Харви поднял кулак, размахнулся и свалил Александра одним яростным ударом.

— Щенок безмозглый! — взревел он. — Надо было отрубить тебе яйца и прибить их к щиту на квинтейне!

Он подтащил Александра к своим ногам с явной целью ударить его снова.

Из разбитой десны Александра текла кровь, и он пытался усидеть в пыли. Он знал, что Харви отреагирует именно так на рассказ о случившемся, и только спрашивал себя, как долго это будет продолжаться, прежде чем к Харви вернется способность к рассуждению.

— Я говорил с Манди, просил ее выйти замуж за меня! — кричал он, пока его туника была захвачена медвежьей хваткой, и снова его ставили вертикально.

— Ее отец вверил ее благополучие мне. Славный Христос, он восстанет из своей могилы для мести! — И Харви затряс Александра, как терьер крысу. — Ради Бога, что на тебя нашло?

Собралась толпа, чтобы наблюдать препирательство двух братьев, хотя никто пока еще не знал, что произошло. Осгар ле Грос выставил бедро и подбоченился.

— Ах, — он усмехался, — братская любовь.

Харви обвел горящими глазами толпу и прорычал:

— Кто-то еще напрашивается?

Осгар пожал плечами.

— Было очень забавно наблюдать за вами.

Харви бросил Александра лежать на земле и повернулся к толпе.

— Нечего здесь пялиться, — сказал он грубо; его грудь бурно вздымалась, а ноги были широко расставлены. — Налетели, стервятники, а ну прочь, отсюда! — И сопроводил окрик выразительным жестом.

С громким смехом толпа зрителей медленно разошлась. Последним убрался Осгар, сделав двусмысленный жест. Александр мысленно поблагодарил его, поскольку вмешательство толстяка уберегло Александра от самой страшной вспышки ярости Харви.

— Если бы я мог бы исправить дело, я сделал бы это, — сказал он, не вставая с земли. — Но это невозможно, и я предлагаю лучшую из доступных мне компенсаций. Нет никакого смысла бить меня до полусмерти; я буду выглядеть не слишком привлекательным женихом.

Харви оскалил зубы.

— Ты вообще никаким женихом не будешь выглядеть, — прорычал он, но темно-багровый румянец уже начал спадать с его лица и глаза больше не угрожали выскочить из орбит. — Как ты мог быть настолько глуп?

— Я был пьян и, если хочешь знать всю правду, очень встревожен мыслями об Удо ле Буше и его предложении. Я не понимал, до какой степени встревожен, пока это не стало слишком поздно.

— Так что ты взял ее для себя, чтобы другим не досталась.

— Не было у меня таких намерений… я просто не думал в тот момент.

— Задницей ты думал, — сказал Харви высокомерно. — Давай, поднимайся. Валяешься как злая шавка в ожидании очередного пинка.

Это совершенно точно совпадало с самоощущением Александра.

Он осторожно поднялся на ноги и отряхнулся. Губа пульсировала, и он чувствовал жгучую боль под левым глазом, что говорило о сильном ушибе.

Он также знал, что не совсем избавился от бурного гнева Харви.

— Где Манди? — спросил Харви.

— Она сказала, что ей нужно побыть одной, собраться с мыслями. Я закончил ухаживать за нашими лошадьми и пошел искать тебя.

Он поглядел на их обиталище — лагерь наемников армии братьев Анжуйских, с арьергардом из прачек, мелких слуг и шлюх. Это был мирок, в котором Харви проводил свое свободное время. Александр с обычной проницательностью догадался, что Харви отдал бы что угодно за то, чтобы остаться со своим братом вчера вечером.

— Надо найти священника, — сказал он Харви и, взглянув в лицо старшего брата, быстро добавил: — Подходящего священника, который соединил бы нас в браке. Наверняка у Иоанна или у одного из его командующих есть священник, который может провести церемонию.

— О да, — сказал Харви саркастически, — во что бы то ни стало дайте нам соблюсти правила приличия.

Александр нашел священника, только что выпущенного из монастыря и принявшего постриг бенедиктинца. Он служил помощником и писцом старшего священника графа Мортейна. Молодой отец Амброз никогда не выполнял свадебный обряд прежде и охотно согласился совершить его.

Итак, со священником договорено. Александр пошел искать Манди, чтобы сообщить ей приятные новости об их предстоящем бракосочетании, а Харви захотел избавиться в бою от мутившего его гнева и напряженности.

Чтобы скоротать время под стенами Водрея, осаждающие занимались своим оружием и проводили поединки и маленькие турниры. Харви оседлал Солейла и поехал присоединиться к соревнующимся.

«Это еще не катастрофа, — сказал он себе. — Александр и Манди знают и любят друг друга. С хомутом венчальной клятвы и золотого кольца нет причин все не уладить, и бок о бок не прокладывать прямую борозду жизни».

Но он был все еще сердит, что это случилось именно таким образом. Он должен был видеть то, что было под носом. Святый Боже, он же просто человек, с простыми человеческими мыслями и желаниями. Он так был полон отцовскими чувствами к Манди, что ему никогда не приходило в голову, что Александр мог видеть ее в другом свете, и Харви был огорчен собственной слепотой.

Краем глаза он заметил знакомые красные с желтым накидку и щит, и направил Солейла в сторону, чтобы уклониться от приближающегося всадника. Харви не имел никакого желания сегодня связываться с Удо ле Буше. Но у ле Буше были другие намерения, и он тоже повернул, поощряя своего укрытого боевой пелериной жеребца перекрыть дорогу между ними так, чтобы Харви не имел никакого выбора, кроме как повернуться и стоять перед ним.

— Сукин сын! — прорычал ле Буше, когда Харви приблизился.

Харви посмотрел на него и сжал кулак на древке копья. Похоже, не надо спрашивать о причине ярости ле Буше; кажется, он уже все знает.

Ле Буше ткнул указательным пальцем.

