Взрывом рвануло воздух, запели осколки, в траншею струйками посыпалась земля.
Старшина Панкратов пригнулся, быстро пошел по извилистому ходу. Тянуло дымом, запахом гари. Повязка давила голову, в висках туго, со звоном бился пульс.
За широкой кольцевой просекой горел подожженный финнами лес, горела столовая. Дым застилал озеро, низкие, нависшие над заставой тучи подплывали багровыми отсветами зарева.
Пронесли раненого.
Старшина посторонился, лица не увидел — мелькнул разорванный рукав гимнастерки, закопченная кисть руки с белыми ногтями.
По стоящему за блокгаузом колодцу бил пулемет; цинковое ведро, изрешеченное пулями, подпрыгивало и каталось на плитах, как живое.
Панкратов тронул языком пересохшие губы, глянул на озеро. Километрах в полутора виден был высокий зеленый остров с одинокой елью, против острова — гранитный мыс-наволок с огромной сосной на хребте, вдоль берега — серая полоска дороги.
Пулемет бил с острова.
На мысе сверкнул огонь,- огненными брызгами разлетелся угол столовой.
Старшина повернул к окопам, где был его взвод: редкая цепочка солдат с усталыми лицами, груды гильз, обоймы патронов, на хвое — гранаты.
В пулеметном окопе — парторг заставы Андрей Лузгин, у разбитой радиостанции — его второй номер, Макашин.
Панкратов опустился рядом, взял наушник. Заглушаемый пиликаньем морзянки, чей-то срывающийся голос закричал в самое ухо:
«…Я Заряд один! Я Заряд один! Надо мной «юнкерсы» противника! На меня пикируют «юнкерсы» противника! Чайка, Чайка, кругом на сто восемьдесят! Кругом на сто восемьдесят!..» — поврежденная рация принимала все время одну и ту же волну. Это было все, что связывало заставу с внешним миром.
Снова разрыв. Начисто срубило верхушку столба ветродвигателя, на проводах со скрежетом закачался расщепленный пропеллер.
Запищал зуммер телефона. Панкратов взял трубку.
— Слушаю!.. Старшина Панкратов… Да, перевязали… Есть приготовиться! — Не опуская трубки, крикнул: — Приготовить гранаты!
В соседнем окопе замер, припав к винтовке, длинный, немного нескладный стрелок Зозуля. Лузгин и Макашин — у пулемета. По цепи сухо защелкали затворы.
Шлепнулась запоздалая мина, с визгом брызнули осколки камня. На широкой задымленной просеке между белеющими срезами пней и грудами хвои замелькали неясные силуэты. То пропадая за волнами дыма, то снова появляясь, ближе и ближе подходили освещенные пожаром фигуры — молча шли белофинны в атаку.
Метрах в двадцати затрещали сучья, мелькнуло рыжее, с безумными глазами лицо, сухим треском полоснула автоматная очередь.
— Аля-ля! Аля-ля! Аля-ля! — приближался нестройный нарастающий крик.
Серые куртки финнов полетели на проволоку. Один, двое, четверо прорвавшихся уже лезли на завал. Стреляя на ходу, прыгая через пни и деревья, цепь за цепью подкатывали шюцкоровцы.
— Огонь! — крикнул Панкратов. Поведя автоматом, в упор выпустил полдиска.
Грянул залп. С оглушительным звоном загремел пулемет Лузгина. Андрей бил короткими очередями, выбирая цель, ощущая в плече крупную дрожь приклада. Сознание как бы независимо от его воли выхватывало то расщепленный пень с повалившимся белофинном, то бегущие к валуну фигуры, позванивание гильз, летящие с дальних елок срезанные пулями ветки и сучья… В первую минуту все смешалось в шуме и грохоте, потом стали слышны отдельные .выстрелы, команда, стоны, лязг затворов. Натиск слабел, волна шума спадала. Финны, сметенные огнем, откатывались, перебегая, укрывались за валунами и кочками. Из-за пней трещали автоматные очереди.
— Отставить огонь!
