Сидя за баранкой машины рядом с Генриеттой и покуривая сигарету, я чувствовал себя превосходно. Думаю, что если бы нам в своей работе не приходилось встречаться с таким количеством преступлений, то это была бы просто великолепная работа.

Когда мы проехали некоторое расстояние, я спросил ее, не хочет ли она, чтобы я доставил ее домой или еще куда-нибудь. Она ответила «нет», но добавила, что если мы будем ехать все время прямо, то как раз подъедем к одному заведеньицу, которое открыто круглые сутки, и там мы сможем поболтать за чашкой кофе.

Уголком глаза я все время наблюдал за Генриеттой. И надо сказать, что я все больше и больше убеждался, что она чертовски хороша собой. Мне нравилась ее манера держаться. Любая женщина буквально сгорала бы от любопытства и нетерпения поскорее узнать, о чем именно собираются с ней поговорить, но Генриетта ни о чем меня не спрашивала. Сидит себе, смотрит своими сапфировыми глазами на дорогу, а на губах у нее блуждает легкая улыбочка. Она меня страшно заинтриговала, потому что она вроде бы ничем не интересовалась, даже своей собственной судьбой. А таких женщин немного найдется.

Скоро мы доехали до перекрестка, свернули направо, и впереди показались огни закусочной, в которой мы собирались пить кофе. Я немного сбавил скорость, так как хотел хорошенько обдумать, как именно начать разговор с Генриеттой. Очевидно, мне нужно сказать ей что-то, что заставило бы ее разоткровенничаться, но, с другой стороны, я не собираюсь полностью раскрывать ей свои карты. Мне всегда удаются сказки, которые я рассказываю без всякой подготовки, полагаясь только на свою фантазию, и я, решив положиться на фантазию и на этот раз, снова прибавил газ.

И тут вдруг заговорила она сама:

— А ловко вы отделали Фернандеса, мистер Фрэйм, — сказала она, взглянув на меня. — Слишком уж он воображает о себе, что он сильный и непобедимый. Может быть, после этой милой беседы с вами он несколько изменит свое мнение.

— Это все пустяки, — сказал я. — Но должен сказать, мне очень не понравился этот Фернандес. Грубый чурбан. Меня возмутило его поведение в отношении Мэлони, а Мэлони, по-моему, правильный парень.

— Да, он очень хороший, — согласилась она. — Он мне нравится.

Я остановил машину и ничего ей не сказал.

Мы вошли в закусочную. Это обычное заведение такого типа, с несколькими столиками. Когда мы вошли, полусонный итальянец подавал кофе двум старикам, одиноко сидящим за одним из столиков. Кроме них, в закусочной никого не было.

Мы сели, я заказал кофе и предложил ей сигарету. Она закурила и долго прищуренными глазами смотрела на клубящийся дымок.

— Боюсь, что после сегодняшнего вечера вы не будете принадлежать к числу лиц, пользующихся расположением Фернандеса, мистер Фрэйм, а уж что он сделает со мной, я и не знаю…

Я спросил ее, что именно она имеет в виду. Она засмеялась, и я увидел ее сверкающие белоснежные зубки.

— Фернандес хочет жениться на мне, — сказала она. — Он считает, что он безумно влюблен в меня, но что он будет думать завтра, после того как залечит свое лицо и все синяки у него пройдут, я не знаю.

— Так, так, — сказал я. — А я-то думал, что вы влюблены в Мэлони. Но ведь не может быть, чтобы вы серьезно решили связать свою судьбу с таким типом, как Фернандес?

Она опять улыбнулась. Эту даму определенно можно было назвать таинственной.

— Я сама не знаю, что решить, — сказала она. — Может быть, я должна буду выйти за Фернандеса. — Она взглянула на меня и засмеялась. — Ну, давайте не будем сейчас огорчаться из-за этого Фернандеса. Скажите лучше, о чем вы хотели поговорить со мной.

