Генрих беспокойно вышагивал по комнате, отведенной ему с отцом в Большой башне. На стенах, украшенных фризом с цветочным орнаментом, висели гобелены хорошего качества, тяжелые и плотные. В нише между окнами разместился столик с шахматной доской, рядом с которой лежал псалтырь на тот случай, если вдруг ему или отцу захочется почитать. Все было обставлено с большим вкусом и в то же время роскошно – совсем другого ожидал Генрих от Людовика Французского. Хотя, по всей вероятности, гостевой занималась королева – тем интереснее, ведь появлялась возможность оценить ее личность.

Жоффруа сидел на кровати, потирая больную ногу.

– Помни, ни слова никому о другом деле. К нему следует подойти с величайшей деликатностью.

Генрих взял в руки арфу, извлек пару нот.

– А я, значит, по-твоему, не деликатен?

– Просто напоминаю, что́ стоит на кону, только и всего, – раздраженно ответил Жоффруа.

– Я знаю, что́ стоит на кону, сир. Я не ребенок, нуждающийся в наставлениях, как и вы не старик, впавший в детство.

Жоффруа вспыхнул, в его взгляде сверкнула молния. Однако он предпочел сделать вид, будто сын его рассмешил.

– Зато ты все такой же дерзкий щенок. Я запрещаю тебе выходить на первый план. Нам нужно заручиться согласием Людовика.

– Я буду кроток как ягненок, – пообещал Генрих с насмешливым поклоном.

Отец фыркнул, не поверив ему ни на секунду.

Людовик восседал в великолепном резном кресле в своих покоях, а перед ним расстелили ковер, чтобы удобнее было опускаться на колени тем, кто выражает свое почтение. Генрих разглядывал того, чье место он займет в постели герцогини Аквитанской, если осуществится их план. В свои тридцать с небольшим Людовик Французский оставался красивым мужчиной с поразительно светлыми волосами и синими глазами. На первый взгляд у него было открытое славное лицо, но за приятной внешностью угадывалась замкнутая натура. В его голове могли роиться какие угодно мысли – или вообще никаких. Недавняя болезнь оставила свой след, отсюда и впалые щеки; он выглядел усталым и бледным, но бодрился. Его правая рука лежала на скипетре, украшенном горным хрусталем и золотом, а на среднем пальце правой руки сверкал подходящий по стилю перстень с реликварием из горного хрусталя.

Генрих опустился перед Людовиком на колени, но для него это была пустая формальность, знак того, что он уважает власть. Людовик, конечно, помазанный король Франции, но в то же время обычный человек, причем далеко не всесильный.

Король поднялся и даровал каждому поцелуй в знак примирения. Юноша сосредоточился на том, чтобы ничем не выдать своих чувств. Когда губы короля слегка коснулись его щеки, Генрих приложил все усилия, чтобы не вздрогнуть. Было в этой секунде что-то завораживающее, но неприятное. Молодой человек понимал, что затеял опасную игру и дело тут гораздо серьезнее, чем дипломатический обман. Он не хотел оказаться в ситуации, когда, подобравшись совсем близко к противнику, случайно выдаешь свое присутствие.

– Надеюсь, вы приходите в себя после болезни, – заботливо произнес Жоффруа, как будто вовсе не он чуть раньше рассуждал с Генрихом о том, что будет, если Людовик не оправится после кори и умрет.

– Благодарю вас. С Божьей помощью, я в порядке.

– Рад слышать, сир, – продолжил Жоффруа, – но ваше нездоровье, по крайней мере, дало нам возможность начать переговоры, а не сражаться.

– В самом деле, – поддакнул Людовик. – Лучше хранить урожай в амбарах, чем сжигать его в полях.

Генриху с большим трудом удавалось сидеть смирно и не дергаться, пока шел обмен банальностями. В Англии урожаи его сторонников постоянно подвергались сожжению на полях. Ему нужно было поехать туда и разобраться с этим, но сначала предстояло решить трудности с Людовиком.

Из темницы привели Жиро де Берле, по-прежнему в кандалах. Это был один из самых неприятных моментов предстоящих переговоров. Железные оковы растерли его запястья, от него разило темницей Анже, в которой до сих пор томилась его семья.