Не успела смолкнуть команда, как метрах в десяти от окопов выскочил шюцкоровец и, петляя, побежал к своим. Несколько пограничников бросились наперерез. В ту же минуту прямо им в спину ударил пулемет.
— Назад! Ложись! — изо всех сил крикнул Панкратов, но не успел остановить их: двое, раскинув руки, упали на камни, третий, с перекошенным от боли лицом, волоча ноги, полз обратно.
Рванувшись, Зозуля сгреб раненого, втащил в траншею. Словно издеваясь, финский пулеметчик дал очередь по его окопу.
Пулемет бил с острова.
— Раненого — в блокгауз, — приказал Панкратов. Сняв трубку, доложил начальнику о положении на участке.
— Лавров у капитана,- коротко сказал он Лузгину.- Тебе команда: коммунистов на КП. Зозуля, остаетесь за меня…
Когда Лузгин и Панкратов пришли к командному пункту, там никого не было. Опустившись у входа в блиндаж, Панкратов прислонился к стенке траншеи и устало закрыл глаза. Невысокий и худощавый, с тонкими чертами лица, сидел он на земле, собравшись в комок, положив на колени небольшие крепкие руки. Затем, не меняя положения и не поднимая головы, потянул к себе висевшую сбоку планшетку и, раскрыв ее, с пристальным вниманием углубился в карту.
Посыпался щебень, в траншею спрыгнул разведчик Лавров. Цвикнули пули, по отвалу цепочкой взлетела пыль, донеслась пулеметная очередь.
По боковому ходу подошел начальник заставы капитан Костомаров. Его широкое русское лицо с воспаленными от дыма глазами было спокойным и сосредоточенным. Войдя в блиндаж, он жестом пригласил остальных, сел на патронный ящик и разложил перед собой расчерченную красными и синими стрелами карту.
Лавров остался у входа. Влажная одежда облепила его сильное тело, но он как будто не замечал этого и, щурясь от папиросного дыма, жадно курил.
— Совещание партгруппы считаю открытым,- коротко сказал Андрей Лузгин.- Слово имеет начальник заставы.
— Финны получили подкрепление, около роты,- негромко начал капитан.- В лощине у них сконцентрирован кулак. Ночью или утром нас атакуют…
Капитан посмотрел на собравшихся, остановил взгляд на Андрее:
— Лузгин, возьмешь взвод, выйдешь через горящий лес к Большим буграм, ударишь во фланг Задача, отбить батарею на наволоке. Будем контратаковать…
Капитан, что-то обдумывая, замолчал Стало слышно, как за просекой горит лес. Глухо пробубнили минометы, ударили разрывы, и снова только гудение пламени да треск горящих деревьев.
Андрей знал, почему молчит капитан: наволок и застава пристреляны с острова. Подняться в контратаку — значит подставить под огонь пулемета оставшиеся силы. Не подниматься — перебьют по одному в окопах.
Из блиндажа. Андрей видел уголок затянутого дымом неба и знакомые очертания треугольной вершины сосны на наволоке, под которой сейчас стояла батарея.
Совсем недавно, перед отъездом Панкратова в отпуск, были они возле наволока. Старшина тогда нашел какой-то камень в пещере или на Больших буграх, набросал на блокнотном листке схему местности, сделал засечки азимута, а потом все поддразнивал Андрея, что тот проворонил замечательное дело.
Под целлулоидом планшетки Панкратова схемой вниз лежал этот листок. На обратной стороне его был обведен контур детской руки с короткой надписью: «Папе от Саши».
Оставаясь на сверхсрочную, Панкратов хотел забрать семью на границу, готовил комнату, купил своему Сашке деревянного коня. А сейчас Сашкин конь горел в огне пожара. С тех пор как гитлеровцы разбомбили Минск, старшина не получал о семье никаких известий.
— Товарищ капитан,- прервал молчание Панкратов,- чтобы отбить остров, мне нужен один человек. Лузгин ударит с Больших бугров, я — с острова. Тогда не мы, а финны будут в ловушке.
— Лавров, говорите!-приказал капитан.