Итальянец принес кофе. Отличный кофе. Ароматный. Когда она поднесла чашечку ко рту, накидка спала с ее плеч, и я увидел такие плечики, которые, вероятно, были скопированы с плечиков некоей дамы по имени Венера. Вы, вероятно, о ней слышали, это та, которая в свое время натворила массу всяческих бед.

Я решил действовать так, как наметил еще в машине по дороге сюда, то есть положиться на свою фантазию.

— Послушайте, леди, — начал я. — Вот как обстоит дело. Я работаю в одной адвокатской фирме в Нью-Йорке, вернее, в филиале этой фирмы в Магдалене в Мексике. Примерно с месяц тому назад я был по делам в Нью-Йорке и встретил там своего приятеля, который работает в канцелярии окружного прокурора. Этот парень рассказал мне, что, как было установлено следствием в январе этого года, ваш муж Грэнворт Эймс покончил с собой. Но теперь они располагают какими-то новыми, очень интересными данными и собираются пересмотреть это дело.

Я сделал большую паузу и начал маленькими глоточками пить кофе. Поверх чашки я все время наблюдал за ней. Я видел, как задрожали ее пальцы, в которых она держала сигарету, а вокруг губ от волнения появились белые пятна. Кажется, ей не очень-то понравилось то, что я ей сейчас сказал.

Но она быстро взяла себя в руки, и, когда начала говорить, ее голос был по-прежнему твердым, хотя в нем появились нотки волнения.

— Это очень интересно, — сказала она. — Какие же новые данные они обнаружили? Я и не предполагала, что в отношении смерти моего мужа могут быть какие-то сомнения. Это дело уже давно закончено.

Она раздавила в пепельнице сигарету и. уже полностью овладела собой. Я поставил чашечку на блюдце, протянул ей еще одну сигарету и закурил сам.

— Видите ли, какое тут дело, — сказал я. — Заключение следователя, производившего расследование, не имеет никакого значения, если окружной прокурор сочтет, что он располагает новыми, очень важными данными. Мой приятель из канцелярии окружного прокурора сказал мне, что им стало известно, что в тот вечер, когда, как предполагалось, Грэнворт Эймс покончил жизнь самоубийством, вы были не в Коннектикуте. Они совершенно точно установили, что в тот вечер вы были в Нью-Йорке. Мало того, также совершенно точно установлено, что последним человеком, видевшим Грэнворта Эймса перед его смертью, были вы. Понимаете?

— Понимаю, — глухо проговорила она.

— Ребята из канцелярии окружного прокурора носятся со странной идеей, ну, вы сами знаете, что это за люди из конторы окружного прокурора. Им бы только прицепить кому-нибудь какое-нибудь обвинение. Да, собственно, в этом и заключается их работа. Вы понимаете, кто-то намекнул им, что Грэнворт Эймс вовсе не кончал жизнь самоубийством. Его убили.

Она стряхнула пепел с сигареты.

— Все это звучит ужасно смешно, мистер Фрэйм, — сказала она. — Ведь ночной сторож на пристани Коттон Уорф подтвердил, что он видел, как Грэнворт сам направил машину в сваи. А ведь это могло быть только самоубийством. Не так ли?

— Конечно, — согласился я, — все это, безусловно, так. Но я должен вам рассказать, что произошло потом. Мой приятель рассказал мне, что у них есть сведения о том, что вы пытались всучить здешнему банку фальшивые облигации. Ну, конечно, об этом случае было сразу доложено федеральным властям, которые, конечно, тут же отправили для расследования своего агента. Он приехал в Нью-Йорк и выколотил из ночного сторожа всю правду. То, что ночной сторож сказал, что он видел, и то, что он видел на самом деле, — две совершенно разные вещи. Агенту этот ночной сторож сказал, что он видел, как машина Грэнворта Эймса медленно подъехала к пристани и начала спускаться. Когда она уже была на половине пути, дверца машины открылась, и кто-то из нее выпрыгнул. Он, конечно, в темноте не мог видеть, кто это был, но утверждает, что женщина. Он видел потом, как эта женщина что-то сделала внутри машины и быстро захлопнула дверцу, а машина вдруг пришла в движение и, набирая скорость, налетев на деревянную сваю, перевернулась в реку.

