ГЛАВА ПЕРВАЯ

ОСЛОЖНЕНИЯ

Приказ о снятии капитана Ястребилова с должности коменданта, да еще с понижением в звании, был уже заготовлен, но обнародовать его и привести в действие мешала сложившаяся оперативная обстановка.

Назначенный вместо Ястребилова комендантом капитан Рыжаков мог принять Дауган лишь после возвращения из похода в пески. Сейчас же на такое кропотливое дело невозможно было выкроить даже один день. Заниматься организационными делами во время развернутого пограничного поиска значило поставить под удар успех всей операции. Именно по этим причинам Ястребилов, предупрежденный о предстоящих изменениях в его судьбе, все еще продолжал исполнять обязанности коменданта, хоть и подал рапорт об отправке его на фронт. После злополучного тоя он из кожи лез в служебном рвении, надеясь реабилитировать себя и как-то вернуть расположение начальства.

Самохину, как и другим офицерам комендатуры, все эти новости были хорошо известны, как известно было и то, что осложнившаяся обстановка каждую минуту может потребовать от него и его солдат самых решительных действий.

Два месяца, которые Самохин провел здесь, пытаясь наладить нормальную работу нового, такого разношерстного, еще не слаженного подразделения, довели его до нервного истощения. Он, так же как и его переводчик Вареня, совсем перестал спать по ночам, постоянно испытывая беспокойство: вдруг кто-нибудь в наряде уснет, кто-то недосмотрит или, чего доброго, достанет спиртного и напьется.

По своей привычке вести записи о каждом солдате, Самохин завел специальную тетрадь, в которую записывал исходные данные, с каких у него началось знакомство с подчиненными.

Что греха таить, личные карточки его подчиненных пестрели взысканиями и были очень бедны поощрениями.

Особенно трудно пришлось Андрею в октябрьские праздники, когда накануне перехода на усиленную охрану он сам, начальник оперативного поста, кое у кого из солдат отбирал спиртное. Некоторые успели раздобыть и вино, и водку, и самогон, и даже спирт.

Праздники кое-как миновали, но дела в подразделении шли из рук вон плохо.

Все это, вместе взятое, давало капитану Самохину, переаттестованному из политсостава по приказу Верховного Главнокомандования, право не раз и не два помянуть «незлым тихим словом» удружившего ему бывшего капитана, теперь старшего лейтенанта Ястребилова.

Андрей и в это утро, отправив очередные наряды, сидел над своей тетрадью, раздумывая о подчиненных, а главным образом о том, как мало, в сущности, прошло времени и как много затрачено сил без сколько-нибудь заметных результатов.

Неожиданно раздался стук в дверь. Настороженно, как он сам стал замечать за собой, Самохин повернулся, не сразу сказал: «Войдите», заведомо раздумывая, что там еще случилось?

Какова же была его радость, когда в комнату вошел старшина Галиев, четко щелкнул каблуками, приложил руку к пилотке и доложил:

— Товарищ капитан, старшина Галиев прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы.

С особым удовольствием он назвал Андрея капитаном. От радости Самохин глазам своим не верил.

— Послушай, Амир, неужели это ты? Значит, полковник Артамонов не забыл о своем обещании?

— Так точно, товарищ капитан, полковник Артамонов не забыл, — подтвердил Галиев. — Вызвал меня и говорит: «Посылаю тебя, Амир, на ответственный участок, потому что верю тебе. Одному капитану Самохину Андрею Петровичу там трудно. Теперь вас будет двое, но и двоим работы хватит по горло. Так что держитесь... А я вам верю».

— Да брось ты тянуться! Если бы знал, как мне не хватает здесь настоящей живой души!.. На сколько же тебя прислали?

— Сколько потребуют обстоятельства, товарищ капитан. Знают об этом, наверное, только аллах да еще полковник Артамонов, — улыбаясь одними глазами, ответил Галиев, видимо тоже очень довольный встречей.

— Ну теперь повоюем! — Самохин окинул старшину оценивающим взглядом. — Да садись ты, ради того аллаха, не стой столбом!

Галиев, подтянутый, начищенный, являл собой образец воинской выправки.

— Как у вас-то дела, товарищ капитан? — спросил он. Андрей решил ничего не скрывать от старшины.

— Наверное, необходимо определенное время, — сказал Самохин, — чтобы переломить сознание приученных к своей второсортности людей. Приходится каждый день и каждый час воздействовать на психологию этих сачков, маскировщиков и нерадивых горлопанов.

— Будем воздействовать, товарищ капитан, — заверил Галиев. — Какие поступят руководящие указания?

— Только одно, дорогой Амир, — сказал, вздохнув, Самохин, — наладить службу оперпоста так, как она налажена на резервной заставе комендатуры.

— Будем налаживать, товарищ капитан, — еще раз с удовольствием произнес Галиев новое воинское звание бывшего замполита.

— Я тут пока один мараковал, по-всякому прикидывал, — признался Андрей. — Народ-то подобрался, честно говоря, разный. Есть и маменькины сынки, которые со всякой ерундой бегают советоваться, есть и нерадивые, того и гляди, за тарелкой борща уснут, есть и такие, что приказного тона не терпят, сразу прут на рожон... И еще... Может быть, ты заметил, а если нет, то увидишь, особенно после отбоя, у некоторых нательные кресты на шнурках. Два раза уже отбирал, так они из жести сделают и снова носят... Но главная закавыка в двух братьях-близнецах. Они весь личный состав в страхе держат, они погоду делают. По фамилии Охрименко, зовут Петр и Павел. За глаза прозвали их апостолами. Ну это, скажу тебе, такие апостолы, что у всего оперпоста от их апостольства в мозгах свербит... Старший «апостол» Павел. Сколько бы его ни наказывали за грязное оружие, карабин принципиально не чистит. «Железо, — говорит, — все выдержит». В наряде, когда жарко, раздевается до трусов, службу несет из рук вон плохо. А посмотри личную карточку — мастеровой человек, золотые руки. Он и слесарь, и столяр, и краснодеревщик... Отец на фронте, дома мать и невеста — отличная девушка... Пытаюсь еще и по этой линии на него воздействовать, говорю, что я отцу напишу, матери могу сообщить, что вот-вот ее сын под трибунал попадет. Ничего не боится, понимает, что и перед его матерью мы в ответе. Приедет она и скажет: «Я вам сына доверила, а вы что? Кроме как в тюрьму, ничему его и не научили? Дома он не был бестолковым».

— Наверное, такие в каждом призыве есть, товарищ капитан, — осторожно сказал Галиев. — Давайте вместе будем с вашими «апостолами» справляться...

Разговаривая, они увидели пересекавшего двор переводчика Вареню, которому, очевидно, кто-то сказал о прибытии старшины с Даугана.

— Дозвольте, товарыщ старший полит... пробачтэ, товарыщ капитан... Товарыщ старшина?! Здравия желаю! До нас робыть? Оцэ добре: ще одна ридна душа е! Бо дуже важко було нам тут с товарищем капитаном!..

— Ну как, в наряде больше стихи не пишешь? — благосклонно принимая восторги Варени, спросил Галиев.

— Як бы тикэ стихы, я ж зовсим нэ сплю!.. Така хвороба!.. Тикэ очи заплющу — як пидскочу!.. А тут ще така напасть! Куды нэ пидэшь, навколо шуршыть!.. Пид койкой шуршыть!.. У тумбочки шуршыть!.. До витра пидэшь, и там, у выноградных лыстьях, шуршыть!

— Что шуршит, Вареня? — не понимая, в чем дело, спросил Галиев.

— Та мыши шуршать!.. То ж цила бида!.. Така сыла мышей — николы й нэ бачив такого! Почав сапогы натягувать, и в сапогах мыши: як стрибанэ — й побигла. 3 переляку чуть нэ вмэр!..

— Действительно, у нас тут нашествие мышей, — подтвердил Самохин. — С голодухи, что ли, мигрируют? Всякую заразу могут принести: туляремию, пиндинку... За мышами лисы пришли, так уже есть приказ: лис не трогать, пусть отъедаются... Вы привезли, Вареня, что обещали?

— А як же ж, прывиз, вжэ й роскыдав, пиду докыдаю, трохы осталось... Разрешите идти?

Самохин отпустил переводчика, Вареня вышел. Галиев, кивнув в его сторону, спросил:

— Ну как он?

— Старается изо всех сил. Только бы заработать поездку домой на попутной машине к своей Юлдуз. Отпускал его за сорным зерном — мышей травить. Боюсь, как бы и правда какую-нибудь эпидемию не занесли... Так что имей в виду, во дворе разбросан отравленный ячмень. Солдаты в фундаменте все дыры позабивали, глиной замазали, чтоб, наевшись этого ячменя, мыши под дом не бежали, там не дохли.

Загнусавил зуммер телефона, Самохин снял трубку. С соседнего разъезда передали, что оттуда вышел эшелон с заключенными, направляющимися на каменоломни, где дробят щебенку для строящейся неподалеку дороги.

Эшелон приказано поставить в тупик на станции Аргван-Тепе, пока не пройдут составы с военным снаряжением для фронта.

— Вот и нам работа, — положив трубку на рычаг, сказал Самохин. — Охраны у эшелона всего ничего... А ну как побег? А куда бежать? Ясно, к границе. С моим войском недалеко и до ЧП.

Приказав всем свободным от наряда взять оружие и построиться, Самохин представил Галиева как помощника начальника оперативного поста, приказал всем следовать за собой.

На коротких перегонах между разъездами, построенными за время войны чуть ли не в пределах видимости, поезда не задерживались.

Не успели солдаты оперпоста занять указанные им места вокруг тупика, куда должен был прийти эшелон с заключенными, как уже послышалось тяжелое дыхание паровоза, колеса вагонов, переговариваясь на стрелках, перешли с основных рельсов на запасные, с чугунным гулом замедлили движение. Нудно заныли тормоза. Поезд встал, и только локомотив попыхивал паром, словно был недоволен вынужденной остановкой.

Самохин направился вдоль вагонов, приспособленных под перевозку заключенных, посмотреть, что за народ везут в эти «благословенные» края. Осматривал он двери вагонов, окна, забранные решетками, охранников на тормозных площадках не из праздного любопытства, а из чувства привычного уже беспокойства: все ли его часовые, выставленные в оцепление, на местах?

В сопровождении Галиева он медленно шел вдоль состава, как вдруг послышался громкий обрадованный голос:

— Гражданин начальник! Гражданин начальник! Посмотрите вверх! Посмотрите сюда!..

Самохин поднял голову и узнал прильнувших к решетке в открытом окне товарного вагона двух заключенных.

Сразу же вспомнилось маленькое помещение Красноводской комендатуры, до крайности утомленный комендант майор Судзашвили, задержавший двух чернявых граждан с ювелирным магазином в чемоданах. Граждане эти, как они сами об этом заявили, собирались «разлагать советским золотом иранских капиталистов». «Огладили» этих чернявых два жулика-рецидивиста. Они-то сейчас и смотрели из-за решетки вагона. Самохин даже имена их запомнил. Тот, что пониже ростом, с тупым мясистым лицом, не хватающий звезд с неба, — Митька Штымп, а его товарищ — вор-аристократ, с узкими холеными руками и невыразительной физиономией, — Ардальон Лягва.

Но, едва начав работать в фонд обороны, жулики эти, как чаще всего бывает с подобной братией, перестарались: «огладив» ювелиров, они тут же ловко утащили чемодан с фальшивыми документами и деньгами у матерого фашистского разведчика Белухина, тем самым сорвав операцию и пограничникам, и лейтенанту госбезопасности Овсянникову, поставив в сложное положение майора Судзашвили.

Все это непроизвольно всплыло в памяти Андрея. Он хотел было идти дальше, но Ардальон Лягва с непонятной настойчивостью снова остановил его отчаянным криком:

— Гражданин начальник! Вы должны нас помнить! Мы же с майором Судзашвили работали! Вы к нему заходили, когда с фронта ехали! Вспомните нас! Ардальон Лягва и Митька Штымп!.. Еще сказали, какие у нас странные имена, а мы сказали — прозвища...

— Ну, предположим, помню, что из этого? — спросил Самохин. Он видел, что разговор привлек всеобщее внимание.

— Так засвидетельствуйте, что мы в фонд обороны работали!..

— Наверное, и себя не забывали, если опять за решетку угодили? — резонно заметил Самохин,

— Так это за старое... Не дали до конца перековаться! А в фонд обороны, вы же сами знаете, как мы вкалывали! Следователю обязательно скажите! Мы вам напишем! И ему скажем, чтоб вас вызвал свидетелем! Нам наверняка половину срока скостят!

— Прежде чем говорить о следователе, надо добиться пересмотра дела, — заметил Самохин.

— Так вы ж и добьетесь, — уверенно заявил Лягва.

— Вот это да!.. — не выдержал Галиев. — Вам только и заниматься этим жульем.

— А я вот не уверен, что добьюсь, — ответил Лягве Андрей. — Ваши-то старые дела я не знаю. В фонд обороны вы действительно работали, могу подтвердить. А за что вас судили?.. И потом, почему бы вам не попросить быть свидетелем майора Судзашвили? Он же вас тогда приютил.

— Майор Судзашвили на фронт уехал, а его полевую почту мы не знаем, — вставил слово Митька Штымп.

Лягва тут же перебил его:

— Майора Судзашвили мы ищем. Только хилое это дело!.. Война!.. Где искать?.. А вас нашли... Помните, как чемодан с башлями принесли и на стол поставили? Другие из охраны тоже видели, и рабочий с красной книжечкой, что нас задержал... Обязательно скажите следователю!..

— Это я, конечно, скажу. Могу и рабочего с красной книжечкой вам найти. Думаю, не откажется подтвердить...

Неожиданно Ардальон Лягва прищурился и с выражением крайнего недоверия погрозил Самохину длинным тонким пальцем:

— Начальник, не фальшь!

— Это как же «не фальшь»? — спросил Самохин. — Что тебе не понравилось?

— Легко соглашаешься, — пояснил Лягва. — Нипочем не торгуешься. Значит, врешь!

— Ну так я же от своих слов не думаю отказываться. Вы-то на пересмотр подавали?

— Три раза, — опять вставил Митька Штымп.

— Помолчи!.. — одернул его Лягва. — Гражданин начальник, мы подавали, но у нас свидетелей нет. Нужны хотя бы два свидетеля. Вы — первый!

— Согласен. Считайте меня первым. Запомните адрес... — Андрей назвал номер своей полевой почты. — Так и напишите: «Капитану Самохину».

— А зовут-то вас как?

— Андрей Петрович.

— Все!.. Андрей Петрович!.. Дорогой! Заметано!.. Молодец, Андрей Петрович!.. Век не забудем! — в восторге завопил Лягва.

— Нет, не все, — остановил его Самохин. — Как же я буду давать показания и о сроках говорить, если не знаю, что вы решили насчет старого?

— Что ты, начальник?! Вот!.. — Лягва резанул себя ладонью по горлу. — Гад буду!.. Завязали! Навеки!..

Самохин, прищурясь, погрозил пальцем.

— Чего? — оторопело остановился Лягва.

— Легко соглашаешься, — усмехнувшись, его же словами ответил Андрей.

— Начальник! Андрей Петрович! Падла буду! Верно говорю!

Из окошка вагона понеслась четырехэтажная божба в невыразимых словосочетаниях.

Но в это время кто-то сгреб и оттащил от окошка Митьку и Ардальона, донеслось глухое: «Ссучились, гады». Митька взвыл дурным голосом, из-за стенки вагона донесся гул голосов. Охранник, сопровождавший эшелон, приоткрыл дверь, в вагоне сразу все стихло.

— Не понимаю, Андрей Петрович, зачем это вам? — отходя вместе с Самохиным от вагона, спросил Галиев.

— Не знаю, Амир. Иной раз самый неожиданный случай может пригодиться... И потом, люди ведь... Видел я, как они по-своему пытались стать полезными. И представь, весьма существенно: своего же брата — крупных аферистов на чистую воду выводили. Сначала приволокли в комендатуру чемодан денег, а потом целый ювелирный магазин в двух чемоданах... Историю с Белухиным ты и сам знаешь... Сейчас они как бы в неустойчивом равновесии: толкни их — опять в болоте завязнут; поддержи, — может, и правда людьми станут.

— Черного кобеля, товарищ капитан, не отмоешь добела, — скептически заметил Галиев.

— Ну не скажи, может, они и не такие уж черные...

— А за решетку опять попали.

— Тоже верно. Значит, старые дела у них будь здоров были, — согласился Андрей.

— Охота вам, — еще раз сказал Галиев, явно не одобряя капитана.

А Самохин подумал, что старшина, конечно, имел право на собственное мнение, но не раз уже, когда возникало у них с Галиевым разное отношение к людям, прав в итоге оказывался он, Самохин.

Так было, например, когда проводили поиск в Каракумах и Самохин «помог» проводнику пограничников Хейдару «спасти», по заданию командования, калтамана бандитов Аббаса-Кули. «Спасти» Аббаса было необходимо, чтобы проникнуть в ближайшее окружение господина Фаратхана, опекавшего резидента Белухина.

Позже Галиев во всем очень правильно разобрался и обиделся лишь на то, что его не сразу подключили к поиску. Но тогда все было оправдано и расшифровывалось с полной ясностью, а сейчас, с точки зрения старшины, черт знает что: какой-то вор-рецидивист по пути к местам, не столь отдаленным, кричит: «Начальник, не фальшь!», а он, капитан Самохин, должен еще о чем-то с ним толковать.

Радость встречи с Галиевым была несколько испорчена инцидентом на станции, но Самохин не жалел, что пообещал ходатайствовать о пересмотре дела. Почему не попытаться помочь даже этим жуликам стать людьми, когда есть хотя бы небольшая предпосылка для этого?

В это время прошли через станцию эшелоны с воинскими грузами, отправился дальше по своему маршруту и эшелон с заключенными. Станция опустела.

Сняв оцепление, строем ведя солдат в помещение погранпоста, Андрей только сейчас увидел, что во дворе стоит военный газик.

Навстречу строю спешил переводчик Вареня.

— Товарыщ капитан! Вже с пивчаса, як прийихалы капитан, пробачтэ, старший лейтенант Ястребилов, — сообщил он заговорщическим шепотом. — Я вже их нагодував, як треба.

— Чем же ты старшего лейтенанта «нагодував»? — спросил Самохин, но Вареня не успел ответить: Ястребилов, ковыряя в зубах, вышел на крыльцо.

Самохин, невольно ощущая двусмысленность положения — непосредственный начальник стал младшим по званию да и дослуживал на этой должности считанные дни, — остановил строй, повернул фронтом к коменданту, скомандовал «Смирно!», доложил о прибытии.

— Вольно, вольно, — умиротворенно, видимо после вкусного обеда, сказал Ястребилов. Тем не менее держался он напряженно, ревниво наблюдая, а не смеется ли кто над ним за снятую с погон звездочку?

Заложив руки за спину, Ястребилов прошелся вдоль строя, заглядывая всем поочередно в глаза и чуть ли не касаясь носом, каждого стоящего в строю солдата.

Все эти молодые и пожилые люди с разным выражением лица принимали не очень-то приятную манеру коменданта изучать личный состав. Едва ли нашелся хоть один, кому такое знакомство пришлось бы по душе.

— Ну как народ, товарищ капитан? — со скрытой иронией и довольно прозрачной издевкой спросил Ястребилов.

— Хороший народ, товарищ старший лейтенант, — ответил Самохин. (Ястребилова от его нового звания всего передернуло.) — С боевой задачей справляемся, надеемся достичь более высоких результатов.

— Отлично, отлично, желаю удачи, — сказал Ястребилов.

Разрешив отпустить солдат, самолично дав команду «Разойдись!», Авенир Аркадьевич вошел в казарму, проверил две-три винтовки, вытащив затворы и заглянув на свет в канал ствола, попробовал мизинцем, достаточно ли тонким слоем смазано оружие, заглянул в туалет, нет ли там бумажек или окурков, — на том и успокоился, решив, что достаточно проинспектировал оперативный погранпост.

Когда Самохин и Галиев проводили его к машине, Ястребилов, уже садясь рядом с водителем, словно бы между прочим сказал:

— А вы, оказывается, неплохо живете, капитан Самохин. Людей-то своих курятиной кормите?

Андрей хотел было спросить: какой, мол, курятиной? Но вовремя воздержался, почуяв неладное. Он пробормотал что-то невнятное. Ястребилов подозрительно к нему присмотрелся, сам того не ведая, подсказал единственно возможный ответ:

— Вот так вот... Кому за праздник и подношения местных жителей взыскание и понижение в звании, а кое-кто на этом перед личным составом дешевый авторитет завоевывает.

— Я вас не понял, товарищ старший лейтенант, — предельно холодно сказал Самохин.

— Ничего, поймете... А в общем, пообедал я у вас недурно. Прямо, знаете ли, как в кавказском ресторане! Цыплята табака!..

Ястребилов на прощание махнул рукой, сел в кабину, и газик медленно покатился по улице, направляясь к шоссе.

Андрей и старшина Галиев молча поглядели друг на друга.

— А ну-ка, давай сюда этого шеф-повара, — приказал Самохин.

Вошел Вареня. Андрей взглядом велел прикрыть дверь, негромко спросил:

— Так какой курятиной ты старшего лейтенанта накормил?

Вареня вильнул глазами в сторону, принял самый простодушный вид.

— Что ж молчишь? Говори, какие куры? За чей счет перед комендантом выслуживался?

— Туркмэньскы... Тутэшни...

— Откуда ж они взялись, «туркмэньски», «тутэшни»?..

— Товарыщ капитан! — горячо воззвал к справедливости Вареня. — Я ж нэ выноват! Воны ж самы выноватк! Як оти падлюкы скаженни понакынулысь на тэ зэрно!.. А тоди дывлюсь, а воны — хыть!.. И вжэ лапками до горы...

— Как это «лапками до горы»? Попередохли, что ли?

— Ну да... Нэ пропадать же ж им, думаю... От я и товарыщу капитану, пробачтэ, старшему лейтенанту Ястребилову саму гарнэсеньку молодочку и зажарыв. Ще теплэнька була... Як шо хочите, и вам зажарю, будь ласка... Там их у закутку цила куча...

Узнав, что «у закутку их цила куча», Самохин понял: из-за кур могут быть серьезные неприятности.

— Где ж ты, пустая голова, отравленное зерно сыпал? — не на шутку разозлился он от такого усердия Варени. — Да как они, эти куры, во двор оперативного погранпоста попали?

— Та воны и нэ попадалы, товарыщ капитан. Я у двори трохы посыпав, а тоди и мечтаю соби: «Ти ж трекляти мыши и по за дуваламы шуршать, у лыстьях та у трави...» Я ж за йих ночи нэ сплю, товарыщ капитан. Ну як выскочить яка мышь з маузером! Хоп Вареню за шкирку — тай за кордон!..

Со двора донеслись громкие голоса.

Вареня беспокойно оглянулся, переступил с ноги на ногу.

— Пробачтэ, товарыщ капитан, то, мабудь, до вас... В открытую дверь было видно, что перед часовым у входа во двор оперативного погранпоста толпятся, требуя начальника, жители Аргван-Тепе, аксакалы и женщины — наверняка хозяева и хозяйки загубленных кур.

Пришлось Андрею расплачиваться с пострадавшими и выслушивать через переводчика все, что думали аксакалы о нем самом и его солдатах.

Только когда все ушли, Самохин смог без свидетелей, в сопровождении одного лишь обескураженного, искренне скорбящего Варени пойти и посмотреть, сколько же на самом деле в закутке кур. Оказалось, что в конце двора, в мазанке из самана, было свалено в кучу десятка полтора дохлых птиц.

— Возьмите людей и немедленно уберите эту падаль, — приказал Андрей.

Пять или шесть солдат, взяв по курице в каждую руку, оказались как раз во дворе, когда со стороны калитки послышалось щелканье затвора фотоаппарата.

Самохин, и без того пребывавший не в лучшем настроении, с раздражением обернулся, увидел, что всю эту картину и его самого — начальника оперативного погранпоста — на переднем плане фотографирует, выйдя из кабины остановившейся неподалеку полуторки, только что навестивший оперативный погранпост старший лейтенант Ястребилов.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПЕРВАЯ ПОПЫТКА

Вызов в штаб полка застал Якова на Дауганской заставе у лейтенанта Аверьянова. Лейтенант уезжал на фронт.

Собранный и сосредоточенный, в состоянии того внутреннего равновесия, которое приходит, когда решение принято, лейтенант, теперь уже не подчиненный Кайманова, разговаривал с Яковом так, как будто щадил его самолюбие: я вот, мол, добился своего, а вам что-то не удается...

— Мало мы с тобой поработали, — вздохнув, сказал Яков.

— Но кое-чему я успел у вас поучиться, — ответил Аверьянов.

Якову нравилось, что Аверьянов держался независимо, ни перед кем шапку не ломал, словно и не существовала та условная лесенка из званий, которая ставила одних выше или ниже по отношению к другим.

Если говорить о званиях, то Кайманов был всего на одно выше. Выручали опыт и заработанный годами службы авторитет. Яков знал границу и чувствовал себя здесь, в этих горах, так, словно был намного старше лейтенанта. Понимал это и Аверьянов, нисколько не огорчаясь, не завидуя.

— На какой фронт едешь? — спросил Яков, хотя понимал, что едва ли скажут об этом Аверьянову.

— Ясно на какой! В Сталинграде тяжко. Поеду помогать. Мне, правда, не сообщили, в чье распоряжение, но больше некуда...

— Заставу кому сдаешь?

— Приказано Галиеву...

— Да-а... — протянул Яков. — Галиев — на подмогу к Самохину, Галиев — принимать заставу на Даугане... Как сказал композитор Моцарт, «Фигаро здесь, Фигаро там»...

Аверьянов едва заметно усмехнулся, но не стал комментировать замечание Якова.

Тот все это понял, подосадовал на себя: «С моей-то грамотешкой лучше бы без «исторических» примеров». Втайне он позавидовал внутренней постоянной уравновешенности Аверьянова, которая дается не только характером, но и образованием. Неучем Яков себя не считал и тоже умел держать чувства в узде, но все же в этом молодом лейтенанте было нечто, отличавшее его от многих. Амангельды или Лаллыкхан сказали бы о нем: «Подающий надежды бычок заметен и среди быков...» Яков воздержался от того, чтобы произнести это изречение вслух. Сказал искренне:

— Жаль, расстаемся... С тобой мы славно поработали бы... Не обижайся, что я на тебя из-за следов пошумел. Обидно мне было, что не видишь и видеть не хочешь...

— А я и не обижаюсь. Шумел-то для дела...

Оба не заметили, как просто и естественно перешли на «ты».

— Хоть я и прирос пуповиной, как ты говоришь, к этим горам, а вот так бы сейчас и поехал с тобой, — сказал Яков.

— Тебе надо здесь. Никто и никогда не сработает с твое. Ты рожден для службы на этой границе, да и вскормила тебя, вспоила туркменская земля...

— Говорят так, — согласился Кайманов. — Напиши с дороги...

— Жив буду — и с фронта напишу. А кончится война, наверняка увидимся: как-никак в одних войсках служим.

— Вот именно. От одного конца до другого рукой подать, а если границу в одну линию вытянуть, хватит и вокруг шарика обмотать.

Раздался телефонный звонок. Дежурный по штабу передал, что старшего лейтенанта Кайманова срочно вызывает полковник Артамонов.

— Ну, не сердись, если что не так было, — сказал Яков, протянул руку и неожиданно для себя крепко обнял Аверьянова, прижал его к себе, потом отстранился, посмотрел в спокойное сосредоточенное лицо лейтенанта. — Ладно. Поехал, — сказал так, будто уезжал не Аверьянов, а он сам.

Натянув козырек фуражки на лоб, сбежал с крыльца, стараясь подавить в себе горечь расставания с человеком, показавшимся ему с первого знакомства незаурядным.

Выйдя со двора заставы, остановил одну из бесчисленных проходивших по шоссе машин и в следующую минуту уже мчался по направлению к штабу отряда.

Когда Кайманов доложил полковнику Артамонову о прибытии, тот едва взглянул на него:

— Иди в соседнюю комнату. Вартанов приехал, тебя ждет.

— Следователь из округа?

— А то кто же?

— А что мне у него делать?

— Он тебе скажет.

Фамилию Вартанова Яков слышал, еще когда был председателем поселкового Совета и по доносу Павловского попал под следствие.

Сам Павловский, будучи заместителем председателя избирательной комиссии, а председателем был Яков, то ли по халатности, то ли по злому умыслу продержал за шкафом агитационные материалы, не предупредил избирателей о встрече с кандидатом в депутаты Антосом.

Якову и предъявили обвинение в срыве избирательной кампании. Потребовался весь его опыт следопыта, чтобы доказать свою невиновность: на свертке не было пыли — Павловский принес его только утром...

И вот снова в отряд прибыл следователь, приглашает на беседу его, замкоменданта Кайманова. По какому поводу?

— Товарищ полковник, может, объясните, в чем дело?

— Придешь от Вартанова, объясню.

— А сейчас?

— А сейчас неудобно заставлять ждать.

«А меня, значит, отправлять на допрос к следователю удобно?» — подумал Яков, но ничего не сказал, вышел из кабинета начальника отряда.

Полковник посматривал на него озабоченно и в то же время весело, что совсем сбивало с толку Кайманова: какое уж тут веселье, когда назначено следствие!..

Пожав плечами, Яков вышел в коридор, постучал в дверь соседней комнаты.

Вартанов — невысокий человек среднего возраста, с внимательными глазами, заметной сединой в густой шевелюре, бледный от работы по ночам, — казался спокойным и доброжелательным.

Ответив на приветствие, он предложил сесть, достал из стола бланк протокола допроса.

— В качестве кого вы меня пригласили, товарищ майор? — спросил Яков.

— Приказано допросить как свидетеля.

— По какому делу?

— Обнаружены документы годичной давности. В этих документах несоответствие в количестве опия, отобранного у контрабандистов, с тем, которое вы сдавали по акту.

— Могу я посмотреть эти документы?

— Для того я вас и пригласил. Вот, пожалуйста, на всех ваша подпись...

Раздраженный нелепым обвинением, Кайманов с ходу увидел, что подпись действительно его. Да и чернила были те, которые запасливый старшина Галиев прихватил в брошенной бывшими хозяевами жандармерии в день перехода наших войск на территорию Ирана.

— Этими чернилами писали не только в штабе нашей комендатуры, чуть ли не на каждой заставе, — сказал Кайманов.

— Дело не в чернилах, а в подписи, — спокойно заметил Вартанов. — Подпись как будто ваша?.. А это акты передачи опия на склад. Если верить актам, от контрабандистов опия поступало чуть ли не в два раза больше, чем уходило от вас...

— Это исключено, — спокойно сказал Яков.

— Я тоже так думаю. Но поскольку поступил сигнал, моя обязанность поговорить прежде всего с вами.

— Давайте поговорим, — ответил Яков, придвинул к себе акты и накладные и стал внимательно вглядываться в каждую букву.

И вдруг его осенило: актов было много, но если их смотреть в хронологическом порядке, что нетрудно было определить по датам, то на двух последних, то ли от времени, то ли по каким другим причинам, средние буквы фамилии «Кайманов» словно бы выцвели.

Напрягая зрение, Яков увидел, что почти на каждом бланке есть подчистка именно в середине его фамилии.

— Товарищ майор, у вас есть лупа?

— Документы смотрели эксперты, а подследственных и свидетелей я в лупу не разглядываю.

— Липовые ваши эксперты, — безапелляционно заявил Яков. — Простите за прямоту, но я вообще сомневаюсь, что вы давали эти акты на экспертизу... Неужели вы не видите и без лупы, что вот же они, синие чернила, кончились, а тут на двух последних актах подбирали колер? Знаете, чья это подпись? Старшины Каплана, а подписывался он «Капланов», наверняка с умыслом, потому что подписи наши схожи. Как же вы можете мне такие обвинения предъявлять?

— Пока я никаких обвинений вам не предъявлял, — заметил Вартанов.

— Значит, решили проверить, как я буду реагировать?

— Да, и приношу извинения, что подверг вас небольшому испытанию. Подпишите протокол допроса.

Размашисто расписавшись, Кайманов проследил за взглядом Вартанова, казалось впившегося взглядом в каждую букву его подписи.

Яков тоже сравнил свою подпись, только что поставленную под протоколом, с теми, которые были на актах. Автографы казались очень похожими.

— Вот теперь можете посылать на экспертизу, — сказал Кайманов.

— Именно это я и сделаю... Прежде всего для того, чтобы оградить вас от нелепых обвинений.

— Тогда я не понимаю, зачем этот театр.

— Не театр, а строгое соблюдение формальностей, а значит, законности.

— И полковник санкционировал это соблюдение?

— Именно он и вызвал меня.

— Да-а... — протянул Яков. — Как сказал бы мой друг Амангельды, от такой клеветы и в соли заведутся черви. А ведь клевета тоже подсудна?

— Безусловно...

Якова сбивало с толку то, что у Вартанова был вид человека, не обманувшегося в ожиданиях.

— Я могу быть свободным? — спросил Яков.

— Конечно...

— Желаю успеха.

— Взаимно, — пожав Якову руку, Вартанов проводил его до двери.

В коридоре Кайманов выждал, когда начальник отряда останется в кабинете один, энергично постучал и вошел к нему.

— Товарищ полковник, разрешите спросить, зачем вам понадобилось вызывать меня к следователю? Там ведь и невооруженным глазом видно, что подпись подделана...

— А думаешь, я не видел, что подпись подделана? — сказал полковник.

— Из Капланова делали Кайманова, — продолжал Яков. — А все знают, что Капланов уехал на фронт еще в прошлом году и что на него родным похоронная пришла.

— И это знаю, — подтвердил Артамонов.

— Тогда, может быть, объясните?

— И объяснять нечего.

Яков смотрел на Артамонова выжидающе.

— Враги-то наши оживают, весть о себе подают, — озабоченно и в то же время с удовлетворением сказал полковник. — Я уж думал, спугнули мы их этой историей с Чары Ильясом, ан нет, здесь они, никуда не ушли. Пробные заходы делают...

— А я-то тут при чем?

— Так заходы-то на тебя!.. Письмо я получил анонимное... Дескать, вы Кайманову верите, а он и такой и сякой... Неудобная ты для них фигура, вывести тебя из игры, с их точки зрения, — значит выиграть половину дела. Вот и прощупывают, а не клюнет ли начальство на фальшивый донос? Пока следствие да разбирательство, глядишь, задуманный план и выгорит... Но главное в том, что письмо-то с обратным адресом.

— Ну вот теперь более или менее ясно, — сказал Яков, — только не очень понятно, почему письмо анонимное, а обратный адрес не утаили?..

— Представь, штемпель Карагачского почтового отделения.

— Выходит, Лаллыкхан прав?.. Заманивают?..

— Очень может быть. Теперь понятно, какая тебе роль уготована?

— И дичи, и охотника одновременно, — решительно сказал Яков.

— Вот именно. И не откладывая дела в долгий ящик. А посему давай-ка будем разбираться, что у нас сделано, а что еще предстоит сделать. Малярка тебя все еще треплет? Не подведешь?..

— Она — сама по себе, я — сам по себе. Вроде полегче...

— Тогда рассказывай по порядку...

— Пески само собой, — сказал Кайманов, — но поскольку кое-какие ниточки у нас оборвались здесь, в своих краях их надо и отыскивать.

— Что имеешь в виду? — спросил полковник.

— До сих пор не знаем, где Атаджан, сын Айгуль. Последнее время квартировал он у толстой Эльяр, пирожки продавал... Дал я кое-кому задание его искать, толку пока нет... Кстати, есть у меня сведения, что не только пирожками подторговывает старуха Эльяр. Этим я, товарищ полковник, занимаюсь и вам доложу...

— Так, дальше... — сказал Артамонов.

— Ничем не подтвердились мои предположения, что в Карахаре, — продолжал Яков, — и на Дауганском кладбище побывал Мордовцев. А нутром чувствую: был он там.

— Твое нутро к рапорту начальнику войск не подошьешь.

— Это верно.

— Свои предположения проверишь по возвращении из Карагача. Скажи лучше, как вы там этого муллу или ишана будете искать?

— По обстоятельствам, товарищ полковник. Надеемся на старые связи Лаллыкхана. Он там воевал, остались друзья, они должны знать. Берем с собой Барата, у него там родня.

— Ладно, на этом разговор закончим, а там обстановка покажет. Найдешь этого проклятого имама или ишана, считай, комендатура в Лоук-Секире — твоя. Не найдешь — тоже твоя... Хватит тебе в заместителях ходить.

— Какая комендатура? Мне и здесь дела хватает!..

Замечание Артамонова свалилось как снег на голову.

— Так-то оно так, — ответил полковник, — только слишком жирно двух кадровых офицеров в одном месте держать. Хоть ты и знаешь Дауган, как свою квартиру, но и на новом месте никто скорей тебя не освоится.

— Что-то мне не понятно, товарищ полковник, — начал было Яков, но Артамонов не дал ему договорить.

— После карагачской операции независимо от ее результатов принимаешь Лоук-Секирскую комендатуру. Приказ начальника войск. Теперь понятно?

— Вот теперь понятно...

Яков хорошо знал эти места. Через речку Ак-Су кое-где переплюнуть можно: и пяти метров не будет. А по Ак-Су граница. К самой воде с обеих сторон подходят поливные поля — единственные плодородные земли во всем районе. Чуть зазевался, вот тебе и нарушение границы, а уж информацию передать — все условия, говори чуть ли не вполголоса.

— Конечно, работы там хватает, — «обрадовал» Якова полковник. — Будешь самым горячим комендантом на самой горячей комендатуре.

— Это уж вы совершенно точно заметили.

— Не фыркай. Кроме тебя, никто другой там не справится. Но это потом. Сначала как следует проведите поиск в Карагаче.,.

Выйдя из штаба отряда, Яков зашагал вдоль обочины проезжей части улицы, высматривая военную машину, в кабину которой можно было бы сесть, чтобы не стоять в кузове и не глотать дорожную пыль. Невольно он подумал о том, что вот даже попрощаться со Светланой не удалось. Думал и о сегодняшнем предложении полковника, а вернее, приказе начальника погранвойск. Не очень-то радовало Якова назначение на новое место.

Ястребилова бы туда, в этот Лоук-Секир, на Ак-Су. Узнал бы, почем фунт лиха. А то за спиной Кайманова, Самохина, Галиева можно служить...

Не веселило Якова и то, что слишком много неясного остается здесь, а это значит, что и в Карагаче многое придется решать на ходу, в зависимости от обстоятельств. Но то, что в анонимке пытались оклеветать именно его, говорило о многом. Значит, во время поиска в песках враги тоже будут искать встречи с ним, а это уже облегчало задачу выйти на резидента.

По-прежнему беспокоила неясность с Атаджаном и старухой Эльяр. Полковнику Яков не стал говорить о своих сомнениях, но он почти наверняка знал, чьим терьяком подторговывает Эльяр. И хотя едва ли она имела какое-нибудь отношение к ишану, организующему убийства и поджоги, необходимо все-таки проверить, а не потянутся ли от Эльяр ниточки через терьяк к более серьезным делам?

Для того чтобы уличить перекупщицу опия, Якову нужна была абсолютно надежная кандидатура, которая не вызвала бы у Эльяр ни малейшего подозрения.

Обдумывая внезапно возникшую на этот счет идею, Яков сел в попутную машину, отправился на Дауган. С теми же мыслями он вошел в канцелярию комендатуры.

Оставшись один в своем кабинете — маленькой комнате, в которой стояли лишь стол да шкаф, — Яков подошел к окну, окинул взглядом привычные силуэты гор, поселок, спускающийся террасами по склону, раскинувшийся вдоль прямого асфальтированного шоссе, рассекающего зеленую долину Даугана.

Точно так же стоял он больше года назад, обдумывая, что бы мог означать визит перебежчика с той стороны, назвавшегося Клычханом. Клычхан тогда явился сообщить советским пограничным властям о минировании стратегических дорог и мостов. Правда, об этом советские военные власти и сами хорошо знали.

Где он сейчас, Клычхан, и почему Яков о нем вспомнил? Не Клычхан ли подослал бандита Чары Ильяса к Нурмамеду Апасу?

В расследовании зверского убийства Айгуль и ее маленькой Эки-Киз, так же как в истории расправы с Нурмамедом Апасом, пока что топтались на месте и следователи уголовного розыска, и пограничники.

До сих пор ничего не было известно о Флегонте Мордовцеве. Флегонт исчез, как в воду канул, и Яков уже жалел, что поторопился сказать полковнику Артамонову о своих подозрениях. А может быть, Эльяр как раз и связана торговыми делами с Мордовцевым? Да и справится ли с Эльяр старуха Сюргуль, которой Яков собирался поручить это непростое дело?

Из окна кабинета хорошо была видна глинобитная крыша кибитки Сюргуль, неподалеку от комендатуры.

Не так давно, всего лишь в начале войны, Сюргуль привязывала на этой крыше козла перед тазом с водой, чтобы козел, мучимый жаждой, орал на всю округу и таким оригинальным способом призывал дождь на мелек столь мудрой Сюргуль.

Понадобилось немалое время, чтобы выяснить истинную роль блеющего козла: оказалось, что это Аббас-Кули оповещал свою шайку о времени и месте сбора.

После истории с имамом-ишаном, приносившим Сюргуль пароль-молитвенник с автографом Фаратхана, удостоверявший надежность проводника для Белухина, Сюргуль, напуганная своим участием в таком отчаянном деле, притихла, сидела дома, как мышка, ничем не напоминая о себе.

«Начнет отнекиваться, припомню ей эти дела, — подумал Яков, хотя припоминать что бы то ни было хитрой, но не очень умной старухе ему не хотелось. Сюргуль вполне устраивала пограничников такая, какая она была...

Кроме Сюргуль в разоблачении Эльяр могла пригодиться безликая фигура терьякеша, которого все знали по прозвищу Балаксыз, что означало «бесштанный», настолько рваным было его рубище. Этого Балаксыза пограничники показали Сюргуль, когда она выдумала «опасного нарушителя», которого они якобы задержали, «попавшись» на ее отвлекающий маневр. Этого же Балаксыза Фаратхан подсунул пограничникам вместо ожидаемого Белухина, положив его в повозку Сюргуль, испросившей разрешение съездить за кордон, откуда она бежала еще в давние времена от кровной мести.

Яков прошел по каменистой улице аула к мелеку Сюргуль, откинул крючок калитки, закрыл ее за собой.

Старуху он застал за обычным занятием — вязанием расписных красно-белых шерстяных носков.

Все такая же сухопарая, с властным мужским лицом, несколько скошенным лбом, закрытым почти до самых бровей платком, с пытливым взглядом молодых с чистыми белками темно-карих глаз, Сюргуль, едва завидев Якова, засуетилась, вскочила с места, приговаривая:

— Ай, лечельник! Ай, лечельник!

Еще недавно она называла Якова просто Ёшкой.

— Ладно, баджи, — остановил ее Яков. — Мы с тобой друг друга давно знаем, так что нам-то уж ни к чему в начальников играть. Пришел спросить, как живешь, не надо ли чем помочь, есть ли у тебя, из чего чурек испечь, чем заварить геок-чай?

— Ай, Ёшка, — охотно возвращаясь к привычному обращению, тут же решила не упустить такой случай Сюргуль. — Плохо живу. Не знаю, есть ли кто, чтоб хорошо жил? Думаешь, не понимаю, что все из-за проклятых фашистов? Аллах устами своего пророка Мухаммеда сказал: «Тот, кто принес зло и окружил себя грехом, будет обитателем огня и вечно в нем будет пребывать!..»

— Это верно, — согласился Яков. — Правильно ты ругаешь проклятых фашистов. Теперь им знаешь как икается? Давай лучше о тебе поговорим...

— А что обо мне говорить? Горе тем, кто молитвой своей пренебрегают, которые отказывают правоверным в подаянии.

— Ну вот это уже ближе к делу, — поддержал ее Яков. — Только разговор у нас пойдет не о подаянии, а о честном заработке. Хочу пригласить тебя сослужить нам службу...

Кайманов видел, как сразу насторожилась Сюргуль: противоречивые чувства охватили ее. И заработать вот как не мешало бы и уж очень не хотелось связываться с зелеными фуражками.

Видя ее колебания, Яков поспешил разъяснить, в чем будет состоять служба.

— Нам надо, чтобы ты несколько дней поторговала виноградом и орехами неподалеку от одной лавки, там познакомилась бы с одной торговкой, которая, как нам кажется, продает терьяк. Когда узнаешь, что это точно, приведешь к ней Балаксыза. Раза два он у нее покурит, а на третий мы ее возьмем.

