Линкольн завтра едете? – Элфвен с удивлением и сомнением смотрела на хозяйку. – А что скажет господин Уиллоби, когда вернется, а вас нет?

Мириэл застегнула ремни на дорожном сундуке.

– Господин Уиллоби ничего не скажет, – с наигранной беспечностью отвечала она. – Я еду по торговым делам, а это он хорошо понимает. – Пожалуй, только это он и понимает. Хотя она и боялась, но потребность действовать и желание были в ней гораздо сильнее, чем страх перед мужем. Последствия, если таковые вообще будут, она уладит позже. То, чего Роберт не знает, его не тревожит.

Элфвен взволнованно кусала губы.

– Я случайно слышала ваш разговор с господином Вудкоком.

Мириэл резко развернулась:

– То есть подслушивала на лестнице. Как ты посмела!

– Нет! – вскричала Элфвен, в мольбе простирая руку, – Я шла, чтобы спросить, не принести ли вина, и увидела вас в объятиях господина Вудкока. Сначала я подумала… – Девушка покраснела. – Я подумала, что он ваш любовник, – прошептала она, – а потом поняла, что вы ведете речь о господине де Кане.

Мириэл судорожно перебирала в уме подробности того разговора, но ничего порочащего припомнить не могла.

– Ну и что? – раздраженно сказала она. – Он – наш друг, сотрудничество с ним способствует нашему процветанию. Почему я должна отказать ему в помощи, если имею такую возможность?

Элфвен покачала головой:

– Госпожа, будьте осторожны. Я хоть и служанка, но далеко не глупа. Четыреста марок – это не просто обычная помощь. Вряд ли господин Уиллоби согласится на это.

– Господин Уиллоби ничего не будет знать, – отрывисто бросила она. – Если ты ему не скажешь.

– Я не собиралась ничего говорить. Мне много чего доводится слышать, но я умею держать рот на замке, – оскорбилась Элфвен. – Я просто прошу вас быть осторожнее. Конечно, господин Уиллоби ни разу не поднял руку ни на вас, ни на кого-то из прислуги, но это не значит, что он мягкий человек.

Мириэл отошла от упакованного сундука и сняла платок, готовясь ко сну.

– Я тоже не кроткого нрава, – сурово сказала она.

Элфвен на это ничего не ответила, но про себя подумала, что ее госпожа ошибается. Ее кажущаяся жестокость – не более чем защитная оболочка, оберегающая ранимую душу.

Мириэл спала неспокойно и на восходе солнца пробудилась уже в пятый раз за ночь. Небо только-только начало светлеть. Окна были закрыты, и в комнате все еще было темно, но чувство времени ее не подвело. Она бесшумно отодвинула щеколды и распахнула деревянные ставни навстречу серому рассвету. На улице все краски занимающегося дня смешивались с запахами прохладного раннего утра. Пахло печеным хлебом и навозом, кремовой сладостью жимолости и дымом очагов, свежесть росы сливалась с серебристым сиянием меркнущих звезд. Мириэл вдохнула полной грудью ароматный воздух и, отойдя от окна, принялась одеваться при свете утренних сумерек. На городских свалках заголосили петухи. Их пение потонуло в мелодичном щебетании маленьких птичек и гортанном ворковании голубей в большой белой голубятне таверны.

Элфвен на своем тюфяке шевельнулась и, что-то пробормотав, повернулась на другой бок, но не проснулась. Мириэл и не хотела будить служанку. Идти к баржам, пришвартованным на реке Уитем, пока еще было рано, но лежать в постели и ждать, когда рассветет и поднимутся остальные, Мириэл не могла: она сгорала от нетерпения. Стараясь не шуметь, она сняла запор на двери, отодвинула щеколду и выскользнула из комнаты.

Выйдя на улицу, она растворилась в прохладной рассветной мгле. Ее угольно-черная накидка приобрела сероватый оттенок, волосы окрасились в тусклый золотистый цвет, сливаясь со светлеющим небом. Она расхаживала по двору, неизменно укорачивая шаг, чтобы не перейти на бег. Когда она приблизилась к конюшне, одна из лошадей подняла голову от кормушки с сеном и всхрапнула, глядя на нее. Чуть дальше, у другого стойла, она заметила на полке горящий фонарь и в его свете разглядела оседланного коня. Из самого стойла доносились голоса – тихие и настойчивые.

