Кэтрин постепенно привыкала к Девижу. Она скучала по Бристолю из-за реки, соленого запаха моря и большого скопления торговых судов, благодаря которым покупка любой мыслимой мелочи превращалась в простую прогулку до причала. Ей не хватало знакомых видов и людей, но она не жалела, что уехала.

Женские покои в замке со смертью Эдон превратились в очень печальное место, все оделись в глубокий траур. Поскольку же двор все еще оплакивал кончину графа Роберта, общая атмосфера стала просто невыносимой.

В Девиже все было иначе. Здесь била ключом энергия и царила суматоха, поднятая рыжим юнцом, который добивался короны. Генрих никогда не останавливался. Даже если физически он и не двигался, то мысль его кипела, как горшок на огне. Окружение принца поневоле заражалось его силой. И это было необходимо, потому что Стефан и Евстахий гонялись за Генрихом, как терьеры за крысой, стремясь схватить за загривок и трясти, пока тот не умрет. Они гоняли его по всему юго-западу, сжигая по дороге урожаи в полях и забивая весь скот.

К счастью для Генриха, хоть и не для страдавшего народа, такие его союзники, как Раннульф Честер и Хью Норфолк сумели сильно отвлечь Стефана и Евстахия, когда те чересчур близко подобрались к своей цели. Стефан повернул в Линкольншир, Евстахий – в Восточную Англию.

Однако ощущение опасности по-прежнему доносилось до Девижа, как раскаты грома в грозу.

– Девон, – возвестил Оливер Кэтрин, весело покрутив головой. – Через два дня.

Он сидел на скамье, которая тянулась вдоль стены их жилища, дома, арендованного у монахов Рединга. Прежде он принадлежал торговцу, который, почувствовав свои годы, отдал его аббатству за содержание и уход.

– Генрих отправляется в Девон? – Кэтрин повернулась от котла, застыв с полным половником в руке. Она заметила, как Оливер скользнул глазами по ее телу и решительно отвел их в сторону.

Несмотря на то, что платье было очень свободным, беременность теперь стала окончательно заметной. Про себя Кэтрин думала, что, если ее живот вырастет еще немного, то просто лопнет, но Оливеру ничего подобного не говорила. Он настолько боялся, что одно неуместное слово могло окончательно выбить его из равновесия. Кэтрин не слишком беспокоилась из-за своего размера, потому что чувствовала себя здоровой и крепкой. Ее щиколотки только слегка опухали к концу дня, а ребенок брыкался так сильно, что она нисколько не сомневалась в его благополучии. Заручиться помощью хорошей повитухи оказалось сложно, но и об этом она не собиралась рассказывать Оливеру. Если учесть, что в Девиже размещалась армия Генриха вместе со всей обслугой и женами, повитухи были просто нарасхват. Кэтрин сама приняла несколько родов, пока ее живот не стал слишком большим, и до сих пор получала приглашения, которые вынуждена была отклонять.

– У Генриха собственные планы на время отсутствия Стефана и Евстахия; пока терьеры где-то болтаются, крыса планирует совершить несколько собственных набегов, – сказал Оливер. – Мы собираемся устроить вылазку в Брайдпорт.

Кэтрин налила густой суп в миску и поставила перед ним. Некогда кремовый гамбезон почернел от постоянного ношения стальной кольчуги. Оливер сильно отощал после лета, проведенного в седле. Его пшеничные волосы выгорели почти до белого цвета, а кожа так потемнела от загара, что даже перестала сереть от усталости. И все же Кэтрин знала, что он крайне измотан. Принц Генрих настолько жестко погонял своих людей, что его путь был усеян их сломанными останками.

– Это разумно? Оливер пожал плечами.

– Весьма вероятно, что мы возьмем его, а там удобная гавань. Если дела пойдут хорошо, попробуем взять что-нибудь еще. – Он потер глаза. – Вот только обеспечивать людей очень трудно. Трава в полях почти не растет, так что приходится подвозить корм для лошадей или брать его из ближайшего дружественного замка, а в половине случаев им там самим не хватает из-за погубленного урожая.

Оливер зачерпнул ложкой суп, посмотрел на него, затем отправил в рот, но без всякого удовольствия.

– Так королевства не завоюешь.

– Зачем же тогда воевать?

– Чтобы доказать Стефану и Евстахию, что Генрих – это такая заноза в их боку, которую очень просто не выдерешь. Чтобы доказать всем наблюдающим, что он умеет командовать людьми и может бросить вызов, даже находясь в положении неудачника, а тебе известно, как общественное мнение благосклонно к неудачникам. Генрих извлекает из этого все, что можно.

