В Европе физические лаборатории появились в шестидесятых. В России тех времен их не было и в помине. Да, были физические кабинеты, музеи приборов. Но.

«Физический кабинет Университета представлял собой большую комнату, вся середина которой была огорожена четырехугольной решеткой: в этом четырехугольнике помещались разные громоздкие приборы и машины. По трем стенам стояли громадные шкафы с приборами, так что между ними и решеткой оставался лишь достаточный проход. С четвертой стороны решетки идут окна и между ними и решеткой остается узкий коридор, где можно на столе готовиться к опытам», – пишет Гольдгамер.

Конечно, ни о какой действительно опытной науке речи и не идет. Поэтому Столетов, пользуясь освободившимся временем в 1871 году едет в Гейдельберг к своему великому учителю Кирхгофу. В его лаборатории Столетов занимается исследованиями функции намагничения железа.

Множество ученых занимались этим вопросом, использовали разные образцы железа. Но проблема была в том, что каждый образец был магнитом и соответственно имел два конца – северный и южный. И эти концы сбивали всю картину, так как их магнитные свойства отличались от свойств образца в целом.

Необходим был магнит без полюсов, без концов.

И русский ученый нашел ответ. Он долгое время его продумывал, так что смог завершить все сложнейшие эксперименты за одно лето. Что же он сделал?

Он обмотал проволокой железное кольцо. Кольцо! Вот он – образец без концов. Казалось бы, как все просто! Но это гениально простое решение не приходило в голову ни одному ученому до Столетова.

После возвращения из командировки Александр Григорьевич еще острее понимает необходимость физической лаборатории при Московском университете. Его крайне угнетает ее отсутствие. «Физическая наука в ее идеальном виде является сочетанием творческой мысли с экспериментальным искусством», – считает Столетов. Он даже подумывает уехать в Петербург в Медико-хирургическую академию, надеясь там попытать счастья с устройством лаборатории. Он пишет физиологу Сеченову с просьбой охарактеризовать академию. Ответ не приходит довольно долго, но вот наконец в руки Столетова попадает письмо:

«Милостивый Государь Александр Григорьевич! Я намеренно оттянул свой ответ на Ваше письмо (за которое приношу, конечно, искреннюю благодарность), чтобы дать Вам возможно более беспристрастный отзыв о Медико-хирургической академии. Имейте, однако, в виду, что я был принужден бежать оттуда… Хорошего в Медико-хирургической академии только одно: громадность материальных средств, дающая возможность работать, как, может быть, нигде. Если Вы по приезде туда не поцеремонитесь потребовать большой суммы для приведения кабинета в порядок и потребуете расширения помещения (там, сколько я помню, всего две комнаты), то можете устроить себе хорошее гнездо для работы. Истинное начальство Академии составляет одно только лицо, стоящее вне ее, – главный медицинский инспектор Козлов. Если почему-либо в его интересах будет лежать покровительство физике, он сделает больше, чем нужно, в противном случае он будет одинаково равнодушен и к процветанию, и падению ее. <…> Профессора разделены на две яростно борющиеся партии… Беды в том, что партии есть и они борются, еще нет – где этого не существует? но скверно то, что огромное большинство борцов с той и другой стороны люди невежественные, без человеческого образования, люди, которым Академия хоть пропадай, лишь бы выиграно было дело их партии. <…> В прежнее время я посоветовал бы Вам ехать туда под одним лишь условием: устроить себе лабораторию, замкнуться в ней, работать, сблизиться с натуралистами Петербургского университета».

Но Столетов не хочет замыкаться. Он не только практик и теоретик, он еще и популяризатор. Ему хочется, чтобы его слушали, чтобы появлялось все больше людей, которые заражались бы наукой так же, как он сам.

Александр Григорьевич остается в Москве.

В донесении физико-математическому факультету он отмечает, что уставом наряду с физическим кабинетом предусмотрена и лаборатория. «Без этого учебные занятия со студентами не могут иметь правильного систематического характера, с другой стороны, собственные ученые занятия преподавателей встречают непреодолимые затруднения».