Памятуя о том, как она разозлилась на Элфвен за то, что та подслушивала на лестнице, Мириэл поморщилась и повернула назад, но, уловив интонации одного из голосов, замерла на месте как вкопанная. Она узнала манеру речи мужа. Вместо того чтобы тихо удалиться, она на цыпочках прокралась вперед и остановилась так, чтобы видеть помещение стойла, но самой оставаться незамеченной. Лошадь Роберта топталась на привязи у дальней стены и жевала сено. Сам Роберт стоял сбоку в ненавистной Мириэл позе – руки сложены на груди, ноги широко расставлены. Лицо его потемнело от ярости, подбородок был выпячен, взгляд тяжелый. В тени лицом к нему стоял какой-то человек, но Мириэл не удавалось рассмотреть его.

– Какого черта ты приперся сюда? – рычал Роберт. – Я плачу тебе за то, чтоб ты не лез на глаза, пока я сам не позову.

– Ты платишь мне не только за это, – отвечал ему скрипучий голос, – а я не пляшу ни под чью дудку.

– Что тебе надо? – Мириэл показалось, что в гневном голосе Роберта сквозит страх.

– Я последовал за тобой сюда, чтоб сообщить кое-какие новости, но, поскольку ты, как видно, слушать не настроен, я расскажу их в другом месте. – Он начал проталкиваться мимо Роберта к выходу, и, когда торговец схватил его и стал грубо толкать назад в стойло, Мириэл получила возможность рассмотреть лицо таинственного собеседника мужа. У него были грубые черты, безобразные оспины на лбу и щеках, косматая рыжая шевелюра и такая же густая курчавая борода, обрамляющая удлиненный подбородок. О боже, мысленно охнула она. Это он, тот самый человек, о котором говорил Стивен Трейб. Посредник, искавший убийц для Николаса. Мириэл вдавилась губами в ладонь, приглушая судорожный вздох. Это не совпадение. Она напряглась, втянув живот, и затаила дыхание, опасаясь, как бы ее не услышали. Ужас и отвращение были невыносимы, но она еще не все узнала.

– Ты никуда не уйдешь, пока я не позволю! – прошипел Роберт. – Не забывай, я – твой хозяин. От меня никто так просто не уходит!

– Ты зависишь от меня не меньше, чем я от тебя, – парировал Рыжебородый, отталкивая Роберта. – Мне есть что порассказать. И про ткача, который так и не дошел домой из пивной, потому что тебе захотелось убрать его с дороги. И про торговца шерстью, убитого в закоулке за то, что он ступил на твою территорию. – Громила помолчал и продолжал со зловещей вкрадчивостью в голосе: – И про капитана, проявившего интерес к твоей жене. Так что молись, чтобы я держал язык за зубами. И не вздумай нанять кого-нибудь, чтобы заставил меня замолчать навеки. Земля слухами полнится, а среди воров дух товарищества развит гораздо сильнее, чем среди важных толстобрюхих торговцев, как ты.

И вдруг завязалась драка. Мириэл услышала стук, глухой удар, как по тюку войлока. Роберт засипел. Один за другим последовали еще два удара – тяжелые и прицельные. Сипение переросло в частые хрипы.

– Мне не нравится, когда дело не доведено до конца, даже если я работаю на такого ублюдка, как ты, и потому сообщаю: тебя надули, – пропыхтел Рыжебородый с нескрываемым торжеством в голосе. – Николас де Кан не утонул. Какие-то рыбаки подобрали его в море полуживого и теперь собираются продать его родным. Если потребуются мои услуги, ты знаешь, где меня искать. А пока я сам вознагражу себя за эти сведения, не возражаешь? – Послышалось кряхтение, сопровождаемое треском срезаемого с ремня кожаного кошелька.

Мириэл нырнула в пустое стойло и едва успела пригнуться в дальнем углу, как на тропинке появился рыжебородый мужчина. Он вел за собой коня Роберта и запихивал за пояс его тугой кошелек. У выхода из конюшни он сунул ногу в стремя и сел верхом.

