За ночь погода резко изменилась. Еще вчера было бабье лето, по квартире носились мухи, а листья слетали с деревьев торжественно и неохотно. Сегодня небо посерело, в стекла забарабанил дождь, октябрь мрачно глянул на Москву, как бы говоря: «Это еще что. Будет и ноябрь».

«Вот бы, сволочи, копались сегодня в грязи на моем огороде, — подумала Елена, стоя с чашкой кофе у окна. — А дождь бы им в рожи хлестал…»

Она быстро допила кофе, надела сапоги, плащ, вышла из квартиры, побежала на стоянку. Температура воздуха оказалась хуже, чем она думала.

Как всегда, изменение погоды привело московских чайников в состояние, близкое к ступору. Дороги встали намертво. Кто-то отчаянно гудел, кто-то — увяз в газоне. Единственный дворник «мерседеса» работал, как сумасшедший. Какой-то паренек на «опеле» весело подмигнул ей. Паренек был страшненький, но все равно приятно — даже настроение улучшилось.

«Всеволод Нирознак, — сказало радио. — Сильное землетрясение произошло сегодня на Алтае. В эпицентре сила толчков достигла семи баллов. Это самое сильное землетрясение в регионе за все время наблюдений. Толчки ощущались даже в таких городах, как Кемерово и Новосибирск. Глава МЧС Сергей Шойгу вылетел…»

— Надо же! — вслух произнесла Елена, переключаясь на музыку. И вдруг вспомнила свой сон. Здание, похожее на цирк, было новосибирским оперным театром, горы — получается, Алтайскими горами, а трещины на них — получается, землетрясением. «Это что же, у меня проснулся дар предвидения? — спросила она себя и даже загордилась немножко. — Или просто крыша от переживаний поехала?»

Делать в пробке было нечего, и она стала размышлять: «Я заснула под телевизор… Очевидно, в ночных новостях об этом уже говорили… Да, все верно. Вот откуда этот сон!» То, что загадка разрешилась, очень ее обрадовало. Может, и остальные загадки последнего месяца имеют решение?

Словно почувствовав ее новую энергию, машины поехали. Оказывается, впереди была авария. Теперь две несчастных иномарки оттащили на обочину, и затор стал рассасываться. «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже!» — пропела она, и тут увидела в боковом зеркале перламутровую «девятку». В этом, конечно, не было ничего странного — мало ли перламутровых «девяток» в Москве! — но теперь Елена ехала, не спуская с нее глаз. «Девятка» иногда перестраивалась, в том числе в крайние ряды, из которых можно было только поворачивать, но затем, нарушая правила, двигалась прямо. В какой-то момент Елене показалось, что человек в «девятке» почувствовал ее взгляд — он вдруг ушел вперед. «Что ж, — сказала она. — Либо я ошибаюсь, и ты ни при чем. Либо ты, тимуровец, уже хорошо знаешь, куда я еду, и тогда мы с тобой встретимся…»

«Девятка» стояла за квартал до здания телекомпании. В ней никого не было.

Телекомпания, в которой Елена работала с момента ее основания, теперь занимала один этаж вполне симпатичного особнячка, деля его с другими фирмами, принадлежащими Александру Сергеевичу Лежаеву. Весь фасад облепили разномастные вывески, многие из которых уже сильно устарели.

Дело в том, что Лежаев был по натуре своей скупердяй и Плюшкин. Он, видимо, органически не мог избавляться даже от тех бизнесов, которые перерос. Он их просто уплотнял. Так, фирма «Шторы и ламбрекены», занимавшая ранее аж два этажа, переехала в тесную комнатушку в подвале. Было смешно наблюдать за лицами случайных клиентов, попадавших в этот подвал в первый раз: такое забавное несоответствие существовало теперь между огромной и роскошной вывеской на полквартала и этим закутком, заваленным рулонами дорогой, но выцветшей ткани.

Туристическая компания «Лё Гран Вояж», наоборот, забралась под самую крышу, к мужскому туалету. Здесь торговали индивидуальными турами и дорогими направлениями, типа Сардинии и Сейшел, но видок у офиса был страшноватый. Дела у фирмы шли не шатко и не валко, но все-таки шли. Елена часто встречала на лестнице тяжело сопящих граждан в великолепном кашемире и с рекламными буклетами в руках: с их пузами нелегко было подниматься и спускаться по мелким ступенькам особняка.

