Он выглядит ужасно. Потрясающе, умопомрачительно ужасно.
У него красные глаза, бледное лицо, на подбородке щетина — и, несмотря на все это, он остается самым прекрасным мужчиной, которого я встречала.
Отвести свой взгляд было невозможно.
Дрю смотрит на меня тоже. Его взгляд непоколебим — жадно меня впитывает — прожигает меня насквозь.
Вот так мы и стоим примерно с минуту. А потом он направляется ко мне. Его шаги твердые и уверенные, как будто он идет на деловую встречу, от которой зависит его карьера.
Он останавливается в нескольких шагах от меня.
Но такое ощущение, что намного дальше.
И все, что я планировала сказать ему в Нью-Йорке, просто вылетает у меня из головы. Так что я начинаю с простого.
— Как ты узнал, что я здесь?
— Я сначала поехал в кафе, на кухне увидел твою маму. Она сказала, что не знает где ты. И она смотрела на меня так, словно хотела покрошить мой член и поместить его в Особое Меню. Так что я вышел и столкнулся с Уорреном. Он сказал мне, что ты, наверно, здесь.
Конечно, Билли знал, где бы я могла быть. Точно также, как и знал, что я бы захотела, чтобы он отправил ко мне Дрю.
— Это он сделал такое с твоим лицом? — Я говорю про след от кулака, на его левой щеке. Он выглядит свежим и уже начинает синеть.
Он осторожно к нему прикасается.
— Нет. С ним была Долорес.
Тогда не удивительно. Хотя не думаю, что она сделала это от души. Если бы Ди-Ди хотела навредить Дрю? Она бы не тратила свое время на его лицо — она бы сразу перешла ему на пах.
— Чего ты хочешь, Дрю?
Он издал короткий смешок, но в нем не было ни капли юмора.
— Вопрос с подвохом.
Потом он смотрит куда-то вдаль.
— Не думал, что ты уедешь из Нью-Йорка.
Я вопросительно приподнимаю бровь.
— После твоего маленького шоу? А что ты думал, я сделаю?
— Я думал ты меня обматеришь, может, ударишь меня. Я думал, ты выберешь меня… хоть и ради того, чтобы никакая другая ко мне не прикасалась.
Ревность. Излюбленное оружие Дрю. Он применял его, когда думал, что я хотела вернуть назад Билли, помните?
— Ну, ты был не прав.
Он уныло кивает.
— Кажется, так.
Он встречается со мной взглядом и задерживается на нем. Хмурит немного брови.
— Ты была… счастлива… со мной, Кейт? Потому что я был по-настоящему счастлив. И думал, что ты тоже.
Не могу сдержать легкую улыбку. Потому что я помню.
— Да, я была счастлива.
— Тогда скажи почему? Ты должна мне сказать.
Слова у меня выходят медленно, с примесью печали на каждом слоге.
— Я не планировала этого, Дрю. Ты должен знать, что я не хотела, чтобы так случилось. Но это произошло. И люди меняются. Вещи, которые мы хотим… меняются. И прямо сейчас, ты и я хотим две разные вещи.
Он делает ко мне шаг.
— Может, нет.
Я сильно стараюсь не искать скрытый смысл в том, что он здесь. Не хочу лишний раз надеяться. Потому что надежда может уплыть, как бревно по волнам. А если она окажется напрасной?
Она разбивается о скалы — разбивает тебя на тысячу осколков.
— Что это значит?
Его слова осторожны. Четко спланированы.
— Я приехал, чтобы пересмотреть условия наших отношений.
— Пересмотреть?
— Я очень много об этом думал. Ты пришла ко мне прямо от Уоррена, сразу. Ты просто… не успела нагуляться. Так что… если ты хочешь проводить время с другими людьми… — он сжимает челюсть, будто слова пытаются остаться внутри, и ему приходиться заставлять их выходить наружу, — я не буду против.
Я нахмурилась от непонимания.
— Ты проделал весь этот путь сказать мне, что ты не против того, чтобы мы… встречались с другими людьми?
Он тяжело сглатывает.
— Угу. Знаешь, ну если я все еще буду в ротации.
