Фалез, июль 1174 года

Алиенора давно потеряла счет дням. Из Шинона Генрих отправил ее в Фалез и снова посадил под замок в верхних покоях главной башни, и единственной связью с внешним миром были навещавшие ее священники, которых Генрих каждый раз выбирал по своему усмотрению. Но разговаривать о том, что происходит за пределами крепостных стен, ей не дозволялось. Если она задавала вопросы, то получала лишь ничего не значащий ответ, а то и вовсе никакого. Караульные менялись каждые два дня, чтобы они не успевали проникнуться сочувствием к пленнице. Алиенора опасалась, что и в самом деле сойдет с ума, ведь она не создана для уединенной жизни.

Заниматься рукоделием ей запрещалось, но в качестве наказания королева шила рубашки для больных проказой бедняков, простые, без вышивки, и имела дело лишь с льняным холстом и грубыми нитками. Это было хуже, чем жизнь в монастыре. Монашки хотя бы выходят на улицу, а Алиенора была заключена в четырех стенах с узким окошком и не видела ничего, кроме лоскутка неба.

Генрих больше не посещал ее, она благодарила за это Бога, но все время боялась, что рано или поздно супруг явится. В кошмарных снах Алиенора видела, как распахивается дверь и он стоит на пороге, готовый стереть ее в порошок. А еще поначалу ей снилось, что сыновья, разгромив отца, приходят отворить ее темницу. Но дни шли за днями, зима сменила лето, ничего не происходило, и постепенно эти грезы потускнели и сделались такими же блеклыми, как материя, над которой она корпела при скудном свете, проникающем из крошечного окна. День да ночь, сутки прочь, стежок за стежком, шьет она одежду для людей, которых никогда не узнает. Руки ее огрубели без мазей и ароматных масел, и одевалась она в такую же дерюгу, как и те, что шила. Вся ее жизнь заключена в сумрачной комнате, сером полотне, и будущее не сулит ничего, кроме перспективы слиться с этим бесцветным фоном и уйти в небытие.

Не имея под рукой ни писца, ни денег, чтобы отправлять послания, королева писала детям мысленно, пока работала. Многие из этих писем были проникнуты любовью и печалью, а иной раз она изливала в них злобу на жизнь, на обстоятельства, которые довели ее до столь жалкого существования. А потом ненавидела себя за такие размышления.

Никакие распри и баталии не сравнятся с положением человека, лишенного собеседника, всеми забытого и приговоренного к этому холщово-стежковому прозябанию. Это помещение было ничуть не лучше подземной тюрьмы.

Чтобы сохранить физическую силу, она взяла за правило энергично ходить по комнате в перерывах между шитьем, но когда металась по своей темнице от стены к стене, что-то бормоча себе под нос, это слишком живо напоминало ей привычку Генриха мерить шагами помещение и распаляло ее злость.

Однажды утром, услышав приближающиеся шаги и гомон голосов, Алиенора вскочила на ноги, схватила иглу и вперилась взглядом в дверь. Но когда в замке прогремел ключ, королева с удивлением увидела Изабеллу, обнимающую обеими руками Иоанна и Иоанну, стоящих по бокам от нее. Слезы обожгли ей глаза и полились потоком. Иоанна подбежала к матери с криком «Мама!» и обняла ее, прижала лицо к пустоте пониже ее сердца. Более сдержанный Иоанн тоже подошел, но подождал, пока Алиенора не протянула к нему руки и не привлекла к себе. Она ощущала под своими ладонями их волосы, нежную кожу, хрупкие тела. Боже мой! Боже мой!

– О, я так соскучилась по вас! – Голос ее надломился. – Так соскучилась!

– Папа говорит, ты должна усвоить урок, – произнес Иоанн, пристально взглянув на нее. – И что будет держать тебя в башне за то, что ты сделала, а еще говорит: вот как поступают с предателями!

