Арундел, февраль 1148 года

Аделизу разбудили тихие голоса. Сквозь неплотно запахнутый балдахин было видно, что в комнату через открытые ставни проникает бледный свет зимнего дня. К потолку поднимался ароматный дым от жаровни.

Должно быть, Аделиза проспала много часов, потому что, когда она, утомленная, добралась до кровати, спускались сумерки, а сейчас утро явно было в разгаре. Она чувствовала себя изнуренной, словно и не спала, но во рту было сухо, как всегда после сна, и тело занемело оттого, что долго лежало в одном положении. У нее и раньше случались приступы слабости, но они быстро проходили. Однако на этот раз силы не возвращались к ней. Она хворала уже два месяца, и здоровье ее только ухудшалось.

– Вы можете что-нибудь сделать? – умоляющим тоном спрашивал Вилл.

Другой голос, немного повыше, принадлежал магистру Вайтлу, лекарю, который пользовал Аделизу с того дня, как она погрузилась в апатию.

– Господин, эта мучительная болезнь вызвана отмиранием женского естества. Иногда огонь в теле гаснет настолько, что не может поддерживать жизнь, и здесь уж ничего не изменишь. Чтобы раздуть пламя, я делал припарки и отворял кровь, но все напрасно.

– Я не верю, что это не лечится! – прошипел Вилл. – Я не допущу этого!

– Все в Божьей власти, милорд. Просите Его о чуде. В остальном ей нужны тишина, покой и горячая пряная пища, чтобы поднять настроение. Если хотите, пригласите другого лекаря, но он посоветует вам то же самое.

– Убирайтесь! – не сдержался Вилл. – Какой от вас толк, если вы не можете помочь ей? Мне без нее не жить!

– Милорд, как бы я хотел вам помочь… Графиня – прекрасная, великодушная леди.

Из глаз Аделизы на подушку потекли слезы. Она услышала, как за магистром Вайтлом закрылась дверь.

Прерывисто дыша, Вилл подошел к окну, стукнул ладонью по стене, потом ударил по каменной кладке сжатым кулаком. До Аделизы донесся сдавленный стон:

– Я не вынесу этого. Почему она?

За окном звенели голоса детей, играющих во дворе. Звуки их веселой возни долетали как будто издалека. Она знает, что делать. У нее было предостаточно времени, чтобы подумать о своем конце.

Вилл со вздохом отошел от окна, приблизился к кровати и посмотрел на жену. Его взгляд выдавал муку и бессильную злость. Она подняла на него глаза.

– Я все слышала. – Ее голос был сухим и хриплым от долгого сна. – У меня тоже разрывается сердце.

– Я не позволю вам покинуть нас. – Вилл склонился и, придерживая ее за спину, помог ей сесть, опираясь на подушки.

Она чуть не вскрикнула от боли, отчего Вилл вздрогнул и отпрянул:

– Должно же найтись какое-то средство.

Аделиза едва заметно указала на кувшин, стоящий на столике у кровати. Он налил ей немного вина и помог выпить.

– Посмотрите, вы так слабы, что не можете удержать в руках кубок.

Она почувствовала, как вино потекло в желудок, согревая все внутри.

– Я спросила себя, почему Бог послал мне эту болезнь, – прошептала Аделиза. – Что Он хочет сказать мне? Что я должна понять? – Она наморщила лоб. – Отчего забрал у меня все жизненные силы, а тело мое все еще держит здесь? Я охотно отдам Ему душу, если Он попросит.

Вилл простонал:

– Нет, я не хочу терять вас.

Аделиза кончиками пальцев коснулась его колючей щеки и ощутила тепло его кожи. Он был силен, здоров и полон жизни, так же как их дети.

– Так не может продолжаться, – сказала она. – Что я за жена для вас и какой пример подаю нашим детям? Не хочу, чтобы они видели меня такой.

– Не говорите так! – воскликнул он. – Вы поправитесь.

