Бристольский замок был переполнен солдатами-наемниками. За пять минут Кэтрин услышала не менее пяти языков, пока шла вместе с Оливером и Ричардом к главной башне. Гавейн остался приглядеть за лошадьми, а заодно и за угрями.

Здесь были люди самых разных родов и званий: полуголые пешие солдаты и бедные лучники из Уэльса, суровые, неразговорчивые люди, чьим ремеслом была война, отлично вооруженные рыцари с мечами у бедер. Однако пропасть между бедностью и богатством была не столь неизмеримой, какой выглядела на первый взгляд, потому что на лицах всех солдат, вне зависимости от занимаемого положения, читалось голодное ожидание. Оливер шел через эту толпу спокойно, время от времени отвечая улыбкой на приветствия знакомых, Кэтрин же чувствовала себя крайне неуютно. Старавшийся держаться поближе Ричард вцепился в ее руку. Голубые глаза мальчика потемнели. Кэтрин хотела было успокоить его, что все эти люди – союзники, но слова застряли в горле: очень уж похожи были они на тех, кто разрушил Пенфос и перебил всех его обитателей.

Их взгляды, вид оружия, ухмылки на суровых лицах, само их присутствие, – все это никогда не кончится и будет длиться вечно, как вход в преисподнюю, мелькнуло в голове у Кэтрин. Редкие лагерные костры только укрепляли эту мысль: они скорее грозили, чем успокаивали.

Один из солдат держал на цепи двух огромных мастифов. Когда женщина проходила мимо, псы рванулись в ее сторону с угрожающим рычанием. Хозяин резко осадил собак и расхохотался, поймав испуганный взгляд Кэтрин.

– Ты урвал сладкий кусочек, Паскаль! – проревел он, сопроводив вопль непристойным жестом правой руки.

– Отвали, де Лорис, – хрипло бросил Оливер с не менее непристойным жестом.

– С твоей добычей завалюсь запросто! – Солдат плотоядно облизнулся, оскалив грязные зубы.

Рука Оливера как бы невзначай коснулась рукояти меча. Насмешник в притворном ужасе попятился. Рыцарь совсем помрачнел и ускорил шаг.

– Теперь я вижу, что Бристоль действительно самое безопасное место, – едва выдохнула Кэтрин. Ее сердце стучало, как молот, каждый удар громом отзывался в голове.

– Когда собирается много солдат, среди них всегда найдутся болтливые бездельники.

Кэтрин содрогнулась. Видит Бог, она совсем не боялась похабных болтунов, хотя они были достаточно неприятны. Боялась она других, у которых грязные слова не расходились с гнусными делами, которые грабили и убивали. Когда собирается много солдат, среди них всегда найдутся и такие.

Они прошли мимо группы женщин в испачканных сажей платьях. Это были жены и подруги солдат с изможденными податливыми телами и обветренными лицами. Одна молодая женщина у костра кормила грудью младенца, рядом с ее подолом играли двое детей постарше. В нескольких шагах дальше продавала себя какая-то девка: возможные покупатели охотно мяли и тискали ее обнаженные груди. Кэтрин притянула Ричарда поближе к себе, стараясь заслонить неприглядное зрелище собственным телом.

Оливер никак не реагировал на происходящее. Вероятно, он давно привык к подобному окружению, но для Кэтрин с Ричардом это было настоящим кошмаром. Кэтрин споткнулась об обод колеса и едва не упала. Рыцарь подхватил ее и поставил на ноги. Его рука была очень сильной. Кэтрин показалось даже, что от его пальцев останутся синяки. Она была благодарна за поддержку, но одновременно встревожилась еще сильнее.

– Теперь уже недалеко, – подбодрил ее Оливер. – Лагерь для новичков всегда самое неприятное место.

Кэтрин высвободила руку, постаралась отряхнуть юбки, и тут заметила большое мокрое пятно: натекло из корзины с угрями. Стало быть, она мало чем отличается по внешнему виду от лагерных женщин. Сестры по плоти. Точнее, пока еще нет, но только благодаря Богу, а настроение у всевышнего куда как переменчиво…

– Я рада, – проговорила она вслух. – Боюсь, что дольше мне не выдержать.