— Понимаю, — сказала она. — А почему ночной сторож не рассказал об этом следователю во время следствия?

Я улыбнулся.

— У него для этого были причины, леди, весьма уважительные причины. Он молчал об этом маленьком инциденте потому, что некий парень Лэнгтон Бэрдль, который работал секретарем у вашего мужа, дал ему тысячу долларов, чтобы сторож забыл все подробности этого происшествия, за исключением того, что он просто видел, как машина налетела на сваю, перевернулась и рухнула в реку.

Она смотрела на меня как пораженная громом.

— По-видимому, этот парень Бэрдль питает к вам самые дружеские чувства, — продолжал я, — потому что, когда агент заходил к нему до разговора с ночным сторожем, он уверял, что вас в этот вечер в Нью-Йорке не было, что вы были в Коннектикуте. И он не только наврал агенту, он сделал еще и следующее: на другой вечер после смерти вашего мужа он полетел в Коттон Уорф и подкупил сторожа, чтобы тот держал язык за зубами.

Вот так-то. Так о чем говорят эти факты? А говорят они о том, что, вероятно, Грэнворта Эймса затолкали в машину уже мертвого. И какая-то женщина сама привезла тело Грэнворта Эймса на пристань. Понимаете?

Некоторое время она вообще не могла ничего вымолвить, только облизывала язычком пересохшие губы. Правда, это у нее получалось довольно мило, но она все же здорово перепугалась. Но довольно скоро она опять взяла себя в руки.

— Если Грэнворт был убит, они могли бы установить это при вскрытии, — сказала она.

— Либо да, либо нет, — сказал я. — Мой приятель говорил, что лицо Грэнворта при падении с машины было разбито до неузнаваемости. Когда машина стукнулась о дно реки, он со всего размаха врезался в ветровое стекло. Череп был совершенно разбит. Но… это могли сделать до того, как его впихнули в машину.

— Я абсолютно ничего не понимаю, — сказала она. — И я не понимаю, зачем Лэнгтону Бэрдлю понадобилось подкупать сторожа, чтобы тот говорил неправду. Зачем он это сделал?

— Убей меня Бог, леди, не знаю, — сказал я. — Но я уверен, что ребята из канцелярии окружного прокурора живо все разузнают, если как следует, с пристрастием, допросят кого полагается.

Я спросил у нее, не хочет ли она еще чашечку кофе, она согласилась, и я заказал. Пока мы ждали кофе, я не спускал глаз с Генриетты. Она глубоко задумалась, и это неудивительно, потому что я дал ей достаточно пищи для размышлений.

Когда принесли кофе, она поспешно схватила чашку, как будто была рада хоть чем-нибудь заняться. Выпив кофе и поставив на стол чашку, она посмотрела мне прямо в глаза.

— А интересно, почему это вы, мистер Фрэйм, взяли на себя труд сообщить мне все это? Что у вас на уме? И что я, по-вашему, должна делать?

— Дело не в том, что у меня на уме, Генриетта. Дело в том, что на уме у этих ребят из канцелярии окружного прокурора Нью-Йорка! И тут вот какое дело: мой приятель, который там работает, сказал, что вообще всем абсолютно наплевать, какой смертью умер Грэнворт Эймс — самоубийство это или не самоубийство. Никто на его смерть не обращал особого внимания до тех пор, пока не открылось дело с фальшивыми облигациями. В свое время следствие по делу о смерти Грэнворта Эймса было закончено. Все было в порядке. И вдруг на сцене появляются фальшивые облигации. Ну, а это уже дело федеральных властей. И вот ребята из Вашингтона решили во что бы то ни стало узнать, кто печатает эти фальшивые облигации. Если они это узнают, все будет в порядке, никто не будет затевать волынку с пересмотром дела о смерти Грэнворта Эймса. Человек умер, ну и царство ему небесное. Кому какое дело, как он умер. А вот фальшивые облигации — это совсем другое дело.