Сюргуль, видимо опасавшаяся, что ей придется участвовать в каком-нибудь деле, связанном, например, с Аббасом-Кули, страшно обрадовалась, что предстоит такое простое задание. Да она и сама кормится с базара, знает там все и вся! Наверняка Сюргуль уже догадалась, о какой женщине, занимающейся терьяком, идет речь, но для виду решила поторговаться:

— А где я виноград, орехи возьму? Кому деньги за то, что продам, отдавать?

— Виноград, орехи и даже терьяк мы тебе сами дадим. Деньги возьмешь себе, это будет твой заработок. Но тот терьяк, который Балаксыз у Эльяр купит, весь должен быть у меня. Каждую палочку ему заменишь...

— А ты, Ёшка, не обманешь?

— Разве я тебя обманывал когда?

— Ладно, давай неси виноград и орехи, — согласилась Сюргуль.

К ее кибитке, придерживая противогаз, подбежал дежурный по комендатуре.

— Товарищ старший лейтенант, — доложил он, — вас срочно к телефону!

Яков попрощался с Сюргуль, сказал ей, что вечером пришлет товар, а завтра утром доставит ее на базар в Ашхабад. Только выйдя со двора старухи, спросил дежурного, что произошло.

— Звонил с КПП товарищ лейтенант Дзюба, говорил, что вы нужны срочно.

Кайманов вошел в канцелярию, снял трубку, вызвал КПП.

Дзюба без предисловий сообщил:

— Яш... Наблюдатели доложили, Ичана куда-то увезли...

— Наши спугнули?

Якову было известно решение командования после доклада Амангельды пронаблюдать за усадьбой Фаратхана и, выбрав удобный момент, выручить Ичана и Дурсун.

Идти к Фаратхану с обыском немедленно — значило подвергнуть обоих реальной опасности: пока Фаратхан будет с любезной улыбкой встречать советских гостей, слуги его успеют убить пленников. Кроме того, Ичана и Дурсун не пытали и не истязали, а для чего-то готовили. Значит, стоило попытаться узнать, что замышляет организовать с их помощью господин Фаратхан... И вот случилось нечто, заставившее Фаратхана принять срочные меры.

— Наши не спугнули, это точно, — сказал Дзюба. — Наверное, Ичан сам виноват. Тут местные кое-что принесли.

— Какие местные?

— Да из-за кордона хлопчик на попутной машине приехал, спрашивал тебя, принес кусок коры, на коре колючкой накорябано: «Я Ичан. Помогите». Хлопчик что-то толкует мне, а я по-ихнему, сам знаешь, не очень... Переводчика нету. Надо тебе приехать.

Яков вышел к дороге, остановил первую же идущую в сторону КПП машину и через пятнадцать минут был у Дзюбы.

Он сразу узнал парнишку из семьи, куда бегал учиться грамоте Гуссейнхан — сын Ашира. Мальчик сидел в комнатке, служившей Красным уголком, сжавшись в комочек, пугливо поглядывая по сторонам.

Поздоровавшись с ним, Яков спросил у Дзюбы:

— Покормил ты его?

— Ничего не хочет, больно робкий...

— Как ты сюда приехал? — обратился Кайманов к парню.

Услышав родной язык, тот приободрился, негромко спросил:

— Домой отпустите?

— Не только отпустим, но и на машине отвезем. Отец, мать, наверное, ждут?

— Я к вам тоже на машине приехал... Подошел к военному, он за рулем сидел, говорю, вот Гуссейнхан велел русским военным это показать. Он говорит, я не знаю, кто такой Гуссейнхан, а до КПП тебя довезу, садись, поедем... Я в машине никогда не катался, сел и поехал...

— Ну как, понравилось?

Парнишка кивнул.

— Еще покатаешься, — пообещал Кайманов, — а теперь мне все по порядку расскажи...

— Арбаб... Прибежал к нам в сад Гуссейнхан, — торопясь и захлебываясь, начал мальчик. — Говорит: «Али, я совсем уезжаю. Отец ждет в кибитке чабанов на большой горе. Велел все, что осталось в доме, отдать хоть за два чурека и приходить...» Я дал Гуссейнхану два чурека просто так, и мы пошли... Идем тропкой по горе и видим — напротив усадьбы господина Фаратхана...

Из его сбивчивого рассказа Кайманов понял, что мальчишки, остановившиеся в Ореховом ущелье, наткнулись на слугу Фаратхана, сидевшего с биноклем в зелени кустов у обломка скалы. Проследив, куда он смотрит, оба и без бинокля увидали в винограднике работника Фаратхана, который поливал утрамбованную площадку — тонкой струйкой воды он вывел буквы.

— Вот такие... — Мальчик указал на лежащий под газетой небольшой кусок коры, на котором было нацарапано острым шипом: «Я Ичан. Помогите».

— Как выглядел человек, который написал эти буквы? Видел ли его кто-нибудь, кроме вас?

— Тот, кто сидел с биноклем. Сразу спустился со скалы и прямо к тому человеку, что поливал воду. Поговорили и ушли...

— Молодец, Али, — похвалил мальчика Яков. — Вот давай поешь, выпей чаю, сейчас тебя отвезут домой. Только смотри, никому не говори, что у нас был. Особенно про того человека... А то и тебе, и отцу твоему худо будет. Дома скажешь, немножко военные покатали. Это правдой будет...

— Ладно, арбаб, я никому-никому не скажу, что у вас был.

Кайманов прошел в комнату дежурного, попросил срочно соединить его с полковником Артамоновым, коротко доложил, что произошло.

— Прозевали Ичана, товарищи начальники, — недовольно сказал Артамонов. — Теперь надо обращаться к властям наших соседей, чтобы нагрянули к Фаратхану выручать пастуха, да еще так, чтобы Фаратхан ничего не успел ему сделать.

— Мальчика нельзя больше у нас держать, — сказал Яков. — Он и так больше часа как ушел из дома.

— Он все рассказал?

— Думаю, все. Главное, Ичана увезли, Ашир сбежал. Хватит и этого...

— Ладно, будем принимать меры. Мальчишку отправьте. Сами готовьтесь к походу в пески. Может быть, даже завтра...

Положив трубку на рычаг, Кайманов коротко передал начальнику КПП разговор с полковником.

Дзюба пошел распорядиться, чтобы Али на попутной машине подвезли до его дома.

— Степа, — сказал Яков, когда Дзюба вернулся, — если я еще не уеду, а рота Павловского опять будет проезжать через КПП, обязательно сообщи мне. А уеду, имей в виду, что сержант Гамеза по моему приказанию пометил палочки терьяка, те, что были в стартере у шофера Павловского. В Ашхабаде на товарной станции Павловский не только не наказал своего водителя, но и препирался с ним на равных. Время от времени на базаре приторговывает терьячком Эльяр. Чтобы установить, откуда она берет товар, я направил к ней нашу Сюргуль. Главная задача — через Эльяр найти Атаджана... Если я задержусь в песках, сделаешь вот что...

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

НА ПОРОГЕ ВЕЧНОСТИ

 Небольшой конный отряд Якова Кайманова без малого сутки — долгую ночь и не менее долгий день — пробиравшийся по пескам, остановился, наконец, у обширного такыра, затерявшегося в песках не более чем в десятке километров от конечной цели путешествия — аула Карагач.

Переход по пустыне утомил и Амангельды, и Лаллыкхана, и Барата с чабаном Абзалом, вся жизнь которых прошла в горах Копет-Дага. Утомил он и Якова однообразием бурых песчаных барханов, идущих до самого горизонта, словно морские волны, жарой, зыбким маревом, струившимся перед глазами от восходящих потоков воздуха.

Ровный, как бетонная взлетная полоса, такыр с белыми соляными проплешинами, с костлявыми, торчащими кое-где кустиками саксаула, показался Якову и его спутникам самой желанной и милой обетованной землей. Здесь у одного из колодцев пустыни располагалась промежуточная база для групп и отрядов пограничников, отправлявшихся время от времени с различными заданиями в Каракумские пески.

Среди барханов рядом с колодцем раскинуты военные палатки, какие-то склады под брезентом, бочки с горючим. Над всем этим хозяйством в небо поднималась высокая металлическая мачта — антенна радиостанции, да еще мачта, на которой раздувалась черно-белая полосатая «колбаса» — матерчатый рукав для определения направления ветра. По темным полосам — следам колес — видно было, что на такыре, когда случалась необходимость, приземлялись и самолеты.

Якова и его группу встретил представитель НКГБ — почерневший от солнца и работы худой, невысокого роста капитан по фамилии Диденко. С ним — проводник, вожатый верблюдов, назвавшийся Шакиром, и солдат-узбек по имени Фархат, тоже переодетый в местную национальную одежду. Этот солдат, как уже знал Яков, шел радистом.

В одной из палаток переоделись: Амангельды, Барат, Абзал и Лаллыкхан — в местную, туркменскую одежду, приспособленную для песков, Яков — в рабочую робу железнодорожника, больше смахивающую не на спецовку, а на потрепанную одежду бродяги — зимогора.

Переметные хурджины со всяким тряпьем, которое якобы привезли менять эти четверо путников и вожатые верблюдов, были уже увязаны на горбах меланхоличных, жующих бесконечную свою жвачку кораблей пустыни. Оставалось попить чаю, отдохнуть немного и отправиться.

Багровая мгла затягивала спускавшееся к горизонту солнце, тонкая песчаная пыль скрипела на зубах, лезла в глаза, за воротник, в нос и уши. Ветер, усиливаясь, сдувал, словно поземку, песчаные космы с гребней ближайших барханов.

И хотя до Карагача было недалеко, Яков знал, что такое езда на верблюдах, особенно на этих быстроходных одногорбых: укачает почище, чем в море на пароходе.

В ожидании пока стемнеет, завершали сборы в палатке, застеленной кошмой. Края палатки были снаружи привалены песком так, что завывавший ветер, шурша песчинками по брезенту, заставлял терпеть духоту внутри. За чаепитием разговаривали мало, хотя Яков видел, что Лаллыкхану не терпится поделиться новостями, но он пока молчит, чтобы не показаться нескромным.

Однако сейчас как раз такое время, когда до темноты можно выпить пиалу-другую чаю, обдумать предстоящий поиск, может быть, даже отвлечься не относящейся к поиску беседой.

— Что не расскажешь, Лаллыкхан-ага, — спросил Яков, — как у тебя дела с фондом обороны?

— Ай, что говорить, не я один, все в фонд обороны деньги сдают, кто на самолеты, кто на танки...

— Ну всех-то мы не знаем, а ты расскажи...

Вместо ответа Лаллыкхан полез в карман и достал из того же красного платка, в который была завернута телеграмма от Сталина, еще одну телеграмму.

— Если хочешь, прочитай, Яков Григорьевич, — предложил Лаллыкхан.

Кайманов развернул телеграмму:

Председателю аулсовета Душак товарищу Лаллых Ханову.

Сообщаю, что на внесенные Вами средства построен танк с надписью «От Лаллых Ханова» и передан войскам генерал-полковника Рыбалко. Полевая почта № 16180.

Зам. Нач. Г. У. формирования Б.П.Б.Т. и М.В.К.А. по политчасти генерал-майор Липодаев.

— Письмо от командира своего танка тоже получил, — едва справляясь с волнением, сказал Лаллыкхан. — Вот...

Кайманов развернул сложенное фронтовым треугольничком письмо, попавшее сюда, в глубину Каракумов, прямо с опаленного пламенем Сталинградского фронта.

Ему показалось, что он видит следы выпачканных в солярке пальцев танкиста на этом клочке из блокнота и даже почувствовал запах выхлопных газов, пропитавших бумагу.

«Дорогой товарищ Лаллых Ханов, — писал командир танка. — Большое спасибо Вам от всего нашего экипажа. Дали нам громадный танк с Вашим именем на броне. Машина самая лучшая — Т-34. Бьем гадов, жди, дорогой, нашу победу». Подпись — лейтенант Иванов.

— Когда получил, — отворачиваясь и стыдясь слез, сказал Лаллыкхан, — плакал... Ай, думаю, защити ты, броня моего танка, этих замечательных джигитов, не дай поразить их злодейской пуле, мине или снаряду проклятых фашистов!.. Собрал я теплые вещи, — продолжал Лаллыкхан, — коурмы, сушеного винограда, урюка. Все послал, чтоб каждому было. Командиру танка письмо написал. Когда писал, тоже плакал: почему, думаю, сам с ними не могу фашистов бить?!

Кайманов хорошо знал, сколько у Лаллыкхана грамот, памятных фотографий, документов, удостоверявших его постоянное участие не только в жизни аула Душак, но и в жизни республики. Он их получал к каждому празднику и без праздников, складывал в заветный сундук, показывал при случае корреспондентам радио и газет. Те смотрели, ахали, записывали. Лаллыкхан провожал корреспондентов, заворачивал свои грамоты в заветный темно-красный платок, снова окунался в бездну всяких срочных хозяйственных и общественных дел. Работал он много лет председателем аулсовета, живя на скромное жалованье и на то, что давал небольшой клочок земли у дома, всего в несколько соток.

Как близкому другу показал как-то Лаллыкхан Якову семейную реликвию — фотографию, сохранившуюся еще с двадцатых годов, с надписью: «Герою гражданской войны, многоуважаемому народом Лаллых Ханову от генерала Пальванова».

И вот сейчас стоило Кайманову сказать, что нужен человек, хорошо знающий район, где всего каких-нибудь десять лет назад был разбит наголову главный оплот басмачества, — Лаллыкхан с готовностью согласился сопровождать его, Барата и Амангельды с Абзалом. Он не мог оставаться в стороне от боевых событий, ограничиваясь лишь покупкой танка: именно здесь, в песках, подходивших к отрогам Копет-Дага, в борьбе за Советскую республику, в рейдах и маршах, отчаянных кавалерийских атаках прошли его молодые годы.

Мысленно проверяя, чего стоят его товарищи, Яков все больше успокаивался: более надежных людей не могло быть с ним в столь трудном поиске, когда, не зная ничего, они должны были узнать все о скрывающихся где-то врагах. На Амангельды, Барата, Лаллыкхана Яков мог положиться, как на самого себя. Им ничего не надо объяснять. Они все прекрасно понимают и знают сами...

Немногословный в присутствии старших, Барат, все еще не набравшийся сил после ранения, пил чай, видимо обдумывая предстоящий поиск. Барат есть Барат, самый близкий, самый надежный друг... Амангельды, отставив пиалу, спокойно отдыхал после перехода по барханам, прислушиваясь к шороху песчинок за палаткой.

Пастух Абзал казался озабоченным и, как всегда, замкнутым, но его можно понять: ехал он сейчас туда, где очень просто встретить старых дружков, которые, конечно, не простят, что он заложил брата Закира, контрабандистов Шасова и Ниязбекова.

Что ж, Абзала придется подстраховать, но именно он больше других знает закордонных нелегалыциков — кочахчи...

Отчаевничав, вышли из палатки, закрываясь от ветра и песка, внимательно осмотрелись.

В отсветах багровой зари, охватившей полнеба, зловеще курились на ветру барханы. Со склонов струйками осыпался песок, накапливался холмиками у белых и твердых, как кость, стволов саксаула.

Распрощавшись с капитаном Диденко, поднялись в седла на верблюдов, что для всех оказалось не очень-то привычным делом. Вслед за проводником Шакиром и радистом Фархатом отправились по едва заметной караванной тропе к близкому, но все отодвигавшемуся, волнистому от барханов, пылавшему багровыми отсветами заката горизонту. Покачиваясь в такт шагам верблюда, закутавшись от секущего ветра в плотную накидку, Яков обдумывал предстоящий поиск, припоминая услышанное и прочитанное о тех местах, куда они сейчас направлялись.

История феодально-байской верхушки в этом районе, как и в других районах Средней Азии, была историей предательств и разбоя, деспотической власти ханов, многовекового угнетения народа, задавленного шариатом, чудовищными бытовыми и религиозными предрассудками, абсолютным бескультурьем. Уж где-где, а в этих благословенных краях всласть погуляла по спинам правоверных мусульман ханская плетка.

Особенно жестокой на протяжении веков была здесь борьба за воду — главная причина национальной вражды, разделявшей узбеков и туркмен.

Крупные землевладельцы, хлопковые поля которых были в верхнем течении рек, все меньше воды пропускали в низовья, что вызывало сильнейшие волнения среди беднейшего туркменского и узбекского населения.

Все это умело использовал Джунаид-хан — идейный вдохновитель туркменского национализма, ярый, влиятельный враг советского строя, глава и организатор басмачества в Средней Азии.

Джунаид-хан, прячась глубоко в песках, занял хивинский трон, посадив на него послушного ему Сеид-Абдуллу-бая, именем которого стал проводить свою националистическую политику, огнем и мечом подавляя узбекское влияние, ничем, конечно, не облегчая участь беднейших туркмен.

Второго февраля 1920 года восставший народ сверг власть Джунаид-хана, но это еще больше озлобило ярого врага Советской власти, поскольку республика хоть и была объявлена, феодальные отношения, а во многих местах родовой строй и национальная вражда оставались.

Мастерски используя некоторые промахи новой власти, прикрываясь разговорами об исламе и «утраченной свободе» туркменского народа, Джунаид-хан стал формировать в песках бандитские группы из «обиженных» Советской властью людей и попытался путем прямого восстания против Советов возродить ханский режим, вернуть себе власть.

Частями Красной Армии он был разгромлен и бежал в Афганистан, однако оружия не сложил, продолжал руководить басмаческими террористическими группами, занимавшимися бесчинством и грабежами в ряде аулов, одним из которых был и аул Карагач.

Усилился террор против советских и партийных работников, поползли слухи, что Джунаид-хан при поддержке англичан вот-вот завладеет всей округой и восстановит свое бывшее ханство.

В конце двадцатых годов развернули активные действия ставленники Джунаид-хана — Ибрагим-бек, Керим-хан, Ахмед-бек, Дурды-Мурт и другие главари басмачей.

Отлично вооруженные, на прекрасных лошадях, с хорошо поставленной разведкой, они представляли собой серьезную силу, грабили и терроризировали население, совершая набеги на аулы, убивали советских и партийных работников. Вступая в бой с частями Красной Армии, терпели поражение за поражением, но не сдавались.

В это исключительно трудное время были созданы первые национальные воинские формирования, добровольческие отряды, в одном из которых бился с басмачами Лаллыкхан, и специальные песковые соединения, такие, как 11-й песковый полк Ивана Ивановича Масленникова, сыгравший решающую роль в разгроме политического бандитизма в Средней Азии, уничтожив в последней битве в мае 1933 года объединенную банду Ахмед-бека, Дурды-Мурта и Бады-Дуза — наиболее закоренелых калтаманов басмачей.

Яков не зря вспомнил о Джунаид-хане, именем которого и сейчас здесь, в Средней Азии, вершила свои черные дела контрреволюция. Со времени разгрома басмачества прошло всего девять лет, исторически ничтожно малый срок. Очень могло статься, что и до сих пор, как сказал полковник Артамонов, в таком месте, как аул Карагач, сохранились корешки политического бандитизма.

Размашистый мерный шаг верблюдов, покачивание в седле, постепенно стихающие порывы ветра, уже не так зло секущего лицо песком, зажигающиеся над головой крупные, словно опустившиеся к самым барханам звезды — все это навевало дрему и в то же время заставляло настороженно прислушиваться, оглядываться по сторонам. Яков подумал, что наверняка у резидента, если он здесь, отлично работает разведка. Но пока вокруг было тихо. Слишком тихо...

Чем ближе подходили к аулу, тем напряженнее раздумывал Яков о предстоящем поиске.

Только ли из-за продовольственной базы так далеко забрались главари гитлеровской агентуры? Возле транспортных магистралей из-за огромного наплыва эвакуированных вроде и затеряться легче и маскироваться способнее. Но у дорог вся военная сила: погранотряд, регулярные части армии... А тут попробуй отправь поисковую группу в глубину песков!.. Не исключено к тому же, что орудует кто-то хорошо известный в этих краях, кого многие знают в культурной полосе республики по каким-нибудь старым, скорей всего терьячным, делам.

Подобные рассуждения все больше убеждали Якова в мысли, что в районе аула Карахар он не ошибся, что здесь, в песках, засел не кто иной, как его бывший отчим Флегонт Мордовцев, которого как заготовителя конторы «Гужтранс» знали в каждом ауле и в Ашхабаде — столице республики. Но вполне вероятно, что резидент, которого они должны отыскать, вовсе и не Флегонт. После убийства Айгуль, ее дочки и Нурмамеда Апаса он ничем не проявил себя... Значит, ему поручили дело, требующее подготовки?.. Какое?..

Перебирая в памяти события последнего времени, относя их в актив и пассив, Яков видел — баланс получался неутешительный. Если здесь действительно Флегонт, дело, порученное ему, должно быть весьма серьезным. По мелочи агентами такого крупного масштаба рисковать не будут... Что же это может быть? Диверсии на дорогах с целью прервать бесперебойное снабжение фронта оружием, продуктами, боеприпасами, горючим? Пожалуй... От предельно напряженной работы транспортных артерий зависит снабжение Сталинградского фронта с юга. Именно сюда должны быть направлены удары фашистской агентуры... А если собираются ударить, то в каком месте? И как можно ударить, забравшись так далеко в пески? Кто ударит? Где искать пособников?..

Но если Флегонт убил Айгуль и ее ребенка, а ведь именно его следы видел Яков в ауле Карахар, значит, он был не руководитель, а исполнитель? Выходит, есть у него еще более крупный шеф, начальник группы агентов самого высокого пошиба?..

Совершенно непонятно, зачем Фаратхан выходил Ичана и держал его на положении работника. Где теперь искать Ичана? Перед походом в пески Яков узнал, что по просьбе генерала Емельянова представители иранских военных частей охраны порядка сделали обыск в имении Фаратхана и в окрестных аулах, но ни Ичана, ни Дурсун, ни их следов не нашли. Исчез также Ашир вместе с женой Ойялы и сыном Гуссейнханом. Но Ашир, скорей всего, еще не доехал до Ак-Су, куда бежал от Клычхана. А где сам Клычхан и что он затевает? Связан ли он с Флегонтом? Скорей всего, по старой памяти — да... Могли бы кое-что прояснить Атаджан и Эльяр. Возможно, они знают, кто мог убить Айгуль и Нурмамеда Апаса. А если и не знают, то могут сказать, с кем враждовал род Апасовых, кто им угрожал...

Удастся ли старухе Сюргуль войти в доверие к Эльяр?

Сама Сюргуль тоже штучка хорошая: столько лет честно и преданно служила калтаману бандитов Аббасу-Кули... Но служила ведь только потому, что видела в нем защиту от мести закордонных кровников. Отомстив за мужа, она сама была вынуждена просить у нас разрешения остаться здесь.

Невыясненным осталось также, с кем был связан Чары Ильяс, погибший из-за трусости Ястребилова. Не найдутся ли дружки его в ауле Карагач? Не оттуда ли он получил задание уничтожить Нурмамеда? Денег у него было значительно больше, чем он мог получить за опий. Значит, заплатили еще и за особую услугу?..

Думы одолевали Якова, от них болела голова. Надо было не только сопоставлять факты и делать выводы, но и принимать решения.

О Светлане он старался не вспоминать, но хотел он этого или не хотел, все время думал о ней и об Ольге с детьми.

Эта командировка в глубь пустыни, очень непростая и далеко не безопасная, была для него даже временным облегчением в той напряженной душевной жизни, какая выпала на его долю в последние дни. По возвращении все начнется сначала.

Немало тревожило Якова и предстоящее назначение его комендантом Лоук-Секира. Нет слов, получить независимое положение, быть в подчинении только у полковника Артамонова, опытного, грамотного командира, человека широкой души, — конечно же, этого можно только желать. Но сам участок границы по обе стороны Лоук-Секира сложнее любого во всем отряде. Справится ли он с работой, сумеет ли освоить беспокойный Лоук-Секир так, как освоил родной Дауган? На это ведь нужны годы и годы...

Полковник Артамонов вправе как начальник отряда ставить на самые трудные участки самых опытных офицеров, только Якову-то от этого не легче.

Снова его мысли вернулись к предстоящему поиску.

Не потому ли резидент избрал такую глубинку для обратного адреса анонимного письма полковнику Артамонову, чтобы отвлечь Кайманова и отряд Рыжакова от самой границы?.. Главным козырем басмачей было утверждение, что Красная Армия в пески не придет. Тактика бандитов в том и заключалась, чтобы оторвать отряды ГПУ, действовавшие против них, от баз культурной полосы. Привычные к местным условиям, басмачи гораздо легче переносили жару, и на первых порах преследование крупных бандитских групп малочисленными отрядами красноармейцев далеко не всегда оканчивалось удачно.

В инструктивном письме начальника Центральной оперативной группы частей ОГПУ говорилось: «Крайне необходимо, чтобы вокруг наших гарнизонов появилось и осело население...» А разве сейчас опора на гражданское население не главное в боевой работе погранотряда? В самый ответственный поиск Яков идет не со взводом солдат, а с Амангельды, Баратом, Лаллыкханом. Все они и в гражданской одежде — всю жизнь пограничники.

Насчет Абзала Яков пока что ничего не мог сказать. Человек, предавший брата, чужого тем более предаст. Но брат брату рознь. В гражданскую войну и братья были врагами.

Больше, чем на других своих спутников, Яков надеялся на помощь Лаллыкхана: отлично помня в лицо не только своих однокашников, но и многих врагов, он должен был сыграть чуть ли не главную роль в задуманном поиске. Правда, нельзя забывать, что и враги Лаллыкхана, едва узнают его, тут же постараются свести с ним счеты. Кроме Якова это отлично понимали и Барат, и Амангельды, да и сам Лаллыкхан, но никто не сказал по этому поводу ни слова.

Не меньше мог помочь и Амангельды, знавший всех современных главарей контрабандистов и кое-кого из бывших басмачей.

Преступник возвращается на место преступления, щука, нападая из засады, возвращается под облюбованную ею корягу. Таков инстинкт хищника. На это и рассчитывал Яков, отправляясь в Карагач.

Мерно идут верблюды. В полном молчании подходил к месту назначения отряд Якова. В сумраке ночи затемнели виноградники, невысокие глинобитные дувалы окраины, плоские крыши построек, слабо освещенные багровыми бликами быстро угасающей в западной части горизонта вечерней зари.

Перед Каймановым и его товарищами раскинулся аул — скопление глинобитных домов и кибиток, которые в невероятном переплетении улочек окружили старинную мечеть с высоким минаретом, покрытым голубой эмалью.

Что их ждет здесь, в этом древнейшем уголке земли, на пороге самой вечности, у караванной тропы, равной по возрасту матушке-пустыне?

Двадцать пять лет для истории — ничтожно малый срок. Всего четверть века назад по этим улицам проехал, направляясь в далекую Хиву, сын Джунаид-хана — Ишик-хан, чтобы сдернуть с хивинского трона Аспендиара и ударом ножа расчистить своему отцу путь к власти. Сейчас у тех, кто жаждет возрождения ханства после победы германского фашизма, хозяева новые, а повадки старые.

Достаточно ли хорошо знают эти повадки Яков и его друзья? Не готовят ли их враги какую-нибудь ловушку? А если готовят, то какую?.. Нужно, очень нужно разгадать сейчас, до начала поиска, замысел врага.

Черная бархатистая ночь развесила над головой крупные южные звезды, испускающие, казалось, видимые глазом лучи. Над минаретом появилась луна, похожая на дольку дыни, источавшую медвяный сок.

Небольшой караван по сигналу проводника Шакира остановился в полном молчании возле глинобитной кибитки, ничем не отличавшейся от остальных домов.

Сложив вещи в просторной комнате, подкрепив силы поздпим ужином, Кайманов вышел из дома, чтобы осмотреться и сориентироваться.

Глинобитный дом, куда привел их Шакир, оказался довольно просторным, с достаточно высоким потолком, так что воздуха в нем вполне хватало. Тем не менее Яков предпочел, захватив кошму и байковое одеяло, устроиться во дворе, предварительно удостоверившись, что карагачский уполномоченный капитан Диденко позаботился о них на славу.

Помещение, в котором должны были переночевать прибывшие из Ашхабада, со всех сторон было окружено низким П-образным строением, наверняка старым караван-сараем. Обойдя его в сопровождении молчаливого Шакира, выполнявшего обязанности не только проводника, но и начальника охраны, Кайманов в наиболее удобных для обзора и охраны местах встречался взглядом с внезапно появлявшимися такими же молчаливыми, как и Шакир, стражами, тут же скрывавшимися, едва его провожатый подавал им знак.

Убедившись, что место ночевки вполне надежное, Яков облюбовал во дворе караван-сарая повозку, к которой ниоткуда нельзя было подойти незамеченным, постелил кошму, прилег на нее, вслушиваясь в звуки чужой ночи, всматриваясь в неясные силуэты домов, верблюдов, лежавших на земле, арбы, двуколки.

Непривычными были тут и там возникавшие полосы света из открывавшихся дверей, кое-где свет в окнах. В Карагаче не было светомаскировки, а в Ашхабаде в это время и на дорогах пользовались лишь затененным светом, невидимым с самолетов.

Сознание того, что и сейчас, во время войны, есть еще населенные пункты, где с наступлением темноты не занавешивают окна, а на улицах хотя и редко, но горят фонари, мешало сосредоточиться, словно этот случайный свет в караван-сарае и ближайших кибитках демаскировал его позицию. Яков только тогда почувствовал себя спокойнее, когда в домах и кибитках стали гасить лампы: видимо, по военному времени экономили горючее.

Сна не было. Яков не заметил, как прошла ночь и за раскидистыми чинарами, поднимавшимися на немыслимую высоту, стала заниматься заря.

Наступало утро, первое утро Якова Кайманова в ауле Карагач.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ОДНА БЕДА НЕ ХОДИТ

День двадцатого ноября тысяча девятьсот сорок второго года на оперативном посту Аргван-Тепе начался целым рядом неприятностей.

Когда Самохин проверял из своей маленькой канцелярии телефонную связь с железнодорожными разъездами, во дворе погранпоста грохнул выстрел.

Подойдя к окну и распахнув створки, Андрей увидел, что под обрывом сопки, примыкающей к двору, бьется в агонии бродячая собака с маленькой записной книжкой, привязанной к шее. А свободные от наряда солдаты и сержанты стоят у входа в помещение и впереди них — старшина Галиев с карабином в руке.

Увидев начальника поста у открытого окна, Галиев подошел и доложил:

— Товарищ капитан, расстреляли религию...

Самохин понял, что маленькая записная книжка на шее собаки это и есть тот самый молитвенник, о котором ему докладывал старшина, ознакомившись, что за пополнение пришло служить на границу.

Первым побуждением Андрея было спросить: «А при чем здесь собака?» Какая бы бродячая и шелудивая она ни была, убить животное только для того, чтобы доказать свою правоту и раскрыть глаза заблуждающимся, Самохин бы не разрешил.

Но Андрей ничего не сказал Галиеву. Он лишь наблюдал, как несколько новобранцев, преимущественно пожилых, направились к убитой собаке, не снимая с нее книжечку с молитвами, передвинули лопатами на кусок старого брезента, потащили со двора, чтобы зарыть где-нибудь подальше, за пределами погранпоста.

Самохин внешне никак не отреагировал на происшествие, только подумал, насколько же очерствела душа Галиева, не сознающего, что он, в сущности, совершил кощунственный поступок.

«Черт знает что, — думал Андрей. — Бегал пес, ни в чем не повинный. Взяли застрелили прямо во дворе...»

Страшно не хотелось делать замечание Галиеву, но и оставлять без внимания такое тоже нельзя.

К своему удивлению, Андрей отметил, что антирелигиозная пропаганда старшины подействовала немедленно. Вера его воинства во всякого рода ладанки, кресты и молитвы вроде бы поколебалась, кое-кто из солдат что-то снял с груди и потихоньку выбросил...

Но выстрел в поселке — это ЧП. Как мог выдержанный и предусмотрительный Галиев додуматься до такого?

«Надо было старшине поговорить с солдатами, привести примеры», — размышлял Андрей. Вместе с тем он сознавал, что для такого трудного народа, какой собрался на посту Аргван-Тепе, методы старшины, возможно, наиболее пригодны.

— Что у нас с лошадьми, старшина? — так ничего и не сказав Галиеву о собаке, спросил Андрей.

— Осмотрел лично, товарищ капитан. У четырех набои. Пришлось вызвать ветеринарного врача.

Галиев почувствовал сдержанность капитана.

— Вот тебе еще сюрприз, — только и сказал Самохин. Ему уже было известно, что доблестные воины, чьи лошади вышли из строя, не первый раз попадают под замечание.

— Виновных, — приказал он, — направить ко мне после вечерней поверки.

Сообщение Галиева о вызове ветврача для осмотра набитых лошадиных спин, мягко говоря, не веселило Андрея.

Майор ветеринарной службы Шартух, человек желчный и неумолимый, весьма строго взыскивал, и прежде всего с начальников, за безграмотную седловку и безалаберное отношение солдат к коню. А если он узнает, что на лошадях катались поселковые красавицы, расправы не миновать: сделает такой начет — стоимость корма на время восстановления лошадиных спин, — что и за полгода не расплатишься. И поделом. Набои на спинах лошадей в кавалерийском подразделении — настоящее ЧП. Мало того что придется оплачивать из собственного кармана стоимость лошадиных «больничных листов», теперь не один год на всех совещаниях и офицерских сборах будут склонять фамилию Андрея: «А вот еще на Аргван-Тепе у Самохина случай был...»

Что говорить, хорошенькое добавление к истории с отравленными курами и пристреленной Галиевым бродячей собакой...

Отлично зная, что от взысканий, если сыпать нарядами и сажать на губу, толку мало, Самохин с первых дней избрал по отношению к своим подчиненным тактику психологического давления. Если проступок совершался с утра, беседа с виновным откладывалась до вечера или даже до следующего дня. В беседе обязательно участвовало комсомольское бюро, а то и созывалось общее собрание, чтобы каждый из присутствующих выразил свое отношение к нарушителю дисциплины. Начинался перекрестный обстрел вопросами, вчерашний нарушитель становился судьей и сполна воздавал бывшему обвинителю. Самохину оставалось только подвести итог и спросить у провинившихся, все ли понятно.

Но попробуй разговори солдат по поводу, например, набитых лошадиных спин, когда большая часть из них только здесь учится обращаться с лошадью.

Или взять случай с пристреленной собакой. Галиева-то не вытащишь на комсомольское собрание. С ним не то что ссориться, задевать его самолюбие не хотелось.

Раздумывая обо всем этом, Самохин снова стал связываться с ближними и дальними разъездами: не произошло ли еще какое-нибудь ЧП, не сошел ли кто-нибудь с эшелона?

Раздался стук в дверь. Вошел старшина Галиев. Едва взглянув на него, Самохин понял, что старшина чем-то расстроен.

Все-таки Андрей спросил:

— Ну как же ты, Амир, стрелять-то решился?

Галиев понял его по-своему.

— А что тут решаться? — удивился он. — Я на пятьдесят метров карандаш пулей перебиваю, а тут — собака... Надо же было им доказать. Сейчас пошел проверил — у половины уже нет ни крестов, ни молитвенников. А если бой? Так и будут на бога надеяться?

— Все-таки риск был, — сказал Самохин, но, видя, что разговор получается беспредметный, продолжать не стал.

— Что-нибудь еще случилось? — спросил он.

Старшина помолчал, глядя в пол, вздохнул, развел руками, поднял на Самохина умные, с монгольским разрезом глаза, сверкавшие едва сдерживаемым негодованием.

— Так что там?

— Воровство, товарищ капитан. У солдата Каюмова, вашего коновода, деньги украли.

— Такого даже у нас не было, — чувствуя, как все словно деревенеет в груди, сказал Андрей. — Гаже воровства только предательство... Что будем делать? — спросил он, и в самом деле не зная, что предпринять.

— Найдем виновного, трибунал в самый раз будет, — жестко отчеканил Галиев.

— Трибунал — мера крайняя, — в раздумье заметил Самохин. — Может, какой мальчишка стянул. Жизни еще не видел, учить его некому было. Что ж, сразу и в штрафную? Надо как-то самим разобраться...

— Мягкий вы человек, товарищ капитан. Мальчишек жалеете, а такие вам всю работу срывают, не дают службу наладить...

Галиев перехватил предупреждающий взгляд Самохина, замолчал.

— Извините, товарищ капитан, к слову пришлось... Разрешите, я выясню, и, если уж вы не хотите сор из избы... давайте своей властью.

Самохин с некоторым сомнением посмотрел на Галиева: а ну как начнет выяснять такими же методами, как отучил Вареню стихи сочинять?

Но Варене-то урок помог. Наверное, во всем отряде не было теперь более бдительного часового, настолько исправно нес он службу, особенно в наряде на границе.

— Не сомневайтесь, товарищ капитан, — заверил его Галиев, — я проверю деликатно и совершенно точно скажу вам, кто и как...

— Хорошо, — согласился Андрей.

Но все же решил проконтролировать старшину и в случае чего поправить.

— Построй личный состав, свободный от нарядов. Когда солдаты оперпоста замерли по команде «Смирно!», Самохин медленно прошел перед строем, всматриваясь в лица.

Разные перед ним были люди. Некоторые смотрели на капитана с огорчением и сочувствием, такие, как прибывшие с резервной заставы, по просьбе Андрея, сержанты Изосимов и Белоусов, участвовавшие в разгроме банды Аббаса-Кули в Каракумах. Другие провожали Самохина, проходившего вдоль строя, с подчеркнуто безразличным видом. А братья-богатыри — Павел и Петр Охрименко — стояли в строю с невозмутимым видом, будто все происходящее их не касается.

Андрей дал команду «Вольно!» и, не скрывая своего огорчения, сказал, предоставляя укравшему возможность одуматься.

— Мне стало известно, что у одного из ваших товарищей пропали деньги. Я не хотел бы думать, что их украли... Сейчас разойдитесь, а вы, Каюмов, к обеду скажете мне, нашлись ваши деньги или не нашлись... Может, куда-нибудь завалились?

Каюмов, первый месяц служивший коноводом начальника поста, с недоумением пожал плечами: дескать, деньги обычно никуда не заваливаются, но ничего не сказал.

— Разойдись! — скомандовал Андрей и невольно подумал: «Что еще случится сегодня?» По опыту он знал, если уж начинают сыпаться несчастья, то, как говорится, открывай ворота...

Перед обедом Самохин вызвал старшину и спросил:

— Деньги не нашлись?

— Молчат, товарищ капитан...

— А в чем, собственно, заключается твой метод?

— Товарищ капитан, доверьте мне, укажу точно и ни с кого даже волос не сниму.

— Ладно, действуй...

Самохин остался в канцелярии неподалеку от открытого окна, Галиев построил во дворе всех свободных от наряда, скомандовал: «Смирно!» Андрей вышел к строю.

Остановившись перед подчиненными, некоторое время всматривался в лица, затем негромко сказал:

— Деньги не нашлись. Но у нас есть безошибочный способ узнать виновного. Старшина, прошу...

Галиев зычным голосом, как на обычных построениях, подал команду «Смирно!», вслед за нею — серию команд, будто на занятиях по физподготовке: «Кру-у-гом!», «Два шага вперед марш!..», «Присесть!», «Руки в упор ставь!..», «Выбросить ноги!..».

Все приняли положение упора. Галиев между тем продолжал:

— Поджать руки, оставаться на полусогнутых!.. По дрожи в руках мы и определим, кто взял деньги...

Андрей подумал: «Ясно, что в таком положении через некоторое время у каждого задрожат руки».

Старшина медленно шел вдоль строя и вдруг громко воскликнул безапелляционно-уверенным тоном:

— Так вот же он!..

Неожиданно для всех вскочил самый левофланговый, маленький, всего несколько дней назад прибывший на заставу солдат.

— Товарищ капитан! Товарищ старшина! Я же... Я... — начал было он и вдруг испуганно замолчал.

— Товарищ капитан, — Галиев официально взял под козырек, — какие будут указания?

— Распустите строй. Случай этот обсудим на общем собрании личного состава, — ответил Галиеву Самохин, нарочно не определяя дату собрания: надо было оставить время солдатам, чтобы они поговорили между собой об этом происшествии.

Трудно, очень трудно налаживалась жизнь на оперативном посту Аргван-Тепе. А боевая работа требовала от Самохина подготовленных, умелых во всех отношениях, дисциплинированных солдат.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

В ЛОВУШКЕ

— Тельпек, тельпек! Кому тельпек!.. Брюки! Новые брюки! — выкрикивал Барат, прохаживаясь в толкучке шумного базара, прислушиваясь к тому, о чем говорили вокруг, присматриваясь к мелькающим перед ним лицам. За Баратом и бродившим по базару Абзалом наблюдал из окна милицейского оперпункта Яков, переодетый в старую форму железнодорожника.

Сегодня утром, намечая план действий с Лаллыкханом и Амангельды, они договорились, что Лаллыкхан в сопровождении Шакира пойдет искать старых друзей, адреса которых он хорошо помнил.

Амангельды с радистом Фархатом, тоже переодетым в родную национальную одежду, на ишаках объедут окрестности аула, посмотрят следы конных групп. В случае чего будут радировать уполномоченному НКГБ Диденко.

Кайманов, Абзал и Барат, пока остальные ведут предварительную разведку, отправятся на базар, рассчитывая на свое умение видеть и слышать.

Якову с его приметной внешностью и ростом в сто девяносто сантиметров трудно было остаться неузнанным. Зато Барата даже если кто и узнает, не беда: знакомым известно, что Барат воевал и по ранению вернулся с фронта.

— Тельпек! Новый тельпек! Брюки! Кому брюки! — время от времени выкрикивал Барат то по-курдски, то по-туркменски, и Яков видел, как он ловил на себе большей частью безразличные, а иной раз настороженные, подозрительные взгляды окружающих: дескать, такой здоровый лоб, а вот — на тебе! — трогует барахлишком на базаре. Взгляды смягчались при виде нашивки за ранение на выгоревшей гимнастерке Барата, его неловкой, все еще продетой в перевязь руки. Лишь два или три человека следили за Баратом с явно выраженным неудовольствием: самим, дескать, еды не хватает, а еще пришлых сюда, за тридевять земель, черти несут.

— Брюки! Брюки! Новые брюки! — кричал Барат, прислушиваясь, о чем говорят в толпе.

Абзал толкался в том конце базара, где торговали сеном, ячменем, половой. Именно там могли появиться бандиты, закупающие фураж.

Из своего укрытия Яков заметил, что Абзала цепким взглядом изучал парень с непропорционально длинным туловищем и короткими ногами, с хурджинами, перекинутыми через плечо. Абзал, мельком взглянув на парня, стал прицениваться к ячменю. Видимо, он предложил такую цену, что хозяин ячменя сначала опешил, а потом раскричался, зло размахивая руками. Абзал, огрызаясь и отплевываясь, торопливо пошел от негр. Через некоторое время остановился рядом с окном, за которым стоял Яков.

— Ёшка, следи за длинным парнем с хурджинами, — сказал он, — это сын Баба´-Беге´нча. Сам Баба тоже наверняка где-то здесь.

— Понял. Подстраховывай Барата, — приоткрыв форточку, ответил Яков. Ему не надо было объяснять, кто такой Баба-Бегенч.

Большинство людей меняли вещи на продукты по нужде, а не из корысти, но Яков видел, что не только из-за продуктов пришел на базар кое-кто, вроде старого контрабандиста Баба-Бегенча и его сына.

Мелкооптовые перекупщики опия, торговцы в розницу, даже фуражиры с верблюдами, нагруженными джегурой, сеном, рисом, баранами, были здесь. Всех их отмечал зоркий опытный взгляд Якова.

Были здесь не только заготовители продуктов и фуража, а и кое-кто из старых знакомых Якова по стычкам на границе. Значит, в окрестных песках могли таиться нелегальные группы...

— Тельпек! Тельпек! Новые брюки! — на разные голоса повторял Барат.

— Эй ты, что хочешь за свои брюки?

Еарат обернулся. Перед ним стоял, пытливо всматриваясь в его лицо, старик, которого больше интересовал сам продавец, чем брюки.

— Хочу полпуда джегуры, — не задумываясь ответил Еарат.

— Много захотел. До конца войны не продашь свои брюки... А что еще у тебя есть?

— Давай халат покупай! — с готовностью развязывая цветастый поясной платок, предложил Барат.

Старик усмехнулся, помотал головой и сморщил нос, дескать, за такой старый халат и горсти зерна никто не даст.

Изображая крайнее возмущение, Барат стал нахваливать свой товар, поворачивая халат и так и эдак, набрасывая его на плечи старику, оглаживая на нем, — дескать, приобретаешь достойную вещь.

Тот снял халат, с себя, вернул Барату и направился прочь.

Не тут-то было! Барат увязался за ним, словно только этот старик и мог купить у него вовсе не новый и не очень красивый халат.