Оливер покосился на нее. Кэтрин показалось, что в его взгляде кроме обычного для мужчины раздражения промелькнула некоторая озабоченность. Конечно, главное, чтобы она оставалась на ногах до тех пор, пока он не передаст их с Ричардом с рук на руки слугам графа Роберта. А тогда уже можно будет спокойно умыть руки и свободно отправиться поедать тушеных угрей в компании с так называемым другом.

Палатки и шатры постепенно становились красивее, кольчуги замелькали чаще, разговоры шли в основном на французском. Вместо сурового полотна и бурой кожи окраин лагеря засверкали яркие дорогие ткани и богатые вышивки. Разглядывали их по-прежнему, но никто не кричал и не пытался припугнуть. Чуть в стороне седобородый солдат обучал мужчин помоложе, как защищаться от брошенного копья. Окружающие наблюдали за его действиями с пристальным интересом.

У главной башни рыцаря и его спутников окликнули стражники в полном вооружении. Оливер что-то тихо ответил. Вероятно, его здесь хорошо знали, потому что их без всяких возражений пропустили в большой зал графа Роберта.

От царящей внутри сутолоки Кэтрин едва не лишилась последних остатков рассудка. За столами какие-то писари скрипели перьями, постоянно обмакивая их в чернила; солдаты, разбившись на группки, разговаривали, играли в азартные игры и возились с собаками; две женщины присматривали за котлом на огне, их дети затеяли игры и шумно гонялись друг за другом среди расставленных для ужина обеденных столов. Повсюду сновали слуги с корзинами для хлеба и кувшинами эля. Рядом с возвышенной частью зала – деисом – четыре менестреля настраивали свои инструменты. На самом возвышении важный слуга покрывал дощатую поверхность отдельного стола льняной вышитой скатертью и расставлял изысканные кубки из цветного стекла.

Стройный элегантный человек в голубой тунике заметил вошедших, тут же развернулся и кинулся им навстречу, изящно раздувая ноздри.

– Вы по делу?

– К самому графу, – ответил Оливер со сдержанным раздражением в голосе.

Кэтрин тоже заметила пренебрежительный взгляд, которым человек в голубом окинул их с Ричардом потрепанную одежду, но у нее уже не осталось сил ответить с должным презрением.

– Граф никогда никого не принимает до ужина, – высокомерно проговорил человек. – Я мог бы попробовать пристроить вас за одним из нижних столов, если…

– Ты всего лишь младший слуга графа, а не его герольд, – холодно сказал Оливер. – Можешь не сомневаться, что меня граф примет. А теперь немедленно пошли кого-нибудь доложить о моем приходе, иначе я поднимусь наверх и доложу о себе сам.

– Это невозможно! – по лицу слуги промелькнуло выражение ужаса.

– Тогда действуй или прощайся с жизнью.

Человек в голубом выпрямился во весь рост, но Оливер все равно был выше. Тогда слуга покосился на свободных от несения службы рыцарей, которые были в зале, однако Оливер быстро заставил его перевести взгляд обратно.

– Только попробуй пикнуть, чтобы меня вышвырнули, – заговорил он громче, – и я вырву тебе гортань, чтобы скормить ее вон тем собакам! Охотничье имение графа Роберта близ Пенфоса разрушено вооруженными разбойниками. Единственные свидетели – женщина и ребенок, в жилах которого, кстати, течет королевская кровь. Жаль, если данное известие повредит пищеварению, но лично я сыт всем этим уже по горло.

Люди, стоявшие поблизости, повернули к ним головы. Человек в голубом нервно облизнул губы.

– Сейчас, – проговорил он и, высоко задрав подбородок, зашагал к лестнице в башню.

– Самодовольный пузырь с поротой задницей, – пробормотал Оливер. – Считает, что раз уж ему доверено присматривать за солонкой графа и полоскательницей для рук, то все остальное тоже находится под его началом.