Когда я вчера заезжал на гасиенду Алтмира, Сэйджерс, парень, который работал там платным танцором и который должен был сегодня уехать в Ариспе, сказал мне, что вы миссис Генриетта Эймс. Тогда я решил рассказать вам все это, и вот почему.

Допустим, ну, ради чистого предположения, что вам что-то известно о фальшивомонетчиках. Предположим, вы знаете, кто этим занимается. Ну, и я бы на вашем месте непременно об этом рассказал. Расскажите, например, мне. И когда я поеду в Нью-Йорк, я без большого шума передам ваши слова моему приятелю из окружной прокуратуры, откуда их, в свою очередь, передадут в Вашингтон, чтобы удовлетворить любопытство властей. Я уверен, что на этом все дело и кончится. Никто не станет назначать новое следствие по делу о самоубийстве вашего мужа.

Вы понимаете, ребята из соответствующих органов полагают, что вам кое-что известно о фальшивомонетчиках, и, если вы ничего им не расскажете, верно, как дважды два четыре, они назначат новое следствие по делу о смерти вашего мужа. Просто для того, чтобы пришить вам какое-нибудь обвинение, арестовать вас и потом уже заставить говорить, так сказать, выжать из вас эти сведения. Вы понимаете?

— Понимаю, — сказала она. — Но я ничего не могу рассказать. Я ничего не знаю. Пакет с облигациями, который я привезла сюда, я взяла из сейфа мужа, где он хранил все документы. Из слов мистера Бэрдля я поняла, что сейф был открыт ключом, найденным в кармане при осмотре трупа. Мистер Бэрдль передал мне все документы. Вот и все, что мне известно. А что касается возобновления следствия о смерти моего мужа и их предположения о том, что я в ту ночь была в Нью-Йорке, что ж, ведь это надо еще доказать. Не так ли?

— Да, конечно. И я полагаю, что они это докажут, — сказал я ей и подумал при этом, что ее три письма к Грэнвортсу, запертые у меня в столе в отеле «Миранда», являются вполне достаточным доказательством.

— Во всяком случае, было очень мило с вашей стороны предупредить меня, — сказала она. — Вероятно, я должна вас как-то отблагодарить, мистер Фрэйм, а пока что мне пора домой.

Мы вышли из закусочной и сели в машину. Я сделал вид, что не знаю, где она живет, и попросил ее показать мне дорогу. Подвез ее к подъезду и подумал: интересно, как она будет чувствовать себя, когда обнаружит, что кто-то стибрил у нее эти три письма, которые могут принести ей миллион неприятностей.

Она пожелала мне спокойной ночи, вышла из машины и поднялась на ступеньки. Подойдя к двери, она обернулась и улыбнулась мне.

Да, нервы у нее крепкие!

Я включил мотор и поехал просто так, не думая, куда еду, и все время размышлял над тем, что она мне сказала. Вообще-то она довольно спокойно отнеслась к сказанному мной.

Я не могу понять в отношении Генриетты двух вещей. Во-первых, почему она сказала мне, что, возможно, должна будет выйти замуж за Фернандеса, и второе, я никак не могу понять, зачем она хранила эти три письма к Грэнворту Эймсу — письма, которые являются вещественным доказательством того, что она виделась с ним в ночь его смерти, — вместо того чтобы немедленно же их уничтожить.

По-моему, ей ничего не известно об убийстве Сэйджерса. Когда я назвал его фамилию и сказал, что это тот самый парень, который собирался уехать в Ариспе, я следил за ней, как кошка за мышкой, но она спокойно слушала меня, как говорится, даже глазом не моргнула.