– Я больна уже давно, и улучшений не предвидится, – возразила она, мысленно моля Бога дать ей силы произнести то, что она собиралась сказать. – Так не может продолжаться. Мне лучше быть в другом месте, где я еще могу принести пользу.

– О чем это вы? В каком еще другом месте? – Муж уставился на нее с подозрением.

Аделиза закрыла глаза:

– В Аффлигеме, в монастыре. По крайней мере, там я смогу молиться.

– Нет! – Вилл непроизвольно отскочил от кровати: в Аффлигеме были похоронены родственники Аделизы, и ее решение подтверждало, что он теряет ее. – Я не позволю!

– Тогда что вы собираетесь делать, муж мой? – Аделиза снова открыла глаза и устремила взгляд на искаженное мукой лицо Вилла. – Будете смотреть, как я лежу здесь и угасаю день за днем, и допустите, чтобы это видели наши дети? Я хочу окончить жизнь, не теряя достоинства.

Д’Обиньи отошел и стал мерить шагами комнату, зарывшись пальцами в волосы. Ему казалось, что он вот-вот взорвется от невыносимых, переполняющих его чувств прямо на глазах у бледной и прекрасной, как надгробная статуя, Аделизы. Он вспомнил, сколько усилий приложил, чтобы убедить ее оставить Уилтон и выйти за него замуж. Возможно, Бог отвел ему лишь короткий период счастья, и это время было на исходе. Так дерево цветет весной и теряет листья осенью.

На столике, стоящем у окна, находились молитвенник Аделизы, свечи, распятия и золотая корона филигранной работы, украшенная жемчужинами и небольшими сапфирами. Рядом лежал инкрустированный драгоценными камнями нательный крест, который Вилл подарил жене вскоре после свадьбы. Он был так горд, когда она носила его. Прекрасный предмет, прекрасная женщина. Его жена. Его королева. Счастье всей его жизни.

Теперь она просит позволения покинуть его. Он сжал руку в кулак и взглянул на побелевшие костяшки пальцев. При дворе его прозвали Сильная Рука. Но что проку от его силы, если нельзя отвести несчастье от семьи? Откажется ли отпустить жену или согласится, он все равно потеряет ее.

Вилл вернулся к кровати и медленно разжал кулак:

– Хорошо, если вы так хотите, поезжайте в Аффлигем. Мы скажем детям, что вы, как попечитель монастыря, должны время от времени посещать его и что вы едете туда, чтобы предаться молитве и размышлениям. Поскольку все это правда, мне не придется им лгать.

Слезы благодарности выступили на глазах у Аделизы.

– Поверьте, это к лучшему.

– Не для меня, – обреченно покачал головой Вилл. – Я теряю бóльшую часть самого себя.

– Я просто буду вдали от вас, нам к этому не привыкать: вы подолгу находитесь при дворе, в то время как я живу здесь. Теперь вы будете при дворе, а я в Аффлигеме.

– Но вы не станете ждать дома моего возвращения, делить со мной постель, обмениваться мыслями, воспитывать наших детей…

– Нет. – Она перевела взгляд на окно и закусила губу. Покидать мужа тяжело, покидать детей невыносимо, но оставаться здесь невозможно. – Да, воспитание детей ляжет на ваши плечи, но я верю, что вы справитесь. Юлиана и Мелизанда помогут вам, и мой брат Жослен тоже. Я не хочу, чтобы вы смотрели, как я умираю.

Вилл тихо выругался и схватил ее руку так крепко, как будто хотел передать ей свою жизненную силу. Он бы отдал ее без остатка, если бы только было можно… Беспомощность сводила его с ума.

– Господин.

Вилл резко повернулся, готовый наброситься на любого, кто осмелился побеспокоить их, но сдержался: пришел Ротард, камергер Аделизы, и его лицо выражало беспокойство.

– У ворот вестники от императрицы, – сказал он. – Она просит принять ее со свитой на ночлег. С ней милорд Фицконт.

Вилл уже хотел было крикнуть, что не намерен давать им кров, но Аделиза остановила его, накрыв его руку своей, и, собрав последние силы, произнесла:

– Скажите им, что мы рады приветствовать их в Арунделе.

