— …Не знал я тогда,- продолжал старший лейтенант Лузгин,- удалось им или не удалось захватить остров… Тащили меня к заставе на прогоревшем плаще: в рукава винтовки просунули, полы подвязали и несут, как на носилках… Спрашиваю, ну что же с островом, что с твоим отцом, с Лавровым? А Зозуля идет рядом, головой крутит и говорит: «Ох, и дает жизни старшина, ох, и дает!.. Наш, говорит, остров. Теперь им не то что в батарею — в самую глотку клин вколотил!» Не поверил я, думал — успокаивает… Принесли меня в блокгауз, начали перевязывать, я и сознание потерял…
Машину тряхнуло на выбоине. Саша чуть не слетел с чемодана и уцепился за шершавый борт кузова. На исцарапанной смуглой руке его красовался чернильный якорь. Бросив взгляд на Лузгина, Саша сунул руку в карман.
В переднем углу кузова погромыхивала железная бочка с бензином, на ее помятый бок набегал солнечный зайчик. Слышно было, как в бочке плескался бензин, ветер доносил временами острый, приторный запах. В ногах у Саши валялась тяжелая связка лошадиных подков; клочок сена сползал с чемодана, приходилось поправлять его, чтобы не трястись на неудобной ручке.
— А когда самолеты?..- глядя на бегущую навстречу дорогу, спросил Саша.
— А потом я два дня без памяти лежал. Очнулся от грохота. Накат у нас взрывной волной сбросило, над головой открытое небо — пыль, дым, щепки летят, камни!.. Выползли мы на свет. Четыре самолета немецких разворачиваются и на остров заходят. Макашин к зенитному пулемету подскочил,- у нас дегтяревский на колесе был приспособлен,- один диск выпустил, второй поставил, наши залпами бьют, не дают им снизиться, а финны остров бомбят,- остров им, и вправду, поперек горла встал… Смотрим, задымил один, перевалился на крыло и пошел вниз, а за ним хвост, как из паровоза. Увидели они такое дело — давай на бреющем заставу утюжить. Вот тут-то и надо было Макашину в траншею прыгнуть, а он стоит у кола, колесо с пулеметом, как турель, разворачивает и прямо в лоб самолету строчит… Смелый был человек!..
Старший лейтенант замолчал. Саша подождал немного и снова спросил:
— А когда из окружения?..
— А когда мы из окружения выходили, отец твой и Лавров до последнего дня, пока нам вымпел с приказом не сбросили, не отдавали противнику остров. Двое суток дрались и ни разу ни на шаг не подпустили финнов ни к лощине, ни к батарее. Выходили мы со всем оружием, раненых несли. Лавров и тогда прикрывал нас огнем с острова — один еще сутки держался… Зозуля добрался к нему на лодке — снимать его вместе с пулеметом, а он почти без сознания: в бреду чуть не застрелил Зозулю.
Саша ни о чем больше не спрашивал. Придерживая на коленях планшетку — память отца, он сосредоточенно смотрел вперед, на дорогу, с нетерпением ожидая, когда же они подъедут к заставе, где жил и воевал его отец.
— Ну, а потом,- сказал старший лейтенант,- Нюра вот меня в госпитале на разные манеры штопала, все осколки повытаскивала, а за то, что я живым остался, замуж за меня пошла.
От улыбки продолговатый шрам на виске Лузгина стал розовой ямкой, другая ямка, природная, была у него на крепком, немного выдающемся вперед подбородке.
Нюра сидела спиной к кабинке, утонув в целой копне душистого сена, придерживая накинутую на плечи шинель. Внимательно посмотрев на задумавшегося Сашу, она стала рассказывать, как они получали пропуска на границу, как в Петрозаводске чуть не опоздали на поезд, а потом Алька кашлял в вагоне, и она боялась, что Андрей их не встретит. Заправляя под косынку выбившуюся русую прядь, Нюра, воюя с ветром, весело рассмеялась — золотистые искорки так и запрыгали в ее карих глазах, такие же солнечные, как и на погоне шинели дяди Андрея.
