Роман
Женихи, где вы?!
Леля хлопнула дверью, послала ко всем чертям горничную, упала на постель и больно укусила подушку.
Письмо в редакцию
Милостивый государь г. Редактор!
Сейчас только я узнала, что в ноябрьской книжке «Отечественных записок» (я либеральна, но сознайтесь же, что эта газета опьянела от реализма!) пропечатали мой журнал «Друг дам», издающийся в Москве. (Подписная цена: в Москве 6 р., а в других городах 7. В Петербург мы не пошлем ни одного номера, ни за какие деньги! В Петербурге живут всё надсмешники.) Какой-то H. M. (несомненно, мужчина) в своей статье «Забытая азбука» осмелился нападать на беззащитных женщин, издеваться над ними, страмить их, ненавистничать. — «Многие женщины и не подозревают, что в Москве у них есть друг», пишет он с эронией. Он смеется надо мной и над моими сотрудницами (бедные мои!) и над нашими открытиями, которые мы открыли в нашей редакции.
А между тем наши открытия достойны далеко не смеха. Мы, беззащитные, гордимся ими… Ах! Мы открыли, что эта черная земля, эти люди несчастны потому, что опьянели от реализма. Мы открыли, что червонные валеты есть не что иное, как представители крайнего материализма, погубившего мир. Разве это не правда? Мы боремся с реализмом и материализмом, хотя и не имеем понятия ни о том, ни о другом. Н. М. смеется над каждой статьей, глумится над каждым словом… Ну положим, мы безграмотны, рутинерки, беремся не за свое дело… Положим! Но ведь он же кавалер, cher redacteur! Он кавалер, а мы дамы и беззащитные дамы! Мы женщины. Если бы он позволил себе сделать эту дерзость на балу, то его вывели бы.
А «Отечественные записки»… Осмелились! Я либеральна, но согласитесь же наконец, что этот жюрнал опьянел от реализма! Берегитесь, г. Щедрин! Настанет грозный час отмщения, и не спасет Вас Ваш материализм. Мы восторжествуем, и «Друг дам» избавит эту несчастную землю, этих людей от реализма и материализма!
Редакторша Богуславская.
P. S. Сейчас я заглянула в словарь Бурдона «40 000 иностранных слов»… Теперь я знаю, что значит реализм и материализм.
Бедные, как мне вас жаль!
J’… Je dis que
Рекламы и объявления
Принимается подписка на журнал «Друг дам» (A propos: Зри «Отечеств. зап.», 82, 11, «Забытая азбука». H. M.), издающийся в Москве. В будущем году будут напечатаны между прочим следующие статьи:
1) Мы опьянели от реализма. Фантазия странницы Баклушиной.
2) Червонные валеты как представители крайнего материализма. Рассуждение классной дамы А. К.
3) Qui est ce que ce Щедрин? Полемическое одеколонотолчение богомолки Хевронии…
И многие другие. Вообще мы поставили себе задачей борьбу с реализмом, рационализмом, материализмом и индифферентизмом. Косметические средства, балет и воспитание детей занимают в нашей программе не последнее место. Во избежание ошибок и недоразумений, которыми испещрили мы истекший год, мы приобрели словарь Бурдона «40 000 иностранных слов». Теперь мы будем знать, что значит реализм и материализм!
Редакторша Богуславская.
Нужны ВОДОВОЗЫ для пополнения пустых мест.
Москва, редакция «Будильника».
Вышли из печати новые книги.
Об отмене пошлины на бамбуковые палки, вывозимые из Китая. Брошюра. Ц. 40.
Искусственное разведение ежей. Для фабрикующих рукавицы. Соч. отставного прапорщика, ныне сельскохозяина Раздавилова. Ц. 15 к.
Путеводитель по Сибири и ее окраинам. Сод.: I. Лучшие рестораны. II. Портные, каретники и куаферы. III. Адресы «этих» дам. IV. Указатель богатых невест. V. Из памятной книжки Юханцева. Книга, необходимая для гг. интендантов и кассиров. Издание Буша и Макшеева. Ц. 3 р. 50.
Тайны ста сорока четырех катастроф, или Русский Рокамболь
(Огромнейший роман в сжатом виде)
Перевод с французского
Глава I
Была полночь. Природа капризничала, как старая дева. Месяц зарылся в черные тучи и не глядел на землю. Осенний дождь с остервенением стучал в окна… Гнулись дубы и ломались сосны. Ветер стонал, как озлобленный, и рвал всё и вся…
Стонущие и воющие от ветра телеграфные проволоки несли из Таганрога в Скопин следующую телеграмму: «Скопин. Кавалеру ордена Льва и Солнца Рыкову. Всё погибло. Он донес. Я заключен в темницу. В таможне аресты. Ужасно! Напрасно Узембло не уступил ему этой женщины. Ответ не уплочен. М. Вальяно».