Когда Ротард удалился, Вилл с сердитым недоумением обратился к жене:

– Вы понимаете, что делаете? Я не буду снова ввязываться в эту заваруху! Или вы хотите, чтобы Стефан осадил замок? Чтобы я потерял не только жену, но еще и дом? – Он порывался встать, но Аделиза продолжала держать его за руку.

– У меня больше не будет случая повидаться с Матильдой. Ее приезд не имеет отношения к войне и политическим интригам. Это личный визит, хотя она очень рискует, потому что здесь для нее небезопасно.

– То же самое вы говорили девять лет назад, – в сердцах ответил Вилл, – убеждали меня, что она просто заехала по-родственному, и посмотрите, к чему все это привело.

– Вы прекрасно знаете, что не с этого все началось. А чем Матильда может навредить сейчас? Роберт мертв, упокой Бог его душу, армии у нее нет. Если вы не хотите видеть ее в замке, тогда пусть меня вынесут к ней на носилках. Я не шучу, муж мой, – добавила она, поскольку он стал трясти головой. – У меня нет сил, но есть еще желания. Вы позволите мне удовлетворить их?

– Разве я когда-либо запрещал вам хоть что-нибудь? – Он повернулся и стремительно вышел из комнаты.

Аделиза закрыла глаза, собирая те немногие силы, которые придало ей выпитое вино, и позвала Юлиану и Мелизанду, чтобы они помогли ей встать и одеться. Одежда висела на ней, и камеристкам пришлось затягивать шнурки до предела. Аделиза приказала подрумянить ей щеки мазью с алканной и слегка помазать ею губы. Пока женщины меняли покрывало и добавляли в жаровню благовония, она выпила еще вина и заставила себя съесть кусочек хлеба.

Затем послала Мелизанду подготовить еду и покои для гостей и помолилась о том, чтобы ей достало мужества пережить этот визит. Она очень хочет повидаться с Матильдой, но не менее этого желает, чтобы та не задерживалась в замке надолго.

Вилл встретил Матильду в просторном холле. Последний раз они виделись в заснеженном дворе Абингдонского аббатства.

– Госпожа. – Он сдержанно поклонился, но не опустился на колено.

Матильда не придала этому значения.

– Благодарю вас за то, что открыли для нас ворота, – сказала она вежливым, но холодным тоном.

– Благодарите не меня, – ответил Вилл. – Я бы не пустил вас, но Аделиза настаивала. Вам я с легкостью могу отказать, но счел невозможным отказать ей.

Матильда с прищуром взглянула на него:

– Я ненадолго. Она столько сделала ради меня и так много значит для меня, что было бы неучтиво с моей стороны не попрощаться с ней.

Вилл побелел, и в его карих глазах засверкала такая ненависть, что Матильда даже отступила назад. Хью Плакнетт и Бриан Фицконт поспешили встать у нее за спиной, готовые защитить ее.

– Вы никогда не были особенно деликатны, – процедил Вилл, – но это верх бестактности даже для вас.

Матильда была в замешательстве.

– Что же бестактного в желании попрощаться с Аделизой перед тем, как я уеду в Нормандию?

Кровь снова прилила к лицу Вилла.

– Так это вы уезжаете? Я думал, вы имеете в виду… Ах, ну ладно. – Он вытянул руку в направлении лестницы. – Пожалуйста, побеседуйте с ней.

Матильда воззрилась на него:

– Вы думали, я говорю о чем? Что с ней? Она больна? Аделиза не писала об этом.

– Она бы не стала сообщать всему свету о своей болезни. – Вилл отвернулся, не желая продолжать дискуссию.

Обеспокоенная, Матильда поднялась по лестнице, вошла в покои Аделизы. Мачеха сидела в кресле у очага. Ее щеки были розовыми, но императрица заметила, что румянец искусственный, а под ним проступала мертвенная бледность.