— Вы никогда не имели никакого намерения выдать девочку за кого-то не из вашей семейки! — напал он. — Я только что говорил со священником Мортейна, он готовится венчать и все мне рассказал! Вы одурачили меня, де Монруа, но я такого никому не спущу!

Гнедой ле Буше ступал осторожно, его глаза выкатились, поскольку коня одновременно поощряли и удерживали в узде…

— Вы сами выставили себя дураком. Я вам ничего не обещал, — парировал Харви; горячая волна гнева смешалась с ощущением страха в животе. — Если вы говорили со священником, как вы утверждаете, то должны знать, что это — вопрос чести, ни больше ни меньше.

— Тогда позвольте чести быть удовлетворенной! — закончил ле Буше и обнажил свой меч.

Харви сглотнул.

— Господи, не будьте идиотом, — сказал он хрипло.

— Почему нет? Дураком вы уже меня выставили! — И сверкнул меч.

Харви коснулся шеи Солейла и поднял на дыбы жеребца, предупреждая нанесение удара. Гнедой ле Буше вздрогнул и отскочил вбок, избегая удара копыт, и удар рыцаря прошел мимо, дав Харви время, чтобы выхватить собственное оружие и поставить щит в позицию. «Позвать на помощь других солдат под стенами, — подумал Харви, — или остаться и попытаться побороть противника?» Он парировал следующий удар и затем нанес свой, который заставил отлететь щепки древесины от щита ле Буше.

Какой глупый способ умирать, подумал Харви, пока его рука отражала следующий удар; ле Буше наседал, и он оказался ограничен в маневре, и был вынужден перейти к обороне. Достаточно было одного касания меча, и все будет кончено. Харви был одет только в длинную стеганку, без кольчуги, — отточенный клинок мигом превратит его в филе сельди.

Под смертельным блеском лезвия ле Буше Харви сумел повернуть Солейла и вонзил в него шпоры. Жеребец перешел на тяжелый галоп и рванулся к солдатам, замершим на осадных позициях. Сзади слышались грохот копыт преследователя и щелканье узды по шее жеребца. Харви увидел лица, обращенные в его сторону, удивленные и испуганные взгляды, озабоченность командира. Не натягивая поводьев, он направился прямо в середину.

И тут переднее копыто Солейла попало в занесенную пылью старую нору крота, и конь кувыркнулся вперед. Шея жеребца с ужасным треском ударилась о землю и застыла под неправильным углом. Харви попробовал отпрыгнуть, но не смог это сделать достаточно быстро, и нога оказалась прижата всем весом падающего жеребца. Он еще раз услышал и почувствовал треск придавленной тяжестью кости голени. Ослепительная вспышка боли вырвалась из места, где был звук. Харви услышал свой крик, тонкий и высокий. Не было ничего в мире, кроме этой раскаленной боли. Внезапно ему стало все равно, убьет ли его ле Буше. В какой-то момент он пожелал себе такого милосердия…

Александр искал Манди по всему лагерю осаждающих и не обнаружил ни следа. Он побывал везде, где она часто бывала, но самой последней, кто видел ее, оказалась прачка, которая сказала ему, что она видела, как Манди энергично стирала льняное полотно в прибрежной полосе ранним утром. Сказанное ею вызвало острую боль вины в нем, поскольку он знал, почему Манди стирала это полотно. Раздраженный и беспокоящийся, он удвоил свои усилия, но без успеха.

Наконец, вернувшись в палатку, он сел, не раздеваясь, на ложе, которое они разделили вчера вечером, и обхватил голову руками. Он не знал, где еще искать, и начал испытывать страх. «Она должна быть где-нибудь здесь, — он сказал себе. Кто-то наверняка видел ее».

Он пнул в расстройстве сундучок, стоявший около его ног, и незапертый медный замок загрохотал. Он увидел, что сундучок не заперт, и нахмурился, зная, что со времени ссоры с Гризель она хранила его крепко закрытым. Со все возрастающим волнением он опустился на колени и откинул грубо вырезанную крышку.

Вещи Манди лежали в ящике, но они были в беспорядке, весьма странном, учитывая ее обычную опрятность. Он рылся среди них и видел с тревогой и нарастающей слабостью в животе, что среди них больше нет ее игл и ниток для шитья. Возможно, она ушла, чтобы посидеть где-нибудь в тиши, чтобы поразмышлять и шить в то же самое время? Мысль успокаивала, но ничего не подтверждало ее.

Он исследовал далее, и его самые худшие опасения подтвердились, когда он наконец открыл ложное дно сундука и обнаружил там пустоту.

С проклятьем он закрыл крышку и поднялся на ноги. Башмаки запутались в складках брошенного плаща, и он поднял одежду, чтобы переложить ее на свое ложе. И тогда он увидел полоску пергамента и строки надписи, сделанной неопытной рукой.

Он смотрел на них с замиранием, затем наклонился, чтобы захватить это и прочитать слова быстрым взглядом.

…Лучше этот путь… Бог храни Вас. М.

Александр смял письмо в кулаке и разразился проклятием, в котором перемешались боль и яд. Время, за которое она хотела подумать, на самом деле было временем для побега; он должен был это понять. Дурость, какая дурость… Он проклял себя, и он проклял Манди.

По-видимому, она возвратилась в шатер и собралась немедленно; она опередила почти на половину дня любых преследователей, и в ее кратком сообщении относительно того, куда она направилась, не было никакого намека.

Она имела достаточно средств, чтобы идти куда хочешь… Достаточно средств, чтобы стать жертвой грабежа или еще худшего, что ожидало на открытых дорогах одинокую молодую женщину.

Возможно, она направилась к своему дедушке, Томасу Стаффорду, поскольку однажды говорила об этом? Он разжал кулак и пригладил смятый пергамент, пристально вглядываясь в ее почерк. Волна печали присоединилась к жгущим его грудь вине и гневу. Манди… Она была настолько ярка, настолько энергична, и он разрушил это все.