Мириэл дождалась, когда стихнет цокот копыт, затем выпрямилась и зашагала к дальнему стойлу. У Роберта был разбит нос, один глаз быстро заплыл и почти не открывался, по лицу стекала липкая слюна, блестящими капельками оседавшая в бороде. Мириэл с удовольствием взирала на обезображенные черты мужа. Мало ему досталось, мало, злорадствовала она. Пусть скажет спасибо, что у нее под рукой нет вил.

Она размахнулась ногой и со всей силы пнула его в пах. От неожиданности и боли он охнул, согнулся, а она тем временем сорвала с пальца обручальное кольцо и швырнула ему.

– Убийца! – прошипела Мириэл. – Я проклинаю тот день, когда вышла за тебя замуж.

– Это не то, что ты думаешь, – простонал Роберт.

– Разумеется, – зло отвечала она. – Правильно думаешь только ты один. Манипулируешь, извращаешь факты, создавая видимость резонности, так что только сумасшедшему придет в голову, будто можно действовать как-то по-другому.

– Это все из-за тебя. Я старался ради тебя. – Держась за пах, он смотрел на нее, как мальчишка, уличенный в хулиганстве и возмущенный тем, что его за это призвали к ответу.

– Ради меня! – Мириэл едва не захлебнулась словами.

– Сама бы ты никогда не избавилась от старого ткача – у тебя слишком доброе сердце, – вот мне и пришлось освободить тебя от него. – Его рассудительный тон подразумевал, что он, в отличие от нее, человек здравомыслящий. – А Морис де Лаполь лишил бы тебя шерсти или поднял бы цены. Его нужно было убрать с дороги. Любой на моем месте не стал бы колебаться ни минуты. – Свои аргументы он подкреплял красноречивыми жестами. – А Николас де Кан попытался выставить нас обоих на посмешище. Я приказал убить его исключительно ради твоей же пользы.

– Ты сошел с ума, – с отвращением молвила Мириэл. – А если нет, значит, ты – опасный негодяй.

Роберт смотрел на нее в замешательстве.

– Вовсе нет, – возразил он. – Просто я привык хватать жизнь как быка за рога и гнуть ее к земле, чтобы самому не быть поверженным. Уж ты-то должна это понимать.

Мириэл понимала, и, поскольку его мерзкие доводы находили отклик в ее душе, она чувствовала себя замаранной. Когда-то она тоже ухватила жизнь за рога и стала гнуть ее к земле, заботясь только о себе. Можно, конечно, убедить себя в том, что Роберт – сумасшедший или негодяй, но, если вдуматься, его рассуждения напоминают и о ее собственном прошлом.

– Это не значит, что ты поступал правильно или я могу простить тебя.

Роберт с трудом выпрямился и костяшками пальцев провел под окровавленным носом.

– А я и не жду от тебя прощения. Просто объясняю: мои действия абсолютно оправданы, и я сто раз готов поступить так же во имя сохранения того, что мне дорого.

– Что ж, ты собственными руками превратил в прах то, что тебе дорого, – презрительно бросила Мириэл. – Надеюсь, ты будешь гореть в аду, когда придет время. – Она отвернулась от него и зашагала прочь. Он догнал ее, схватил за руку и рывком развернул к себе лицом. Мириэл свободной рукой ударила его в живот. От неожиданности он сдавленно охнул и выпустил ее. Она подхватила юбки и побежала.

Держась за живот, Роберт проковылял к выходу из стойла. Мириэл, с развевающейся накидкой на плечах, быстро удалялась со двора. Он проводил ее беспомощным взглядом, затем выругался и застонал. Из его разбитого носа капала кровь. Он полюбил ее за строптивость, за живой пылкий нрав, но, как и в случае с необъезженной дикой кобылой, вскоре обнаружил, что оседлать ее – самое простое. Гораздо труднее усидеть в седле. Каждый раз, когда он уже думал, что полностью подчинил ее себе, она вдруг взбрыкивала, сбрасывала его и мчалась прочь, и все приходилось начинать сначала.

