#img_10.jpeg
Море уходило к горизонту серебристой гладью, подернутой дымкой. Недалеко от берега, где просвечивала сквозь воду песчаная отмель, оно отливало желтоватыми тонами, синело у края отмели, разливалось едва набегавшими на песок ленивыми волнами.
У самого берега плавали водяные пузыри, какие бывают на лужах после дождя, и в каждом пузыре, как в выпуклом стекле, отражались поросшие жесткой травой дюны, раскинувшиеся над дюнами сосны, плывущие в небе облака.
Куранов растянулся на горячем песке вдоль линии прибоя. Ему видны были и море, и сбегающие по песчаному откосу кусты, и тропинка, над которой раскинула свои ветви узловатая сосна. Ствол ее, темный у подножия и золотистый вверху, причудливо изгибался, в сторону моря тянулась ветка, словно рука, держащая зонтик темно-зеленой хвои.
Неподалеку от низкого строения рыбозавода блестели разложенные на песке, как гигантское ожерелье самого морского бога Нептуна, полые стеклянные шары — поплавки от сетей. Эти шары — каждый с футбольный мяч — Куранов впервые увидел тринадцать лет назад, когда шли ожесточенные бои, наши войска штурмом брали города, а пограничный полк, в котором служил Куранов, только что принял здесь, в Прибалтике, морскую границу. Вокруг еще стояли, ожидая переброски на другие участки фронта, воинские части, медсанбаты и госпитали. В одном таком госпитале Куранов и встретил Анну — девушку, которую не мог забыть до сих пор.
Получив перевод с Камчатки на Балтику, он приехал сюда, потому что знал, Анна — здесь. Вчера, в день приезда, он даже видел ее издали, но не решился подойти и заговорить.
Лучистые звездочки качались на песчаном, словно покрытом подводными барханами, дне. Вдоль кромки воды бегал щенок с тонким и жилистым, как веревочка, хвостом, громко лаял, хватая зубами пузыри, и с ошалелым видом оглядывался, удивляясь, куда они исчезали.
На пляже стали появляться дачники. Всматриваясь в женские фигуры, Куранов ругал себя романтическим чудаком: проще всего было пойти к Анне в дом и сказать, что вот он приехал, потому что жизнь без Анны теряет для него всякий смысл.
Он уже перестал надеяться, что она придет, как увидел на гребне дюны женщину в белой кофточке и темной юбке.
Это была Анна, ее статная фигура, худощавое с энергичным профилем лицо, уложенные на затылке косы. Солнце играло в ее волосах, пронизывало тонкую ткань кофточки. Куранов вскочил, хотел окликнуть, но Анна торопливо шла по тропинке, которая вела к ее дому, где в дни войны размещалось несколько палат полевого госпиталя.
Какое-то время Куранов колебался, идти ли ему вслед за Анной, потом снова опустился на песок.
По-прежнему было тихо. Ветер шевелил волосы, пересыпал под ногами сухие песчинки, море все так же лениво плескалось, а перед Курановым проходили сейчас другие, не мирные и не дачные картины.
Прошло много лет с того времени, когда он совсем молодым сержантом-пограничником попал со своим полком в эти места. Приходилось расчищать леса от мин, брошенной немцами техники, весь участок заставы оборудовать заново. Свободного времени оставалось мало. Но он успел познакомиться с Анной и при всяком удобном случае заходил в госпиталь, где она работала медицинской сестрой.
Однажды рано утром, когда Куранов, сменившись с наряда, возвращался берегом моря на заставу, на рейде появилось наше транспортное судно под охраной военных кораблей. Позже Куранов узнал, что на транспорте было два батальона солдат.
С низкого берега транспорт, раскинувший у мачт грузовые стрелы, казался громадным. Вокруг него сновали несколько сторожевиков, рядом держался ощетинившийся стволами орудий эсминец.
