Выбив дверь чулана, ошалевший от злобы и страха зверь стремительно пронёсся по дому и выпрыгнул из окна в туман, мгновенно его поглотивший. На несколько секунд весь дом, казалось, задержал дыхание, не смея поверить в своё счастье.

Но не радостный крик последовал за этим молчанием, а утомлённый вздох.

Сквозь туман протянулись слабые, тонкие, будто паутина, лучи солнца. Они становились всё сильнее и чаще, и вот уже целые их потоки хлынули внутрь дома сквозь стёкла окон. И стало видно, что дом полон грязи и сора, что весь он изранен и изломан после ежемесячных буйств чудовища.

Зверь ушёл из её сердца, на прощание разорвав его в клочья. И как только оно не остановилось, как продолжало терпеть эту боль?..

…— Сколько лет вы были оборотнем?

— Четыре года.

— Сколько вам сейчас лет?

— Семнадцать.

— Вы знаете, кто обратил вас?

Пауза.

— Нет, не знаю, — без всякого выражения ответила Веглао. Разочарованный вздох.

— Но он наверняка находился среди тех, кто напал на город?

— Не знаю.

— Чем вы намерены теперь заниматься? — влез другой журналист.

— Не знаю.

— Скажите, где вы отыскали «Ликантропию»?

— Это не я.

— Вы были в ликантрозории?

— А что вы чувствовали, превращаясь? Вам было больно?

— Вы помнили после полнолуния, что делали?

… Ночь августовского полнолуния нанесла Донирету такое множество ударов, что, казалось, город уже не оправится. Завод был серьёзно повреждён, склад сгорел, и уцелели лишь те патроны, которые были перенесены в ратушу. Не говоря уже о том, что огонь и взрывы уничтожили целые кварталы. До сих пор — прошло четыре дня — над городом не могло до конца рассеяться огромное дымное облако. Уцелевшие горожане ютились по несколько семей в более-менее сохранившихся домах. Да, нелегка была эта ночь, которую бывшие оборотни называли теперь другой ночью.

Погибших начали хоронить уже на другой день после трагедии, но тогда удалось предать земле лишь тех, кого нашли. До сих пор мёртвых ещё находили и находили, хоронили и хоронили. Как велика была радость, когда из-под обломков разрушенного здания вытаскивали ещё живого человека, и как велико горе, когда спасатели всё-таки опаздывали… Да вот только вчера, когда Веглао помогала разгребать развалины котельной, на которых умер Рэйварго, из-под них извлекли ещё одно тело. Она сразу поспешила туда.

Она уже знала, что увидит — изломанные конечности, вылезшие из-под кожи обломки костей, раздавленная грудь. Но она никак не ожидала, что этим трупом окажется Тальнар. Его мёртвое лицо было покрыто кровью, вытекшей из разбитой головы, серые глаза остекленели, но она всё равно его узнала. Закрывая ему глаза, она подумала о Заячьей Губе. Бедная, бедная влюблённая дурочка, где ты сейчас?

То, что произошло в Донирете и Намме, привлекло чертовски много внимания. Люди не уставали поражаться тому, о чём наперебой кричали статьи, разлетающиеся из городка по всей стране. То, что Кривой Коготь готовил новое наступление и был остановлен и убит практически сразу, а также находка «Ликантропии» и исцеление по всей стране сотен оборотней не оставило равнодушным никого. Маленький городок мгновенно оказался в центре внимания. В Донирет со всей страны ехали корреспонденты, и, конечно, мало кто из жителей его не ответил на «пару вопросов».

Лично Веглао уже настолько надоели интервью, вспышки и треск фотокамер, бесконечные вопросы, некоторые из которых были просто наглыми, что даже не вызывали раздражения. Она устала так, что еле-еле сейчас держала спину прямо, и, находясь в каком-то тумане, слышала лишь половину вопросов, да и отвечала не на все. Как бы ей хотелось сейчас заткнуть уши пальцами и заснуть… Не тем тяжёлым сном, полным кошмаров, который не раз охватывал её последние несколько суток, а нормальным, здоровым, исцеляющим, которым и должна спать любая девушка её лет.

Кто-то подошёл сзади и взял её за плечо. Ладонь была узкая и тёплая.

