Пролог

Отранто, Италия Середина сентября 1818 года

Джейсон Брентмор отложил записку, которую ему дала жена брата, невидящим взглядом скользнул по лазурному Адриатическому морю, сверкавшему под лучами утреннего солнца, по каменной террасе палаццо своего брата и заглянул в голубые глаза Дианы. Он улыбнулся.

— Приятно лишний раз убедиться, что преклонный возраст не смягчил характера моей матушки, — сказал он. — Она не тратит слов попусту, не так ли? Никогда не подумаешь, что она двадцать четыре года меня в глаза не видела. Я для нее все еще неугомонный мальчишка, который проигрался в пух и прах и сбежал в дикую Турцию.

— Скорее, просто мот, — весело отозвалась Диана.

— Действительно. Я всего-то должен приползти на брюхе и молить о прощении, и тогда меня и мою дочь-полукровку допустят в лоно семьи Брентмор. Что такое ты ей написала, любовь моя?

— Только то, что весной мы с тобой встречались в Венеции. И еще послала ей копию своего завещания. — Диана показала на столик возле шезлонга, на котором стояли шахматы искусной работы. — Когда-то они были твоими. Теперь это наследство Эсме.

— Я подарил их тебе на свадьбу, — заметил он.

— Я бы предпочла, чтобы ты преподнес мне себя, — возразила она. — Но мы переговорили обо всех своих печалях в Венеции. И у нас были три великолепные недели, чтобы их изгладить из памяти.

— О, Диана, как бы я хотел… Она отвела взгляд.

— Надеюсь, ты не расчувствуешься? Я этого не вынесу. Мы оба заплатили высокую цену за свои ошибки. Но все же у нас была Венеция, и сейчас ты здесь. Что сделано — то сделано. Я не хочу, чтобы наши дети расплачивались за нас, как в скверной мелодраме. Твоей дочери нужен дом и муж в Англии, которой она принадлежит. Необходимо оценить шахматы. Они принесут ей большую сумму.

— Ей не нужны…

— Конечно, нужны, если ты хочешь, чтобы она удачно вышла замуж. С таким приданым и при том, что твоя мать введет ее в общество, Эсме сможет выбрать достойного жениха. Ей нельзя оставаться в Албании и дожидаться, когда ее запрут в турецком гареме. Ты сам это говорил. Так что вези ее домой, помирись с мамой и не спорь с умирающей.

Джейсон знал, что Диана умирает. Он подозревал это, еще когда уезжал из Венеции. Однако он не спешил лишний раз навестить ее в Италии. Пока его не было, его златокудрая Диана превратилась в призрак, изящные руки стали совсем хрупкими, сквозь прозрачную кожу просвечивали голубые вены. Но она была решительно настроена вести себя как сильная женщина. Гордая и упрямая, как всегда.

Он отошел от каменного парапета и, не глядя в ее все еще красивое лицо, снял с шахматной доски черную королеву. На солнце блеснули мелкие драгоценные камни, искусно вкрапленные в костюм эпохи Ренессанса. Шахматам было больше двухсот лет, но все фигуры сохранились и были в прекрасном состоянии.

— Спасибо, — вздохнул он. — Я отвезу Эсме в Англию при первой же возможности.

— Это значит?..

— Это значит, что сейчас я не могу, — уточнил Джейсон. — Но надеюсь, что скоро. — Он встретил ее укоризненный взгляд. — У меня есть обязательства, любовь моя.

— Более важные, чем долг перед семьей?

Джейсон поставил королеву на место, подошел к Диане и ласково положил руку ей на плечо. Ему не хотелось ее разочаровывать, но лгать он не мог.

— Албанцы приняли меня, когда у меня ничего не было, — сказал он. — Среди них я нашел любящую жену, которая подарила мне сильную и храбрую дочь. Они помогли мне отыскать цель в жизни, предоставили возможность сделать ее полезной. А сейчас принявшая меня страна нуждается в моей помощи.

— Ах, — тихо вздохнула она. — Об этом я не подумала. Ты прожил там более двадцати лет.

— В обычной ситуации я уехал бы немедленно. Я слишком долго это откладывал, и, как ты верно говоришь, это несправедливо по отношению к Эсме. Но сейчас Албания на грани хаоса.

Она внимательно посмотрела на него.

— Там всегда было неспокойно, — объяснил он. — Однако в последнее время волнения приняли регулярный характер, как будто кто-то ими дирижирует. Я захватил склад оружия — как выяснилось, украденного и контрабандного. За этим кто-то стоит, очень ловкий, имеющий, к сожалению, столь же искусного поставщика.

— Заговор, дядя Джейсон?

Джейсон и Диана обернулись. В дверях стоял ее двенадцатилетний сын Персиваль, зеленые глаза — его горели. Джейсон совсем забыл о мальчике, который час назад тактично удалился, сказав, что пойдет примерить албанский костюм, подаренный дядей.

— Боже мой, каким молодцом ты выглядишь! — воскликнула мать. — И как идет тебе этот наряд!

Действительно, удобные брюки с яркой тесьмой сидели отлично, как и короткий черный жакет, надетый поверх свободной рубашки из хлопка.

— Я сделал его по меркам Эсме, она обычно так одевается. Моя девочка — ужасный сорванец. — Джейсон взъерошил рыжие волосы племянника. — Знаешь, сейчас ты мог бы сойти за ее брата-близнеца. Такие же волосы, глаза…

— Твои глаза и волосы, — сказала Диана.

Персиваль отошел от них и с мальчишеским небрежением к жизни и собственным конечностям вспрыгнул на парапет террасы. Далеко внизу море лениво плескалось о каменистый берег. — Только я никогда не был таким тощим, — улыбнулся Джейсон. — Для мальчика это неплохо, но Эсме просто в отчаянии. Из-за того, что она такая маленькая и худенькая, окружающие забывают, что она уже взрослая. А ей обидно, когда с ней обращаются как с ребенком.

— Я хотел бы с ней познакомиться, — сказал Персиваль. — Мне нравится, когда девочка похожа на мальчика. Вообще-то девчонки ужасно глупые. Она играет в шахматы?

— Боюсь, что нет. Когда мы вернемся в Англию, ты ее научишь.

— Так вы возвращаетесь, дядя Джейсон? Как я рад! Мама тоже этого хочет, вы же знаете. — Персиваль уселся на парапете, свесив ноги наружу. Сощурившись, он всматривался в еле видимые горы на противоположном берегу. Там была Албания. — В ясные дни мы с мамой выходим помахать рукой тебе и Эсме и воображаем, что вы отвечаете нам тем же. Конечно, мы никому не говорим, правда, мама? Даже лорду Иденмонту. Он думает, что мы машем морякам.

— Иденмонт? — недоверчиво переспросил Джейсон. — Надеюсь, это не Вариан Сент-Джордж? Какого лешего этот парень тут делает?

— Он здесь живет, — сказала Диана с легкой улыбкой. — Так ты его знаешь?

— Слышал о нем в Венеции. Он из соратников Байрона. Сбежал из Англии от кредиторов и от судебного преследования, не говоря уж… — Джейсон вспомнил о присутствии Персиваля и, опустившись в шезлонг, жарко зашептал Диане на ухо: — Этот человек — паразит, распутник, ничтожество. Что ты имела в виду под словами «он здесь живет»?

— Он живет на средства моего мужа.

— Я же сказал — паразит. Ни гроша за душой…

— И потому должен полагаться на других. Лорд Иденмонт мне представляется декоративным плющом, который держится на грубом, скучном общественном здании — то бишь на Джеральде. Людям он нравится. Вариан отличается той мрачной красотой, которая оказывает роковое действие на женские чувства… и разум. — Она взглянула на Джейсона, и у нее вырвался легкий смешок. — Не на меня, дорогой. Я испытываю к нему только жалость — и благодарность. Если барон Иденмонт опустился до того, чтобы развлекать больную женщину и быть нянькой при ее не по годам развитом сыне, — это его невезение. А мы с Персивалем наслаждаемся его обществом, правда, сынок? — уже ласковее сказала она.

— В шахматы он играет отвратительно. А в остальном очень интеллигентный, — рассудительно ответил Персиваль. — К тому же он развлекает маму.

Джейсон взял ее за руку:

— Это правда?

— Важнее то, что он добр к Персивалю, — шепнула она. — Но моему сыну нужен ты, Джейсон. Джеральд его терпеть не может. Боюсь, когда меня не станет…

— Папа едет! — закричал Персиваль. — Вон карета выезжает из-за поворота! — Он слез с парапета. — Побегу его встречать, можно? — Не дожидаясь ответа, он схватил руку дяди, тряхнул ее и убежал.

Джейсон опустился на колени перед Дианой:

— Я люблю тебя.

Хрупкие руки легли ему на плечи.

— А теперь уходи. Не надо, чтобы брат застал тебя и все испортил. Я люблю тебя, дорогой, и горжусь тобой. Делай то, что должен. Но постарайся поскорее вернуться с Эсме в Англию, хорошо?

Джейсон проглотил ком в горле и кивнул.

— Не сожалей, — твердо сказала она. — Думай о том, какая нам выпала удача — мы встретились в Венеции. Ты сделал меня счастливой.

У него затуманились глаза. Он обнял ее. Он не просил прощения, потому что давно его получил. Он не прощался, потому что не смог бы этого вынести. Он просто в последний раз поцеловал ее и ушел.

Не желая тревожить маму, Персиваль не сказал ей, что стал шпионом. За свои двенадцать лет он не встречал человека, которым мог бы восхищаться, пока не познакомился с дядей Джейсоном. Его отношение претерпело моментальный скачок от уважения к обожествлению героя, как только он услышал, как дядя говорит о восстаниях, о контрабанде и заговорах. Воображая, что он будет тайком передавать дяде информацию, Персиваль крадучись рыскал по Отранто, а если погода или поздний час не позволяли выйти за дверь, по собственному дому, где бесстыдно подслушивал, выискивая улики.

И как каждый, кто ищет неприятностей, их находит, отыскал и он.

Три ночи спустя после визита Джейсона мальчик стоял на узком резном балконе под окном отцовского кабинета и всматривался в щель между шторами. Окно было прикрыто неплотно, и Персиваль отчетливо слышал разговор.

Гость отца вполне мог быть греком, как он заявил, но он не торговец и, уж конечно, не в шахматы пришел играть, как об этом сказал папа. Что было нужно мистеру Ристо, так это огромное количество ружей из Британии, а также другое оружие и патроны. Папа ему отвечал, что ввозить контрабанду становится все труднее, а мистер Ристо заявил, что его хозяин это прекрасно понимает. Потом он вывалил на стол золотые монеты. Отец не моргнув глазом что-то черкнул на листке и отдал бумагу мистеру Ристо с объяснением, что означает этот код, но тот покачал головой и сказал, что так не пойдет. Кажется, он не совсем доверял папе, который очень разозлился.

Мистер Ристо хотел иметь более надежный залог, и это могли бы быть шахматы. Папа ответил, что шахматы много поколений принадлежат семье и стоят в несколько раз дороже, чем все его оружие. Более того, он глубоко оскорблен внезапным недоверием мистера Ристо, и это после того, как он много месяцев сотрудничал с его хозяином Исмалом. Спор продолжался до тех пор, пока мистер Ристо не сказал, что удовлетворится одной фигурой. Когда отец отказался, мистер Ристо начал запихивать монеты обратно в большую сумку. Тогда рассерженный папа схватил черную королеву, отвинтил донышко, засунул внутрь свернутый листок и отдал мистеру Ристо.

Мистер Ристо сразу снова стал вежливым, пожал папе руку и пообещал вернуть фигуру, как только товар прибудет о в Албанию. Потом оба вышли из кабинета.