Изабелла всхлипнула и, простирая к подруге руки, сделала шаг вперед.

Слова сына как хлыстом стегнули Алиенору. Так, значит, Генрих настраивает против нее младших детей и использует их, чтобы посильнее ее ударить.

– Тебе не следует верить всему, что говорит твой отец, – сказала Алиенора, пытаясь совладать с гневом. – Это не всегда правда. Что бы ни произошло, я люблю тебя безгранично. – Она выдавила сквозь слезы улыбку и коснулась носа каждого ребенка, чтобы подчеркнуть сказанное.

– Но ведь это правда, что ты в тюрьме. – Иоанн оглядел голые стены и убогую обстановку.

– Но не навсегда, – ответила Алиенора. – И я не предательница… Идите-ка погрейтесь у огня, пока я говорю с вашей тетей.

Дети рука об руку, серьезно, как маленькие взрослые, отошли к очагу. Алиенора повернулась к Изабелле и бросилась ей в объятия с таким отчаянием, с каким утопающий хватается за борт лодки.

– Он замуровал меня живьем, – тихо всхлипывала она, уткнувшись в плечо Изабеллы. – С тем же успехом мог выколоть мне глаза, потому что я здесь как слепая. Ко мне никто не приходит, кроме священника.

Изабелла крепко прижала к себе подругу:

– Я бы пришла к вам много раньше, но король не позволял мне. Его невозможно умилостивить. Он изменился до неузнаваемости.

– Генрих не изменился. – Алиенора вытерла глаза рукавом и выпрямилась. – Просто наконец сбросил личину, и ты увидела его настоящее лицо.

Она подошла к детям и снова обняла их, будто пытаясь убедиться, что они на самом деле здесь, с ней. Алиенора была одновременно счастлива и убита горем. Ей хотелось быть рядом с ними, видеть, как они растут, но из-за этих распрей с Генрихом им всем было отказано в простой человеческой радости. Она все отдала старшим сыновьям, и для этих малышей у нее ничего не осталось. Кладовые иссякли. Понимание того, что это значит для нее и для детей, лежало на душе тяжелым грузом.

Немного согревшись, Иоанн разинул рот и показал матери, что недавно у него выпал передний молочный зуб.

Алиенора засмеялась сквозь слезы.

– О, да ты уже почти мужчина, – проговорила она, и, когда сын просиял и гордо выпятил грудь, ей захотелось разрыдаться.

Да, мужчина, со всеми вытекающими отсюда последствиями, особенно в смысле отношения к женщинам, при отцовском-то безраздельном влиянии.

Ей нечем было развлечь детей, потому что все, что она имела, – насквозь отсыревшие предметы нищенского быта, но Изабелла принесла с собой доску для игры в мельницу и фишки, чтобы занять детей, пока они с Алиенорой беседуют.

Алиенора взглянула на доску и горько рассмеялась:

– Я смастерила себе такую в Шиноне. Когда мне позволили пользоваться огнем, я нарисовала квадратики в пепле от очага и играла сама с собой, правая рука против левой, используя угли как фишки. Представляла, что мой противник – Генрих, и всегда выигрывала. По крайней мере, в своей комнате я могу выиграть. Оставишь мне доску? Конечно, есть определенное изящество в том, чтобы оттачивать стратегию на холодном пепле, но твоя доска гораздо удобнее. – Голос ее дрогнул, и она стиснула задрожавшие губы.

– Не надо, прошу тебя! – взмолилась Изабелла.

Алиенора глубоко вздохнула и взяла себя в руки.

– Ну да ладно, – произнесла она. – Расскажи лучше, как тебе удалось пробиться сюда через все препоны? Чего тебе это стоило?