А у такой женщины хватило бы смелости убить Эймса!

Предположим, она поехала в Нью-Йорк после того, как написала эти три письма, потому что решила устроить скандал Грэнворту из-за женщины, с которой, как полагала Генриетта, у него была любовная связь. Может быть, Грэнворт встретился с Генриеттой в каком-нибудь условленном месте, приехав туда на своей машине. Когда я, будучи в Нью-Йорке, перед тем, как приехать сюда, разговаривал с Бэрдлем, он ведь сказал мне, что Эймс ушел из конторы для того, чтобы «встретиться с какими-то людьми», и был взволнован. Может быть, он как раз ехал на свидание с Генриеттой. Ну что ж, допустим, так. Допустим, они встретились и поругались. Между прочим, вполне возможно, что она к тому времени обнаружила, что облигации, которые он ей дал, фальшивые. И что же тогда произошло? Эймс сидит в машине на месте водителя, машина находится где-нибудь в пустынном месте. Она со всего размаха бьет его по голове рукояткой револьвера или чем-нибудь еще, и парень отправляется к праотцам. Тогда ее осеняет блестящая идея. Она вспоминает, что когда-то Грэнворт уже пытался покончить жизнь самоубийством, бросался в Ист Ривер. Почему бы не сыграть на этом? Она отодвигает его с водительского места, садится за руль сама и едет к пристани Коттон Уорф, кстати, довольно пустынному месту. Ночного сторожа она не заметила. Вышла из машины, но мотор не выключила, повернула руль так, чтобы машина встала передом прямо к реке, нажала стартер и включила передачу. Машина начала двигаться, а она отскочила и захлопнула дверку.

По-моему, именно так все и было, и вы должны согласиться со мной, что у этой женщины нервы действительно крепкие. Тот факт, что она такая красавица, еще ровно ничего не значит. Мне известны многие случаи, когда на редкость красивые женщины спокойно отправляли на тот свет своих муженьков и при этом выходили сухими из воды.

Я ехал очень медленно. Наконец вдали, освещенная лунным светом, показалась гасиенда Алтмира. Интересно, отвез ли Перейра Фернандеса домой и как себя чувствует Мэлони? Кажется, он здорово влюблен в Генриетту. Я заметил это по тому, как он смотрел на нее. У него был такой глупый вид, какой всегда бывает у ребят, когда они влюблены. И, пожалуй, ему надо быть поосторожней с Генриеттой. Она вполне может обвести его вокруг пальца. Или, может быть, она крутит с ним просто так, чтобы досадить Фернандесу? Кто их поймет, этих женщин?

Я проехал мимо фасада гасиенды и объехал ее кругом. Меня разбирало любопытство, убрали ли они из холодильника труп Сэйджерса? Вероятно, они похоронили его вчера, рано утром.

Я не знаю почему, но мне захотелось еще раз пошарить в этом заведении. У меня было какое-то предчувствие, а я всегда доверяю своим предчувствиям.

Я поставил машину у пролома в стене, идущей от гаража, и заглянул в окно гасиенды. Никаких огней, ничего не слышно. Минуты через две я был уже внутри.

В танцзале темно, только лунный свет пробивается сквозь железные решетки окон. Я еще раз прислушался. Ни звука. Подошел к бару и толкнул дверь, ведущую в кладовую за баром, закрыв за собой дверь и включив фонарик, подошел к холодильнику. Заглянул в один, затем в другой — трупа Сэйджерса не было. Я так и думал.

Убийца, безусловно, поторопился убрать его.

В углу на полке стояли бутылки. Одна бутылка текилы оказалась открытой. Я сел на ящик и выпил прямо из горлышка, и хотя текила — крепкое пойло, это все же лучше, чем ничего.

Сидя на ящике с бутылкой в одной руке и фонариком в другой, я думал о том, почему мне так захотелось заглянуть именно сюда. И пока я так раздумывал, луч моего фонарика упал на кучу мусора в углу. Мне показалось, что из-за разного хлама выглядывает уголок письма. Я подошел к куче мусора и внимательно пригляделся, расшвыривая ногой этот хлам.

