Эдон решила, что не хочет рожать ребенка. Романтические представления о приближающемся материнстве сменила грубая реальность: блондинка впала в ярость от оскорблений, которым подвергалось ее тело, и одновременно в ужас от все усиливающихся приступов боли.

Она кричала на Этельреду, кричала на Кэтрин, обрушивая на их плечи ужасные проклятия, а в следующий момент молила их помочь ей.

– Ты избалована, детка, вот что. Плохо себе представляешь, что такое жизнь, – довольно добродушно проворчала Этельреда. – Выпей-ка глоточек вот этого отвара, чтобы поддержать силы. Придется еще немного потерпеть.

– Ты обманула меня, ведьма! Орлиный камень не действует!

– Госпожа, он действует ровно настолько, насколько ты ему позволяешь, – возразила Этельреда, метнув взгляд на Кэтрин, которая сидела по другую сторону ложа. – Чего же ты хочешь, если мечешься и бьешься, как рыба на берегу? Ну же, делай, как я говорю, выпей вот это.

Эдон провела в тяжких трудах весь остаток ночи, Этель тоже. Повитуха то успокаивала, то поругивала роженицу, внимательно следила за тем, как идут роды, и попутно подробно объясняла все Кэтрин.

– Этот малыш идет ногами вперед, не так, как в свое время его мать.

– А это важно?

Этель глянула на роженицу и понизила голос:

– Работы гораздо больше. Большинство таких мне удавалось принять живыми, но некоторых спасти было нельзя. Видишь ли, головка появляется последней, вот ребеночек иногда и захлебывается. А если слишком быстро вытащить головку, можно повредить череп.

Кэтрин вздрогнула. Этель одарила ее усталой улыбкой.

– Ты все еще хочешь стать моей преемницей?

– Только не в данную минуту, – слабо покачала головой Кэтрин.

Она смотрела на старуху, сидящую на стульчике рядом с соломенным ложем Эдон. Не темнота комнаты виновата в том, что глаза Этель кажутся почти совсем провалившимися, а щеки – запавшими и почерневшими. Пока молодое тело Эдон трепещет в муках, чтобы дать начало новой жизни, старая повитуха с трудом удерживает свою.

Этельреда нагнулась к Кэтрин и похлопала ее по кисти дрожащей левой рукой.

– У тебя есть дар, есть руки и, что бы ты там ни говорила, призвание.

Эдон на своем ложе застонала и подняла вверх колени. Старая женщина, собравшись с силами, подбодрила ее несколькими словами и уверенными, точными, ласковыми движениями прощупала живот.

Когда рассвело и распахнули ставни, чтобы впустить в женские покои поток света, Кэтрин представился случай увидеть опытную повитуху за работой. Все ее сомнения относительно выбора пути были развеяны в момент рождения сына Эдон.

Прищурившись, чтобы лучше видеть, Этель напряженно всматривалась в промежуток между дрожащими бедрами Эдон, затем вынула из-за пояса острый ножик и сделала точный быстрый надрез.

– Придется потом зашить, – пояснила она, не поднимая глаз, – зато у ребенка так больше шансов на жизнь. Смотри, уже видны ягодицы.

Эдон взвизгнула, когда почувствовала прикосновение ножа, и завизжала снова от пришедшей схватки, которая заставила ее тужиться. Кэтрин держала ее за руки и бормотала что-то успокоительное, а сама не отрывала взора от тощеньких, покрытых кровью ягодиц и ножек, которые появились из родового прохода.

– Хороший мальчик, – подбодрила повитуха Эдон. – Еще пять минут, и он будет орать у тебя в руках. Посмотри, какие яички!

Эдон не то рассмеялась, не то всхлипнула и вцепилась руками в подушку.

Этель подождала, пока ребенок появился до поясницы, затем очень бережно отвела ножки и тихонько потянула вниз пульсирующую пуповину.

– Теперь плечики, – сказала она зачарованной Кэтрин.

При следующей потуге показались плечики. Этель, по-прежнему не касаясь ребенка, дождалась, пока появится шейка и волосики, затем ловко ухватила малыша за щиколотки и очень осторожно потянула по направлению к животу Эдон. Рот и нос младенца освободились.

– Вот, держи так, – скомандовала повитуха. – Только не тащи; ему совершенно незачем резко выскакивать.

Кэтрин обнаружила, что уже держит тонкие скользкие ножки: такие маленькие, что с трудом верилось, что они принадлежат человеческому существу. Этель взяла лоскуток льна и проворно прочистила рот и нос младенца. Громкий вопль огласил комнату; новорожденный покраснел еще сильнее.