Так как размеры физического кабинета не подходят для лаборатории, Столетов просит выделить четыре комнаты, а в качестве помощника в проведении лабораторного практикума он просит назначить жалованье лаборанту.

Но дело продвигается черепашьим шагом.

Его единомышленник Сеченов писал: «В учреждении лабораторий с соответственным против прежнего увеличением преподавательского персонала лежат условия, благополучные для развития. Значит, для будущего условия эти нужно или усилить, как это делается на Западе, или по крайней мере сохранять». Словно вступая в диалог, на одном из своих публичных выступлений Столетов отвечает: «Дилеммы тут нет: „по крайней мере сохранять“ – этого мало; нужно „усиливать, как это делается на Западе“, нужно созидать, где еще ничего нет. Иначе сойдем назад и с того пункта, который уже завоевали».

На Новый, 1872 год Столетов получает поздравление от своих товарищей-пироговцев Лаврентьева и Бостена: «Желаем Вам, чтобы Вы, оглядываясь впоследствии на этот год, здоровый, круглый и румяный, были уже во обладании обширною, поместительною новой физической лабораторией, сверкающей медью, деревом, стеклом и всевозможными шкалами, чтобы Вас титуловали уже доктором, чтобы Вы не гнушались вспомнить иногда наши ужины у Его Высочества и шеколад с Навигаршей! Желаем Вам весело провести день Татьяны и вспомнить, что далеко на юго-западе, за несколько тысяч верст от Москвы, будут в этот день две поднятые и вооруженные бокалами десницы заодно чокаться с Вами и желать всякого преуспевания Вашей alma mater!»

Эти загаданные на Новый год желания осуществляются один за другим, хотя и не без трудностей. Столетов блестяще защищает докторскую диссертацию по функциям намагничения железа, в мае 1872 года становится экстраординарным профессором, а в 1973 году – ординарным.

Но все же организация физической лаборатории заставляет Столетова изрядно похлопотать. В университете все время отвечают: места нет.

Сначала комиссия предлагает ученому отдать под лабораторию квартиру помощника инспектора Доброса, но Столетов приходит к выводу, что она непригодна для проведения в ней физических практикумов. Спустя некоторое время предлагают канцелярию попечителя. Но заниматься в ней тоже было бы неудобно.

Чистая случайность, везение помогают Александру Григорьевичу.

В 1872 году ректору университета предлагают новую квартиру. Столетов пытается отвоевать освободившиеся комнаты под лабораторию. В этом ему помогает заведующий кафедрой Любимов. Он пишет: «Когда впервые поднят был вопрос о лаборатории, означенная квартира представлялась единственною сколько-нибудь удобною. Так как в настоящее время свободен бывший ректорский дом, то вопрос становится иначе. Правая с подъезда половина бельэтажа этого дома была бы несравненно удобнее для измерительных физических работ». Энергичную поддержку оказывает и сам ректор С. М. Савельев.

Старый ректорский дом

Осенью 1872 года хлопоты увенчиваются успехом. Часть бельэтажа отдают под лабораторию. Безусловно, такая новость не может не окрылить, но Столетов знает: потребуется еще много времени и сил, прежде чем сюда зайдут первые студенты. Закипает работа по приспособлению помещения под нужды лаборатории. Повсюду валяется мусор, помещение не потеряло еще атмосферу жилого. Постепенно вместе с волонтерами Александр Григорьевич придает квартире новый вид: расставляет столы, переносит сюда приборы. Одну из комнат Столетов обустраивает под оптические исследования, еще одну отводят под мастерскую. Проводят воду и газ, расставляют каменные фундаменты для тех приборов, которые чувствительны к тряске.

И вот в конце 1872 года лабораторию открывают для практических занятий.