– Ничего особенного. – Изабелла пожала плечами. – Я все твердила Амлену, чтобы он поговорил с Генрихом, и в конце концов он согласился, ради меня, но король был неумолим. Однако мой муж убедил его взглянуть на вещи шире, намекнул, что этот визит может оказаться ему на руку. Тогда Генрих наконец согласился допустить к вам меня и младших детей. – Изабелла вспыхнула. – Но при этом заявил, что ни одной женщине нельзя доверять и что Амлену следует приглядывать за мной, потому что все бабы – коварные стервы.

– Очень похоже на Генриха. И что же ответил Амлен?

Изабелла отвела взгляд:

– Что не все женщины отмечены этим пороком.

Слуга принес кувшин, два кубка, пахту для детей и маленькие пирожные, пропитанные медом и посыпанные тертыми орехами. Рот Алиеноры наполнился слюной. Ее трапеза обычно состояла из грубого хлеба, жидкой похлебки, кислого вина, иногда жесткой солонины или вяленой рыбы. Изысканное угощение, которое раньше она принимала как должное, теперь казалось ей немыслимой роскошью.

– Генрих не мог уступить Амлену, просто чтобы сделать ему одолжение, – сказала Алиенора, после того как жадно проглотила одно жирное слоеное пирожное и почувствовала легкую тошноту. – Должна быть другая причина. – Она испытующе взглянула на Изабеллу. – Или мои сыновья задали ему трепку и он хочет, чтобы я выступила посредником? Поэтому он разрешил тебе прийти?

Лицо Изабеллы выразило беспокойство.

– Мне позволили увидеть вас только при условии, что я не стану обсуждать с вами то, что происходит за стенами башни.

– О, ради Бога, я всего лишь узница! – воскликнула Алиенора. – Я неделями нахожусь в одиночестве. Мою одежду проверяют, чтобы в ней не оказалось никаких записок. Я не вижу никого, кроме охраны. Я даже не знаю, какой теперь год и месяц! Кусочек неба, который виден из моего окошка, не отвечает на этот вопрос, так же как и священник. Зачем ты пришла, если мы не можем нормально поговорить? Поболтать о рукоделии, прическах и о том, как вывести пятна с платья?

Изабелла покраснела.

Услышав, что мать возвысила голос, Иоанн поднял голову от игральной доски, а девочка закусила нижнюю губу.

– Я обещала Амлену, – сказала Изабелла. – Он верит мне, и я не могу обмануть его доверие. – На глаза ее набежали слезы; Изабелла сняла плащ и налила им обеим вина. – Но думаю, не нарушу своего слова, если скажу, что с тех пор, как вас пленили, мало что изменилось: сражения, передышки, новые сражения. Ваши сыновья все еще не сдаются, король тоже. – Она передала Алиеноре кубок. – И на дворе сейчас июль.

Узница с наслаждением потягивала вино – крепкое, вкусное, какое она пила до того, как попала в темницу. Вино сильных и могущественных людей, теперь доступное ей только благодаря капризу ненавистного ей человека или по доброте ее названой сестры.

– Я лишь хочу знать, что с моими сыновьями все хорошо.

Изабелла осторожно кивнула:

– У них все хорошо… И вы правильно догадались: я здесь не просто, чтобы нанести светский визит.

– Ну конечно. – Алиенора поставила кубок на стол. – Я же знаю, что переубедить Генриха невозможно. Ну что ж, рассказывай, с чем пришла.

Изабелла сцепила руки:

– Генрих собирается ехать в Англию и взять вас с собой. Он попросил меня подготовить ваши вещи к погрузке на корабль и сопровождать в пути вас и детей.

– В Англию? – удивилась Алиенора.

– Едет весь двор – Маргарита, и Адель, и Констанция Бретонская, и граф и графиня Лестерские.

Алиенора хмыкнула:

– Ну настоящая плавучая тюрьма, набитая заложниками. А что с нами будет потом?

– Об этом мне не сказали. Но у вас будут новые дамы. Эмма по приказу короля выходит замуж за Давида ап Оуайна, принца Северного Уэльса.

