1. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Милая Маша, попробую написать тебе и, как сумею, рассказать, что случилось у нас под Новый год.

Никак у меня не выливалась форма обычной нашей встречи Н. года. Много больных, Зося после тяжелого гриппа первый раз должна была выйти, Нина Ник. в больнице, дома все больны, будут ли приходить ночные гости?

К 11 часам я оделась и села в столовой у накрытого стола и все думаю: как-то странно начинается, т. е. кончается год. Жду Леву с Таней и Дорохиных. Пришел первый Лева, и я сидела в Софиной комнате. А я все думала – для кого мы наготовили? Варя все носит и носит, стоит распластанный поросенок, и я Варе сказала: ты все носишь, а кто же есть будет? Слышу звонок и Зосин голос, а где же Дорохин? Дорохин вскоре появился с двумя воздушными шарами, но я его так и не видела, он прошел прямо в столовую, чувствую, что суматоха какая-то, вызывают Иверова, Лева по телефону вызывает скорую помощь, через несколько минут слышу падение чего-то грузного. Выхожу и вижу в передней на сундуке с безумным каменным лицом сидит Зося и кричит: он умер, я знаю. Когда он упал ничком – Лева с Зосей поворачивали его, он был уже синий – он ни минуты не страдал. Без пяти минут двенадцать его выносили – так я его и не видела. Я не хотела идти в столовую, но начали приходить и свои и чужие – это было страшно. Есть не ели, а пили – это да. Какие-то ненужные люди сидели и старались меня «развлечь», а я сидела и не могла понять, что случилось. До похорон – 4 янв. бродили все к Зосе и ко мне, вся труппа как один человек объединилась в своей симпатии к Коле. В ночь на 4-ое янв. тело привезли в театр, очень красиво обставили, было торжественно, говорили о нем взволнованные души, играл оркестр, пел хор и соло. Меня привезли, и я постояла в карауле рядом с Зосей и поклонилась и простилась с ним, верно, ненадолго. На кладбище не пустили, я была дома, были Лева, Виталий, Слава с Ниной, с кладбища все главари нашей труппы были у нас.

16 янв. Продолжаю: народу много, и накануне вечером пришло около 20-ти человек. Людям с кладбища, конечно, надо поесть и согреться. Я предложила сделать à la fourchette – два хороших пирога, ногу чудесной телятины, салаты, много закусок и водки – всем было уютно, и я отогрелась, почувствовала себя в актерской среде. А рядом в Софиной комнате лежала Зося – ее усыпил Иверов, и я волновалась, что она долго спит, но все хорошо. Она не ела, только могла пить и желе глотала. Бедняга, ей теперь придется всю жизнь перекраивать – но ее окружает вся наша театр. семья, и это облегчает ей ее трудное положение. Она каждый день приходит к нам, ездит на кладбище, уже три раза играла. Подумай, Коле было 48 лет только.

Маша, мне трудно писать, глазам как-то неловко.

Я сама сижу дома, мороз и ветер, дышу трудно; Софа все время хлопочет, устраивает, а я просто индюшка полуслепая; в свободные часы разбираем сундук с письмами – много твоих писем.

Удобна ли тебе лампа?

Лева с Таней сейчас в Рузе, Дом отдыха композиторов.

Получила от Ады длинное письмо.

Как Рыжик-красавец? Милый Каштанка?

Хотела бы еще много написать, да не могу.

Елену Фил. обнимаю и все хочу ей писать. Надежде Аникиевне – вспоминаю ее энергию и мужество в нашей сутолоке – кланяюсь. Обнимаю и целую тебя. Твоя Оля

Все письма О.Л. к М.П. за этот год хранятся: ОР РГБ, 331.78.29.

 

2. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Милая удмурткаОлечка!

Отправляю тебе письмо Ефима Мануиловича Флейса – твоего земляка, ты, конечно, сама лучше на него ответишь.

Больше месяца как сидим в снегу по горло. Жители ломают себе руки и ноги и предпочитают сидеть дома, что и мы делаем. Одному только Рыжику приятно. Кстати, он стал красив на удивление! Первое удовольствие для него играть с Каштанкой в снегу. Он чистенький и от него хорошо пахнет. Передай Софочке, что он много ест и много спит. Огромный стал, ласковый.