Прочитав эту телеграмму, Рыков побледнел, но пошагав немного, он улыбнулся. Лицо его прояснилось. Он позвонил…
Вошел слуга.
— Свентицкий еще не уехал? — спросил Рыков.
— Никак нет-с!
— Позвать его!
Минут через десять в кабинет Рыкова вошел высокий статный мужчина лет сорока. На его лице рядом со следами когда-то бывшей красоты светились мужество, страдания и нежелание покориться судьбе. Вошедши в кабинет, он почтительно поклонился. Рыков подал ему телеграмму.
— Ну, что вы скажете? — сказал он, когда тот прочитал телеграмму. — По-видимому, дела наши очень плохи. По-видимому, и меня ожидает участь Вальяно. Он может донести и на меня. Как вы думаете?
— Пррроклятие! — пробормотал сквозь зубы Свентицкий. — Этот человек любит женщину, которую я люблю. Я настаиваю на том же, на чем и настаивал: он должен умереть!!!
— Браво! Узнаю в вас моего храброго друга! Итак, действуйте. Его деньги в моем банке. Это заставляет его несколько бояться меня. Не так ли? Ха-ха! Его богатство в моих руках. Во-вторых, мы во всякое время можем донести на его дядю Свиридова, служащего в Киеве. Пригрозите ему этим доносом. У Свиридова на рыльце целая пуховая перина. В-третьих, мы знаем, где хранятся те деньги, которые стащил для него его другой дядя, казначей Московского воспитательного дома, Мельницкий. Эти деньги, триста тысяч, хранятся у одной из его… женщин. Дайте ему понять, что нам всё известно. Крутые меры приберегите к концу. Поняли?
— О, нет! — застонал инженер. — Он должен умереть! Недостоин он Маргариты, которая — увы! — любит его! Умереть!! Крови!!!
— Родители насильно выдают ее за Узембло?
— Да. Но она не послушает родителей. Для меня не страшен Узембло.
— Вальяно погубила любовь. Он тоже домогался Маргариты и погиб, как видите… Но из принципа не нужно уступать нашему общему врагу, хотя бы всем нам грозила участь Вальяно. Итак, действуйте… Пошлите телеграмму Узембло и Казакову. Пусть будут готовы. Вот вам пятьсот тысяч на расходы. Денежки славные, монастырские. Хе-хе… Будьте храбры и не унывайте, мой друг! Маргарита будет ваша! Где теперь наш враг?
— Он едет из Таганрога в Петербург. На пути он заедет к ней. Но… мы не допустим!
— И отлично. Адью, мой друг! Кланяйтесь нашим друзьям!..
По уходе Свентицкого Рыков застонал и схватил себя за волосы. По бледному лицу потекли слезы, подогнулись колени…
— Боже мой! — простонал он. — Прости меня! Эти люди — орудие в моих руках. Их преступлениями я добуду себе Маргариту! Я люблю ее больше жизни!..
Через пять минут дом Рыкова огласился рыданиями хозяина… Через шесть минут инженер Свентицкий катил на экстренном поезде к станции «Аневризма», где должны были ждать его Узембло и другие сообщники.
Глава II
В четыре часа той же ночи я, сидя в купе второго класса, мчался от станции «Аневризма» к станции «И вы не погибли?!». Я ехал со свидания. Уверения в любви и клятвы Маргариты звучали еще в моих ушах… Сладкие думы и мечты навеяли на меня дремоту… Я задремал, но не успел уснуть… Когда я закрыл глаза, в мое купе вошли две темные фигуры… Они постояли около меня и сели… Одна возле меня, другая vis-à-vis. Я начал разглядывать их. То были двое мужчин с длинными черными бородами. Оба были вооружены с головы до ног. Из их карманов выглядывали револьверы, ножи и банки с ядами. На спинах покоились прекрасные винтовки. Из-за фалд пальто выглядывали топоры, привешенные к поясам. В руках обоих было по длинной казацкой пике. Я задрожал. Кто они? Рассматривая их, я скоро заметил, что бороды их фальшивы, и в носе одного из них узнал нос Узембло.
«Аааа… Вы убить меня пришли? — подумал я. — Постой же!»
— Пока суть да дело, — пробормотал Узембло другому на ухо, — давайте развратим его нравы…
И подав мне номер «Гражданина», заложенный в номер «Шута», Узембло проворчал:
— Не желаете ли? Прелестные есть штучки!! Почитайте-ка!