Кэтрин ничего не ответила. Поведение слуги только усилило страхи относительно приема, который мог оказать ей и Ричарду граф Роберт.

– Садись, – предложил Оливер, указав на скамьи, тянувшиеся вдоль стен зала.

Женщина покачала головой.

– Если я сяду, то уже не встану, ни ради графа, ни ради кого-либо еще.

Слуга вернулся, по-прежнему важный и с гордо поднятой головой, хотя и несколько поубавив спеси.

– Вам необычайно повезло. Граф согласился принять вас, – с выраженным неодобрением сообщил он и сделал знак мальчику с копной каштановых волос на голове и усыпанным желтыми веснушками курносым носом. – Томас проводит вас в его покои.

Мальчик выслушал распоряжение человека в голубом, почтительно сложив руки за спиной, глубоко поклонился и ответил «да, милорд».

Слегка умасленный «милорд» величественно удалился терзать прислужника, который накрывал стол на возвышении. Мальчик скорчил вслед голубой спине рожу, смешно сморщив нос, и расцепил руки. Оказалось, что он прятал за спиной толстый ломоть хлеба.

– Это для Брэна, моего пони, – доверительно сообщил паренек, старательно запихивая хлеб за пазуху. – Если старина Бардольф заметит, он меня высечет, – добавил он, мотнув головой в сторону человека в голубом.

– И часто тебя секут? – слегка насмешливо поинтересовался Оливер.

Томас покачал головой и по-прежнему доверительно сообщил:

– Я прыткий.

Затем он повел их по лестнице на следующий этаж к жилым покоям графа, время от времени внимательно поглядывая на Кэтрин и Роберта. Было ясно, что мальчик сгорает от любопытства, удовлетворить которое не позволяло воспитание. Зато он мог рассказывать о себе. Выяснилось, что его зовут Томас Фитц-Рейнальд, что он незаконный сын Рейнальда, графа Корнуэлла, который в свою очередь был незаконным сыном старого короля. Паренек явно гордился своими предками.

– А дядя Роберт взял меня к себе на воспитание, и я учусь, чтобы стать рыцарем, – закончил Томас как раз остановившись у крепкой дубовой двери, окованной железом, и торжествующе посмотрел на Ричарда.

Дверь охранял солдат в полном вооружении.

– Управитель Бардольф велел мне проводить гостей к милорду, – возвестил Томас Фитц-Рейнальд, постаравшись приглушить звонкий мальчишеский голос.

Стражник постучал в дверь кулаком.

– Вас ждут, – сказал он Оливеру и, подмигнув Томасу, махнул в его сторону копьем. – Катись ужинать, юнец.

Мальчишка снова сморщил нос, но на этот раз в шутку, без намерения оскорбить, затем отвесил красивый поклон Оливеру, Ричарду и Кэтрин и помчался вниз по лестнице.

Стражник ухмыльнулся в бороду, открыл дверь, повинуясь приказу, который раздался из комнаты, и пропустил гостей внутрь.

Кэтрин показалось, что она раскрыла украшенную миниатюрами страницу рыцарского романа. Стены были затянуты богатыми узорчатыми тканями красных, зеленых и золотых тонов. Там, где не было обивки, красовались фрески с изображением четырех времен года. Пол устилал сухой камыш с ароматными травами и палочками корицы. Лари и скамьи медово отливали полированным дубом. Покой удивительно ярко освещали свечи из лучшего пчелиного воска. Их аромат сливался с запахом потревоженных ногами трав.

В кресле с высокой спинкой сидел человек. При виде вошедших он поднялся и сделал несколько шагов им навстречу. Человек был чуть выше среднего роста, с приятным открытым лицом и слегка редеющими темными волосами; дорогая туника из расшитой узорами темно-бордовой шерсти подчеркивала крепость тела. Носи он простое платье, никто не удостоил бы его взглядом. Однако этот человек был первым и старшим сыном короля Генриха. Именно он, по мнению многих, должен был стать королем после смерти отца, несмотря на пятно незаконнорожденности. Однако он отказался от короны в пользу сестры Матильды, рожденной в законном браке, и теперь был главной ее опорой в борьбе против Стефана Блуа – человека, который завладел королевством.