— Ну всё, хватит, — произнёс знакомый голос. — Пойдём, Веглао. Вставай, ну же.

Веглао с трудом поднялась, пошатнувшись. Обхватив её за плечи (совсем как Рэйварго когда-то), Хильтуньо повёл её к двери.

Они вышли на улицу. Солнце, горячее, жёлтое, светило так, что больно было поднять глаза от песка. Хильтуньо встал перед Веглао, загораживая её от солнца, ласково взял её за плечи:

— Ты как? Сильно устала?

— Есть немного.

— Ты хотя бы немножко поспала?

Веглао пожала плечами. Если считать вспышки короткого болезненного забытья сном, тогда да, она поспала.

— Как там Октай? — проговорила она.

— Всё с ним хорошо. Дня через два или три встанет на ноги.

Они шли по городу молча. Хильтуньо старался вести Веглао тёмными улицами, где солнце не так отчаянно жарило. Это было непросто, так как и улиц-то осталось не так уж и много — сплошь обгорелые развалины. Наконец они вышли к парку — точнее, тому, что когда-то было парком. Большинство деревьев были повалены и сожжены, но каменные скамейки, хоть и обуглились, стояли на месте.

— Посидим здесь, — предложил Хильтуньо, подводя Веглао к одной из скамей.

Они опустились на неё и некоторое время сидели в молчании. Веглао дотронулась кончиками пальцев до прохладного камня, потом прижала их к закрытым векам, но выжигающее ей глаза изнутри сухое горе не желало отступать.

Хильтуньо, подняв голову, глядел в небо, казалось, выжженное солнцем. Обернувшись, он увидел, что Веглао закрыла лицо руками.

— Не плачь, — тихо сказал он ей. — Не надо.

— Я и не плачу, — проговорила она, опуская руки на колени.

— Ничего, если я спрошу тебя, Веглао, что ты хочешь делать теперь, когда всё закончилось?

— Теперь, — задумчиво сказала Веглао, — я, наверное, пойду домой.

— Домой? В Хорсин?

— Нет. В Лесистые горы. Если Октай не против, я возьму его с собой.

Хильтуньо помолчал, а потом проговорил:

— Мне бы не хотелось, чтобы ты туда шла.

— Почему? Там мне всё знакомо, господин Урмэди. Знаете, я… я до конца не верила, что действительно вылечусь. Я просто хотела убить Кривого Когтя, и больше ничего. Теперь я только чувствую, что я слишком много ненавидела. У меня как будто и сердца уже не осталось, вместо него какой-то уголёк. А ещё я просто отвыкла.

— От чего?

— От людей. От городов. От того, чтобы жить в доме и спать в кровати. От платьев… — она потеребила пальцами край подола платья, которое было на ней — серого, в мелкий голубой цветочек, когда-то принадлежавшего Торвите. — Всё это было в моей прошлой, лучшей жизни…

Помолчав, она проговорила глухо, с обидой и непониманием:

— Я думала, что когда Кривого Когтя не будет, я почувствую себя лучше — неважно, исцелюсь или нет. А теперь так получается, что и его нет, и болезни тоже нет… а мне всё равно тяжело. Сейчас мы говорим с вами, а я постоянно вспоминаю, как здесь было четыре дня назад. Когда были взрывы, повсюду огонь, трупы…

Она осеклась, а потом тихо пробормотала:

— Я, наверное, никогда не смогу забыть обо всём этом.

— Не сможешь, — грустно подтвердил Хильтуньо.

— Вот поэтому я вернусь в горы и буду жить там. Как вольный зверь.

— Но ты — не зверь, Веглао. Ты — человек. А человек должен жить среди людей.

— Там мне будет лучше

— Да, ты веришь в это, пока ты молода и сильна. Но молодость пройдёт, а на смену ей придут старость, одиночество, безнадёжность. В конце концов от тоски, болезни или старости ты умрёшь, и никто не придёт попрощаться с тобой, кроме Октая, если он будет ещё жив. Твоё тело занесёт сначала листвой, потом снегом, весной сквозь него прорастёт трава, и ты, героиня, спасительница сотен людей, исчезнешь, как будто тебя никогда и не было. Разве это справедливо?

— Справедливости нет, — срывающимся голосом сказала Веглао.