Кэтрин кивнула.

– В этом есть смысл. Но все же, если, действуя таким образом, он не завоюет королевство, то к чему все это?

– Чтобы заложить основы. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что раньше или позже нам придется вернуться в Нормандию. Генриху нужно больше войск, более сильный тыл, больше зрелости.

Кэтрин подошла к двери и выглянула на узкую улицу. Группка детей, среди которых была и Розамунда, увлеченно пускала кусочки дерева по луже, полностью погрузившись в игру. Она позвала дочку есть и, глядя, как та приближается, сглотнула комок в горле. Шесть лет. Еще через шесть Розамунда станет почти взрослой, а ребенок в чреве будет таким, как она сейчас. Кэтрин была отвратительна сама мысль о том, что, когда это произойдет, война может еще продолжаться.

– Мне отчаянно не хочется оставлять тебя, – сказал Оливер, когда она вернулась в комнату, чтобы налить тарелку поменьше для дочери.

– Мне тоже не хочется, чтобы ты уходил, но что проку желать. – Кэтрин заставила себя улыбнуться. – Возможно, это к лучшему. Если ты останешься, то будешь только изводить себя и постоянно спрашивать, все ли со мной в порядке. Займись лучше поставками для принца Генриха; хотя бы меньше свободного времени останется для беспокойства.

Оливер тоже заставил себя улыбнуться, но это удалось ему хуже.

– Мне не нужно свободное время, чтобы беспокоиться. Тревога преследует меня, занят я чем-нибудь или нет.

– Клянусь на любовном узле Этель, что со мной не случится ничего плохого, – твердо сказала Кэтрин. – Я обещала тебе крепкого ребенка и здоровую жену и мать, чтобы заботиться о нем, разве не так? Ты только посмотри на себя. Мне ведь нужен еще и отец.

В комнату танцующей походкой влетела Розамунда в промокшем платье. Ее лицо и руки были в грязи. Появление девочки прекратило все разговоры, потому что Кэтрин немедленно занялась ею, а Оливер принялся наконец есть, однако женщина почти физически чувствовала волны страха и тревоги, заполнявшие комнату. Сколько бы они не заверяли и не успокаивали друг друга, ощущение беззащитной уязвимости не проходило.

– Двойня, вне всякого сомнения, – сказала дама Сибелла. – Я чувствую головку здесь и вот здесь. – Она положила руку на вздутый горой живот Кэтрин. – И до конца срока уже недолго.

Повитуха приехала на свадьбу своей племянницы в Ладжерхол и решила побыть недельку в Девиже со своей сестрой, чтобы потом вдвоем отправиться на праздник.

Кэтрин вспомнила о своей клятве Оливеру. Двойняшки – это, конечно, осложнение, но не смертельное. Большинство женщин с двойнями вполне проходили это испытание, и лишь некоторые не выдерживали его.

– Я не удивлена, – сказала Кэтрин. – Я понимала, что слишком выросла для своего срока, чтобы носить всего лишь одного, разве что совсем уж великана.

Если говорить честно, она даже почувствовала облегчение.

– Ты сможешь остаться до моего разрешения? – взглянула она на Сибеллу.

Повитуха поджала губы; при этом обвивавшие их тонкие морщинки стали заметнее.

– Вряд ли я вернусь раньше, чем через три недели, – сказала она, – И я не уверена, что ты продержишься так долго.

– Но ты вернешься?

– Да, девочка, если уж тебе этого так хочется.

– Очень.

Кэтрин с трудом поднялась с соломенной циновки. Ее чрево шло от самых грудей и напоминало полную луну. Ей приходилось наклоняться, чтобы увидеть свои ноги, а надевание ботинок превратилось в совершенный кошмар. Она предложила повитухе чашу меда и вежливо выслушала все, что дама Сибелла имела сообщить о семейных делах, которые вызвали ее из Бристоля. Затем Кэтрин спросила о Джеффри и его детях.

– Он переносит свою потерю спокойно для окружающих, но не для себя, – печально ответила Сибелла. – Дети пока остаются с кузиной в Глостершире, а он навещает, когда может, но, мне кажется, что пока большее утешение он находит в чаше с вином.

– Как по-твоему, это пройдет?

– Бог знает, и время покажет, – Сибелла перекрестилась. – По крайней мере, он не прячет свое горе, как некоторые. У меня так и не выходит из головы бедная девочка. Мы ведь ничего не могли сделать.

– Ничего, – подтвердила Кэтрин, обхватив рукой свой живот и яростно повторяя про себя, что она сдержит клятву, данную Оливеру. Ради себя самой, ради него, ради Розамунды. И в память Эдон.