Работаю много, готовимся к юбилею, со всех сторон света получаем письма и рукописи для просмотра и исправления. Так хочется отдохнуть и переменить обстановку, что ты и представить себе не можешь! А в сугробах еще скучнее… Еще никогда не было так много снега и на земле, на крышах, на балконах. Для Рыжика, конечно, это приятно, но нам, жителям Крыма, стало уж очень противно. Временами даже перестает ходить трамвай!.. О как бы я хотела в Москву, в Москву… Особенно мне жаль приезжих, котор. все-таки приходят к нам. Да, Ялта не сотворена для настоящей зимы!..

Как-то вы все поживаете, не балуете часто письмами, а так бы хотелось знать, как у вас идет жизнь. Как поживает Зося… я часто о ней думаю, и всё еще мне жаль Николая Ивановича. Грустно мне, что Софа перестала писать письма, как она писала прежде – подробно. Хотя бы звонили почаще.

Ну, будьте здоровы, больше писать нечего и не о чем.

Попроси Софочку, чтобы она написала хотя бы одно письмецо. Маша

Все письма М.П. к О.Л. за этот год хранятся: ОР РГБ, 331.106.8.

 

3. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Дорогая Маша, вот уже 2-я неделя, как я живу в Барвихе, где принялись за меня как следует, а то я совсем надежду потеряла, что смогу поправиться.

8 июня. Маша – две недели, как я в Барвихе, лечат вовсю. Сердце поправляют: в вену вливают раствор – чего, не помню, каждый день лежу в палатке и дышу чистым кислородом. В голове шум пульсирует, ничего не соображаю, а соображать мне нужно.

Приближается дата 15-го июля, а мы с тобой ничего не знаем друг о друге. Ты счастливая – у тебя есть материал, а я должна что-то сделать и не знаю что. В голове мысли и желания что-то сделать, а при моей слабости и отсутствии зрения ничего не ладится.

Все время два раза в день уколы камфары. Что может такого инвалида, как я, восстановить?

Холод все дни, обидно за чудный июнь, все расцветает, все живет.

Кончаю, ибо Софа повезет письма в Москву.

Будь здорова, обнимаю и целую. Не забывай меня.

Елене Ф., Аникиевне, Полиньке, Ульяше. Целую Ольга

Год по почтовому штемпелю.

 

4. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, меня оставили здесь еще на 2 недели. Думают, что мне будет лучше.

Вот месяц, а я всего раз или два немного выходила. Попробую покататься – приготовили коляску.

20 июня. Вчера же и под вечер и покаталась по чудному лесу, аромат опьяняющий. Кресло легкое, на резиновом ходу. Возят меня мои две няни – Мотя и Настя – не первой молодости, кот. по очереди находятся при мне и день и ночь.

Писать трудно, а рассказать о них хотелось бы – ты посмеялась бы.

Все это, все эти прелести и чудный уход и вообще все стоят 6 000 – шесть недель, ай!

Стоят на столе чудесные садовые цветы.

Жду сейчас приезда Софы и Левы и рассказов.

Я, Маша, без книг просто растерялась. Читают мне редко – то здешняя девушка из библиотеки, то приезжает московская молодая врачиха моя из Кремлевки. Сейчас я бы еще и еще раз перечитывала – ты знаешь кого…

Шатаюсь по комнате от койки к столу или к диванчику.

Год по почтовому штемпелю.

 

5. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Милая, дорогая Олечка!

Как твое здоровье? Давно нет от тебя никаких известий. Даже телефонных!..

У меня очень много хозяйственных неприятностей – главным образом, никак не можем переменить садовника: он притворяется больным и потому неприкосновенным.

Сад наш в этом году чудесен – было много чудесных роз, как никогда! Вероятно, от обильного снега! Я все еще не отдохнула от съемщиков и от обилия писем.

Мне грустно подумать даже, что я буду одинока 15 июля… Конечно, народу будет много, а близких – увы!

О тебе знаю очень мало, даже не знаю, где ты? А в Москве, вероятно, будет много народу – на кладбище, на дорогой для меня могилке. Я просила Софочку купить веночек, и желательно было бы, если бы она выполнила это мое поручение.