— Я уже докладывал, старшина,- отозвался Лавров.- Озеро простреливают, остров охраняют. От самой близкой тресты (тростник) метров полтораста чистой воды — надо нырять. Девять раз я брал воздух. На лудах (отмель) отдыхать можно, но финны из-за дыма нет-нет, и пустят очередь по воде: на испуг берут…- Лавров замолчал.
— Все ясно? — спросил капитан.
— Ну, раз на испуг, значит боятся.., А дыма не жалко, добавим. Ясно, товарищ капитан,- ответил Панкратов.
— Кого возьмете?
— Лаврова.
— Хорошо.- Капитан больше ни о чем не спрашивал.- Ваша задача, Панкратов, отбить остров, парализовать батарею, держать под огнем дорогу и лощину. Лузгину к трем ноль-ноль занять исходный рубеж — гребень Больших бугров. Сигнал: две красные ракеты. По сигналу ударить огнем с флангов — с острова и с гребня. Я контратакую в лоб…
Было за полночь, когда Андрей провожал Панкратова. Они стояли за бревенчатым срубом причала, укладывали в лодку гранаты, вещевые мешки, коробки с лентами, устанавливали холодное тяжелое тело «максима». Лавров обматывал уключины.
Метрах в пятидесяти по берегу озера горела подожженная Панкратовым прачечная, где до войны хранились в кладовке пакля, щелочь, ружейное масло. Черные клубы дыма и копоти поднимались над прачечной, слабый ветер подхватывал их, еще больше заволакивая и без того задымленное озеро. Временами с острова начинал бить пулемет, пули рикошетили на камнях, с визгом впивались в бревна сруба. В сумерках белой ночи как будто ниже спустились багровые моросящие дождем тучи. На поднимавшемся уступами берегу виднелся обугленный остов вышки, развалины казармы, столовой, гранитные валуны с белыми следами осколков, и всюду вздыбленная, истерзанная земля.
Когда все было уложено, Панкратов отстегнул планшетку, передал ее Лузгину.
— Возьми карту,- сказал он, вытаскивая из-под целлулоида блокнотный листок, и неловко добавил: — Сашкину вот подпись с собой беру…
Подобрав винтовочную гильзу, Панкратов втиснул в нее туго скатанную бумажку и, закрывая ладонью огонек спички, залил гильзу варом от карманной батарейки. Когда вар застыл, сунул запечатанную гильзу в нагрудный карман.
— Ты что-то хотел сказать? — спросил Андрей.
— Да нет, ничего…
— Все продумал, Костя?
— А как же не думать? — Панкратов улыбнулся, и в упор посмотрел на Андрея.- Выйдем в озеро, лодку на якорь, сами в воду, да с тыла и на остров..,
— Не спеши только…- пробормотал Андрей и зачем-то потрогал пуговицу на гимнастерке Панкратова.
— Ты чего?
— Пуговица вот… пришьешь… Ну, иди,- почти грубо закончил Андрей.
Молча столкнули они лодку на воду, потом, посмотрев друг на друга, так же молча и неожиданно для себя крепко обнялись.
Панкратов сел на корму, Лавров пожал руку Андрею, вошел в лодку, проверил, хорошо ли обмотал уключины, с силой налег на весла. С минуту еще был слышен слабый плеск, словно на берег накатывала неторопливая волна. Потом все затихло.
Андрей вернулся в окопы.
За просекой разливалось Желтое зарево. Резко вырисовывались темные груды поваленных елок. Моросил дождь. Все так же тянуло едким, удушливым дымом. Противник продолжал изнурительный минометный обстрел.
Перед рассветом одетые в мокрые плащи пограничники группы Лузгина прошли по траншее, залегли вблизи просеки.
В отсветах пожара выступил из мглы капюшон плаща, ствол карабина, блеснул настороженный глаз лежащего рядом Зозули. Распластавшийся за ним ефрейтор
Макашин, упираясь носками в землю, прополз метра на два вперед, застыл у камня.
— Держаться на зрительную связь, бежать по лощине Спуск у большого валуна… В излучине Черного ручья — сборный пункт,- напомнил Андрей.- Справа по одному перебежками… Марш!