У лаборатории нет штата, а ее оборудование пополняется в основном на средства самого Столетова и на те пожертвования, которые передают некоторые профессора. Факультет смог выделить лишь 1200 рублей. Значительное число своих приборов жертвует друг Столетова Рачинский.

Вещи, которыми Столетов пользовался при лабораторных исследованиях

Через год Александру Григорьевичу удается закрепить за физической лабораторией всю старую ректорскую квартиру, включая помещения, которые раньше предназначались под ботанический кабинет. Но с каждой дополнительной комнатой все сильнее ощущается необходимость в лаборанте.

В обращении к факультету в 1874 году Столетов пишет: «В последние годы в Московском университете положено начало такому учреждению, где учащиеся имеют возможность собственной практикой знакомиться с методами физических исследований. Как результат направленных на то стараний, позволю себе привести на память работу, увенчавшуюся золотой медалью на последнем акте нашего университета, – работу, в которой под руководством профессора исполнена одна из труднейших задач измерительной физики. К сожалению, юная физическая лаборатория нашего университета не имеет особого штатного лаборанта». На это место Александр Григорьевич предлагает кандидатуру Р. А. Колли, который много лет занимается опытной физикой в домашней лаборатории. Факультет поддерживает предложение Столетова.

Ученый считает, что необходимо ежегодно выделять для лаборатории 1500 рублей независимо от денег для физического кабинета, метеорологической лаборатории и кабинета географии. Помимо этого, необходимо назначить жалованье в 1000 рублей для лаборанта и увеличить оклад состоящего при кафедре физики механика. Также 47 000 рублей, получаемых за право издания «Московских ведомостей», отдавать студентам университета, учащимся за границей, в качестве стипендии и награждать сверхштатных лаборантов и сторонних преподавателей. Министерство просвещения не приняло эти предложения. У лаборатории продолжает не хватать средств.

Конечно, какой может быть практикум без студентов. Наконец-то юным ученым не нужно выезжать за границу, чтобы поставить опыты, что несказанно радует Александра Григорьевича. В физической лаборатории студенты осваивают основные приемы измерения, определяют удельный вес тел, число колебаний камертонов, измеряют длины световых волн, знакомятся с передовыми достижениями науки: недавно открытым спектральным анализом, новыми законами электричества и так далее.

В лаборатории ведут научную работу ученики Столетова: Н. Н. Шиллер готовит здесь экспериментальную часть докторской диссертации об электрических колебаниях, Колли подготавливает свою магистерскую под названием «Исследование одного случая работы гальванического тока».

Наконец и сам Столетов может проводить опыты, не выезжая из страны. Он принимается за свою первую экспериментальную работу на Родине и ставит давно задуманный опыт по определению соотношения между электростатическими и электромагнитными единицами.

Спектрометр для лабораторных исследований. Фото из архива Столетова

Первые результаты он представляет на V съезде русских естествоиспытателей и врачей в 1876 году в Варшаве. Более подробно о своих опытах Столетов рассказывает на VI съезде в 1879 году в Петербурге.

В протоколе съезда записано: «Профессор А. Г. Столетов сообщает о своих опытах, имевших целью определить электромагнитную постоянную (v Максвелла), отношение магнитной единицы к электрической единице. <…> Референт не считает, однако, своих измерений законченными. Он убежден, что такой снаряд особенно при большом совершенстве выполнения может дать наиболее точное число для „v“».

Даже здесь легко заметить требовательность Столетова, в том числе к себе. Он ближе всех исследователей подобрался к точной величине отношения электромагнитных и электростатических единиц, получив значение, близкое к скорости света, но все равно считает, что опыты не закончены.

Однако он не смог их продолжить из-за случайной поломки установки.

В программу обучения студентов Столетов включает обязательную двухгодичную командировку в центры науки на Западе, чтобы те «имели случай воспользоваться общением с великими учеными Запада и более или менее продолжительным пребыванием в той атмосфере уважения к науке в западных лабораториях и аудиториях». Это приносит хорошие плоды, считает Александр Григорьевич: «Из числа лиц, командированных Министерством и университетами по предмету физики с 1862 года, я не знаю ни одного лица, который бы не получил ученой степени и места в одном из университетов».