— Нет, есть, — твёрдо ответил ей Хильтуньо. — Есть, и ты сама творишь справедливость. Я это говорю, потому что я сам, своими глазами, всего четыре дня назад видел величайшую справедливость в мире: злодей повержен, невинные спасены. Поверь мне, Веглао, я тысячу раз проклинал этот мир, в котором нелепо гибли те, кого я любил, но сегодня я говорю тебе, справедливость есть. И если ты мне до сих пор не веришь…

Помолчав несколько мгновений, он продолжил тихим, задумчивым голосом:

— Я расскажу тебе одну историю. Я её уже рассказывал некоторым людям, но не всю… Так вот, когда мне было восемнадцать лет, я жил на своей родине, в Антьене. У меня были родители, младшие брат и сестра. Я хорошо учился, должен был поступить в университет, получить хорошую работу, обеспечить себе безбедную жизнь. Но всего этого мне не хотелось. Уже тогда я ненавидел, страстно ненавидел свою страну. Меня бесило всё: черты нашего простого, трудолюбивого, терпеливого народа, линия правительства, традиции — я, конечно, не могу сказать, чтобы всё это не заслуживало хотя бы неодобрения, жизнь там была очень жестока. Но это отвратило меня мало-помалу от моего отца, который был ярым сторонником правительства. От матери, которую я, страшно сказать, немного презирал за её наивность. От моих друзей. От всего… И я решил сбежать. Однажды ночью я тихо выбрался из дома и убежал на вокзал, доехал на поезде до бернийской границы, а уж там вместе с такими же нелегальными мигрантами пробрался сюда…

Сделав глубокий вздох, он продолжил, а Веглао не могла оторвать от него глаз:

— Я и один мой друг, его звали Аврасом, долгое время скитались, пока не пришли в Донирет. Тут я нашёл работу в букинистическим магазине, полюбил дочь моего хозяина и вскоре женился на ней, у нас появились дети, потом я стал единоличным владельцем магазина. Мой друг куда-то пропал, и я не раз пытался его разыскать, но так и не смог. Время шло, и постепенно мне стало казаться, что я всегда жил в Бернии, родился здесь и умру здесь. И совсем — я не лгу, совсем — не вспоминал о своей прежней жизни.

— И вы никогда не хотели вернуться? — потрясённо спросила Веглао.

— Никогда, — равнодушно ответил Хильтуньо, проведя ладонью по волосам.

— А… а ваши родители? Ваши брат и сестра? Вы ничего о них не знаете?

— Нет. Мне ничего неизвестно об их судьбе.

Он немного помолчал, потом повернулся и посмотрел на Веглао своими ласковыми, грустными, светлыми глазами, лишь цветом различными с глазами его сына.

— Видишь, моя милая, — горько сказал он, — как подло я поступил? Тебе трудно это понять, но ты не знаешь, на какую жестокость способен затравленный, озлобленный молодой человек, почти ребёнок — дети ведь не понимают чужих страданий. Тридцать два года назад глупый жестокий мальчишка заставил свою бедную мать выплакать по нему все глаза. Четыре дня назад погиб другой мальчик, который был его ненамного старше и намного лучше. Это тоже справедливость, Веглао, как это ни страшно. Это моя кара, я заслуживаю и принимаю её.

На миг он закрыл глаза под очками, а когда вновь открыл их, они блестели ярко, как разбитые льдинки на весеннем солнце.

— Мы ещё побеседуем, я надеюсь, — мягко сказал он, слегка коснувшись пальцами щеки девушки. Вслед за этим он встал и медленно зашагал по остаткам улиц.

Веглао смотрела ему вслед, пока он не скрылся.

Некоторое время она ещё сидела здесь, стискивая пальцы и скользя невидящим взглядом по всему окружающему. Потом, решившись, поднялась и направилась к дому Урмэди.

Всё-таки непросто понять человека. Казалось бы, жители Донирета должны были ненавидеть оставшихся в живых оборотней, однако никто не выгонял и не линчевал несчастных. Больница была разрушена, и в лазареты превратились почти все уцелевшие дома, в том числе и дом Урмэди. Люди лежали там вместе с бывшими оборотнями, и горожане выхаживали их с той же заботой, что и остальных.