Мне показалось, что я вижу какую-то фотографию. Так и есть: разорванная пополам фотография. Я сложил обе половинки. Это был чей-то портрет, вырезанный из газеты, а под ним что-то написано. Но так как написано было на сгибе, буквы немного стерлись.

Я взял эту фотографию, вернулся к ящику и посветил на нее фонариком. Мне показалось, что я когда-то видел парня, изображенного на этой фотографии. И вдруг меня как громом поразило! Да ведь это же мой портрет, вырезанный из газеты! Я с трудом, но все же прочитал надпись: «Портрет агента. Редкая фотография Лемюэля Г. Кошена, федерального агента, который раскрыл дело Иелца».

И я вспомнил. Два года тому назад моя фотография была помещена в «Чикаго Таймс». Я помню, как страшно рассердился на газетчиков за то, что они поместили эту фотографию в газете — каждый паршивый жулик теперь знал меня в лицо.

Сбоку от портрета на полях газеты было что-то написано карандашом. Я присмотрелся. Там было написано: «Вот этот парень».

Теперь я начинал многое понимать. Вероятно, кто-то прислал сюда мою фотографию и приписал «вот этот парень» для того, чтобы некто, находящийся здесь, узнал меня, когда я сюда приеду. Вероятно, кто-то из Нью-Йорка предупреждал своих компаньонов о моем приезде.

Так вот почему был убит Сэйджерс! Меня эта мысль, поразила, как стрела. Как только я появился на гасиенда Алтмира, они сразу узнали меня. И они догадывались, что мы с Сэйджерсом просто разыгрывали сценку. Они поняли, что он работает на меня, и когда он, как мы условились, заявил, что уезжает завтра в Ариспе, его убили. Они считали, что ему слишком многое известно, и для большей безопасности решили его убрать. .

А если они убили Сэйджерса, значит, они могут убить и меня, когда подвернется удобный случай…

По этому поводу я выпил еще немного текилы и стал размышлять дальше. Кто мог прислать сюда мою фотографию? Не может ли быть так, что это тот самый парень, который прислал мне анонимку о том, что Генриетта хранит здесь на своем ранчо письма? Этот парень знал, что я непременно приеду сюда за письмами, и предупредил своих друзей.

Этому типу было известно о существовании писем. Он нарочно послал меня сюда за ними. И, поступая таким образом, он сознательно вкладывал в мою голову мысль о том, что Генриетта убила своего мужа Грэнворта Эймса. В это же время он присылает мою фотографию, чтобы меня здесь сразу же узнали.

Что скрывается за всем этим? Может быть, меня заманили сюда потому, что здесь меня легче убрать, легче, чем где бы то ни было?

Я поднялся с ящика. Да, это дело о фальшивых облигациях становится все более интересным.

Но меня не покидает одна мысль. Мне все больше кажется, что именно Бэрдль, секретарь Грэнворта Эймса, послал эту анонимку с целью направить меня сюда за письмами Генриетты. И вообще, может быть, он надеялся, что я начну против нее дело, которое может закончиться ее арестом по обвинению в убийстве? А если это так, то интересно, зачем он это сделал? Может быть, он хочет, чтобы восторжествовало правосудие? Хочет помочь полиции? Или у него есть какие-то особые причины втянуть в это дело Генриетту?

Я выпил еще немного текилы и положил фотографию обратно в мусорный хлам, где ее может увидеть любой из своры этих мерзавцев…

И поехал обратно в Палм Спрингс, потому что, по-моему, настало время действовать. Раз никто ничего не начинает, я сам буду направлять события.

В отеле «Миранда» меня ожидала телеграмма. Это был зашифрованный ответ на мой запрос, который я послал в нашу контору в Нью-Йорке относительно списка людей, работавших у Грэнворта Эймса.

