Огонь угасал; от него осталось едва заметное красноватое свечение, чтобы согреть полуночный час. В комнатке, которая прежде принадлежала Этель, лежали в плотном объятии Кэтрин и Оливер, впивая жар тела друг друга и наслаждение от присутствия живой плоти, которая радостно утверждала себя любовной игрой.

– Я боялась за тебя, – призналась Кэтрин, пробегая пальцами по рыжевато-золотистому пушку на груди рыцаря. – В последние дни перед смертью у Этель было несколько очень странных видений. Правда, она клялась, что с тобой ничего не случится, но я боялась ей верить, потому что в остальных ее словах не было никакого смысла.

Молодая женщина почувствовала, как Оливер пожал плечами.

– Ты говорила, что у нее был жар. Скорее всего, она просто бредила в своих снах.

– Да, наверное, – с сомнением откликнулась Кэтрин скорее для того, чтобы согласиться с ним, чем исходя из собственного убеждения. – Но она сказала, что ты вернешься в сиянии королевского венца, и оказалась права. Я ведь увидела, как ты въезжаешь во двор замка в числе прочих стражников, охраняющих короля Стефана. А раз он пленник, то Матильда будет королевой.

Рыцарь неопределенно фыркнул.

– Помнится, когда я был ребенком, некоторые женщины просили ее погадать им, только я всегда считал это чепухой, ну, как ее узлы. Уверен, что она давала хорошие советы, только мне казалось, что в этом больше мудрости, чем предвидения. – Оливер приподнял голову, чтобы взглянуть на Кэтрин. – А что еще она видела?

– Трудно сказать. Я не знаю. – Кэтрин слегка нахмурилась и, запинаясь, повторила предостережение Этель относительно гнедой лошади, тьмы и воды. – Но что именно мерещилось ей, она не сказала… уже не могла, потому что умирала.

Рыцарь погладил ее по руке и на некоторое время замолчал.

– Половина воинов графа Роберта ездит на гнедых конях. Тот же Джеффри Фитц-Мар, например. Не могу представить, чтобы он представлял для тебя хоть какую-нибудь угрозу.

Кэтрин теснее прижалась к Оливеру, впитывая каждой клеточкой такие успокоительные запах и тепло его тела, и тихо пробормотала:

– Конечно, нет. Я сама знаю, что это ужасно глупо, но в последнее время было столько смертей и бессмысленных разрушений, что поневоле отскакиваешь от каждой тени.

Она так стиснула пальцы на волосках, покрывавших грудь рыцаря, что он поневоле вздрогнул и зашипел.

– Единственное бессмысленное разрушение – это то, чем ты сейчас занимаешься. – Слова прозвучали скорее нежно, чем игриво. Оливер снял руку Кэтрин со своей груди и поцеловал кончики ее пальцев. – Если бы не набег, который разрушил Пенфос, не лежать бы нам сейчас вместе, правда?

– Правда, – согласилась молодая женщина и прижалась носом к его плечу. – Только в потере Этель и в том, что случилось с Рогезой и Гавейном, я все равно не могу увидеть ничего хорошего.

Оливер немного подумал, потом тяжело вздохнул.

– Что касается Этель, то просто пришло ее время. Мне хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать людей, которые смогли прожить три раза по двадцать и еще десять лет, а Этель была даже старше. А Рогеза и Гавейн… что ж, пожалуй, тут ты права. Только время покажет, а если нет, то, по крайней мере, исцелит.

Кэтрин слегка прикоснулась кончиком языка к его соленой коже. Насколько же ей его не хватало!

– Да, конечно, – согласилась она и выбросила из мыслей образ белого разлагающегося тела на пристани.

– Неважно, что именно видела Этель. По крайней мере, сейчас… – Указательный палец Оливера описал на ладони молодой женщины круг, затем рука рыцаря медленно и нежно поползла выше по мягким мышцам предплечья и плеча. Тело Кэтрин откликнулось чувственной дрожью.

– Неважно, – тихо проговорила она и с нарастающей уверенностью добавила. – Ты прав, сейчас это совершенно неважно.

– Ты скоро получишь назад свои земли? – спросила Кэтрин, пригубив мед.

Они все еще были в постели. Восток светлел. Оливер приподнялся на локте, чтобы принять у нее чашу.

– Может быть, но думаю, не раньше, чем к лету. Стефан в плену, однако Фламандец, нынешний владелец Эшбери, не подчинился королеве. Весьма вероятно, что мне еще придется драться за них.

– Но, раз Стефан в плену, война наверняка почти кончилась? – запротестовала Кэтрин.

– Хотелось бы надеяться, – вздохнул рыцарь, – только все не так просто, как кажется на первый взгляд. Стефан-то в плену, но это еще не значит, что те, кто его поддерживает, склонят колени перед королевой. Если они сделают это, то наверняка потеряют земли и власть, которыми наслаждались под правлением короля. Матильда не знает, что такое прощение или компромисс. Она не признает чужой гордости, – только безоговорочное подчинение.