— Якши халат! Давай бери! — повторял он. — Всего полпуда джегуры!

Наблюдавшему из укрытия Якову было ясно, что ни халат, ни джегура старика не интересуют. Только Барат. А если так, то старик в свою очередь заинтересовал Кайманова: с чего бы это ему проверять, что за новый человек появился на базаре?

Старику, видимо, надоел навязчивый продавец халата. Обернувшись, он гневным жестом — рукой от груди — послал его прочь.

Барат, пожав плечами, отошел. В толпе мелькнуло знакомое Кайманову лицо пожилого туркмена, с которым встретился взглядом старик.

Так это же Баба-Бегенч!

Взгляд был мимолетным, движение — едва заметным, но Яков понял: старик передавал Барата Баба-Бегенчу. Это уже удача! Теперь важно незаметно выйти из оперпункта, не упустив из виду Баба-Бегенча.

— Халат! Халат! Новый халат! Тельпек! Брюки! Новые брюки! — подавал голос Барат.

Едва Яков вышел из милицейского оперпоста, как его тут же узнали... Ну и что, если узнали? Не для того он сюда прибыл, чтобы прятаться. Надо как можно скорее взять старика и Баба-Бегенча, чтобы весть о появившемся в Карагаче Ёшке Кара-Куше не распространилась дальше.

Кайманова все еще не отпускала малярия, донимавшая его в течение нескольких месяцев. Он знал, что внешне мало чем отличается от завзятого терьякеша, на то и рассчитывал. Но сейчас его маскировка под курильщика опия теряла всякий смысл. Уж если Яков узнал старого знакомого, то и Баба-Бегенч наверняка узнал его.

— Барат, — поравнявшись с другом, проговорил Кайманов, — Скажи Абзалу, пусть берут длинного парня с хурджинами. Сам не спускай глаз со старика, если будет уходить, скажешь милиционерам, чтоб задержали. И подстраховывай меня. Иду за Баба-Бегенчем.

— Давай, Ёшка. Понял тебя, — не оглядываясь ответил Барат.

Яков с радостью отметил, что старый контрабандист Баба-Бегенч, делая роковую для себя ошибку, юркнул в глинобитное сооружение с вытяжной трубой, маленькими окошками под крышей, двумя выходами, огороженное дувалом выше человеческого роста.

Кайманов тотчас вошел туда же. На счастье, они оказались там вдвоем.

Нос к носу столкнувшись с Каймановым, Баба-Бегенч полез было за отворот халата, но, зная, что с Кара-Кушем ему не справиться, бессильно, с искаженной злобой лицом опустил руки.

— Узнал, говоришь? — по-курдски спросил Яков.

Баба-Бегенч, не отвечая, смотрел на него с ненавистью и страхом.

— А если узнал, давай без шуток. Пойдешь впереди меня. Вздумаешь убегать, вот он догонит...

Яков приоткрыл черную клеенчатую сумку, в которой лежал маузер.

— Повернись к стенке, подними руки...

— Не имеешь права, я ничего не украл, ничего не продавал...

— Насчет права разберемся, — пообещал Кайманов. — За тобою столько старых грехов, что с лихвой хватит...

Яков вытащил из-за обмотки на правой ноге Баба-Бегенча нож, потом, охлопав халат, нащупал длинный кинжал в планке рубахи, где были пуговицы. Этот кинжал, узкий, как трехгранный штык, был настолько искусно замаскирован, что вряд ли кому пришло бы в голову искать оружие в таком месте. Но в практике Якова встречались подобные случаи, особенно когда имел дело с опытными контрабандистами.

Удостоверившись, что больше оружия у Баба-Бегенча нет, Кайманов жестом приказал ему выйти из столь ненадежного убежища.

С клеенчатой сумкой в руках, из которой в случае необходимости можно было одним движением выхватить маузер, Кайманов, идя вслед за Баба-Бегенчем, увидел, что Барат выполнил его поручение, передав милиционерам не в меру любопытного старика. Кивком Яков подозвал Барата, и они, с двух сторон блокируя старого главаря контрабандистов, повели его к выходу с базара.

Это была большая удача. Если старик ничего не скажет, поскольку задержали его лишь по подозрению, то Баба-Бегенчу есть что рассказать. Пусть хотя бы назовет тех, с кем таскал и сбывал контрабандный опий. А от терьячных дел, как правило, недалеко и до гитлеровской агентуры.

— Не упусти Баба-Бегенча, — вполголоса бросил Яков Барату. — Вон идет военный патруль, а вон — милиционер. Подай им знак, чтобы блокировали...

И в эту минуту, когда все, казалось, складывалось так удачно, Кайманова словно громом поразило, он просто не поверил своим глазам: всего в каких-нибудь десяти — пятнадцати метрах за снующей и толкающейся толпой он увидел дочь старого проводника Хейдара Дурсун, которая, как известно, оставалась по ту сторону кордона вместе с Ичаном. Она что-то меняла, торгуясь с пожилой узбечкой, протягивая ей цветастый платок, чуть ли не тот, что получила в подарок от господина Фаратхана, когда отец ее доставил к нему целым и невредимым главаря бандитов Аббаса-Кули.

Взгляды Якова и Дурсун встретились. Дурсун мгновенно натянула до самых глаз яшмак, отвернулась, тут же прекратила торг с обладательницей каких-то продуктов, стала выбираться из толпы, спеша поскорее уйти с базара.

Кайманов бросился за ней, но, как назло, толпа по непонятным причинам вдруг закружилась вокруг него, а справа и слева стали появляться такие бандитские физиономии, что Яков невольно подумал: уж не попал ли он в переплет?

Но нет, расталкивая завсегдатаев базара, Яков наконец выбрался из толпы, нырнул в какую-то примыкавшую к базару улочку и, потеряв из виду Дурсун, с тревогой осмотрелся.

Дурсун исчезла, пропала, провалилась сквозь землю, будто ее и не было.

По привычке маскируясь за какой-то мазанкой, Кайманов лихорадочно осматривался. Ему показалось, что в самом конце улочки, состоящей из непрерывно идущих дувалов и кибиток, мелькнула женская фигура. Добежав до угла, он увидел Дурсун, скрывшуюся в переулке.

На мгновение остановившись, Яков удостоверился, что на улице ни впереди, ни позади никого нет, и, теперь уже не слишком опасаясь, кинулся за Дурсун.

В какой-то миг он заметил, как в дальней кибитке приоткрылась дверь, со всех ног бросился туда, к немалому испугу спешивших куда-то женщин и гонявших тряпичный мяч подростков.

Теперь-то он наверняка знал, что именно в эту дверь вошла Дурсун. Больше ей некуда было деваться: здесь уже самая окраина Карагача.

Опасаясь засады, Яков не пошел в калитку, а перемахнул через дувал и, подойдя к окну, осторожно заглянул внутрь дома.

Прямо против окна он увидел бледного, лежавшего на кошме человека с закрытыми глазами, которого не сразу узнал, а когда понял, кто это, чуть не вскрикнул от радости: Ичан!

Оказывается, он здесь, в какой-то мазанке на окраине аула, и с ним Дурсун, которая, судя по всему, опекает и выхаживает его,

Дурсун стояла возле двери, просовывая в ручку какую-то палку, чтобы дверь нельзя было открыть снаружи.

Яков толкнул створки окна, они неожиданно легко распахнулись, будто нарочно были не заперты.

Перекинув ногу, одним движением вскочил в комнату, на секунду выглянул, не видел ли кто, как он забирался в кибитку, убедился, что по-прежнему за ним нет никакой слежки, приложил палец к губам, давая понять Дурсун, что кричать нельзя.

Дурсун рухнула на колени, заломила руки.

— О арбаб! — в отчаянии воскликнула она. — Он умирает!..

Кайманов, окинув взглядом комнату и убедившись, что в ней нет ни вторых дверей, ни второго окна, откуда на пего могли бы напасть, поставил возле себя сумку с маузером так, чтобы его легко можно было достать, наклонился к бледному, действительно безжизненному Ичану. В ту же минуту ощутил тяжелый удар по голове, увидел, как в окно и в сорванную с петель дверь ворвались дюжие молодцы, выдернули из-под руки сумку с маузером, непомерной тяжестью навалились на него.

«Все... Конец...» — мелькнуло в гаснущем сознании.

Яков сделал последнюю попытку вырваться. Не смог... Больше он ничего не слышал и не чувствовал.

Очнулся Яков от тошноты и страшной боли в затылке. Сначала не поверил, что жив, дышит и чувствует эту боль.

Не открывая глаз, попытался ощутить всего себя, напрягая мышцы ног, спины, рук: не отзовется ли такое усилие болью? Но как будто все было цело, если не считать страшной тяжести в затылке, словно налитом свинцом.

Это и обрадовало, и озадачило.

Ему хорошо было известно, какие немалые деньги обещал Фаратхан тому, кто принесет голову Кара-Куша. И вдруг его оставили в живых. Мало того, даже не ранили, только оглушили, чтобы не сопротивлялся.

Осторожно приоткрыв и снова зажмурив глаза, Яков в короткий миг увидел прямо перед собой очнувшегося от забытья Ичана, тоже связанного, смотревшего на него с ужасом, и Дурсун, сидевшую в углу с поджатыми ногами.

Сколько же он пролежал без сознания, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту?

Низкое красноватое солнце било прямо в окно, — значит, уже наступил вечер. А на базар он пошел с Баратом и Абзалом после двенадцати... Выходит, около пяти часов...

Еще раз осторожно подвигав мышцами, проверяя, действительно ли ему не нанесли никаких повреждений, Яков понял, что тому, кто приказал его схватить, он, Кайманов, известный на всю округу своей непримиримостью к врагам, нужен живым, а это могло оказаться гораздо хуже, чем быть убитым сразу.

Но, с другой стороны, то, что он жив, оставляло хотя бы тень надежды на неожиданную помощь, стечение счастливых обстоятельств.

Якову стало ясно: он попал в ловко расставленную ловушку.

Возможно, это и не ловушка, просто выследили и накрыли, когда он склонился к Ичану. Но как тогда объяснить столько случайностей, сработавших на врагов и оказавшихся роковыми для него? Как объяснить, что Дурсун попалась ему на глаза именно тогда, когда он вел с базара контрабандиста Баба-Бегенча? Как объяснить, что Ичан и Дурсун оказались на нашей территории, одни на окраине затерянного в песках аула?

Убежали от Фаратхана или пограничники обнаружили их и благополучно доставили домой, после того как иранские части охраны порядка не нашли их у Фаратхана? Но почему они оказались здесь?

Интуиция подсказывала Якову: появление Ичана и Дурсун связано с его экспедицией в Карагач, причем их доставили сюда заблаговременно... Но не на самолете же они летели? Значит, был прорыв границы и переход через пески? Кто все это организовал? Вероятно, кто-то очень опытный. С какой целью? Чтобы на такую приманку попался он, Яков Кайманов?

Яков не сомневался, что его хватились и уже ищут. Но Барат и Абзал были заняты парнем с хурджинами и Баба-Бегенчем. Они не могли видеть, куда подевался Кайманов. Уполномоченный Диденко — кадровый командир, производит впечатление неплохого организатора, но едва ли он сможет оказаться сколько-нибудь опытным следопытом... Амангельды и Лаллыкхан вернутся только к вечеру.

Значит, настоящие поиски могут начаться лишь через несколько часов...

Едва стемнело, во дворе послышалось какое-то движение. Якова и связанного Ичана вынесли из комнаты все те же здоровенные джигиты, по виду — отъявленные головорезы, привязали к специальным седлам на двугорбых верблюдах-тяжеловозах, уже завьюченных, скорее всего, продуктами и водой в бочатах.

Якову и Ичану завязали рты, набросили на головы душные мешки. Караван, пройдя короткие улочки окраины, ушел в бескрайние пески Каракумской пустыни. Спустя полчаса с Якова сняли мешок, развязали ему рот.

При свете звезд он увидел лишь барханы, услышал отдаленный вой шакалов. Якову почудилось, что со стороны аула долетела еле различимая частая стрельба.

Осмотревшись, он отметил про себя, что караван их стал чуть ли не вполовину меньше. Верблюда с привязанным к седлу Ичаном с ними уже не было.

Шли всю ночь. С каждым часом, с каждой минутой у Якова все меньше оставалось надежды на помощь. Был он сейчас полностью во власти врагов, а попался так примитивно глупо, как стыдно попадаться и новичку.

Какой-то неведомый Якову противник все рассчитал точно. Главное — учел характер Кайманова, то, что составляло смысл всей его жизни: догнать и задержать. Если бы Дурсун со слезами и жалобами умоляла пойти с нею на помощь Ичану, Яков, безусловно, пошел, но принял бы необходимые меры предосторожности.

Но Дурсун ничего не говорила. Она убегала. Больше того, пыталась спрятаться от него. И Яков бросился за ней. В дверь он не сунулся: за углом мазанки или в комнате могла быть засада. Прежде чем входить, он обязательно должен был посмотреть, куда входит.

Кто-то блестяще провел операцию, и Яков понимал, что этот кто-то из старых его знакомых, до тонкостей изучивший все его повадки. Тем более страшно было то, что его не убили, не ранили, а лишь оглушили, только бы связать... Так что же его ждет там, куда столь ходко идет караван? Какая уготована ему судьба в этих бескрайних безжизненных песках?

В ноябре в пустыне ночами холодно. Яков еще больше удивился, когда, остановив верблюдов, один из бандитов, сопровождавших караван на прекрасных, не знающих усталости ахалтекинцах, прямо с седла, приподнявшись на стременах, укрыл Кайманова шерстяным паласом.

Голова хоть и меньше, но продолжала болеть. От укачивающего, словно морская зыбь, хода верблюда усилилась тошнота. Но общее самочувствие, если бы не стянутые веревкой руки да не появившийся под мышками и вокруг шеи зуд после нескольких часов пребывания в мазанке, можно было считать вполне сносным. Но что думать о каких-то там вшах и тошноте, когда наверняка ждут его самые жестокие пытки... То проваливаясь в полудрему, то снова приходя в себя, раздумывая о способах покончить с собой, чтобы не дать врагам глумиться, торжествовать свою победу, ехал Кайманов навстречу беспощадной судьбе.

Небо на востоке стало светлеть, румяные отсветы зари уже ложились на склоны остывших за долгую осеннюю ночь барханов, розоватыми отблесками освещали белые, как скелеты погибших в пустыне путников, стволы и ветви саксаула. Впереди, выделяясь на уныло волнистом равнинном ландшафте, замаячили развалины старинной крепости.

По силуэту развалин Яков узнал затерянную в песках, километрах в ста от аула, крепость Змухшир, построенную шесть веков назад, но все еще представляющую собой серьезные укрепления. В окрестностях этой крепости как-то пришлось побывать ему вместе с отрядом, вылавливавшим дезертиров и уголовников.

Яков тогда поднимался на сохранившийся до нашего времени крепостной вал, видел в бесчисленных провалах и ямах белевшие кое-где кости и черепа погибших много столетий назад людей и животных.

Само название крепости Змухшир сохранило в своем звучании имя древнего предводителя жившего здесь племени — Аламы Измахшери. Из глубины веков дошло сказание о происхождении этих мощных укреплений, от которых остались столь величественные руины.

В 1218 году стотысячное войско Чингисхана хлынуло в Туркестан на Амударью, оставляя на месте цветущих селений дымящиеся развалины, тысячи трупов.

Предводители родов, населявших города, уводили племена все дальше по реке, пытаясь избежать «награды» Чингисхана в виде расплавленного серебра, которое он имел обыкновение заливать в глаза и уши поверженных вождей.

Алама Измахшери, рассчитав, что ровно через двадцать дней монгольская лава докатится и до его города, приказал своим подданным в короткий срок построить крепость, которую никакая сила не могла бы одолеть. И еще наказал: всякого, кто будет в этой великой стройке обузой для племени, заживо замуровывать в стенах грандиозной крепости, дабы люди понимали, сколь велика угроза, нависшая над судьбами всего рода.

Девятнадцать дней и ночей подданные Аламы строили крепость, а когда на двадцатый день к стенам ее подошли полчища Чингисхана, перед изумленными взорами монголов на фоне раскаленных песков выросли такие укрепления, о взятии которых нечего было и думать.

Чингисхан решил одолеть защитников крепости измором. Его воины расположились вокруг, поклявшись не уходить, пока защитники не сдадутся.

Положение внутри Змухшир-Кала день ото дня становилось все безнадежнее. Иссякала вода, кончалось продовольствие, нечем было кормить баранов, рогатый скот.

Силы защитников таяли.

Тогда Алама Измахшери приказал собрать остатки джегуры и кукурузы и накормить одну из немногих, еще не попавших в котел коров, а ночью выгнать ее за ворота.

Удивленные сытым видом коровы монголы решили: если животные, судя по помету, получают отличный корм, то защитники крепости будут держаться очень долго.

Военачальники Чингисхана уже отдали приказ снимать осаду, монголы были готовы уйти от неприступных стен, но — как всегда в легендах — в решающий момент на первый план змеей выползают месть и коварство.

Одна из жен Аламы Измахшери в припадке ревности выбежала из крепости и выдала врагам тайну своего повелителя. Крепость была взята. Все ее защитники уничтожены, а сам Алама с глазницами, залитыми серебром, был выставлен в амбразуре одной из башен. Рядом с ним с таким же украшением выставили и предавшую его жену, чтобы не скучно было Аламе после смерти в небесных кущах аллаха.

Припомнив эту легенду, Яков, рассматривая приближавшиеся величественные развалины, невольно думал о Дурсун.

Предала она его, завлекла в ловушку или ее выследили и захватили вместе с ним и Ичаном?

То, что женщина ради своей любви способна на все, даже на подлость и предательство, Якову было известно. Но как он попался на такую удочку? Воистину тот, кто продумывал эту операцию, очень тонко учел особенности его натуры.

Все ближе и ближе развалины крепости, где, как чувствовал Яков, был конец их долгому переходу. И тут он понял: его завезли так далеко в пустыню для того, чтобы в случае погони утомить стокилометровым маршем лошадей отряда, который пойдет в преследование, а самим за это время, отдохнув, со свежими силами легко уйти в пески.

Наверняка в районе крепости был колодец, на что указывала набитая сотнями и тысячами верблюжьих подушек и конских копыт тропа, ведущая к глинобитному валу. Однако вода там, видно, плохая, иначе зачем было везти пресную воду из аула Карагач?

Дремотное состояние Якова улетучилось. Хоть и связанный, он чувствовал, что ежесекундно прибывают силы, возвращается привычное состояние взведенного курка, готового дать бой.

Ну что ж, если пришли его последние минуты, пусть это будут славные минуты. Умирать он будет как Яков Кайманов. Своей смертью удовольствие врагам не доставит...

В том, что пришел его смертный час, Яков не сомневался: из крепости навстречу каравану выехали на отличных лошадях в сопровождении свиты два всадника.

Один из них — в полувоенной форме неизвестно какой страны, — видимо, офицер, с ним — бывший житель поселка Дауган, калтаман из калтаманов, правая рука Клычхана, главарь бандитов — Аббас-Кули.

Яков вгляделся в физиономию офицера, когда подъехали ближе, и невольно вздрогнул: он узнал Флегонта Мордовцева.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

«НА ЖИВЦА»

С утра жизнь на оперативном посту Аргван-Тепе началась так же, как и во многие другие, уже миновавшие дни.

И все-таки день этот был особенный и едва ли не самый печальный для Самохина из всех, какие пришлось ему пережить на новом месте службы.

Андрей, всю ночь вместе со старшиной Галиевым поверявший наряды, сидел сейчас в дежурке и заполнял пограничный журнал, стараясь не смотреть, как собирает свое немудреное имущество Амир Абдуллович.

Сегодня старшина возвращался на Дауган принимать заставу Аверьянова, уезжавшего на фронт. Самохин снова оставался один.

Сборы у Галиева недолгие. Не прошло и пяти минут, как старшина, туго затянув лямки тощего вещмешка, готов был в дорогу.

Жалко Самохину расставаться с Галиевым. Пусть методы старшины не всегда интеллигентные, зато вели прямо к цели, а уж служебного и пограничного опыта Галиеву не занимать стать.

Андрей уже привык к мысли, что теперь они с Амиром и горе, и радость будут делить пополам, и вот, пожалуйста, опять он один должен будет службу оперпоста налаживать.

Правда, не один. Как передали из штаба, в помощь ему на оперативный пост Аргван-Тепе должен приехать техник-интендант Ковтун. Но еще не известно, как пойдет строевая служба у техника-интенданта. Что касается работы с людьми, ясно, что Ковтуну до Галиева далеко. Кроме того, за Ковтуном утвердилась слава веселого человека — мастера на всякие розыгрыши и шуточки. Ну как он начнет и тут свои художества показывать, когда и без него веселья хватает...

«Все же Ковтун — офицер, человек неглупый... Должен же он по-серьезному отнестись к своему назначению, — раздумывал Самохин. — А не обратиться ли к полковнику Артамонову, чтобы он вообще никого не присылал?.. Тоже ведь нет оснований. Ковтун еще и работать не начал, за что же на него тень наводить?..»

Андрей обнял на прощание Галиева, проводил его до калитки.

— Ну вот, Амир Абдуллович, — сказал он, вздохнув, — недолго мы с тобой вместе командовали. Только мало-мальски стали разбираться, что к чему... В общем, желаю тебе на самостоятельной работе всяких удач. Ни пуха ни пера...

— К черту, к черту! — Галиев сплюнул через плечо. — Не знаю, как получится, — искренне признался он. — Больно ответственно... Всю жизнь старшиной, а теперь надо за начальника соображать.

— Не прибедняйся, — с некоторой завистью возразил Самохин. — Дауган — дом родной. Люди там тебе известные, старослужащие. Да и каждую сопку, каждый отщелочек как свои пять пальцев знаешь.

— Знать-то знаю... Да ведь пополнение придет, учить надо.

— Научишь. Не впервой...

Они еще раз пожали друг другу руки и разошлись: старшина направился по широкой улице поселка к шоссе ловить попутную машину, Самохин вернулся в свою комнатку, служившую ему и канцелярией оперпоста, и жильем, снял трубку, попросил дежурного связать его с начальником отряда.

Доложив Артамонову, что «на посту без происшествий», Андрей, откашлявшись, сказал, насколько мог убедительнее:

— Товарищ полковник, я никогда не обращался к вам с личной просьбой, но сейчас очень прошу... Я знаю, что в отряд из госпиталя прибыла группа снайперов-фронтовиков... Дайте мне двух хороших ребят, заслуженных, с наградами, с боевым опытом. Фронтовики мне просто необходимы...

— Хочешь фронтовиками своих нарушителей дисциплины прижать?

— Так ведь иначе не прижмешь! Пока что есть у меня такие, кого надо прижимать.

— А с твоими «апостолами» как думаешь поступить?

— Есть задумка...

— Все-таки?

— Думаю, товарищ полковник, перед инспекторской провести учения на местности. Личный состав разобью на две группы. Одной назначу командовать Павла Охрименко, а другой — Петра. Пусть они сами и посоображают, как задержать, да посоревнуются между собой. На разборе учений покритикуем их, чтобы каждый солдат выступил и сказал, правильно ли командовали Охрименки или неправильно...

— Ну что ж, добро.

Полковник помолчал, затем негромко то ли спросил, то ли сказал утвердительно:

— Трудно тебе, Андрей Петрович...

— Не жалуюсь, товарищ полковник, на новом месте да с новыми людьми бывает... не все ладится...

— Правильно делаешь, что не жалуешься: других людей у нас нет. Надо этих настоящими бойцами сделать. В крепких руках и твои «апостолы» должны стать настоящими солдатами.

«Когда-то они будут?» — невольно подумал Андрей. Вслух сказал:

— Галиева бы не забирали, товарищ полковник...

— Галиева оставить не могу. Сам знаешь, заставу принимает. Оно бы по праву Дауган тебе надо отдать, но там все налажено. На Даугане и Галиев справится, а оперпост Аргван-Тепе только таким, как ты, по плечу... Ну и Ковтун, надеюсь, поможет... Кстати, он уже выехал к тебе.

Самохин ничего не сказал на это Артамонову, и полковник, видимо, оценил, что Андрей не стал жаловаться на Ковтуна, поносить техника-интенданта в глазах начальника отряда. Говорить что-либо о Ковтуне не было нужды: в отряде его хорошо знали.

— Хвалить-то я тебя хвалю, — продолжал Артамонов, — но должен и пожурить. Кое в чем ты и сам виноват и, скажу тебе, зря на рожон лезешь.

— Не понимаю, товарищ полковник, — Самохин насторожился.

— Чего ж не понимаешь?.. Зачем ты, родной, Ястребилова дохлой курицей накормил? Он пока что комендант, хоть и разжалованный. А ты боевого офицера на целых двое суток из строя вывел. Его, беднягу, в санчасти сверху донизу и снизу доверху промывали... Кстати, насчет этих кур напишешь мне объяснительную... И как тебя угораздило?

— Товарищ полковник, разрешите не отвечать на этот вопрос. Вы же знаете...

— Знать-то я знаю, да что мне с вами делать, не представляю. Ястребилов уж и рапорт подал...

Андрей ожидал, что полковник скажет, какой рапорт подал бывший комендант, но Аким Спиридонович, ничего не объясняя, сказал:

— Тебе и за то спасибо, что не отказываешься от своих «сорока чистых, сорока нечистых».

«Да уж действительно ноев ковчег, — подумал Самохин. — Хорошо, что Артамонов не знает историю с собакой...»

А полковник, точно прочитав его мысли, неожиданно спросил:

— Что это вы бродячих собак взялись стрелять? Да еще во дворе оперпоста? Дела вам мало? Мне доложили, а я, честно говоря, не поверил: не похоже на тебя, Андрей Петрович.

«Здорово работают информаторы Ястребилова, — подумал Самохин. — Значит, и здесь, на посту, у него свои люди? Интересно, кто о собаке доложил?»

— Товарищ полковник, я не осуждаю Галиева: он, может быть, на свой лад, но общественно полезное дело сделал.

— Бродячая собака — куда ни шло, — сказал Артамонов. — А вот за набитые спины лошадей «алименты» с тебя... Ну ладно. Что-то и впрямь слишком густо на тебя посыпалось. Ничего, переживешь. В общем, готовь свое войско к инспекторской, нагрянем на днях. Может быть, присутствие начальника отряда заставит подтянуться твоих солдат.

Самохин положил трубку, но не успел отойти от телефона, как опять раздался звонок. Он не сразу понял, что за женщина говорит с ним.

— Андрей Петрович! Не у тебя ли Яков?.. А где он?.. Знаю, что такое не спрашивают, еще и по телефону, но... места себе не нахожу... Сколько раз уезжал, неделями пропадал, такого чувства не было...

— Ну что ты, Оля, — как мог спокойнее ответил Самохин. — Куда он денется, твой Яков? Инспектирует дальние заставы. С вечера был в Ашхабаде, уехал на фланг участка...

— А ты мне не врешь, Андрюша?

— Зачем мне врать? Позвони через полчаса, наведу справки...

Ольга вздохнула, хотела еще что-то спросить, не спросила, только сказала:

— Позвоню...

«Чего это она?» — раздумывал Андрей, собираясь позвонить полковнику, чтобы узнать, как дела у Якова.

Телефон не дал ему долго раздумывать, снова властно потребовал к себе. В мембране обеспокоенный голос полковника Артамонова:

— Слушай, Андрей Петрович! Только что доложили: в Карагаче ЧП. На базаре Кайманов и Барат с Абзалом удачно вышли на калтамана Клычхана Баба-Бегенча. Пока его брали, Кайманов, никого не предупредив, исчез. Боюсь, не попал ли впросак?..

«Вот тебе и сердце-вещун», — невольно подумал Самохин об Ольге.

— На Кайманова вроде не похоже, товарищ полковник, — сказал он осторожно.

— Знаю, что не похоже. Но ведь и на старушку бывает прорушка. В общем, подняли в Карагаче и наши посты, и милицию, и уголовный розыск. Амангельды с Баратом и Лаллыкханом с помощью Абзала ищут следы в окрестностях — пока ничего... Ты на всякий случай имей в виду: хоть между Карагачем и нашей границей все Каракумы, будь и на Аргван-Тепе повнимательнее: участок отряда перевожу на усиленную.

— Слушаюсь, товарищ полковник!

— И вот еще что, — продолжал Артамонов. — Чуть не забыл... Вместе с ветврачом майором Шартухом к тебе выехала Светлана Николаевна. Прими ее по-человечески... Она собирает строителей со всех поселков, мобилизует женщин на курсы медсестер — для своего филиала на Даугане...

— Товарищ полковник, я и без подсказки принял бы Светлану по-человечески, — обиженно сказал Самохин.

— Ну ладно, ладно, я ведь только так... Сам всей душой рад бы ей помочь, да как поможешь, когда такое дело... Я не про госпиталь. С госпиталем она справится. Ну чего молчишь? В общем, прими Светлану Николаевну так, чтобы на душе у нее посветлело! На то ты и политработник! Это звание с тебя никто не снимал! Не к чужим она, к родным со своими заботами едет! Все! Потом доложишь мне!..

Полковник бросил трубку.

Андрей понимал добрую душу Акима Спиридоновича, смущенного тем, что ни в какие рамки устава и гражданского кодекса не втиснешь эту историю. Чем можно помочь Светлане в таком деликатном, очень личном деле? А кто поможет Ольге Каймановой? И самому Якову?..

Ну что ж, раз Светлана едет сюда, надо встречать.

Андрей глянул в окно и увидел остановившегося возле ворот оперпоста высокого и худощавого техника-интенданта второго ранга Ковтуна.

Как раз в это время к воротам подходил отряд во главе с оставшимся за старшину сержантом Белоусовым. Младшим наряда шел переводчик Вареня.

— О, Иване! Дывысь! — забыв о субординации, радостно встретил он своего земляка.

Несмотря на разницу в званиях, оба они, и Вареня, и Ковтун, искренне обрадовавшись, обнялись у всех на виду.

— Оце добре! Ще одна ридна душа е! — продолжал счастливый Вареня. — Бо дуже важко було мени одному, дуже важко.

— Чего ж одному-то, — осматриваясь по сторонам, возразил Ковтун. — Вон сколько народу!

— Та ти ще салаги необстрилянни. Ты их попытай, чи хто був за граныцею або у писках? Га?..

Глядя на эту пару, Самохин почувствовал, как холодок пробежал у него по спине.

Уж действительно, по отдельности Вареня и Ковтун это, может быть, не больше, чем петарды: треску много, а вред небольшой. Ну а вместе — всего можно ожидать от этой пары.

Самохин вышел из помещения, приветливо встретил техника-интенданта, который доложил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы.

— Ну что ж, устраивайтесь, знакомьтесь с людьми. Как раз у нас намечаются гости — майор ветеринарной службы Шартух с терапевтом Ашхабадского госпиталя Светланой Николаевной Левко. Пообедаем, да и, благословись, принимайтесь за работу. Дел нам предстоит немало. Проверим все сверху донизу.

Едва Андрей проводил Ковтуна к помещению оперпоста, как у ворот остановилась полуторка и на обочину соскочил из кузова ветеринарный врач майор Шартух, весивший, как злословили остряки, тридцать пять килограммов вместе с пистолетом.

Сейчас, в присутствии Светланы щупленький Шартух выглядел еще неприступнее, чем обычно, даже как будто ростом повыше стал.

Быстрым движением он одернул китель, распахнул дверцу кабины:

— Светлана Николаевна, прошу!..

С подножки полуторки спрыгнула Светлана.

— Белоусов, — вполголоса окликнул Андрей еще даже не приступившего к своим обязанностям нового старшину.

Тот привычно встал по стойке «смирно».

— Да не тянись ты, а быстренько соображай: гости у нас...

— Понял, товарищ капитан.

— Только учтите, курятину я не люблю, — весело здороваясь с Андреем, Ковтуном и Белоусовым, сказала Светлана. — Хоть и говорят, — добавила она, — что у вас это фирменное блюдо.

— И вы знаете? — скрывая досаду и в то же время чувствуя, как легко стало от ее шутки, спросил Андрей. Он готовился встретить расстроенную, растерянную женщину, а приехала веселая, насмешливая красавица, вспорхнувшая с подножки машины во всеоружии своего обаяния.

— Все знают, — заверила Светлана. — Никто и ничто мимо медицины не проходит. Мы еще и с лошадками вашими кое о чем поговорим...

— Ну, лошадки — это уже по моей части, — начал было с непривычным для него добродушием Шартух. — Вы, Светлана Николаевна, пока устраивайтесь, а мы с капитаном посмотрим, что тут за дела.

— А я тоже люблю лошадей, — решительно заверила Шартуха Светлана. — Если не возражаете, посмотрим вместе.

Она ободряюще глянула на Андрея, будто хотела сказать: «В обиду не дам».

Самохин, чувствуя, как губы сами расплываются в улыбке, незаметным движением тронул подбородок: достаточно ли хорошо сегодня побрился? И тут же поймал себя на желании так же хорохориться, как топорщился сейчас перед Светланой майор Шартух.

— И подворотнички проверим, и кто как побрит... — насмешливо добавила Светлана.

«Все видит, — невольно подумал Самохин. — Знала бы, что куда-то подевался Кайманов, может быть, иначе себя вела. А если знает и все это наигрыш, а у самой на душе кошки скребут? С чего бы ей, бедной, веселиться? Только в работе и забывает обо всем».

— Тогда разрешите прежде всего вспомнить свои обязанности хозяина, — сказал Андрей. — Сначала за стол, пообедаете, отдохнете, а потом уж и подворотнички, и лошадки.

— Не-е-ет, — довольно-таки зловещим тоном возразил Шартух. — Начнем все-таки с лошадок.

Но пообедать вместе со Светланой и Шартухом Андрею не пришлось: на крыльцо оперпоста выскочил дежурный и доложил:

— Товарищ капитан, вас к телефону.

— Покажите гостям, где умыться, а потом проводите ко мне, — приказал ему Андрей и повернулся к приехавшим: — Прошу извинить...

Войдя в канцелярию, Андрей взял трубку.

— Товарищ капитан, — хрипел в трубку чей-то приглушенный голос. — Товарищ капитан, у нас на разъезде оставили пять пачек чая и бутылку коньяку. Хо-ороший коньяк. Ждем в гости...

Это означало, что на разъезде сошел какой-то подозрительный человек и задержаны пять неизвестных, с которыми надо разбираться.

«Принесла их нелегкая как раз сегодня», — подумал Андрей.

Беспокойство уже прочно запало ему в душу: исчезновение Кайманова в песках, звонок полковника Артамонова и перевод всего участка на усиленную охрану, сход с поезда целой группы неизвестных — не одна ли это цепь событий, связанных между собой? Чего ждать дальше?

— Все служба? — входя вместе с майором Шартухом в комнату, где был уже накрыт стол, спросила Светлана, увидев, что Андрей чем-то озабочен. — Мне это знакомо с самой юности, — подавив вздох, добавила она. — Не огорчайтесь, Андрей Петрович! Поезжайте куда вам надо, а мы пока займемся своими делами. Я побываю в станционном Совете, у секретаря партячейки... Вечером встретимся и договорим.

— Может, мне удастся освободиться пораньше, — бодро ответил Андрей, испытывая облегчение от того, что не надо будет в присутствии Светланы объясняться с майором Шартухом по поводу набитых лошадиных спин, и — сожаление от необходимости покинуть Светлану.

Весь день Андрей разбирался с сошедшими с поезда нарушителями погранрежима.

Ни подозрительный человек, названный старшим наряда бутылкой коньяку, ни остальные не представляли собой ничего интересного. Это были эвакуированные, не доехавшие до места назначения, искавшие себе, не зная требований погранзоны, пристанища в соседних аулах.

Солнце уже садилось, когда Самохин, сдав задержанных дежурному по комендатуре, возвращался в Аргван-Тепе.

Внимание его привлекло необычное оживление во дворе погранпоста.

Не успела полуторка остановиться у ворот, как к машине строевым шагом подошел техник-интендант Ковтун и доложил:

— Товарищ капитан, за ваше отсутствие на границе в районе сто двадцать седьмого знака заставы Аяк-Кала мною при поверке нарядов задержан с помощью рядового Варени нарушитель государственной границы.

— Поздравляю, товарищ Ковтун, — сказал приятно удивленный Андрей и подумал: «Везет же! Первый день на строевой должности, только послали на усиление заставы, и — на тебе! — нарушитель прямо в руки пришел». Но червячок сомнения все же шевельнулся в его душе: уж очень подозрительным показалось ему такое совпадение.

Задержанный — по виду забитый, перепуганный бедняк, случайно угодивший на нашу сторону, — производил самое жалкое впечатление.

Но задержание есть задержание. Ковтун уже доложил старшему лейтенанту Ястребилову, Ястребилов — полковнику Артамонову. О задержании знал начальник войск, причем в обычной формуле: «Нарядом оперативного поста Аргван-Тепе капитана Самохина задержан нарушитель государственной границы».

— Ну что ж, поздравляю вас, техник-интендант, — сказал Андрей и пожал руку своему заместителю.

«Если так дальше пойдет, — подумал он, — может быть, удастся и с ним, не хуже чем с Галиевым, службу наладить».

И хотя он предельно устал, решил не откладывать разговор с задержанным.

— Давайте попытаемся допросить нарушителя. После обязательного перечня вопросов: кто он, откуда, где живет, — Самохин, узнав, что имя задержанного Шевкат, спросил, что привело его на нашу сторону.

Немного разбираясь в курдском языке, особенно после истории с коноводом Оразгельдыевым, Андрей никак не мог взять в толк, почему задержанный все время повторяет слово «плуг», а переводчик Вареня это слово даже не упоминает, пытаясь представить Шевката опасным главарем контрабандистов, на коего Шевкат вовсе не был похож.

«Кто его знает, внешность обманчива, — раздумывал Андрей, — может быть, так удачно притворяется?»

Ничего не добившись, Самохин отправил Шевката в комендатуру, где, собственно, и должны были допросить задержанного.

Мучась сомнениями, Андрей вызвал к себе переводчика Вареню.

— Вот что, Гриша, — предложив ему сесть, сказал Самохин. — Служим мы с тобой вместе не первый месяц, всякое у нас бывало. До сих пор ты был мне понятен, и я уважал тебя за правдивость. А вот сегодня что-то, мне кажется, не все ты рассказал, как там у вас дело было. Что-то ваш нарушитель все толкует про какой-то плуг.

Вареня попытался было уклониться от объяснений, вытянув шею, глянул в окно, увидел, как техник-интендант в курилке угощал собравшихся вокруг него солдат папиросами, рассказывая, по-видимому, подробности сегодняшнего задержания.

Определив, что расстояние до Ковтуна достаточное, Вареня поднял свои ясные очи на Самохина и, явно мучимый раскаянием, тяжело вздохнул.

— Ну что молчишь? Говори. Какая там у вас была закавыка? — нажал на него Андрей. — Судя по вашему нарушителю, он вроде бы к нам и не собирался.

— Та закавыка була, товарыщ капитан, — признался Вареня. — Тике вы никому не кажить. Бо тоди и вам попадэ.

«Ничего себе «не кажить», — подумал Самохин. — На первом же допросе в комендатуре, где переводить будет Сулейманов, все станет ясно».

— За что же попадет? — спросил он.

Вареня снова вздохнул, потом, видимо решив, будь что будет, стал рассказывать:

— Иван, як прыйихав, пробачтэ, я розумию, тэхник-интендант Ковтун, як прыйихав, вы и пойихалы на разъезд. Вин и каже: «Пишлы до граныци, якого-нэбудь, хочь ледащего, нарушителя спиймаемо». «Як же ж, — кажу, — ты його спиймаешь, колы воны нэ ходють?» А вин каже: «Як шо захоче, так прыйдэ...» «Ну а як вин нэ захоче?..» «Захоче, — каже Ковтун, — мы його спиймаемо на жывця».

Андрей молча слушал, начиная догадываться, что произошло.

— А тут с заставы Аяк-Кала гукають, — продолжал Вареня, — давайтэ хлопцив у наряд на усиление. Тэхник-интендант им по телехвону и каже: наряды дам и поверять их сам пиду, ще й переводчика Вареню з собой визьму... Ну пойихалы мы. На заставу прыйихалы, там ради: охвицер поверять наряды пишов. У их там старшина головным на застави... Далы нам участок: «От тут по дозорной тропи и гуляйтэ». Старшина заставськый пишов дали наряды разводыть, а мы з Ковтуном з киломэтр пройшлы по тропи, а тоди вин и каже: «Он бачишь, турунга? Я на оцией застави був и попримэчав, за отией турунгой на поли стара борона та плуг лэжать». «Ну и шо, — кажу, — мы ж с тобой не боронить та не пахать прыйихалы?» «Э-э, — каже, — дурэнь ты. У иранцив желиза нема?.. Нема... От и примечай...»

Ну узялы мы той плуг та борону, прычепылы их бичевкой до коней. Иван и бичевку дэсь узяв. Пойихалы до самой граныци. Я свою гимнастерку Ивану отдав, шоб погони булы рядови, сам у исподней рубахи. Иван паше, а я бороную, писни спиваемо, шоб було на тией сторони чуть. Там и покынулы метрив за пьятьдесят от граныци плуг та борону, ще й бичевку прывъязану до их, сами на коней, по тропи и поихалы, як на заставу... А колы солнце заходыть стало...

— Он пришел за плугом, — закончил Самохин, чувствуя, что уже не гнев, а тихое отчаяние охватывает его.

Всего можно было ждать от Ковтуна, но чтоб до такого додуматься!..

— Ну да, — подтвердил Вареня. — За пивничь чуемо — шуршыть... Ну, думаю, нечиста сыла, и тут мыши... А тоди дывлюсь, за тией бороной та плугом через граныцю иранэць крадется. Ну мы його и ухопылы... Така хвороба... Нарушитель е, алэ найкраще, шоб його и пэ було...

Андрей больше не мог слушать.

— Хорошо, Вареня, идите. Будем разбираться... Одно скажу, что и вас и меня за это дело командование по головке не погладит.

— Та то так, — сокрушенно согласился Вареня. Потоптавшись на месте, он вышел.

«Сегодня же отправлю рапорт полковнику, чтоб забрал Ковтуна, — решил Андрей. — Лучше одному справляться со всей работой, чем с таким помощником».

Раздался телефонный звонок: к аппарату вызывал начальник отряда. Андрей отрапортовал ему, что за истекшие сутки задержаны нарушители погранрежима на дальнем разъезде и, по всем данным, случайный нарушитель границы бедняк дехканин Шевкат.

— Так, так, Андрей Петрович, — выслушав рапорт Самохина, гневно-ласковым тоном произнес Артамонов. — Мне уже доложили о ваших художествах. Значит, с приманкой работаете? Сегодня плуг с бороной, а завтра и банка с терьяком на наживку пойдет?..

Андрей молчал. Что можно было сказать полковнику в свое оправдание? Теперь в отряде будут склонять: «У Самохина нарушителей «на живца» ловят».

Артамонов выдержал паузу, затем сказал совсем уже другим тоном:

— Вот что, Андрей Петрович. Все наврал тебе твой переводчик. Нарушитель Шевкат шел к нам вовсе не за плугом или там бороной — это для него лишь удобная крыша, — а на связь к Абзалу. Узнать, ладно ли переправились к нему калтаманы Клычхана и как мы на это отреагировали... Делай выводы...

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В КРЕПОСТИ ЗМУХШИР

Едва Яков увидел Мордовцева и Аббаса-Кули, выехавших навстречу каравану, он понял: Мордовцев уже давно сидит в развалинах Змухшир-Кала, а Аббас-Кули, видимо, всю ночь был в седле, проделал долгий путь, — скорее всего, от аула Карагач до этих развалин.

Зачем Флегонту понадобилось здесь, в пустыне, надевать явно немецкий мундир, подобранный где-то на Западном фронте? Кто же он, в конце концов, и что за сброд с ним? Немецкое воинское подразделение с проводниками или бандиты Аббаса-Кули, переодетые в форму гитлеровского вермахта?

Флегонт смотрел на Якова с выражением не только обычной наигранной безмятежности, но, чего Яков никак не мог ожидать, даже приветливо.

С высоты верблюда, к седлу которого он был привязан, Яков, окинув взглядом пустыню, увидел, что на дальних барханах вокруг развалин маячат освещенные ранней зарей всадники в халатах и тельпеках, некоторые из них даже в полушубках: в конце ноября ночами пустыня, ох, холодна!.. Неизвестно еще, как выдержал бы Яков этот путь, не укрой его один из сопровождающих бандитов шерстяным паласом. Что им от него надо?

А Флегонт, видимо, сидел здесь, в крепости, с того самого дня, когда Яков увидел его следы в районе аула Карахар и на Даугане. Аббас-Кули в это время выполнял его поручение.

