Водрей, Нормандия, апрель 1199 года

Вильгельм с облегчением увидел слуг, вносивших в комнату подносы с едой. Казалось, с тех пор как на рассвете после мессы он нарушил пост, перекусив хлебом с медом, прошли века, и в животе бурчало вот уже несколько часов. Они с архиепископом Кентерберийским, Хьюбертом Вальтером, провели долгие утренние часы на судебном заседании, верша то, что, Вильгельм надеялся, являлось подлинной справедливостью, хотя он и не был уверен, что все истцы были с ним согласны. От этих умственных усилий у него затекла задница, стучало в висках и жутко хотелось есть.

Оказалось, что у архиепископа тоже проснулся аппетит, судя по тому, как торопливо он благословил еду и подал знак слугам с чашами для мытья рук. Вильгельм вымыл руки ароматной водой, вытер их вышитым полотенцем и немедленно приступил к еде. Несмотря на то что все еще был Великий пост и предложенные блюда не отличались разнообразием, вареный лосось был мягким и сочным, а сладкая пшеничная каша на молоке с корицей, миндальной крошкой и изюмом была просто бесподобна. Грешное блюдо с бледно-желтым маслом стояло рядом с корзинкой хрустящих булочек из овсяной муки, и Вильгельм с готовностью к ним потянулся. Завтра он покается в чревоугодии.

Хьюберт Вальтер покачал головой, глядя, как Вильгельм намазывает масло на хлеб тупой стороной ножа.

— Я смотрю, ты так и не избавился от варварских английских привычек, — заметил он.

Вильгельм пожал плечами:

— Я родился в варварской Англии, а мужчине следует помнить, где его корни, как и то, куда он надеется попасть.

Хьюберт мягко улыбнулся и жестом унизанной перстнями правой руки дал понять, что не станет больше поднимать эту тему. Он тоже смог занять определенное положение в Церкви, начав не столь уж радужно, хотя в окружении, в котором он вырос, английская привычка намазывать масло на хлеб и не была в чести.

Во время еды мужчины не разговаривали о делах. Хьюберт, прирожденный судья, и рад был бы их обсудить, но Вильгельм предпочитал выбросить все из головы, чтобы лучше подготовиться к новым слушаниям.

— Твоя семья быстро растет, — сказал Хьюберт в промежутке между двумя ломтями лосося. — Сколько их уже?

— Четыре мальчика и девочка, — ответил Вильгельм. — Виллу девять, Ричарду семь, Махельт пять, Гилберту скоро два, а Вальтер родился на Рождество.

Он помнил имена и дни рождения всех своих детей памятуя о том, как Вильгельм де Броз однажды признался, что не помнит имена и возраст нескольких из своих шестнадцати детей.

Архиепископ проговорил задумчиво:

— Кто-нибудь из них станет служителем Церкви? Если собираешься кого-нибудь отослать к нам, то знай, что нет хуже судьбы, чем принять участие в Таинстве Рукоположения.

— Если кто-нибудь из них проявит к этому склонность, то я не буду препятствовать, — ответил Вильгельм. — Но сперва я хочу обучить их общим предметам. Я у отца четвертый сын, однако, если бы я дал обеты, и для меня, и для Церкви это была бы полная катастрофа. Мой брат Генрих куда больше подходит для роли священнослужителя.

— Ах, да, епископ Экзетерский, — сказал Хьюберт Вальтер, и сдержанность его тона лучше передавала его чувства, чем сами слова.

Вильгельм редко общался с Генрихом, который благодаря милости короля Ричарда к клану Маршалов, занял видное положение в Церкви. Вильгельм предпочитал держаться на некотором расстоянии от брата — педанта, любившего читать нравоучения, который помыслить не мог бы о том, чтобы есть хлеб с маслом. Хотя иногда во время официальных приемов они встречались, но общались больше из чувства братского долга, чем по собственной воле.

Вильгельм резал творожный пирог, посыпанный молотой корицей, когда вошел один из посланцев Хьюберта. Человек был покрыт дорожной пылью и засохшей грязью, а глаза его покраснели от недосыпания. Встав на колено, чтобы поцеловать кольцо архиепископа, он сразу же достал из сумки два письма с печатью короля Ричарда.

— Одно — точная копия другого, милорды, — сказал он, протягивая одно Вильгельму, а другое архиепископу.