В его голосе прозвучало такое недовольство и осуждение, что молодая женщина поневоле спросила:

– Так зачем же ты-то ее поддерживаешь?

– Не ее, а ее дело. Моя семья присягнула на верность королеве как наследнице короля Генриха. Что же касается меня, то я по доброй воле дал клятву Роберту Глостеру, и теперь честь обязывает служить им обоим.

– Не столько обязывает, сколько связывает… в узел, – немного ядовито заметила Кэтрин, хотя без всякой задней мысли, потому что не склонялась ни на чью сторону. Да пусть бы они все провалились!

– Когда мой брат взбунтовался против Стефана, его лишили земель силой оружия. Всем, что у меня есть, я обязан милости графа Роберта и потому, развязав узел, останусь попросту нищим.

– И все же я…

Их разговор был прерван стуком в дверной столб. Из-за занавеса показалась голова Ричарда.

– Кэтрин, граф хочет тебя видеть. Он велел прийти в его покои вместе с сумкой.

– Он заболел? – резко спросил Оливер и потянулся за рубашкой.

Мальчик покачал головой. Волосы, давно нуждавшиеся в стрижке, упали на глаза, сделав похожим на лохматого щенка.

– Нет, плохо Стефану. Это из-за кандалов. У одного кольца оказались острые края, которые совсем порезали запястье.

Кэтрин, соблюдая благопристойность, повернулась к Ричарду спиной, быстро накинула нижнюю рубашку и принялась натягивать простые коричневые чулки. Оливер, оцепенев, уставился на посланца.

– Цепи?! Я считал, что Стефана держат под почетным домашним арестом!

– Королева Матильда заявила, что этого недостаточно, что он может бежать. Его слову нельзя верить. Он должен почувствовать тяжесть оков за то, что украл права, принадлежащие ей по рождению.

Оливер застонал и потер руками лицо. Кэтрин послышалось нечто вроде «тупая баба», но она была не совсем уверена.

Молодая женщина поспешно нацепила на себя остальную одежду, схватила стоящую в углу сумку, положила в нее горшочек с мазью из гусиной лапки, приготовленной еще Этель, несколько чистых льняных бинтов, затем поцеловала на прощание Оливера и пошла вслед за Ричардом через двор в замок.

Стефана держали в небольшой, но довольно приятной угловой комнатке с расписанными фресками стенами и большой угольной жаровней, чтобы не пускать в помещение сырость. Уют резко нарушался только вбитым в каменную кладку железным кольцом. Через него была пропущена длинная тяжелая цепь, концы которой крепились к кандалам на запястьях пленника. Ноги тоже были скованы цепью, но она уже не вела к стене, а шла только от щиколотки к щиколотке.

Королю Стефану было лет тридцать-сорок. Его густые волосы казались чуть темнее, чем у Оливера. В светлой бороде блестела только одна седая полоска – прямо по середине подбородка. Глаза были светло-голубыми, окаймленные привлекательными морщинками, которые свидетельствовали о том, что, несмотря на все заботы, свалившиеся на него при вступлении на трон, этот человек был не прочь посмеяться. Кэтрин поневоле подумала, что королева Матильда, должно быть, очень сварлива и глупа, если велела так сковать пленника. Пусть даже он посягнул на ее место, но все же он оставался признанным королем и, кроме того, кузеном.

– А, Кэтрин! – Граф Роберт знаком велел ей войти в комнату. Он казался смущенным, во всяком случае щеки его горели. Молодая женщина вежливо присела перед ним, затем так же присела и перед Стефаном. Король или нет, но он был человеком высокого рода. В ответ на ее жест по лицу пленника промелькнула слабая улыбка.

– Я вызвал тебя, чтобы ты осмотрела рану на запястье лорда Стефана, – объявил граф и махнул одному из стражников.

Солдат достал ключ и отомкнул кольцо на правой руке.

– Не боитесь, что я попытаюсь освободиться? – насмешливо поинтересовался Стефан, скривив губы.

Роберту явно было очень неудобно.

– Нет, – сказал он, пряча взгляд. – Я не боюсь, но таково желание моей сестры, а я подчиняюсь ее воле.

– О, Роберт?! Вы, значит, перепрыгните через утес, если она прикажет? – Стефан сжал и разжал кулак, радуясь тому, что железо снято, пусть ненадолго. – Впрочем, возможно, вы уже так и поступили.

Роберт вздернул плечами, словно от физической боли.