В купе было не особенно светло, но я сумел вкусить предложенные продукты. Нравов себе я не развратил чтением и после него ничего не почувствовал, кроме изжоги.
— Прелестные журналы! — сказал я. — Люблю прессу! Ужасно! И нельзя не любить… Карает! Однако, чёрт возьми, ужасно разит моими духами!.. Зашел я недавно к Брокару, спрашиваю у него хороших духов, и он чёрт знает чего мне дал… Понюхайте-ка — какая гадость!
И я поднес к носу Узембло и его спутника, в котором я скоро узнал Свентицкого, флакон. Оба понюхали. Во флаконе был хлороформ. Мои враги задремали. Я дал им еще раз понюхать, и они оба крепко уснули. Скоро мы прибыли на станцию. На станции стоял встречный поезд, шедший к «Аневризме». Я взял в охапку моих врагов и снес их, уснувших, в один из вагонов встречного поезда… Злая насмешка! Узембло и Свентицкий уехали обратно. Утром я уже был в Петербурге. Гуляя по Невскому со своим другом Немировичем-Данченко, я встретился с отставным гвардии поручиком Миллером и инженером Казаковым. Увидев меня, Казаков захохотал от радости: уведомленный Свентицким, он шлялся по Невскому и искал погубить меня. Он нашел меня и потирал руки. Шедший с ним под руку Миллер тоже обрадовался, увидев меня. Я связан с ним теснейшими узами дружбы. Десять раз я спасал ему жизнь, и он был предан мне всей душой.
— Вечером прошу ко мне, — пригласил меня Казаков.
— Вечером я в «Аркадии»…
— Гм… Ну, а если вы по какому-либо случаю не будете сегодня в «Аркадии», то обещаете быть у меня?
— Обещаю.
В глазах Казакова засветилась радость. Он быстро простился с нами. Через двадцать минут горела «Аркадия», подожженная Казаковым. Этому злодею страстно хотелось, чтобы я был вечером у него, и он не остановился перед преступлением! Проходя мимо горевшей «Аркадии», я вытащил из пламени Родона, который за спасение жизни заплатил мне дружбой.
— Берегитесь Казакова! — шепнул мне Немирович-Данченко. — Он замышляет что-то недоброе. Если не верите мне как другу, то поверьте как глубокому психологу и физиономисту… Однако будем говорить тише… Нас подслушивает Баталин.
Я оглянулся… Сзади нас шел Баталин и пронизывал нас насквозь своими взглядами.
— Меня гнетет страшное предчувствие! — прошептал Миллер.
Я поверил моим друзьям и вечером не пошел к Казакову. Вечером я посетил в темнице моего друга и собутыльника, редактора Федорова. Я застал его молящимся… Этот человек нес кару за чужие преступления! Мы обнялись. От него я отправился с Миллером к князю Мещерскому. Почтенный князь за весьма умеренную плату отлично гадает на картах и кофейной гуще. Застали мы его за составлением мелочей для своего «Добряка». Взяв в руки карты, он предсказал нам победу. Казаков же в то время, когда мы гадали, метался у себя на кровати и голосил:
— Ну, постой же, Миллер! Я покажу тебе! Это ты подговорил мою жертву не приходить ко мне! Пропали деньги, которые заплатил я за синильную кислоту!
Глава III
«Москва, Страстной бульвар. Его полублагородию отставному портупей-юнкеру Эженю Львову-Кочетову. Поспешите прибыть на совещание. Он цел и невредим. Ждем. Продолжайте макать в разум. Ваш слог прелестен. Благодарный Свентицкий и Ко».
Кочетов, прочтя эту телеграмму, сел на поезд и покатил к «Аневризме». Ехал он в первом классе (билет был даровой) и утопал в мечтах. Он тоже любил Маргариту… Эта любовь погубила его. Прежде он был на «ты» с Рошфором и Араби-пашой, теперь же… благодаря этой любви, стоит в рядах моих врагов… О женщины, женщины!
На станции «Аневризма» был бал. Этот бал давался начальником станции, отцом моей Маргариты, для избранных друзей. Станция, будки, диски и сад, окружающий станцию, были иллюминованы. В комнатах гремела музыка. Она, моя Маргарита, прекрасная, чудная, дивная, прелестнейшая, как тысяча испанок, была царицей этого бала. Она освещала в тот вечер всю вселенную своей красотой и бриллиантами, которые всплошную покрывали ее упруго-гибкое тело… Я стоял в углу и пожирал ее глазами. Около меня стояли мой будущий посажёный отец Н. П. Ланин и редактор «Русских ведомостей» Соболевский, которого я имел в виду пригласить в шафера.