И шторный, и туристический, а заодно и косметологический («Краса Плюс»), и цветочный («Лё Гран Букет») бизнесы отмечали вехи становления лежаевской жены: от домашней хозяйки к бизнес-леди, а затем обратно в домашние хозяйки. Так она себя пробовала, так самоутверждалась. Все эти шторы, Сардинии и уколы ботокса были ее игрушками. Лежаева была классической новорусской женой. У нее имелась даже собственная песня с клипом, но, поскольку и то и другое делала их телекомпания, крутить это по центральным каналам было невозможно по техническим причинам. Песню крутили по собственному кабельному телеканалу, зато часто. Лежаевская жена в клипе загадочно щурила глаза, ее длинные белые волосы красиво развевались, а изъяны талии скрывал корсет с боковой шнуровкой. Песня, как ни странно, была не про любовь, а про красоту среднерусской природы. Страсть к упоительным вечерам была у Лежаевых семейной.

Впрочем, любовь к супруге, несомненно, имевшаяся в сердце Лежаева, не была основной причиной для покупки всех этих небольших фирм. Главный мотив был меркантильный: Лежаев все время включал свои компании в какие-то хитрые схемы, что-то через них прокачивал, что-то проводил. Он постоянно находился в курсе самых модных махинаций, поэтому прямое назначение всех этих агентств — получение от них прибыли — было для него делом десятым. Иногда Елене казалось, что Лежаев вообще не разбирается в бизнесе — настолько бредовыми были многие его действия. Они противоречили всем законам целесообразности, но целесообразность в них, конечно, была — просто она была другой, жульнической. Лежаев даже умудрялся импортировать свои гран-букеты в Голландию и при этом возвращать несуществующий налог на добавочную стоимость. Понятно, что на самом деле цветы не покидали пределов родины, никому не продавались, да и вообще вряд ли существовали.

Как только государство устанавливало льготы для какого-нибудь вида деятельности, этот вид деятельности немедленно появлялся в особняке. А после того как льгота отменялась, открытая Лежаевым фирма приходила в упадок. На ее этаже быстро облупливалась штукатурка, телефоны отключались, две трети сотрудников расползались, а оставшаяся треть перебиралась в подвал или на чердак. А вот вывески Лежаев жалел. Так и сияли они на весь переулок, когда на Москву опускался вечер.

Возможно, телекомпания тоже была открыта ради каких-то льгот. Но, скорее всего, просто для понтов. Однако Лежаев был не худшим хозяином. Не худшим директором был и Митя.

Елена втиснулась в зазор между тугой дверью и стеной, кивнув при этом вахтеру, миновала предбанник, прошла по первому этажу. Здесь делался ремонт. Судя по латунным вывескам, назревали новые перестановки. Раньше Елене всегда было любопытно, на чем сегодня Лежаев зарабатывает основные деньги, но теперь уже она запуталась. На вывесках могло быть все что угодно: «Лё Гран Петролеум», «Конфискованные диски Плюс» или даже частный пенсионный фонд «Упоительный вечер жизни». Равнодушие государства к таким махинациям удивляло даже ее — женщину независимую и небедную.

На своем этаже, в коридоре, Елена сразу столкнулась с Митей, но поговорить не удалось. Увидев ее, он вдруг всплеснул руками, словно что-то вспомнил, и, резко развернувшись, убежал в кабинет.

На всякий случай она зашла в монтажную.

— Закончила?

— Да. Лежаев уже приходил, смотрел. Он в восторге. Тебя вспомнил. «Вот, — говорит, — лентяйка! До сих пор не на работе?» Опять тебе хочет… вставить… — Маша захихикала. Эта фраза стала у них популярной.

— Не требовал, чтобы меня уволили?

— Нет, что ты! Наоборот, сказал, что в мире все так и устроено: либо талантливый, либо трудолюбивый.

— Ну, это ерунда.

— Да нет, он в том смысле, что некоторые талантливые за полчаса сделают столько, сколько дураки за год не успеют. Он, знаешь, питает слабость к творческим людям. Он и на Митины левые заработки внимания не обращает поэтому.

Митя прикарманивал рекламные деньги — если клиент был свой, брал наличными. Кроме того, он пускал в новости сюжеты, проплаченные отнюдь не через бухгалтерию. Считалось, что Лежаев об этом не знает.

— А Митя что-нибудь говорил по поводу моего опоздания? Уволить не грозился?

— Сказал: «В городе ужасные пробки». Лежаев сказал: «Точно. Я сам даже в Мосгордуму опоздал…» Ты чего выдумываешь-то? Когда у нас за такое увольняли?

