— А ты не думала вернуться на родину? — спросила Жеральда у Брижит.

Они сидели у камина в покоях Жеральды и перебирали травы, собранные прошлым летом и осенью, и раскладывали их по глиняным горшкам. Знакомый крепкий дух розмарина и укропа смешивался с тонким ароматом лилий.

— Порой возникает такое желание, — улыбнулась Брижит, — но эту жизнь я уже давно оставила в прошлом. Я ведь была еще совсем ребенком, когда мы пересекли пролив. — Взгляд ее затуманенных серых глаз обратился внутрь. — Хотелось бы еще раз отпраздновать там день летнего солнцестояния среди древних камней. Однако не думаю, что этому суждено сбыться. Быть может, когда-нибудь моя дочь поднимет там чашу вместо меня. Надеюсь, так оно и случится.

— Ты что, и впрямь способна предвидеть будущее? — полюбопытствовала Жеральда.

Брижит повернула голову к огню, весело потрескивавшему в камине.

— Иногда да, но для этого необходимо как следует подготовиться, и у меня не всегда возникает желание искать вещие видения. Этот дар подобен обоюдоострому мечу, и если неправильно взять его в руки, то можно очень сильно порезаться. Хотела бы ты, Жеральда, например, знать то, когда и как именно ты умрешь?

Сглотнув застрявший в горле комок, Жеральда отрицательно замотала головой.

— Нет? — прошептала Брижит. — Вот и я не хочу, но порой подхожу к подобным вещам достаточно близко.

После этого женщины некоторое время молчали. Жеральда задумалась над словами девушки. Брижит тем временем думала о своем. С тех пор как умерла мать, ее просто несло потоком, и было все равно, куда именно. Так ре могло продолжаться вечно. У нее были определенные обязательства, клятва, данная ее роду, — выносить ребенка в своем чреве. От матери к дочке цепочка тянулась непрерывно на протяжении двенадцати столетий, и каждое звено ее сияло древней силой и мудростью.

Она обращала внимание на то, как на нее смотрят мужчины. Их явно не придется силой заставлять лишать ее девственности и бросать семя в ее чрево, но ей-то не особенно хотелось совершить столь непоправимый шаг. В доме Жеральды находилось несколько замечательных молодых людей из хороших катарских семей, но они не столь влекли ее тело, как тот монваланский жених. По правде говоря, ей очень хотелось лечь с ним. Но в данный момент это было просто невозможно.

— А это правда, что ты из рода самой Марии Магдалины? — поинтересовалась Жеральда. — Именно благодаря этому ты обладаешь способностью предвидеть дальнейший ход событий?

Брижит улыбнулась. Этот вопрос задавали почти все, кто был с ней знаком.

— Ну если только отчасти. Но она действительно была из нашего рода, по крайней мере так мне говорила моя мать. Но в древних книгах ты не найдешь подтверждений ее рассказу.

Брижит видела, что Жеральда в данный момент просто сгорает от любопытства.

— Все это достаточно просто, — сжалилась над ней девушка. — Она просто вышла замуж за брата человека, которого римская церковь называет Христом и нарожала ему детей. Когда Иисус был распят, ее семейство бежало из Святой Земли. Они пришли в эти горы и обосновались здесь. По крайней мере на какое-то время. Затем начались гонения. Христиане сделали из своего Христа Бога. Бога человеческого, безгрешного и невинного. И им очень хотелось, чтобы у Бога не было родни, в особенности женщин. Не нравилось им и то, что у девы Марии были и другие потомки. А потому нас прозвали богохульниками, стали преследовать и уничтожать.

Ее голос исполнился горечи. Хоть сейчас она и говорила о далеком прошлом, перед глазами почему-то предстала израненная умирающая мать. В ноздри ударил запах ягодного вина.

— Прости пожалуйста, мне надо быть потактичней.

Покраснев от волнения, она коснулась плеча Жеральды, которая подала чашу с вином. Чтобы доставить ей удовольствие, Брижит сделала маленький глоток.

— Вне зависимости от того, рассказываю я об этом или молчу, эта рана до сих пор не заживает. И не вини себе ни в чем. — Она поставила чашу на камин. — Потомки Марии рассеялись по всему свету. Некоторых из них все же схватили и подвергли мучительной смерти. Некоторым удалось начать нормальную жизнь и позабыть о славном прошлом своего рода. Моя ветвь обитала в Британии и позднее перебралась в Корнуол. В моем роду всегда были только девочки. И волшебная сила переходила от мамы к дочке. Дар врачевания у нас в крови, и это чисто природная сила. Приверженки древней веры лишь подсказали, как правильно ее использовать. Вот смотри. — Закрыв глаза, Брижит протянула ладонь к огню. Зелено-голубые языки лизнули ее плоть, словно бы она бросила в камин пригоршню сахарного песка.