Британское оружие. Контрабанда. Албания. «Этого просто не может быть», — твердил Персиваль, ошарашено глядя в опустевшую комнату. Ему все приснилось, он просто крепко спит и видит сон.

Персивалю удалось убедить себя, что все увиденное и услышанное было сном, но только до тех пор, пока наутро папа не собрал всех домочадцев и не приказал искать черную королеву, которая, как он заявил, необъяснимым образом пропала.

 

Глава 1

Отранто, Италия Конец сентября 1818 года

Вариан Сент-Джордж стоял на парапете террасы и смотрел на море. Легкий бриз лениво обвевал его, слегка шевеля черные кудри на лбу. Адриатика выглядела морем голубого огня, воспламененного осенним солнцем, оно надвигалось на смутно различимые горы на другом берегу. Он воображал, что горы ледяные, море бьется о них и растапливает, чтобы утащить в свои глубины. Языки голубого пламени вечно лижут их, но они все стоят, высокомерные и такие же непробиваемые, как обширная Оттоманская империя, которую они стерегут.

Лорд Байрон считал, что там можно найти красивейших в мире женщин. Возможно, это так. Хотя для этого, наверное, пришлось бы слишком далеко идти, как за самой Афродитой. Вариану, разумеется, не приходилось искать красавиц вдалеке, женщины сами искали двадцативосьмилетнего лорда Иденмонта. К тому же он был уверен, что в Западной Европе достаточно женщин, чтобы удовлетворить запросы самого алчного из мужчин.

Например, в этот вечер у него свидание с черноглазой женой банкира, но до вечера еще так далеко, что Вариан о нем не задумывается. Результат встречи известен заранее. Он будет притворяться, что верит протестам добродетельной синьоры, — в течение часа или меньше, смотря по тому, сколько ей захочется разыгрывать эту сцену. А потом они будут делать то, что оба собирались с самого начала.

Сейчас мысли лорда Иденмонта занимала не синьора, а та семья, что кормила его и давала кров этим летом.

Неделю назад пепел леди Брентмор был развеян над морем. Она тихо ушла из жизни, держась за руку сына, на следующий день после того, как все домочадцы лихорадочно искали драгоценную шахматную фигуру.

Вариану говорили, что она неизлечимо больна, и все же ее смерть потрясла его. Она никогда не казалась инвалидом, несмотря на усиливающуюся хрупкость. Он подозревал, что последние месяцы она жила предельным напряжением воли — ради Персиваля. При этом она не скрывала от сына правду. Мальчик на первых же порах знакомства объяснил Вариану принцип леди Брентон:

— Мама говорит, что она не боится умереть. Чего она терпеть не может, так это чтобы все ходили с постными лицами и жалели ее. Я уверен, что она права. Если мы будем печальными, то и ей будет грустно, а веселье полезно для здоровья, правда? — Мальчик окинул Вариана серьезным оценивающим взглядом и добавил: — Поначалу я не был готов любить вас, но вы заставляете маму смеяться и читаете гораздо выразительнее, чем я или папа. Хотите, я научу вас играть в шахматы?

Значит, только за то, что Вариан смешит леди Брентон, отвлекая ее от болей, Персиваль чувствует к нему внутреннюю склонность. Это тронуло Вариана, который знал, что мальчик считает его безнадежным болваном. Но отца он находит еще большим глупцом и явно не питает к нему привязанности, а это доказывает, что Персиваль обладает незаурядным умом и вкусом.

Персиваль давно понял, что отец его ненавидит, и платил своему предку вежливым пренебрежением. Мальчик утешался любовью матери, и этого ему было достаточно. До настоящего времени.

Собственно, несчастное семейное положение Персиваля — не его, Вариана, проблема. Он никогда особенно не любил детей, тем более не по годам развитых подростков вроде Персиваля. Он не хотел ни жалеть, ни тем более любить мальчика. К несчастью, он напоминал Вариану его младших братьев. У Персиваля были оба их достоинства: талант Деймона попадать в неприятные положения и способность Гидеона трезво и логично ему их разъяснять.

То и дело, думая о братьях, которых, казалось, он безвозвратно потерял, Вариан испытывал острое сожаление. В последнее время такие же неприятные чувства он переживал в связи с Персивалем. После смерти леди Брентмор сэр Джеральд стал беспрестанно унижать и третировать сына. Такое поведение неприятно при любых обстоятельствах, но сразу после смерти обожаемой матери — непостижимая жестокость. Но ведь мир вообще жесток, не правда ли?

Вариан вынул карманные часы. Обычно он не поднимался раньше полудня, но вчера он забрал с собой Персиваля подальше от сэра Джеральда, они долго бродили по замку Отранто, потом пошли в собор. Вариан устал, рано лег спать и в результате встал с рассветом.

Тем лучше. За завтраком он встретится с сэром Джеральдом и скажет ему, что собирается уехать. Может, в Неаполь. У него не было денег на такое путешествие, но проехал же он пол-Италии без всяких средств. У него есть древний титул, красивое лицо, стройная фигура и сокрушительное обаяние. Он давно понял, что это так же полезно, как наличные деньги.

На счастье Вариана Сент-Джорджа, мир был полон людей, карабкавшихся по социальной лестнице, — таких, как сэр Джеральд; несмотря на то что его отец купил титул, он так и остался торговцем. Однако, как и прочие выскочки, был снобом. Время от времени обедая с одним-двумя аристократами, он создавал впечатление, что вращается в высших кругах. А найти аристократа, желающего проглотить бесплатный обед, никогда не составляло труда.

Вариан находился в более затруднительном положении, чем многие из них, и желал проглотить куда больше. Он опустился до того, что стал домашним гостем. Он ел у сэра Джеральда, пил его вино, спал в роскошной гостевой комнате и позволял слугам баронета обслуживать себя. Взамен Вариан предоставлял сэру Джеральду возможность упоминать его древнее имя так часто, как тот пожелает.

Жаль было бросать такую удобную постель, но надо. Тем более что все равно сэр Джеральд скоро возвращается в Англию. Если Вариан сейчас уедет, вряд ли это пойдет ему на пользу… и уж тем более Персивалю, пропади он пропадом! Что будет с мальчиком, если уедет Вариан, по-видимому, его единственный друг?

Решительно задвинув в дальний угол сознания бедственное положение Персиваля, Вариан направился в комнату для завтраков.

Дуррес, Албания

Издали дом в Дурресе похож на кучу камней, сваленных на обрыве над Адриатическим морем. Он меньше тех глинобитных домов, в которых им приходилось жить раньше, но в нем тоже две комнаты: одна — для жилья, другая — для хранения припасов. Эсме Брентмор он казался прекрасным. В их жизни, полной странствий, у нее еще не было дома возле моря.

Адриатическое море не такое синее, как Ионическое, но оно и не столь мирное, ручное. Летом над ним бушуют средиземноморские ветры. Осенью и зимой яростные шквалы с юга грозят сорвать дом с обрыва. Но тщетно. Хотя кособокое сооружение, казалось, вот-вот развалится от дующих ветров, на деле оно было прочным, как уступ горы, на котором его построили, и могло противостоять и штормам, и изнурительной летней жаре.

Море круглый год снабжало их рыбой. Неподалеку от уступа буйно зеленел участок, которым занималась Эсме. Впервые она могла ухаживать за ним больше одного сезона. И он щедро снабжал их кукурузой, овощами и травами. Здесь даже куры были по-своему счастливы.

Чего сейчас нельзя было сказать об Эсме. Сидя скрестив ноги на земле и опустив глаза на сложенные руки, она разговаривала со своей лучшей подругой Доникой, которая завтра уезжала в Саранду, чтобы там выйти замуж.

— Мы с тобой больше никогда не увидимся, — нахмурилась Эсме. — Джейсон сказал, мы скоро уедем в Англию.

— Мама говорила… Но ты же не уедешь до моей свадьбы? — встревожилась Доника.

— Боюсь, что уеду.

— О нет! Попроси его подождать. Пожалуйста! Еще месяц.

— Я уже просила. Бесполезно. Он дал обещание моей тетке, когда она умирала.

Доника вздохнула:

— Тогда ничего не поделаешь. Обещание у смертного одра священно.

— Да ну? Для нее самой не было ничего святого. — Эсме швырнула в воду камешек. — Двадцать четыре года назад она нарушила клятву, разорвала помолвку с моим отцом. Почему? Потому что один раз он напился и совершил дурацкую ошибку. Такое с каждым может случиться. Он играл в карты и проиграл землю. А она ему сказала, что он слабый и ненадежный и она не пойдет за него замуж.

— Это злой поступок. Она должна была простить одну-единственную ошибку. Я бы простила.

— А она нет. Но он простил ее. В этом году он два раза к ней ездил. Он говорит, что она не виновата, что все это сделали ее родители.

— Девушка должна слушаться родителей, — проговорила Доника. — Она не может сама выбирать мужа. Но все равно я думаю, что они не должны были заставлять ее нарушить священную клятву.

— Хуже того, — со злобой продолжила Эсме, — не прошло и года, как ока вышла замуж за его брата. Она из благородных и очень богатая, вот семейство Джексона и не смирилось с потерей, быстренько ее снова подцепили. А моего отца изгнали навсегда.

— Странные люди эти англичане, — задумчиво сказала Доника.

— Они противоестественные! Знаешь, что сказал мой английский дед, узнав о моем рождении? В своем отвратительном письме он написал: «Мало того что ты своей распущенностью опозорил имя Брентморов. Что ты промотал имущество тетки и разбил сердце матери. Что сбежал, а не остался, как мужчина, исправлять свои ошибки. Нет, тебе надо было еще увеличить наш позор — ты вступил в ряды турецких разбойников, женился на бессловесной дикарке и добавил в мир отравы в виде еще одного дикаря».

Доника в ужасе таращила глаза.

— По-английски это звучит еще хуже, — хмуро заверила ее Эсме. — И в эту семью отец желает меня ввести!

Доника придвинулась поближе и обняла подругу за плечи:

— Я понимаю, это трудно, но ты принадлежишь семье отца — по крайней мере пока не выйдешь замуж. Может быть, это случится скоро. Я уверена, в Англии отец найдет тебе мужа. Я видела англичан. Они высокие, выше французов, и некоторые из них красивые и сильные.

— Ага, и все умирают от желания взять в жены безобразную дикарку.

— Ты не безобразная! Вон какие у тебя красивые, сильные волосы, прямо огнем горят. — Доника погладила густые рыжие кудри Эсме. — И глаза у тебя прекрасные. Так и мама говорит. Она сказала, что они как будто вечнозеленые. И кожа у тебя гладкая, — добавила она и коснулась щеки рукой.

— У меня нет груди, — насупилась Эсме. — А руки и ноги — как щепки для растопки дров.

— Мама говорит, если девушка сильная, то не беда, что она худая. Она сама была худышка, а родила семь здоровых детей.

— Я не хочу рожать детей иностранцу! — выпалила Эсме. — Я не желаю лезть в постель к мужчине, который не знает моего языка, и растить детей, которые никогда ему не научатся.

Доника усмехнулась:

— В постели тебе не придется с ним разговаривать. Эсме с укоризной посмотрела на нее:

— Не надо было передавать тебе, что мне рассказал Джейсон про то, как делают детей.

— Я очень рада, что ты меня просветила, теперь я не так боюсь. Кажется, это не трудно. Только поначалу стыдно.

— По-моему, прежде всего это больно, — сказала Эсме, моментально переключившись на щекотливую тему. — Но я уже два раза была ранена, а это не может быть хуже, чем когда пуля вопьется в тело.

Доника смотрела на нее с восхищением.

— Ты ничего не боишься, маленькая воительница. Если ты лицом к лицу встречалась с бандитами, то уж с английским ребенком у тебя не будет трудностей! Но я буду по тебе скучать. Хорошо бы отец нашел тебе мужа здесь! — Она вздохнула и посмотрела на море.

