Алиенора и Генрих торжественно бракосочетались в соборе Сен-Пьер в Пуатье. Колонны нефа обвивали цветы, что растут на юге в разгар весны. Лилии, розы и жимолость добавляли свой аромат к запаху ладана, поднимавшегося с клубами дыма к небесам. Алиенора во второй раз надела кольцо на безымянный палец, во второй раз принесла клятву. На горе и радость…

Выйдя из собора, Генрих повернулся к ней лицом и поднес ее руки к губам.

– Моя жена, – сказал он. – Теперь перед нами целая империя, где мы будем править, воспитав династию.

Слова больше пристали хвастливому незрелому мальчишке, но из его уст они звучали по-другому. Это было серьезное заявление о намерениях, и ее охватила дрожь радостного возбуждения, потому что в эту секунду, стоя на крыльце собора, все казалось возможным.

По знаку Алиеноры вперед вышел слуга и надел на нее перчатку для ястребиной охоты, а главный сокольничий преподнес одного из белоснежных тальмонских кречетов.

– У вас с собой перчатка? – спросила она Генриха.

Тот оглянулся, и Амлен передал ему перчатку, присланную Алиенорой в письме с предложением. Генрих надел ее, и Алиенора осторожно пересадила кречета ему на запястье.

– Это Изабелла, – объяснила она. – Я дарю ее вам как символ нашего брака. Только правители Аквитании имеют право охотиться с этими птицами.

Генрих нежно погладил пальцем белую грудку птицы:

– Изабелла… – Он смотрел на нее с восторгом, который не угас, когда Генрих перевел взгляд на Алиенору.

– Самки сильнее самцов, – заметила она, не показывая ему, как глубоко тронул ее этот взгляд.

– В самом деле? В таком случае хорошо, что я знаю, как обращаться с этими благородными созданиями, – обронил он с легкой улыбкой.

Она вскинула брови:

– Интересно будет посмотреть на ваш метод.

– Надеюсь вас не разочаровать, мадам. – Генрих поклонился.

Алиенора кивнула:

– Я тоже на это надеюсь.

Во время свадебного пира Генрих был внимателен к Алиеноре. Перед ними стояла доска с мясом, которое он умело разрезал и правильно подал. Он улыбался гостям, для каждого у него находилось дружеское слово, но при этом Генрих сохранял достоинство правителя. А еще очень мало пил, чему Алиенора была рада. Она знала, что происходит с молодыми людьми во хмелю, и не желала возиться с пьяным мужем в первую ночь.

– Какая она, Англия? – поинтересовалась Алиенора у Генриха. – Мне всегда казалось, что это холодная земля, окутанная туманом.

– Это тоже случается. Когда с моря накатывает туман, то кажется, что ты находишься на краю света, но влажный воздух и дожди сделали эту землю зеленой и цветущей.

– Только поэтому вы мне ее рекомендуете?

Он рассмеялся, качая головой:

– Еще это земля короля Артура. Существует легенда, по которой сам Христос бродил там во времена своей юности. Англия пахнет свежестью и морем. Люди там живут отважные, но зимой там не холоднее, чем здесь. У англичан хорошая юридическая система, разумное управление, а свое благосостояние они заработали на шерсти. Когда мой предок Генрих был королем, страна процветала. Стефан де Блуа все промотал, но если как следует заняться хозяйством, то она снова возродится до величия. – Лицо его приняло суровое выражение. – Все мое детство родители старались сохранить мои притязания на Англию и Нормандию. Я не посрамлю их трудов и одержу победу над узурпаторами.

Алиенора прежде не видела его таким оживленным; до сих пор он сдерживал свои эмоции, и эта открывшаяся в нем черта ее заинтриговала.

– Это великий шаг, – сказала она.

– Так и есть. – Он чуть отстранился, снова превращаясь в любезного кавалера. – Вот почему мне нужна исключительная жена, которая меня поддерживала бы и рожала сыновей для продления династии.

– Людовику я подарила только дочерей.