А за погон держался Алька.
— Папа, что воробьи делают?
— Чирикают.
— Да нет, что они делают,- работают?
— Они не работают.
— Почему не работают?
На толстых Алькиных щеках, на румяных от ветра лицах старшего лейтенанта и Нюры голубые тени деревьев сменялись розоватыми отсветами солнца, которое так и било сквозь утренние лесные испарения.
Ну разве Алька придумает дельный разговор? Еще на станции спрашивал о воробьях.
Сидевший на коленях у Альки Тобик взвизгнул и начал выкусывать блоху. Алька стал помогать ему ловить злодейку. Все засмеялись.
Саша хорошо понимал: дядя Андрей и Нюра хотят отвлечь его от грустных мыслей. А разве просто было ему проезжать все эти места, где каждая скала, каждая поляна были овеяны славой погибшего отца? Отец его был героем, лучшим пограничником, а он, Сашка, настоящей винтовки в руках не держал и вообще ничего героического еще не совершил, в пограничных делах ничего не смыслил. Да и отца он знает только по фотографии и по рассказам дяди Андрея, а так совсем почти и не помнит…
Саша задумался, глядя на бегущие у самого борта пыльные заросли малины.
А вот мать он помнит. Он помнит, как она под бомбежкой бежала с ним через улицу, упала возле горевшего дома, схватила его, закрыла собой. Он долго кричал, задыхаясь от дыма, вздрагивал от близких разрывов, обнимал ее, уговаривал встать. Подбежали какие-то люди, подхватили его, он отбивался; ему сказали, что мать умерла. Тогда он не знал, что это значит и все ждал, что вот-вот придет она и возьмет его к себе. Но она все не приходила.
Спустя год в детский сад, где он жил, пришла Нюра и громко спросила ребят, кто из них Саша Панкратов.
Саша вбежал в комнату, где любил прыгать на пружинном диване, бросился к Нюре, думая, что наконец-то пришла мама; с тех пор они с Нюрой не разлучались.
…Машина выехала на пригорок. Впереди, за прозрачными кронами сосен, синим огнем блеснуло озеро. Набирая скорость, машина помчалась под уклон, поднялась на гору, снова спустилась в низину. Озеро исчезло так же быстро, как и появилось, и теперь справа от дороги, зеленея мхами и осокой, раскинулась болотистая равнина с выстроившимися рядами и уходящими вдаль гранитными противотанковыми надолбами.
Перед врытыми в землю каменными столбами кое-где еще остались полусгнившие крестовины кольев с обрывками колючей проволоки. А слева, на гранитном косогоре, покрытом пятнами лишайников и сухими иголками хвои, поднимался высокий, напитанный смолистым ароматом и насквозь пронизанный солнцем сосновый лес.
Но вот лес поредел, потянулись горелые пустоши. Земля между обугленными деревьями была изрыта окопами, землянками и траншеями. Медленно проплыл огромный артиллерийский окоп — земляной вал, обложенный снаружи дерном, изнутри укрепленный бревнами. Два средних бревна были расщеплены и выворочены, в песчаной стенке окопа среди чахлых стеблей сорняков чернели отверстия мышиных норок.
Это были настоящие окопы, настоящий фронтовой лес — изрытая снарядами земля, сожженные деревья. Во все глаза смотрел Саша на места, где когда-то насмерть стояли пограничники, где воевал его отец.
Замелькали вдоль дороги метелки конского щавеля, высунулся огромный сук, похожий на рога лося-великана, из-за поворота выскочил восклицательный знак на столбе: «Опасность!» На пригорке стальной бронеколпак ощерил темную пасть развороченной снарядом амбразуры.
Саша ничего больше не говорил, он только смотрел и смотрел, схватывая все на лету, все запоминая.
Дорога выгнулась дугой, пошла по берегу озера. Запахло водорослями, тиной, прелым камышом. Легкий туман скользил по озеру, поднимался, рассеивался в солнечных лучах, и от этого казалось: каменистый, поросший зеленью остров как будто плывет в голубоватой дымке.