Алиенора обомлела. Генрих творит что хочет, никто ему не указ. Она сочувствовала Эмме, которую вырастили в монастыре, а потом она состояла при дворе королевы знатной придворной дамой. Эмма все еще находилась в детородном возрасте, но женский век ее уже клонился к закату.

– Жестоко. И ради чего? – поинтересовалась она.

– Ваш двор король распустил, – неровным голосом продолжала Изабелла. – Марчиза отправится с Эммой и будет ей прислуживать, а заботу о вас возложат на Роберта Модита, который станет ведать вашими финансами.

У Алиеноры сердце камнем ухнуло вниз. Англия еще дальше от Пуатье, чем Фалез, и от сыновей ее будет отделять Узкое море. Конечно, для Генриха так лучше. Он благополучно завершит начатое и сошлет ее куда-нибудь подальше, с глаз долой, до конца ее дней. Зато у нее будут постоянные собеседники, придворные, хотя и выбранные Генрихом, но со временем она сможет расположить их к себе.

– Я упросила, чтобы мне поручили сообщить вам об этом, – сказала Изабелла. – Пора положить конец жестокости. Я пойму, если вы возненавидите меня, но я должна была привнести в этот кошмар хоть немного здравого смысла и сострадания. – Подбородок ее задрожал.

– Конечно же я не стану тебя ненавидеть, дурочка! – с раздражением воскликнула Алиенора. – Я люблю тебя, как родную сестру. Ты немного опоздала со здравым смыслом и состраданием, но я благодарна тебе за попытку… И не смей реветь!

– Не буду. – Изабелла шмыгнула носом и утерла глаза рукавом.

Алиенора стиснула зубы.

– Я не позволю ему почивать на лаврах. Он может бросить меня в мрачное подземелье, но волю мою ему не сломить.

* * *

Дорога из Фалеза до Барфлера в медлительном, ленивом темпе заняла четыре дня. Из заднего окна крытой повозки, в которой ее везли, Алиенора любовалась холмистым нормандским пейзажем, буйной летней зеленью и с наслаждением ощущала, как теплый бриз ласкает ее лицо. После стольких месяцев пребывания среди голых каменных стен видеть изумрудные поля и перелески было и отрадно, и горько. Она так привыкла жить погруженной в себя, в свои мысли, что ее притупившиеся чувства воспринимали яркость окружающего мира почти болезненно. Разговор не клеился, ибо что тут скажешь? Обсуждать политическую ситуацию было запрещено под страхом нового заточения. Она знала только, что сыновья ее не сложили оружия, но ничто не говорило о том, что Генрих в чем-то стеснен: процессия была хорошо снаряжена и обеспечена припасами, многочисленные воины прекрасно экипированы, а из нечаянно подслушанного разговора Алиенора заключила, что рыцари находятся в приподнятом настроении.

Прибытие в Барфлер стало еще одним испытанием для отвыкшей от общества Алиеноры. Порт кишел людьми, как рыбацкая сеть рыбой. Грохот тележных колес, тяжелый стук подков, грубые голоса брабантских и фламандских наемников, висящие в горячем воздухе миазмы портового города окатили ее хлесткой волной запахов и звуков. Генрих, по-видимому, собирался переправить армию в Англию: он больше доверял солдатам, сражающимся за деньги, чем вассалам, к которым боялся повернуться спиной, потому что они так и норовили поднять на него меч.

– Дорогу! Дорогу! – низким голосом выкрикивал герольд Роберта Модита. Лицо его было такого же цвета, как вареный омар, каких подают на постоялом дворе. – Именем короля, дорогу!

А раньше кричали: «Дорогу королеве!» – подумала Алиенора. Когда-то этот возглас подтверждал ее авторитет и власть, но все уже в прошлом, и это пренебрежение традицией с большей очевидностью, чем тюремные стены, чем испытание одиночеством, заставило ее осознать, насколько она бесправна и в какую глубокую яму бросил ее Генрих.

