снаружи уже раздавался топот — оборотни со всей пещеры бежали сюда. Чуть не неся Веглао на руках, Рэйварго метнулся к выходу.

— Где Октай? — слабо вскрикнула Веглао.

— Здесь я, — отозвался подоспевший Октай. Лицо и грудь у него были в крови. Веглао и Рэйварго испуганно ахнули в унисон.

— Всё в порядке, это не моя кровь, — успокоил их Октай. — Не удалось, Веглао?

Девушка смогла лишь тяжело помотать головой. Рана, которую она нанесла Когтю, была бы очень опасна для человека, но убить оборотня, конечно, не могла.

— Ничего! — горячо сказал Октай. — Бежим, скорей! — Он обхватил Веглао с другой стороны и так быстро, как могли, ребята поспешили подальше отсюда.

— Сюда… Теперь сюда… — лепетала Веглао не своим, хриплым голосом, пока они бежали по узким, тёмным и пустым коридорчикам. Здесь было пусто, и топот и крики раздавались где-то в стороне, а потом — и наверху.

— Стойте! — выпалила вдруг Веглао. — Здесь лазарет. Самый короткий путь. Только здесь их всегда много.

— Ну что ж, попробуем, — решительно отозвался Рэйварго и направился вперёд.

Они ворвались в длинную, высокую пещеру, где ещё сохранились колонны, а между ними на сваленных ветках и сене лежали больные и раненые оборотни. Обычно только они здесь и были, но теперь, кроме них, здесь метались, не зная, что делать, как минимум двадцать пять вполне здоровых и сильных оборотней, в основном мужчин.

— Что случилось? Что случилось, что? Говорят, вождь ранен. Чужаки. Убийцы… — доносилось отовсюду. Тут в один миг все разговоры смолкли, и все взгляды, как один, изумлённо уставились на странную троицу: двое парней, у одного из которых в руках было ружьё, а другой был заляпан кровью, поддерживали за плечи девушку, в которой почти все сразу узнали новенькую Лую. Несчастное, измученное лицо девушки и чёрные синяки на её шее, высвеченные факелом, ни у кого не оставили сомнений в том, что бедняжка стала заложницей этих двух психопатов.

Рэйварго сориентировался первым. Вскинув ружьё, он направил его Веглао на голову и рявкнул:

— С дороги, а то я убью её! С дороги, я сказал!

— Мерзавцы! Отпустите её! — закричали оборотни. Чувствуя себя последним подонком, Рэйварго поволок Веглао к выходу, Октай бежал следом за ними. К ним вдруг бросился высокий, коренастый рыжий оборотень, в котором Веглао узнала Авраса.

— Отпусти девушку! — прогремел он, расталкивая окружающих.

— О нет, — выдохнула Веглао. Оглянувшись на крик, Рэйварго поднял обрез, намереваясь встретить Авраса с оружием в руках, а Октай инстинктивно обхватил Веглао чуть крепче.

— Погоди, Аврас! — крикнул вдруг кто-то. — Я знаю этого мальчишку! Знаю! — от этого голоса Октай вздрогнул: в голове пронёсся этот же голос, слышанный давно и далеко. «Долвер», — подумал он.

— Ловите их! — раздался тут откуда-то со стороны другого входа в лазарет громогласный вопль Кривого Когтя. — И эту шлюху тоже! Она пыталась убить меня!!!

— Он здесь, — замирающим от страха голосом прошептал Октай.

— Отпусти, Рэйварго! — Веглао вырвалась из его рук. Аврас изумлённо остановился, его глаза расширились — он всё понял.

— За мной! — расталкивая окружающих, совершенно обалдевших и даже не пытавшихся задержать беглецов, Веглао помчалась к выходу. За ней рванули Октай и Рэйварго. Но в толпе бежать по-нормальному было невозможно. Те, кто пришёл с Кривым Когтем, распихивали на своём пути всех, не гнушаюсь ударами, которые наносились не только кулаками. Больные пытались ускользнуть, натыкались друг на друга и вскрикивали от боли, когда озверевшие оборотни-воины сбивали их с ног. Один из нападавших вырвался вперёд, к Рэйварго, и взмахнул ножом, собираясь всадить его молодому человеку в шею, но Аврас внезапно ударил его по руке. Нож полоснул Рэйварго по плечу, нанеся ему глубокую рану, и пьянящий запах человеческой крови мигом разнёсся по всему лазарету. Юноша громко вскрикнул, но шагу не сбавил, и вслед за друзьями вырвался в проход. Аврас уже затерялся в толпе.

Так быстро, как только могла, Веглао бежала вперёд. Вот когда она порадовалась, что не поленилась обследовать подземелье! Теперь это вместе с тем, что они не производили такого шума, как Кривой Коготь, практически уравнивало их силы с врагами. Но она чувствовала, что долго петлять не удастся, надо выбираться поскорее — ей не хватало воздуха, её бедное горло до сих пор ещё не расправилось как следует, а грудь была практически раздавлена коленом Кривого Когтя, и каждый вздох вызывал такую боль, словно прямо между рёбер втыкали острый тонкий нож.

Крики и топот преследователей всё приближались. Кто-то схватил Веглао за руку и рванул в сторону. Она хрипло вскрикнула, рванулась, но это был всего лишь Октай. Он оттащил её в глубокую нишу и прижался там к стене вместе с ней. Спустя секунду в нишу влетел и Рэйварго. Он тяжело дышал и дрожал, а весь правый рукав у него блестел от крови.

Мимо них с таким топотом, что стены тряслись, пронеслась дюжина оборотней, не меньше. Ребята стояли, прижавшись к стене, боясь вздохнуть или пошевельнуться.

— У-у-у, — проскулил кто-то рядом, и неудачливые диверсанты одновременно посмотрели в ту сторону.

В углу, прижавшись к стене, на них дикими перепуганными глазами смотрело какое-то худое, седое, лохматое существо — ни девушка, ни юноша, ни старик, ни старуха. Существо переводило полный ужаса взгляд с полузадушенной Веглао на забрызганных кровью Октая и Рэйварго, и явно не понимало, что происходит и что делать.

— Ш-ш-ш, — прижал палец к губам Октай, глядя на существо. То слабо кивнуло, и ребята быстро выскочили назад в коридор и понеслись, что было сил, в обратную сторону.

Веглао довела их до комнаты, в которой жила здесь. В углу на своей постели лежал Тальнар, прикрывая Заячью Губу, которая потеряла сознание от ужаса.

— Скорей, — сказал он, отворачиваясь, — я никому не скажу.

— Спасибо! — сипло крикнула Веглао и махнула ребятам рукой, призывая за собой.

— Хоть бы заткнулись наконец, — пропыхтел Рэйварго, карабкаясь через полминуты по завалу и слушая, как орут ищущие неудавшихся убийц оборотни. — Ещё немного, и обвал устроят.

Лучше бы он молчал. К воплям вдруг присоединился грохот и треск — и самое неприятное, что не где-нибудь, а именно там, где они сейчас были. Камни задрожали, и потолок окончательно обрушился, погубив проход, по которому они только что пробежали, а ребята, все трое, вместе с запрыгавшими в обвале камнями, вылетели вниз, в затопленную тюрьму.

Сбылся её застарелый кошмар — она в абсолютной темноте, в воде… дышать нечем, а этот грохот, конечно, от водопада… сейчас вода понесёт ей вниз, оглушённую, беспомощную… Отчаянно колотя руками по воде, Веглао забарахталась и наткнулась на ровную, уходящую вверх, стену. Перебирая по ней руками, загребая ногами воду, она всплыла вверх, где стена заканчивалась гладкой площадкой. Уже теряя сознание от недостатка воздуха, Веглао с силой оперлась на неё обеими руками и вынырнула.

С хрипом она втянула в себя воздух, тут же в неё врезался Октай. Тут Веглао поняла, что вокруг за шум — это за их спинами в воду быстро катились и падали камни.

— Обвал! — донёсся до них перепуганный крик Рэйварго.

— Мы поняли!!! — прорычал разозлённый Октай, вылезая на уступ. Схватившись за руки, они с Веглао бросились бежать за Рэйварго, который расплёскивал воду уже возле другого края камер. Веглао услышала над головой треск, взглянула наверх и ахнула от страха — потолок пещеры расходился трещинами, из которых быстро сыпались мелкие камушки и песок. Огромный кусок скалы оторвался и упал на них с Октаем, едва не задавив — ребята успели отскочить друг от друга. Но тут же другие камни посыпались сверху, как метеоритный дождь, и, иногда в самый последний миг уворачиваясь от них, друзья помчались вперёд.

Рэйварго уже выбирался на следующий уступ. Вскинув голову, он замер — впереди наверху зияла та самая дыра, в которую когда-то провалился Октай. А тот берег, на котором догорал их костёр, тоже исчезал под катящимися камнями.

— За мной! Скорее! — закричал Рэйварго, оборачиваясь, и помчался туда. Разбежаться по колено в воде было сложно, но ему всё-таки удалось подпрыгнуть высоко вверх и ухватиться за край дыры здоровой рукой. Рыча от боли, он подтянулся и забрался наверх, и тут же снова перегнулся через край, протягивая руку вниз.

Октай и Веглао подплыли к нему. Октай подсадил девушку, и она, уцепившись за плечи Рэйварго, выбралась наверх. Октай не смог бы отсюда дотянуться. Решившись, он нырнул, сжался на дне в комочек и, быстро выпрямившись, вылетел вверх из воды, как дельфин. Рэйварго и Веглао поймали его и вытащили, и тут же все трое бросились бежать дальше, еле разбирая дорогу в темноте. Пол дрожал у них под ногами, камни летели отовсюду. В темноте они налетели на какую-то стену. Камень, отлетевший от потолка, ударил Рэйварго в спину, да так, что юноша вскрикнул от боли и упал на колени. А потом камни загремели и справа, и слева, и позади, и, чтобы не погибнуть от их ударов, ребята крепко вжались в стену. Ожидая смерти, Веглао согнулась, прижалась лицом к волосам Октая; он крепко обхватил одной рукой её, другой Рэйварго. Сжавшись в один мокрый, тёплый, дрожащий комок, они сидели так, пока грохот камней не затих.

Наверное, она потеряла сознание — потому что когда наконец ощущения и звуки вернулись к ней, тело ужасно затекло, будто она провела в такой скорченной позе довольно долгое время. Веглао медленно подняла голову. Кругом было темно, она ничего не видела. Протянув в сторону дрожащую руку, она сразу же, не успела рука разогнуться в локте, наткнулась на притиснутые друг к другу камни. То же было и рядом. Сбоку раздался усталый голос Октая:

— Веглао… кажется, мы под камнями.

Обвал похоронил их заживо.

 

14

Кривой Коготь был в бешенстве. Рана его была не смертельна, но серьёзна: клинок Веглао пронзил лёгкое, и вожак оборотней ещё с час после этого выплёвывал кровь. Он был достаточно силён, чтобы этот удар не свалил его с ног, но оборотень-лекарь сказал ему, что поход нужно отложить как минимум на сутки.

— Что?! — взревел Коготь, отталкивая его от себя так, что он врезался спиной в стену. — На сутки?! Мы должны прийти в Донирет к полнолунию, я не могу потерять ни одного дня!

— Но, мой вождь, — ответил врач, держась за стену, — ты хотел выйти в путь сегодня с утра, и этого не получится. Твоя рана слишком свежа. Она должна зарасти, иначе на жаре она воспалится. Ты же помнишь, что случилось с Тельмиром Косоглазым два года назад, бык на охоте пропорол ему бок, и тот умер от того, что рана начала гнить…

Упоминание о сильном и верном охотнике произвело нужное действие. Кривой Коготь соизволил отложить поход на несколько часов — теперь он хотел выйти после полудня, когда жара начнёт спадать. Отодвинуть время ещё на сколько-нибудь он категорически отказался. Нескольким оборотням он отдал приказ немедленно отправиться в погоню за злоумышленниками и доставить их живыми или мёртвыми. После этого лекарь продолжил заниматься его раной, и едва он успел закрепить повязку, как Кривой Коготь велел бить в барабаны — созывать свою стаю в главный зал.

В этом не было большой необходимости — большая часть стаи уже была в восьмиугольном зале, и вся эта огромная толпа гудела разговорами. Никто толком ничего не знал, но у каждого была своя версия того, что случилось, кто виноват и что теперь делать. Бой барабана был встречен единодушным облегчённым вздохом: он всегда означал, что вождь сейчас выйдет на трибуну. Этот раз не стал исключением — вскоре по залу пробежал тихий благоговейный ропот, означавший, что вожак здесь. Когда Кривой Коготь на слегка дрожащих ногах поднялся на трибуну, кое-где раздались робкие аплодисменты, которые тут же стихли — лицо Кривого Когтя было ужасным. В нём не было ни кровинки, даже его всегда красные губы были сейчас белыми, словно снег. Глаза, напротив, налились кровью и взгляд их казался безумным. Стало очень тихо; казалось, что оборотни прекратили не только шептаться и переговариваться, но даже дышать, даже шевелиться.

Кривой Коготь всё ещё молчал. Дыша тяжело и хрипло, он обводил толпу безумным яростным взглядом, как будто искал затаившихся врагов, и это молчание становилось уже невыносимым. Наконец он разжал свои бледные губы:

— Все из вас хотят знать, что произошло сегодня ночью?

Как будто на этот вопрос можно было ответить «нет». Ответом было мёртвое молчание. Почти не поворачивая головы, Тальнар оглядел мельком других оборотней. У всех до одного — одно и то же: опущенные головы, безвольно повисшие или нервно стиснутые руки, лица не просто бледные, а мучнистые, в глазах страх и бесконечно повторяющийся вопрос: что дальше, что, что, что?

— Я скажу вам, — Кривой Коготь подался вперёд, даже чуть склонился, будто желая проникнуть своими словами в душу каждому. Будь перед ним кафедра, он оперся бы на неё, как лектор. — Я скажу вам, что произошло.

Всё то же молчание, такое тяжёлое, полное застывшего ужаса, что, казалось, можно было ощутить его, словно холод.

— Этой ночью, — он приправил свой голос благородной горечью, но даже она не могла бы скрыть от других, не отравленных ещё этим голосом, переполняющую его испуганную злобу, — было совершено самое страшное из преступлений, которые возможны в нашей стае. Я не устаю говорить вам, что среди нас, среди вольных диких зверей, я — залог вашей воли, вашей теперешней свободы, вашего будущего счастья! Я — вождь! Не будет меня — не будет и вас! Я неприкосновенен!

— Да… Да, отец наш… Да, вожак!.. — пока ещё слабые, робкие, но слышались голоса оборотней, поднимались головы, вспыхивали глаза.

— Меня, вашего вожака, пытались убить, — продолжал Кривой Коготь, понемногу успокаиваясь и начиная вновь чувствовать себя в своей стихии. — Убить подло, исподтишка — так, как действуют эти собаки, что зовут себя людьми!

Слабый ропот, владевший толпой, быстро перерос в нестройный хор вздохов, вскриков, плача, мольбы. Но владело это бешенство не всеми, далеко не всеми. Только некоторые, особенно те, кто стоял ближе к Кривому Когтю, выли и простирались перед ним, те же, кто стоял в отдалении, нервно вздрагивали, вбирали головы в плечи, опускали лица ниже.

— Вам известны наши законы! — гремел его голос. — Они не могли уйти далеко! Мы найдём их! Мы будем судить их по нашему праву! Пропасть ждёт крови!

Этот рык, которым предварялась каждая казнь, отразился от низкого потолка вместе с почти заглушившими эхо воплями оборотней, обожавших своего вожака. «Да что же это такое, — мысленно взвился Тальнар, — кто только придумал эту дурацкую фразу! Как не надоест её повторять!» Инстинктивно он вскинул руки к голове, стремясь защитить уши от воплей, а глаза — от страшного видения: на дне пропасти лежит Веглао, изломанная, с быстро текущей изо рта кровью.

— Что с тобой, милый? — робко спросила Заячья Губа, нетвёрдо стоявшая рядом и цеплявшаяся за его плечо. Тальнар опустил руки.

— Ничего, — одним движением губ шепнул он. Не поднимая головы до конца, он огляделся по сторонам и наткнулся взглядом на Авраса. Тот стоял в двух или трёх шагах от него. Спина у него была прямой, плечи развёрнуты, но голова опущена. А когда Тальнар присмотрелся, то увидел на склонённом лице Авраса выражение настоящего бешенства. Губы оборотня чуть шевелились, приоткрывая стиснутые челюсти, а глаза, это было видно даже в полумраке, яростно сверкали. Руки Авраса были сжаты в кулаки. Любой мог подумать, что эта ярость, эти беззвучные ругательства адресованы тем, кто напал сегодня на Кривого Когтя, вот только Тальнар так не думал. Потому что всего только час назад им удалось остаться наедине, и в коротком разговоре Тальнар передал ему все слова, которые во время танца шептала ему Веглао.

 

15

— Никого не ранило? — Веглао ощупала кудрявую голову Октая, плечи Рэйварго.

— Осторожно… — простонал Рэйварго. — Кто-то ударил меня ножом.

— Прости… Кажется, меня оглушило.

— Меня тоже, — отозвался Рэйварго. — Я пришёл в себя минуту назад.

— Веглао, ты можешь встать? — подал голос Октай.

— Попробую… — Держась одной рукой за ладонь Октая, Веглао попыталась встать, но не успела она разогнуть колени, как ткнулась макушкой в камень. От этого её движения наверху что-то хрустнуло, и на головы друзьям упало несколько мелких камешков.

— Ой! Осторожно! — испуганно выдохнул Октай.

— Плохо дело, — устало простонала Веглао, снова осторожно опускаясь на колени. — У кого-нибудь из вас есть спички?

— Были только у меня. Они размокли, — откликнулся Рэйварго.

— А фонарь?

— Я потерял его в тюрьме, — виноватым голосом проговорил Октай.

— Там не до того было, — проговорил Рэйварго успокаивающе. Обморочный тон его голоса совсем не понравился Веглао. Насколько серьёзно он ранен? Судя по тому, что запах крови отнюдь не стал слабее, рана не такая уж и лёгкая. Впрочем, даже если и нет, ему всё равно уже не спастись, так же как и ей, и Октаю… Она поскорее отогнала эту мысль: не об этом сейчас надо думать, а о том, как выбраться!

— Ребята, — тихо сказал Октай, — я что-то чувствую… вроде дуновение воздуха. Слабое-слабое. Сверху, с моей стороны.

Веглао услышала шорох влажного рукава Октая, когда он поднял руку и стал осторожно ощупывать камни над своей головой. Другая его рука по-прежнему крепко сжимала ладошку Веглао, и девочка чувствовала в ней дрожь. Она хотела успокаивающе пожать руку Октаю, сказать ему, чтоб он не боялся, но тут поняла, что дрожит её собственная рука.

— Я попробую подняться, — сказал Октай. Он зашевелился, двигаясь вверх, но не успели его колени приподняться над землёй хотя бы на длину ладони, как его голова ткнулась в камень, и сверху послышался устрашающий шорох и треск. На голову Веглао посыпался песок. Девушка зажмурилась и привалилась к стене, от страха почти снова потеряв сознание, и смутно услышала, как Октай опустился назад.

— Всё будет хорошо, — дрожащим голосом сказал Рэйварго. — Всё будет хорошо, не надо терять надежду…

Но он сам, судя по голосу, уже эту надежду потерял. Веглао чувствовала, как в глубине её груди что-то дрожит и мечется — нет, это не оборотень, это паника.

— Мы задохнёмся, — проговорила она. — Мы умрём и останемся здесь, и никто нас не найдёт. Никто даже не станет искать нас здесь.

— Станут, — мрачно сказал Октай. — Оборотни Кривого Когтя. Может, даже найдут, и если к тому времени кто-нибудь из нас всё ещё будет жив, то он пожалеет, что родился.

— Их сбрасывают в пропасть за попытку убить вожака? — спросил Рэйварго.

— Ага, — ответил Октай.

— Ну, тогда волноваться не о чем, — хмыкнул Рэйварго. — Если эта пропасть достаточно глубокая, мы умрём от разрыва сердца, ещё не долетев до дна…

Этот юмор висельника был не то чтобы очень кстати. Веглао сжалась, склонила голову к коленям. Ей было страшно и горько от того, что этого могло и не случиться, ударь она Кривого Когтя чуть получше.

— Я во всём виновата, — просипела она.

— Не говори ерунды, — откликнулся Рэйварго.

— Нет, это правда. Простите, ребята.

— Брось, — устало сказал Октай. — Когда на тебя наваливается такая туша, тут не станешь прицеливаться. Я вообще удивляюсь, почему ты не ударила его немножко пониже. Я бы именно так и сделал. Представляю: Кривой Коготь отдаёт приказы тоненьким-тоненьким голоском!

Рэйварго прыснул от смеха. Веглао почувствовала, как дрожат уголки её губ. В следующую секунду все трое начали тихонько смеяться, хотя как раз у них для этого было очень мало поводов. Смех Октая был отрывистый, похожий на лай, смех Веглао — хриплым и жутким, а Рэйварго смеялся сквозь стоны боли.

Все трое перестали смеяться так же внезапно, как и начали. Поводом к этому послужил странный глухой звук где-то за камнями — больше всего он похож был на шорох, который издавало что-то огромное. Рэйварго и Октай за долгие часы своей работы в пещере сразу узнали этот шум.

— Камни, — хором сказали они.

— Сами катятся или нет? — прошептала Веглао.

— Либо сами, — тоже шёпотом ответил Октай, — либо готовься сражаться.

Веглао сжала свой нож и пошевелила им, проверяя, легко ли он вытаскивается из-за её пояса. В ней снова проснулась воинственность, сейчас она готова была вступить в бой с кем угодно — даже с самим Кривым Когтем — только бы не сидеть в этой могиле.

— Оборотни, — прошептал Октай, и его руки сжали ладони друзей. — Оборотни за камнями, я чувствую их!..

— Их много? — спросил Рэйварго.

— Нет, — отозвалась Веглао.

Все трое затихли, прижимаясь друг к другу. Звук оттаскиваемых камней стал громче и многозвучнее: было ясно, что завал разгребают несколько пар рук. Вскоре послышались и голоса, все — мужские.

— Они уже могли погибнуть, — сказал один. Слышно его было плохо, и Веглао не могла понять, знаком он ей или нет. Пока она гадала, есть ли там те, которых она знает, Рэйварго пытался понять, как они могли их найти — ведь, как он понял, проход, по которому в пещеру пришли он и Октай, завалило. Напрашивался только один вывод: здесь есть как минимум один туннель, ведущий наружу…

— Осторожнее! — услышали они далёкий крик. — Мы под уклоном. Осторожнее, или эти камни посыпаются прямо на нас…

— Ребята, — шепнул Октай.

— Я поняла, — шёпотом ответила Веглао.

— Что? — недоумённо переспросил Рэйварго. Рокот камней становился всё ближе — осталось совсем немного.

Пока Октай шёпотом объяснял свой несложный план, Веглао считала про себя секунды. В общей сложности прошло три с половиной минуты, прежде чем Октай вдруг громко заорал:

— Давайте!

Все трое с криками рванулись вперёд, вжались в камни и изо всех сил надавили на них. В первую секунду Веглао показалось, что ничего не получится, но тут камни медленно, тяжело подались. Сверху снова посыпался песок, мелкие камушки начали падать на головы друзей. Три крика слились в один, и вопли оборотней по ту сторону показались тихими и слабыми.

— Ещё немного, ребята, ещё немного! — крикнул Октай, с силой ударяя в камень обеими руками. Впереди раздался грохот, раздался и не замолчал ещё долго — он похоронил под собой крики и стоны тех, кто искал трёх друзей живыми или мёртвыми. Сверху начали падать более крупные камни, а потом они покатились в их укрытие со всех трёх сторон. Вместе с ними сюда хлынул слабый свет — преследователи принесли с собой факелы, и один из них уцелел в каменной лавине.

— Наверх! — воинственно крикнул Октай, бросаясь вверх. Рэйварго подтолкнул снизу сначала его, потом девушку. Спустя миг Октай уже был на свободе. Его рука поймала руку Веглао, и они, расталкивая камни в сторону, бросились вниз по насыпи, но не пробежали и нескольких шагов — упали и покатились вниз, на могилу оборотней Кривого Когтя.

Рэйварго не мог последовать за ними — он не смог даже выбраться наружу. Камни падали слишком быстро, и он не успел опомниться, как оказался засыпан по самую грудь. Поначалу это не очень его напугало, и он попытался выбраться, но у него ничего не получилось.

Рэйварго рванулся ещё раз, потом ещё. Он с такой силой опёрся руками на камни, что ладони заболели. Всё было тщетно. Новый толчок придвинул один из камней поближе — ненамного, всего на пару сантиметров, но Рэйварго этого было достаточно. Он ахнул от боли, и Веглао и Октай одновременно оглянулись.

— Рэйварго, что с тобой? Не можешь вылезти? — Октай, спотыкаясь о камни в темноте, направился к нему. При виде его Рэйварго собрал остатки сил и, вжав ладони в камни, отчаянно забился, пытаясь вырваться. Камни не сдвинулись ни на сантиметр. Рэйварго с ужасом понял, что он абсолютно беспомощен.

— Нет… не могу! — выдохнул он в отчаянии. Октай испуганно посмотрел на него.

— Давай, попытайся ещё раз! — Он взял Рэйварго за руку, потянул её. Это было очень больно и абсолютно бесполезно — Рэйварго не смог сдвинуться ни на дюйм. Тогда на помощь Октаю подоспела и Веглао. Она попыталась откатить хоть один камень, но все они были слишком тяжёлыми для неё. Их друг был замурован крепко и безнадёжно.

Слёзы подступили к глазам Рэйварго.

— Уходите! — простонал он. — Идиоты, что вы уставились? Уходите отсюда! Оставьте меня и уходите, пока ещё… А-а-а! — Камни просели под его ногами, он провалился глубже, и камни придавили его сильнее. Парню показалось, что ещё чуть-чуть, и ему раздавит грудь. Он приподнял голову и посмотрел на друзей. Даже сквозь пелену слёз на глазах он смог увидеть растерянность и страх на их лицах.

— Уходите, — повторил он, хотя всё внутри него рвалось криком: «Не уходите, не бросайте меня!» — Вы же видите, я не смогу вылезти!

— Сможешь, Рэйварго, — прохрипела Веглао. — Ты должен вылезти. Или я тебя убью.

Рэйварго обалдело уставился на неё:

— Убьёшь? Ты? Меня?

— Да, — хриплое карканье, совсем не похожее на её голос. — Если ты останешься, то будешь умирать долго и мучиться. Либо ты вылезешь, либо я убью тебя.

Рэйварго ощутил сильное желание заорать во всю силу своих полураздавленных лёгких, выругаться так, чтобы друзья попятились в ужасе. Он открыл рот, и ничего не смог сказать. Не смог даже издать ни единого звука.

— Октай, держи его за правую руку, — велела Веглао, беря обеими ладонями Рэйварго за левую руку и закидывая её себе на плечо. Октай молча проделал то же с его правой рукой, и его губы задрожали в подобии ободряющей улыбки, когда Рэйварго вздохнул от боли. Оборотни крепко схватили его за плечи и руки, камни под их коленями просели вниз, и Рэйварго в новом приступе дикого ужаса крепко сжал кулаками рубашки на спинах друзей.

— Давай на счёт три, — прохрипела Веглао. — Раз, два, три!

Они одновременно потянули его наверх. Оба застонали от напряжения, а Рэйварго — от боли, вызванной сдавившими его тело камнями. Веглао, по-прежнему крепко держа его одной рукой, другой уперлась в стену. Октай сжал его рубашку так, что чуть не рвал её. У них ничего не получится, безнадёжно подумал Рэйварго. Он слишком тяжёл, слишком сильно завален. Едва он так подумал, как его руки задрожали и ослабли, и Веглао это почувствовала.

— Давай, Рэйварго, помоги нам! — прорычала она, надрываясь, и боль в её голосе придала Рэйварго сил. Со всех оставшихся сил он рванулся вверх, гигантским усилием согнул колени, упирая их в камни. Рывок — и ему удалось приподняться на несколько сантиметров. Октай испустил радостный звук, похожий одновременно и на стон боли, и на крик ободрения.

— Не сдавайся! — выдавил он и потянул сильнее. Задыхаясь от боли, Рэйварго снова устремился вверх, и спустя несколько секунд камни уже не упирались ему в грудь, а были на уровне талии. Он снова согнул колени и заработал ногами, отпихивая камни от себя. Он и сам не понял, как это случилось — всё произошло очень быстро. Каменные объятия разжались, и Рэйварго вместе со своими друзьями покатился вниз.

Спустя несколько секунд они смогли приподняться. Руки и ноги у всех троих дрожали. Пока Рэйварго, чья раненая правая рука висела плетью, левой прижимал к себе Веглао, а она, хрипло шепча что-то успокаивающее, гладила его по спине, Октай вытащил факел из расщелины между камнями и поднял его. Он сразу нашёл то, что искал — путь, по которому сюда пришли их преследователи.

— Они хотели нас убить, а вместо этого спасли нам жизнь, — сказал он, глядя вниз. — Вот как оно бывает…

— Пойдём скорей, пока кто-нибудь ещё не пришёл, — отозвалась Веглао. Она вскочила на ноги и чуть не упала, Рэйварго поддержал её.

Октай, не теряя времени заторопился к узкому, с влажными стенами, лазу, уводящему куда-то вверх. Вскоре впереди показался сероватый свет — свет луны, и через минуту перед друзьями открылся выход на пологий каменистый склон, заросший кактусами.

Спотыкаясь на каждом шагу, друзья вышли наружу. Луна, полная на три четверти, светила так, что виден был каждый камешек, каждый куст расторопши, каждая прильнувшая к скале виноградная лоза. Дул слабый тёплый ветер, где-то журчал ручеёк.

Ребята остановились, держась за камни. Ноги не держали их, мокрые от пота и крови руки скользили по поверхности валунов. Все трое были избиты камнями до синяков и кровоточащих ссадин.

— Выбрались, — прохрипел Октай. — Выбрались, наконец-то…

Веглао тяжело уселась на камень. Рэйварго, кусая губы, скинул куртку, потом стянул с себя мокрую от воды и крови рубашку.

— Октай, посмотри, что у меня на плече, — попросил он, опускаясь на колени — больше стоять он был не в силах. Октай подошёл и склонился над его рукой.

— Надо перевязать поскорее. Веглао, ты как?

— Ничего, — слабо отозвалась она, и тут её пронзила страшная мысль: за всеми треволнениями этой ночи она совсем забыла о том, что говорил в своей речи Кривой Коготь, и вспомнила только сейчас.

— Рэйварго, — выдохнула она, и юноша тяжело повернул голову к ней. Октай тем временем уже схватил рубашку друга и пошёл к ручью, чтобы смыть с неё кровь и приготовить бинт. — Рэйварго, я знаю кое-что о том, что он собирается делать.

— Кто?

— Кривой Коготь. Они должны были выступить завтра… то есть, уже сегодня. Не знаю, правда, я его ранила довольно сильно.

— Ты о чём? Куда выступить?.. — от ручья уже слышался плеск, с которым Октай смывал кровь с рубашки Рэйварго.

— В Донирет. Он ведёт триста оборотней в Донирет.

Лицо Рэйварго помертвело. Глаза, и без того казавшиеся от резких теней большими, сильно расширились. Губы дрогнули, но ничего не сказали. Он медленно повернул голову к Луне и замер, глядя на неё. Появился Октай, держа в руках мокрую рубашку, и остановился, непонимающе глядя на друзей.

— Он сказал, что им нужен завод, — хриплым, полузадушенным голосом сказала Веглао.

Рэйварго не ответил. Он всё так же глядел на луну, крепко сжав кулаки.

— Что за завод там, Рэйварго? — устало спросила она. — Что там производят?

Рэйварго обернулся, как будто очнувшись, и тихо ответил:

— Патроны.

 

1

До полудня они шли по выжженной солнцем земле. Веглао и Октай, не привыкшие к такой ужасной жаре и уставшие до невозможности, почти падали. Рэйварго же, казалось, не обращал на жару никакого внимания — да так оно и было. Во-первых, он провёл в таком климате всю жизнь, а во-вторых, не очень-то задумываешься о погоде, когда сердце, словно червяк, сосёт страх за родных.

Около полудня Октай, догнав Рэйварго, сказал ему тихо, чтобы немного отставшая Веглао не услышала:

— Давай отдохнём немного, она сейчас упадёт.

Рэйварго обернулся. Веглао шла еле-еле, опустив голову. Некрасивое лицо молодого человека дрогнуло. Он огляделся по сторонам, и увидел справа от полуразбитой дороги, по которой они шли, небольшой увал.

— Пойдём туда, — хрипловатым от жажды голосом проговорил он.

Вблизи увал оказался вросшими в землю огромными камнями и кусками скал, обветренными и запылёнными. Здесь их было штук пятьдесят-шестьдесят, и сейчас, в полдень, тень от них была жалкой и тощей. Но это было уже кое-что. Ребята уселись прямо на землю, твёрдую и шершавую, прислонились спинами к камням. Веглао немного посидела, откинув назад голову и закрыв глаза, потом вытащила из кармана гребешок, расплела свою растрёпанную косу и начала расчёсывать ещё влажноватые волосы. Октай задремал с раскрытым ртом. Рэйварго обхватил руками колени и опустил на них голову. Может, он тоже заснул, а может, погрузился в свои мысли — Веглао не стала проверять.

Примерно час они сидели так, не произнося ни слова. Слышно было, как где-то далеко изредка неуверенно вскрикивает пустынный чёрный аист, как шуршит ветер, загоняя песок в узкие щёлки между камнями. Позади зыбилась в горячем неподвижном воздухе угрюмая и изломанная гряда Клыкастых гор.

Спустя час Рэйварго медленно выпрямился и, протянув руку, поднял с земли похищенный обрез.

Он был сделан не из стали, а из красноватого сплава, который в ходу в Грондии. Ствол был грубый, шестигранный, приклад очень тяжёлый. Это было не бернийское оружие.

— Когда ты на меня его наставил, — проговорила Веглао, — я даже испугалась.

— Оно не заряжено, — Рэйварго повертел оружие в руках. — Да даже если бы и было заряжено, всё равно толку никакого. Я не умею из такого стрелять.

Проснувшийся несколько минут назад Октай взял ружьё из его рук и повертел, разглядывая.

— Я не успел рассмотреть, — немного виноватым голосом продолжил Рэйварго, — много ли у него таких ружей.

— Много, — отозвалась Веглао.

— Я имею в виду, много ли у него иностранного оружия. Если много, то ему нечего делать в Донирете. Там производят патроны только для бернийских пистолетов, и совсем немного — для ружей, опять же наших. — Рэйварго вдруг нервно рассмеялся. — Может, мне стоит быстренько вернуться и объяснить ему это?

— Мы не для этого тебя вытаскивали, — мрачно ответил Октай. Рэйварго показалось, что во взгляде, которым юноша затем наградил Веглао, сквозит осуждение. Но Веглао не смотрела на Октая. Её глаза были закрыты, и ресницы на них дрожали.

Они провели здесь около часа, потом снова тронулись в путь. День был ужасен: невероятная жара никак не желала спадать, горы были пугающе близки, а раны и синяки отчаянно болели. Особенно тяжело приходилось Рэйварго, чьё распоротое плечо снова начало кровоточить. Как бы не заработать сепсис, думал Рэйварго в короткие перерывы между мыслями об отце, сестре, племяннике — всех, кого он знал и кого любил, и чьи жизни зависели теперь от скорости его шагов. Сердце его билось медленно и с трудом, а воздух в лёгких стал густым и холодным. Ужас и отчаяние причиняли Рэйварго почти физическую боль, и, крепко сжимая зубы, глядя неподвижным взглядом на зыбкий горизонт, сдерживая дрожь усталости и боли, он шагал вперёд, не замечая, что его друзья с каждым шагом отстают всё больше, печально переглядываясь за его спиной.

Под вечер они снова остановились под ещё одним увалом. Несмотря на усталость, они смогли добыть себе ужин — небольшого варана, слишком поздно побежавшего от опасности. Рэйварго и Октай вначале глядели на тушку большой ящерицы с подозрением, но Веглао уверила их в том, что варан съедобен — она как-то видела, как женщины из стаи Кривого Когтя разделывали этого зверя, и даже попробовала кусочек, который был вполне неплох. Впрочем, ребята недолго торговались — они ничего не ели весь день. Разведя небольшой костерок, друзья долго жарили на нём мясо, нанизав его кусками на палочки, а потом медленно ели его, экономя каждый глоток воды, которой у них, особенно после того как они промыли добычу, осталось совсем мало. Разговор не клеился. Каждый думал только об одном: поскорее бы добраться до Намме, до телефона, а что потом, можно будет решить на месте. Поев, они мгновенно заснули, даже не выставив часового, а утром, с первыми лучами солнца, почти одновременно вскочили на ноги.

Второй и третий день пути были ничуть не лучше. Только к полудню третьего дня они наконец добрались до воды. К тому времени жажда и голод уже измучили их до того, что временами они просто останавливались и отдыхали стоя, держась друг за друга — если бы они сели на землю, у них бы не хватило сил подняться. Пот пропитывал одежду и волосы, растрескавшиеся губы слабо кровоточили, обгоревшая кожа слезала белыми волоконцами. Возле узкой, мелкой реки, чьи берега покрывал редкий бурьян, они провели несколько полных блаженства часов, вдоволь напившись, ополоснувшись и пообедав пойманной рыбой. Веглао и Октай понимали, что им следует торопиться изо всех сил, но всё же, когда их друг снова поднялся во весь свой высоченный рост и посмотрел в сторону Намме и Донирета непривычным суровым взглядом, оба не смогли сдержать усталого стона.

 

2

Кривой Коготь подождал до трёх часов дня, когда жара начала спадать. Больше никто не медлил ни минуты. Оборотни собрались в вестибюле, который уже еле-еле вмещал всех. Не было слышно ни громких разговоров, ни смеха — только негромкие, деловитые, обрывистые фразы, тихий плач женщин и глухое бряцанье оружия. Наконец Кривой Коготь, угрюмо оглядывавший стаю с вершины своего пьедестала, на котором он сегодня сидел, а не стоял, тяжело поднялся на ноги и отдал приказ:

— Выступаем.

Тогда те, кто шёл в Донирет — воины и сопровождающие — мгновенно начали строиться в неровные ряды, а остальные поспешно отступили к стенам. Кривой Коготь спустился вниз и прошёл сквозь ряды соратников, приветственно опускавших головы. Встав во главе войска, он выпрямился, расправил плечи и, вскинув голову и оборотив к своей стае бледное от потери крови лицо, рявкнул во весь голос:

— Пора действовать, прах побери! Вперёд, и сровняем этот город с землёй!

Короткий воинственный клич, вырвавшийся из трёхсот глоток, шумно отдался от стен и потолка пещеры, и наполнил сердце Кривого Когтя гневной отвагой. Давно, очень давно он не выходил на настоящее дело.

Он первым зашагал вверх по замшелым ступеням, и его волки шли за ним, стуча по камню подошвами и древками дротиков. Часовые у дверей отсалютовали Когтю своими длинными ножами, и он тяжело кивнул своей огненной головой. В его мозгу бушевало целое море мыслей и чувств. Наконец-то он покидал это место, эту огромную древнюю нору, которую порой ненавидел до хруста в кулаках, и к которой в то же время привязался — ведь, как-никак, это подземелье последние несколько лет было его маленьким королевством. Тонкие ноздри вождя раздувались, будто уже чувствуя запах крови дониретцев.

Отряд был слишком велик, чтобы вести его коротким путём. Кривой Коготь снова выбрал длинную и торную дорогу, по которой когда-то привёл сюда Тальнара и других новообращённых, и путь занял несколько часов. После небольшого перевала и сухого обеда стая направилась дальше. Шли в угрюмом и тревожном молчании, боясь случайным звуком разъярить вожака, которому боль от раны только прибавила гнева.

Цепь вервольфов растянулась на несколько сотен шагов — никогда ещё Кривой Коготь не вёл за собой такую рать. Сам он, конечно, шагал в авангарде, изредка, когда боль и жара очень уж донимали его, садясь в паланкин из свежих еловых стволов, только сегодня утром срубленный специально для него, который несли его телохранители. Аврас, Тервен и Гиллеспа, страшная как смерть светловолосая вервольфиня, вели по сотне волков, которые подчинялись им только номинально — на самом деле они слушались лишь приказов Кривого Когтя. Впереди шли самые сильные, в середине и на флангах — середнячки, и в самом конце шагали те, которые могли принести какую-то пользу лишь в волчьем обличье. В числе прочих здесь шёл и Тальнар. Следом за воинами со всей скоростью, на которую были способны, шли женщины, которые должны были варить обед и лечить раненых. Самые взрослые и сильные из них везли тачки, нагруженные котлами, ложками-поварёшками, брезентом, топориками для дров, ножами для разделки мяса, чистой тканью для бинтов, мешочками с сушёными целебными травами. Вместе со всеми шла и Заячья Губа, чьи чистые, только сегодня утром вымытые волосы мягко сияли на солнце.

Кривой Коготь боялся не успеть. Он выжимал все силы из самого себя и из своей стаи, нещадно подгоняя их. В первый день все это терпели, но на второй, когда путь проходил под палящим солнцем, некоторые начали ворчать. Всё же Кривой Коготь почти добился, чего хотел: к концу третьего дня пути они подошли к высокому увалу, за которым спал Намме.

Здесь, под цепью низких холмов, они расположились на ночлег. Уже зашло солнце, когда от нескольких маленьких костров понёсся запах жареного мяса и похлёбки. Как всегда в таких случаях, в костры были подброшены горькие травы Клыкастых гор, не позволявшие дыму подниматься в небеса и тем самым выдавать место, где был разбит лагерь. Дым стлался по земле, и потому у всех, кто сидел за кострами, глаза были красными.

В лагере было настолько тихо, насколько вообще может быть тихо среди трёхсот людей. Трещали хворост и сухие стебельки в кострах, постукивали ложки о донца тарелок, но не было слышно ни разговоров, ни смеха. Никто не напевал вполголоса, никто не гадал вслух о том, что будет завтра — над лагерем повисло угрюмое и тревожное молчание.

Кривой Коготь в этот раз изменил своей привычке сидеть за костром в кругу избранных соратников, неторопливо ужиная. Он медленно ходил туда-сюда, меряя широкими шагами высохшую землю, и изредка откусывая от жареной бараньей ноги, которую держал в руке. Он размышлял над тем, что ему делать дальше. План был тщательно продуман, время рассчитано с точностью до часа, и всего одна промашка чуть было не спутала всё дело. Ярость Кривого Когтя была обращена не на его собственную похоть, а на Веглао: он злился, что не сумел поймать её и разделаться с ней. К счастью, он потерял всего несколько часов: ударь малолетняя дрянь чуть выше, и он был бы хладным трупом. Сейчас он жив, и опоздание не очень мешает ему: те, кому он велел прийти в Намме, уже находятся там, а вместе с ними находятся и грузовые машины, на которых они меньше чем за полсуток совершат бросок в Донирет.

