Шинон, Анжу,

март 1173 года

Весна поздно пришла в долину Луары. Ледяной ветер бушевал за толстыми стенами дома в Шиноне, угрожая сорвать недавно появившиеся бледные цветы с вишневых деревьев. Он злобно налетал на нарциссы и чистотел, которые робко цвели в укромных уголках двора. То и дело начинался дождь.

Вильгельм подумал, что зима в этом году оказалась очень суровой и никак не желает уступать задерживающейся весне. Он вместе с Болдвином де Бетюном выехал размять боевых коней. Они пользовались любой возможностью потренироваться в боевых искусствах. Эти навыки им вскоре вполне могут потребоваться. Копыта коней выбивали из земли комья грязи, когда рыцари неслись к столбу с перекладиной, чтобы пронзить копьем цель. Как и обычно, собралась толпа зрителей, здесь был и Вигайн. Он стоял рядом с Уиллом Блундом, церемониймейстером молодого короля, и Ричардом Барром, хранителем печати. Вильгельм подозревал, что их присутствие здесь, на тренировочном поле, холодным мартовским утром – это попытка на время забыть о буре, зреющей внутри стен за их спинами. Вильгельм проткнул щит на столбе копьем, и перекладина быстро завертелась. Вильгельм пригнул голову, чтобы не врезаться в мешок с песком на другом ее конце, поскакал кентером дальше, потом остановил коня и стал смотреть, как Болдвин выполняет упражнение. В обычный день принц Генрих составил бы им компанию, чтобы потренироваться под руководством Вильгельма. Но это был необычный день, и, если не случится чуда, обычным он не станет. Вильгельм шлепнул Бланкарта по шее и направил жеребца назад, к началу разбега.

К нему присоединился Болдвин.

– Кони не должны устать, – заметил он. Безразличный тон был красноречивее слов.

– Еще один разок, – сказал Вильгельм. – Нам нужно быть в хорошей форме.

Когда они в последний раз скакали к столбу, на тренировочном поле появились другие рыцари, тоже приехавшие потренироваться. Но это были люди короля Генриха, и внезапно в воздухе повисло напряжение. Вильгельм теперь сжимал копье не так сильно, но держал его таким образом, чтобы мгновенно воспользоваться им в случае необходимости. Наконечник был тупой, поскольку во время тренировок не пользовались боевым оружием, однако Вильгельм знал, как его применить, если потребуется. Рыцари осторожно кружили друг вокруг друга, но никому не хотелось делать первый шаг. Болдвин с Вильгельмом смогли покинуть поле раньше, чем им бросили вызов. Тем не менее напряжение напоминало натянутую нить, которая вибрирует оттого, что слишком туго натянута.

– Это их последний шанс разрешить спор, – заметил Болдвин, когда они рысью подъехали к конюшне и спешились.

Он говорил очевидное, но Вильгельм не перебивал, потому что думал о том же самом.

– Я молюсь, чтобы это наконец случилось. – сказал он. – Я не хочу видеть, как отец с сыном бросаются друг на друга. И я не хочу сражаться не на жизнь, а на смерть с людьми, которых знаю и уважаю.

Вильгельм вспомнил поле, с которого они только что уехали, взгляды, которыми обменивались рыцари, их настороженность. Он не хотел воевать с этими людьми, но будет, потому что дал клятву. Он отмахнулся от Риса, когда маленький валлиец подошел к нему и взял Бланкарта под уздцы.

– Я сам им займусь, – сказал Вильгельм и повел жеребца к стойлу.

Болдвин мгновение колебался. Он не горел желанием вести коня в стойло, как Вильгельм, если для этой цели существуют слуги, однако, пожав плечами, последовал его примеру. Он подозревал, что Вильгельм преднамеренно оттягивает встречу с молодым королем. При нынешнем положении дел боевой конь был гораздо более предсказуемым.

– Пока король отказывается дать нашему господину свободу принятия решений и позволить ему управлять собственными землями, будут неприятности, – заметил Болдвин. – Его отец, пока жив, никогда не откажется от этих земель и будет делать с ними все, что пожелает, может даже еще раз их поделить и отдать часть младшему сыну.