— Вот наш остров! — протянув руку вперед, сказал Лузгин.
Саша вскочил и стал пробираться вперед, к дяде Андрею, который стоял уже рядом с Нюрой, приготовившись стучать по кабинке, чтоб остановить машину.
На острове, среди камней и кустов, росла высокая темная ель с бородатым, утыканным сучьями сизым от старости стволом, с сильными ветвями-лапами, окаймленными молодой светло-зеленой хвоей.
А на берегу против острова, где дорога взбегала на бугор, поднимался из озера серый гранитный кряж. Как будто тысячи лет назад огромный и свирепый мастодонт, ломая лес страшными бивнями, пришел сюда на водопой и топтался у воды, и трубно ревел, подняв кверху хобот, вызывая на бой противника, а потом ткнулся головой в озеро да так и застыл, превратившись в камень.
На гребне кряжа росла высокая пирамидальная сосна. Словно орлиной лапой, схватила она скалу и встала на века, раскалывая корнями гранит, поднимая к небу вершину, обожженную молнией.
Утреннее солнце светило сквозь густую зелень острова, теплыми бликами ложилось на сильные, скрученные ветрами и бурями ветви сосны, бросало отсветы воды на гранитные бока горбатой скалы и ослепительными зеркальными блестками отражалось в легкой ряби на середине озера. Все небо было светлым и ясным. Дымка над водой расползалась, по озеру пошли круги: играла плотва.
Саша привстал, чтобы лучше видеть. Вдруг целый утиный выводок с плеском и шумом выскочил из камышей. Не отрываясь от воды, утята пробороздили поверхность озера и выстроились за уткой, отчаянно работая лапами.
— Утки, утки! — вскочив на ноги, закричал Алька.
Нюра едва успела схватить его за бушлат.
Черный с рыжими подпалинами Тобик, поставив ухо торчком, залаял, порываясь выскочить из машины.
«Кря, кря»,- тревожно и сдержанно закрякала утка, кланяясь шеей, направляя свой выводок к острову.
Машина поднялась на бугор и остановилась у подножья сосны.
Из-за крутого бока гранитного кряжа Саша отчетливо увидел на каменном уступе острова среди зеленеющих вокруг высокой ели кустов белую дощатую ограду. Это и была могила его отца — старшины Панкратова.
— Привет путешественникам! — раздался внезапно чей-то громкий голос,- из лесу вышел высокий, с прокаленным на солнце лицом, черноусый и чернобровый командир-пограничник. Был он в сером брезентовом плаще, зеленой фуражке, в сапогах, обмытых росой, с приклеившимися к голенищам розовыми лепестками иван-чая. А рядом с ним — невысокий пожилой человек с седенькой бородкой, в пиджачке, выгоревшей кепке, болотных сапогах. Уж очень он был похож на шпиона. Саша так и подумал, что это нарушитель, которого начальник задержал и ведет теперь на заставу.
— Долгонько ехали,- сказал начальник.- Что, Зябрин, опять с машиной беда?
Из кабинки вышел шофер Зябрин и отдал честь.
— Все благополучно, хорошо ехали,- спрыгнув на дорогу и здороваясь с подошедшими, ответил за шофера Лузгин.
— Капитан Рязанов,- представился начальник Нюре, помогая ей сойти с машины.- Э, да тут солдат — целый взвод!.. Здравствуй, Александр Константинович,- сказал он Саше.- Мой Славка извелся весь, ждет тебя не дождется, завтра же с сенокоса прикатит.
Саша увидел прямо перед собой загорелое лицо капитана. Его темные глаза смотрели спокойно и серьезно.
Саша молча протянул руку, капитан пожал ее коротко и энергично.
— Здравствуй и ты, казачина!
— Я не казачина,- помолчав, сказал Алька.- А я тебя не боюсь! — добавил он неожиданно.
— И я тебя не боюсь… Карп Яковлевич, подойди, познакомься,- капитан жестом пригласил к машине старичка, которого Саша принял за нарушителя.