Секс всегда был на первом месте для Дрю. Вот, значит, в чем дело? Он не хочет ребенка, но и спать со мной не хочет прекращать? Иметь свой кусок пирога и все такое. Без всяких обязательств.
Это как в шоу Джерри Спрингера.
— И как ты себе это представляешь, Дрю? Быстренький перепихон на обеденном перерыве? Дежурный секс по звонку? Никаких разговоров? Никаких вопросов?
Он выглядит нездоровым.
— Если это то, чего хочешь ты.
И я так… разочарована.
В нем.
Мне противно.
— Езжай домой, Дрю. Ты теряешь свое время. У меня нет никого желания на беспорядочный секс в этот определенный период моей жизни.
Это застигает его врасплох.
— Но… почему нет? Я думал…
Он замолкает. А взгляд становится тяжелым.
— Все дело в нем? Ты сейчас серьезно говоришь, что он так много для тебя значит, хрен бы его побрал?
Мне не нравится его тон. Унизительный, издевательский. Я раньше говорила, что я бабочка? Нееет. Я чертова львица.
— Он значит для меня все, — тыкаю в него пальцем. — И я не позволю тебе заставить меня об этом сожалеть.
Он морщится, словно я ударила его электрошокером. Пять тысяч вольт прямо в грудь. Но потом он приходит в себя. А потом упрямо складывает на груди руки. Абсолютно бесцеремонно.
— Плевать. Нихрена это не значит.
Если вы слишком сильно накачаете колесо, превысите пределы допустимого, знаете, что случится?
Оно взорвется.
— Как ты можешь такое говорить? Какого черта, что с тобой не так?
А он нападает на меня в ответ.
— Ты серьезно? Что не так с тобой? Ты под кайфом? Или у тебя раздвоение хреновой личности, на которое я раньше не обращал внимания? Два года Кейт! Целых два чертовых года я отдавал тебе все… а ты… ты так стараешься все это растоптать!
— Не смей так говорить! Последние два года значили для меня все!
— Тогда веди себя так! Господи, ты, боже мой!
— Как я должна себя вести себя, Дрю? Что ты от меня хочешь?
Он кричит.
— Я хочу любую частичку тебя, которую ты только пожелаешь мне отдать!
Мы оба замолкаем.
Дышим тяжело.
Смотрим друг на друга.
Голос его тихий. Разбитый.
— Хоть что, Кейт. Только… не говори мне, что все кончено. На это я не соглашусь.
Я складываю руки на груди, в воздухе бьет сарказмом, как разряд молнии.
— У тебя, кажется, не было с этим проблем, когда твой язык застревал в горле той стриптизерши.
— Лицемерие не очень-то тебе идет, Кейт. Ты меня просто разочаровала до ужаса. Думаю, ты заслужила попробовать свою собственную хренову пилюлю.
Вам это часто встречается. В журналах со звездами, на ТВ. Вот одна пара — родственные души, и никогда ничего подобного не испытывали, скачут туда-сюда на диване у Опры, влюбленные. А потом, через минуту, они готовы придушить друг друга — таскают за собой юристов на разборки из-за денег, имущества… или детей. Мне всегда было интересно, как такое случается.
Приглядитесь получше. А вот так.
— Ну что ж. Похлопай себя по спинке, Дрю. Ты хотел сделать мне больно? У тебя получилось. Теперь тебе лучше?
— Угу, в восторге. Довольный до ужаса. Не видно?
— Может, хоть на пять минут перестанешь вести себя, как ребенок?
— Если ты перестанешь вести себя, как бессердечная сучка?
Если бы он стоял достаточно близко, я бы влепила ему пощечину.
— Я тебя ненавижу!
Он холодно улыбается.
— Считай, что тебе повезло. Как бы я хотел ненавидеть тебя — я молился об этом. Что бы выкинуть тебя из головы. Но ты все еще там, под моей кожей, как какая-то чертова смертельная болезнь.
Вы когда-нибудь сидели над каким-нибудь кроссвордом, что печатают в газетах? Вы настраиваетесь на то, чтобы разгадать его до конца — вы начинаете с такой уверенностью, что у вас получится? Но потом становится просто слишком трудно. Отнимает слишком много сил. И вы сдаетесь. Просто… бросаете.
Я прижимаю руку ко лбу. И хотя я стараюсь выглядеть сильной снаружи, голос у меня слабый.