Все-таки она вышла из монтажной в сомнениях. «Что за странное поведение? Когда у него проблемы, он может отмалчиваться, но тут ему явно неприятно со мной видеться. Словно он планирует сделать мне пакость… Или уже сделал ее… Уже сделал… Не может быть!»

Она быстро прошла по коридору, отодвинула всполошившуюся секретаршу, специально посаженную на отдельном стуле без стола, ворвалась в кабинет.

Митя сидел, положив ноги на стол, и смотрел телевизор. Не свой, между прочим, канал.

— Совсем я вас, народ, разбаловал! — лениво отозвался он на ее появление. — Врываетесь, как на рынок.

— Что за дурная метафора! Разве на рынок врываются? Только если террористы… Митя, ты мне ничего не хочешь рассказать?

— Нет! — Он безмятежно поглядел ей в глаза.

— Удивительно! Моя забитая омская сестра, которая боится не только милиционеров или управдомов, но даже и воспитателей в детском саду, даже она, наплевав на подписку о неразглашении и, можно сказать, рискуя жизнью, звонит мне с явочного телефона, чтобы предупредить: «Тобой, Лена, интересуется милиция или КГБ!» А ты, отважный московский журналист, мой друг последние десять лет, ты, прекрасно знающий, что в Новосибирск я поехала по твоему заданию, дрожишь после первого допроса!

— Это истерика? — поинтересовался он. — Что ты называешь допросом?

— Разговор, который провели с тобой насчет меня.

— Ты называешь это допросом? Тогда как называется то, что сейчас происходит между нами?

— И все-таки?

— Я, Лена, не хочу лезть в эти ваши денежные дела. Тем более, что давным-давно дал себе клятву: никогда и никого не судить!

— Денежные дела? — переспросила она с глупым видом. — Тебя допрашивала милиция?

— Почему милиция? Нет.

— Я имею в виду — бандиты, косящие под милицию.

— Ну уж нет! — возмутился он. — И вовсе не во множественном числе. Приходил дядечка. Очень солидный, в шикарном костюме. Если он и имеет какое-то отношение к юриспруденции, то, скорее, как адвокат. Да, адвокат.

Она села в кресло напротив.

— И что он говорил?

— Говорил, что у тебя была старая история, еще в Омске, какая-то финансовая афера, а теперь все раскопали… Я спросил: «Разве нет срока давности по таким делам?» Он очень тонко улыбнулся: «Вы имеете в виду закон? Есть ведь и частные лица, которые не обращают внимания на сроки давности!» Изысканный дядечка.

— И что же он хотел?

— По-моему, узнать, платежеспособна ли ты на сегодняшний день. Он сказал, что долг небольшой, но лучше будет его отдать, тем более, что ты и твои партнеры очень некрасиво тогда поступили.

— Какие партнеры?

— Я так и спросил: «Какие? Челночные?» Он так неопределенно кивнул… Знаешь, я ему ничего лишнего не сказал. Я ведь и правда не знаю, как ты это все заработала.

— Как это не знаешь?! — закричала она. — Ты прекрасно знаешь, что я ездила в Индию и Таиланд, потом торговала в Лужниках, но главные деньги — деньги на квартиру — я заработала благодаря твоему брату, который стал брать у меня доллары под большие проценты. Я заработала бы в два раза больше, но твой брат не вернул мне последний долг!

Митя покраснел, и она вдруг поняла, чего он боится: что она переведет стрелки, и этот неведомый адвокат в итоге станет требовать долг с него и его брата.

— Митя! — тихо сказала она. — Это такие старые времена и нравы, что об этом даже смешно сейчас говорить! Он врал тебе! Его интересовала моя жизнь в тысяча девятьсот девяносто втором году!

— И это было, — согласился он. — И именно потому, что он неплохо осведомлен о твоей жизни, я и решил, что это официальное лицо или старый приятель. Или представитель старого приятеля… А ты считаешь, что он меня развел?

— Ну, если учесть, что никаких финансовых афер в моей жизни не было, как, кстати, и партнеров в челночных делах, что никому я ни копейки не должна, то да, вынуждена признать: он тебя развел.

— Но зачем?

— А что он спрашивал, поконкретнее?

— В общем-то, странноватые вопросы… Где ты жила в начале девяносто второго года. Я говорю: вроде, в Москве… Ты извини, — спохватился Митя. — Но мы и правда познакомились с тобой в конце девяносто второго! Помнишь? После моего первого развода? У тебя еще такая подруга была, как же ее звали?.. Вероника! — Он вдруг мечтательно сощурился. — Ох, и буфера у дамочки были! Где она теперь, интересно? В порнофильмах снимается, не иначе…

— Митя!