Но Кривой Коготь тревожился не потому, что он опаздывает. Его волновало другое. Девчонка сумела усыпить его бдительность — да и кто мог ожидать такое от этой мелюзги? Но как бы то ни было, она пыталась убить его. Кривой Коготь не питал иллюзий о том, что все без исключения оборотни считают его своим мессией: его дорога к власти была трудной, долгой, заваленной трупами и политой кровью. Не все оборотни покорялись ему сразу, и ему нередко удавалось давить мятеж в зародыше. Кривой Коготь знал: многие его ненавидят больше, чем боятся, врагов у него много и враги эти не всегда слабые и трусливые. Спору нет: он не прав, что недооценил девчонку. Но что, если он точно так же неправ насчёт других? Что, если измена уже пустила корни в его стае и удар придёт с неожиданной стороны? Кривой Коготь не мог этого допустить. Он не боялся смерти, ведь был уверен, что после гибели его ждёт счастливое проживание на Луне вместе с другими великими вожаками оборотней. Он не боялся смерти, но он боялся, что не сможет выполнить то, к чему стремился всю свою жизнь. Всегда он хотел только одного: власти, и власти не над кучкой жалких бандитов, а как минимум над страной. Он хотел захватить власть в Бернии в свои руки, и абсурдность этих планов просто не могла прийти ему в голову.

Возле одного из костров он остановился — его внимание привлёк Аврас, сидевший в отдалении от всех и неторопливо скручивающий цигарку. Постояв немного на месте, Кривой Коготь решительным шагом направился к нему; услышав его шаги, Аврас сунул не закуренный косяк в карман и поднялся, приветственно склонив голову. В закатном свете его рыжие волосы полыхали раскалённой проволокой.

— Переход многих утомил, Аврас, — сказал Кривой Коготь, подходя ближе. — Тебя тоже, мой верный волк?

— О нет, мой вождь, — отозвался тот, — ты ведь знаешь, я бродяжу всю мою жизнь. Мне приходилось бывать и в худшем пути.

— Хорошо бы все говорили так же, как ты. Я знаю, что многие жалуются на жару, как сопливые дети. Они ещё не вступили в драку, даже не добрались до города, а уже ноют. Нет, не такими были мои волки двадцать лет назад.

Аврас молча ждал, когда вожак перейдёт к сути. Долго ожидать не пришлось: положив руку на его плечо, Кривой Коготь негромко сказал, глядя ему в глаза:

— Без меня всё рассыплется.

— Я знаю, — ответил Аврас.

— Ты знаешь, как долго я этого хотел. Я жизнь положил на это.

— А ты знаешь, что я пытался остановить их, — покладисто ответил Аврас. Кривой Коготь нетерпеливо мотнул головой:

— Пытался! Я знаю, чёрт возьми, как ты пытался, и все остальные тоже! Нет, Аврас, я знаю, что говорю. Если кто-то попытается предать меня, если кому-то удастся причинить мне вред — всё наше дело погибнет. Всё то, к чему я шёл двадцать лет. Я недооценил Лантадика Нерела, и мне пришлось ждать ещё двадцать лет. Не подведи меня, Аврас.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Я хочу, чтобы ты поклялся мне, — продолжал вожак, глядя оборотню в глаза, — что если ты увидишь, услышишь или почувствуешь, что кто-то замышляет напасть на меня, ты немедля убьёшь его.

— Ты знаешь, вождь, — ответил Аврас, не отводя взгляда от глаз Кривого Когтя, — что я не даю клятв. Неужели ты доверяешь мне так мало?

— Я доверяю тебе, Аврас, — ответил Коготь, сопровождая эти слова свойственной ему жуткой улыбкой. — Но дело, которое нам предстоит, очень трудное. И среди нас наверняка найдутся те, кто захочет предать меня.

— Я уверен, что трусы остались в пещерах, — спокойно ответил Аврас. — Здесь, рядом, только смелые волки, которые преданы тебе, вождь, — с этими словами он наклонил голову, показывая, что и он предан Кривому Когтю не меньше.

Кривой Коготь положил руку ему на плечо:

— Аврас, — медленно сказал он, — я не говорил, что на меня нападут трусы. Для того, чтобы вступить со мной в бой, нужна смелость. Ты ведь это знаешь, не так ли?

Аврас быстро поднял голову, и его глаза на миг сверкнули, но в ту же секунду снова приобрели свой обычный спокойный прищур.

— Да, мой вождь, — ровным голосом проговорил он, — я хорошо это знаю.

— Так будь смелым, Аврас, — посоветовал Кривой Коготь. — Вынюхивай изменников, как пёс, а когда найдёшь их — убей.

Аврас снова наклонил голову. Кривой Коготь медленно отвернулся от него и посмотрел на холмы.

— За этими холмами Намме, — протянул он. — Завтра вечером мы туда доберёмся.

 

3

В ту минуту, когда происходил этот разговор, трое путешественников вскарабкались на один из холмов, на которые смотрел Кривой Коготь. Внизу, на коричнево-серой степной почве, раскинулся маленький пыльный город, в котором не было ни одного огонька.

— Вот он, — махнул рукой Октай. — Это Намме. А что это там?

— Дым, — ответила Веглао, принюхавшись. — Что-то горит. Может, в городе пожар?

— Пламени ведь мы не видим, — отозвался Рэйварго. — Я думаю, где-то за домами жгут мусор. Пойдём в город сейчас или подождём до утра?

Веглао и Октай быстро переглянулись. Взгляды обоих были полны испуга и недоумения. Рэйварго посмотрел на друзей и нахмурился:

— В чём дело?

— Дело в том, — медленно произнёс Октай, — что от города прямо-таки воняет оборотнями.

Рэйварго вздрогнул так сильно, что это было видно.

— Но ведь… но ведь они не могли нас обогнать, — проговорил он.

— Давайте уберёмся отсюда, — посоветовал Октай. — Кто бы ни засел в городе, он увидит нас, если так и будем здесь торчать.

— Давайте, и надо отдохнуть, — сказала Веглао. — Пойдёмте вон к тем камням, передохнём. А в Намме пойдём завтра утром.

Друзья слишком устали, чтобы возражать ей. Они спустились к группке небольших скал и устроились там на ночлег. Все трое проголодались, но идти на охоту у них не было сил. Поэтому они разделили на троих остатки обеда и легли спать. Рэйварго вызвался быть часовым, он всё равно не смог бы заснуть, даже если бы и захотел. А Веглао и Октай уснули сразу.

Но среди ночи Веглао проснулась. Некоторое время она лежала, чувствуя ноющую боль во всём теле, глядя сквозь полуприкрытые веки на два больших камня, чудесное небо, всё усыпанное звёздами. На земле, прислонившись к одному из камней спиной, сидел Рэйварго. На фоне неба темнели его неправильный профиль и нависший надо лбом чуб. Решив, что пока ей заснуть не удастся, Веглао приподнялась и подползла к нему. При этом песок зашуршал, и Рэйварго обернулся.

— Не спится? — прошептал он.

— Да.

Веглао села рядом с ним, прислоняясь спиной к тому же камню. Она видела, что Рэйварго страдает. В его лице застыла мука. Губы, большие и мягкие, обветрившиеся за последнее время, то и дело дрожали. Она понимала его — ведь ей было также страшно в ту ночь, когда Кривой Коготь убивал Ригтирна, а она в ужасе металась по всей деревне, стуча во все двери, зовя на помощь, которая не пришла.

— Ты чувствуешь оборотней? — спросил вдруг Рэйварго. — Они идут за нами, так?

— Не знаю, — тихо ответила Веглао. — Позади нас их очень много. Но есть кое-кто впереди. Там, в городе.

— Это может быть и Коготь. Разве не может он нас обогнать?

— Я чуть не продырявила его сердце. Как минимум день он не сможет двинуться с места. А отправить банду без себя он не сможет, я уверена. Так что вряд ли это он.

— А кто же тогда?

— Рэйварго, я не знаю.

Юноша медленно потрогал свою рану на плече, поморщился от боли, а потом взял пальцами обсидианового слоника, что стоял у него на колене, и крепко его сжал.

— Мы должны идти быстрее.

— Рэйварго, мы не можем идти быстрее.

— Надо постараться! — Рэйварго обернулся к ней так резко, что отросшие волосы хлестнули его по запавшей, заросшей щетиной щеке. — Это мой город, Веглао! Это мой город! И эта тварь идёт туда, чтобы убить стариков и больных, а детей и сильных взрослых обратить в оборотней!

— Я знаю, — коротко ответила Веглао. — Мы не можем идти быстрее, Рэйварго. У нас нет еды и воды. Ты ранен, и от жары тебе станет хуже. Тебе уже стало хуже, я права?.. Не мотай головой! Ох уж мне эти мальчишки! Ты дрожишь, и у тебя горячие руки. Если ты и дальше будешь идти по жаре в таком темпе, ты просто упадёшь, и мы не сможем тащить тебя за собой.

Рэйварго ничего не ответил.

— Дай-ка я посмотрю твою шею, — сказал он через какое-то время, поставив слоника на песок и повернувшись к ней. Веглао не успела его остановить, как он слегка наклонил её голову в сторону и посмотрел на её шею.

— Ну и ну, — тихо произнёс он. — Синяки совсем сошли. Болит?

— Совсем чуть-чуть.

Рэйварго успокоено кивнул, снова выпрямился и вновь поставил на колено каменного слоника. При этом истрёпанная манжета рукава чуть сползла с его запястья, обнажив границу между красной, шершавой, обожжённой солнцем кожей кисти и белой — предплечья. Почувствовав взгляд девушки, Рэйварго одёрнул рукав, буркнув при этом:

— Уродство, правда?..

— Тебе больно?

— Не очень. Волдырей пока нет, если бы были, было бы больнее. А так терпимо.

Веглао положила ладонь на его щёку, шершавую от солнца, ветра и Красной Лихорадки. Другой рукой осторожно обняла его за шею и, когда он обернулся к ней, на миг прикоснулась губами к его щеке.

— Что ты делаешь? — прошептал он.

— Ты ведь не поверил, когда я сказала, что убью тебя?

Тот слабо улыбнулся и сам крепко обнял её одной рукой. Веглао прижалась к нему и опустила голову ему на плечо. От того, что он обнимал её, что его тёплое дыхание касалось её лба, ей было так хорошо и спокойно, что не передать словами. В её голове возникла странная мысль — на свете есть ещё один Ригтирн, она ещё может встретить своего самого старшего и самого любимого брата.

— Должно быть, это очень страшно — постоянно чувствовать оборотней, — тихо сказал Рэйварго. — И ощущать, что в тебе есть это чудовище… Я не могу себе это представить. Пытался, но не могу.

— Это как будто у тебя в груди, прямо вот здесь, — Веглао положила ладошку на широкую мускулистую ложбинку посередине его груди, — свернулось что-то вроде улитки. Прямо внутри сердца.

— И ты чувствуешь это всегда? Даже когда не превращаешься?

— Да.

— Это… это слишком. Я бы сошёл с ума.

— К этому в конце концов привыкаешь, — сказала Веглао. — Нет, не привыкаешь. Я неправильно сказала. С этим просто… примиряешься. Я примирилась с этим, как с этим, — она положила палец на шрам на своей челюсти, — и с этим, — той же рукой она дёрнула себя за прядку седых волос.

— Ты всё равно очень красивая, — ответил Рэйварго.

— И ты тоже.

— Нет, я вовсе не…

— Мне со стороны виднее, Рэйварго.

Он погладил её по спине.

— На самом деле, мне уже глубоко наплевать на это, — хмыкнул он. — Хотя раньше я постоянно об этом думал. Какой же я был дурак. Инфантильный дурак, который…

— А мне глубоко наплевать, каким ты был, — твёрдо сказала Веглао. — И кстати, я не верю ни одному твоему слову. Врать ты не умеешь, Рэйварго, так что молчи и слушай. Инфантильный дурак поджал бы хвост и свалил домой, прихватив книгу, а не отправился бы неизвестно куда с двумя скрывающимися от закона оборотнями, чтобы помочь им вылечиться. Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя. Я чертовски сильно тебя люблю.

Они ещё раз обнялись и поцеловали друг друга — не как влюблённые, а как люди, задумавшие одно общее, опасное дело, которое обоим из них может стоить жизни, и от которого ни один не хочет отступиться.

— Веглао, — прошептал Рэйварго, оторвавшись от неё, — я вам кое-чего не сказал.

— Что? — переспросила Веглао, почему-то тоже шёпотом.

— Дропос писал, что волк «А» всегда только один, я вам это говорил, но он в самом конце книги пишет ещё кое-что. Он там говорит, что изучил досконально все летописи об оборотнях, какие только смог найти, и знаешь что?

— Что?

— Когда в летописи писали об убийстве какого-то вожака оборотней, через некоторое время появлялись сведения о другом. О новом. И перерыв был всегда примерно одинаков: пятнадцать-двадцать лет.

— То есть… — негромко проговорила Веглао.

— То есть сразу после смерти одного волка «А» рождается другой такой же, — произнёс Рэйварго, глядя в пустоту. — Дропос предположил это.

— Но наверняка не узнал?

Рэйварго грустно улыбнулся:

— Думаю, он всю оставшуюся жизнь положил на это. Во всяком, случае, «Ликантропия» заканчивается так: «Моя книга не закончена, и я надеюсь вернуться к ней, когда узнаю всю правду». Но больше он, как известно, ничего не написал. Может, и написал, но инквизиторы оказались проворнее переписчиков. Никто не знает, что с ним было дальше — ведь он жил так давно! Даже время его смерти никому не известно.

Веглао нахмурилась и потёрла свой лоб, оставив на нём серые следы грязных пальцев. Затем она негромко проговорила:

— Нельзя же трогать ребёнка.

— Как это всё ужасно, правда?

— Да. Жаль, что мы втянули тебя во всё это.

— Никто меня не втягивал. Я сам это выбрал.

— Тебе страшно?

— Да. Но зато мне не стыдно.

— Тебе надо поспать. Думаю, завтра нам придётся драться.

— Я тоже так думаю. Пообещай мне, что не умрёшь.

— Я не могу ничего обещать, — ответила Веглао.

 

4

Город казался мёртвым. Да он и был почти мёртвым — это чувствовалось даже в воздухе, который пах дымом, кровью и трупами, и в котором не слышалось ни единого звука, кроме как гудения ветра в проводах и хлопанья распахнутых ставен.

Когда почти месяц назад они приехали сюда, Намме предстал перед ними обычным сонным городком, в котором жизнь была так же тиха и медлительна, как плывущие по небу облака, но она была. Люди неспешно ходили по улицам или переговаривались, прислонившись к длинным коновязям или стенам домов в тени крыш, смотрели из окон, торчали на вокзале. А сейчас здесь не было никого, если не считать оборотней, которых пока было не видно, но Веглао и Октай отлично их чувствовали.

— Здесь просто прорва оборотней, — тихо сказала Веглао.

— Но где они? — шёпотом спросил Рэйварго.

— Наверное, сидят в домах. Слишком жарко.

Они не рискнули выйти прямо на улицу, и передвигались по дворам, короткими перебежками, оглядываясь на каждом шагу. Октаю это напомнило, как они с Веглао убегали от Щена в Станситри.

По-видимому, нападение на город произошло больше суток назад — скорее всего, позавчерашней ночью. Кто это сделал, ребята не имели понятия — может, авангард Кривого Когтя, обогнавший вождя, или кто-то ещё. Дома все стояли пустые, но каждую минуту друзья ждали, что вот-вот в одном из окон появится чужое лицо.

Тут и там им попадались мертвецы. Некоторые из них были оборотнями, убитыми на приступе; ребята узнавали их по грязной, рваной одежде и общему дикому неопрятному виду. Но большинство убитых были жители Намме — простые граждане в клетчатых рубашках, парусиновых брюках, ситцевых блузках, цветастых юбках. Застреленные, зарезанные, с разбитыми головами, они лежали в песке немощёных улиц, у стен домов, на крылечках, у порогов дверей. Среди них попадались и дети, иногда совсем маленькие. Глядя на них, ребята чувствовали странное оцепенение, которое одно не давало им сейчас же убежать из этого ужасного места. Ещё никогда никто из них не видел столько убитых сразу.

Первых оборотней они увидели спустя полчаса после того, как пришли в город. На крыше одного из самых высоких зданий — четырёхэтажной больницы — был сооружён наблюдательный пункт. Веглао, первая увидевшая оборотня, сидевшего на стуле под навесом из жердей и штор, зашипела и, схватив Октая за рукав, оттащила его в сторону.

— Он смотрит не на нас, — сказал паренёк, выглядывая из-за стены дома. — Перебежим вот к тому дому.

Они улучили момент и перебежали через переулок.

— Кого он выглядывает? — шёпотом спросил Рэйварго.

— Наверное, Кривого Когтя, — пожала плечами Веглао. Выглянув на улицу с другой стороны дома, она подманила друзей рукой:

— Сюда!

Когда Рэйварго и Октай приблизились, Веглао указала им на маленькую запылённую площадь, куда окнами выходил тот дом, за которым они прятались. Между ним и другим, стоявшим на той же линии, домом, возвышалась довольно большая куча шлака. Подобравшись к ней, все трое осторожно выглянули из-за неё.

Центральная площадь Намме была невелика. На ней виднелись следы от автомобильных колёс, в центре на круглой клумбе возвышались старые чугунные уличные часы. Кто-то зарядил в них камнем, оставив на стекле, покрывавшем циферблат, белую вмятину в переплетении длинных трещин. Понять, во сколько именно часы остановились, не представлялось возможным. За часами виднелось здание ратуши, некрасивое, но добротное, сложенное из жёлтого песчаникового кирпича. Через два здания от него стояло длинное приземистое строение с аркадой на обоих этажах, в котором друзья сразу узнали гостиный двор. На площади было пусто, как и повсюду, и только у входа в гостиный двор темнели две фигуры. Это были оборотни, и они находились слишком далеко, чтобы можно было разглядеть их лица.

— Они что-то охраняют, — прошептал Октай. — Или кого-то.

Тут из дверей ратуши вышла женщина в короткой кожаной куртке армейского образца, брюках и кирзовых сапогах. Двигалась она неуклюже, скособочась, как будто у неё был повреждён живот и левый бок, но в ней чувствовалась грубоватая сила. Она подняла голову, откинула с лица чёрные с проседью волосы и огляделась по сторонам. Все трое сразу узнали её скупые, будто экономящие силу движения и холодный цепкий взгляд. Это была Морика.

Ребята быстро пригнулись, спрятавшись за горой шлака.

— Не может быть! — выпалил Октай. — Я же убил её!

— Видимо, не до конца ты её убил, — пробурчала Веглао и осторожно выглянула из-за укрытия. — Что она здесь делает?

К Морике подошёл огромный оборотень и сказал ей что-то. Та в ответ мотнула головой в сторону дороги, по которой пришли Веглао, Рэйварго и Октай. Оборотень на секунду склонил свою огромную косматую голову и удалился.

— Узнаёшь, Рэйварго? — тихо спросил Октай. — Это же Шов. Он тебя ранил.

— Помню, — отозвался парень, скользнув сощуренными глазами по Шву.

Морика огляделась по сторонам, недовольно морщась, а потом повернулась и вновь ушла в дом.

— Они убили всех людей? — прошептал Рэйварго.

— Не думаю, — Веглао осторожно высунулась и огляделась по сторонам.

— Вон, смотрите, — проговорила она, чуть высовывая из-за кучи руку и указывая пальцем на здание гостиного двора. Один из охранников стоял, опираясь на ружьё. Другой сидел, привалившись спиной к стене и надвинув на глаза пыльную кепку.

— Думаешь, людей заперли там? — шепнул Рэйварго.

— Наверное, да, — пожала Веглао плечами. — Иначе что они охраняют?

— Слушайте, я понял, — торопливо зашептал Октай. — Коготь велел Морике прийти сюда, захватить город. Они не уходят, потому что ждут полнолуния. Они убили только часть горожан, а остальных хотят обратить.

— Что нам делать? — прошептал Рэйварго, посмотрев на друзей. — Попробуем уйти? Или попытаемся помочь?

— Не знаю, — сказала Веглао, покачав головой. — Мы не победим, если будем драться одни.

— Тогда надо выпустить людей, — с жаром ответил Октай. — Эти часовые… не думаю, что их будет сложно снять. Один вон вообще спит.

— В любом случае пошли отсюда, — сказала Веглао. — Надо уйти подальше от Морики и придумать план.

С теми же предосторожностями они начали тихонько продвигаться к границе города. К счастью, Намме был совсем маленьким городком; уже из центра, если подняться на крышу какого-нибудь дома, можно было увидеть за блестящими жестяными крышами тёмную листву буковой рощи на южной границе и ровное тусклое полотно пустыни за ней.

Через пятнадцать минут они без приключений вышли за черту города и оказались в лесу. Здесь было тихо, не было слышно ни кузнечиков, ни птиц, даже деревья не шелестели. Густые кроны буков защищали от солнца, и свет здесь был не палящим, как на равнине, а мягким и дружелюбным. Остановившись под одним из деревьев, друзья обернулись друг к другу и наконец-то заговорили в полный голос.

— Нужно освободить людей, — горячо сказал Октай. — Давайте вернёмся в город, прикончим этих часовых и выпустим пленников. Втроём мы ничего не сделаем, а в Гостином дворе, возможно, заперты все люди, которых не убили. Это как минимум несколько сотен человек.

— Несколько сотен невооружённых людей, — возразила Веглао. — У нас на троих три ножа, два кривых лука и незаряженный обрез. А ещё я думаю, что среди людей многие ранены. Нет, сначала надо достать оружие.

— Где мы его достанем? — пожал плечами Рэйварго. — Только если отбирать у врагов.

— Ну, выхода-то нет! — воскликнул Октай. — Надо хотя бы попытаться. Я не смогу уйти отсюда, зная, что завтра ночью здесь будут покусаны сотни людей.

Рэйварго помолчал, слушая, как они с Веглао быстро обсуждают способы освобождения пленных. Перед его глазами стояли искажённые лица мёртвых наммитян, их тёмная кровь, над которой не жужжали мухи. Если он погибнет, если не успеет передать весточку в Донирет, этот ужас повторится в его родном городе.

— Нам лучше разделиться, — высказался он наконец. — Вы побудьте здесь или ещё немного разведайте, что в городе. Я пойду на станцию и попробую позвонить в Донирет. Если мне попадётся кто-то из оборотней, я постараюсь победить его и отобрать оружие. Если не убью, то выясню у него, сколько здесь оборотней и людей. Потом вернусь сюда. Заодно схожу на парковку и посмотрю, много ли там грузовых машин.

— Зачем тебе грузовые машины?

— На них мы эвакуируем людей из города. Если Октай прав — а я уверен, что он прав, — и Кривой Коготь велел Морике захватить город, то скоро наша рыжебородка заявится сюда со всей своей сворой. Нельзя, чтобы наммитяне оставались здесь. Я и для нас найду машину. Полнолуние уже завтра. Пешком нам в Донирет не добраться.

— Слишком опасно идти туда одному, — покачала головой Веглао. Рэйварго поймал её взгляд — никогда она не смотрела на него так. В её глазах было то же выражение, с каким она давно-давно, в ночь первой весенней грозы, смотрела на раненого Октая. Рэйварго было некогда об этом думать. Он мотнул головой:

— Мне плевать, что случиться. Я должен туда позвонить.

Он склонился и положил руки на плечи друзьям:

— Если всё будет нормально, встретимся через час перед домом Морики.

Сразу же после этого он торопливым шагом направился обратно в Намме и вскоре скрылся за деревьями.

Веглао и Октай проверили свои ножи и зашагали обратно в город. На этот раз они зашли в него с восточной стороны, где, как подсказывало им чутьё, оборотней было поменьше. Однако далеко им продвинуться не удалось.

— Твою мать! — взвилась Веглао, резко подаваясь назад. — Нас заметили!

Действительно: торопясь, они забыли об осторожности и попались на глаза оборотню, как раз в этот момент высунувшему зачем-то из окна свою небритую рожу. Вытаращив на ребят глаза, он тут же скрылся, и до них донёсся его голос: он велел кому-то взять оружие.

— Заманим их в лес и там прикончим, — быстро шепнула Веглао и повернула назад. Октай побежал за ней.

Тем временем Рэйварго добрался до станции, на которую они прибыли почти месяц назад. Сколько же всего произошло за этот месяц, думал он, подходя к двери маленького бюро связи. Она не была заперта, по правде говоря, она вообще не была закрыта и висела на одной петле, слегка покачиваясь и поскрипывая. Рэйварго заглянул внутрь и зашёл, стараясь не трогать дверь.

Здесь было три окна, в двух стёкла были выбиты, в третьем треснуто. Осколки лежали на полу, мутно поблёскивая. Ящики столов и шкафов были выдвинуты до упора или вообще выброшены на пол, бумаги разворошены и разбросаны по полу — Рэйварго предположил, что захватчики искали деньги. Он вспомнил, что у него самого денег нет, но тут прямо под ногами увидел телефонную карту. Он поднял её (на карте был отпечаток грязного сапога) и подошёл к телефонным кабинам. Здесь их было пять.

Рэйварго по очереди перепробовал все три аппарата, которые не были сломаны, но всё было бесполезно — они не работали. Не могло это быть случайностью — наверняка оборотни предусмотрительно перерезали провода, просто он этого не заметил. Возможно, так же поступили и с телеграфом, но надо проверить. Рэйварго вышел из кабинки и замер.

В окне мелькнула чья-то тень.

Рэйварго запустил руку в карман и сжал слоника. Он был скользким, как будто бы влажным. Другой рукой он чуть-чуть приподнял обрез. Пуль в нём не было, но его тяжёлый приклад сам по себе был грозным оружием.

Медленно, не сводя глаз с двери, он попятился из зала с кабинами в совмещённое с ним кафе. Здесь тоже царил полный сумбур — все столы и стулья были перевёрнуты как будто нарочно, на полу возле окна валялся человеческий труп. Мертвец был в грязной и потрёпанной одежде, стоптанных сапогах, с небритыми щеками. Наверняка местный пьянчужка, который вчера, не подозревая ничего плохого, забрёл сюда за выпивкой.

Едва Рэйварго успел осмотреться, как в проёме двери, в которую он только что зашёл, показался паренёк лет семнадцати-восемнадцати. Рэйварго не узнал его лица; наверное, этот мальчик присоединился к стае Морики недавно. Оба удивлённо уставились друг на друга, а потом оборотень направил на Рэйварго пистолет и тихо приказал:

— Руки вверх!

Рэйварго медленно поднял руки, по-прежнему сжимавшие оружие. Только тут он заметил, что парень испуган не меньше, чем он — а может, и больше. Его тёмные глаза с расширенными зрачками перебегали с обреза в руке Рэйварго на окно, с окна на ствол собственного пистолета.

— Кого-то ждёшь? — спокойным голосом спросил Рэйварго, перехватив испуганный взгляд, которым юноша снова стрельнул за окно.

— Н-не двигайся… Не двигайся, ни с места! — истерично воскликнул юноша. Пистолет в его руке трясся, но всё ещё был направлен на Рэйварго, дуло смотрело прямо в центр его широкой груди. Рэйварго посмотрел на пистолет с неким изумлением, как будто бы не понимал, каким образом это маленькое, почти игрушечное оружие может убить его, такого большого и сильного.

— Хочешь убить меня? — тихо и спокойно спросил он.

— Не говори ничего! — Молодой оборотень схватил рукоять пистолета и второй рукой. Стараясь не выпускать Рэйварго из виду, он повернул голову сначала вправо, потом влево, как будто проверяя, не видит ли их кто.

— Хорошо, я не буду ничего говорить, но можно, я опущу руки? У меня плечо ранено, и мне больно, — миролюбиво ответил Рэйварго, быстро размышляя, что ему делать. Судя по всему, парень вполне был способен выстрелить. Особенно в таком взвинченном состоянии.

— Ладно, опускай, — проговорил паренёк, испуганно глядя на Рэйварго.

— А теперь вот что, — спокойно продолжил Рэйварго, опустив руки, — ты, я вижу, боишься меня, так вот: я не собираюсь на тебя нападать. Просто дай мне уйти, понял?

Юноша быстро облизнул бледные, в коростах, губы.

— Я не могу тебя отпустить, — проговорил он. — Я должен… должен отвести тебя к вожаку…

— А кто твой вожак? — быстро спросил Рэйварго. — Морика или этот… Мордрей?

Паренёк открыл рот, но не успел ответить. Из зала с телефонами послышался голос, который Рэйварго совсем не хотел слышать ни сейчас, ни когда-либо ещё:

— А, вот ты где, мать твою суку! Почему не на посту? Ты у меня получишь, стервец пакостный…

В комнату вошёл Шов, и ругательства затихли. Выпучив свой единственный глаз, он потрясённо обвёл взглядом бледного, как простыня, часового, пляшущий пистолет в его руках, и замершего в замешательстве Рэйварго. Молодой человек инстинктивно подобрался, готовясь к бою, шрам на его левом плече заныл. Всё в этом бандите, от которого с ужасом отшатнулся бы последний уголовник, вызывало в Рэйварго ненависть: и его огромный рост, и уродливое лицо, и косматая борода, которой он обзавёлся с тех пор, как Рэйварго видел его в последний раз.

— Ах ты, сволочь, — тихо протянул Шов и тут же бросился на Рэйварго. Тот пригнулся, и огромный кулак Шва просвистел по воздуху над его головой. Оборотень, вложивший много сил в этот удар, покачнулся, на миг потеряв равновесие, и тут же взвыл от ярости и боли: Рэйварго ударил его в ухо левым кулаком. Сразу после этого он отскочил в сторону, намереваясь прорваться к двери, но в этот момент молодой оборотень выстрелил. Пуля попала в одну из немногих оставленных бутылок за барной стойкой. Брызнули осколки, содержимое пролилось на пол. Рэйварго понял, что так просто ему не уйти. Сам не поняв, как — тело действовало быстрее мозга — он перемахнул через барную стойку. Правым плечом он при этом так больно приложился о пол, что на секунду лишился зрения и застонал, закусив губу. А потом услышал, как Шов дико орёт:

— Пристрели его, ублюдок, пристрели сейчас же!!!

По полу зашуршали шаги, осколок стекла хрустнул под подошвой — юноша не посмел ослушаться. Рэйварго сжал зубы. Он не боялся драки, но прекрасно понимал: сейчас, когда он обессилен после дальнего пути и его правая рука висит плетью, он вряд ли одержит победу. Он повертел головой: иногда бармены под стойкой прятали оружие. Здесь оружия не было, зато стояла наполовину пустая бутылка с чем-то тёмным. Взяв её левой рукой за горлышко, Рэйварго резко вскочил и метнул бутылку, как ручную гранату, в молодого оборотня, целясь ему в руку, которая держала пистолет. Юноша пригнулся, и бутылка разбилась о его голову. Бедняга тут же грохнулся на пол. В этот момент на Рэйварго с бешеным воплем бросился Шов. Схватив со стола тяжёлый кассовый аппарат (правую руку от плеча до запястья просверлила боль), Рэйварго обрушил его на голову врагу. Лоб Шва едва не проломил полированное дерево стойки. Сдавленно булькнув, он сполз на пол и замер там, огромный и отвратительный. Его висок, к которому прилипли чёрные волосы, был слегка продавлен, из короткой раны на коже быстро выливалось ужасно большое количество крови.

Покачнувшись, Рэйварго вышел из-за стойки, прижимая правую руку левой. Подойдя к молодому оборотню, лежавшему неподвижно и тихо, Рэйварго склонился над ним. Рот паренька был приоткрыт, на губах поблёскивала слюна. Из-под волос по лицу текла кровь. Рэйварго взял его за запястье и пощупал пульс. «Живой». Он подобрал пистолет юноши, убрал его за пояс. Потом он подошёл ко Шву и, преодолевая отвращение, запустил руку в его бороду. Нащупал потную шею и попытался прощупать пульс, но под пальцами не ощущалось никакого биения. Рэйварго молча обезоружил его и быстро вышел отсюда.

Тем временем Октай, убегая от противников, затаился в зарослях крапивы, прижимая ладонь ко рту, из которого вырывалось напряжённое дыхание. Буквально через несколько секунд на тропку вышел один из оборотней, которые недавно гнались за ним.

— Эй, — негромко сказал он, завертев головой по сторонам. — Я же чувствую, что ты здесь. Выходи, сучонок, и потолку…

Не договорив, он замолк резко, как будто его выключили. На небритом лице отразилось какое-то детское удивление. Выронив пистолет, он поднёс правую руку к глазнице, из которой торчала рукоятка ножика, а спустя долю секунды тяжело рухнул на землю ничком, повернув голову.

Октай тут же оказался рядом с ним. Без единой мысли в голове он наступил на голову мёртвого оборотня и, нагнувшись, одним лёгким движением вынул ножик.

— Эй! — раздался вдруг короткий крик. Октай вскинул голову, успел ещё увидеть фигуру мужчины, который направил на него пистолет. А потом его оглушил выстрел и всё перевернулось перед глазами.

Не задетый пулей, он упал на землю и быстро откатился за ближайшее дерево. Быстро сел и прижался к нему спиной, сжав нож в левой руке. Оборотень приблизился быстро, Октай насчитал всего три торопливых шага и три напряжённых, хриплых вздоха. А потом он резко вынырнул из-за дерева. Не вставая, полоснул ножиком по задней стороне колена, перерезая поджилки. Мужчина вскрикнул от боли и зажмурился, пистолет, который он держал направленным вниз, громыхнул выстрелом, и пуля взметнула комочки дёрна в паре сантиметров от ботинка Октая. Другая рука оборотня метнулась к раненой ноге. Октай обеими руками выхватил у него пистолет и выстрелил, не глядя.

Выстрел пришёлся вверх, прямо под подбородок. Что-то горячее брызнуло на его руки, и Октай отпрянул. Он вскочил на ноги, всё ещё держа пистолет в руке, тяжело дыша и не отрывая широко раскрытых глаз от двоих, которых он убил. Под головами обоих жёлтая трава быстро становилась бордовой, крови было так много, что она уже не впитывалась в траву и землю, а растекалась ручейками.

— Вот он! — крикнул кто-то. Октай вскинул голову — из-за деревьев прыжками приближались две тёмные фигуры.

Юноша поднял пистолет и нажал на курок, не успев прицелиться. Пуля попала в ствол дерева, во все стороны разлетелись щепки. «Первый выстрел потерял», — подытожил в его голове чей-то равнодушный голос.

Октай отступил назад, пистолет в его напряжённой руке подрагивал. Тут же кто-то налетел на него сзади. Нервы у Октая на выдержали окончательно: он яростно и испуганно вскрикнул и снова выстрелил, на этот раз в небо.

— Тихо ты! — Веглао схватила его за шиворот и с силой затащила за дерево. Тут же из-за сосен выскочили двое, и сразу два выстрела разорвали воздух. Октай почувствовал, как рукоятку пистолета вырывают из его взмокших пальцев, а потом Веглао выскочила навстречу нападавшим, и снова раздались выстрелы. Их было три — один громкий и визгливый, сделанный из ружья, два других — короткие, сухие, как треск сломавшейся ветки — из пистолета. И оба раза пистолетные выстрелы получили в ответ крик. Первый был громким, второй — глухим и быстро захлебнувшимся.

Октай перекатился на живот, оттолкнулся ладонями от земли и вскочил так резко, что покачнулся. Один из нападавших лежал на земле, опрокинувшись навзничь, дрыгая ногами и давясь льющейся изо рта кровью. Второй улепётывал со всех ног, бросив ружьё. Его фигура была коротенькой и худой — это был подросток лет тринадцати-четырнадцати. Веглао стояла, вытянув руку с пистолетом и чуть согнув широко расставленные ноги, как будто порываясь бежать. Лицо её было бледным до зелени, так что Октай в первый миг испугался, что его подругу ранило. Он кинулся к ней и подхватил её, обхватив за талию обеими руками, как раз в тот момент, когда её колени подломились и она чуть не упала. Пистолет выпал из её руки.

— Всё нормально, — прошептала она скорее себе, чем Октаю. При этих словах что-то скрутилось у юноши внутри.

Оборотень, которого застрелила Веглао, издал ещё один булькающий вздох и затих. Веглао молча подняла пистолет, вытащила барабан.

— Осталась одна пуля, — сообщила она тихим, но быстро крепнущим голосом. — У кого ты его взял?

Октай молча указал на человека — потому что он уже был человеком, отравлявшая его изнутри тварь улетела вместе с последним вздохом — с простреленной головой.

— Проверь, есть ли у него патроны, — проговорила Веглао. Посмотрев в глаза Октаю, ласково добавила: — Пожалуйста.

Октай подошёл к мертвецу и, встав рядом с ним на колени, запустил руку в его карман. Ему неожиданно вспомнился Длиннота, залезший в карман к незнакомому человеку и заплативший за это куском своей кожи. Но у оборотня в кармане были только спички и кусок хлеба, а в другом — четыре тоненьких патрона для револьвера. Октай сжал их в кулаке и поднялся, собираясь отдать добычу Веглао, но тут где-то далеко прогремел выстрел.

Ребята повернулись друг к другу. Бледность с лица Веглао никуда не делась, но зеленоватый оттенок исчез. Она мотнула головой в ту сторону, куда получасом ранее ушёл Рэйварго:

— Ты слышал выстрел?

— Да, — разжал губы Октай.

Веглао на секунду прикрыла глаза, потом снова распахнула их.

— Один убежал, — негромко сказала она. — Давай догоним его.

Подросток-оборотень не успел уйти далеко. Друзья нашли его на самом краю города, где он полулежал, привалившись спиной к стене какого-то пустого дома. От этого места в лес уходил кровавый след — Веглао ранила мальчика в шею, и он не умер на месте лишь потому, что был оборотнем.

Услышав шаги, мальчик повернул голову. У него было бледное веснушчатое лицо, подбородок весь красный от крови, льющейся изо рта. Кровь была и на коричневой рубашке. Посмотрев на своих убийц ещё раз, он беззвучно умер.

— Когда всё это закончится, я покончу с собой, — тихо сказала Веглао.

— С ума сошла? — откликнулся ей Октай.

— Я убила ребёнка. Посмотри на него, ему же не больше тринадцати. Мне было столько же, когда меня…

Октай не дал ей договорить. Он схватил её за плечи и встряхнул:

— Смотри! Смотри на меня! Видишь?

— Что?

— Я жив, вот что. А знаешь, почему? Потому что ты убила тех двоих, и его тоже.

Он посмотрел на труп и снова обернулся к Веглао:

— Этот ребёнок вчера напал на город вместе со своими оборотнями. Откуда ты знаешь, что он никого не убил и не изнасиловал?

— Не знаю, — признала Веглао. Октай отпустил её и стал неловко обыскивать убитого. Он достал из его кармана три ружейных патрона и заляпанный кровью кисет. В кисете вместо табака были человеческие зубы. Октай высыпал их на ладонь и продемонстрировал Веглао. Тут были и молочные, белые и нежные, как жемчужины, и крепкие, с разлапистыми корнями, зубы взрослых. На некоторых была кровь, ещё недавно запёкшаяся — её можно было отскрести ногтем.

— Поняла теперь? — спросил Октай, ссыпая зубы обратно в кисет и завязывая его. — Не думаю, что он подрабатывал Зубной феей.

Он кинул кисет на живот мертвецу и шагнул к Веглао.

— Это война, и по-другому никак. Ты хочешь добраться до Донирета? Хочешь убить Кривого Когтя? Тогда идём, — он положил ей в руку патроны, — и убьём их всех.

 

5

Конечно, враги услышали выстрелы, и сомневаться нечего. Наблюдательный пункт, который они заметили час назад, был пуст. Оставалось только удивляться, почему оборотни не бродят повсюду с оружием наперевес, выискивая нарушителей спокойствия. На пути к центру города Веглао и Октаю встретились только пятеро вервольфов. Маленький отряд быстро шёл в сторону буковой рощи, оборотни почти не разговаривали друг с другом. Что-то в их походке, в том, как крепко они сжимали своё оружие, показалось Веглао и Октаю странным. То же самое было и в тех, которых они недавно убили: какая-то нетвёрдость, расшатанность. Задумываться об этом было некогда: враги подошли слишком быстро к дому, за которым они притаились. Бывалые охотники, Веглао и Октай тут же вскочили на ноги и открыли огонь. Двое оборотней сразу упали, как подкошенные, ещё один, раненный в живот, пронзительно закричал от боли. Этот крик словно резанул Веглао: она тут же выстрелила в него снова, пуля попала снизу во вскинутый подбородок, изо рта несчастного брызнула кровь, и он упал на песок. Веглао метнулась в сторону, под защиту стены, чтобы перезарядить пистолет. Октай поднырнул под занесённый на него штык армейского карабина и выстрелил в грудь его хозяину. Умирая, тот коротко и шумно вздохнул, и Октай, поморщившись, крикнул:

— Веглао, да они пьяные вусмерть!

Последний противник, увидев смерть всех остальных, потрясённо вытаращил глаза. Руки его тряслись, но всё же он успел распороть ножом предплечье Октая, когда парень схватился с ним в отчаянной схватке. Веглао обошла дерущихся и пристрелила противника Октая. Морщась от боли, юноша выполз из-под его обмякшего тела. Веглао протянула ему руку и, когда он оперся на неё, вскрикнула от неожиданной боли в ноге.

— Да у тебя кровь! — ахнул Октай. Веглао перевела взгляд на своё бедро. Так и есть, на штанине расплывалось тёмно-бордовое пятно. Девушка смутно вспомнила, что когда минуту назад вскочила и начала стрелять по оборотням, что-то сильно ударило её по ноге, но тогда она не обратила на это внимания. К счастью, пуля лишь глубоко поцарапала её, не задев артерию.

— Ничего, до свадьбы заживёт, — сказала Веглао, тяжело дыша. Всё же она опустилась на песок — ноги сильно дрожали и почти не держали её.

— Как там Рэйварго… — пробормотала она, зажимая рану рукой. С каждой секундой отупение проходило и нога болела всё сильнее. Октай быстро обыскивал убитых. У одного из них оказался большой носовой платок. Октай поплевал на него и вручил Веглао, потом изучил свою рану. Порез был длинный и глубокий, из него текло много крови. С помощью подруги он просто отрезал свой рукав и, распоров его по шву, обмотал им руку.

— Смотри, сколько у них оружия, — сказал он, кивая на убитых.

Они забрали пистолеты и ножи, стараясь не глядеть в мёртвые лица. Забирать жизни оказалось так легко — нажал на курок, и всё. Глядя на Веглао, взвешивающую в руках карабин одного из нападавших, Октай подумал, что ему легче, чем ей. Некоторых из тех, кого он сегодня убил, он знал в лицо — они были в стае Морики тогда, весной, они мучили его и Рэйварго.