Неуклюжий в тяжелом одеянии Зозуля прополз у крестовины заграждения, вскочил на ноги, пересек по известным только пограничникам маякам минное поле, скрылся за поваленной на просеке елкой. За ним — второй, третий…
Перехватив ремень автомата, вслед за Макашиным последним двинулся Андрей.
Просека осталась позади. Закрывая лицо рукой, Лузгин побежал, следя за раскачивавшимся на бегу Макашиным, чувствуя, как все ближе и ближе подходит сплошная стена дыма и пламени. Пахнуло душным угаром. Стена расступилась, разделившись на отдельные горящие кусты и деревья, на закопченных каменистых откосах догорал густой ельник. Хватив горячего горького воздуха, Андрей бросился вперед.
Дымилась опавшая хвоя, синие огоньки пробегали по обугленным стволам, сыпались искры, нестерпимо жгло ноги, на плечах тлела одежда. Но предположение Андрея оправдалось: в лощину, как в поддувало, тянул сквозняк — здесь уже все прогорело, температура была ниже, чем вверху на склонах.
Выскочив к большому валуну, Андрей остановился: у валуна катался на земле Макашин, стараясь потушить загоревшийся плащ и ватник.
— Вперед, Макашин, вперед! — крикнул Андрей, рванув с него тлеющий, расползающийся клочьями плащ, чувствуя, как тлеет и ползет его собственная одежда.
Дымящаяся фуфайка Макашина, обугленные остовы деревьев и черные груды камней — все расплывалось и кружилось у него перед слезящимися от дыма глазами. Схватив Макашина за руку, Андрей изо всех сил побежал с ним по склону к ручью. Выскочив из полосы пожара, оба повалились на траву.
Андрей несколько раз глубоко вздохнул, опустив обожженное лицо в холодный мокрый черничник.
Земля плыла и кружилась. Шелестел дождь, звонко шлепали капли. Ветер относил к заставе дым и запах гари, Андрей чувствовал, как свежий воздух с каждым вдохом очищает легкие, воспаленную голову Отбросив ненужный теперь ватник, он помог встать Макашину и пошел с ним на шум ручья.
Остальные были уже здесь.
— Зозуля, Макашин, в разведку! Проверить оружие!
Вернулся Зозуля. Придерживая мокрые ветки, стараясь не ступить на валежник, не столкнуть камень, пошли за ним цепью — лица и руки в ожогах, воспаленные глаза, закопченные каски.
Впереди на фоне неба показался скалистый гребень Больших бугров. Андрей поднял руку, приказывая залечь, по-пластунски взобрался на гребень.
Над лощиной голубоватым слоем висел туман. Деревья, затканные росистой паутиной, едва скрывали финские окопы и траншеи. Горели костры, дымила полевая кухня, солдаты ходили группами, перетаскивали ящики с минами, патронами, протирали оружие.
А за лощиной, прямо из озера, поднимался серый гранитный наволок с раскинувшейся на хребте сосной и против наволока — высокий, подернутый дымкой остров.
Андрею казалось, что он даже отсюда видит на каменистом уступе острова вал из камней, силуэты за валом, ствол пулемета.
На всю жизнь запомнил он этот рассвет, влажный от росы автомат, серый в прозрачных капельках лишайник на камне.
Близился восход. Разогнав тучи, невидимое еще солнце золотом зажгло высокие перистые облака, заря перламутровыми полосами отражалась в спокойной воде, откуда-то из-за дальних островов доносился протяжный и звонкий крик гагар.
Неожиданно что-то засвистело, захрипело, и на весь лес заорала луженая глотка вражеской радиоустановки:
— Эй, русь, стафайся! Хитлер уже в Москве! Стреляй в начальникоф, переходи к нам. Если в тесять утра не выйдете по тва — от саставы останется пиль!
Андрей только сейчас увидел за деревьями крытую машину и укрепленный на сосне, обращенный в сторону заставы репродуктор. В тот же миг над лесом, шипя и оставляя дымный след, поднялись две красные ракеты.