К 1882 году лаборатория по своему виду совершенно не похожа на ту, что была на этом месте десять лет назад. «Это были 5 светлых комнат, – пишет Гольдгаммер. – Из них одна маленькая (библиотека), а бывшая, вероятно, кухня стала теперь передней и „химической“. В этих трех комнатах помещались весы, магнитометр Гаусса, воздушный насос Гейслера, гальванометр Мейерштейна и т. д., а небольшой угол в первой мог быть отгораживанием черной драпировкой для опытов на спектроскопе Мейерштейна перед окном, выходившим на юг и позволявшим пользоваться гелиостатом». Расходы на лабораторию все же увеличивают, и если в 1884 году в ней и в физическом кабинете было 728 приборов, то к 1896-му их стало уже 1249.

В 1882 году на факультете начинаются кадровые перестановки. Уходит в отставку Любимов, и Столетов занимает вожделенное место профессора экспериментальной физики. Теоретическую кафедру он передает своему ученику магистру А. П. Соколову.

В этот год Столетов осознает, что для продуктивной практической работы одной лишь лаборатории мало. Он бросает все силы на создание физического института при Московском университете и разработку идеального курса по экспериментальной физике, который он с огромным удовольствием читает до конца своей жизни.

Прибор Пулуя для определения механического эквивалента теплоты. Изготовлен И. Ф. Усагиным в 1886 году

Первым делом Столетов хочет объединить в единый комплекс кабинет, физическую аудиторию и лабораторию, которые находятся в разных местах, слишком далеко друг от друга. Он подает прошение в совет университета. Столетов замечает: «В настоящее время, взяв на себя чтение общей физики на физико-математическом и медицинском факультетах, я считаю необходимым знакомить слушателей и с теми снарядами, которые помещены в лаборатории. С другой стороны, при постепенном расширении практических занятий чувствуешь надобность пользоваться в лаборатории снарядами кабинета. То и другое ведет к постоянной переноске снарядов из одного помещения в другое; общее заведование становится крайне затруднительным; силы двух лаборантов, состоящих при лаборатории и кабинете, дробятся и не приносят всей той пользы, какая могла бы достигаться при более целесообразном размещении коллекции и сосредоточении занятий в одном здании». Столетов предлагает два проекта: либо совместить перестраивающуюся химическую лабораторию и физическую и создать химико-физический институт, где аудитория для химии и опытной физики могла бы быть общей; либо отдать физическому институту весь ректорский дом, чтобы переоборудовать его под большую аудиторию.

Но ученый получает отказ. Тогда, формально оставаясь заведующим лабораторией, Александр Григорьевич передает бразды правления в ней своему бывшему ученику Соколову, а сам решает действовать своим главным оружием – словом.

Физическая лаборатория Кембриджского университета, фото из архива А. Г. Столетова. Он был приглашен на ее торжественное открытие

14 декабря 1883 года Столетов выступает на заседании отделения физических наук Общества любителей естествознания с докладом «Физические лаборатории у нас и за границей». В нем он с горечью отмечает разницу между западными опытными кабинетами и нашими. Он рассказывает о состояниях петербургской, казанской, одесской, варшавской, харьковской лабораторий.

Про старейший русский университет Столетов говорит: «Под физикой около 110 саженей в один этаж (не считая аудитории, которая принадлежит одной кафедре), вся коллекция теснится на 30 кв. саженей. Эта сотня квадратных саженей представляет притом чересполосицу – два участка в двух разных домах, разделенных большими дворами и улицей <…>

Аудитория лишена солнечного света, почти лишена и дневного, имеет 140 мест – приблизительно для одной четверти наличного состава слушателей <…> и представляет как бы по особому заказу всевозможные неудобства. Коллекция бедна, и нужны многие тысячи, чтобы ее пополнить и облагообразить. <…> Обновление физических институтов, можно сказать, еще не началось у нас. Когда начнется?»