Хьюберт Вальтер кивнул и отпустил человека. Сделав знак слугам, чтобы они удалились, он вытер нож, которым резал еду, вскрыл печати и вынул пергамент. Вильгельм вытер руки салфеткой и выжидающе посмотрел на архиепископа. В таких случаях не уметь читать было просто невыносимо. Он пытался научиться, но письмена так и остались для него ничего не значащими каракулями, похожими на паучьи лапки.

По выражению лица Хьюберта Вальтера мало что можно было понять, но Вильгельм заметил, как он напрягся.

— Беда? — спросил Вильгельм, чьей первой мыслью было, что брат короля, принц Иоанн, был пойман за руку при участии в заговоре.

Архиепископ оторвал взгляд от письма и огляделся вокруг, чтобы убедиться, что никто, кроме Вильгельма, не сможет его услышать.

— Король ранен, — пробормотал он. — В плечо, арбалетной стрелой, — он нахмурился, глядя на строчки, написанные коричневыми чернилами: — Это работа писаря, но я как будто слышу слова самого Ричарда, так что он, видимо, смог его надиктовать. Он говорит, что на всякий случай нам следует обезопасить казну в Руане, но пока никому ничего не сообщать.

Вильгельм пристально посмотрел на архиепископа.

— Обезопасить казну от кого?

— Он не пишет. Видимо, еще сам не решил. Он бы не стал нам писать, если бы рана была просто комариным укусом, но все же возможно, что это лишь мера предосторожности.

Вильгельм взял письмо, предназначавшееся для него, и заткнул его себе за пояс. Он попросит своего капеллана перед отъездом прочитать его ему и пошлет гонца к Изабель.

— Ситуация осложняется тем, что никто до сих пор не знает, где находится принц Иоанн.

— Рискну утверждать, что при необходимости он может быть весьма проворен, — по непринужденному тону Хьюберта Вильгельм сразу же понял, что у лукавого прелата повсюду шпионы. Хьюберт исподлобья взглянул на Вильгельма: — Тебе когда-нибудь наносили в бою раны, Маршал? Я имею в виду настоящие раны, а не просто царапины или уколы?

Вильгельм кивнул:

— Да, в то же место, что и королю, но, слава Богу, не арбалетной стрелой. Фламандский наемник проткнул мою кольчугу багром, когда я был еще совсем молодым рыцарем, у меня до сих пор остался шрам. Потом в Пуату мне в бедро попали копьем. От этой раны я мог бы умереть, но Господь был милосерден.

Он непроизвольно потянулся рукой к раненному когда-то месту на ноге и ощутил под пальцами призрак прежней боли.

Архиепископ вытер салфеткой губы.

— Я видел, как на Святой земле люди умирали от ран, — сказал он. — Там на многие километры была одна лишь смерть, даже от комариного укуса или легкой царапины, но Ричард был сильным и пережил все это, даже тиф.

Вильгельм нахмурился:

— Мы едем в Руан только из предосторожности.

— Будем надеяться, что так и есть, но вреда не будет, если мы подготовимся, — он красноречиво взглянул на Вильгельма. — Гонка для быстрых, милорд Маршал, но поступать необдуманно было бы в этой ситуации совсем уж глупо.

Раздевшись до рубахи и штанов, Вильгельм устало сидел на своей кровати, уставившись на неправильной формы пятно от сажи над свечой в стенном светильнике. Письмо из Лимузина пришло три дня назад, и с тех нор никакой весточки; это могло означать, что король либо поправляется, либо его состояние ухудшилось. Не имея никаких вестей, они находились словно в подвешенном состоянии, но все же это было лучше ада, который разверзся бы у их ног, если бы Ричард умер.

Шпионы Хьюберта Вальтера сообщали, что принц Иоанн в Бретани, навещает Артура, своего двенадцатилетнего племянника, еще одного ближайшего претендента на престол Ричарда. Оставалось гадать, было ли пребывание Иоанна там совершенно невинным или он вынашивал какие-то коварные планы и замышлял какую-то пакость. Если бы Ричард скончался от этой раны и Артур предъявил свои права на трон, Иоанну грозила бы серьезная опасность.

Тяжело вздохнув, Вильгельм улегся на кровать. Он слышал, как за дверью переговаривались слуги, готовясь ко сну. Он поднялся, согнул руку и в тусклом свете свечи взглянул на мощные мышцы и вздувшиеся жилы. Он все еще был человеком, обладавшим силой и мощью мужчины, не утратившего вкуса к жизни. А понимание того, что эту жизнь могут у него отнять в любое мгновение, сделало его жажду жизни еще сильнее. Он большую часть своей взрослой жизни провел в путешествиях с разными королями Англии — смотрел, как они умирают один за другим, а сам продолжал путешествовать, набирая опыт. Ричарду был сорок один год, он был на десять лет младше Вильгельма, он пережил крестовый поход и плен. Было бы смешно, если бы он скончался сейчас из-за глупого, мелочного спора за клад.