— Будем надеяться, они все бухие, — проговорила Веглао, кидая Октаю маленький автоматический пистолет. Второй пистолет, вместе с отвинченным от карабина штыком, она сунула за свой пояс и поднялась на ноги.

— Тебе лучше остаться здесь ненадолго, — сказал Октай. — Сейчас ты в случае чего даже побежать не можешь.

Веглао только помотала головой.

— Лучше я их найду, чем они меня, — пробормотала она. Потом кивнула на горку оружия, отобранного у мертвецов:

— Надо забрать всё это.

— У нас и так есть всё, что нужно.

— Не нам. Людям. Тем, кто заперты в Гостином дворе.

Они забрали ещё один оставшийся пистолет, карабин и ружьё. Четверо оборотней носили ножи, а у одного имелся даже кастет.

— А теперь посмотрим, как вся эта груда оружия сдвинется с места, — сказал Октай, демонстрируя Веглао три пистолета и два ножа за своим поясом и ремень от ружья на плече. Видимо, этой шуткой он хотел её подбодрить, но Веглао даже не улыбнулась. Она придирчиво осмотрела свой револьвер, снова убрала его за пояс и махнула рукой.

Снова они повторили путь к центру города. Снова кругом была мёртвая тишина, но в этот раз она не была такой расслабленной и неподвижной, как утром; казалось, что город настороженно замер.

Было уже около часа дня. Ветра не было с самого утра. Жара упала на город, как горячее мокрое одеяло, сквозь которое не проникал воздух.

Морике доложили о выстрелах на краю города, и она отправила туда пятерых оборотней разобраться. Те так и не вернулись, а через полчаса после их ухода атаманша уже сама услышала далёкие выстрелы, отчётливо прозвучавшие в сухом и неподвижном воздухе.

Она прикрыла глаза, надеясь, что это оборотни уничтожили нарушителей порядка, а не наоборот. В другое время она отправилась бы разбираться с этим сама, но ранение подкосило её. Её постоянно мучили боли в груди и животе, временами она задыхалась оттого, что ей не хватало воздуха в исполосованных лёгких. Она была уже не такая, как прежде, и удерживала стаю под своим контролем только благодаря собственной воле и преданности Мордрея. Она жалела, что позволила волкам напиться, и мечтала только об одном — чтобы Кривой Коготь, придя в Намме, позволил ей остаться в этом городе, а не сопровождать её в Донирет. Ну всё это к чёрту, она слишком устала. Всё это ужасное лето она волокла стаю за собой через всю страну, благодаря двум полнолуниям увеличила свой отряд почти вчетверо, и теперь заслуживала отдыха.

Она не могла знать, что двое из нарушителей уже добрались до стен её крепости.

Сделав крюк по улицам, Веглао и Октай подошли к темнице с тыла. Здесь в маленьком тупике между Гостиным двором и домом, в котором разместилась Морика, не было ничего, кроме нескольких старых рябин, протянувших свои ветви над руинами брандмауэра. Перебравшись через обломки стены, друзья прижались к глухой стене импровизированной тюрьмы и прислушались. Изнутри доносился глухой шум, в который смешалось дыхание сотен губ. Прислушавшись, ребята услышали ещё шёпот, стоны, вздохи и плач.

Молодые оборотни обменялись взглядами. Веглао мотнула головой в сторону улицы, на которой стояли часовые. Октай кивнул.

Они быстро выскочили из-за угла. Октай, выставив пистолет, мгновенно оглядел улицу — к счастью, абсолютно пустую, — а Веглао выстрелила в одного из часовых, того, кто стоял, прислонившись к балюстраде крыльца. Он даже не вскрикнул, просто повалился, как мешок, на дорогу, и песок под ним начал быстро темнеть. Второй часовой, дремавший возле стены, вскочил на ноги и хотел было заорать. Этим вторым был Длиннота, и Октай без всяких колебаний застрелил его.

— Надо было сделать это ещё раньше, — с презрением сказал он, глядя на то, как Длиннота корчится на земле, не в силах даже вскрикнуть, только зажимая рукой горло, из которого брызгала тёмная жидкость.

Они подбежали к часовым и сняли с пояса Длинноты ключи. Веглао хлопнула Октая по плечу:

— Освободи пленников. Вот, держи карабин. А я пойду, повидаюсь кое с кем.

Октай сразу всё понял. Он не стал её отговаривать, просто пожал ей руку и сказал, глядя в глаза:

— Не задерживайся.

Девушка кивнула в ответ. Чуть прихрамывая, она подошла к дому Морики и завернула в тупичок между ним и темницей.

Здесь в его стене было одно низко расположенное окошко. Веглао заглянула в него, держа пистолет перед собой. Окно выходило в небольшую комнату, которая была совсем пустой. Из мебели там был только шкаф у стены, стол и колченогий стул. Веглао забралась туда через окно, стараясь не произвести никакого шума. Раненая нога снова заболела, но в этот раз боль была слабее — а может, девушка просто убедила себя в этом. Пройдя к двери, она тихонько её приоткрыла.

За дверью оказался обширный зал, стены которого были обшиты деревом, а на полу лежал истоптанный грязными следами ковёр. Посреди комнаты стоял большой стол с остатками ужина — очевидно, здесь Морика и верхушка стаи вчера наслаждались едой, отнятой у местных жителей. Куча пустых бутылок и их осколков подтверждали то, что большинство оборотней и вправду вчера напились и теперь мучаются с похмелья. И как только Морика могла это допустить? Но тем не менее, это было хорошо.

В зал вело несколько дверей, из которых лишь одна была закрыта. Сверху доносились голоса — там были оборотни. Но они могли находиться и поблизости. Держа пистолет наготове, Веглао тихо обошла стол, заглядывая поочерёдно в каждую комнату, но никого там не нашла. Повременив немного перед столом, на котором полуобглоданные кости, хлеб, сыр и остатки фруктов источали слабые, но вкусные запахи, она переборола свой голод и направилась к закрытой двери.

К счастью, та не была заперта. За ней оказался длинный коридор с какими-то рамками на стенах. В некоторых из них находились бумаги, с других тускло глядели чьи-то лица. В конце коридора была лестница, ведущая на второй этаж. А на втором этаже были оборотни, и они ругались. Очень громко и яростно. Прислушавшись, Веглао поняла, что ругается главным образом женский голос.

Веглао остановилась. Пистолет в её вытянутых вперёд руках задрожал, но она сжала его покрепче. Все её мышцы были напряжены, глаза неподвижно глядели вперёд — она ждала.

На лестнице показалась коротенькая крепкая фигура. Оборотень ковылял вниз, шатаясь и спотыкаясь на ступеньках. Даже за десяток шагов Веглао уловила запах какого-то спиртного напитка. Кто бы он ни был, он тоже вдребезги пьян, и это хорошо.

Оборотень не спустился до конца — увидел Веглао. Он остановился, пошатываясь и держась за перила лестницы, и обалдело уставившись прямо в чёрный глазок дула, которое было направлено на него.

— Ты… ты кто такая? — протянул он. Его глаза близоруко сощурились.

— Хреновая у тебя память, Коротышка, — спокойно сказала Веглао и выстрелила. Пуля попала Коротышке в грудь, прямо над сердцем, и он вскрикнул, хватаясь за место раны. Между его коротких волосатых пальцев потекла кровь, он грузно упал и покатился по ступенькам.

Сверху послышался грохот, как будто кто-то вскочил на ноги. Веглао отступила в сторону и отворила единственную дверь в левой стене коридора. Она зашла в комнату и быстро прижалась спиной к двери. Сердце сильно билось. Сверху слышались осторожные шаги — Морика явно не хочет идти на таран.

Веглао поняла, что зашла в кабинет. Перед ней у противоположной стены стоял рабочий стол. Возле него на полу валялись папки с выпавшими из них листами бумаги, раньше, видимо, аккуратно разложенные на столе. А на самой столешнице лежал фанерный чемодан с откинутой крышкой. Возле него покоилось что-то белое и очень знакомое. Забыв об опасности, Веглао подошла поближе.

На столе лежала белая, безглазая, с горестно искривлённым чёрным ртом, маска. Чуть повыше того места, где должна была располагаться прорезь для глаза, зияла маленькая круглая дырочка. От её краёв по белой эмали во все стороны протянулись тонкие, как паутина, трещинки.

Если бы кто-нибудь увидел сейчас Веглао, он бы не догадался об её чувствах. Её лицо будто окостенело, ни одна мышца не шевельнулась на нём, только губы стали чуть бледнее, чем обычно, и глаза блестели очень уж ярко, не в силах оторваться от страшного трофея.

У неё шумело в ушах. Подойди к ней кто-нибудь сейчас, она бы не услышала. Она протянула руку и впервые потрогала маску. Её поверхность была очень гладкой и очень тёплой, нагретой падающими в окно лучами солнца. Веглао молча подняла её, повернула и приложила к своему лицу.

Поверхность маски с изнанки была мягкой. Раньше, наверное, она была обита плюшем или каким-то подобным материалом, но сейчас его ворс практически совсем вытерся. На лбу, над левой бровью, Веглао ощущала покалывание краёв дырочки в маске, которые оплавились от столкновения с пулей. Ей хватило этих нескольких секунд, что она стояла так, закрыв лицо маской, чтобы ярко, до конца, вспомнить о том, какого это — быть в темноте. В полной темноте. В абсолютной темноте.

Где-то за дверью раздались шаги. Веглао не чувствовала страха, она была абсолютно, пугающе спокойна. Задержавшись ненадолго у стола, она быстро и бесшумно отступила к двери.

Морика быстро открыла дверь комнаты и вошла внутрь, держа пистолет перед собой. Она сделала один шаг и недоуменно замерла, оглядываясь по сторонам, как вдруг что-то на столе привлекло её внимание.

Морика подошла к столу. На том месте, где недавно лежала маска Тарлиди, теперь находился какой-то грязный клочок шерстяной ткани. Морика, ничего не понимая, посмотрела на жёлтую вязаную митенку, на которой был сделан шов синими нитками, продырявленную ножом митенку, которая, как она смутно вспомнила, когда-то принадлежала ей.

Дверь за её спиной захлопнулась, и Морика подскочила на месте, оборачиваясь.

Перед ней стояла женщина с длинными волосами, падавшими на плечи. Седыми волосами старухи. Лицо её было белым, как снег, как соль, как высушенные солнцем кости. И на этом лице не было глаз, но оно смотрело на Морику, сверлило её взглядом.

Морика приоткрыла рот, губы сухо шлёпнули друг о друга. Она подняла пистолет, дрожащим пальцем сняла его с предохранителя. Веглао это услышала — долгие тренировки с завязанными глазами были не самой плохой из её идей. Она убрала руку, державшую маску за подбородок, и посмотрела на Морику.

Наверное, никто не мог бы похвастаться, что так напугал знаменитую соратницу Кривого Когтя. Морика в первую секунду тупо глядела на Веглао, а потом внезапно её лицо, и без того нездорово-землистое, стало серым, как пепел, глаза, мутно блестящие от страха, выкатились наружу, а над дрожащей верхней губой выступил пот.

— Узнала? — вкрадчиво спросила Веглао.

— Не может быть… — хрипло прошептала Морика.

Всё совершилось очень быстро. Веглао и не подозревала даже, что может вот так запросто с размаху ударить кого-то в лицо рукоятью пистолета. Морика откинулась назад, переломившись в талии, ударившись лопатками о столешницу. Одной рукой она схватилась за сломанный нос, второй, вытянутой вперёд и вверх, нажала на курок два раза подряд. Ничего не видя от боли, она оба раза выстрелила в воздух.

Веглао снова ударила её, на этот раз в ухо. Морика всхрапнула от боли и тяжело грохнулась на пол, ударившись головой о доски и выронив револьвер, который Веглао тут же отшвырнула в сторону пинком.

Морика быстро перевернулась на спину. Одной рукой она попыталась схватиться за стол, но тут же взвыла от боли и злобы — в воздухе просвистел нож, пригвоздивший её ладонь к доске пола.

— Ты же умерла! — воскликнула ослабевшая от смертельного ужаса Морика. — Ты умерла, я своими руками тебя… — Она задохнулась, будто кто-то сдавил ей горло. Веглао посмотрела на неё, потом перевела взгляд на откатившийся к стене револьвер и подошла к нему.

— Ты не посмеешь! Не посмеешь… ах ты, мелкая дрянь! — Морика была в таком шоке, что даже не пыталась выдернуть нож из ладони, и только размазывала по лицу кровь, которая текла и текла из сломанного носа, заливаясь ей в рот.

Веглао подняла револьвер, деловито осмотрела его и подступила на несколько шагов к Морике. Та судорожно попыталась подняться, но силы уже оставили её — здоровая рука и ноги скользили по полу, как по льду. В злобном отчаянии Морика попыталась пнуть Веглао в ногу, но промахнулась.

Веглао навела на неё её собственный пистолет. Другой рукой она вытащила из-за пояса свой.

— Я тебя не боюсь, старая сволочь, — негромко сказала она.

Оглушительно хлопнули два выстрела, резкий нечеловеческий крик Морики прорезал было воздух, но тут же смолк, будто его выключили. Тело тяжело упало на доски, и в наступившей тишине хлопок, с которым лопнул маленький кровяной пузырёк, показался девушке таким же громким, как звук выстрела.

Щурясь от лёгкого дыма, Веглао со злорадным удовлетворением разглядела, что попала куда хотела, почти не целясь — оба глаза Морики были выбиты, и из глазниц быстро текла тёмная кровь вперемешку с серым мозгом.

Поставив пистолеты на предохранители и убрав их за пояс, она наклонилась к Морике. Наступила ногой на её руку, выдернула нож. Он вышел наружу с влажным хрустом. Веглао выпрямилась, отошла к окну и вытерла нож занавеской. Потом обернулась к выходу и замерла.

Тело Морики крупно дрожало. Руки удлинялись, ноги укорачивались и становились тоньше, кончики ушей вытягивались, а волосы стремительно серели. Через миг сквозь кожу пробилась густая шерсть, шерстью стали одежда и волосы, а жёлтые зубы в разинутом рту стали клыками. Наконец всё кончилось, и в луже горячей, дымящейся крови застыло крупное, поджарое волчье тело. Веглао стояла, как вкопанная, не веря своим глазам: Морика превратилась.

 

6

Когда Октай распахнул двери темницы, люди поначалу ничего не поняли. И только когда он сбивчиво крикнул несколько раз: «Вы свободны! Свободны, понимаете?» — и всунул в руки первому попавшемуся парню карабин, они пришли в себя. Те, кто наиболее ослабел — раненые, старики, женщины, маленькие дети — тронулись с места не сразу, зато молодёжь прямо-таки кинулась наружу, чуть не сбив Октая с ног. Он мгновенно раздал всё своё оружие. Его окружили со всех сторон, сразу несколько человек подряд чуть не задушили его в объятиях, кто-то ласково взъерошил ему волосы.

— Оборотни повсюду! — выкрикнул Октай, задыхаясь. — Расправьтесь с ними — и бегом из города! Сюда идёт Кривой Коготь!

Ему пришлось повторить это несколько раз, но потом уже в этом не было нужды — люди передавали друг другу его слова. Маленькая площадь, на которой ещё несколько минут назад не было слышно даже дуновения ветра, мгновенно зашумела. Этот шум должен был привлечь сюда оборотней со всего города — и он привлёк.

Напуганные, обозлённые, не понимающие, что происходит, они с воплями бежали на площадь, размахивая ворованным оружием. Но жителей города было не напугать. Только несколько человек из них были вооружены, но они сомкнули ряды и встретили врагов не криками ужаса — они встретили их песней. Потом Октай думал, что сами наммитяне ожидали эту песню так же мало, как и их противники. Это была «Колыбельная баррикад», медленная, торжественная и воинственная, песня революции, неожиданно оказавшаяся очень подходящей для этого момента.

Сам Октай в завязавшейся битве не участвовал — строго говоря, и битвы-то настоящей не было. Плечом к плечу горожане двинулись на кучку врагов, сверкая глазами, поднимая вверх сжатые кулаки и распевая во весь голос. Несколько оборотней потрусливее при виде этого просто бросили оружие и побежали прочь, а более смелые и матёрые, зверски ругаясь, открыли огонь.

Несколько горожан упали, пролилась первая кровь. Но это никого не остановило — защитники города всё так же шагали вперёд, обходя павших товарищей. И оборотни окончательно дрогнули. Они бросились бежать, на ходу пытаясь отстреливаться от преследующих их горожан. Люди поднимали с земли брошенное оружие. Кто-то закричал «Ура!», и это крик подхватила половина толпы.

В этот момент на улицу с рёвом вылетел маленький грязный автомобильчик. Его двигатель рычал не хуже целой стаи сторожевых псов, из выхлопной трубы с натужным пыхтением вырывались клубы дыма. Один зазевавшийся оборотень не успел отбежать и угодил прямо под бампер. Машина резко затормозила и оттуда выскочил…

— Рэйварго! — крикнул Октай, кидаясь к нему через толпу. — Рэйварго, осторожно!

Рэйварго обернулся на его крик, и вовремя — Мордрей, уже занёсший над ним свой огромный трёхгранный штык, промахнулся. Рэйварго ударил его по руке прикладом своего грондийского ружья и выбил штык, а потом отбросил его ногой. Рыча от гнева, Мордрей повернулся было назад, чтобы подобрать валявшийся на земле пистолет, когда Рэйварго бросился на него сзади и крепко схватил его. Мордрей рванулся из его рук, но тут же почувствовал, как к его шее прижалось лезвие его же собственного ножа.

— Не дёргайся, Мордрей, — услышал он полный ненависти голос Рэйварго. Он нашёл в себе силы не выругаться. Вместо этого он надтреснуто рассмеялся:

— Что, гадёныш, ты всё ещё жив? Это ненадолго. Шов давно хотел с тобой встретиться…

— Шов мёртв, — железным голосом отозвался Рэйварго, усиливая свою хватку. — Я убил его полчаса назад. И если ты шевельнёшься, убью тебя.

Значит, Шов убит. Мордрей не сразу в это поверил. Он всегда знал, что Шов не из тех, кто умирает в собственной постели, но чтобы его убил этот телёнок… Он затравленно огляделся по сторонам. Вокруг него стояли люди, жители Намме, с ружьями, пистолетами, ножами, палками в руках. Они смотрели на него с такой ненавистью, которая причиняла почти физическую боль. Подумать только, что всё летит к чёрту из-за этих троих сопляков, двое из которых когда-то были в его руках. Надо было прикончить их ещё тогда… Но ещё не всё потеряно. Он жив, а вместе с ним жива и…

— МОРИКА!!! — заорал Мордрей, вывёртываясь из захвата Рэйварго. — МОРИКА! Не выходи!!!

Всё стихло. Рэйварго чувствовал, что сердце у него колотится сильно-сильно, как у пойманного в кулак воробья, оно буквально стукается о позвоночник Мордрея. Бросив взгляд на Октая, он поразился ужасу, написанному у него на лице, и, прислушавшись, понял, чего он так испугался.

За стуком своего сердца Рэйварго поначалу не услышал тихих шагов, которые зазвучали в доме Морики после восклицания её прихвостня. Шаги приближались, и теперь стало слышно, что их сопровождает шуршание — тот, кто шёл, волок что-то по полу… что-то тяжёлое.

Все, кто был перед домом, замерли в ожидании. Сердце в груди у Октая вдруг распухло, раздулось, стало биться глухо и медленно. Краем глаза он взглянул на Рэйварго и прочёл на его мертвенно-бледном лице тот же ужас, что испытывал сам. Он знал, что сейчас увидит. Сейчас на крыльцо выйдет Морика, и на её злобном лице будет жестокая усмешка, а на руку будет намотана окровавленная седая коса…

Дверь с треском распахнулась оттого, что её толкнули изнутри ногой, и на крыльцо вышла Веглао.

Октая охватила дрожь. Рэйварго побледнел ещё сильней, он был на грани обморока. Если б оборотень, которого он держал, захотел бы сейчас вырваться из его рук, он бы с лёгкостью это сделал, но он тоже побледнел и помертвел от потрясения.

Молчание стало прямо-таки гробовым. Все молча, приоткрыв рты, смотрели на хрупкую седую девушку, стоявшую на крыльце, которая в одной руке, направленной вперёд, держала пистолет, а второй крепко сгребла шерсть на загривке большого, тёмного тела зверя, похожего на волка. С опущенной, оскаленной морды трупа на доски мерно и часто капала кровь.

Веглао окинула взглядом онемевшую толпу, потрясённых друзей, а потом отпустила волчье тело и подпихнула его ногой. Туша тяжело скатилась по ступенькам и замерла на песке бесформенной грудой.

— Морика мертва, — сказала девушка. Мордрей тупо уставился на волчицын труп, потом медленно поднял налитые кровью, выкатившие глаза на Веглао. С ужасным криком, больше похожим на рёв какого-то зверя, он рванулся вперёд. Рэйварго скрипнул зубами, пытаясь удержать его, но ему не удалось — Мордрей отпихнул его и кинулся к Веглао, крича во весь голос. И в этот момент Веглао выстрелила.

Пуля попала Мордрею в ногу чуть повыше колена. Он коротко захрапел от боли и упал на колени, зажимая рану ладонью. Тут же, словно по команде, на него накинулись жители Намме.

Они колотили его дубинками и прикладами ружей, сопровождая каждый удар яростными криками, мстя единственному выжившему оборотню Морики за каждую вчерашнюю жертву, каждое убийство, каждое увечье, каждое изнасилование. Рэйварго потрясённо отошёл в сторону. Октай обежал этот клубок из человеческих тел и бросился к Веглао, но остановился, не сделав шага: девушка всё ещё держала перед собой пистолет, хотя глаза её были пусты, она никуда не целилась.

С громким криком Мордрей вырвал из рук одного из горожан палку. Несколькими ударами он расшвырял тех, кто стоял к нему наиболее близко и, не переведя дух, бросился бежать в сторону леса. На каждом шагу он так сильно припадал на раненую ногу, что, казалось, она сломается, но при этом бежал с ужасающей скоростью. Люди бросились за ним, и Веглао не стала стрелять ему вслед, боясь, что поранит кого-нибудь. Она опустила пистолет, поставила его на предохранитель и убрала за пояс.

Сразу после этого вся усталость последних трёх дней и сегодняшнего навалились на неё тяжёлым пыльным мешком. Ноги у неё подкосились, и, спускаясь с невысокой лесенки, она чуть не упала. Подоспевший Рэйварго подхватил её своими большими руками и ласково обнял, прижимая к себе.

— Мы сделали это, — услышала она над своим ухом голос Октая. — Веглао, слышишь? Мы всё-таки это сделали.

— Тарлиди, — простонала Веглао.

— Что? — Октай ничего не понял.

— Тарлиди, — тихо ответила Веглао, беря его за руку. — Это Морика убила Тарлиди.

 

7

С юга дул сильный ветер. Перекати-поля, похожие на огромные клочья спутанных волос, катились вперёд, рассыпая на пути свои семена. Ветер нёс с собой песок и мелкие, колючие комочки высохшей земли, листики степных деревьев и сухие травинки, а ещё — горячий воздух Клыкастых гор и запах оборотней. Орда Кривого Когтя двигалась вперёд с ужасающей скоростью.

Стоя на крыше ратуши, Веглао смотрела вниз, на город и дорогу, ведущую из него. Город уже почти опустел — люди спешно покидали его. В Намме было около тридцати больших грузовиков, и все они, тяжело нагруженные людьми и мешками с вещами, уже укатили на запад, по дороге, ведущей к Станситри и Увику, на восток, к границе с Антьеной, или на север, мимо Донирета. Легковых автомобилей тоже практически не осталось. Веглао наблюдала за тем, как они медленно ползут вслед за грузовиками, похожие на больших медлительных жуков, к чьим спинкам привязаны перевёрнутые столы, кровати, матрасы или огромные мешки.

Потом она перевела взгляд на маску Тарлиди, которую держала в руках. Она вспомнила ухмыляющееся лицо Морики, её руку в жёлтой перчатке, зашитой синими нитками. Между этим видением и невыносимо прекрасным ночным небом пролегла пропасть тьмы, чёрной, как те звёзды, что уже устали светить и теперь превратились в жуткие сгустки, пожирающие самих себя и всё то, что окажется рядом. Для Веглао эта тьма продолжалась несколько часов, а для Тарлиди она растянулась на пять лет. А те двадцать-тридцать минут, что Веглао, сгорая от надежды и страха, ползла по болоту к спасению, для Тарлиди стали месяцем. Сколько раз она теряла надежду за этот месяц? Сколько раз она приходила в отчаяние и в её душу грубо врывались мысли о предательстве? Сколько раз ей снились золотые закатные облака и кудрявая зелень весенних лесов, красные и жёлтые осенние листья на поверхности тихого озера, голубая стрекоза, присевшая на лепесток цветка, весь этот мир, который она хотела видеть своими глазами, и сколько раз она просыпалась, чувствуя слёзы на своих щеках?

«Прости меня, — подумала Веглао. — Я не забывала о тебе. Я хотела помочь. Мне так жаль, что я опоздала, Тарлиди. Мне так жаль. Но ты этого не знаешь. Тебя больше нет, и ты никогда не услышишь меня. Но её теперь тоже нет. Я убила её, Тарлиди. Я убила её!»

— Веглао?

Девушка обернулась и увидела Рэйварго. Огромный и сильный, он умел двигаться очень тихо, и она, погружённая в свои мысли, не услышала его шагов.

— Что это? — тихо спросил Рэйварго, кивнув на маску. — Она была у тебя в руках, когда ты вышла из того дома, так ведь?

— Да, — кивнула девушка.

— Можно посмотреть? — Он мягко взял маску за верхнюю часть, и Веглао позволила ей выскользнуть из её пальцев. Рэйварго взял маску обеими ладонями и поднял, внимательно разглядывая. Глядя на его лицо, Веглао увидела на нём удивление и печаль, но не страх и не отвращение. Она была благодарна ему за это.

— Такие маски раньше носили монахи, — проговорил Рэйварго. — Но я никогда не слышал о масках без прорезей для глаз.

— Она была слепая, — отозвалась Веглао.

— Это Морика убила её? — спросил Рэйварго так, словно он уже знал ответ, и только собирался уточнить. Веглао молча кивнула. Рэйварго перевёл взгляд на маску, его соболиные брови чуть сдвинулись, а потом он задумчиво перевернул маску и поднёс её к своему лицу, будто собираясь примерить.

Неожиданно для себя самой Веглао схватила его за руку:

— Не надо!

— Извини, — проговорил Рэйварго и, опустив маску, протянул её Веглао. Та тут же взяла её и убрала в мешок.

— Я только хотел сказать, — заговорил Рэйварго, — что мы с Октаем нашли свободный автомобиль.

— Это хорошо, — коротко сказала Веглао, потуже затягивая шнурки на мешке. — Ты так и не смог телеграфировать в Донирет?

— Нет. Придётся нам самим стать телеграммами.

Веглао кивнула и закинула мешочек за спину.

— Тебе не тяжело? — спросил Рэйварго.

— Нисколько.

— Я не об этом, — отозвался юноша. — Я о том, что ты сделала. Не тяжело вспоминать?

— Нисколько, — повторила Веглао. — Пошли.

Они повернулись и зашагали к лестнице, ведущей с крыши. Первым по ней спустился Рэйварго. Спускаясь, он оглянулся и спросил у Веглао:

— Они уже близко?

— Будут здесь через час. Нам больше незачем оставаться — все люди уехали.

Рэйварго сощурился, глядя на заходящее солнце, и сказал:

— Мы будем ехать целую ночь. В Донирете будем завтра утром.

— А ты сможешь так долго быть за рулём? — спросила Веглао, внимательно взглянув на него.

— Смогу, — кивнул Рэйварго. — Мы не собьёмся с дороги — здесь всего одно шоссе. И я успел немного подремать. А вот вы ночью сможете спокойно выспаться.

Они зашагали по городу. Веглао очень устала, но на сердце у неё было сравнительно легко. Хоть Кривой Коготь и жив, но она и её друзья сумели устроить проволочку в его планах — Морика мертва, оборотни из её стаи либо убиты, либо убежали, машины угнаны, а вокзал в Намме по понятным причинам не работает. Веглао была уверена, что даже если Кривой Коготь всё-таки пойдёт в Донирет, его продвижение значительно замедлится. Без транспорта он прибудет к городу через несколько дней, не раньше. К тому времени люди будут предупреждены и соберут против него значительные силы. В это время ход её мыслей прервался — они вышли к окраине города, где возле дороги стоял небольшой автомобильчик песочного цвета.

Прав у Рэйварго пока ещё не было — экзамен по вождению он благополучно пропустил, так же как и выпускную сессию, — но водить машину он умел. И сейчас ему удалось подыскать неплохой автомобиль, точно такой же, как тот, на котором он учился ездить. Это был «Кулан» 1980 года выпуска — превосходный вариант для поездки по пустыне: высокая посадка, большие колёса на толстой резине. Вот только внешне машинка выглядела непрезентабельно. Она была грязной и пыльной, одна дверца была здорово помята, на второй кто-то написал поверх слоя грязи: «Помой меня», а крыша и капот были здорово обкаканы птичками.

— Выбирать не приходится, — скромно сказал Рэйварго.

— Да ну, это отлично! — Веглао провела пальцем по стеклу автомобиля. — Наконец-то не пешком… А где Октай?

— Я здесь, — послышался голос Октая. Он вышел из маленькой бакалейной лавки на окраине, держа в одной руке две бутылки с водой, во второй — жестяную банку с печеньем. — Это наш сегодняшний ужин. Надеюсь, вы любите сухую малину? Я хотел взять шоколадное, но его уже всё разобрали.

Рэйварго улыбнулся ему в ответ:

— Завтра мы уже будем дома, и там найдём кое-что получше.

— Это твой дом, а не наш, — возразила Веглао, дёргая ручку автомобиля. — Как его открыть?

— Нажми на ручку снизу и потяни на себя, — посоветовал Рэйварго. Раздался лёгкий щелчок, и дверь открылась, слегка скрипнув при этом. Веглао заглянула внутрь и положила свой мешок на сиденье.

Друзья прислонились к машине и ещё раз посмотрели на город. Солнце ярко освещало его, сделав его тускло-песочные стены оранжевыми, как апельсины. Оттуда не доносилось ни единого звука, только тихо хлопал на ветру не закрытый кем-то ставень. В городе больше никого не было, и казалось, что он не то чтобы умер, а скорее оглушён неожиданным уходом людей.

— Как вы думаете, люди ещё вернутся сюда, когда всё закончится? — спросила Веглао. Октай молча пожал плечами и, развернувшись к Намме спиной, нырнул в машину. Рэйварго обошёл автомобиль и открыл дверцу водительского места.

— Конечно, вернутся, — сказал он, посмотрев на Веглао. — И всё будет как раньше.

«Да нет, — мрачно подумала Веглао, садясь в машину, — как раньше уже ничего не будет». Но вслух она этого не сказала. Ей снова стало досадно за то, что она не смогла убить Кривого Когтя, когда была возможность, но ругать себя было бесполезно.

Рэйварго сел на своё сиденье, и как раз в это время солнце окончательно скрылось за длинными низкими фиолетовыми тучами, протянувшимися над горизонтом. Запад ещё горел, но всё вокруг сразу как-то потемнело, исчезли и солнечные блики, и нерезкие вечерние тени. Рэйварго пристегнулся и помог сделать то же самое Октаю, который ещё ни разу не ездил в легковом автомобиле и теперь с неподдельным восхищением рассматривал и педали, и руль, и спидометр.

— Когда всё это закончится, научишь меня? — спросил Октай.

— Что, водить машину? — обернулся к нему Рэйварго.

— Да, — юноша провёл рукой по приборной панели, стирая с неё пальцами пыль.

— С удовольствием, — Рэйварго вставил ключ зажигания в скважину возле руля, — но не забывай, у меня нет прав.

— У тебя и на ношение оружия нет прав, — усмехнулся Октай, и его белые зубы сверкнули в полумраке. — И вообще, ты бросил учёбу и шастаешь по стране в компании двух оборотней, сбежавших из ликантрозория.

Их автомобиль тронулся с места не сразу. Гравий полетел из-под его колёс, выхлопная труба выплюнула несколько клубов серого дыма, и машинка неспешно, покачиваясь, покатила к шоссе. Рэйварго довёл её до асфальта на небольшой скорости, и, когда камушки перестали биться о днище, надавил на газ, собираясь разогнаться. И как раз в этот момент фары выхватили из сгущающегося сумрака длинную фигуру, шагнувшую прямо навстречу машине.

Белый свет ударил в перекошенное от злости и горя лицо, страшное в своём безумии, поднятую руку с зажатым в ней ножом. Беззвучно вскрикнув от неожиданности, Рэйварго крутанул руль влево, и «Кулан» послушно свернул. Его левое переднее колесо соскочило с асфальта на песок, машину здорово качнуло. Веглао отбросило от одного окна к другому, она больно ударилась локтём о дверцу, а головой — о стекло, едва не разбив его. Ослепнув на миг от боли, она инстинктивно выхватила нож. А в это время Мордрей, издав протяжный вопль, ударил ножом по стеклу окна рядом с передним пассажирским сиденьем. Если бы он сделал выпад, то наверняка пробил бы стекло, но он не соображал, что делает. Нож полоснул по стеклу, оставив на нём трещину, и прежде, чем Октай успел испугаться, а Мордрей — замахнуться для нового удара, Рэйварго изо всех сил надавил на педаль газа и одновременно повернул руль вправо. Автомобильчик въехал обратно на дорогу и помчался, набирая скорость, к Донирету.

Мордрей остался стоять, глядя на жёлтые пятна задних фар слезящимися, сощуренными глазами. Его грудь неровно приподнималась и опадала, из-за оскаленных зубов вырывалось хриплое дыхание. Он поднял руки к небу и, глядя вслед машине, снова заорал во всё горло. Этот вопль был таким, что Кривой Коготь, бывший уже совсем рядом, даже вздрогнул, услышав его.

— Будьте прокляты! — завопил Мордрей, сгибаясь пополам, словно от колик. — Суки! Грёбаные суки! Убийцы! Проклинаю вас! Сдохните, сдохните…

Он заозирался по сторонам, потом бросился к обочине. Споткнулся и чуть не упал, но в последнюю секунду устоял на ногах. Он хватал с обочины камни и швырял их на дорогу, вслед автомобилю, рыча и воя, как зверь, пока кто-то не схватил его сзади за плечо. Рука была твёрдой, как каменная. Мордрей вскрикнул, но не от страха. Он обернулся прежде, чем рука успела развернуть его.

Только тут он понял, что вокруг светло — его окружали оборотни, и в руках этих оборотней были факелы и фонари. Прямо перед ним стоял огромный мужчина. Холщовая блуза без рукавов туго, как перчатка, обтянула его могучие плечи. Рыжая спутанная борода водопадом падала на грудь, длинные, как у женщины, рыжие волосы разметались по плечам. Лицо искривилось от ярости. От мужчины исходил сильный удушливый запах пота, дыма, оборотня и власти.

Мордрей повалился перед ним на колени, схватившись за обтрёпанный край его блузы:

— Мой господин, — только и смог он произнести. — Прости меня, мой господин.

— Вставай, волк! — рявкнул Кривой Коготь. Трёхпалая рука упала на плечо Мордрея, встряхнула его, вздёрнула на ноги. Голова Мордрея запрокинулась назад, перекошенное лицо Кривого Когтя приблизилось к его лицу, и вожак прорычал:

— Что здесь произошло? Что здесь, мать твою, произошло? Где Морика? Где волки? Где пленники?

— Морика? — слабо переспросил Мордрей. — Но разве мой господин не видел?.. Вождь, ведь она впервые превратилась на твоих глазах! Неужели ты не узнал её?

На секунду на лице Кривого Когтя проступил почти человеческий ужас. Он отпустил плечо Мордрея, на котором уже начал наливаться синяк.

— Веди, — мотнул он головой.

Мордрей скользнул бессмысленным взглядом по его лицу и лицам обступивших их оборотней и медленно направился к Намме. Оборотни расступались перед ним, как перед прокажённым. Никого не замечая, он шагал, согнувшись и выставив вперёд плечи, как будто сопротивляясь сильному ветру.

Пройдя по опустевшим улочкам города, он наконец вывел их к площади перед домом, в котором Морика провела несколько предыдущих дней. Ни одна муха не жужжала над её телом. Оборотни обступили её полукругом, в их рядах раздавался тихий шёпот. Никто не приблизился к волчице ближе, чем на три шага. В дрожащем свете факелов окровавленная морда Морики казалась до ужаса живой.

Кривой Коготь растолкал оборотней, вышел вперёд. Секунду он стоял неподвижно, потом медленно подошёл к Морике и опустился рядом с ней на корточки. Протянув искалеченную руку, он хозяйским жестом провёл по густой всклокоченной шерсти, потом сжал её в некоем подобии кулака. Резко отпустил, поднялся на ноги и обернулся к Мордрею.

— Кто? Кто это сделал? — голос у него дрожал от гнева.

— Они пришли сюда сегодня утром, — отозвался Мордрей. — Трое, два парня и девушка. Всех троих я уже видел однажды, в мае. Тогда мы поймали в лесу этих двух парней. Один из них волчонок, самый сволочной щенок из всех, кого я встречал. Молодой, лет семнадцати-восемнадцати, злобный и хитрый, как хорёк. Это он ударил Морику в мае.

— Так, — проговорил Кривой Коготь. — Продолжай.

— Второй — высоченный парень, уродливый, но сильный, как медведь. У него есть с собой кусок какого-то камня, к которому наши не могут прикасаться. Этим камнем он убил Щена три месяца назад.

— Продолжай! — прорычал Кривой Коготь. — Девка! Что за девка с ними была?!

— Её я тоже уже видел, — медленно ответил Мордрей. — Девчонка лет двадцати, толком не разберёшь. Волчица. Седая. На лице шрамы. Тощая, как доска. Она сделала это. Она!

Кривой Коготь почувствовал, как заболела его не до конца зажившая рана. Боль была такой, что он прижал к ней ладонь и согнулся, застонав так тихо, что его никто не услышал. Вервольфы негромко переговаривались, на их лицах были видны смятение и страх. Кривой Коготь и сам был встревожен — одна часть его плана провалилась, причём именно та часть, на которую он возлагал самые большие надежды.

Он выпрямился во весь свой гигантский рост и обвёл свою стаю сверкающими глазами. Оборотни нестройно обернулись к нему, разговоры между ними затихли — все ждали, что скажет вождь.

— Волки!!! — проревел Кривой Коготь. — Я вёл вас сюда, думая, что здесь мы найдём подкрепление и помощь. Я ошибся. Здесь мы нашли только трупы тех, кто мог быть вашими братьями, и тело Морики. Многие из вас слышали о ней, некоторые её знали. Теперь она мертва, и убила её та же, кто пыталась убить меня!

Мордрей застонал и, сделав несколько шагов вперёд, опустился на колени перед Морикой, которая лежала у ног Кривого Когтя, и прижался лбом к её колючей шерсти. Кривой Коготь склонился к нему, всей своей фигурой изображая безмерную скорбь:

— Мордрей, послушай меня. Не прячь глаз, мой верный волк. Я знаю, как тебе больно. Она была моей верной волчицей, и неужели ты думаешь, что моё горе слабее твоего?

— Нет! — воскликнул Мордрей, вскидывая голову. — Нет, господин мой! Умоляю тебя, господин… умоляю…

— Не плачь, Мордрей. Ты поможешь мне отомстить за неё. Ты свершишь правосудие, мой верный волк. Они заплатят за твоё горе. Ты пойдёшь с нами в Донирет, туда, куда ушли эти убийцы. И там ты будешь сражаться в наших рядах. Ведь будешь?

— Да! — слёзы ручьями лились из глаз Мордрея, полных ярости и обожания.

— Обещай мне только одно, Мордрей — обещай мне выжить! Потому что когда мы придём в Донирет, мы убьём не всех. И среди тех, кто останется в живых, будут эта девчонка и её прихвостни. Девчонку я хочу убить сам, но мальчишек я отдаю тебе. Когда мы победим, я позволю тебе делать с ними всё, что захочешь… только её не трогай. Поверь, жить она будет недолго.

— Спасибо, мой господин, — проговорил Мордрей. Его глаза сверкали на красивом обезумевшем лице. Он снова склонился над Морикой. Огни факелов отражались в луже под её головой. Кривой Коготь обогнул его и обратился к оборотням:

— Нам нельзя терять времени. Найдите автомобили и пригоните их к северной границе города. Да поживей! Когда это будет сделано, сообщите мне. Кто не умеет водить машины, ищите оборотней и людей — живых, мёртвых, каких угодно!

Оборотни начали расходиться. Большинство знали Морику лично, и у некоторых желание лично расправиться с ней сдерживал лишь страх наказания. Тем временем Кривой Коготь зашёл в дом, который занимала атаманша. Он пробежался по обоим этажам, и на втором нашёл оружие, отобранное оборотнями у людей — не так уж много, ибо большинство пропавших вервольфов забрали обрезы и револьверы себе. Теперь это оружие было уже в руках бежавших жителей Намме, а так же Рэйварго, Веглао и Октая. В доме были лишь несколько старых и ржавых стволов, пригодных разве что для того, чтобы бить противников прикладами. Кроме того, Кривой Коготь нашёл там груду объедков, папки с бумагами — которые, на его взгляд, были обычным мусором — и труп Коротышки. Он вынес его на площадь, куда волки из его стаи уже успели дотащить несколько мёртвых оборотней. Кривому Когтю не понадобилось много времени, чтобы понять, как именно были убиты вервольфы — они были застрелены.

— Застрелены и обезоружены, — пробормотал он, окидывая взглядом трупы. На некоторых он заметил раны от ножей.

Трупы всё прибывали и прибывали. Оборотни тащили их со всех концов городка и сваливали на площади. Они не заботились о том, чтобы уложить тела ровно — у них не было на это времени. Кривой Коготь кружил тут же, мрачный, как ворон. Его горящий, тревожно мечущийся взгляд видел, что лица его соратников бледны и полны непонимания, страха, гнева. Всё это проходило в гробовом молчании. Наконец оборотни перестали притаскивать трупы, и Кривой Коготь стал их считать. Их оказалось сорок семь. Среди них был и труп Шва — он был так огромен, что его с трудом дотащили трое сильных мужчин. Взглянув на его размозжённую голову, Кривой Коготь в задумчивости пожевал нижнюю губу — тот, кто это сделал, должен был обладать немалой силой, и вожак оборотней подозревал, что знает убийцу. К его радости, немало было и живых оборотней — их было двадцать четыре, примерно треть стаи Морики. Они смогли уцелеть в разразившейся днём драке, и всё это время прятались в городе, ожидая, пока придёт Коготь. Но радость вожака быстро угасла: ни у кого из уцелевших не было оружия, вдобавок половина из них были ранены.