– Простите, что я не встаю, – произнесла Аделиза, – но вы желанный гость, что бы ни сказал вам Вилл вместо приветствия. Он сейчас зол как черт.

Матильда поспешила к ней, поцеловала в щеку и почувствовала, что на ее губах осталась мазь.

– О, моя дорогая, почему же вы не сообщили, что больны?

– Какой смысл извещать вас о том, что вы не можете изменить? – Аделиза покачала головой. – Зачем вам лишние огорчения ко всем тем несчастьям, что на вас свалились? Но я рада повидать вас перед моим отъездом. Я начала писать вам письмо…

– Перед вашим отъездом?

Матильда растерялась. Она приехала сюда, чтобы попрощаться перед своим отбытием в Нормандию, но начало визита совсем сбило ее с толку. Да, она предполагала, что ей окажут не очень теплый прием, но враждебность Вилла Д’Обиньи показалась ей необъяснимой, и уж никак не ожидала Матильда, что застанет мачеху в таком бедственном состоянии.

Когда Аделиза рассказала о намерении удалиться в Аффлигем, Матильда не сразу поняла, о чем идет речь.

– По крайней мере, там я смогу предаваться молитвам и буду приносить пользу, а не лежать здесь, как пустая оболочка. Вилл смирился с моим решением, но для него это тяжкий удар, он еще переживает. Я знаю, что поступаю правильно, но убедить его в этом мне пока не удалось. – Голос ее дрогнул. – Младшему сыну всего лишь год. Если бы только был другой выход…

– Возможно, есть другой выход. А вы пробовали…

– Лекари сделали все, что могли, – устало прервала ее Аделиза. – Теперь все в руках Господа, и поэтому я должна ехать.

– Когда вы уезжаете?

– Как только спишусь с аббатством. Вилл, я думаю, будет затягивать дело, но я найду способ его поторопить.

Матильда качала головой:

– Я и не представляла, что вы так больны. А я приехала, чтобы сообщить вам, что отплываю в Нормандию.

Пришла очередь Аделизы удивляться:

– Почему?

– Надо добыть деньги и набрать войско. Теперь, когда не стало Роберта, некому командовать армией, если только Жоффруа или Генрих не возьмут это на себя. Генрих уже почти взрослый и может принять бразды правления. В следующем месяце ему исполнится пятнадцать. Его отец был моложе, когда женился на мне и стал графом Анжуйским.

– И все же он слишком молод, чтобы управлять страной, – неуверенно заметила Аделиза.

– Согласна, но он умен не по годам, к тому же я, хоть и не могу вести военные действия, буду направлять его советами. Ради объединения страны многие встанут под его знамена и поддержат его в бою. – Она взглянула на Аделизу. – Так же как у вас, у меня нет выбора. Настало время Генриху заявить о своих правах. Я сердилась, когда он пересек пролив и наивно пытался захватить замки Стефана, но все же была горда за него. С тех пор прошел уже год, за это время сын вырос и возмужал. Он будет королем, я знаю это наверняка. Бароны, такие как ваш муж, отвергли меня, но его они не отвергнут. Дело еще не проиграно, – добавила Матильда и стиснула зубы: признать поражение после стольких лет кровопролитной войны было немыслимо.

– Конечно нет, – согласилась Аделиза. Помолчав немного, она предложила: – Мы можем отплыть из Арундела вместе. Знаю, что ваши вещи в Уорхеме, но что-то вы привезли с собой, а я буду рада путешествовать в вашем обществе. – Она закусила губу. – И потом, в таком случае Виллу придется отказаться от попытки удержать меня во что бы то ни стало и принять мое решение.

Матильда озадаченно смотрела на нее и задумчиво молчала.

– Я не могу медлить, – призналась она наконец. – Я покидаю Англию не потому, что бросаю ее на Стефана, но потому, что мне нужны средства для нового наступления, и отправляться необходимо прямо сейчас.

– Чем скорее, тем лучше. – У Аделизы задрожал подбородок, но она взяла себя в руки. – Поднялся попутный ветер. – (Матильда кивнула.) – В таком случае я пошлю гонца в Уорхем и помогу вам собрать вещи.