Вильгельм только хмыкнул, отстегивая подпругу, и повесил седло на специально предназначенную для этого стойку. Боллвин сказал правду, но она была неприятной, и смириться с ней было сложно. После того как Генрих с Маргаритой в ноябре переправились через малые проливы, отделяющие Англию от Европы, пара жила с отцом жены, королем Франции Людовиком. Людовик был только рад раздуть тлеющие угли недовольства зятя. К тому времени, как Генрих покинул французский двор, чтобы присутствовать на рождественском пиру у отца в Шиноне, огонь уже горел вовсю. Его могло бы потушить выделение дополнительных средств для удовлетворения желаний молодого короля. Ему можно было бы разрешить принять несколько хартий, чтобы он почувствовал, будто участвует в управлении государством. Но вместо этого его довел до белого каления вопрос наследства Иоанна. Отец Генриха не только отказывался предоставить старшему сыну какую-то самостоятельность, а еще и собирался отхватить куски его наследства и передать их принцу Иоанну.

Королева Алиенора пришла в ярость и от того, что ее муж держал всю власть в своих руках, и от продолжения любовной связи с Розамундой де Клиффорд, а поэтому только подбрасывала дров в разгорающийся пожар. Пусть у мужа останется младший сын и рожденные его шлюхами дети. Сыновья, которые имели значение, были с ней: разозленный Генрих с неустойчивым характером; умный и очень быстро соображающий Ричард; глубокий мыслитель Джеффри.

– Насколько вы преданны? – спросила она у Вильгельма, когда тот готовился сопровождать молодого короля в Шинон после спора между отцом и сыном. Она пытливо всматривалась в его лицо, и ее рыжевато-карие глаза яростно горели.

– Госпожа, я дал клятву вашему сыну, – ответил он. – И буду верен ей до самой смерти. Я не знаю другого пути.

– Тогда я люблю вас за ваше благородство. Вы должны понимать, что нас ждет.

Он кивнул.

– Я надеюсь, что этого удастся избежать, но, если дело дойдет до мечей, я стану защищать своего господина до последнего вздоха.

Она протянула ему руку для поцелуя, но, когда он начал склоняться над ней, другой рукой повернула его голову и поцеловала в губы. Это был крепкий и жесткий поцелуй, со сжатыми губами. Он выражал лишь благодарность и признание, но все равно был смелым шагом.

– Пусть вас наградит Господь, – сказала она. – Конечно, если смогу, я богато одарю вас.

Пока он пытался прийти в себя после произошедшего, из женских покоев появилась молодая королева Маргарита, чтобы тоже с ним попрощаться. Подражая свекрови, она тоже его поцеловала, но в щеку и вручила ему большую сахарную голову, которую он должен взять с собой в путешествие. Она придавала большое значение подобным знакам внимания и подаркам, и вообще у нее было щедрое и любящее сердце.

– Все будет в порядке? – спросила она. В нежно-карих глазах стояло беспокойство.

Да, моя королева, – тихо сказал он, считая, что лучше ответить так, чем говорить правду и показывать свою неуверенность. – Все будет в порядке.

Теперь «все» находилось в подвешенном состоянии, и Вильгельм знал, какая сторона в конце концов перевесит. Молодой Генрих с отцом обладали разными характерами, но в упрямстве ничем не отличались друг от друга.

Вильгельм принялся чистить коня щеткой со скребницей, и вскоре она вся оказалась заполнена жесткой белой шерстью; Планкарт начал линять, меняя зимнюю одежку. Вильгельм сбрасывал шерсть со скребницы на солому, и в этот момент в конюшню широким шагом вошел принц Генрих.

– Что вы делаете? – высоким голосом в недоумении спросил Генрих. – Почему вы здесь, когда есть оруженосцы и конюхи?

Он тяжело дышал и раскраснелся от гнева.

– Сир, я не стану требовать от оруженосца или конюха то, что не готов сделать сам, – ответил Вильгельм спокойно. – Рыцарь должен уметь все и делать все, что требуется.

– Ну, тогда пусть ваша рука возьмется за меч, – резко ответил Генрих. – И снова наденьте седло. Мы уезжаем.

– Сейчас, сир?

– Да! – рявкнул Генрих. – Пока ворота все еще открыты. Разговоры закончились. Все, что случится дальше, пусть валится на голову моему отцу, а не мне.

У Вильгельма стало очень тяжело на душе, но он принял эту новость без удивления. Знаки можно было заметить с ноября. Иногда единственный способ вылечить гноящуюся рану – это оставить ее открытой, а не накладывать новые повязки.

– Куда мы направляемся, сир? – спросил Болдвин.

– К моему тестю, – ответил Генрих. – В Шартр.