Убитые оборотни, разграбленное оружие — всё это ещё можно было вынести, но вскоре со всех концов города стали прибегать разведчики, в один голос докладывающие: в Намме нет автомобилей. Все мало-мальски пригодные машины уведены из города, на улицах остались только несколько ржавых развалюх. Это окончательно вывело Кривого Когтя из себя.

— Эта змея убила Морику, её сволочные дружки выпустили на волю пленников и перебили и разогнали две трети отряда!!! Теперь из-за этого у нас нет машин! Мне нужны эти машины! НУЖНЫ!!! — бушевал он, срывая свой гнев на стоявших перед ним соратниках. Те молча слушали, с каждой секундой всё более мрачнея. Наконец, когда Кривой Коготь остановился, чтобы перевести дыхание, к нему негромко обратился Тервен:

— Мы можем обойтись и без машин, мой вождь.

— Как? — чуть не взвыл Кривой Коготь. — Как, мать твою, мы можем без них обойтись? Завтра полнолуние, мы должны быть в Донирете. Барен приведёт подкрепление к отряду, которого нет?!

— Я знаю план, мой вождь, — так же спокойно ответил Тервен. — И я могу помочь. Здесь есть вокзал. Он в четверти мили отсюда, если идти прямо по шоссе.

Кривой Коготь горько усмехнулся:

— Вокзал! Зачем нам вокзал, если среди нас нет ни одного машиниста?

— Нет, мой вождь, — на лице Тервена сияло торжество. — Есть.

Кривой Коготь посмотрел на него, и выражение его лица изменилось. В нём снова появилась решимость и звериная ярость сменилась звериной смелостью. Тервен вытолкнул вперёд одного из оборотней — низкорослого, смуглого, с маленькими чёрными глазами. Кривой Коготь не сразу вспомнил его имя.

— Ты… — начал он. Человечек поклонился:

— Я Кейледо Штиммар, мой вождь. Меня здесь часто называют Пуст Штиммар.

— Да, — Кривой Коготь на секунду прикрыл глаза — в левом боку снова закрутилась боль. Он подумал, что когда девчонка попадёт в его руки, он отплатит ей за каждую такую вспышку. Открыв глаза, он посмотрел на Пуста Штиммара и отрывисто спросил:

— Ты умеешь управлять паровозом?

— Да, мой вождь. Я служил машинистом до того, как меня обратили два года назад, и потом…

— Мне насрать, когда тебя обратили, — прорычал Кривой Коготь, еле сдерживаясь, чтобы не схватиться рукой за отчаянно болевший бок. — Они не могли угнать ещё и составы. Ты повезёшь нас в Донирет.

— Так точно, мой вождь, — спокойно ответил Пуст, которого, кажется, нисколько не покоробила грубость Когтя.

Вожак выпрямился и посмотрел по сторонам. Лица оборотней сливались в мешанину разноцветных пятен, но он всё равно видел каждый взгляд. Они ждут от него решения. Он не может промолчать.

— Выступаем, — коротко велел Кривой Коготь. Чуть склонив плечи, выставив вперёд лоб, как бык, он зашагал вперёд. Сделал несколько медленных шагов, потом остановился, обернулся и отдал приказ:

— Сжечь город.

Те, у кого в руках были факелы, на секунду замерли, а потом быстро и тихо, как тени, заскользили к стенам зданий.

И Намме запылал. Высушенная степным ветром древесина вспыхнула, как хорошие спички. Языки пламени охватывали стены домов, деревья, пыльную траву, занавески, рекламные плакаты. Стало светло, как днём. Оборотни шли вперёд, поджигая всё на своём пути, шагали в огненном коридоре, в котором было светло, как в безоблачный полдень.

— В городе есть заправки! — заорал Кривой Коготь. — Пусть огонь дойдёт до них! Когда мы уйдём, здесь всё взлетит на воздух!

Почти половина стаи ответили дикими, животными воплями, выражавшими одобрение. Тальнар не смог бы крикнуть, даже если бы захотел — горло ему разъедал дым, от жара его голова кружилась и ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Его нелюбимая жена шла рядом, вцепившись в его рукав, повиснув у него на плече, и от этого было не легче. Аврас тоже не кричал. Полчаса назад он держал в руке факел, но после приказа Когтя поджечь город бросил его на землю и раздавил пламя. В суматохе никто этого не заметил.

Они шагали по шоссе, вопя, размахивая факелами, потрясая ружьями. Если бы Октай, Рэйварго и Веглао видели их сейчас, они бы были потрясены тем, как сильно это шествие напоминало то, что было на ярмарке в Станситри. Но сейчас никто не видел оборотней. Сычики-эльфы, чуя их, забивались глубже в свои дупла, пробитые в стеблях кактусов. Ушастые лисички-фенеки и длиннохвостые тушканчики прятались в норы, маленькие сердечки сусликов разрывались от ужаса. Одинокая черепаха с немыслимой для неё скоростью ковыляла прочь, и детёныши скорпионов карабкались на спины своих уродливых матерей. Семейство шипастых ящериц забилось под камни, и далеко отсюда вожак сайгаков, расположившихся на ночлег, будил сородичей трубным воплем, звал за собой подальше отсюда. Степь пустела на пути оборотней, встречала их мёртвой тишиной, а за их спинами гудело пламя, вздымаясь к небу, и казалось, что горящий город в ужасе стонет, встречая свою смерть.

 

8

Октай не помнил, чтобы он ещё когда-нибудь так уставал. Вскоре после того, как они выехали на шоссе, он заснул, откинувшись назад. Веглао на заднем сиденье тоже задремала. Изредка она ёрзала, устраиваясь поудобнее, потом крепко заснула, тихонько сопя. Рэйварго, понятно, не мог сейчас спать.

Он смотрел на дорогу, которая казалась ему бесконечной. Степь протянулась во все стороны, бескрайняя, ровная-ровная — ни бугорка, ни деревца, ни одного ориентира. Только через полчаса после того, как они начали свой путь, вперёд к машине пронёсся указатель на столбе с надписью «Донирет — 290».

Рэйварго улыбнулся, на его обожжённых солнцем небритых щеках появились две короткие складочки. Только двести девяносто километров. Скоро он будет дома…

Он вспомнил, что ему сказала Веглао, и улыбка сразу увяла. «Это только твой дом», — сказала она. Но когда они победят, Донирет станет домом и для Октая и Веглао. Так он им и скажет. Он не позволит, чтобы его друзья снова голодали, замерзали и рисковали своими жизнями.

Он вёл машину уверенно и быстро: дорога здесь была чуть получше той, по которой они пришли в Намме, да и фары освещали её неплохо. Рэйварго не боялся заблудиться — из Донирета в Намме вело только одно шоссе.

После двух часов дороги Октай проснулся. Он спал недолго, но от неудобной позы всё его тело затекло. Юноша потянулся и поморщился от боли между лопаток. Потом он чуть повернул голову и увидел в зеркальце заднего вида огонёк — далёкий, принятый им сначала за спустившуюся звезду.

— Рэйварго… — неуверенно проговорил он, оборачиваясь к другу.

Рэйварго неподвижными глазами смотрел на дорогу, его руки на руле побелели от напряжения.

— Я думаю, они подожгли Намме, — сдавленно проговорил он. Не успел Октай переварить эту новость, как с заднего голоса подала голос Веглао:

— Они нас догоняют.

— Это невозможно, — ответил Рэйварго. — Мы не оставили им ни одной машины!

— А что это за грохот? — спросил Октай.

— Какой грохот? — удивилась Веглао. Прислушавшись, она действительно уловила за рычанием мотора и постукиванием мелких камушков о днище машины какой-то рокочущий шум, от которого у неё зашевелились волосы. Она вспомнила, как когда-то, безумно давно, Октай тащил её навстречу такому грохоту, и свой дикий ужас, когда на неё с немыслимой скоростью летела оскаленная морда…

— Поезд! — ахнула Веглао, почти прижимаясь лицом к стеклу. — Они едут на поезде!!!

— Ветка Намме-Ретаке, — простонал Рэйварго. — Чёрт побери!..

— И долго идёт этот поезд? — наиболее спокойно из всех троих поинтересовался Октай.

— Не помню, — беспомощно откликнулся Рэйварго. — До Ретаке он идёт примерно полтора суток… а вот до Донирета…

— Мы с ними сближаемся, — проговорила Веглао, не отрываясь от окна. Она хорошо видела огонь фонаря, который освещал путь поезда, слышала стук его колёс о рельсы. И огонь и стук приближались — неужели им придётся переехать через пути?..

— Я вспомнил, тут есть участок дороги, пролегающий совсем рядом с железной дорогой, — нервным голосом сказал Рэйварго. — Практически впритык. Только поезд идёт чуть повыше.

— И скоро будет этот участок? — всё так же спокойно спросил Октай.

— Скоро, наверное, — нервные нотки исчезли из голоса Рэйварго. Его вдруг охватило чувство, которое он про себя называл «состоянием спокойной обречённости», уже знакомое ему по экзаменам, когда что-то судорожно повторять уже нет времени, и просто ждёшь своей очереди. Только сейчас ему предстоял, без шуток, экзамен на выживание. В который уже раз за это безумное лето.

— Этот участок длинный? — спросила Веглао.

— Не знаю. Но по идее, не должен быть очень длинным.

— Попробуем проскочить? — прищурился Октай.

— Проскочим, — тихо ответил Рэйварго и с такой силой надавил на газ, что мотор «Кулана» прямо-таки взревел. Машинка помчалась вперёд, туда, где, хоть ребята и не могли этого видеть в темноте, дорога соединялась на горизонте с тёмной железнодорожной насыпью.

Они ехали так быстро, что практически не отставали от поезда. А поезд всё приближался. Теперь Веглао смогла увидеть, что там нет вагонов, а есть только три открытых платформы, и на всех — скопление тёмных силуэтов.

— Побыстрей, — прошептала Веглао, и, словно услышав её, Рэйварго снова в отчаянии надавил на педаль, выжимая из «Кулана» все оставшиеся ватты. Это помогло им вырваться вперёд так, что теперь «Кулан» шёл практически нос к носу с паровозом. Но Рэйварго тут же убрал ногу с газа: на такой бешеной скорости и в такой темноте он просто не мог управлять машиной как следует. Только благодаря чуду они не столкнулись с насыпью. Рэйварго крутанул руль влево и фары вместо насыпи осветили уходящую вперёд дорогу.

— А теперь — вперёд! — прорычал Рэйварго, вновь давя на газ. Мотор «Кулана» прямо-таки взвыл. Гравий летел из-под колёс, тучи пыли окутали машинку, и она вырвалась вперёд, оставив поезд позади.

— Так, Рэйварго! Вперёд! — в восторге воскликнул Октай. Он обернулся и увидел, что поезд и впрямь отстал.

— Чёрт, я оставлю себе этот «Кулан», — прохрипел Рэйварго. — Зверь, а не машина…

Веглао, однако, не спешила разделять восторги своих друзей. Она вытащила пистолет, хладнокровно проверила заряд. Все восемь патронов были на месте. Похоже, очень скоро их станет меньше.

Поезд нагнал их уже через пару минут. Поначалу он просто поравнялся с «Куланом», но оборотни на передней платформе уже заметили их. Они начали орать, что конкретно, Веглао и её друзья не могли разобрать, но вряд ли это был государственный гимн. А потом послышался выстрел, и пуля проскрежетала по крыше машины. Ещё одни выстрел напрочь срезал правое боковое зеркальце, и Октай испуганно отпрянул от окна.

— По колёсам стреляй! По колёсам!!! — Веглао и сама не поняла, как она услышала этот крик сквозь ужасный шум, и уж тем более — как она узнала голос Мордрея. Она резко обернулась к Рэйварго, так что выпавшая из косы прядка волос хлестнула её по глазам, и выкрикнула:

— Рэйварго, фары!

Парень выключил фары прежде, чем она замолчала. Теперь единственным источником света был фонарь на паровозе. Веглао замерла, с минуты на минуту ожидая резкого, похожего на взрыв, хлопка, с которым лопнет простреленное колесо, но либо стрелки из оборотней были никудышными, либо этой ночью в их машине ехала сама удача — «Кулан» всё также мчался вперёд, чуть только не протирая шины на огромной скорости.

Новый выстрел, и заднее стекло разлетелось осколками — ружейная пуля пробила в нём дыру, в которую Веглао могла бы вставить два пальца, и вонзилось в кресло Рэйварго. Девушка вскрикнула от ужаса, обернулась, уже ожидая, что лобовое стекло и руль окрасятся кровью, но всё обошлось — пуля осталась в кресле, не пробив его металлическую основу.

Теперь «Кулан» ехал уже рядом с передней платформой. Грохот поезда был невыносимым, но Веглао и Октай с их отличным слухом всё равно различали вопли и смех оборотней.

— Подонки, — прошептала Веглао. «Кулан» въехал на плохой участок дороги и теперь подпрыгивал на каждом ухабе, а выстрелы всё так же следовали один за другим. Съехать с дороги Рэйварго не мог — справа была насыпь, слева пустыня ощетинилась острыми камнями, которые могли вернее продырявить им колёса, чем пули бандитов. Съёжившись под окном, не решаясь даже поднять голову, Веглао слышала, как Рэйварго в отчаянии скрипит зубами.

Веглао сжала зубы, размахнулась и рукояткой пистолета расколотила окно. Тут же пригнулась — в окно влетели одна за другой две пули, разбившие стекло окошка за её спиной. А потом высунулась в него и начала стрелять.

«Ты не промахнёшься! — кричал в её голове голос Ригтирна. — Ты не промахнёшься, крошка! Стреляй в них! Я бы с удовольствием прикончил их сам, но не могу — так давай же, ради всего святого, стреляй!!!»

Первые два выстрела она сделала поверх голов — прицелиться получше в темноте и без опоры было ой как трудно. Ещё один выстрел разнёс в щепки борт платформы, следующий — разворотил бедро оборотня, что целился в неё из ружья. Раненый издал вопль, полный боли. Его оружие упало на насыпь и скатилось на дорогу, прямо на ещё горячий след колёс «Кулана». Веглао стреляла так быстро, что Мордрей, командовавший стрелявшими, не успел увернуться, и спустя секунду взвыл от боли — Веглао промахнулась лишь на сантиметр. Оборотень упал на доски, воя от боли, зажимая здоровой ладонью кровоточащую дыру на месте своего левого уха. И тут же пуля из чьего-то ружья пролетела совсем рядом с Веглао, разодрав обивку кожаного дивана, другая выбила пистолет из руки девочки. Если бы Веглао в этот самый момент нажала на курок, пистолет бы просто взорвался, оставив её без кисти руки, а возможно, и без лица. Но выстрел не искалечил её, а лишь обезоружил. Без единого звука девочка метнулась обратно в салон и бросилась на пол между задним и передними сиденьями, зажимая уши кулаками и жмуря глаза — на сегодня свой запас храбрости она уже исчерпала.

— Всё в порядке, Веглао! — закричал ей Октай из-под своего сиденья. — Мы прорвёмся, Веглао, прорвёмся!

— Да! — крикнул Рэйварго, всё время поглядывавший в левую сторону от дороги — теперь камни там кончились, и потянулись солончаки. Юноша крутанул руль влево, и «Кулан», взметнув в воздух белую, как мука, пыль, повернул на солончаки, отсчитывая метры ровной бесплодной почвы. А поезд вместе с преследователями и их ружьями продолжал лететь на север.

Рэйварго давил на газ, пока «Кулан» не въехал передними колёсами в колючий низенький кустарник. Хруст его обломанных веток привёл юношу в себя, он надавил на тормоз, и машинка остановилась.

Рэйварго положил обе руки на верхнюю часть лифта и уронил на них голову. Тыльными сторонами ладоней он ощущал холод и влагу на своём лбу. Глаза горели, как будто все сосуды в них полопались.

Справа раздался шорох — это взбирался на своё сиденье Октай.

— Спасибо, — заплетающимся языком проговорил он. — Спасибо, Рэйварго.

Тот смог лишь тяжело помотать головой. Октай перегнулся через сиденье и положил руку на спину Веглао, всё ещё вжимавшейся в пол.

Девушка открыла глаза и посмотрела на него. Глаза у неё плохо фокусировались, как у только что родившегося ребёнка. Она медленно отняла кулаки от ушей, упёрлась ими в пол и поднялась на колени. Протянув руку, Октай быстро ощупал её бока и плечи.

— Ты не ранена?

— Я потеряла пистолет, — усталым, бесцветным голосом проговорила Веглао.

— Радуйся, что не жизнь, — пожал плечами Октай. Он выпрямился в сиденье и откинулся назад. — Да, такого…

Его слова были прерваны внезапным, но вполне понятным происшествием — Рэйварго вдруг резко распахнул дверь машины и высунулся наружу, и спустя секунду его вырвало на растрескавшуюся землю. Его тошнило сильно и долго, и когда он выпрямился, то его лицо было невероятно бледным и всё блестело от пота.

— Думал, убьют, — проговорил он, дрожащей рукой вытирая рот. Октай похлопал его по плечу.

— Ничего, — послышался голос Веглао, — такое бывает. Меня, честно говоря, тоже тянет проблеваться.

Некоторое время все молчали. В машине раздавалось только тихое хрипловатое дыхание и пыхтенье двигателя, который Рэйварго так и не заглушил. Спустя некоторое время он подрагивающей рукой снял автомобиль с ручника и выжал сцепление.

— Пора ехать, — проговорил он.

 

9

Бензин в баке «Кулана» закончился, когда они были уже в километре от города. К тому времени солнце уже приподнялось над горизонтом, утопив в золотом свете серебристую полоску Лесистых гор, и Донирет стал отлично виден. На горизонте вырисовывались крыши его домов.

Рэйварго успел съехать на обочину, когда мотор машинки фыркнул в последний раз и затих. Юноша выбрался из салона и ласково погладил «Кулан» по горячему капоту. Следом выбрался Октай, потягиваясь и протирая глаза — последние два часа он спал беспокойным сном.

Рэйварго указал на горизонт, на котором вырисовывались уходящие в небо трубы:

— Вот он, этот завод.

Октай поглядел на горизонт из-под руки, потом, протирая глаза, отправился искать укромное местечко в кустах высокой сухой травы, растущей неподалёку от дороги. Рэйварго тем временем вытащил из салона бутылку с тёплой водой и, плеснув немножко себе на пальцы, протёр глаза. Потом он отправился к задней двери, открыл её и заглянул внутрь.

Веглао спала, откинувшись назад. Её рот был чуть-чуть приоткрыт, грудь легко вздымалась и опускалась. Ресницы отбрасывали на скулы звёздчатую тень. Воротник рубашки был расстёгнут, и было видно пятнышко солнечного света, дрожащее в ямке между ключицами. Две или три секунды Рэйварго смотрел на неё, улыбаясь, а потом вытянул вперёд руку и слегка похлопал девушку по плечу.

Веглао встрепенулась и сонно уставилась на него:

— Что? Уже приехали?

— Почти. Бензин кончился, но город уже совсем близко. За десять минут доберёмся. Ты как, выспалась?

— Да, спасибо, — морщась от лёгкой боли в затёкшей за ночь спине, Веглао выбралась из машины. Рэйварго забрал с заднего сиденья их мешки и протянул один из них девушке. Поблагодарив его кивком, Веглао накинула мешочек на спину, и вместе они зашагали к дороге, на которой маячил Октай.

— Чуешь, как они близко? — вскинулся он при виде Веглао.

— И тебя с добрым утром, — отозвалась Веглао. — Не трясись ты так, Октай. Придём в город, там и будем думать, что делать дальше.

Втроём они отправились по дороге. Слева вдоль дороги с равными промежутками были установлены телеграфные столбы, между которыми протянулись чуть провисшие посередине провода. Стояла тишина, только шелестел ветер да далеко-далеко тихонько гудел Воющий камень.

Рэйварго вдруг остановился. Сколько он себя помнил, на этой дороге всегда можно было слышать мерный, раздражающий треск и гуденье, которые издавали провода, но сейчас было совершенно тихо. Он заторопился вперёд, и очень скоро понял, в чём дело: возле одного столба провода были перерезаны, и их концы болтались внизу.

— Вот это да, — присвистнул Октай. — Как им только это удалось? Высоко же!

— И вдобавок должно было током ударить, — добавила Веглао.

— Может, выстрелили, — мрачно пожал плечами Рэйварго. — Ладно, пошли.

Оборотни были так близко, что их запах обжигал Октаю и Веглао ноздри. Рука девочки инстинктивно легла на бедро, но пистолета там не обнаружила. Может, если бы его у неё не выбили этой ночью, она попыталась бы снова подобраться поближе к Кривому Когтю и исправить свою ошибку.

Город на первый взгляд показался Веглао и Октаю клоном Намме — те же узкие, пустые, пыльные улицы, обшарпанные дома в один-два этажа, и тишина. Недоставало разве что трупов на улицах. В это жаркое утро карнизы крыш должны были быть усеяны щебечущими и воркующими птицами, а в пыли возле домов нежиться кошки.

— Знаете, что означает «Донирет»? — спросил Рэйварго, когда они проходили мимо склада боеприпасов, приземистого мрачного здания с глухими кирпичными стенами, окна в котором располагались под самой крышей. — «Дом оружия». Этот город был основан двести лет назад только для того, чтобы производить здесь оружие. Кривой Коготь знал, куда пойти.

— Разве мало других городов с оружейными заводами? — спросила Веглао.

— Немало, просто чаще всего такие заводы находятся в больших городах. Банде оборотней, даже такой большой, как у Когтя, нипочём не захватить за одну ночь Лини или Бейекиль. А Донирет — маленький город, с ним справиться будет легче.

Говоря так, они завернули за угол склада и оказались на маленькой площади, от которой в разные стороны уходили несколько улиц. Здесь уже собралась небольшая толпа, люди напряжённо слушали невысокого человека с бородкой клинышком, который взобрался на ящик возле фонаря и о чём-то взволнованно говорил.

— Кто это? — шёпотом спросил Октай.

— Кто-то из администрации, не помню его фамилию, — тоже шёпотом ответил Рэйварго. — Давайте подойдём поближе.

Они не успели сделать и нескольких шагов — человек на ящике вдруг осёкся и вытаращил на них глаза. Оно и понятно: оборванные, растрёпанные, с пятнами крови на одежде, они представляли собой запоминающееся зрелище.

Вслед за оратором начали оборачиваться и собравшиеся вокруг него граждане. Недоумение на их лицах сменялось изумлением и неподдельным испугом. Какая-то девушка что-то прошептала на ухо своей подруге, та встревоженно кивнула. Крепкий мужчина в синем комбинезоне рабочего медленно перевёл взгляд с ножа на поясе Октая на приклад обреза, виднеющийся за плечом Рэйварго, и глаза его при этом сощурились. Веглао подумала, что их не ждёт ничего хорошего. Зря они попались на глаза этим людям, ох зря. Надо было сразу идти в администрацию — хотя наверняка их бы туда не пустили. Она внутренне подобралась, готовясь сорваться с места и убежать.

Жители города несколько секунд обалдело таращились на пришельцев и перешёптывались, а потом кто-то присвистнул:

— Эй! Да это же тот парень из магазина Урмэди!

— Точно! — растолкав толпу, вперёд вышел худощавый парень с красивым самодовольным лицом и блестящими чёрными волосами. — Это Рэйварго Урмэди. Мы с ним учимся в одной группе. Он куда-то пропал прямо перед сессией. Ты где пропадал, Урмэди?

— Послушайте меня! — быстро сориентировался Рэйварго, выступая вперёд. — Вам всем грозит опасность! Я пришёл сюда из Намме. Его вчера сожгли!

— Что он говорит? — заволновались дониретцы. Рэйварго сделал несколько быстрых шагов вперёд, обошёл напомаженного красавчика и вспрыгнул на ящик, обернувшись к толпе.

— Донирет! — громко сказал он. — Надо срочно эвакуировать людей! Сюда идёт Кривой Коготь!

Люди махом отшатнулись от импровизированной сцены, как будто это имя было камушком, который бросают в воду и от которого во все стороны разбегаются волны. По их неплотным рядам прокатился общий испуганный и гневный вздох.

«О, нет», — подумала Веглао. Она покосилась на Октая. Тот выглядел растерянным и ничего не понимающим, таким же, как она.

— Я говорю правду! — горячо продолжал Рэйварго. — Я видел оборотней. Они приехали сегодня ночью сюда, под город, по ветке Намме-Ретаке. Они украли поезд, и приехали сюда, а сейчас перерезали провода за городом. Связи нет, так?

Никто ему не ответил. Веглао уловила краем глаза какое-то движение и обернулась. Девушка-подросток в очках и клетчатом платье вышла из толпы и быстрым шагом направилась прочь. Завернув за угол, она припустила бежать по пыльной улице. Веглао снова повернулась к сцене. Несколько людей отвернулись от Рэйварго и смотрели на оборотней, негромко переговариваясь друг с другом.

— Веглао, — негромко сказал Октай. Девушка кивнула, не глядя на него.

— Послушайте! — продолжал надрываться Рэйварго. — Вам всем грозит опасность! Я видел Кривого Когтя, он жив, он идёт сюда, чтобы убить вас всех!

— Да что за чушь он несёт? — гневно закричал какой-то мужской голос, и в ответ ему тут же взорвались криками почти все люди вокруг. Каждый выкрикивал что-то своё, так что нельзя было понять, кто что говорит в отдельности, но общий смысл был ясен.

«Они не верят нам», — подумала Веглао, и не ужас или гнев охватили её при этом, но только невыносимая усталость. Она взглянула на Рэйварго, и её сердце ёкнуло при виде его беспомощного лица. Было сразу видно: не на такой приём он рассчитывал. Но худшее было ещё впереди.

— Да он просто псих! — раздался уже знакомый Веглао голос — голос того напомаженного красавчика, который узнал Рэйварго.

— Тронутый! — закричали в толпе. Рэйварго смотрел по сторонам широко раскрытыми глазами. В какой-то момент он взглянул на Веглао, и её словно бросило к нему. Она сорвалась с места и побежала в толпу.

— Веглао! — крикнул ей вслед Октай, но она почти не услышала его из-за шума. Отталкивая людей со своего пути, девушка пробилась сквозь толпу и взобралась на ящик. Теперь вместо спин и затылков она видела лица — перекошенные, кричащие, смеющиеся. Рэйварго дёрнулся, когда она запустила левую руку в карман его рубашки.

Боль была такой, как будто Веглао схватила пальцами кусочек горячего металла. Она выхватила обсидианового слоника из кармана Рэйварго и, сжав его пальцами, высоко подняла над головой.

— Он говорит правду! — звенящим от боли голосом крикнула она. — Смотрите все — это обсидиан!

Крик, как ножницы, обрезал всеобщий шум. Веглао выронила слоника и он упал на ящик. Будь это обычное стекло, он бы разбился вдребезги, но это было вулканическое стекло, твёрже которого только алмаз.

Веглао прижала раненую руку к груди. Пальцы сильно покраснели, на них вздулись волдыри, тут же лопнувшие и брызнувшие кровью. От боли у неё всё помутнело перед глазами, но она увидела, как Рэйварго медленно нагибается за камушком, а сквозь толпу к ним бешено продирается Октай.

— Оборотень! — раздался истерический женский голос.

— Оборотни! Оборотни здесь! — взревела толпа. Сразу несколько человек накинулись на Октая, паренёк один раз дёрнулся, и его кудрявая макушка скрылась за спинами нападающих.

— Стойте! — крикнула Веглао. — Стойте, не трогайте его! Я хочу вам помочь!

Они почему-то остановились и обернулись к ней.

— Я тоже оборотень, — громко сказала Веглао, стараясь не дышать слишком часто, — но я не хочу никого убивать. Я ни разу не убивала людей, я клянусь! — С этими словами она высоко вверх подняла свою окровавленную руку. — Рэйварго прав. Сюда идёт Кривой Коготь. Он такой же враг мне, как и вам! Мы хотим помочь! Прошу, поверьте…

Что-то хрустнуло над её глазом, и боль, тяжёлая, резкая, слепящая заставила её покачнуться. Рэйварго закричал, но она почти его не услышала. Она поднесла руку к голове и почувствовала, что доски ящика уходят из-под ног, и она падает, падает…

Рэйварго успел подхватить её, но при этом сам потерял равновесие и вместе с Веглао упал с ящика на землю. Камень, брошенный из толпы и рассекший девушке лоб, валялся тут же.

— Грёбаные сволочи! — выругался Рэйварго. Они обступили их со всех сторон, ругаясь и крича. Кто-то пнул в спину Веглао, которая и так уже почти потеряла сознание. Неизвестно, что бы случилось дальше, если бы не приехали полицейские, за которыми недавно побежала девушка-подросток.

Рэйварго заметил их слишком поздно. Они схватили его за плечи и руки, выкручивая их назад, и спустя секунду на его запястьях защёлкнулись наручники. Он попытался ударить одного из них плечом, но тут же его затылок пронзила острая боль, наполнившая голову звоном. Ноги Рэйварго подкосились, и если бы полицейские не продолжали его держать, он бы просто упал.

— В машину всех! — распорядился офицер, пока ещё один полицейский выкручивал руки Веглао, а другой вытаскивал из-за её пояса нож. Октай безуспешно пытался вырваться из рук здоровенного сержанта, прижимавшего его к земле. Толпа напирала со всех сторон — всем хотелось посмотреть, как арестовывают оборотней.

— Уходите! — в отчаянии кричал Рэйварго, оборачиваясь через плечо, пока его и его друзей волокли к машине. — Уезжайте, бегите отсюда! Вас убьют здесь! Убьют!

Полицейские быстро открыли двери машины, втолкнули туда сначала Веглао, потом Октая, затем Рэйварго. Двери мигом захлопнулись, и загремела задвижка.

— ЧЁРТ!!! — прогремел Рэйварго и бросился на дверь, со всей своей немалой силой ударив её плечом. В следующий миг машина фыркнула и резко тронулась с места. Рэйварго не удержался на ногах и упал на пол. В этот миг он был так взбудоражен, так разозлён и был в таком отчаянии, что в ушах у него стучало и звенело, и он не услышал того, что слышали Веглао и Октай — люди на улице смеялись. Смеялись над ними.

Рэйварго с трудом, насколько ему позволяли скованные за спиной руки, приподнялся и сел на сиденье, приколоченное к стене.

Даже по пути в ликантрозорий Веглао не чувствовала себя такой беспомощной. Голова ужасно болела, прямо как тогда, и было очень неприятно ощущать на своих запястьях браслеты наручников, холодные и чересчур большие для неё, болтающиеся. Полнолуние было уже сегодня, и оборотней Кривого Когтя, подошедших совсем близко, она ощущала с невероятной силой. Их присутствие жгло её, как жар от огня. Октаю было не лучше. Кто-то из горожан успел разбить ему губы ударом кулака, и на его подбородке подсыхала кровь.

Через полчаса их привезли к местной тюрьме. Это было довольно длинное, приземистое здание в три этажа, сложенное из красного кирпича. Маленькие квадратные окна были забраны решётками, над высокой бетонной изгородью, окружавшей двор, тускло сверкала на солнце колючая проволока.

Всех троих завели внутрь. Ребята оказались в полутёмном помещении, где ставни окон были плотно закрыты, чтоб не было так жарко. Не говоря ни слова, полицейские провели их по такому же полутёмному коридору мимо нескольких пустых камер, а потом, освободив от наручников, заперли в одной из них.

Встряхнув слегка затёкшие руки, Веглао прошлась по камере. В окно светило солнце, и на полу лежал исчёрканный прутьями решётки квадрат света. Рэйварго подошёл к окну и, благодаря своему высокому росту без труда дотянувшись до него, зачем-то взялся за решётку. Потом разжал руки и, отойдя, устало опустился на нижнюю койку нар, привинченных к стене.

— Простите, ребята, — пробормотал он, опуская голову на руки.

— Прекрати, ты-то в чём виноват? — Веглао подошла к двери, приподнялась на цыпочки и выглянула в забранное решёткой окошечко. Коридор был пуст. Скоро, как она догадывалась, их начнут допрашивать, и неизвестно ещё, насколько всё это затянется. А до нападения осталось полдня. Голова всё ещё болела, но это пустяки — к вечеру рана уже затянется. О ране на бедре, нанесённой сутки назад, и вспоминать было нечего, она уже почти совсем зажила. Вот ожоги на левой руке внушали больше опасений.

— А если нас оставят здесь до ночи? — дрожащим от раздражения голосом сказал Октай. — Да мы от тебя мокрого места не оставим!

— Вообще-то, должны развести по разным камерам, — проговорил Рэйварго. — Что же теперь делать?

— Тебе — лучше всего подремать, — пожал плечами Октай. — Ты же всю ночь за баранкой просидел. Вон глаза-то какие красные. Всё равно в таком состоянии ничего путного не придумаешь.

Рэйварго не услышал его последних слов — он привалился к стене и погрузился в тяжёлый сон, похожий на обморок. Его друзья, четь более бодрые, чем он, остались сидеть, иногда шёпотом советуясь о том, что делать дальше, но чаще молча.

Так прошло около полутора или двух часов. Приближался полдень, в камере было очень жарко. Ребятам хотелось пить, а ещё им хотелось смыть поскорее с себя пот, грязь, песок и кровь. В коридоре было тихо — казалось, о них вообще забыли. Через два часа заточения Рэйварго вздрогнул и проснулся. Ему хватило одного взгляда на усталые и расстроенные лица друзей, чтобы понять: дело всё ещё не сдвинулось с мёртвой точки. Они обменялись несколькими словами, пытаясь успокоить друг друга, но на самом деле только разбередили друг другу сердца. Через несколько минут Веглао снова подошла к окошечку в двери и выглянула наружу.

— Там что-то происходит, — вдруг сказала она, вытягивая шею и стараясь получше разглядеть коридор. — Я слышу голоса.

Ребята затаили дыхание, прислушиваясь. Действительно, до них откуда-то доносились голоса, но эхо искажало их, и ребята не могли разобрать ни слова. Потом вдруг послышались шаги.

— Сюда идёт полицейский, — сказала Веглао, оборачиваясь.

Через несколько секунд из-за двери послышался приказ:

— Отойти от двери!

Веглао поспешно отошла назад, Октай и Рэйварго одновременно поднялись на ноги. Сквозь окошко они увидели, как на стене в коридоре появилась тень. Потом загремели ключи, и с низким щелчком открылся замок.

В дверь заглянул невысокий пожилой человек в полицейской форме. Лицо у него было напряжённым и слегка испуганным, пистолет в вытянутой вперёд руке чуть заметно подрагивал.

— Урмэди, за мной, — сказал полицейский и посторонился, пропуская Рэйварго.

— Быстро же я стал для вас Урмэди, дядя Ринорс, — пробормотал Рэйварго, шагая по коридору спустя несколько секунд.

— Как же ты так? — осуждающе откликнулся конвоир. — Связался с оборотнями? Ты же всегда был неплохим парнем.

На это Рэйварго ответить не успел — Ринорс привёл его в комнату для посетителей и запер за ним дверь. Рэйварго успел лишь увидеть в углу комнаты свою сумку и мешки Веглао и Октая — разве шкаф для вещдоков переполнен? — а потом из тёмного угла напротив вышел человек, которого юноша мгновенно узнал.

Среднего роста, худощавый и стройный, с аккуратно причёсанными светлыми волосами. На его красивом, хотя и немолодом лице поблескивали из-за круглых очков серебристо-серые глаза. Это был его отец, Хильтуньо Урмэди.

Рэйварго так соскучился по нему, что чуть не бросился его обнимать, но его смутил суровый и мрачный взгляд отца.

— Привет, папа, — нерешительно сказал он.

— Привет, Рэйварго, — голос у Хильтуньо был довольно усталый, но никакой злости в нём не было, и Рэйварго мысленно вздохнул с облегчением. — Что ты там стоишь, как неродной? Подойди сюда.

Рэйварго быстро подошёл к нему и они крепко обнялись. Он почувствовал, что отец ощупывает его спину и как вздрогнула его ладонь, наткнувшись на повязку.

— Ты загорел, — сказал Хильтуньо, разняв объятие и посмотрев на сына снизу вверх — Рэйварго был выше его. — Долго же тебя не было.

— Долго, — проговорил Рэйварго. Он почувствовал себя виноватым в том, что заставил отца так волноваться.

— Знаю, ты на меня сердишься, — быстро заговорил он, — но я объясню всё как-нибудь потом.

— Я не злюсь на тебя, я просто очень устал, — тусклым глухим голосом ответил Хильтуньо, снимая очки и потирая закрытые глаза пальцами. — С утра не работают телефон и телеграф, Рэйварго. Никто не знает, в чём дело. Поломок в стационарах вроде как нет, и механик Форан отправился вчера искать неисправность в проводниках за городом. До сих пор его нет.

Рэйварго ничего не ответил. Хильтуньо внимательно взглянул на него.

— Что это с тобой? Ты побледнел!

— Папа, — сказал Рэйварго, собравшись с мыслями, — ты лучше сядь. Надо сказать тебе кое-что.

Хильтуньо опустился на скамью за столом, а Рэйварго, быстро подойдя к своей сумке, начал копаться в ней.

— У меня для тебя подарок, — сказал он, подходя к столу со свёртком в руке.

Снова, теперь уже перед изумлённым взглядом отца, он размотал холстину, кожу и батист, и Хильтуньо, замерев, вперился взглядом в лежащую перед ним «Ликантропию», которую Рэйварго предусмотрительно открыл на первой странице.

— Это невозможно, — еле слышно прошептал он, протягивая к книге ладонь и, дотронувшись до неё кончиками пальцев, тут же отдёрнул их. — Это не она…

— Она, она, — кивнул Рэйварго. — Я нашёл её в доме у деда Гилмея. Он отдал её мне. Это она, пап. Это «Ликантропия».

— «Ликантропия», — прошептал Хильтуньо, дрожа. — Настоящая… настоящая «Ликантропия»?

— Это не оригинал. Это только копия, но копия великолепная. Я с самого начала хотел привезти её тебе, но мне помешали… кое-какие обстоятельства. Главное, пап, — в этой книге написано, как вылечить оборотня.

— Но разве это возможно?

— Да, возможно. Мы уже всё узнали. Нужно только убить того, кто оборотень от рождения. Нужно, чтобы один из оборотней убил Кривого Когтя.

— Что?.. Кривого Когтя нет, Рэйварго! Его убили девятнадцать лет назад!

Рэйварго смотрел на отца так, что Хильтуньо осёкся.

— Папа, — твёрдо сказал юноша, — Кривой Коготь жив. Я видел его. Я дрался с ним.

— Дрался? Ты? С Кривым Когтем? — Хильтуньо встрепенулся, его глаза вдруг угрожающе сузились. — Так значит, это он ранил тебя в спину?

— Ну, не совсем он, — застенчиво ответил Рэйварго. — Это я попал под обвал.

— Под обвал?! — схватился за голову Хильтуньо.

— Ладно, хватит об этом! Это не важно. Важно то, что он здесь.

— Кривой Коготь — здесь? В Донирете?

— Всё очень серьёзно, — Рэйварго порывисто поднялся и зашагал взад-вперёд по комнате. — У него есть огнестрельное оружие. И грондское, и бернийское, а патронов маловато, и он идёт сюда, чтоб захватить склады. В его стае больше тысячи оборотней, и триста из них он ведёт сюда… точнее, уже привёл… Веглао ранила его, но это его не задержало… Короче, с ним триста оборотней. Сегодня полнолуние, и сегодня ночью они нападут на город, и убьют всех, кого только смогут. Вот так, — он оперся руками на стол и уставился на отца, ожидая ответа.

Хильтуньо сидел неподвижно, напряжённо глядя на сына.

— Да, и я хотел телефонировать тебе из Намме, — добавил Рэйварго, — но связи не было, потому что провода были перерезаны. Боюсь, и здесь так же. Постарались оборотни, и, наверное, Форана тоже они убили…

Договорить он не успел. До них донёсся какой-то шум, снаружи зарычала машина, а потом резко хлопнула входная дверь. По коридору застучали шаги, и оттуда донеслось громовое:

— Это они привели сюда этих тварей!! Где они?! Открывай дверь, Ринорс!

Рэйварго резко обернулся. Хильтуньо поднялся на ноги, выскользнул из-за стола. Спустя несколько секунд они услышали, как лязгнул замок на двери камеры, а потом снова послышались шаги. Рэйварго бросился к двери, которая в этот миг раскрылась ему навстречу, и в неё вошли несколько мужчин в полицейской форме. Двое из них тащили Веглао и Октая. Кроме полицейских, здесь был ещё и мэр Донирета, вспыльчивый и отчаянно храбрый ветеран войны по имени Тьяррос. Одного взгляда на Тьярроса хватило Рэйварго, чтобы понять: мэр в бешенстве. Он шагнул к нему:

— Господин мэр, послушайте…

Тьяррос не обратил на него внимания. Он подошёл к двум подросткам, которых подтолкнули к столу, и окинул их взглядом, полным презрения и ненависти. Любые другие ребята из Донирета тут же бросились бы наутёк, вздумай Тьяррос так на них поглядеть, но Октаю и Веглао попадались зрелища и пострашнее. Они стояли, не шелохнувшись, их взгляды были одинаково спокойны и холодны, и это взбесило Тьярроса ещё сильнее.

— Мерзавцы, — медленно произнёс он, делая ещё один шаг вперёд и сгребая воротник рубашки Октая в свой жилистый кулак. — Чёртовы зверёныши!

— Отпустите его! — сердито воскликнул Рэйварго. Тьяррос кинул на него быстрый ненавидящий взгляд из-под седых бровей:

— Я не с тобой разговариваю, Урмэди!

Некоторое время назад Рэйварго мог бы испугаться этого взгляда. Но сейчас он решительно шагнул вперёд, сверкнув глазами:

— Я ещё раз говорю: отпустите его!

Тьяррос предпочёл не обратить на это внимания. Он перевёл взгляд на Октая и заговорил дрожащим от ярости голосом:

— Ты и эта девица, вы оба, сейчас расскажете мне обо всём, что знаете. Мне надо знать всё: сколько здесь оборотней, кто их привёл сюда, и чего этому мудаку надо здесь. Ясно?!!

Последнее слово он выкрикнул так, что на лицо Октаю попало несколько капелек слюны. Юноша медленно утёр щёку тыльной стороной ладони, не спуская тяжёлого взгляда с Тьярроса.

— Яснее некуда, — отозвался он. Тьяррос ещё раз угрюмо поглядел на него, потом разжал кулак и повернулся к Ринорсу:

— Почему с них сняли наручники?

— А смысл? — спросила Веглао раньше, чем Ринорс успел открыть рот. — У нас всё равно нет оружия, а у вас есть.