– Я не стану играть словами. За цепи прошу прощения, но иных причин жаловаться на пребывание в моих руках у вас нет, – сказал он и кивнул Кэтрин, которая пристально следила за поединком двух мужчин, отмечая все, что оставалось между слов. – Займись лордом Стефаном, Кэтрин, и смотри, чтобы все было сделано, как подобает и наилучшим образом.

Молодая женщина послушно наклонила голову, но не удержалась:

– Я не знаю иных способов, милорд.

Стефан весело фыркнул. Роберт резко отвернулся к узкому окну; его нервное напряжение выдавало только легкое похлопывание сложенных за спиной рук. Кэтрин внимательно осмотрела запястье Стефана и покачала головой: оно было очень сильно натерто и изрезано острыми железными краями. С близкого расстояния стали заметны и другие следы на теле пленника, полученные, видимо, в битве при Линкольне. Даже самые ядовитые клеветники уважали его храбрость и удаль на поле боя. На скуле темнел уже начавший проходить пурпурно-сине-желтый синяк, а на губе виднелся почти заживший порез. Кэтрин не было жаль этого человека, но она невольно чувствовала к нему сострадание. Кроме того, она обнаружила, что Стефан нравится ей гораздо больше надменной королевы Матильды. Хотя, как говорил Оливер, это всего лишь половина проблемы. Матильду яростно поддерживали те, кого ей удалось исподволь привлечь на свою сторону, как, например, графа Роберта, но сторонников было слишком мало, а она не давала себе труда завоевывать новых.

– Будет больно, – предупредила Кэтрин. – Мне необходимо промыть рану и убедиться, что в нее не попала ржавчина.

– Ты не можешь причинить мне большей боли, чем я уже испытываю, – с легкой улыбкой ответил Стефан.

Он нравился молодой женщине все больше и больше. Кэтрин слышала, что он весьма нежно относится к своей жене. Мод Булонской, и это, пожалуй, очень хорошо: иначе у этого господина было бы столько же незаконных отпрысков, как и у старого короля.

Кэтрин тщательно промыла ссадину. Стефан, правда, напрягся, но не дрогнул и не издал ни звука. Она нанесла на запястье бальзам Этель и обвязала его бинтом.

– Если вы снова должны надеть оковы, нужно, чтобы кольцо было легче и лучше обработано, – сказала молодая женщина Стефану, но так, чтобы ее хорошо расслышал граф Роберт.

Последний отпрянул от окна и хмуро посмотрел на нее.

– Не смей вмешиваться. Кэтрин опустила глаза.

– Я никогда не осмелилась бы, милорд, но вы велели мне заняться раной лорда Стефана, и я заговорила только как лекарь. Если не уменьшить трение на запястье, оно воспалится, а это может привести к горячке.

Граф покусал ноготь большого пальца, затем резко взмахнул рукой и прорычал в сторону стражника с ключом:

– Займись этим.

– Милорд. – Солдат поклонился и вышел из камеры.

– Благодарю, – снова улыбнулся Кэтрин Стефан. – Вы ангел-утешитель в чистилище. Я вознаградил бы вас, будь это в моей власти.

Молодая женщина решила про себя, что он очень вежлив. Она не могла представить королеву Матильду, которая при тех же обстоятельствах произнесла бы несколько вежливых слов в обмен на простое исполнение подчиненным своих обязанностей.

– Мне придется вернуться завтра, милорд, – сказала Кэтрин, обращаясь к графу Роберту. – За раной нужен уход, и потребуется перевязка.

– Как угодно. – Роберт дал ей монетку из своего кошелька. – Поскольку прошлым вечером я не видел Оливера в зале, полагаю, он был с тобой.

– Да, милорд. – Кэтрин слегка покраснела, потому что Стефан наблюдал за ней с видимым удовольствием.

– Пошли его ко мне. У меня для него задание. – Роберт жестом отпустил молодую женщину.

Кэтрин снова вежливо присела и с облегчением вышла на чистый холодный воздух лестницы.

Оливеру было поручено отвезти письма в Глостершир и в несколько владений графа Роберта в Монмаутшире. Затем его послали набрать по окрестностям как можно больше свежих лошадей, чтобы заменить потерянных в походе на Линкольн. Приказ был отдан на следующий день после праздника Святого Валентина. Королева Матильда готовилась покинуть Глостершир, чтобы отправиться сперва в Киренчестер, а потом в Винчестер.

– Значит, ты не поведешь лошадей в Бристоль? – спросила Кэтрин у Оливера, который в их комнатке складывал чистую рубашку и тунику в седельную сумку. Старую рубашку он решил оставить Агате для стирки. Голос молодой женщины не выражал ничего, кроме заботы. Крайнее разочарование ей удалось удержать при себе.

– Нет. Я должен найти лошадей и привести их в наш лагерь, где бы он ни находился. – Оливер слегка скривил губы. – С тем же успехом можно искать снег в июле. Люди, у которых еще есть скотина, спрячут ее сразу же, как услышат о моем появлении, или же постараются продать ее втридорога. Война уже взяла всех лучших животных. Остались только клячи.