Сибелла допила мед и распрощалась, пообещав вернуться из Ладжерхола сразу, как только сможет.

Думая о двойняшках, Кэтрин стала разбирать пеленки и прикидывать, насколько именно больше их понадобится.

На рассвете поднялся морской туман. Оливер, кашляя, проснулся и обнаружил, что в этом тумане потонул весь лагерь. Солдаты возникали из мглы и пропадали в ней, словно призраки. Костры дымили и едва горели, все казалось странным и каким-то потусторонним. Но ведь в конце концов они находились у самых границ древнего королевства короля Артура. Чуть южнее были Корнуэл и развалины Тинтагеля, о котором говорили, что прежде он звался Камелот.

Оливер радовался, что его плащ подбит войлоком, потому что воздух был пронзительно холодным. До настоящей зимы было еще далеко, но ночевку в лагере в самом ее преддверии никак нельзя было назвать приятной. Левая рука рыцаря ныла, кончики пальцев застыли до потери чувствительности. Все сделанное из металла покрывали пятна ржавчины.

Ценой этих страданий они взяли Брайдпорт, как и надеялся Генрих, но прочие успехи оставались весьма сомнительными. Командующий Стефана де Траси укрылся за стенами своего замка в Барнстепле и отказывался выходить оттуда, чтобы дать сражение в открытом поле. Генрих упорно преследовал его, но не имел сил, чтобы расколоть такой крепкий орешек с одной попытки. При отступлении де Траси сжег все на своем пути, не оставив армии Генриха средств к пропитанию.

На завтрак в котле варилась жиденькая овсяная похлебка. Оливер, как лицо, распоряжающееся поставками продовольствия, весьма щепетильно относился к тому, чтобы не брать больше положенного. Нет злоупотреблений, нет и преступлений. Он плеснул в свою миску немного неаппетитного варева и с тоской вспомнил замечательные супы Кэтрин, горячие кирпичи очага, пылающие бревна и наслаждение, которое дает теплая сухая кровать.

Мимолетное мысленное удовольствие было тут же испорчено видением Кэтрин, простертой на родильном ложе; ее тело изгибалось дугой, а живот был вздут, как гора, ребенком, которого она не могла родить. Образ был таким ярким, что Оливер зашипел сквозь стиснутые зубы и с миской в руке пошел будить пинком еще кого-нибудь из спавших у его огня, чтобы не оставаться один на один со своими страхами.

Позавтракав, он позаботился о Люцифере и отправился искать Генриха. Туман постепенно редел; люди собирались у костров, грея руки, сплевывая и откашливаясь, чтобы прочистить легкие от зимней сырости.

Генрих завтракал со своим кузеном, Филиппом Глостером и Роджером, графом Херефордом. Они тоже жевали овсянку, но заправленную молоком и подслащенную медом. Рядом лакомилась молодая женщина, которая с удовольствием выскребала ложкой свою миску. Она была румяна, бела и с очень светлыми, почти серебристыми волосами. Для защиты от утреннего холода женщина была закутана в плащ Генриха. Оливер очередной раз поразился способности принца отыскивать красоток на ночь буквально посреди чистого поля. Жаль, что, преуспев в этом искусстве, он не умел таким же колдовским образом добывать овес, вяленую рыбу и вино.

Оливер отвесил поклон, но, прежде чем успел открыть рот, Генрих уже взмахнул своей ложкой из рога.

– Знаю, Паскаль. Мы не испытываем недостатка только в тумане и дожде, всего остального мало. Поблизости нет ни одного дружественного замка, где можно было бы раздобыть фураж, а у местного населения взять нечего, потому что де Траси все сжег.

Принц жестом велел Оливеру сесть, а сам остался стоять, прислонившись к столбу палатки.

– Конечно, если бы мы смогли взять Барнстепл… Его серые глаза блестели.

В один ужасный момент Оливеру показалось, что Генрих всерьез собирается предпринять этот шаг, но принц только с сожалением пожал плечами и вздохнул.

– К несчастью, у меня нет для этого сил, по крайней мере, сейчас. Но я уже запустил в этот край свои зубы и сделаю это еще раз.

– Значит, мы поворачиваем обратно? – уточнил Оливер с чувством облегчения.

– Да, – сказал Филипп Глостер, покосившись на Генриха. – Хотя и не без определенных споров.

Несмотря на то, что они с принцем были кузенами, фамильного сходства не наблюдалось. Филипп унаследовал карие воловьи глаза Мейбл и тонкие темные волосы графа Роберта. Он был настоящим солдатом но, как отец, не склонен идти на риск, если только его к этому не вынуждали. Его опыт уравновешивал и придавал форму мнениям и решениям Генриха. Роджер Херефорд, как обычно, промолчал. Его характер отличался строгостью и спокойствием. Заставить его вообще сказать что-нибудь было не легче, чем пытаться разжать челюсти бульдога деревянной ложкой.