Посылаю тебе удмуртскую телеграмму и желаю быть здоровой.

Целую крепко и обнимаю. Привет и поцелуй Софочке. Маша.

Когда собираетесь в Ялту?

Где Зося?

Приезжайте скорее.

 

6. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Милая Олечка, мне невыносимо грустно, что мы в такие памятные дни не вместе… Я все-таки надеюсь, что ты осенью приедешь.

Привет Софочке сердечный. Целую. Маша

Текст написан на задней сторонке конверта со штампом Ялты 15.7.54, видимо, черновик телеграммы.

 

7. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Больна и я, дорогая моя, золотая моя Оля!

Замучили меня сквозняки и корреспонденты проклятые! Ты думаешь, мне приятно было говорить по радио? Не жутко?

Я чувствую, что скоро умру, и боюсь, не повидаюсь с тобой. Так бы хотелось поговорить!

Пишу лежа и тоже быстро утомляюсь – сердце своими перебоями не дает мне покоя. По ночам плохо бывает!

Я лежу уже больше двух недель; конечно, работать приходится и лежа.

Твоя Софочка душка, я люблю ее сердечно и очень, очень уважаю и люблю ее также и за то, что она тебя не покидает и заботится о тебе! Олечка, я тоже тебя люблю, и ты мне самая родная, близкая – ближе никого нет… Теперь, к концу жизни, хочется тебе сказать так много нежного и что я глубоко предана тебе. Меня очень огорчает Сережа – зачем он психопатит? И то, что он мне прислал – мне противно! Не хочу и смотреть.

Вчера армянский дядя привез мне из Худ. т. 3 тыс., сахару, рису и муки, и так мне тяжко принимать почему-то!

Ты обо мне не заботься и не беспокойся, у меня все есть, острота прошла, с Б-кой наладилось.

Целую тебя крепко и нежно.

Твоя Маша

Датируется предположительно, по вероятному соотнесению с 50-летием со дня смерти А.П.

 

8. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Дорогая Маша, все хочу написать тебе о том, как было в чеховские дни, да все с глазами не везет, боюсь напряжения. Сейчас опять начинаю ходить понемногу, ночью уже сплю без няни, а дневная няня приходит в 8 час. и до 6-ти. Софа часто ездит ко мне, то одна, то с кем-нибудь. На днях были у меня Рихтер с Ниной и Журавчик, завтра хочет приехать Игорь Алексеев.

Барвиха меня все-таки подкрепила, и я смогла довольно сносно выехать и в Музей, и в Новодевичий, и в Колонный зал.

В Музее я до сих пор еще не была, т. к. такая толпа была, что я не смогла войти, но зато накануне, 13-го июля, поздно, почти в 12 ч. звонок, и входят К.М. Виноградова и Балабанович, которые соорудили буквально в несколько дней это открытие. Они влетели прямо с работы взволнованные, бодрые, перебивая друг друга старались рассказать мне о своей прямо сказочной работе, чтоб открыть музей. Софа кормила их, ибо они были голодны, – и ели и все говорили. Мне понравился их радостный запал – и меня они заразили. На другой день мы поехали к Музею. Всюду толпа, жадные лица, толкотня во дворе, наконец открыл собрание министр, говорил неплохо. За ним говорила Т.М. Зуева, говорила длинно, но было шумно и я уловить ее мыслей не смогла. Затем вся толпа ринулась в дом, начали работать фотографы и киношники, а мы поехали домой. Самое удивительное было в Новодевичьем в 12 ч. – возложение венков. В моей памяти ясно стоит этот солнечный день, эта благоговейная тишина многолюдной толпы (по пропускам), стоявшей шеренгами – ни суеты, ни лишних движений. Памятник стоял и сиял белизной вычищенного мрамора, решетка, вся заново покрашенная, как черным кружевом окружала его. Недалеко у стены стояла кафедра, с которой говорили речи, – председатель всех собраний был моя давняя симпатия Федин Константин Александрович, писатель – благородный, простой, умница, от него как-то пошло, что не было в речах казенных фраз, ни газетных изречений. Весь мир точно объединился вокруг имени Чехова, и все единодушно, с огромной любовью, самыми искренними, лучшими чувствами почтили память Антона Павловича.