— Я сейчас не с тобой разговариваю! — рявкнул на неё Тьяррос. Веглао устало усмехнулась и покачала головой:

— Не надо на меня орать, пожалуйста, — вежливо попросила она. — Последнему, кто на меня орал, я вчера прострелила ногу. А в вас я стрелять не хочу. Я хочу помочь.

Тьяррос сделал шаг навстречу девочке, но на его пути встал Октай. Мэр обвёл обоих налившимися кровью глазами.

— Мерзавцы, — снова проговорил он. — Да я таких, как вы, на войне пачками убивал.

— Оно и видно! — с яростью в голосе ответил Октай. Веглао мягко хлопнула его по плечу:

— Не зли их. Не надо.

— Слушай её, — посоветовал Тьяррос Октаю. Потом он повернулся к полицейским и велел:

— Уведите девчонку обратно в камеру. Я допрошу их по отдельности.

Один из полицейских грубо сжал плечи Веглао и повёл её к выходу. Девушка не сопротивлялась. В дверях Рэйварго шагнул им навстречу, но Веглао устало мотнула головой, глядя на него, и, растерявшись, он отступил. Она не сказала ни слова, но ему было понятно, что она думает: здесь не стая Кривого Когтя, им не надо восстанавливать против себя тех, кто может им помочь. Полицейский повёл её по коридору, и Рэйварго смотрел им вслед.

Тем временем Тьяррос уселся за стол. Октай сел перед ним, за его спиной стояли двое полицейских. Ринорс куда-то исчез.

— Я тороплюсь, — заявил Тьяррос, — поэтому говори быстро и по делу. — Потом он повернулся к Хильтуньо и Рэйварго и велел им: — А ты, Хильтуньо, лучше уходи отсюда, и его захвати с собой.

— Я так погляжу, сегодня все забыли, как меня зовут, — приподнял брови Рэйварго.

— Пойдём, — сказал Хильтуньо, успокаивающе кладя руку ему на плечо, — пойдём, ты тут ничем не поможешь.

Рэйварго молча подобрал с пола свою сумку. Потом, шагнув к столу, взял с него «Ликантропию». Он ожидал, что ему помешают, но полицейские стояли столбами, а Тьяррос только скользнул по книге равнодушным взглядом. Рэйварго обменялся взглядами с Октаем. Юноша выглядел усталым, но в его лице не было ни тени страха. Он даже слегка улыбнулся одним уголком рта. Рэйварго кивнул и вышел вслед за отцом.

 

10

Донирет был небольшим городом. От тюрьмы на окраине до магазина, который принадлежал Хильтуньо, было меньше часа ходьбы. В другое время они поехали бы на городском транспорте, но в Донирете почти не было автобусов, а троллейбусы из-за того, что оборотни перерезали почти все провода в округе, ходить не могли. Поэтому Хильтуньо и Рэйварго шли пешком. Тут и там на пути им попадались встревоженные, испуганные, раздражённые люди. Многие из них уже знали о том, что случилось утром, и провожали Рэйварго злыми недоверчивыми взглядами. Юноша был уверен, что, не будь рядом с ним отца, которого большинство жителей города очень уважали (несмотря на его принадлежность к антьенскому народу), он бы не отделался так легко. Он шёл, опустив голову и чувствовал, как горят его обожжённые солнцем щёки.

Улочка, на которой располагался книжный магазин «Шедмери и Урмэди», была неширокой и короткой. Дома, построенные почти что впритык друг к другу, окружали её, как стены коридор. Было уже около полудня, и солнце светило нещадно, а узкие карнизы крыш не давали почти что никакой тени. Жара стояла такая, что даже крылечки некоторых домов, на которых, сколько себя помнил Рэйварго, днём всегда дремали в своих креслах пожилые соседи, пустовали. Дома здесь преимущественно были двухэтажные, а магазин отца Рэйварго — трёхэтажным: в нём располагалась и квартира семьи. Когда Рэйварго был помладше, дом казался ему самым красивым строением на всей улице — да что уж говорить об этом, во всём городе. Два больших окна нижнего этажа по бокам высокого крыльца, выкрашенного, как и карнизы и рамы окон, в приятный шоколадно-коричневый цвет, золотистая штукатурка, жестяная крыша, блестящий глазок смотрового окошка на чердаке, старомодная деревянная вывеска — всё это рождало в нём чувство защищённости и спокойствия. И сейчас, зная, что этой ночью все, кто живут здесь, наверняка погибнут, а сам дом наутро будет разграблен и загажен, он на миг почувствовал сильнейшее, до боли, разочарование — всё равно что, встретившись с героем, которым восхищался в детстве и юности, видишь его подслеповатым стариком с заплетающимся языком и трясущимися руками.

На крыльце стоял и курил молодой человек. Среднего роста, худощавый, одетый в скромный костюм, с бледным лицом и мышастыми волосами, он мог бы считаться довольно красивым, если бы не кислое, недоверчивое выражение лица, с которым он смотрел на всех и каждого. Это был зять Рэйварго, Гурдиль. При виде Рэйварго его серо-карие глаза удивлённо расширились. Он бросил сигарету в песок и спустился с крыльца.

— Рэйварго? Так это правда? Ты выглядишь так, как будто…

— Всё лето шатался неизвестно где, — закончил за него Рэйварго. — Так оно и было. Привет, Гурдиль.

Гурдиль явно хотел сказать что-то ещё, он даже открыл рот, но в этот момент полуоткрытая дверь дома резко распахнулась, стукнув о перила. На крыльцо выскочила девушка примерно одних лет с Рэйварго, одетая в длинную льняную юбку, белую с чёрными полосами, и в вылинявшую зелёную кофточку. Увидев Рэйварго, она ахнула, вскинув ладони к щекам, а потом сбежала с крыльца и бросилась к нему. Она обняла его так порывисто, что Рэйварго покачнулся. Он обхватил её руками в ответ и закрыл глаза, прижимаясь лицом к её густым, чёрным и жёстким, как у него, волосам, заплетённым в длинную тугую косу.

От волнения она не сразу смогла заговорить, и только всхлипывала, прижимаясь щекой к его плечу. Потом она откинулась назад и, сжав его лицо в своих ладонях, посмотрела на него снизу вверх. С колечками чёрных волос, бьющимися по загорелому лбу и скулам, взволнованно приоткрытым алым ртом, полными слёз чёрными глазами, его сестра Торвита была так прекрасна, что Рэйварго захотелось снова прижать её к себе и не отпускать до тех пор, пока его отчаявшееся, разочарованное сердце не успокоится.

— Привет, сестрёнка, — сказал он. Торвита помотала головой:

— Ты напугал меня до невозможности, Рэйварго! Я думала, ты погиб! Никогда больше не пропадай так, понял? Никогда!

— Заходите в дом, ребята, — велел Хильтуньо. Рэйварго взглянул на него и увидел, что отец пытается сдержать брызжущую из глаз и уголков губ улыбку.

Все четверо зашли в комнату. Рэйварго почувствовал такой знакомый запах, который у него всегда связывался с домом — запах старых и новых книг, чернил, пыли и герани, которую выращивала на подоконнике сестра. Торвита всё ещё обнимала его за плечи, как и он обхватывал рукой её талию. Она подняла голову:

— Ты, наверное, ужасно хочешь есть.

— Да, вот именно, ужасно.

— Тогда я на кухню, — улыбнулась она. — У меня там суп варится.

Гибко, как змейка, она выскользнула из его объятий и убежала в коридор, который вёл из магазина к кухне. Рэйварго обернулся к отцу и с удивлением увидел, что тот стоит, держась за ручку приоткрытой двери.

— Папа, ты куда?

— Через час в театре будет собрание, — сообщил Хильтуньо. — Я пока что пойду туда, люди уже собираются. Послушаю, какие новости.

— Я тоже приду, — кивнул Рэйварго.

— Не вздумай! — резко сказал Гурдиль. — Тебе там как раз нечего делать.

Рэйварго слишком устал, чтобы спорить. Он хотел сказать об этом Гурдилю, но тут заметил, что в углу стоит какая-то большая коробка.

— Что это за ящик?

— Там старая одежда. Твоя и Торвиты, — пояснил Хильтуньо. — Я хотел её частью выбросить, а частью отдать в Фонд Помощи. Ладно, я пойду. Рэйварго, отдыхай и не волнуйся ни о чём — к вечеру так или иначе всё решится.

С этими словами он вышел за дверь и спустился с крыльца. Гурдиль вышел вслед за ним.

Рэйварго опустился на колени перед коробкой, вытащил оттуда какие-то брюки, рубашку и кое-что из белья, и направился наверх, в ванную комнату. Там он закрыл дверь, положил одежду на пол и подошёл к ванне, открыл сразу оба крана, но один из них откликнулся лишь шипением: похоже, горячую воду снова отключили. Рэйварго подождал, пока ванна наберётся, потом разделся и быстро вымылся, счистив с себя грязь и кровь. То, что вода была очень холодной, было даже хорошо — это его взбодрило и придало ему сил. Вылезая оттуда, он дрожал уже от холода, а не от волнения. Он вытерся полотенцем, спустил воду в ванне, затем, открыв ящичек над раковиной, вытащил оттуда бинт и ножницы и сменил повязку на ране. К счастью, она уже немножко зажила. Потом он оделся. Славно было ощущать прикосновение чистой ткани к чистой коже; посмотрев на себя, Рэйварго увидел, что его старые брюки из тонкого светло-кофейного льна стали ему немножко велики, а вот синяя рубашка даже слегка стесняла: за это лето его плечи и руки так окрепли, что ткань облегала их, как перчатка. Он окинул взглядом свою старую одежду: грязная, изорванная, затвердевшая от крови, она уже ни на что не годилась. Рэйварго увязал её в узел из рубашки, добавив туда и стоптанные до невозможности ботинки, и, выйдя из ванной, направился вниз.

В магазине уже стояли Гурдиль и Торвита. Оба молчали. Рэйварго зашёл за прилавок и стал рыться по ящикам в поисках книжного шила — ему нужно было сделать новую дырку в ремне. Гурдиль подошёл к нему и сказал:

— Твой отец мне всё рассказал.

— Отлично, — пробормотал Рэйварго, приставляя острие шила к натянутому ремню.

— Рэйварго, — робко подала голос Торвита, — это всё очень серьёзно.

— Я знаю, Торри, — сказал Рэйварго, заправляя рубашку в штаны.

— Знаешь? — повысил голос Гурдиль. — Что такое ты знаешь? Ты помогаешь оборотням! Это слишком даже для тебя!

— Гурдиль! — воскликнула Торвита, но Гурдиль уже распалился:

— Ты пропадал где-то несколько месяцев, пропустил выпускные экзамены, а теперь заявляешься сюда, и в какой компании!

— Только не делай вид, что тебе есть дело до моих экзаменов, — предупредил Рэйварго, глядя не на Гурдиля, а на свой ремень, который затягивал вокруг талии.

— Мне есть дело до твоей сестры. Ты даже представить себе не можешь, как сильно она о тебе беспокоилась.

— У неё были основания, если это тебя утешит, — ответил Рэйварго, вскидывая наконец на Гурдиля свои чёрные глаза, непривычно твёрдый взгляд которых заметно смутил его зятя. Рэйварго никогда не любил Гурдиля, он просто не мог понять свою весёлую, нежную и смелую сестру, которая выбрала себе в мужья такого скучного и занудного человека, но сейчас к этой нелюбви примешалась ещё и обида. Разве Гурдиль поймёт, каково ему пришлось?

Рэйварго вышел из-за прилавка и направился к ящику с обувью, который стоял рядом с ящиком с одеждой. Присев рядом с ним на корточки, он немного порылся там и вытащил наружу пару своих старых ботинок. Завязав шнурки, он поднялся на ноги и снова столкнулся лицом к лицу с Гурдилем.

— Что ты всё-таки от меня хочешь? — в лоб спросил он у него. — Чтобы я вернулся в Ретаке и закрыл свои долги? Или чтобы пошёл в тюрьму и пустил по одной пуле в головы своим друзьям?

— Не обязательно, — ответил Гурдиль, которого вопрос Рэйварго явно покоробил. — Ты, я вижу, с ними на короткой ноге — вот и скажи им: пусть уходят. В нашем городе им не место, и в нашем доме тоже. У нас здесь ребёнок, твой племянник.

Его жена стояла рядом, и, слушая его, темнела лицом. Рэйварго быстро взглянул на неё, потом сердито перевёл взгляд на Гурдиля.

— Эти оборотни спасли мне жизнь, — резко сказал он. — И если выпустить их из тюрьмы, сегодня они спасут ещё множество жизней!

Гурдиль покраснел:

— Тьяррос не выпустит их, если он ещё не сошёл с ума. Эти существа опасны. Это они привели сюда врагов, разве ты не понимаешь?

— Они как раз пытались их остановить, — ответил Рэйварго, протягивая руку за курткой. — Только вчера днём мы сражались с одной из банд. Если бы этого не было, у Когтя сейчас было бы как минимум на сто оборотней больше.

Гурдиль и Торвита переглянулись; на лице молодой женщины было написано смущение, на лице у её мужа — нарастающий упрямый гнев.

— Куда ты собрался? — резко спросил он, глядя, как Рэйварго накидывает куртку. Юноша посмотрел ему в глаза:

— Я пойду на собрание и расскажу людям, что знаю. Мне скрывать нечего. Если мне не поверят, что ж — я найду способ выпустить моих друзей как-нибудь по-другому.

Гурдиль снова открыл рот:

— Я думаю, это…

— Думай, что хочешь. Я всё равно туда пойду. Торвита, собери всё серебро и заряди наши с отцом пистолеты. Я скоро вернусь.

— А как же обед? — тихо спросила Торвита.

— Я пока обойдусь.

С этими словами Рэйварго вышел за дверь. Гурдиль и Торвита остались стоять на месте в недоумении. Наконец молодая женщина повернулась и направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Ты куда? — спросил Гурдиль. Торвита замерла и медленно оглянулась.

— Я пойду собирать серебро, — тихо сказала она. Гурдиль посмотрел на неё, сглотнул и кивнул.

— Ну, а я тогда заряжу пистолеты, — сказал он. — Чёрт возьми! Как всё это странно, ты так не думаешь?

Торвита только пожала плечами и отвернулась. Она понимала Рэйварго, которому пришлось выбирать между своими друзьями и родным городом, потому что сама частенько разрешала ссоры между братом и мужем. И ей это совсем не нравилось.

 

11

Люди набились в зрительный зал дониретского театра — самое большое помещение в городе. Они сидели и стояли в партере, набились на балконе и галерке, теснились в ложах. Большинство из них были мужчины и молодые парни, но немало было и женщин. Детей видно нигде не было — горожане предусмотрительно не взяли их с собой, понимая, что разговор предстоит не для детских ушей, да и небезопасно было ребятам находиться в такой толчее.

Первым на сцену поднялся Тьяррос, всегда вызывавший у горожан чувство защищённости и доверия своим высоким ростом, широкими плечами и горящим взглядом. Он встал посреди сцены, расставив мускулистые ноги в запылённых сапогах и уперев руки в бока. Окинув дониретцев, ещё недавно шумевших и галдевших, острым взглядом карих глаз, отчего люди сразу притихли, он сказал громко и раскатисто:

— Дониретцы! — Потом, чуть тише и душевнее: — Братья и сёстры! Вступая на пост мэра, я принёс клятву, обычную для нашей страны — отдавать городу каждую минуту своего времени, каждый грош из своего кармана, а если понадобится, отдать за него последнюю каплю крови. Теперь, когда Донирету угрожает опасность, на вас ложится та же ответственность. Мы соберём всё серебро в городе, пустим в ход фабрику — и к ночи у нас будет запас серебряных пуль. Может, их будет немного, но они будут. Мы соберём всех стрелков и вооружим их. Мы устроим укрытия для тех, кто не может сражаться. У наших ворот враг — значит, надо с ним расправиться!

Его слова были встречены одобрительными кивками и редкими аплодисментами. Тьяррос продолжил свою речь, и слушавшему его Рэйварго пришла в голову странная мысль: это похоже на выступления Кривого Когтя, о которых рассказывала Веглао. Он старался слушать внимательно, но его мысли путались и постоянно возвращались к запертым в тюрьме друзьям, о которых Тьяррос не проронил ни слова. Внезапно Рэйварго пронзила страшная мысль: а что, если мэр, допросив молодых оборотней, тут же отдал приказ потихоньку разделаться с ними? Что, если они лежат в подвале тюрьмы, или даже в той камере, и мухи, больше не боящиеся мёртвых оборотней, жужжат над лужами крови вокруг их голов?.. Он сжал кулаки и мотнул головой. Нет, этого не может быть!

Тем временем Тьяррос закончил говорить и, переведя дыхание, громко спросил:

— Кто хочет высказаться?

— Я, — раздался голос из дальнего конца зала, и несколько десятков лиц обернулись туда.

— Это Рэйварго, Рэйварго Урмэди, — послышались голоса. Рэйварго молча прошёл между рядами, глядя прямо перед собой. Тьяррос мрачно посмотрел на него — всё ещё не мог забыть о том, что произошло утром в тюрьме — но отошёл, уступая место за кафедрой.

Рэйварго поднялся на сцену и обернулся к горожанам. Те смотрели на него по-разному: кто-то заинтересованно и с ожиданием, кто-то с отчаянием и недоверием, но большинство — со злобой. Рэйварго приоткрыл рот, ещё не зная, что сказать, и тут же его закрыл — так смутили его эти злые взгляды. Все отчаянные и смелые мысли вылетели у него из головы, а язык будто окаменел.

— Ну, Рэйварго! — крикнул кто-то с балкона. — Ты что, язык проглотил? Давай, скажи что-нибудь, мы ждём!

В ответ кричавшему послышались смешки. Люди начали переглядываться, мотать головами, кивать на стоявшего на сцене Рэйварго. Смех всё разрастался, разворачивался, как клубок ядовитых змей, и Рэйварго охватила ярость.

— Смеётесь?! — закричал он. — Утром вы так же смеялись, помните? Когда я кричал вам о том, что у вашего порога стоят оборотни! Чем вы мне ответили? Смехом! Но теперь вы знаете, что я был прав!

Его крик эхом отразился от потолка, а когда эхо стихло, Рэйварго с гневным удовлетворением услышал, что в зале воцарилась тишина.

— Посмотрите на меня, дониретцы, — продолжал он, с каждым словом всё более воодушевляясь. — Разве я ваш враг? Разве я похож на сумасшедшего? Я родился в этом городе и вырос здесь. Каждого из вас я знаю если не по имени, то в лицо, как вы знаете меня. Почему вы не хотите мне верить? Почему вы не хотите взглянуть на всё моими глазами?

Он перевёл дыхание и быстро, пока никто не успел ответить, заговорил снова, ещё громче:

— Я видел оборотней! Этой весной я попал к ним в плен, и видел их так близко, как никто из вас. Они не чудовища. Большинство из этих несчастных просто больны, только их болезнь совсем не то же, что туберкулёз или оспа: она не уродует их тела. Эта болезнь не похожа на безумие или бешенство — она оставляет нормальным их рассудок. Но раз в месяц они на шесть часов становятся чудовищами. И многие из них ненавидят эту участь! Те двое, что пришли со мной, три года жили в Лесистых горах, они ушли туда ради того, чтобы не нападать в полнолуние на людей! Но есть такие, которые любят убивать и обращать других. Таких — меньшинство. И один из них — Кривой Коготь!

Толпа зашумела, пока ещё слабо, но Рэйварго прямо-таки физически ощущал её негодование.

— Кривой Коготь жив! — закричал он. — Всё это время он был жив. Выжидал, прятался, набирал сторонников! И теперь он пришёл сюда, чтобы захватить наш город! Конечно, один он это сделать не может. Поэтому он привёл сюда своих оборотней. Но! — Рэйварго приподнял руку. — Но большинство из тех, кто пришли сюда сегодня, не хотят никого убивать! Они пришли потому, что их заставили.

— Заставили, как же! — истерически закричала какая-то женщина. — Бедненькие они, несчастные! Их заставили, только представьте!

— Да что мы его слушаем? — буквально проревел какой-то мужской голос. — Если он не хочет сражаться — пусть убирается!

— Я хочу сражаться! — крикнул Рэйварго. — И мои друзья тоже! Мы преодолели сотню миль, умирая от жажды и потери крови, чтобы прийти сюда вовремя, чтобы прийти раньше Кривого Когтя! Потому что мы знаем его планы.

Рэйварго набрал воздуха в грудь и заговорил снова, уже спокойнее: он видел, что люди немного заинтересовались.

— Кривой Коготь не знает, что в Донирете его могут встретить с боем. Он хочет напасть этой ночью, когда на небе будет полная луна и его оборотни…

— Просто стадо немытых бродяг, — презрительно крикнул Марней Гилорк. — Они ничего не смогут сделать!

— Днём — может быть, — резко ответил Рэйварго. — Но через шесть часов стемнеет, и эти бродяги станут сильными и опасными чудовищами. Такова их болезнь. Они не могут с этим совладать — но я знаю, как это можно исправить.

— Тише, тише, — закричали в толпе, — пусть он договорит!

Сердце Рэйварго подпрыгнуло у него в груди. Он обвёл взглядом толпу и снова заговорил, как говорил ещё в институте, рассказывая о чём-то, что было интересно в первую очередь ему самому. Он рассказывал о «Ликантропии», о проклятии оборотня, которое передаётся через укус, о разных поколениях вервольфов в стае Когтя, каждый из которых, прямо или косвенно, был заражён своим вожаком. Он рассказывал о том, как в его плечо летел нож Шва, как Щен пытался зарезать его, и как он убил их обоих (при этом в зале раздался одобрительный гул, но Рэйварго слышал только потрясённое молчание отца). Затем он рассказал о том, как Веглао и Октай спасли его от смерти, а он в ответ решил спасти их от болезни, о том, как он видел их июньское превращение, как варил зелье, как собирал обсидиан. Он взволнованно говорил о пути через всю страну и архиве города Станситри, о Клыкастых горах и заброшенном мерканийском городе, не замечая, что в зале стоит гробовая тишина, и люди уже подошли вплотную к сцене, ловя каждое его слово. Когда он рассказал о том, что это Веглао убила Морику, славившуюся своими зверствами, кто-то даже зааплодировал, и Рэйварго почти физически почувствовал возмущение Тьярроса. Но всё равно он продолжал говорить, и, когда наконец закончил, в зале ещё около минуты было тихо, как в подземелье Меркании.

 

12

Поезд начал сбавлять ход задолго до того, когда это было нужно. Донирет ещё только-только появился на горизонте, его старый вокзал был ещё как минимум в шести милях пути, когда стук колёс по рельсам стал реже и глуше, а потом и вовсе прекратился.

Кривой Коготь спрыгнул с платформы не сразу: он ещё некоторое время постоял, наблюдая за тем, как оборотни суетятся на голой пыльной равнине, строя лагерь — полнолуние было уже сегодня, но ночи следовало ещё дождаться, а день обещал быть жарким. Мужчины и юноши вбивали в сухую землю колья, разворачивали над ними куски брезента, циновки и одеяла, готовя укрытия от палящего солнца, которое должно было скоро взойти. Другие же по приказу Когтя отправились на поиски телефонных и телеграфных кабелей, чтобы лишить город связи.

Спустившись на землю, вожак неспешно прошёлся по лагерю. Триста двадцать оборотней, к которым должны через пару часов присоединиться ещё около ста под предводительством Барена, а в ближайшие дни — вся его стая. Возможно, что потеря отряда Морики не станет таким уж ощутимым ударом. Однако было ещё одно обстоятельство, которое беспокоило его: нынешней ночью им не удалось убить трёх лазутчиков, которые уже натворили столько бед. Они сумели сбежать — но куда? Где они теперь? Что, если они побежали в Донирет — ведь девчонка знает о его планах — и предупредили жителей города? Если так, он и его стая окажутся в незавидном положении: до восхода луны ещё четырнадцать часов, и напасть на город раньше они никак не смогут. А если горожане нападут первыми, они будут иметь перевес. Одно дело напасть врасплох, ночью, на безоружных, и совсем другое — встретиться в чистом поле с хорошо вооружённым ополчением, защищающим свои дома и свои семьи. Пока Кривой Коготь размышлял обо всём этом, сверкая глазами и кусая усы, оборотни закончили разбивать лагерь и теперь отдыхали в тени, перекусывая хлебом и диким луком.

Неожиданно от западной границы лагеря раздался громкий крик, заставивший Кривого Когтя радостно встрепенуться:

— Барен! Сюда идёт Барен!

Кривой Коготь заторопился туда, откуда кричали. Взобравшись на крышу паровоза, где стоял наблюдатель, он забрал у него бинокль и посмотрел туда, куда оборотень указал ему рукой. Через секунду красные губы вожака разошлись в довольной улыбке: в небольшой тёмной толпе, находившейся на расстоянии в триста шагов и быстро приближающейся, он разглядел знакомое грубое лицо.

Через десять-пятнадцать минут Барен уже подошёл к лагерю вплотную. За ним следовал крупный отряд из мрачных здоровых оборотней, вооружённых до зубов. По их металлическим зубам, бритым черепам и видневшимся на коже сизым татуировкам сразу становилось ясно, где именно Барен проводил рекрутский набор. Девушки и женщины из стаи Когтя поглядывали на вновь прибывших со страхом, те молча окидывали их оценивающими взглядами. Кривой Коготь размашисто подошёл к Барену; его лицо светилось от радости, зубы сверкали в улыбке.

— Барен! Старый друг! — расчувствовавшись, Кривой Коготь даже приобнял Барена одной рукой.

— Я не мог не прийти, мой вождь, — ответил Барен со своей неприятной улыбкой. — Мои волки в твоём распоряжении. Их здесь восемьдесят четыре, все до одного уже нюхали кровь. А где старушка Морика? Что-то я её не вижу.

— Барен, — глухо сказал Кривой Коготь, — Морика мертва.

Улыбка исчезла с лица старого оборотня.

— И давно? — выплюнул он вопрос.

— Ещё и суток не прошло, — отозвался Коготь. — Я опоздал всего на несколько часов, чтобы помочь ей. Но её смерть не должна нарушить наши планы. Ты и твои волки здесь, и у меня в отряде нет потерь.

Он отвёл Барена в сторону и начал негромко объяснять ему свой план, который в скором времени собирался передать всем. Барен внимательно слушал, время от времени задумчиво кивая. Тем временем оборотни Барена, не отдаляясь друг от друга, сели на землю особняком от всех и, перебрасываясь матерными репликами, начали выуживать из своих карманов хлеб и колбасу.

Тальнар отошёл от навеса, под которым сидела Заячья Губа и другие женщины, и пошёл искать Авраса. Ему уже давно не доводилось говорить со своим другом, и сейчас он чувствовал, что это ему прямо-таки необходимо — его снедала тревога, предчувствие тяжкой беды, в таких случаях Аврас всегда мог его подбодрить и дать дельный совет.

Вскоре он увидел его — Аврас и ещё несколько оборотней сидели под одним из навесов совсем рядом с поездом и тихо о чём-то разговаривали. Лица у них были озабоченными и суровыми. Тальнар остановился в нерешительности — наверное, Аврасу сейчас не до него. Но тут его друг, подняв голову, увидел его и, приветственно кивнув, поманил его рукой:

— Подходи, Тальнар.

Юноша подошёл к ним поближе и опустился на сухую землю. Четверо собеседников Авраса, среди которых был Долвер, смерили его недоверчивым взглядом, но промолчали.

— Тальнар, — сказал Аврас, — мы говорили о Кривом Когте.

— Ага, — кивнул Тальнар.

— Мы говорили ещё о том, — спокойно продолжил Аврас, — что сегодня ночью, судя по всему, будет порядочная заварушка. Ты как думаешь?

Тальнар пожал плечами:

— Нас перебьют, это ясно.

— Не строй из себя храбреца, Тальнар, — вмешался Долвер, презрительно изогнув губы. — И как только тебя могли взять на такое дело?

— Ты тут не возникай, — урезонил его Брэлл, черноволосый оборотень лет тридцати пяти. — А ты, Аврас, объясни ему всё поскорее.

— Что объяснить? — не понял Тальнар. — Аврас, что ты…

Аврас остановил его жестом поднятой вверх руки.

— Мы, все пятеро, говорили об этом ещё в пещерах. Тебе я не говорил, потому что до последнего момента не знал, пойдёшь ли ты с нами. Но сейчас слушай внимательно.

Тальнар кивнул. Его охватило уже знакомое чувство холодного страха, как будто он подошёл к краю глубокой пропасти и уже чувствует на своих плечах руки, которые вот-вот его столкнут.

Аврас посмотрел на всех своих собеседников и негромко заговорил:

— Нас четыреста, в городе три тысячи человек. Силы не равны, сами понимаете, точнее, были бы не равны, если бы мы сражались с вооружёнными мужчинами. Но большинство из этих трёх тысяч — это дети, старики и женщины. Какие из них противники? Кривой Коготь привёл нас сюда либо на убой, либо на бесчестье. Я был его волком уже тогда, когда некоторых из вас — он глянул на Тальнара и Долвера — ещё не было на свете. Я выполнял его приказания, по его велению убивал людей. Мои руки в крови по самое плечо, и я говорю: хватит. С меня довольно. Я не пойду драться с дониретцами, даже если для этого мне придётся умереть.

— И что ты предлагаешь? — дрогнувшим голосом спросил Тальнар. Аврас посмотрел ему в глаза так, как раньше никогда не смотрел: он будто проверял своего молодого друга на прочность.

— Я предлагаю убить вождя, — ответил он. Тальнар вздрогнул и выпрямился.

— Мы сделаем это все вместе, — продолжал Аврас, возбуждённо сверкая глазами. — Сейчас мы возьмём ружья и расстреляем эту тварь в упор! Ты со мной, Тальнар?

Тальнар приоткрыл рот, ещё не зная, что ответить, как вдруг Ящер, ещё один оборотень, прозванный так за похожие на чешую язвы от Красной Лихорадки на лице и шее, со вздохом сказал:

— У нас ничего не получится, Аврас.

— Почему? — не понял Аврас.

— Барен пришёл раньше, чем мы его ждали. Теперь, стоит нам подойти к Когтю, Барен кликнет своих головорезов, и нас размажут по земле. Ты знаешь Барена — он предан Кривому Когтю, как никто.

— Да, я его знаю, — кивнул Аврас, — и знаю, что он никогда не умел управлять стаей. Эти бандиты здесь только потому, что хотят сорвать лёгкий куш, а не потому, что преданы Барену. Нам незачем бояться его — стоит только убить Когтя, и всё рассыплется.

— Но даже если мы это сделаем, разве это спасёт Донирет? — спросил Брэлл. — Полнолуние уже сегодня. С вождём или без вождя, мы нападём на город.

Аврас покачал головой.

— Нет, — сказал он.

— Нет? — в один голос переспросили оборотни.

— Нет, — спокойно повторил Аврас. — Мы не нападём на город.

— Но… — начал было Тальнар, и тут же осёкся под взглядом Авраса — он вспомнил то, о чём говорила Веглао. Сердце у него испуганно замерло — неужели Аврас поверил этому? Неужели он и вправду думает, что если он убьёт Кривого Когтя, все оборотни…

— Если мой план сработает, — сказал Аврас, — вы всё поймёте. А пока просто слушайтесь меня. Берите ружья. Убьём его и покончим с этим!

— Нет, Аврас! — вырвалось у Тальнара. — Это глупо, неужели ты не…

— Может, и глупо! — воскликнул Аврас. — Но я всё равно это сделаю! Когда-то давно я дружил с человеком, который жил в этом городе. Я не хочу наутро обнаружить, что разорвал глотку своему другу! Последний раз спрашиваю: вы со мной?

Ответом было молчание. Все пятеро потупили глаза, не желая смотреть в медленно бледнеющее лицо Авраса.

— Давай лучше подождём, — подал голос Долвер. — С тех пор, как убили старую сучку, к нему лучше и на пистолетный выстрел не приближаться.

Аврас обвёл сообщников налившимися кровью глазами.

— Стыдитесь, — тихо сказал он. — Девчонка, которой бы в куклы играть, чуть не сделала то, на что не можете решиться вы, четверо здоровых мужиков…

Долвер покраснел — трудно сказать, от стыда или от ярости, — но промолчал. Остальные тоже молчали. Тальнар же почувствовал себя так, как будто его оглушили сильным ударом. Его многие считали трусом, он привык к этому и не обращал внимания, но Аврас… от него он такого не ожидал.

Аврас вдруг резко поднялся и направился к платформе с оружием. Он шёл быстро, решительно, и никто не посмел его остановить. Глядя вслед ему, Тальнар вдруг вспомнил, как когда-то он смотрел в спину уходящего отца, и внутри, между рёбер, шевельнулся комок пока ещё слабого страха.

Кривой Коготь всё ещё тихо разговаривал с Бареном, а Аврас резко откинул брезент с платформы. На секунду он замер, разглядывая оружие, а потом, протянув руку, схватил один из обрезов. Забыв обо всём, Тальнар бросился к нему.

— Аврас! Аврас, что ты делаешь? — шёпотом закричал он, вцепляясь в ружьё обеими руками и пытаясь вырвать его у Авраса. Тот резко толкнул Тальнара в грудь, так, что юноша упал на песок. Прежде чем всё перевернулось перед глазами Тальнара, он успел увидеть презрение и горечь на лице Авраса.

Сам того не желая, Тальнар погубил своего друга, да и не только его. Если бы он не бросился вырывать у него ружьё, возможно, рассвет следующего дня увидело бы намного больше людей. Но их короткая схватка привлекла внимание остальных оборотней. Многие из них обернулись, и какая-то женщина закричала, увидев ружьё в руках Авраса. На крик обернулся и Кривой Коготь.

Аврас понял: от следующего выстрела зависит его жизнь. Он вскинул ружьё и выстрелил.

Острый глаз охотника не подвёл — пуля летела прямо в голову Кривому Когтю. Но навстречу ей без единого звука, с выражением туповатой решительности на лице бросился один из телохранителей вождя. В следующее мгновение его лысая голова буквально взорвалась лохмотьями кожи и кровью. Тело грузно упало на землю с таким звуком, какой издаёт упавший кусок мяса, только этот звук был намного громче.

Ужас как будто волнами разнёсся от упавшего тела. Те, кто был попроворнее и уже успели познакомиться с привычками своего вождя, стремглав заторопились прочь, за спины оторопевших товарищей, подальше от гнева Когтя.

Тот стоял неподвижно. Кровь убитого оборотня капала с его лица, стекала по бороде. Он медленно вытер её изуродованной ладонью, потом столь же медленно облизал руку, всё это время не сводя своих прозрачных, почти бесцветных глаз с напряжённого лица Авраса.

Аврас нажал на курок снова, но выстрел не грохнул. Воздух огласил пустой тихий щелчок — ружьё дало осечку.

— Ты истратил один выстрел, пёс, — спокойно сказал Кривой Коготь. И тут же, словно голос вождя вывел их из оцепенения, к Аврасу бросились стоявшие рядом с ним мужчины. Среди них Тальнар увидел Пёсью голову. Резко оттолкнувшись от земли ладонями, он вскочил на ноги, краем глаза увидев, как Долвер с отсутствующим выражением лица быстро покидает театр военных действий.

Оборотни схватили Авраса, навалились на него со всех сторон и вырвали ружьё у него из рук. Он вырывался. Сквозь пыхтение и ругань нападавших Тальнар слышал, как тяжело, натужно дышит его друг. С внезапным гневом он вспомнил: Аврас не может выносить больших физических нагрузок, от них он начинает задыхаться. И тогда он бросился с кулаками на тех, кто схватил Авраса.

Его тут же отбросили на землю, но Тальнар вскочил, выплюнул попавшую в рот кровь (ему выбили зуб) и снова подлетел к нападавшим. Сквозь переплетение рук он увидел, как Аврас упал на колени. Сразу двумя кулаками он ударил одного из нападавших в спину. Тот обернулся, и на миг перед Тальнаром предстало перекошенное лицо с бородавкой на носу и сросшимися бровями. Из уголка оскаленного рта текла слюна. Оборотень размахнулся и так ударил Тальнара кулаком в ухо, что паренёк нелепо взмахнул руками и упал на землю. Там он и застыл, не в силах пошевелиться. Перед глазами поплыли маленькие пятна, похожие на кровавые пузыри. На секунду Тальнар оторвал голову от песка, но тут же уронил её снова.

Кривой Коготь подошёл к Аврасу, всё ещё пытавшемуся вывернуться из рук своих бывших соратников.

— Дайте ему встать, — велел вожак. Оборотни выполнили приказ по-своему: несколько рук схватили Авраса за плечи, за шиворот, за спутанные рыжие волосы и рывком поставили его на ноги. С трудом Тальнар заставил себя приподняться на локтях. Ухо болело ужасно, по подбородку текла кровь.

Аврас был ниже Кривого Когтя почти на голову. Трудно было сказать, кто из них смотрел на другого с большим презрением.

— Ты пытался убить меня, пёс, — сказал Кривой Коготь. — Ты убил моего верного волка. Будь мы в пещерах, и не жди нас завтра битва, я бы позаботился о том, чтобы ты сам начал умолять, чтоб тебя поскорее сбросили в пропасть. Но сейчас у меня нет на это времени. Повесить его!

Аврас плюнул ему на бороду.

— Я не боюсь тебя, — сказал он. Кривой Коготь молча вытер бороду и, развернувшись, зашагал прочь.

— Прежде чем повесить, — бросил он через плечо, — сломайте ему руки.

Тальнар вновь заставил себя подняться. В этот момент ему никто не был страшен — кровь Лантадика Нерела заговорила в нём. Он с криком ярости бросился к оборотням, тащившим Авраса к месту казни, но в этот момент несколько пар крепких рук схватили его за руки и плечи. Чья-то ладонь легла на рот, и чьи-то губы быстро зашептали на здоровое ухо:

— Тихо… тихо… ты ничем ему не поможешь, только погубишь себя…

Тальнар вырвался и бросился дальше. Он уже видел, как Авраса подволокли к сухому дереву и бросили на землю, как трое оборотней навалились на него сверху: двое прижимали к земле тело, ещё один держал вытянутые вперёд руки. Тальнар рванул к ним, но на полпути резко затормозил и, развернувшись, помчался к Кривому Когтю.

— Прошу вас, господин!.. — выдохнул он, бросаясь на колени. В этот момент воздух прорезал крик Авраса: один из оборотней ударом приклада сломал ему кости правого предплечья. Крик тут же перешёл в смех: старый вервольф смеялся на пороге смерти.

— Пощадите его! — выкрикнул Тальнар, хватая обеими руками край рубашки Кривого Когтя. — Пощадите его, прошу!.. Разве вам не нужен ещё один солдат?.. — Снова свист рассекающего воздух приклада, снова жуткий треск, снова крик и хохот… — Пощадите его, мой вождь!..

Кривой Коготь обернулся к нему.

— Ого-го, — проговорил он вкрадчивым и тихим голосом. — Кто это у нас?.. Никак щенок Егеря Нерела?.. — Пинком в грудь он отшвырнул от себя Тальнара. Задыхаясь, парень упал, бессильно скребя пальцами грудь: от удара ему перехватило дыхание. Горький хохот Авраса резал его, как ножом, а в сердце поднималась тёмная волна отчаяния.

— Давай, бей мальчишек, вождь!.. Насилуй девчонок, мой благодетель!.. Бросай женщин в пропасть, великий вожак! Ха! Ха! Ха! — Авраса поставили на ноги, на шею ему накинули петлю, а он всё грозил и проклинал, и смеялся, смеялся зло и громко. — Идите за ним в Донирет, братья!.. Убейте там всех! Взрослых, детей, стариков! Рвите им глотки! Срывайте кожу с их лиц! Ведь кучка патронов стоит того, братья!..

— Вешайте его!!! — заорал Кривой Коготь. Кашляя, Тальнар приподнялся, встал на четвереньки. Сюда уже сбежались все оборотни, где-то среди них была Зайчишка, она в испуге металась, ища повсюду мужа и не находя его, но он не знал об этом. А горе-палачи, почуяв, что вожак по-настоящему разозлён, заторопились и поспешно перекинули конец верёвки через толстый сук.

— Я тебя не боюсь! — проревел Аврас. — Чтоб тебе сдохнуть, проклятый убийца детей!!!

— Вешайте его!!! — завопил Кривой Коготь. Голос его сорвался, дал петуха, и вожак бешено растёр горло ладонью.

Двое оборотней натянули верёвку, и больше уже Аврас ничего не сказал. Онемевший от ужаса Тальнар стоял на четвереньках, глядя на багровеющее перекошенное лицо друга. Аврас не видел его. Беспомощно колотясь в воздухе, он смотрел только на Кривого Когтя, в своей неизбывной ненависти забыв о страхе перед смертью.

Один из палачей, дюжий малый, ломавший Аврасу руки, вдруг схватил его за ноги и дёрнул вниз со всей дури. Раздался громкий треск, и глаза Авраса закатились, рот раскрылся в последнем немом крике, а голова запрокинулась назад. У него была сломана шея.

Тальнар медленно поднялся на ноги.

Аврас висел, чуть покачиваясь. Пальцы на его руках дёрнулись, будто хватая воздух, да так и остались — согнутые, скрюченные, как у Кривого Когтя. Из его побагровевшего лица мигом ушла вся жизнь, оно стало мёртвым, ужасным, незнакомым… Открытый рот темнел бесформенной дырой. Глаза глядели куда-то вверх. С ног что-то капало на землю.

Тальнара скрутило. Согнувшись напополам, он схватился за заболевший живот, закашлялся. Его вывернуло наизнанку, а потом ноги его подкосились, и он чуть было не упал лицом вниз в недавнее содержимое своего желудка, но тут кто-то схватил его.

Тонкие руки обвили шею, и перемежаемый всхлипами голос зашептал ему, обжигая щёку дыханием:

— Милый мой… Пойдём отсюда скорее… Пойдём, пойдём…

Не в силах вновь посмотреть на Авраса, Тальнар повернулся к Заячьей Губе. Обхватил её рукой за талию, уже округлившуюся, и позволил увести себя.

 

13

Собрание закончилось в полной неразберихе. Жители Донирета оставались в зале ещё долго после того, как Рэйварго перестал говорить, и не переставая спорили и обсуждали, что же им делать. Всё это время Рэйварго и Тьяррос стояли на сцене, не подходя, впрочем, к трибуне — они ждали решения граждан. Собственно, всем было ясно, что пора срочно готовиться к защите — и мэр отдал приказ немедленно лить серебряные пули. Рабочие с завода — а ими были большинство мужчин в городе — покинули зал, чтобы приступить к работе, дети и подростки побежали собирать серебро по домам и магазинам, и с каждой минутой шумящая толпа в зале театра редела. Рэйварго и Тьяррос ждали решения по одному вопросу — что делать с оборотнями, которые сейчас сидят в тюрьме Донирета. Временами Рэйварго ловил краем глаза сердитый и надменный взгляд мэра, но не обращал на него внимания — ему во что бы то ни стало нужно было вырвать своих друзей из тюрьмы. Наконец оставшиеся дониретцы, торопившиеся по домам, к семьям, вынесли свой вердикт: Веглао и Октая нужно оставить в тюрьме до завтрашнего утра.