Александр свернул записку, на сей раз очень тщательно, и засунул ее за пазуху туники.

Он сделал только один шаг от палатки, когда был остановлен молодым священником, отцом Амброзом, который обещал их повенчать. Его серьезное лицо было ярко-розовым, наверное, поскольку в такую жару парился в плотной шерстяной рясе, — и он выглядел взволнованным.

— Мне жаль, но я ее так и не нашел, — сказал Александр, полагая, что это причина для появления священника. — Похоже, что она действительно сбежала.

Монах выглядел более взволнованным, чем обычно, и заламывал руки в широченных рукавах.

— Это действительно серьезные новости, — пробормотал он, — и я боюсь, что я сам принес вам не лучшие известия.

— Почему, что случилось? Вы нашли ее? — Александр в тревоге посмотрел на монаха. Образ мертвой Манди, по реке, возник перед его внутренним взором. Последний раз она была замечена как раз около воды.

— Нет, нет, ничего в этом роде, — сказал отец Амброз, но его выражение лица осталось мрачным. — Беда с вашим братом. Произошел несчастный случай под стенами замка, и он сломал ногу.

— Как он? — Александр слышал слова отчетливо, но они как бы еще не затрагивали его.

— Живой…

— Живой, — он повторил как эхо и оцепенело последовал за молодым бенедиктинцем через лагерь. — Солейл же устойчивый, как горный козел.

— Даже горный козел может споткнуться на кротовьей норе.

— Харви объехал бы ее, он никогда не был дураком, — рассуждал Александр, все еще качая головой, все еще не соглашаясь.

— Однако это случилось, — сказал Амброз своим мягким, но непримиримым голосом.

Александр сжал губы. Он был полон несправедливой ненавистью к молодому священнику, который принес печальные вести. Духовенство никогда не приносило ничего, кроме горя и нищеты, в его жизнь.

Харви положили на траве неподалеку от стен Водрея; костоправ и его помощник склонились над ним, рядом стояло двое рыцарей. Александр пробежал последнее расстояние, опережая розовощекого монаха, и бросился прямо к брату.

Харви был полностью в сознании, с лицом, белым от боли. Он лежал на доске, зажав в зубах щепку, пока костоправ фиксировал сломанную ногу тугими повязками и щепой ясеня.

— Ради Бога, что случилось? — спросил Александр, придя в ужас при виде Харви в таком состоянии. Сломанная кость всегда была угрозой средствам к благополучию и подвижности. Страшнее этого была разве что прямая угроза жизни, если начиналось гниение.

Костоправ пожал плечами.

— Падение с коня, — сказал он, не поднимая головы и не отрываясь от работы.

У костоправа были ловкие маленькие руки с чистыми короткими ногтями. Лекарская коричневая шляпа сложного покроя валялась на траве радом с ним, ее край был украшен значками паломничеств из Рима, Кентербери и Компостелы.

Харви выплюнул щепку.

— Я удирал от меча Удо ле Буше, — простонал он. — Копыто Солейла попало в кротовью нору, и мы упали… Ах, Христос! — Его голос повысился и раскололся в крике, от которого мороз пробежал по спине Александра.

— Это — плохой перелом, но я установил кость, как мог, — сказал костоправ мрачно. — Остальное находится в руках Бога. — Он поглядел быстро на Александра и затем на задыхающегося отца Амброза.

— Потому что его падение также было в руках Бога? — горько спросил Александр.

Он знал, что предвещала такая рана. Если далее Харви выздоровеет, он уже никогда не станет прежним. Нога станет короче другой, и не будет прежней устойчивости ни в пешем бою, ни даже в седле. Никто не захочет больше нанять его.

— Я буду молить Господа о милосердии к вам, — отозвался Амброз и перекрестился. — Его лошадь попала копытом в кротовью нору и упала ужасно. Бедное животное мертво, и ваш брат пострадал. Это — тяжелый перелом, прямо поперек кости голени.

Александр покачал головой.

— Если бы существовало божье правосудие, Господь наказал бы меня!

Собственные слова ударили его, как кулак в лицо. Бог наказывал его. Физическую рану было бы легче пережить, чем вину, навалившуюся на него теперь.

— Если бы было божье правосудие, провалилась бы лошадь ле Буше, — гаркнул Харви, открывая затуманенные болью глаза. — Не берите в голову, почему и зачем. Только отнесите меня в мой шатер. Я похожу на труп на поле битвы, лежа здесь перед всеми вами, стервятниками, стоящими вокруг.

Как попытка храбрости и шутки это не произвело впечатления. Каждый знал, что Харви мог бы просто умереть от раны. С печальным волнением в глазах Александр заплатил костоправу и его помощнику и смотрел, как переносят его брата, мягко поддерживая, к их шатру.

— Я немного смыслю в лечении, — сказал Амброз, когда они положили Харви на ложе. — Немного белого мака в вине уменьшит боль. У меня есть склянка среди моих снадобий. — И без дальнейшей суматохи он отбыл, чтобы принести это.

Харви распростерся на ложе, поврежденная нога покоилась в лубке. Он смотрел на знакомые вещи в палатке, из которой отбыл час назад в совершенно здоровом состоянии.

— Единственная причина, по которой ле Буше не убил меня, — сказал он, — то, что Солейл упал, и он решил, что смерть коня и моя рана достаточны для оплаты ущерба. Но дело еще не закончено. Он появится после того, как ты и Манди… — Он повернул голову на подушке и оглядел шатер. — Где девица? Лучше всего поженитесь и следуйте своим путем…

Александр сглотнул. Не было никакого смысла скрывать правду от Харви. Его нога была сломана, но его разум был все еще при нем.

— Я не знаю, но, вероятнее всего, она больше чем в половине дня пути от нас к настоящему времени.

Он вытащил записку из своей туники и, развернув ее, прочитал брату.

— Она взяла серебро из своего приданого и свои швейные принадлежности, — сказал Александр, еще раз пробегая глазами по верхним строчкам пергамента. — Боюсь, что она не намеревается возвращаться.