— Хорошо бы найти гору бриллиантов. Знаешь, у меня лучше получается быть парнем, а не девушкой, воином, а не женой. Мужчина должен быть совсем старым и доведенным до отчаяния, чтобы захотеть взять меня в жены, когда за те же деньги может получить пухленькое, хорошенькое, нежное создание.

Доника спихнула в воду камень.

— Говорят, Исмал тебя хочет. А он не старый и отчаявшийся, а молодой и богатый.

— И мусульманин. Скорее меня сварят в кипящем масле, чем запрут в гареме, — твердо заявила Эсме. — Даже Англия с родственниками, которые считают меня дикаркой, и то лучше. — Немного подумав, она сказала: — Я тебе не рассказывала, но однажды так чуть и не случилось.

Доника живо повернулась к ней.

— Мне было четырнадцать лет, — продолжала Эсме. — Я гостила у бабушки в Гирокастре. Там был Исмал со своей семьей. В саду он за мной погнался, я думала, что играет, но он… — Она покраснела и остановилась.

— Но он что?!

Хотя никто не мог их услышать, Эсме понизила голос:

— Он поймал меня и поцеловал… в рот.

— Неужели?!

Эсме покачала головой — у албанцев это утвердительный знак.

— Ну и как это было? — пылко спросила Доника. — Он такой красивый! Как принц. Волосы золотые, глаза — как голубые брильянты…

— Это было мокро, — прервала ее восторги Эсме. — Мне совсем не понравилось. Я его отпихнула, вытерла губы и громко выругала. А он лег на землю и стал смеяться. Я подумала, он сошел с ума, и боялась, что его дед сделает предложение и мне придется выйти замуж за этого сумасшедшего с мокрым ртом и жить в его гареме… Но ничего такого не случилось. А если б это произошло, Джейсон сказал бы «нет».

Доника засмеялась:

— Поверить не могу! Ты лягнула кузена Али-паши?! Тебя могли казнить!

— А ты бы на моем месте что сделала?

— Позвала на помощь, конечно! Но тебе и в голову не придет звать на помощь. Ты думаешь, что ты не только воин, но и целое войско.

Эсме задумчиво смотрела на море. Теперь каждый новый день будет уносить ее все дальше от всего, что она знает и любит… уносить навсегда.

— Мой отец — не назойливый проситель, не враг. Я не могу с ним сражаться, — тихо сказала она. — Когда он наконец признался, что тоскует по родине, мне стало стыдно за то, что я с ним спорила. Я пожаловалась тебе только для того, чтобы облегчить душу, ты не принимай всерьез. Я знаю, что я должна делать. Без меня он не поедет, а я его слишком люблю, чтобы заставлять остаться. Ради него я все сделаю самым лучшим образом.

— Все не так плохо. — Доника постаралась утешить подругу. — Сначала ты будешь скучать по родине, но потом выйдешь замуж, у тебя появятся дети — представляешь, как ты будешь счастлива? Подумай, какой богатой и полной жизнью ты заживешь!

Эсме смотрела на море, не знающее жалости, и видела впереди одну пустоту. Но ее подруга — вот чудеса! — была влюблена в мужчину, которого семья для нее выбрала. «Хватит жалеть себя, — решила Эсме. — Прочь уныние. У Доники счастливое время, и не надо его портить».

— Так и будет, — сказала Эсме и засмеялась. — А своих детей я тайком научу албанскому языку.

Отранто

— Я должен попросить вас об одолжении, Иденмонт, — сказал сэр Джеральд, когда Вариан наливал себе вторую чашку кофе. — Я надеялся вскоре уехать в Англию, но мои обязанности требуют иного. Я хочу, чтобы вы отвезли Персиваля в Венецию.

— Я, конечно, был бы рад оказать вам услугу, — вежливо пробормотал Вариан, — но…

— Я понимаю, что прошу слишком многого, — прервал баронет. — Но у меня нет выбора. Сейчас я не могу присматривать за мальчиком. Долго и скучно объяснять причины; достаточно сказать, что я веду некие деликатные переговоры и в таких обстоятельствах не могу держать при себе подростка, о котором надо заботиться.

Вариан бесстрастно смотрел на кофейную чашку.

— Это не надолго. Я заберу его у вас через месяц или около того.

Месяц? Или околотого? Вариан бросил в чашку еще кусок сахара.

— Естественно, я оплачу все расходы, — добавил сэр Джеральд. Он вынул из внутреннего кармана банковский чек и положил его перед блюдечком Вариана.

Вариан посмотрел на чек с полным самообладанием, выработанным в успешных играх за карточным столом; за дымом нельзя было разобрать выражение серых глаз.

— На карманные расходы, — сказал хозяин дома. — Конечно, я оплачу проезд и закажу достойное жилье по всему вашему пути и в Венеции.

— В это время года в Венеции очень сыро, — сказал Вариан.

— Ну что ж, спешить не надо. Для меня не важно, когда вы будете слоняться по городу, осматривая достопримечательности. Конечно, с вами поедет лакей, ему я заплачу отдельно. Выбирайте любого.

Оплаченный проезд, возможность тратить деньги, да еще и слуга. Для человека, у которого в кармане один фунт три шиллинга и шесть пенсов, предложение было, как и предвидел баронет, непреодолимым соблазном.

Вариан поднял глаза и встретился с нетерпеливым взглядом хозяина.

— Как я уже сказал, сэр Джеральд, я рад сделать вам одолжение, — согласился он.

Тепелена, Албания

Али-паша, коварный деспот, правивший Албанией, был старый, толстый и больной. Периодически он страдал от приступов безумия, толкавших его на столь садистские поступки, что даже албанцы, приученные к жестокости мира, в котором жизнь человека мало что значила, находили их достойными внимания.

То, что население по большей части оставалось лояльным к Али и даже хвасталось его победами, свидетельствовало не только о стоицизме народа. но и о его политической проницательности. В Оттоманской империи было предостаточно монстров, правящих угнетенными массами. Из них Али был единственным, кого султану не удалось сделать своим рабом. Соответственно и албанцы не были его рабами. Они подчинялись только Али — когда снисходили до того, чтобы подчиняться, — и он не был чужаком, он был албанцем, одним из них. Он даже не потрудился выучить турецкий язык — зачем, когда он все равно не собирался слушать турков?

Как и албанцы, Джейсон Брентмор разделял широкие взгляды хитрого, как Макиавелли, визиря. Признавая мужество Али, его военную и политическую проницательность и взвешивая его достоинства и недостатки, Джейсон понимал, что Али-паша, Лев Янины, был предпочтительнее любой другой кандидатуры.

За более чем двадцать лет тесного сотрудничества Джейсон хорошо изучил Али. Покидая дворец визиря, Джейсон мысленно желал, чтобы его друг не так хорошо знал его. Али сказал, что, как британский подданный, Джейсон, естественно, волен покинуть Албанию, когда ему вздумается, но…

Это «но» означало: «Как ты можешь покинуть меня в такое время? После всего, что я для тебя сделал?»

— Он прав, — сказал Джейсон своему другу Байо, когда этим утром они выезжали из Тепелены. — А он не знает и половины всего. Если мятеж удастся, Албания погрузится в хаос и турки обрушатся на нее и раздавят народ. Али сомневается, что волнения приведут к чему-то серьезному, но ему не нужны потрясения сейчас, когда он пытается привлечь греков на свою сторону в его революции.

— Если греки объединятся с нами под его руководством, мы сможем сбросить турков, — сказал Байо. — Но Али стар. Боюсь, не успеем.

— Может, он доживет до ста лет. Байо посмотрел ему в глаза:

— Значит, ты не сказал ему о своих подозрениях в отношении Исмала?

— Не смог. Али увлечен своим грандиозным планом и не замечает, что мы имеем нечто большее, чем разрозненные волнения. Если он узнает о заговоре, за которым к тому же стоит его собственный кузен…

— Кровавая баня, — сжато подытожил Байо. В его взгляде сквозило участие. — Ах, Рыжий Лев, ты должен разобраться с этим сам, если не хочешь, чтобы началась великая резня.

Джейсон вздохнул:

— Я это понял четверть часа назад. И пока притворялся, что слушаю блестящие планы Али, как он сбросит турецкое иго, я все обдумал. — Он огляделся, но вокруг был только пустынный пейзаж. — Придется сделать вид, что меня убили.

Байо обдумал новую мысль и помотал головой в знак согласия:

— Мудро. Чтобы добиться успеха, Исмалу нужно убрать тебя с дороги. Если он будет считать, что ты мертв, ему не понадобится слишком осторожничать. А ты тем временем сможешь ездить, куда захочешь, делать то, что требуется, и за тобой не будут охотиться шпионы и наемные убийцы.

— Это не единственная причина, — сказал Джейсон. —Думаю, Исмал слишком хитер, чтобы открыто убить меня, по крайней мере на нынешней, начальной, стадии игры. Скорее он попытается связать мне руки, а для этого лучший способ — взять в заложницы Эсме. В последнее время он что-то слишком громко стенает о своей отчаянной любви. Подозреваю, он хочет ее похитить и выдать это за акт страсти. В такое Али с готовностью поверит — он сам из прихоти похищал Исмало женщин и мальчиков просто потому, что желал их.

— Я вижу много преимуществ, которые даст слух о твоей смерти, — рассуждал вслух Байо. — Тогда Эсме станет не нужна Исмалу, и он оставит ее в покое.

— Я не могу рисковать. Я хочу отвезти ее в Англию, — решительно заявил Джейсон. — Я все обдумал. Предложение жестокое, но я не вижу другого выхода. Эсме должна поверить, что я убит, иначе она ни за что не уедет без меня. Сначала убедись, что она поверила в мою смерть, потом отправь ее в Англию. Я дам тебе деньги, а также имена людей в Венеции, им можно доверять, они отправят ее к моей матери.

— Аллах, ты думаешь, о чем просишь? Сказать ребенку, что ты умер, и заставить рыдающее дитя уехать? Она очень упряма, твоя девочка. Как я смогу заставить ее ехать к незнакомым людям, иностранцам?

— Не давай ей времени на раздумье, — жестко сказал Джейсон. — Если заупрямится, ударь по голове и свяжи. Для ее же пользы. Лучше несколько часов дискомфорта и несколько недель горя, чем похищение или убийство. Я хочу, чтобы моя дочь была в безопасности. Не заставляй меня делать выбор между ней и Албанией. Я люблю эту страну, я готов рисковать жизнью ради нее… но дочь я люблю больше.

Байо пожал плечами:

— Что ж, в конце концов, ты англичанин. — Он улыбнулся Джейсону. — Я сделаю, как ты просишь. Она выдающаяся женщина, я часто говорил, что она стоит двух хороших мужчин. А когда она благополучно уедет, я вернусь, чтобы помогать тебе. Ты хочешь, чтобы я отправился сразу же?

— Не сразу. Сначала надо меня убить. Сделаем это подальше к северу. Я должен буду упасть в реку или в глубокое ущелье. Мы же не хотим, чтобы кто-нибудь стал искать мое тело?

 

Глава 2

Бари, Италия

— «Кто вскоре променял ее обаяние на вульгарное блаженство», — процитировал Персиваль. — Что это значит?

Вариан остановился в дверях, держа в руках полотенце.

Персиваль уговорил его сходить в рыбные ряды на волнорезе Бари, которые, как он заявил, стояли еще во времена Древнего Рима. Там воняло так, будто рынок действительно существовал с незапамятных времен и никогда не убирался. Вариан наблюдал, как мальчик поглощает ведро устриц, еще одно — морских ежей и в заключение полведра моллюсков. Хотя Вариан не принимал участия в этом пиршестве, запахом морепродуктов пропитались оба. Он уже в третий раз принимал ванну, и запах, кажется, исчез.