С почерневшим худым лицом, глубоко запавшими глазами Аббас-Кули выглядел озабоченным, хотя в каждом взгляде, в каждом жесте сквозили торжество и удовлетворение содеянным.

Это был все тот же Аббас-Кули, который в бытность Якова председателем поселкового Совета подстроил срыв встречи кандидата в депутаты с избирателями — жителями поселка, он же подстрекал колхозников подать на Якова заявление прокурору, когда тот закупил для поселка по дешевке пятьсот больных овец. Аббас-Кули, правая рука Клычхана, был активным участником заговора, когда Клычхан попытался повернуть всенародный той по поводу демобилизации иранских солдат на восстание против советских военных властей.

В памяти Якова еще свежа была картина этого тоя, когда прискакал долгое время пропадавший где-то коновод Самохина Оразгельдыев и крикнул:

— Товарищ полковник! Товарищ старший политрук! Не верьте Клычхану! За теми сопками сотни людей с оружием! Их привел сюда по приказу Клычхана бандит Аббас-Кули!

Банду тогда окружили и взяли иранские части охраны порядка с помощью советских пограничников. Самому Аббасу-Кули удалось скрыться. Скорее всего, его подстраховывали новые хозяева, зная, что бандит такого пошиба пригодится... Вот и пригодился...

Все это в считанные мгновения промелькнуло в мозгу Кайманова. Приготовился он к самому худшему, даже не подозревая, какие неожиданности его ждут. Чудеса начались буквально с первых минут его встречи с лютыми врагами.

Выхватив камчу, Аббас-Кули вдруг принялся полосовать ею направо и налево бандитов, сопровождавших караван, да так, что те не знали, куда и деваться.

— Я приказал доставить сюда Кара-Куша как почетного гостя! — с гневом кричал Аббас-Кули. — Любой гость от бога! А вы что сделали? Развяжите его!..

«Значит, Аббас-Кули прибыл не из Карагача. Кто же он? Главарь банды и одновременно связной Флегонта? Или у Флегонта есть свои силы, а бандит Аббас-Кули у него проводник?..»

Кайманова отвязали от седла, словно тюк, опустилц на землю, распутали веревки.

Потирая затекшие запястья и предплечья, Яков старался поскорее восстановить кровообращение. Никак он не мог взять в толк, что бы все это значило, какие неожиданности последуют за этим спектаклем.

— Тысячу похвал всемогущему богу, у которого нет небытия! — воскликнул Аббас-Кули. — Я искренне рад видеть тебя у нас в гостях!

— Еще бы! — согласился с ним Яков. — Я тоже рад был бы видеть вас с Флегонтом Лукичом у себя в комендатуре.

— Вот как сходны наши желания, — внимательно наблюдая за Яковом, с язвительной усмешкой откликнулся Флегонт.

— Раз уж все так ладно получается, — заметил Кайманов, — может, скажете, зачем понадобилось так далеко меня тащить?

— Не торопись, Яша, с разговором, — остановил его Мордовцев. — Времени хватит...

— Отдохни, — поддержал Флегонта и Аббас-Кули. — Умойся с дороги, приведи себя в порядок. Чаю попьем, тогда и поговорим.

Яков придерживался известного правила: «Если враг твой располагает большим войском, чем твое, не торопись вступать в бой». У Якова не было никакого войска, а поведение Флегонта и Аббаса-Кули заставляло думать, что нужно этому хитрейшему и умнейшему агенту немецко-фашистской разведки, вырядившемуся зачем-то в эсэсовский мундир?

— Наверное, долгую дорогу проделал Аббас-Кули, если с утра об отдыхе заговорил? — по-прежнему бравируя, спросил Яков.

— От Ашхабада до аула Карагач путь тоже неблизкий, — тут же парировал Аббас-Кули. — У нас говорят, нет стрелка без промаха, нет мудреца без ошибки. Не поехал бы ты в пески, когда бы мы встретились?

— Язык у тебя подвешен что надо, говоришь не хуже, чем Клычхан, — ответил Яков. — Что-то я его не вижу...

Кайманов еще не определил, долго ли сможет поддерживать разговор в таком тоне.

«Что же наконец все это значит? Чего добиваются Мордовцев и Аббас-Кули?»

— Если язык не может говорить, он сведет на землю и того, кто находится в голубом небе, — ответил Аббас-Кули туманно.

— Меня, что ли, собираетесь на небо отправить? — спросил Яков. — Это можно было сделать в кибитке Дурсун.

— Зачем спешить? От поспешности никто никогда не выигрывал, — ответил Аббас-Кули. — Клянусь зарею и десятью ночами, и четом, и нечетом, и ночью, когда она движется, ты нам нужен живым! На небо отправлять тебя никто не спешит...

— Ну, может, хватит языки точить, — прервал их пикировку Флегонт. — Яша с дороги устал... Вон шея как накусана: наверняка набрался в кибитке у Ичана. Надо умыться, одёжу переменить...

Кайманов вскинул голову, в упор посмотрел на Флегонта. Что он, издевается, глумится над ним?

Ничуть не бывало: Флегонт Лукич — по-прежнему бравый и подтянутый, на целую голову ниже Якова — держался все с той же молодцеватой осанкой, которая как бы скрадывала разницу в росте. Крепкое, с прямым точеным носом и плотно сжатыми губами лицо его, подсушенное зноем пустыни, как всегда, было невозмутимым, карие внимательные глаза следили за Яковом из-под козырька форменной фуражки с высокой тульей с выражением доброжелательности. Но из глубины зрачков Флегонта, так же как и прежде, смотрел на Якова совсем другой, ненавидящий его, холодный и жестокий человек.

Яков всего на мгновение опустил взгляд, увидел ступни Флегонта в легких брезентовых сапогах на толстой войлочной подошве, чтобы не так жгло ноги раскаленным песком. Удивительно маленькие у него все-таки ноги!.. На песке не было отпечатков войлочных подошв, чтобы можно было сравнить с теми, какие видел Яков в ауле Карахар, но и по характеру постава ног Яков, словно бы сквозь подошвы сапог, увидел следы Флегонта.

— Все разглядел? — спросил Мордовцев. Он был одним из немногих, выдерживавших взгляд Якова, обычно люди сразу отводили глаза в сторону.

— Не стареете, Флегонт Лукич, все такие же, как и десять и двадцать лет назад, — заметил Кайманов.

— Держу себя в строгости, верю в бога, родителей чту, никому зла не делаю... — с усмешкой ответил Мордовцев.

Яков промолчал, хотя мог бы сказать: «И это говорит Флегонт — мой бывший отчим, сын сбежавшего от революции богатея, отказавшийся от отца; Флегонт Мордовцев, который, стреляя в меня, убил свою жену Глафиру Семеновну, заслонившую собой сына?.. Как резидент он направлял и направляет работу немецкой разведки здесь, в Средней Азии. А значит, не брезгует никакими средствами для достижения своих целей, вплоть до убийства Айгуль и ее маленькой дочки Эки-Киз».

Ласковые речи Флегонта не могли обмануть Якова, хотя он и вынужден был принять эту игру, пока искал решение, как быть дальше. Непонятно было Якову и то, зачем Флегонт здесь, в песках, встречая его, надел эсэсовский мундир.

Беспокоило Кайманова и отсутствие Клычхана — хозяина Аббаса-Кули. Пока эти двое здесь, третий, Клычхан, тоже небось не сидит сложа руки. Всего за один год войны он успел натворить немало!

Клычхан не только пытался поднять восстание в приграничном закордонье, он вырезал семью якобы богатея скотовода, на самом деле бедняка дехканина. Бандиты Клычхана напали на иранского военнослужащего, искололи его штыками.

Клычхан всячески подчеркивал якобы существующую связь между его бандой и советскими войсками, вошедшими в Иран.

Под видом революционных лозунгов Клычхан выступал с политической программой ни много ни мало свержения шаха — он пытался учинить настоящий террор и смуту в прикордонье да так распоясался, что иранские власти вынуждены были обратиться за помощью к советским пограничным частям.

Бандиты Клычхана, окруженные ротой иранских войск охраны порядка, оставив для маскировки заслон, незаметно вышли из окружения, в соседнем ауле напали на штаб роты и разгромили его.

В этих делах участвовал Аббас-Кули, который сейчас в отряде Флегонта, видимо, представлял своего хозяина.

Что говорить, Кайманов прекрасно знал, с кем имеет дело. Тем более непонятна ему была игра Флегонта в родственные чувства. Но Кайманов не собирался ломать шапку перед врагами, хотя бы намеком позволить им подумать, что боится за свою жизнь.

— Ну что ж, умыться и правда не мешает, — сказал Яков, — особенно после кибитки в Карагаче.

У него и сейчас, несмотря на то что прошло уже много времени, невыносимо болела голова, слегка тошнило, во рту было сухо, затылок, куда пришелся удар, нельзя было тронуть, но Яков усилием воли скрывал, насколько ему плохо, не давая врагам повод ни для фальшивого участия, ни для насмешек.

— Ты, Яша, все с себя сыми да сожги, не занеси нам эту пакость в лагерь. Вытащи только документы...

— Документов у меня нет, — ответил Кайманов. — В ауле на базар ходил, не в отдел кадров.

— На базар завсегда без документов ходят, — согласился Флегонт. — Нет документов, не надо. Тем лучше. Больше они тебе не пригодятся. А мы ведь тебя ждали... Долго ждали... Даже форму твоего размера припасли... Чать не чужие...

Замечание, брошенное вскользь, что «документы больше не пригодятся», мгновенно отметил про себя Яков. Что это? Флегонт и Аббас-Кули решили его завербовать? Глупости... Ерунда какая-то... Или поломают комедию, а потом в расход пустят? Скорее всего, так... Вряд ли им придет в голову вербовать прославленного смолоду Кара-Куша — чекиста от рождения и до гробовой крышки, до последней капли крови, до мозга костей...

— Вот спасибо, что о форме позаботились, — поддерживая условно-ироничный тон, поблагодарил Яков. — В форме оно привычней. Правду сказать, до того обчесался, что не только форме, халату был бы рад...

— Нам лучше, если ты в своей форме будешь, — без улыбки, твердо глядя в лицо Якова, заметил Флегонт.

Он подал знак, подошел один из бандитов с брезентовым ведром, полным воды, и куском мыла в руках.

Все это по-прежнему было крайне непонятно Якову, но тело так чесалось, так просило чистоты, что он решил: «А! Пусть хоть к аллаху отправят, да только умытым и без вшей... Или они, сволочи, для большего позора решили меня в голом виде к конскому хвосту привязать и по пустыне пустить? Но для этого не обязательно умываться...»

У Якова действительно не было с собой никаких документов. Сумку свою он видел в руках одного из конвоиров, сопровождавших караван. Можно было не беспокоиться: маузер оттуда наверняка изъяли. Не сомневался Яков и в том, что недолго ему осталось ходить по земле. Мордовцев и Аббас-Кули отлично знают, что на службу к ним он не пойдет... Обидно... Очень обидно так глупо попасться, ни за что отдавать жизнь... Однако умереть надо достойно...

Яков разделся. Бандит протянул ему мыло, стал поливать на шею и голову, которую Яков, осторожно притрагиваясь к болевшему затылку, и раз и два с наслаждением намылил, затем весь окатился солоноватой водой.

Второй бандит поджег охапку сухих, как порох, веточек саксаула, палкой бросил в костер его одежду.

— Уж поскольку вы так добры ко мне, может, скажете, где Ичан и что с ним? — спросил Яков.

— Хм... О себе не спросил, про Ичана спрашиваешь?

— Так ведь долго он у вас гостил...

— Ичан вел себя неразумно, — безмятежно глядя на Якова, ответил Флегонт. — За это получит суровое наказание. Собака всегда находит смерть на дороге к чужой миске... — В голосе Флегонта Яков уловил фальшивые нотки. Невольно ему вспомнилась перестрелка, донесшаяся со стороны аула. Может быть, Ичана отбили? Тогда он наверняка сообщит, что Якова увезли. — Однако, — продолжал Флегонт, — тебе не будет скучно без Ичана. Кто-нибудь из твоих друзей скоро обязательно сюда придет.

Услышав это, Кайманов, который уже надевал привычную военную форму, чистую и действительно подобранную по его росту, насторожился.

— Ну еще неизвестно, захотят ли мои друзья идти сюда, — возразил он. — Все-таки далеко, да и холодно ночью, а днем жарко...

— Обязательно придут, — заверил его Флегонт. — Иначе кто скажет полковнику Артамонову, что старший лейтенант Кайманов попал в западню?

Яков и на этот раз не показал, насколько возмутила его наглость Флегонта. Он неторопливо навернул портянки, надел сапоги и с удивлением воззрился на бандита, который принес и поставил перед ним его сумку.

Яков недоверчиво открыл ее и увидел свой маузер, в чем он убедился, глянув на номер. Там же, в сумке, лежала деревянная кобура, прицепленная, как полагается, к широкому поясному ремню, еще и с портупеей.

С непонятной Якову затаенной ухмылкой следили за ним Флегонт Мордовцев и Аббас-Кули.

Огромным усилием воли Кайманов заставил себя не проверять магазин, не передергивать затвор, чтобы посмотреть, есть ли в маузере хоть один патрон: ясно, в его личном оружии патронов ему не оставили. Но зачем вернули маузер? Зачем специально доставали для него советскую военную форму? Что за этим кроется?..

После того как Кайманов оделся, Флегонт жестом предложил ему пройти через один из проломов внутрь крепостного вала.

Здесь расположилось десятка полтора бандитов. Один вид их заставил бы дрогнуть сердце и не очень робкого человека. Все на великолепных лошадях. Именно для этих лошадей и везли из аула сено, ячмень и овес, а воды, хоть и горьковато-солоноватой, наверное, хватало и в крепости.

Ахалтекинцы лоснились от хорошего корма, и по тому, как они, застоявшись на месте, нервно перебирали ногами, было видно, что лошади полны сил. Да и те, что совершили ночной переход, не больше чем через сутки восстановят силы. Так что, если подойдет отряд капитана Рыжакова, в чем Яков не сомневался, Флегонту и Аббасу-Кули не составит никакого труда уйти от измотанных маршем по пустыне лошадей пограничников.

«Надо бежать!.. Любыми путями бежать!.. Пока есть силы, пока не отбили внутренности, пока идет эта иезуитская, с дьявольской слащавостью игра, в которой сначала будут убеждать притворным гостеприимством, а потом принуждать каленым железом... Но ведь Флегонт и Аббас-Кули отлично знают, кто такой Яков Кайманов!.. Должны же они понимать, что вся эта комедия ни к чему, что никогда и ни на какой сговор он не пойдет! На что же они рассчитывают? Что за дьявольский замысел вынашивают? Как разгадать и найти выход из этого катастрофически безнадежного положения?»

Но что бы ни задумали враги, Якову надо было сохранить силы, сохранить ясную голову для борьбы.

— Вот теперь можно и чаю попить, — все так же приветливо сказал Флегонт.

Он жестом пригласил Якова пройти на плоский, шириной в добрых пять-шесть метров гребень крепостного вала, где хоть немного протягивало ветерком. Там, под широким навесом из плащ-палатки, натянутой на расчаленные веревками высокие колья, была расстелена кошма, поверх которой положен ковер, посередине ковра — дастархан, уставленный фарфоровыми чайниками, пиалами. В центре красовалось деревянное блюдо, на котором дымился плов.

Больше суток Кайманов ничего не брал в рот и сейчас вдруг почувствовал такой голод, что наверняка и без помощников управился бы со всем этим угощением.

Сотни и тысячи раз ел он в кибитках друзей — туркмен и курдов.

Садиться за трапезу с врагами приходилось впервые. И тем не менее отказываться от пищи было бессмысленно: необходимы силы для борьбы, для победы...

— Во имя аллаха всемилостивого и всемогущего... — Аббас-Кули сотворил проникновенную молитву, которую закончил многозначительными словами: — Не возлагает аллах на душу ничего, кроме возможного для нее. Ей то, что она приобрела для аллаха, а против нее то, что она приобрела для себя... Поистине аллах всеведущ, всемогущ...

Кайманов хотел было сказать: «Что это ты, Аббас-Кули, грабил, убивал, занимался подлогами и провокациями, а теперь юродствуешь, в религию ударился?», но счел более благоразумным воздержаться от замечаний, памятуя, что не Аббас-Кули у него в комендатуре, а он сам в стане врага.

Некоторое время ели молча, утоляя голод.

Бандиты Мордовцева расположились по всей верхней площадке вала, группируясь на простых кошмах по пять-шесть человек под такими же навесами, только поменьше.

В ближайшей группе Кайманов видел одних сыновей Востока.

Изрядно подкрепившись, Яков отложил ложку.

— За угощение спасибо, — сказал он. — Теперь поговорим начистоту. Почему вы не убили меня сразу? Что вам от меня надо?

И Флегонт, и Аббас-Кули изобразили на своих лицах такое неподдельное изумление, что можно было подумать, будто у них и в мыслях не было убивать такого близкого и разлюбезного им человека.

Кайманова раздражало неприятное и непривычное для него положение. Всю жизнь, в любой ситуации: в стычках ли на границе, во время ли допросов в комендатуре, которые он вел, в разговорах ли с представителями закордонных властей, тем более в отношениях с калтаманами бандитов, — он привык держать инициативу в своих руках, управлять и боем, и разговором любого уровня, содержания и остроты, без труда навязывать свою волю.

Сейчас получалась иная картина. Кто-то словно опутал его невидимыми нитями и с помощью этих нитей заведомо определял его путь и действия в таком направлении, в каком было выгодно Флегонту.

Яков чувствовал, что приближается к гибельному пределу.

В чем состоял этот предел? Поведение своих смертельных врагов он просто не понимал.

Его, оглушенного и на какое-то время потерявшего сознание, безоружного, захваченного столь мастерски, можно было тысячу раз убить и, кстати говоря, получить немалые деньги от господина Фаратхана.

Ни Флегонт, ни Аббас-Кули этого не сделали. Больше того, принимали его как дорогого гостя, дали советскую военную форму, чтобы он мог переодеться. Действовала она на бандитов, как красная тряпка на разъяренного быка. Но Яков видел: без команды Флегонта или Аббаса-Кули его и пальцем никто не тронет.

Молчание затягивалось.

Яков, понял: собеседники молчат преднамеренно, разыгрывая искреннее возмущение черной неблагодарностью «дорогого гостя».

— Эх, Яша, Яша, — сдерживая притворную обиду, якобы поразившую его в самое сердце, наконец произнес Флегонт. — Мы тебя так принимаем!.. Ты умылся, переоделся, получил свой маузер, поел вместе с нами из одного блюда, отламывал от одной лепешки!.. Как ты мог произнести такие неблагодарные слова?

— И все-таки я хотел бы знать, что вам от меня надо?

— Наверное, то же, что и тебе от нас, — резонно заметил Флегонт.

Яков мысленно с ним согласился: хоть этот ответ вносил ясность. Он-то знал, что ему надо от Флегонта и Аббаса-Кули! Исполнись его желание — оба они уже стояли бы перед судом.

Яков не спрашивал, каким образом им удалось оказаться на свободе. Судьба каждого человека в военное время особенно переменчива, а если говорить о таких отпетых, как Флегонт и Аббас-Кули, то и тем более. Аббас-Кули, собственно, не арестовывался, оставался на свободе.

— Ладно, — вернул Яков разговор к изначальной точке, — давайте начистоту, зачем я вам понадобился?

— Какой торопливый... — недовольно заметил Флегонт. — Ну ладно... Так и быть, скажем... Ты нам, конечно, нужен, Яша, очень нужен... Только живой. Вот такой, как сейчас... У хорошего человека уж и кости истлеют, а имя живет... Если тебя убить, ты для своих станешь еще лучше. Будешь все равно как советский святой. Не только тропу, весь пограничный округ каймановским назовут. Люди, как к Мусе Пей Гамбару — святому камню, откуда Моисей на небо вознесся, — на твою могилу будут ходить...

Флегонт помолчал, словно проверяя, доходчиво ли говорит, затем продолжал:

— А нам советский святой не нужен. Нам нужно, чтобы твои дружки при одном твоем имени плевались. А все, кто хотя бы слышал о тебе, считали, что Ёшка продался врагам, немцам, эсэсовцам... Вот и я скажу, молодец, Яша, что не стал искать меня в ауле Карахар. Все-таки родной человек... Молодец, что не дознался, кто убил Айгуль, зарезал ее трехлетнюю дочку Эки-Киз. Скрыл это дело, от своих утаил... А теперь в гости к нам пришел, на явку. Помылся, переоделся, поел, сидишь с маузером на поясе, беседуешь с офицером войск СС, советуешься, наказ получаешь. Вот они, мои свидетели...

— Ну это у вас не выйдет, — сразу успокоившись, сказал Кайманов.

— Выйдет, Яша, очень даже выйдет, — весело заверил его Флегонт. — Был ты как вывеска Советской власти в вашей вшивой республике. Замарай вывеску дерьмом, кто в магазин пойдет? Твои начальники теперь тебя лучше, чем мы, в лагеря упекут. Только там умирать ты будешь долго, а твое имя — сразу. Был Кара-Куш — чекист старший лейтенант Кайманов. Нет больше Кара-Куша. Вместо Черного Беркута — Черный Ворон получился.

Флегонт не мог удержать самодовольный смешок.

Так вот оно в чем дело?! Вот для чего весь сыр-бор городили! И шикарный прием, и эсэсовский мундир, и переодетые в немцев калтаманы! Вывеску Советской власти хотят замарать!.. А если взять сейчас и пойти на автоматный огонь? Чтоб сразу! И никаких разговоров!..

— Под пули ведь тоже нехорошо, — словно читая его мысли, проговорил Флегонт. — Сразу скажут: «Не выдержал Ёшка, испугался. Значит, виноват. Отец-то его, Григорий, покрепче был...» Вот так, дорогой. Думай не думай, а путь у тебя один, оставаться у нас. А то — в Сибирь, в штрафную, к стенке, да еще с позором на весь мир.

— Вот это уже толковый разговор, — развеселившись, сказал Яков. — Ну что ж, посижу, подумаю. Может, и правда, стоит переметнуться.

— Подумай, Яша, подумай. Тебе очень хорошо надо подумать.

Кайманов прикинул, сколько времени понадобится Амангельды, чтобы напасть на след каравана, которым вывезли его из аула. В том, что Амангельды разберется в следах, он не сомневался. Не исключено, что Ичана отбили и тот скажет, в каком направлении шел караван. Но едва ли отряд Рыжакова подойдет раньше, чем через два-три дня. Значит, помощь можно ждать только из аула силами, какие мобилизует капитан Диденко. А это в лучшем случае милицейский взвод да, может быть, взвод местного гарнизона. Маловато... Кроме того, стокилометровый марш по пустыне, хоть и во второй половине ноября, вконец измотает лошадей Рыжакова. Им ни за что не угнаться за отдохнувшими, сытыми, пляшущими от нетерпения ахалтекинцами бандитов. А если и догонят, и отобьют, с чем возвращаться к своим, что говорить?

Положение создалось непростое. Враги сделали свой главный ход и пока что выиграли. Действительно, было о чем подумать...

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ПРОИГРАННЫЙ ВЫИГРЫШ

Флегонт жестом подозвал прислуживавшего им бандита с темными, сросшимися на переносице бровями. Взглянув на него, Кайманов вспомнил, где он его когда-то видел.

В памяти возникло Дауганское шоссе, сотрясавшее воздух гулом идущих по нему грузовиков, протекающий неподалеку от дороги арык, ближе к сопкам — цепочка кяризов — сухих колодцев, соединенных подземной галереей, по дну которой течет собирающаяся в кяризах грунтовая вода.

Вдоль кяризов, выставив у каждого колодца по два солдата, расхаживает Ястребилов в ожидании полковника Артамонова и старшего лейтенанта Кайманова.

Именно в этом районе исчезла, словно провалилась сквозь землю, группа поджигателей, запаливших на иранской территории склад с награбленным гитлеровцами добром, чтобы он не достался советским частям, перешедшим границу.

Яков хорошо помнил, как он, проверив арык, в котором и зеленый мох, и нити водорослей не были потревожены, — а это означало, что банда здесь не проходила, — снял с себя гимнастерку, чтобы не запачкать, взял две гранаты, сунул за пояс пистолет, обвязал вокруг груди веревку, направился к одному из колодцев, в нем, как он знал, осыпалась земля и образовалась ниша, в которой можно было укрыться, и спрыгнул вниз.

«Ёшка, ты?» — послышался вопрошающий голос. «Да, я! Не выйдете — брошу гранату». «Не надо бросать, сейчас выйдем», — заверил Кайманова тот же голос.

Мимо Якова тогда прошли и поднялись наверх восемь бандитов, темнолицых, худых, в высоких бараньих шапках, с ярко блестевшими в полутьме белками глаз. Последним шел тот, что прислуживал теперь Флегонту, — глава группы.

— Тангры-Берды, — представил Флегонт, хотя Яков помнил его имя.

Кайманову показалось, что Флегонт нарочно пригласил Тангры-Берды разделить с ними трапезу, чтобы напомнить Якову стычку с поджигателями склада.

— Тангры-Берды покажет, где отдохнуть после утомительной дороги, — сказал Флегонт. — Мы тоже, если не возражаешь, отдохнем, пока подойдут ваши. Время еще есть.

Тангры-Берды отвел Якова в одно из подземных сооружений, сохранившихся у основания крепостных стен.

— Надо будет — позовешь, — сказал он, оставив Якова у ложа из брошенной на песок кошмы, знакомого паласа и солдатской телогрейки в изголовье. Что ж, постель первоклассная.

Страж, приставленный к Якову, уселся неподалеку на кусок обвалившейся глинобитной стены. Обхватив руками цевье карабина, он принялся лениво ковырять в зубах расщепленной веточкой саксаула.

Решив, что ничего не сможет изменить в своем положении и что остается только ждать, как будут развиваться события, и соответственно действовать, Яков лег на спину, заложил руки под голову и уставился в глинобитный потолок.

Бежать, даже удачно вскочив на одну из лошадей, не имело никакого смысла: с крепостного вала его и за полкилометра снимут залповым огнем. В банде наверняка есть и пулеметы. Кроме того, вокруг лагеря выставлено охранение, на которое, вздумай он покинуть крепостные стены, тут же нарвется.

Оставалось ждать... Чего? Что может измениться в его положении? Что последует за первым действием спектакля? Да и будет ли второе?

...Проснулся Яков, когда уже стемнело.

На небе горели лучистые звезды, которые он видел в проеме арочного входа в подземелье. Заметно похолодало.

По приглушенным шумам Яков понял, что лагерь не спит. По крайней мере, большая часть бандитов гомонила, доносились отдельные голоса, шорох шагов.

«Что их тревожит? Может, наши на подходе? По времени капитан Рыжаков с отрядом должен быть близко, если только не задержался в пути, гоняясь за какой-нибудь бандой».

В неясный шум, фырканье лошадей, шорох осыпающегося песка ворвался вдруг свист настройки приемника, громкий голос Левитана: «...полностью разгромлены шесть пехотных и одна танковая дивизии...» Снова свист, обрывки фраз, из которых Яков только и расслышал: «...тринадцать тысяч пленных...» Голос тут же забила морзянка, снова донесся свист настройки. Совсем неподалеку кто-то грязно выругался по-русски. Яков узнал голос Флегонта.

— Тише, — сказал на курдском Аббас-Кули. — Услышит...

Все смолкло. Сна у Якова как не бывало.

«Радио слушают! Какое-то важное сообщение. Видно, оно и вызвало переполох», — мелькнула догадка.

Как важно бы сейчас узнать, что делается на фронтах! Скорее бы понял, ради чего пожаловала сюда банда Флегонта. Тогда и с этим отребьем иначе заговорил. Не послышалось же ему, в конце концов: «...полностью разгромлены... Тринадцать тысяч пленных...» Чьих пленных? Ясно, немецких... Что же происходит на фронте?

До самого рассвета Яков не сомкнул глаз в надежде услышать еще что-нибудь. Но радио больше не включали, а может быть, приемник перенесли подальше от него.

Сейчас, поев и отдохнув, Яков чувствовал себя вполне сносно, только боялся очередного приступа малярии, но и малярия, кажется, оставила его. Перед рассветом, согревшись, он не заметил, как снова задремал. Проснулся от громкого знакомого голоса: кто-то звал его по имени. Еще не сообразив, кто бы это мог быть, Яков крикнул:

— Барат, ты, что ли?

— Ёшка-а-а-а!.. Я-а-а!.. Барат! Ага, что я говорил! Здесь Ёшка!

Послышались тупой удар, ругань, голос истошно вопившего Барата:

— Ёшка-а! Наша взяла! Победа в Сталинграде!..

Снова донеслись звуки ударов.

Так вот оно что! Яков вскочил на ноги, но путь ему преградили бандиты с немецкими автоматами в руках.

Стиснув зубы, Яков ждал: сейчас прозвучит выстрел — и оборвется жизнь Барата. Но никто не стрелял.

— Барат! Ты живой?! — с тревогой крикнул Яков.

— О-ой!.. — донесся приглушенный голос Барата. Яков сделал движение к выходу, его остановил часовой.

— Руих! — произнес он по-немецки, но с акцентом. Второй добавил по-курдски:

— Кричать нельзя.

«Значит, — подумал Яков, — кто-то из бандитов Аббаса-Кули немного знает немецкий».

И, чтобы проверить свое предположение, сказал часовому:

— Позовите вашего начальника.

— Обер-лейтенант! — крикнул тот.

— В чем дело? — отозвался откуда-то из глубины Флегонт.

Часовой что-то сказал ему. Яков со своими ограниченными познаниями в немецком языке ничего не разобрал. Однако главное понял: Флегонт — кадровый офицер.

— Я пойду, — раздался голос Аббаса-Кули. Он говорил по-курдски.

— Не забывай, что отрядом командую я. Идем вместе, — также по-курдски ответил Флегонт.

— Хорошо.

Они спустились в подземелье, остановились перед Яковом.

— Что скажет наш уважаемый гость? — спросил Аббас-Кули.

— Приведите Барата, — потребовал Яков.

— Ты уже ставишь условия? — Флегонт удивленно вскинул брови и неожиданно легко согласился: — Хорошо, приведите.

Аббас-Кули только зло сверкнул глазами.

«Значит, бандиты Аббаса-Кули подчинены Флегонту», — отметил Яков.

Конвоиры ввели в подземелье Барата. Под глазом у него наливался чернотой фонарь, кисти связанных рук в ссадинах, но выглядел он вполне здоровым, настроен по-боевому, что было достойно удивления, если учесть марш, который пришлось совершить ему от аула Карагач.

— Жив! — с облегчением проговорил Яков, опасавшийся, что горячность Барата здесь, в стане врага, окажется для него гибельной.

— И ты, я вижу, живой! — радостно отозвался Барат. — Молодец, Ёшка, что свою форму надел: теперь опять военный.

Верный Барат и не подозревал, откуда взялась в пустыне военная форма командира-пограничника.

Якову хотелось сказать ему: «Понимаю, попал ты из-за меня, но почему не остерегся? Куда торопился? Теперь мы оба у лютых врагов и не известно еще, как выберемся...»

— Ай, Ёшка, — прервал его мысли Барат, — не сказал я тебе, Абзал тоже здесь и тоже живой!..

— Видишь, Кара-Куш, вы все живы, — вкрадчиво произнес Аббас-Кули.

— Попрошу привести сюда и Абзала, — потребовал Яков.

— Герр обер, — с деланным изумлением произнес Аббас-Кули, обращаясь к Флегонту. — Что я слышу? Оказывается, это мы попали в НКВД, а не НКВД к нам!

Флегонт, не отвечая ему, распорядился:

— Приведите!

Спустя минуту один из бандитов ввел в подземелье Абзала.

Крайне напуганный, он обрадованно забормотал молитву, увидев вместе Якова и Барата.

— А теперь я хочу говорить только с вами, господин обер-лейтенант. Без свидетелей.

— Аббас-Кули, проверь посты на крепостном валу, — давая понять, что спектакль продолжается, сказал Флегонт. Но в голосе его звучал не только наигрыш.

Понял это и Аббас-Кули. Взглянув на Флегонта, он, едва скрывая охватившую его озабоченность, вышел из подземелья.

Враги шли на переговоры — это уже немалый выигрыш!

В подземелье остались Флегонт с Яковом да у входа двое безмолвных часовых с немецкими автоматами наперевес.

— Надеюсь, тема переговоров понятна, господин обер-лейтенант? — спросил Яков.

— Что ты предлагаешь?

— В вашем положении самое разумное сдаться в плен.

— Кому?

— Пока мне... И чем скорее, тем для вас лучше.

Флегонт не удивился предложению Кайманова. Некоторое время он изучающе глядел в лицо Якову, что-то обдумывал.

— А гарантии?

— Никаких. Но добровольная сдача в плен даже с такими «заслугами», как у вас, оставляет надежду на жизнь.

— Тогда зачем мне, командиру отряда в сто сорок сабель с достаточным количеством пулеметов и боеприпасов, сдаваться в плен?

— А что вам остается делать? Проиграна не эта ваша операция. Вы еще поскачете и постреляете. Проиграно главное: ваша ставка на падение Сталинграда! А это, считайте, почти все.

— «Почти» все же остается, Яша, — спокойно сказал Флегонт.

— Ненадолго. Сталинград выстоял. И война теперь покатится обратно. Может, победа придет не завтра и не послезавтра, но она обязательно придет. А вам решать сегодня, где вы окажетесь, когда рухнет ваш проклятый рейх.

— Подумаю, подумаю, Яша. Спасибо, что предупредил, по-доброму, по-родственному, — с иронией отозвался Флегонт. — Я тебя принял, как родного. Ты мне правильные слова говоришь, предупреждаешь. Не первый раз выручаешь. Я знаю, следы мои в ауле Карахар и на кладбище Даугана мимо твоих глаз не прошли... Ты меня пощадил, не стал догонять, пришла и моя очередь тебя выручить...

— Ну это совсем не так было, — возмутился Яков. — Там давность следа была больше полсуток при таком движении на дороге...

— Понимаю, понимаю... — Флегонт усмехнулся. — А кто поверит? Все скажут: «Знаменитый следопыт Кара-Куш все следы узнает, кроме следов своего бывшего отчима».

Яков решил не отвечать.

«Ну это вам так не удастся, господа хорошие», — подумал он.

О следах Флегонта он докладывал полковнику Артамонову, записал свои предположения в журнале службы Дауганской заставы. Мордовцев границу не нарушал, появился из тыла, в тыл и ушел. Кайманов мог просто ошибиться, зная о том, что Мордовцев репрессирован... До сих пор в следах не ошибался...

Все это мгновенно промелькнуло в мозгу Якова. Он понимал, что логика в словах Флегонта все-таки есть.

— Вот когда поглядишь попристальнее, Яша, — продолжал Флегонт, — что кругом тебя делается в мире, душа заходится!.. Несчастные люди! Такую беду, такие мучения свалили на свои головы! Каждый гребет к себе, а что получает? Три аршина земли и два в глубину... Возьми меня... Только и узнал человеческое счастье, когда несколько лет с Глафирой Семеновной пожил.

Яков впился ногтями в ладони: такое кощунство в лирическом тоне и святой бы не выдержал.

Флегонт понял, что хватил лишнего, но говорил он, видимо, искренне. Лицо его впервые за все время, что знал его Яков, показалось вдруг старым и усталым, как будто Мордовцеву сразу прибавилось с десяток лет. Доконало-таки его известие об окружении фашистских армий под Сталинградом!

— Серебро в голове, это уже повестка с того света, — продолжал Мордовцев. — Говорят, готовясь к смерти, твори добро...

— А убийство Айгуль и Эки-Киз в Карахаре тоже добро? — спросил Яков.

— Ты военный человек, знаешь, что такое приказ, — жестко сказал Флегонт. — К слову сказать, не я убивал.

— Но по вашему приказу. А кто, если не секрет?

— Этот разговор не нас касается и не ко времени, — ушел в сторону Флегонт. — Скажешь, ты не убивал?

— Кого и во имя чего? Женщин и детей — никогда. Уж верно говорят, Флегонт Лукич: «Змея не ведает своих изгибов, а шею верблюда называет кривой».

— Насчет змеи не знаю... А только сейчас всех убивают, невинных тоже. Сколько народу гибнет! Ради чего? Каждый хочет себе побольше захватить!

— А то, что мы на нашей земле с немцами бьемся, тоже «побольше захватить»? — спросил Яков.

— Эк тебя в политику волокет, — недовольно заметил Флегонт. — Политика, она, брат, там, наверху. От нас далеко. Есть кому об ей подумать... А наши дела тут...

Он похлопал себя квадратной ладонью по загорелой шее.

— Ладно... Я сам позаботился насчет гарантий, — продолжал Мордовцев, — написал твоему начальнику. Вот, слушай... «Господин полковник! Сим письмом удостоверяем, что Яков Кайманов был у нас, и ни один волос не упал с его головы. Накормили мы его, напоили и отпустили с богом к своим. Надеемся, что так же поступите и с нами, коли мы попадем к вам...» Дальше подписи... А здесь вот ты подпиши, что все подтверждаешь. Как только подпишешь, так и валяйте себе с Баратом на все четыре стороны. А письмо он отвезет, хоть и следовало бы его повесить за Закира. — Флегонт кивнул на молча сидевшего у глинобитной стены Абзала. — Двух провожатых ему дам, — добавил он. — Ты, к примеру, провожатых не послушаешь, заведешься с ними драться, а он послушает, потому как жить хочет и вину за собой знает...

Яков смотрел в крепкое лицо Флегонта, стараясь понять, всерьез они с Аббасом-Кули думают, как это было сказано за трапезой, очернить и уничтожить его этим письмом?

«Пусть как хотят, так и думают, — решил он. — Главное, вырваться отсюда, а там командование разберется...»

И Яков размашисто поставил свою подпись.

— Ну вот и ладненько, — сказал удовлетворенно Флегонт. И обернулся к Абзалу: — А ты поторопись. Пора ехать. Кони и проводники ждут тебя.

Абзал, не веря, что его отпускают, молча смотрел на Якова, что, мол, скажет старший лейтенант.

— Поезжай, — разрешил Кайманов, — к утру будешь в Карагаче. Не знаю, удастся ли нам вырваться...

— А чего ж не удастся? Бумажку ты подписал и поедешь, — обнадежил Флегонт. — Нам от тебя больше ничего не надо.

Абзала увели. Ушел из подземелья и Мордовцев. Медленно потянулись минуты и часы.

Яков уже ругал себя, что поддался на провокацию Мордовцева, решив, что тот в чем-то его надул, но через некоторое время Флегонт появился вместе с Аббасом-Кули.

— Пора, — сказал Флегонт. — Поднимемся теперь наверх.

После сумрака подземелья яркий солнечный свет ударил в глаза, заставил зажмуриться. И все же Кайманов чуть ли не раньше своих врагов поднялся на крепостную стену и, напрягая зрение, осмотрелся. Он увидел курившуюся по ветру мелкую песчаную пыль на гребнях дальних барханов, а за шлейфом пыли ему почудился то ныряющий в низины, то поднимающийся на увалы конный отряд.

Яков тряхнул головой, отгоняя видение, и понял, что это не галлюцинация, а действительно воинское подразделение на марше. Даже боевое охранение выставлено по флангам и далеко впереди основной группы.

— За тобой пришли, Яша, — спокойно наблюдая приближение отряда, сказал Мордовцев. — Не пытайся бежать. Мои люди стреляют метко.

Ни Мордовцев, ни Аббас-Кули не думали уходить с крепостного вала. Отдав приказание снимать бивак и увязывать вьюки, Флегонт распорядился немедленно отправить верблюдов с водой и поклажей. Конные бандиты, поднявшись в седла, гарцевали внутри крепости. Калтаман Тангры-Берды держал под уздцы двух лошадей, второй бандит, такой же свирепый с виду, — еще двух.

Отряд быстро приближался. В хороший бинокль, наверное, уже можно было различить не только фигуры, но и лица.

Флегонт все не уходил с вала, жестом показывая, что и Яков должен оставаться с ним.

— Ну вот, теперь пора, — скомандовал наконец Мордовцев, предлагая Якову подняться в седло. На второго ахалтекинца по знаку Аббаса-Кули вскочил встревоженный и обрадованный Барат.

Всадники стали вытягиваться в проем в дальнем конце крепостного вала. С той стороны, откуда подходил отряд, доносился все нарастающий голос атаки: «А-а-а-а-а!..»

Кайманов понял: огонь не открывали, боясь убить своих: уж его-то в советской военной форме наверняка рассмотрели в бинокль.

Бандиты во главе с Флегонтом и Аббасом-Кули веером рассеялись по пустыне, прибавляя ходу, пока между преследователями и ими еще были развалины крепости.

Яков, скакавший рядом с Флегонтом, выбирал момент, когда лучше всего повернуть коня к своим. Он обернулся и увидел, что пришедший из Карагача отряд двумя рукавами обтекает развалины крепости и лишь небольшая часть всадников, направив лошадей в проломы, теперь оказалась по другую сторону крепостной стены.

Пока Яков оглядывался, он не заметил, куда девался Флегонт. Мелькнуло возбужденное лицо Барата.

— Ёшка-а! Давай вперед! Я прикрою!.. — крикнул он. Яков круто повернул коня, пустил его галопом по такыру, нырнул в низину между барханами.

Конь, почувствовав твердую опору, пошел в карьер, с каждым могучим махом отхватывая десятки метров.

Кайманов осмотрелся. Ему показалось, что Флегонт и Аббас-Кули преследуют его. Точно! Это их торжествующие лица, улюлюканье, издевательский смех. Они не торопились уходить от погони. Уверенные в свежести своих лошадей, оба доставляли себе удовольствие скакать некоторое время вслед за Баратом и Каймановым, затем, круто развернувшись, перемахнули через гряду ближайших барханов и скрылись.

Яков подумал: «Что бы там ни говорили эти два заклятых врага, теперь я у своих, смертельная опасность миновала». Придержав коня, он дождался друга.

— Слушай, Барат, ты-то как к Флегонту попал?

— Ай, Ёшка, как-то надо было тебе большую новость передать! Видишь, они и разговаривать с тобой сразу по-другому стали и меня с Абзалом не убили... Пошли мы по твоим следам, ничего не нашли. Стали опять искать с Абзалом, где Клычхановы калтаманы бывают. Смотрим, караван! Какие-то кочахчи в бочата хорошую воду набирают. Пошли за ними... Они нас и выследили. Мы не сопротивлялись. Наверняка, думаем, туда, где Ёшка, повезут. Смотри-ка, правильно все и вышло!..

— Да ведь тебя же могли убить!

— А тебя что, не могли?

— Меня тоже.

— Ну вот, сам видишь...

На одном из соседних гребней барханов показался знакомый силуэт всадника, остановившего предельно уставшую лошадь. Яков узнал его: Амангельды!.. Именно он привел сюда, к крепости Змухшир, отряд на выручку Якову, Барату и Абзалу.

Яков направил коня на гребень, куда уже поднялся Барат, все трое спешились, по очереди молча обнялись.

— Салом, дорогой Ёшка! Я уж думал, больше тебя не увижу! Что такой невеселый? — радостно говорил Амангельды и тут же воскликнул удивленно: — Они тебе даже оружие оставили?! И форма на тебе? Ты же на карагачский базар уходил в железнодорожной спецовке?

«Вот оно, начинается! Все как по-писаному! Теперь только успевай объяснять, даже самому близкому другу Амангельды, — подумал Яков. — А ведь Аббас-Кули с Флегонтом рассчитали точно».

Яков увидел, что с одного из гребней им махал рукой Диденко. Его нетрудно было узнать по невысокой худощавой фигуре.

Кайманов ответил на приветствие, пустил коня шагом, в нескольких словах рассказал Амангельды все, что произошло с ним в крепости, спросил, где Лаллыкхан.

— На Лаллыкхана сделали нападение, Ёшка, пришлось его срочно отправлять самолетом в Ашхабад. Старик, которого задержали на базаре в ауле, наточил об камень ложку, отрезал себе язык, чтобы ничего не говорить. Дежурный проходил мимо двери в КПЗ, слышит, что-то булькает, заглянул, а у старика кровь изо рта. Повезли сразу в больницу, дали наркоз, язык пришили... А в твоей истории я что-то ничего не пойму. По-моему, скверную игру они затеяли, немало тебе крови попортят.

— Ну а ты что обо мне думаешь? — насторожившись, спросил Яков.

— Я-то тебя с детства знаю, как самого себя. Но другие-то так не знают?.. Что ж получается?.. Ты — целый, здоровый, умытый, в своей форме, еще и с оружием и так легко убежал от Флегонта с Аббасом-Кули? На тебе ни царапины?! Ай, Ёшка, плохо получается, очень плохо!..