Неожиданно резко и тревожно взвыла сирена, ударили колокола громкого боя, над лесом, едва не задевая вершины сосен, с ревом пронеслись два самолета. Мелькнули кресты на крыльях, под фюзеляжами Куранов ясно различил длинные и черные, похожие на сигары торпеды.
Самолеты устремились прямо на транспорт. С кораблей забухали орудия, частыми очередями застрочили крупнокалиберные пулеметы. В море с короткими всплесками стали падать осколки.
В какие-то минуты решалась участь многих людей.
С берега было видно, как, уходя за дымовую завесу, маневрировал транспорт, с борта солдаты били из винтовок. Но казалось, участь кораблей решена: точно на цель шли фашистские самолеты.
Вдруг один из них вспыхнул, с протяжным воем перевалился на крыло и, оставляя за собой черный хвост дыма, врезался в море.
Второй успел сбросить торпеду. Куранов видел, как черная сигара отделилась от фюзеляжа, поднимая брызги, упала перед судном в море. В ту же секунду из-за дымовой завесы вынесся катер, казавшийся игрушечным рядом с транспортом, и помчался наперерез торпеде, чтобы принять на себя смертоносный удар.
Столб огня поднялся к небу, мелькнули обломки катера, взрывная волна докатилась до берега тяжким гулом.
В первый момент Куранов подумал, что под удар попал транспорт, и только позже понял, на что решился командир катера.
Куранов и все стоявшие на берегу молча сняли пилотки.
Над морем еще висела полоса дыма. Корабли уходили к горизонту. Недалеко от того места, где взорвался катер, сновали две шлюпки, искали оставшихся в живых людей. Одна из шлюпок вскоре направилась к берегу. Волны, набегая сзади, разбивались о ее корму, обдавали брызгами моряков.
Куранов побежал по плотному, укатанному волнами песку к тому месту, куда пристала шлюпка.
В ней прямо на стлани лежал широкогрудый моряк с мокрыми, упавшими на лоб волосами. Глаза его были закрыты.
— Дайте пройти, — раздался негромкий голос. К шлюпке подошел врач, за ним в белых халатах Анна и санитар с носилками.
Куранов наблюдал, как врач, полный, невысокий капитан медслужбы, осматривал бережно уложенного на носилки моряка.
Один из гребцов-матросов негромко говорил:
— Сам слыхал, как он в мегафон крикнул: «Всем за борт! Иду на торпеду!..»
— Берем вашего героя в госпиталь, — сказал врач лейтенанту, прибывшему со шлюпкой.
— Я помогу нести, — предложил Куранов.
— Конечно, — кивнула Анна, даже не посмотрев на него, ей было все равно, кто предложил свою помощь. Светлые глаза Анны видели перед собой только этого моряка.
К носилкам подошел старик в кожаном картузе, короткой куртке. Анна что-то сказала ему по-эстонски, тот покачал головой, взглянул на врача выцветшими, светлыми, как родниковая вода, глазами, ярко выделявшимися на темном морщинистом лице. Коротко подстриженная седая борода его казалась алюминиевой.
Матрос продолжал рассказывать о том, как командир корабля лейтенант Горновой подставил борт катера торпеде. Куранову не давала покоя фраза: «Всем за борт, иду на торпеду». Смог бы он сам пойти на верную смерть, чтобы спасти других? Способен ли на такое?
Он шагал, стараясь не раскачивать носилки, сосредоточенно глядя в широкую спину санитара, обтянутую коротким и узким халатом.
На следующий день он отправился к домику Анны, оборудованному под палаты госпиталя.
Вокруг госпиталя группами собирались солдаты: кто навестить раненых, а кто — сестер, ухаживающих за ранеными, переговариваясь, курили самосад, с опаской поглядывали на окна: не шумно ли они себя ведут. Куранов больше часа ждал Анну и, когда она, озабоченная, вышла наконец из дому, остановил ее.