Людовик сел прямо, дипломатическая улыбка исчезла с его лица.

– В чем дело? – возмутился он. – Зачем вы привели этого человека ко мне в цепях?

Жоффруа пожал плечами:

– Это мой вассал, но он задумал свергнуть меня и успел разорить монахов аббатства Сент-Обен, которым я покровительствовал. Я привел его сюда, потому что он является одной из причин наших разногласий.

Бернар Клервоский, стоявший позади Людовика и ловивший каждое слово, теперь вышел вперед и стукнул посохом об пол.

– Что можно сказать о господине, который мстителен сверх всякой меры? Вы уничтожаете этого человека из-за собственной гордыни и злобы.

Жоффруа бросил на аббата Клерво презрительный взгляд:

– Будь я мстителен сверх всякой меры, этот человек был бы уже мертв – давно четвертован и повешен, а его семья изгнана, чтобы умереть с голоду. Даже не пытайтесь читать мне проповеди, аббат.

Жиро из Монтрея, пошатываясь, подошел к Бернару и рухнул перед ним на колени со склоненной головой.

– Отдаюсь на вашу милость, – почти рыдая, произнес он. – Если вы и король не вмешаетесь, я умру в кандалах, как моя жена и дети.

– Такого не случится, обещаю, – мрачно изрек аббат Бернар. – С Богом не шутят.

– Скажите об этом монахам Сент-Обен, – парировал Жоффруа. – Если он вам нужен, то назовите свою цену, иначе он вернется со мной и сгниет в Анже.

Бернар опустил руку на плечо Жиро де Берле, чтобы тот успокоился, а сам устремил горящий взгляд на Жоффруа:

– Никуда он не вернется, мой господин, ибо ваши дни на этой земле сочтены, если только вы не раскаетесь.

Жоффруа прищурился.

– Ты не имеешь права говорить ни за Бога, ни за короля, старик, – возразил он. – Посчитай, сколько тебе осталось дней, прежде чем считать время, отпущенное другим. С тобой я больше ничего обсуждать не буду. Ты надо мною не властен.

Повернувшись на каблуках, он вышел, оставив после себя оглушительную тишину.

Генрих поклонился Людовику, даже глазом не повел в сторону аббата Клерво и несчастного, закованного в цепи бывшего кастеляна Монтрея и поспешил за отцом.

Тот с поджатыми губами ждал в конюшне, пока конюх не оседлает его коня.

– Удачно все прошло, – саркастически заметил Генрих.

– Я не позволю, чтобы какой-то стервятник-цистерцианец бросал мне в лицо черные пророчества и вмешивался в мои дела. Я приехал сюда вести переговоры с Людовиком, а не с аббатом Сито.

– Но Людовик, видимо, поступил так намеренно.

Жоффруа забрал у конюха уздечку.

– Я тоже уезжаю сейчас намеренно, – бросил он. – Пусть поварится в своем соку. Мы здесь для того, чтобы вести переговоры, а не для того, чтобы позволить им взять верх. Дадим им время вывести «святого» Бернара из перепалки и сами узнаем, каково наше положение.

Наконец анжуйские гости, отец и сын, вернулись с конной прогулки. Алиенора скрыла свое нетерпение, стоя вполне спокойно, пока служанки заканчивали ее одевать. Наряд и внешний вид были важными инструментами дипломатии, особенно в присутствии графа Анжуйского. Его сына, молодого выскочку герцога Нормандского, она до сих пор не встречала и потому испытывала любопытство.

Они приехали в начале дня, но неприятности не заставили себя ждать. Ей только еще предстояло поприветствовать гостей, но до нее уже дошла весть, что отец и сын покинули переговоры после обмена резкостями с Бернаром Клервоским. Алиенора не обратила на это почти никакого внимания. К таким театральным жестам часто прибегали во время переговоров. Ей донесли, что аббат удалился на молитву, забрав с собою кастеляна Монтрея, с которого сняли кандалы, а Жоффруа и его сын возобновили переговоры.