Генрих отставил свою миску.

– Ты мог бы достать провиант, если бы я решил продолжить кампанию, не так ли?

– Только послав в Бристоль торговые суда, сир. Здесь нет ничего, кроме того, что мы везем с собой. Можно перевести людей на половинный рацион и надеяться, что удастся найти несколько ферм, избежавших огня, но это сильно ослабляет моральный дух.

– Следовательно, ты согласен с решением повернуть назад?

– Да, сир, согласен.

– В таком случае, можешь отправляться с авангардом. Выходите сразу, как свернете лагерь. – Генрих провел языком по внутренней стороне губ. – Думаю, не стоит напоминать, что в обязанности командира авангарда входит отыскать для нас безопасное место на ночь и продовольствие для людей и животных?

– Не стоит, сир, – сказал Оливер, умудрившись сохранить невозмутимое выражение. – Я это знаю.

Кэтрин содрогнулась, услышав цену, которую торговец полотном требовал за отрез простого небеленого льна для пеленок.

– Плохой урожай, – развел тот руками. – Слишком много солнца, дожди не в срок. Добавьте к этому то, что сожжено войной, и у вас не останется даже ниточки, чтобы ткать.

Он потер нос и посмотрел на женщину.

– Вот что я скажу, госпожа, раз уж вам очень нужно, я, так и быть, хоть себе и в убыток, предложу вам отрез за два шиллинга.

Кэтрин покачала головой.

– Нам надо есть, – сказала она, указав кивком головы на Розамунду, одетую в самое старое свое платье: оно было уже коротковато и с заляпанным пятнами подолом. В этом платье девочка обычно играла. У нее было еще два, гораздо лучших, однако Кэтрин знала, что торговцы всегда прикидывают, сколько смогут выручить, по виду покупателей.

Ей, разумеется, не хотелось, чтобы продавец счел, что с ней не стоит торговаться, поэтому сама оделась изящно, но просто: почтенная горожанка, готовая сделать покупку, но отнюдь не транжирить.

– За меньшую цену уступить не могу, но как вам вот этот кусочек? – Торговец достал изрядный кусок темно-желтой шерсти с узором из более темной нитки. – Сделайте платье для своей девочки. Цвет ей очень подходит. Я отдам не торгуясь.

Кэтрин задумалась. Это было его первое предложение, и на нем, пожалуй, удастся выгадать, если как следует поторговаться. Видя, что дело пошло, торговец предложил ей стул, чтобы отдохнуть.

– Снимите вес с ног, – сказал он, ласково подмигнув.

Кэтрин поблагодарила и предложила полтора шиллинга. Торговец покачал головой, прищелкнул языком и наконец объявил, что она просто грабит его, но он, так и быть, согласен на шиллинг и девять пенсов.

– Включая кусок шерсти? – спросила Кэтрин.

Он рассмеялся и почесал голову под войлочной шляпой.

– Ладно, с куском шерсти. Хорошо еще, что не все мои покупатели так сильно торгуются. Мне ведь тоже надо есть.

Кэтрин восприняла его жалобы достаточно спокойно. Каждый купец торгует на свой лад, но некоторые фразы, какой бы товар ни продавался, одинаковы для всех. Она расплатилась и принялась ждать, пока он свяжет лен и шерсть в узел с помощью куска конопляной веревки. Розамунда разглядывала шелка на краю прилавка и с завистью щупала блестящий кусок цвета морской волны.

– Такая молоденькая, а вкус хорош, – прокомментировал торговец, кивнув головой.

– Дорогой вкус, – ответила Кэтрин, подумав, что Розамунде в полной мере передалась любовь ее отца к роскоши. Несмотря на все свои недостатки, Луи обладал превосходным чувством стиля, и Розамунда, похоже, унаследовала его тоже.

– Господи, дай ей богатого мужа и пусть почаще заходит в мою лавку, – сказал торговец, молитвенно сложив руки. В его маленьких карих глазах промелькнули веселые искорки.

Кэтрин тоже улыбнулась и пошла оттаскивать Розамунду от шелков. Теперь, когда льна хватало, ей хотелось только одного: вернуться домой и дать отдохнуть ноющим ногам.

В этот момент поднялась суматоха. Они с торговцем кинулись смотреть, в чем дело, и увидели возбужденного всадника, который летел сквозь ярмарочную толпу, крича во весь голос. Его конь был в мыле, ноздри окаймляла красная полоска.