Напоследок он еще раз вытер голову, отшвырнул полотенце и вошел в комнату. Проходя мимо Персиваля, принюхался, но их слуга Ринальдо отскреб мальчика основательно.

Персиваль повторил строчку из «Чайльд Гарольда».

— Я воспринимаю «вульгарное блаженство» как эвфемизм, — сказал он. — Байрон имеет в виду женщин с дурной репутацией? Иначе я не могу объяснить, что он хотел сказать. Но зачем же он бросает женщину, которую любит, ради проститутки, если его уже тошнит от продажных красоток? И зачем называть это блаженством, если он несчастлив?

— Не уверен, что должен тебе объяснять, — задумчиво проговорил Вариан, опустившись в мягкое кресло у камина. — Твой отец не одобрит, что ты читаешь лорда Байрона.

— Конечно, нет. — Персиваль поднял глаза от книги. — Но папы здесь нет, а есть вы, и вы совсем на него не похожи. Мама говорит, что вы похожи на Чайльд Гарольда; из этого я делаю вывод, что вы лучше всех можете объяснить его образ мыслей. По-моему, этот герой — очень мрачный тип. Если он проводит жизнь в постоянных наслаждениях, как он может быть несчастлив?

— Возможно, он раскаивается в своих грехах.

— А я считал, что порочные люди раскаиваются, только когда становятся старыми и дряхлыми. Думаю, подагра исправила великое множество негодяев.

— Возможно, у Чайльд Гарольда болели зубы, — сказал Вариан, откинувшись в кресле. Он с облегчением видел, что Персиваль вернулся в свое обычное состояние. Всю дорогу до Бари мальчик был неестественно тихим и примерным — печальный дух, который часами смотрел в окно и апатично делал все, о чем просил Вариан. Похоже, моллюски возродили в нем бодрость духа. Пищеварение не пострадало. За обедом мальчик ел столько, что хватило бы накормить слона. И куда, к черту, это все девается? Он такой тощий, каких Вариан встречал только в трущобах.

— Вы согрешили с синьорой Рацолли? — спросил Персиваль. — Ринальдо говорит, вы были ее кавалером. Когда вы к ней ходили, вы…

— Мы беседовали, — проговорил Вариан. — Она очень начитанна. А сплетничать со слугами — вульгарно, Персиваль.

— Бабушка тоже так говорит, но это же очень интересно! Слуги знают все.

— Надеюсь, твоя бабушка будет счастлива, когда вы с отцом вернетесь в Англию.

Мальчик послушно поддержал смену темы:

— Да, она говорит, что очень рада, потому что у нее никого больше нет. Дядя Джон — они называют его Джек — был старший, он умер до моего рождения. А дядя Дж… — Персиваль замялся; он закрыл книгу, придвинул стул поближе к Вариану и тихим, заговорщическим голосом сказал: — Они делают вид, что дядя Джейсон тоже умер, а это не так!

— Он брат твоей мамы? — спросил Вариан. Он знал, что старший брат сэра Джеральда умер от инфлюэнцы много лет назад. Как он слышал, других братьев или сестер у Брентмора не было.

— Он младший брат папы, — объяснил Персиваль. — Много лет назад он сбежал из дому, они все на него злились и притворялись, что он умер. А он жив… и он герой.

— Должно быть, он очень осторожный герой, потому что я о нем ничего не слышал.

— А вы слышали про Али-пашу, правителя Албании? — Персиваль постучал пальцами по обложке книги. — Поэтому я и читаю лорда Байрона, он рассказывает про Али-пашу и про албанцев, про страну, где живет дядя Джейсон. Он все время там жил, его прозвали Рыжий Лев. За мужество и рыжие волосы. У него такие же волосы, как у меня; насколько я понимаю, в Албании это редкость.

— Прошу прощения, Персиваль, но я читал эту книгу и не припоминаю, чтобы в ней упоминался Рыжий Лев. Где ты прочел про него?

Персиваль нахмурился:

— Я не говорил, что прочел про своего дядю.

— Тогда откуда же ты так много знаешь о человеке, которого все родственники считают умершим? — Вариан испытующе посмотрел на мальчика.

Персиваль несколько смутился, потом выпрямился на стуле, и на его лице появилось задумчивое выражение.

— Может, тебе приснилось? — предположил Вариан.

— Нет. Это был не сон.

— Тогда сказка.

— Нет. Это истинная правда. — Персиваль закусил губу. — Я могу доказать. Подождите минутку, хорошо?

Он выбежал в свою комнату; встревоженный Вариан остался сидеть, глядя на огонь в камине. Мальчик моментально вернулся с ворохом одежды в руках. Он развесил на кресле шерстяные брюки с яркой тесьмой, черный жакет, расшитый золотой нитью, и просторную полотняную рубаху.

— Это мне привез дядя Джейсон, — сообщил Персиваль. — Такое носят албанцы, некоторые из них. Он сказал, что я, наверное, не захочу носить килт, пока не вырасту. Мама велела мне никому не показывать костюм, чтобы папа не узнал. Но ведь вы ему не скажете?

— Чего я ему не скажу? — спросил Вариан, догадываясь, каков будет ответ.

— Что дядя Джейсон к нам приезжал. — Персиваль отцепил от жакета крошечный прилипший кусочек корпии, разгладил складку на рубашке.

Через полчаса Вариан знал основную часть истории. Джейсон приезжал дважды: один раз в Венецию, когда сэр Джеральд уезжал на Юг Италии подыскивать виллу, и другой — ненадолго, перед смертью леди Брентмор. По нескольким невинным замечаниям, которые прорвались среди пылких восхвалений бесчисленных доблестей Джейсона Брентмора, Вариан сделал вывод, что тот был для Дианы больше, чем брат мужа.

Вариан не мог осуждать ее за неверность такому мужу, как сэр Джеральд. И не был шокирован, что любовником стал деверь. Более того, он приветствовал эту новость. Вариан догадывался, что она была несчастна, и не только из-за болезни. Он испытал странное облегчение, что кто-то хоть ненадолго сделал ее счастливой.

— Что ж, я в восторге от того, что тебе довелось познакомиться с таким великолепным дядей, — сказал Вариан, когда рассказ подошел к концу. — Однако уже поздно, надо пораньше лечь спать, завтра мы едем в церковь Святого Николая. — У Вариана были свои планы на эту ночь: неспешное изучение прелестей некоей черноглазой дамы, на которую он наткнулся в замке Бари.

— Но я еще не рассказал, какую ужасную вещь я сделал, — сказал Персиваль, потупив взгляд.

— Вряд ли я гожусь в исповедники, — ответил Вариан с ноткой нетерпения. — И если ты не препарировал на столе разнообразные морские экземпляры и не насыпал мне в кровать камешки, твои грехи в данный момент…

— Я отдал ему черную королеву, — потрясенным голосом сказал Персиваль. — Это вышло случайно. Но если папа узнает, он отправит меня в школу в Индию. Он сто раз грозился, только мама не разрешала.

Вариан уже стоял, готовясь в случае необходимости за плечо отвести Персиваля в кровать, но теперь снова сел. После нескончаемых поисков было решено, что черную королеву украли, и сэр Джеральд объявил, что даст тысячу фунтов тому, кто ее возвратит. Вариан не верил своим ушам. Прищурившись, он посмотрел на Персиваля:

— Что ты сделал?

— Я хотел отдать дяде Джейсону свой камень — тот, с зелеными прожилками и шишечкой…

— Бесподобные характеристики камня к делу не относятся, — прервал его Вариан.

— Простите, сэр. Вы правы. Не относятся, по крайней мере сейчас. Мы были в кабинете. Как мы туда попали, я надеюсь, тоже не имеет значения? — с надеждой спросил Персиваль.

— В настоящий момент нет.

— Это хорошо, потому что…

— Персиваль!

— Да, сэр, в самом деле. Буду по возможности краток: я наткнулся на шахматный столик и сбил несколько фигур. В том моем возбужденном состоянии — потому что я боялся, что папа будет… — Он перехватил взгляд Вариана и торопливо продолжал: — Так вот, я, наверное, по ошибке завернул в платок дяди Джейсона черную королеву, потому что позже обнаружил, что камень так и лежит у меня в кармане. Когда папа сказал, что королева пропала, я понял, что случилось, но ведь я не мог ему рассказать, правда?

Если королева у Джейсона, значит, сейчас она в Албании и абсолютно недоступна аристократу без гроша за душой.

— Полагаю, что не мог. — Вариан снова встал. — Персиваль, я уверен, что ты эмоционально измучен этим признанием и нуждаешься в отдыхе.

Персиваль смотрел на него очень серьезно.

— Теперь, когда я признался, я понял, что обязан что-то сделать.

—  — Да. Пойти спать.

— Я имею в виду, мы должны ее вернуть папе. То есть она же стоит тысячу! Она где-то здесь, вы же понимаете. — Он широко взмахнул рукой.

— «Где-то здесь» — это в Оттоманской империи, Персиваль. Королева навсегда пропала, если только твой дядя не захочет сам ее вернуть.

— Туда плыть всего два дня, — сказал Персиваль. — Дядя Джейсон живет прямо на берегу. Нам не придется въезжать в страну. Просто остановимся в порту, как это делают десятки кораблей со всех частей света.

— Мы? — переспросил Вариан. — Если ты думаешь, что я буду нанимать судно, чтобы плыть в Албанию с двенадцатилетним мальчиком, единственным наследником своего отца…

— Папа заплатит вам вознаграждение, а на путешествия он дал вам денег, и у нас много времени.

— Нет, Персиваль. Ложись спать.

Персиваль отправился спать к себе в комнату, а лорд Иденмонт, забыв про черноглазую даму, еще несколько часов просидел у камина, глядя на мерцающие янтарные огоньки в потухшем камине.

Горестно глядя в темноту, Персиваль думал о том, как ему повезло, что лорд Иденмонт не так восприимчив, как мама. Увидев, как много он ест, она бы что-то заподозрила. Она хорошо знала, что он переедает от возбуждения.

Сегодня он объедался потому, что должен был рассказать лорду Иденмонту лживую историю про черную королеву. Должен. Украденное оружие на пути в Албанию, и эту информацию он мог доверить только дяде Джейсону, особенно потому, что в ней замешан папа. Жаль, что нельзя написать дяде Джейсону. Как ему говорили, у влиятельных людей в Албании есть шпионы, которые регулярно вскрывают письма.

Значит, он должен рассказать лично. А для этого надо обмануть лорда Иденмонта. Персиваль чувствовал себя преступником.

Говорят, лорд Иденмонт — испорченный человек; даже дядя Джейсон так думал. Это не важно. Его сиятельство всегда был добр к маме и благожелателен к Персивалю. «Теперь уж никогда не будет, — с сожалением подумал Персиваль, — после того как узнает правду». Но это только если он заглотит наживку. Может, и не заглотит.

Уже светлело, когда мальчик услышал, как лорд Иденмонт вошел в соседнюю спальню. Закрыв глаза, Персиваль сказал себе, что человек не должен жалеть о том, что старается исполнить свой долг, особенно если при этом спасает сотни жизней. Вдобавок не будет же лорд Иденмонт вечно при нем. Рано или поздно они доберутся до Венеции, и там его сиятельство отчалит. А если все пойдет хорошо, дядя Джейсон с кузиной Эсме скоро отправятся в Англию. Это возместит Персивалю потерю общества лорда Иденмонта. Они все будут вместе. Одной семьей, как хотела мама.

Эта мысль успокоила Персиваля, как убаюкал бы мамин голос. И уже через минуту, когда утреннее солнце зажгло на море золотые искры, он крепко спал.

Тепелена, Албания

Исмал, красавец принц с золотыми волосами и глазами, как голубые бриллианты, раскинулся на диване и задумчиво разглядывал причудливую шахматную фигуру.