Он покачал головой:

– В этом целиком его вина. От меня родятся сыновья, не сомневайтесь, и наша империя протянется от границ Шотландии до самых Пиренеев, а наше влияние будет ощущаться гораздо дальше, поскольку мои родственники занимают многие троны, включая иерусалимский.

Она отметила про себя его самонадеянность, но в то же самое время поверила ему, и от этого по ее жилам, словно теплое вино, растеклось радостное предчувствие.

Церемония препровождения в спальню прошла официально и достойно, без бурного веселья. Это серьезное дело с точки зрения династии и политики. Один или двое попытались было расшуметься от выпитого вина, но их тут же усмирили. Постель усыпали лепестками светлых роз, а столбики балдахина украсили зелеными гирляндами. Возле кровати на маленьком столике со скатертью расставили вино и легкие закуски, спальню хорошо освещали свечи и лампы, заправленные ароматизированным маслом.

Алиенору и Генриха по отдельности раздели за ширмами их помощники, после чего подвели друг к другу в ночных сорочках. Епископ вновь связал их руки епитрахилью, как уже делал на церемонии бракосочетания, и благословил обоих, нарисовав крест на лбу каждого святой водой. Кровать также щедро окропили, после чего Алиенора и Генрих возлегли на нее. Только тогда гости удалились, оставив их вдвоем.

Генрих повернулся к Алиеноре и коснулся ее волос.

– Это цвет римской монеты, – сказал он и поднес прядь к своему лицу, чтобы вдохнуть аромат. – Пахнет как цветочный сад, посыпанный пряностями. Я весь день хотел это сделать.

Алиенора подалась ему навстречу, прошептав:

– Таких духов больше нигде не найти. Я привезла их из Иерусалима.

Их губы почти касались. Его рука отпустила волосы и слегка дотронулась до шеи.

– Они меня пьянят, – прошептал он. – Ты такая красивая.

Его слова пролились бальзамом на ее душу. Она медленно развязала тесемки на его рубашке.

– А ты молодой лев.

Он отстранился, чтобы стянуть рубашку, и она впервые увидела его тело – гибкое, юное, но очень сильное. Алиенора поняла, почему он так легко справляется с мощным боевым конем и правит людьми. Это действительно был молодой атлет – широкоплечий, с загорелым плоским животом. Легкий пушок золотисто-рыжих волос образовал на его груди крест, спускаясь узкой дорожкой к подвернутому поясу штанов, которые он надел под рубашку. Внезапно у Алиеноры пересохло во рту, все тело заныло, готовое к неге. Это было вожделение, не любовь, и в то же время нечто большее, чем похоть, ибо освящено церковью. К тому же оба сознавали свой долг успешно завершить брачную церемонию.

Мужчина сжал ей лицо мозолистыми ладонями и поцеловал. У него была мягкая борода, а губы еще мягче. Она ответила на его поцелуй и обняла руками за шею. Генрих потянулся к подолу сорочки и снял ее через голову. Алиенора почувствовала, как он возбужден.

Она не осталась неподвижной, поскольку ей хватило пассивности с Людовиком, а теперь она хотела быть равной. Алиенора поцеловала Генриха в грудь и слегка прикусила тугой сосок. Тот охнул и прижался к ней бедрами. Их разделяла лишь тонкая ткань, что действовало дико возбуждающе. Женщина перешла к его другому соску, а затем вернулась к шее. Он снова поцеловал ее, на этот раз крепче, увереннее. Она потянулась к тесемкам его штанов, развязала их и спустила вниз, а потом не удержалась от восхищенного возгласа, ибо он был великолепен и действовал гораздо смелее, чем вялый Людовик.

Генрих сдавленно засмеялся:

– Я готов и желаю исполнить свой долг, если ты готова исполнить свой.

Мужчина потерся бородкой о ее шею. Теперь пришла его очередь покусывать и ласкать. Алиенора буквально тонула в неге. Он перекатился на нее, и она ощутила его необузданный молодой пыл. Генрих содрогнулся, закрыл глаза, а она смотрела на него, пытаясь определить, насколько его хватит. Без лишнего промедления она направила его в свое тело и с радостью приняла.