– Евстахий! – хрипло ревел всадник. – Идет Евстахий! Спасайтесь!

Кэтрин и торговец полотном, оцепенев, уставились друг на друга.

– Евстахий подавляет восстание в Восточной Англии, – слабо проговорила Кэтрин.

– Выходит, нет, раз он здесь. – Торговец принялся быстро сворачивать свой прилавок. – Хорошее перышко получит он на свою шляпу, если возьмет это место.

Всадник доскакал уже до рядов с тканями, по-прежнему выкрикивая:

– Евстахий и его армия меньше чем в пяти милях! Прячьтесь, пока можете!

– Меньше, чем в пяти, значит ближе к трем, – мрачно заметил торговец. – Он почти загнал лошадь, чтобы предупредить нас, но Евстахий вряд ли движется медленнее.

Тут торговец посмотрел на Кэтрин.

– Где вы живете, хозяйка, и где ваш муж?

– Я живу рядом с замком, а мой муж с принцем Генрихом, – растерянно проговорила Кэтрин, схватив Розамунду за руку.

– Хотите поехать в моей телеге? Ведь бежать-то вам трудно. – Он указал на ее вздутый живот.

Кэтрин с благодарностью приняла предложение и принялась помогать складывать тюки. Остальные торговцы тоже поспешно забрасывали товар на телеги и запрягали пони, а горожане бежали искать спасения в церкви и замке.

– Прокляни Господи эту войну, – бормотал торговец, загоняя лошадку задом в оглобли. – Мой отец торговал тканями при старом короле Генрихе. Можно было проехать от одного конца страны до другого и знать, что тебе ничего не грозит. У меня у самого дома сын двенадцати лет. Так ведь я не смею взять его ни в один город, потому что боюсь такого вот поворота дел.

Кэтрин подняла Розамунду на телегу. Ее живот тянуло, поясница слегка заныла. Она постаралась не задерживаться на этих ощущениях. Они могли означать начало схваток, но по расчетам Кэтрин ей оставалось носить еще не меньше двух недель, а главное сейчас было доставить Розамунду и очутиться самой в безопасном месте.

Она вскарабкалась на телегу и села рядом с дочкой на тюк полотна. Торговец вскочил на козлы и хлопнул поводьями. Лошадка стронулась с места; тележка покатилась по дороге. Тряска судорогами отдавалась в животе Кэтрин. Она обхватила его руками и обнаружила, что он тугой, как барабан. Поясницу не отпускала боль. Повсюду вокруг бежали люди, спотыкались и кричали от страха.

Розамунда гладила тюк, словно ощущение гладкого шелка под пальцами успокаивало ее.

– Принц Евстахий не поймает нас, да, мама?

– Конечно, нет, – пожалуй, слишком беззаботно ответила Кэтрин. – Мы надежно укроемся в замке.

– Если нас туда впустят, – чуть слышно пробормотал торговец.

Но пока главное было добраться до замка; все горожане стремились туда же, и дорога была забита повозками, людьми, несущими в охапках свои вещи, испуганными лошадьми и их впавшими в панику владельцами. Торговец чертыхался и хлестал вокруг себя кнутом, но безрезультатно.

Кэтрин подхватила свой сверток и поманила за собой Розамунду.

– Быстрее пешком, – сказала она, с трудом слезла с телеги и попрощалась с торговцем. – Желаю удачи.

Тот мрачно покачал головой.

– Удача – это либо жизнь, либо имущество. Одно без другого не имеет смысла.

Кэтрин оставила его дюйм за дюймом продвигать телегу среди людских волн и влилась в менее густую толпу бегущих. Их толкали, пихали и били. Розамунда заплакала. Тупая боль в пояснице стала острее; тянущее ощущение в животе превратилось в схватку. Несмотря на тревогу, на острую необходимость добраться до убежища в замке, Кэтрин была вынуждена прислониться к стене дома и подождать.

– Мама, что случилось? – Голос Розамунды был высок и испуган. – Мне это не нравится. Я не хочу, чтобы принц Евстахий пришел и схватил меня!

Она вцепилась в руку Кэтрин и громко зарыдала. Кэтрин кусала губы, чтобы не охнуть от боли.

– Все в порядке, никто не собирается причинять тебе вреда, – выдохнула она, когда смогла говорить. – Я не позволю, чтобы что-нибудь подобное случилось. Обещаю.

Она заставила себя оторваться от стенки и снова присоединилась к толпе бегущих горожан.

Когда они добрались до внешних укреплений замка, ее скрутила вторая схватка, заставив согнуться и вскрикнуть.