– Разве ты не можешь сказать этого графу?

– О, ему это давно известно. Но его сестра ничего не хочет слушать.

Глаза Кэтрин сузились. Чем больше она видела и слышала о королеве Матильде, тем меньше она ей нравилась. Постепенно исчезала даже простая симпатия к женщине, которая пыталась пробиться в мире мужчин.

– Тогда в конце концов до нее вовсе никому не будет никакого дела, – сказала она, протягивая рыцарю капюшон, который лежал под корзиной с бельем, предназначенным для Агаты.

Оливер покачал головой и мрачно заметил:

– Попробуем сделать все, что в наших силах. Послушай, мне надо идти. Со мной отправляется Джеффри Фитц-Мар, а я понятия не имею, где он.

Он привлек молодую женщину к себе и крепко поцеловал. Она вернула поцелуй, на мгновение запустив пальцы в его густые волосы цвета хлеба.

– Береги себя.

– Ты тоже, – откликнулся рыцарь, покосившись на сумку повитухи, где лежал подаренный им зимой нож.

– Конечно.

Губы Кэтрин еще пощипывало от его поцелуя, пока она смотрела, как он быстро идет через двор. Потом молодая женщина слегка вздохнула и взялась за свои дела.

Минут через пять к ней заскочил Ричард, рядом с которым весело прыгал молодой пес, и попросил медовую лепешку, которые Этель всегда держала в глиняном горшке на случай его визитов.

Последние запасы, которые старая повитуха приготовила за неделю до смерти, почти все вышли. Кэтрин поняла, что для поддержания традиции ей придется взяться за дело самой. При виде нескольких золотистых хлебцев, оставшихся на дне горшка, она заморгала и прикусила губу. Мальчик ненадолго присел на стул у огня, надул щеки и внимательно осмотрел пасть собаки.

– Если я вернусь в зал, граф снова придумает для меня работу, – немного опечаленно сказал он. – А я и так все утро пахал, как мул. Терпеть не могу, когда армия собирается выступать.

– Если ты уклонишься от своих обязанностей, кому-то придется поработать за двоих, – заметила Кэтрин.

– Совсем недолго, да и, скорее всего, Томасу. Я уже и так помог ему с кучей щитов. – Ричард прожевал кусок и звучно сглотнул. – Вернусь, как прикончу вот это.

Кэтрин протянула ему горшок.

– Лучше возьми обе последние лепешки. Одну для себя, другую для Томаса.

Мальчик потянулся было за лакомством, затем резко вскинул голову и на кого-то уставился. Кэтрин обернулась.

– Ты видела где-нибудь Оливера? – спросил Рэндал де Могун. Подбоченившись он, опирался локтем о дверной косяк.

Кэтрин окатило волной испуга, но она усилием воли уняла дрожь в спине и ответила без всякого выражения:

– Он пошел в зал.

Де Могун оглядел ее с ног до головы. Кэтрин покрепче сжала горшок, собираясь в случае необходимости ударить им незваного гостя, хотя было жаль портить красивую желтую глазурь. Годард ушел к себе, поэтому спасти ее от этого грубияна было некому. Молодой пес зарычал и оскалился на наемника.

– Что мне нравится, так это теплый прием, который всегда оказывают у данного очага, – усмехнулся де Могун, отцепился от косяка и неторопливо побрел через двор. По спине молодой женщины снова пробежали мурашки.

– Кто это? – спросил Ричард каким-то странным – тонким и одновременно испуганным – голосом.

Кэтрин посмотрела на него. Лицо мальчика посерело, а глаза расширились настолько, что зрачки почти слились с белками.

– Его зовут Рэндал де Могун. Он наемник. Что случилось?

– Я помню его с Пенфоса, – слабо проговорил Ричард. – Он был их вожаком.

Молодая женщина уставилась на него с таким чувством, словно глотнула ледяной воды.

– Почему ты так уверен?

– Туника. Я узнал его тунику. Она принадлежала лорду Аймери. Ее содрали с его тела прежде, чем перерезать ему горло. Я помню красную тесьму. Мать нашила ее меньше чем за две недели до этого, а остатка хватило мне на шляпу.

Он порылся в кошельке на своем поясе и извлек помятую, почти пришедшую в негодность фригийскую шапочку. Да, она, вне всякого сомнения, была обшита такой же тесьмой. Только Ричарду вовсе необязательно было ее предъявлять: Кэтрин сама очень ясно вспомнила, как Эмис расшивала тунику и шапку. Теперь она поняла, почему одежда де Могуна показалась ей знакомой.