— А-а, здравствуйте, — рассеянно сказала Анна. Это «здравствуйте», после того как они давно уже говорили друг другу «ты», обидело его.
— Как наш моряк? — спросил Куранов.
— Очень плох. Мне поручили ухаживать за ним…
Она сказала «мне поручили», но Куранов подумал, что Анна сама добилась разрешения быть его сиделкой.
…У старшины заставы Куранова было множество дел и обязанностей в эти первые дни организации охраны границы. И все же, выкраивая время, он почти каждый вечер бывал у «филиала госпиталя», как пограничники называли домик Анны. С наигранной бодростью он окликал ее: «Привет, сестричка, как там наш моряк?»
— Плохо! — сдержанно отвечала Анна, и по ее глазам Куранов видел, что она нисколько не искала встречи, не ждала его.
Но не одна Анна притягивала его сюда. Все эти дни он мучительно думал: смог бы он или не смог подставить борт своего корабля торпеде во имя спасения других людей? Он приходил сюда к Анне, но в то же время приходил и к Горновому, мысленно поспорить с ним, помериться характерами, рассказать ему и Анне обо всем, что он сделал за день.
Не только у Куранова — у самого молодого солдата на заставе за все время не было ни одного нарушения, ни одного проступка, застава на инспекторском смотре по всем показателям получила отличные оценки. Это был своеобразный ответ Куранова в его негласном споре с Горновым.
Но Куранов искал случая испытать себя, повторить подвиг Горнового. В глазах Анны, он знал, любой его подвиг будет вторым, а первым, так же, как и сердцем Анны, владеет Горновой. Он завидовал Горновому, порой ненавидел его и чувствовал, что какие-то нити все больше и больше связывают его с моряком. Что бы он ни делал, о чем бы ни думал, здесь же был Горновой, и Анна — строгий судья между ними.
В один из дней, напрасно простояв у домика в надежде увидеть Анну, Куранов подошел к открытой двери комнаты Горнового, заглянул внутрь.
Ему видна была железная кровать, застланная свежими простынями. На кровати лежал моряк с темным лицом и темными руками, рядом с ним на табуретке сидела Анна.
Горновой молча взял ее руку и в эту минуту увидел Куранова.
— Сержант! — раздался низкий голос. — Войди!..
Анна, оглянувшись, смутилась, поднялась со своего места и вышла.
Куранов шагнул через порог, приложил руку к пилотке.
— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — вглядываясь в моряка, сказал он.
На него смотрело тонкое исхудалое лицо с крылатыми черными бровями и плотно сжатым ртом.
— Здравствуй. — Горновой протянул руку и сильно сдавил ему кисть.
— Слышь, браток, — с опаской глянув на дверь, заговорил он. — Дай клятву, что сделаешь одно дело. Клянись, говорю!.. — он задышал часто и неровно.
— Обещаю, — сказал Куранов, невольно подчиняясь той силе, которую вкладывал Горновой в свои слова.
— Вот… — Пошарив под матрасом, Горновой вытащил сложенный треугольником листок бумаги. — Письмо. Умри, а доставь по адресу. Так, чтоб ни одна душа не знала… Особенно она… — Моряк кивнул в сторону двери, в которую вышла Анна.
— Сделаю, товарищ лейтенант.
— Зайдешь потом, скажешь мне, — откинувшись на подушку и хватая себя за воротник рубашки, словно что-то душило его, проговорил Горновой.
Неожиданно он затих, сжав челюсти так, что под скулами обозначились желваки.
— Первый боевой! — громко и отчетливо сказал он и сам ответил: — Есть, первый боевой!
Куранов вздрогнул.
— …Целик десять ноль, прицел тридцать. Лево девять! Очередь… Больше один! Залп!.. Товсь!
Бред начался без всякого перехода от сознания к забытью. Горновой метался на постели с закрытыми глазами и, часто дыша, выкрикивал команды, как будто стоял на мостике корабля, вступившего в бой.