Вот этот ответ:

«Перечисляем служащих Эймса. Лэнгтон Бэрдль, секретарь, работал в течение семи лет, сейчас ведет контору Эймса под своим именем. Энрико Паланца, дворецкий при квартире, работал в течение четырех лет, настоящее местопребывание неизвестно. Мария-Тереза Дубинэ, горничная миссис Генриетты Эймс, в настоящее время работает у миссис Влафорд, Нью-Йорк. Хуан Термигло, шофер, работал в течение трех лет, теперешнее местопребывание неизвестно. В течение ближайших двух дней высылаем фотографии Паланца, Термигло и Дубинэ»

Не очень-то о многом говорила мне эта телеграмма, и, кстати, вряд ли можно ожидать чего-то интересного от рассматривания фотографий этих слуг.

Я закурил сигарету и начал думать. По-моему, мне сейчас здесь делать нечего. Какое мне дело, за кого решит выйти замуж Генриетта: за Мэлони или Фернандеса?

С другой стороны, стоит, видимо, немного побеседовать с Бэрдлем. Я думаю, что он сможет рассказать мне пару-другую интересных вещей, и если он действительно что-то расскажет, тогда я срочно вернусь сюда и начну стремительную атаку.

Мне кажется все-таки, что Генриетта меня обманывает. Хочет провести меня. Правда, лицо у нее очень красивое, и вообще она милая бабенка, но… это еще ничего не доказывает.

Помню я одну красотку из Ноугейлс на границе Аризоны и Мексики. Сущая конфетка. Лицо, как у святой, и речь соответствующая. Была она мексиканка, но решила повысить свой культурный уровень и в порядке самообразования выучила английский язык. Для этого каждый вечер читала вслух своему мужу «Историю Гражданской войны» на английском языке. Муж был значительно старше ее, к тому же неуживчивого характера и сомнительного здоровья.

В один из вечеров красотка одной рукой держала книгу, а другой размешивала мышьяк в кофе для мужа. Старик простонал и отдал Богу душу. Какой-то недальновидный следователь решил арестовать бабенку по обвинению в убийстве, хотя она уверяла, что это «История Гражданской войны» вызвала у ее мужа рези в желудке.

Она наняла себе первоклассного адвоката, который мог ответить на любой вопрос. И он посоветовал ей: надеть черную вуаль, когда она пойдет в суд, и во время всего заседания плакать. Присяжные так и не смогли вынести единодушного решения. Был назначен повторный суд. На сей раз она наняла другого адвоката. Он ничего не понимал в законах, но зато отлично разбирался в психологии присяжных. Он посоветовал ей явиться на заседание суда в плотно облегающем ее фигуру черном кружевном платье и шелковых чулках телесного цвета. Он усадил ее на скамью в изящной позе, так сказать, показал товар во всей красе тщательно подобранным присяжным. Это были в основном старички за 70 лет. Они только взглянули на нее и единогласно, даже не выходя из зала, вынесли решение: «невиновна».

Судья — довольно древний старикашка — тоже только взглянул на нее и немедленно согласился с решением присяжных. Ее освободили, а старик судья до того расчувствовался, что устроил ее на работу в местную прачечную. И видели бы вы, с каким рвением старикашка стал следить за чистотой. Он регулярно, каждую неделю лично относил белье в стирку.

Так что никогда нельзя заранее знать, как повернется дело, если в нем замешана женщина. Тем более если она к тому же выглядит сексуальной. Чем больше в женщине сексуальности, тем больше хлопот и неприятностей может причинить она окружающим.

А у Генриетты его с избытком. Да, хороша бабенка! Когда мы с ней пили кофе, я все время смотрел на нее и думал: может быть, она такая же, как та дама в Ноугейлсе?

Ну что ж, даже в этом случае я не возражал бы против того, чтобы быть ее парнем. Я просто никогда не стал бы только пить с ней кофе. Только и всего.