– Они могли продать тунику, – сказала она, пытаясь, несмотря на собственное смятение, быть объективной. – Де Могун ездит на гнедом коне, и щит у него синий. А у человека, которого мы видели, конь был каштановой масти, а щит зеленый.

Молодая женщина еще не договорила, как в ее ушах прозвенело предостережение Этель: «Бойся человека на гнедом коне». Желудок болезненно сжался, не в последнюю очередь при мысли о том, что наемник – друг или был другом Оливера.

– Он мог их продать. А может, лошадь была ранена, а щит поврежден, и ему пришлось избавиться от них. У графа всегда так. Ему пришлось оставить боевого скакуна, на котором он ездил в Линкольне, потому что тот захромал, и пересесть на запасного серого.

– Но де Могун не продал бы узду и седло, – заметила Кэтрин. – Ты помнишь его седло? Оно было обтянуто шкурой черно-белой коровы. Две улики сильнее одной.

Они уставились друг на друга.

– Мы в любой момент можем пойти и посмотреть на его упряжь, – сказал Ричард. – Это недолго, зато мы убедимся. Сейчас его нет в лагере. Он пошел за Оливером в зал.

Догадываясь, что поступает неправильно, но не в силах противиться настоятельному желанию знать, Кэтрин накинула плащ, схватила сумку и двинулась к двери.

– Нет, – сказала она Ричарду, который побежал было за ней. – Ступай, разыщи Годарда и вели ему прийти ко мне.

– Но…

– Быстро.

Молодая женщина вытолкнула мальчика во двор и, когда он убежал вместе с собакой, которая бросилась за ним, как тень, гораздо медленнее и осмотрительнее направилась к коновязи наемников.

Многие солдаты ее уже знали. Они с Этель лечили их женщин, а повитухе, находящейся в курсе всех женских секретов, гарантирована определенная безопасность. На пользу Кэтрин было и то, что она, как всем было известно, пользует жену графа и помолвлена с лишенным наследства рыцарем. Некоторые насмешки, брошенные ей вслед, были грубоваты, но беззлобны, поэтому молодая женщина сдерживалась, отвечая только грозящим пальцем и сморщенным носиком.

Солдат де Могуна был в лагере и следил за ее приближением, сузив глаза. Кэтрин объяснила, что ее прислал де Могун осмотреть ссадину от седла на спине его лошади.

– Тогда я об этом бы знал, – с подозрением буркнул седовласый наемник.

– Он специально заглянул ко мне по дороге в зал, – спокойно ответила молодая женщина, хотя сердце ее колотилось где-то у самого горла. – Откуда бы мне еще знать, куда он идет?

– Ну, ладно. Конь там. – Солдат резко махнул рукой в сторону высокого гнедого жеребца.

Стараясь выглядеть спокойно и деловито, Кэтрин подошла к лошади. Та покосилась на нее и слегка отпрянула в сторону.

– Давно он у сэра Рэндала?

Солдат пожал плечами.

– С середины прошлого лета.

– А до того он на каком ездил?

Молодая женщина обошла вокруг лошади, делая вид, что разглядывает ее спину. Краешком глаза ей удалось заметить узду и седло, которые лежали неподалеку, завернутые в одеяло, чтобы не пачкались о землю.

– Зачем тебе это знать?

– Чтобы заговор подействовал.

Наемник презрительно фыркнул, выразив свое отношение к этому заявлению, но все же ответил:

– Жеребец каштановой масти с белыми пятнами.

– А седло то же?

Солдат поискал глазами и махнул в один из углов. Кэтрин послушно направилась туда и наклонилась. Между полированным деревом и кожей проглядывала обтяжка седла – зеленая с бахромой из красных кистей.

Молодая женщина уставилась на нее с чувством острого разочарования. Она была так уверена… Кэтрин потрогала одну из кистей, а затем, чтобы создать видимость необходимого осмотра, взглянула на изнанку.

– В чем дело? – поинтересовался солдат.

Под пальцами Кэтрин была грубая коровья шкура, черно-белая, как ей и запомнилось, только несколько более потертая.

– Нет, ничего, – сказала она и выпрямилась, вытирая руку о платье. – Сэр Рэндал, кажется, пользовался зеленым щитом с красным крестом, не так ли?

– И что?

– Был щит или нет?

Солдат нехотя кивнул.

– Он раскололся в битве. А тебе-то что?

– Я объясню, – сказал Рэндал де Могун, подходя к коновязи. Его движения казались небрежными, но в них таилась опасность. – Это попытка вмешаться в дела, которые лучше было бы оставить в покое. Не так ли, госпожа повитуха?

Кэтрин почувствовала, как внезапно ослабели ее ноги. Сердце бешено заколотилось. Она отчаянно надеялась, что Ричард все-таки разыскал Годарда.

– Не понимаю, о чем вы. Я ищу Оливера, вот и все, – проговорила она. Не нужно было смотреть в лицо наемника, чтобы понять, насколько слабо ее оправдание.