Кэтрин сделала вежливый реверанс и едва не упала. Чтобы удержать равновесие пришлось крепко сжать колени. Рядом поклонился Оливер; Ричард скопировал его движение, быстро согнувшись и выпрямившись, словно птица у пруда.

Взгляд глубоко посаженных проницательных глаз графа остановился на них, не выделяя никого в отдельности.

– Лучше сядь, а то упадешь, – сказал владелец замка Кэтрин, сделав жест в сторону ближайшей резной скамьи, на которой лежали прекрасно вышитые подушки, и велел неподвижно стоявшему в углу оруженосцу: – Сандер, принеси вина.

Кэтрин подали полный до краев кубок с вином цвета крови. Желудок женщины сжался от густого букета и металлического привкуса. Если сделать еще глоток, то не избежать рвоты.

– Верно ли я понял, что Пенфос разрушен? – требовательно осведомился граф.

– Да, милорд, – ответил Оливер. – Имение разграблено и сожжено. Мы с Гавейном де Брионом направлялись к переправе через Северн и свернули к имению, когда все уже было кончено. В живых остались только леди Кэтрин и господин Ричард.

Пока Оливер кратко, без лишних эмоций, посвящал графа в детали происшедшего, Кэтрин пристально всматривалась в стену, пытаясь уйти в нарисованную на ней сценку: две девушки в саду играют в мяч. Одна – в ярко-голубых одеждах с разметавшимися от движения густыми прядями золотых волос – совсем как Эмис. Другая – в платье цвета бледно-желтого нарцисса, ее волосы темны.

– Так ты не знаешь, кто совершил это дело? – граф Роберт нагнулся к Кэтрин, оторвав ее от созерцания. – Не знаешь, кто желал зла твоему господину или госпоже?

– Нет, милорд. Я не представляла, что у них есть враги. Я не узнала никого из солдат. Некоторые из них были в кольчугах, другие практически в лохмотьях, но их было много. Достаточно, чтобы одолеть нас. Они забрали все что хотели, а остальное сожгли.

Собственный голос казался Кэтрин столь же бесстрастным, как голос Оливера, вопреки ее чувствам. Очень глубоко внутри, так глубоко, что это не прорывалось наружу, кипели боль и ярость. Ей хотелось ударить Роберта де Кэна просто за то, что он задает вопросы, за то, что он мужчина, который сидит в полной безопасности в роскошных покоях, а служат ему и охраняют его люди, весьма похожие на волчью стаю, разрушившую Пенфос.

– Ты сможешь узнать кого-либо из нападавших, если снова встретишься с ними?

Кэтрин устало потерла лоб.

– Я осталась в живых, потому что была в лесу, за оградой… видела нападавших из-за деревьев. Они были… трудно вспомнить. Их командир, если его можно так назвать, сидел на коне каштановой масти с белыми ногами и белой мордой.

– Что было изображено на его щите?

Женщина медленно покачала головой. Так трудно возвращаться мыслями к пережитому ужасу!

– Кажется, щит был зеленый.

– С красным крестом, – добавил Ричард и изобразил линии на своей ладони. – А седло было обтянуто шкурой черно-белой коровы.

Роберт Глостер вздохнул.

– Банды разбойников плодятся, как мухи на навозной куче. Я постоянно слышу о подобных зверствах, которые происходят чуть ли не в центре моих владений. Они удобно устроились: набег, потом быстрое тайное отступление в Уэльс или в другое графство, где мое правосудие бессильно. За последний месяц наемниками Стефана сожжено уже три фермы. Они приходят из Мальмсбери.

Это война позволила им удобно устроиться, подумала Кэтрин. В дни короля Генриха был мир, люди почти не смели нарушать закон под страхом королевского правосудия. Власть короля уважали. А теперь каждый берет себе все, что хочет, а остальное – дьяволу.

– Так у вас почти нет надежды схватить их? – спросила она вслух.