— Так о чем я говорил? Да, в конце девяносто второго. Ты в нашу многотиражку пришла… Потом я тебя с братом познакомил… Лучше бы я тебя с ним не знакомил!

— Я же объяснила: мы в расчете. Я неплохо заработала тогда. И в отличие от преследующих меня идиотов, я не сильно интересуюсь доисторическими событиями.

— Преследующих тебя идиотов? Подожди, так ты намекаешь, что его визит связан с твоей поездкой в Новосибирск? И с обыском в твоем номере?

— Не намекаю, а кричу! И еще он связан с тем, что вчера разнесли мой загородный дом, вскопали мой газон и вывернули все тротуарные плитки!

— Я тебе не верю, — твердо сказал Митя.

— Как это не веришь?! Тебе дать телефон валуевского отделения милиции?

— Нет, в то, что твой дом разнесли, я верю. Я не верю в твою трактовку. Извини, но это как раз больше похоже на месть уставшего кредитора.

«Особенно если учесть, что нет никакого уставшего кредитора!» — подумала она.

— Хорошо, — Елена вздохнула. — Пусть это будет кредитор, проведший последнее десятилетие в коме. Или в летаргическом сне. Пусть так! Об этом мы поговорим позже. Доскажи про визит.

— Мужик спросил, уверен ли я, что ты жила в это время в Москве. Ведь у тебя не было прописки.

— Ну и что?

— Он намекнул, что ты жила в другом месте. Скажем, в Омске, где и прописалась. Или в Новосибирске… Да, в Новосибирске. — Он озадаченно посмотрел на нее. — Ну, я ему сказал, что стал общаться с тобой чуть позже. Рассказал про брата… В общих чертах. Он спросил: «Так это и был ее партнер, который потратил наши деньги? Он жил в Новосибирске?» Я сказал: «Нет, брат жил в Москве и занимался другими делами». «А она чем занималась?» Я рассказал. Он засмеялся: «Как у вас все просто! Съездила в Таиланд, вот тебе и квартира, вот и дом загородный, вот и машина! Не-ет, так не бывает!»

— А ты что?

— Ничего. Я решил: это ваши дела. Что мне в них лезть, скажи? Кстати, он еще меня про твою личную жизнь расспрашивал. Есть ли у тебя влиятельный любовник или вообще какой-нибудь любовник.

— И что ты сказал?

— А я не знаю! — Он немного смущенно посмотрел на Елену. Митя не был уверен, есть ли у нее любовник. Точнее, был почти уверен, что нет, и это ему не нравилось: он считал Елену слишком привередливой. Всех его товарищей она отвергла почти сразу. Это его обижало.

— Ты сказал, что не знаешь?

— Нет, я сказал, что любовник есть, но я его не знаю. Он спросил: «А как можно узнать? Сколько ему лет, например? Где он живет?» Я рассердился. Мне кажется, он понял, что я не собираюсь сплетничать.

— Зачем же ты сказал неправду?

— А разве у тебя нет любовника?

— В данный момент нет.

— Ну, в данный момент нет, а завтра появится! Потом, ты такая интересная мадам, отсутствие любовника звучит как-то неправдоподобно… Слушай, а может, этот адвокат — твой тайный воздыхатель? Тебе никто розы по утрам не присылает?

— Знаешь, Митя, — она помолчала немного, потом переехала вместе с креслом поближе к нему, налила себе сока, но пить не стала. — У меня ощущение, что я сошла с ума… Или что реальность сдвинулась… Так бывает: какой-то пустяковый разговор, но после него все идет вкривь и вкось… Я тысячу раз прокручивала в голове свои расспросы в Корчаковке. Был алкаш, он удивился, что у них в деревне кто-то утонул. Были свекровь с невесткой, которые тоже утверждали, что никто не тонул и не пропадал. Я ведь как думала: что я их напугала своим интересом к пожилым людям и их домам. Ну приняли они меня за мошенницу, ну позвонили в милицию, ну оказалась новосибирская милиция добросовестной. Но ведь последние события — это ни в какие ворота! Это ведь какой размах, страшно подумать! Бандиты, утверждающие, что они из милиции, и допросившие водителя — раз. — Она стала загибать пальцы. — Тот, кто рылся в моих вещах в гостинице — два. Человек в перламутровой «девятке», который висит у меня на хвосте уже несколько дней — три. Кагэбэшники, взявшие с моей омской сестры подписку о неразглашении — четыре. — Митя ошарашенно смотрел, как заканчиваются пальцы на ее левой руке. — Изысканный адвокат, приходивший к тебе — пять, ну и целая бригада ландшафтных дизайнеров, вскопавшая мой огород — шесть. Во имя чего?! Реальность сдвинулась после моего разговора со старухой в Корчаковке! Но каков уровень этой старухи и что она им наговорила, если люди пошли на такие траты сил и средств?!