Харви взял записку в свои руки и посмотрел на коричневую надпись, которая была для него только массой каракулей.

— Прекрасный из меня вышел опекун, — сказал он с отвращением к себе и поднял глаза на Александра. — И у тебя нет предположения, куда она могла бы уйти?

— Она говорила только что-то относительно ее дедушки в Англии, Томасе Фитц-Парнелле, лорде Стаффордском. Она спрашивала, что он из себя представляет, и сказала мне, что тайно тоскует по жизни знатной леди, после того что ее мать однажды сделала. Возможно, она могла бы направиться к нему, но это не больше чем предположение.

— Ты должен идти и найти ее, — сказал Харви. Он был серый от боли, и каждое слово, которое он вынужден был произносить, давалось с очевидным усилием. — Женщина, одна на дороге — легкая добыча. И хотя она с рождения привыкла к жизни в военном лагере, она все же уязвима.

Александр смотрел на брата с нарастающим ужасом, поскольку понял выбор, предлагаемый ему.

— Но я не могу оставить тебя в таком состоянии! — возразил он. — Кто будет заботиться о тебе?

— Со мной все будет в порядке… Есть друзья и кое-какой запас серебра.

— Друзья вроде Элис и Осгара? — Александр пристально глядел вниз на Харви, страшась даже мысли оставить его в такой компании.

— Не спорь со мной, щенок. У меня нет сил. Просто иди.

Александр нахмурился.

— Ты слышал, что она пишет в этой записке. Я не смогу найти ее, даже если я пойду, и затем — ради чего я стану повиноваться тебе? Я не хочу потерять вас обоих.

— Проклятие, Алекс, да убирайся ты… — начал Харви, затем прервался, поскольку боль в сломанной ноге дала знать о себе и победила его.

Отец Амброз возвратился со склянкой маковой настойки и напоил отмеренным количеством раненого. После того как Харви впал в беспокойную дремоту, молодой священник вздохнул.

— Он будет нуждаться в постоянной заботе следующие несколько дней, — сказал он с сомнением.

Александр кусал нижнюю губу.

— Он хочет, чтобы я отправлялся искать девушку. Я знаю, что я должен, но я не могу оставить его в таком состоянии. Если о нем будут заботиться все подряд, это будет грубо и по таким диким правилам, которые в конце концов доведут его до смерти. Я не могу никому доверять.

Амброз искоса посмотрел на него.

— Есть аббатство в Пон л’Арк. Там находится превосходный приют для больных.

— Нет! — Раскаленная добела полоса ярости и опасения пронеслась через Александра.

Амброз поднял в удивлении и некотором испуге брови.

— Но это меньше чем в часе езды на лошади, ну, возможно, в двух или трех, если ехать медленным шагом, и я обещаю вам, что там хорошо сумеют позаботиться. Я там принимал постриг. Аббат строг, но он и милостив тоже.

— Только не в монастырь, — повторил Александр, чувствуя, как будто темные стены смыкаются вокруг него.

— Я могу спросить, почему нет?

Александр хотел рыкнуть на отца Амброза в ответ, но монах выглядел таким искренне изумленным, что он придержал свой язык.

— Прежде чем присоединиться к Харви, я был послушником в маленьком бенедиктинском монастыре в Англии. Приор его впал в старческое слабоумие, и заместитель управлял нашими жизнями… — Он прервался и с гримасой закончил: — Я убежал, когда моя жизнь стала невыносимой.

Амброз перевел взгляд с Александра на человека на кровати, который начинал дышать с тяжестью дремоты.

— Аббатство Пон л’Арк — не то же самое место, что ваш монастырь, — сказал он, — и одна порченая рыба не подразумевает, что любое мелководье в океане гнилое, не так ли?

— Нет, — согласился Александр, и его плечи распрямились.

— Мне кажется, что у вас не остается выбора, кроме как отправить вашего брата в Пон л’Арк, — сказал Амброз спокойно. — Я обещаю вам не как монах, а как друг, что он будет в надежных руках.

Брат Радульфус обследовал раненого человека ловкими и нежными руками. Он не видел никаких других повреждений, кроме сильно сломанной ноги, хотя имелись многочисленные маленькие шрамы, которые говорили об относительно бурной жизни.

Радульфус имел свою собственную судьбу, скрытую от взоров грубой бенедиктинской сутаной, которая была неизменно на нем уже десять лет, со времени пострига. Теперь он был брат Радульфус, целитель немощных и скромный монах. А прежде он был Радульф Виллефранк, младший отпрыск благородного обнищавшего рода, зарабатывающий свой хлеб мечом, — точно как эти два брата, присутствующие здесь.

Пострадавший был крупного мужественного сложения, с тугой, мощной мускулатурой. Его брат все еще напоминал тростник, был по-юношески стройным, гибким и с более чистыми чертами. В настоящее время он изучал Радульфуса осторожными глазами янтарно-орехового цвета и больше всего монаху напоминал молодого волка, пристально глядящего на мир леса.

— Хорошо, — сказал Амброз нетерпеливо, — вы можете излечить его?

Радульфус поднял седеющую голову от больного и слегка нахмурился в адрес энергичного священника. Нескрываемый энтузиазм Амброза был и его наказанием, и его благодатью в течение всего времени пребывания здесь. Он был преданным заступником хромых собак, бродяг и еретиков. Самые известные святые были вылеплены из подобного же материала; во всяком случае, у Амброза были все шансы стать хотя бы мучеником.

— Все находится в руках Всемогущего, — с оттенком порицания сообщил Радульфус. — Перелом ужасный, но он силен и в остальном здоров. С заботой и молитвами он сможет и жить, и ходить снова.

Он посмотрел на молодого человека и обратился непосредственно к нему:

— Я не даю никаких обещаний, но буду делать то, что могу.

— Спасибо. — В ответе, произнесенном через сжатые губы, ощущалась напряженность.