Он охнул и задрожал, потом приподнялся на руках, замер на секунду и обрушился на нее с поцелуями. Она гладила его бока, проводя пальцами по ребрам, изгибам мускулистых ягодиц.

Генрих начал двигаться. Алиенора ожидала, что он быстро дойдет до финиша, но он проявил сдержанность и выносливость. Когда наконец завладел ее ртом, не прекращая сильных толчков, он довел ее до экстаза. Она припала к нему, вонзив ногти в его бицепсы и цепко обхватив ногами, пока он отдавал ей свое семя.

Задыхаясь, он отодвинулся от нее и нежно поцеловал.

– Полагаю, у нас не будет никаких трудностей во всем, что касается спальни, – сказал он с усмешкой.

– Не будет, – согласилась она.

Он обладал чувственностью и любил свое тело – не то что Людовик. Занимаясь любовью с Генрихом, она снова стала женщиной и поняла, что если будет думать об этом слишком долго, то расплачется, чего никак не стоило делать в его присутствии. Она ведь должна быть равным партнером.

Покинув постель, Генрих принялся расхаживать по спальне, словно пес, изучающий новую территорию. Его волосы поблескивали при свете свечей. Он взял с серебряного подноса финик и съел, рассматривая на стене гобелен со сценой соколиной охоты.

– Эта спальня принадлежала моей бабушке, – потягиваясь, пояснила Алиенора. – Помню, как она принимала здесь придворных, когда я была совсем ребенком.

– Я слышал рассказы о ней и твоем дедушке. – Он огляделся с удивленным блеском в глазах. – Неужели ее действительно звали Данжеросса?

– Да кто о них не слышал? – Алиенора дернула плечом. – Скандалы преследовали их, словно тени. Ради деда она оставила своего мужа, и они жили одной страстью, превратившейся чуть ли не в болезнь.

Она набросила на плечи одеяло и покинула кровать, чтобы плеснуть вина в кубок. Упоминание о бабушке заставило ее подумать о Петронилле, которая пошла в Данжероссу. Плохо, когда ты одержим чем-то или кем-то.

– Так ее прозвал дед, и, насколько я помню, она всегда откликалась на это имя, но по-настоящему ее звали Амоберга.

– Откуда же взялось прозвище?

– Слишком непредсказуемой и дикой она была. Они с дедом питали друг к другу страсть, выходящую за границы разумного, – это действительно напоминало какое-то сумасшествие. Но девочками мы любили развлечения, которые она устраивала в своих покоях. Любили слушать ее истории, когда она пребывала в хорошем настроении, но мы также и боялись ее, боялись той темноты, что поселилась в ее душе.

Генрих призадумался, но промолчал.

– Дед построил эту башню, чтобы разместить всех домочадцев, но эта комната всегда принадлежала только ей. Моя вторая бабушка удалилась в аббатство Фонтевро.

– Там аббатиса моя тетка, – сказал Генрих. – Сестра моего отца, Матильда. А моя сестра Эмма живет там в светском доме для женщин.

– Сестра?

– Да. Сводная. У них с Амленом одна мать, так что Эмму в основном растила тетушка.

– Она собирается стать монахиней?

Генрих покачал головой:

– Нет, если вдруг у нее не проявится к тому склонность. Хочу попросить тебя об одном одолжении: пока я буду в Англии, навести ее в Фонтевро.

– Конечно.

– Я бы также попросил тебя рассмотреть возможность взять к себе Эмму в качестве одной из твоих придворных дам. Она послушна, превосходно вышивает. Мне кажется, вы с ней поладите.

– Как пожелаешь, – согласилась Алиенора, заинтригованная.

Интересно будет познакомиться с тетушкой Генриха и его сводной сестрой, к тому же ее долг, как жены Генриха, налаживать связи с его родственниками и способствовать их продвижению.