Начальник крепости тайно предложил Вильгельму услуги одной из замковых шлюх. Он отказался, но про себя подумал, что тепло женского тела в его постели сегодня ночью приятно отвлекло бы его от мрачных раздумий.

— Ах, Изабель, — нежно сказал он. Она была нужна ему здесь, чтобы поговорить о случившемся с Ричардом и найти выход из сложившейся ситуации, а потом раствориться в удовольствии и неге любви. Ему хотелось заглянуть в колыбельку и увидеть маленького сына, спящего, налитого молоком, поиграть в войну со старшими сыновьями и научить Махельт всем известным ему песням. Ему хотелось дожить до времен, когда его дети вырастут, женятся и заведут своих детей, и они все вместе смогут сидеть за праздничным столом.

Он беспокойно поднялся, встал у кровати на колени и, взяв в руки четки, стал молиться Богу, чтобы тот даровал ему такое будущее в эти неспокойные времена.

Снаружи стихли голоса слуг. Потом хлопнула входная дверь, и послышался новый, встревоженный голос. В следующее мгновение раздался стук в его дверь, которого он так ждал и боялся.

— Входите! — громко сказал он, надевая сапоги.

Осберт, его казначей, просунул голову в дверь и подтолкнул в комнату одного из посланцев Хьюберта, молодого монаха с испачканными коричневыми чернилами пальцами.

— Милорд, — он кивнул, — архиепископ просит вас немедленно приехать к нему. Есть срочные новости из лагеря короля Ричарда.

Значит, он умер. Если бы он выздоравливал, люди бы улыбались или вздыхали с облегчением, и вообще атмосфера была бы другой. Понимающе кивнув монаху, Вильгельм закончил одеваться и после минутного колебания потянулся за своим поясом, на котором висел меч. Он понимал, что это глупо, но ему хотелось чувствовать себя хоть как-то защищенным перед лицом надвигающейся беды. Он велел своим оруженосцам вызвать из зала Жана Дэрли и Джека Маршала и передать им, чтобы те встретились с ним в палатах архиепископа в Ле Пре.

— И сделайте это без шума, ребята, — предупредил он. — Тут люди спать собираются, и пока нет нужды их будить.

Дом архиепископа, находящийся в Ле Пре, на другом берегу Сены, был весь освещен масляными лампами и свечами из пчелиного воска, воздух, в котором витала мягкая, теплая дымка, был наполнен сладким запахом меда. Однако, несмотря на эти достижения цивилизации, комната вполне походила на пчелиный улей в разгар лета. В комнате было шумно от звука перьев, скребущих по пергаменту. Каждый писарь, священник или слуга, способный держать перо, был занят работой. Они писали черновики писем и приказов, которые скоро будут разосланы всем прелатам и лордам с сообщением о смерти короля.

Хьюберт Вальтер и сам сидел за кафедрой, читая какой-то документ. Он был в положенном облачении, хотя его митра и лежала рядом на скамье, а тонзуру прикрывала всего лишь простая черная шапочка. К трехногому табурету был приставлен богато украшенный епископский посох, сделанный в форме пастушьего, только вырезанный из слоновой кости и с изображением агнца Господня. Когда сообщили о прибытии Вильгельма, архиепископ взглянул на него и передал документ, чтением которого был занят до этого, писарю, сидевшему рядом с ним.

— Хорошо, — сказал он. — Сделайте дюжину точных копий.

Затем, сложив руки, он обратился к Вильгельму:

— Дурные вести из Лимузина, — сказал он и указал на свиток пергамента, лежащий у его митры.

— Я это понял уже в тот момент, когда вошел ваш гонец, — Вильгельм тоже указал на листок пергамента. — Печать королевы Алиеноры, — пояснил он.

Хьюберт кивнул:

— Она была в Фонтевро, но успела к нему, потому что ехала день и ночь. Рана нагноилась. Он умер еще до того, как мы получили первое послание.

— Упокой, Господи, его душу.