К ним подъехал капитан Диденко. Кайманов и с ним обнялся и даже расцеловался, от души поблагодарив за спасение.

— Как? — точно так же, как Амангельды, удивился Диденко. — Они оставили вам оружие?..

Сколько Яков ни старался отогнать от себя проклятое видение, он снова и снова видел перед собой злобные, торжествующие физиономии скачущих вслед Флегонта и Аббаса-Кули, слышал их издевательский хохот.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ВТОРАЯ ПОПЫТКА

В первый же день возвращения Якова полковник Артамонов вызвал его к себе, подробно расспросил обо всем, сказал возмущенно:

— Ишь чего захотели! Чтобы мы своими руками убрали с их дороги Якова Кайманова? Ну нет, господа хорошие, пока я здесь, такому не бывать!

Неожиданно для себя Яков уловил буквальный смысл этих слов. Полковник и впрямь не всегда может быть здесь. Пошлют его на фронт или переведут в другой отряд. Как тогда? Будет ли новый начальник разбираться в деле Кайманова так же, как, например, полковник Артамонов.

— Ловко они меня подловили, товарищ полковник, — заметил Яков. — Честно признаться, когда тащили связанного и оглушенного через пустыню, я уж и с жизнью распрощался и с вами не рассчитывал больше встретиться.

Артамонов ответил не сразу.

— То, что подловили тебя, — сказал он, — черт с ними! Хуже другое. — Он немного помолчал, взвешивая то, что предстояло сказать, затем с досадой прищелкнул языком: — Угораздило же тебя подписывать послание Мордовцева! Ну как ты не подумал? Ястребилов показал мне сей документ, я так и сел. Да что же это такое за братание с заклятым врагом в эсэсовском мундире!

— Товарищ полковник, мне важно было как можно скорее вырваться оттуда. Мордовцев и Аббас-Кули заманивали наш отряд в глубь пустыни, а в это время Клычхан, их главная ударная сила, наверняка что-нибудь здесь готовит. Сидеть сложа руки он не будет... У нас же резервы комендатуры растянуты на все Каракумы, Аргван-Тепе не ахти какое боеспособное подразделение...

— К чему ведешь разговор? — спросил Артамонов.

— Удар, если его готовят, должен быть нанесен где-то здесь, товарищ полковник. Самые важные объекты у нас — дороги и Чарджоуский мост через Амударью.

— Это и ребенку ясно, ближе к сути.

— На мост они под зенитные батареи не сунутся. Достаточно рвануть дауганские вилюшки — и дорога будет выключена на две-три недели. Остановится поток военных грузов, прекратится снабжение фронта.

— Так что ты предлагаешь?

— Думаю, нужен отвлекающий маневр, который побудил бы их действовать. Надо сделать хотя бы так, как год назад, когда Самохин уходил в пески на помощь Рыжакову. Посадили тогда солдат в машины с пилами и топорами, отправили, да еще с песнями, в горы, вроде заготавливать дрова. А сами в районе кирпичного завода пересели на верблюдов и ушли в Каракумы ловить банду Аббаса-Кули, переправлять Хейдара к Фаратхану.

— Другими словами, ты предлагаешь демонстративно отправить отряд в пески вроде бы на помощь Рыжакову, а на самом деле скрытно блокировать наиболее уязвимое место — твой Дауган? Так, что ли?

— Считаю, что так, товарищ полковник. Калтаманы Клычхана Яздан Шасов и Ниязбеков шли через границу на участке Дауганской комендатуры.

— Шли да перестали ходить. Не исключено, что это был отвлекающий маневр с их стороны.

— Что-то слишком дорогая цена, — заметил Яков. — Заложить таких известных главарей только для того, чтобы сбить нас со следа? Все-таки сомнительно...

— На то и расчет. А может, до них просто дошло, что переправа провалена. Скорее всего, задержка у них с какой-то задумкой из-за разгрома немцев под Сталинградом.

— Могут и сейчас ударить, хоть немцы и не взяли Сталинград...

— Еще как могут, — согласился Артамонов. — Ладно, буду докладывать генералу, учту, что ты сказал. Давай-ка вернемся к твоим проблемам, решим, что делать. Как ни говори, а подписывать сообщение Мордовцева ты все-таки поспешил. Получается какая-то непонятная канитель с этими подписями, особенно для тех, кто не знает тебя... То в актах о терьяке подчистки... Знаю, ты тут ни при чем, но все же переправляли твою подпись. Теперь опять твой автограф в записке Флегонта. Поставь два факта рядом, получится какой-то вывод, тень на плетень. Слушай, а может, и в этой записке подпись поддельная?

— Да нет, товарищ полковник, я же вам сразу сказал, сам подписывал... Какое это имеет значение?

— Да наивный ты человек! — с досадой воскликнул Аким Спиридонович. — В те комиссии, что будут твою историю разбирать, войдут не одни полковники Артамоновы.

— Об этом я как-то не подумал, — согласился Кайманов. — Кстати, вы не можете мне сказать, товарищ полковник, почему письмо Мордовцева с моей подписью попало не к вам, а сначала к Ястребилову?

— Этим-то я поинтересовался, — ответил Артамонов. — Вызвал Абзала, расспросил. Бандиты вели его под прицелом прямехонько к Дауганской комендатуре и оставили только тогда, когда увидели пограничный наряд. Проработка обратного следа ничего не дала: Абзал о своем «почетном конвое» сказал не сразу, а в наряде были неопытные новобранцы. Насчет Ястребилова у Флегонта наверняка тоже был точный расчет. Знает он о ваших отношениях с бывшим комендантом... Ну а Ястребилов рад стараться, еще до того как письмо мне принести, всем раззвонил... Хуже всего, что два таких матерых врага, как Мордовцев и Аббас-Кули, ушли вместе с бандой, а ты, побывав у них, вернулся при личном оружии цел и невредим.

— Чему быть, товарищ полковник, того не миновать, — сказал Яков. — А вот насчет банды, да еще «крупной», уверяю вас, это демонстрация. Флегонт брал на испуг. И число назвал — сто сорок сабель — с потолка. Я видел, пожалуй, не больше пятнадцати.

— Тоже немало...

— И все только для того, чтобы отвлечь в Каракумы наши силы. Надо срочно вызывать Рыжакова обратно, товарищ полковник. Граница здесь, и стратегические дороги тоже здесь...

— Спасибо за подсказку, только я уже отозвал отряд Рыжакова. Часть людей доставляем самолетами, остальные с пулеметной командой сопровождают лошадей. Честно говоря, беспокоюсь: не исключена вероятность нападения банды Флегонта.

С возвращением домой тревоги Якова отнюдь не отпали. Наоборот, положение не только не упростилось, оно стало намного сложнее, чем несколько дней назад.

— А знаешь, что они унюхали, эти твои Мордовцев с Клычханом вкупе с Аббасом-Кули? — сказал полковник. — Поняли, что с провалом гитлеровского наступления под Сталинградом их карта бита, вот и пытаются переходить с военной на политическую борьбу. Гитлеровские заправилы еще отправят на тот свет сотни тысяч своих соотечественников, а все для того, чтобы успеть запрятать награбленное да понадежнее законспирировать агентуру. А разоблачение ее возможно только при участии всего народа... Твоим именем люди назвали тропу, соединяющую дозорные тропы, аулы, поселки. Наша задача проложить такую тропу к сердцу каждого человека, на что у тебя, скажем прямо, природный талант... Но, будь уверен, там, где мы не доработаем, доработают наши враги... С разгромом немцев в Сталинграде война еще не закончилась, хоть исход ее предрешен, борьба продолжается... Что для них самое важное? — продолжал рассуждать полковник. — Выйти из поражения с наименьшими потерями и как можно больше навредить нам... То, что за тебя взялись, говорит о какой-то их задумке, в которой ты им мешаешь. А мы пока что действуем ощупью, точно не зная, какие цели преследует противник. Где твоя гвардия — Амангельды, Барат, Лаллыкхан? Что узнала Сюргуль? Почему до сих пор не нашли Атаджана? От кого Эльяр получает опий? Если Флегонт сказал правду, что не он убил Эки-Киз и Айгуль, тогда кто же их убил? Застреленный Ястребиловым Чары Ильяс? И главное — ради чего весь этот сыр-бор?.. Может быть, и правильно, что мы не бросаем большие силы в пески за бандой Флегонта. Но банда-то остается? Ее-то ведь тоже надо будет вылавливать?.. Все как было, так и есть — непонятно и запутано. А распутывать не кому-нибудь, нам с тобой, да еще капитану Рыжакову. Кроме всего прочего, еще и на самой границе службу нести надо.

Полковник прошелся по кабинету, остановился перед Каймановым.

— Конечно, твоей неудачей, — сказал он, пристально глядя на Якова, — кое-кто тут же воспользуется, как говорится, «с нашим удовольствием» и по службе, и по дружбе. Объективно, материал для следствия в твоем деле есть, и следствие назначат. С Абзала и Барата тоже спросят... Я, например, уверен, что с тебя будут полностью сняты все обвинения, так же как с Ичана, которого нам удалось-таки отбить у бандитов. А вот Дурсун исчезла неизвестно куда и наверняка доставит нам еще немало хлопот.

— Товарищ полковник, может, мне и не следовало бы спрашивать, — сказал Яков, — но вы как-то обмолвились, что Ястребилов подавал рапорт. Мое назначение врио коменданта до возвращения Рыжакова связано с этим рапортом?

Полковник довольно терпеливо отнесся к настойчивости Якова, понимая, что вопрос для Кайманова не праздный.

— Ястребилов больше не служит в погранвойсках, — сказал Артамонов. — Как ни туго с кадрами, пришлось отчислить... Подавал он рапорт на фронт, отправили его в распоряжение военкома, но... очутился он на какой-то должности в стройбатальоне. Теперь будет строить новое шоссе. Так и остался в Средней Азии. Может, еще пригодится, когда придется развернуть поиск...

— Я думаю, работа в строительном батальоне оставит ему время заниматься моей особой, — сказал Яков.

— Наверняка, — подтвердил Артамонов. — Но давай-ка лучше о деле. Подумаем за наших противников. Что надо было Флегонту и Аббасу-Кули в Карагаче и где может быть сейчас Клычхан?.. Со Сталинградом у немцев не получилось, сами они сейчас на Закавказском фронте в мешке. Из мешка они могут попытаться выскочить не только через горловину. От Закавказья прямой путь в Афганистан, а дальше — Индия. Не попытаются ли они прижать хвост англичанам, напав на их богатейшую колонию?

— Об этом я, товарищ полковник, честно говоря, не подумал.

Артамонов как-то странно посмотрел на Якова, вздохнув, сказал:

— Думать, конечно, надо, и принимать Лоук-Секирскую комендатуру тоже надо. Через час мы должны быть у генерала Емельянова насчет Лоук-Секира. Наверняка по этому злополучному поиску у него есть какие-то материалы.

Они вышли из штаба отряда, сели в машину. Кайманов размышлял о новом своем назначении. Лоук-Секир в переводе — Топор сына, но в отряде комендатуру негласно называли «Секим башка». Не очень-то она привлекала Кайманова своим особым положением на всей среднеазиатской границе.

— Сам-то представляешь, какое оно, твое новое место? — спросил полковник, когда они уже мчались по шоссе.

— Бывал там... — ответил Яков. — Слов нет, красивей места, пожалуй, по всей нашей границе не сыскать. Справа — горы, слева — горы, а между горами в долине, сплошь в фруктовых садах, речка Ак-Су течет. Только красота эта боком выходит: поля и огороды к самой границе подходят... Надо очень тщательно проверять оборудование и технику, а службу так наладить, чтобы комар носу не подточил. Лишь тогда и можно надеяться, что обойдешься без ЧП.

— Вот и посылаем тебя, чтобы проверял да налаживал.

— Да и с населением непросто, — продолжал Яков. — Какой-нибудь Бяшим или Меред пойдет с семьей ночью камыш резать или, скажем, бурьян собирать. Спросишь его, что вас черти по ночам носят? А он очень просто ответит: «Днем я на работе, некогда было». И не придерешься. Камыш ему нужен. Хоть дополнительный наряд назначай, пока он этим камышом запасется...

— Ну вот видишь, как ты все знаешь, — подхватил Артамонов. — Другой все так толково и не объяснит... Да... К сожалению, Лоук-Секир строит погоду не только в отряде, но и по всему округу. Потому и посылаем туда именно тебя, что ты можешь с Бяшимом или там Мередом на их языке говорить. Да и опыта работы тебе не занимать стать. Раз доверяем такое дело, гордиться должен... Да-а, придешь там службу поверять, смотришь, в журнале запись: кибитка такая-то, там-то развешено такое-то белье. Стоп. Значит, назревает сложная обстановка. К вечеру даешь команду усилить наряды и ждешь — что-то будет. Туркмены испокон века не вывешивают никакое белье. Если выбьет ковер или кошму, сразу же уносит обратно. Вот и соображаешь, какие у этого хозяина родственники да где они... В общем, не тебе рассказывать, сам отлично знаешь. На Лоук-Секире для часовых на вышке специальный инструктаж: никаких разговоров, объясняться только шепотом. Есть там аул Арпа, значит, Ячмень. Кибитки подходят к самой воде.

— Вы меня, товарищ полковник, как бы инструктируете, — сказал Яков.

— Не инструктирую, а предупредить должен, потому что во время обстановки там обязательно что-нибудь да произойдет.

Кайманов ничего не ответил, лишь подумал, что в таком назначении, несмотря на его хлопотность, есть и положительная сторона: если после неудачи в Карагаче ему доверяют такой сложный и такой ответственный участок, значит, есть еще авторитет у Якова Кайманова.

«А может быть, все это лишь потому, что еще не отдан приказ о расследовании? Тогда почему так долго его не отдают?..» Хотелось верить, что врагам не удалось бросить тень на его репутацию опытного, знающего и, безусловно, добросовестного офицера-чекиста. Но прежде чем принимать Лоук-Секирскую комендатуру, Яков хотел завершить кое-какие дела на Даугане.

Начальник погранвойск принял их, как только дежурный по штабу доложил о приходе Якова и полковника.

Кайманова поразил больной вид генерала Емельянова.

Внимательно глянув на Якова, генерал сдержанно поздоровался с ним, попросил доложить подробно обо всем случившемся.

Яков еще раз рассказал все, что было в Карагаче и крепости Змухшир, не утаив ни малейшей подробности. Емельянов с непроницаемым лицом выслушал его до конца.

— То, что вы угодили в ловушку, не вызывает удивления, — сказал он. — Странно было бы, если бы наши противники оказались неумными и неумелыми... Плохо другое. Плохо то, что, объективно, они дали достаточно материала для расследования. А еще хуже, что все три главаря, считая и неизвестно где скрывающегося Клычхана, остались на свободе...

Кайманов промолчал, понимая, что генерал имел право так говорить: в задачу капитана Рыжакова входило прочесать Каракумы в районе старой караванной тропы, группа Кайманова должна была выявить и обезвредить верхушку гитлеровской агентуры.

— Готовы ли вы принять Лоук-Секирскую комендатуру? — спросил Емельянов.

— Готов, товарищ генерал. На Даугане осталось только несколько срочных незавершенных дел.

— Сколько вам на это потребуется времени?

— Думаю, не больше недели...

— Могу разрешить не больше двух дней, — сказал генерал. — На Лоук-Секире сейчас комендантом неопытный человек. Какие там условия охраны границы, вам известно... Что за дела остались у вас на Даугане?

— Идет контрабанда опия, товарищ генерал, через военный транспорт, с реализацией в Ашхабаде. Думаю, те, кто в этом замешаны, имеют отношение к истории с убийством в ауле Карахар. У подозреваемой в перекупке и розничной торговле опием некой Эльяр жил одно время сын погибшей в Карахаре Айгуль — Атаджан. Его тоже надо найти.

— Долго ищете, — сказал начальник войск. Яков промолчал.

— Товарищ генерал, — вставил Артамонов, — старшина Галиев, принявший Дауган, передал мне, что старухе Сюргуль через подставного терьякеша удалось получить у торговки Эльяр палочки опия, помеченные на нашем КПП сержантом Гамезой.

— Выясните это дело со старшим лейтенантом Каймановым и доложите мне. И вообще, держите меня в курсе, — сказал генерал, — если я за это время совсем не свалюсь... Кстати, по поводу сообщения с КПП, возьмете у дежурного по штабу телефонограмму... Где сейчас чабан Ичан? — спросил у полковника Емельянов.

— Я распорядился, товарищ генерал, взять его под следствие, — ответил Артамонов. — Мнение мое совпало с мнением работников госбезопасности.

— Если ничего антигосударственного в его поступках не было, — сказал генерал, — буду ходатайствовать, как только следователь снимет допрос, отпустить его. А вы, Яков Григорьевич, возьмете Ичана с собой на Лоук-Секир. К Ичану могут приходить, и надо, чтобы это было под вашим контролем. Кстати: что вы знаете о женщине, которая спасла его?

— Зовут ее Дурсун, товарищ генерал, — сказал Яков. — Ее схватили, как и меня, в кибитке Ичана. Предполагаю, что караван специально расчленили, чтобы погоня ушла за Ичаном, а меня можно было бы без помех доставить в крепость Змухшир. Судьба Дурсун неизвестна. Скорее всего, она осталась в Карагаче.

— Таким образом, Дурсун сейчас у Мордовцева или Клычхана, — сказал генерал. — Тем более необходимо, чтобы Ичан был с вами: схватив Дурсун, наши враги получают возможность шантажировать Ичана, толкать на любые преступления. Сами понимаете, насколько важно знать, кто будет исполнителем такого шантажа. Сеть агентуры у Мордовцева наверняка разветвленная.

Кайманов подумал: «И без того Лоук-Секир «веселое место», а тут еще я должен буду взять с собой мину замедленного действия в виде Ичана, потерявшего свою Дурсун».

По отношению к себе Яков чувствовал не то чтобы недоверие, но тем не менее досаду и полковника Артамонова и генерала. Не мудрено. Как же он, Яков Кайманов, такой опытный человек, угодил в западню, попал впросак? Вся эта история, конечно же, дает материал для расследования, бросая на него какую-то тень. Теперь он хоть и при исполнении служебных обязанностей, но тоже почти подследственный.

— У меня нет ни времени, ни желания, — обернувшись к Кайманову, сказал генерал, — объяснять вам, насколько серьезно все то, что с вами произошло... Я знаю вас много лет. Только это и позволяет простить допущенный вами промах. Но полная реабилитация вашего доброго имени может быть только тогда, когда вы лично доставите ко мне, в этот кабинет, и Флегонта Мордовцева, и Клычхана, и пока что неизвестного нам, но активно действующего их главаря. Руководит поиском по-прежнему полковник Артамонов. Разрабатываете план и выполняете его вы... Еще раз подчеркиваю, за вас поручился я лично. В случае провала операции будут непосредственно затронуты мой авторитет и моя честь.

— Спасибо, товарищ генерал, — несколько смешавшись, сказал Яков. — Мне придется или оправдать ваше доверие или пулю в лоб.

— Надеюсь, до пули дело не дойдет, кстати, такой вариант меня совершенно не устраивает. А сейчас идите. Вы свободны...

Слова «вы свободны» вдруг получили для Якова иную окраску: «пока свободен»...

Теперь все будет зависеть от того, удастся ли ему разрубить затянувшийся на горле узел и доставить генералу всю верхушку действующей на этом участке гитлеровской агентуры.

Яков и полковник Артамонов вышли в приемную.

— Ладно, Яков Григорьевич, выше голову. Как говорится, глаза боятся, а руки делают...

В приемной дежурный по штабу передал полковнику Артамонову телефонограмму, адресованную Кайманову. Яков прочитал ее, возвратил начальнику отряда. В телефонограмме были указаны только номер части, дата и время. Это лейтенант Дзюба сообщал с КПП, в какое время и какого числа будет проезжать авторота капитана Павловского.

— Хотите, покажу, товарищ полковник, — сказал Яков, — кто таскает терьяк через кордон?

— Быть того не может, — догадавшись, о ком речь, сказал Артамонов.

— В том-то и дело, что может. И не позже чем через два часа вы в этом убедитесь.

— Поехали на КПП... Только сначала заедем на Дауган за Ястребиловым: просил захватить его с собой на обратном пути.

Некоторое время они ехали молча.

Якову было безразлично, поедет или не поедет с ними Ястребилов. Не до Ястребилова ему сейчас. Он сидел и раздумывал, как решить задачу, поставленную перед ним начальником войск: быть Якову прежним Каймановым или совсем не быть.

Наконец полковник Артамонов нарушил затянувшееся молчание.

— Я при генерале не хотел начинать разговор, — сказал он, — но, наверное, Яков Григорьевич, придется тебе побывать у Самохина на Аргван-Тепе. Может, своим опытом ему поможешь... Трудно начинать службу на новом месте, да еще с таким составом. День-другой затратишь, посмотришь, что там к чему, глядишь, и у него дело веселей пойдет.

— Успею ли, товарищ полковник? — с сомнением сказал Яков. — Генерал Емельянов только двое суток дает, а дел много.

— Ну вот, одни сутки — на комендатуре, вторые — у Андрея Петровича на Аргван-Тепе. Завтра возвращается Рыжаков из Каракумов, вступит в должность коменданта Даугана. Считай, что с послезавтрашнего дня ты — начальник Лоук-Секирской комендатуры.

— А как же план дальнейшего поиска? Когда я его должен представить?

— А вот планом и поиском нам надо заняться уже сегодня. Разберемся только с контрабандистами на КПП и займемся. Ни Мордовцев, ни Аббас-Кули, ни тем более Клычхан ждать нас не будут.

Яков подумал, что за один год войны произошло столько изменений, что все пришло в движение, стало непрочным, нестабильным.

Многие из тех, с кем он начинал службу, погибли, или пропали без вести, или воюют сейчас неизвестно на каких фронтах.

Не знал Яков, что ждет его в ближайшие дни и недели. Удастся ли успешно завершить поиск и доставить генералу матерых врагов Мордовцева и Клычхана с их приспешником Аббасом-Кули?.. Но это всего лишь ползадачи... А где искать неуловимого руководителя разведки, тщательно законспирированного главаря? Удастся ли его найти, а тем более схватить?..

Машина въехала в долину Даугана, на окраине которой раскинулась Дауганская комендатура, а в дальнем конце — поселок.

Обширная долина с глинобитными домами, чахлой растительностью, с поблескивающими арыками, протянувшимися под деревьями, показалась Якову, как никогда, родной и близкой.

Постройки комендатуры, как и дома поселка, издали напоминали бруски высушенной под жгучим солнцем глины. Кое-где они поднимались на склоны сопок. Со стороны равнины к ним примыкали обширные огороды подсобного хозяйства, что было существенным подспорьем для перешедших на частичное самообеспечение подразделений погранотряда. Все было знакомым, обжитым, привычным, и все; это придется покинуть, возможно, на очень долгое время.

Полковник дал знак водителю, тот свернул на проселок. Машина миновала небольшой мостик, перекинутый через расщелину, на дне которой пряталось родниковое озерцо, отражавшее ноздреватые скалы берегов, бледную голубизну среднеазиатского осеннего неба.

«Летом Светлана часто приходила сюда», — вспомнил Яков. Не только озерцо, все, что окружало здесь Якова, каждый день, каждый час, каждую минуту будет напоминать Светлану...

Яков поймал себя на том, что чувствует облегчение: с отъездом в Лоук-Секир уходила тревога, как жить дальше, когда на Даугане развернется филиал госпиталя, который строила Светлана вместе с Баратом и Балакеши. «Еще подумает, что нарочно добился перевода в Лоук-Секир», — мелькнула мысль. Мелькнула и пропала: Яков увидел маячившего у ворот комендатуры как воплощение оскорбленного достоинства бывшего пограничника, бывшего капитана, бывшего коменданта Даугана, ныне — командира какого-то подразделения строительного батальона Авенира Аркадьевича Ястребилова.

Яков коротко попросил Артамонова:

— Разрешите, товарищ полковник, зайду домой... Как только Дзюба позвонит с КПП, буду ждать вас у дороги.

Полковник понял его нежелание встречаться с Ястребиловым, кивнул.

Проходя боковой калиткой к дому начсостава, Яков видел, как Артамонов поздоровался с Ястребиловым, направился вместе с ним в канцелярию.

Яков вошел в свою квартиру, зная, что дома никого нет: Ольга — на стройке госпиталя, дети в ашхабадском интернате. Невольно подумал, что с первого дня его службы на границе Ольга, занятая хозяйством, живет одна, привыкнув к вынужденному одиночеству... Что ж, Ольге тоже не захочется уезжать с обжитого места. Здесь все родное. На Даугане начиналась их совместная жизнь. Даже Светлана для Ольги была частью ее молодости, пусть горькой подчас, тревожной, но светлой и наполненной. И все в родном Даугане, в этой зеленой долине стало частью их самих.

Яков окинул взглядом стены квартиры, отметил про себя, что в комнатах, как всегда, чисто и уютно, все на своих местах. Этим Ольга как бы подчеркивала: какие бы с ними ни происходили перемены, в доме остается раз и навсегда заведенный, постоянный порядок.

Что ж, совсем немало значили родные стены для Якова, хоть и привык он к просторам шириной с Каракумы, к таким «стенам», ограничивающим его «жилье», как отвесные неприступные скалы Асульмы, с одной стороны, склоны Душака и Моро-Коу — с другой. Кайманов знал, что есть куда прийти хотя бы на полчаса, где ждет его близкий человек, где выросли его дети. Так было почти всегда. Почему же теперь этого стало мало?..

Тяжело вздохнув и не пытаясь сейчас решать эти, в сущности, неразрешимые вопросы, Кайманов прикрыл дверь, пересек террасу, спустился с крыльца, вошел в канцелярию комендатуры.

Ястребилова здесь уже не было. В комнате дежурного стоял чем-то до крайности расстроенный полковник Артамонов.

Взглянув на Якова, Аким Спиридонович повернул ключ в двери, выдвинул ящик стола, взял пакет с почтовыми штемпелями и сургучной печатью. Пакет был вскрыт. Полковник достал из него и развернул на столе перед Яковом серию фотографий.

— Тебя касается, — угрюмо произнес он. — Ценная бандероль. Поступила на имя Ястребилова. Затем он и просил встречи, чтобы хоть напоследок испортить атмосферу...

Яков, чувствуя, как все в груди словно одеревенело, вздрогнул, наклонился к столу.

Оказывается, каждый его шаг с момента встречи с Флегонтом и Аббасом-Кули фиксировался в Змухшире, да еще так, что в кадр попадали то Мордовцев — старый матерый враг, то его бандиты.

Здесь было все: и переодевание в советскую форму, и умывание, и беседа с Флегонтом. Несколько фотографий за трапезой с Аббасом-Кули и Мордовцевым. Сфотографировали его, даже когда он лежал на кошме, а Флегонт стоял перед ним.

В первое мгновение Яков почувствовал, как волосы у него шевельнулись под фуражкой, но, вглядевшись в снимки, немного успокоился: на всех фотографиях лицо его с режущим взглядом чуть сощуренных глаз выражало крайнюю настороженность при всем кажущемся внешнем спокойствии и обычном полуироническом выражении. Видно было, что Кайманов не у друзей, а среди врагов. Но попробуй докажи это не то что предубежденному, а просто осторожному следователю!

Долго длилось молчание. Яков понимал: одно дело быть у Флегонта в крепости, говорить с ним, отстаивая каждую свою позицию, и совсем другое — видеть это на фотографиях, как бы со стороны.

— Вот для чего им понадобилось переодевание, — сказал, наконец, Артамонов.

У Якова от сердца отлегло.

— Я еще подумал, — продолжал Аким Спиридонович, — на кой черт Флегонту в песках офицерская форма? Еще и калтаманов своих в кое-какие трофеи вырядил... Вот, гляди: этот наверняка Ахмет, а этот — Махмуд или Аннасахат... Остальные такие же... А если не разобраться, с ходу вполне можно на их удочку клюнуть...

— Обо всем, что изображено на этих фото, я вам рассказал, не утаил ничего...

— Так-то оно так... Но одно дело слышать и совсем другое — видеть своими глазами.

Яков молчал. Полковник словно подслушал его мысли, высказал их вслух. Кайманову было совсем не все равно, как дальше развернутся события, но, зная, что скрывать ему нечего, поскольку никакой вины за ним нет, он молча ждал решения Артамонова.

— Ну что мне с тобой делать? Попал в историю, а теперь вместе расхлебывать? Что я буду говорить, когда эти фотографии до генерала дойдут?

— Делайте, что вам подсказывают совесть и ваш командирский опыт, — сказал Кайманов.

Артамонов взвился:

— Ишь ты какой бравый!.. А ты не бравируй! Храбрец нашелся! Так закатают, что и своих не вспомнишь! Время-то военное!.. Если тебе на свою семью и на самого себя наплевать, так мне-то не наплевать!.. Ты подумал, что жене и детям будешь говорить?

Раздался телефонный звонок. Артамонов взял трубку. Яков наблюдал, как менялось его лицо: из раздраженного становилось подчеркнуто внимательным, каким-то даже просветленным.

— Да, да, товарищ генерал... Как ведет себя? Нормально... Как всегда... Гонорится только... Ну да, спокойно... Я бы сказал, слишком спокойно... Хорошо, товарищ генерал, слушаюсь...

Полковник положил трубку на аппарат, вытер платком лоб, уставился в окно, негромко произнес:

— В сорочке ты родился... Перед нашим прибытием генерал, оказывается, фотокарточки уже смотрел... Вот человек! Вот выдержка! Попробуй теперь подведи его!.. И меня...

Яков непроизвольно перевел дух.

— А что он сказал, товарищ полковник?

— Сказал, что в детстве тебя мало секли, но и сейчас не поздно, так сказать, по-отечески.

— Если бы это помогло... Следствие-то будет назначено...

— А ты как думал? Допрос-то уж точно снимут. Только допрос — допросом, а дело — делом. Резидента на стол и Флегонта с Клычханом и Аббасом-Кули впридачу!..

— Легко сказать...

— Другого пути нет, сам знаешь. Едем. Дзюба там уже заждался. Ястребилова с этим делом беспокоить не будем. Теперь он не наш. Разберемся сами.

Машина миновала Дауганскую долину, выехала к ноздреватым скалам Змеиной горы, от которой через два с небольшим километра завиднелось у дороги круглое оборонительное сооружение и старая казачья казарма с узкими окнами-бойницами, примыкавшая непосредственно к площадке таможни и контрольно-пропускного поста.

Начальник КПП лейтенант Дзюба и начальник таможни встречали полковника Артамонова у дороги.

Дзюба по всей форме доложил о состоянии дел. Начальник таможни сообщил в двух словах, много ли приходится изымать контрабанды, преимущественно опия. Полковник спросил, скоро ли будет авторота Павловского.

— Не позже чем через пять — десять минут, — ответил Дзюба.

Артамонов вошел в помещение, смежное с дежурной комнатой КПП, именуемое Красным уголком.

— Занимайтесь своими делами, а я пока перелистаю подшивки газет, послушаю радио... Ты, Яков Григорьевич, — продолжал он, — считай себя уполномоченным по оперативной работе, командированным в помощь лейтенанту Дзюбе...

Авторота Павловского не заставила себя ждать: на площадку таможни въезжали крытые брезентом «студебеккеры».

Кайманов видел в окно, как из кабины головной машины выпрыгнул старый его недруг капитан Павловский.

Интересовавшая Якова полевая сумка, туго чем-то набитая, была у него в руках.

Войдя в комнату дежурного, Павловский положил сумку на стол, достал из кармана пачку иранских сигарет, принялся щедро угощать присутствующих.

— А-а, старый знакомый! — увидев Кайманова, воскликнул Павловский, едва скрывая тревогу в близко посаженных глазах.

— Так точно, товарищ капитан, старый знакомый, — подтвердил Яков. — Ну как вам служится? Какой у вас народ? Орлы ваши не занимаются контрабандой?

— Вы не всегда удачно шутите, товарищ старший лейтенант, — Павловский натянуто усмехнулся. — Мою колонну можете не досматривать, — обращаясь к Дзюбе и начальнику таможни, добавил он.

— Остается проверить вас, — без тени улыбки сказал Яков. — Откройте вашу сумку, содержимое ее выложите на стол.

— Вам что, полотенце и мыльницу охота посмотреть? — спросил Павловский, но сумку не открыл. — С кем имею честь?..

Яков взглянул на таможенника, тот приказал Павловскому открыть сумку.

— Это что, обыск?

— Досмотр.

— Младшему по званию подчиняться не собираюсь.

— Пригласим старшего.

— Ну что вы, братцы, привязались? — деланно-дружественным тоном сказал Павловский. — Ну везу я в сумке пару наручных часов своим бабам. Подумаешь, дело какое! В город приеду, надо же чем-то оплатить постой!..

Эту последнюю фразу услышал вошедший в дежурную комнату полковник Артамонов.

— Открывай сумку и снимай с себя снаряжение... Оружие на стол, — без обиняков приказал он.

— Я что, арестован?

— Арестован... Лейтенант Дзюба, произведите досмотр личных вещей капитана Павловского.

Дзюба открыл сумку и достал целую пачку завернутых в полотенце палочек опия-фабриката, каждая из которых стоила сто сорок — сто пятьдесят рублей. Павловский обернулся к Артамонову:

— Товарищ полковник, разрешите объяснить... Но тот не дал ему продолжать.

— Капитан Павловский! — с расстановкой произнес Артамонов, — вам приказано — оружие и снаряжение на стол. И без разговоров шагом марш под арест. Лейтенант Дзюба, как только закончите досмотр машин, отпустите автороту под командованием заместителя Павловского. Вас, гражданин Павловский, я обязан передать в прокуратуру округа прямо отсюда...

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

АТАДЖАН

— Младший сержант Чекалин, ефрейтор Головко, выйти из строя!..

Самохин уловил, как сразу насторожились его солдаты. Наступила такая тишина, что, казалось, упади иголка на площадку для построений, гордо именуемую плацем, и то будет слышно.

Невысокий медлительный сибиряк Чекалин и такой же неторопливый жилистый хлопец с Полтавщины Головко, качнувшись, сделали два шага вперед, повернулись лицом к строю.

— Принесите ваши правительственные награды...

Оба удивленно взглянули на начальника оперпоста. Андрей краем глаза видел, как, хищно вытянув шеи, затаили дыхание братья Охрименко.

Появление в Аргван-Тепе двух снайперов-фронтовиков — участников боев за Сталинград — вызвало такое «брожение умов», какое Андрей даже и не предполагал. У всех, за малым исключением, так взыграло самолюбие, что каждый из кожи лез, всем своим поведением доказывая: мы не хуже... Болезненнее других восприняли наступление на свой «авторитет» братья Охрименко. Но связываться с новичками не рисковали, пока присматривались. Головко и Чекалин принесли из казармы небольшие картонные коробочки с наградами, остановились перед строем.

— Смирно! — скомандовал Андрей и, когда строй замер, негромко сказал: — Мы гордимся, что в наше подразделение прибыли участники великой битвы за Сталинград. Как командир оперпоста прошу вас носить ордена и медали, которыми Родина отметила ваш ратный подвиг.

Андрей взял у снайперов коробки и приколол к гимнастерке Головко медали «За отвагу» и «За боевые заслуги», а выше левого нагрудного кармана Чекалина — орден Славы III степени.

— Вот так и носите постоянно, — повторил Андрей. — А сейчас, товарищи, после небольшого перекура младший сержант Чекалин и ефрейтор Головко проведут занятие на тему «Тактика снайпера в наступательном бою». Разойдись!

Самохин обрадовался, что и Чекалин, и Головко довольно спокойно отнеслись к роли инструкторов-преподавателей. Видно, им повезло на командиров — фронтовых учителей. Да и у самих, наверное, было что рассказать.

Прибыв из госпиталя на Аргван-Тепе, оба они сочли новое место службы чуть ли не курортом после невыносимо тяжелых боев в окопах Сталинграда.

Казалось бы, кого поражать сверхметким стрелкам на участке погранпоста? Но расчет себя оправдал. Андрею нужны были именно фронтовики, именно снайперы, чье мастерство зависит только от их индивидуальных качеств.

Рассчитывал он и на то, что эти двое ребят примером своим научат метко стрелять, заставят всерьез тренироваться.

Самохин с первого дня ничем не выделял новичков: так же, как и остальные, они ходили в наряды, занимались хозяйственными работами, дежурили по казарме. И с первого же дня Андрей заметил, что даже братья Охрименко в чем-то стали подражать снайперам, копируя их неторопливую манеру делать все обстоятельно и быстро.

Получалось это не только потому, что Чекалин и Головко, рассказывая о боях, заставляли слушателей сопоставлять свою жизнь с жизнью фронта, а еще и потому, что эти два парня, одинакового с остальными возраста, душой были намного старше, пережив то, что под силу пережить лишь зрелому человеку.

Но не только предстоявшая инспекторская поверка, повседневная служба, налаживание отношений с такими разными и такими неприученными к добросовестному труду солдатами поглощали все мысли и чувства Андрея.

Если активность и властолюбие братьев Охрименко ему как-то удавалось временами направлять на полезные дела, то с солдатами совсем другого склада было гораздо труднее.

Беспокоил ефрейтор Чердаков, тот самый, которого братья в первый день своего прибытия на Аргван-Тепе отправили на охоту.

Андрея доводило до отчаяния полное безразличие Чердакова ко всему, что не имело отношения к охоте. Несение службы, наряды в казарме, дежурства, хозяйственные работы — все делалось им спустя рукава, как бы в полусне.

Вот и сейчас, когда все уже отправились вслед за Чекалиным и Головко в Красный уголок, где должна была состояться беседа, Самохин увидел Чердакова на ступеньках крыльца оперпоста.

— А вы что сидите? — спросил Андрей.

— Ноги болят, товарищ капитан, — не очень-то поспешно поднимаясь, ответил Чердаков.

— А я думал послать вас на охоту.

— Я пойду...

— Так у вас же ноги болят?

— А я потихоньку...

— Потихоньку что за охота?

— Полная гарантия, товарищ капитан, только отпустите. Без архара домой не вернусь, — заверил Чердаков.

Что говорить, архар нужен был Самохину до зарезу: кроме того, что охота была серьезным подспорьем в рационе солдат, надо было позаботиться и о жителях поселка. После истории с курами, да и вообще для укрепления авторитета пограничников, Самохин с разрешения командования взял за правило снабжать мясом семьи фронтовиков. Добыть же мясо в военное время можно было только охотой.

Самохин, играя в жмурки с собственной совестью, решил отправить Чердакова на охоту еще и потому, что по всем показателям боевой и политической подготовки он, мягко выражаясь, не очень тянул. На стрельбище и то умудрялся мазать по мишеням, в то время как по архарам стрелял великолепно. Отправляя Чердакова одного, Андрей, может быть, оказывал ему излишнее доверие, но, во-первых, у Самохина не было для такого задания ни одного солдата, а во-вторых, Чердаков по складу своего характера не любил делить с кем бы то ни было охотничьи удачи и неудачи.

Чердаков мгновенно собрался, получил у сержанта Белоусова две обоймы патронов, доложил Самохину о готовности.

Указав район охоты, контролируемый нарядами соседней заставы, куда Самохин сообщил, что отпустил Чердакова в горы, Андрей задумался: как поведет себя на поверке не менее трудный солдат Клепиковский?

Сегодня Самохин назначил его дневальным, что, в общем-то, было рискованно для престижа подразделения, но очень полезно для Клепиковского: вот-вот могли нагрянуть старшие офицеры из комендатуры, а может быть, и из штаба отряда.

Если «благородная страсть» Чердакова делала его с первых дней полезным обществу, то с рядовым Клепиковским отношения у Самохина складывались сложнее.

Не было, наверное, заставы, на которой не побывал бы Клепиковский. И всего за каких-нибудь полгода.

Андрей специально навел справки и установил, что на каждом новом месте Клепиковский начинал службу с нескольких взысканий, грубил начальникам, солдатам.

На фронт такого не пошлешь, в штрафную роту отправлять не за что, и от Клепиковского просто старались избавиться.

Первое время Самохин присматривался к нему, призвав на помощь все свое терпение, но требования дисциплины обязывали его наложить на Клепиковского строгое взыскание за грубость.

Андрей был уже готов к этому, если бы не один непредвиденный случай.

Как-то Клепиковский дневалил по конюшне и, занятый уборкой, наверное, не слыхал, что в конюшню вошел начальник оперативного поста. До слуха Самохина донеслись тяжелые вздохи, затем всхлипывания.

Удостоверившись, что всхлипывал и тяжело вздыхал Клепиковский, Самохин незаметно вышел, а вечером, достав карточку взысканий и поощрений, вызвал солдата к себе.

Клепиковский вошел, угрюмый и замкнутый, остановился у порога.

— Вот изучал вашу карточку, — сказал Андрей, — Одни «награды» в кавычках... Два раза на гауптвахте сидели... Не надоело так жить? Здесь, на оперативном погранпосту, дело не лучше идет. Значит, и я должен взыскания накладывать?

— Вам виднее...

— Родители у вас есть?

— Отец на фронте погиб... В сорок первом под Москвой... Мать умерла в Ленинграде...

Самохин помолчал, жестом предложил сесть, указав на табуретку, стоявшую перед ним.

— У меня, — сказал он негромко, — в первые дни войны при эвакуации с границы погибли жена и дочь. — И, переходя на «ты», спросил: — Считаешь, только у нас с тобой такие судьбы?

Клепиковский отвернулся, пожал плечами:

— У каждого своя судьба.

— Есть еще и общая для всех, — сказал Андрей. — Сам-то думал, как дальше жить?

— А ничего теперь у меня не получится, товарищ капитан, — неожиданно искренне сказал Клепиковский. — Не нужен я никому. Гоняют с заставы на заставу: ни дома, ни семьи, ни родных, ни друзей.

— Так от тебя же все это и зависит. Приехал на новое место, начинай жить по-новому.

Решив, что нет особых причин расшаркиваться перед Клекиковским и в то же время не желая его оттолкнуть, Андрей спросил:

— Специальность успел получить?

— До армии окончил курсы электромонтеров. Правда, работать почти не пришлось.

— А мне как раз нужен монтер! Могу я доверить тебе электрочасть поста? Если берешься, вот книжки, инструкции. Почитай, подумай. А вечером скажешь, можешь сделать или нет. Еще раз даю тебе возможность стать полезным, уважаемым человеком.

Клепиковский глянул на Самохина, произнес привычное: «Разрешите идти», забрал книжки и вышел.

Андрей проводил его с немалыми сомнениями, понимая, что одна беседа ничего не значит: электрооборудование поста — одно дело, а осилить одиночную подготовку бойца, да еще перед инспекторской поверкой — совсем другое. Но с чего-то надо начинать! Не видеть бы только вялых движений, безучастных глаз...

Сегодня Андрей отметил про себя и начищенные до блеска сапоги дневального Клепиковского, и свежий подворотничок с карандаш толщиной, подшитый из полоски новой портянки.

Клепиковский заметно нервничал и в то же время втайне гордился, что ему доверили встречать начальство.

Особого внимания Самохина требовали несколько человек, но ведь и остальные не клад. Приходилось думать о каждом.

Размышления Самохина прервал телефонный звонок. Звонил старший лейтенант Кайманов.

— Слушай, Андрей Петрович. К тебе сейчас Лаллыкхан и Махмуд-Кули доставят парнишку с родинкой за правым ухом. Придержи его до моего приезда.

Самохину отлично было известно, что «парнишка с родинкой за правым ухом» и есть тот самый Атаджан, который, сбежав из интерната, продавал с лотка пирожки торговки Эльяр, а встретившись с Каймановым, до сегодняшнего дня «разменивал» его сотенную купюру.

То, что Атаджан нашелся в районе оперативного поста, было очень кстати. Андрей понимал, что Кайманов прибудет на пост не только ради Атаджана: мальчишку можно было отправить в комендатуру и там с ним поговорить. Яков, видимо, решил воспользоваться случаем и навестить Самохина перед инспекторской поверкой, посмотреть, как идет жизнь, может, что-нибудь подсказать.

Солдаты роты сопровождения поездов, задержавшие Атаджана с помощью Махмуда-Кули и Лаллыкхана, еще только добирались до Аргван-Тепе, пропуская встречные, идущие к фронту поезда, а машина, на которой приехал Кайманов, уже остановилась у ворот оперативного погранпоста.

Как раз в это время Головко и Чекалин, закончив беседу, спросили у Андрея разрешения сделать перерыв и объявили перекур.

Встретив Якова, Самохин увидел, насколько изменился он после возвращения из похода в пески. Догадаться о причинах было нетрудно, и Андрей искренне пожалел друга, зная, как нелегко ему помочь.