Возможно, она в чем-то и права. Может, он и впрямь разменивает свою жизнь впустую. Он сплюнул кровь, хромая, вернулся в стойло и, опустившись на четвереньки, стал рыться в унавоженной соломе, пока не нашел кольцо, которое швырнула в него Мириэл. Миниатюрный золотой ободок с резным орнаментом и одним камешком – гранатом, драгоценная вещица работы того же искусного линкольнского ювелира, который изготавливал кольца для архиепископа Йоркского. Изящное украшение не налезало ни на один из его пальцев, но он живо представил, как оно сверкало на руке Мириэл, когда она отдавалась другому мужчине, оставившему свое семя в ее чреве. Представил, как ее ладони стискивали спину де Кана и золотой ободок ее обручального кольца впечатывался в его голую плоть.

Роберт зажал в окровавленном кулаке символ супружества.

– Если ты не моя, – сказал он, – ему ты тоже не достанешься.

Мириэл стукнула кулаком в дверь Мартина Вудкока и в нетерпении окинула взглядом улицу. Трудовой люд был уже на ногах, серые разводы ночи растворялись в чистых красках раннего утра. Она еще раз громко ударила в дверь. Наверняка к этому часу кто-нибудь да встал, да и сам Мартин, насколько она его знала, не залеживался по утрам в постели. Кусая губы, переминаясь с ноги на ногу, Мириэл постучала в третий раз и опять оглядела улицу. Голос разума подсказывал, что ничего опасного ей не грозит. Роберт не должен бы сразу кинуться за ней в погоню; когда она убегала, он никак не мог отдышаться. И даже если ему каким-то чудом придет в голову шальная мысль, что она решила искать помощи именно здесь, он все равно опоздает. И все же суеверный страх не оставлял ее. Она живо представила его злобные глаза, когда он настиг ее и развернул к себе лицом. И ведь он был абсолютно уверен в своей правоте, ничуть не раскаивался в содеянном.

Наконец за дверью послышалась возня. Кто-то нестерпимо медленно, будто отпирая массивные ворота Замка, отодвинул засовы и с грохотом снял со скоб запорный брус. Дверь приоткрылась, и на нее уставилась заспанная служанка.

– Мне нужен господин Вудкок. Он дома? – спросила Мириэл, – Передай ему, что пришла госпожа Уиллоби по очень важному делу.

Женщина шире распахнула дверь и впустила гостью в дом, но в лице ее сквозила нерешительность.

– Нет, госпожа, его нет. Он ушел за священником.

– За священником? – удивилась Мириэл.

– Да, госпожа. У нас гостит одна женщина. Она недавно родила и теперь очень больна. – Служанка глянула на лестницу, ведущую на верхний этаж, и перекрестилась.

– Ты говоришь о Магдалене де Кан? – Мириэл тоже посмотрела на лестницу, и у нее защемило в животе.

Женщина кивнула. С верхнего этажа раздался голос Элисон Вудкок, спрашивающей, кто пришел. Не священник ли?

– Нет, это Мириэл, – откликнулась Мириэл, даже не подумав представиться замужним титулом. Фамилия Уиллоби была забыта навсегда. – Мне нужно переговорить с вашим мужем, когда он вернется. Я могу чем-нибудь помочь? – Она поднялась по лестнице и вошла в спальню, где находилась Элисон Вудкок. Благовоние восковых свечей и тлеющих в жаровне душистых трав не перебивали тяжелого запаха разлагающейся плоти. У Мириэл сдавило горло.

– Остается только молиться, – устало промолвила Элисон Вудкок. Наверно, она всю ночь сидела у постели больной. – Ей уже ничем не поможешь. Сами роды прошли спокойно, но послед долго не выходил, и повитухе пришлось вытаскивать его рукой. Когда такое случается, для матери это очень опасно.

Мириэл вспомнила свои собственные долгие муки. Она хотела умереть и должна была умереть после всех зверств, сотворенных с ее чревом, но ее выносливый организм оказался сильнее губительных обстоятельств и ее собственного желания. Она не сомневалась, что женщина, которая лежит здесь, отчаянно хочет жить, но ее плоть не в силах бороться со смертью.