Октай всё ещё лежал пластом, и потому был избавлен от интервью и встреч со всеми, кто хотел его видеть. Зато на Веглао обрушились не только репортёры, но и жители города. Мужчины при виде её снимали шляпы, женщины приветливо кланялись, а некоторые даже целовали её в щёку, дети доверчиво махали ей ручками. Дониретцы благодарили её за спасение города, исцелённые оборотни — за избавление от Кривого Когтя. Те немногие из них, кто боготворил вожака, предпочли уже забыть об этом, оценив, насколько же удобнее быть человеком. Только некоторые наиболее ярые поклонники Кривого Когтя смотрели на Веглао с ненавистью, но таких были единицы. Впрочем, общая благодарность не радовала Веглао. Она испытывала жгучий стыд, ощущая на себе восхищённые взгляды. Ведь она помнила, что не о других она думала в первую очередь, а о себе. Октай не в счёт — ведь он практически её второе «я». Убила-то она Кривого Когтя только ради мести, а весь город, да, наверное, и вся страна (думая об этом, Веглао ощущала стыд и страх) считала её героиней, стремящейся лишь к спасению чужих жизней. Нет, она стремилась и к этому, конечно! Она вместе со всеми горевала на церемонии погребения три дня назад, когда на пустыре возле города похоронили сто восемьдесят одну жертву самой кошмарной ночи в истории Донирета, — то обгорелое волчье тело с изуродованноё правой передней лапой закопали не здесь, а в отдалении, — искренне утешала тех, кто плакал перед ней, утирала чужие слёзы, слушала чужие жалобы, ни на секунду не притворяясь. Но, но, но…

Но белая маска Тарлиди у всех, кому она её показывала, вызывала только страх. Но бывшие оборотни, знавшие Тальнара, презрительно пожимали плечами, когда она начинала говорить о нём. Но имя Рэйварго указывалось лишь в одной из множества статей о найденной «Ликантропии», которые уже успели напечатать. А правда, которую рассказывала Веглао, мало кого устраивала.

Хильтуньо не было дома, когда она вошла туда. На кухне Торвита, осунувшаяся, с запавшими глазами, варила кашу на плите, одновременно напевая песенку своему сыну, задумчиво глядящему на неё со своего высокого стульчика. Увидев Веглао, Торвита ласково улыбнулась ей:

— Пришла? Ну, наконец-то отстали от тебя. Отца не видела?

— Видела. Он куда-то ушёл, — Веглао устало оперлась на стол. — Тебе помочь чем-нибудь?

— Нет, что ты, — торопливо отозвалась Торвита, — я сама справлюсь. Только вот… — Она метнулась к шкафчику и вытащила оттуда баночку с зелёнкой и комок ваты. — Отнеси это, пожалуйста, тому мальчику, он опять расчёсывает себе ранки, ну прямо как ребёнок…

Веглао отправилась в гостиную, где на трёх раскладушках и на одном матрасе лежали выздоравливающие люди. Все они спали. Веглао поставила на тумбочку рядом с одной из кроватей баночку с зелёнкой и поднялась на второй этаж, в небольшую комнату, где провели своё детство Рэйварго и Торвита.

Постель Октая была смята и пуста. Сам он лежал на полу, свернувшись клубочком на простыне. Веглао слабо улыбнулась, подошла к нему и опустилась на колени. Рукой она осторожно потрясла Октая за плечо, и он тут же проснулся.

— Ох, — только и проговорил он, садясь. Положив руки Веглао на плечи, юноша судорожно вздохнул и улыбнулся:

— Наконец-то ты здесь. Я уже начал беспокоиться.

— Почему ты лежишь на полу?

— Постель слишком мягкая.

Говорил он всё ещё глухо и хрипло из-за того, что осколок металла задел лёгкое. Но то, что Октай страстно желал жить, сослужило ему хорошую службу: он поправлялся прямо-таки на глазах. Заражения крови у него не случилось, а почти все осколки, по счастью, выскользнули из его тела, когда он ещё был оборотнем. Раны после них, правда, остались, и теперь потихоньку зарастали.

— Как всё медленно заживает, — просипел Октай, улыбаясь. — Не поверишь, меня это даже раздражает немного. — Он слегка закашлялся, а потом запустил руку в карман своих штанов и вытащил оттуда обсидианового слоника.

— Откуда это у тебя?