— Огонь! — крикнул Андрей и, схватив автомат, выпустил длинную очередь по машине.
Глотка умолкла.
— Ага, заткнулся! — крикнул Макашин» подняв на миг азартное, с опаленными бровями лицо, и снова припал к винтовке, пулю за пулей посылая в мечущихся шюцкоровцев.
Офицеры орали, пытаясь организовать солдат. Солдаты разбегались, прыгали в окопы, отходили к озеру под защиту острова. Было видно, как на наволоке фигурки артиллеристов спешно разворачивали орудие.
Со стороны заставы донеслось «ура». Андрей вскочил на ноги и впереди своего взвода, стреляя на бегу, бросился вниз по склону.
Но не увидел он, как его бойцы соединились с группой капитана, не знал, что означали очереди с озера, взрывы гранат на острове: что-то тяжелое, словно молотом, ударило его в голову, и он, теряя сознание, полетел под откос.
Когда Андрей со своим взводом входил в горящий лес, Лавров и Панкратов были в открытом озере. Лодка двигалась мягкими толчками, плескалась под бортами вода, а вокруг только дымная мгла да шелестящие пеной, расплывающиеся за кормой воронки от весел.
Далеко позади остались и берег и застава. Лавров уже развернулся и осторожно греб к острову,- луды все не было. Напрасно Панкратов пытался достать дно: весло, не коснувшись грунта, выталкивалось наверх, а впереди уже маячил высокой конической шапкой задымленный бугор острова.
Под бортом проплыли зеленые нити водорослей, на песчаной банке вынырнула редкая полоска камыша. До острова двести-триста метров, дальше грести нельзя.
Тихо шурша бортами, лодка вошла в камыш. Наклонившись друг к другу, Лавров и Панкратов сняли с пулемета брезент и привязали лодку, стараясь не вспугнуть подступившую со всех сторон мглистую влажную тишину.
Передвинув автомат за спину, прихватив его ремнем, Панкратов сунул за пояс гранаты и тихо, без плеска, прямо в одежде опустился в воду.
— Дадут ракеты — бей по острову, снимайся с якоря и во весь дух ко мне! Начнут стрелять раньше времени — прикрывай пулеметом…
— Есть прикрывать пулеметом,- Лавров наклонился над бортом.- Там, старшина, возле ольхи — песок, самое удобное место, только камыша нанесло — трещит, спасу нет! А за ольхой — наверх удобней… Константин Сергеевич, пусти меня, я все там знаю!
— Я тоже знаю… Панкратов, оттолкнувшись от лодки, поплыл, раздвигая упругие, шелестящие жесткими листьями стебли камыша.
Лавров знал: старшина верит в него и не потому оставил в лодке, что не мог поручить ему захват острова — самую сложную часть задачи, а потому, что не хотел во второй раз за эти сутки посылать почти на верную смерть.
Лавров проверил, надежно ли укреплен его «максим», осмотрел ленту в приемнике и, напряженно вглядываясь в туманный берег, стал ждать.
Некоторое время еще можно было видеть голову плывущего Панкратова, но, удаляясь, она становилась все менее заметной, потом слилась с плотной завесой тумана и дыма.
Панкратов медленно плыл брассом, опуская лицо и выдыхая прямо в воду. Ни шума, ни всплеска, только, расходясь широкой дугой, бежал впереди него валик волны. Одежда, сохранявшая в первое время воздух, намокла и связывала тело. Гирями тянули ко дну автомат и гранаты. С каждым толчком все медленнее и размереннее движения, все спокойнее вдох, все длиннее наплыв — знал старшина, что значит плавать с оружием.
Перед глазами затянутый плотной мглой горизонт, далеко справа просвечивающее сквозь дым зарево над заставой, и прямо впереди туманный бугор острова с темнеющими у воды кустами, каменистыми склонами и одинокой елью.
Панкратов уже не чувствовал холода, хватавшего за сердце в первые минуты, но с каждым гребком все большей усталостью наливались руки, все тяжелее становилось оружие. Еще шире, еще спокойнее движения, вдох полной грудью и толчок за толчком — вперед и вперед без шума, без всплеска. Ближе и ближе остров, светлей и прозрачнее воздух, ярче на востоке заря.