Ноги Рэйварго дрожали, когда он спускался со сцены — ему хотелось верить, что это от усталости, а не от разочарования и страха. Он замечал, что многие дониретцы смущённо отворачиваются от него, когда он смотрит на них, а кое-кто глядит на него с сочувствием. Один даже предложил ему опереться на руку, когда он спускался со сцены — таким усталым Рэйварго ему показался. Юноша помотал головой и зашагал к выходу. Оставшиеся слушатели расступались перед ним. На полпути Рэйварго обернулся и сказал Тьярросу:

— Я приду в ратушу вечером, со своим пистолетом.

— Разумеется, — холодно ответил Тьяррос.

Рэйварго вышел наружу. Было уже около часа дня, воздух был удушающе жарок, рубашка прилипла к спине и груди. Рэйварго постоял на месте, не зная, что ему делать. Возможно, кого-то из горожан его речь и тронула, но ничего не изменилось — Октай и Веглао по-прежнему в тюрьме. Дониретцы готовятся к бою, но своё самое серьёзное оружие они предпочли спрятать подальше.

Путь до дома показался ему очень близким — чересчур близким, чтобы можно было подумать обо всём, что на него свалилось. За это лето он так привязался к ним обоим, что теперь не понимал, как мог раньше любить одиночество. Он сказал Гилмею, что отвечает за них, и не колеблясь повторил бы это кому угодно. Может быть, он никогда не станет настолько им близок, насколько близки они друг к другу, но ему достаточно и того, что он может им помочь. В какой-то книге он прочитал, что каждый человек однажды подходит к краю пропасти, и сейчас ему казалось, что он к своей подошёл ещё тогда, в мае, чтобы увидеть на дне двух людей и помочь им выбраться наружу. Люди так много спорят о смысле жизни, изобретая для бедного человечества новые идеи, новых богов, новые догмы и доктрины — но, наверное, им просто не приходила в голову одна простая мысль: жизнь не прожита зря, если ты помог кому-то выбраться из пропасти. Даже если сам при этом сорвался.

Уже подходя к дому, он вдруг подумал о том, что там может никого не оказаться, а значит, он не сможет попасть внутрь. Он пошарил по карманам куртки и нашёл ключи, но, поднявшись на крыльцо, обнаружил, что дверь открыта.

В магазине было пусто. Рэйварго посмотрел по сторонам, взглянул на полки с книгами, на прилавок, за который впервые сел в семь лет. Он до сих пор помнил, как выбил первый в своей жизни чек — книга называлась «Для тех, кто шьёт», и покупала её Гина Шанир, жена директора школы и подруга мамы Рэйварго. Она тогда ласково улыбнулась Рэйварго и пообещала, что сошьёт ему рубашку или брючки. Она и в самом деле сшила — через два месяца Рэйварго появился на похоронах матери в рубашке из чёрного крепа с кривоватыми швами, которую заплаканная Гина принесла в их дом накануне похорон.

Рэйварго обошёл магазин по кругу и подошёл к лестнице. Он поднялся наверх, не торопясь, вбирая в себя тепло этого дома, наслаждаясь игрой солнечных зайчиков на обоях, и вошёл в комнату, которая когда-то была их с Торвитой детской. Здесь было тихо, и, хотя сразу чувствовалось, что комнату давно не проветривали, воздух не был спёртым. Вся обстановка состояла из двух кроватей, двух кресел, с которых, сколько помнил Рэйварго, никогда не снимались чехлы, плетёного коврика на полу и небольшого комода, шкафчики которого всегда выдвигались с ужасающим стуком. Занавесок на окне сейчас не было, но Рэйварго живо вспомнил, как он каждый день раздёргивал их, и в комнату весёлой волной врывался солнечный свет. Торвита сердилась, крепче зажмуривала глаза, зарывалась головой в подушку, и он со смехом сдёргивал с неё одеяло…

Да, комната изменилась, и не только потому, что с окна сняли занавески — в стене торчала дюжина гвоздей, на которых, с внезапной непонятной болью вспомнил он, висели их рисунки. Он рисование давно уже забросил — в университете было не до того, а вот Торвита… интересно, она ещё рисует?

Он медленными шагами подошёл к окну и ощутил, как будто кто-то приветственно помахал ему рукой из прошлого. На комоде возле окна стояла в рамке маленькая фотография, изображавшая его мать такой, какой она была до замужества. Здесь ей было лет двадцать, она была младше его, младше Торвиты. Отец почему-то поставил в комнату детей именно эту фотографию, фотографию не зрелой красивой женщины, какой они помнили свою маму, а юной стройной девушки с теннисной ракеткой в руке, которая задорно и весело улыбалась прямо в объектив.

Он прошёл к одному из кресел и сел в него. Его охватило вдруг странное чувство непричастности, чуждости его этому дому и этой комнате. В прошлый раз он заходил сюда меньше года назад, когда приезжал домой на зимние каникулы, но с тех пор как будто прошло много-много времени, и тот Рэйварго, каким он был тогда, казался нынешнему Рэйварго далёким, незнакомым… почти покойником.

В комнату мягкими шагами вошла Торвита, неся на руках ребёнка, и Рэйварго в первую секунду подумал, что как-то вернулся назад во времени — сестра была копией портрета матери, с той лишь разницей, что волосы девушки на портрете были острижены до ушей, а у Торвиты на плечо падала длинная коса.

— Пойдём к дяде, — сказала она сыну, подхватывая его поудобнее, и направилась к Рэйварго.

Улыбаясь, тот протянул им навстречу руки и, приняв мальчика из рук Торвиты, усадил его к себе на колени.

— Ну привет, глазастик, — проговорил он, осторожно пожимая двумя пальцами пухлую ладошку мальчика. Тот вдруг сморщился и захныкал — он явно не узнал своего дядю в этом небритом, обветренном молодом мужчине.

— Давай его мне, — сказала Торвита, и Рэйварго с хорошо скрытым неудовольствием позволил ей забрать малыша. На руках у матери он сразу успокоился и принялся задумчиво играть её косой и концами шейного платка, падавшими ей на грудь, но то и дело подозрительно косился на дядю.

— Ты как будто постарел, — сказала Торвита, садясь на подлокотник кресла Рэйварго, хотя рядом стояло свободное. Рэйварго задвигался, освобождая ей побольше места, как вдруг Торвита взяла его за руку и поднесла её к лицу, пристально глядя на ссадины и незажившие синяки на костяшках. Вдруг всё её лицо сморщилось, и она, выпустив руку Рэйварго, поспешно отвернулась. Брат, вытянув шею, увидел, что она вытирает глаза платком.

Он обхватил её рукой за талию и прижался лицом к ёё боку.

— Ну, хватит, маленькая, не плачь. Ты что думаешь, мы просто так отдадим им тебя и его?

— Да нет… я… — всхлипнула Торвита и обернулась, крепче обняв малыша.

Рэйварго вдруг тихо, нежно засмеялся.

— Знаешь, чем от тебя пахнет? Молоком.

— Так я уже не кормлю.

— Всё равно пахнет. Торвита… Я так по тебе скучал…

— Ты тоже будешь сражаться? — прошептала она.

Рэйварго нахмурился:

— Конечно. А как же иначе?

— И Гурдиль идёт, и папа! — в отчаянии простонала Торвита. — А если из вас убьют кого-то? Или… или всех? О, как это всё ужасно! — Уже не сдерживаясь, она залилась слезами и, склонив голову, прижалась дрожащим ртом ко лбу сына.

Рэйварго не стал её утешать. Всё ещё обнимая её за талию, он откинулся назад, нахмурившись.

— Но ведь иначе нельзя, Торвита, — проговорил он глухо. — Что ты можешь предложить, кроме этого?

Торвита молча встала и положила ребёнка на кровать. Тот перевернулся на спину и засмеялся, протягивая к маме ручки. Но молодая женщина лишь рассеянно погладила его по русой голове и, медленно выпрямившись, подошла к свободному креслу и села в него, опершись на колени локтями и повернувшись к брату.

— Я не узнаю тебя, Рэйварго, — тихо сказала она. — Раньше ты всегда стремился… я не знаю… к тому, чтобы решать проблемы мирным путём. Ты не был особенно драчливым.

— Здесь мирным путём ничего не решишь, — ответил Рэйварго, глядя не на неё, а на свои колени. — Ты не понимаешь, с кем мы имеем дело, Торвита. Я уверен, большинство из тех, кого он привёл сюда, не хотят убивать, но ночью они будут подчиняться ему, потому что такова их природа. Ими командует зверь в человеческом обличье, который хочет только одного — захватить наш город, забрать наше оружие, обратить или убить наших соседей. Этого не случится, только если он умрёт.

Торвита ничего не сказала. Она опустила голову, как будто ей тяжело было её держать, и несколько секунд смотрела на свои сцепленные руки. Её сын тем временем весело смеялся, катаясь на спинке по кровати и засовывая ручки себе в рот. Странно было слышать детский смех в комнате, где велись разговоры о страхе и смерти.

Откинувшись назад, Торвита посмотрела на брата и произнесла:

— Ты очень сильно изменился, Рэйварго. Что с тобой случилось?

Рэйварго молчал, глядя в никуда чёрными глазами, такими же, как у неё.

— Я смотрю на тебя, — вздохнула Торвита, — и не могу тебя узнать. Такое чувство, словно кто-то убил моего брата и забрал себе его тело.

Рэйварго быстро повернулся к ней, и на секунду в его смущённом лице промелькнуло знакомое Торвите доброе и несколько растерянное выражение, ранее свойственное её брату. Но оно тут же исчезло, и перед Торвитой вновь сидел усталый и мрачный незнакомец.

— Я убил одного старого оборотня, — тихо сказал Рэйварго, отводя взгляд от сестриных глаз. — Я его убил… и совсем об этом не жалею. Мне пришлось его убить, иначе он… иначе ты была бы права. — Его пухлые губы дёрнулись, он скрипнул зубами и проговорил чуть глуше:

— Я сделал это вот этой штуковиной, — он вытащил из кармана обсидианового слоника и протянул его Торвите. Её чёрные прекрасные глаза испуганно расширились, она быстро взглянула сначала на слоника, потом на Рэйварго. Брат снова улыбнулся незнакомой искалеченной улыбкой:

— Тебе он ничего не сделает. Он опасен только для оборотней. Возьми, подержи.

Торвита взяла слона пальцами и приподняла его, взвесила на ладони. Слоник понравился ей — камень был гладкий, отполированный, черты проработаны искусно и тонко — вот только, если верить Рэйварго, эта статуэтка побывала орудием убийства.

— Мама, — подал вдруг голос мальчик. Торвита подняла голову, встретилась взглядом с глазами сына:

— Что, мой сладкий?

— Мама, дай, — проговорил малыш и протянул свою пухлую ручку. Рэйварго вдруг поднялся, подхватил мальчика своими широкими ладонями и поднял его, уткнувшись щетинистым раздвоенным подбородком в его нежный животик.

— Нет, крошка, — сказал он, глядя снизу вверх в лицо мальчика. — Это опасная игрушка. Она моя. Пока что она точно мне понадобится, а вот потом… потом ты можешь её забрать.

— Рэйварго, он же тебя не понимает, — проговорила Торвита.

— Может, и понимает, — пожал плечами Рэйварго. Ребёночек смотрел на него задумчиво и немного испуганно, но уже без слёз. Осторожно, будто мальчик был сделан из стекла, Рэйварго положил его в кресло и протянул Торвите руку. Та молча положила в его ладонь каменного слоника.

Рэйварго улыбнулся ей и направился к выходу.

— Рэйварго! — воскликнула Торвита. — Ты и вправду будешь убивать оборотней?

Брат остановился и обернулся. Его лицо выражало сдерживаемый страх.

— Может быть. Если они попытаются убить меня, — сказал он и, повернувшись, стал спускаться по лестнице.

Пройдя вниз, он остановился, прислушиваясь, как внизу раздаётся какое-то шуршание. Рэйварго спустился в магазин и толкнул дверь подсобной комнаты. Среди шкафов со старыми или повреждёнными книгами, которые нужно было вылечить, сидел на полу его отец и перевязывал бечёвкой большую коробку. Услышав шаги, он приподнял голову.

— Тебе помочь? — спросил Рэйварго, подходя поближе. Хильтуньо встал и провёл рукой по своим светлым волосам, стряхивая с них пыль:

— Да, пожалуй. Хочу унести часть книг в подвал.

— Самые ценные?

— Они все ценные… по-своему, — Хильтуньо обернулся к столу, стоявшему за его спиной. В середине его лежал хорошо знакомый Рэйварго свёрток. — Но для «Ликантропии», мне кажется, подходящего места не найти.

— Я клал её себе под голову, когда спал.

— Да уж, своей голове ты всегда был хозяин, — с улыбкой сказал Хильтуньо.

— Рад, что ты так думаешь, — вздохнул Рэйварго.

— Что, не удалось? Ты извини, я ушёл раньше.

— Не удалось, — Рэйварго расстелил на столе старую газету и положил в её середину сборник новелл, изданный в 1899 году одним забытым путешественником. Книжка была слишком тоненькой для такой большой упаковки, и Рэйварго положил на неё ещё несколько. Некоторое время он и его отец работали молча.

— Твой дед, — сказал Хильтуньо, беря в руки пустую коробку и водружая её на другую, заполненную книгами и перевязанную верёвкой, — никогда меня не любил. Когда я пришёл в Донирет и стал искать работу, то смог устроиться к нему только через год — до этого работал на овощном складе. Он всё ко мне присматривался. Всё, что ему было от меня нужно — это чтобы я без продыху работал день ото дня и не засматривался на его дочь… Последнее, кстати, мне никак не удавалось.

Рэйварго улыбнулся, вспомнив фотографию матери.

— Если бы кто-нибудь сказал ему тогда, что после его смерти магазин станет моим, он бы подумал, что этот кто-нибудь крепко напился, — Хильтуньо хмыкнул. — Рэйварго, я любил твою маму! И женился на ней не потому, что хотел заполучить магазин!.. Но местные жители долго не могли в это поверить. В том числе и этот старик Шедмери… ух, сынок, ты не представляешь, как тебе повезло, что ты не успел познакомиться с ним как следует! Мне кажется, он лишь потому позволил мне жениться на твоей маме, что я был антьенцем, как и его отец.

— Ты об этом не рассказывал, — проговорил Рэйварго. — Я и не думал, что у тебя с дедом всё было так сложно.

Хильтуньо ещё сильнее помрачнел.

— Упакуй вон те книги, — сказал он, указывая кивком головы на полку. — Рэйварго, ты этого не помнишь, но в городе довольно давно ходили разные слухи… особенно после того, как умер Шедмери. Говорили, что я подстроил его смерть, чтоб присвоить магазин. Потом всё поутихло, но когда утонула моя жена, слухи снова начали распространяться…

Рэйварго медленно поднял голову от романа «Распахнутые окна» 1930 года издания, который он заворачивал в толстую бумагу с заклинаниями от огня.

— Зачем ты мне всё это рассказываешь?

— Ты сейчас хоть когда-нибудь слышишь, чтобы обо мне так говорили? — в лоб спросил Хильтуньо. — Нет? Вот именно. Сейчас уже никто не говорит о том, что я подстроил смерть своего тестя и жены. Все говорят только о том, как замечательно я справляюсь с делами, каких отличных детей воспитал и какой я приятный собеседник. Никто и не вспоминает о том, каким я был, когда пришёл в этот город — скитальцем, бродягой без дома и имени… Рэйварго, я годами работал на свою репутацию. Ты сам рос в лучах этой репутации. Неужели ты не понимаешь…

— Ты как Гилмей, — сказал Рэйварго холодным, безжизненным голосом, который недавно так испугал Торвиту. Хильтуньо недоумённо посмотрел ему в глаза. Рэйварго вдруг вскочил и кинулся к нему. Обняв отца за плечи, он быстро два раза поцеловал его в точёную скулу и прикрытый седыми волосами висок:

— Прости, папа!.. Какую глупость я сказал! Я так тебя люблю!..

Хильтуньо медленно обнял его и погладил по спине.

— Но и друзей своих я тоже люблю, — сказал Рэйварго, склоняя голову и прижимаясь лбом ко лбу отца. — Я отвечаю за них, и они за меня… Неужели я должен выбирать между ними и вами?

— Я ведь этого не говорил, — проговорил Хильтуньо, чувствуя себя очень неловко.

— Ты-то не говорил, — Рэйварго медленно выпустил его из кольца своих рук и отступил на шаг, глядя в сторону. — Но это говорили все остальные. Знаешь, на какой-то миг я подумал… я подумал, что если я сегодня умру, никто даже и не огорчится особенно.

— Не вздумай так говорить! — резко сказал Хильтуньо. — Я не переживу, если ты умрёшь! Не говори так!

— Я постараюсь не умереть, — сказал Рэйварго. Хильтуньо с грубоватой силой взял его за плечи:

— Ты не умрёшь! Пообещай мне, что ты не умрёшь, Рэйварго!

Он ответил так же, как давным-давно, каких-то два дня назад, ответила ему Веглао:

— Я не могу ничего обещать.

 

14

Оба лагеря готовились к битве.

Тьяррос и несколько других влиятельных людей в городе (среди них был начальник полиции, директор оружейного училища и начальница главной больницы) разработали план обороны. Главным штабом назначили городскую ратушу — именно там должны были расположиться основные силы защитников города, а в подвалах и подсобных помещениях устроили укрытие для тех, кто не мог сражаться. Специальная бригада девочек и мальчиков от десяти до шестнадцати лет пару часов бегали по всему городу, таща в ратушу матрасы, подушки, ковры, циновки, тяжёлые шторы, одеяла, стулья, пуфики, табуретки — всё, на чём можно было сидеть. Женщины по всему городу готовили еду для защитников и укрывшихся. Дети набирали в колонках воду в бутылки и относили её в ратушу. Все, кто имел оружие (а в Донирете это были почти две трети населения, здесь было в порядке вещей учить детей стрельбе и всем мальчикам и многим девочкам дарили на совершеннолетие обрез или револьвер), должны были встретить врага. Кроме ратуши, пункты обороны были организованы ещё в нескольких местах — на одном из оружейных складов, в старейшей в Донирете школе, в здании Гостиного двора, в одной из котельных. Поначалу небольшой гарнизон хотели разместить и в тюрьме, но от этой идеи быстро отказались: здание было очень старое и давно нуждалось в ремонте, вдобавок находилось совсем близко к границе города. Почуяв людей в тюрьме, оборотни бросились бы на них всей массой, но в самом городе чутьё непременно должно было заставить их помчаться в разные стороны — а справиться с несколькими маленькими стаями легче, чем с одной большой.

В считанные часы город совершенно опустел. Пока рабочие на заводе переплавляли всё собранное серебро в пули (серебра было так мало, что пришлось даже снять самые старые провода, где основой служила серебряная, а не медная проволока, но всё равно получалось так, что на одного стрелка приходилось меньше одной обоймы), жители покидали свои дома. Стрелки — и мужчины и женщины — брали своё оружие и уходили в ратушу, откуда их уже распределяли по разным точкам. Старики, дети, больные спускались в подвалы. Тем, кто находился в эти минуты в ратуше, казалось, что стены вот-вот рухнут, не выдержав звучащего в них плача, с которым родные провожали своих защитников. Разумеется, все они верили в убийственную силу серебряных пуль, все знали, что оборотней всего триста, а защитников — две тысячи. Но те, кто рвался в их город, не были ни обычными бандитами, ни обычными зверями. Они были оборотнями. А оборотень больше обычного волка, оборотень сильнее обычного волка. И оборотень не знает ни жалости, ни страха.

Подготовить город к осаде — дело ужасно сложное, и ещё сложнее подготовить его за какие-нибудь несколько часов. Жители Донирета сделали, что могли — и, когда они остались на своих постах ждать битвы, среди них не было никого, кто бы не боялся. Но никто не мог уйти — ведь рядом с ним сидели и стояли их братья, одноклассники, соседи, друзья. Уйдёшь — позор на тебя и на всю твою семью до конца жизни, если только город и все его жители уцелеют сегодня.

Как уже было сказано, серебряных патронов было удручающе мало. Поэтому главное вооружение составляли обычные свинцовые пули. Люди унесли в ратушу и другие бастионы, откуда намеревались вести бои, примерно половину патронов, которые находились на заводе и складе и были приготовлены на продажу — больше там просто не поместилось бы. Лишние патроны остались на складе. Они пока ещё не были расфасованы и находились в деревянных ящиках.

Тогда, в спешке, никто не обратил на это внимания.

Кривой Коготь чувствовал, что в городе что-то происходит. Из труб завода шёл дым — но в этом сложно было найти что-то удивительное, всё-таки Донирет не зря известен на всю страну своим оружейным производством. От него доносился шум тысяч людских голосов и шагов — но это тоже не было странным. Конечно, по сравнению с такими гигантами, как Увик, Риндар или Ретаке, Донирет очень мал, но по меркам Великих Степей этот город имеет полное право называться большим. Но всё-таки Кривой Коготь тревожился. Его плану уже было нанесено несколько весьма чувствительных ударов, и в хитрую рыжую голову Кривого когтя закралось угрюмое подозрение в том, что сегодняшняя победа может достаться куда более дорогой ценой, чем он рассчитывал.

Он всегда был осторожен, всегда просчитывал свои действия на несколько шагов вперёд. На одной только храбрости и силе далеко не уедешь, если за тобой ведётся нешуточная охота. Только один раз в своей жизни он потерпел поражение, и это поражение было роковым. Тогда он тоже допустил ошибку в малом — не убрал вовремя Лантадика Нерела. Одно только воспоминание об этом человеке заставило Кривого Когтя скрипнуть зубами. Если бы не Лантадик, он, возможно, пришёл бы к своей цели на пятнадцать лет раньше. А сейчас, напряжённо думал Кривой Коготь, ситуация вполне может повториться. Эта малолетняя сука не просто так пыталась его убить. Если бы вспомнить, видел ли он её раньше, если бы знать, почему она полезла к нему в постель с ножом за пазухой… но имеет ли это значение сейчас? Когда он захватит город, он найдёт девку и узнает от неё все. А потом обмотает ей шею её же собственными седыми космами и будет затягивать, пока её перерезанная шрамами рожа не почернеет. А её приятели достанутся Мордрею. Кривой Коготь покосился на любовника Морики, который сидел под тентом, скрестив руки на составленных вместе коленях. Его голова была обвязана окровавленной тряпкой — малявка отстрелила ему ухо. Ничего, скоро он удовлетворит свою злость.

Кривой Коготь велел всем хорошенько отдохнуть и поесть. Такие приказы всегда выполнялись с большим воодушевлением. Сам он тоже изрядно подкрепился, но заставить себя сидеть на одном месте никак не мог. Взобравшись на паровоз (нагретые металл жёг ноги сквозь подошвы сапог, но Кривой Коготь не обращал на это внимания), он смотрел на свою армию. Сейчас это всего лишь толпа озлобленных или перетрусивших бродяг, но к ночи они станут сильны, как демоны. Каждый из них трепетал перед кривым Когтем, и никому не могло бы прийти в голову, насколько сильно вождь зависит от каждого волка в своей стае. Они были его единственной надеждой, его последним шансом на то, чтобы вырваться из тьмы и боли, в которых он прожил больше полувека. Он сделает то, о чём мечтал, он ещё вцепится в эту жизнь и вырвет её жаркое, трепещущее, брызгающее сладкой кровью сердце — даже если это будет последним, что он сможет сделать, даже если за это придётся заплатить каждым из сотен сердец, которые бьются вокруг него.

 

1

Луна взошла.

Она поднималась медленно, как занавес.

Сегодня ей предстояло пройти через всё небо по невидимой дуге, и она уже прошла пятую часть этой дуги. Пока что она висела прямо над домами, кроваво-красная, с маленьким серым пятном на верхней части. Луна всходила на востоке, в то время как на западе в полнеба раскинулся великолепный багрово-красный закат.

Те, кто был в ратуше, открыли окна, и свежий воздух вливался в них мягкими волнами, потихоньку наполняясь запахами стали, пота и страха. Люди сжимали оружие, оставляя на нём быстро тающие следы пота, как будто хотели таким образом подбодрить самих себя. Некоторые из них молчали, но большинство иногда высказывались. «Нас больше, чем их». «Мы все умеем стрелять». «Завтра утром всё будет позади». С этим все соглашались, вслух или молча — но чем дальше, тем реже слышались эти реплики, а в тех из них, которые всё-таки звучали, уверенность постепенно слабела.

Около девяти часов вечера защитники ратуши поужинали хлебом, сыром и колбасой, запив всё это холодным сладким чаем. Несколько подростков отнесли еду в подвалы, не забыв маленькие шоколадки, которые специально приготовили для детей.

«Поскорее бы уже всё началось», — подумал Хильтуньо. Он сидел на полу возле стены, на расстеленном пиджаке, прислонясь виском к холодной штукатурке. Рядом с ним, опираясь на своё ружьё, сидел Гурдиль. Хильтуньо чувствовал сквозь тонкую полотняную рубашку холод револьвера, всунутого за пояс. «Ожидание хуже всего, — думал он, глядя по сторонам. Окружавшие его люди казались старше, чем они были на самом деле. Возможно, всё дело в этом мертвящем электрическом свете, а возможно, в страхе. Как выглядит сейчас он сам, Хильтуньо предпочитал не задумываться. Наверное, таким же усталым и напуганным стариком.

Ожидание хуже всего… Хильтуньо вспомнил то, о чём старался никогда не вспоминать. Холодная зимняя ночь 1975 года, продуваемый всеми ветрами вокзал провинциального антьенского города, снег, нанесённый между рельсами. В вагон набилось слишком много людей — не то что сесть, встать было негде. Хильтуньо навсегда запомнил то ужасное напряжение, которое он испытывал несколько часов пути, пока поезд не пересёк границу. Хорошо, что с ним тогда был тот паренёк, Аврас — не будь его, Хильтуньо наверняка расплакался бы или упал в обморок, а так перед младшим был стыдно показывать свою слабость.

„Где ты теперь, Аврас?“ — думал Хильтуньо, глядя в окно. — Куда ты пропал? Может быть, ты уже умер. Как было бы хорошо, если бы ты остался в Донирете. С тобой было бы не так страшно».

Хотя, если подумать, у него нет повода трусить и теперь. Сколько вокруг него мальчишек двадцати, восемнадцати, пятнадцати лет. Все они напуганы, это видно по их глазам, бледным или, напротив, лихорадочно румяным лицам, даже по тому, как они храбрятся. Ради каждого из них он и пришёл сегодня сюда, как и все остальные мужчины. И ради своего сына.

«Рэйварго… Бедный мальчик, сколько же всего на тебя свалилось». В полудрёме он протянул руку в сторону, ища Рэйварго, но вместо этого рука наткнулась на Гурдиля.

— Что такое, господин Урмэди? — серьёзно спросил молодой человек. Хильтуньо открыл глаза и поглядел по сторонам.

— Ты не видел Рэйварго? — встревоженно спросил он.

Гурдиль посмотрел в обе стороны, потом быстро поднялся на ноги и окинул взглядом весь зал. Рэйварго нигде не было.

Ещё минуту назад юноша находился в общем зале вместе со всеми, но во время ужина к нему вдруг подошёл Тьяррос.

— Я вижу, ты уже поел, — отрывисто сказал он. — Пойдём со мной.

«Зачем?» — хотел спросить Рэйварго, но по взгляду Тьярроса он сразу понял: вопросы сейчас задавать не нужно. Вслед за мэром он вышел в коридор, не успев даже ничего сказать отцу.

Тьяррос провёл его в подвал, прошёл мимо помещений, где слышался приглушённый плач и женские голоса, но не зашёл в них. Вскоре Рэйварго понял, куда они идут: Тьяррос вёл его к запасному выходу.

Это была тяжёлая, обитая железом дверь на маленькой площадке, к которой из коридора вела узкая лестница. Оба поднялись по ней. Здесь на стене висел один фонарь в железной решётке, и в его жёлтом свете всё казалось резким и неестественным.

— Оборотни выломают эту дверь, — сказал Рэйварго.

— Мы не можем её заваливать. Это единственный выход на случай, если оборотни прорвутся внутрь ратуши. Я отправлю в коридор группу парней, когда они подойдут совсем близко, — ответил Тьяррос.

— Это будет ловушка.

— Для оборотней.

— Всё это можно предотвратить…

— Было бы можно, если бы Кривого Когтя пристрелили, когда надо, — сурово оборвал его Тьяррос.

Рэйварго слишком устал, чтобы спорить.

— Зачем вы меня сюда привели? — спросил он.

— Дай мне свой пистолет, — велел мэр. Рэйварго завёл руку за спину и сжал рукоять. Потом вытащил оружие и протянул его вперёд.

Тьяррос взял пистолет. На секунду Рэйварго подумал, что сейчас мэр застрелит его, но тот просто повертел пистолет в руках и поднял глаза:

— Это «Шторм» 1990-го. Хороший ствол, хотя и староват. «Рог» будет получше, хотя патроны для них требуются одинаковые. У тебя есть серебряные пули?

— Нет.

— Так я и думал.

«Зачем тогда спрашивал», — подумал Рэйварго. В это время Тьяррос приподнял свой жилет и Рэйварго стал виден патронташ на его поясе. Пальцы Тьярроса вытащили оттуда два серебряных патрона. Рэйварго забеспокоился.

Тьяррос вытащил барабан пистолета и вынул из него две свинцовые пули, заменив их серебряными. Вернув барабан на место, он протянул его Рэйварго дулом вперёд. Во второй руке он держал большой ключ, поблёскивающий в свете фонаря.

— Ты знаешь, что делать, — сказал он железным голосом. — Полчаса туда, полчаса обратно. И две минуты на исполнение.

Рэйварго взял пистолет, поставил его на предохранитель и неторопливо убрал за пояс. Его руки не дрогнули.

— Почему я? — спросил он.

— Потому что так надо. Они должны умереть, Рэйварго. Так будет лучше и для города, и для тебя.

— Для меня?

— Ты видел лица людей в зале? — спросил в лоб Тьяррос. — Половина из них считает тебя предателем. Если ты переживёшь эту ночь, ты станешь никем. Твоя репутация полетит к чёрту. Если тебе плевать на себя, подумай об отце. Убей их, Рэйварго, и я обещаю: тебя запомнят не как предателя, а как человека, исполнившего свой долг.

«Мой долг…» Рэйварго положил ладонь на рукоять пистолета и на секунду прикрыл глаза. Он вспомнил, как они вместе тащили его вверх, вытаскивая из-под грозивших раздавить камней. «Мой долг — это защищать их, тупая ты башка».

— А если я откажусь? — услышал он собственный голос.

— Тогда поверь мне, — голос Тьярроса был похож на чугун, такой же холодный, тяжёлый и безжизненный, — тебе не придётся переживать из-за своей репутации, потому что я сам убью тебя.

После этого он открыл дверь.

Какое-то время они стояли и смотрели друг на друга, потом Рэйварго вышел наружу. Спустя секунду дверь за ним захлопнулась.

Он посмотрел на опустевший город, мгновенно ставший чужим и неприветливым. Закат уже почти померк, запад стал из красного бледно-розовым, как мякоть недозрелой земляники. Рэйварго взглянул на тяжёлую, будто набухшую, луну и быстро зашагал вперёд. Каждый шаг отдавался в его ушах громким шумом. Иногда Рэйварго нервно оглядывался через плечо, хотя и понимал, что никто не станет его догонять. Постепенно он ускорял шаг, а потом вообще бросился бежать.

Меньше чем через несколько минут запад из розового стал бледно-голубым, а всё остальное небо залилось густой синевой. Не было слышно пения птиц, лая собак, мычания коров — если не знать, что все животные и птицы покинули окрестности, и не видеть чистого, как стекло, неба, то можно подумать, что начинается небывалая гроза.

Впрочем, было ещё кое-что, что отличало сегодняшнюю грозу от обычной: не было духоты. Жара спала, и с юга дул свежий ветер. Рэйварго предпочёл бы северо-восточный ветер, со стороны Лесистых гор и моря. Конечно, запахи соли и хвои, напитавшие его в начале пути, по дороге растаяли бы, сменившись запахом пыльных пространств и цветущих медленных рек — но это было бы гораздо лучше того запаха, который принёс южный ветер: гарь, пепел и кровь от поруганного и убитого Намме.

Через несколько минут он добежал до склада боеприпасов и остановился, прислонясь к стене. Переводя дыхание, он посмотрел на луну и почувствовал, как по его спине пробежал холодок, словно кто-то провёл куском льда по ложбинке между лопаток. Он попытался представить себя на месте тех, кто сейчас так же смотрит на луну и с замиранием сердца ждёт боли, предшествующей перевоплощению, и не смог.

Окна были слишком высоко, но Рэйварго подтащил к стене ящик, на котором сегодня утром выступал человек из правительства. Гевер, вот какая у него фамилия, вспомнил он, карабкаясь на ящик.

Внутри склада было темно. Патроны кое-где лежали прямо на полу. Рэйварго набрал их полные карманы, торопясь изо всех сил. В одном из ящиков лежали оставленные защитниками пистолеты, их было совсем немного. Рэйварго вытащил оттуда, не глядя, два ствола, и полез обратно.

Сумерек не было, как и всегда летом в этих местах. Темнота сгустилась быстро, как будто кто-то огромный набросил платок на невидимую клетку, в которой находились они все — Рэйварго, Октай, Веглао, люди и оборотни.

Рэйварго поспешил дальше. Вот те улицы, по которым он шёл сегодня утром вместе с отцом. Кажется, что это было так давно! Он дошёл до тюрьмы. К тому времени уже совсем стемнело. Луна из дымчато-голубой превратилась в белую, как снег, как жемчуг. Как же она прекрасна! Какая чудесная ночь! Почему ему не страшно?

И тут он услышал крики.

Далёкие крики, стоны и вопли. Волосы на голове зашевелились от волнения, дыхание на секунду перехватило. «Надо идти», — подумал Рэйварго, но не смог сделать ни шага — просто стоял и слушал.

Крики сменились воем, отдалённо похожим на волчий, но гораздо более громким и злобным. В этот момент Рэйварго ощутил наконец ужас — только что он слышал людей, а спустя миг это были уже не люди.

Горизонт зашевелился, задрожал, и, присмотревшись, Рэйварго увидел оборотней. Бежавшие с огромной скоростью, они выглядели отсюда совсем маленькими, не больше мышей. Он отступил на несколько шагов, а потом, словно очнувшись, бросился к воротам тюрьмы.

 

2

— Где, чёрт возьми, Рэйварго? — проговорила Веглао напряжённым, срывающимся голосом. Она кружила туда-сюда по камере, сжимая и разжимая кулаки, притоптывая старыми ботинками, похрустывая пальцами. Октай, сидя на своей койке, угрюмо глядел в пол. Услышав голос Веглао, он поднял голову и обжёг её мрачным взглядом:

— Да не нервничай ты так! У меня и так сердце не на месте, и ты ещё тоже… Если бы Рэйварго мог, он бы давно уже пришёл. Ты когда-нибудь пробовала вытаскивать кого-нибудь из тюрьмы?

— Можно подумать, ты пробовал, — огрызнулась Веглао, с размаху садясь на койку. — Если он придёт слишком поздно…

— Нет, — твёрдо сказал Октай. — Он не придёт слишком поздно. Он что-нибудь придумает, я уверен.

Пока Донирет готовился к битве, а оборотни Кривого Когтя ожидали ночи, Веглао и Октай предавались единственному занятию, на которое они сейчас были способны. Они спали. Последние несколько дней поспать как следует им никак не удавалось, а впереди их обоих, они это чувствовали, ожидало много такого, к чему нужно прийти отдохнувшим и набравшимся сил. Октай спал тяжёлым и глубоким сном, вытянувшись на своей койке, но Веглао проспала от силы час. Оставшееся время она сидела, скрестив ноги и опершись о колени локтями. Мыслей было слишком много, они толкались и пихались между собой, и если какая-то и занимала измученную голову Веглао на короткое время, её тут же сменяла другая.

Она велела себе не ругать себя больше за то, что не смогла убить Кривого Когтя там, в пещере; что было, то прошло, прошедшего не исправишь. Она так же велела себе не надеяться на то, что Тальнар понял её слова — он и раньше был не особенно храбрым, а жизнь в стае Когтя окончательно вышибла из него остатки решимости, и Веглао даже не могла представить себе, что Тальнар и в самом деле нападёт на своего вожака. А ещё она велела себе немедленно, непременно, прямо сейчас придумать, как им вырваться из тюрьмы, пока не стало слишком поздно. И ничего из этого у неё не получалось.

Солнце опускалось за горизонт, пятно его света медленно поползло с пола на дверь, с двери на потолочную балку. С каждым часом Веглао волновалась всё сильнее. Волнение придавало ей сил, но в этих силах ощущалась какая-то болезненная напряжённость. Её усталость никуда не делась, она просто была загнана куда-то вглубь. Веглао казалось, что она слышит у себя в голове тихий, усталый голос: «Ну хорошо, я пока не буду высовываться… раз ты настолько глупая, или храбрая, не знаю уж, как это назвать, и не хочешь отдохнуть хоть немного, я пока не буду напоминать о себе… сделай всё, что ты хочешь сделать — если сможешь, конечно…»

По ощущениям Веглао, прошло не меньше шести часов, когда Октай наконец проснулся. Он вздохнул и повернул голову. Глаза у него слегка заплыли. Веглао в это время всё ещё сидела на своей койке, глядя воспалёнными глазами в никуда. Волнение, усталость, бешенство от собственного бессилия, донимавшие её последние несколько часов, вот-вот должны были достичь пика. Вскоре она соскочила на пол и принялась ходить туда-сюда, разминая мышцы. Тогда-то и произошёл вышеупомянутый диалог.

В самой его середине их прервал звук шагов из коридора. Оборотни притихли. Через некоторое время послышался звук ключа, поворачивающегося в замке, и дверь их камеры приоткрылась.

На пороге стоял Ринорс. Его голубые глаза смотрели на оборотней испуганно, раздражённо, но и с любопытством, и даже, возможно, с сочувствием.

— Я ухожу в ратушу, — сообщил он. — Вас запру здесь.

— Конечно, — кивнула Веглао, глядя на него глазами послушной школьницы. Октай изумлённо вытаращился на неё. Ринорс тоже посмотрел с каким-то недоверием.

— Кривой Коготь хочет прибить меня не меньше, чем я его, — честным голосом сообщила Веглао Ринорсу, — поэтому в тюрьме нам будет безопаснее. Сегодня ночью, по крайней мере. Кхе-кхе! — она вдруг закашлялась, согнувшись и прижимая руки ко рту. — Вы уж простите… простите меня, я болею.

— Болеешь? — настороженно переспросил Ринорс, отступая на полшага. — Чем ты болеешь, скажи на милость?

— Не знаю, — пожала плечами Веглао. — Что-то с лёгкими. Временами ужасно болит. Знаете… в одной из наших сумок лежит фляжка из алюминия. В ней у меня лекарство. Вы не можете меня выпустить, я понимаю, но, пожалуйста, принесите мне фляжку, ладно?

Ринорс постоял, обдумывая эту просьбу, потом молча вышел и закрыл дверь. Октай посмотрел на Веглао, его глаза поблёскивали, как острия двух синих кинжалов:

— Мы можем напасть на него сейчас. Запрём его самого в этой дурацкой камере, а сами выйдем наружу, заберём зелье, найдём оружие.

Веглао покачала головой:

— Его ждут в ратуше. Если он не придёт, все поймут, что мы сбежали.

— Ну и что? Им сейчас не до нас. Делать им нечего, только ловить нас и снова совать в эту тюрьму.

— Вот-вот, — кивнула Веглао. — Если они узнают, что мы сбежали, они не станут нас сажать. Они просто отправят кого-нибудь в город, чтобы он нашёл нас и пристрелил на месте, пока мы не убежали к Кривому Когтю.

Октай ничего не успел ответить — а может, он и не собирался отвечать. Дверь снова открылась, и Ринорс протянул внутрь камеры руку с фляжкой.

— Спасибо! — с воодушевлением воскликнула Веглао, сопроводив свои слова выразительным покашливанием. — Спасибо вам большое!

Ринорс что-то буркнул в ответ и скрылся за дверью. А потом в окошечко в двери упали два ножа.

— Это на случай, если оборотни нападут на вас, — донеслось до них.

Через некоторое время вдалеке лязгнул замок входа в тюрьму, и ребята остались одни во всём здании.

— Ну и что ты думаешь делать? — спросил Октай.

— Когда придёт время, я выпью зелье, — ответила Веглао, задумчиво покручивая пальцами крышечку фляжки.

— Мы выпьем зелье, — поправил ей Октай, но Веглао покачала головой:

— Нет, его буду пить только я. А ты превратишься и выломаешь двери.

Октай потерял дар речи.

— Это же верная смерть! — воскликнул он. — Ты хоть понимаешь, как это опасно?

— Я всё равно останусь оборотнем, хоть и не превращусь. А в полнолуние ты всегда слушаешься меня. Думаю, этого хватит. И только мы выберемся, я дам тебе зелья. Ты же знаешь, мы всегда хотим его выпить.

— Веглао, — в голосе Октая звучало сомнение, и такое же сомнение было в его глазах, — ты думаешь, это сработает?

— Да, я так думаю, — сказала Веглао, нисколько не покривив душой.

 

3

Когда превращение началось, Веглао не оставалось ничего, кроме как смотреть на это. Она могла бы отвернуться к стене, но чувствовала, что не должна этого делать. Пришлось ей наблюдать процесс до конца и впервые за долгое время вспомнить своё первое полнолуние. Вот так это выглядит со стороны. Вот так она когда-то металась по полу, вот так её кровь брызгала по сторонам, вот так напрягались жилы на шее. Ригтирн был вынужден смотреть на всё это — да, она помнила, как он стоял на полу на коленях, схватившись за перила лестницы, каким он был бледным и перепуганным, насколько младше казался своих лет. Боль в сердце, костях, мышцах была невероятной, но она боялась уже не за себя, а за него, и обрывки его имени вылетали из её губ — он, наверное, думал, что она зовёт его на помощь, а она прогоняла его, молила, чтобы он уходил и побыстрее. Но всё это было до того, как весь мир превратился в чёрно-белые тени, а её брат — в приготовленную на заклание жертву.