Правда, начальник погранвойск просил повременить с расследованием обстоятельств, в какие попадал Яков в крепости Змухшир и в ауле Карагач, чтобы не ослаблять работу перегруженного, столь малочисленного офицерского состава.

Искренне тронуло Андрея, что, несмотря на занятость — у Кайманова и своих забот было предостаточно, — тот нашел время, чтобы заехать и посмотреть, как идут дела на Аргван-Тепе.

Яков вошел во двор оперпоста, поздоровался с Самохиным и солдатами, спросил:

— К чему готовитесь? К инспекторской или к тактическим учениям?

— Знакомились с тактикой снайперов, а сейчас два штаба работают, — ответил Андрей. — Разрабатываем две встречные операции. Каждый побывает и в группе «нарушителя», и в группе поиска...

— Ну и как, разработали?

— Уточняем и координируем...

— А мои друзья Лаллыкхан и Махмуд-Кули еще не прибыли? — для того чтобы всем была ясна цель его приезда, спросил Кайманов.

— Ждем...

О том, что должен прибыть еще и Атаджан, Яков промолчал.

— Ну что ж, подождем. Не буду отвлекать вас от дела...

Резко зазвонил телефон. Дежурный, передавая Самохину трубку, сказал, что его вызывает начальник отряда.

Андрей стал докладывать полковнику о подготовке к учениям, которые, собственно, и составляли основную часть предстоящей поверки.

В открытую дверь он видел и слышал, как Яков словно бы между прочим спросил Белоусова:

— Ну а познакомиться с вашим стратегическим планом можно?

— Военная тайна, товарищ старший лейтенант, — ответил вместо Белоусова один из братьев Охрименко.

— Ну, если тайна, вмешиваться не буду... Вижу, вы люди бойкие. Только помогаете ли своему начальнику?

— У каждого своя работа, товарищ старший лейтенант, — не задумываясь, ответил Петр Охрименко. — У начальника поста — своя, у нас — своя...

— А вот в этом давайте разберемся...

Кайманов присел на табуретку, сдвинул фуражку на затылок.

— Взять, к примеру, вас, — сказал он, обращаясь к Петру Охрименко. — Вы несете службу восемь часов, а начальник поста — все двадцать четыре. Видели, сколько у него всякой отчетности? А ведь вы — народ грамотный. Взял бы кто да и предложил: «Давайте, товарищ капитан, может, какие ведомости или книгу дежурных заполнить помогу...» Кто такие сержант и ефрейтор? Это же правая рука начальника заставы или начальника поста! Поможете ему, отдохнет начальник, совсем другая жизнь у него пойдет. Попробуйте-ка каждые два-три часа круглосуточно наряды отправлять да еще инструктировать их. Что ж, он не живой человек, ему спать не надо?..

— Так ведь у начальника заместитель должен быть.

— Должен — это еще не значит, что есть, — ответил Яков. — Война и для нас война. Большинство начальников застав работают без заместителей, так же как и ваш капитан. А у вас есть возможности посильно помочь ему...

— Товарищ старший лейтенант, «Советы бывалого пограничника», — спросил Белоусов, — ваша статья?

— Раз подпись моя, значит, и статья моя, — сказал Яков, втайне довольный, что его советы не проходят мимо внимания солдат.

Несмотря на то что статью не только читали, но и прорабатывали как практическое пособие, Белоусов попросил:

— Расскажите подробнее. Нам ведь перед учениями пригодится...

Подумав, что беседа, пожалуй, будет кстати, Яков отказываться не стал.

— Многие, даже солдаты первого года службы, — начал он, — умеют и вовремя обнаружить следы, и заметить появление нарушителя, но не всегда правильно организуют задержание. Как надо действовать?.. Я, например, почти всегда организую задержание с двух сторон. Вот вам случай...

Яков видел, что слушают его затаив дыхание.

— Были мы в наряде, ночью... По шороху определили: от линии границы приближается большая группа людей. А нас всего трое. Я и двое солдат... Оставляю на месте двух бойцов, приказываю подпустить переднего нарушителя «на штык», громко окликнуть, в случае сопротивления открывать огонь. Сам выдвигаюсь метров на двадцать навстречу приближающейся группе, маскируюсь за камнем. Нарушители с английскими винтовками прошли мимо меня, насчитал я их двенадцать человек. Как только передний из них поравнялся с оставленными мною двумя бойцами, слышу окрик «Стой!». Передние открыли огонь, а те, кто шел сзади, повернули обратно и тут же напоролись на меня. Перекрестным огнем мы, трое, пятерых уничтожили, остальных задержали...

— Просто и хорошо. Таким способом я бы каждый день задерживал, — прокомментировал Охрименко Павел.

— Стоит только захотеть, — поддержал его Кайманов. — Только действовать надо решительно, не давать врагу опомниться, сразу же захватывать инициативу. Сдаются — клади на землю вниз лицом, связывай сзади руки, тут же обыщи. Не отвлекайся, если увидел, что бандиты бросили какую-нибудь вещь или спрятали, — потом найдете... Ну а бывают случаи, когда квалифицированные группы высылают вперед разведку. Тут надо действовать мгновенно и бесшумно. Заметил я как-то, что два нарушителя на расстоянии примерно в сорок метров пробираются в наш тыл. Тот, что впереди шел, остановился метрах в восьми от нашего наряда и три раза легонько свистнул, потом снова пошел. Пропустив бандита, я бросился на него сзади, ладонью зажал рот, заткнул его кляпом, чтобы не крикнул, связал руки. Стал ждать второго. Второй так же попался. Не нарушая тишины, положил обоих рядышком. Сам посвистал три раза. Через десять минут подошла вооруженная группа в шесть человек, которая была полностью уничтожена. Вот и делайте выводы...

— Что уж тут выводить? Вам, товарищ старший лейтенант, наверняка приходилось и медведя заламывать, — бойко сказал Петр Охрименко.

— Насчет медведя не скажу, а нарушителей приходилось, — смеясь, подтвердил Кайманов. — Ну ладно, у вас своя стратегия, у меня — своя. Ни пуха ни пера, успехов в поиске.

— Будем стараться, товарищ старший лейтенант, — не растерявшись, в один голос ответили братья-близнецы.

Кайманов вошел в дежурную комнату, прикрыл за собой дверь.

— А хлопцы у тебя — палец в рот не клади, и языки подвешены что надо: им слово — они двадцать.

— В том-то и дело...

— Слушай, Андрей Петрович, скажи откровенно, нужен я тебе со своими советами или ты и сам тут во всем разобрался?

— Ты мне, Яков Григорьевич, всегда нужен. Если есть какие замечания, скажи.

— Точка зрения у меня простая, — сказал Кайманов. — Как только совещание в отряде или в округе, глядишь, обязательно кто-нибудь найдется, кто берет слово и начинает бить начальника заставы. У начальника заставы нехватка фуража, у начальника заставы нехватка продовольствия, у начальника заставы сон на границе, у начальника заставы наряд неправильно нес службу, у начальника заставы неправильно ведутся записи в журналах. Все клюют начальника заставы и в хвост и в гриву. А что такое начальник заставы? Это — основа основ всей пограничной службы, охраны наших рубежей. А раз так, все должны ему помогать, потому что работать одному, без помощи старших командиров и солдат, у начальника заставы просто не хватит сил... А у нас бывает у некоторых, нацепляют начальнику заставы шероховатостей, а потом и выступают на партийном активе. И приходится брать слово, поправлять таких, прямо их спрашивать: «А почему ты, дорогой, не выступаешь и не говоришь нам: «Сегодня вот я прибыл на заставу. Начальник — один. Нет заместителей: война!.. А у кого и есть — то в отпуске, то на учебе, то болеют... Обстановка на границе серьезная. Службу несем с большой нагрузкой. Вот я, поверяющий, приехал и говорю: «Товарищ начальник заставы, идите отдохните. Вы уже на ногах не стоите, на человека не похожи. Выпускаете наряд за нарядом, каждый надо проинструктировать, каждый проверить. Когда вы отдыхаете? Когда записываете все в журнал? А почему не поручите это командирам отделений? Они же у вас грамотные люди! И вашим доверием дорожить будут! Вызовите и скажите: «Ты сержант? Сержант. Так что ж ты лодыря гоняешь? Ты же половину работы можешь на себя взять!» А старослужащие? Есть такие ребята, вон, как твои братья Охрименко! Это же орлы! Снайперам-фронтовикам не уступят! Да они, если захотят, горы могут своротить!..

Слушая Кайманова, Самохин улыбался, отлично понимая тайный смысл беседы: окно дежурной комнаты было открыто, во дворе стояла подозрительная тишина. Андрею даже показалось, что он слышит сдерживаемое дыхание тех, кто «случайно» оказался поблизости от окна.

— В общем, я тебе не поверяющий, тем более не инспектирующий, а ты не новичок, так что учить тебя не хочу, — продолжал Кайманов. — Народ твой мне понравился. Боевой народ! С такими любую задачу командования выполнить можно!..

Кайманов, разговаривая с Самохиным, увидел, как к погранпосту Аргван-Тепе подъехал грузовик со столь долгожданным Атаджаном, который так ловко удрал от него на базаре.

Сопровождали паренька вместе с солдатом-пограничником председатель аулсовета Душак Лаллыкхан и старый знакомый Якова — бывший старшина проводников-контрабандистов, еще год назад работавший на Фаратхана, старый Махмуд-Кули.

Пограничник жестом приказал Атаджану спрыгнуть на землю, проводил его к Самохину.

Войдя в дежурную комнату и увидев Кайманова, Атаджан настолько испугался, что слова не мог сказать. Яков же не обратил на него никакого внимания, будто видел Атаджана впервые.

Тот сразу заметно приободрился.

— Пока вы тут разговариваете, — сказал Яков, — пойду встречу наших уважаемых гостей. Надеюсь, у твоего повара найдется зеленый чай?..

Кайманов вышел, предоставив Самохину самому зарегистрировать и направить по месту назначения путешествующего без документов беспризорного Атаджана.

— Товарищ старший лейтенант, — окликнул Якова Самохин. — Вы сейчас в город? Может быть, захватите с собой паренька?..

В окно была видна выглядывавшая из-за спины Самохина перепуганная физиономия Атаджана.

— Место в машине есть, могу захватить, — безразличным тоном ответил Яков.

Во дворе оперпоста его уже дожидались Лаллыкхан и песколько скованно державшийся Махмуд-Кули.

В беседке, оплетенной виноградом, солдаты поставили помост над арыком, накрыли его где-то отыскавшейся кошмой, повар застелил кошму скатертью, поставил пиалы, сахар, чайники с геок-чаем.

Когда были выпиты первые пиалы чая и заданы обязательные вопросы о здоровье, семье и состоянии дел, Махмуд-Кули, понизив голос, сказал:

— Ёшка, тебя я знаю давно... Тебе доверяю... Потому и привез тебе Атаджана. Пожалуй, ты один можешь его спасти... Кто-то угрожает ему, охотится за ним, чтобы убить. Атаджан это знает. Пожалуй, он пойдет к тебе жить, если ты его возьмешь, пока не поймаете тех, кого ищете...

«Вдобавок к Ичану еще и Атаджан?» — подумал Яков. Правда, для поиска ничего лучше нельзя было придумать: тот, кто охотится за Атаджаном, неизбежно выйдет на Якова. Но хорошенькое дело: ни секунды не знать покоя, охраняя мальчишку. Нет у Якова и не может быть такой возможности денно и нощно не спускать глаз с Атаджана. Яков должен еще обеспечить самую «малость» — всю боевую работу, безупречную службу пограничных застав на таком сложном и горячем участке, как Лоук-Секирская комендатура.

Тем не менее Яков ответил:

— Спасибо тебе, Махмуд-Кули-ага, что так говоришь. Большое доверие мне оказал. Жизнь Атаджана доверил. Конечно, возьму его к себе, пока это дело не распутаем. Только бы не убежал во второй раз...

— Не убежит, — заверил его Махмуд-Кули. — У тебя ему безопаснее всего.

— А что он сам говорит? Почему бродяжничает? Где скрывается?

— Ничего не говорит, Яков Григорьевич, — вставил свое слово Лаллыкхан. — Говорит, нравится ему ездить, на одном месте, мол, труднее прожить.

— Кого хоть опасаться? Кто может за ним охотиться и почему?

— Этого мы, Яков Григорьевич, не знаем. Может, тебе Атаджан расскажет. Только едва ли. Нам он ничего не сказал.

Поговорив еще о сводках Совинформбюро, о сталинградских боях, Лаллыкхан и Махмуд-Кули заторопились, попрощались с Яковом и вышедшим к ним Самохиным, направились с разрешения Андрея к железнодорожной станции и с одним из проходивших мимо эшелонов укатили в сторону Ашхабада.

Яков подождал, пока повар накормит Атаджана, изрядно отощавшего за время странствий, приказал ему лезть в кузов машины. Сел рядом с ним так, чтобы мальчишка не мог выскочить на дорогу.

Пожелав солдатам оперпоста успеха в учениях и благополучного прохождения поверки, Яков распрощался с Самохиным и, только когда полуторка тронулась с места, повернулся к настороженно державшемуся парню.

— Вот что, Атаджан, — сказал он. — Давай мы с тобой сразу обо всем договоримся. Как тебя зовут, я знаю. Знаю, что нет у тебя ни матери, ни отца. Прощаю тебе ту сотенную, которую ты у меня «взял разменять» и до сих пор размениваешь.

Испуганно вильнувшие глаза Атаджана выдали его, но, услышав, что старший лейтенант его прощает, парнишка заметно приободрился, хотя и напустил на себя неприступный вид, как будто он не понимал, о чем идет речь.

— Ты мне можешь ничего не говорить, и я пока ни о чем тебя не спрашиваю, — продолжал Яков. — Сам хочу кое-что рассказать...

На протяжении всей дороги Яков неторопливо говорил Атаджану, как воевали его отец и дядя, спросил, побывал ли он в Карахаре после гибели матери, исподволь разузнал, где скитался все это время, трудно ли ему пришлось, как дальше думает жить. И только почувствовав расположение парня, словно бы между прочим сказал:

— Ты уже, конечно, почти взрослый, заставить тебя нельзя, но хочу предложить по-хорошему... Мне отец твой и дядя были друзьями. Я ведь и сам когда-то работал в авторемонтных мастерских. Ради памяти твоих родителей и Нурмамеда Апаса предлагаю, если, конечно, захочешь, пока устроишься с учебой и работой, поживи у меня, а дальше видно будет. Правда, жить будем довольно далеко от Карахара, на самой границе. Туда, в общем, и родным твоим, и знакомым не так-то просто будет приехать, зато там есть курсы шоферов-механиков для таких вот ребят, как ты. А поскольку я в этом деле кое-что понимаю, могу подсказать, что к чему.

От внимания Якова не ускользнуло: замечание его о недоступности нового местожительства для родственников Атаджана очень даже устраивает парня. Наверняка потому-то он и ударился в бродяжничество, что его запугали участью матери, сестры и дяди Апаса.

Кайманов понимал, какую огромную ответственность берет на себя, но другого способа оградить Атаджана от опасности, а главное, узнать, кто убил Айгуль и Нурмамеда Апаса и угрожает ему самому, он не видел. Атаджан ответил не сразу:

— А вы не обманете?

— Ради памяти твоих родителей не обману.

— Тогда поеду с вами...

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ЛОУК-СЕКИР

— Боюсь за тебя, — глядя в лицо Якову, проговорила Ольга. — Уж больно отчетливо ты на этих проклятых фотокарточках вышел. У меня, как Авенир твой их показал, так сердце и зашлось...

— Давно он был у тебя?

Яков невольно прислушался, что делается за стеной, в квартире, которую еще недавно занимал Ястребилов.

— Не у меня, встретил во дворе комендатуры. Ведь что сделал! При всех показал, вроде бы сочувствовал: вот, мол, как наши враги хотят нас опорочить... А теперь солдаты что могут подумать?

— То и подумают, что надо: проводили поиск, — спокойно сказал Яков. — Конечно, Ястребилов не имел права показывать фотографии.

Жалея Ольгу, Яков привлек ее к себе, стал разглаживать пальцами морщинки у глаз, возле уголков рта — следы усталости, ежедневной, ежечасной тревоги, переживаний, горя.

— Хозяйство-то все собрала? Видишь, какой я тебе помощник... А с насиженного места только тронься...

— Лишнее спрашиваешь, Яша... Все сложила, хоть сейчас ехать... Как там, в Лоук-Секире, будет?

— Хорошо будет! — бодро ответил Яков. — Места там чудесные! В долине фруктов, овощей, орехов полно!

Ольга прижалась лбом к его груди, закрыла глаза, и Яков понял, как ей трудно бывает встречать его, тут же провожать и бесконечно ждать, ждать, ждать... Насколько ей необходимо, чтобы он был рядом, брал бы на себя часть ее повседневных забот.

Таким же движением, пряча лицо у него на груди, в тот памятный день прижалась к Якову Светлана, когда, встревоженная, прибежала в поссовет Даугана. И так же Яков разглаживал пушистые завитки на ее шее и висках...

Далеко в прошлое ушло то время, когда не было войны и никто не ценил такие прекрасные и вместе с тем такие простые праздники, как сенокос на Асульме...

Перед глазами встала, словно парус, надуваемая ветром ослепительно белая на фоне сизой грозовой тучи палатка, которая, как огромная птица, готова была сорваться с места и улететь в небо. Будто опять он услышал веселый трескучий раскат грома, увидел вспыхнувшие серебристым светом при ослепительном блеске молнии два стога на косогоре, изящный силуэт всадницы — Светланы, прискакавшей к больному, объевшемуся соусом из черепах толстяку Мамеду Мамедову.

Засмотревшись на нее, Яков, спасая перепелиное гнездо, так хватил себя косой по ноге, что рану пришлось зашивать, и Светлана, считая, что он нарочно себя поранил, лишь бы порисоваться, безжалостно втыкала в края раны, сшивая ее, кривые иголки, а потом сделала ему противостолбнячный укол.

Ох уж этот укол! Яков готов был провалиться сквозь землю, лежа на душистом сене с приспущенными брюками. Но как радостно, как хорошо было тогда на душе...

Рука Якова, поглаживавшая пушистые завитки на шее и за ушами Ольги, невольно приостановила свое движение, с трудом он подавил вырывавшийся из груди тяжелый вздох.

— О ней думаешь? — подняв лицо и глянув Якову прямо в глаза, спросила Ольга.

Яков, застигнутый врасплох, невольно вздрогнул.

— С чего ты взяла?.. Думаю, как будем жить в Лоук-Секире... Что хоть на тех фотокарточках изображено? — меняя тему, поинтересовался он.

— Я же тебе говорила, ты, видно, не слушал... Какие-то развалины в пустыне. В тех развалинах ты с Аббасом-Кули и Флегонтом Лукичом, умываешься, а бандит сливает тебе на руки... Бандиты Аббаса-Кули тебе маузер передают... Потом чаи распиваете, беседуете, потом ты на кошме лежишь, отдыхаешь, а Флегонт рядом стоит... На коня в своей военной форме садишься, какой-то бандит коня под уздцы держит.

«Все точно, — подумал Яков. — Одну и ту же серию размножили, чтобы всем разослать — и близким, и начальникам, и сослуживцам».

— Я уж не знаю, подделка какая или так надо было? — продолжала Ольга. — Только какая же подделка, когда все точно видно... Да и враги твои не дураки, знают, кому карточки передать: Ястребилов-то ведь тоже вон как ластился перед Светланой!..

— При чем тут Светлана? — как можно спокойнее, с трудом скрывая раздражение, сказал Яков. Он удивился, насколько точно, хоть и чисто по-женски, уловила Ольга чуть ли не главную причину его неладов с комендантом. Только сейчас Кайманов осознал всю серьезность положения. Что говорить, Ястребилов получил богатый материал... Не зря устраивали спектакль Мордовцев с Аббасом-Кули.

— Может, Светлана и ни при чем, — вздохнув, сказала Ольга, — только я так понимаю, если они эти фотокарточки не побоялись Ястребилову передать, то уж по почте и в отряд Артамонову, и в округ генералу обязательно пошлют.

— Ну и что?..

Яков заставил себя с многозначительной усмешкой посмотреть на Ольгу. Та недоверчиво следила за выражением его лица.

— В пустыню-то я, как думаешь, по своему почину ходил? Полковник с генералом и посылали... Если бы что не так сделал, комендантом в Лоук-Секир не назначили бы...

— Это, пожалуй, правильно, — согласилась Ольга. — Да уж больно беспокойное место, твой Лоук-Секир.

— Что было — видели, что будет — посмотрим, — все тем же бодрым голосом, фальшь которого улавливал он сам, ответил Яков.

«Действительно, не обернулся бы этот Лоук-Секир «Секим башкой», — невольно подумал он.

— Яша, а этот Атаджан у нас долго будет жить?

— Ну поживет немного, пока устроится в общежитии, учиться начнет. А что, не понравился он тебе?

— Больно уж вольный, к безотцовщине, свободной жизни привык... И потом, свои дети где-то, а... Ну ладно, ладно... Раз ты считаешь, что так надо, пусть живет...

— Сирота он. Отец на фронте погиб, мать убили. Надо же как-то парня поддержать...

Отвечая Ольге, Яков подумал, что появление фотографий и показания Атаджана подсказывают не совсем обычный, но наверняка результативный ход. Как вот только Ольгу переубедить: даже собственной жене он не имеет права говорить о возникшем у командования плане. Задача — найти и обезвредить — формулировалась предельно просто, но попробуй ее выполнить, когда столько неизвестных... Узнать надо многое, а действовать придется по обстановке. Само выполнение задания может затянуться надолго. За это время Ольга, не зная, где он и что с ним, изведется, набедуется. И все это начнется, как только он примет комендатуру Лоук-Секир... То-то обрадуются Мордовцев и Клычхан с Аббасом-Кули, увидев, что все пошло по разработанному ими плану!

«Ну нет, господа хорошие, рано радуетесь! — мысленно воскликнул Кайманов. — Ни физически меня уничтожить, ни имя мое замарать вам не удастся...»

— Я ведь не поздравила тебя с новым званием, — вспомнила Ольга. — Поздравляю, товарищ капитан...

— Ладно уж, в моем возрасте люди и в генералах ходят... Позвоню-ка я в отряд, да надо в Лоук-Секир ехать. Гляну своими глазами, как там и что у нас будет...

Яков знал, что полковник выехал на заставы отряда и увидеть его можно не раньше вечера. Но ему хотелось немедленно под благовидным предлогом уйти, чтобы не продолжать этот трудный разговор с Ольгой.

Решив не заезжать в штаб округа, чтобы самому не напрашиваться на приглашение к следователю, которое, как он знал, обязательно будет, Кайманов направился в Лоук-Секир.

Никогда не подводившая Якова интуиция — чувство, которое иной раз становилось для него главным, — порождала ощущение, что он попал в замкнутый круг враждебных для него обстоятельств, и круг этот постепенно суживается.

Пренеприятная история с провокационным фотографированием в районе крепости Змухшир отягощалась сопутствующими загадками и осложнениями.

Кайманов взял к себе Атаджана — сына убитой в Карахаре Айгуль, чтобы помочь ему устроиться на новом месте.

Кто-то обязательно должен прийти к Атаджану, но если этот кто-то придет с тем же, с чем пришел к Айгуль и Нурмамеду Апасу, то может ли Яков гарантировать безопасность Атаджана? Уследит ли он за этим пришельцем? Не слишком ли большую ответственность взвалил на себя, взяв под личную охрану жизнь парня?.. А если бы он не взял на себя эту ответственность, кто защитил бы Атаджана?

Еще больше озаботило Якова разрешение, полученное Ичаном, поселиться в Лоук-Секирском колхозе. Неожиданностью было уже то, что Ичан осмелился подать такое заявление. Правда, многое прояснилось после разговора с начальником войск.

Генерал Емельянов совершенно четко поставил перед Яковом задачу: «Поскольку не исключена вероятность перевербовки Ичана, то кто же, как не вы, капитан Кайманов, разберется, кому служит Ичан? К Ичану наверняка будут ходить, может быть, даже с той стороны. Нет нужды объяснять, насколько важно нам знать, кто именно и зачем?»

Хорошенькая история, — раздумывал Яков, — тот самый Ичан, который так самоотверженно выполнил задание, отправившись вместе с Дурсун и Хейдаром в логово Фаратхана, ныне под подозрением, и он, Яков, должен проверять каждый его шаг. Он спросил самого себя, может ли, как прежде, доверять Ичану, и понял, что не может, не имеет права. А не испытывает ли его самого генерал, если дает такое сложное задание в такое трудное для Якова время?

— Чтобы разобраться во всем, товарищ генерал, — ответил Яков начальнику войск, — необходимо время. К тому же, товарищ генерал, Ичан должен быть на виду, совсем рядом...

— Вот и разбирайтесь, — сказал генерал. Раздумывая обо всем, Яков не заметил, как машина выехала за город и помчалась по шоссе, миновала один пограничный горный аул, второй, остановилась на перевале, откуда открывалась прекрасная Лоук-Секирская долина.

Неожиданно на дорогу вышел человек в туркменском халате и тельпеке, поднял руку.

Яков узнал в нем друга детства Барата.

— Салом, дорогой Барат! — воскликнул он, не скрывая радости. — Откуда ты? Как попал в Лоук-Секир?

— Сказал полковнику Артамонову, он и послал!.. На попутной машине приехал, ждал тебя, знал, что поедешь через этот перевал.

— Что случилось? Почему я так срочно понадобился?

— Случилось, Ёшка. Тебе обязательно надо знать, — ответил Барат. — Люди видели Тангры-Берды — шакала Клычхана. Ходит, фотокарточки показывает, как ты с Флегонтом чай пьешь. Говорят, Тангры-Берды должен быть где-то здесь, в Лоук-Секире, будет на тебя пограничному командованию доносы писать.

— Про карточки мне уже сказали, — вздохнув, заметил Кайманов. — Мордовцев с Аббасом-Кули знают, что делают, но ничего у них не выйдет. Не первый десяток лет я на границе, чтобы мое имя фотокарточками замарать.

Отвечая так, Яков понимал, что тень на его репутацию все-таки брошена, раз о его судьбе беспокоится даже Барат. Это огорчило Кайманова.

— Я тебе, Ёшка, еще не все сказал, — продолжал Барат. — Верные люди передали, Флегонту как-то удалось переправить Дурсун за кордон. Видели ее на той стороне Ак-Су.

Так вот почему Ичан просился в Лоук-Секир!.. Это и хорошо, и плохо. С одной стороны, меньше подозрений в политической подоплеке поступков Ичана, а с другой — теперь и за Ичаном надо глядеть в оба: наверняка будет искать возможность дать о себе знать своей возлюбленной. Несомненно, Мордовцев и Аббас-Кули отправили ее сюда, в Лоук-Секир, как приманку.

С перевала Якову и Барату была видна вся долина Лоук-Секира. Узкая горная речка Ак-Су, порой скрываясь в садах, раскинувшихся по берегам, разделяла ее на две части.

Яков, не раз бывавший в этих местах, знал, что уже в июне — июле в Лоук-Секире полно фруктов, в августе — винограда. Здесь не так жарко, как внизу, в Ашхабаде; воды, чистой, вкусной, достаточно и для питья, и для полива; воздух прозрачный, свежий, почти без пыли; горы невысокие, но хорошо защищают от резких зимних ветров. В общем, не долина, а курорт — живи да радуйся.

Но и отсюда можно разглядеть, что берега Ак-Су заросли камышом и лозой, а в самом конце долины к этому лозняку подступает аул с необычным названием Оклы-Керпи, что означает Стреляющий иглами, то есть дикобраз. Кто живет в этом ауле, в тех других, что террасами поднимаются по склонам горы? Какие люди населяют эти дома? Ничего этого Яков не знал...

— Слушай, Барат, — заговорил Яков. — Помоги мне разобраться, что здесь к чему. Я знаю, в Лоук-Секире есть люди из вашего рода. Свяжи меня с ними. Пусть введут в обстановку. Не скрою, трудную задачу ставит передо мной командование в очень тяжкое для меня время. Без людей самых верных ее не решить...

— А ты думаешь, Барат пришел сюда только «салом» тебе сказать? Нет, Ёшка! Барат сначала думал, потом сказал себе: «Сейчас Ёшке очень трудно, надо ему помогать!» Давай будем садиться в твою машину, поедем скорее к моему другу Ходже-Нури. Он — секретарь Лоук-Секирского райкома, он тебе все скажет...

Яков обнял Барата за плечи, прижал к себе. Сколько раз верный друг приходил ему на помощь! Барату ничего не надо объяснять, ничего не надо говорить. Он сам все отлично понимает...

Быть начальником комендатуры, — значит, прежде всего, знать на своем участке в каждом ауле каждого человека, все его родственные связи и отношения, прошлое и настоящее, настроение и думы. Кто же, как не секретарь райкома, может ввести Кайманова в курс дела, зная всех и вся в районе?

У Якова было еще в запасе часа полтора времени, до того как он должен будет принимать дела у прежнего коменданта майора Тимошина. И вот, спасибо Барату, он за эти полтора часа узнает больше, чем за полтора, а то и больше месяца.

Вполне понятно, приняв комендатуру, Кайманов обязательно встретился бы с Ходжой-Нури, но сделал бы это, пожалуй, не в первый и не во второй день своего пребывания в Лоук-Секире.

Пока медленно спускались с перевала, Барат вводил Якова в курс местных неспокойных отношений. Дело в том, что весь аул делился на две неравные части — Большой и Малый Лоук-Секир. Большой Лоук-Секир населял многочисленный род по прозванию «чарых» или «чарык» — человек с характером жестким, как ссохшийся самодельный чарык.

В Малом Лоук-Секире жили преимущественно представители племени буркозы, отличавшиеся хитростью и изворотливостью. Так что, по словам Барата, соседи стоили друг друга.

— Не знаю, прибыл ли уже из отряда старший лейтенант Бердыев? Говорят, он пользуется большим авторитетом в этих местах, — сказал Яков.

— Ай, Ёшка, — ответил Барат, — если прибыл Бердыев, Ходжа-Нури обязательно пригласит его к себе, там и будем вести разговор. Старый комендант майор Тимошин все равно уходит — сдаст дела и уедет. У тебя работа начнется уже без Тимошина.

Из этого замечания Яков понял, что Тимошин за время работы установить контакты с Ходжой-Нури и Бердыевым, как говорится, не успел.

На счастье Якова и Барата, секретарь Лоук-Секирского райкома партии Ходжа-Нури — пожилой спокойный туркмен — оказался у себя в райкоме, больше того, предупрежденный Баратом, ждал обоих.

Встретив их, он тут же отложил дела, пригласил Якова и Барата в соседнюю комнату, понимая, насколько важен первый разговор с новым комендантом.

Там уже был приготовлен в небольших фарфоровых чайниках геок-чай, лежали чуреки, кусочки сахара, стояла ваза с фруктами, на ковре вокруг дастархана разложены подушки.

Спросив Якова, как семья и хорошо ли доехал, Ходжа-Нури приготовился выслушать, с чем пожаловал новый военный начальник.

По опыту Яков знал: нарушение погранрежима всегда происходит или из-за материальных затруднений, или по недомыслию, или из корыстных целей, а если еще найдется здесь кто-нибудь из бывших, недовольный советским строем, который и сам воду мутит и других настраивает, то и по более серьезным, политическим мотивам. Поэтому-то и важно было знать, что и от кого следует ожидать.

— Пришли посоветоваться к вам, — сказал Яков. — Решили спросить, какая в Лоук-Секире обстановка, настроения, чем люди дышат, от кого ждать неприятностей?..

— Я тоже хотел бы услышать, с чем к людям придете? — вопросом на вопрос ответил Ходжа-Нури.

— Первым делом, когда ехал сюда, получил в Ашхабаде разнарядку для Лоук-Секира на полсотни тонн джегуры, что вы запрашивали. Решить этот вопрос помогло наше командование.

Действительно, решая продовольственную проблему в масштабе всего округа, командование, насколько было возможно, позаботилось и о Лоук-Секире. В этом тяжелом году даже семьям фронтовиков не сумели продукты распределить, а тут отпустили джегуру на весь аул.

Ходжа-Нури, услышав такую новость, даже по коленкам себя ударил:

— Ай, товарищ капитан! Вот это ты большой молодец! Как сумел, не знаю! Ай, спасибо генералу Емельянову, бригадному комиссару Ермолину! Да такая новость нам многие двери откроет! И тебе сразу авторитета прибавит!..

— В республиканских органах нашли возможным помочь не только Лоук-Секирскому району, но вам особенно: уж очень горячее тут место, — сказал Яков.

— Место и правда горячее, — согласился Ходжа-Нури. — Есть неустойчивая молодежь, вражескую пропаганду слушает, что из-за кордона идет...

— Вот и будем эту неустойчивую молодежь потихонечку устраивать на работу да на учебу. Ведь если кто получит специальность, профессию, так и настроение у него, наверное, будет получше, — сказал Кайманов. — Я просил капитана Самохина — нового начальника оперативного погранпоста Аргван-Тепе — договориться в Кизыл-Арвате с директором вагоноремонтного завода. Может, туда устроим учениками хотя бы несколько человек. Да и в самом Лоук-Секире, как я слышал, открываются курсы шоферов-автомехаников. Пожилым и инвалидам войны тоже, думаю, дело найдется?.. Надо поговорить с каждым, узнать, кто как живет, и, чем только возможно, помочь материально. Она ведь, наша работа, сродни вашей: все с людьми... Вот и пришли мы с Баратом к вам посоветоваться.

— Это-то понятно, — согласился Ходжа-Нури. — Держим контакт с председателями колхозов, с председателями аулсоветов. С этого, собственно, работа каждого секретаря райкома начинается. Организуем комсомольцев, активистов аульных Советов...

— Ну а с той стороны что слышно? — спросил Яков.

— Все отлично слышно, — поняв его вопрос буквально, ответил Ходжа-Нури. — На огороды или виноградники выйдут, кто песни поет, а кто просто переговаривается. Пропаганда все время идет. «Вы плохо живете, у вас война, а мы хорошо, у нас спокойно, войны нету. Давайте к нам».

— В аулах кого в первую очередь надо навестить, проверить? — спросил Кайманов.

— Я уже говорил майору Тимошину, надо проверить Саппара Мамеда. Люди сказали, кто-то к нему приходил. Да и сам он где-то целые сутки пропадал.

— Сегодня и проверим, — пообещал Яков. — Знаешь, — обратился он к Барату, — где живет этот Саппар Мамед?

— Как не знать, все его знают! Серьезный человек. Не пойму, зачем он не сообщил, если кто без пропуска к нему пришел?..

Неожиданно раздался телефонный звонок.

Ходжа-Нури вышел в соседнюю комнату, служившую ему кабинетом, снял трубку. Коротко ответил по-русски: «Да, у меня. Сейчас позову» — и пригласил Кайманова к телефону.

Звонил майор Тимошин, которому доложили с наблюдательной вышки, что военная машина въехала в Лоук-Секир, остановилась у райкома.

— Капитан Кайманов? — раздалось в трубке. — Майор Тимошин говорит. Поздравляю вас. Начинаете свою деятельность на Лоук-Секирской комендатуре с ЧП...

— Какое ЧП, когда я и до комендатуры не доехал? — искренне удивился Кайманов.

— А вот приезжайте, объясню...

Яков понял: Тимошина задело, что он сначала заехал в райком, а не к нему в комендатуру.

Распрощавшись с Ходжой-Нури, довольный первым знакомством, Яков в сопровождении Барата сел в машину и через несколько минут был в канцелярии коменданта Тимошина.

Едва поздоровавшись, тот начал выговаривать Кайманову:

— Я не первый день знаю вас, капитан, не раз слыхал ваши выступления. Всегда вы говорите, что зря мы нажимаем на солдата. Что ж получается?.. Значит, пусть он и выпьет, и в самоволку уйдет?

— А по какому поводу вы мне мораль читаете? — спросил Яков спокойно.

— Вы и вправду не знаете, в чем дело? Да коновод ваш, которого вы прислали вчера с лошадьми, напился пьяный! Кстати, и вы где-то задержались.

«Ишь как торопится смотаться отсюда», — невольно подумал Яков.

— Быть того не может, — пропустив мимо ушей замечание Тимошина, что он «где-то задержался», сказал Кайманов.

— Очень даже может! — заверил его Тимошин. — Для начала дал я ему пять суток.

— Ну и что, он уже под арестом сидит?

— Не сидит, а лежит, спит...

— Если спит, пусть проспится. Разговаривать с ним буду завтра. С чего начнете сдавать дела?

Кайманов не верил, что его коновод, зарекомендовавший себя за годы службы с самой лучшей стороны, мог ни с того ни с сего напиться. Но разбираться сейчас было не время. Да и майору Тимошину явно не терпелось поскорее разделаться с передачей комендатуры. Яков так и не понял, то ли он отправляется на фронт, то ли вообще торопится уехать из Средней Азии.

Предшественник Кайманова не скрывал сложностей охраны Лоук-Секира. Тем более Яков не собирался отвечать за промахи Тимошина, не установившего контакты с населением, не знавшего, судя по отношению к нему Ходжи-Нури, жителей аула.

Знакомство с участком решили начать с самого Лоук-Секира, протянувшегося на несколько километров вдоль каменистой и узкой, не шире проселочной дороги, пограничной речки Ак-Су.

В конце долины виднелся аул Оклы-Керпи. Почему его так назвали, никто не мог сказать. Очевидно, когда-то в этом месте поймали дикобраза. В Оклы-Керпи жил Саппар Мамед, о котором говорил секретарь райкома.

— У меня, товарищ майор, есть данные, — сказал Кайманов, — что к одному из жителей Оклы-Керпи, а именно к Саппару Мамеду, приходил неизвестный человек, а сам Саппар накануне сутки не был дома.

— Вот видишь, капитан, как здорово: еще не успел приехать, а уже все знаешь, — сказал майор. — Кстати, познакомьтесь, начальник резервной заставы старший лейтенант Харитонов Сергей Ефимович.

По недовольному виду и строго официальному обращению старшего лейтенанта Харитонова Кайманов понял, что тот сам претендовал на место коменданта и сейчас считал себя обойденным по службе.

Яков попросил Барата минут через двадцать быть с двумя понятыми у кибитки Саппара Мамеда.

Когда Барат ушел, Кайманов вслед за Тимошиным и Харитоновым поднялся в седло.

В сопровождении солдат они поехали по дороге вдоль линии границы, проверяя КСП на протяжении всей Лоук-Секирской долины.

Чем больше присматривался Яков к новому месту службы, тем больше мрачнел. Не все было сделано в оборудовании границы. Опытный глаз подмечал упущения, казалось бы, по мелочам, но каждая мелочь в ответственный момент могла сыграть скверную роль. И отвечать, если что случится, придется теперь уж не майору Тимошину, а капитану Кайманову вместе со старшим лейтенантом Харитоновым.

Стараясь ничем не выдать своего неудовольствия увиденным, Яков предложил:

— Давайте, товарищ майор, усилим левый фланг, добавим там хотя бы один наряд.

Реакция Тимошина удивила Якова и раздосадовала.

— Эх, капитан, большой ты трус, я вижу! — воскликнул майор. — Только приехал, а уж тебе кажется, что все бегут за кордон. Без тебя тут вроде и службу никто не нес. Вроде бы мы и не думали, как перекрыть участок.

— Трусом никогда не был. Просто кое-кто из местных у меня на подозрении, хоть я и только-только приехал.

— В общем, ладно, — неопределенно сказал Тимошин. — Я поехал на левый фланг, а вы тут со старшим лейтенантом Харитоновым договоритесь...

«Как раз договоришься с ним, когда старший лейтенант и разговаривать со мной не хочет», — подумал Яков.

Некоторое время ехали молча. Впереди старший лейтенант Харитонов, за ним — Кайманов.

— Слушайте, Сергей Ефимович, — сказал Яков. — У вас же есть резерв. Давайте все-таки добавим наряд в районе самой комендатуры.

— Я начальник заставы, товарищ капитан, и знаю, где закрыть границу своим резервом, — самолюбиво ответил Харитонов.

— Начальник-то вы, — согласился Яков, — да отвечать-то в случае чего нам всем троим придется.

«Ладно, — подумал он. — Если бы я уже принял комендатуру, то прямо бы сказал: «Считаю необходимым» — и все. А не согласились бы Харитонов с Тимошиным, тут же позвонил бы начальнику отряда и доложил бы: так, мол, и так, в связи с назревающей обстановкой — прибытием неизвестного к Саппару Мамеду и уходом его — считаю необходимым усилить охрану участка... Но пока акт не подписан, формально считаются начальниками Тимошин и Харитонов».

А вслух сказал:

— Если так стоит вопрос, не буду больше отнимать время и отвлекать вас от несения службы. Заеду пока к своим старым знакомым.

— Желаю успеха, — с иронией бросил Харитонов, и они, официально откозыряв друг другу, расстались.

Кайманов, отпустив сопровождавшего его коновода с резервной заставы, направился к кибитке, где, как ему сказал Ходжа-Нури, жил Саппар Мамед.

Может быть, и не очень ладно начинать службу конфликтом с одним из жителей аула, но и оставлять без внимания совет Ходжи-Нури Яков не имел права.

Издалека Яков заметил в переулке фигуры.

Это Барат с двумя понятыми поджидал его у кибитки Саппара Мамеда.

Первое, на что обратил Яков внимание, — висевшие в коридорчике кибитки чарыки со следами такой же грязи, какую он видел возле КСП неподалеку от Ак-Су.

Встретил их пожилой человек. Яков предъявил ордер на обыск. Вскоре солдаты обнаружили около килограмма чая, с полпуда риса, около пуда муки.

Для военного времени это были роскошные запасы.

— Что ж, Саппар Мамед, — сказал Яков. — Давай говори, откуда у тебя все это. Почему, когда все работают для фронта, ходишь в Иран, контрабанду таскаешь?

— Что ты мне такое дело пришиваешь? Я в Москву напишу! Ты меня оскорбляешь!..

— Чем же я тебя оскорбляю? — спросил Кайманов. — На чарыках-то у тебя грязь точно с КСП, где она проходит у самого берега Ак-Су...

Дверь вдруг распахнулась, вбежал парнишка-туркмен, взволнованно выкрикнул, обращаясь к Кайманову:

— Кары´-капитан, Ходжа-Нури велел передать, Ичан Гюньдогды, тот, что вчера в наш аул новым чабаном работать пришел, куда-то скрылся...

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ

Ашир помешал керковой палкой угли костра, искры взметнулись к сводам небольшого гаваха, пламя на мгновение осветило красноватыми отблесками закрытое до половины лицо Дурсун, сидевшей на корточках у противоположной стены.

Ичан невольно вспомнил ту ночь, когда отец Дурсун — Хейдар ночью вышел к его отаре, расположившейся в районе Дауганской комендатуры.

Место Ичан выбрал неподалеку от родника у высокой скалы, отражавшей свет и тепло костра. По скале металась тень Ичана, вовсе не обрадовавшегося тому, что пришел старый его товарищ по жизненным невзгодам.

Ичан с неодобрением наблюдал тогда, как Хейдар, вытянувшись у огня на кошме, прикреплял к проволоке кусочек терьяка: прислонял его к выкатившимся из костра углям и с наслаждением потягивал расширившимися ноздрями курившийся сизоватый дымок.

Старик, видимо, часто доставлял себе эту губительную утеху: от каленой проволоки и усы, и борода, и даже брови Хейдара местами совсем обгорели, а сам он, наверное, год не расчесывал голову и не мылся, пропылившись и закоптившись в пути.

У Ичана тогда была легкая, как птица, душа, слава лучшего чабана в колхозе — звали его Огонь-чопан. Ему доверили тысячную колхозную отару, уважали все те люди, каких он знал...

Хейдар пришел тогда из темноты ночи как посланец черных чужих людей, завербовавших его под страхом смерти поднимать в душах таких, как Ичан, несправедливо отбывавших срок, старую обиду на свою нелегкую судьбу.

А теперь и сам Ичан оказался в положении Хейдара, нарушив те самые советские законы, которые когда-то так ревностно защищал...

Первые часы радости, что он так благополучно перешел границу, что нашел свою Дурсун, пробежали, наступило отрезвление, которое принес ему Ашир.

— Ты, конечно, все правильно сказал, — продолжал высказывать свое мнение Ашир. — Мужчина, который не любит женщину, лишь наполовину мужчина. Но сколько тысяч отважнейших мужчин погибло из-за женщин! Я не понимаю, почему ты так сделал! Могла же Дурсун сама отсюда к тебе пойти?!

Ашир подгреб угли под тунчу, в которой уже закипала вода, приготовил для заварки щепотку зеленого чая.