– Мама! – заорала Розамунда. Ее темные глаза были полны страха.

Кэтрин боролась с болью. Когда она рожала дочь, схватки длились почти весь день, причем первые спазмы шли редко и нерегулярно. Сейчас же они были гораздо чаще и сильнее. Получалось, что роды будут короткими и бурными.

С облегчением она увидела соседку, которая спешила в замок с тремя детьми, уцепившимися за ее юбку. Два мальчика и девочка, с которыми всегда играла Розамунда, а их отец был поваром в замке. Их мать, Года, плела тесьму и шнуры и продавала их на пояса и обшивку.

Кэтрин окликнула ее; Года оглянулась. Ее и без того встревоженное лицо стало еще более озабоченным.

– Кэтрин?

– Ты не возьмешь с собой Розамунду? – выдохнула Кэтрин. – Я не могу бежать, и хочу, чтобы она очутилась в безопасности, что бы ни случилось.

Женщина посмотрела, как Кэтрин держится за живот.

– Бог с вами, госпожа, – сказала она. – Конечно, возьму. Кэтрин поцеловала дочку и коротко обняла.

– Ступай с Годой. Я найду тебя позже.

Нижняя губа Розамунды дрожала, но она была послушной девочкой и не имела повода сомневаться в словах матери. Кроме того, дочь Годы Альфреда была ее лучшей подругой.

– С тобой все в порядке? – спросила Года, которая порывалась бежать дальше, но все же медлила.

Кэтрин слегка махнула рукой и кивнула. Она чувствовала приближение следующей схватки.

– Да, ступай. Я скоро.

Года велела Розамунде взять Альфреду за руку и быстро зашагала дальше, заставляя детей почти бежать. Розамунда оглянулась через плечо и помахала рукой. Кэтрин увидела овал светлого личика, черную прядку, которая выбилась из косы и вилась у самой щеки, и спросила себя, неужели она видит дочь в последний раз.

Чтобы наказать себя за такие мрачные мысли, она заставила свои ноги двигаться. Когда схватка была слишком сильной, она останавливалась и часто дышала. Боль отпустила, и в этот момент Кэтрин услышала первый вопль, резко обернулась и увидела клубы дыма, поднимающиеся от строений позади.

Бегущая и кричащая толпа стала гуще. К ней присоединились те, кто были дома и не слышали предупреждения, а теперь бежали от грабежей и огня.

Кэтрин сглотнула, почувствовав запах горящей соломы, который ветер швырнул ей прямо в лицо. Замок был уже почти близко, но, если ей не удастся найти убежища за его стенами, она погибнет. Ужас погнал ее вперед, шаг за шагом, а за спиной нарастал гул разрушения.

Между ее бедрами внезапно потекли горячие струйки, когда пошли воды. Они промочили нижнюю сорочку и башмаки. Схватки обострились, стали резче и глубже, заставив согнуться, когда она достигла внешнего рва. Когда Кэтрин закричала от боли и упала на колени, к наружным укреплениям подскакали первые солдаты; оружие в их руках отливало красным.

Люди с плачем и криками бросились врассыпную. Некоторые пали под ударами мечей и палиц. Боль отпустила, но Кэтрин не попыталась встать и бежать; вместо этого она опустилась на землю и закрыла глаза. Здесь было холодно, мокро, было опасно, но все же гораздо безопаснее, чем пытаться нестись наперегонки с отрядом Евстахия. Перед ее мысленным взором встал Пенфос, пылавший под ленивым летним небом, резня и насилие, запах крови и безжалостные глаза. Выкидыш Эмис. Оливер.

Ее скрутила следующая схватка. Кэтрин впилась ногтями в ладони и заглушила крик, прижавшись к влажной земле. Рот наполнился вкусом грязи, в ушах раздавался треск пламени и звон бьющегося друг о друга металла. Она словно растворилась во всем этом, а тело рвала страшная боль. Рев битвы усилился, как сама схватка. Мимо пронеслась лошадь; грязь из-под ее копыт забрызгала лицо Кэтрин. Она приоткрыла веки и увидела черные конские ноги и подковы. Сталкивались мечи. Возглас при нанесении удара и глухое падение, сопровождаемое криком боли. Она подняла глаза: в конские бока вонзились шпоры, всадник развернул лошадь и куда-то унесся.

На очень краткий, но благословенный момент родовые муки отпустили. Кэтрин не смела шевелиться, чтобы ее не зарубили, поэтому поле зрения оставалось ограниченным, и женщина ничего не могла понять. Верховые перестали нападать на бегущих горожан и бились между собой. Кэтрин так растерялась, что даже когда кто-то изо всех сил выкрикнул «Le Roi Henri!», она сперва не разобрала это.