– Сделаю все, что смогу: увеличу количество патрулей, поставлю на ноги всех своих вассалов и арендаторов. Более чем похоже, что это люди из Мальмсбери. Они предстанут перед судом, клянусь!

В день Страшного суда, несомненно.

– Спасибо, милорд.

Кэтрин снова уставилась на фреску с девушками в саду. Оливер тоже скользнул взглядом по этой сценке, но не стал ее рассматривать, а наоборот, развернулся так, чтобы фреска не попадала в поле его зрения.

– Я привез леди Эмис в Бристоль в надежде, что ее поместят в капеллу и удостоят здесь могилы. Перед смертью она просила, чтобы вы даровали убежище ее сыну и ее компаньонке, госпоже Кэтрин из Чепстоу.

Граф встал со своего кресла, прошелся по покою, остановился у окна, поглядел, как серебрится узкая лента реки Фромы и сочно зеленеют коровьи выгоны за ней.

– Предсмертная просьба должна быть выполнена, – проговорил он, поворачиваясь. Его брови были слегка сдвинуты, углубляя залегшую там морщину.

Граф снова прошелся по комнате, остановился перед Ричардом, взял его за подбородок и повернул к свету.

– Ты знаешь, кто твой отец?

– Да, сэр. Король Генрих.

– В таком случае, тебе должно быть известно, что я твой родственник. Сводный брат. – Граф сопроводил эти слова легкой гримасой. Разница в сорок лет – слишком явное свидетельство, что время было бессильно исправить некоторые слабости отца.

Ричард опять кивнул.

– Мама говорила, что мне следует помнить о том, что я сын короля, потому что однажды мне может это понадобиться.

Роберт слегка удивился.

– Никогда не подумал бы, что она способна заглянуть в будущее дальше, чем на один короткий летний день, – пробормотал он себе под нос.

– Она делала для Ричарда все, что было в ее силах, – встала на защиту покойной госпожи Кэтрин.

Опять эти нотки осуждения в мужском голосе!

– Все, что было в ее силах, – повторил Роберт, глядя на Кэтрин и поглаживая свою темную бороду. – В таком случае, мне надлежит сделать все, что не превышает моих сил. Пусть ее положат в капелле и позаботятся о надлежащих ритуалах. Что же касается вас, – граф поднял руку ладонью вперед, – я дам место тебе и Ричарду среди своих приближенных. Сандер, узнай, вернулась ли графиня из города.

Оруженосец поклонился и вышел.

Кэтрин пробормотала положенные слова благодарности. В данный момент ее нисколько не волновало, какое именно место предназначает им граф Глостер, лишь бы оно было тихим, темным и без посторонних. В голове мелькнула шальная мысль, что под эти условия идеально подходит тюремная камера. Женщина покосилась на Оливера. Рыцарь осушил свой кубок до дна. Улучив момент, когда Роберт де Кэн повернулся к ним спиной, чтобы еще раз измерить шагами комнату, Кэтрин быстро выхватила из руки Оливера кубок и вручила ему свой. Тот на мгновение застыл от неожиданности, но спорить не стал.

Граф остановился перед шахматной доской, не глядя, переставил несколько агатовых фигурок.

– Паскаль, поручаю тебе возглавить похоронную команду в Пенфос.

Оливер сделал глубокий глоток из второго кубка.

– Когда, милорд?

– Завтра. Возьми отца Кенрика и столько пеших солдат и сержантов, сколько сочтешь необходимым. Сразу, как вернешься, – ко мне с донесением.

Граф махнул рукой, отпуская рыцаря.

– Да, милорд.

Оливер поспешно выпил остатки вина, двинулся к двери, но по дороге резко повернулся к Кэтрин и Ричарду.

– Я вернусь, чтобы еще помучить вас своим обществом, – тихо сказал он мальчику, взъерошив его темные волосы. – Ведь я предупреждал, что выполняю свои обещания.

Ричард окинул его загадочным взглядом и едва заметно кивнул. Он явно не был готов верить кому-либо дольше, чем один день.

Кэтрин выдавила из себя бледную улыбку, точнее, просто растянула губы.