— Джейсон еще не уехал? — спросил он у Ристо.

— Али убедил его остаться и помочь успокоить бунт.

— Печально. Он захватил важный склад оружия. Мы не можем продолжать свое вмешательство.

— Ты хочешь видеть его мертвым, хозяин?

— С политической точки зрения это было бы неразумно. Рыжий Лев — всеобщий любимец, даже тех, кто поддерживает наши усилия вытеснить Али. Я не могу рисковать, навлекая на себя подозрение в убийстве. По счастью, я приготовился к такой неудаче. — Исмал улыбнулся преданному слуге и шпиону. — Ты сделал даже больше, чем думаешь, когда убедил англичанина отдать тебе это косвенное доказательство.

Ристо наклонил голову:

— Я надеялся привезти тебе весь набор. Было бы неплохое добавление к твоим сокровищам. К тому же сэр Джеральд заломил непомерную цену, — с сожалением добавил он.

— Мне нужно современное британское оружие, а он единственный надежный поставщик, — ответил Исмал, пожав плечами. — Но все же какой он дурак, что пишет своей рукой, пусть даже кодом. У него слишком характерный почерк.

— Он считал меня глупым варваром, хозяин. Он не верил, что я точно запомню детали.

— Очень кстати. — Исмал щелкнул черную королеву по голове. — Я на всякий случай сохранил его послание. Думаю, оно будет нам чрезвычайно полезно. — Он поднял глаза на слугу. — Я хочу, чтобы ты немедленно послал группу для захвата дочери Рыжего Льва. Джейсон поймет, что ему придется принять за нее калым, а раз она будет здесь, он не посмеет выступить против меня.

— Он может пойти к Али.

— Сомневаюсь, что он станет рисковать ее жизнью. Но пусть идет. — Исмал повертел в руке фигурку. — Видишь ли, когда мы захватим Эсме, при ней окажется эта вещица. Если Джейсон осмелится чинить мне препятствия — что ж, я скажу, что он предатель, и уликой послужит эта шахматная фигура. Я посоветую Али справиться у Британца, и он легко проследит путь королевы, указывающий на брата Рыжего Льва. Не составит труда доказать, что брат написал то послание. Али знает, что Рыжий Лев дважды за год побывал в Италии, навещал семью. И кузен, и Британец придут к выводу, что Джейсон с братом торгуют оружием для своей выгоды. Оба правительства будут страшно недовольны. — Блестя синими глазами, он протянул Ристо черную королеву. — Видишь, Ристо, какой могучей может быть королева для игрока, который знает, как ее использовать. — И он засмеялся.

Дуррес

Почувствовав руку на своем плече, Эсме мгновенно проснулась и рывком села в кровати. В комнате было еще темно.

— Папа? — спросила она темную тень, стоявшую рядом, но поняла, что мужчина был не Джейсон.

— Это я, Байо, — сказала тень. Ее охватило беспокойство.

— Где отец?

Наступила долгая пауза, потом послышался вздох. У нее забилось сердце.

— Я очень сожалею, детка.

— Где он?

— Ах, крошка. — Байо положил руку ей на плечо. — Плохие новости, маленькая воительница. Крепись. Джейсон убит.

Нет! Сердце вопило, но язык молчал. Она вцепилась в одеяло и прикусила губы, не желая кричать и плакать, как слабая женщина.

— Мы попали в засаду… на реке Вьоса, — сказал Байо. — Ему выстрелили в спину, и он упал с высокого обрыва в реку. Надо благодарить Бога, что смерть была быстрой. Река поглотила его, так что подлые убийцы не смогли принести его голову своему господину, чтобы он торжествовал.

Джейсон. Ее сильный, храбрый, любящий отец. Его убили выстрелом в спину, как вора, и холодное течение потащило тело, ударяя о камни… Эсме закрыла глаза, сжала зубы, мучительная боль превратилась в ярость.

— Кто убийцы? — требовательно вскричала она. — Кто заплатит мне за это кровью?

— Нет, крошка. Дочь Рыжего Льва не будет искать крови, — укоризненно сказал он. — Убийцы мертвы. Я сам это видел. Но у нас нет времени на разговоры. Убийство Джейсона — только начало, сейчас ты в великой опасности. Поторопись. — Он потащил ее с кровати.

Эсме рывком высвободилась из его рук и почувствовала, что дрожит. Она заставила себя выпрямиться. Она всегда спала одетой, в мужском костюме и с ружьем под рукой. Один из кузенов Байо неизменно дежурил снаружи, даже когда Джейсон был дома, но она не хотела быть застигнутой врасплох, если на город нападут враги.

— К чему такая спешка? Куда мы едем? Байо сунул ей в руки головной убор.

— На север. В Шкодер. — Он зажег свечу, быстро прошелся по комнате, собирая и запихивая в мешок вещи.

Не очень понимая, что делает, Эсме натянула шерстяной шлем и подоткнула под него волосы, не сводя глаз с Байо. Он взволнованно говорил:

— Мы поторопились вернуться домой, потому что Джейсон боялся, что Исмал планирует тебя похитить. Теперь в этом нет сомнения. Он, конечно, будет лгать — свалит убийство на бандитов. А Али будет слишком потрясен, чтобы заметить или придать значение тому, что Исмал тем временем украл простую женщину. — Байо помолчал. — Вот почему мы должны спешить. О мести даже не думай. Если ты задержишься здесь, то только навлечешь на себя позор. Ты же не хочешь быть наложницей человека, который убил твоего отца?

— Я расскажу паше Шкодера, — сказала Эсме. — Он мне поможет. Исмал заплатит мне кровью.

— Паша поможет тебе выбраться из страны, — ответил Байо. — И все. Джейсон намеревался уехать, и мы сделаем так, как он хотел.

Он увидел ужас в глазах Эсме и быстро отвернулся.

— Нет! — потрясение воскликнула она. — Ты же не отошлешь меня в Англию? Одну?!

Байо вскинул мешок на плечо, пошел к двери, но остановился и ответил:

— Это трудно, я понимаю, маленькая воительница, но выбор невелик. Либо ты наберешься мужества и поедешь, либо станешь рабыней Исмала… и получится, что твой отец погиб зря.

«Потом», — сказала она себе. Потом она обо всем подумает и найдет выход.

Эсме без слов подобрала вещи, сунула их в небольшую дорожную сумку, подхватила ружье и пошла за Байо.

Через минуту они были на причале. Уже почти рассвело, но туман был такой плотный, что первые робкие лучи казались тусклыми розовыми пятнами на сером одеяле. Байо благоразумно оставил лодку в стороне от главного пирса.

Когда они подошли к берегу, Эсме увидела очертания судна побольше, фелюгу. Они здесь часто причаливают, правда, не в это время года, потому что фелюги не так хорошо экипированы, чтобы противостоять осенним ветрам.

Эсме различила в тумане фигуры, движущиеся к ним навстречу. Она напряженно посмотрела на Байо.

— Иностранцы, — прошептал он.

В следующий миг они получили подтверждение догадки: ветер донес обрывки разговора на смеси албанского, итальянского и английского.

— Нет… zoti… лодка. Умоляю… хозяин… убить меня. Когда фигуры приблизились и голоса стали слышнее, Эсме услышала мальчишеский тенор, отвечавший с изысканным английским произношением:

— Чепуха. В этом городе живет мой дядя.

— Пожалуйста, молодой господин, подождите…

— Вон люди. Спросим у них.

Эти двое были уже совсем близко. Хотя они выглядели безобидно, Эсме уронила на песок свою сумку и крепко сжала ружье. Байо настороженно стоял рядом и тоже держал оружие на изготовке.

— Танг-гот-ета, — окликнул мальчик; у него был такой же акцент, как у ее отца.

— Tmgjatjeta, — привычно ответила она на приветствие. Приободрившись, мальчик поспешил к ним.

— Пойдем, — шепнул Байо. — У нас нет времени.

— Он англичанин, — ответила Эсме. В следующее мгновение она удивилась, не обманул ли ее слух, потому что мальчик был одет в точности как она и даже так же нес на плече сумку. Когда он подошел ближе, ей показалось, что это ей снится. В слабом свете утра его волосы блестели, и они были такого же цвета, как у отца. Она отступила на шаг, когда мальчик остановился, увидев ружье Байо. Робкий, толстый спутник мальчика трусливо прятался за его спиной.

— О Господи, кажется, мы их всполошили, — забеспокоился мальчик. — Как же это… — Он прокашлялся. — Куш ша-пи… а… а, Джейсон? Я хочу сказать — все нормально, он мой дядя. Джейсон. Вы его знаете, Рыжий Лев… — Джейсон — дядя этого ребенка? — ошеломленно спросила Эсме. Она недоверчиво приблизилась к нему, забыв обо всем. Волосы, глаза — все, как у ее отца… как у нее самой!

Байо опустил ружье.

— Похож, как будто брат, — сказал он. Мальчик смотрел на Эсме с таким же изумлением.

— Ты кто? — спросила она по-английски. Он подошел ближе, не сводя с нее глаз.

— Ты говоришь по-английски, слава Богу. Ты выглядишь… но дядя Джейсон говорил «она» — ведь ты «она», верно? — Он покраснел. — О Боже! Как грубо с моей стороны. Я — Персиваль Брентмор, племянник Джейсона.

— Племянник Джейсона, — глухо повторила Эсме.

— Да. Здравствуйте.

У Эсме появилось безумное желание засмеяться. Или заплакать. Она услышала отдаленный грохот. Наверное, у нее головокружение.

— Персиваль, — сказала она пересохшим ртом. — Племянник Джейсона.

— Да. А ты… ты Эсме?

Грохот усиливался. Байо обернулся. Наверное, тоже услышал.

Эсме перевела взгляд с него на парнишку, который назвал себя Персивалем, племянником Джейсона. Мальчик что-то быстро говорил, но она не слушала. Ее внимание приковал нарастающий грохот. Это не гром. Это скачут всадники.

Байо поднял ружье.

— Уходи, — скомандовала она по-английски и оттолкнула мальчика. — Быстро на свой корабль, ребенок. Сейчас же!

— Что это? Бандиты?

— Уходи! — закричала она. — Беги, черт возьми! — Она еще раз толкнула его, посильнее. На этот раз он понял и попятился. Его испуганный компаньон уже бежал к кораблю. Мальчик бросил на Эсме последний ошеломленный взгляд и побежал за ним.

Гулкий топот копыт приближался, и Байо крикнул ей, что надо бежать. Но всадники скакали прямо на мальчика, который был еще далеко от своего корабля, и, если она и Байо побегут к лодке, ее двоюродный брат окажется под перекрестным огнем.

Только она это подумала, как смутный гром превратился в рев, и плотное черное облаковыкатилось с дороги на пляж. В густом тумане толпой кружились темные тени, всадников было не меньше двух десятков. Игнорируя неистовые крики Байо, Эсме выстрелила, отвлекая внимание на себя. В ответ над головой засвистели пули.

Она кинулась к чьей-то перевернутой лодке и увидела, что приближаются другие бойцы. Товарищи Байо. Над ухом просвистела пуля. Эсме нырнула под лодку и торопливо перезарядила ружье.

Звуки выстрелов вырвали Вариана из глубокого сна. Он мигом вскочил на ноги. Быстрый осмотр показал, что Персиваля в каюте нет. Вариан через голову натянул рубашку, впрыгнул в штаны и ботинки и, схватив пистолеты, выскочил на палубу.

На берегу туман, взрываемый вспышками, окутывал вертящуюся массу людей и лошадей, слышались воинственные крики и оружейные залпы. Он выбрался на пирс и ринулся в сторону битвы.

— Персиваль! — взревел Вариан.