В палату вошла Анна, гневно повернулась к Куранову:
— Уходите!
Куранов видел: еще минута — и она ударит его.
Он вышел и дал себе слово никогда не искать встреч с Анной.
Сойдя с тропинки в молодой соснячок, он развернул письмо, прочитал его. Это был рапорт Горнового командиру дивизиона с просьбой досрочно выписать из госпиталя. Писал Горновой страстно, убеждал, что он почти здоров, что глоток морского воздуха и боевой мостик корабля поставят его на ноги скорее, чем вся медицина.
Куранов знал, после тяжелой контузии Горновому нужно не меньше полугода восстанавливать свои силы, а тот — и месяца не прошло — просился на фронт… Да, он шел к Горновому, чтобы говорить с ним как ровня, доказать, что нисколько не слабей его характером. На деле же моряк с первой минуты подчинял себе силой своей натуры. Едва приподнимавшийся с постели Горновой просил вызвать его в действующий дивизион морских охотников, а он, Куранов, здоровый и сильный, торчит в тылу!
Где-то подспудно шевельнулась надежда: может быть, с отъездом Горнового Анна забудет его и вернется снова к Куранову? Нет, вряд ли такого забудешь…
При первой же возможности Куранов на попутных машинах добрался до базы моряков и вручил письмо Горнового командиру дивизиона. На другой день он подал рапорт начальнику заставы об отправке на фронт.
Проходили дни. Куранову пришлось еще раз встретиться с Анной и Горновым. Он и сам не заметил, как однажды оказался у «филиала госпиталя». Тропинка, словно в туннель, ныряла под соединявшиеся между собой ветви елей, здесь было прохладно и сумрачно. У Куранова заныло в груди: по тропинке медленно брел Горновой, а рядом с ним Анна, коренастый угловатый моряк и бережно поддерживающая его тонкая светловолосая девушка. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, насколько они заняты друг другом.
Куранов осторожно повернул назад и, сбежав к морю, долго шагал у самой кромки воды, отметив про себя, что пришел как раз на то место, где впервые увидела Горнового Анна.
С трудом дождался он ответа на рапорт. Оставались считанные часы до отъезда, но судьба, будто смеясь, снова столкнула его с Горновым и Анной.
В эту ночь Куранов едва ли не в последний раз проверял с начальником заставы наряды и сторожевые посты.
Ветер гнал и гнал на берег волны, от их ударов дрожал вдающийся в море причал. Под склоном дюны темнело одноэтажное строение рыбозавода, черными китами лежали на песке перевернутые вверх килем лодки. Отражая блеск ночного неба, светились прикрепленные к сетям стеклянные полые шары, словно выброшенное на песок ожерелье.
Запах сетей и просмоленных канатов, запах водорослей, смешанный с душистым настоем соснового леса, как будто сам лился в легкие, хотелось дышать и дышать, хватать всей грудью налетавший из темноты тугой воздух.
Куранову до слез жалко было оставлять все это, покидать своих товарищей и уезжать неизвестно куда, неизвестно в какую жизнь, но он должен был ехать. Тайный спор с Горновым еще не был закончен.
После обмена сигналами с берегом из темноты возник силуэт военного корабля.
К причалу пришвартовался с потушенными огнями «большой охотник», на берег сошли три человека в морской форме, спросили у Куранова и начальника заставы, как пройти к госпиталю, где был Горновой, растворились в темноте ночи.
На корабль возвращалась целая группа. В центре Куранов увидел коренастую угловатую фигуру Горнового, рядом с ним шла Анна и по другую сторону — ее отец, старый рыбак в брезентовой робе, сапогах и кожаном картузе, молчаливый и опечаленный.
Горновой шутил и смеялся, что-то говорил Анне, показывая на корабль у причала. Поравнявшись с Курановым, обрадованно раскинул руки.
— Сержант! Что ж ты не приходил! А я ждал тебя!
