Освящение обновленной и расширенной базилики Сен-Дени, усыпальницы королей Франции, состоялось 11 июня и привлекло толпы верующих со всей страны. За одну ночь в небольшом городке Сен-Дени выросли целые поля палаток. Каждая гостиница трещала по швам, все таверны с номерами в радиусе двадцати миль были забиты гостями. Все жаждали увидеть перестроенную церковь, сияющий интерьер которой, по слухам, напоминал драгоценный реликварий, созданный для самого Бога. Даже в извести были вкрапления самоцветов.

Алиенора переночевала в гостевом доме при аббатстве, тогда как Людовик провел всю ночь в бдении с Сугерием, монахами и различными церковными деятелями, включая тринадцать епископов и пять архиепископов.

Комнату в гостевом доме Алиенора разделила со свекровью, которая специально приехала на церемонию из своих вдовьих владений. Женщины держались учтиво, но холодно. Они не виделись с рождественского пира – это и позволяло сохранять выдержку. Аделаида оглядела ярко-красное шелковое платье Алиеноры, слегка скривив рот, словно находила его вычурным и безвкусным, но свои мысли оставила при себе. Она также не упомянула Петрониллу и Рауля, хотя само умалчивание этой темы зияло как черная дыра в том разговоре, который все-таки состоялся. Петронилла и Рауль не приехали потому, что были отлучены и не могли войти в церковь.

Туманным утром, все еще холодным и сумеречно-голубым, женщины покинули гостевой дом и проследовали в церковь с новыми дверьми из позолоченной бронзы и начертанными надписями: «Сияет благородное изделие, но будучи благородно сияющей, работа эта должна освещать умы, чтобы они могли продвигаться средь истинных светов к Истинному Свету, в который истинный вход есть Христос». Алиенора прочитала слова и подняла глаза на притолоку, где было написано: «Прими, строгий Судья, молитвы твоего Сугерия. Окажи мне милость быть причисленным к Твоим овцам».

Повсюду Сугерий оставил свою печать, если не в виде самого имени, как на дверях, то блеском золота и драгоценных камней и разноцветными лучами, струящимися сквозь яркие стеклянные витражи. Золотой алтарь сиял аметистами, рубинами, изумрудами и сапфирами, стоившими целое состояние. Хоры украшал великолепный двадцатифутовый крест, отделанный золотом и самоцветами, – его изготовили знаменитые маасские золотых дел мастера. Темнота засияла. Алиеноре показалось, будто она находится в сердце драгоценного камня или на самом деле в реликварии, и она обрадовалась, что надела красное шелковое платье со всеми украшениями, сделавшими ее частью этой блестящей, светящейся картины.

Людовик, в простой одежде кающегося, пронес по церкви на высоко поднятых руках серебряный реликварий со святыми мощами Дионисия. Вокруг растекались ароматные струйки дыма. Сугерий со своими помощниками окропил наружные стены святой водой, после чего вернулся к прихожанам, которым также достались брызги святой воды. Людовик опустил реликварий на украшенный самоцветами алтарь и распростерся ниц, приняв форму креста. Лицо его было белым, с тенями усталости на впалых щеках, но глаза светились огнем, и губы разомкнуты в экстазе. Слаженные звуки хора поднимались вместе с дымом ладана и растворялись в цветном сиянии витражей.

Алиенору удивило, что ее тронула церемония, поскольку она ожидала очередного скучного ритуала, устроенного Сугерием. Вместо этого ощущалось присутствие и дыхание Господа. Глаза наполнились слезами, затуманившими зрение. Рядом с ней Аделаида украдкой промокала глаза рукавом, а муж похлопывал ее по руке. В конце церемонии Людовик вышел вместе с монахами, пристроившись в колонну и глядя на все почти пьяным взором.