Амария поднесла зеркало; Алиенора увидела отражение красивой спокойной женщины и добавила к своему оружию легкую соблазнительную улыбку. Королева давно научилась носить маски и стала в этом деле таким экспертом, что временами под слоями лжи было трудно отыскать ее истинную сущность – веселую девочку из Пуатье, перед которой лежало блестящее будущее со множеством возможностей.

– Что ж… – сказала она Амарии, и ее улыбка застыла, как стекло. – Начнем битву.

В тот день переговоры закончились, оставив обе стороны настороже, после того как улеглась пыль от утренней стычки, но довольными, что достигнут определенный прогресс и понимание. Придворные кружили по залу, продолжая обсуждение, но тут фанфары возвестили о прибытии королевы. Сердце Генриха сильно забилось, хотя внешне он сохранял спокойствие. Не важно, как она выглядит или сколько ей лет. Алиенора лишь средство достижения цели, а он всегда сможет держать при себе любовниц – нужно только не бравировать ими в ее присутствии.

Королева оказалась высокой, гибкой и длинноногой, на что намекало струящееся платье, пока она шла по залу. Его внимание привлекли ее изумительные туфельки, расшитые крошечными цветами. Когда она проходила мимо, Генрих поклонился и вдохнул великолепный аромат, такой же свежий и пьянящий голову, как сад во время дождя. Опасения по поводу старой карги рассеялись в одну секунду. На самом деле она выглядела в высшей степени соблазнительно.

Она преклонила колено перед Людовиком, давая понять, что признает его превосходство, но сделано это было без души, по обязанности. Потом королева поднялась и повернулась к отцу Генриха, протянув ему тонкую руку, украшенную одним кольцом с большим сапфиром. Ее широкий рукав соскользнул немного, обнажив запястье, и юноша опять ощутил великолепный аромат ее духов.

– Как приятно снова вас видеть, – произнесла она с теплой, но в то же время величественной улыбкой. – Добро пожаловать.

– Всегда отрадна встреча с такой красотой и спокойствием, – ответил Жоффруа с вежливым поклоном. Он повернулся к Генриху. – Вы еще не знакомы с моим сыном. Мадам, позвольте представить Генриха, герцога Нормандского, сына императрицы, внука короля Иерусалимского и будущего короля Англии.

Теперь она обратила свою улыбку на Генриха, и та стала чуть холоднее, но не напряженней. Ее взгляд выражал любопытство и острый ум.

– Ваш отец высоко вас ставит, – сказала она. – Рада приветствовать вас в Париже.

Генрих поклонился.

– Я надеюсь оправдать его ожидания, – отозвался он.

– Не сомневаюсь.

– Он уже их оправдывает, – вступил в разговор Жоффруа. – Попомните мое слово: его ждет великая судьба.

Алиенора снова улыбнулась, слегка приподняв бровь, показывая, что признает отцовскую гордость, но не обманывается превосходными степенями.

– Я запомню ваши слова, сир, но, как вы знаете, у меня на все есть свое собственное мнение. – Она снова повернулась к Генриху. – Воспользуйтесь возможностью и посетите Сен-Дени. Уверена, вас заинтересует здание и коллекция покойного аббата, собиравшего драгоценные камни и реликварии.

– Вы правы, мадам, обязательно там побываю, – ответил Генрих с официальным поклоном.

А вблизи она была очень красива. Свежая безупречная кожа, хотя уже не девочка. Весь ее облик говорил об отменном вкусе. Он принялся прикидывать, сколько будет стоить содержание такой жены на том уровне, к которому она привыкла, пусть даже все доходы государства принесет она сама.

Он понял, что королева тоже оценивает его, хотя иным образом. Ему было любопытно, какова она в супружеской постели, насколько опытна. Как будет выглядеть, если распустит волосы? Генрих опустил глаза, чтобы не вызвать подозрений. Он помнил о четком приказе отца не делать ничего, что могло бы ухудшить их шансы заполучить Аквитанию, а это означало не настраивать против себя Алиенору, ни единым взглядом или словом не выдать их намерений, выходящих далеко за рамки переговоров о перемирии.