Октай — нет, уже не Октай — подступил к ней на шаг. Всего на один шаг, но оборотень был таким большим, что тут же приблизился к ней вплотную. Веглао пришлось отступить к стене так близко, что она сквозь одежду чувствовала исходящий от неё сухой жар нагретого кирпича. За всё то время, что они знали друг друга и превращались вместе, она ни разу не замечала, насколько он тёмен. Его шерсть была почти чёрной, гораздо темнее его волос. Васильково-синие глаза налились тусклой желтизной. Веглао сделала глубокий вдох через нос, глядя в глаза оборотня. Ей нечего бояться. Вокруг — стены камеры, а не тёмный лес, и ей больше не тринадцать лет.

— Октай, — услышала она собственный тихий голос, — выломай дверь.

Октай продолжал смотреть на неё. А вдруг он не станет её слушаться? Вдруг он сейчас нападёт на неё, как нападал на ребят из ликантрозория? Хуже всего было то, что Веглао понимала: на его месте она бы не стала слушаться, а просто напала бы.

— Выломай дверь, Октай, — сказала она снова, выбрасывая из головы все посторонние мысли. Октай придвинулся на полшага вперёд, от него пахло звериной шерстью. От Тальнара в эту ночь пахло так же. Веглао захотелось зажмуриться, но она продолжала глядеть Октаю в глаза, снова и снова приказывая ему отвернуться от неё, подойти к двери и сорвать её с петель.

Это было сложно, всё равно что взбираться на крутой холм с тяжёлыми вёдрами в руках и привязанными к ногам гирями. Веглао не знала, сколько времени прошло. Она заставляла его, и заставляла, и заставляла. Его зубы почти касались её лица, на губах чувствовалось горячее дыхание. А потом он подчинился — неохотно и медленно. И в тот момент, когда он повернулся к двери, Веглао смогла перевести дух.

— Ломай дверь, — сказала она. Октай поднял переднюю лапу и поскрёб ей железо.

— Ломай её. — Октай снова начал скрестись, уже двумя передними лапами, приподнявшись на задние. Он слегка порыкивал от недоумения. Веглао сделала шаг вперёд:

— Сломай её, Октай!

Зверь с рёвом бросился на дверь всем своим весом. Она нисколько не поддалась. Октай отскочил от неё и снова набросился, его когти визжали, сталкиваясь со сталью. Он всё больше ярился, и скоро приказы были уже не нужны — Веглао оставалось только увиливать от него, когда он кружил по камере, прежде чем снова накинуться на дверь. С каждым разом удары становились всё сильнее.

— Давай! — крикнула Веглао. — Ты же разрывал решётку, она из того же грёбаного железа, так давай же, выломай эту дверь, выломай её ко всем чертям!

Октай ответил воем. Дверь тряслась под мощными ударами его лап. И тут Веглао услышала из-за неё звуки, от которых сердце у неё на миг остановилось, и вся кровь хлынула к нему от похолодевших рук и побледневшего лица.

Из-за двери раздавался человеческий голос:

— Ну, давай же, ломай эту чёртову дверь, я же здесь, ты чувствуешь меня!

Уж кто-кто, а Веглао отлично знала, что оборотень, превратившись, не понимает человеческих слов. Но Октаю этого было не надо — он чуял человека за дверью, большой сосуд с отличной молодой кровью, и с воем колотился в дверь. Веглао стояла у стены, впав в какой-то ступор. Всё её тело как будто попало под струю жидкого азота, и не только тело — мысли в голове тоже замёрзли. На короткий момент она потеряла сознание, но при этом всё ещё стояла на ногах и отлично видела то, что происходило: Октай рвал листовое железо, как туго натянутую ткань, из-за его лязгающих зубов на пол летели клочья белой пены, глаза сверкали, а из горла рвался вой оборотня, который слишком долго не убивал. В несколько взмахов огромных когтей и сверкающих зубов он прорвал в железе здоровенную дыру и начал протискиваться в неё. Заострённые лохмотья железа цеплялись за его шкуру, вырывая из неё куски шерсти, брызгая кровью. Он вырвался наружу, и Веглао кинулась за ним. Она услышала, как кто-то бежит по коридору, услышала стук когтей по бетону пола. Выскользнуть в дырку, оставленную оборотнем, было проще простого, но, оказавшись в коридоре, она не сразу смогла подняться с колен — руки и ноги тряслись от волнения. Она увидела, как Октай поднялся на задние лапы, передние, одна за другой, мазнули когтями по стене, к которой прижался Рэйварго. Парень смог увернуться, упал на пол, откатился в сторону. Октай обернулся к нему, пена и слюна капали из пасти, когти стучали по полу. Веглао вскочила на ноги, кинулась к нему, крича высоким голосом перепуганной насмерть маленькой девочки («Не надо! НЕ НАДО!!!»), и тут Рэйварго выбросил вперёд левую руку Челюсти оборотня сомкнулись вокруг его запястья как раз в тот миг, когда Веглао бросилась на волка со спины. Густая жёсткая шерсть заколола руки и лицо — о, как, оказывается, хорошо она успела забыть, что это за ощущение… Но тут она увидела, что, хоть рука Рэйварго и погружена в пасть оборотня по середину предплечья, по ней не стекает ни одна капля крови. А ведь Октай больше не рычит, вдруг поняла Веглао. Это урчание, доносящиеся до неё — звук глотков.

Она успела сползти на пол раньше, чем дрожащий, вмиг ослабевший зверь упал, не держась на дрожащих лапах. Волк заскулил от боли, начал тереть морду лапой, как ушибленный пёс. Шерсть из тёмно-серой стала медленно становится бежевой и коричневой, — цвета его одежды. Октай снова превращался в человека.

— Что за… — проговорила Веглао, медленно переводя взгляд с Октая на Рэйварго. Тот сидел возле стены, прислонившись к ней спиной, и тяжело дышал. По его плечу и ключице с левой стороны протянулись кровавые полосы, оставленные когтями оборотня. Увидев взгляд Веглао, он поднял левую руку с зажатой в ней маленькой фляжкой.

— Зелье сработало, — проговорил он еле слышным голосом, и его побелевшие губы сложились в дрожащую, усталую улыбку. Секунду Веглао сидела, переваривая эту фразу, а потом кинулась на Рэйварго, как кошка. Она ударила его по тому месту, где шея соединяется с челюстью, и он удивлённо ахнул.

— Ты зачем меня бьёшь? — воскликнул он. Фляжка упала на пол — хорошо ещё, что он успел её закрыть.

— Я тебе сейчас ещё не так врежу! — закричала Веглао, сверкая глазами и колотя его кулачками по груди и плечам. — Какого чёрта… Ты понимаешь, что… ОН МОГ ТЕБЯ НАХРЕН ПРИКОНЧИТЬ!!! ОН МОГ ТЕБЯ…

Рэйварго схватил её за плечи и рванул к себе так, что ей стало больно. А потом он её поцеловал. Его губы прижались к её губам, и он целовал её так, что её голова запрокинулась назад. Одна рука, перехваченная им, так и застыла в воздухе, загнув пальцы, но не успев никого оцарапать, второй она обхватила его за шею и запустила пальцы ему в волосы. От боли он застонал ей в губы, но, возможно, ей это только показалось. И Веглао навсегда запомнила, что у этого поцелуя был вкус крови, потому что они оба — от страха, волнения, напряжения, или от чего-то ещё — пустили в ход зубы.

Они оторвались друг от друга спустя несколько секунд. Между их ртами протянулась ниточка розовой слюны. Они тяжело дышали. Откуда-то со стороны до них донёсся голос Октая:

— Эээ… Вообще-то, там оборотни в дверь ломятся.

Веглао и Рэйварго одновременно оглянулись к двери в дальнем конце коридора. Она тряслась и дрожала, железо громко звенело под ударами когтей, до ушей доносились многоголосое рычание и вой. Раз уж Октай в одиночку смог проломить дверь камеры за несколько минут, эти пробьются ещё быстрее. Вскочив на ноги, они бросились бежать по коридору к дальней стене.

— У тебя есть оружие? — на бегу спросила Веглао у Рэйварго. Тот кивнул:

— Поэтому я здесь.

В конце коридор заворачивал влево, там тоже шёл ряд камер. Друзья пробежали по нему и остановились у стены, тяжело дыша. Рэйварго слегка морщился от боли, Октай весь дрожал после недавнего превращения.

— Нам хватит зелья на всю ночь, — сказала Веглао. — Надо только выбраться отсюда и достать оружие.

Рэйварго кивнул. Он расстегнул свою куртку и продемонстрировал друзьям три пистолета, заткнутые за ремень.

— Это для вас, — сказал он, доставая два пистолета из-за пояса. Одним из них был 6-разрядный револьвер «Рог» 1987 года, из которого Ригтирн когда-то учил Веглао стрелять. Недолго думая, она взяла его. Октаю тоже достался «Рог», только поновее, 2000 года, и с 8 разрядами. Рэйварго принёс столько патронов, что все трое зарядили своё оружие полностью, и у каждого ещё осталось пять-шесть штук про запас. Кроме того, он принёс два ножа, один из которых забрал Октай.

— Это ещё не всё, — сказал Рэйварго. Он вытащил барабан своего пистолета и достал оттуда два серебряных патрона.

— Вы всё-таки их сделали! — воскликнул Октай.

— Они плохие, — отозвался Рэйварго. — У нас было слишком мало времени.

Вдалеке раздался грохот — волки выбили двери.

— Забирайте патроны скорее, — поторопил их Рэйварго. Голос его вздрогнул от страха. Ребята забрали патроны и спрятали их получше — Октай запихал свой в носок, Веглао положила в нагрудный карман и застегнула его на пуговицу. Они не спросили, почему у Рэйварго было только два патрона — это было и так понятно.

— Пойдём, — сказал Рэйварго. По нему было видно, что он боится. Вопли оборотней отдавались от стен и потолка, когти стучали по полу.

Все втроём они вышли из-за угла. По коридору на них бежали пять оборотней.

— Целься, — скомандовал Рэйварго. Втроём они подняли пистолеты. Предохранители щёлкнули почти в унисон.

— Стреляй! — закричал Рэйварго, и его крик перекрыли три сухих выстрела. Два оборотня завизжали, как собаки, а ещё один глухо лязгнул зубами от боли. У него была перебита лапа, в то время как двое других упали на пол, и вокруг их простреленных голов начали растекаться красные лужи. Двое остальных как будто не заметили этого, они мчались на друзей, даже не замедлившись.

— Левый — мой, — сквозь зубы сказала Веглао. Сразу после этого она нажала на курок, и волк, уже присевший, чтобы прыгнуть на неё, взвизгнул и упал, мгновенно затихнув. Рэйварго уже выстрелил в грудь другому, и он лежал, корчась, на полу. Кровь брызгала из раны на груди частыми толчками.

— Пойдём, уходим, — сказал он и побежал по коридору. Оборотень с перебитой лапой, словно забыв о своей ране, бросился на них, но Октай швырнул в него нож. Зверь рухнул на спину, его лапы ещё успели ударить воздух, прежде чем он умер. На бегу Октай выхватил нож из его черепа.

Все трое выбежали из тюрьмы и замерли от ужаса.

Оборотни мчались мимо них в город, взметая в воздух из-под когтей пыль и кусочки земли. Ещё никогда никто из них не видел так много этих зверей, разве что в ликантрозории, но там они были ещё щенками и все были заперты в одном помещении. А тут были огромные, взрослые, сильные звери, и они были на свободе. Они бежали вперёд, наталкиваясь друг на друга, воя, лая, рыча. Было ясно, что это уже последние капли огромного потока, но всё равно их количество поражало.

Оборотни в первую секунду не заметили их, но потом один вдруг остановился на бегу, коротко взлаял, призывая сородичей, и рванулся к ним. Веглао и Октай выстрелили одновременно, и оборотень, вскрикнув, рухнул в пыль. Девушка резко обернулась к Октаю:

— Зря мы стреляли вместе! В следующий раз кричи «Мой!»

— Понял, — хмыкнул тот. — Как в волейболе.

— Ненавижу волейбол, — пробормотал Рэйварго, стреляя в несущегося на него огромного оборотня.

Этот бой продлился ненамного дольше предыдущего — основная масса оборотней уже убежала, и у ребят было только семь-восемь противников. Однако в этот раз оборотни всё-таки подобрались к ним слишком близко. Все трое вырвались из этой схватки ранеными: Октаю огромные когти распороли бедро, Рэйварго полоснули по боку над рёбрами, а Веглао оборотень-щенок прокусил руку.

Со стороны города слышались крики, но звериные или человеческие — было непонятно. Рэйварго обернулся к Октаю:

— Где Кривой Коготь?

— Впереди, — ответил юноша, мотнув головой в сторону центра города.

— Тогда пойдём и убьём его! — яростно крикнула Веглао, обматывая оторванным от рубашки лоскутом прокушенное предплечье.

Оба парня кивнули. Рэйварго шагнул вперёд, но Веглао схватила его за плечо:

— Только не ты.

Он тряхнул головой:

— У вас всего два патрона! Два! Я буду прикрывать вас…

— Но у тебя их нет совсем.

— У меня есть вот это, — Рэйварго поднял обсидианового слоника. В свете луны чёрный камень блестел, как осколок льда.

— Нет, — сказала Веглао. — Нет.

Рэйварго посмотрел на неё. Никогда ещё на памяти Веглао он не выглядел таким храбрым и одновременно беспомощным. На его лице подсыхала кровь, губы были крепко сжаты, брови сдвинуты, но в его глазах был испуг и неуверенность. Она захотела снова поцеловать его, но вместо этого с силой оттолкнула его:

— Уходи обратно к людям, Рэйварго! Пожалуйста, уходи!

В первую секунду ей показалось, что он не уйдёт, просто не тронется с места. Но потом, к её огромному облегчению, он отступил на шаг, глядя на неё горящими глазами.

Потом он развернулся и побежал прочь. Вскоре он скрылся за домами.

Веглао посмотрела на Октая и улыбнулась.

— Будем драться, Октай, — сказала она.

Октай улыбнулся ей в ответ. Шрам на его лице порозовел, в глазах появилось знакомое воинственное выражение.

— Будем драться, Веглао.

 

4

Потом никто не мог выяснить, отчего случился пожар. Вернее всего, произошло короткое замыкание в старой проводке домов, которая, в отличие от телефонных кабелей, не была намеренно разрезана. Может быть, огонь тлел на фабрике, а может, в мусорных ямах на окраине города. Но так или иначе, пожар начался, и не успели ещё погаснуть последние лучи заката, как ночь снова начала светлеть.

Волки чуяли пламя. Они дёргались, выли, не хотели идти в город. Кривой Коготь тоже чуял его, но, хоть он и мог размышлять в обличие волка, в его голове даже мысли не появилось о том, что пахнуть дымом может откуда-нибудь ещё, кроме как не от фабричных труб. Страх волков не насторожил его, а только разъярил ещё сильнее. Громким воем и рыком он велел им отправляться в бой, парочку особо несмелых куснул, и они повиновались.

Только в черте города он понял, что завёл их в ловушку. Дым поднимался над южной стороной города — поднимался не очень высоко, ветер заставлял его стлаться по земле, и этот же ветер гнал растущее, смелеющее пламя к центру города.

Первыми, кто заметил огонь, были защитники 7-й школы, и они же приняли на себя первый удар врага. Тюрьма пала за несколько минут до этого, но люди об этом не знали. Гарнизон школы состоял из пятидесяти восьми отчаянных молодых парней, некоторые из которых только весной эту самую школу и закончили. Распалённые ожиданием, разозлённые и напуганные, они встретили врагов с отчаянной храбростью и с не менее отчаянной глупостью — едва завидев волков, перелетающих через низкие заборы палисадников и мчащихся по дороге, часть защитников выбежала из дверей школы им навстречу, потрясая винтовками и пистолетами. Парни хорошо стреляли — не зря они были дониретцами — но оборотни нисколько не испугались их. Из всех пуль, которые юноши успели выпустить, большинство достигли цели, но не причинили волкам особого вреда. Пока другие защитники палили по врагу из окон, их товарищи вопили от боли под рвущими их клыками и когтями. Четверо из них, побросав своё оружие, прибежали обратно к воротам, оскальзываясь на потемневшем от крови асфальте. Их впустили — но вместе с ними внутрь школы ворвались оборотни. Баррикады в коридорах, сделанные из парт и стульев, ружья и обрезы, винтовки и револьверы, ножи и кортики армейского образца — всё оказалось бесполезным. Стены тряслись от выстрелов и криков, а учёные лица на портретах плакали кровью.

В это время Рэйварго бежал к ратуше что есть духу. Те же улицы, по которым он ещё недавно добирался до тюрьмы, самый короткий путь — но как всё изменилось! Тогда их заливал свет солнца, прощальный закатный огонь, окрасивший в тёплые цвета кирпич, штукатурку, песок и шифер. Теперь дома были чёрными, тёмно-серыми, тёмно-бурыми, серый лунный свет сиял на стоках крыш, серебрил грунтовое покрытие улиц. Рэйварго бежал со всех ног, почти не чувствуя усталости — для этого он был слишком… что? Напуган? Разгорячён? Взбешен? Он этого не знал. Наверное, всё вместе. Ну, и ещё он недавно целовался.

Он добежал до забора, окружающего задний двор кафе «Серебряная башня», подтянулся, перебросил своё тело наверх. Час назад он обошёл это кафе, но так получилось бы дольше. Сейчас нужно было торопиться, торопиться со всех ног, потому что он обогнал волков.

Всю дорогу он не оборачивался — ему ни к чему было узнавать, сколько оборотней гонятся за ним, он и так знал: много. Но сейчас, добежав до забора на другом конце двора, он обернулся, прижимаясь к нему плечом. Один из волков уже перелетел через забор и теперь мчался к нему через двор. Его пасть была открыта и оскалена, пена капала с неё, как недавно капала она с губ Октая. За ним через забор перебирались ещё несколько — трое, четверо? Рэйварго поднял руку с пистолетом, прицелился, выстрелил. К своему удивлению, он попал сразу — наверное, потому что не задумывался. Большая голова волка мотнулась в сторону, он вздохнул — буквально вздохнул, Рэйварго услышал его глухое «Ух» — и правая часть его черепа взорвалась кровью, обрывками шерсти и мяса, обломками кости. Он рухнул, как подкошенный, и инерция ещё протащила его тело немного вперёд. Другие на миг остановились, словно испугавшись (хотя вряд ли они могли по-настоящему испугаться — скорее их просто оглушил выстрел), и Рэйварго, развернувшись, перелез через забор и бросился бежать дальше.

Правый бок, разодранный когтями оборотня, ужасно болел. К нему словно прижали горячие куски проволоки. Рэйварго знал, что долго не протянет. Он никогда не умел бегать быстро и долго, и сейчас чувствовал, что его ноги заплетаются.

На очередном повороте он упал на землю. Опираясь на дрожащие руки, он перевернулся и увидел их. Они бежали так быстро, как будто их кто-то подгонял — да так оно и было. Они чуяли огонь за собой и добычу впереди. Тот, кто бежал впереди всех, присел и прыгнул на него.

Рэйварго поднял пистолет и выстрелил. Оборотень упал на него, всё вокруг наполнилось кровью и шерстью. Мышцы умирающего оборотня судорожно сжались, как будто бы он хотел обнять свою жертву. Рэйварго с трудом спихнул его с себя, и тут же столкнулся лицом к лицу с двумя другими, бегущими к нему со всех ног.

Он снова выстрелил, три пули одна за другой вонзились в оборотней, но всего лишь ранили их. Рэйварго снова нажал на курок, но услышал лишь сухой щелчок — патроны кончились, а перезарядить оружие времени не было.

«Сейчас я умру», — подумал он со странным безразличием, но тут за его спиной раздались выстрелы. Несколько пуль пролетели прямо над его головой и отбросили оборотней назад. Один из них залязгал зубами от боли, из его пасти потекла кровь.

— Вставай! — услышал Рэйварго крик. — Вставай сейчас же!

Вскочив на ноги, он пошатнулся, но тут же развернулся и побежал дальше. Теперь он понял, где находится — враги пригнали его прямо к городской больнице, где засел небольшой гарнизон. Теперь Рэйварго видел: большие окна больницы были частично заколочены, частично завалены мешками, оставлены были лишь маленькие отверстия, из которых торчали ружейные стволы.

Юноша со всего размаху ударился о дверь и чуть не упал. Дверь тут же распахнулась, чья-то рука схватила его за плечо и грубо втащила внутрь.

Двери захлопнулись за ним. Рэйварго оказался внутри больничного холла, полного шума, дыма и криков. Его отпихнули в сторону, и несколько парней начали подтаскивать к двери мешки и ящики, которые недавно отодвигали, чтобы впустить его. Он ухватился за стену, пытаясь отдышаться.

— Возьми патроны в ящике! — услышал он чей-то крик. — И к бойнице, гори оно всё синим пламенем!

А Веглао и Октай в это время были одни среди врагов. Они старались одновременно держаться в стороне от их массы и рядом друг с другом, в тоже время высматривая Кривого Когтя. Прячась за стенами опустевших домов, за деревьями, скамейками, брошенными автомобилями, они отчаянно отстреливались, нередко работая ножами, камнями или кулаками. И получаса не прошло, а они оба были уже с ног до головы забрызганы кровью, своей и чужой, от усталости чуть не падали, но и на волосок не подобрались к цели.

— Пойдём на склад, — выдохнул Октай в небольшой передышке между драками. — У нас заканчиваются патроны.

— А где он? — спросила Веглао.

— В той стороне, куда ушёл Рэйварго.

Они побежали по следу своего друга. Улицы были окутаны дымом и запахом оборотней. Друзья совершенно не представляли, куда идти, и старались только не подходить слишком близко к оборотням, которые бежали к ратуше.

Эта попытка была безнадёжна с самого начала. Надо было спросить у Рэйварго, где точно находится этот склад, но когда он был рядом с ними, было не до того. А сейчас в поисках его они обогнали небольшой отряд оборотней, и враг обрушился на них сзади.

Их мгновенно оттеснили друг от друга. Октай боролся сразу с тремя противниками, и ему было не до того, чтобы попытаться пробиться к Веглао. Девушка быстро расстреляла все свои патроны, и ей пришлось пустить в ход нож. Он услышал, как она вскрикнула, когда чьи-то когти или зубы дотянулись до неё, а потом она бросилась бежать и скрылась за стеной дома. Октай увидел только, как мелькнула и пропала её седая косичка и впервые за долгое время ощутил желание заплакать.

Ему пришлось тоже спасаться бегством, и он из последних сил побежал по одному из переулков, с каждым шагом всё отдаляясь от Веглао. Пот попадал Октаю в глаза и в рот, ноги подкашивались от усталости. Воздух вокруг словно загустел, весь превратился в дым и жар, пахнущий кровью и порохом. Он подбежал к одному из низких домов, подпрыгнул и ухватился обеими руками за край крыши, до того тёплый, что обжигал. Октай подтянулся, оперся на крышу локтями, потом коленями, затем взобрался на конёк и только там выпрямился.

С этой точки было видно недалеко, но всё же увиденное на миг поразило Октая. Он почувствовал себя муравьём на горящем лугу — со всех сторон мерцали и гудели большие и маленькие костры, небо было красным от зарева, и дым поднимался к нему столбами. Где-то посреди этого огненного моря потерялись Веглао и Рэйварго. Может, они уже умерли.

А потом Октай увидел его. Кривой Коготь стоял на крыше небольшого дома, озарённый пламенем, плясавшим вокруг, и выл. От этого воя у Октая зазвенело в ушах, а волк в его груди встрепенулся и забился. Юноша помчался к нему по крышам, мысленно благословляя строителей, поставивших дома так близко друг к другу. На бегу он выхватил пистолет, выставил его вперёд. Кривой Коготь был уже совсем близко. Октай уже видел, как вспыхнет на миг огнём дуло пистолета, как дёрнется назад голова волка, как плеснёт кровь из-под его шерсти. Его палец дёрнулся на курке, и Кривой Коготь, словно чуя опасность, обернулся…

И в этот момент огонь прорвался внутрь склада.

Один из деревянных ящиков, в которых находились патроны, вспыхнул от малейшей искры.

Патроны взорвались в нём, а затем и во всех остальных ящиках…

… и весь мир взлетел на воздух…

… Октай услышал кошмарный грохот, и тут же все звуки для него стихли. Краем глаза он увидел, как слева от него быстро выросло огромное красно-оранжевое облако адского жара. Неведомая сила ударила его, смяла, сжала, подняла в воздух легко, как куклу, и отбросила. Он летел, казалось, целую вечность, не чувствуя боли от раскалённых острых кусков металла, кирпича, дерева, вонзавшихся в его тело. Вокруг него небо расчертили огненные мазки пламени, но нового страшного взрыва, с которым разорвался газопровод, Октай не услышал, как не услышал воя и визга десятков волков, бьющихся в воздухе и пламени, раненых осколками, умирающих, истекающих кровью и слезами. Наконец он, уже потеряв сознание, упал на дорогу там, где она уходила вниз под гору, покатился вниз, загоняя осколки глубже в себя, и вскоре замер на спине, раскинув руки, среди таких же окровавленных и неподвижных оборотней, понемногу снова становящихся людьми.

 

5

Оборотни всё наступали и наступали. Рэйварго не верилось, что их было всего триста. Наверное, к ним присоединились те, кто выжил в Намме, но их не должно было остаться много. Он ведь не знал о подкреплении, которое привёл Барен, и другие тоже не знали.

Защитников больницы осталось всего двадцать. В начале битвы у них было четыре ящика с патронами, сейчас остался всего один. Они старались экономить, но свинцовые пули приносили мало пользы. Немало оборотней уже полегло у стен бастиона, но всё новые и новые перелезали через серые тела своих сородичей и снова бросались на людей, не боясь ни боли, ни смерти.

Защитники постоянно отходили от бойниц — то выпить глоток воды из большой фляги, то взять ещё патронов. В какой-то момент также отошёл и Рэйварго. Он полез во флягу — воды осталось совсем немного, примерно четверть. Он зачерпнул алюминиевым ковшом ровно столько, сколько хватило бы на один глоток. Выпив, он на секунду закрыл глаза и подумал о светловолосой девушке.

Ему было девятнадцать, когда он впервые увидел её. Тогда она только что переехала в их город. В тот день он стоял за прилавком, и когда она вошла в магазин, его сердце вдруг начало биться медленно и торжественно. Он был как в тумане, когда отвечал на её вопросы, и, давая сдачу за книгу, которую она купила (он как сейчас помнил — это был «Беспечный полёт» Рубио Моретта), ощутил, какие у неё горячие и хрупкие пальцы.

Она в ратуше сейчас, вместе с другими женщинами, стоит или сидит неподалёку от Торвиты. По её бледному, чудесному личику катятся слёзы — а может быть, она не плачет, ведь она такая гордая.

«Я и ради тебя это делаю, — подумал он. — Я делаю это ради того, чтобы ты осталась в живых. Даже если с ним — мне это уже не важно. Знаешь ли ты это?»

Он поставил ковшик на пол и снова бросился к бойнице.

Сколько он находился здесь, Рэйварго не знал. По ощущениям, так около часа. За это время пожар разгорелся так, что огонь горел повсюду. Каждый квартал Донирета был окружён брандмауэрами, которые были построены вместе с заводом, и благодаря им пожары, если они возникали, локализовались в каком-то одном квартале и их было легко потушить. Но Донирет был маленьким и небогатым городом. Брандмауэры давно не ремонтировались, где-то они обвалились, где-то к ним пристроили здания и прорубили в них окна и проходы. Старые деревья во многих участках города выросли так, что их верхушки поднимались высоко над стенами, и по ним-то сейчас огонь перекидывался с одной стороны на другую. Город оказался не готов к тому, чтобы встретить такой большой огонь.

Через час после того, как Рэйварго пришёл сюда, случилось то, чего боялись все — взорвался склад с боеприпасами.

Взрыв был такой силы, что пол затрясся под ногами ребят, а грохот оглушил всех. Взрывная волна выбила все стёкла, которые ещё не разбили приклады. Защитники больницы попадали на пол, крича и зажимая уши ладонями. Ударившись о пол, Рэйварго крепко зажмурился. Взрывная волна ударила его и остальных не так сильно, как могла бы, не будь окружавших их стен, но всё же оглушила, и на несколько секунд весь мир стал для Рэйварго киноплёнкой, у которой отключили звук. Он попытался подняться, но тут в бойницах снова вспыхнуло алое зарево, а новая взрывная волна швырнула его на пол.

Окружавшие его юноши кричали — он видел это по их искажённым раскрытым ртам — некоторые плакали, как дети. Рэйварго и сам почти плакал. Он уже столько натерпелся за это лето и за эту ночь, что, казалось бы, должен был привыкнуть ко всему, но взрывы и пожар в его родном городе были чем-то запредельным. Словно кто-то вырвал их всех из родной, привычной реальности, и зашвырнул в кошмар гражданских войн, мучивших их страну тридцать пять лет.

Слух вернулся к Рэйварго так же резко, как и пропал, и первое, что он услышал, был отчаянный, полный боли вой, с которым в бойницу, отпихнув наваленные мешки, ворвался оборотень. Его шкура пылала, из ран, оставленных осколками, брызгала и лилась кровь.

— Берегись! — крикнул один из юношей, отталкивая своего товарища в сторону от оборотня. Двое других, подняв ружья, бросились на помощь. Один ударил оборотня штыком и тут же закричал от боли, когда острые когти распороли ему мышцы на ноге. Совместными усилиями парни убили волка, в то время как остальные восстанавливали укрепления.

— Они почти все мертвы, — потрясённо сказал Денрик Гилорк, дальний родственник сокурсника Рэйварго. Он был самым младшим из их компании — ему было всего шестнадцать. — Взрыв… они умирают.

— Придут новые! — крикнул ему в ответ Пер Шилга. Голос его дрожал от боли, пока один из товарищей перевязывал ему рану, нанесённую оборотнем.

— Зато есть время отдохнуть, — проговорил, поднимаясь, Рэйварго. Несколько голосов нестройно согласились с ним, и тут же вокруг тихо зажужжали голоса.

Варглар Импен, долговязый ушастый паренёк, командующий обороной, взобрался на один из ящиков и быстро призвал собравшихся к тишине:

— Тихо! Тихо, парни, тихо! Всем слушать меня!

Все мигом замолчали. Рэйварго навострил уши.

— Мы не удержим эту больницу, — сказал Варглар. — Нас всех прикончат меньше, чем через полчаса. Их слишком много.

— Ты что, предлагаешь сдаться? Убежать? — резко спросил у него Ганио Сарс — рыжий юноша с упрямым лбом, который в школе учился на класс младше Рэйварго.

— Нет, — ответил Варглар. — Я предлагаю выйти из бастиона и попробовать потушить пожар. Так мы принесём больше пользы, чем если нас всех просто перебьют здесь, как крыс. Согласны?

Многие просто потеряли дар речи. Наконец кто-то неуверенно сказал:

— Но что мы можем сделать? Нас всего двадцать, отсюда далеко до реки, и…

— Мы включим гидранты котельных, — ответил Варглар.

Переведя дыхание, он продолжил:

— Сейчас мы проголосуем. Кто за то, чтобы остаться здесь?

К удивлению Рэйварго, руки подняли только двое юношей. Ему показалось, что он видит улыбку на лице Импена — улыбку, впрочем, тут же исчезнувшую.

— Кто за то, чтобы идти наружу?

В воздух поднялось семнадцать рук.

— Отлично, — после паузы сказал Варглар. — Сейчас горит половина города. Туда, где огонь, выходят гидранты от пяти крупных котельных. Нам нужно пять отрядов. Сейчас я назначу командиров.

Горящими глазами он обвёл замерших в ожидании юношей, и, беззвучно пошевелив губами, громко сказал:

— Пер Шилга и те, кто под его началом, идут в котельную на улице Большой Ремонтной. Ганио Сарс, у тебя — котельная возле 17-й школы. Дильберт Нейтар, иди со своими в Коровий переулок. Те, которые с Аймором Лонгори — позади Старой аптеки. Синзаго Вэсс, веди ребят к котельной на Фонарщиков. Я иду с тобой.

Переведя дыхание, Варглар громко и чётко сказал:

— Пули зря не тратить! Выходим все вместе. Держаться своей группы, защищать тех, которые с тобой в отряде! К другим на помощь не лезть! Наша задача — не геройствовать, а пробиться и добраться до котельных! Всё понятно? Ну, тогда идём!

Рэйварго быстро присоединился к команде Аймора — Старая аптека была в центре города, а, значит, в том же районе, где Кривой Коготь и, соответственно, Октай и Веглао. Видимо, именно из-за этой близости к врагу к Аймору присоединились сейчас только двое юношей — Олзар и Анзар, близнецы, сыновья бакалейщика.

— И ты к нам, Рэйварго? — спросил темноволосый, красивый Аймор, завязывая распутавшийся шнурок ботинка.

— Да, — кивнул Рэйварго.

— Сколько у тебя осталось пуль?

— Десять.

— Возьми ещё в ящике. Нам далеко идти.

— Начинается, — проговорил Олзар. — Импен уже зовёт.

Юноши подхватили своё оружие и встали рядом с группой Импена и Вэсса. Они готовились выйти сразу после них. Сейчас их стояло возле дверей десять человек, и ещё десять продолжали отстреливаться от оборотней через бойницы.

Рэйварго любил свой родной город, готов был отдать за него жизнь, но сейчас готовился выйти наружу не только ради того, чтоб тушить пожар. Мысль о друзьях и так сверлила Рэйварго мозг последние несколько часов, но сейчас беспокойство было в разы сильнее. Кривой Коготь ещё жив, он управляет оборотнями, бросает их на горожан — значит, Веглао и Октай действительно ещё не выполнили задачу. Но почему? Неужели так ни разу и не представилась возможность? В конце, концов, Кривой Коготь был бы дураком, если б не предусмотрел, что на него будут нападать, наверняка его окружают сейчас самые крепкие и преданные волки, никого к нему не подпускающие. Но что, если ребята уже погибли или умирают в муках? Рэйварго твёрдо решил: включит гидрант — и по городу, искать их, спасти их, если они ещё живы, а если их больше нет… что ж, тогда попробовать убить Кривого Когтя своей рукой. Это не спасёт остальных оборотней, но лишит их командования, и победить, возможно, будет легче…

Не успела эта мысль окончательно оформиться в его голове, как одна створка дверей ратуши распахнулась. Варглар, Синзаго и остальные парни из их пятёрки рванулись вперёд, и дверь захлопнулась за последним из них. Рэйварго успел только увидеть пламя и мечущиеся тени.

Снаружи донеслись крики — звериные и человеческие — и несколько выстрелов. Кто-то из ребят снаружи выкрикнул несколько слов — скорее всего, звал за собой. Рэйварго посмотрел на часы над дверью. Секундная стрелка съехала с цифры 4. Он перевёл взгляд на остальных — лица бледны, глаза широко открыты. Они как дети, которые собрались послушать страшные истории и вот уж никак не ожидали, что эти истории станут правдой.

— Выходим через пять… четыре… три… — хрипло проговорил Аймор. Рэйварго вытащил пистолет из-за пояса и взвёл курок. Секундная стрелка замерла на двенадцати. Аймор на мгновение замер на месте, потом сделал большой шаг вперёд и открыл дверь.

Быстрее, чем сжимается и разжимается сердце, Рэйварго оказался снаружи. Мир, который недавно состоял из полумрака, тревоги и ожидания, превратился в один сплошной ком огня, дыма, ужаса, воплей и ярости. Он выстрелил прямо в распахнутую пасть волка, рванувшегося к нему, и тот закричал голосом, ужасно похожим на голос ребёнка; увернулся от когтей другого, упал и прокатился в сторону. Оборотень перескочил через него, и Рэйварго с опозданием подумал, что вполне мог бы выстрелить ему в брюхо.

— Бежим! — закричал Аймор, и в ту же секунду оборотень прыгнул на него со спины. Рэйварго с усилием поднялся и выстрелил в напавшего, но было уже поздно: волк разорвал зубами затылок их предводителя, и из головы Аймора густым потоком хлынула кровь, перемешанная с мозгами, пока его тело, дёргаясь, оседало на землю.

— Бежим! — в свою очередь закричал Рэйварго, махнув рукой близнецам, и помчался, не оборачиваясь, вверх по улице. Ребята неслись за ним со всех ног. Иногда Рэйварго слышал, как они отстреливаются, но сам не стрелял, потому что боялся попасть в кого-нибудь из братьев. Только добежав до угла одного из домов, он спрятался за ним и, высунувшись, двумя выстрелами перебил передние лапы оборотню, почти что схватившему Олзара. Задыхаясь, ребята добежали до Рэйварго и остановились рядом с ним.

— Вперёд, — сказал он им. — Осталось два квартала.

Они бежали по улицам их города, где ещё пару дней назад было так спокойно и чисто, где дети играли в мяч, а молодые рабочие гуляли под руку с девушками. Сейчас здесь было светло от огня, дым терзал глаза и ноздри, и повсюду слышался вой, от которого обычные волки уже разбежались бы в ужасе. Это был настоящий ад.

Пробежав несколько улиц, они потеряли Олзара. Его не убил оборотень, нет — его похоронило под обвалившейся стеной горящего дома. Рэйварго и Анзар успели проскочить, а вот он нет. Анзар отчаянно вскрикнул и бросился было спасать его, но Рэйварго удержал его за руку.

— Нет! Ему уже не помочь, слышишь?

К его удивлению, Анзар повиновался. Он бросился бежать следом за Рэйварго, на бегу всхлипывая от горя. Слёзы чертили розовые полоски на его чёрных от копоти щеках. Через какое-то время он отстал. Рэйварго уже хотел обернуться, чтобы сказать ему бежать побыстрее, но тут Анзар дико закричал.

Рэйварго повернулся вокруг своей оси так резко, что чуть не упал. Огромный чёрный оборотень набросился на юношу сбоку, разрывая зубами его плечо. Он вырвал оттуда огромный кусок мяса, кровь мощными брызгами обкатила белую шею и лицо Анзара, его бежевую рубашку, русые волосы. Рэйварго выстрелил, и серебряная пуля отбросила волка в сторону. Зверь забился, изо рта у него потекла розовая пена. Рэйварго подбежал к Анзару. Тот лежал и задыхался, заливаясь слезами. Кровь хлестала из порванных артерий струями.

— Подожди, — Рэйварго склонился над ним, отчаянно соображая, чем бы замотать раны, но вдруг Анзар здоровой рукой выхватил у него пистолет и выстрелил себе в лицо. Рэйварго отпрянул, когда на него брызнули кровь и мозг юноши.

Анзар умер мгновенно, и пуля, пробившая его череп, почерневшим окровавленным комком валялась на земле. Дрожащей рукой Рэйварго вытащил из его ладони свой пистолет. Потом снял с Анзара жилет и прикрыл им то, что осталось от его лица. Выпрямившись, он бросил взгляд на оборотня. Перед ним на земле лежала молодая женщина с развороченной пулей грудью, глаза её были удивлёнными, но не испуганными, на губах остывала кровь.

Нечего задерживаться здесь. Она не первая, и уж конечно, не последняя. Рэйварго вытащил барабан своего пистолета. Там оставалось ещё четыре пули. Он вывернул карманы и извлёк наружу патрон. Всего один.

«Где вы теперь? — думал он, вдвигая со щелчком этот патрон в свободный паз. — Наверное, вас больше нет». Со стороны ратуши неслись крики и выстрелы — они всё ещё дерутся, но надо спешить. Рэйварго повернулся в сторону котельной и побежал к ней, спотыкаясь через каждые несколько шагов. Он уже набегался в эту ночь так, что теперь еле стоял на ногах, но почему-то всё ещё не падал. Наверное, это и есть тот случай, когда человек обнаруживает в себе способности, о которых ранее и не подозревал. А может, это просто страх.

Он добрался до места спустя минуту. Вокруг здания котельной горел огонь, её кирпичные стены стали чёрными от копоти. Рэйварго распахнул дверь и тут же закашлялся — из котельной повалил дым. Кашляя, Рэйварго быстро оторвал полу своей рубашки, обмотал ею голову, закрыв нос и рот, и решительно бросился внутрь.

Кривой Коготь, наблюдавший за ним с возвышения, глухо зарычал. Он уже поднял было лапу, собираясь пойти вслед за Рэйварго, но тут же передумал, решив поручить это дело кому-нибудь менее значительному. Он призвал к себе одного из волков, находившихся неподалёку, и тот сразу примчался.

На шкуре у волка были подпалины, дрожащую правую переднюю лапу он то и дело поджимал, но в его глазах, глядевших на Кривого Когтя, светилась готовность выполнить любой его приказ.

— Убей! — сказал ему вожак, быстро кивнув в сторону котельной, где скрылся Рэйварго. Оборотень покорно повернулся и быстро и бесшумно помчался вниз, к дороге. Кривой Коготь, не проводив его взглядом, побежал в другую сторону — туда, где час назад прозвучал первый взрыв.

А Рэйварго тем временем уже добрался до гидранта, от которого в пол уходили длинные трубы. Здесь было четыре вентиля: стоило только открутить их, чтобы по всему району заработали автоматические брандспойты. Котельная горела медленно, огонь лишь лизал кирпич и железо, но деревянные балки потолка уже вспыхнули, и оттого здесь было бы светло, как днём, если бы дым не убивал практически весь свет. Вниз с горящего потолка быстро падали щепки и головёшки. Рэйварго, щуря слезящиеся глаза, навалился всем своим весом на первый вентиль. Тот пошёл вначале туго, но ценой огромного усилия парень открутил его и перешёл ко второму.

В этот миг где-то за его спиной раздался громкий вой, и Рэйварго в ужасе обернулся, схватившись за карман, в котором лежал пистолет. Но ничего больше он не услышал и решил, что вой просто почудился ему в рёве пламени.

С трудом Рэйварго повернул ещё два вентиля, и вот когда он взялся за четвёртый, то явственно услышал быстрый топот лап по полу и злое, голодное, приглушённое рычание.

Рэйварго резко развернулся, выхватив пистолет из кармана, и в этот момент из густого дыма на него прыгнул волк. В первый миг Рэйварго показалось даже, что зверь сам соткан из дыма, но тут он с совсем не призрачной силой набросился на него и повалил прямо на колено уходящей в пол трубы. Его когти рвали одежду, кожу и мышцы Рэйварго, и тот, крича от боли, нажал на курок.

Прогремел выстрел, пуля навылет пронзила правую лапу зверя и попала в одну из потолочных балок. Та, наполовину уже сгоревшая, затрещала, а волк, прямо-таки визжа от боли, сжал своей пастью плечо Рэйварго, совсем рядом с шеей.