— Я могу попросить вас, отец Амброз, принести немного еще угля для жаровни? — спросил Радульфус мягко, поднимая и опуская свои седые брови.

— Конечно. — Амброз откашлялся и, потерев по привычке руки, исчез за дверью.

— Я не думаю, что вы хотите поблагодарить меня, — сказал Радульфус, когда убедился, что они остались одни. — На самом деле у меня создается впечатление, что вы находитесь здесь под принуждением.

— Все, чего я хочу, чтобы вы спасли его жизнь, и, если это будет в вашей власти, не дали ему превратиться в калеку. У меня есть серебро, я могу заплатить.

Теперь, когда Александр заговорил в полный голос, во французском языке острый слух Радульфуса отчетливо распознал английский акцент.

— Как я сказал, я буду стараться, с Божьей помощью. Вне зависимости от милостыни, которую вы даете нашей церкви. Она желательна, но она — не условие того, чтобы ваш брат находился здесь.

— В самом деле?

Теперь слышался оттенок насмешки. Что-то жгло юношу, и жгло ужасно.

— Напомните мне ваше имя, — попросил Радульфус. — Брат Амброз сказал мне, но я был слишком занят, укладывая вашего брата и избегая задеть больную ногу или пробудить его сознание.

— Александр… Александр де Монруа. — Настороженность не уходила.

Радульфус сложил руки на груди.

— Я монашествую десять лет, Александр, и наибольшее удовлетворение в своей жизни я получал, прославляя и служа Богу и принося пользу скорбящим, но это было не всегда так. Я был воином до того, как надел рясу. Я пил, распутничал и сражался во всем христианском мире, среди враждующих баронов и напрочь гнал мысли о спасении своей души.

Он увидел вспышку любопытства на непроницаемом лице.

— Тогда что же так изменило ваше мнение?

Радульфус начал высвобождать плечи из сутаны, и Александр отпрыгнул назад. Его рука потянулась к кинжалу, и в расширяющихся глазах мелькнуло опасение.

— Нет, — сказал монах быстро. — Не волнуйтесь, я не потерял мой разум. Я хочу показать вам первое изменение в моей жизни. — Он указал на длинный серебристый шрам, бегущий от основания его горла к пупку. — Некто попытался разрубить меня, как свиную тушу, и почти смог это сделать. Меня принесли сюда, чтобы позаботиться обо мне — подобно вашему брату, — и впервые в моей жизни я получил возможность слушать пока еще тихий голос Бога. Я выздоровел, я остался, и, наконец, я принял мои обеты. И при этом я никогда не сожалел, что делал так. — Он натянул сутану обратно на плечи. — Ваш брат будет в безопасности с нами, я обещаю вам, имеет ли он серебро или нет.

Радульфус задумчиво посмотрел на Александра и сказал:

— Вы не доверяете мне.

Александр выдохнул, и его правая рука отпустила ножны.

— Меня отдали церкви, когда мне было одиннадцать. Мой отец умер, и старший брат захотел избавиться от меня.

— Ага, — кивнул Радульфус, — так что вы не проходили новообращенно по собственной доброй воле?

Молодой человек пожал плечами.

— Я стерпел бы это. Они научили меня читать и писать, и я имею кое-какие способности. Если бы они оставили меня среди бумаг при принятии сана, я мог бы однажды присоединиться к их монастырю.

— Но не смогли? — Радульфус изучал Александра. — Множество детей были отправлены в монашескую жизнь их родителями и старшими детьми тех же родителей. Часто мальчики были несчастными и изнеженными. Многие из них были полностью непригодными к жизни в монастыре. Некоторые приспосабливались в горькой тишине. Другие восставали.

— Нет, — сказал Александр мрачно, — не смог. Но у меня больше шрамов на теле осталось со времени послуха, чем я заработал как наемник на поле боя. — Он сглотнул и отмахнулся. — Ладно, это — в прошлом. Пусть все так и остается.

— Сожалею. По вашему лицу видно, что вы не готовы простить или забыть, но я обещаю вам, что сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашему брату. Однажды я лежал здесь. То, что нам дано в страдании, у нас есть священная обязанность преодолеть.

Александр все еще не доверял ему: его собственный опыт требовал осторожности, но атмосфера спокойной доверительности Радульфуса ободряла, так же как и его рассказ о том, что он когда-то был солдатом. Отец Амброз вернулся, пыхтя под весом плетеной корзины, заполненной кусками древесного угля.

Александр представил себе, насколько другой была бы его собственная жизнь, если бы он вошел в послушничество в месте, подобном этому, вместо Кранвелла. Возможно, он бы уже принял постриг, выбрил волосы в аккуратной тонзуре, и на руках не было бы отметин от зажима ремня щита, от меча и поводьев. А теперь он бродил по миру, а его якорь болтался в безвестности, напрочь оторвавшись от дна. Из сумки на поясе Александр вытащил небольшой зашнурованный кошелек.

— Здесь деньги, — сказал он. — Это поможет оплатить заботу о нем. Я оставлю его вьючную лошадь тоже для вашего использования, как вы посчитаете нужным. Когда он проснется, сообщите ему, что я отправился искать Манди. Он поймет, о чем это.

Брат Радульфус взял деньги с достоинством и наклонил свою голову.

— Я так и сделаю, — сказал он. — Бог да пребудет с вами и облегчит ваше бремя.

— Пусть Бог остается здесь и направляет ваши целительные руки, — ответил Александр и, бросив прощальный взгляд на Харви, шагнул из комнаты прежде, чем был побежден избытком заполонившего его чувства, сдержать которое не могли слишком маленькие стены аббатства.

Когда Александр и Амброз возвращались в Водрей, было уже совершенно темно и огни лагеря армии анжуйцев были разбросаны перед замком подобно цветам на весеннем лугу. Импровизированный поединок между норманнами и французами происходил на ристалище за пределами спорных стен замка, и крики одобрения, стук копий и грохот копыт эхом отдавались в сознании Александра.