– Спасибо за то, что вы сделали.

– Сомневаюсь, что этого достаточно, – с тяжелым вздохом ответил рыцарь. – Если вам понадобится помощь, дайте знать. Я сделаю все, что смогу.

Женщина кивнула. Ее улыбка слегка потеплела. Граф Роберт удивленно воззрился на рыцаря. Оливер поклонился и оставил комнату.

Когда рыцарь вышел из замка, уже наступили ясные летние сумерки. Серокрылые чайки в небе над Фромой и Эйвоном, тоскливо вскрикивая, провожали рыбачьи лодки к причалам. Некоторые резко пикировали прямо на мусорные кучи и жадно рвали друг у друга гниющие там отходы.

Оливер глубоко вдохнул вечерний воздух, несмотря на то, что наполнявшие его запахи вряд ли могли доставить особое удовольствие. Ему гораздо приятнее было обонять рыбьи кишки, вареный бараний жир и дым из мыловарен, чем изысканные ароматы личных покоев графа Роберта. Собственно, сам граф не вызывал у рыцаря неприязни, иначе он никогда не присягнул бы ему на верность; дело было в самой комнате и в той фреске на стене: две женщины в саду. Картина эта, хоть и стилизованная в придворной манере, была написана с натуры лет десять тому назад, когда Эмис и Эмма жили здесь. Художника покорила несхожая красота двух девушек – голубоглазой, золотоволосой Эмис с потрясающей фигурой и прозрачно-худенькой темноволосой Эммы, – и он запечатлел их на стене играющими в мяч.

С тех пор, как Оливер вошел в число союзников графа, он несколько раз бывал в его личных покоях. Рыцарь старался не смотреть на картину, однако фреска каким-то образом всегда попадала в поле зрения, и все остальное по сравнению с ней становилось совершенно незначительным.

Оливер проследил за тем, как в быстро сгущающихся сумерках тело Эмис отнесли в замковую капеллу и с почетом уложили перед алтарем, но задерживаться не стал. Он уже бодрствовал над ней прошлой ночью, прочел все должные молитвы и попрощался. Теперь другие придут сюда, чтобы помолиться об усопшей и опустить ее в могилу. Две девушки в саду… и обе уже мертвы, обе умерли при родах. Но их по-прежнему прекрасные образы так и танцуют на стене графа Роберта.

Мысли рыцаря обратились к другой молодой женщине, которую он оставил в той комнате. Она темненькая, как Эмма, но не такая хрупкая и мягкая. И голова у нее наверняка еще не прошла: такие болезни не исчезают сразу, без всяких последствий. Оливер восхищался тем, как ей удалось усилием воли скрыть страдания. Тут в его уме мелькнули алые чулочки и то, как она сжала челюсти, принимая из его рук корзину с угрями. Незаметно для себя рыцарь начал улыбаться. Эта улыбка стала еще шире, когда он припомнил, как женщина обменяла их кубки, предоставив ему выпить оба. Теперь вино приятно грело кровь, а голова слегка кружилась, потому что с полудня у него во рту не было ни крошки, кроме той, наспех съеденной в седле ячменной лепешки.

В нижнем зале башни челядь графа получит ужин не менее чем из трех блюд, а те, которые сидят за высоким столом, и из шести. Оливер мог занять место у самого деиса и есть, пока не лопнет, будь на то его воля. Однако воля его решительно возражала против пиршества в зале с гарниром из напыщенных мин Бардольфа, поэтому рыцарь решительно повернулся спиной к башне и направился в лагерь. Он миновал несколько дымящих костров и палаток, пока не остановился перед одной из них.

Гавейна не было видно, однако их гнедой и серый – оба мордами в торбах – были привязаны здесь. На корточках у огня сидела очень пожилая женщина и мешала варево в котелке. Одежда ее была простой, из домотканой шерсти, но чистой. Лицо покрывали глубокие морщины, оно постоянно кривилось из-за легкого подрагивания мышц на левой стороне. На подбородке торчали жесткие волосы, а в углах рта на верхней губе росли усики, однако черты лица были тонкими, а глаза – живыми и блестящими.