К полудню освящение закончилось, но празднование продолжалось жарким летним днем. Беднякам роздали хлеб и вино. Торговцы продавали снедь с прилавков, установленных перед аббатством. Кое-кто из пилигримов принес собственную еду и теперь устроился в тени, чтобы отдохнуть и перекусить. Люди толпились в очередях, желая увидеть невероятное собрание реликвий и роскоши, которыми Сугерий щедро заполнил аббатство, и рассмотреть библейские истории в великолепных витражах.

По-прежнему в одиночестве, поскольку Людовик так и не отошел от монахов, Алиенора остановилась у аналоя в виде орла с распростертыми крыльями. Она заплатила, чтобы его заново позолотили, поскольку оконечности крыльев были стерты до залысин от постоянных прикосновений паломников и прихожан, к тому же это ее символ – герцогини Аквитанской.

К ней тихо приблизился монах и пробормотал несколько слов, которых она давно ждала. Где-то в глубине души начал расти ужас. Велев своим дамам и придворным рыцарям оставаться на месте, королева в сопровождении монаха поднялась наверх гостевого дома. Монах постучал и тронул щеколду, Алиенора тем временем сделала глубокий вдох, готовясь к предстоящему разговору.

В комнате ее поджидал Бернар Клервоский, одетый в серовато-белую рясу из немытой шерсти. Он выглядел еще более истощенным, чем прежде, скулы его лихорадочно горели. Держался старый аскет спокойно, однако Алиенора уловила, что он напряжен не меньше ее. Они встретились, чтобы поговорить, но ни тот ни другой не желал этой встречи.

Ей стало любопытно, какого он мнения о Сен-Дени, поскольку его собственное ви́дение поклонения Всевышнему основывалось на простоте, избегающей богатства и драгоценной утвари. Он всегда осуждал Сугерия за его интерес к материальному, но тем не менее прибыл на освящение. Возможно, этот визит лишь подчеркнул его превосходство, но возможно и другое: он хотел все лично увидеть, чтобы потом написать одну из своих обличительных проповедей.

Алиенора присела в поклоне, Бернар Клервоский приветствовал ее кивком. Со стороны это походило на разминку двух бойцов на арене.

– Святой отец, я рада возможности поговорить с вами, – произнесла королева. – Будем надеяться, нам удастся достичь лучшего взаимопонимания, чем прежде.

– Совершенно верно, дочь моя, – отозвался он. – Таково и мое желание.

Она прошла в глубину комнаты, шурша красным шелком, и опустилась на обитую скамейку. Священник раздувал ноздри и кривил губы. Он часто презрительно отзывался о женщинах, украшавших себя мехом животных и краской из переработанных червей. Сам он рядился в грубую овечью шерсть. Алиенора считала, что он боится женской притягательности, такой непохожей на аскетическую мужественность.

Королева сложила руки на коленях и сидела с прямой спиной.

– Я здесь в роли миротворца, с просьбой использовать ваше влияние в обращении к папе Целестину, чтобы он отменил отлучение от церкви и восстановил законность брака моей сестры Петрониллы с ее мужем, – сказала она. – В обмен на это мой муж примет Пьера де ла Шатра в качестве архиепископа Буржа и заключит мирный договор с графом Шампани.

Он молча уставился на нее, но это молчание было красноречивым.

– Неужели у вас нет сострадания? – с жаром воскликнула она. – Что будет с их душами и душой их маленькой дочери?

– У меня есть сострадание к брошенной жене Рауля де Вермандуа, – твердо ответил он. – Ваша сестра и ее любовник переживают последствия своей похоти. Они застелили свою постель покрывалом бесчестия, но Господь все видит, с Ним не пошутишь и сделку не заключишь.

Алиенору охватила досада. Люди всегда заключали сделки с Господом. Большинство молитв про это.

– Жена Рауля много лет не была для него таковой, – возразила она. – Их брак умер давным-давно, только об этом никто не знал.