И только увидев знакомого бурого жеребца Ричарда Фитц-Роя с белыми пятнами и красный щит с золотым львом, она сообразила, что вернулись их собственные войска. Ричард оглядывался, держа в руке меч. Его лицо с только что выросшей черной бородкой было сосредоточенным и суровым.

Кэтрин заставила себя встать и громко окликнула его по имени, но он не услышал. Ричард искал наемников Евстахия, и ему не было дела до истеричной, перемазанной грязью женщины.

– Ричард, ради Бога, помоги мне! – вопила Кэтрин, но он исчез, скрылся за гребнем рва.

Еще одна схватка, и чрево Кэтрин содрогнулось от неподдающегося контролю стремления сократиться.

Она, пошатываясь, добралась до внешней стены, чтобы опереться. В толпу бьющихся у наружных укреплений влилась еще волна всадников. Все чаще раздавался клич «Le Roi Henri!» Если бы Кэтрин не было так больно, она бы рассмеялась. По крайней мере, теперь она могла рожать под охраной.

Вспыхнул еще один красный щит: на этот раз с золотым крестом. Он был меньше и легче, чем у остальных, и всадник держал его слегка под углом, словно устала рука.

Конь был светло-серый, его шкура, загустевшая к зиме, слегка серебрилась.

– Оливер! – крикнула Кэтрин, вложив в этот вопль всю силу и всю душу.

Он повернул голову. Его глаза блуждали, словно он что-то услышал, но не понял, с какой стороны. Затем он увидел ее. Дернув за повод, он рывком вывел лошадь из ряда. В следующее мгновение, даже толком не дождавшись, пока конь остановится, он уже соскочил седла и обхватил ее руками.

– Господи, Кэтрин, что ты тут делаешь?

Ее пальцы впились в холодные кольца стальной кольчуги.

– Рожаю ребенка! – выдохнула она. – Что?!

– Нет, это неправда. Рожаю двоих! – Вцепившись в него, чтобы не упасть, она переждала следующую схватку. – Оливер, у меня потуги!

Рыцарь судорожно огляделся.

– Мы внесем тебя в замок!

Он уже брал ее на руки, но Кэтрин отпихнула его.

– Нет времени. Слишком поздно. Расстели на земле попону.

– Господи, Кэтрин, ты не можешь!.. – задохнулся он от ужаса.

– Скажи это своему ребенку, – выдохнула она. – Скорее, тебе придется помочь мне. Больше некому.

– Я не знаю, что делать! – хрипло выкрикнул он.

– Я покажу тебе. – Она опять впилась пальцами в кольчугу и прижалась лбом к его груди. Потуги стали непереносимы.

Вдохнув, как тонущий человек, Оливер оставил ее, кинулся к коню и отцепил от седла свернутое одеяло, одновременно крикнув оцепеневшему Ричарду, чтобы тот немедленно привел какую-нибудь женщину.

Он расстелил одеяло у частокола, окаймлявшего линию рва. Кэтрин оперлась на него, согнула и развела ноги. Ее юбки были пропитаны грязью и отошедшими водами.

– Иисусе! – хрипло проговорил Оливер. Его лицо было серым, как пепел.

– Скажи мне, когда покажется головка. Тебе нужно будет поддержать ребенка, когда он родится.

Оливер сглотнул. Его тошнило. Ему хотелось убежать и спрятаться. Прежде ему довелось только выхаживать взад и вперед под дверью спальни, за которой умирала Эмма. Теперь же Кэтрин требовала, чтобы он сыграл роль повитухи. Он бросил взгляд через плечо в тщетной надежде, что помощь уже близка, но рядом были только солдаты, которые занимались спасением внешних укреплений замка и гнали отряды Евстахия прочь из города. Дым валил клубами, ветер хлестал каплями дождя.

– Оливер! – закричала Кэтрин. Ее спина прижалась к дереву частокола.

Крик привел его в чувство. Поскольку никто не может помочь им, у него не оставалось выбора.

– Все в порядке. Я здесь, – сказал он, надеясь, что голос звучит уверенно и спокойно, хотя предпочел бы сотню раз оказаться в самом центре схватки, невзирая на раненую руку, чем сидеть здесь на корточках и смотреть, как страдает Кэтрин.

Она что-то буркнула и напряглась, направив все дыхание, всю волю и все силы на то, чтобы вытолкнуть ребенка на свет. Его темная мокрая головка показалась в родовом отверстии.

– Головка есть, – сказал Оливер и наклонился к ней. Кэтрин кусала губы; ее лицо горело от напряжения, но глаза лучились и пристально смотрели на него, требуя полного внимания.