– Она сказала, что ваша лошадь больна и вы попросили полечить ее, – заявил солдат и сделал шаг в сторону, отрезая путь к бегству. Мужчины стояли теперь справа и слева.

– Она и мальчишка – единственные, кто остался в живых в Пенфосе, – бросил де Могун через плечо и, насупившись, уставился на Кэтрин. – Оливер просветил меня. Он был страшно горд, этот дурак.

– Это был ты. – Голос молодой женщины дрожал. Де Могун вздернул брови.

– Это ты так заявляешь, но к чьим словам прислушается закон? – Он погладил бороду, делая вид, что раздумывает. – Есть где поторговаться. Сейчас прилив, река высока. Прогулка к причалу все уладит.

Перед внутренним взором Кэтрин промелькнули останки Рогезы де Бейвиль: куски белой плоти, выловленной со дна реки. Ее рука лежала на сумке, и ремень не был затянут. Она просунула внутрь руку по запястье, отступила на шаг и предостерегающе сказала:

– Люди знают, где я. Они поднимут тревогу и обвинят тебя.

– Тебя здесь не было, – фыркнул де Могун. – Никто из нас и в глаза тебя не видел.

Он расставил руки и шагнул к ней.

– Ты ушла в город принимать роды и не вернулась.

Он стремительно кинулся на нее, но Кэтрин отпрыгнула, одновременно ударив ножом так, как учил ее Оливер. Де Могун невольно завопил от неожиданности и боли. Из глубоко рассеченной руки закапала кровь. Он зарычал и схватился за меч.

Кэтрин закричала изо всех сил. Второй солдат схватил ее за руку и, как и хозяин, тоже получил глубокую, до самой кости, рану. Но тут просвистел меч. Молодая женщина метнулась в бок, пытаясь уклониться. Удар пришелся по сумке и рассек ее. Все содержимое – мешочки, бинты, горшочки с бальзамами и мазями и небольшой образок Святой Маргариты – рассыпалось по покрытой соломой земле. Самый кончик меча чиркнул по ребрам и, хотя боли не было, Кэтрин почувствовала, как по ее боку хлынула горячая кровь. Она снова закричала, и на этот раз ей ответил громкий мужской рев.

Меч снова блеснул в воздухе, но теперь удар был отведен другим клинком. Мелькнул огромный посох, и кто-то охнул, получив удар под дых. Оливер и Годард, успела подумать Кэтрин, покачнулась и упала. В ноздри ударил запах соломы и навоза. Очень хотелось закрыть глаза и дать миру исчезнуть. «Вставай! – велела она себе. – Беги, пока не поздно!»

Теперь, когда она привстала, опираясь на руки и колени, пришла боль: горячая, рвущая, жгучая боль. Значит, она еще жива. Кэтрин слышала крики, топот бегущих ног. Чья-то рука тронула ее за плечо, и в лицо заглянули женские, широко распахнутые от страха глаза.

– Это молодая повитуха! Она ранена! Помоги мне, – крикнула женщина через плечо своей спутнице.

Обе женщины поставили Кэтрин на ноги и помогли добраться до палатки, где уложили на соломенную циновку.

Рэндал де Могун отбил удар Оливера с такой силой, что от клинков полетели искры. Пока рыцарь уклонялся от мелких осколков, де Могун схватил чью-то оседланную лошадь, взвалился поперек ее спины и вонзил шпоры в бока. Оливер попытался было перехватить повод, но мгновенно отдернул руку, чтобы не подставить ее под удар меча. Лошадь взвилась. Наемник, которому больше никто не мешал, проскакал через двор и вылетел в открытые ворота, оставив стражей стоять в немом изумлении.

Воспользовавшись общей суматохой и замешательством, большинство людей Рэндала де Могуна тоже сумели ускользнуть, как только до них долетел слух о том, что произошло. Зато дюжему солдату пришлось остаться, потому что Годард сумел обхватить его, швырнул на землю и уселся сверху.

– Не убивай его, – выдохнул Оливер. – Ему придется спеть песенку графу.

– Постараюсь, – пробурчал Годард, – но не обещаю. Оливер кивнул и, спрятав в ножны меч, побежал к палатке, перед которой маячили женщины.

Кэтрин лежала с пепельным лицом. Ее глаза почернели от боли, платье было пропитано кровью от подмышки до бедер. Он опустился рядом с ней на колени.

– Господи, только тебе хватило бы упрямства и глупости сунуться в логово жестокого наемника, каков Рэндал де Могун!

Голос Оливера дрожал, а рука, которой он вытащил кинжал, чтобы разрезать зеленую шерсть, тряслась.

– Мне понадобится новое платье, – улыбнулась одними губами Кэтрин.