– Ну, ну, – пробормотала Этель. – Хорошенький хвостик и громкий рев. Настоящий молодой бычок.

Она перехватила ребенка у Кэтрин, медленно высвободила всю головку целиком и аккуратно положила новорожденного сына Эдон на живот матери.

– Спиной вперед, – проговорила она, качая головой, перерезала пуповину и запеленала младенца в кусок согретого у огня льна – Будет такой же упрямый, как мать.

В голосе повитухи прозвучала нотка глубокого удовлетворения. Роды, когда младенец рождается ягодицами, считались очень трудными и далеко не все кончались хорошо.

– Я совершенно не готова быть матерью, – прохрипела Эдон. Она не то смеялась, не то плакала.

– Поздно уже, – сказала Этель и положила ребенка к ней в руки – Не бойся, привыкнешь.

Послед отошел, и остальные женщины столпились вокруг матери и новорожденного, наперебой предлагая свои услуги, когда главное осталось уже позади. Сына Эдон вымыли, умастили маслом, намазали десны медом, чтобы показать сладость жизни, и послали за кормилицей. Рогеза держалась поодаль, презрительно задрав нос.

В ярком дневном свете стало заметно, как посерела кожа на лице Этель. Кэтрин еще раз нарушила приличия, поднеся старой повитухе еще одну чашу с лучшим вином графини.

Этельреда с благодарностью приняла ее, но все же сделала еще один небольшой глоток из своей фляжки.

– Надеюсь, что ты быстро научишься, детка. Судя по костям, мое время быстро иссякает, как песок в часах.

Кэтрин покачала головой, не зная, что ответить. Она действительно училась быстро, но понимала, что перенять все знания Этель непросто: для этого нужны годы.

– А где шнурок, который я дала тебе?

– Здесь. – Кэтрин достала узелок с груди – Ты боялась, что я сниму его?

– Нет, просто задала вопрос.

Этель выглядела довольной; на ее щеки вернулся небольшой румянец, дыхание выровнялось.

– Я тоже задавала себе вопрос, но теперь больше не задаю. – Кэтрин глянула через плечо в дальний конец комнаты, где остальные женщины суетились вокруг матери и ребенка.

– Да, это чудо и тайна, – проговорила Этель. – Чудо, которому я не перестаю удивляться.

Собравшись с силами, она встала и сделала шаг по направлению к двери, но тут рядом с Кэтрин возник Ричард.

Он был одет в чистую, хоть и немного длинноватую тунику, которую для него вчера подобрали, и успел раздобыть где-то гребень, которым пригладил спутавшиеся за ночь волосы.

– Я могу пойти к Томасу? – требовательно осведомился паренек.

– Если хочешь, – кивнула Кэтрин и едва успела удержать его за рукав. – Ты хорошо спал?

Ричард сморщил нос.

– Без всяких снов, если тебя интересует именно это, но весь этот шум разбудил меня. – Он пожал плечами. – Я рад, что ребенок родился живым.

Кэтрин чувствовала, что мальчику не стоится на месте, поэтому отпустила его. Он метнулся из комнаты, как молодой заяц. Повитуха с завистью покачала головой.

– Эх, если бы мои ноги были такими же прыткими. – Она помолчала и задумчиво добавила – Хорошо, что он скинул с себя груз.

– Наверное, вам рассказал о нем Оливер? Прихрамывая, Этельреда, направилась к двери.

– Он рассказал достаточно, но у меня и у самой глаза есть. Матерь Божья, если бы мне приходилось рассчитывать на сведения от молодого господина Оливера, я так и сидела бы у своего костра! Иногда зуб легче вытащить…

Подавив улыбку, Кэтрин проводила старуху вниз по крутой винтовой лестнице. Едва они успели спуститься, как на них с криком налетел молодой отец, который жаждал увидеть новорожденного сына:

– Это мальчик! Мальчик!

– Да, милорд, именно так, – сухо сказала Этельреда. Джеффри схватил ее, запечатлел на щеках два смачных поцелуя, сунул в руку серебряный пенни и метнулся вверх по лестнице.

Этель потерла щеки и фыркнула:

– Могу поспорить, что он напьется раньше, чем кончится заутреня.

Кэтрин подняла глаза на лестницу, которая грохотала под быстрым топотом Джеффри, и прониклась к мужу Эдон еще более теплым чувством.

Она проводила Этельреду до внутреннего двора, где старая повитуха ворчливо заметила, что дальше она сама доберется до палатки.