Мириэл глубоко вздохнула и, расправив плечи, приблизилась к кровати. Простыни были усеяны душистыми травами, в светильниках горело ароматизированное масло, но благовония не заглушали запаха смерти. Магдалена полулежала на подушках. Она дышала часто и неглубока. На ее челе блестели капельки пота, кожа приобрела серебристо-голубоватый глянец надвигающейся смерти. Заплетенные в косу медные волосы на фоне этой мертвенной голубизны пылали, как огонь. По ее телу пробегала дрожь, костяшки пальцев, сжимавших край простыни, лоснились от напряжения. Было видно, что она сильно страдает. Ее конец, возможно, был совсем близок, но умирала она тяжело, в немилосердных муках. Мириэл прикусила губу. Ее терзали раскаяние и жалость. Еще год назад, даже меньше, она ненавидела эту женщину и, снедаемая жгучей ревностью, желала ее смерти.

Мириэл обошла вокруг кровати, чтобы сесть в свободное кресло у изголовья, и наткнулась на добротную колыбель из вишневой древесины, в которой спал младенец. На его личико падал свет свечи, и в разлете его бровей, разрезе глаз и линиях подбородка она ясно увидела лицо Николаса. У малыша были светлые золотистые волосики, и росли они ото лба, как у Магдалены. Формой носика он тоже напоминал мать. Мириэл не могла отвести взгляд от младенца. Ее переполняли любовь и тоска, груди, будто все еще налитые молоком, зудели. Ее ребенок был бы такой же красивый, если бы ему позволили жить. Если бы она сама не подвела его, если бы не вмешался Роберт… Она решительно затолкала грустные мысли в глубь сознания и навесила на них замок. Так можно сойти с ума.

– Мы наняли кормилицу, – тихо сообщила Элитой, – так что молока ему хватает. Мы держим его возле матери. Она очень расстраивается, если, просыпаясь, не видит его рядом.

– Я ее очень хорошо понимаю, – отозвалась Мириэл, вспоминая, как сама приходила в замешательстве, когда пробуждалась от тяжелого забытья, вызванного снотворным в вине, и видела, что живота у нее больше нет, а колыбель почему-то пуста. Она опустилась на стул и своей прохладной ладонью коснулась горячей, как огонь, руки Магдалены де Кан. Колец на ее пальцах не было, но белые тонкие ободки у их оснований свидетельствовали о том, что еще совсем недавно они были унизаны драгоценностями. – Николас скоро будет дома, обещаю тебе, – промолвила Мириэл. – Он обязательно увидит, как взрослеет ваш сын, превращаясь в красивого зрелого мужчину.

Магдалена дернулась, нахмурилась, но глаз не открыла. Мириэл облизнула губы.

– Мне тяжело это говорить, но, возможно, другого случая не представится. – Она склонила голову, подыскивая в тайниках сердца нужные слова, которые так трудно было произнести. – Прежде я безмерно завидовала тебе и в душе желала тебе зла– ведь ты отняла у меня то, что я считала своим. Своей вины мне не загладить, но я хочу попросить прощения. Мое поражение обернулось твоей победой, и по справедливости. Мне очень жаль, что я застала тебя в столь прискорбном состоянии. Я знаю, как много значат для тебя твой ребенок и Николас.

Медленно, с неимоверными усилиями, Магдалена приподняла отяжелевшие веки и повернула голову на подушке, чтобы видеть Мириэл.

– Он всегда принадлежал тебе, – просипела она. – На мне он женился только для того, чтобы залечить рану, которую ты оставила в его душе. И даже если бы я вросла в его плоть, а он в мою, эта рана продолжала бы кровоточить. А я тоже ревновала его к тебе. – По ее раздвинутым губам скользнула печальная улыбка. – И никогда не ревновала так сильно, как теперь.

На это Мириэл не нашлась, что ответить. Да и что она могла сказать, когда в ней самой жизнь била ключом, а Магдалена уже почти сгорела дотла? Она стиснула в своей ладони руку умирающей.

– Я пришла сюда, чтобы поговорить с Мартином о выкупе за Николаса, – объяснила она, – а не злорадствовать у твоей постели. Надеюсь, ты это понимаешь.

