«Говорила гадалка, мол…»
Говорила гадалка, мол,
Чтобы жизнь не казалась медом,
Ты смешаешь ее с пометом
И добавишь табачных смол.
Опасаясь небесных кар,
Будешь пепел крошить на проседь,
Но курить ты сумеешь бросить,
Подсобит тебе Ален Карр.
В цехе грязном, как старый хлев,
Что по сваи хламьем завален,
Объяснит, что полезен Ален
Не гепард и не рысь, а Лев.
Я спросил о грядущем дне,
Дабы знать – как прожил, где помер.
«Эсэмэску отправь на номер», —
Прошептала цыганка мне.
Два сонета
* * *
Гуманитарные науки
Он изучал в одной из школ.
С тех пор он знает «аз» и «буки»,
А также «веди» и «глагол».
Он знает – есть в футболе гол
И гол, когда украли брюки.
(Весьма дешевенький прикол,
Но он простит за эти трюки.)
Он был всегда в своем уме,
А в чем он был ни бе ни ме,
Не разузнал, его проведав.
Но как-то раз в Стране Советов
Он стал плести венки сонетов,
А не корзины с макраме.
* * *
На улице Конной вновь стану я пешим.
Ямщик отогнал лошадей.
Обычно я сам подбираю к депешам
Слова для хороших людей.
Созрею для оды? Да ну ее к лешим,
К увядшим кустам орхидей.
Сгодится сонетик. Протру-ка я плешь им
Вручу и воскликну: «Владей!»
Вдохну в него пару интимных деталей.
К примеру, что звать адресата Виталий
И свитер он носит, как шарф,
Что он победитель словесных баталий
И любит изгибы Эоловых арф,
Но более – девичьих талий.
Любимой жене
1
(по мотивам творений С. А. Есенина)
Мы с тобой не трухлявые пни
И не шлак в заболоченной штольне.
Шугани ты меня, шугани,
Потому что я с севера, что ли.
Я спою тебе русскую польку
Про волнистую дрожь без луны.
Я немного фальшивлю, поскольку
По ушам потоптались слоны.
Я спою, и спляшу, и присвистну.
Ты прочувствуй, как связки гнусят.
Каждый день в подсознание втисну.
Все три тыщи шестьсот пятьдесят.
Не припомню событий – рассеян.
А об этом нельзя абы как.
Но пишу я почти как Есенин
И совсем не дерусь в кабаках.
Ты покормишь голодного зверя.
Щеголяя кольцом на руке…
Ах, какая смешная тетеря.
(Опечатка в последней строке.)
2
Утекают года, не измерить напор,
Потому, что года – не вода.
Нам уже восемнадцать, а мы до сих пор…
Я бы даже сказал – «навсегда».
Капиталов не счесть и не взвесить багаж:
Нищета – как клеймо на роду.
Назовет чужаком распоследний торгаш
В распоследнем калашном ряду.
Говорят, что ты стала моложе меня
Лет на пять или даже на шесть.
Я и раньше не смог бы вскочить на коня,
А теперь не сумею залезть.
У тебя налицо и ретивость, и прыть,
Я забился, как бройлер, под гнет,
Но когда научусь разучиться шутить,
К нам идиллия в дом прошмыгнет,
Словно бешеный слон, бегемот, носорог,
Не способный на трель соловья.
Я считаю ворон. Ты считаешь сорок.
Мы считаем, что это – семья.
3
Про эти «два червонца как с куста»
Не прохрипят усатые уста.
Не сковырнут с истории пласта
Киркой и ломом.
Не золотят нам пальмовых ветвей.
О нас не ставит мюзиклов Бродвей:
Видали ярче, слаще, розовей,
И поделом им.
А нам с тобой зачет не по делам.
Тебя не водят феи по балам:
Не те века почти напополам
Переломили.
Не тех моделей платья и порты,
Но не сулят любимые черты
Пересеченья финишной черты
В поту и мыле.
Вновь ресторан на Пятой авеню
На общепит гламурный заменю.
На что позарюсь в праздничном меню?
Не на уху же.
И что скажу я двадцать лет спустя?
Что есть у нас чудесное дитя,
Но все не очень ладится, хотя
Бывает хуже.
4
Я разглядел три карты сквозь лорнет:
Семерка, тройка, рядом дама вини.
А Герман где? И полночи все нет,
И водка еле теплится в графине.
Крапленую достали из рейтуз,
Из рукава, а может, из перчатки?
Я не слетел с катушек. Там был туз
И в рукописи, и в перепечатке.
Но фабула, как свечка, оплыла.
Не разглядеть в оплывшем парафине
Трех мятых карт на краешке стола
И сморщенного профиля графини.
Я двадцать лет не мог «очко» набрать.
Мне мистики не надо. Это – враки.
Порукой мне измятая тетрадь
И желтое свидетельство о браке.
Женатику и даже бобылю,
Каким ни занесло бы зюйдом, вестом,
Не Пушкина А. С. я предъявлю
И не Петра Чайковского с Модестом.
Хоть в десять раз страшней, чем Ричард Гир,
И в миллион бедней, чем сын минфина,
Я вновь банкую, значит, я – банкир,
А в банке водка та, что из графина.
Страсти по Дегу
У Ван Гога стога, как куски пирога,
У Родена – разврат и падеж.
Я хожу в Эрмитаж поглазеть на Дега,
Потому что на Дегу похож.
А еще говорят, что в Париже де Голль
И в хоромы, и в хижины вхож.
Уважала его перекатная голь,
Потому что на Дегу похож.
Я на Дегу подсел, как компьютер завис,
Перестал понимать поэтесс.
Дегу-статором стал поступать на ЛИВИЗ,
Дегу-ротором – на ЛАЭС.
Понимаешь, я жизни без Дегу не рад:
Страсть похлеще шекспировских драм.
А она говорит, что я дегунерат,
Начиталась, видать, стенограмм.
Ленинградский мэтроном
Все сложнее и запутанней,
Не оттуда, не туда,
Но пока еще растут они
И не ведают стыда.
Ярлыки лепи, наклейки. На
Ярлыках то там, то тут
Выводи: «Растут из Лейкина,
Но никак не дорастут».
Гамперметр
Где прибор, чтоб измерить мэтра,
Но не площадь, не рост и вес.
Плодовита, как мать-Деметра.
Необъятен объем словес.
Я почувствовал силу тока
И вибрацию от земли —
Это с севера и востока
К ней поэты рекой текли.
Я покинул свою хибару —
Энергетика в ней худа,
И барометр тянет к бару,
И психрометр не туда.
Ночь, фонарь, подчеркнув как теги,
Вкупе с улицей бросил в люк.
И глюкометр из аптеки
Не подарит от музы глюк.
Чтоб флюиды с орбит и недр
Принуждали меня к письму,
Мною выдуман гамперметр.
Я патент на него возьму.
«Я счастлив выпить с Пугачем Вадимом…»
Я счастлив выпить с Пугачем Вадимом.
Пить водку – не ворочать валуны.
В итоге будет все неизгладимым,
Не только впечатленья и штаны.
Нырнем в непостижимую нирвану.
Так на востоке булькает кальян,
И мигом превращается мир в ванну,
В бассейн ли, в пруд, да что там, в океан.
Хоть этот мир не тот, где континенты,
Саванны, рощи, кущи и сады,
Но в нем слились в экстазе оппоненты —
Налить и выпить огненной воды.