Королева перешла к другим придворным, исполняя свою роль хозяйки с неподдельной легкостью: она знала, что сказать и как вести себя с каждым из присутствующих, хотя сразу бросалось в глаза, что они с Людовиком старательно избегают друг друга.

Генрих восхитился ее спокойствием, но насторожился. Женщина с такими ослепительными достоинствами украсит его будущее, но также может создать трудности, если окажется чересчур ретивой. Судя по слухам, Людовик не слишком преуспел в укрощении супруги, поэтому Генриху надлежало как следует об этом подумать.

– Я вижу, вас беспокоит нога, – сказала Алиенора, когда на секунду стала в пару с Жоффруа во время одного из танцев, последовавших после вечернего банкета.

Он припадал на левую сторону, лицо его было напряжено от боли.

– Пустяки, – отмахнулся Жоффруа. – Старая рана от копья. Боль скоро пройдет, всегда проходит… Но если вы соблаговолите присесть со мной ненадолго, я буду рад вашей компании.

Алиенора послала слуг за удобным креслом, подушками и подставочкой для ноги, а рядом приказала поставить кресло для себя.

– Быть может, партию в шахматы? – предложил Жоффруа.

Королева смерила его проницательным взглядом. Он явно что-то затевал. Нога, вероятно, болела у него по-настоящему, но он намеренно подстроил эту ситуацию.

– Если это доставит вам удовольствие. – Она послала слугу за доской и фигурами. – Я слышала, сейчас ваши переговоры проходят успешно.

Жоффруа слегка улыбнулся:

– Теперь, когда мы выработали основные правила и пресекли вмешательство этого живого трупа из Клерво, да. Я уверен, мы сумеем решить все вопросы к обоюдному удовлетворению.

Алиенора многозначительно с ним переглянулась. Все, что причиняло неудобство Бернару Клервоскому, доставляло ей удовольствие. Она даже подумала, не хочет ли Жоффруа, чтобы она вмешалась в переговоры, исполнив роль королевы-миротворицы. Жоффруа заерзал в кресле, устраивая удобней больную ногу.

– Мой сын хорошо танцует, не находите? – поинтересовался он, показывая на Генриха, который двигался среди танцующих с живостью и грацией.

Его гладкое молодое лицо светилось радостью, он ослепительно улыбался каждой партнерше во время перемены пар и поворотов.

– Уверена, он все делает хорошо, – сдержанно ответила Алиенора.

Принесли шахматы, и она занялась расстановкой фигур на доске.

– Вы считаете меня любящим отцом, поющим хвалу своему ребенку, и в какой-то степени это так, ведь все отцы хотят гордиться своими сыновьями и знать, что их род не угаснет. Но я также вижу мужчину, которым он станет, – тихо произнес Жоффруа.

– С помощью своей матери и вашей, – уточнила Алиенора.

Жоффруа запнулся, словно собираясь возразить, но потом пожал плечами:

– Генрих более чем сведущ, к тому же учится очень быстро.

– А зачем мне знать все это? – удивилась Алиенора. – Вы предлагали мне поженить вашего сына и мою дочь еще до того, как мы с Людовиком отправились в Иерусалим. Король тогда вам отказал. Он и сейчас, я уверена, не собирается менять своего решения.

Жоффруа изучил доску и взял в руки пешку.

– На этот раз я не думал о вашей дочери, – сказал он и пронзил ее острым, твердым взглядом.

У Алиеноры все сжалось внутри, но нельзя показывать, как сильно он ее смутил.

– Интересно. – Она подавила желание посмотреть на Генриха. – Это был бы хороший шаг для Анжу, но где выгода для меня?

– Вы бы стали герцогиней Нормандской и надели корону Англии.

– А вы забегаете далеко вперед. Насчет Нормандии – возможно, но Англия остается на волоске, да и зачем бы мне стремиться к английскому трону, когда я не знаю ни страны, ни людей?

– Затем, что это было бы свежее начало среди тех, кто не будет вас судить, – вкрадчиво ответил Жоффруа. – Не сомневайтесь, он станет королем. Есть в нем величие. Вас не унизит такой союз.