Глаза Жеральды округлились.

Брижит убрала руку и вновь обратилась к ней.

— Но только вот не всегда все так просто. Это зависит от того, насколько я отдохнула и набралась сил, насколько к этому подготовлены мои разум и душа. К тому же заставить гореть костер ярче куда проще, чем поджечь кучу сырого хвороста. — Брижит меланхолично вздохнула. На нее вновь накатывало чувство неизбежного. — Я одна из немногих оставшихся на земле женщин, способных испускать настоящее пламя. Наследники древней мудрости либо умирают от старости, либо гибнут в кострах ревнителей новой веры.

Жеральда хотела было что-то сказать, но вдруг поперхнулась и, почувствовав что-то неладное, повернулась к дверям. Ее ноздри затрепетали, как у испуганной лошади. Через мгновение на пороге появился молодой рыцарь-тамплиер. Он держал под мышкой перевернутый шлем, из которого торчали боевые кольчужные перчатки.

— Люк! — радостно вскричала Брижит, подбегая к нему. — О, если б ты знал, как я рада тебя видеть!

Она взяла его тонкие крепкие пальцы в свои ручки и расцеловала в небритые щеки.

— Я тоже рад тебя видеть, кузина, — ответил рыцарь, смущенно улыбнувшись.

Он быстро подошел ко все еще не пришедший в себя Жеральде.

— Госпожа моя, простите, что я нарушаю ваше уединение, однако ваш дворецкий поведал мне, что я могу найти вас здесь и лично представиться.

У Жеральды отлегло от сердца.

— Если вы не чужой, значит, добро пожаловать в мой дом, сударь. Я рада вам, — ответила она довольно формально, внимательно присматриваясь к нему. — Кажется, вы назвали ее кузиной?

— Да, госпожа моя. Имя моего отца Кретьен де Безье. Насколько мне известно, вы приютили его в своем доме вместе с книжником Матье.

— Вы прекрасно информированы.

Жеральда жестом приказала ему сесть. Оглядевшись, рыцарь нашел сундук, на который поставил свой шлем, после чего скромно сел на край стоявшей у камина скамьи.

— Когда представляется возможность, мы присылаем друг другу весточки, — продолжал рыцарь, не отрывая взгляда от Брижит. Подобно Кретьену он принял обет безбрачия.

«Очень жаль, что его так и не удалось отговорить от столь сурового решения», — подумала девушка, любуясь его черными очами.

— Твой отец и Матье сейчас в одной из окрестных деревень, — промолвила Брижит, — но они вернутся до наступления темноты.

Люк кивнул ей в ответ.

— У меня для вас как хорошие, так и плохие новости, — сказал он, и Жеральда поспешила подлить ему вина. Рыцарь вежливо принял чашу из ее рук, но движения его были скованны, а взгляд сфокусировался на Брижит.

— Если вы хотите, чтобы я оставила вас наедине, то я уйду, — промолвила Жеральда.

— Нет, нет, — Брижит жестом попросила даму остаться, — эти новости необходимо знать также и вам. Ведь правда, Люк?

Рыцарь сделал глубокий глоток, наслаждаясь вкусом пьянящего напитка. Его руки держали чашу так, словно это был потир для причащения.

— Хорошие новости в основном для Матье. Наш прецентор в Безу раздобыл для него кой-какие документы, которые нуждаются в переводе. Это древние манускрипты из Святой Земли, доставленные одним из наших братьев.

— А каковы же плохие известия? — Брижит явственно ощутила на своей щеке жар пылающего в камине пламени. Она не стала обращать взора на языки огня, опасаясь, что увидит в них нечто большее. Вместо этого девушка бросила взгляд на вино, рубином мерцавшее в кубке Люка. Темное, как пролитая кровь, оно мерцало подобно залитому светом красной луны речному потоку.

— Крестоносцы Севера собираются в Лионе. Сейчас мы находимся на грани войны. Один лишь слабый толчок, и все мы покатимся в пропасть. Брижит!

Девушка почувствовала, как он берет ее за руку, увидела, как пролилось из чаши вино. Виноградные струйки побежали по ее ладони, словно пролившаяся из раны кровь, несколько капель запятнали его чистую рубаху.

— Для нас наступил великий потоп, — прохрипела Брижит и закрыла глаза, пытаясь избавиться от нахлынувших на нее видений. — И спастись нам уже не суждено.