– Я уже отчаялась тебя видеть, мальчик мой, – громко воскликнула она и вытряхнула из миски в котелок подготовленных для варки выпотрошенных и лишенных кожи угрей.

В голосе женщины не было ни следа старческого дребезжания. Он звучал гораздо моложе, чем можно было судить по лицу.

– Гавейн ушел в город искать блюдо, которое ему больше по вкусу. Ее зовут Эвелин.

Оливер фыркнул:

– На прошлой неделе ее звали Хельви. Гавейн сыплет лживыми обещаниями с такой скоростью, что успел засеять бы акров пять.

– Ох-хо. Это все война. Из-за нее люди живут одним днем, ведь следующего может и не быть.

Женщина решительно помешала в котле. Ее руки были гладкими и прямыми, с короткими чистыми ногтями. По ним трудно было сказать, что их обладательнице уже семьдесят четыре года, разве что левая слушалась не очень хорошо. До удара, случившегося прошлой зимой, эта старушка сохраняла отменное здоровье.

Оливер знал Этель всю свою жизнь. Она приняла его и брата Саймона и занимала в доме Паскалей видное положение в качестве няньки, знахарки и повитухи для жителей замка и деревни. Именно Этель когтями и зубами боролась за то, чтобы спасти Эмму и ребенка – слишком большого для ее узких бедер. Когда же все усилия оказались тщетными, она сильно горевала. Больше детей в замке ей принимать не довелось, потому что жена Саймона оказалась бесплодной. Когда род Паскалей лишили земель, жена нового фламандского лорда объявила Этель английской ведьмой. Ей пришлось бежать, чтобы спастись от петли. Вполне обычная история… Бристоль полон такими беглецами.

Оливер сел на небольшой стульчик и уставился на пар, поднимавшийся от котла.

– Гавейн рассказал, что случилось в Пенфосе?

– Ох, да, рассказал. – Этель покачала головой и провела языком по зубам. Большинство из них время сточило до самых корней: немало лет ела она грубый хлеб из едва растертой жерновами муки, больше похожей на крупу. – Горе-то какое… Нет больше безопасности. Сидишь в деревне – придут солдаты и ограбят, сбежишь в город – его тоже сожгут, либо вор уведет последний пенни – подыхай с голоду. Ты, небось, и не знаешь, кто это сделал-то?

– Банда с главарем на коне каштановой масти, – пожал плечами Оливер. – Таких тысячи.

– Эх, тем жальче, – вздохнула Этель, затем метнула в рыцаря острый взгляд из-под густых бровей. – Гавейн говорил еще о женщине и мальчике, которых вы забрали оттуда. Последний незаконный сын старого короля Генриха, а?

Она разложила готовых угрей по двум мискам, и, пока они ели, Оливер рассказал все, что знал о Ричарде и Кэтрин. По мере рассказа лицо Этель становилось все более задумчивым. Она одобрительно кивнула, услышав о целебном отваре, а при упоминании о красных чулках и манере молодой женщины садиться на лошадь в уголках глаз старухи собрались веселые морщинки.

– Необычная молодка, – заметила она, глядя, как Оливер выскребает последние капли с дна миски. – Замужем?

– Вдова, – он облизнул ложку. – Потеряла мужа три года назад.

Этель что-то сочувственно пробурчала и добавила, постучав ложкой о колено:

– Ты ведь не бросишь ее с парнем, а? А то ведь вроде доставил уж в безопасное местечко.

– Конечно, нет! – Оливер взглянул на нее с раздражением, потому что несколько рассердился на колкость, хотя в душе прекрасно знал, что ворчит Этель скорее по давно укоренившейся привычке, а не потому что сомневается в его моральных качествах. Очень уж хочется старушке хоть изредка сталкиваться с чем-нибудь добропорядочным в забывшем достойные пути мире. – Я буду навещать их при любой возможности, пока они не устроятся как следует.

– Не забудь, мой мальчик, – сказала Этель таким тоном, будто он до сих пор носил короткие штанишки, но больше подкалывать не стала.