Тот, щуря добрые глаза, казавшиеся особенно светлыми на темном, в мелких морщинах лице, неожиданно легко вскочил на, подножку и протянул всем по очереди очень жесткую, шершавую и сильную, как тиски, руку.
— Наш бригадир рыбколхоза, товарищ Тулин,- представил его капитан.
Посмеиваясь себе в бородку, Карп Яковлевич задержал Сашину руку в своей и тоже хитренько посмотрел на всех, как будто хотел сказать что-то очень веселое.
Здороваясь с Карпом Яковлевичем, Саша во все глаза смотрел на него, стараясь понять, почему он в гражданской одежде, а ходит с пограничниками.
— Чтой-то ты смотришь на меня? — прищурившись, спросил Карп Яковлевич.- Никак за нарушителя принял?
Саша даже вздрогнул, так неожиданно расхохотались капитан Рязанов и старший лейтенант.
Услыхав замечание Карпа Яковлевича, шофер Зябрин крякнул с досады и, подняв капот машины, наклонился к мотору.
— Зябрин, а Зябрин,- окликнул его Карп Яковлевич,- не меня ли в моторе ищешь?..
И снова капитан и старший лейтенант засмеялись.
— Зябрин у нас на заставе недавно,- обращаясь к Нюре, пояснил капитан.- В наряд первый раз пошел и зацепил Карпа Яковлевича почти у самой его деревни. Восемь километров пешком до заставы вел. Ну, Карп Яковлевич и туда и сюда, и ругаться, и уговаривать, а идти надо, ничего не поделаешь! Идет, а сам обещает это дело до смерти ему не забыть… А в другой раз,- Обернулся капитан к бригадиру,- будешь знать, как документы дома оставлять!
— Документы…- возразил Карп Яковлевич.- Ему орден хочется: бежал за мной и, небось, дырочку в гимнастерке колол, а я отдувайся!
— Считаю ваши действия совершенно правильными, Зябрин,- сказал капитан.- А если он еще будет без документов ходить — веди его на заставу!
Зябрин, коротко ответив:«Слушаюсь!», взял под козырек.
— А новому пополнению,- взглянул капитан на Сашу,- баню истопить, якорь отмыть начисто и в строй на левый фланг.
Саша удивился: когда только капитан увидел якорь? В то же время он заметил, что капитан и старший лейтенант не особенно-то одобряют усердие Зябрина: конечно, пограничник должен разбираться, кто шпион, а кто — не шпион.
— Ну вот что, политчасть,- сказал Рязанов, взяв под руку старшего лейтенанта и увлекая его в сторону,- пока ты своих встречал, у нас тут серьезные дела начались…
Саше было неприятно, что он ошибся насчет Карпа Яковлевича. Сравнивая людей со своим отцом, Саша не склонен был прощать другим ошибки и промахи, а тут вдруг оказалось, что и сам он попал впросак так же, как и неопытный в пограничных делах шофер Зябрин. А Зябрин и Карпа Яковлевича за шпиона принял, и с машиной у него «беда» бывает,- сам капитан говорил. А раз с машиной беда, так какой же он тогда пограничный шофер?
Но эти мысли недолго занимали Сашу.
Ему хотелось как можно ближе увидеть остров. Он спрыгнул на землю, поднялся по песчаному откосу и стал карабкаться на скалу по шершавому, искрящемуся мелкими кристаллами камню. Добравшись до сосны, Саша медленно подошел к обрыву.
В глубоких расщелинах камня зеленели побеги вереска, стебли травы, на опавшей хвое лежали большие сосновые шишки, и прямо на граните, словно шкуры необыкновенной, пепельной расцветки леопардов, толстыми коврами расстелились лишайники. В целом мире, наверное, не было таких замечательных лишайников! Саша прошел по сухим шуршащим коврам, подумав, что на этом месте десять лет назад стояло финское орудие.
Придерживаясь руками за колючие ветки вереска, он подошел к самому обрыву.
Далеко-далеко раскинулось искрящееся под солнцем озеро. На острове виден был каждый куст, каждый камень, каждая дощечка ограды под елью, цветы на холмике могилы, красный кумачовый столбик с поблескивающей металлической звездой наверху.