Улыбка на губах Магдалены померкла. Она остановила на Мириэл ясный пытливый взгляд.

– А ты была бы в восторге, если бы бывшая любовница твоего мужа объявилась во всей своей красе у твоего смертного одра и взяла бы тебя за руку?

Мириэл прикусила губу.

– Нет, вряд ли, – ответила она.

– То-то и оно.

Мириэл выпустила ладонь Магдалены и поднялась.

– Я ухожу, – твердо сказала она. – Хотела помириться с тобой, но, похоже, только причиняю тебе боль.

Мириэл пошла прочь, но хриплый шепот Магдалены заставил ее остановиться и обернуться.

– Я тоже хочу помириться.

Колыхнув юбками, Мириэл вернулась к постели умирающей и вновь взяла протянутую к ней горячую руку.

– Я возвращаю его тебе. – Голос Магдалены был едва слышен. – И даю свое благословение. Ты ведь за этим приходила? – Она лежала, смежив веки, и из-под ее темно-рыжих ресниц сочились слезы. Тыльной стороной свободной ладони Мириэл нетерпеливо отерла собственные глаза. Она пришла не за этим, и все же, наверно, усаживаясь возле постели умирающей, в глубине души надеялась добиться ее прощения и согласия.

– Я пришла помочь и получить помощь.

Обе женщины ненадолго замолчали, но короткое затишье нарушил плач проснувшегося младенца.

– Дай мне его, – попросила Магдалена. – Дай прикоснуться к нему, пока еще я что-то чувствую.

Мириэл подошла к колыбели и, нагнувшись, взяла из-под одеяльца запеленатого малыша. Хоть ей прежде и редко случалось иметь дело с маленькими детьми, ее рука инстинктивно согнулась, поддерживая крошечную головку, а тело затрепетало от острой радости. Открытые глазенки близоруко всматривались в контуры ее лица. Синевато-дымчатые, будто затянутое туманом море, они еще не приобрели своего естественного цвета. Мириэл попыталась представить, что держит в руках собственное дитя. Она поднесла ребенка Магдалене и бережно передала его в ее руки.

Магдалена погладила щечку малыша и поцеловала его в лобик.

– Я буду хранить тебя, – прошептала она. – Всегда, мое сердце, всегда.

Проголодавшийся малыш заплакал громче и настойчивее, а потом и вовсе завопил.

– Смотри, сколько в нем жизни, – тихо сказала Магдалена. На ее лице вновь засветилась улыбка, улыбка одновременно радостная и скорбная. – Забери его. – Ее голос дрожал. – Он голоден, кормилица уже ждет.

Мириэл осторожно взяла малыша на руки.

– Месяц назад у меня родился ребенок, но он умер, – призналась она. – Спасти можно было только одного из нас: либо меня, либо его. Муж предпочел пожертвовать невинным младенцем. Сказал, что сделал это из любви ко мне, но я-то знаю: он жаждал мести. – Она плотно сжала губы. В этом признании не было необходимости, разве что она чуть облегчила боль собственной души. Магдалена смотрела на нее, но Мириэл видела, что все ее внимание приковано к сыну. Она пыталась запечатлеть его образ в своей памяти, пока угасающая в ней жизнь не лишила ее зрения.

– О нем будут нежно и преданно заботиться, обещаю тебе, – поклялась Мириэл, заставляя себя успокоиться.

– Знаю. – Магдалена еще с минуту посмотрела на них, потом закрыла глаза и отвернула голову к стене, приняв ту же позу, в какой Мириэл застала ее, когда вошла в комнату.

Прижимая младенца к груди, Мириэл осторожно спустилась в гостиную. Его тепло, молочный аромат волнами накатывали на нее, вызывая трепет во всем теле. Ей стоило немалых усилий передать его в руки кормилицы, когда она уже почти поверила, что это дитя принадлежит ей.

Женщина с готовностью расстегнула лиф платья, оголила одну большую белую грудь, увенчанную крупным, размером с ноготь большого пальца, соском, и с привычной сноровкой сунула его в ротик малыша. Голодные вопли мгновенно сменились жадным причмокиванием, и раскрасневшееся от надрывного плача личико стало розоветь. Мириэл наблюдала за кормлением с нескрываемым восхищением.