С чувством какого-то душевного опустошения Вильгельм подумал, все еще глядя на печать королевы Алиеноры, что это может ее убить. Из пяти сыновей, что она родила, Ричард был ее любимцем — высокий, златовласый, величественный Ричард, ребенок, на которого она возлагала все свои надежды, с кем связывала свои мечты и кому отдавала львиную долю материнской любви. Четверо сыновей уже умерли, остались лишь капли на дне чаши.

— Ричард назвал своего наследника?

Архиепископ бросил в его сторону пристальный взгляд:

— Предположительно, да, но на этот счет имеются сомнения. Мир висит на волоске, а мы с тобой, Маршал, поддерживаем чаши весов. Он облизнул губы, но Вильгельм не понял, от удовольствия или от волнения.

— Если вы говорите, что он назвал наследника, какие тут могут быть сомнения? — резко спросил он.

Хьюберт разжал руки и протянул их к Вильгельму:

— Возможно, как и многие, стоящие на пороге смерти, он не хотел признавать, насколько она близко, пока не стало слишком поздно. В этом письме говорится, что единственным человеком, кто находился рядом с Ричардом и мог слышать его слова, был Вильгельм де Броз, и он утверждает, что Ричард назвал своим наследником Иоанна, но можем ли мы верить словам де Броза?

— А разве есть причина не верить?

Архиепископ скривил губы:

— Де Броз так же редко говорит правду, как моет руки перед едой.

Вильгельм не понимал, почему для Хьюберта это так важно. Де Броз был соседом Вильгельма по ирландским владениям и уэльсским болотам. До сих пор он проявлял себя как человек грубовато-сердечный, недалекий, иногда эгоистичный, но, тем не менее, дружелюбный и миролюбивый:

— Королева Алиенора ему верит.

— Это в ее интересах, — резко сказал архиепископ. — Иоанн — ее сын.

— Разумеется, но я не вижу, о чем здесь спорить, — Вильгельм махнул рукой. — Взгляните на это с практической точки зрения, милорд. Это письмо — все, что у нас есть на сегодняшний момент, и в нем говорится, что Ричард назвал Иоанна своим наследником. Вы не можете подвергать сомнению слова де Броза до тех пор, пока он не вернется с похорон, а это будет только через несколько дней; мы не можем терять столько времени.

Выражение его лица было далеко не радостным, однако архиепископ не мог не признать, что выход из их затруднительного положения найден. Вильгельм продолжал гнуть свое:

— Иоанн — взрослый мужчина, сын короля, за последние пять лет проявивший себя как доблестный воин. Он знает эту землю и этих людей, он родился и вырос среди них. Предположим, что Ричард назвал бы своим наследником Артура, что бы мы получили? Мятежного безусого мальчишку, который не знает ни Англии, ни Нормандии, ни Анжу и живет под каблуком у французов. Неужели вам действительно хочется жить, подчиняясь марионетке, которой управляет Филипп французский?

— Все верно, Маршал, но мы могли бы помешать его влиянию на мальчика. Мы можем сломать его и обуздать, как молодого скакуна, в то время как Иоанн… — слова повисли в воздухе. — Мы оба достаточно имели с ним дел, чтобы знать, что он за человек. Твой собственный брат служил ему и попал из-за этого в большую беду.

Вильгельм сжал губы в ответ на попытку Хьюберта Вальтера воздействовать на него, напомнив о старшем брате. Иоанн Маршал погиб, защищая Мальборо, когда принц Иоанн поднял в Англии восстание, пользуясь отсутствием Ричарда.

— Мой брат знал, на что идет, когда выбирал свой путь, — голос Вильгельма зазвенел, и архиепископ понял, что за эту струну лучше больше не дергать.

Хьюберт взялся за подбородок.

— Нам нужно хорошенько обдумать наш путь, Маршал. У нас есть единственная возможность все изменить, а к утру ее уже не будет.

Вильгельм помедлил с ответом, но не потому, что усомнился в своем решении. Скорее, эта пауза была нужна ему, чтобы собраться с силами.

— Семь лет назад я уже стоял перед выбором: Артур или Иоанн. Ричард был в крестовом походе, а епископ Илийский старался подготовить почву, чтобы посадить на трон Артура, если Ричард умрет. Я тогда отказался ему помогать и сейчас отказываюсь, потому что Иоанн больше годится на эту роль.

— Ты стоишь на очень скользкой лестнице, — предупредил его архиепископ.

Слова Хьюберта заставили Вильгельма вспомнить об осадной лестнице в Мильи. Он чуть не улыбнулся, хотя ничего смешного в этом не было.