* * *

Звезды казались столь близкими, что Рауль даже подумал, что стоит протянуть руку — и можно сорвать с неба любую. Холодные, словно отлитые из чистого серебра, они бросали голубой свет на привязанного у шатра коня. Рауль решил немного передохнуть, а заодно попотчевать Фовеля зерном. Бархатные губы лошади касались его ладони, а ночь была столь прекрасна, что у него даже захватывало дух. Ему хотелось, чтобы эта безмолвная неподвижность длилась Вечность. Раулю не хотелось думать о том, что будет утром, о приказе, отданном боевыми командирами Севера штурмовать оплот изменников — город Безье.

Симон де Монфор вовсе не походил на описанного графом Раймоном «некоего дворянина из Парижа», собиравшегося вернуться домой, как только созреет пшеница. За то время, пока армии Севера и Юга действовали вместе, Рауль понял, что это за человек и насколько недооценивал его Раймон. Де Монфор знал, как командовать воинами, как координировать и управлять действиями крупных армий. Граф Тулузский теперь наверняка жалел о своем легкомыслии. Несмотря на его публичное раскаяние и клятву верности католицизму в Сен-Жильской церкви, предводители крестового похода графу не поверили. Де Монфор недвусмысленно намекнул Раймону, что стоит тому лишь сделать один неосторожный шаг, как гнев крестоносцев обрушится на Тулузу.

Рауль поглаживал золотистую атласную попону Фовеля, вглядываясь в обступившую его ночь. На душе скребли кошки. У него не было ни малейшего желания сражаться со своими земляками южанами во имя столь сомнительной цели, оправдывавшей давнее желание Симона де Монфора присвоить себе Лангедок.

Ища утешения, Рауль уткнулся в шелковистую гриву коня. Еще две недели тому назад его утешали плечи и груди Клер, лежавшей с ним в одной постели. Он ощущал, как время от времени ребенок бьет ножками в ее чреве. Где он, прекрасный родной замок Монвалан? Теперь его разлучили со всем этим и, быть может, навсегда. Закрыв глаза, он представил себе стоящую у ворот Клер. По ее щекам текли слезы. Она обнимала свою мать, и в горе их было нечто большее, чем страх за отправляющихся на войну мужчин. Просто война эта была безумна и несправедлива.

— Все равно, что решить отрубить себе руку, — промолвила Клер.

«Все равно, что вырвать собственное сердце», — подумал Рауль, обернувшись к подходившим к шатру де Монфора Арно Амальрику, аббату Сито и папскому секретарю монаху Мило. Видит Бог, у некоторых людей просто не было сердца.

— Ну, как твой конь? — спросил Беренже, когда Рауль вернулся к костру.

— Да все нормально. Утром без хлопот он доставит меня в Безье.

Сев на походный стул, Рауль отстегнул пояс с мечом. Последнюю неделю он носил его не снимая, пытаясь привыкнуть к его весу.

Чуть поодаль солдаты с Севера играли в кости, ставя на кон бивуачную шлюху. Фляга с вином переходила из рук в руки, а их речь, столь отличавшаяся от южной, неприятно резала слух.

Рауль и Беренже посмотрели друг на друга. Говорить им сейчас не хотелось.

— Пока тебя не было, подходил Раймон, — нарушил тягостное молчание Беренже. — Он говорит, что Тулузские войска будут держать в резерве, а в первых рядах пойдут люди де Монфора.

— Это приказ главнокомандующего?

— Да.

— Нам не доверяют. — Рауль посмотрел на свой пояс. Золотая ткань на нем по-прежнему блистала новизной и незапятнанностью. — Может, де Монфор и прав, — с мрачным видом изрек он. — Не думаю, что я способен убивать своих же. О, если б нас только оставили на охране лагеря, мне бы сразу стало намного легче.

— Говоря по совести, — почесал затылок Беренже, — нам здесь не место. Я не испытываю гордости за то, что мы участвуем в этом походе лишь потому, что боимся, что нас публично выпорют французы.

— Да, наши зады оказались куда дороже чести, — с горечью заметил Рауль. — Не уверен, что мы не потеряем то и другое. Северяне не остановятся на разорении Безье и уничтожении горстки катаров. Они мечтают поглотить весь Юг. О господи, как же это невыносимо! — Рауль с трудом сдержал выступившие на глазах слезы.

Беренже не спеша поднялся с травы и принес стоявший на походном столе кувшин с вином.