Повозка прогрохотала под воротами и остановилась в крепостном дворе. Когда Алиенора выходила, в крепость въезжал Генрих на взмыленном жеребце с кровавой пеной вдоль ремней сбруи. Он кричал через плечо, отдавая своим рыцарям отрывистые указания касательно посадки на судно. На его челе появились новые морщины, и глубокие складки залегли между носом и уголками рта. Спешиваясь, он увидел Алиенору и послал ей злобный, ядовитый взгляд. Она, высоко подняв подбородок, смотрела сквозь него, как будто его и не существовало, и не выказала ему никаких знаков почтения, хотя Изабелла, стоящая рядом с ней, присела в реверансе и склонила голову.

Генрих резко повернулся на каблуках и решительно пошел прочь, громовым голосом отдавая приказы.

– Было бы лучше, если бы вы не злили его, – мягко сказала Изабелла.

– Никогда в жизни я больше не уступлю ему, чего бы мне это ни стоило, – сухо ответила Алиенора. – Да и ничего мой поклон не изменит в его отношении ко мне.

– Госпожа, позвольте проводить вас в ваши покои, – подошел Роберт Модит.

Алиенора одарила его презрительным взглядом:

– А я могу отказаться?

– Госпожа, ваши придворные дамы ожидают там посадки на судно, – ровным голосом ответил Модит. Он был сенешалем при императрице, и стороннему наблюдателю могло показаться, что и сейчас он исполняет ту же роль, но, в сущности, теперь он превратился в тюремщика.

– Придворные дамы? – (Положительно, это становилось все интереснее.) – И мы можем выходить на прогулку, когда нам вздумается?

– Это было бы неблагоразумно, госпожа, когда в городе столько солдатни. Это для вашей же безопасности.

– А графиня де Варенн? – уточнила Алиенора.

– Это как решит ее супруг, – ответил Модит.

– Я пойду с вами, – поспешила заверить ее Изабелла. – Граф очень занят перед отплытием, и мне будет проще и спокойнее остаться с вами, чем искать наше временное жилище.

– Как пожелаете, миледи. – Модит подозвал вооруженных охранников и велел сопроводить женщин в покои верхнего этажа в донжоне.

В комнатах уже находились Маргарита, ее сестра Адель, малолетняя дочь Гумберта Морьена Адела, наследница Бретани Констанция и сестра Генриха Эмма. Все королевские заложницы в сборе.

– Святая Мария! – прошептала Алиенора.

Женщины напоминали кур, которых заперли в сарае перед тем, как свернуть им голову.

Эмма бросилась королеве на шею:

– Слава Богу! Мы понятия не имели, что с вами случилось! Я уж думала, никогда вас больше не увижу!

Алиенора ответила на крепкие объятия золовки и засмеялась, сдерживая подступающие слезы. Плакать нельзя. Стоит только начать – и пиши пропало.

– Я жива. Вот и все, что я могу сказать.

– А меня выдают замуж…

– Знаю, дорогая, знаю.

– Я не думала, что когда-нибудь буду чьей-то женой, тем более валлийца, но моего согласия не спрашивали, к тому же бывает участь и похуже. – Эмма выпрямилась и храбро вскинула голову.

– Да, – мрачно подтвердила Алиенора, – бывает и похуже.

– Гарри и Ричард вызволят нас, – уверенно заявила Маргарита, в свою очередь подойдя к Алиеноре. Она присела в реверансе и потом поцеловала свекровь. – Мой отец положит этому конец.

– Не обольщайся, дорогая, – ответила Алиенора. – Англия – крепость, окруженная морем. Кому есть дело до французских женщин, или бретонских, или аквитанских? – Ее мозг, привыкший думать о политике, получил богатую пищу для размышлений. – Зачем все эти наемники в таком количестве сопровождают нас – вот что я хотела бы знать.