Возлагали венки в полной тишине, в полном порядке. Это было красиво. Мой венок из белых лилий нес Михальский. Твой огромных размеров несли Сергей с сыном и поставили его стоймя к отцовскому памятнику. В ограде стояли с своей охраной В. Орлов, Яншин и твое семейство. Речи доносились хорошо. У меня нутро дрожало от какого-то чувства умиления, вспомнилось, что было 50 лет тому назад, и вот сейчас. Во всю силу развернулась вся чеховская правда и красота.

Написала бы много, да трудно глазам. Когда мы уходили, толпа еще молча стояла, и многие долго не расходились.

В Колонном зале было мне тяжело из-за глаз: много огней на люстрах, а тут еще ежеминутно вспыхивали юпитера – ты знаешь, как это бывает при съемках. Федин вел меня в президиум, и я должна была сидеть в центре, но я ушла и села поближе к кафедре, мне хотелось слушать Ермилова, кот. прежде старался показать Чехова истым революционером. Он говорил академично, но доносился хорошо, а сие необходимо в этом зале. А вот слушать иностранцев, а главное переводчиков – сие было весьма трудно и нудно. Может, они и интересно говорили, но тут надо уметь посылать свои мысли, а не читать все в один тон. Мы уехали, прослушав Изабеллу Блюм и китайца. Дома приготовили маленький ужин.

Был Федин К.А. со своим секретарем, Михальский, Дима Качалов, Орлов Вася, Яншин, Зося, хирург Петров. Очень хорошо посидели.

А потом, Маша, надо бы нам обменяться письмами с некоторым содержанием, а то так скучно.

Когда увидимся? Кто ж знает. 28-го я возвращаюсь в Москву, посмотрим, что дальше будет. 28-го вспомни меня, наверное, у тебя будет шумно, уж Козловский постарается.

Софа закончит, хочется отправить с Юрой, а я не успела кончить, мне очень трудно писать.

 

9. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, когда долго, когда долго не общаешься, то не знаешь, с чего начинать, правда? Начну с того, что третьего дня была у нас с Ялтой одна температура – 8°, – вот и связь. А вчера была у нас Мария Моисеевна Эссен – сидела долго, много и интересно беседовали. Недавно пролежала дня три, ибо после моего комнатного заточения раза три выехала «в свет». Просмотрела у нас «На дне» (хорошая пьеса), чтоб увидеть Зосю – Настёнку; хорошо играет. Жаль, что ты в своих письмах не описала этого тогда нового и романтичного спектакля.

25-го в Музее Станиславского был Чеховский вечер – участвовали наши актеры, читали неизданные письма Конст. Серг. и несколько моих о жизни в Любимовке, 1-ую постановку «Чайки», «Дяди Вани», «Трех сестер» и 600 и 700 раз «Вишн. сада» и кусочек моих воспоминаний. Была Яблочкина, Турчанинова, Ек. П. Пешкова; очень было волнительно и содержательно.

29-го был Чеховский вечер в Литературном музее. Я просила Нину Дорлиак и Славу Рихтера. Докладчица была докт. наук Елизарова (родственница Ленина). Читала Ек. П-на – хорошо, но у нее слабый голос. Я сама читать не могу, и мои воспоминания читала наша Дурасова, жена недавно скончавшегося Чебана, и читала очень хорошо то, что я писала в Чеховские дни для ВОКСа, для наших зарубежных стран. Нина прелестно спела романсы Чайковского, Рихтер великолепно сыграл Листа и Шопена, а затем поехали к нам ужинать – ну вот я и слегла на другой день, да, 27-го, начало нашего 57-го сезона, я при скоплении всего театра раздавала наш орден «чайки» и благодарственные листы всем, кто прослужил 30, 40 лет…

В глазах туман, не могу писать. Целую, будь здорова. Оля

 

10. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Внемли, о Маша, 11 ноября выезжает к тебе Кл. Мих. Виноградова и Евгений Зенонович Балабанович – будь добра, прими, как ты умеешь, и помоги в их работе над милым домиком-комодиком. Они волнуются из-за письма, кот. ты будто бы написала министру. Я не верю, когда мне говорят о его содержании. Целую. Оля

Датируется по указанию в тексте.