— Я не знаю, — промолвил он устало безразличным тоном, наполнив кубки и протягивая один из них Раулю. — Не знаю, сын, и потому сегодня ночью решил напиться в стельку, в противном случае просто не усну.

Рауль принял вино от отца, тупо уставившись в его кроваво-красные туманные глубины.

— Грубый крестьянский напиток, режущий глотку, словно битое стекло. Итак, сколько же еще кубков между настоящим и полным забвением? — спросил он.

* * *

В убогой пастушьей лачуге, прилепившейся к пологому склону горы Корбье, Брижит положила руку на взмокший от пота лоб ребенка. Ивовый отвар сделал свое дело, и теперь она явственно ощутила, насколько похолодела влажная кожа больного. Брижит чувствовала напряженное дыхание стоявшего чуть поодаль пастуха, внимательно следившего за каждым ее движением, взволнованный взгляд его жены, нервно покусывавшей губы.

— Мадонна, с ним все будет в порядке? Он выздоровеет? — вопрошала мать.

Брижит еще некоторое время подержала ладонь на лбу ребенка, затем, быстро встав с колен, повернулась лицом к женщине.

— Кризис прошел, — промолвила она с усталой улыбкой. — Он будет жить, но все еще нуждается в хорошем уходе. Я оставлю вам все необходимые травы и объясню, как ими пользоваться.

Женщина встала на колени перед Брижит и попыталась поцеловать край ее плаща. На глазах ее выступили слезы благодарности, и она то и дело называла спасительницу Мадонной. Пастух присел в изголовье ребенка.

— Мы никогда не сможем с вами расплатиться, — сказал он.

— А вы мне ничего и не должны, — ответила Брижит. — Исцеляющий дар достался мне по наследству, а потому я тоже делаю вам подарок, — этим словам когда-то научила ее мать, и они тоже являлись частью древней традиции. Но каждый раз, когда она их произносила, они звучали свежо и весомо.

— Но, Мадонна, все-таки надо хоть что-то…

— Ничего, ничего, ну разве что краюху хлеба да кружку вина, — улыбнувшись, ответила девушка. — Мне ведь скоро снова в дорогу.

Подняв с колен жену пастуха, Брижит вышла сквозь низенькую дверь хижины в раннее утро.

В небесах все еще светила луна — сверкающий серебряный серп на фоне испускающего сияние густого аквамарина. Кожаные сандалии Брижит промокли от росы. Ночные бабочки, словно хлопья бледного пепла, мерцали в пропахшем летними травами воздухе.

Брижит облегченно вздохнула. Мальчик и впрямь был очень болен, и большая часть целебной энергии покинула ее тело, чтобы уничтожить инфекцию, грозившую убить невинное дитя. Теперь ей были необходимы покой и одиночество. Скоро сюда вернется Кретьен, чтобы доставить ее в катарский дом у склона горы, где они провели большую часть этой недели. Известие о странствующих целителях моментально разнеслось по округе. Пастух был двоюродным братом горничной с катарского подворья. Теперь он поведает о чудесном исцелении своего сына больному родственнику в долине, и все начнется снова.

Брижит не спеша шла по мокрой траве, наблюдая за тем, как тает в предрассветном небе луна. Вновь и вновь придется делиться своим даром. Люди постоянно говорили о плате и долге, но каждый раз платить приходилось ей, так, как платила когда-то ее мать.

— Никогда не отказывай страждущим, — по-прежнему звучал в ушах ее чистый голос Магды. — Ты можешь осквернить свое тело, разбить свое сердце, только никогда не нарушай священной клятвы, — слова звучали так явственно, что Брижит казалось, повернись она сейчас, ее мать обязательно будет стоять у нее за спиной.

На востоке загорелась тонкая золотая полоска. В небе висел прозрачный призрак луны. Брижит лицезрела лишь рождение зари, но ей казалось, будто бы она уже слышит далекий грохот марширующих сапог, стук лошадиных копыт, лязг оружия. Горизонт загорелся огнем и распылился кровавыми пятнами. Резко повернувшись, девушка вернулась в хижину.

У дверей бедной лачуги росли лилии. Восковые соцветия благоухали медом и мерцали белизной в утреннем свете. Брижит остановилась, коснувшись цветка рукой. Лилии всегда нравились ее матери. Ведь они были посвящены Богине и являлись одним из символов плодотворной чаши ее чрева.

— Если хотите, Мадонна, то можете их сорвать, — сказала жена пастуха, стоявшая в дверях с кувшином в руках.

— Нет, — ответила Брижит, печально улыбнувшись. — Пусть растут и спокойно плодятся.