В конюшнях началась суматоха. Лошадей быстро седлали, люди хватали оружие и запихивали вещи в походные мешки. Вильгельм входил в группу сопровождения молодого короля. Они выехали из Шинона рысью. С ними было несколько слуг Генриха, выполняющих обязанности секретарей и писарей. Среди них оказался Вигайн, ноги которого бились о бока серого в яблоках коба. Другие, включая церемониймейстера и советника Генриха, решили остаться в Шиноне с королем и тем самым еще больше увеличили недовольство Генриха отцом. Очевидно, он платил этим слугам, и они никогда не были верны молодому господину.

У Генриха в глазах блестели слезы ярости.

– Он отказывается слушать, – кипя гневом, говорил он Вильгельму. Голос его дрожал. – Он не хочет слышать. Неужели я прошу так много?

– Нет, сир, не много, – ответил Вильгельм.

– Мама согласна со мной, – он нетерпеливо смахнул слезы манжетой. – Она говорит, что сделает все, что может, чтобы сорвать его планы. Он не будет попирать наши чувства.

Какое-то время они думали только о том, чтобы подальше отъехать от Шинона. Рыцари пребываи в мрачном настроении, слуги прилагали немалые усилия, чтобы не отстать. Вильгельм отправил верховых вперед и назад, чтобы следить за обстановкой, и чувствовал себя неуютно. По спине между лопаток то и дело пробегал холодок.

– Пока он не отправится в погоню, – горько сказал Генрих. – Он не верит, что я на самом деле его брошу. Он думает, что я просто хочу его задеть, что я вздорный, капризный мальчишка, который прибежит к нему назад, потому что на улице оказалось холодно без плаща. Он не понимает, что есть другие, готовые предложить мне подбитые мехом мантии и все, чего я хочу. Это он оказался на холоде.

Слезы больше не блестели в глазах Генриха. В них появился совсем другой блеск – мстительности и самолюбия.

– Мама увезет Джеффри и Ричарда в безопасное место, а потом присоединится к нам. У нас есть союзники, которые только ждут сигнала, чтобы подняться против него… И в Англии они тоже есть. С нами графы Лестера и Норфолка, король Шотландии и его брат.

Хотя эта новость вначале поразила Вильгельма, на самом деле он ожидал чего-то подобного. В покои молодого короля и последнее время тянулся ручеек посыльных. Они постоянно прибывали, причем некоторые в совсем неурочные часы. Вильгельм не умел читать, а поэтому не знал, что содержалось и их письмах, но он видел, в какое состояние приходил молодой король после их прочтения. И, хотя Вильгельм не понимал написанное, он узнавал многие печати, включая печати Лестера и Норфолка. Проходили тайные встречи, на которых присутствовала и Алиенора. Вильгельма туда не приглашали, но он знал о них. Он предчувствовал дурное, продолжая скакать рядом с молодым господином, и думал, может ли все это закончиться так, чтобы в проигравших оказались не все.

Они добрались до Аржантана. Кроваво-красное солнце приближалось к горизонту, деревья за спинами становились черными, а впереди в исчезающем свете возвышались огромные стены замка. Привратник поспешил впустить их, поспешно прибежал коннетабль, который удивился внезапному появлению молодого короля и группы его сопровождения. Слуги бегом отправились на кухню, быстро приготовили покои и белье. И глазах у коннетабля стояли вопросы, хотя он не задал вслух ни одного. Выражение лица Генриха заставило его прикусить язык. Он только заметил, что ему всегда приятно принимать старшего сына короля.

– Надеюсь, что вы запомните эти слова, – сказал Генрих, оглядываясь. – Я ожидаю прибытия кое-кого из родственников жены. Я хочу, чтобы их должным образом приняли и привели ко мне сразу же после прибытия.

– Хорошо, сир. Могу ли я спросить, сколько их будет?

Генрих пожал плечами.

– Вероятно, полдюжины, каждый со свитой.

Коннетабль побледнел – частично от мысли, что придется в скором времеми размещать еще кого-то из господ, а частично от того, что гости будут французами и, значит, врагами Нормандии, хотя и являются родственниками Генриха.

– Они здесь надолго не задержатся, как и я, – сказал Генрих. – По этому поводу вам не нужно беспокоиться.

Он отправился в покои, которые для него быстро приготовили, и, дотронувшись до льняных простыней, скорчил гримасу.