— Надеюсь, сейчас у меня уже хватит опыта не упасть.

Хьюберт надул губы, помедлив, затем вздохнул и взмахнул руками, словно сдаваясь:

— Как хочешь, Маршал, но я думаю, что ты будешь жалеть об этом своем решении больше, чем о любом другом.

— Но вы согласны?

— Я принимаю это, — мрачно поправил его архиепископ. — Твое доброе имя хорошо известно английским лордам, твое влияние простирается широко, и, если ты поручишься за Иоанна, ради тебя они примут его сторону. Нормандцы примут Иоанна охотнее, чем Артура, потому что не доверяют бретонцам и французам. Лучше иметь дело со знакомым драконом. Я не могу плыть против двух столь сильных течений.

Он жестом подозвал слугу, чтобы тот снова наполнил чашу, стоящую рядом с ним, и еще одну для Вильгельма.

— Что ж, выбор сделан, и теперь остается только решить, как нам лавировать между опасными берегами.

Вино было крепким, как любил архиепископ. Острый запах специй кольнул ноздри Вильгельма, и он чуть не закашлялся от глотка, который сделал из вежливости.

— Нужно забрать Иоанна из Бретани, — сказал он, с усилием проглотив вино. — Как только бретонцы услышат об этом, они сделают все, чтобы он не попал в Нормандию.

Хьюберт оставался невозмутимым:

— Двое моих лучших людей готовы к путешествию, их кони оседланы, они ждут. Они найдут Иоанна и смогут доставить его сюда в безопасности, прежде чем против него смогут выступить бретонцы.

Вильгельм отставил свою чашу, нёбо щипало почти невыносимо. Он не позавидовал бы тому, кто оказался бы врагом могущественного и печального Хьюберта Вальтера. Если бы они приняли другое решение, эти двое всадников направлялись бы в Бретань с сообщением для Артура, а принц Иоанн никогда бы больше не увидел неба даже в окне темницы.

Была поздняя ночь, догорели все свечи, кроме одной — на высоком железном светильнике у кровати. Поддерживая головку Вальтера левой рукой, Изабель укачивала его и кормила грудью. Было приятно проводить вот так время с сыном, просто сидеть молча и наслаждаться этим. Вальтер был в том очаровательном возрасте, когда дети начинают улыбаться и узнавать взрослых. Одной маленькой ручкой он крепко вцепился в прядь ее волос, а глазами следил за ее взглядом. Скорее всего, волосы у него буду светлые, а глаза голубые, как у нее, а не карие, как у Вильгельма. Она пела ему ирландскую колыбельную, которую ей и ее брату в детстве пела ее няня, Эйна. Она не знала, что означают слова, но они были нежными, а мелодия мягкой и распевной.

Еще неделю назад она была так взволнована предстоящей поездкой в Ирландию, но от ее радости не осталось и следа, после того как она получила от Вильгельма краткое письмо, а потом и он сам примчался на взмыленной лошади. Ирландия снова на глазах уплывала в туман, поскольку Вильгельм собирался отправиться в Англию, причем один. Весь день он говорил со своими слугами и рыцарями, строил планы, уточнял детали. Он ни на минуту не присел с того самого момента, как вернулся из Руана. Она упаковала его дорожные сундуки и убедилась, что ему хватит провизии. Она поговорила с его слугами и казначеями и приготовилась к тому, что ей придется распоряжаться их деньгами в его отсутствие.

В комнату вошел Вильгельм, ступая мягко, как кот, однако его угловатость была ощутима почти так же, как натяжение волос, когда она расчесывала их так тщательно, что они чуть не рвались. Он всегда бывал таким, когда предстояли действия — дипломатические или военные. Она надеялась, что ему хватит энергии продержаться и в этот раз. До сих пор ему хватало свойственного молодым задора, но Изабель не забыла, как оскудел этот ручей жизни, когда Ричард после крестового похода попал в плен и в Англии началась борьба за власть.

Вальтер заснул. Она мягко отняла его от груди и переложила в колыбельку под шерстяное покрывало. Затем, завязав сорочку, она обратила взгляд на Вильгельма. Он сел на скамью у камина, на которой громоздились подушки, и снял сапоги и куртку. Изабель налила им обоим вина, разбавив свою порцию родниковой водой.

— Королевская галера приплывет завтра к полудню, — он покрутил в руках чашу. — Мне нужно отбыть на рассвете.