— Я и сам не понимаю, Ашир-ага, как это вышло, — признался Ичан. — Честно сказать, Тангры-Берды меня запугал: показал фотографии, где я вместе с капитаном Каймановым в плен попал, и говорит: «Теперь ты видишь, что тебе больше не жить. Вспомнят, что ты побывал в Воркуте, что прятался у Фаратхана, и закатают в штрафную роту. А то здесь, в Туркмении, на каменоломни отправят... А перейдешь Ак-Су, всего-то горную речушку, будешь свободным вместе со своей Дурсун». Ему зачем-то обязательно надо было, чтобы я через Ак-Су перешел...

— И этого я не понимаю, — сказал Ашир, — как тебе удалось через Ак-Су перейти? Другому наверняка бы не удалось...

— Не зря же я на границе служил, — заметил Ичан. — Приехал в Лоук-Секир, гляжу, на заставе знакомый старшина. Посидели мы с ним, рассказал ему, что люблю женщину, хочу увезти подальше от ее родственников, потому что, говорю, сам знаешь, нечем мне платить калым. А время зимнее, в горах холодно. «Дай, — говорю, — старшина, какой такой плащ, потом перешлю с кем-нибудь». Ну он пожалел меня, дал старый плащ, в каком пограничники на посты ходят... Подождал я, пока наряд пройдет с проверкой КСП, и перешел через Ак-Су. Солдаты еще оглядывались, когда я вслед шел, наверное, думали, кто-то из своих за ними идет... Очень мне хотелось увидеть Дурсун, — словно оправдываясь, сказал Ичан. — Боялся я, что сама она не посмеет на нашу сторону перейти...

Ашир помолчал, в явном смятении снова помешал палкой в костре, взметнув к потолку гаваха золотые искры.

— Мужчина безволен, — наконец произнес он, — когда сердце берет его в свой плен... Зря ты поверил шакалу Тангры-Берды. По походке узнают хромого, по разговору — неправдивого. Как ты не понял, что он тебя просто пугал?..

Ичану было неприятно, что этот разговор слушает Дурсун. Из слов Ашира выходило, что он, Ичан, кого-то боится. В другом месте женщина, конечно, не слушала бы, о чем беседуют двое мужчин, но здесь деваться некуда: только в этом гавахе, который Ашир кое-как приспособил для жилья, карауля байское поле, и могли они спрятаться с Дурсун от тех, кто привез ее сюда по приказу Клычхана.

— Не знаю, зачем это надо было Фаратхану с Клычханом, — сказал Ашир, — но они на то и рассчитывали, чтобы ты перешел гулили... Не думаешь же ты, что шакалы Клычхана не выследят нас в этом гавахе?

— Не знаю, что теперь делать, Ашир-ага, — честно признался Ичан.

Ашир пошевелил затухающие угли палкой, поправил тунчу с закипающим чаем, рассудительно сказал:

— Если ты кроме убийства совершишь еще девять тягчайших деяний, то все равно остается путь к исправлению. Так учат старики. Здесь тебе не Советы... Порядки по эту сторону Ак-Су я хорошо знаю. У твоей Дурсун руки золотые, сама красавица — возьмут ее себе или продадут кому-нибудь шакалы Клычхана, и не увидишь ее больше. А тебя в какой-нибудь яме сгноят...

— Так что же ты мне советуешь, Ашир-ага? — уже в полном отчаянии спросил Ичан.

— Что я могу советовать, дорогой Ичан?.. Люди говорят, чем дальше идешь по неверной дороге, тем дольше придется возвращаться. Надо тебе брать Дурсун, идти к себе домой, на ту сторону, — там тебя лучше поймут.

— Меня же расстреляют! Время-то военное, — упавшим голосом проговорил Ичан. — За одно то, что границу перешел, да еще по доносу Тангры-Берды...

— Не расстреляют! Бери Дурсун и, пока не поздно, возвращайся к своим, — повторил Ашир. — Чем скорей обратно перейдешь, тем меньше накажут. А здесь пропадешь совсем и Дурсун свою не увидишь...

Ичан задумался, не видя для себя никакого выхода. Возвращаться домой было все равно что самому идти под арест и отвечать на вопросы следователя, на которые он не знал ответов. Оставаться здесь — Ашир правильно сказал, — отберут Дурсун, а самого сгноят на рудниках или в тюрьме.

Что ж такого он сделал в жизни, что его так немилостиво и так без надежды на избавление от тягот карает аллах?

Старший лейтенант Бердыев прибыл из отряда на Лоук-Секирскую комендатуру спустя полчаса после того, как стало известно о нарушении границы.

Кайманову сейчас очень нужен был именно такой человек: хорошо знающий местных, пользующийся у них неограниченным авторитетом, способный проследить родственные связи каждого по обе стороны рубежа.

Сопредельная территория контролируется нашими войсками, и пограничная полоса на участке Лоук-Секира еще может быть в поле зрения отряда полковника Артамонова. А что, если Ичан, не задерживаясь в погранзоне, уйдет в глубь территории Ирана? Тогда возникнут такие осложнения с иранскими властями охраны порядка, что те будут вправе как угодно расценивать поиски этого нарушителя границы.

В канцелярии Лоук-Секирской комендатуры, к которой примыкала резервная застава, собрались майор Тимошин, старший лейтенант Харитонов, секретарь Лоук-Секирского райкома Ходжа-Нури, старший лейтенант Бердыев и Яков Кайманов.

Якову было ясно, все зависит не от того, как поведет дело майор Тимошин, которому здесь мало что известно, а от представителя штаба отряда Бердыева. Можно было лишь удивляться, как быстро он сумел получить информацию о том, куда, к кому и почему перешел границу Ичан.

— На сопредельной стороне, в Лоук-Секирской долине за Ак-Су, месяц назад появился, как мне стало известно, — сказал Бердыев, — некий Ашир из того закордонного городка, что напротив нашего Даугана. Мне также сообщили, что к Аширу всего неделю назад прибыла Дурсун — дочь известного вам проводника Хейдара. Я думаю, первым делом надо установить, где сейчас они, а уж Ичан наверняка будет неподалеку.

Раздался телефонный звонок. Тимошин снял трубку. В мембране чей-то взволнованный голос. Выслушав донесение, Тимошин несколько изменился в лице.

— Полковник Артамонов, не предупредив нас, — сказал он, положив трубку на аппарат, — прибыл на левофланговую заставу комендатуры. Вместе с начальником заставы идет вдоль линии границы пешком.

Все присутствовавшие в комнате молча переглянулись. Пропуская друг друга вперед, быстро вышли во двор, куда коноводы уже выводили по приказу майора оседланных лошадей.

До левофланговой заставы шли размашистой рысью, торопясь изо всех сил. И только опасение загнать лошадей не позволяло пустить их в карьер.

Яков, увидев полковника Артамонова, понял, что вряд ли еще когда был так взбешен начальник отряда.

— А-а-а-а-а!.. — приветствовал он спешившихся и доложивших о прибытии офицеров. — Все в сборе, голубчики!.. Какая гвардия!.. Молодец к молодцу! От одних звезд в глазах рябит!.. А чабана потеряли!.. Ответьте мне, как это могло произойти? А?.. Ну, что скажете, соколики?.. Уважаемые товарищи начальники! Установили хоть, в каком месте нарушитель прошел?

— Так точно, товарищ полковник, установили, — уныло ответил старший по званию майор Тимошин.

— Вот за это спасибо... Теперь душа спокойна. Так где это произошло, если не запамятовали?

— В районе строений комендатуры, товарищ полковник, — тихо ответил Тимошин.

— Час от часу не легче! Совсем похвально! Значит, под носом сразу у двух комендантов! В окошко посмотрели бы и увидели, как он переходил!.. Ну уж, прошу прощения, поскольку я прибыл на Лоук-Секир, сам проверю ваш участок, в каком он состоянии. А вам, товарищи офицеры, для хорошего настроения гарантирую по десять суток и по «строгачу» в личное дело...

«Вот и схлопотал первое за всю жизнь взыскание, без вины виноватый», — подумал Яков.

Оправдываться было невозможно: нарушение границы человеком, бывшим долгое время у Фаратхана, допущенным в Лоук-Секир под личную ответственность Кайманова, можно расценивать лишь как из ряда вон выходящее ЧП.

— Товарищ полковник, разрешите... — начал было Тимошин, видимо желая предложить полковнику сесть на коня и проехать в район строений комендатуры, с тем чтобы показать место нарушения границы.

— Нет уж, дорогой майор, я весь ваш участок, всю эту долину как сказал, так и пройду ножками, чтобы знать, что здесь в конце концов происходит, за что с вас взыскивать и за что сам я получил полной мерой от начальника войск.

До самого вечера полковник Артамонов мрачнее тучи вышагивал в сопровождении офицеров вдоль границы, пройдя все заставы, разместившиеся в Лоук-Секирской долине. Лишь когда стемнело, позволил себе и офицерам комендатуры передышку. После прошедшего в полном молчании ужина приказал:

— Все по местам, кроме капитана Кайманова.

Когда они остались одни в помещении столовой, полковник отослал и повара, и дежурного по кухне.

— Разговариваю я сейчас с тобой, Яков Григорьевич, только потому, что знаю тебя давно и верю тебе до конца, несмотря ни на что. Но твой промах в Карагаче, а сейчас прорыв Ичана в Лоук-Секире требуют от тебя самых решительных действий для выполнения поставленной перед нами задачи... Если поверить «телеге», что на тебя покатили, дальше жить невозможно...

«Ну вот и началось, — подумал Яков. — То-то обрадуются Мордовцев и Клычхан с Фаратханом, увидев, как быстро все пошло по разработанному ими плану».

— Значит, добились своего Флегонт с Аббасом-Кули, — произнес Яков вслух, понимая, насколько трудно сейчас и полковнику.

— Я-то тебе верю, иначе разговаривать с тобой не стал бы, — отвечал Артамонов. — Но следователю переданы такие документы, особенно фотографии, что, конечно же, будут разбираться, поскольку обязаны дать свое заключение... Придется еще раз говорить, что вся эта история не больше, чем провокация врагов... Раз надо — скажем!.. Но этот вот случай с Ичаном! Те, кому поручено расследование, почти уверены в твоем содействии.

— Значит, смену белья и прощание с близкими, так, что ли? Спасибо, что предупредили, — сказал Яков.

— А ты что думал, орден тебе давать? — разозлился полковник. — Перед кем бравируешь? Я за тебя честью своей поручился перед начальником войск, начальник войск верит тебе, полностью отвел от тебя обвинения. А у тебя опять ЧП... Еще и гонор свой показываешь...

— Извините, товарищ полковник, — сказал Яков. Он не стал доказывать, что ЧП не у него, а у прежнего коменданта майора Тимошина.

— Но имей в виду, — продолжал Артамонов, — для всей этой публики ты — подследственный: у Мордовцева и Клычхана не должно быть подозрений, что им не удалось тебя оболгать. Сделаешь дело — все промахи простим! Не сделаешь — ставь крест на своей биографии и на моей тоже! Если под Сталинградом триста тысяч немцев в кольце, думаешь, у нас тут можно слабину допустить? Сталинградская победа — великая победа, но это еще не конец войны!

— Вы хорошо знаете, что я так не думаю, товарищ полковник, и ни от каких испытаний ради выявления резидента не отказываюсь... Кого вы еще назначили?

— Самохина. По всем данным, где-то в его зоне Атаджан видел того, кто приходил к Айгуль...

В дверь постучали. Вошел взволнованный начальник резервной заставы старший лейтенант Харитонов.

— Товарищ полковник, разрешите доложить. Замечены сигналы с той стороны.

— Какие сигналы? Где?

— В том месте, где нарушил границу приезжий чабан, коптилка мигает.

— Наряд выслали?

— Так точно. Майор Тимошин приказал ничего не предпринимать до вашего распоряжения.

Артамонов и офицеры комендатуры минут через десять были на месте.

Яков шел к линии границы вслед за начальником отряда, всецело поглощенный тем, что его ожидало. Атаджан однажды в минуту откровенности признался, что видел среди дорожных рабочих человека, на которого ему, как на опасного врага семьи, указывала мать — Айгуль. Было это сразу после того, как от отца с фронта пришло письмо, а вслед за письмом — похоронная. Атаджана возили в стройконтору и из окна проходной показали ему дорожников, когда те преходили на работу в каменоломни: ни в одном из прошедших перед ним рабочих Атаджан врага своей семьи не признал. Кайманову предстояло выяснить, со страху ли наговорил мальчишка или на самом деле на каменоломнях кто-то был...

Прослужив всю жизнь на Даугане, где до КСП надо было на лошади ехать и ехать, Яков никак не мог привыкнуть, что здесь, всего в каких-нибудь трехстах метрах от комендатуры, за узкой речушкой, начиналась уже сопредельная сторона.

Полковник Артамонов и сопровождавшие его начальники подошли к контрольно-следовой полосе.

Наряд вынырнул из ночной мглы, отрапортовал:

— Товарищ полковник...

Артамонов жестом велел молчать. Некоторое время все напряженно всматривались в темноту.

Кайманов первым заметил слабый огонек, тронул полковника за рукав. По ту сторону речки Ак-Су, под горой, то появлялся, то пропадал светлячок — пламя то ли каганца, то ли свечи.

— А ну, спроси по-ихнему, в чем там дело, — сказал полковник.

— Ун кия лёу? — вполголоса произнес Яков по-курдски, что означало: «Кто идет?»

— Не стреляйте, свои... — ответил по-русски голос, показавшийся Якову знакомым.

— Ничего себе «свои»! — возмутился полковник. — А ну выходи! Посмотрим, что ты за свой!.. Кто такой?

— Ичан Гюньдогды, товарищ полковник...

— Давай иди сюда, Ичан Гюньдогды, — с явным облегчением в голосе строго приказал Артамонов.

Когда тот подошел в сопровождении закутанной в платок женщины, спросил:

— Ты что ж это через границу, как через свой мелек, туда-сюда гуляешь? Да как ты мог даже посметь? А?..

Ичан, пропустив впереди себя перепуганную Дурсун, негромко ответил:

— За женой ходил, товарищ полковник...

Артамонов приказал солдатам конвоировать задержанных, шагая рядом с начальником заставы Харитоновым, сделал вид, что не заметил, как немного отстали Яков и Барат.

— Что, Ёшка, такой невеселый? Что случилось? — спросил Барат, когда их не могли услышать остальные.

— Многое случилось, — ответил Яков. — Сам знаешь, такая полоса... Уезжаю в командировку, надолго...

По негромкому возгласу «вах!» Яков догадался: Барат понял его.

— Ты, пока я буду ездить, — сказал Яков, — навещай Ольгу, детей. С Атаджана глаз не спускай... Я обещал ему помочь устроиться в ФЗО. Выполнить свое обещание не успел...

— Да ты что, Ёшка, уж не за решетку ли собрался? — испуганно спросил Барат.

— Сказал — в командировку. Тебя небось тоже к следователю таскали?

— Пусть таскали! Что было, то и сказал! Тебя-то в чем обвиняют?

— В связи с Флегонтом и Клычханом.

— Вах! Какой дурак это придумал? Какие связи могут быть с проклятым врагом?

— Придумали... Еще и фотокарточки заготовили... Пока разберутся, что к чему, время-то и пройдет...

— Ничего не пройдет! — горячо возразил Барат. — Да я весь Дауган подниму! К самому генералу Емельянову, начальнику войск, пойду!

— То-то ему без нас с тобой дела не хватает, — заметил Яков.

— А я вот сейчас полковнику Артамонову скажу!.. Товарищ полковник!

— Ты что надумал? Молчи... — начал было Яков, но Артамонов уже услышал:

— Кто шумит? Что там такое?

Яков попытался удержать Барата, по тот решительно вырвался.

— Погоди, Ёшка, тебе я потом расскажу...

В несколько прыжков он догнал полковника Артамонова.

— Товарищ полковник, доверьте мне, Амангельды и Лаллыкхану... — услышал Яков первую фразу его страстной речи.

Барат понизил голос, и Яков слышал теперь лишь отдельные слова, обрывки речи. Барат толковал о бригадах содействия, раза два упомянул Флегонта и Аббаса-Кули, потом, видимо, стал говорить совсем тихо. Слов Яков уже не различал. Да и не до Барата ему было сейчас. Слишком непростым было задание, которое он получил от командования, — найти резидента — «не знаю какого», «не знаю где»... Вместе с ним, по всем данным, пойдет Ичан, Сейчас никто не скажет, можно ли доверять Ичану: границу-то он нарушил!

Еще недавно Ичан пользовался неограниченным доверием, участвуя в сложном поиске, обнаружил местопребывание Белухина, за что удостоен был награды, а сейчас он — нарушитель государственной границы, и срок ему могут дать немалый... Но в том задании, какое дал Якову полковник Артамонов, Ичан очень мог бы помочь. Сам Кайманов не допускал мысли, что Ичана кто бы то ни было мог завербовать. Почему он должен подозревать Ичана, когда тот на деле доказал свою стойкость и преданность, принимая тяжкие муки в застенках Фаратхана?.. Врагу Ичан никакие сведения не передал, пропаганду против своих не вел, через границу ходил за женой... Квалифицируется это как бытовое нарушение границы, за что Ичана, может быть, даже и не наказали бы, если бы он не пребывал так долго на той стороне, у Фаратхана... Если бы...

Яков только сейчас подумал, что его собственные дела не так уж блестящи. В случае успеха он реабилитирует себя. А если неудача? Или в результате расследования Вартанов будет настаивать на аресте? В руках-то следователя не что-нибудь, а фотодокументы! Попробуй докажи, что эти фотографии ничего не значат по сравнению с тем, что Яков сделал для охраны границы, для своего государства, своего народа...

— Только разрешите, товарищ полковник... — донесся голос Барата.

«О чем он просит Артамонова?»

— Хорошо, подумаем, — ответил Аким Спиридонович. — Доложу начальнику войск.

«А Барат на что-то серьезное замахнулся, если даже полковнику санкция генерала нужна, — подумал Яков. — Интересно, на что».

Все подошли к зданию комендатуры. Из-за мощных глинобитных подкосов, подпиравших торцовые стены, где был вход и выход, помещение, в котором разместилась комендатура Лоук-Секира, называли «метро». Но подкосы эти говорили еще и о том, что в сейсмическом отношении район этот, как и сам Ашхабад, был не очень благополучным.

Едва они вошли в здание комендатуры, у входа раздались торопливые шаги, в дверь постучали. В канцелярию комендатуры заглянул Самохин.

Полковник Артамонов вышел к нему и прикрыл дверь, но небольшая щель осталась, и Яков краем уха слышал весь разговор между полковником и Андреем.

— Товарищ полковник! Что же это происходит?! — горячо заговорил Самохин. — До каких пор наши враги нашими же руками будут убирать лучших людей?

— Тихо, Андрей Петрович, тихо... Никто и не собирается убирать лучших людей, да еще нашими руками. Откуда ты взял?

— Меня Барат срочно вызвал сюда по телефону, — сказал Самохин. — Неужели обвинения против Кайманова так серьезны?

— Какие обвинения? Твой Барат, как всегда, зря панику поднимает.

Полковник прикрыл дверь, в коридоре наступила тишина, потом донесся голос Андрея:

— Но ведь эти проклятые фотографии уже по рукам ходят! Для какого-нибудь ретивого следователя благодатный материал...

— Ты как все равно первый год у нас служишь, — донесся голос полковника. — Как будто можно свалить Кайманова какими-то фотографиями... Кайманов есть Кайманов. Дешевой провокацией его не возьмешь. Раз враги так ретиво вокруг него суетятся, значит, крепко он им насолил. Но учти и запомни: в какие бы переплеты Кайманов ни попадал, как бы трудно ему ни было, он всегда нацелен на врага и в любую минуту готов его поразить. За это-то и хотят его уничтожить... Только мы не дадим...

Яков почувствовал, как теплое чувство к Артамонову охватило его, стало даже неудобно слушать дальше полковника.

— Кайманов — талант, — продолжал за дверью Артамонов. — А любой талант рождается раз в сто лет... То, что раскроет Яков, никто не раскроет, что он может сделать, никто не сделает. Так неужели паршивая провокация что-то может для нас значить?!

— Мне-то разрешите подстраховать? Одному все равно трудно справиться, какой бы он ни был талант...

— Ты со своим личным составом включен в поиск, инструкцию получишь...

Раздался шум подъехавшей машины, голоса удалились. Яков неторопливо вышел в коридор. Ни Артамонова, ни Самохина здесь уже не было. Лестные слова полковника заставили Якова еще больше почувствовать ответственность, какую он взвалил на себя, взявшись за эту «версию Атаджана». Полковник в чем-то был прав: все, что происходило сейчас с Яковом: неудачное начало службы на Лоук-Секире, канитель с Ичаном, — ощущалось как досадная проволочка, отвлекающая от срочных и нелегких дел, требующих всех его духовных и физических сил.

Раздраженный таким нелепым стечением обстоятельств здесь, на Лоук-Секире, Кайманов направился по коридору к выходу. Там его ждал Барат.

Донеслись радиопозывные «Широка страна моя родная», так волновавшие всех с первого дня войны.

Яков прислушался и ускорил шаги.

Он и не думал смириться с неудачей, постигшей его в Каракумах. Всем старейшинам родов, руководителям Советской власти в аулах, активистам бригад содействия — беэсовцам — он передал свою просьбу: не оставлять без внимания любые сведения о затерявшихся где-то в песках остатках банды, разогнанной Рыжаковым, а главное, о родственниках погибшей в Карахаре Айгуль и Нурмамеде Апасе.

Барат улучил момент и сообщил ему, что получил от полковника разрешение вместе с Амангельды и Лаллыкханом собрать под свое начало верных людей и таким сводным отрядом с полувзводом кадровых пограничников еще раз прочесать Каракумы.

Что даст такое прочесывание, Яков не мог сказать. Если почти безрезультатным оказался поход капитана Рыжакова, будет ли сопутствовать успех Барату и его друзьям, как бы опытны и самоотверженны они ни были?..

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ПРОРЫВ

Дверь канцелярии открылась. Кайманова окликнул Самохин:

— Яша, зайди...

В канцелярии полковник Артамонов, бледный, сосредоточенный, с телефонной трубкой возле уха, слушал чье-то донесение.

В мембране взволнованный голос торопливо рубил фразы, словно передавал текст радиограммы.

— Понял вас, — сказал полковник. — Дежурный! Коммутатор!.. Дайте мне капитана Рыжакова...

Через некоторое время в трубке раздалось:

— Капитан Рыжаков слушает.

— Маневренную группу под командой Галиева срочно вышли в район старого кирпичного завода. Есть подозрение, что где-то там выброшен парашютный десант. Да, на стыке песков и гор... Что?.. Лошадей угнали? Шесть штук?.. Обнаружил пастух Абзал?.. Очень может быть... Выясни, кто угнал, и доложи!.. Да, да, пусть Галиев каждый час докладывает по радио... Высылаю авиаразведку, хотя вряд ли она что обнаружит. Десант выброшен ночью. Наверняка они успели замаскироваться в горах...

Артамонов положил трубку, остановился перед картой европейской части Союза, перечеркнутой красным шнуром, обозначавшим линию фронта. Этот шнур в районе Сталинграда полукольцом подходил к Волге, широким языком продвинулся на Кавказ.

Полковник ткнул карандашом в карту.

— Из штаба округа передали, — сказал он, — пограннаряды засекли нарушение границы самолетом на участке нашего отряда. Предполагается парашютный десант в направлении старого завода в песках, там, где к отрогам гор подходят Каракумы. Вполне понятно, что привлекло сюда врагов: поток воинских грузов, шоссе, железнодорожный мост. На разъездах — боеприпасы, оборудование эвакуированных заводов.

Внезапная догадка осенила Якова:

— А если лошади для парашютистов?..

— Не исключено. Десант с грузом. Наверняка взрывчатка. Придется, Яков Григорьевич, поручить этот поиск тебе и Амангельды. Для такого дела нужны опытные следопыты. Начните со следов лошадей... Шутка сказать, десант в погранзоне. Сколько их? Точно ли, что всего два человека? Что им здесь надо?..

Словно в ответ на эти вопросы раздался резкий телефонный звонок.

Начальник отряда снял трубку.

— Так... Где, говоришь?.. Только что?.. — Голос полковника стал глухим и тревожным. — Капитана Рыжакова мне... Немедленно... Рыжаков?.. Все резервы на участок заставы Аяк-Кала. Застава ведет бой с конной бандой. Идут на прорыв...

Яков почувствовал, как его словно током ударило: в район заставы Аяк-Кала выехала Светлана вместе с техником-интендантом второго ранга Ковтуном...

— Дайте штаб отряда, — продолжал распоряжаться Артамонов. Передав необходимые указания, он приказал: — Андрей Петрович, поднимай по тревоге личный состав своего поста. Выбрасывай заслоном на второй рубеж заставы Аяк-Кала. Задача — не подпустить бандитов к станции Аргван-Тепе... Едем!.. Тимошин!.. Остаетесь на Лоук-Секире по-прежнему комендантом до особого распоряжения. Комендатуру перевести на усиленную... Яков Григорьевич, со мной на Аяк-Кала. Андрей Петрович, к себе... Позвони-ка своим, что выезжаешь...

Самохин попросил дежурного связать его с постом.

— Самый старший начальник у меня, — сказал он Якову, — исполняющий обязанности старшины сержант Белоусов...

— Есть у тебя и фронтовики, — постарался успокоить его Яков, отлично понимая, насколько трудно сдерживать натиск оголтелой банды не то что сержанту, опытному офицеру, особенно с такими малочисленными и необстрелянными солдатами, как на посту Аргван-Тепе.

— Белоусов! — дозвонившись до своего воинства, скомандовал Андрей. — На участке Аяк-Кала прорвалась банда. До моего прибытия вы — старший. Заместитель — сержант Чекалин. Командиры отделений — ефрейторы Головко и Чердаков, два брата Охрименко... Четырьмя отделениями и двумя пулеметными расчетами занять оборонительный рубеж к юго-востоку от станции. Задача — не подпустить банду к поселку и станции. Я выезжаю к вам немедленно.

— Поехали! — скомандовал полковник.

Все трое вышли из помещения комендатуры, заняли места в машине, помчались к перевалу. Через некоторое время Андрей пересел в попутную полуторку, направился ко второму рубежу своего оперпоста. Полковник и Яков поехали дальше, к Аяк-Кала, откуда все громче доносилась ружейная и пулеметная стрельба.

Второй рубеж, на который Самохин приказал выйти своим солдатам с задачей не подпустить банду к железнодорожной станции Аргван-Тепе, — это вершины сопок и перевалов предгорья. За ними начиналась полупустыня, незаметно переходящая в бескрайние пески.

Пропетляв между сопками, машина, на которой ехал Андрей, остановилась в низине, где были привязаны в укрытии лошади.

Самохин бегом поднялся на гребень сопки, там, рассредоточившись за камнями, заняли позицию его солдаты.

Отсюда хорошо видны станция и протянувшиеся вдоль железнодорожной линии разъезды: ближайший — в двух километрах, следующий — километрах в десяти.

К Самохину подбежал сержант Белоусов.

— Товарищ капитан! — крикнул, он. — Банда! Идет на нас!..

Андрей и сам видел, как из широкого ущелья вырвались десятка полтора всадников в тельпеках и халатах, карьером помчались к станции Аргван-Тепе.

Самохин мгновенно оценил обстановку: еще можно успеть проехать низиной так, чтобы отсечь банде отступление к границе и ударить ей в тыл из пулемета.

— Первый пулеметный расчет в машину! — крикнул Андрей. — Белоусов, вы старший! Занимаете с отделением Головко огневой рубеж вон на той сопке. Как только бандиты поравняются с белым камнем, пропускаете их и открываете огонь. Задача — не дать банде повернуть обратно к границе, не пустить ее к станции Аргван-Тепе.

Белоусов подхватил карабин, устремился по склону к полуторке, куда уже побежали с ручным пулеметом п дисками солдаты.

Едва они заняли намеченное Андреем укрытие и установили на сопке пулемет, внизу, примерно в километре от позиции оперпоста, показались скачущие во весь опор бандиты.

— Огонь! — скомандовал Андрей.

Ударил залп. Короткими очередями торопливо застрочил пулемет. Вот заговорил и пулемет Белоусова, и в ту же минуту Самохин увидел, как из ущелья вслед за бандитами, стреляя на полном скаку из карабинов, вынеслась небольшая группа пограничников. Долетели приглушенные расстоянием крики, сухая трескотня выстрелов, лошадиное ржание.

— Отставить огонь! — крикнул Андрей. Еще несколько минут — и под пули могли попасть преследовавшие бандитов пограничники. — Отделение Чердакова и пулеметный расчет остаются на месте. Задача — блокировать подходы к станции. Остальные — по ко-о-о-оням! Клинки к бо-о-ою-у-у!

Андрей мчался вслед за бандитами впереди своего небольшого отряда, оглядываясь, видел напряженные, встревоженные и вместе с тем решительные лица солдат, с удовлетворением отмечая, что ни у кого не находил и признаков страха или неуверенности.

Но что это? Мчавшиеся впереди в полукилометре бандиты, едва вырвались из предгорий на открытое место, веером бросились врассыпную. Часть из них все-таки попыталась прорваться к станции, но, встреченная залповым и пулеметным огнем группы Чекалина, также рассыпалась по равнине.

Все дальше и дальше к горизонту уходили отдельные всадники, превращаясь в точки, едва различимые на фоне вечерней зари. Преследовать их не было смысла.

Главную задачу солдаты Андрея выполнили: отрезали банде обратный путь к границе, не пустили ее к железнодорожной станции. Теперь предстояло вылавливать бандитов в пустыне. А их там и без того предостаточно. Скорее всего, на это и рассчитывали прорвавшиеся бандиты, уходя в бескрайние пески. Зачем? С какой задачей? Этого пока никто не мог сказать.

— Радисты, ко мне! — скомандовал Самохин и, когда те, спешившись, развернули рацию, приказал: — Свяжитесь с начальником отряда.

Через минуту радист передал Андрею наушники.

— «Звезда», я — «Планета», как слышите? Вас слышу хорошо. Прием.

— Говорит двадцать второй... Доложите восьмому: банда в районе второго рубежа поста Аргван-Тепе применила маневр «веер» и ушла в пустыню...

— Одну минуту...

В наушниках лишь потрескивание далеких грозовых разрядов да еле слышное пиликанье морзянки.

— С вами будет говорить восьмой, — неожиданно громко сказал радист.

— Андрей Петрович? — раздался в наушниках усталый глухой голос, Андрей с трудом узнал в говорившем полковника Артамонова. — Оставь на втором рубеже отделение, остальных отправь на охрану станции, сам с небольшой группой в два-три человека поезжай на заставу Аяк-Кала... По ее правому флангу прошла банда Клычхана... Его узнали... Убиты... — Полковник сделал паузу. — Убиты техник-интендант второго ранга Ковтун, старшина заставы Лымарчук, солдаты Шагурин, Крячко.

Андрей молчал.

Полковник понял его, негромко повторил:

— Да, Андрей Петрович, бандиты убили четырех наших товарищей и среди них веселого человека — Ивана Ковтуна. Нанесло их, сволочей, как раз в ту лощину, где Лымарчук и Ковтун заняли пулеметную ячейку. Погибли оба... На заставе нет ни одного офицера. Придется тебе подъехать туда, распорядиться... Кайманову я поручил поиск...

— А банда, товарищ полковник? В преследование пошло не больше взвода...

— Преследователям дан «отбой». Командование выслало авиаразведку, но вряд ли она до утра что-нибудь увидит: в черной тени барханов и слонов можно упрятать, не то что лошадей. Рассчитали точно... Банду еще предстоит найти и уничтожить...

— Товарищ восьмой... А как же?..

— А вот так, дорогой Андрей Петрович... Горе какое... — Голос Акима Петровича пресекся. — И не на фронте, а только в Аяк-Кала потери — четыре человека... Поезжай, родной...

Отправив отделение под командой Чекалина на охрану станции, а остальных во главе с братьями Охрименко — на Аргван-Тепе, Самохин с двумя солдатами размашистой рысью направился по горной дороге к заставе Аяк-Кала.

Теперь сомнений не было, что происшествия с Каймановым в ауле Карагач и крепости Змухшир, десант парашютистов и прорыв банды Клычхана — это части единого, тщательно продуманного плана Мордовцева, Клычхана и их хозяев. Они наверняка узнали, что на Даугане нет ни Рыжакова, ни Самохина, ни Кайманова, установили отсутствие следопытов Амангельды, Барата, Лаллыкхана. Однако через Дауган Клычхан не пошел: выбрал участок ослабленной заставы Аяк-Кала, где и строевого офицера-то не было, а техник-интендант Ковтун только прибыл туда, не знал ни людей, ни участка.

Наметили прорыв там, где узкий горный район сразу переходил в степь, за которой на сотни километров протянулась пустыня, где сходятся дороги, по которым скорее и проще кавалерийскому отряду можно вырваться из гор на равнину, а «веером» сбить со следа любую погоню.

Зачем пришла банда? Какая связь между ней и затаившимися в горах парашютистами, для которых — теперь это было ясно — кто-то украл шесть колхозных лошадей?

Андрей и его бойцы прибыли на заставу Аяк-Кала, когда убитых уже увезли, а раненых перевязали. Не было здесь также ни полковника, ни Якова Кайманова.

Встретил Самохина сержант с забинтованной головой, от ранения и контузии говоривший с большим трудом.

Андрей и сам видел, банда промчалась, как орда Чингисхана: сухая земля всюду вытоптана, поковыряна оспинами взрывов мин и гранат.

Он прошел в помещение заставы, вызвал по телефону свой оперпост.

— Дежурный по оперативному погранпосту ефрейтор Охрименко Петр слушает! — раздалось в телефоне.

— Говорит капитан Самохин... — Андрей с трудом перевел дух, почувствовав страшную нервную усталость. Но верил он, не мог поверить, что нет в живых ни Ковтуна, ни старшины-сверхсрочника Лымарчука, ни еще двух молодых солдат, совсем недавно прибывших служить на границу.

— Слушаю вас, товарищ капитан... — с недоумением повторил Охрименко.

— Вот и слушай внимательно, — негромко сказал Самохин. — Я на заставе Аяк-Кала. Группа Чекалина охраняет станцию. Белоусов с нарядом остался на втором рубеже. До моего возвращения на Аргван-Тепе будешь за меня. Понял? За начальника оперпоста. Несешь полную ответственность за все, что там произойдет, пока я здесь. Всех, кто в наличии, расставь на посты по боевому расчету номер один.

— Есть, товарищ капитан, все будет сделано, не сомневайтесь, товарищ капитан. Что там, на Аяк-Кала? Говорят, есть убитые и раненые?

— К сожалению, правильно говорят, — ответил Андрей, сам подумал: «Пусть только что прогремевший скоротечный бой с бандой прорвавшегося в пески Клычхана всего лишь стычка, эпизод по сравнению с грандиозными боями, проходившими на Сталинградском фронте, но это — тоже бой, в котором геройски встретили смерть техник-интендант Ковтун — веселый человек, любивший пошутить, старшина заставы и молодые новобранцы, толком не знавшие службы...»

Это было боевое крещение и для солдат оперпоста, может быть впервые в жизни осознавших себя воинами...

В кузове полуторки ехали Яков, Абзал, несколько солдат и сержант Усманов — инструктор с собакой.

У мостка на обочине дороги стали видны отпечатки лошадиных копыт. Яков постучал по кабине ладонью. Машина остановилась.

— Проверьте речку в обе стороны, нет ли следов по берегам, — сказал он инструктору.

Усманов и один из солдат спрыгнули на землю. Вслед за ними — повизгивавшая от нетерпения собака.

— Альма! След!..

Удерживая Альму на поводке, Усманов и солдат побежали вдоль реки в сторону от дороги.

Машина двинулась дальше.

Абзал, оставаясь в кузове у кабины, внимательно осматривался.

«Вот за кем нужен глаз да глаз, — невольно подумал Яков. — В пустыне прячутся Флегонт и Аббас-Кули. К ним идет Клычхан... Где-то в предгорьях Копет-Дага сброшены парашютисты. Всем этим группам надо или сходиться вместе или скоординировать свои действия. Какие? Ясно одно, что и Клычхану и Мордовцеву нужны разведка и связь, точная информация о расположении наших нарядов, а в скором времени понадобится и проводник. Кого, как не Абзала, «человека с той стороны», заложившего брата и таких калтаманов, как Ниязбеков, Яздан Шасов, попытаются они заполучить?.. Наверняка уже сейчас кого-нибудь к нему направили. Будут искать связь...»

— Товарищ капитан, — окликнул Кайманова Абзал. — Я думаю, надо подальше проверить берега. Может, воры погнали лошадей прямо по воде.

— От дороги к речке нет следов, — ответил Яков.

— Наверняка будут, — возразил Абзал. — Больше некуда их увести...

— Раньше ты не очень уверенно меня товарищем называл, — заметил Яков.

— Считал, что не имею права, — не сразу ответил Абзал.

— А сейчас?..

— А сейчас, когда война, в неуверенного стреляют с обеих сторон. Из заключения вернулся, сказал себе: с Клычханом больше не пойду. У него уж точно под пулями лягу...

— А теперь он сам сюда пришел. Так, что ли?.. А если так, будь уверен, кого-нибудь к тебе обязательно подошлет.

— Уже подсылал...

— Кого же? Вот это новость!

— Тангры-Берды приходил, сказал, жди, хозяин еще помнит, что ты на белом свете зажился, своих продавал...

— А почему не задержал Тангры-Берды? Почему нам не сказал?

— Как задержишь? У него — маузер, у меня — ничего. А сказать сразу сказал. Тебя тогда на Даугане не было, коменданту Ястребилову говорил...

Яков внимательно посмотрел на Абзала. По лицу пастуха нетрудно было понять, что ему известны отношения Якова с бывшим комендантом.

— К тебе наверняка еще придут, — сказал Яков. — Клычхановских бандитов вон сколько распугали...

— Знаю, что придут...

— Ну и что ты надумал?

— А ничего... На то ты и капитан, чтобы за нас, рядовых, думать... Вот, понимаешь, — безо всякого перехода продолжал он, — плохо у нас с сапожной мастерской. Как Ахмета на фронт забрали, сапоги починить некому. Пришлось самому косячки подбивать...

Абзал поднял ногу, затем другую, показывая подметки и каблуки недавно отремонтированных сапог.

— Да и гвоздей не хватило, — говорил он. — Видишь, на одном косячке четыре гвоздика, на другом — только три... Ты, что ли, притчу о семи гвоздиках рассказывал? Когда по ним нарушителя поймали...

— Загадки загадываешь, Абзал-ака? — пристально глядя на него, спросил Яков.

— На то ты и комендант, чтобы отгадывать. Только какие загадки, когда свои следы сам показываю.

— А гвоздики почему не до конца забил? — спросил Яков.

— Чтоб на камнях не оскальзываться. Чиркнешь по камню, тоже ведь след остается.

— Ладно, разберемся, что к чему, — сказал Яков.

«А не двойную ли игру затеял Абзал? — подумал он. — Тогда зачем этот разговор о косячках? Не зря же он подметки свои показывает?»

— Давай вспомним наш с тобой уговор, — сказал Яков вслух. — Надо будет, чтобы я или Галиев срочно тебя нашли, повесишь на дувале кошары какую-нибудь кошму...

— Память у меня хорошая, Ёшка. Этот разговор я на всю жизнь запомнил, — ответил Абзал.

Машина остановилась у широкой полосы сыпучки, пересекавшей дорогу. Песок был так изрыт, что разобраться, какие на нем следы, не представлялось возможным.

— Колхозное стадо гнали для фронта, — заметил Абзал. — Считай, половину овец из моей отары забрали. Вон сколько следов! И конских, и коровьих, и овечьих, даже ишачьих... Попробуй разберись!..

— Насчет лошадей разберемся, — сказал Кайманов. — Можно спросить на разъезде, не грузили ли их в вагоны для отправки на фронт.

— До разъезда кони могли своим ходом дойти, — проговорил Абзал.

— Тоже правильно, — согласился Яков.

Через каких-нибудь десять — пятнадцать минут они подъехали к железнодорожной станции, одной из тех, что возникли в голой степи во время войны.

На запасной ветке разгружался, видимо, прибывший прямо с фронта, изрешеченный пулями и осколками санитарный поезд.

Врачи, сестры, санитары в белых халатах несли раненых на носилках, помогали выбираться из вагонов ходячим, усаживали их на телеги, в крытые брезентом машины.

Яков почувствовал, как отлегло от сердца, когда увидел распоряжавшуюся возле одного из вагонов Светлану; он считал, что Светлана осталась с Ковтуном на заставе Аяк-Кала...

Кайманов издали помахал Светлане рукой, то же сделали Абзал и пограничники. Она увидела их, сдержанно ответила, снова обернулась к вагону, из которого выгружали раненых. За выгрузкой наблюдал и дежурный по станции.

Тут же, на разъезде, толпились жители ближайших аулов и поселков, между вагонами, высматривая своих, шныряли любопытные мальчишки, слышались возгласы, причитания.

Якову так захотелось спрыгнуть на землю, подойти к Светлане и поговорить с ней, что он готов был постучать по кабине, чтобы уехать от соблазна, но раздался насмешливый голос Абзала:

— Счастливый ты, Ёшка. Ехал по делу, а встретил докторшу...

— Скажешь, докторша здесь без дела? — трезвея, парировал Яков.

— Я так не говорил. Я не о ней, о тебе...

«А этот пастух вовсе не прост, — невольно подумал Яков. — Уж не провокация ли опять: поехал Кайманов ловить бандитов, а попал на свидание с милой... Еще одно дело пришьют...»

— Разворачивайся, — приказал он шоферу, — сейчас обратно поедем. — Яков спрыгнул на землю, узнал у дежурного, что никаких лошадей с разъезда не отправляли, подошел к Светлане, остановился, не зная, с чего начать разговор.

Светлана еще больше похудела и осунулась. Вскинув на него измученные глаза, негромко проговорила:

— Слава богу, жив! Я уж тут все передумала...

— С чего это мне не быть живым? — сразу обретя равновесие, спросил Кайманов.

— Разное болтают...

— А ты слушаешь? Врачу вроде бы негоже слухами пользоваться.

— Да ведь банды... Одну не выловили, другая, говорят, прорвалась.

— Видишь, как хорошо ты осведомлена, — спокойно заметил Яков. — Нам бы так...

— Ты все шутишь...

Кайманов не ответил. Он, не отрывая глаз, рассматривал бледное, утомленное лицо любимой. Якову так хотелось обнять ее, прижать к себе, что руки сами потянулись к Светлане, заставив ее, усмехнувшись, едва заметно отстраниться, покачать головой.

— Хотел спросить, — хриплым от волнения голосом сказал Яков. — Из наших дауганских никто не вернулся?

— Нет, Яша, никто... Сегодня будем принимать еще один санпоезд, может, там... Раненых много, очень много, едва справляемся...

Послышался гудок автомобиля. Водитель полуторки то ли случайно, то ли из зависти нажал сигнал.

Яков обернулся. Абзал коротко махнул ему рукой. Больше нельзя было оставаться возле вагонов.

— Береги себя, Света. Обо мне не беспокойся, — уже на ходу сказал Яков, не подозревая, что его совет окажется по иронии судьбы пророческим.

— Ты хоть изредка появляйся, — ответила Светлана. Она еще что-то сказала, но Яков не расслышал. Вскочив в кузов, скомандовал:

— Поехали обратно!.. — Обращаясь к Абзалу, добавил: — Никаких лошадей они не отправляли, принимали раненых. Еще эшелон ждут...

Тревога все больше охватывала Якова: парашютисты-десантники скрывались неизвестно где, никто не знал, какое у них задание. Флегонт и Аббас-Кули затаились в песках. Теперь через границу прорвался Клычхан. Обстановка на участке отряда за последнее время стала не лучше, а хуже. И самое печальное, — не удержав банду, четырех человек потеряли.

Машина мчалась к предгорьям Копет-Дага. Яков стоял рядом с Абзалом в кузове и раздумывал о том, что вот и еще раз ему довелось навестить родной Дауган. Стоило произойти здесь ЧП — и его снова вернули в те места, где он вырос, где знал каждую тропинку, каждый камень. А от тех нескольких слов, какими они обменялись со Светланой, на душе стало теплее и даже появилась уверенность, что все будет хорошо, что поиск закончится успешно, что враги будут разгромлены, а главари их задержаны и доставлены в штаб.

Судя по внешним признакам, командование уже приняло меры, чтобы блокировать и локализовать в определенном районе прорвавшуюся банду.

Из кузова машины было видно, как в разных местах по серпантинам горных дорог ползли военные грузовики. Кое-где у выходов из ущелий они останавливались, на дорогу спрыгивали солдаты.

В другой стороне по тропе шла группа вооруженных людей в гражданской одежде. Старший подал сигнал. Все замаскировались в камнях... Небольшой отряд в милицейской форме рассредоточился на окраине поселка. Командир взмахом руки направлял в укрытие по два-три человека.