Он спрыгнул на песок и, услышав тонкий крик, повернул в ту сторону. Полдюжины всадников неслись за одинокой фигуркой, неуклюже бежавшей по песку. Бледный луч утреннего солнца на мгновение выхватил из дыма, копну темно-рыжих волос.

Сердце Вариана застучало так же громко, как смертоносные копыта, приближавшиеся к мальчику; Вариан прицелился и выстрелил. Он увидел, что лошадь рухнула на землю, прицелился еще раз и снова выстрелил. Трясущими пальцами он начал перезаряжать пистолет. Рядом раздался оглушительный шум, потом что-то хрустнуло. Его пронзила острая боль, и наступила темнота.

Эсме осторожно отерла песок с лица мужчины, лежавшего без сознания. Проще было бы облить его водой из ведра, но тогда он мог очнуться слишком внезапно, и ему стало бы еще больнее.

Корабль качало, в стоящем рядом ведре плескалась вода, обливая ей брюки. Она не обращала внимания: они и так промокли и одеревенели от песка и соли. Ее неудобства не имели серьезного значения. Хуже было другое: два родственника Байо убиты, несколько друзей ранены. Их быстро забрали местные жители, они позаботятся о пострадавших.

Еще не унесли трупы шести мародеров, как Байо приказал ей лезть в фелюгу. Он взвалил англичанина на плечо и, глухой к ее доводам, погрузил обоих на борт и велел капитану плыть на юг, на Корфу. Потом Байо отправился спасать мальчика… ее двоюродного брата.

Эсме смотрела на надменное лицо человека, голова которого лежала возле ее колен. Какой злой дух принес его сюда — вместе с мальчиком, без оружия, без охраны?

Лицо англичанина было и в самом деле лицом злого духа, хоть и очень красивое, подумала она, глядя на крутые завитки темных волос над высоким лбом. Осторожный испытующий взор спустился к высоким дугам черных бровей, к черным ресницам, далее на повелительный нос и мимо полных, четко вылепленных губ к чистому квадратному подбородку. Гордое лицо. Петро, драгоман, бывший с тем мальчиком, сказал, что этот человек — английский лорд.

Эсме перевела взгляд на его руку, лежащую на плоском животе. Длинные пальцы, маникюр; под ногти забились песчинки с пляжа. Ни мозолей, ни шрамов, ни царапин — ничто не нарушало их совершенства. Она посмотрела на свои загорелые руки, сильные и твердые, потом на грязные брюки. От тревоги у нее свело живот. Так бывало всегда, когда она встречалась с соотечественниками отца: у нее появлялось чувство собственной неполноценности, напряженное ощущение, что они едва скрывают неприязнь и презрение. Некоторые смотрели сквозь нее, как будто она была невидимкой, и это было даже хуже откровенного пренебрежения. Она знала, что в их глазах она чуть лучше животного.

Те, кого она встречала раньше, были простыми солдатами. Этот человек — лорд. Даже сейчас он как будто насмехается над ней. Она решила, что глаза у него будут холодными и твердыми как камень.

«Это не важно», — сказала она себе. Его мнение не имеет никакого значения. Она бросила тряпку в ведро, сердито отжала ее… а потом руки замерли в нескольких дюймах от его лица, потому что он беззвучно пошевелил губами и медленно открыл глаза.

Сердце встрепенулось и понеслось вскачь, как испуганная кобыла. Глаза у него были серые, но не как камень. Как дым. С болезненной медлительностью они сфокусировались, жесткое выражение лица смягчилось, возвращаясь к жизни, и она трясущимися руками убрала тряпку от его лица.

Это было лицо темного ангела. На какой-то головокружительный миг она подумала, что перед ней сам Люцифер, сраженный гневом всемогущего Бога.

— Персиваль, — пробормотал он. — Слава Богу… — Он моргнул. — Вы кто?

Низкий, хриплый голос тоже был как будто дымный, он лишал ее воли, словно опиум. Эсме коротко вздохнула и приказала себе проснуться.

— Меня зовут Зигур, — сказала она.

 

Глава 3

Сходство мальчика с Персивалем было пугающим: такие же ярко-зеленые кошачьи глаза, прямой маленький нос и упрямый подбородок. Даже к утренним событиям он отнесся так же терпеливо и рассудительно, как сделал бы Персиваль, хотя высказался более сжато. Если бы Вариан был в своем обычном состоянии, его бы позабавило холодное самообладание Зигу-ра, потому что мальчик был всего лишь на два-три года старше Персиваля, ему самое большее — пятнадцать лет. Но у Вариана раскалывалась голова, дрожали мышцы, да и во всей этой истории не было ничего смешного.

— Мой отец, Джейсон, — дядя этого мальчика Персиваля, — объяснил Зигур. — Сегодня утром я узнал, что он убит и что посланы люди захватить меня на потеху их хозяину. В неразберихе, что творилась на пристани, они по ошибке схватили моего кузена.

Зигур поправил на голове толстую шерстяную шапку, и Вариан увидел, что волосы у него, как и глаза, такие же, как у Персиваля. До него дошло значение слов мальчика. В этих местах имеют обыкновение похищать детей обоего пола. Персиваль в руках педерастов.

Видимо, Вариан выглядел совершенно убитым, потому что Зигур торопливо сказал:

— Нет причины для тревоги, эфенди. Им нужен я. После смерти Джейсона не найдется никого, кто станет мстить за оскорбление, нанесенное мне. Негодяи могут взять меня так же просто, как камешек с пляжа. Но мой кузен — англичанин, а Али-паша хочет, чтобы ваше правительство помогло ему расширить свои владения. Негодяи знают, как и вся Албания, что обидеть англичанина — значит навлечь на себя жестокую месть Али-паши. Когда похитители обнаружат, что украли англичанина, они оставят его в какой-нибудь деревне на юге, и друг моего отца Байо легко его найдет.

— Эти люди убили Джейсона, — проговорил Вариан и поспешно сел. Он тут же пожалел об этом: словно взрыв разорвал череп изнутри. Он упал обратно. — И напали на меня. Два англичанина в считанные дни.

Лицо Зигура напряглось и стало похоже на маску.

— Дитя Джейсона давно ему не принадлежит. Он считается албанцем. Естественно, за его убийством последует кровная месть, но это не в вашей власти, эфенди. Что касается вас: они напали только для того, чтобы убрать вас с дороги. Если бы они собирались вас убить, то сейчас на берегу Дурреса валялось бы несколько голов.

Зигур помолчал, потом холодной рукой потрогал лоб Вариана.

— Теплый, но жара нет, — сказал мальчик. — Не тревожьтесь. Мы плывем на Корфу, где вы отыщете британских солдат; они отвезут вас к Али-паше в Тепелену. А там вы найдете моего кузена Персиваля живым и здоровым, это я обещаю. Али будет защищать его, как редкий, огромный алмаз, а ваши английские друзья убедятся, что Али не потребует слишком большого вознаграждения за свое гостеприимство. Это легко уладить. Вот бы все другое решалось также просто, — буркнул он и снова взялся за влажную тряпку.

Позже Вариан удивится, почему был таким послушным. Но сейчас он совершенно беспомощен от боли и потрясения. У него нет ни сил, ни воли потребовать, чтобы судно повернуло назад. А даже если бы он это сделал, что дальше? Среди этих мест и их обитателей он чувствовал себя как на луне. Приходилось доверять юному бастарду Джейсона, потому что лорд Иденмонт понятия не имел, что делать дальше.

В конце дня Эсме почуяла в воздухе приближение шторма. Выйдя на палубу, она увидела тревогу команды. Их судно не могло противостоять буйству непогоды. Как она поняла, за деньги капитан поддался искушению выйти в плавание в начале сезона штормов. Сейчас он, конечно, сожалел о своей жадности.

— Мы не можем продолжать путь, — сказал он. — Предупреди английского лорда, что мы должны причалить.

Эсме уныло посмотрела на береговую линию. Ничего похожего на порт не было видно, а легкое суденышко уже содрогалось под ударами ветра и волн. Вдали сверкали молнии.

— С ним разговаривать нет смысла, — ответила она. — У него разбита голова, он ничего не соображает. Вы ожидаете трудностей. — Это был не вопрос.

— Если я не смогу подойти близко, придется перенести его в лодку, — с тоской проговорил капитан. — Я пошлю двух надежных людей, чтобы доставили вас на берег.

Она прикинула: маленькой лодке легче проскочить по мелководью. Если отправиться сейчас, можно достичь берега до того, как разразится шторм. От Петро, конечно, не будет никакого толку. Он уже несколько часов причитает и молится. Толстый, ленивый, грязный — самый неудачный экземпляр драгомана из всех, кого ей приходилось встречать. Происхождение его неизвестно, но ясно, что он глуп по меньшей мере в пяти из семи языков, которыми, как он заявлял, владеет. Но имея двух крепких моряков, можно справиться с задачей.

— Так и сделаем, — спокойно сказала она. — Ни вы, ни я не хотим получить на своей земле труп английского аристократа. Ваш корабль может пережить шторм. Если лорд останется на корабле, сомневаюсь, что он выживет.

Как выяснилось, англичанин еле выжил даже в коротком путешествии до берега; большую часть пути он провел, свесившись через борт, так его рвало. Но он не жаловался в отличие от Петро — тот затопил лодку слезами, рвал на себе волосы и призывал Аллаха, Иегову и всех святых смилостивиться над ним. Не отвлекаясь на пассажиров, два итальянских моряка налегали на весла, предоставив Эсме высматривать впереди препятствия и следить, чтобы новички не свалились в море.

Когда они наконец достигли берега, англичанин повалился на землю, а остальные несчастные оглядывали пустынный пейзаж. Вокруг простиралась плоская, бесплодная земля без признаков человеческого жилья. Но что-нибудь обязательно найдется, Эсме это знала. Какое-нибудь укрытие. Сама она спокойно расположилась бы здесь, ей не привыкать спать на открытом воздухе даже в дождь. Но к сожалению, ее пациенту нужна крыша над головой, и холода он не выдержит. Хватит с него сложностей.

— Помогите англичанину, — сказала она морякам, взяв ружье и перекинув через плечо сумку. — Петро, тащи его багаж и придержи язык. Идем на восток; дорога долгая, на сетования и безделье нет времени.

Когда Вариан проснулся после того, что он отчаянно хотел бы считать ночным кошмаром, солнце уже встало. Или он так решил. За открытой дверью было серое, а не угольно-черное пространство. Дождь все еще лил не переставая, перед дверью образовалось небольшое озеро, перед узкими щелями, ведущими к окнам, — две его сестрицы-лужи.

Он два раза зажмурился, но когда открыл глаза, увидел ту же ужасающую картину: каменные стены хибары — темные и скользкие, одеяло, на котором он лежит, — грубое и сырое. Голова болела так, как будто все демоны Гадеса лупили его дубинками, на зубах скрипел песок, и живот подвело от голода.

— Проклятие, — простонал он.

Маленькая прохладная рука коснулась лба. Он испуганно дернулся и встретил трезвый взгляд зеленых глаз. Он не догадывался, что Зигур прикорнул рядом с ним.

— Жара у вас по-прежнему нет, — сказал мальчик. — Это хорошо. Мы не можем разводить огонь, и я боялся, что вы простудитесь, но вы оказались крепче, чем я думал.

— Голова раскалывается на тысячу кусков, — скрипнул зубами Вариан. — На той мерзкой лодке я потерял последнее, что ел; даже не вспомню, когда принимал пищу в последний раз. Промок, чувствую себя грязным и…

— Тогда благодарите судьбу, что у вас нет простуды и лихорадки. Как и у меня. Простуда не страшна, если ее лечить, — он счел нужным объяснить, встретив раздраженный взгляд Вариана, — но что делать без чеснока и лечебных трав?