Не успел Куранов ответить, как Горновой порывисто привлек его к себе и крепко обнял.
— Дошло ведь письмо-то! А? — вполголоса проговорил он. — С меня причитается, авось свидимся. — Так же быстро отстранив от себя Куранова, он с размаху ударил ладонью о его ладонь, потряс ему руку.
Лейтенант казался совсем выздоровевшим. Не верилось, что всего месяц назад он в бреду метался на койке, выкрикивая команды, разрывая на себе рубашку. Он был бесконечно рад, что приехали его друзья, что он чувствует себя бодрым, возвращается в строй. Даже разлука с Анной не угнетала его, наверное, он еще не сознавал, что через несколько минут ее не будет рядом.
Куранов поклонился Анне. Она ответила, лишь на секунду отведя взгляд от Горнового. С выбившейся из-под платка прядью волос, с приоткрытыми губами, она словно хотела что-то сказать и не говорила, стесняясь присутствующих. Даже когда Горновой наклонился к ней и на прощанье поцеловал, Анна не проронила ни слова.
Моряки пошли по причалу к своему кораблю. Вобрав голову в широкие плечи, раскачиваясь на ходу, будто под ним была уже палуба, шагал лейтенант Горновой.
Раздалась негромкая команда, звонки машинного телеграфа, приглушенно заработал мотор. Корабль, вспенивая винтом воду, отвалил от причала.
— А-ня! Не ску-чай! Жди! — сложив ладони рупором, крикнул Горновой.
Таким и запомнил его Куранов, оживленным, заявляющим громким голосом всем и каждому, что он жив, здоров, любит славную девушку, спасшую ему жизнь, возвращается в море.
Куранов стоял рядом с Анной и ее отцом. Ничего уже нельзя было увидеть в пустынном пространстве, только белели гребнями бьющие в сваи причала волны.
Они с Анной пошли вверх по тропинке, сзади тяжело поднимался отец.
Остановившись на гребне дюны, Анна коснулась Куранова рукой и сказала:
— Спасибо. Больше провожать не нужно…
Ветер выжимал из глаз слезы, парусом надувал гимнастерку, метался в ветвях, сбивая на землю шишки и сучья. По-прежнему мчались облака, и казалось, что сосны валятся им навстречу, снова выпрямляются и машут верхушками в ту сторону, куда ушла Анна.
Через несколько дней Куранов уехал в действующую армию.
Все это настолько ярко всплыло в памяти, будто произошло совсем недавно.
Он сидел на песчаном пляже и смотрел, как одна за другой накатывают на берег волны, такие же, как и тринадцать лет назад. В руках у него был алюминиевый портсигар, единственное связующее звено между ним, Горновым и Анной.
Фотография Анны под плексигласом на крышке портсигара хорошо сохранилась. Сам портсигар был сделан умело, без грубых узоров, какие обычно выковыривали солдаты на своих котелках и табакерках. Ниже ободка, удерживающего фотографию, были выгравированы едва заметные буквы «А.» и «М.» и дата — двадцатое сентября сорок четвертого года.
Когда Куранов ехал сюда, то представлял, что поговорит с Анной обязательно на берегу моря, там, где она впервые увидела Горнового. Но все произошло проще. Дойдя по тропинке до бывшего «филиала госпиталя», Куранов постучал в дверь и, когда Анна вышла, сказал:
— Я должен передать вам эту вещь…
Анна взяла из его рук портсигар и стиснула так, что побелели пальцы. Она словно ждала чуда, ждала, что вслед за портсигаром появится и сам, радостный и оживленный лейтенант Горновой.
— Как неожиданно… — проговорила она. — Вы служили с ним? Когда вы видели его в последний раз?
— Тогда же, когда и вы, там, на пристани, — кивнул Куранов в сторону причала и подумал: «Не с этой вестью я хотел бы к тебе приехать».