Амброз попрощался с ним и возвратился на свой пост, на котором отсутствовал достаточно долго, оставив утомленного Александра раздеваться самому около своей палатки. Все, чего он хотел, — ввалиться внутрь и броситься на постель, но прежде всего ему надо было позаботиться о лошади. Неуклюжими пальцами он начал расседлывать Самсона. Ему казалось, что его разум окоченел, а сознание пребывало в тупом истощении, и когда Удо ле Буше вышел из тени, он был воспринят с полной неожиданностью.

— Я ждал вашего возвращения, — сказал ле Буше. — На самом деле я начинал думать, что вы струсили и сбежали.

Александр повернулся к ле Буше, его сердце забилось твердо и быстро, сильными толчками, онемение сменилось смесью ярости и страха.

— Если вы ждали для того, чтобы искупить то, что вы сделали моему брату, тогда я поговорю с вами. Если нет, мне нечего сказать, — ответил он сквозь зубы.

— Искупить? — Челюсть ле Буше отвисла. Его удивление выглядело бы почти комичным, если бы не было абсолютно никакого юмора в ситуации. — Вы хотите, чтобы я искупил? — спросил он, и в его голосе послышалась ярость.

— Харви ничего вам не обещал. Любое пренебрежение — всего лишь плод вашего воображения, — сказал Александр, тяжело дыша. — И для удовлетворения вашего болезненного самомнения вы почти убили его!

— Ха! И это говорите вы, который лишил невинности женщину, о которой я вел брачные переговоры? — Решительный удар кулаком опрокинул Александра на землю. — Это тоже мое воображение, вы, монах-отщепенец!

Сапог достал до ребер Александра, и он скорчился, защищая голову руками и живот согнутыми коленями.

— Где она, где вы ее прячете? — требовательно ревел ле Буше между каждым ударом и пинком.

— Я не знаю! — Александр задыхался и, выпрямив ноги во внезапном ударе, попытался подставить ногу ле Буше и опрокинуть его наземь. Один башмак попал в кость и вызвал непроизвольный вскрик мужчины. Александр моментально вывернулся, вскочил на ноги и вырвался из досягаемости ле Буше. Он знал, что его преимущество заключалось только в быстроте и способности прыгать и уклоняться, пока рыцарь не устанет.

Ле Буше тоже это понимал, и после пары пропущенных тумаков он остановился и посмотрел на Александра, уставив руки на бедрах.

— Вы не знаете или вы не скажете? — потребовал он, стоя на приличном расстоянии.

— Я не знаю, и это — правда, — сказал сквозь зубы Александр. — На самом деле, если вы не будете загораживать мне дорогу, я прямо сейчас отправлюсь на ее поиски.

Ле Буше прищурил глаза.

— Мы решим все в поединке, — сказал он твердо. — Один на один, без свидетелей. Победитель получает все, что проигравший имеет или говорит, что имеет.

В глубине души Александр знал, что ему следовало бы отказаться, но возмущение насмешками ле Буше и собственная раненая гордость были слишком сильными, чтобы оставаться благоразумным. Он обнаружил, что сам кивает согласно, с насмешкой, застывшей на его губах.

— Да, пусть будет так, и победитель получит все.

— Полсвечи на сборы, — проговорил ле Буше. — Встретимся на поле. Если нет, я приду за вами. — И он шагнул прочь.

Руки Александра дрожали, когда он оседлал Самсона и отправился в свой шатер надеть кольчугу и взять оружие. Его пальцы были такими неуклюжими от потрясения и ярости, что он едва смог застегнуть перевязь меча и подтянуть ремни щита, и не было никого, чтобы попросить о помощи. Никакой сероглазой девушки с проворными, умелыми пальцами, никакого мускулистого человека с неуклюжим юмором и мудростью опыта. Их отсутствие было его виной, и единственным присутствующим, составляющим ему компанию, была укоризненная тень Арнауда де Серизэ.

Когда он выбрался из шатра и сел верхом, перед стенами Водрея на плоской земляной площадке звучал треск копий. Крики мужчин, увлеченных бранной потехой, доносились до него, но на этот раз у него не было никакого ответного веселья, только страх.

Он взял копье и подъехал, чтобы присоединиться к их компании. Ле Буше уже ожидал, восседая на своем большом гнедом жеребце среди группы молодых рыцарей. Холодный вечерний ветер проносился над укреплениями и охлаждал пот на теле Александра. Он не очень уверенно владел копьем. Он удивился бы, если ле Буше — тоже. Легче всего представить противника непобедимым. Но ведь однажды, имея не больше умения в своих кончиках пальцев, чем крестьянин, Александр ухитрился сбросить его с коня. Сегодня вечером он должен сделать это снова.

Ле Буше поднялся на стременах и отклонил свое копье в неопределенное положение, вдохнул полной грудью и проревел:

— Итак, я объявляю решительный поединок между мной и Александром де Монруа. Пусть все свидетели убедятся, что это будет честная борьба — на победу или смерть!

Не в первый раз ле Буше применял этот тип вызова. Он улавливал малейшую провокацию, реальную или воображаемую, и поскольку он был силен и опытен в искусстве боя, то обычно убивал или калечил свои жертвы, если у них не хватало здравого смысла вовремя сбежать. Некоторые зрители симпатизировали Александру. Другие не могли поверить его глупости.

Александр ухватил свое копье, как учил его Уильям Маршалл, и приготовился к атаке. Неоднократно он отрабатывал движения на квинтейне, пока они не превратились в инстинктивное, неосознанное действие. Неоднократно он уезжал победителем с турнирного поля и сохранял себя целым в борьбе. Но в этом случае у него не было выбора соперника, нельзя было выпутаться и уехать прочь или положиться на Харви, выручавшего в любых трудных ситуациях.