Корабль стоял на якоре у крепостного причала на реке Арун. Дул сильный, пронизывающий ветер, но небо было ясным, и капитан заверил путешественников, что судно пристанет к нормандскому берегу еще до наступления темноты.

Моряки заканчивали последние приготовления. Вилл стоял рядом с Аделизой, закутанной в плотный, подбитый мехом плащ, который должен был защитить ее от холодного ветра и морских брызг. На фоне темно-синей шерстяной накидки ее лицо выглядело белым, как лилия, а глаза казались огромными. Он старался удержаться от рыданий, убеждая себя, что она едет в Аффлигем ненадолго, только чтобы помолиться и восстановить силы, и скоро вернется, но это было все равно что накладывать повязку на рану, которая не перестает кровоточить.

Хорошо, что Матильда будет сопровождать Аделизу хотя бы часть пути. Вилл не испытывал симпатии к императрице, но эти две женщины привязаны друг к другу, и он не сомневался, что щепетильная и внимательная к мелочам Матильда позаботится об Аделизе. И слава богу, что императрица уезжает из страны и не будет больше попадаться ему на пути. Нет худа без добра. Даже в этот несчастнейший день в его жизни.

Он осторожно привлек Аделизу к себе. Жена казалась такой хрупкой, что Вилл боялся крепко обнимать ее. Безмерное горе овладело им. Она уплывает от него навсегда и безвозвратно. Он приложил руки к ее щекам и погладил их в последний раз. Ее кожа все еще была гладкой, несмотря на то что Аделизе уже исполнилось сорок пять лет. Невзгоды, которые она перенесла, снедали ее изнутри.

– Я кое-что приготовил для вас, – сказал он. – Хочу, чтобы эта вещь напоминала вам обо мне, когда вы будете молиться, и мы соединимся в Боге. – Взяв ее правую руку, он положил в нее четки из горного хрусталя с крестом, усыпанным рубинами, и закрыл ее ладонь. – В Библии говорится, что добродетельная жена ценнее, чем рубины, – проговорил он сиплым голосом. – Я буду любить и почитать вас всю жизнь, какой бы долгой она ни была.

Аделиза взглянула на его подарок, затем подняла голову и посмотрела ему в глаза:

– Вы одарили меня большим, чем земное богатство. Я тоже буду любить вас до конца моих дней.

Они так и стояли, прижавшись друг к другу, держась за руки. Вилл вспомнил, как впервые опустился перед ней на колено, когда она появилась при дворе, чтобы выйти замуж за Генриха: худенькая, грациозная девочка, в глазах страх, но и трогательная отвага. Он был двумя годами старше ее, но тоже очень молод. Тот первый взгляд поразил его прямо в сердце. Д’Обиньи сразу осознал, что она – совершенство: скромная и кроткая, но наделенная внутренней силой и редким самообладанием. Жизнь с нею в браке, рождение детей из ее чрева – все это было сладким сном, и вот теперь он просыпается, и пробуждение мучительно. Последнее мгновение, последнее прикосновение. Потом Вилл вернется в замок, сядет у очага и останется в одиночестве. Он сидел так много раз, но теперь все будет по-другому, и ему придется мириться с этим ради своего будущего и ради шестерых чудесных детей, которых подарила ему Аделиза.

Когда настало время расстаться, Аделиза все еще держала его за руку, хотя и понимала, что должна отпустить и его, и себя. В каком-то смысле вдали от него ей будет даже легче: несмотря на то что она угасала на глазах, Вилл упрямо не хотел смириться с неизбежным, и из-за этого у нее разрывалось сердце. В Аффлигеме она обретет мир и спокойствие, но будет безумно тосковать по нему. Его любовь и преклонение всегда были бальзамом для ее души.