– По-моему, тебе прежде всего нужны новые мозги. Честное слово, ты убьешь меня, если только сама не умрешь раньше!

Рыцарь быстро разорвал платье и рубашку. При виде раны, нанесенной мечом де Могуна, его охватило облегчение, но одновременно и тревога. Порез был длинный и не слишком глубокий. Насколько Оливер мог судить, никаких жизненно важных органов задето не было, да и кровь уже сочилась не слишком сильно. Но рану следовало зашить, причем поскорее. А то потом грозит горячка или столбняк: то и другое может привести к смерти.

Поблагодарив женщин за заботу, он завернул Кэтрин в свой плащ и понес ее через двор обратно к дому. Она слабым голосом говорила, что именно нужно смешать, чтобы унять боль и промыть рану. Чтобы зашить ее, послали за лекарем графа Роберта.

– Я хотела только взглянуть на обивку седла, чтобы узнать, не из шкуры ли она черно-белой коровы. Я думала, что он далеко, в зале.

– Он заходил в зал, но не задержался там. – Оливер держал ее руки в своих. Если бы они были не такими холодными! – Он только хотел узнать по поводу новых наконечников для копий, которые я обещал ему, когда закажу себе. Только он ушел, как появился Годард и передал сообщение Ричарда. Твое счастье, что мы тут же помчались за де Могуном в лагерь.

– Граф прикажет его искать?

– Безусловно, – сказал Оливер, но слово это отдавало горечью. Рыцарь знал, насколько мала вероятность того, что Рэндала де Могуна схватят. Армия графа Роберта была почти готова покинуть Бристоль, чтобы разбить лагерь под Винчестером и затем Лондоном. На поиски разбойника не оставалось ни времени, ни людей. Граф, пожалуй, как истинный философ решит, что его бегство всех устраивает.

Кроме того, имеется седой солдат – второе лицо а отряде, которого можно допросить и сделать козлом отпущения.

Выражение глаз Кэтрин подтвердило рыцарю, что молодая женщина верит не больше него в то, что Рэндал де Могун предстанет перед судом. Оливер отвернулся и с ненавистью проговорил:

– Зачем только я вообще привлек к нему внимание графа?!

– Ты не знал.

– Я знал таких же, как он. Я мог потерять тебя из-за давно выветрившегося чувства какого-то дурацкого долга.

Его палец нежно скользнул по щеке Кэтрин.

– Но ты не потерял меня и не потеряешь, – горячо сказала она, приподнимаясь чуть выше на подушку. На бескровном лице ярко темнели горящие глаза. – Дни Рэндала де Могуна сочтены. А наши нет.

Молодая женщина притянула лицо Оливера к своему и крепко поцеловала, чтобы показать, сколько в ней еще жизни. В этом объятии и застал их лекарь графа Роберта, который пришел с иглой и ниткой.

– Я не хочу уходить, – сказал Оливер.

Он сидел на краю ее ложа и топал ногой, чтобы поудобнее сел острый башмак. Тепло весеннего солнца сочилось сквозь занавес на двери и отбрасывало золотистые искры на волоски, пробивающиеся у его запястий.

Кэтрин поудобнее оперлась на подушку, чувствуя, как неприятно натянулась кожа на зарубцевавшейся ране. С момента стычки с де Могуном прошло шесть недель, но рана все еще болела, хотя заживала хорошо, шрам по-прежнему выделялся темно-красным рубцом на бледной коже. Несколько первых дней после нападения молодая женщина действительно чувствовала себя очень плохо: она не стояла на пороге смерти, но сильный жар мучил бредовыми, бессмысленными снами, в которых за ней гнался безликий человек на гнедой лошади. Когда горячка спала, Кэтрин поняла, что слаба, как новорожденный ягненок, и только теперь потихоньку начала снова обретать свое истинное, здоровое «я».

Когда солдата де Могуна заставили говорить, он поведал страшную повесть ужасных зверств и убийств. Бандой рыскавших, как волки, наемников был разрушен не только Пенфос, но и еще несколько мелких деревенек. Гавейн и Рогеза де Бейвиль тоже пали их жертвой.

– Я не хочу, чтобы ты уходил.

Кэтрин положила руку на спину Оливера, ощутив сквозь льняную рубашку теплоту его тела.

– Тогда я не уйду.

Он обернулся, навалился сверху, тщательно стараясь не задеть раненый бок, и несколько минут они целовались и шалили. Он сжал бедра и чуть соскользнул, она подняла ноги и обхватила его ими, почти уже не играя. Он застонал было и едва не поддался искушению, но тут же вздохнул, сел и запустил пальцы в волосы.

– Ну, видишь, что ты наделала? Разве так провожают мужчину в дорогу?

– Только так, – хихикнула Кэтрин. – Тем скорее ты вернешься домой, чтобы получить все остальное.