В глазах ее, правда, был подозрительный блеск, однако что он значил, Оливер с уверенностью сказать не мог. Старая няня всегда была себе на уме. И это стало одной из причин, по которым новый фламандский лорд Эшбери вышвырнул ее из домика, который лепился к самой стене замка.

Поблагодарив за ужин, Оливер поднялся на ноги и собрался было уходить, но в тот момент, когда он приглаживал руками волосы, из тени выступила фигура молоденькой прачки из замка. У нее было круглое веснушчатое лицо, похожее на яблоко, да и сама она вся напоминала собой крепкое яблочко, портили дело только красные шелушащиеся руки.

Заметив рыцаря, девушка замялась и чуть было не убежала прочь, но старуха подняла вверх указательный палец, чтобы та подождала, порылась в кожаной сумке у своей скамеечки и извлекла из нее узел, связанный из двойной крученой шерстяной пряжи трех цветов, а также льняной кулечек, горловина которого была затянута красной ниткой.

– Не обещаю, что это поможет, Вульфрун. Оно не всегда действует. Однако в свое время у меня было больше успехов, чем неудач.

Девушка покосилась на Оливера и быстро выхватила предметы из рук Этель, вложив ей в ладонь монетку.

– Только твердо помни, что сперва надо попросить помощи у святого Валентина, да смотри, не забудь! – сурово добавила старуха. – Кстати, не забывай втирать мазь, которую я дала тебе для рук.

Девушка молча кивнула, еще раз покосилась на рыцаря и поспешила прочь.

Этель скрестила руки на груди и фыркнула:

– Есть тут паренек, за которым она бегает. Угольщик у задних ворот.

– И ты веришь, что она поймает его с помощью любовного узла и прочих приворотов? – Оливер посмотрел на старую няню весьма разочаровано.

– Может, поймает, а может, и нет. Причем даже с помощью настоящей любви, которая летит напролом, как гончая собака по следу, – Этель деловито сунула монету в кошель на груди и добавила, поскольку Оливер по-прежнему не сводил с нее глаз. – Это в любом случае не повредит, а меня зато накормит.

– А как быть с тем, что тебя выгнали из дому за колдовство?

– А почему, по-твоему, я велела ей заручиться покровительством доброго христианского святого? Кроме того, так ведь повсюду принято. Любая знахарка зарабатывает себе на хлеб с помощью волшебных узлов и любовных напитков. Их можно купить где угодно. Покажи мне хоть одною моряка, у которого в куртке не было бы узла, связанного собирательницей трав, чтобы получить власть над ветром, или хозяйку самого крошечного домика, у которой нет нити, выкрашенной кровью, текшей из носа. – Этель ласково потрепала Оливера по руке. – Я держусь в границах дозволенного. Этот сукин сын Одинел Фламандец – чтоб ему мужской силы лишиться! – выгнал меня из дому, потому что я не признала его лордом Эшбери. Глаза Этель гневно заблестели.

Оливер знал, что в такие минуты спорить с ней бесполезно, поэтому просто сбежал под предлогом, что надо отвести серого в конюшню, и принялся распутывать узел на коновязи. Тот никак не поддавался, и рыцарь чертыхнулся про себя: запутанный, словно бы в предзнаменование каких-то грядущих событий. Искусство сплетения нитей, шерсти и веревок в сложные узлы было древним, с ним связывалось много суеверий. Когда узел вяжут, над ним трижды произносят заклятие, вплетая в изгибы и перекрещивание нитей большую силу. Когда же узел развязывают, то тем самым высвобождают и силу – на добро или на зло. Рыцарь не верил в эту магию, по крайней мере, уверял себя в этом, однако испытал огромное облегчение, когда повод наконец поддался.

Этель с улыбкой помахала ему рукой, громко поблагодарила за угрей и снова уселась у огня. Затем старушка порылась в своей сумке, достала из нее три веретена с красной, белой и черной пряжей, а потом терпеливо, проворно, несмотря на слабую левую руку, принялась сплетать и вязать, непрерывно бормоча что-то про себя.