– Да, желаю, спасибо. – Он выпил вина и, взяв второй финик, угостил ее.

Она облизнула его пальцы, ставшие липкими. Генрих запустил пятерню в ее волосы и поцеловал в губы, снова возбудившись. Подхватив Алиенору на руки, он понес ее в постель.

Во второй раз все происходило медленнее, но с бо́льшим пылом. Генрих едва не всхлипнул, достигнув вершины наслаждения, Алиеноре же, вцепившейся в него изо всех сил, казалось, будто ее протащили через сердцевину бури. На этот раз, когда их тела разъединились, он положил на нее руку и через секунду заснул.

И впервые с тех пор, как закончилось детство, она почувствовала себя защищенной. Теплое тело рядом, сильные руки, обнимавшие ее, вселяли чувство покоя. В первые дни брака Людовик прижимался к ней из-за собственной потребности, а с Жоффруа у нее не было шанса вот так полежать рядом; но от Генриха исходила уверенность, они теперь муж и жена, и ей больше не нужно бояться.

Генрих проснулся рано утром, чувствуя довольство и негу во всем теле. Ставни были открыты, и через окно лился яркий южный свет. Балдахин остался поднятым еще с прошлой ночи, и Генрих полежал немного, свернувшись калачиком, рядом со своей молодой женой. Она тихо дышала, раскинув золотистые волосы по подушке. Он приподнялся на локте, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Дело сделано. Аквитания теперь принадлежит ему, как и эта прекрасная герцогиня. Их союз превзошел все его ожидания. Она знает, как ублажить мужчину и при этом самой получить огромное удовольствие. А какие у нее гладкие руки, какие длинные, прохладные пальцы… Ему понравилась тонкая белая кожа ее шеи, маленькая ямочка прямо под ухом, идеальные изгибы лба, щеки, скулы. Он бы ничего не стал менять. Генрих нежно погладил ее руку от плеча до кисти, восхищаясь светлой шелковистой кожей, и вспомнил, что говорил про герцогиню отец: ему следует ее опасаться и всегда одерживать верх. Так тому и быть. Он любыми средствами добьется ее верности и поддержки.

Алиенора сонно открыла глаза и улыбнулась. Генрих отпрянул, слегка смутившись, что его застали за таким занятием, как разглядывание спящей. Даже после того, что между ними произошло, они по-прежнему были чужими – нельзя же, в самом деле, ее сравнить с одной из лагерных шлюх, с какой он мог бы пошутить и покувыркаться средь бела дня. Сев в кровати, он начал одеваться.

Она наблюдала за ним, собирая волосы в золотистый сноп и перебрасывая через плечо.

– Сегодня можно не торопиться.

Генрих покачал головой:

– Мне нужно уладить кое-какие дела с моими людьми. Увидимся позже – съездим прокатиться верхом. – Он чмокнул ее в губы, в щеку и был таков.

Алиенора нахмурилась и откинулась на подушки. Генрих явно был не тот мужчина, с которым можно праздно поболтать в кровати. Если он проснулся, то должен действовать, а ей придется приспособиться, поскольку в данном случае это будет гораздо легче, чем приучать его сбавить темп. Конечно, ее восхищала его живость и энергия, но неплохо бы ему поутихнуть немного. Ночью она проснулась, с удовольствием ощущая его рядом с собой. Теперь придется узнать его как следует, а он пусть узнает ее, но этого не случится, пока он не разрешит вопрос с Англией.

Днем они отправились на верховую прогулку, как он и обещал. Генрих вез на запястье свой подарок – кречета Изабеллу. Алиенора оставила Ла Рину на конюшне, чтобы Генрих сполна насладился своей птицей, не чувствуя соперничества. Он умело обращался с Изабеллой, и она летала для него, демонстрируя силу, красоту и свирепость, а он весело хохотал, наблюдая, как она парит и падает вниз камнем. Изабелла поймала нескольких сизых голубей, а потом принесла и упитанного фазана. Широко улыбаясь, Генрих воткнул одно хвостовое перо в свою шляпу. Наблюдая за ним, Алиенора чувствовала, как сжимается сердце. Он такой энергичный, довольный собой безмерно, но это шло от уверенности, а не от зазнайства.