— Я больше не хочу этого, Дрю. Больше не хочу ругаться. Мы можем заниматься этим весь день, но это ничего не изменит. Мне не нужны отношения наполовину. Это не подлежит пересмотрению.
— Черта с два! Пересмотреть можно хоть что. Это всего лишь зависит от того, насколько стороны готовы прогнуться. — А потом он начинает умолять. — А я готов, Кейт — я прогнусь. Ненавидь меня сколько угодно, но… не… бросай меня.
И он звучит так подавлено. Отчаянно. И я должна остановить себя, чтобы не начать его утешать. Чтобы не сдаться, чтобы не сказать «да». Несколько дней назад, я бы так и поступила. Я бы воспользовалась шансом заполучить те крохи, что он мне предлагал. Чтобы он оставался в моей жизни, сделала бы все, что могла.
Но не сегодня.
Потому что теперь дело касается не только меня.
— Я теперь представляю собой «пакетную» сделку. Ты должен захотеть нас двоих.
Он машет кулаками в воздухе, ища что-то по чему бы ударить.
— О чем ты вообще нахрен говоришь? — рычит он. — Такое ощущение, что я застрял в каком-то ненормальном кино, в котором вообще нет никакого смысла! Ничего не понимаю!
— Я говорю о ребенке! Я не собираюсь рожать ребенка в отношениях, где его не хотят! Это не честно. Неправильно.
Не думала, что Дрю может стать еще бледнее, чем уже был, когда сюда приехал, и при этом, оставаться живым. Но я была не права. Потому что его лицо становится еще белее. На два тона.
— Каком ребенке? О чем ты… — Он внимательно меня разглядывает, пытаясь увидеть ответ до того, как меня спрашивает. — Ты… беременна?
Это заставляет меня думать, насколько сильно долбанула его Долорес, а?
— Конечно, я беременна!
Он делает шаг вперед, а его лицо похоже на одну из тех театральных масок, на которых одна половина отражает ужас, другая — надежду.
— Он мой?
Я не отвечаю сразу, потому что настолько поражена его вопросом.
— Чей… а чей еще он может быть?
— Боба, — говорит он, как бы между прочим. Будто он на самом деле верит в то, что я понимаю, о чем он говорит.
— Боба?
— Да, Кейт, Боба. Того парня, что значит для тебя все. Очевидно, что ты с ним трахалась, так что откуда ты вообще знаешь, что ребенок не его?
Шарю в уме по всем своим связям в поисках какого-нибудь Боба, пытаясь понять с кем же я трахалась по мнению Дрю.
— Единственного Боба, которого я знаю… это Роберта.
Это убавляет решимости в Дрю.
— Кто?
— Роберта Чанг. Бобби — Боб. Мы с ней вместе учились. Она акушер-гинеколог. Ты видел, как я входила к ней в офис в тот вечер, когда ты за мной следил. Ты же так и узнал…
Он выпучивает глаза, размышляя. А потом он недоверчиво мотает головой.
Отрицая.
— Нет. Нет. Я видел тебя с парнем. Ты с ним встречалась. Он поднял тебя и обнимал тебя. Он тебя поцеловал. У него была в руках еда.
Какое-то время я прокручиваю его слова. И тут я вспоминаю.
— О, это был Даниэль. Муж Роберты. Он тоже жил с нами, когда мы учились. Они переехали в город несколько месяцев назад. Я тебе о них рассказывала.
Выражение Дрю невозможно прочитать. Потом он потирает рукой лицо — сильно — словно хочет содрать с себя кожу.
— Ладно, просто… давай так. Когда ты написала в своем календаре имя Боб, ты имела в виду Роберту, кто на самом деле женщина и детский врач, и с которой ты вместе училась в Бостоне?
— Да.
— А парень, с которым я тебя видел, на парковке, — ее муж и также твой старый друг?
— Да.
У него натянутый голос. Как струна.
— И все это время, ты думаешь, мы ругались, потому что…?
— Потому что ты не хочешь, что бы я рожала ребенка.
Вы когда-нибудь видели, как рушится небоскреб? Я да. Он взрывается. Сверху вниз, чтобы не разрушить те здания, что поблизости. Вот что сейчас происходит с Дрю. Прямо перед моими глазами. Он рассыпается.