– Выпью чашу эля и прикорну, но еще до полудня вернусь, чтобы посмотреть на мать и малыша.

– А как же лестница?

Губы Этель упрямо сжались.

– Как-нибудь справлюсь, молодушка, – фыркнула она и покосилась на Кэтрин – По крайней мере, сегодня, когда покажу тебе, что делать. А затем будешь сама следить за госпожой Эдон и сообщать мне.

– Но я никогда… я не… – начала было Кэтрин.

– Придется и будешь, – твердо оборвала ее Этель голосом, не принимающим никаких возражений. – А теперь иди, отсюда я сама доберусь.

Прикусив нижнюю губу, Кэтрин смотрела, как несгибаемая старуха направляется к основному лагерю. Всего четыре дня тому назад молодая женщина не знала, чего ждать от жизни. Теперь она чувствовала себя камнем, который катится по склону холма со все возрастающей скоростью. Это пугало, но одновременно и будоражило.

Кэтрин направилась обратно к замку и тут неожиданно заметила Рогезу, которая спешила через двор в лагерь. Швея была в плаще с капюшоном, но молодая женщина узнала искусный узор на подоле ее платья и башмаки с приметными шелковыми шнурками. Вид заносчивой вышивальщицы, которая по своей воле да еще чуть ли не бегом спешит в кипящее месиво военного лагеря графа Роберта, поразил Кэтрин настолько, что она застыла с широко раскрытыми глазами. Молодая женщина припомнила, как Рогеза заплатила Этель за пучок трав. Интересно, неужели у нее любовник среди обычных солдат? Впрочем, Кэтрин отнюдь не была шокирована. После трех лет службы у Эмис ее очень трудно было удивить поведением женщин или мужчин.

– Ты снова его потеряла?

Едва не вскрикнув, Кэтрин резко повернулась и обнаружила за своей спиной Оливера, который широко улыбался. Его волосы были влажны и слегка отливали серебром, а в самом низу подбородка краснел свежий порез, оставленный брадобреем. Она первый раз видела его без кольчуги. Рыцарь казался выше и стройнее в своей темно-синей тунике. Ткань такого цвета была дорогой, доступной только знати, однако сама одежда выглядела довольно поношенной. На одном локте стояла заплата немного другого оттенка, края рукавов носили следы штопки.

– Кого потеряла? – спросила Кэтрин, на мгновение растерявшись от внезапного появления рыцаря, да еще в таком непривычном виде.

– Ричарда, конечно.

– Что? – Она постаралась собраться с мыслями. – Ах, нет. Он опять ушел с Томасом Фитц-Рейнальдом.

– Он просыпался этой ночью?

– Не от кошмаров, – сказала Кэтрин. – Но его все же разбудили.

Она рассказала об Эдон, старательно скрыв собственное участие в рождении ребенка.

– Я проводила Этель к палатке.

Лицо Оливера не дрогнуло, когда Кэтрин заговорила о новорожденном, но он поспешил сменить тему.

– Ты уже завтракала?

Она покачала головой.

– Я тоже еще не завтракал, а в зале как раз дают сыр с хлебом.

Рыцарь предложил ей куртуазным жестом руку, прикрытую заштопанным рукавом. Кэтрин мгновение поколебалась, затем опустила на нее свой рукав. Она была в старой сине-зеленой нижней одежде, которая по качеству и состоянию вполне гармонировала с туникой Оливера. Неожиданно для себя молодая женщина порадовалась, что на ней нет богатого вишневого платья.

– Я не думала, что вы вернетесь так скоро, – проговорила Кэтрин, когда они вступили в зал и нашли для себя местечко за быстро накрываемыми столами.

– Да, мы задержались бы дольше, – согласился рыцарь, – но нам помогли. Мимо случайно ехал отряд наемников, которые собирались предложить свои услуги графу Роберту. Они и помогли нам.

– Наемники, – повторила Кэтрин, чувствуя, как болезненно сжимается горло.

Оливер положил нож на стол.

– Я знаю их предводителя. Довольно давно он спас мне жизнь, когда я был паломником. Если бы не вмешательство Рэндала, я пал бы от рук разбойников, и мои кости растащили бы хищные птицы. Мы путешествовали вместе шесть месяцев. С тех пор я у него в долгу – не только за спасенную жизнь, но и за преподанные уроки.

Он оторвал кусочек от своего хлеба и положил в рот.