– Шотландцы угрожают Карлайлу и Алнику, – объяснила Эмма. – А Ноттингем в руках мятежников. Филипп Фландрский обещал восставшим помощь и уже отправил корабль со своими наемниками.

– Почему мы должны ехать? – роптала Маргарита. – Нас и без того забрали из Фонтевро почти силой.

– Потому что Генрих не решается запереть кого-либо из нас в Нормандии, чтобы в его отсутствие нас не освободили, – ответила Алиенора. – Мы заложники, и он держит нас взаперти и поближе к себе. Он не может уехать на другой берег Узкого моря, а нас оставить здесь, тем более в такой момент, когда ему угрожает опасность.

* * *

За ночь погода изменилась. Набежали облака, сначала белые, но постепенно превратившиеся в грязно-серые, и когда заложницы оставили место ночевки и отправились к пристани, на море гуляли белогривые зеленые волны. По всей видимости, им предстояло пересечь пролив в бурю. Иоанн и Иоанна, предвкушая приключение, смотрели вокруг широко раскрытыми глазами. Их привезли на континент совсем крошками, и тогда они были слишком малы, чтобы напугаться. Зато Алиенору мучили дурные предчувствия. О, как не хотелось ей ступать на борт галеры, ведь это был еще один шаг прочь от себя!

Она обратилась к Изабелле, подошедшей, когда моряки поставили сходни:

– Двадцать лет назад я отплывала отсюда с Генрихом, чтобы стать королевой Англии. – Алиенора устремила взгляд на море; горькие чувства вздымались в ее душе подобно морской волне. – Я держала за руку Вилла, а во чреве моем уже жил Гарри. Теперь мое чрево бесплодно, лучшие годы позади, и я возвращаюсь в Англию как пленница. Гарри расточает свои силы на бунт против отца, который отказывается признать его законные права, а мой первенец превратился в тлен, и прах его покоится в гробнице. – Она повернулась и заглянула Изабелле в глаза. – Вот итог моей жизни – тлен и прах. Стоило ли вообще жить?

– Это не нам решать, – твердо ответила Изабелла и коснулась руки подруги. – Про то ведает Бог. Мы можем только делать все, что в наших силах, а другие пусть поступают, как велит их совесть.

– Не знаю, все ли я сделала, что в моих силах, – неуверенно проговорила Алиенора. – А если и так, это была жалкая попытка, разве нет?

– Вы губите свою душу.

Алиенора скривилась:

– Я погубила ее гораздо раньше, когда написала письмо Генриху, сыну императрицы, и согласилась на брак с ним.

Когда они всходили на борт, ветер усилился, и к тому времени, когда подняли сходни, белые гребни прилива метались, как гривы диких лошадей. Алиенору утешало лишь то, что на корабле вместе с ней находились дети, Амлен и Изабелла, а значит Генрих не станет инсценировать гибель корабля в бурных водах Узкого моря, хотя скверная погода этому вполне благоприятствовала. Алиенора смотрела на флаг с золотыми львами, развевающийся на носу королевской галеры, что стояла чуть впереди на причале, наблюдала за тем, как Генрих мечется по палубе и как полощется на ветру его накидка. С тех пор как накануне муж пронзил ее презрительным взглядом, он даже не смотрел на нее, и Алиенору это и радовало, и настораживало. Она заметила, что с Генрихом на корабле была женщина в голубой мантии и белом вимпле, но почувствовала лишь усталое безразличие.