Боль заполнила всё существо молодого мужчины, он выгнулся, крича во весь голос. Пистолет выпал из руки и откатился в сторону, а волк, хрипя и булькая текущей ему в горло кровью, всё терзал и терзал зубами рану. Ничего не видя от боли, Рэйварго отбивался кулаками, и в какой-то момент в его орущем сознании возник обсидиановый слоник, которого он вдавливал в лоб Щена. Рука ворвалась в карман, и обсидиан, ещё недавно холодный, обжёг её болью. Когда Рэйварго прижал его к груди волка, по его руке снова, как давным-давно, лилась кровь — но на этот раз это была уже его кровь. Волк резко мотнул головой, и кровь Рэйварго плеснула на стены, пол, трубы. Его крик одновременно походил на визг пса, которого пнули сапогом, и на вопль человека. Спустя секунду, спасаясь от дикой боли, он метнулся назад, и Рэйварго наконец-то смог вздохнуть полной грудью. Но его вздох тут же перешёл в стон. Ослабевшая левая рука разжалась, слоник выпал из неё… из дыры в ней. Рэйварго приподнял кисть и снова уронил её. Ему не нужно было рассматривать то, что осталось от его руки. Теперь, когда челюсти скулящего неподалёку волка разодрали его плечо, он сам стал оборотнем. Обсидиан расплавил кожу на ладони, подушечки пальцев почернели, а в самой ладони была прожжена сквозная дыра.

Рэйварго почти не чувствовал боли. Она пришла потом. А сейчас он в горячке зашарил вокруг себя искалеченной левой рукой (правой он даже пошевелить не мог, волк изодрал его плечо в лохмотья), пытаясь отыскать пистолет. В дыму он не видел оборотня, но слышал, как тот подвывает, лязгает зубами от боли и злобы, силясь подняться, но каждый раз со скулёжем падая обратно на пол. Внезапно сверху раздался кошмарный треск и стон ломающегося дерева. Оба подняли головы — потолок рушился, куски горящих балок и скукоженного шифера стремительно западали вниз, как метеориты. Отчаянным усилием воли Рэйварго заставил себя откатиться в сторону, и перебитая пулей балка, упав в следующую секунду, придавила одного вместо двоих.

Рэйварго прополз ещё немного, задыхаясь от дыма и истекая кровью, с трудом волоча своё когда-то сильное, а теперь совершенно беспомощное тело, так ненавидимое им при жизни, а потом затих на полу.

Теряя сознание, он ещё успел почувствовать, как что-то вроде маленькой змейки свернулось внутри его сердца. Потом его опалило жаром упавшей рядом горящей доски, и всё стихло.

 

6

Когда-то очень давно Ригтирн водил её на один из воскресных киносеансов в Хорсине. Веглао почти не помнила фильм, но очень хорошо запомнила хронику, которую, как всегда, крутили перед началом сеанса. Тогда только-только началась война в Грондии, и камера военного корреспондента равнодушно запечатлела разбомбленный город. Некоторое время Веглао смотрела на пустые окна, обугленные бетонные стены, груды битого стекла и кирпичей, а в груди у неё быстро разворачивалось то же чувство, которое она испытывала на похоронах своей семьи — страх и безысходность, отчаяние и непонимание того, почему это происходит, почему это не может быть неправдой. Долго она не выдержала — уткнулась лицом в плечо Ригтирна и вновь посмотрела на экран лишь тогда, когда начались вступительные титры.

Сейчас, глядя на то, что осталось от Донирета, она вспоминала это. Бедный город был уже на последнем издыхании, и лишь слабо сопротивлялся смерти. Веглао видела, как горят дома, разрушенные взрывами, как слегка дрожит, будто водяная плёнка, воздух над пламенем, как к небу несётся чёрный дым. Огонь быстро ел раскиданные всюду взрывами обломки деревянных рам, мебели, упавшие телеграфные столбы, и в его жадном, прожорливом треске Веглао казалось, что она слышит, как плачут люди при виде своих разрушенных жилищ.

Сейчас ей не было страшно. Должно быть, остатки страха из неё вышибло, когда ударило взрывной волной полчаса назад. Шок до сих пор не вполне прошёл, и от этого боль в левой, сломанной, руке казалась Веглао как будто притуплённой. Отстранённо она подумала о том, что руку надо попробовать перевязать. В том, что у неё это получится сейчас, она сомневалась — накладывать шины ей доводилось и раньше, но в прошлые разы руки у неё не тряслись, а голова соображала.

Девушка медленно достала из-за пояса пистолет.

В нём остался только один патрон — тот, который она недавно вытащила из нагрудного кармана. В отблесках огня серебро полыхало красным, как краешек восходящего солнца. Веглао с трудом вставила барабан на место.

Для кого ей оставить эту пулю? Кривой Коготь ещё жив. Она чувствовала это так же сильно, как человек, находящийся возле открытой печки, чувствует жар от горящих дров. Он всё ещё жив, он всё ещё нападает. И она тоже жива. А что случилось с Октаем и Рэйварго? Что случилось с защитниками города? Много ли их ещё осталось?

Веглао подумала о том, что надо вставать и идти. Надо найти Кривого Когтя и сделать это. Слишком долго она ждала. Нельзя упускать шанс снова. Нельзя.

Но она так устала…

Если она пойдёт за Кривым Когтем, ещё неизвестно, сможет ли она его убить. Зато точно известно, что её ждёт новая боль. Не лучше ли покончить со всем сейчас?

Она взвела курок и поднесла пистолет к своему лбу. Потом закрыла глаза.

Дуло было теплым и скользким от её пота. Интересно, что чувствовала Тарлиди, когда ей прострелили голову? Успела ли она ощутить, как кусок металла пробивает кости её черепа и вгрызается в мозг? Или просто все запахи и звуки мгновенно исчезли, словно торопясь за зрением? Есть только один способ узнать…

«Когда всё это закончится, я покончу с собой», — вспомнила Веглао свои слова. Её руки задрожали, и она медленно опустила пистолет, открыв глаза.

— Нет, — тихонько прошептала она. — Нет, всё ещё не закончилось.

Она ещё немного посидела под обломком кирпичной стены, с которой от взрыва мигом осыпалась вся штукатурка, дожидаясь, пока перестанут дрожать колени. Но дрожь не проходила, даже не слабела, и в конце концов Веглао с трудом поднялась и побрела туда, где, как ей подсказывало чутьё, были оборотни.

Идти было практически невозможно — дома превратились в горящие руины, обломки стен и крыш засыпали улицы. Впереди поднималось облако пара. Со всех сил Веглао заковыляла к нему, и через несколько десятков шагов из её груди вырвался радостный хрип: сквозь пар блеснула отражённым пламенем цистерна с водой. Веглао уже было слышно тихое журчание, ещё двадцать шагов — и вот она уже идёт не по крошащимся деревянным брусьям и обугленным кирпичам, а по мокрому асфальту, среди дымящихся луж. Из открытого крана возле днища цистерны вода текла еле-еле: гигантский цилиндр почти совсем опустел. Веглао подумала, что здесь ничуть не лучше, чем в той выжженной могиле, из которой она только что пришла: здесь, правда, не было огня, но горячий пар обжигал так, что кожа краснела на глазах. Торопливо Веглао подбежала к цистерне, уже хотела подставить ладонь под бегущую воду, уже предвкушала, как обрадуется сейчас её сухое горло, — и тут же отпрянула назад. От воды поднималось густое облако пара, как будто она лилась из нагретого чайника. От чудовищного жара, царившего в городе, вода в цистернах вскипела. Веглао поспешила прочь от этого места.

Через несколько минут она снова шла по улице. Эту часть города каким-то чудом не задели взрывы, здесь ещё сохранились дороги. На дрожащих, слабых, как будто чужих ногах она шла так быстро, как только могла. Чутьё кричало, вопило: впереди оборотни, много оборотней, безумно много оборотней. Впереди Кривой Коготь. Впереди ратуша, впереди люди, впереди Рэйварго и Октай…

Вой десятков глоток всё приближался, но, сколько Веглао ни напрягала слух, она не могла расслышать ни выстрелов, ни человеческих голосов. Волосы от ужаса шевелились и приподнимались у корней, из-за ушей по шее вниз струился испуганный пот. Ведь не может же быть, чтобы все уже были мертвы. Она была без сознания полчаса, не дольше. Шла сюда примерно столько же времени. Кривой Коготь просто не успел бы довести дело до конца…

…Внизу, на дороге, среди дымящихся обломков и сломанных древесных сучьев лежали его мёртвые оборотни. Их тела уже стали человеческими, и Кривой Коготь мог бы принять их за павших дониретцев, если б не знал каждого из них в лицо. Он бесшумно шёл между ними, заглядывая в остекленевшие глаза, покрытые копотью лица, перешагивая через переломанные руки и ноги.

Тоска и гнев жгли его звериную душу. Ему хотелось вскинуть голову и завыть на луну, молить её о прощении за то, что проиграл сегодня. А то, что он проиграл, ему уже было ясно. То, ради чего они пришли в Донирет — склад оружия — уже погибло, и все эти жертвы напрасны. Весь цвет его воинства пал, и только его врождённое упрямство не позволяло ему сейчас же отдать оставшимся приказ отступать. Кривой Коготь прекрасно знал, где они сейчас — они снова и снова штурмуют ратушу, конечно. Ему не нужно было особых усилий, чтобы контролировать своих волков, просто он постоянно думал о том, что они нападают, и они нападали. Ненавистью и злобой к этим упрямым глупцам, так любящим свой чахлый городок, Кривой Коготь подписал смертный приговор для всех, кто пришёл сюда сегодня с ним. Оборотни один за другим падали, сражённые пулями и огнём, но это не могло заставить его отозвать их. Пусть они не получили того, чего хотели, но он всё равно не отступит. Он лично убьёт всех горожан, кто останется в живых — мужчин, женщин, мальчиков, девочек, — всех. Раз Донирет не пригодился ему, значит, надо уничтожить его окончательно, превратить в проклятое место, в город-призрак.

Среди мёртвых тел он заметил незнакомого юношу, лежащего неподалёку. Подойдя к нему, Кривой Коготь принюхался. Паренёк был оборотнем, и живым оборотнем, просто потерявшим сознание от ран. Но почему-то он был в человеческом, а не в волчьем обличье. Шерсть на загривке у Кривого Когтя поднялась дыбом. Он обошёл лежащего мальчишку, пристально вглядываясь в него. Что за чертовщина? Волк почувствовал, как к его недоумению примешивается что-то вроде страха.

Тут взгляд его упал на алюминиевую фляжку, лежащую рядом с рукой юноши. От удара крышечка фляжки отлетела и из горлышка вытекла небольшая лужица какой-то тёмной, как кофе, жидкости. Почему-то жидкость не впиталась в сухую дониретскую землю. Ничего не понимая, Кривой Коготь наклонился к лужице, дёргая чутким носом. Жидкость пахла… ничем. Даже запаха воды она не издавала. Сам не понимая, что делает, Кривой Коготь вдруг высунул язык и вылакал её всю. Тёплая и тягучая, она втекла ему в горло, и он замер, ожидая боли.

И боль началась. Острый гвоздь с размаху вонзился в сердце, и лапы оборотня подкосились. Он упал на землю, почти ничего не видя от ужаса и боли — впервые в жизни он превращался, как обычный вервольф, в мучениях. Теперь-то он взвыл во всю глотку и, захлебнувшись воем, уронил голову наземь. Следующий крик, вырвавшийся из его груди, был уже человеческим.

Веглао, услышавшая этот крик, уже бежала сюда. Под ноги ей попадались обломки деревьев, кирпичи, вылетевшие оконные рамы, куски домов, змеящиеся проволокой упавшие телеграфные столбы, трупы людей, трупы волков. Сначала она перелезала и перешагивала через них, потом перелетала, не чуя ног. Она спотыкалась и падала, раненую руку скручивала боль, кожа на локтях и коленях раздиралась в кровь. Она падала и поднималась снова, не чувствуя боли и усталости. Она не бежала — летела, и её несло нечто куда большее, чем её собственные силы.

Окружающие её цвета, пугающе яркие, сливались в разноцветные полосы. Не чувствуя боли в обожжённой руке, на которой несколько волдырей уже лопнули, она крепко сжала пистолет — она уже близко, и на этот раз не промахнётся, не имеет права промахнуться.

Быстрей! Быстрей! Быстрей!..

Наконец она взлетела на возвышение, от которого вниз уходила дорога.

Внизу на ней лежал Октай. А рядом с ним на коленях стоял Кривой Коготь. Даже отсюда Веглао видела, какие потрясение и гнев написаны на его лице. Тут он, словно решившись, резко схватил изуродованной рукой Октая за шею, собираясь задушить его.

— Не тронь моего брата! — закричала Веглао, срываясь с места и помчавшись вниз так, что зашумело в ушах. На бегу она выставила вперёд пистолет. Услышав её, Кривой Коготь резко вскочил на ноги, отпустив Октая.

— Ты!.. — проревел он и метнулся к ней. Веглао не дёрнулась, не отступила ни на шаг. Глядя на Кривого Когтя, прямо в его бешеные глаза, она выкрикнула:

— Ты убил Ригтирна!

Грянул выстрел, и Кривой Коготь резко остановился, как будто оглушённый им. Потом он медленно опустил глаза.

Пуля вошла ему под левую ключицу. Пятнышко крови на куртке, вначале крохотное, вдруг начало быстро расползаться, и Кривой Коготь издал страшный крик — серебро жгло его, как выхваченный из костра уголёк. Он упал на колени, выбросил вперёд руки, словно собираясь поймать Веглао, но она уже не видела ни его стремительно расцветающей раны, ни его рта, перекошенного в мучительном, беззвучном крике. Она смотрела на медленно разгорающийся дом за его спиной.

Октай вдруг вздрогнул и застонал — действие зелья закончилось, и он снова превращался. Одним прыжком подлетев к нему, Веглао схватила его за плечи и поволокла прочь, и вовремя — в доме за спиной Кривого Когтя прогремел взрыв. Одна из стен разлетелась кирпичами, крыша осела. Рыча, Октай впился отросшими когтями Веглао в спину. Два рыжих облака от взорвавшихся домов смяли и подбросили Кривого когтя, и Веглао успела лишь услышать вслед себе дикий крик:

— Будь проклята! Будь… ты… про-кля…та-а-а!..

Ещё несколько следующих мгновений когти Октая сжимались, а Веглао всё медленнее бежала вперёд, таща его за собой. А потом её зрение вдруг изменилось, и она увидела то, что находилась за её спиной — Кривой Коготь грузно упал на землю, трепыхаясь и тихо стеная, тёмная кровь быстро потекла из его рта, и оранжевое пламя поглотило его.

Что-то сильно ударило Веглао в спину, и она взлетела в воздух. Октая отбросило от неё. Она услышала далеко-далеко крики и стоны и тут же сама вскрикнула, вскинув кулаки к груди.

Сердце разорвалось пополам, и из глубины его вырвалось что-то вроде осколка, пробило грудь и унеслось куда-то ввысь, в красное небо. Веглао успела лишь услышать тихий, слабый крик, раздавшийся в унисон с её собственным. Боль заставила её выгнуться дугой, откинув назад голову, и в тот же миг перед её глазами пронеслись другие выгнутые, выломанные, выкрученные в конвульсиях тела, беспомощно взмахнувший руками Октай, дёрнувшийся на земле Рэйварго. Веглао поняла, что это — последнее, что она видит в жизни. Сейчас — снова она, ненавистная темнота.

Тут она упала на землю, на колени, и, проехавшись на них вперёд, упала на бок. Потом перевернулась на спину.

Перед её глазами по небу плыли фиолетовые, багровые, алые, чёрные облака дыма, а к ним отовсюду уносились маленькие, дрожащие искорки.

Сердце вдруг перестало болеть. Оно ударилось раз, другой, и забилось снова, медленно, будто не веря в то, что оно всё ещё живо. Медленно Веглао прижала к груди отяжелевшую руку — нет, грудь не была разбита. Никакой крови, хлещущей ещё секунду назад, не было и в помине, только на коже остался маленький рубец — она нащупала его пальцами. Боли не было, как будто её вообще никогда не может быть.

Впрочем, почти сразу же заныли колени, локти, пальцы, лицо. Мерно запульсировала боль в правом боку. Горячий жгут скрутил левое плечо. Рот наполнился горячим и солёным. Веглао перевернулась на живот, раскрыла губы и всё время, пока изо рта лилась кровь, молча смотрела на неё. Кровь текла ровно, как из слабо открытого крана. Веглао извергала её без толчков, без кашля и без страха. Она знала, что с ней происходит, не понять откуда, но знала. Это была кровь Нейсури — единственного человека, которого Веглао убила в полнолуние.

Багровая струйка становилась всё тоньше, пока не превратилась в череду частых, а потом редких капель. Наконец последняя капля упала на землю, и Веглао медленно, опираясь на правую руку, поднялась и села, поджав под себя ноги. Не было нужды утирать губы — кровь стекла, не оставив следа.

Обернувшись, она посмотрела на то место, где был Кривой Коготь.

Что-то чёрное, огромное, обгорелое. Человек или волк?

— Ты убил Ригтирна, — прошептала Веглао.

Кто-то всхлипнул слева от неё, и она повернула голову.

На земле сидел Октай, глядя на свои растопыренные руки, царапины на которых не затягивались. Грудь его вздрагивала от рыданий, по лицу быстро-быстро катились слёзы, которых он не пытался сдержать. Подняв голову, он встретился взглядом с Веглао, и быстро пополз к ней, переступая коленями.

Она протянула ему навстречу здоровую руку. Он обхватил её, сдавил и сжал в своих объятиях, она комкала и мяла его рубашку, и прижималась к нему всё крепче и крепче, глядя из-за его плеча на дым и пар, несущиеся к небу.

Так умерли вервольфы Октай и Веглао, и сбылось предсказание Овлура.

 

7

Никто — ни люди, ни оборотни — поначалу не понял, что произошло.

В паре кварталов от ратуши снова что-то взорвалось, но никто не обратил на это внимания — взрыв был не первым за эту ночь и, как все думали, далеко не последним. Но как только он раздался, оборотни вдруг разом взвыли и закричали от боли. Многие из них упали и покатились по земле. Многих подбросило в воздух, многих замотало из стороны в сторону. Всех их как будто одновременно охватил какой-то болезненный припадок. Защитники ратуши потрясённо наблюдали за этим, свесившись из своих бойниц и разинув рты. Пальцы замерли на спусковых крючках винтовок, ружей и пистолетов, на рукоятках ножей. Никто не мог вымолвить ни слова. Это продолжалось меньше минуты, а потом крики оборотней стихли, и в наступившей тишине слышались только гудение постепенно затухающего огня и шипение воды.

Тогда люди стали понемногу выходить из ратуши. Неуверенно, медленно, оглядываясь через каждый шаг, держа оружие наготове, они продвигались вперёд. Но бояться было уже нечего — монстры, не имевшие имени, исчезли. На их месте среди дымящихся обломков слабо шевелились люди — испуганные, потрясённые, ничего не понимающие. Кто-то безумным взглядом озирался по сторонам, кто-то в исступлении ощупывал своё лицо и тело, не понимая, как они могли стать человеческими, кто-то машинально утирал льющуюся изо рта кровь.

Некоторое время в городе царила тишина. Потом в ней раздались робкие голоса, шёпот, а немного погодя — крики.

Кричали люди, и в этих криках не было враждебности и злобы — они были радостными. Все до одного поняли: хотя до рассвета ещё долго, кошмарной ночи пришёл конец. Люди обнимали друг друга, бросали на землю оружие, поздравляли тех, с кем сражались бок о бок.

Те, кто ещё несколько минут назад были оборотнями, ещё не до конца пришли в себя — на их лицах застыли потрясённые улыбки, из глаз текли слёзы, которых они не утирали. Потом они словно очнулись, и улыбки сменились усталыми, испуганными гримасами. Они медленно поднимались на ноги, озираясь по сторонам затравленными и перепуганными взглядами, искали своих и подбирались друг к другу. Все они знали: у этих людей есть все причины расстрелять их прямо сейчас, не разбираясь, кто прав, кто виноват, кто пошёл на эту бойню с жаждой убийств и наживы, а кого на неё погнали. Большинство, у кого было больше оснований бояться людского гнева, перебежками и ползком заторопились прочь, задыхаясь от страха и оглядываясь на каждом шагу. Но меньшинство всё-таки остались, держась за руки, загораживая друг друга, напряжённо глядя на людей, молча ожидая своей судьбы.

Когда люди наконец снова заметили их, вокруг снова стало тихо. Среди людей слышался тихий шёпот, но большинство молчали, глядя на бывших оборотней.

Перед ними были люди — мужчины и женщины, старые и совсем молодые, крепкие и тощие, красивые и изуродованные. Люди, которые молча, покорно отдавали себя на суд других людей, которые были готовы принять смерть от их рук.

В этот момент из-за спин защитников ратуши выбралась молодая женщина. Её чёрная коса растрепалась, волосы спутались, на лице темнели следы копоти, но она была прекрасна, как сама жизнь. Не глядя ни на кого вокруг, она подошла к всхлипывающему от боли мальчику лет четырнадцати, который четверть часа назад был оборотнем. Свинцовая пуля пробила ему плечо, и кровь быстро текла из раны по блестящему от пота и грязи плечу. Стоявший на коленях рядом с мальчиком мужчина молча смотрел на Торвиту, когда она быстро опустилась на щебень. Не медля, она быстро вынула из висевшей на боку сумки моток бинтов и ножницы и принялась перевязывать рану юноши. Не переставая обматывать бинтом его плечо, она обернулась и сердито сказала:

— Может, уже поможет кто-нибудь?

А потом случилось нечто удивительное, то, чего не мог предвидеть никто, но зато понять могли многие.

Раненым промывали увечья припасённой водой, перебинтовывали и уводили или уносили их в ратушу. Мёртвых поднимали с земли и относили подальше от дороги. Люди и бывшие оборотни смешались, соединились, плач и радость стали общими. Зло, бывшее причиной этой битвы, унеслось, не оставив следа, и бывшие нападавшие обнимали бывших защитников. Никто не был ни в чём виноват. Единственный виновник больше уже не существовал. Они прогнали смерть, недавно вольно гулявшую здесь, и теперь стремились спасти каждую каплю жизни, которая ещё осталась.

В это время из дымовой завесы, окутавшей город, стали появляться те, кто был в других частях города во время битвы. Тут были и люди, и бывшие оборотни — всех их, словно магнитом, тянуло к зданию ратуши, откуда на весь Донирет были слышны плач и радостные крики.

В этой сутолоке Хильтуньо безуспешно искал своего сына. Кидаясь всюду, где говорили о пожарных бригадах, он слышал, как Ганио Сарс, плача, утешает помертвевшую от горя мать единственного из его команды, кто не вернулся. Видел, как бледный и дрожащий Дильберт Нейтар судорожно целует свою плачущую от счастья невесту. Столкнулся с Синзаго Вэссом, суровым и усталым, который с помощью ещё одного юноши нёс окровавленное тело Варглара Импена. Рэйварго среди них не было, и никто из тех, к кому Хильтуньо кидался за новостями, не мог дать ответа, где он и что с ним сталось.

Наконец Хильтуньо отыскал Гурдиля и вместе с ним отправился на поиски Рэйварго. Гурдиль выглядел нервным: он не понимал охватившего город ликования, смешанного с горечью. По его мнению, всех этих оборотней надо было сразу же выгнать из города, а ещё лучше — поставить к стенке.

Вместе они быстро направились к Старой Аптеке. Щебень хрустел у них под ногами. Вокруг поднимались вверх облака пара: три из четырёх гидрантов, ручки которых были обагрены кровью Рэйварго, работали в полную силу.

— Вода течёт, видишь, — сказал Хильтуньо. — Значит, они всё-таки добрались до котельной.

— Что это там? — ахнул Гурдиль. — Вон там, посмотрите!

Впереди сквозь красный и серый пар угадывались очертания распластанного неподвижного тела. Хильтуньо побежал туда, умирая от ужаса, но, приблизившись, понял: Рэйварго здесь нет. На земле лежал невысокий мужчина. Его лицо было прикрыто жилетом, на котором расплылось большое облако крови. Приблизившись, Хильтуньо склонился над жилетом и прочитал вышитые над верхним карманом буквы: АНЗАР. Мужчина тяжело вздохнул: значит, один из близнецов погиб. Наверняка и Рэйварго тоже… Он помотал головой, решительно выпрямился и обернулся к Гурдилю:

— Пойдём дальше.

В это время Рэйварго из последних сил карабкался наверх, разгребая куски кирпичей, шифера, дерева, — всё, что осталось от той части котельной, что обрушилась во время пожара. Они жгли ему руки, рассыпались под его ладонями в хлопья сажи. Он не чувствовал боли ни от ожогов, ни от ран. В нём уже не осталось никаких мыслей, кроме отчаянного желания выжить. За те двадцать минут, пока он был оборотнем, его раны успели чуть-чуть поджить, но сейчас кровь снова текла из них, и смерть Рэйварго Урмэди была лишь вопросом времени.

Путь ему преградила дверь, наискосок упавшая на груду обломков. Из-за её верхней кромки проник отсвет огня. Ничего не соображая, думая лишь о свежем воздухе и о том, что это нагромождение обломков над его головой вот-вот рухнет, Рэйварго упёрся в дверь руками и головой. Надавил изо всех сил один, другой, третий раз — и она подалась, медленно, с треском и сухим стуком. Теперь он наклонил её верхнюю часть в сторону от себя. Ухватившись за её верхнюю часть, Рэйварго выкарабкался наверх и тут же, не удержавшись, упал вниз, на засыпанное щебнем крыльцо.

Тут же все чувства вернулись к нему, и он застонал от боли. Стон получился слабым и жалобным, как будто его издавал шестилетний мальчик, а не двадцатитрёхлетний мужчина. Рэйварго попытался приподняться, опираясь на обожжённые, истерзанные руки, но вновь упал, и так и остался лежать на боку.

Перед ним был город, его город, умирающий в пламени и дыму. Он не знал, смогли ли его друзья добиться своей цели. Не знал даже, живы ли они. Он не осознавал, что снова стал человеком — ведь, когда умер Кривой Коготь и исцелились все оборотни, он был без сознания. И сейчас сознание вновь покидало его. Последнее, что он успел увидеть, были две тёмные фигуры, появившиеся вдруг на ведущей к котельной дороге. Одна из этих фигур была знакомой, невероятно близкой. Но Рэйварго не успел её узнать: всё вдруг растворилось в душной и непроглядной тьме.

Едва увидев его, Гурдиль понял: ничего нельзя сделать. Тёмная рубашка Рэйварго насквозь промокла от крови и плотно облепила тело, его сильные округлые руки, обнажённые до локтей, были сплошь красными, как будто он нарочно окунул их в чан с кровью. Те участки лица, что не залила кровь, покрывала бледность.

Хильтуньо остановился рядом с ним и медленно, как во сне, опустился на колени.

— Помогите! — закричал Гурдиль, беспомощно завертевшись на месте. — Помогите!

Но помочь было некому. Никто, наверное, даже и не услышал Гурдиля — всё вокруг было полно криками, плачем, топотом, хрустом щебня. Тут до молодого человека донёсся хриплый, радостный голос Хильтуньо:

— Гурдиль, он дышит!..

Гурдиль подошёл поближе. Хильтуньо приподнял Рэйварго над землёй. Тот действительно дышал, но слабо и хрипло, с видимым трудом приподнимая и опуская иссечённую грудь. Из его рта тонкой струйкой текла кровь. Глаза были крепко закрыты.

— Подожди! Не уходи, Рэйварго! Сыночек мой! — взмолился Хильтуньо, пытаясь зажать руками раны на его груди. — Потерпи! Тебе помогут, сынок, слышишь? Ты слышишь меня?.. Не молчи, Рэйварго… Помогите! Помогите, кто-нибудь!!!

Он прижимал голову Рэйварго к своей груди, запустив пальцы в его влажные волосы, оставлявшие на коже красный след. Ресницы молодого человека слиплись от крови и слёз, превратились в короткие чёрные иголочки. Они чуть-чуть вздрагивали, когда из его окровавленных губ вырывался новый хриплый выдох.

Он умер, так и не открыв глаз. Его тело так отяжелело в руках Хильтуньо, что в первую секунду несчастному мужчине показалось, что его сын превращается в камень. От неожиданности он не смог его удержать, и Рэйварго с мягким шуршанием скатился на щебень.

— Рэйварго? — проговорил Хильтуньо. Гурдиль сжал зубы и отвернулся, широко открыв глаза, стараясь сдержать слёзы, всё равно побежавшие по его грязным щекам. Хильтуньо же продолжал вглядываться в лицо Рэйварго с недоумением и ожиданием.

— Рэйварго! — выкрикнул он, встряхивая его. — Открой глаза! Открой сейчас же!.. Неправда! Не может быть… Не может быть…

Сквозь туманную муть в глазах Гурдиль увидел, как к ним, переступая через обломки, идут какие-то люди — оборванные, истощённые, с покрытыми копотью и кровью руками и лицами. Впереди всех шла девушка. Она вела юношу, обхватив его рукой за талию — без этого он наверняка свалился бы.

— Вы живы, — сказал Гурдиль, узнав их. Тут же раздался громкий, испуганный голос Октая:

— Что это там? Веглао, что это там?

Веглао остановилась как вкопанная. На её бледном лице Гурдиль увидел беспомощность и страх перед новой бедой. Октай снял с себя её руку и так быстро, как только мог, заковылял к Хильтуньо и Рэйварго.

Хильтуньо тем временем поднял вдруг голову и резко поднялся на ноги. Не заметив Октая, он быстрым шагом подошёл прямо к Веглао и схватил её за плечи:

— Он умер? — глухо крикнул он, встряхнув девушку. — Умер? Ты убила его?

— Что, что? — только и смогла пролепетать Веглао. Хильтуньо вскрикнул, словно ему в сердце попала пуля.

— Скажи, что ты убила его, убила вожака! — вскричал он. — Скажи, что мой сын погиб не напрасно!

— Да, я убила его, — сказала Веглао, изо всех сил стараясь сдержать рвущийся из самого сердца крик.

Из глаз Хильтуньо исчезло всякое безумие. Они прояснились и стали похожи на два озера боли, затянутые серым льдом.

— Хорошо… — прошептал он, отпуская её и разглаживая дрожащими ладонями рубашку на её плечах, — хорошо… Прости… Прости, милая…

Повернувшись, он медленно, слегка спотыкаясь и глядя прямо перед собой, словно ослепнув, пошёл куда-то прямо по дымящимся развалинам. Веглао глядела ему вслед до тех пор, когда всё, окружающее её, вдруг поплыло, потускнело, как будто глаза заволок туман. Крик разъедал ей горло изнутри, губы задрожали, и она прижала к ним ладонь. Гурдиль подхватил её, не дал упасть.

— У тебя сломана рука, — проговорил он.

— Я знаю…

— Ты вся в крови.

— Да…

— Постой спокойно, я перевяжу твою руку… Не смотри туда…

Но она не могла не смотреть. Рэйварго лежал на щебне, который повсюду был чёрным и серым, а прямо под его телом — алым. Его голова была повёрнута к Веглао, и окровавленное бледное лицо, к которому, задыхаясь от слёз, прижал дрожащие губы Октай, в отблесках огня было невероятно прекрасным.

Отрывать ноги от засыпанной пеплом земли было тяжелее всего на свете. Как сильно она хотела лежать сейчас там, где лежит Рэйварго, чтобы это её кровь забрызгала острый щебень, чтобы на её лоб капали слёзы Октая. Какая чудовищная боль — нет сил её терпеть. Лучше бы она умерла, а Рэйварго остался жить.

Ещё один шаг. И ещё один. И ещё. Он умер. Он не вернётся. Снова она опоздала — так было с Тарлиди и Ригтирном.

Октай плакал, прижимая голову Рэйварго к своему лицу. Веглао слышала его всхлипывания, но они долетали до неё приглушёнными урывками, так же как и другие звуки. Она оказалась рядом слишком быстро, опустилась на колени слишком быстро. Глаза Рэйварго были закрыты, и Веглао не могла отделаться от страшной и глупой мысли: под веками его глаза уже не чёрные, они жёлтые с вертикальными зрачками, осмысленные и ужасные.

Октай приподнял голову и посмотрел на неё, но ничего не сказал. Он как будто разучился говорить. Веглао посмотрела сначала на него, потом на Рэйварго. Наверное, именно тогда она и поняла, что так и должно было случиться. Конечно, Рэйварго не хотел умирать. Но если бы ему предложили выбрать смерть, он выбрал бы эту. Вот только от того, что она это понимала, боль не делалась слабее. Склонившись, она поцеловала Рэйварго три раза — по одному в солёные то ли от крови, то ли от слёз, глаза (они не жёлтые, они чёрные, как обсидиан, как вода ночного озера, как волосы её мёртвого брата), и один во всё ещё тёплые губы.

— Мне жаль, — сказал Гурдиль. Веглао не слышала, как он подошёл. Она поднялась на ноги и обернулась к нему.

— Вы знали его? — спросила она, смахивая почерневшие от копоти волосы с лица. Гурдиль медленно кивнул, глядя на неё:

— Он мой зять… был моим зятем. Я муж его сестры. Ох, — его лицо перекосилось от боли, он даже немного согнулся, — как же я скажу ей об этом…

Его сестра будет кричать от боли и разбивать кулаки о стену, она поцелует его в холодные губы и опустится на колени перед его могилой, в полной луне она увидит ухмылку Кривого Когтя и закричит ему: «Ты убил Рэйварго!»

— Скажи как есть, — устало ответила Веглао.

Только сейчас она заметила, что вокруг понемногу собираются люди. Были ли они бывшими оборотнями, или защитниками Донирета, Веглао этого не знала, ведь все они выглядели одинаково — грязные, усталые, с копотью на лицах, прорехами и красными пятнами на одежде. Некоторые просто смотрели на неё и проходили мимо — искать своих друзей и родных или то, что от них осталось — но некоторые останавливались. Чего от этого ждать, Веглао не знала, но ей было всё равно.

— Надо найти Хильтуньо, — сказал Гурдиль. Он развернулся и быстро ушёл, на секунду задержавшись в толпе. Веглао посмотрела ему вслед и перевела взгляд на людей. Они смотрели на неё, Рэйварго и Октая, и смотрели все по-разному: кто-то настороженно, кто-то с любопытством, кто-то со страхом. Среди этих Веглао узнала тех, кто был вчера утром на площади, где их арестовали, в том числе и того набриолиненного красавчика, который сейчас, бледный и грязный, совсем не выглядел красавчиком. Девушка шагнула к ним навстречу, щебень захрустел под её ногами.

— Что вам нужно? — устало спросила она.

Её вопрос словно вывел всех из оцепенения. Они заговорили разом, но заговорили не с ней — друг с другом. Громко, вполголоса или шёпотом, почти все они говорили одно:

— Они же были в тюрьме, мы видели, как их увезли… Там мёртвый Рэйварго Урмэди… Он был их сообщник… Это они его убили?.. Может, они знают, что случилось… Почему они… Почему мы стали людьми…

— Потому что Кривой Коготь умер, — ответила Веглао. Она не могла говорить громко, но кое-кто её услышал и тут же передал эти слова другим. Один за другим они все оборачивались на девушку, глядя на неё непонимающе и недоверчиво.

— Кривой Коготь умер, — повторила Веглао. — Это правда.

Они не верят ей пока что, но хотят верить. Веглао видела, что они переглядываются, поднимают брови, хмурят лбы, сжимают рты.

— Кто его убил? — послышался чей-то вопрос.

— Я.

А вот теперь они не хотят верить. Некоторые усмехнулись, глаза других засверкали.

— Будет врать-то! — крикнули ей. — Стала бы ты его убивать! Ты ж сама оборотень.

— Я больше не оборотень, — ответила Веглао. — Теперь уже нет.

— Почему? — из толпы навстречу ей выбрался красивый рыжий парень с горящими глазами, которого она видела в Меркании. — Почему мы стали людьми? Потому что ты убила его? Ты?

— Вот именно, — кивнула Веглао. — Я застрелила его серебряной пулей. Он лежит в квартале отсюда, можете посмотреть.

— Зачем? — спросил парень. — Зачем… за что ты его убила?

— Да, — вмешалась какая-то женщина. — Ты же сама оборотень… ну, то есть, была оборотнем.

— Какая вам всем разница? — Веглао прикрыла глаза. Она чувствовала, что понемногу начинает дрожать. Чудовищное напряжение последних нескольких часов понемногу отпускало её, и раны, ожоги, вывих болели с каждой минутой всё сильнее.

До неё доносились голоса спорящих людей, хотя слова разобрать можно было не всегда. Она слышала, как бывшие оборотни говорили о Кривом Когте, как они не могли сопротивляться его воле, и отстранённо думала о том, что люди, быть может, в это и поверят — ведь не стали же они сразу уничтожать оставшихся в живых оборотней, вон, даже рядом с собой стоять позволяют. А потом она услышала, как совсем рядом суровый, резкий голос спросил:

— А откуда ты взяла серебряную пулю?

— Мне дал её Рэйварго, — ответила Веглао. — У него их было две.

— Так вот куда он пропал, — протянул кто-то. — Он пошёл к вам.

— Он предатель, — с презрением сказал другой голос. — Он выпустил из тюрьмы эту парочку. Собаке — собачья смерть!

Веглао почувствовала, что снова свирепеет. В неё словно впрыснули какое-то бодрящее вещество. Она выпрямилась и, сжав кулаки, обвела всю толпу тоскливым, ненавидящим взглядом.

— Кривой Коготь умер! — она почти выплюнула эти слова. — И это я его убила! А Рэйварго выпустил меня из тюрьмы и дал мне оружие! Если бы не он — половина из вас уже валялась бы на земле с выпущенными кишками, а вторая половина стала бы оборотнями, одними из стаи Когтя! Если кто-то ещё раз оскорбит память этого человека — я буду драться с ним, и если он меня убьёт — мне плевать!

Ей и в самом деле было плевать уже на всё, и потому она не заметила и не поняла их молчания. Они все молчали, хотя Веглао ждала издевательского смеха и проклятий — а может, и выстрела, одного-единственного, такого желанного. Она слишком устала от всего — от бессонной ночи, от беготни, от жара, от боли, от горя — чтобы понять, что победила, и уж тем более чтобы радоваться своей победе.

Подошёл Октай. Он обхватил её за плечи и нежно прижал к себе. Она прижалась лицом к его груди, крепко закрыв глаза — они очень болели.

— Хватит уже, вы, — сказал Октай, с ненавистью глядя на дониретцев. — Оставьте нас в покое хотя бы ненадолго. Дайте нам проститься с нашим другом, а потом мы уйдём и больше не вернёмся. Что угодно, лишь бы больше вас не видеть!

— Мы нашли его! — раздался вдруг чей-то испуганный крик. Все, как один, обернулись туда, откуда он прозвучал. Веглао тоже повернула голову. На дороге стояли несколько парней из Донирета. В руках двух из них был длинный свёрток из мешковины. Они бросили его на землю, мешковина раскрылась, и все увидели труп.

Как и предсказывал Овлур, Кривой Коготь превратился в волка. Его шерсть сильно обгорела, розоватая плоть обуглилась, а правой передней лапы вовсе не было. Один из молодых людей держал её, отрубленную, в своей руке, и сейчас, размахнувшись, кинул под ноги собравшимся.

— Взгляните, — сказал он, — на ней три пальца.

Лапа была такой же кривой и уродливой, как рука. Когти растрескались от жара, кончики пальцев почернели. От неё всё ещё шёл дым и мерзко пахло палёной шерстью.

— Мы ещё нашли вот это, — сказал другой юноша, совсем молодой — на вид ему было не больше шестнадцати. Он подошёл поближе и протянул ладонь. На ней лежал маленький, оплавленный кусочек серебра размером с пулю. Он был не просто оплавлен — серебро будто скукожилось, не выдержав столкновения с плотью Кривого Когтя, и вдобавок почернело.

— Пуля… это наверняка пуля… была внутри него, — голос паренька был полон ужаса. — Когда мы его подняли, она выпала из раны на его груди. Ребята, покажите…

Парни перевернули Кривого Когтя так, чтобы всем была видна его грудь. Серебро прожгло в ней такую дыру, что внутри могло бы поместиться крупное яблоко. Все вздохнули, кто-то потрясённо застонал, кто-то выругался, а кто-то усмехнулся.

— Так это правда, — проговорил тот же человек, который недавно спрашивал у Веглао, где она взяла серебряную пулю. Теперь она узнала и его — он был одним из полицейских, которые утром увезли их в тюрьму. — Она убила его.

Веглао почувствовала, что Октай дрожит. Ей стало стыдно — она совсем забыла про его раны. Она повернула голову к дониретцам:

— Мой друг ранен. Если никто не станет помогать, — уйдите. Нечего так на нас смотреть.

Никто не шелохнулся. Наконец кто-то проговорил:

— Раненых сейчас уносят в ратушу.

— Он сможет туда добраться? — влез другой, пожилой рабочий с сединой в волосах (те, кто хорошо его знал, помнили, что ещё вечером его волосы были рыжими, как осенние листья, без единой белой пряди). — Сможешь сам идти, парень?

— Смогу, — ответил Октай сквозь зубы.

— Я проведу тебя, — сказала какая-то молодая женщина. На её щеке алел порез, и при всяком слове её лицо вздрагивало от боли. Она протянула Октаю руку, но он не тронулся с места.

— Я никуда без неё не пойду, — каждое слово давалось ему с трудом, от боли он уже не мог прямо стоять. Веглао поддерживала его, чувствуя, что скоро он упадёт. Ей хотелось остаться здесь, рядом с Рэйварго, — но Рэйварго умер, а Октай, если постараться, ещё долго не умрёт. Толпа расступилась перед ними, но без всякого отчуждения — просто давала пройти. Женщина с порезанной щекой взяла Октая под руку, с другой стороны его поддерживала Веглао. Они сделали так два шага, потом один из рабочих, высокий и сильный, шагнул к ним, просто взял ослабевшего мальчика на руки и понёс.

— Не волнуйся, девочка, — сказал он через плечо, — я его доставлю в целости.

Октай только взглянул на неё, и глаза его закрылись, а голова безжизненно свесилась назад. «Только ты не умирай, — подумала Веглао, — не бросай меня, мне слишком страшно одной».

— Надо унести тело, — услышала Веглао за спиной. На ходу она обернулась.

Двое людей подошли к Рэйварго, встали рядом с ним в растерянности, потом попытались его поднять. Тяжёлый, скользкий от крови, он чуть не выпал у них из рук, но тут ещё двое, в которых Веглао узнала оборотней из стаи Когтя, подбежали и помогли держать тело. Она хотела помочь нести его, но со сломанной рукой туда нечего было и соваться. Она больше ничем не могла помочь своим друзьям. Она могла только идти — вслед за Октаем, впереди Рэйварго.

Она шла вперёд, устало опустив голову, сгорбившись, как старуха. Люди расступались перед ней, но Веглао ничего не видела, кроме Кривого Когтя — он скалился от боли, его зубы были краснее его губ.

«Ты убил Ригтирна. Ты убил Тарлиди. Ты убил Тальнара. Ты убил Рэйварго. Ты убил всех нас. А я убила тебя. И ты никогда не вернёшься».