– Маленький, а прожорливый, – промолвила кормилица снисходительно-горделивым тоном. – Уж как начнет, не остановишь. Обе груди высасывает. Туго придется пивным в округе, когда он вырастет. – Она погладила покрытую пушком головку, жмущуюся к ее груди. – А вот мать его жаль, бедняжку.

Мириэл не ответила. Любая фраза прозвучала бы пошло и банально. Разве можно словами передать всю горечь трагедии?

Дверь отворилась, и с улицы, где уже совсем рассвело, в дом вошли Мартин со священником. Оба запыхались от быстрой ходьбы. Мартин искоса бросил на Мириэл удивленный взгляд. Она поманила его. Он кивнул, проводил священника к лестнице и вернулся к ней.

– Что случилось? – Если накануне вид у него был просто утомленный, то к утру он уже настолько осунулся и побледнел, что теперь походил на живой труп.

– Боюсь, мне придется возложить на ваши плечи еще более тяжкое бремя, – предупредила Мириэл. Ей хотелось прильнуть к его уютной широкой груди, но она обуздала свой порыв и, вместо того чтобы кинуться к нему, приосанилась и сцепила ладони, пытаясь найти силы в самой себе. Потом объяснила причину своего визита.

Выражение его лица, как обычно, оставалось бесстрастным. Он задумчиво кивнул.

– Значит, ты знал, что это Роберт? – спросила Мириэл, ибо она не заметила в его глазах даже искры изумления.

Мартин развел руками:

– Полагаю, догадывался, но ведь подозрения – это далеко не факты.

– И доказать ничего нельзя, ведь, кроме моих слов, никаких улик нет, – сказала Мириэл. – Да и сообщника его вряд ли удастся арестовать, ведь признание для него равносильно виселице. Я сочла бы, что Роберт поступил так из ревности, и стала бы винить себя, но это не первый случай. Он погубил еще двух человек, стоявших на его пути.

Мартин убрал со лба просоленные серебристые пряди волос и покачал головой:

– А на вид такой сердечный человек. Кажется, ничто не омрачает его совести.

– А совесть его и не мучит, Мартин. Вот почему он так опасен. Он не видит ничего предосудительного в своих действиях. Виноват кто угодно, только не он. Так он считает, – Она расцепила ладони и всплеснула руками. – Я убежала от него и пришла прямо сюда, но мне необходимо вернуться в Линкольн, чтобы собрать выкуп. Я понимаю, у вас сейчас много забот, но не могли бы вы выделить пару человек, которые проводили бы меня туда и обратно?

Мартин почесал подбородок и взглянул на нее.

– Вот что, – решительно заявил он. – Я дам вам с полдюжины человек, и все они будут вооружены копьями. – Он подозвал слугу, коротко объяснил ему, что делать, и послал за матросами на «Пандору».

Мириэл поблагодарила Мартина и села ждать у очага.

– Хотите подержать его? – обратилась к ней кормилица, и, прежде чем Мириэл успела ответить, у нее на руках вновь оказался младенец. Женщина зашнуровала сорочку и застегнула ворот платья.

Насытившийся малыш сонно смотрел на нее из-под отяжелевших полуприкрытых век, обрамленных длинными ресницами цвета темной бронзы. Мириэл вдыхала его чистый молочный запах. Его теплое тельце давило на колени приятной тяжестью, заполняя пустоту в ее душе.

Из комнаты на верхнем этаже донесся захлебывающийся вздох, потом кто-то сдавленно всхлипнул, и она услышала тихий увещевающий голос священника. Минутой позже по крутой деревянной лестнице вниз спустилась Элисон.

– Магдалена умерла, – объявила она и кинулась к мужу, ища утешения в его объятиях.

Мириэл прижала к себе малыша. Быстрый стук его маленького сердечка эхом отдавался в ее груди. Он тихо посапывал, обдавая ее щеку теплым дыханием.

– Да хранит Господь ее душу, – прошептала она. – И да поможет мне не чувствовать себя как тать в нощи.