– Тем не менее он был заключен перед Всевышним, и его нельзя отменить, тем более за вознаграждение. – Он буквально впился в нее своими черными глазами. – Если король желает поступить правильно по отношению к архиепископу Буржа, тогда он должен сделать это без всяких условий, а единственный способ для вашей сестры и господина Вермандуа вернуться в лоно святой церкви – это раскаяться в своей похоти и отказаться друг от друга. – Он назидательно поднял костлявую руку. – Не мне судить, какие разговоры вы ведете с сестрой, но вы должны заботиться о правильности своего поведения, когда вы с ней, и давать ясно понять, что ни при каких обстоятельствах не станете потворствовать непотребству.

– Я буду поддерживать сестру любыми средствами, – чопорно ответила Алиенора. – И я никогда не поступала непотребно.

В его взгляде читалась жалость.

– В таком случае вам следует внушить ей необходимость обратиться к Священному Писанию. Я желаю вам добра, и меня глубоко заботит ваше духовное благополучие, дочь моя. Если вы желаете помочь сестре и ее мужу, то перестаньте вмешиваться в дела государства, а лучше все силы направьте на то, чтобы вернуть вашему супругу милость церкви.

Алиенора смерила его холодным взглядом:

– Я для этого и пришла к вам: найти способ покончить с этой войной. Сестра – моя наследница, а ее дочь будет следующая в наследной линии. Мне приходится заботиться об их благополучии, ибо это благополучие Аквитании тоже… да и Франции, поскольку Рауль де Вермандуа – близкий родственник моего супруга.

– В таком случае вам следует попросить Господа дать вам наследника для Франции, – сказал священник. – Это, безусловно, ваш первейший долг.

– Неужели вы думаете, я не пыталась? Но как мне обеспечить наследника для Франции без помощи мужа? Ведь это и его долг тоже? Но Господь наказывает нас, делая его неспособным, когда он все-таки посещает меня, но чаще всего он вообще не приходит. Предпочитает проводить время в молитвах или в компании мужчин, таких как Тьерри де Галеран. – Она уставилась на свои крепко сжатые руки. – Что же мне делать? Не могу же я сотворить зачатие как по волшебству.

Наступила долгая пауза. Она набрала воздуха, чтобы снова заговорить, но священник поднял худую белую руку, призывая ее к молчанию. Он смотрел на нее не мигая, при этом слегка кривил рот, и это была не улыбка. Вроде бы аббат Клерво выражал сочувствие, но под ним скрывалось довольство, ведь королева раскрыла свою уязвимость.

– Господь разными путями возвращает свое стадо к себе, – произнес он. – Лишь поступайте правильно, и Он примет вас обратно в свою паству. – Священник показал на ее шелковое платье. – Если хотите зачать ребенка, то должны оставить всю эту мишуру, все эти нечестивые старания, которые стали для вас так важны. Необходимо отречься от них и крепко держаться за Христа, вашего Спасителя. – Он снял с шеи деревянный крест на тесемке и вложил в ее руку. – Христос умер на кресте для физического мира и снова воскрес, точно так и ваша душа должна умереть для мира физических наслаждений и воскреснуть вновь, обретя новую силу. Господь будет наставлять вас, проверять снова и снова, пока не уверится, что вы одна из Его паствы. Несите Его крест и будьте достойной этой ноши, ибо нелегко держать бремя всей страны на своих плечах, как хорошо знает ваш супруг, и вы должны быть готовы к этому. Вы обязаны изменить свою жизнь и сделать ее угодной Богу, и только когда ваш дух будет плодовит, вы станете плодовитой и чревом. Чтобы начать новую жизнь, оставьте прежнюю, греховную, и рьяно исполняйте наказы Господа. Вы понимаете меня?

Алиенора почувствовала себя загнанным зверьком, на которого охотник наставил лук.

– Да, святой отец, понимаю.

– Измените свое поведение, – повторил он. – Сделаете это – и я стану молиться Господу, нашему Небесному Отцу, чтобы Он даровал вам и королю огромную милость – ребенка для Франции.