Промчался вдоль шоссе кавалерийский взвод в форме внутренних войск.

Высоко в горах пробирались по карнизу верховые в тельпеках, с винтовками за плечами.

— А вон наши, дауганские, — заметив, куда смотрит Яков, проговорил Абзал.

— Да ведь все больше аксакалы...

Абзал не успел ответить: из-за поворота дороги показалась спускающаяся со склона горы овечья отара. Два загорелых подпаска с собаками гнали ее. Увидев машину и, видимо, узнав Абзала, они остановились, дожидаясь своего старшего чабана.

— Вот я и дома, — проговорил Абзал. — Пойду... Если что увижу, сообщу.

— Буду ждать...

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

НА ГРАНИЦЕ КАЖДЫЙ — СОЛДАТ

Ночью в песках у подножия гор обозначился силуэт всадника. Внезапно из-за бархана перед ним появились стволы винтовок.

— Кто?

— Я, хозяин...

— Аббас-Кули?.. Наконец-то. Хвост за собой не привел?

Клычхан спешился, подошел к своему старому подручному.

— Чисто... Абзал направил зеленые фуражки к разъезду.

— А где Хислят?

— С лошадьми сзади.

— Что Абзал велел мне передать?

— К вечеру будет с отарой у обвалившейся штольни.

— Кто поведет минеров к озеру?

— Сам Абзал поведет.

Клычхан помолчал, не сразу проговорил:

— Ему нельзя доверять до конца. Ты и Хислят пойдете с ним, будете за каждым шагом следить... Сказал ему, чтоб запомнил, где у зеленых фуражек посты?

— Абзал знает... Вечером сам тебе все скажет.

Клычхан недовольно хмыкнул, всматриваясь в темноту, откуда доносились топот и фырканье, спросил:

— Коней добрых привели?

— Абзал подбирал.

— Проверь седловку, Хислят, — приказал Клычхан. — Особенно вьючных...

— Слушаюсь, хозяин...

В ночной мгле едва угадывались силуэты двух европейцев, подтаскивавших на парашютном шелке ящики с взрывчаткой.

Парашютисты переоделись в местную одежду: халаты, тюбетейки, тельпеки, — разобрали пригнанных Аббасом-Кули лошадей, накинули им на спины потники, седла, переметные сумы.

Хислят — телохранитель Клычхана и Аббас-Кули стали подавать им бруски тола, которые те укладывали в переметные сумы.

Клычхан молча наблюдал, как споро работали европейцы, упаковывали кроме взрывчатки провода, подрывные машинки.

— Слава аллаху, все спокойно, — негромко сказал Клычхан. — Долго ли вам еще собираться, господин...

— «Инженер», — подсказал один из европейцев. — Мы ведь договорились, зовут меня «господин инженер», а мой коллега — «техник». Задержка с лошадьми заставила нас сутки сидеть в горах. Проще было бы дождаться вас в пустыне и идти сюда вместе.

— Но мы могли и не дойти до пустыни, и так едва оторвались от зеленых фуражек. Слава аллаху, теперь вместе...

— До места пока еще не дошли, — едва скрывая тревогу, заметил «техник».

— Мои проводники знают свое дело, — успокоил минеров Клычхан. — Лошадей они привели. Доставят и вас к озеру... Верно я говорю, а, Хислят?

— Говорите вы правильно, хозяин, — отозвался тот. — Как только будем выбираться отсюда...

— Не позже чем через сутки, дорогой Хислят, — назидательно произнес Клычхан, — все зеленые фуражки вместе с кизил-аскерами — красными солдатами, какие только есть на Даугане, прямо к шайтану в горло поплывут.

— Да услышит ваши слова аллах, хозяин, — молитвенно сложив руки, отозвался Хислят.

— Давайте-ка уточним время и сориентируемся, — обращаясь к Клычхану, предложил «инженер».

Накрывшись плащом, они включили карманный фонарик, склонились над картой.

— После взрыва водяной вал вот здесь снесет железнодорожное полотно, — сказал «инженер», — затопит этот участок шоссе и зальет поселок...

— Не только поселок, но и заставы с комендатурой, — поправил его Клычхан. — Это-то и позволит нам свободно уйти за кордон. Вот отметки, до которых поднимется вода. Выход из старой штольни, как видите, выше этих отметок.

— Хватит ли напора в озере? — озабоченно спросил «техник».

— Летом хорошо таяли ледники, — ответил Клычхан. — Озеро переполнено... Мой исходный рубеж здесь, в старой шахте, встречаемся на этом склоне. После взрыва выходим этим отщелком.

— Думаю, что пограничники уже вышли на наш след. Поэтому особо подчеркиваю вашу задачу, — сказал «инженер», — обеспечить нам на эту ночь спокойную работу по минированию озера.

— Пока вы будете работать у озера, — сказал Клычхан, — моя группа проведет еще один отвлекающий маневр — диверсию возле моста на шоссе. Если потребуется, я положу под пулями чекистов всех своих джигитов, только бы вы успели заложить заряд.

— Но ваши проводники не располагают сведениями о системе охраны зеленых фуражек.

— После взрыва эти сведения не понадобятся. Сейчас местный пастух — мой человек — будет ждать вас тут. — Он указал место на карте. — Аббас-Кули и Хислят его знают. Он и даст вам сведения о расположении постов и засад зеленых фуражек на сегодня, доведет вас до озера...

— Желаем удачи...

— Да сохранит вас аллах...

Аббас-Кули и Хислят поднялись в седла и, ведя в поводу вьючных лошадей, выехали на горную тропу. За ними двинулись «инженер» и «техник».

...Спустя два-три часа, пробираясь карнизами, поднимаясь по склонам сопок, спускаясь в распадки между ними, они выехали на склон горы, где их должен был ждать Абзал.

Донесся едва слышный посвист охотившегося сыча, ему ответил Аббас-Кули, и вот уже не четыре, а пять силуэтов на лошадях, копыта которых были обмотаны кусками старых ватных халатов, растворились в темноте ночи.

Небо только-только начало светлеть, отделяясь от темных гор, когда «инженер» и «техник» с помощью Абзала принялись углублять естественную нишу на берегу озера, которое, словно в кратере вулкана, поблескивало, отражая розоватый свет зарождающейся зари.

Работа спорилась. Абзал время от времени поднимался к берегу озера, осматривался по сторонам, за ним внимательно следили «инженер» с «техником» и Хислят. В полукилометре от них караулил тропу Аббас-Кули.

Вокруг было тихо. В этот пустынный горный район, лежащий в стороне от погранзоны, редко когда забредал даже охотник за архарами. А сейчас, когда не хватало людей, в этой глуши тем более никого не было. Разве что самолет пролетит, но его далеко слышно, а потому можно успеть спрятаться, затаиться среди бурых камней.

Абзал вернулся к работающим в шурфе, снова взялся за отполированную ручку кетменя.

Яков бежал по следу ущельем вдоль каменистой горной речки. Впереди него лишь инструктор службы собак Усманов с Альмой, а позади радисты и два отделения конных пограничников с запасными лошадьми.

Яков и без розыскной собаки видел, что не зря показывал ему Абзал новые косячки на каблуках. Не до конца забитые гвоздики давали четкие углубления в его следах, оставляли царапины на щебенке. Кошму на дувале своей кошары Абзал повесить не успел или просто побоялся, но своим «ремонтом сапог» сослужил поисковой группе Кайманова верную службу.

Пот заливал лица солдат, темными пятнами выступал под мышками ватных бушлатов, до слуха Якова доносилось тяжелое дыхание, он оборачивался, энергичными жестами подбадривал свою группу. Но как ее подбодришь, когда и ему, тренированному кадровому офицеру, сейчас было нелегко. Можно понять, как доставалось пожилым и юным, чуть ли не впервые пришедшим в эти горы.

У нагромождения камней собака неожиданно свернула под прямым углом, побежала по тропе, ведущей на горный карниз.

В предутренней тишине отчетливо раздалась отдаленная стрельба. Пограничники прибавили ходу.

Достигнув перевала, Яков и Усманов остановились, удерживая собаку. Они увидели, как из ущелья вынеслась на лошадях со стрельбой и гиканьем разношерстная банда.

Яков скомандовал радистам:

— Передайте восьмому, банда атакует мост... Усманов, берите Альму, возвращайтесь к ручью с нарядом, продолжайте прорабатывать след вдоль ручья. Остальные по коням — и за мной!

Впереди своей группы Кайманов вымахнул из ущелья на открытое место.

Он увидел старое сухое русло, извивающееся, как разветвленное дерево, по дну огромной залитой ярким слепящим светом котловины, и перешагнувший через это русло бетонными опорами мост, а у моста за насыпью — цепочку пограничников и солдат автоколонны, обстреливающих скачущих во весь опор бандитов.

Со стороны ущелья доносился дробный треск пулемета, прикрывающего банду.

Из полосатой будки у моста выбежал пограничник, упал на асфальт, его тут же оттащили к откосу.

Очередь прошла по цистерне остановившегося на обочине бензовоза. Струйки горючего из пробоин вспыхнули язычками пламени.

К машине метнулась фигурка солдата, горящий бензовоз двинулся прочь от дороги, раскачиваясь и ныряя в рытвинах, все больше набирая скорость. Из кабины выскочил водитель, бросился в сторону. Не успел он отбежать и ста метров, как, ударившись с разгона в скалу, бензовоз взорвался, взметнув к небу столб пламени.

Все это на полном скаку схватывал Яков, следя за мчавшейся к мосту бандой, намечая ближайший путь, чтобы отсечь ее от шоссе.

Перевернувшись через голову, упала лошадь, из седла далеко вперед вылетел всадник, остался лежать, распластавшись на камнях. Вылетел из седла еще один бандит.

Все усиливалась винтовочная трескотня, непрерывно били пулеметы.

Теперь уже Яков со своей группой выскочил на шоссе и во весь карьер мчался к мосту мимо выстроившихся вдоль обочин машин.

Черный шлейф дыма тянулся от горящего бензовоза, стлался по котловине. В этом дыму один за другим поворачивали обратно бандиты, скрывались в ущелье.

Яков спешился у моста, передал повод коноводу, вбежал в небольшое помещение, в котором солдат-пограничник перевязывал сержанта и обгоревшего водителя бензовоза.

— Товарищ капитан, дежурный по КПП... — начал было докладывать сержант.

Яков остановил его:

— Убитые есть?

— Двое ранены, третий обгорел...

— Быстро свяжите меня с отрядом, вызовите восьмого. Раненых направьте в комендатуру.

Солдат вызвал коммутатор, передал трубку.

— Товарищ полковник, — доложил Яков, — налет на мост отбит. Бандиты сожгли бензовоз. Жертв нет, раненых двое, один обожженный. Надо вызвать врача на Дауганскую комендатуру.

— Вызовем, — сказал Артамонов. — Говоришь, бензовоз сожгли? — переспросил он.

— Товарищ полковник, — тут же понял его Кайманов, — по следу вдоль речки идет Усманов с нарядом и собакой. Разрешите мне с одним отделением, догнать его, второе отделение оставить для прикрытия моста. Ведь не для того же пришел к нам Клычхан со своей бандой, чтобы сжечь бензовоз...

— Действуй, — коротко приказал полковник.

Уже рассвело, когда минеры заканчивали укладывать фугас в шурф, вырытый под самым берегом озера.

Абзал протянул брус тола «технику», тот — «инженеру», стоявшему в шурфе. Поверхность воды была выше минеров, работавших на склоне.

Хислят с автоматом сидел на верхушке арчи, росшей на берегу, и следил за работавшими, а со скалы наблюдал за тропой Аббас-Кули.

По сигналу «инженера» Абзал поднялся к самому озеру, посмотрел вдоль тропы туда, где маячил Аббас-Кули, махнул ему рукой, жестом успокоил «техника», стоявшего у шурфа, сделал знак, что ему нужно отойти по надобности.

«Техник» недоуменно пожал плечами, дескать, зачем спрашивать.

Зайдя за обломок скалы так, чтобы его не видели работавшие в шурфе минеры, Абзал внимательно осмотрелся, прикидывая расстояние до Аббаса-Кули и Хислята, а затем путь, по которому можно было бы уйти, не попадая в зону обстрела.

— Абзал! — окликнул его «техник».

— Иду!..

Абзал вышел из-за камня, поддерживая штаны и запахивая на себе халат. Выражение безразличия и тупости было на его лице.

«Инженер», стоявший в шурфе, и «техник» обменялись ироническими взглядами.

Абзал, сделав вид, что ему непонятен смысл работы минеров, мимикой попросил объяснить, что здесь произойдет.

— О-о!.. Пуф-ф-ф!.. Пуф-ф-ф!.. — широко разведя кругообразными движениями рук над головой, снисходительно ответил «инженер».

— Буль-буль-буль-буль! — для убедительности добавил «техник».

Абзал изобразил на лице глупый восторг, прищелкнул языком и протянул «технику», по его просьбе, детонатор, а когда «техник» наклонился, чтобы передать детонатор «инженеру», всадил нож ему в спину.

Слабый хрип сорвался с губ ткнувшегося в землю «техника». «Инженер» с тревогой вскинул голову. В тот же миг Абзал обрушил на его голову камень и хотел было спрыгнуть в шурф, чтобы прикончить оглушенного «инженера», но, оглянувшись, увидел, что бинокль Хислята направлен в его сторону.

Абзал схватил автомат «техника», короткая очередь прорезала тишину. Хислят камнем упал с дерева.

Выждав несколько минут, Абзал бросил охапку сухой травы и яндака — верблюжей колючки на шурф, закрыл остатки снаряжения, убитого «техника» и с автоматом в руках подбежал к тому месту, где стояли в тени арчи оседланные лошади. Раздался треск автомата, и Абзал, уже поднимавшийся в седло, свалился к ногам коня.

Хислят поспешно спустился с откоса, направился было к заложенному в шурфе толу и вдруг заметил на горной тропе метрах в тридцати наряд пограничников с собакой, а за ними скачущую во весь опор группу солдат в зеленых фуражках во главе с Каймановым.

Хислят вскочил на лошадь, направил ее по тропе туда, где на противоположном склоне горы виднелся едва заметный в зелени кустов выход из старой штольни.

Дорогу ему преградил спустившийся со скалы Аббас-Кули.

— Абзал минеров убил! — крикнул Хислят. — Хотел и меня из автомата. Надо скорее к хозяину!.. Зеленые фуражки подходят!..

Аббас-Кули схватил его за воротник.

— Тол заложили? Почему не взорвал?

— Я не умею... Поздно... Там уже пограничники...

— А, шайтан!.. — Аббас-Кули на секунду задумался. — Ладно... Хозяину я сам скажу. Ты сделаешь вот что...

Чуть ли не за шиворот подтащив Хислята к открытому месту, Аббас-Кули осторожно выглянул: по горной дороге ехала телега с двумя седоками.

— Смотри!.. — Он передал Хисляту бинокль. Телега сразу приблизилась, и Хислят узнал Светлану с санитарной сумкой, а рядом с нею правившего лошадью пожилого туркмена — Балакеши.

— Запомнил?

— Да.

— Идем...

Превозмогая боль, «инженер» выбрался из шурфа. Некоторое время лежал не шевелясь возле «техника», прикрытого верблюжьей колючкой, затем приподнял голову и, подтянув к себе моток проволоки, подрывную машинку и автомат, цепляясь за выступы камней, стал взбираться вверх по склону. Провод, один конец которого уходил в выемку, где был заложен фугас, медленно разматывался.

Вот «инженер» упал, обхватив руками окровавленную голову, но донесшийся треск выстрелов заставил его двигаться быстрее. Он почти достиг перевала, когда послышался цокот подков и в просветах пожухлой листвы на каменистой тропе показались Усманов с собакой и Кайманов верхом на лошади.

«Инженер» вскинул автомат. Грохнула очередь. С жалобным ржанием упала лошадь. Слетел с седла и остался лежать за валуном Кайманов.

Усманов с собакой рванулся вверх по склону.

«Инженер» подсоединил провода к клеммам подрывной машинки, раз и второй резко повернул рукоятку.

Яков, вырывая провода из шурфа, увидел «инженера» в тот момент, когда на него бросился сверху Усманов.

Рядом с Яковом остановились капитан инженерных войск, младший лейтенант и несколько солдат.

— Командир саперного батальона, — представился капитан. — Направлен вслед за вами полковником Артамоновым... Где заряд?

— В шурфе. — Яков указал на углубление в береге.

— Ловко упрятали, — сказал капитан. — Не оставили ли сюрпризов?..

— Товарищ капитан, смотрите! Наш колхозный чабан Абзал! — окликнул Якова один из солдат.

Яков, возбужденный схваткой, бросился к зарослям ежевики, где среди колючих кустов, откинувшись навзничь, лежал, видимо умирая от сквозного ранения в грудь, Абзал.

Санинструктор разрезал на нем окровавленную гимнастерку, пытаясь оказать помощь. Абзал остановил его слабым голосом:

— Не надо... Поздно...

Хватая воздух короткими вдохами, Абзал еле слышно попросил:

— Наклонись, Ёшка...

Яков увидел, что предсмертная синюшная бледность уже разлилась по лицу Абзала.

— Тот, кого ищешь, — прошептал Абзал. — Хотел...

Яков напряженно всматривался в лицо умирающего, но Абзал так и не сказал, что он хотел.

У ворот комендатуры нерешительно топталась пожилая женщина в чачване. Лицо ее было скрыто волосяной сеткой.

Часовой у ворот крикнул:

— Дежурный! Тут к доктору!

Светлана, только что закончившая перевязку обожженному водителю бензовоза, вышла во двор.

Увидев ее, женщина запричитала, то поднимая руки к небу, то прижимая их к груди.

— Что она говорит? — спросила Светлана.

— Дочка у нее помирает, — изменившись в лице, ответил дежурный. — Говорит, дочка была медсестрой на фронте, вернулась инвалидом. Рана у нее открылась, кровью исходит...

— Где ее дочка?

— В соседнем ауле Зах-Тепе.

Старуха, плача, пыталась целовать руки Светланы, срывала со своих кос золотые и серебряные монеты, протягивала их доктору.

— Ну что вы, что вы... — растерялась Светлана. — Балакеши! — крикнула она. — Помогите мне! Давайте санитарную сумку! Быстрее! Поехали!..

Балакеши бросил санитарную сумку в телегу, помог сесть Светлане, с места погнал лошадь рысью.

В ауле старуха пошла впереди телеги, жестами убеждая Светлану поторопиться. Они миновали улицу, где у черного репродуктора стояла толпа, слушая сводку Совинформбюро. Женщины и старики катили тележки, вели впряженных в двуколки ишаков. На тележках — кетмени, лопаты, ломы, носилки.

Светлана и женщина в парандже, а за ними и Балакеши с телегой свернули в переулок, затем в другой. Остановились у низенькой дверцы в дувале. Из-за дувала раздался душераздирающий женский крик.

Старуха, чуть не падая, бросилась к калитке. Светлана, опередив ее, вбежала во двор.

Балакеши сунулся было за Светланой, но старуха преградила ему дорогу:

— Мужчинам нельзя!

Возмущенный Балакеши передал ей сумку, остановился перед дувалом.

Светлана вошла в кибитку вслед за женщиной в парандже.

Откуда-то сбоку на нее набросился Хислят, накинул на рот платок. Два дюжих молодца схватили Светлану за руки.

— По-мо-ги-те-е! — сорвав платок, крикнула Светлана.

Остававшийся на улице Балакеши прислушался, покачал головой, что-то в приглушенном крике показалось ему подозрительным, и он насторожился.

Все было тихо. Балакеши забрался на телегу, попытался заглянуть через дувал. Но и это ему не удалось.

Снова спустился на землю, принялся осматриваться.

Калитка за его спиной открылась, кто-то в халате и чалме сгреб Балакеши в охапку, сгибом локтя зажал ему рот.

О том, что доктор ушла вслед за старухой в соседний аул, Якову сказал дежурный по комендатуре.

Кайманову не надо было объяснять и показывать, как она ехала, где остановилась.

Прискакав на взмыленном коне в Зах-Тепе, промчавшись по горбатым каменистым улицам, он еще издали увидел у одного из дувалов знакомую телегу.

Прихватив с собой первых попавшихся понятых, Яков высадил плечом калитку, ворвался в пустой двор.

Вслед за ним — понятые, несколько любопытных. Перебежал через двор, вошел в кибитку. В углу ворочался с боку на бок Балакеши. Во рту его торчал кляп.

Едва Яков развязал его, Балакеши завопил:

— Скорее! Светлану украли!

— Кто? Когда?

Яков увидел, что халат Балакеши разрезан ножом и из прорехи торчит какая-то сложенная вчетверо бумажка. Сверху написано: «Капитану Кайманову». Яков развернул ее, прочитал:

«Ёшка, твоя Светлана у меня. Она вернется к тебе, если пропустишь нас за кордон. Не пропустишь, отдам ее своим джигитам. Будешь атаковать, убьем... Клычхан».

— Где они могут быть?

— Ай, Ёшка, я, конечно, военной тайны не знаю, — ответил Балакеши, — только в горах все тропы перекрыты. Там сейчас и войска, и весь Дауган. Бандиты могут быть только под землей.

Яков обернулся к одному из понятых:

— Останавливай на улице любую машину! Балакеши, едем!..

В старой шахте под каменными сводами ходил из угла в угол хмурый Клычхан.

Аббас-Кули и Хислят в сопровождении старухи в парандже ввели связанную Светлану.

Клычхан остановился перед нею.

— Развяжите, — коротко приказал он. — Снимите чачван.

Светлана, едва сбросили с нее веревки и сняли паранджу, привела в порядок волосы и оправила на себе форму, стала растирать онемевшие от веревок запястья, оглядывая низкую полуобвалившуюся штольню.

Клычхан рассматривал ее несколько мгновений, затем спокойно сказал:

— Я не воюю против женщин, даже если они в военной форме. Задержать вас меня вынудили чрезвычайные обстоятельства...

— Я требую, чтобы меня немедленно освободили! — прервала его Светлана.

— В вашем положении трудно что-либо требовать, — заметил Клычхан. — В чем понадобится помощь, сделает вот она...

Светлана обернулась и увидела женщину в чачване, затащившую ее в западню.

— Вы должны знать мои условия, — продолжал Клычхан. — Ни Кайманов, ни ваши раненые никогда больше не увидят свою милую докторшу, если полковник Артамонов не пропустит меня и моих джигитов обратно за кордон... Проще это сделать Кайманову: полковник далеко, ему еще надо принимать решение, а Кайманов здесь, рядом... Советую вам быть благоразумной...

Вход в старую штольню темнел всего в каких-нибудь ста метрах. Бандиты каждую секунду могли открыть огонь.

Яков действовал как в полусне, словно что-то умерло в нем, стиснув сердце, так и не отпуская его. Он понимал, что может быть только один ответ на ультиматум Клычхана, и всем своим существом не соглашался с этим ответом. Слабая надежда на какую-то случайность, счастливое стечение обстоятельств еще поддерживала его, но слишком хорошо знал он беспощадный нрав главаря укрывшихся в штольне бандитов.

Полковник Артамонов взмахнул рукой. Цепь пограничников двинулась через поляну, из штольни ударила автоматная очередь. Ответом был винтовочный залп пограничников. Завязалась перестрелка.

Вдруг совсем с другой стороны раздался цокот копыт, донесся пронзительный женский крик:

— Я-а-а-ша-а-а!

Яков вскинул голову и увидел на горной тропе Клычхана со связанной Светланой поперек седла.

Вскочив на коней, Яков, Галиев и еще несколько пограничников бросились в погоню.

— Я-а-а-ша-а-а! — теперь уже из ущелья донесся слабый голос Светланы.

— Наверх и в обход, — скомандовал Кайманов. Пограничники бросились по крутой тропе в сторону от ущелья.

Выскочив на карниз, Яков увидел, что внизу по ущелью мчится Клычхан. Конь его вынужден был резко снизить скорость, преодолевая завалы из обломков скал на дне ущелья.

Группа Якова неслась во весь опор по гладкому, как шоссейная дорога, карнизу. Вот они поравнялись с Клычханом, на мгновение вскинувшим голову. Яков увидел, как он выхватил маузер, за бешеным топотом копыт едва расслышал выстрелы, увидел, как вскинули винтовки скакавшие за ним солдаты.

— Не стрелять! Брать живым! Не стрелять! Света!.. Держись!..

Ближе и ближе конец ущелья, начался спуск с карниза. Удерживая лошадей, съезжавших по откосу чуть ли не на крупах, Яков и сопровождавшие его солдаты перекрыли выход из ущелья.

Увидев это, Клычхан, не отпуская Светлану, круто повернул коня.

Но по его следу с другой стороны ущелья шла группа пограничников во главе с Галиевым.

...До конца своих дней Яков не мог бы сказать, какое движение сделал Клычхан, увидев, что обложен с двух сторон.

На том месте, где только что были Клычхан со Светланой, вспыхнуло пламя, по ущелью гулко прокатился взрыв. С диким ржанием вабилась на камнях раненая лошадь.

Лишь когда стала оседать взметнувшаяся пыль, Яков увидел Светлану, отброшенную взрывом на скалу.

Лицо ее было спокойно, только на гимнастерке растекалось темное пятно.

Яков соскочил с седла, бросился вперед, бережно снял со скалы обмякшее тело.

Светлана была мертва...

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ (вместо эпилога)

ТРОПА КАЙМАНОВА

Тяжелый «студебеккер», непрерывно сигналя, на большой скорости обогнал легковушку и остановился, загородив «эмке» дорогу. Из кабины «студебеккера» выскочил Астоян, а из-под брезента кузова спрыгнули на асфальт шоссе Амангельды и Лаллыкхан.

Из «эмки» вышел удивленный полковник Артамонов.

С другой стороны шоссе показался газик.

— Притормози-ка! — скомандовал Кайманов своему шоферу и, когда газик остановился возле «эмки», тоже вышел на дорогу.

— Яков Григорьевич! Жив-здоров?! Ну что там? Взяли? Что у вас произошло?

— Взяли, товарищ полковник. Думаю, того самого. Скрывался под фамилией Картуз. Атаджан узнал его. Мальчишка признался, что в тот день был дома и только чудом остался жив. Потому-то он из интерната убежал и от всех скрывался... Задержанного отправили в штаб отряда.

— Молодцы! Дай-ка я тебя расцелую! Честно сказать, и не надеялся, что можно этакую птицу на столь многолюдной стройке найти.

— Разрешите спросить, товарищ полковник, — сказал Яков.

— Конечно, спрашивай...

— Хотел бы я знать, старшего лейтенанта Ястребилова предупреждали или нет, что мы ведем поиск на строительстве дороги?

— А зачем его предупреждать, если он уже не нашего ведомства? Увидел тебя, должен понимать что к чему... Не маленький небось... А теперь нашел свое...

Артамонов взглянул на дожидавшихся в стороне Астояна, Лаллыкхана и Амангельды.

— Ну а вы что за делегация, почему дорогу загораживаете?

— Товарищ полковник, разрешите доложить, — браво взяв под козырек, выступил вперед Астоян.

— Докладывай! В чем дело? Почему дорогу перебегаешь?

— Как же, товарищ полковник, когда хорошего человека, — Астоян посмотрел на Якова, — оклеветали?..

— Это капитана, что ли? — спросил Аким Спиридонович. — Откуда вы взяли? Вот он цел и невредим, в полном здравии.

Амангельды и Лаллыкхан, обрадованные, что видят Якова живым и здоровым, хлопали его по плечам, пожимали руки.

— Да что вы, братцы, будто с того света меня встречаете? — тронутый таким вниманием, спросил Яков.

— Товарищ полковник, — вступил в разговор Амангельды, — мы виноваты... Барат позвонил Лаллыкхану, говорит, Ёшку забрали, надо выручать. А тут знакомая авторота. Мы — к лейтенанту. Астояну командир разрешил ехать к вам. Приехали в отряд, а дежурный говорит: полковник только что на своей «эмке» уехал. Мы скорее за вами...

— А как вы узнали, что я на стройку поехал?

— Так по следам, товарищ полковник! Ваш шофер правую заднюю покрышку вулканизировал, отпечатки дает...

— Ишь ты, и покрышку разглядели, от вас не спрячешься, — проговорил полковник, довольный дотошностью следопытов.

— Товарищ полковник, надо скорее ехать, а то Барат со своей армией собрался Ёшку выручать.

Полковник чертыхнулся, с озабоченным видом полез в «эмку».

— Да что он, с ума спятил, ваш Барат?

— Барат за Ёшку на пулеметы пойдет, товарищ полковник, — сказал Лаллыкхан.

— Мы — тоже, товарищ полковник, — выдержав взгляд Артамонова, добавил Амангельды.

— Сдурели вы все, что ли, — уже с нескрываемой тревогой произнес Артамонов. — Давай гони к ближайшему КПП! — сваливаясь на сиденье машины, скомандовал он шоферу.

— Товарищ полковник, еще один важный вопрос, — подскочив к нему, проговорил Астоян. — Передавал ли вам письмо...

— Потом, солдат, потом, — остановил его Аким Спиридонович. — Давай пристраивайся в затылок и не отставай. Приедем — спросишь...

— Товарищ капитан, — Астоян повернулся к Якову, но тот, усадив к себе в машину Амангельды и Лаллыкхана, уже занял место рядом с водителем, коротко приказал «маленькому армянину»:

— Заводи...

«Эмка» резво взяла с места. Вслед за нею в клубах пыли помчался газик Кайманова, вдогонку им устремился «студебеккер» Астояна.

Не проехали они и десятка километров, как, вывернувшись откуда-то с проселка, путь им преградило войско Барата. Беэсовцы ехали верхом на лошадях, на подводах и двуколках — все аксакалы и юноши, с ними — демобилизованные после ранений фронтовики, солдаты, прибывшие в краткосрочный отпуск, вооруженные карабинами и винтовками. Впереди — пограничники, не больше двух-трех отделений во главе с Галиевым.

Спешившись, Амир строевым шагом направился к полковнику, лихо доложил:

— Товарищ полковник, сводный отряд вернулся из похода в пески. Задержано... — Галиев назвал внушительную цифру, — неизвестных лиц. С ними подручный Клычхана калтаман Аббас-Кули. В боевом поиске особенно отличился командир сводной бригады содействия Барат Агахан.

— Благодарю за службу, дорогой Барат, — крепко обняв Барата, сказал полковник. — А зачем по дороге все свое войско ведешь? Поди, твои воины по семьям соскучились?

— Для авторитета, товарищ полковник, — хитро подмигнув Якову, ответил Барат. — Слыхал, Ёшка тоже свой поиск закончил. Ай, думаю, будем как следует Ёшку встречать...

Полковник только головой покачал. Прибывшие с гомоном и шумом обступили Кайманова.

Миновала короткая весна, и сразу же навалилось тяжкое лето, которое и в Лоук-Секире оказалось почти таким же невыносимо-знойным, как на равнине в Ашхабаде.

После задержания Картуза, его очной ставки с Атаджаном и разоблачения, казалось бы, должны были кончиться злоключения Якова. Но не тут-то было.

Расследование всего происшедшего в ауле Карагач и Змухшире продолжалось, потому что главный враг Якова — Флегонт Мордовцев оставался на свободе, а это означало, что он опять собирал в песках всякое отребье. Банду, какой бы малочисленной она ни была, предстояло еще выловить и обезвредить. Эту задачу никто с Якова не снимал.

С утра до вечера занятый службой на горячем Лоук-Секире, Кайманов относился к визитам следователя Вартанова, как к досадной необходимости: все, что он мог сказать, Яков уже сказал, и не один раз. Добавить к своим показаниям было нечего.

Сегодня Якова вызывали на Дауган для встречи с каким-то задержанным, то ли бандитом, то ли свидетелем.

Полковник Артамонов, приказав Якову отбыть по месту своей прежней работы, высказался на этот счет довольно неопределенно:

— Поезжай на Дауган. Там какой-то твой старый знакомый пришел с повинной. Надо разобраться...

Яков ответил привычным «слушаюсь». Полковник немного помолчал и добавил:

— По пути заедешь ко мне, есть разговор насчет твоего рапорта.

Встретил его Артамонов в обычном деятельно-озабоченном состоянии, и Яков порадовался за него: держится, не сдает позиции Аким Спиридонович.

Спрашивать, что там за повинившийся «свидетель» объявился на Даугане, Яков не стал, догадываясь, о чем будет с ним говорить начальник отряда. И хоть Аким Спиридонович начал издали, почувствовал, что в предположениях не ошибся.

— Сводка-то, сводка сегодня какая, а? Считай, победа под Курском еще грандиознее, чем под Сталинградом.

Артамонов остановился у карты фронтов. Курский выступ весь был утыкан флажками, расчерчен красными и синими стрелами.

— Ты уразумел, что означает эта победа? Она означает, что война достигла самой своей вершины! Большей битвы не может быть! С обеих сторон участвовало в ней около шести тысяч танков, четырех тысяч самолетов. Страшнее и грандиознее этого сражения не было...

Яков молчал, догадываясь, к чему такое предисловие.

— Интересно получается, — продолжал Артамонов. — Все норовят на фронт... Вот и ты в который раз рапорты подаешь. Ну а здесь, у нас, разве не фронт? Кто здесь-то будет разбираться во всей нашей путанице? Работать до последней крайней черты, хватать ящериц за хвосты, которые тут же отрываются, вслепую запускать руку в мешок и ловить там гюрзу или кобру за голову и надеяться, что она тебя не ужалит. Всю жизнь ходить под дулом пистолета и знать, что за такую голову, как, к примеру, твоя, назначена врагами немалая награда?.. Нет, обидел ты меня, Яков Григорьевич, вот как обидел!.. Если бы не отряд на плечах, может, я тоже ушел бы на фронт! — неожиданно признался полковник.

Яков понимал Акима Спиридоновича, хотя нетрудно было понять и тех, кто уезжал от него туда, где шла невиданная битва за саму жизнь на земле.

— А мне чего ждать сегодня, товарищ полковник? — спросил Кайманов.

— Ты о чем? Опять о своем рапорте? Я что, не ясно сказал?..

— Да нет, насчет рапорта ясно. Я насчет задержанного. Что там за свидетель объявился?

— А вот поезжай на Дауган, там и увидишь, — ответил Артамонов. — Вартанов и председатель суда ждут тебя. Только не веди себя так, будто тебе абсолютно все равно, что с тобой будет.

Полковник был прав. Со дня гибели Светланы что-то в Якове словно умерло, что-то он спрятал в душе так глубоко, что ощущал в груди постоянную тяжесть. Спасала только работа, работа, работа.

— Разрешите ехать, товарищ полковник? — поняв, что дальнейшие разговоры излишни, спросил Яков.

— Поезжай, — отозвался Артамонов. — На обратном пути загляни. Расскажешь, как там все получилось...

Незнакомый капитан, майор Вартанов и полковник юстиции, которого Яков знал как председателя суда, встретили Кайманова в помещении Дауганской комендатуры, где Яков прожил и проработал столько долгих, насыщенных событиями лет.

— Введите задержанного, — сказал полковник, и Кайманов, не сразу обернувшийся, чтобы посмотреть, кто этот свидетель, в первую минуту оторопел, когда увидел вошедшего.

В комнату вошел в сопровождении конвоиров Флегонт Мордовцев. Окинув всех быстрым взглядом карих внимательных глаз, внешне спокойный, он подошел к столу, ответил на все формальные вопросы, сел на указанное место.

«Что это? Новая игра? — раздумывал Яков. — Если жертвуют даже Мордовцевым, то во имя чего? Что за отвлекающий маневр и каких последствий надо ждать?»

Кайманов — отличный физиономист — пытливо вглядывался в точеное лицо Мордовцева, по-прежнему сухощавое, с тонкой здоровой кожей, с едва заметными морщинками вокруг глаз, с прямым, правильной формы коротким носом, твердым подбородком, крепко сжатыми тонкими губами. Карие глаза Мордовцева, обычно спокойные, больше того, безмятежные, выражали сейчас полную отрешенность и душевное равновесие, будто пора сомнений у него осталась позади, а вместо нее пришло время незыблемых решений.

— Повторите ваши показания, — обратился к нему председатель суда.

— К тому, что я уже говорил и писал, добавить мне нечего, — сказал Мордовцев. — Повторяю вот ради него... Наше дело проиграно. Война может идти еще год, погибнут еще тысячи людей, а победы нам не видать... То, ради чего все затевалось, никогда не сбудется. Моей жизни уже не хватит, чтобы вернуться к началу — тридцать восьмому, сороковому году...

— Что побудило вас явиться с повинной? — так же бесстрастно спросил председатель.

Флегонт, опустив голову, помолчал, ответил не сразу.

— Самая светлая в моей жизни была пора, когда всего несколько лет Глафира Семеновна — мать Якова Кайманова — была со мной... Я верующий... Пусть я проведу остаток жизни в лагерях, пусть полностью не искуплю этим свою вину перед Глафирой, но умирать буду с надеждой встретить ее в лучшем мире...

Слушая Мордовцева, Яков проверял свое отношение к тому, что тот говорил.

«Юродивым прикидывается. Ишь как поет!» — первое, что он подумал.

Но Кайманова невольно удивляла искренность и убежденность, с какой говорил перед судом Флегонт.

— Вся жизнь у меня прошла с двойным дном, — неторопливо продолжал Мордовцев. — Скитался, прятался, вредил как мог, запугивал, держал за горло десятки людей... К чему пришел? Ни к чему... Своими руками застрелил самого дорогого мне человека — Глафиру... А ее сыну всю жизнь был смертельным врагом... До сорок третьего года считал, что все оправдано нашей целью, нашей победой. А теперь и ребенку ясно — победы не будет... Мы — банкроты... Историю вспять не повернешь...

— Готовы ли вы повторить свои показания для печати и радио? — спросил председатель трибунала.

— Мне все равно.

— А что на это скажут ваши недавние начальники и единомышленники, такие, как, например, Фаратхан?

— И это мне все равно. Всю жизнь Фаратхан старался как можно больше выжать из меня и как можно меньше дать.

— Ну это касается лично вас. Что вам известно о планах ваших шефов? Что думают? Что затевают?

— О чем могут думать люди, проигравшие войну? — ответил Мордовцев. — Думают, как побольше награбить, да сохранить агентуру, да куда драпать. Это, по-моему, любому и каждому ясно как дважды два.

— Что вы, Кайманов, можете сказать по поводу этого заявления?

— Могу сказать, что, если бы не было наших побед под Сталинградом и Курском, Мордовцев разговаривал бы иначе. И с повинной бы не пришел.

— Эх, Яков, — с горечью проговорил Флегонт. — С самого твоего малолетства жизнь нас врагами поставила, а вместе бы мы большие дела ворошили...

— Не получилось, Флегонт Лукич, — отвергая лирический тон Мордовцева, сказал Яков. — Не по адресу разговор.

— Это верно, — глядя прямо в лицо Кайманову, сказал Мордовцев. — На моих руках кровь твоих товарищей, кровь Глафиры Семеновны. Этого, конечно, нельзя простить. Одно могу сказать: был тебе лютым врагом, но подлецом не был, как, к примеру, некоторые твои дружки-сослуживцы...

— Кого вы имеете в виду? — спросил председатель трибунала.

— А вы сами разберитесь. Я написал письмо и послал, чтобы отдали начальнику Кайманова — полковнику Артамонову. Ради приметности мой человек передал его известному тут шоферу — «маленькому армянину»...

«Так вот о чем не успел спросить Астоян! Значит, он передал письмо Ястребилову, а тот уничтожил?»

— Разрешите спросить у подследственного, о чем письмо? — обратился Яков к председателю трибунала. — О том, что я в ауле попал в ловушку? Как было решено у Фаратхана с Клычханом, так все и вышло?

— Письмо о том, что Яков и в пустыне, когда был у нас в крепости Змухшир, оставался Каймановым — врагом для нас, — не задумываясь, ответил Мордовцев. — Мы сохранили жизнь Кайманову. Я полагаю, это дает мне надежду сохранить свою, если учтете искреннее признание.

— А не кажется ли вам, — сказал полковник, — что ваше свидетельство в пользу Кайманова выглядит как услуга за услугу? Объективно выходит, что Кайманов не стал вас искать, когда увидел следы в районе аула Карахар и на Дауганском кладбище. А вы содействовали его побегу из пустыни?

— Считайте как хотите, — ответил Мордовцев. — Он меня не прикрывал, а нашел бы — не пощадил... Только найти непросто: Дауган я, пожалуй, лучше Якова знаю... Да и не чужие мы с ним. Что такого, если б я ему, а он мне в чем помог?.. Люди с возрастом поскладнее начинают друг на друга глядеть...

«Вот оно! Подъехал-таки Флегонт Лукич, — подумал Яков. — Лил слезы, себе яму вырыл и меня туда решил затолкать...»

С улицы поселка, на окраине которого размещалась комендатура, доносились голоса, на которые Яков поначалу не обратил внимания.

С ненавистью, молча разглядывал он Флегонта, ожидая, что тот еще скажет. Сейчас он видел и его невысокий рост, который обычно не замечал, морщинки у висков, хитрость и злобу, скрывавшиеся за безмятежным выражением глаз.

И почувствовал, как мгновенно исчезли струнки благодушия, которые он ощутил было, слушая Флегонта, подводившего итоги своей жизни. Перед ним сидел не раскаявшийся, а все тот же хитрый и расчетливый враг. Яков отчетливо представил его в эсэсовском мундире со свастикой на рукаве, в фуражке с высокой тульей. Уж отвел бы душу Флегонт Лукич на массовых расстрелах, став каким-нибудь маленьким фюрером. Наверняка и сам бы стрелял...

— Кажется, вы не разделяете родственных чувств вашего бывшего отчима? — взглянув на Якова, сказал полковник.

Кайманов резко вскинул голову:

— Я должен отвечать?

— Не надо... Думаю, здесь все ясно...

Гомон на улице стал громче. Десятка полтора мужских голосов дружно взревели, скандируя: «Ёш-ка! Ёш-ка!»

— Это что еще за базар? — удивленно спросил полковник.

— А вот он и есть Ёшка, у него спросите, — улыбаясь, ответил Вартанов.

Все трое подошли к открытому окну. Увидев Кайманова, Барат, руководивший хором, завопил во весь голос:

— Ёшка-а-а-а! Давай кончай дела! Зови своих начальников, выходи скорее! Люди ждут! Шашлык! Плов! Шурпа остынет!..

Барат кричал по-курдски, председатель суда, взглянув на Вартанова, спросил:

— Что за митинг? О чем кричит этот солдат? Кто все это организовал?

— Товарищ полковник, вы назначили очную ставку Мордовцева и Кайманова на Даугане, чтобы и местных жителей расспросить. А они, видите, сами к вам пришли. Зовут отметить приезд земляка...

От ворот комендатуры в сопровождении младшего лейтенанта Галиева шел аксакал Али-ага с председателем аулсовета Балакеши и следопытом Амангельды, за ними — Ичан, вернувшийся к работе колхозного чабана.

— К вам делегация, товарищ полковник, — заметил Кайманов. — Старейшина рода с нашей поселковой Советской властью...

— Тоже вас выручать? — покачав головой, спросил председатель трибунала.

— Дома, говорят, и стены помогают...

Только сейчас Яков понял, выходя навстречу Али-ага, Балакеши, Амангельды и Лаллыкхану, насколько дороги ему все эти люди, дорог сам Дауган.

Полковник Артамонов как-то сказал ему: «Твоим именем люди назвали тропу, соединяющую границу с аулами и поселками. Мы должны уметь прокладывать такие тропки к сердцу каждого человека. На это нужен особый талант».

Яков не мог сказать, есть ли у него такой талант. Он не задавался целью кого бы то ни было завоевывать или подчинять себе.

Просто он жил одной жизнью со всеми, одними радостями и бедами и, может быть, только больше других отвечал за все, что здесь происходило. Наверное, именно потому, когда он попал в беду, друзья и товарищи не оставили его. А пришла война — и общая для всех беда стала общей судьбой, объединила самых разных людей в смертельной борьбе с лютым врагом...

Впереди были невиданные в истории сражения за родную землю, новые операции и поиски здесь, на границе, победы и неудачи.

Но главное свершилось. Теперь уже никто не сомневался в окончательной победе, хотя до конца войны было еще далеко...

...У ворот комендатуры раздался сигнал легкового автомобиля. Дверца распахнулась, из «эмки» вышел полковник Артамонов. Едва ответив на доклад оторопевшего от неожиданности младшего лейтенанта Галиева, Аким Спиридонович нетерпеливо спросил:

— Ну как тут Кайманов?.. Где он?.. Ждал я его у себя, но уж раз здесь все старые друзья, решил и я на Дауган приехать...

1973 — 1975 гг.