– Я и не подозревал в тебе подобной жестокости.

– Любовь всегда жестока, – сказала Кэтрин не совсем в шутку.

– И не всегда благосклонна, – парировал он и наклонился, чтобы завязать шнурки.

– Я прибавлю на дорожку еще кое-что, – продолжила Кэтрин, разглядывая согнутую спину рыцаря. – Обещаю, что, когда ты вернешься, мы обвенчаемся.

Оливер так резко выпрямился и так быстро повернулся, что молодая женщина расслышала щелчок позвонков в его шее за мгновение до того, как тот вздрогнул от боли.

– Господи, да это только насыпало соли на рану!

– Почему?

– Потому что я хочу вернуться, еще не успев уехать, и сам не знаю, сколько буду отсутствовать на этот раз. – Рыцарь потер шею. – Эта проклятая кровопролитная война все тянется и ползет, как лишившийся ног прокаженный. Лондонцы ненавидят Матильду. Я не виню их, если учесть, как она с ними обошлась. Эта женщина не имеет ни малейшего понятия о дипломатии. Каждая взятая крепость ненадежна и доставляет только лишние трудности. По-моему, граф Роберт теряет волосы не только из-за возраста и мудрости: он наверняка выдирает их целыми прядями из-за глупости сестры!

Рыцарь покачал головой и с отчаянием уставился на Кэтрин.

– Но я связан с ее делом. Что мне остается?!

На это молодая женщина ответить не могла, поэтому просто обвила руками шею Оливера и прижалась щекой к его щеке.

– Что бы ты сейчас ни думал, это не может длиться вечно. Я хотела всего лишь повеселить тебя разговором о свадьбе, а заставила только нахмуриться.

– Нет. Без тебя и без мыслей о тебе я давно бы уже сошел с ума.

Они поцеловались, снова обнялись, но утро все сильнее вступало в свои права, и им поневоле приходилось разомкнуть руки.

– Ты станешь леди Паскаль, титулованной особой без земель, – попытался пошутить рыцарь.

– Могу прожить и без них, – улыбнулась Кэтрин, слегка пожав плечами, и подумала, разглядывая своего нареченного из-под прикрытых ресниц, что ей это проще, чем Оливеру. – Только я знаю, как раздражает тебя, что в твоем замке сидит чужак и выдаивает твоих вассалов.

Рыцарь встал, нырнул в подкольчужник и потянулся за доспехами.

– Эшбери не принадлежал бы мне, будь мой брат жив. Я охотно признаю это. Но теперь, когда он мертв, наследство переходит ко мне.

– Но ведь Эшбери стало принадлежать вашему роду по праву победивших? – осмелилась поинтересоваться Кэтрин. – Разве твой дед или прадед не появились в Англии вместе с Завоевателем?

– Нет, – покачал головой Оливер. – Моего прадеда звали Осмунд, сын Леофрика, а Эшбери принадлежал нашему роду с незапамятных времен. Осмунд присягнул на верность Завоевателю и женился на благородной норманнке Николь де Паскаль. Затем, поскольку в моду вошло все французское, а жить хотелось, он взял фамилию жены и крестил сыновей норманнскими именами. Мои волосы как у настоящего сакса, – добавил рыцарь, потянув себя за светлую прядь. – Эшбери принадлежит мне по праву рождения.

– Почему ты не говорил мне этого прежде? – с любопытством спросила Кэтрин.

– Не было повода, – пожал плечами Оливер. – В нашей семье не принято делиться с посторонними. Мы горды, но только для себя. Точнее, – тут губы рыцаря скривились, – нужно было сказать, для меня, поскольку я единственный Паскаль и единственный Осмундссон. Других не осталось.

Кэтрин задумчиво кивнула. Гордость хранилась для себя, поскольку шла об руку со стыдом. После Завоевания сменилось уже три поколения знати, жившей под властью франкоговорящих выходцев из Нормандии. Правда, потомки их воспитывались английскими кормилицами, поэтому как сыновья, так и дочери говорили на обоих языках, но французский был языком двора, и показывать сколько-нибудь основательные знания английского считалось вульгарным. Саксы были крестьянами, торговцами, изредка наемниками. Любой из них, осмелившийся открыто признать, что владеет хоть небольшим богатством, сталкивался с подозрением и часто с преследованиями. Человеку же благородному публично признаться в саксонском происхождении было то же, что бросить вызов своим сеньорам. Древнее кровь. Более сильные притязания, основанные на наследственном праве, а не грабеже.

Свои выводы молодая женщина оставила при себе. Было бы жестоко говорить о них вслух. Оливер наверняка сам думает точно так же. Что толку в словах? Вместо этого она с улыбкой заметила:

– Наши дети будут настоящими дворняжками. Уэльс и Бретань от меня, Англия и Нормандия от тебя.