Она склонила голову над простым деревянным крестом в своей руке; кожаная тесьма была грязной и темной от соприкосновения с затылком аббата Бернара. Несмотря на отвращение, она испытала удивительный момент смирения. После всей роскоши, что окружала ее сегодня, этот предмет вернул ее обратно на землю. Но самое важное, он заставил ее увидеть способ, как вернуть Людовика.

– Хорошо, дитя мое, – закончил аббат. – Предлагаю вам провести три дня и три ночи в посту и молитве, чтобы очиститься от всех вредных духов. А затем, сделав то, что я велел, ступайте к своему мужу, и все будет хорошо.

Он призвал ее опуститься вместе с ним на колени и произнести молитву. Алиенора закрыла глаза, почувствовав сквозь тонкую ткань платья холодные плиты пола, сложила ладони и постаралась не вдыхать кислый запах его тела. Если молитва и смирение приблизят ее к цели, то она будет делать то, что должна.

Вернувшись обновленной после трех дней поста и размышлений, Алиенора подошла к окну своей спальни и взглянула на ослепительно-голубой небосвод. Она ощущала необыкновенную легкость, но ее мысли были ясные и четкие. Чистое небо, такое непохожее на освещение внутри Сен-Дени, устроенное Сугерием, и в то же время небесная простота была истинным чудом Господним, и, как все простое, на самом деле было сложным. Хотя бы в этом, если не в другом, Бернар Клервоский оказался прав.

Отвернувшись от окна, она внимательно посмотрела на свою кровать с мягкими простынями и роскошным золотистым балдахином с вышитыми завитками теплых огненно-оранжевых тонов. Ей нравилось все это, но теперь она поняла свою проблему.

– Снимите с кровати белье, – велела королева. – Принесите обычные простыни и валики вместо подушек, какими пользуются монахи в Сен-Дени.

Придворные дамы недоверчиво посмотрели на нее.

– Сделайте, как я говорю, – приказала она.

Ее взгляд упал на красивую медную миску для умываний. Цветочный узор снаружи сочетался с рисунком портьер, что она находила очень красивым. Собравшись с силами, Алиенора приказала принести миску без украшений. Все должно быть простым. По ее приказу из всех ниш убрали безделушки; шкатулки и сундучки сложили в раскрашенный сундук, а сам сундук накрыли серым одеялом. На крышку она положила книгу с житиями святых, а по окнам расставила кресты.

Когда все было сделано, комната выглядела пустой, однако приобрела некую строгую красоту. Придворные дамы еще больше изумились, когда она приказала сменить им прекрасные наряды на скромные платья из шерсти, а на голову надеть вимпл из толстого белого льна.

– Чтобы доставить удовольствие королю, – пояснила она. – Большего вам знать не нужно. Он должен чувствовать себя легко во время своих визитов, а для этого нужно соответствующее окружение.

Алиенора выбрала для себя платье из синей шерсти со скромными рукавами и такой же вимпл, как у дам. На шею она повесила деревянный крест аббата Бернара и сняла все кольца, кроме обручального. А затем взялась за шитье – это была рубашка для бедных, – сметывала швы, пока ждала. Это был один из вечеров, когда Людовик «исполнял свой долг», а так как цикл еще не наступил, у него не было предлога не прийти.

Он вошел в спальню в своей обычной манере, на негнущихся ногах, как человек, вынужденный носить одежду с колючими швами, но затем остановился и вопросительно посмотрел вокруг. Алиенора заметила, что он понюхал воздух, словно олень на восходе солнца. Она отложила шитье и подошла поприветствовать мужа скромным поклоном. Король отпустил свиту, пришедшую с ним, включая тамплиера Тьерри де Галерана, который, прежде чем поклониться и уйти, бросил в ее сторону прищуренный задумчивый взгляд, словно оценивая противника.

– Перемены? – поинтересовался Людовик, вздернув бровь.

– Надеюсь, вы их одобрите, сир.

Король уклончиво хмыкнул и подошел рассмотреть крест на подоконнике.