Но Москвой Александр Григорьевич не ограничивается. Единственное учреждение в России, представляющее «без сомнения роскошное заведение», – это академическая физическая обсерватория и ее филиал в Павловске («суккурзал», как язвительно называет его Столетов, намекая на аристократические гулянья). Он указывает и на то, что «русскому, желающему поучиться и поработать, трудно туда проникнуть», и говорит о противодействии «темных сил, которые ревниво затворяют двери академии перед русскими талантами».

Такой метод борьбы действует, и к 1884 году Столетову удается получить деньги пусть и не на институт, но хотя бы на перестройку аудитории. «Физическая аудитория преобразовывается, делается скоро совсем неузнаваемой, образцовой, – пишет Соколов, – в настоящем ее виде ей могли позавидовать не только все физические аудитории русских университетов, но и многие заграничные. Вместо полутемного, неуклюжего помещения мы имеем обширную, высокую и светлую залу, вмещающую в себе около 400 человек слушателей. Аудитория снабжена всеми необходимыми лекционными приспособлениями: газом, водой из городского водопровода, прекрасным электрическим освещением. Имеются большой гелиостат для солнечного света, газовый двигатель и динамо-машина для постоянных и переменных токов, большой экспериментальный стол, хорошо действующая система затемнения аудитории, экраны, доски и пр. Достаточно сказать, что во время последнего IX съезда естествоиспытателей и врачей в Москве в 1893–1894 гг. съехавшиеся к нам со всех концов России ученые, гости выражали единодушное свое удивление и восторг от нашей аудитории, и проф. Петербургского университета И. И. Боргман охарактеризовал ее одним словом – „чудная аудитория“».

«Уничтожаются старинные колонны и хоры, затемнявшие аудиторию, она делается светлее и поместительнее, – рассказывает Гольдгаммер, – под ней помещается в подвале газовый двигатель и динамо, аудитория становится равной лучшим аудиториям европейских университетов и украшается впоследствии бюстом и законами Ньютона. Эти перестройки позволили расширить немного и само помещение физического кабинета; кроме того, к нему присоединились еще две комнаты, и Столетов получил возможность работать экспериментально и в физическом кабинете, здесь же, где готовились опыты к лекциям, не перебегая несколько раз в день из старого здания Университета в новое и обратно. Но все это потребовало времени и уладилось окончательно только к 1887 году».

Конечно, на этом Столетов остановиться не мог. Осенью 1887 года он закрепляет за физической лабораторией освободившуюся квартиру Марковникова. Теперь помещение расширяется вдвое, места хватает как студентам, так и практикантам.

Но не только расширение помещения встречает трудности на своем пути. Проблемой оказывается и выделение средств на оснащение. Но Столетов не сдается, и иногда дело доходит до анекдотов.

Лаборатории очень необходим токарный станок, без него механик чувствует себя беспомощным. Столетов просит университет выделить необходимые 300 рублей на его покупку. Но счет возвращается неподписанным. Слишком велика сумма для такого «неподходящего» для физической лаборатории приспособления. И тогда смекалистый ученый вспоминает, что по-немецки «станок» – «drehbank», и пишет на новом счете, что лаборатории необходима «точная дребанка». Университет тут же выделяет деньги.

Весной 1888 года Александр Григорьевич наконец-то садится за «Актиноэлектрические исследования», идею которых он вынашивает уже давно. Дни и ночи он размышлял над тем, как превратить свет в электричество. Мечтателя влечет к себе звезда по имени Солнце. «От этого очага, – писал он, – далеко оставляющего за собой все его земные подражания, льется в пространство непрерывный поток лучистого тепла, потом энергии в форме работы волн эфира, идущих вперед и вперед подновляемых новыми толчками из центра…»

Вместе с Гольдгаммером он проводит целые дни в кабинете, кружа по нему с 10 утра до 5–6 часов вечера, едва прерываясь на завтрак. С ними работает Усагин, который делает для Столетова прибор для исследования фотоэффекта.