Руки ткнулись в подводный валун. На бугре под елью то ли камень, то ли голова часового. Держась за валун, Панкратов весь погрузился в воду, оставив на поверхности только часть лица. С минуту он жадно дышал, отдыхая и наблюдая за островом.
Послышался лязг затвора, заунывная песня вполголоса, кто-то выругался по-фински. Вниз покатились камешки.
Панкратов осторожно повернулся на грудь, нырнул и, оттолкнувшись от валуна, поплыл под водой, время от времени поднимаясь лицом к поверхности, жадными глубокими вдохами стараясь освежить утомленные легкие. Только увидев отлогое дно и выбравшись на песок, почувствовал, как мало осталось сил.
Куст ольхи скрывал его. За полосой песка кольцом вокруг острова лежал вынесенный на берег камыш: прикоснешься — и кажется, что даже на каменном мысе слышно, как он шуршит.
«Где пулемет? Где охрана?» Сдерживая озноб, Панкратов освободил автомат, отстегнул гранаты, вставил запалы и стал ждать.
Остров затаился. Не было слышно ни голоса, ни лязга оружия. Только доносился откуда-то крик гагар.
Тишину разорвал металлический голос финской радио-установки, звук разнесся далеко по озеру. Затрещали, захлопали выстрелы на берегу. Загремел с озера, со стороны песчаной банки, «максим» Лаврова. В ответ ему, оглушая до звона в ушах, ударили короткие, торопливые очереди с острова.
Пулемет! Гофрированный ствол развернут в сторону лодки Лаврова, за валуном на уступе — две распластавшиеся фигуры. Замысел удался: пулемет больше не бил по заставе. Повернув его, финны вступили в дуэль с Лавровым.
Вскочив на ноги, Панкратов одну за другой метнул гранаты, увидел на миг, сквозь дым и пламя, как, отброшенные взрывом, замерли на бруствере шюцкоровцы Он только прыгнул на уступ, как прямо на него выбежал третий, охранявший пулемет. Что-то вспыхнуло перед глазами, с силой ударило в грудь. Падая, Панкратов нажал гашетку, полоснул перед собой очередью, поднялся, снова упал и, превозмогая неимоверную тяжесть, сковавшую все тело, цепляясь за камни и вереск, шаг за шагом пополз к пулемету.
Увлекая за собой камни, к берегу скатился труп белофинна.
Почти свалившись в окоп, Панкратов грудью развернул пулемет, впился в ручки и, не останавливаясь, выпустил пол-ленты по батарее, по мечущимся на берегу шюцкоровцам.
Гул в ушах, дрожь пулемета, набегающие на мушку фигурки и красное, будто в крови, небо — все это билось в нем самом тяжелыми очередями, ускользало, вырывалось из слабеющих рук. Он остро и ясно схватывал глазами лежащую перед ним лощину, вспышки на гребне бугров, трупы возле орудий, на мысе, на дороге. Где-то рядом ударили короткие очереди: подоспевший Лавров бил с лодки из «максима».
— С пулеметом ко мне! — крикнул Панкратов, всю свою волю сосредоточив на мучительном желании стрелять, стрелять, удержать, не выпустить ручки. До отказа нажав гашетку, теряя сознание, Панкратов весь жил боем, словно не Лавров, а сам он втаскивал на уступ четырехпудовую тяжесть «максима», менял ленту, устанавливал пулемет в окопе…
Первое, что он увидел, когда очнулся, было склоненное над ним испуганное лицо Лаврова.
— Старшина!.. Жив? Старшина!..- повторял Лавров, разрывая на нем гимнастерку, бинтуя простреленную грудь.
Панкратов оттолкнул его, упал головой на казенник, и, собрав все силы, снова открыл огонь по батарее, по каменному мысу.
Старшина был жив. Он еще двое бесконечно долгих суток был жив.
Дней не было.
Ночей не было.
Был бой. Только бой…