А слева, если смотреть вдоль дороги по берегу, виднелась за деревьями незнакомая и таинственная, настоящая пограничная застава. По изрезанному тропинками, усеянному валунами склону разбросано около десятка домиков. В глубине, возле полоски молодого леса, кольцом опоясывающего заставу, над обнесенной частоколом и заросшей цветами братской могилой поднимался обелиск памятника. Но самое главное, что увидел Саша, была пограничная вышка, стоявшая у самого большого дома. На площадке вышки ходил часовой.
Откуда-то донеслись голоса. Саше показалось, что кто-то назвал его по имени, и он посмотрел вниз на зеленые верхушки деревьев под скалой. На каменистой тропинке, сбегающей от дороги к озеру, стояли капитан и дядя Андрей и о чем-то спорили. Нюра и Алька собирали землянику.
В это время позади послышался шорох, сдержанный крик, что-то мягко шлепнулось на землю.
Саша обернулся. Под сосной возле толстого корня сидела светловолосая девчонка и таращила на него глаза.
— Змея! — словно опомнившись, проговорила она и указала на валун, с которого, очевидно, только что слетела.
Саша храбро бросился на помощь. Он искал и за валуном и в кустах вереска, даже палку запустил под корень,- никакой змеи не было.
Девчонка поднялась и аккуратно, как ни в чем не бывало, отряхнула сосновые иглы.
— А я что-то знаю,- сказала она.- К вам на заставу гости приехали…
— Мы и приехали,- не совсем умно заметил Саша.
— Мы, мы… Как будто вы одни ездите! — передразнила девчонка и, закусив губу, замолчала.
Саша увидел на ее коленке широкую багровую ссадину. Благородно отвернувшись, чтобы не смотреть, как она будет хныкать, Саша поднял сосновую шишку, размахнулся и бросил ее в озеро. Шишка упала в воду, подпрыгнула, как мячик. На расходящейся кругами поверхности закачались тонкие чешуйки сосновой коры.
— А про змею ты врешь,- сказал Саша.- И про гостей тоже врешь.
— А вон,- показала девчонка,- Аграфена Петровна! Это мой дедушка ее на заставу подвез. Он за Сережей Лавровым приехал, заодно и Аграфену Петровну прихватил.
— Айно! Айно! — донесся голос Карпа Яковлевича.
— Саша! — крикнула Нюра.
— Нас зовут,- сказала девчонка и, в один миг перепрыгнув через корень, скрылась за сосной.
В том направлении, куда указывала Айно, Саша увидел у моста через сбегающий к озеру ручей запряженную в телегу лошадь.
От телеги навстречу капитану и старшему лейтенанту шла пожилая женщина.
— Саша! — еще раз крикнула Нюра, и Саша, перепрыгивая через трещины гранита и вереск, выскочил к дороге. Спускаясь со скалы, он придержался за ствол сосны и угодил рукой в клейкую, как мед, пахучую смолу. Пальцы слиплись, точно связанные. Саша подобрал щепку и стал на ходу отдирать смолу, наблюдая за поджидавшей их недалеко от телеги Аграфеной Петровной.
— Ну вот и Макашина! — посмотрев на старшего лейтенанта, негромко сказал капитан Рязанов.
— Макашина? — переспросил Саша.- Дядя Андрей, та самая Макашина, мать пулеметчика, что по самолетам стрелял?
— Она самая,- ответил за Андрея Лузгина Карп Яковлевич.- Сынок тут у нее в братской могиле, вот она и спросила разрешение к десятилетию обороны на заставу приехать…
— Аграфена Петровна,- крикнул старший лейтенант,- просим к нам, на машине мигом доскочим!
Зябрин на малом ходу подал машину.
— Спасибо, сынок, перейду…- отозвалась Макашина.- Господи, да никак Андрей Григорьевич? Фамилия твоя не Лузгин ли, соколик?
— Значит, вы знаете меня? — с интересом посмотрев на Макашину, спросил старший лейтенант.