Как только начался отлив, английский флот снялся с якоря и отчалил от пристани. Корабли покинули гавань и вышли в открытое море, где штормило сильнее, волны яростно бились о борт, бросая брызги на палубу. Насквозь промокшие моряки что есть мочи натягивали леера и гардели, штурман силился удержать судно на нужном курсе. Шквальные порывы ветра хлестали по поверхности воды, набрасывались на корабли, как стая голодных волков, и мчались дальше. Молнии прорезали угольно-черное небо ослепительным блеском. Море бурлило, подбрасывало корабли и стремительно несло их вперед, туго надувая паруса, и пассажиры от страха жались друг к другу под небольшим навесом. Малолетняя Адела Морьенская плыла на корабле в первый раз, ее одолевала морская болезнь, а между приступами тошноты девочка дрожала и постанывала. Изабелла завернула ее в шаль и крепко прижимала к себе, покачивая и утешая. Иоанн, которого опасности только радовали, смотрел на будущую невесту с отвращением.

Алиенора почувствовала удушье и вышла из-под навеса на палубу, с удовольствием глотнула соленого воздуха и подставила лицо ветру.

Роберт Модит, тоже находившийся на палубе – он как раз орал что-то штурману, – увидел королеву и, держась за гардель, стал пробираться к ней с тревогой и раздражением на лице. Но он не успел дойти до Алиеноры, когда из-под укрытия вышел Амлен и жестом остановил его: все в порядке.

– Госпожа, на палубе небезопасно! – прокричал Амлен. – Вас может смыть за борт. Вернитесь под навес!

– Думаете, это хуже, чем то, что меня ожидает в Англии? – Она в упор взглянула на Амлена. – Позвольте мне постоять здесь. Я всегда считала, что вы не так жестоки, как ваш брат.

Мощная волна обрушилась на корабль, и Алиенору бросило к Амлену и окатило дождем ледяных брызг. Он крепко схватил ее, и королева почувствовала, какое у него плотное, мускулистое тело и сильные руки, и это было странное ощущение, как будто ее обнимает Генрих, но совсем иначе, чем обычно.

Корабль выровнялся, Алиенора отстранилась и восстановила равновесие.

– Ну теперь-то вы пойдете под навес? – поинтересовался Амлен.

– Через минуту, – ответила она и взяла его за руку. – Обещайте, что будете добры к Изабелле и позаботитесь о моих младших детях.

Он удивленно поднял брови:

– Я все это уже делаю. Вам не обязательно брать с меня клятву.

– Нет, обязательно. – Она задумчиво посмотрела на него. – Это все, что я могу. И вот что еще я скажу вам, Амлен. Несмотря на всю вашу преданность Генриху, остерегайтесь его. Не позволяйте ему искалечить вашу жизнь. Генрих – это шторм, который мало кого оставляет в живых.

– У меня большой опыт по части выживания в таких штормах, – невозмутимо возразил Амлен. – Главное – научиться обходить опасные прибрежные скалы.

– Обещайте мне.

– Торжественно клянусь, – произнес Амлен и высвободил свою руку, – но не ради вас.

– Я об этом и не прошу, ибо знаю, кому вы, милорд, присягнули на верность.

Алиенора вернулась под навес. Амлен фанатично предан Генриху, но кристально чист в помыслах. Однако что это меняет?

Капеллан Изабеллы читал молитвы, и страх понемногу отпускал людей. Некоторых еще тошнило, хотя желудки уже опустели. Алиенора встала на колени, закрыла глаза и склонила голову, слушая бормотание священника и сжав в руках четки.

После полудня ветер поменял направление и ослабел, и корабли побежали к английскому берегу, как кони, пущенные галопом. Паруса изодрало в клочья, команда изнемогала от усталости, пассажиры были изнурены качкой, но, по крайней мере, все остались живы. За час до заката облака расступились, и мягкий вечерний свет упал на поверхность воды, расцвечивая порт Саутгемптона золотыми и бронзовыми тонами. Потрепанный ветрами флот медленно входил в гавань. На палубе раздавались радостные восклицания, все обнимались, а Алиенора обреченно наблюдала, как галера приближается к берегу. Впереди она увидела корабль Генриха. Глупо было надеяться, что Господь услышит ее молитвы и ненавистный супруг сгинет во время шторма.