– Тогда каким образом они «случайно» ехали мимо? – спросила Кэтрин. – Пенфос был совсем небольшим поселением, просто охотничьим имением графа. Это совсем не то место, где наемники могут предлагать свои услуги.

– Зато там можно напоить лошадей, – ответил рыцарь, проглотив первый кусок и отламывая следующий. В уголках его глаз залегли тонкие морщинки. – Да и найти его просто: через лес идет достаточно наезженная дорога.

Он покосился на Кэтрин. Во взгляде серых глаз промелькнуло что-то похожее на враждебность:

– Рэндал ехал на темно-гнедой лошади, а щит его – синий с красным.

Молодая женщина взяла свою порцию хлеба и машинально принялась подбирать крошки. Она понимала, что должна извиниться, но слова застревали в горле. Когда Оливер заговорил о наемниках, перед ее мысленным взором снова возникла картина зверского разрушения Пенфоса.

– А если бы он нашел нас, как нашли другие, что тогда? – жестко проговорила она. – Тоже попросил бы только напоить лошадей?

Оливер энергично жевал хлеб. Его лицо вспыхнуло от горла до соломенного цвета волос, локоны которых сохли на его лбу.

– Ты заходишь слишком далеко, – отрывисто сказал он. – Я обязан Рэндалу жизнью. Если ты оскорбляешь его, то оскорбляешь и меня.

– Я… я не оскорбляю ни его, ни вас. Я просто спросила. – Кэтрин тоже покраснела, в ее глазах заблестел гнев. – И вы бы спросили, если бы были свидетелем…

Она замолчала, потому что не могла продолжать. Стол был уже усыпан крошками от корки. Ноготь Кэтрин погрузился в податливую коричневую хлебную мякоть.

Рыцарь отвел глаза, сглотнул, потом вздохнул и снова посмотрел на женщину.

– Рэндал де Могун вел отнюдь не безгрешную жизнь, однако это еще не делает его чудовищем. Ты обвиняла меня в том, что я осуждаю Эмис. Должен ли я обвинить тебя в осуждении Рэндала?

Кэтрин покачала головой и с трудом выдавила:

– Извини…

Она чувствовала себя совершенно несчастной.

Лицо Оливера смягчилось, глаза перестали гневно сверкать.

– И я прошу прощения за то, что так легко оскорбляюсь. Давай заключим перемирие, а то тебе придется есть одни крошки.

Кэтрин посмотрела на изрядно уменьшившийся ломоть хлеба, который ей, по правде говоря, не очень хотелось есть. Однако она поднесла кусочек ко рту, чтобы показать свое согласие. И только начав жевать, обнаружила, что очень проголодалась. Ночные события забрали много сил, поэтому молодая женщина быстро проглотила остатки хлеба с большим куском сыра.

Рыцарь тоже кончил есть и искусно сменил тему:

– Итак, можно ли выдержать еще один день и одну ночь в женских покоях?

– Я задохнулась бы там, если бы пришлось оставаться в них весь день. – Кэтрин отпила глоток сидра, поданного к хлебу и сыру, и продолжила. – Графиня была очень добра ко мне, но я не выдерживаю пустой болтовни и перебранок. Обыкновенные мелочи раздуваются там до невероятных размеров. Неужели так важно, что подол платья не совсем ровен или кто-то пролил каплю вина на обрезок?

Оливер слегка улыбнулся, но тут же посерьезнел:

– Значит, ты недовольна?

– О, нет, нет! Не считайте меня неблагодарной. Я вполне счастлива, и у меня есть другие дела, чтобы занять время.

Кэтрин поднесла к губам кубок с сидром и кинула на рыцаря взгляд из-под ресниц. Ей совершенно не хотелось вызвать еще одну ссору, а Этельреда говорила, что он порвет кольчугу, если узнает, что она собирается учиться на знахарку и повитуху.

– Другие дела? – поднял брови Оливер.

Кэтрин не знала, куда деться от его испытующего взгляда. Глаза рыцаря были серыми, но не того светлого, стеклянного оттенка, который обычно характерен для людей с такими светлыми волосами, а более темными, цвета бурного моря. В тусклом свете их можно было принять за карие. Загадочные глаза, в них можно утонуть, как в темной воде… Кэтрин мысленно встряхнулась. Все это пустые фантазии, рожденные недостатком сна.

– Женские дела, – уточнила она, защищаясь. Оливер сдвинул брови, готовясь задать еще один вопрос. Теперь настал черед Кэтрин сменить тему.