Преодолевая боль, Вариан медленно поднялся на локте. Он увидел, что одеяло Зигура расстелено рядом на относительно сухом грязном полу, и с горечью подумал, какие паразиты эмигрировали к нему за ночь. Он был уверен, что свою одежду парнишка не стирал с тех пор, как впервые надел. Вариан желал бы, чтобы Джейсон уделял меньше времени урокам языка своего маленького бастарда, а больше — правилам личной гигиены.

— Как я понимаю, твои волшебные лекарства покоятся на дне моря вместе с кораблем. Конечно, если они тебе нужны.

— Не нужны. Остальные наши встали на рассвете. Мы увидели, что судно держится на плаву, хотя сильно потрепано. Думаю, в него ударила молния, потому что мачта сломана. Петро и два моряка отправились принести все, что нам понадобится. К сожалению, нам придется остаться здесь надолго. Скорее всего им придется менять всю мачту. Ну и прочие работы. — Он развел руками. — В такое время года пройдет несколько недель, прежде чем судно снова сможет плавать.

— Несколько недель? Ты хочешь сказать, мы здесь застряли? — Вариан с отчаянием обвел взглядом жалкую, отвратительную лачугу. По стене ползли две улитки.

Мальчик сел, скрестив ноги, и с раздражающим терпением объяснил:

— Это устье реки Шкумбин. Прибрежная местность болотистая, есть только несколько бедных деревушек. Чтобы двигаться по земле, нужны лошади, а ближайшее селение, где их можно нанять, в двадцати английских милях к востоку.

— Ты шутишь. На двадцать миль нет лошадей?

— Вы не в Англии и не в Италии. Моя страна бедная, лошади здесь — большая ценность. Какой дурак станет держать конюшню на огромном болоте? Здесь можно найти только мулов.

— Не может быть, чтобы я застрял в этой лачуге на несколько недель. — Вариан содрогнулся. — Это немыслимо. Мы кого-нибудь пошлем за лошадьми или за другим кораблем.

— И если судьба вам улыбнется, они выполнят свою миссию меньше чем за месяц. — Мальчик изучал свои смуглые маленькие ручки. — Как пожелаете, эфенди. Вы великий английский лорд. Идти пешком — ниже вашего достоинства. К тому же испортятся ваши красивые ботинки.

Вариан опустил взгляд на грязные, в пятнах соли ботинки, потом подозрительно посмотрел на мальчишку:

— Кажется, ты невысокого мнения об английских лордах?

— Прошу прощения, если я вас обидел, — сказал Зигур, не поднимая глаз. — Все от невежества. Я редко бываю в компании принцев.

— Ты нахальный маленький негодяй и не расходуй на меня свое лживое смирение. Несмотря на эту дьявольскую шишку на голове, мозги мне еще не отказали. — Превозмогая протест ноющих мускулов и сверкание молний в голове, Вариан сел. — Думаешь, я тебе посмешище? Если бы тебя так хватили по башке, ты бы не держался с таким чертовым превосходством.

— Если бы турок ударил меня так, как вас, я бы умер, — ответил мальчик с едва заметной улыбкой. — У вас удивительно твердая голова, эфенди.

Вариан осторожно притронулся к пульсирующей шишке над ухом и поморщился:

— Все английские лорды твердоголовые. Ты не знал?

Мальчик улыбнулся шире, от этого его лицо преобразилось, и Вариан впервые заметил на нем выражение, несвойственное Персивалю, хотя во многом братья были похожи. Рот был другой, шире и полнее, и вообще все черты лица более нежные. Ребенок был по-своему красив. В этот момент Вариан понял, как такой мальчик мог вызвать аппетит у мужчины, хотя это соображение было чисто умозрительным. Как ни испорчен был лорд Иденмонт, свои плотские желания он устремлял только на взрослых женщин. Мысль использовать для утех ребенка вызывала в нем тошноту.

Изгнав видение Персиваля или этого бедного Джейсонова отпрыска, отданных на милость распутного сарацина, Вариан улыбнулся Зигуру.

— Это правда, я не выношу болезней и боли, — сказал он. — И я действительно пришел в ужас, увидев, что испортил свои любимые ботинки. Но лучше я все же не буду гнить посреди болота. Если у тебя есть разумная альтернатива, говори.

Эсме полночи пролежала без сна рядом с англичанином, уверяя себя, что она все делает правильно. Насчет корабля она сказала правду, Петро и другие подтвердили, когда вернулись. Еще больше, чем англичанин, она не была намерена неделями околачиваться на бесплодной земле. Она хотела, чтобы ее кузен благополучно и побыстрее убрался из Албании, тогда она будет довольна жизнью. Чем быстрее они доберутся до Тепелены, тем скорее это произойдет. В теперешних обстоятельствах наиболее быстрый способ преодолеть около сотни миль к югу — наземный.

К тому же если они будут ждать корабля, она окажется в Корфу среди британцев, там же будет Байо, и он заставит ее поехать в Англию. Вчера утром в Дурресе она была слишком потрясена, чтобы спорить с ним или хотя бы думать. С тех пор у нее было достаточно времени на размышления.

Ее мысли были об отце, который погиб за нее. Никогда больше он не будет дразнить ее и смеяться вместе с ней. Вовек ей не придется гордо стоять рядом с ним, когда он хвастается перед друзьями — вот его дочь, маленькая воительница. Она уже не услышит его ласкового голоса, полного любви, даже если он ее ругал. Любимого отца, мечтавшего вернуться вместе с ней к своему народу, подстрелили, как собаку… из-за нее. С ним ее жизнь не была бы пуста, куда бы они ни отправились. Без него у нее ничего нет, одно только горе… и ей не с кем его разделить.

Весь долгий день она запрещала себе горевать, воздвигла крепостную стену вокруг ноющего сердца, заставляла себя делать все, что нужно. И весь этот бесконечный день в ней нарастала ярость, пока ей не стало казаться, что она сходит с ума. Она не может уехать, она не найдет покоя, пока сердце взывает об отмщении. Байо ошибается. Он не уничтожил убийц отца: Исмал еще жив. У дочери Рыжего Льва есть только один путь — кровь за кровь.

Это будет несложно. Сначала она проводит кузена, потом возьмется за Исмала. Поскольку Джейсон умер, Исмал должен будет заплатить калым Али-паше, высокий калым. Но Исмал заплатит больше, чем деньгами и драгоценностями; когда она отнимет жизнь у этого молодого тела, ее честь будет восстановлена. В свою очередь, она должна будет заплатить, это она понимала очень хорошо, — либо своей жизнью, либо в постели очередного фаворита Али. Она не боялась. После того как она местью очистит свою оскверненную душу, она вынесет все, что ей уготовит судьба.

Возле нее возился и стонал англичанин. Чтобы поднять в нем дух, говоря с ним, она преуменьшила тяжесть его ранения, но сама знала, что боль должна быть адской. Понимала она и то, что он глубоко тревожится о Персивале. Сидел бы себе на месте, и не было бы у него шишки на голове и причин для беспокойства. Но, быстро напомнила она себе, ошибки англичанина задержали ее отъезд. Ужасная каша, которую он заварил, дала ей возможность остаться на родине.

Эсме через плечо взглянула на него. Неудивительно, что он стонет. Он лежал к ней спиной, грубое одеяло терло о чувствительное место на голове. Она села и осторожно повернула бессознательное тело на другой бок. Стон прекратился. Она снова легла, спиной к нему.

Она уже начала засыпать, когда почувствовала стену тепла, прислоненную к спине. Англичанин во сне скатился на ее одеяло. Она собралась отодвинуться, но он что-то пробормотал, рука взлетела и накрыла ее.

Эсме задохнулась, сердце бешено забилось. Она попыталась приподнять его руку, но это было все равно что поднять каменную колонну. Он дрогнул, придвинулся поближе, прижался рукой. Тепло окутало ее как одеялом.

Эсме редко задумывалась о холоде, она была приучена к нему и не обращала на него внимания. Но этот мужчина нездоров, а лачуга сырая и холодная. Его тело искало тепла, вот и все. Она сказала себе, что от этого ей не будет никакого вреда, и закрыла глаза. Несмотря на свое храброе поведение, она чувствовала себя отчаянно одинокой, внутри все застыло от горя. Но от близости его горячего тела становилось легче.

Она уже засыпала, когда он что-то пробормотал во сне, его рука соскользнула с талии и накрыла маленькие груди. Ее охватила паника. Она оцарапала его руку и, извиваясь, попробовала высвободиться.

— Какого черта…

В следующее мгновение Эсме обнаружила, что лежит на спине, а над ней навис англичанин. Когда она попыталась уползти, он навалился на нее, прижал обе руки к земле и уместил ноги между ее коленями, прежде чем она ухитрилась ударить его в пах.

На какой-то момент Эсме оцепенела. В жизни еще никто не добивался над ней такой быстрой победы. Она думала, что этот мужчина — изнеженный, ленивый слабак. Но он оказался пугающе быстрым — и волнующе решительным. Тем не менее он тяжело дышал и с каждым выдохом бормотал ругательства. Сквернословие оставляло ее равнодушной. Она умела браниться на пяти языках. Что ее беспокоило, так это тяжесть жесткого тела и отупляющее чувство беспомощности. «Но это ненадолго», — сказала она себе. В конце концов, он ранен, а она нет.

— Английская свинья, — прохрипела она и лягнулась. И попала ногой в Петро, который безмятежно спал по другую сторону от нее. Он в ужасе вскочил.

— На помощь! На помощь! — закричал он по-гречески, судорожно заворачиваясь в одеяло. — Грабители! Убийцы!

— Заткнись, идиот! — выпалил англичанин. — Зажги фонарь. Это не грабители, черт побери. Это девушка!

Петро разжигал фонарь целую вечность, по комнате разнеслась страшная вонь. За это время Вариан освободил маленькую чертовку от своего веса и стянул с нее головной убор. Не то чтобы ему требовалось получше ее изучить. Он распознал женское тело, когда его почувствовал, а проснувшись полностью, понял, что его рука накрывает маленькую, твердую, но безусловно женскую грудь. Ему снилось, что он спит с женщиной, а при пробуждении он увидел, что так оно и есть. С девушкой, молчаливо поправился он, глядя серыми глазами на сияющую массу темно-рыжих волос. Малышкой, которая, видимо, только позавчера достигла возраста зрелости.

Она сидела, скрестив ноги, и смотрела на него. Рука дернулась, чтобы отшлепать ее. Ему претило, когда из него делали дурака. Еще больше ему не понравилось, что второй раз за двое суток он оказался на волосок от смерти: промедли он мгновение, и ему под ребро воткнулся бы нож. Как ни разъярен был Вариан, разума он не потерял. Если она не сын Джейсона, значит, дочь. И зовут ее Эсме — английское имя, — и нет причин удивляться ее потрясающему сходству с Персивалем. А это означает, что она только что потеряла отца, что и было причиной нервного возбуждения. Да и вольности, которые он бессознательно позволил себе с ее юным телом, должны были привести ее в ужас.

— Извини, что я был таким… буйным, — натянуто сказал он. — Но ты захватила меня врасплох, я подумал, что на меня напали.

В зеленых глазах он увидел откровенную насмешку.

— На вас напали? Не мои руки блуждали там, где им не положено быть.

— Я спал! — выпалил он. — Какого черта! Я не мог знать, где мои руки!

— Вот именно, — горячо подхватил Петро. — С чего бы он стал ласкать тебя, если думал, что ты — мальчик? Господин не интересуется мальчиками. А каждый знает, что…

— Я ее не ласкал, черт побери! Я спал и…

— Вы положили руку мне на грудь! Думаете, я наложница, не стану возражать? Я только попыталась уползти, а вы повели себя так, как будто я собиралась убить! Вам показалось мало унизить меня таким образом, вы еще стали меня раздевать!

— Я отобрал у тебя нож, чтобы ты меня не убила, а снял только шляпу — или как там называется это средневековое страшилище. — Он сунул ей в руки шерстяную шапку.