– Холодные, как ведьмина задница, – заявил он и повернулся к одной из жаровен, чтобы согреть руки.

Жаровни горели, прогоняя из комнаты холод и влагу. Поскольку Генрих покинул Ши нон в спешке, с ним не было багажа, обеспечивающего привычные удобства – балдахинов, канделябров, собственного постельного белья, покрывал, серебряных кубков и тарелок. Поэтому приходилось пользоваться тем, что предоставлял хозяин.

Вильгельм положил свой вещевой мешок рядом с выделенным ему матрасом и достал меч из ножен, чтобы проверить, нет ли ржавчины и царапин. Это занятие успокаивало его. Это было что-то вроде точки опоры на земле, напоминающей зыбучие пески, которые то и дело меняют форму. Вильгельма удивило то, что Генрих ожидает представителей французского двора. Шаги в танце становились быстрее, и, если он не хочет упасть и быть отброшенным в сторону, ему нужно встать в ряд танцоров и двигаться в том же темпе.

Генрих отпустил слуг коннетабля взмахом руки и прошел к Вильгельму.

– Маршал, у меня к вам просьба, – объявил он.

Вильгельм убрал меч в ножны и поставил их к стене. Теперь, когда молодой король находился рядом с ним, рыцарь смог рассмотреть тени под глазами и капельки пота в ложбинке под шеей. И Вильгельм почувствовал нежность и беспокойство.

– Вам не нужно обращаться ко мне с просьбами, сир, – сказал он, разводя руками. – Все, что вы прикажете, я выполню с честью и приложу все силы для этого.

Генрих кивнул.

– Я знаю, но это не приказ, и я прошу об этом из дружбы и уважения.

Вильгельм мог бы сказать, что это не имеет значения. Просьба Генриха – все равно что приказ. Но подобные слова были бы невежливыми. То, как молодой человек говорил, неуверенность у него на лице в сочетании с сумасшедшей смелостью и обаянием, заставили Вильгельма понять, почему он дал клятву оставаться рядом с ним до самой смерти. Поэтому он продолжал молчать, серьезно глядя на молодого короля. Всем видом он показывал, что ждет продолжения.

– Я не могу вести за собой людей в битву, пока не стану рыцарем. – Генрих плотно сжал зубы, и от этого щеки ввалились. – Я… я хочу, чтобы вы посвятили меня в рыцари.

Вильгельм резко втянул воздух. Он видел, что Болдвин де Бетюн и Адам Икебеф стоят с открытыми ртами.

– Я, сир? Вы хотите, чтобы я посвятил вас в рыцари?

На мгновение уверенность в себе покинула Вильгельма.

– Разве король Франции или один из его лордов не больше подходят для этого?

Генрих нетерпеливо покачал головой.

– Нет, я хочу, чтобы это сделали вы. Почему вы так удивились? Вы хорошо известны и вас уважают. Моя мать любит вас и доверяет вам. – Он покраснел. – Для меня важно, чтобы меч к моему поясу прикрепили вы, а не кто-то из французов, независимо от их ранга. Это для меня будет значить гораздо больше.

– В таком случае я посчитаю честью посвятить вас в рыцари, сир, – хриплым голосом произнес Вильгельм. Он опустился па колени, склонил голову, но Генрих тут же попросил его встать.

– Это мне следует вставать перед вами на колени, – сказал он, Вы обучили меня боевым искусствам, вы находились рядом, даже когда я этого не заслуживал. Вы подаете мне пример вежливости и учтивости.

Он встал на колени перед Вильгельмом. Жест был драматический, но искренний. Вильгельм попытался что-то сказать, но такое происходило впервые, и он не знал, как поступить.

– Сир, вы приписываете мне добродетели, в наличии которых я не уверен. Пожалуйста, встаньте.

Вильгельм наклонился, поднял Генриха на ноги и поцеловал его. Мгновение молодой человек сжимал ему руку. Другим это могло показаться обычным жестом, но Вильгельм чувствовал отчаяние в этом прикосновении. Генрих хотел, чтобы его считали мужчиной, способным править, настоящим рыцарем, прекрасным полководцем на поле брани, королем. Он может стать всем этим со временем, но пока он просто позаимствовал мантии таких людей, накинув их на плечи поставленного в тупик, неопытного юноши. Как и его молодая жена, он ждал заверений Вильгельма. У Вильгельма тоже не хватало опыта, и он тоже накидывал на плечи чужую одежду, но постарался успокоить молодого человека.