— Ну как же не знать! Петенька мой карточку присылал. «Это, говорит, мама, мой командир, парторг, самый уважаемый человек на заставе…» Ты, никак, уж и капитан?
— Старший лейтенант… Вы садитесь в кабинку.
— Да что я, глупая, совсем обеспамятела…- Аграфена Петровна расстегнула широкое пальто и откуда-то из внутреннего кармана достала пачку завязанных в платок бумажек. Трясущимися от волнения руками она разобрала их и вытащила старую, пожелтевшую и измятую фотографию.
Саша, вытянув шею, заглянул сбоку. На фотографии в центре группы пограничников стоял совсем молодой дядя Андрей.
— Все так… и бровки, и глазки, и подбородочек,- рассматривая фотографию, бормотала Макашина, роняя слезинки.
— Ну что ж вы — сразу и плакать! — сказал капитан.- У нас погостите, в деревне побудете,- народ кругом свой, пограничный…
— А в деревне у нас просто замечательно! Сами видели,- поддержал его Карп Яковлевич,- прямо хоть всей заставой приезжайте.
— Знаю, кто тебе нужен,- заметил Рязанов.- Совсем ты, Карп Яковлевич, совесть потерял: гляди-ка, сам уже за Лавровым прикатил…
Посмеиваясь в усы, Карп Яковлевич промолчал.
Рязанов помог Макашиной сесть в кабинку, мельком глянул на старшего лейтенанта. Тот едва заметно пожал плечами.
Саша подсадил на колесо Альку и сам, вслед за Нюрой, ловко забрался в кузов. Краем глаза он видел, с каким интересом наблюдала за ним Айно, и только сейчас понял, что никакой змеи под корнями сосны не было. Айно просто из любопытства, чтобы лучше его рассмотреть, забралась на валун и, зазевавшись, сорвалась. Да и не только Айно смотрела на него,- как же, сын героя!
А каким должен быть сын героя? Что ему делать, как себя вести? Саша вдруг подумал, что он и вообще не знает, какой он есть, и никогда не задумывался, что ему делать, чтоб действительно стать таким, каким должен быть сын героя.
Все, наконец, уселись. Капитан Рязанов соскочил с подножки, захлопнул дверцу:
— Поезжайте, я вас на Буяне догоню.
Где-то рядом в лесу громко заржал конь.
Машина тронулась, проехала еще немного и снова остановилась: у бревенчатого моста через впадающий в озеро ручей стояла телега, на которой приехали Карп Яковлевич и Макашина. Со своего места Саша видел чемоданы и свертки, над которыми возвышалась широкая спина правившего лошадью пограничника.
Зябрин дал сигнал. Пограничник оглянулся, натянул вожжи и тронул лошадь.
— Проезжай, Цюра, проезжай! — крикнул ему старший лейтенант.
Цюра дернул вожжами, направив телегу к обочине. Машина медленно проехала мимо телеги и, набирая скорость, снова выехала к озеру.
Мелькнула ограда, полуразрушенное строение под черепицей. Где-то недалеко раздался протяжный с выкриком гудок паровоза.
— Опять станция? — удивился Саша.
— За кордоном лес возят, дорогу строят. До границы тут — рукой подать,- ответил старший лейтенант; и Саша вдруг осознал, что здесь уже самый край Советского Союза, что «за кордоном» уже все другое: и люди другие, и леса, и озера, и дома, и дороги, и паровозы. Там уже «заграница».
Саша больше не садился на чемодан. Пробравшись вперед к успевшей занять самое лучшее место Айно, так же, как она, придерживаясь за кабинку, Саша стал с нетерпением ждать, когда же они подъедут к заставе.
Нырнув в яму и медленно с воем поднявшись на горку, машина остановилась перед колючей проволокой.
Из небольшого домика вышел дежурный с красной повязкой на рукаве,- сразу же широко распахнулись решетчатые ворота.
Над воротами Саша прочитал лозунг: «Пограничник, Родина требует от тебя высокой чекистской бдительности!»