У него подкашиваются ноги, и он падает на колени.
— О, Господи… Иисусе… не могу поверить… черт… я — идиот… хренов дурак…
И я опускаюсь вместе с ним.
— Дрю? Ты в порядке?
— Нет… нет, Кейт… я совсем не в порядке, это страшно.
Я хватаю его руки, и его взгляд встречается с моим. И вот так — все обретает смысл. Наконец то.
То, что он наделал.
То, что наговорил.
Все становится на свои места, как кусочки мозаики.
— Ты думал, что у меня была интрижка?
Он кивает.
— Да.
Мир завертелся вокруг меня, и я едва дышу.
— Как ты мог такое подумать? Как ты вообще мог поверить в то, что я тебе изменяю?
— В твоем календаре было мужское имя… и ты солгала… и я видел, как тот мужчина тебя обнимал. Как ты могла подумать, что я могу не хотеть ребенка? Нашего ребенка?
— Ты сказал мне, чтобы я сделала аборт.
Его руки сжали мои.
— Я бы никогда тебе такого не сказал.
— Ты сказал. Сказал, чтобы я с этим покончила.
Он качает головой и рычит.
— Покончить с интрижкой, Кейт. А не с ребенком.
Я в защитном жесте поднимаю подбородок.
— Но у меня не было никаких интрижек.
— Что ж, я этого не знал, черт возьми.
— Что ж, а должен бы знать!!!
Я выдергиваю свои руки и толкаю его в плечи.
— Господи, Дрю! — Я поднимаюсь, мне надо отойти от него подальше, потому что это уже слишком. — Ты не можешь обращаться так с людьми! Ты не можешь так обращаться со мной!
— Кейт, я…
Я разворачиваюсь и тыкаю в него пальцем.
— Если ты скажешь мне, что сожалеешь, я оторву твои яйца и вставлю их тебе в глазницы, Богом клянусь!
Он закрывает рот. Молодец.
Я убираю волосы с лица. И начинаю метаться.
Должно ли мне стать сейчас лучше? Потому что все это оказалось просто ошибкой?
Если дом разрушит молния, думаете, его хозяевам станет легче от того, что молния совсем не хотела попасть в их дом?
Конечно, нет.
Потому что урон уже нанесен.
— Ты все разрушил, Дрю. Я так волновалась, когда собиралась тебе сказать… а теперь, когда я буду об этом вспоминать, все что я буду помнить, это каким кошмаром все обернулось! — Я останавливаюсь, а голос у меня дрожит. — Я нуждалась в тебе. Когда увидела кровь… когда мне сказали, что я теряю ребенка…
Дрю тянется ко мне, все еще стоя на коленях.
— Малыш, я не знаю, о чем ты говоришь…
— Потому что тебя здесь не было! Если бы ты был здесь, ты бы знал, но тебя не было! И… — голос мой дрожит, а зрение затуманивает от слез. — А ты обещал. Ты обещал, что не сделаешь этого… — я закрываю лицо руками, и плачу.
Плачу из-за каждой секунды бесполезной боли. Из-за трещины, что все еще между нами — и из-за того, какой выбор мы сделали, что привело ко всему этому. И я не имею в виду только его. Я большая девочка — я могу признать свою часть вины.
Дрю мог нажать на курок, но я зарядила ружье.
— Кейт… Кейт, пожалуйста… — он протягивает мне руку. — Пожалуйста, Кейт.
Он выглядит разбитым. И я знаю, что в то время, я была не единственной, кто страдал.
Но все равно качаю головой. Потому что «заново» можно сыграть только на детской площадке. В реальной жизни нельзя все переиграть.
— Нет, Дрю.
Я поворачиваюсь к нему спиной и направляюсь к машине. Но я успеваю сделать всего несколько шагов, прежде чем останавливаюсь и оглядываюсь назад.
Вы его видите?
Стоит на коленях, держится ругами за голову. Словно в ожидании палача.
Когда я думаю о Дрю, на ум приходят всегда два слова: страсть и гордость. Это у него врожденное. Кем он является. Споры, работа, любовь — все для него равно. Полный вперед. Без сомнений, без задержек. И Дрю знает себе цену. Он не спорит. Не идет на компромиссы. Ему это и не нужно.