Они остановились у ручья, чтобы перекусить, и Генрих отдал Изабеллу помощнику, а тот привязал ее к насесту.

Алиенора протянула своему новому мужу кубок с вином запить хлеб с сыром, которые он поглощал с аппетитом.

– Теперь, когда мы отведали наш брак, что будем делать с Людовиком? – поинтересовалась она.

Он сделал глоток вина и посмотрел на нее, в его серых глазах вспыхнул вопрос.

– А с чего бы нам вообще что-то делать?

– Статус главных землевладельцев обязывает нас спросить у него разрешения еще до свадьбы.

– Маловероятно. – Генрих фыркнул.

– Но у него остается право применить против нас санкции – возможно, даже военные.

Генрих пожал плечами:

– В таком случае он не застанет меня врасплох, я всегда начеку.

– Нельзя быть в трех местах одновременно.

– Ты так думаешь? – Этот разговор его, видимо, забавлял. – Римский военный теоретик Вегеций говорил, что смелость важнее численности, а скорость важнее смелости. Моя армия стоит в Барфлёре, но, если придется, я могу быстро ее мобилизовать и поменять направление. Воины мои лучше, чем у Людовика, и я умею ими командовать. В моем лагере всадник сидит на лошади, а не наоборот. Я понимаю, чем рискую, – добавил он, – и все же иду на риск, поскольку награды все перевешивают. – Он посмотрел на нее хищным горящим взглядом. – Вы не согласны, мадам?

Она отсалютовала ему кубком:

– Я пока не приняла решения.

Генрих отставил свой кубок и наклонился к ней, чтобы поцеловать.

– Но вас можно убедить?

Алиенора расхохоталась:

– Меня всегда можно убедить.

Генрих был готов к отъезду. Рассвет едва посеребрил небо, а во дворе уже ждала свита. Он застегнул плащ и нетерпеливым жестом, к которому Алиенора успела привыкнуть, перекинул через плечо.

– Доброго вам пути, муж мой, – произнесла она. – Я буду молиться за ваш успех и скорое возвращение.

– Я тоже буду молиться за это, – с улыбкой ответил Генрих. – Я как будто побывал на пиру, где мне было позволено только наспех попробовать первое блюдо, после чего оттащили от стола.

Алиенора выгнула брови:

– Значит, вы не утолили голод.

– На этот счет не сомневайтесь.

Он по-хозяйски обнял ее, обретя уверенность всего за два дня, но ей нравилось такое проявление мужских качеств. Гораздо лучше чувствовать себя желанной, чем выслушивать обвинения в том, что ты порочное создание.

Алиенора смотрела, как он ловко вскочил в седло: ему подали свежего коня из ее личных конюшен, а его заезженный гнедой пока отдыхал. Конь был серый в яблоках, с черной гривой и хвостом. Его спутникам она также предоставила свежих лошадей.

Генрих развернул коня и подъехал к жене:

– Ждите, я вернусь с короной. – Он поднял коня на дыбы в финальном салюте, а затем опустил и умчался галопом, подняв тучу пыли.

После его отъезда Алиенору охватило чувство пустоты. Она вернулась в спальню. Горничные не успели прибраться, и постель была смята. На подушке Генриха все еще виднелся отпечаток его головы. Сверкнул золотистый рыжий волосок, отчего у нее внезапно сжалось в груди. Другое свидетельство его появления в ее жизни в виде вчерашней рубашки и штанов валялось рядом с кроватью на полу. Генрих, безусловно, не отличался аккуратностью и педантизмом, как Людовик. Она наклонилась, подобрала одежду и, прижав к носу, вдохнула кислый мужской запах.

Но уже в следующую минуту отругала себя за то, что замечталась, как девчонка, и бросила одежду с остальным бельем, чтобы отдать прачке.