— Хорошо вам, ей-богу! — говорил я Ланину. — Газета своя, шампанское свое… Хочешь читать — читай хоть целый день, хочешь пить — пей сколько влезет… Хорошо!
— Мм-да… — говорил Ланин, самодовольно улыбаясь и любуясь моей Маргаритой.
Впереди нас Лентовский дергал за рукав Родона и говорил ему:
— Едемте! Вам нужно играть! Ведь это свинство!
— Не могу я ехать, — говорил Родон, вздыхая. — Я не могу оставить моего друга, который спас мне жизнь!
В другом углу Узембло, юноша с испанским лицом, с ужасно черными, густыми бровями, Свентицкий и Казаков шептались. Они пожирали ее глазами и держали совет. В третьем углу сидел Евгений Львов и, глядя на мое лицо, составлял в уме своем передовую статью. Депутаты от Вальяно и Рыкова стояли около него и шептали ему что-то на ухо.
Посреди залы стоял Лютостанский и показывал нам фокусы: он делал из хлеба и колбасы маленьких еврейчиков и глотал их. С ней ходил Миллер. В полночь Миллер подошел ко мне и сказал, что она хочет говорить со мной. Я взял ее под руку, и мы пошли в сад. Мои враги бросились за нами, но друзья мои не дремали. Миллер, Ланин и Соболевский стали у дверей и не пустили моих врагов в сад. Они уперлись в дверь плечами, и никакая сила не была в состоянии сдвинуть их с места.
— Сделайте вы полшага, и вы погибли! — крикнул Родон моим врагам.
Узембло заскрежетал зубами. Казаков поклялся убить своего друга Миллера.
В саду было тихо… Пел соловей. Где-то вдали журчал ручей. В беседке Немирович-Данченко точил кинжал на врагов своих и моих. По аллеям, как тень, слонялся Баталин и подслушивал. Я взял ее за талию…
— Тебя Узембло хочет убить, — простонала она. — Беги! Все вина и закуски отравлены… Рыков прислал им миллион… Вальяно выпущен из тюрьмы и едет сюда… О, ужас! Мы погибли!
Я закутался в плащ, поцеловал ее и бежал.
Через три дня я ехал к дяде Свиридову — сказать ему, что на него доносят мои враги.
Была ночь. Наш поезд мчался к Курску. Я сидел в купе и глядел в темное окно.
Дождевые капли и ветер производили на моем окне музыку. Я глядел в окно и думал о ней…Сладкие мечты о счастье наполняли мою душу. О, я был счастлив! Я был любим, и я был победителем!
Но враги мои не дремали. Близ станции «Чернь» они вытащили из насыпи трубу. Дождь и болото размыли насыпь, и мой поезд полетел в бездну… Так мстили мне мои враги за то, что я был счастлив!
Гречневая каша сама себя хвалит
(Нечто спиритическое)
Слово Осколки состоит из семи слов. Семь на нашей планете играет такую же важную роль, как и три (семь смертных грехов, семь дней в неделе и т. д.). Вывод из сего понятен.
Слово «Осколки» дает материал для следующих слов:
Силок. Мы ловим, хапаем и цапаем ближних, хотя и не служили ни в дворниках, ни в урядниках. Каемся… Наш силок, наша кутузка — сатира. Места не столь отдаленные помещаются на первой странице, столь отдаленные на последней. Первые у нас страшней вторых. Сыщики больше тайные…
Кол. Колами гимназисты величают единицы; турки — колья. Первые мы ставим поэтам почтового ящика, на вторые сажаем наши жертвы.
Колки. Мы колки, как осы. Буслаев слово «осколки» производит от двух слов: «осы» и «колки». Нужно радоваться, что у нас в России еще есть порядочные ученые… Впрочем, осы разные бывают!
Кси. Имя буквы греческой ξ, означающей число 600. Намек на 666 (число зверино). Ужасаемся! Оно же, 600, есть число постоянных сотрудников «Осколков» и число тысяч подписчиков… (Если верить почтамтским чиновникам, у нас 600 000 подписчиков.)
Клико. Вдова, произведения которой известны всему свету… Бабенка шипучая, игристая и забористая… Знакома со сведущими людьми у нас на Руси. Пандан к ерофеичу. Ею лечат сытость, ерофеичем голод… Бичуем ее и ее поклонников.
Сокол. Герой соколиных охот. Бьет глупых уток, крыловских гусей и вообще дичь… Связан неволей, а потому дает иногда промахи и не бьет всё то, что ему хочется побить…
Икс. Большинство из нас — иксы. Никто не знает, кто мы, что мы, где мы… Можете ли вы поручиться,