Факел на фоне беззвездного неба давал весьма ограниченный обзор, но ле Буше находился в таких же условиях. Александр пробормотал тихую молитву Богу, с которым он находился в сложных отношениях, и направил рысью Самсона в назначенный дальний конец ристалища. Торф был жестким, но не сухим, условия под ногами идеальные. Он потрепал черные уши жеребца, ободряя, и собрался. Самсон фыркнул, легкая дрожь возбуждения пробежала через его тело. Кремовая полоска пены пересекла поводья у шеи.

На другом конце поля ле Буше, наклонившись, повернул своего гнедого и, без предупреждения пришпорив его, помчался через ристалище грохочущим галопом. Будучи недостаточно опытным воином, Александр понимал, что ле Буше приобретает первое преимущество, значительно больший импульс. Если копье попадет правильно, тогда Александр будет или вышиблен из седла, или пронзен, как птичка на вертеле.

В самый последний момент, когда все, что заполняло поле зрения, был надвигающийся всадник, Александр дернул правый повод. Конец копья ле Буше ударил в щит, но задел только край, так как основная сила удара была смягчена внезапным изменением позиции Самсона. Конечно, собственный ответ Александра был той же монетой, не более чем символическое касание копья по щиту, но по крайней мере он достиг дальнего конца ристалища с противоположной стороны, и к тому же ле Буше утратил преимущество в скорости.

Александр крикнул Самсону в ухо и ударил его пятками. Черный жеребец бросился вперед на гнедого коня ле Буше. Крики одобрения немногочисленных зрителей заполнили воздух, хотя и остались не замеченными сражающимися.

Александр держал низко конец копья таким образом, чтобы хорошо видеть цель. Теперь он поднял его, мгновенно прицелился и вложил в удар всю силу. На этот раз ле Буше едва удержался в седле, невольный болезненный вскрик слился с грохотом тяжко сотрясенного щита.

Наконечник копья Александра скользнул по щиту, и древко сломалось от напряжения. Когда он подскакал на край поля и наклонился, Осгар подбежал и преподнес ему свежее копье.

— Давай! — попросил он, блестя маленькими глазками. — За Харви, добей ублюдка!

Александр развернул Самсона и вновь рванулся вперед на ле Буше. Предшествующие два удара дали ему повод верить, что он мог действительно спастись. А на другом конце поля взбешенный Удо ле Буше представлял себе, что может проиграть и таким образом стать объектом насмешек для молодежи из свиты анжуйских принцев. Он ударил шпорами в бока своего коня и с воинственным рыком приготовился встретить соперника.

Свирепый треск копий по щитам раздался в ночи. Оба коня от натиска присели на задние ноги, и оба всадника были сброшены. Александр ударился о землю, воздух покинул его легкие, его рука под щитом полностью онемела. Ему хотелось просто лежать там, где он упал, и позволить миру уйти, но он знал, что должен встать, пока у него было преимущество. Ле Буше, крупный и тяжелый мужчина, должен был приземлиться с большим ударом.

Александр с трудом встал на колени, затем, шатаясь, разогнул ноги, одновременно вытаскивая меч.

Ле Буше лежал неподвижно, раскинув руки. Александр осторожно обошел его, опасаясь любых внезапных движений, но рыцарь оставался неподвижным, как труп. Александр начал думать, что убил его. Концом своего сапога он ткнул ле Буше, и когда рыцарь не ответил, наклонился, чтобы перевернуть его.

Ле Буше вдруг зашевелился и прыгнул на Александра с внезапной львиной силой, сжимая меч в руке. Александр поджал колени и ударил вверх, направляя жесткий удар в ребра ле Буше, но рука, болевшая от удара щитом, все еще плохо действовала, и он не смог сокрушить одетого в кольчугу рыцаря, грозно нависающего над ним.

— Сдавайся, — прорычал Удо ле Буше, схватив Александра за горло.

— Никогда… — Но Александр задыхался, перед его глазами гасли черные звезды, пока он боролся за дыхание.

— Сдавайся, — повторил ле Буше.

— Никогда!

Давление нарастало, и вдруг не осталось никакого дыхания, никаких сил сопротивляться. Никакого воздуха, даже для собственной жизни, и он почувствовал, как скользит в темноту. Только очень смутно он осознавал горящее ощущение в горле, когда шнур золотого креста с аметистами разорвался.

— Все, — торжествующе воскликнул ле Буше. — Я требую все!

Александр открыл глаза под натянутым холстом и на мгновение почувствовал себя затерянным в какой-то общей неразберихе. А его левое плечо будто окаменело и так болело, что он едва мог шевелить им, и было больно дышать. Очень осторожно он сел и осмотрелся в шатре — точно так же, как несколькими днями раньше Харви, и также уповал увидеть Манди, всегда заботившуюся о них. В пустой постели рядом с ним лежали пара женских чулок и ослепительно-зеленая шелковая подвязка вместе с двумя чашками, содержащими какую-то пахучую смесь, вероятно лекарство.

Память возвращалась отрывками. Он вспомнил, как его привел сюда после катастрофического поединка прошедшей ночью дружелюбный, но ругающийся Осгар.

— Вы должны были подумать лучше, прежде чем попадаться на старую хитрость этой дохлой собаки, — сказал Осгар пренебрежительно. — Христос знает, что Харви хорошо учил вас.

— Но я подумал, что он мертв, — простонал Александр.

— Эге, хорошо, что вам повезло.

Александр скривился. Он не чувствовал особенного везения в этот момент, сохранив себе жизнь, но быть далеко не живым и без необходимых средств для жизни.

Элис просунула голову в вырез палатки.

— Ах, вы проснулись, — сказала она и исчезла. Он услышал, как она зовет Осгара, и в следующий момент толстый рыцарь появился, неся Элис на плече. На нем была кольчуга, меч на его бедре; и снаружи Александр мог услышать звуки снимающегося лагеря.

— Мы меняем позицию, — сказал Осгар, махнув через плечо. — Я должен быстро собраться.

Уперев руки в бока, он пытливо изучал Александра.