– Ричард хочет спать с другими оруженосцами в покое для мальчиков, – быстро произнесла она. – Вы не могли бы попросить за него графа Роберта? Сонное зелье Этельреды подействовало чудесно. Этой ночью он спал гораздо лучше, точнее, спал бы, если бы не Эдон.

Молодая женщина говорила торопливо, на одном дыхании; брови рыцаря не разошлись.

– Я охотно поговорю с графом. В любом случае я должен доложить по поводу Пенфоса. – Он осушил чашу. – Но сперва покажи мне, пожалуйста, где похоронена Эмис.

Кэтрин сама изумилась той живости, с которой она вскочила из-за стола, чтобы показать могилу покойной. Но она больше не могла выдержать под взглядом темных глаз. Снаружи, на открытом воздухе, взор Оливера действовал на нее меньше, словно бы утратив часть силы.

Рыцарь посмотрел на свежий холм, украшенный левкоями: цветы были еще яркими, хотя лепестки их несколько привяли. Он поднял венок, покрутил его в руках, затем положил обратно на могилу, тихо произнес:

– Покойся в саду, – и перекрестился.

У Кэтрин сжалось горло, из глаз потекли слезы, но их было немного, и они облегчили ей сердце.

Оливер немного постоял в молчаливой молитве, потом отвернулся.

– Теперь к графу Роберту, – сказал он, однако задержался еще на несколько мгновений, чтобы стереть большим пальцем мокрые следы со щек Кэтрин. – Я найду тебя позже и расскажу, что получилось.

Молодая женщина кивнула, поблагодарила, но постаралась уклониться от его прикосновения и быстро провела по лицу ладонью. Лицо рыцаря стало печальным.

– Если бы ты была цветком, то не иначе, как чертополохом, – сказал он, кивнул на прощание головой и пошел своей дорогой.

В его глазах – хотя и не на губах – пряталась улыбка.

Кэтрин смотрела вслед идущей через двор сухощавой фигуре в синем. Блестящие волосы высохли и стали почти льняными. С тех пор как умер Левис, она не пускала в свою душу никого, кроме Ричарда и Эмис, да и их не до конца. А теперь ее оборонительные твердыни рассыпались, и Кэтрин была бессильна предотвратить это. Быть может, пришло время забыть боль, оставленную смертью Левиса, и залечить рану бальзамом внимания другого мужчины.

Молодая женщина обдумывала эту мысль, медленно двигаясь вслед за Оливером. Левис был строен, красив, быстр, как лисица, обладал очарованием и хитростью этого зверя и ненасытным аппетитом.

Оливер высок, широкоплеч, белокур, верен долгу; ему присуща такая же суховатая манера шутить, что и ей самой. Но больше что она о нем знает? Он долго горевал по своей молодой жене, как она сама горевала о Левисе. Его земли пропали в превратностях войны, а друзья его – наемники, и он не выносит никаких вопросов по их поводу. Этель сказала, что он придет в ярость, если узнает, что Кэтрин учится искусству повитухи. Но это его не касается и он не имеет права… если только она не даст ему это право.

Сильно нахмурившись, молодая женщина вошла в замок. Она была так занята своими мыслями, что едва не налетела на Рогезу, которая тоже поднималась по лестнице, ведущей в женские покои.

– Думай, куда идешь! – резко бросила вышивальщица.

Кэтрин взглянула на красивые, высокие, но раскрасневшиеся скулы, на слегка припухшие красные губы, сбившийся плат и пряди волос, змеившиеся вокруг лихорадочно возбужденного лица.

– По крайней мере, мне не нужно думать о том, откуда я пришла, – быстро парировала она и с удовольствием отметила, что удар достиг цели: Рогеза вздрогнула, ее голубые глаза сначала расширились, потом сузились.

– Тебе не место среди женщин графини! – прошипела она. – Кто ты такая, чтобы судить меня, если твоя прежняя госпожа была всего лишь шлюхой!

– По крайней мере, ей не требовалось приворотное зелье, чтобы обратить на себя внимание.

– Что эта старая ведьма тебе наговорила?

– Ничего. У меня есть собственные глаза. Графиня знает, где ты была?

– Только попробуй открыть рот перед миледи, и я зашью его! Не лезь в мои дела!

– С удовольствием, если ты предоставишь мне спокойно заниматься моими делами.

Рогеза метнула на нее яростный взгляд, повернулась и побежала вверх по лестнице. Кэтрин медленно пошла за ней. Ее колени дрожали, но на губах блуждала улыбка, потому что, насколько молодая женщина могла судить, последнее слово осталось за ней.