— Тогда вдоволь выспаться тебе не удастся, — ответила она. — Сейчас уже середина ночи.

Он пожал плечами:

— Я не устал. Я смогу поспать, когда представится свободное время. Если море будет спокойным, мне удастся поспать в каюте.

Отставив свою чашу, она подошла к нему сзади и начала медленно массировать его плечи. Мышцы Вильгельма были настолько напряжены, что массировать их было все равно, что сдавливать пальцами камень, и она была почти уверена, что у него сильно болит голова.

— Правильно ли я поступаю? — спросил он.

Она расслышала в его голосе желание услышать подтверждение своих слов и ответила медленно, в такт движению рук:

— А тебе кажется, что нет?

Он невесело рассмеялся:

— Ну, когда архиепископ Кентерберийский качает головой, а мои собственные рыцари и члены моей семьи считают, что я впал в маразм, раз поддерживаю Иоанна, согласись, есть основания сомневаться в правильности своих поступков.

— Если бы ты поддержал Артура, на тебя, возможно, смотрели бы так же, — пробормотала она. — Это незавидный выбор.

— Да, — ответил он, одним словом выразив всю тяжесть возложенной на него ответственности за разрешение этой задачи. Потом, закрыв глаза, он тихо простонал: — Да, вот так хорошо.

— Вы с Вильгельмом де Брозом сделаете Иоанна королем, — задумчиво произнесла она. — Ведь это де Броз сказал, что Ричард на смертном одре назвал Иоанна своим наследником, и это твое влияние на английских лордов заставит их его принять. Он будет тебе обязан.

Вильгельм непроизвольно хмыкнул.

Изабель молча массировала его плечи. В камине мягко потрескивал огонь, а в колыбели сладко посапывал малыш.

— По крайней мере, он должен будет подтвердить твое право на остальные земли моего отца, — пробормотала она. — Попроси у него Пемброук. Мой дедушка был графом, но у моего отца никогда не было титула. И ему никогда не давали землю. Я бы восстановила справедливость.

Она почувствовала, как его мышцы снова напряглись, и помолчала, продолжая медленно массировать их. Наконец он расслабился и глубоко вздохнул:

— Не могу отрицать, что и сам иногда об этом думал.

Он дотянулся до ее руки и притянул ее к своим губам.

— Пемброук должен быть нашим, — сказала она. — И Кильгерран тоже. Там земля богатая и плодородная, там хороший порт и хороший морской путь в Ирландию… Если ты ни о чем больше не станешь его просить, любимый, попроси об этом.

Вильгельм скользнул рукой вверх по ее руке и, обхватив жену, усадил к себе на колени.

— А ты честолюбива, любимая, — произнес он, улыбаясь.

— А ты нет? Я только хочу получить то, что по праву принадлежит нам, тебе и нашим сыновьям, — ее голос зазвучал жестче. — Если уж нам предстоит стать подданными Иоанна, нам стоит получить какую-то выгоду. — Она спрыгнула с его колен. — Ты идешь спать?

Он покачал головой:

— Я не устал.

— Спать не обязательно. — Он начал ухмыляться, и она скорчила ему гримасу. — Я хочу сказать, что ты можешь просто немного отдохнуть.

Все еще улыбаясь, он проследовал за ней в постель. Задернув полог, Изабель ощутила прикосновение его рук к своим плечам, притягивающее, манящее; он притянул ее к себе, развязывая ленту на ее сорочке.

— К чертям отдых, — сказал он.

Чувственное тепло затопило Изабель.

— Я все еще кормлю Вальтера, — почти не дыша, предупредила она. — И пост все еще продолжается.

— Тогда я утром покаюсь в своей слабости, — прошептал он ей на ухо. — Будь ласковой, Изабель, ты так мне нужна.

Он стянул сорочку с ее плеч, его рот искал ее губы. Внезапно, охваченная желанием, она упала на колени на вышитое шерстяное покрывало на постели и потянула его за собой.

Потом она тихо лежала рядом с мужем, как будто оставшиеся часы темноты могли что-то изменить. Несмотря на то что Вильгельм утверждал, что не устал, он крепко спал, одной рукой ухватившись за ее волосы, так же как Вальтер до этого. Сама возможность восстановления ее в правах на наследство ее предков, на наследство де Клеров, наполняла ее сладостным предвкушением, но в то же время и тошнотворным страхом. Чем выше поднимешься, тем дольше будешь падать, и у нее не было иллюзий на этот счет.