— Вы были настоящим дураком, не правда ли? Христос, ле Буше был бы вашим вчера вечером, если бы только вы получше использовали мозги, которые Бог дал вам.

— Я знаю, не надо сыпать соль на раны.

— Ха! Если бы не моя щедрость, вы спали бы на открытом воздухе вчера вечером, вы, глупый щенок. Все ваши средства теперь у этой свиньи.

Покачав головой, Осгар продвинулся дальше в палатку и протянул Александру расшитую золотом кожаную перевязь для меча, которая была когда-то подарена Джоном Маршаллом, и спрятанный в ножны кованый меч из Лаву.

— Вы должны мне десять марок, — сказал Осгар просто. — Мне захотелось выкупить это у ле Буше. Бог знает почему. Я, наверное, был пьян.

Он провел указательным пальцем под носом, отказываясь от любых теплых чувств.

— Берите, заплатите мне, когда сможете. Давайте, пока я не передумал, — добавил он, покраснев под удивленным взглядом Александра.

— Я не знаю, что и сказать; просто поблагодарить вас не кажется мне достаточным.

Александр взял перевязь и ножны, его пальцы сплелись вокруг гибкой кожи подобно тому, как утопающий хватается за лонжерон судна.

— Вот и нечего говорить, — грубо ответил Осгар. — Это — не подарок.

Александр кивнул и наклонился. Он застегнул перевязь поверх стеганого гамбезона, в котором он спал, и немедленно почувствовал себя менее обнаженным.

— Вы говорите, что лагерь снимается?

— Да, большинство палаток уже свернулось. — Осгар огляделся вокруг. — И эта тоже, в срочном порядке. Элис оставила вам немного хлеба и кашу, но лучше всего поспешить с этим.

— Где ле Буше?

— Следует с авангардом. Он уже не увидит ваш отъезд, если это вас беспокоит.

Через минуту Александр начал чувствовать себя более оптимистично. Он выбрался наружу; утро было холодным, с намеком осени. Александр взял у Элис миску каши. Она была подслащена медом, и несколько ранних ягод ежевики, добавленных в нее, делали блюдо вкуснее, чем обычно. Он решил, что Элис, должно быть, ужасно огорчилась за него.

— Куда вы направляетесь? — спросил Осгар, пока Александр поглощал кашу и выскабливал миску.

— В Англию, попытаюсь разыскать Манди. Есть надежда, что она отправилась к своему деду в Стаффорд.

Осгар цокнул зубами.

— У вас нет ни денег, ни лошади, — сказал он. — А это длинное, долгое путешествие на тот берег моря.

Александр улыбнулся и отставил миску в сторону.

— Я был дураком вчера вечером, но не полностью. Еще достаточно серебра вшито в подкладке моего плаща, чтобы добраться на тот берег и заплатить за вьючную лошадь. А если они закончатся, я могу наняться как пехотинец или писец… И затем, — он добавил, пряча улыбку, — я вернусь за Харви.

Осгар потупился и пробормотал, качая головой:

— Да, неважнецкие дела… Я помолюсь за вас обоих… хоть не молился лет пять.

Александр сглотнул.

— Я расплачусь с вами, Осгар, клянусь костями святого Мартина, так и будет.

И Осгар сказал, пожав руку Александру:

— Я не сомневаюсь в этом, юноша.

На том и расстались. Теперь еще обязательно следовало поблагодарить отца Амброза за все, что он сделал, и Александр отправился на поиски священника.

Их встреча была короткой: молодой священник был занят исполнением поручений старших господ графского дома, но он нашел время, чтобы принять благодарность Александра с большой скромностью и пожелать ему божьего благословения и улучшения состояния по сравнению с последними днями.

— И еще одно, — добавил он, вытаскивая два свитка пергамента, которые были надежно спрятаны в его рукаве, — Удо ле Буше не было никакой радости от этого вашего коня. Три раза он его сбрасывал — и тот катился кубарем, получая оскорбления вдобавок к ушибам. Сомневаюсь, что они когда-либо станут партнерами на поле боя. — Он криво усмехался, пока говорил, но Александр не поддержал его. Пока другие удивлялись причудам Самсона, он знал, что ле Буше способен убить лошадь, чтобы дать выход своему гневу.

В мрачном настроении он распрощался с отцом Амброзом и, потирая болевшее плечо, направился через лагерь к дороге, французские знамена развевались со стен Водрея — король Филипп и Ричард Львиное Сердце противоборствовали, пытаясь преодолеть свои разногласия без передачи земель.

Александр вернулся в свою палатку и забрал оставленную Осгаром сумку, взяв ее здоровой рукой. Там было полбуханки хлеба, кусок окорока и кожаная фляжка сидра. Достаточно, чтобы продержаться до вечера.

Предостерегающий крик и грохот копыт заставили Александра быстро обернуться и с удивлением обнаружить отвязанного черного жеребца, мчавшегося прочь от замка; грива и хвост развевались подобно знаменам, поводья болтались на шее, седло было пустым. Гнавшийся следом солдат не имел никаких шансов догнать его.

Александр сжал губы и издал ровный низкий свист. Конь притормозил на полдороге, повернулся на задних ногах и побежал рысью к своему прежнему хозяину с глубоким ржанием приветствия.

Александр поймал узду и стал поглаживать мягкую черную морду и шелковистые щеки Самсона. Затем он посмотрел через плечо на солдата. Это был один из прислужников ле Буше, и он утратил дыхание, выкрикивая на бегу что-то о собачьем мясе. Другой солдат упал и возился подобно навозному жуку.

Не тратя время на размышления, Александр ухватился за густую гриву и впрыгнул в седло. Он дернул своими пятками, и Самсон сорвался с места, как будто земля горела под ним.

Всадник и его конь пролетели через лагерь и дорогу, устремляясь к манящему зелеными и светло-коричневыми оттенками позднего лета лесу, и через несколько мгновений потеряли из виду лагерь у Водрея.