Совершив над собой неимоверное усилие, она оторвалась от него и повернулась к детям. Няньки выстроили их в ряд по росту и старшинству. Сначала Уилкин, так похожий на отца, слишком высокий и сильный для своего возраста, с шапкой каштановых волос и золотисто-карими глазами. Потом Аделис – тоже копия отца, если не считать светлых волос: крепенькая, кровь с молоком – мать радовалась этому, поскольку такое телосложение было залогом хорошего здоровья. Затем Годфри и Рейнер, белокурые и стройные, как брат и отец Аделизы, и, наконец, двое младших детей, еще по-младенчески пухлые. Они будут помнить ее только по рассказам старших.

Она обвела их всех долгим взглядом, как будто хотела, чтобы их лица врезались ей в память и навсегда остались перед ее внутренним взором так же, как навсегда поселились они в ее сердце. Каждому из детей Аделиза подарила что-то на память о себе. Мальчикам вручила книги, а еще кольца, которые они станут носить, когда вырастут, и однажды, если Бог будет милостив, передадут своим женам или дочерям. Дочкам раздала украшенные драгоценностями пояса. Еще маленькой Аделис досталось платье, в котором ее мать выходила замуж за Вилла, а Агате роскошный придворный наряд, обильно украшенный жемчугом и горным хрусталем.

– Слушайтесь отца, – наказывала она, целуя каждого ребенка по очереди.

Крошка Генрих сидел на руках у няни: Аделиза была так слаба, что не могла сама удержать его. Агата протянула мягкую ладошку, чтобы взять ее за руку:

– Мама, мама.

Аделиза измученно закрыла глаза.

– Благословляю вас, – прошептала она. – Благословляю каждый день вашей жизни.

Потом она наклонилась, поцеловала крошечные пальчики Агаты, нежно сжала их, после чего направилась к кораблю.

Агата заплакала, как будто понимала, что мама больше не вернется, и этот плач как ножом полоснул по сердцу Аделизы. Вилл подошел и взял Агату на руки.

– Тихо, тихо, малышка, – успокаивал он ребенка дрожащим голосом. – Я с тобой и всегда буду с тобой.

Аделизу захлестнула такая невыносимая скорбь, что она не могла идти. Все это время Матильда стояла в отдалении, чтобы не мешать мачехе прощаться с семьей, но в этот момент ей пришлось броситься к ней и взять ее за руку, помогая взойти по широким сходням на корабль. Ноги Аделизы подгибались.

– Пойдемте, – подбадривала Матильда. – Осталось совсем немного. Держитесь.

Невероятным усилием воли Аделиза преодолела слабость и сделала еще несколько шагов. На палубе сильные руки подхватили ее и помогли добраться до весельной скамьи, откуда она могла видеть пристань. Оставшиеся слуги поднялись на корабль, команда пробежала по сходням, отдали канаты, и гребцы бодро заработали веслами, увлекая судно прочь от суши.

Аделиза не отрываясь смотрела на Вилла. Он все еще держал на руках Агату, а остальные дети окружили его плотным кольцом. Мальчики энергично махали ей и что-то кричали. Аделис вцепилась в свободную руку Вилла и тоже печально махала матери.

– Это похоже на предательство, – прошептала Аделиза, хотя и знала, что выбора у нее нет. С огромным трудом поднявшись со скамьи, она глядела на удаляющийся берег. Ветер раздувал паруса и волновал все расширяющуюся молочно-зеленую пропасть между кораблем и причалом. – О Господи! – застонала она и покачнулась.

– Мужайтесь! – Матильда подскочила к ней, помогла удержаться на ногах и слегка встряхнула. – Нельзя, чтобы в последний раз они видели вас упавшей без чувств или рыдающей. Вы были королевой при моем отце и остались ею в глазах вашего мужа. Не разочаровывайте его. Никогда не забывайте, что вы носите корону. Слышите? Никогда!

Эти слова прозвучали как пощечина, и Аделиза, собрав все свое мужество, поборола слабость и выпрямилась. Она подняла руку, прощаясь со своими любимыми, и вдруг почувствовала тяжесть диадемы на голове, сознавая, что неземной венец озаряет ее сиянием. Она надеялась, что ее родные видят это с берега, потому что малышка Аделис вдруг стала указывать на нее пальцем, дергая отца за рукав и что-то удивленно выкрикивая.