Анна, будто что-то припоминая, окинула Куранова быстрым взглядом. Видно, только сейчас она узнала его.
— Я вам расскажу, как попал ко мне этот портсигар, — проговорил Куранов.
— В прошлом году мне пришлось лечь в хирургическое отделение: открылась рана. Было это на Камчатке… На соседней койке оказался бывший моряк, работает он сейчас в промысловой бригаде, ходит на Командорские острова за морскими котиками.
В первый же день я увидел у него портсигар. Сначала он не хотел мне ничего объяснять. Я рассказал ему о лейтенанте, о вас… Сказал, что меня переводят в Прибалтику и я обязательно вас найду. Он долго молчал, курил, потом ответил: «Это самая дорогая для меня память. Только по справедливости, верно, надо ей передать».
Анна, не глядя на Куранова, молча слушала.
— Через месяц после того как ушел отсюда, лейтенант принял корабль, тоже «большой охотник». Человек, передавший мне портсигар, служил на этом «охотнике» боцманом. Поздней осенью два наших корабля вышли в море на свободный поиск. Настигли немецкую подводную лодку, завязали бой. На помощь подлодке немцы выслали свои корабли. «Охотник» Горнового не мог выйти из боя: носовой отсек был затоплен, машина не работала. Лейтенант отдал приказ уцелевшим перейти на другой корабль и уходить, сам до последнего снаряда прикрывал их отступление…
Куранов замолчал. С застывшим выражением лица стояла Анна, глядя куда-то в сторону моря. Неподалеку играли на отмели дети, громкий смех и визг наполняли воздух. За детьми бегал щенок с тоненьким, веревочкой, хвостом, ловил всех за пятки, лаял и ошалело лакал морскую воду.
— Может, я не должен был это говорить, — пробормотал Куранов. Ему показалось, что Анна вот-вот упадет, такое белое у нее было лицо.
— Нет, — ответила она, — вы должны были передать, все равно больнее не будет… Ну, а вы? Как воевали, как живете?
В сущности Куранов затем и приехал, чтоб рассказать о себе. Он мог сказать, что воевал честно и недаром получил Золотую Звезду Героя. И во всем, что бы он ни делал, был Горновой, был с ним каждый день, каждый час, навсегда вошел в его жизнь.
Но в этом вопросе Анны: «А как вы?» — он чувствовал горечь: «Вот ты, Куранов, жив, а Горновой погиб…»
— Ну, что я, — сказал Куранов, пожимая плечами, — воевал, как все, после войны служил на Камчатке, теперь перевели опять сюда…
— Женаты? — спросила Анна.
Куранов секунду молчал.
Как сказать ей, что жена не стала ему другом, что все эти годы он не мог забыть Анну и мечтал встретиться с ней? Да и можно ли говорить это сейчас, когда Анна, казалось, думала: «У тебя есть семья, а у меня ее нет, потому что нет Горнового. Разве это справедливо?»
— Женат… — нехотя ответил Куранов. Совсем иначе представлял он себе разговор с ней. Анна была сейчас такая же чужая, как и тогда, много лет назад.
— И дети есть?
— Дочка, — ответил Куранов и неожиданно улыбнулся.
Эта невольная улыбка как будто смягчила Анну.
— Не знаю, согласитесь ли вы со мной, — проговорила она, — но я все же скажу. Есть люди, которые, хотят этого или не хотят, направляют жизнь других…
Куранов насторожился: Анна как будто читала его мысли.
— Тот, кто хотя бы раз встретился с таким человеком, становится сильнее и душевно богаче на всю жизнь. Сравнивая себя с ним, знаешь, как поступить в самую трудную минуту. И никто — слышите? — никто и никогда не сможет заменить его собой.
Анна замолчала, потом добавила:
— Может быть, я тоже не должна это говорить. Но так лучше… И не грустите: у вас есть все, чтобы считать себя счастливым.
#img_11.jpeg