Дмитрий Александрович Гольдгаммер. 1860–1922

Прибор работы И. Ф. Усагина, служивший Столетову для исследований фотоэффекта

Иван Филиппович Усагин. 1855–1919

После обеда Столетов и Гольдгаммер часто отдыхают в Петровско-Разумовском, где известный физик ночевал в жаркие дни. «Эти вечера вместе <…> проходили в беседах о завтрашних опытах, о новых работах, в воспоминаниях заграничных поездок и впечатлений, – вспоминает Гольдгаммер. – Александр Григорьевич был увлекательный собеседник». Часто заходит у них речь и о будущем опытной физики в университете.

Когда наступает время занятий, Александр Григорьевич возвращается к своим лекциям, но мысли его далеко – они бегут из аудитории, полной студентов, в кабинет, к его опытам. Он пропускает встречи Общества любителей естествознания, не видно его и в Петровском парке – излюбленном месте для прогулок. Все вечера он проводит за приборами, изучая взаимосвязь света и электричества.

Крохотный прибор, который изобретает Столетов, нам известен как фотоэлемент. Именно с помощью него можно превратить свет в электричество.

Стоит еще сказать, что во время этих исследований всего одно словосочетание, которое определяет Столетов, оказывается одним из главных его открытий. «Распыление электричества», – называет он процесс, когда ток появляется без батареи. Если говорить по существу, это первый опыт в мире, доказывающий сложность строения атома и существование принадлежащих ему мельчайших частичек электричества. Впоследствии их назовут электронами.

Наступает май. В Париже собирается II Международный конгресс электриков. Ученые съезжаются со всей Европы. Здесь и швед Аррениус, французы Маскар и Липпман, норвежец Бьеркнес, итальянцы Феррарис и Рольти, англичанин Вильям Томсон, которого теперь все знают как лорда Кельвина, американец Эдисон.

В город Эйфеля приезжает и Столетов вместе со своими учениками, которые уже стали заслуженными учеными. Во дворец Трокадеро, похожий на мавританскую мечеть с двумя башнями-минаретами, Александр Григорьевич входит с Гольдгаммером, Михельсоном и Зиловым. Здесь же встречается Столетов с киевским другом Авенариусом, с которым поселяется вместе.

Конгресс открывает президент Французской Республики. По обе руки от него за столом сидят старый патриарх Томсон и глава всей новой науки об электричестве Столетов. Исследования Александра Григорьевича дарят ему всемирную славу, и конгресс единодушно признает его вице-президентом собрания.

Офицерский крест ордена Почетного легиона – награда правительства Франции Столетову в знак признания перед мировой наукой

Работа конгресса проходит в четырех секциях: измерительной и промышленной техники, телеграфии и электрофизиологии. Столетов работает в измерительной. Электротехникам всего мира необходимо договориться об общей системе измерения. Именно Александр Григорьевич предлагает сохранить обе системы единиц: электромагнитную и электростатическую – и установить практическую единицу сопротивления Ом, как наиболее близкую к теоретической. Его решение поддерживает весь конгресс.

В те дни в Париже проходит Всемирная выставка, посвященная электричеству, и Столетов завороженно ходит по павильонам, вглядываясь в сотни электрических солнц – дуговых ламп, придуманных П. Н. Яблочковым и В. Н. Чиколевым. Как на ветках груши, висят над головами гирлянды ламп накаливания, изобретенные Лодыгиным, но поставленные на производство Эдисоном, Сваном и Максимом. Стоят здесь и трансформаторы – аппараты Яблочкова и Усагина по передаче электрической энергии на дальние расстояния. К сожалению, свое применение они нашли везде, кроме родной страны.