Когда берег окончательно скрылся из виду, силы оставили Аделизу, ноги ее подкосились, и она осела на палубу. Подбежали слуги и перенесли ее в каюту, где Матильда отпустила их, сказав, что позаботится об Аделизе сама. Она омыла ей лицо розовой водой, растерла руки, накрыла ее теплой меховой накидкой и стала думать о том, что они обе приобрели и что потеряли на пути от юности к зрелому возрасту с его предполагаемой мудростью.

– Я справилась? – едва слышно произнесла Аделиза, не открывая глаз.

– Вы молодец. – У Матильды перехватило горло.

Аделиза больше ничего не сказала, но по щекам ее ручьями потекли слезы.

Когда корабль вышел из реки в море, ветер посвежел. Матильда тихонько выскользнула из каюты и встала на палубе, провожая взглядом тающий вдали берег. Она не собиралась возвращаться. Теперь за право царствовать в Англии предстоит бороться ее сыну. Она сделала все, что могла, допустила много ошибок, а все ее усилия оказались стуком в запертую дверь. На время ей удалось восторжествовать, но только потому, что эту дверь случайно приоткрыли. По мере того как земля скрывалась из виду, уходило и чувство бессилия и безысходности. Наконец береговая линия превратилась в линию горизонта. Все кончено. От долгого вглядывания в даль глаза Матильды высохли и стало больно моргать. Она решительно развернулась и спустилась в каюту к Аделизе.

Теплый ветер гулял в лугах, усеянных весенними цветами, и волновал подол темной бенедиктинской рясы Бриана. Он шел от церкви Святого Адриана к бухте в западной части острова. Наступил период гнездования, и забавные морские попугаи с ярко-красными полосками на носу, неуклюже размахивая своими короткими крыльями, прилетали с морского берега, чтобы построить гнезда, отложить яйца и вывести потомство. Их вкусное и питательное мясо употреблялось в пищу, но сегодня Бриан отправился не на ловлю птиц – это было обязанностью брата Ансельма.

Вскоре со всех концов Англии начнут стекаться паломники, чтобы отстоять богослужение в церкви, получить милостыню и обеспечить себе место в Царствии Небесном, и на плечи монахов ляжет обязанность заботиться о них между молитвами и другими обрядами, предоставлять им еду, питье и кров. Некоторые паломники, так же как он сам, будут совершать омовения в бухте – считается, что здешняя вода имеет целебные свойства.

На берегу Бриан снял рясу и альбу, скинул сапоги и, вздрогнув – стоял ранний май, – вошел в ледяную воду. Холод обжег его тело, у Бриана перехватило дыхание, но в то же время купание освежало и бодрило. Он окунулся с головой, потом погрузился еще и еще раз, пока тело не привыкло к стуже. Затем, стоя по шею в воде, принялся молиться.

С тех пор как два месяца назад он приехал на остров, мрачные мысли реже посещали его. Уже не каждую ночь Бриан просыпался в холодном поту и больше не ощущал потребности надевать власяницу. Благодаря ежедневному погружению в чистую студеную воду язвы и потертости, образовавшиеся из-за ношения вретища, затянулись, и он чувствовал, что очистился от мирской скверны. Каждое омовение, словно ежедневное крещение, символизировало отречение от старой жизни и начало новой. В середине лета он готовился принять постриг и сбросить с себя личину Бриана Фицконта, лорда Уоллингфорда, как поношенную мантию.

Наконец он вышел из воды, энергично вытерся грубым полотенцем, которое принес с собой, и оделся. Завязывая пояс, взглянул на коричневые пятна, оставленные чернилами на указательном и большом пальце. Даже святая вода залива не смогла смыть их. Слабая улыбка промелькнула на его лице. Когда Бриан закончит свои дневные обязанности, то напишет ей письмо и не сожжет его… и после этого станет совершенно свободен.