— Почему ты здесь? — шепотом спрашиваю я, так тихо, что не знаю, услышит ли он меня вообще.
Но он рывком поднимает голову вверх.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты думал, что я тебе изменяла?
Он морщится.
— Да.
— Ты думал, что я влюблена в кого-то другого?
Он кивает.
— Но ты приехал… из-за меня. Почему?
Он взглядом обводит мое лицо. Вот так он смотрит на меня по утрам, когда просыпается вперед меня. Так он смотрит на меня, когда думает, что я этого не замечаю.
— Потому что я не могу жить без тебя, Кейт. Я даже не знаю, как пытаться.
Я обучалась по углубленной программе Английского в школе. Неделями, мы анализировали Грозовой Перевал Эмили Бронте. На протяжении большей части романа, Хитклифф был негодяем. Безжалостный и жестокий. И, как читатель, я должна была его ненавидеть.
Но я просто не могла. Потому что, не смотря на все его подлые действия, он так сильно любил Кэти.
Будь со мной всегда — прими какой угодно образ — сведи меня с ума!
Только не оставляй меня в этой бездне, где я не смогу тебя найти!
Я не могу жить без моей души!
Некоторые из вас скажут, что мне следует сильнее наказать Дрю. Но он проделает эту работу получше меня. Другие скажут, что надо бы заставить его побегать за мной подольше. Но мы все знаем, что он так и сделает.
И иногда, прощение — корыстно. Мы прощаем, не потому что это прощение заслужили, а потому что это нужно нам самим. Чтобы обрести покой. Целостность.
Я смогу прожить без Дрю Эванса. Теперь я это знаю. А если выбирать?
То я бы не хотела.
Нас разделяет всего несколько шагов, и я проделываю каждый из них. Бросаюсь к нему, а он меня ловит. Обвивает меня своими руками и сжимает так крепко, что мне трудно дышать. Но мне все равно. Потому что меня держит Дрю — зачем дышать?
— Прости, Кейт… мне так чертовски жаль.
У него такой жалкий голос. И у меня на глазах наворачиваются слезы.
— Я не думала, что мы уже когда-нибудь… когда ты сказал…
— Шшш… я не это имел в виду. Клянусь Маккензи, я ничего такого не хотел. Никогда не хотел…
Он утыкается лицом мне в шею и его сожаление бежит из глаз и пропитывает мою рубашку.
Я сильнее прижимаюсь к нему.
— Я знаю, Дрю. Знаю.
Он гладит мои волосы, лицо, руки, спину.
— Я люблю тебя, Кейт. Так сильно тебя люблю.
В прошлом году Дрю и я ездили в Японию. Как-то мы остановились у магазинчика с деревьями бонсай. Они выглядят довольно странно, вам не кажется? Эти корявые стволы, и переплетенные ветки. Хозяин магазинчика сказал нам, что как раз все эти узлы и завитки делают их сильными, что поэтому они могут устоять даже в самый сильный ураган.
Вот также и у нас с Дрю.
Его губы касаются моего лба, моих щек. Он держит в ладонях мое лицо, а я его. И мы целуемся. Синхронное движение наших губ — ярое и болезненное, нежное и медленное. И все остальное, все обиды, все грубые слова, тают, как снег в лучах солнца.
Они больше ничего не значат. Потому что мы вместе. И мы найдем свой путь.
Дрю касается меня своим лбом, а потом накрывает своей рукой мой живот. Его прикосновения трепетны, а голос напуганный.
— У нас, правда, будет ребенок?
Я смеюсь, хотя из глаза все равно капают слезы.
— Да, будет. А ты, правда, его хочешь?
Он вытирает мои мокрые щеки.
— С тобой? Ты с ума сошла? Это одна из моих фантазий. Я бы хотел детей двадцать с тобой — чтобы эта ненормальная семейка Даггар еще побегала.
Я снова смеюсь и мне так хорошо. Все так правильно. Кладу свою голову на плечо Дрю. А он прижимается лицом к моим волосам, делая вдох.
А потом он обещает.
— Все хорошо, Кейт. Теперь у нас все будет хорошо.
И я ему верю.