«Посетители, впервые попавшие на выставку, не могут сначала остановиться на чем-либо одном, не могут успокоиться, не обегавши все, – делится своими впечатлениями Столетов. – Это первое знакомство поверхностно и неясно, но это – психологическая потребность. <…> Став спиной к главному входу (с Елисейских полей), попытаемся ориентироваться. Перед нами пестрая картина. Ряды павильонов всевозможных архитектур, витрины с самым разнообразным содержанием, телефонные будки, вагоны, мачты, статуи, флаги различных наций, сети проволок, неумолкающий звон сигнальных аппаратов и море электрических огней – вот элементы первого смутного впечатления. Вдоль южной стены тяжелые двигатели, машины для тока, вагоны, вообще все громоздкое. Большая лестница направо ведет наверх; там ряд отдельных зал по окружности здания: маленькая роскошная квартира с электрическими приспособлениями, театр и галерея картин, освещенные – как и все – электричеством, ряд зал с аппаратами, залы телефонов, исторический музей, зала Конгресса и две комнаты Эдисона».

Подобные командировки, помимо отдыха и оздоровления, имеют для Столетова и другое значение – именно так он может поддерживать знакомство со всеми своими иностранными друзьями учеными, с которыми в России он ведет оживленную переписку. Среди них Гельмгольц, Кельвин, Кундт, Больцман, Камерлинг-Оннес и многие другие.

Столетов (четвертый слева) среди английских физиков

За границей Александр Григорьевич пользуется особым уважением, здесь его считают добрым ангелом русской физической науки. На сохранившейся фотографии мы видим Столетова в группе английских ученых, на переднем плане Эндрюс и Стокс, позади Столетова – Джоуль. О непринужденности обстановки свидетельствует сигарета в руках русского ученого. Когда у Тимирязева спросили: «Разве Столетов курил?», Климент Аркадьевич засмеялся и ответил: «Я спрашивал об этом, мне ответили, что он не курил, но иногда баловался». Судя по тому, что Александр Григорьевич «баловался» при англичанах, они состояли в теплых, дружеских отношениях.

Личные вещи. Мундштук и очки

Письма и открытки Столетову

Вернувшись из Парижа, Столетов посылает статьи в журнал «Электричество», «Журнал Министерства народного просвещения», «Труды физического отделения Общества любителей естествознания», описывая все увиденные достижения науки. Делает доклады, каждый из которых так или иначе пропитан горечью за судьбу русских ученых и изобретателей. Лодыгин, без которого не было бы электрических солнц, вынужден жить на заработок слесаря, ничего не получив со своего изобретения. В нищете живет Яблочков. Изобретателям иногда даже отказывают в праве на имя – люди знают, кто такие Эдисон и Сван. А вот русские фамилии едва знакомы. «Вопрос об электрическом освещении нам близок особенно… – говорит Столетов. – Два русских деятеля дали вовремя толчок задаче об освещении – это Лодыгин и Яблочков, представители двух главных типов электрического света. Странно, что в русском отделе (вообще составленном довольно слабо) не позаботились выставить эти лампы – их нужно искать во французском отделе».

Сувениры, привезенные Столетовым из Парижа после выставки. Брошюра об Эйфелевой башне и нож для разрезания бумаги

После Франции Столетов планирует сразу же вернуться к своим опытам, да вот только «та неблагоприятная обстановка, в какой работал Александр Григорьевич, слишком тяжело отзывалась на его здоровье, – пишет Соколов. – Все это заставило его на время остановить свои исследования в надежде снова приняться за них при более благоприятных обстоятельствах». К сожалению, между работами по измерению скорости электромагнитных процессов и дальнейшим исследованием фотоэффекта пройдет целых семь лет.

В конце 1889 года Александру Григорьевичу приходит письмо, после прочтения которого он тут же теряет присущую ему сдержанность, бросает все дела и на следующий же день оказывается под крышей родного дома во Владимире. С колотящимся сердцем он спрашивает у первого же встречного на крыльце: «Ну как, жива?»

Но он опоздал. Любимая мать умерла.