Она ждала, пока он не вернется к ней и не отдаст свой плащ. Он вымыл лицо и руки из простого кувшина, вытерся грубым льняным полотенцем, аккуратно сложенным рядом с миской. Потом присел на край кровати и похлопал по неровному шерстяному покрывалу.

– Да, так лучше, – одобрил он. – Видимо, ты начала кое-что понимать.

Алиенора прикусила язык, чтобы не ответить резкостью, решив сыграть роль покорной благочестивой жены, если это нужно для зачатия наследника Франции и Аквитании.

– Мне все стало ясно в Сен-Дени, – скромно пояснила она. – Я осознала, что необходима перемена, и сделать ее должна именно я, так как ты уже переменился. – Все это было так. Она вышла замуж за юношу, даже не подозревая, что он когда-нибудь превратится в это некое подобие монаха.

Людовик величаво указал на место рядом с собой, дав понять, что ей следует лечь. Внутри ее закипал гнев, но сила воли не дала отступить от цели. А еще Алиеноре стало грустно. Ей хотелось увидеть его прежнего, с нежной застенчивой улыбкой, длинными светлыми волосами и всем его юношеским пылом. Но того человека больше не существовало.

Простыни были шершавые и жесткие, Алиенора с трудом подавила гримасу. Людовика, однако, они устраивали полностью, – казалось, он наслаждался ощущением грубой ткани. Алиенора повернулась к мужу, опустила руку ему на грудь.

– Людовик… – Он даже глаз не открыл, а только сжался. – Неужели возлечь со мной так ужасно? – спросила она.

– Нет, – ответил он, дернув кадыком, – но мы должны охранять нашу честь и сделать это, не потакая плотским страстям, а потому, что такова воля Господа.

– Разумеется, – согласилась она удивленно. – Я тоже хочу следовать воле Господа. Я целую тебя, не поддавшись вожделению, а только из желания исполнить Его волю и стать плодовитой.

Очень медленно, словно резкое движение могло его напугать, она села и сняла вимпл. Он тронул ее туго сплетенные косы.

– В последнее время я позволяю себе дотрагиваться только до всего жесткого, – хрипло произнес он. – Таково мое наказание, ибо я недостоин лучшего. Мягкие и красивые вещи посланы, чтобы нас соблазнять. Ты хоть это понимаешь?

Алиенору так и тянуло сказать, что красивые вещи тоже создал Бог. Откуда бы тогда взяться раю? Но такой ответ только разозлил бы мужа.

– Я понимаю, что мы подвергаемся испытаниям, как предрекал аббат Клерво, – ответила она. – А еще я понимаю, что наказание принимает различные формы, но продолжение рода – воля Господня, и мы должны исполнить наш долг.

Людовик застонал и перекатился на нее, поддернув сорочку и платье. Алиенора лежала неподвижно, заставляя себя не участвовать в процессе. Обычно она вся раскрывалась ему навстречу, обвивала его руками и ногами и вторила его движениям, но сейчас ничего не делала. Он по-прежнему не открывал глаз, а крепко жмурился, словно даже взглянуть на нее для него было невыносимо. Она услышала, что он бормочет сквозь стиснутые зубы молитву. Он сам развел ей ноги и начал копошиться.

– Господь желает этого, – задыхаясь, проговорил он. – Господь желает этого. Господь желает этого!

В следующую секунду он овладел ею и, продолжая двигаться, призвал Господа посмотреть, как он выполняет свой долг; его голос перерос в крик, в котором смешались триумф, чувство вины и отчаяние, когда он пролил семя.

Секунду он лежал на ней не шевелясь, а затем отстранился, чтобы отдышаться. Она крепко сжала ноги. Ей было физически больно от его грубости, но цели своей она достигла – как и Людовик. Он по-прежнему лежал с закрытыми глазами, хотя выражение лица смягчилось. Покинув постель, он встал на колени перед крестом, который Алиенора заранее установила в изножье кровати, и поблагодарил Господа за Его великую милость и щедрость. Присоединившись к мужу, королева тоже поблагодарила Всевышнего и молча помолилась за быстрый результат.