– Пуповина идет чисто?

– Она не обернулась вокруг шеи. Господи помилуй, его глазки открыты!

– А ты бы не открыл глаза? – выдохнула Кэтрин. – Теперь плечики. Возьми плечики. Не тяни за пуповину.

Когда плечики вышли, ребенок быстро и легко выскользнул весь целиком, и Оливеру осталось только не выронить своего потомка.

– Мальчик, – тупо проговорил он, совершенно ошеломленный скоростью, с которой все произошло. Младенец смотрел на него с таким же выражением, затем громко закричал и взмахнул своими крошечными ручками.

Оливер снял плащ, завернул в него ребенка и положил рядом с Кэтрин. Пуповина все еще пульсировала между ее бедер. Живот выглядел поменьше. Из родового отверстия текла кровь, но не слишком обильно.

– Видишь, я тебе обещала, – сказала она и улыбнулась дрожащими губами.

– Святой Боже, не хочу я больше обещаний подобного рода! – откликнулся Оливер дрожащим голосом, переводя глаза с нее на кричащего младенца и обратно и чувствуя страшную слабость. Еще немного, и он упадет в обморок.

– Подожди, еще не все, – резко бросила Кэтрин, увидев, как он покачнулся. – Ты разве не слышал, что их двое?

Оливер облизнул губы и прохрипел:

– Двое?

Она кивнула, не в силах ответить, и снова крепко уперлась в частокол.

– Осторожно потяни за пуповину. Первый послед отходит.

Когда наконец появились две женщины из замка, у Оливера и Кэтрин родился второй сын. Он был немного меньше своего старшего брата, но орал так же громко. Трясущимися от потрясения и облегчения руками Оливер завернул его вместе с первым и всмотрелся в их сморщенные личики.

– Двойня, – глухо произнес он. – Господи, Кэтрин, принять даже одного, это словно крещение огнем.

– Зато теперь ты полностью очищен от всех грехов. – В ее голосе, несмотря на усталость, прозвучала нотка ликования. – Тебе больше никогда не придется бояться.

Он потер руками лицо.

– Я бы так не сказал. Если бы мужчинам приходилось рожать, людская раса быстро бы исчезла с лица земли.

Однако его серые глаза довольно светились. Очищением был сам факт, что он смог кое-что сделать, а не просто беспомощно стоять перед закрытой дверью.

Восклицая и охая над Кэтрин, женщины завернули ее в теплые одеяла и напоили вином. Ричард оказался настолько предусмотрительным, что прислал также двух мужчин с носилками. Кэтрин в мгновение ока подняли и отнесли с новорожденными сыновьями в замок.

Принц Генрих, все еще в кольчуге и с всклокоченными от шлема рыжими волосами, быстро направился взглянуть на мать и детей, которых проносили мимо.

– Рождены у частокола под проливным дождем и приняты собственным отцом. Такое начало знаменует нечто исключительное. – Он улыбнулся Оливеру. – Назови старшего Генрихом, и я буду крестным отцом обоим.

От такого предложения не отказываются. Король в качестве крестного – изрядное продвижение по службе.

– Я так и сделаю, сир, – ответил Оливер, поклонившись.

– Но только в том случае, если ты не назовешь второго Евстахием, – усмехнулся Генрих. Уголки его рта грозно дрогнули. Евстахий чуть было не взял Девиж. Хотя его отбросили, а наемников сильно потрепали, дома и имущество были уничтожены, а Евстахий доказал, что может наносить удары в самый центр укреплений Генриха.

– Право дать ему имя принадлежит моей жене, сир, – сказал Оливер, нежно посмотрев на Кэтрин.

– Тогда слово за вами, госпожа.

– Саймон, – тут же ответила Кэтрин. – В честь брата Оливера, который погиб в первые годы усобицы.

Генрих довольно кивнул. В другом конце зала Роджер Херефорд давно уже пытался привлечь его внимание. Принц быстро пробормотал поздравление и зашагал туда.

Кэтрин отнесли в небольшую комнатку в стене замка, где ее омыли, обиходили и оставили отдыхать вместе с новорожденными.

Оливер, который собирался пойти за Розамундой, чтобы она посмотрела на своих новорожденных братиков, задержался на пороге и посмотрел на Кэтрин и малышей, размещенных с двух сторон ее ложа.

В ответ на его взгляд Кэтрин подняла тяжелые веки.

– Что?

Оливер покачал головой и улыбнулся.

– Просто я думаю, что некогда в моей чаше не осталось ничего, кроме горького осадка, а теперь она полна до самых краев.

– И моя, – улыбнулась она в ответ.