Несмотря на изумление, он засмеялся.

— Мало ли какие старухи бывают… Матери высших лиц государства…

— Ага. Скажи еще, их любовницы… В Корчаковке!

— Какое-то объяснение должно быть. — Митя вздохнул. — Тут в твоем перечислении промелькнул намек на милицию. Это были все-таки бандиты или люди, похожие на бандитов?

— Я думаю, это была милиция.

— Почему?

— Потому что старуха просила дочь позвонить в милицию. Потому что мимо охраны гостиницы мог спокойно пройти милиционер. И, главное, имя и адрес своей новосибирской подруги Нины Покровской, от которой, собственно, и пошла вся эта путаница с моим пребыванием в Новосибирске и с вымышленным любовником, я называла только милиции, которая осматривала мой ограбленный номер в гостинице.

— Вообще-то, я тоже подумал сначала, что дядечка из милиции, потому и стал с ним разговаривать… — Митя отчего-то смутился, даже лицо пошло пятнами. — Потом… решил, что это все-таки частное лицо, что он говорит правду — тогда я свернул разговор. А сейчас снова думаю, что ты права… Ну, чудеса!

— Я как представлю, сколько государственных средств тратится на эти чудеса, так мне плакать хочется! И это в то время, когда неплохо бы и каких-нибудь настоящих преступников поймать!

— Вот что я тебе посоветую, — он убрал ноги со стола, сел прямо. — Помнишь Андриевского, чьего-то там заместителя из службы собственной безопасности МВД? Ты о нем сюжет делала. Съезди, он неплохой мужик. Объясни все, посоветуйся. Хочешь, я ему позвоню? А вдруг это вообще все незаконно? Бывают же эти — оборотни! Может, тут совсем другое: например, хорошо замаскированный интерес к твоему имуществу? Накрутят, наврут, а потом перепишут на себя твой дом, квартиру и скажут, что так и было. Мол, старые долги, — Митя явно воодушевился.

«Слабоватая версия, — решила Елена. — В дом-то тогда зачем лазили?»

Но Митина поддержка ее успокоила. Было приятно, что кто-то взял на себя хотя бы небольшую часть тревог. «Все-таки хорошо, когда рядом есть мужик, — грустно подумала она. — Пусть даже такой, как Митя. Получается цитата из фильма про Лежаева: „Наверное, это современно и правильно — равноправие полов…“» Несмотря на плохое настроение, она улыбнулась.

Съемок у Елены сегодня не было: в обычный день она бы покрутилась немного для вида, а потом бы слиняла. Но сейчас возвращение домой, в одиночестве, не казалось ей таким уж заманчивым. В этом не очень хотелось признаваться даже себе, но она боялась вернуться в квартиру и увидеть то же самое, что видела уже дважды: в гостиничном номере и в загородном доме.

— Ты вовремя пришла — как раз к обеду! — ехидно заметила Ниночка, стараясь говорить погромче: чтобы Митя услышал из своего кабинета. Это было неправдой — девчонки раскладывали на столах бутерброды не для обеда, а для завтрака. У них почему-то прижилась такая привычка — завтракать на работе, всем вместе. Елена не стала отвечать. Валентина на днях ей сообщила по секрету, что Митя Ниночку бросил. Тут будешь кусаться…

Пока она пила кофе в комнате новостей, он дозвонился до Андриевского. Видимо, очень хотел, чтобы забылось его маленькое предательство.

— Завтра в двенадцать. Вот адрес, — он протянул листок и вдруг улыбнулся. — В двенадцать, как назло, Лежаев придет тортом нас угощать. Просил, чтобы ты была. Что соврать?

— Может, не заметит?

— Да нет, он, наоборот, что-то стал к тебе неравнодушен после поездки.

— А завтра он чего хочет? — задав этот вопрос, она поняла, что поступила неразумно.

— Вставить! — хором сказала вся служба новостей.

…«Девятка» стояла на месте. Когда Еленин «мерседес» выруливал с обочины, у нее зажглись задние фонари.

— Ничего, завтра мы с тобой на Лубянку поедем, — сказала Елена, пристегиваясь.