– Возможно, и так, но, повторюсь, особой пользы в нем я также не вижу. – Она передвинула свою пешку и откинулась на спинку кресла. – Архиепископ Бордо однажды рассказал мне, что вы задумали женить на мне своего сына, когда он еще лежал в пеленках.

Жоффруа скривил рот:

– Но теперь он уже не в пеленках. – Граф Анжуйский упорно сверлил ее взглядом. – Как только под вашим разводом поставят печать, вы превратитесь в лакомую добычу, за которой все будут гоняться. И волей-неволей вам придется еще раз выйти замуж. Вокруг много волков, и, конечно же, для вас лучше находиться в компании тех, кого вы знаете и кто пришел к вам с почтением. Быть может, вы считаете, что способны защитить себя, но тем не менее вам нужна весомая кольчуга за спиной, а ему нужно стать не просто наемником или верным вассалом. Даже моя сварливая жена скажет вам то же самое.

– А вы смельчак, раз пришли ко мне с таким предложением.

– В смелости есть смысл, но я не действую опрометчиво, как и мой сын. Мы просим одного: подумайте над этим.

– Я не отвечу ни да ни нет.

Алиенора, сохраняя невозмутимость, продолжила играть в шахматы, намереваясь нанести ему поражение. Когда она этого добилась, он принял проигрыш с грустной улыбкой.

– Возможно, вы захотели бы сыграть с Генрихом, – заметил Жоффруа.

– Он часто вас обыгрывает? – Она взглянула на юношу, который оставил танцы по знаку отца.

– Скажем так: мы играем на равных.

– Тогда я буду ожидать такого же исхода.

Жоффруа усмехнулся.

– Иногда происходят вещи, которых мы не ожидаем, – ответил он и освободил кресло для Генриха. Сын занял его место, а граф захромал к одному французскому барону, чьи земли граничили с анжуйскими.

Алиенора по-новому взглянула на юношу, занявшего место отца по другую сторону шахматной доски. Интересно, каково быть женой этого якобы блестящего молодого человека, до сих пор изображающего воплощение самой скромности? Она на девять лет старше, а это либо пустяки, либо непреодолимая пропасть. Что же касается жизненного опыта, то тут он ей не соперник. Молодого человека можно сравнить с белым листом – пиши что хочешь; вполне вероятно, она сумеет манипулировать им, чтобы он стал тем, кем ей надо. Но для начала предстоит узнать о нем больше, прежде чем думать о таком важном шаге.

У него были яркие умные глаза, и он уже умел скрывать свои мысли. Губы нежные, как у всякого юного существа, но твердо сжаты, а подбородок решительно выдвинут вперед. Интересно, какой он в супружеской постели? Видимо, от него родятся рыжеволосые, синеглазые сыновья и дочери. И тогда Жоффруа Анжуйский станет свекром. От последней мысли королева едва не содрогнулась. И каково это – надеть северную корону, если амбиции и удачи юноши приведут его на английский трон? Она мало знала о той стране, туманной, зеленой и холодной, лежащей на периферии ее интересов. Если в Париже Алинора чувствовала себя вдали от дома, то что говорить об Англии?

Генрих солнечно улыбнулся и предложил ей начать партию:

– Прошу, мадам. Первый ход ваш.

– Ну вот, – изрек Жоффруа, когда они с сыном удалились на ночь к себе, – все оказалось нетрудно, правда?

Генрих кивнул, грустно улыбнувшись отцу. Он готовился увидеть зрелую женщину, давно миновавшую пик расцвета, но в реальности она оказалась все еще молодой и красивой, обаятельной и спокойной – прекрасная партия для любого монарха. Он привык к женщинам с сильным характером, его родная мать такая же. Но если матушка отличалась резкостью мнений и была как твердая сталь, Алиенору можно было сравнить с жидким золотом. Правда, она, конечно, не юная невинная дева, с которой ему было бы лучше всего, но это не катастрофа.

– Она очень красива, – признал Генрих.

Шахматную партию они довели до пата. Генрих мог бы выиграть, но поддался из соображений дипломатии, правда где-то в глубине души у него закралось подозрение, что она поступила так же.