— Он вернулся на картинку в книге. Я вытащил его с помощью заклинания, как показывал Рэйварго. — Октай приподнял слоника и посмотрел на него. Впервые за последние четыре дня имя Рэйварго прозвучало между ними, и теперь оно словно вызвало его призрак. Веглао даже показалось, что на какой-то миг, на какой-то крохотный миг их снова стало трое.

Октай взял её за запястье — осторожно, как будто боясь его сломать, — и тихо позвал её по имени. Она оглянулась. Октай смотрел на неё своими ясными смелыми глазами, в них светилась безграничная нежность и отчаянная грусть.

— Вот и развалилась наша команда, — проговорил он. — Нас опять двое. Всего только двое.

— Да, — услышала Веглао свой голос. Сглотнув до боли в горле, она тихо сказала:

— Это лучше, чем если бы остался только один.

— Да, ты права, но… — Октай вздохнул, посмотрел куда-то в сторону, и его пальцы сжались так, что их суставы еле слышно хрустнули.

— Но я по нему соскучился, — договорил он наконец.

— Да, я тоже, — отозвалась Веглао. Крик снова подступил к горлу, она закрыла глаза, пытаясь справиться с собой — и вновь, неизвестно в какой раз, ей это удалось.

— Мы должны жить за троих, — сказал Октай, и голос его долетел до Веглао словно из глубокого колодца. — Я хотел тебе кое-что сказать. Я вспомнил одну вещь…

Веглао обернулась, с трудом открыв глаза:

— Что ты вспомнил?

— Я вспомнил, как мы с тобой однажды разговаривали о том, что будем дарить друг другу. Как ты сказала, что на День Охоты вылечишь меня и себя. Ты и вправду это сделала. Только ошиблась на месяц. Я знал, что тебе можно доверять…

Он снова закашлялся, но кашель был каким-то странным. Тут Веглао поняла: Октай смеётся. Она и раньше слышала его смех, но сейчас он смеялся по-другому, и его смех уже больше не напоминал отрывистый лай. И, слушая его, Веглао вдруг безудержно разрыдалась.

Дрожа от слёз, она сжалась в комочек и, стиснув руками простыню, прижалась лбом к доскам. Испуганный Октай прекратил смеяться. Опустившись рядом с ней, он обхватил руками её голову, быстро прижался губами к пробору в её серебристых волосах и горячо зашептал:

— Не плачь. Пожалуйста, не плачь. Я сделаю всё, чтоб ты не плакала. Прости меня, я слишком часто спрашивал тебя, что нам делать… Теперь я буду отвечать за всё. Не плачь… Хочешь, уйдём отсюда? Мы можем идти, куда захотим. Давай возьмём этот «Кулан», научимся ездить, и уедем отсюда далеко-далеко? Давай поедем в Горы? Мы там увидимся с Бирлюсом, будем кататься на нашей лодке… Если не хочешь, мы уедем на юг и построим там дом. Я тебе обещаю, всё будет — качели, скамейка, георгины, яблоня, сирень… Веглао! Я так тебя люблю! Не плачь!..

— Я хочу спать, — прошептала Веглао. Подняв голову, она заплаканными глазами посмотрела на Октая и тихо сказала ему:

— Я сейчас подремлю немножко, а ты меня посторожишь, ладно? Кто бы ни постучал, никого не впускай, хорошо?

— Будет сделано, — улыбнулся Октай. Веглао улыбнулась ему в ответ и на секунду запустила пальцы в его курчавые волосы.

Она посмотрела на кровать, но не стала ложиться на неё, а вместо этого вытянулась рядом с Октаем, телом и душой ощущая одновременно и усталость, и какую-то удовлетворённость. Октай обхватил её за плечи, и он был таким тёплым, так приятно было его касаться.

Было жарко. В неподвижном воздухе чувствовался слабый запах лекарств. Маленькая муха жужжала у окна — жужжала спокойно и деловито, не испуганно. Совершенно не собиралась улетать.

Веглао закрыла глаза.

Она помнила, что ей говорил Рэйварго. О том, чего не написал в своей книге Дропос Анф. Как знать, может, когда-нибудь ей придётся встретиться с новым Кривым Когтем. Но, как бы то ни было, впереди ещё много времени.

Пятнадцать лет. Если повезёт — то и все двадцать.

Целая жизнь.