– Людовик глупец, что выпускает из рук ее и Аквитанию, – сказал Жоффруа. – Герцогиня из тех женщин, которые принимают самостоятельные решения и поступают, как им заблагорассудится. Нам не придется умасливать уйму советников, да и вряд ли у нее здесь есть доверенные лица.

– Выходит, наш успех зависит от ее решения?

– Совершенно верно, – подтвердил Жоффруа. – Ты сегодня преуспел. По-моему, произвел на нее хорошее впечатление, но при этом не выпячивался настолько, чтобы показаться дерзким, и не привлек внимания Людовика и его придворных. Я уверен, что никто даже не догадался о нашей затее. Все только о том и говорят, что я привез сюда Жиро де Берле в кандалах.

Генрих подошел к окну.

– Она согласится, – тихо произнес он больше себе, чем отцу, и сразу унесся мыслями в Аквитанию, ее несметным богатствам и тому, какие перед ним откроются перспективы, если он станет герцогом-консортом.

Прошло всего несколько часов, а его нежелание и равнодушие как будущего жениха превратилось в нетерпение.

Жоффруа разлил вино по хрустальным кубкам и поднес один к окну.

– За успех, – провозгласил он.

Генрих взял кубок и отсалютовал отцу:

– За династию.

Алиенора сидела в постели, положив поверх одеяла запечатанное письмо, прибывшее из Пуатье с наступлением темноты. Она задумчиво смотрела на послание, наматывая на палец прядь волос. Хотя за ней и закрепилась репутация искусительницы, единственный мужчина, который видел ее с распущенными волосами в спальне, был Людовик. Теребя локон, королева представляла немигающий взгляд молодого анжуйца, если она примет его предложение и подарит ему привилегию мужа. В целом идея была интересная и имела свои преимущества, но предстояло еще как следует все обдумать, поскольку на этот раз то будет ее самостоятельный выбор, пусть даже ограниченный соображениями, кто она такая и что собой представляет.

Отпустив локон, она разгладила письмо на коленях и прикусила губу. Ее сердце стремилось в Тайбур, к мужчине, продиктовавшему это послание, но политическая необходимость и благополучие Аквитании делали их связь несостоятельной. В тринадцать лет она верила, что все возможно, но время наделило ее мудростью и укротило безрассудство. Отец со своими советниками оказался прав. Если бы она вышла за Жоффруа, то ввергла бы тем самым Аквитанию в хаос, пока группировки сражались за власть.

На Святой земле она мечтала расторгнуть брак с Людовиком и поступать, как ей захочется, но и тогда это была всего лишь бредовая фантазия. Ее отношения с Жоффруа де Ранконом навсегда останутся тайной, хранимой с особой бдительностью. Ее священный долг – защищать Аквитанию, преумножая блеск страны. А поможет ли достигнуть этой цели брак с Генрихом, герцогом Нормандским, – другое дело. Партия в шахматы ничего не рассказала об этом человеке, кроме того, что он необыкновенно умен и стремится доставить ей удовольствие, но без подобострастия. Он чем-то напомнил ей оруженосцев, которым она дала хорошие посты у себя на службе. Если она и ему найдет подходящую службу, то все еще сложится.

Алиенора грустно вздохнула и сломала печать на письме Жоффруа. В свете мерцающей масляной лампы буквы словно расплывались. На первый взгляд это был обычный отчет о текущих событиях в Аквитании. Кастеляны Людовика собирались покинуть занимаемые крепости, страна готовилась к финальной инспекции перед разводом. Однако в письме содержался код и, как всегда, была сделана личная приписка буквами чуть больше или меньше обычного размера. Жоффруа писал, что жаждет ее возвращения. Он долго страдал от какой-то болезни, подхваченной на Святой земле, но сейчас поправляется, а если она приедет, то он сразу выздоровеет.

– Да хранит тебя Господь, любовь моя, – прошептала она, поцеловала пальцы и передала поцелуй пергаменту, прежде чем спрятать его в сундук. – Скоро мы будем вместе.