— Не важно как. Вы не имели права. Если бы у меня в семье были мужчины, они бы вас убили за оскорбление.

Она надела на голову шлем и подоткнула под него волосы. Вариан заметил, что у нее дрожат руки. Он ее здорово напугал. Бедное дитя, она подумала, что он собирался ее изнасиловать.

— Прошу прощения, — произнес он. — Когда я внезапно просыпаюсь, я не очень хорошо соображаю. Но ты обманула меня относительно своего пола. Естественно было вообразить нечто опасное: грабитель, убийца — откуда мне было знать?

— Вот именно, — поддержал его Петро. — Я тоже так подумал. Глупо, очень глупо, — упрекнул он, — девочка, а изображаешь из себя мальчика. Обманывать — грех.

— Как можно быть таким невежественным! — воскликнула она. — За мной охотится человек, он ищет рыжую девушку и дальше станет искать, когда поймет, что схватил моего кузена. Задача нехитрая: как вы. думаете, сколько в Албании рыжих девушек? Я лично ни одной не встречала!

Она устремила на Вариана обвиняющий взгляд, и ему стало еще неуютнее.

— Я понимаю, переодевание — не лучший способ, но мы с Байо не собирались здесь задерживаться, чтобы меня могли рассмотреть. Если бы те люди не выследили моего кузена, они бы уехали искать в другом месте. И я смогла бы сбежать.

С этим Вариан не мог спорить. Его вина, что она не смогла убежать, а Персиваль в руках извращенцев.

— Согласен, я в ответе за всю эту неразбериху, — признал он. — Учитывая, как глупо я себя вел, я не должен удивляться тому, что ты не спешила открыть мне свой секрет.

Кажется, это ее успокоило, потому что она ответила уже не так враждебно:

— Я думала, что для всех безопаснее, если вы не будете знать. Вы бы стали иначе со мной обращаться или случайно проговорились, а другие бы это заметили и разоблачили меня.

В этом тоже был смысл. При всей ее молодости, у нее голова на плечах. Вариан печально улыбнулся.

— Персиваль говорил, что его дядя не только храбрый, но и проницательный человек, — сказал он. — Кажется, ты унаследовала эти его качества, как и внешний вид.

Враждебное выражение совсем исчезло из ее зеленых глаз, их заволокла печаль.

— Я была для него и сын, и дочь. — Ее голос слегка дрожал. — Он научил меня всему, что я знаю. Я хорошо говорю на четырех языках, а на турецком умею ругаться. Я отличный стрелок и владею холодным оружием. Я могу позаботиться о себе — и о нас обоих. Вскоре вы обнаружите, что со мной не нужно обращаться по-другому из-за того, что я женщина.

Наверное, по лицу Вариана было видно, что он сильно сомневается, — а как же иначе, если перед ним сидело воздушное существо с зелеными очами? — потому что она напряженно вскинула голову и добавила:

— Я не слабая, нервная женщина, которая поднимает шум из-за пустяков. Я забуду нанесенное мне оскорбление и доставлю вас в Тепелену — если вы простите мне мой обман.

— Это очень… великодушно, — сказал Вариан, — но…

— Не бойтесь, — нетерпеливо прервала она. — Я боец, шрамы это доказывают. Здесь, — она показала на руку, — и здесь, — похлопала себя по бедру. — Но человек, который в меня стрелял, уже мертв. Наши люди называют меня «маленькая воительница». Можете спросить в Рогожине или где угодно, вам все скажут.

— Стрелял? — Холод пробежал по его спине.

— О да. — Она закатала рукав и показала шрам. Плечо было нежное и белое, гораздо белее, чем сильные, загорелые кисти рук.

— Не надо, я верю, — резко сказал он. Господи, какая сволочь послала пулю в это хрупкое, нежное тело? Ему стало тошно.

— Голова болит, эфенди? — участливо спросила она. — Вы очень побледнели. Наверное, вам лучше лечь.

Голова шла кругом от всего этого потока информации, и Вариан охотно лег. Сейчас нет смысла ее уговаривать. От горя она плохо соображает. Даже ее участие — на грани паники.

Но забота его тронула: девушка подоткнула ему одеяло, как слабому ребенку; должно быть, она решила, что он в опасности, потому что снова легла рядом с ним и приказала Петро устроиться по другую сторону, чтобы его светлости было теплее.

Ее опека продолжалась и на следующее утро, пока Вариан не увидел, что она укладывает сумку. Он мягко указал ей, что они никуда не пойдут.

Ее лицо окаменело.

— Потому что вы не доверяете проводнику-женщине?

— Юной девушке, — поправил Вариан. — Я не тебе не доверяю, а…

Дальше она не стала слушать, вскинула сумку на плечо и вышла из хибары. И хотя Петро в панике заверещал, у Вариана было сильнейшее искушение отпустить ее. Правда, альтернатива была одна — связать.

Беда в том, что отпустить ее одну было равносильно убийству — и это после того, как она и ее друзья спасли ему жизнь. Чтоб ей пусто было! Вариан скрипнул зубами и вихрем вылетел из хибары вслед за ней.

 

Глава 4

«Али будет пускать слюни, увидев этого человека», — подумала Эсме, когда они через два дня подошли к Рогожине. Хотя двор визиря мог похвастать самыми красивыми юношами Оттоманской империи, рядом с английским лордом все они будут выглядеть троллями. Высокий, хорошо сложенный, он вышагивал с надменностью султана даже тогда, когда они пробирались по болоту под непрерывно хлещущим дождем. Его высокомерие вызывало уважение: простой смертный в таких условиях умеет только браниться. К тому же его внешний вид не одного царедворца заставит лить слезы.

У него прекрасная гладкая кожа, как у избалованной наложницы, хотя красота его сугубо мужская, — для многих мужчин непреодолимый соблазн. Но им придется тосковать понапрасну.

Петро сказал, что английский лорд имеет склонность к женщинам. Хотя распущенность лорда общеизвестна, итальянки летят на него, как мухи на навоз. Конечно, похвастался болтливый Петро, лорд выбирает только самых красивых и искушенных из тех, кто бесстыдно предлагает ему себя.

Драгоман поделился с ней информацией, пока хозяин спал. Петро предупредил: если Эсме отправляется с ними, она должна помочь ему присматривать за хозяином, чтобы он не делал авансов добропорядочным албанкам, иначе все они будут втянуты в кровную месть.

— На пути в Тепелену он вряд ли встретит женщин другого сорта, — отвечала Эсме. — Куртизанок здесь не бывает. Скажи ему, чтобы он просто подождал. Али даст ему столько, сколько он пожелает.

— Нет, это ты скажи, меня он не слушает. Говорит, что не понимает мой английский. Ты ему скажи и все объясни так же хорошо, как позавчера. Я думал, он прибьет тебя, но ты ругалась, а он только улыбался и слушал.

Сейчас англичанин не улыбался. Его серые глаза были прикованы к бедной деревеньке, лежащей перед ними, а лицо застыло.

— Рогожина, — сказала она. — Я вам говорила, что мы дойдем к вечеру.

— Ты сказала, что это важный город. Я насчитал шесть домов, вернее, лачуг. Трудно понять, где тут кончается грязь и начинается архитектура.

— Я говорила, что это место — важная точка пересечения дорог. Здесь встречаются две ветви древнеримской Виа-Эгнатия, одна идет из Аполлонии, другая — из Дурреса.

— Значит, как ни прискорбно, римляне пренебрегали содержанием дорог. Даже если вообразить, что Август Цезарь обладал божественной силой, как о нем говорят, я бы высказал ему неповиновение за невнимание к дороге, хотя бы к одной из двух, в этом забытом Богом море грязи. За два дня преодолеть двадцать миль — и прийти к горстке заляпанных хибар, которые, насколько я могу судить, брошены человеческими обитателями лет шестьсот назад.

— А вы ожидали увидеть Париж, эфенди?

— Я надеялся на что-то хотя бы отдаленно напоминающее о цивилизации.

Эсме испытала сильнейшее желание привести свой башмак в соприкосновение с его задницей, но сказала себе, что он как избалованное дитя и ничего лучшего ждать от него не приходится. Зато им, как ребенком, легко управлять. Если бы не это, они и сейчас сидели бы в том тесном убежище в устье Шкумбин.

По счастью, она нужна ему гораздо больше, чем он ей. Может, в Англии он могущественный лорд, но в Албании совершенно беспомощен.

В шутку она с самого начала стала называть его эфенди. Титул почетный, но относится к образованным людям, ученым или церковникам. Она могла бы звать его кучей отбросов — за то немногое, что он знал или хотел узнать. Аллах, эти английские лорды просто невежды, да еще и гордятся этим.

— Не стану предупреждать, чтобы вы не делали подобных замечаний при местных жителях, — сказала она. — Джейсон говорил, что истинный джентльмен всегда вежлив.

— Я не джентльмен. Я ходячий кусок дерьма, искусанный блохами.

— Но все же помните: не следует флиртовать с женщинами. Вариан медленно повернул к ней голову:

— Прошу прощения?

— Вы не глухой. Не увивайтесь вокруг женщин, если хотите отбыть из Рогожины целым и невредимым. Если встретим проститутку, я вам скажу, но едва ли. В Албании мужчин больше, чем женщин, и женщин ревниво охраняют. Например, мусульманин может заплатить за невесту тысячу пиастров. Это серьезное вложение капитала. Пожалуйста, держите это в уме.

Он посмотрел на груду убогих строений, серых от дождя, потом снова на нее:

— Безусловно. Спасибо за предупреждение. Было бы ужасно, если бы я как оголтелый метался посреди орды прекрасных дев.

— Сарказм тут неуместен, — заметила она.

— Хотелось бы знать, — спросил он, — что навело тебя на мысль, будто я волочусь за каждой женщиной, встречающейся на моем пути?

Петро плелся далеко позади. Он не мог их слышать, и все же Эсме колебалась. Она не хотела, чтобы господин знал, что она сплетничала с его слугой.

— Потому что вы так выглядите, — сказала она. — Мне было бы любопытно понаблюдать, как вы ловеласничаете, но придется подождать до Тепелены.

— Понаблюдать за мной?

— За флиртом, — заявила она. — Остальное не заслуживает внимания. Это личное дело каждого.

— Эсме, — сказал он, — ты хоть понимаешь, о чем говоришь?

— Да. Джейсон мне рассказал, поскольку у меня нет семьи, которая могла бы меня уберечь. Он считал, будет лучше, если я узнаю обо всех этих делах, чтобы мое невежество не обернулось против меня.

— Понятно.

— Вы шокированы?

— Нет, но… — Он остановился и повернулся к ней всем корпусом. Она тоже встала, удивляясь, почему у него такой расстроенный вид. — А как же семья матери? И сама мать?

— Она умерла, когда мне было десять лет. Мы с Джейсоном много разъезжали. Ему всегда был нужен кто-то близкий. Моя бабушка живет в Гирокастре, а все другие умерли.

«Теперь и Джейсон», — подумала она, и боль подступила от сердца к горлу. Она решила, что пора идти.

— Все это было очень давно, — напряженно сказала она. — Поговорим о чем-нибудь другом.

Но так уж случилось, что они не успели сменить тему, которую так неразумно начал Вариан. Их заметили, и через несколько минут вся Рогожина высыпала им навстречу с приветствиями.

Их появление оказалось для деревни событием куда большим, чем Вариан предполагал. Его окружила орава мужчин, за ними толпились женщины с детьми, все говорили разом, а он не понимал ни слова. Петро тоже — он пожаловался, что у них какой-то немыслимый диалект.

У Вариана раскалывалась голова, звенело в ушах. Он устал, проголодался и был такой грязный, что хотелось скрести тело ногтями. Если бы не взгляд Эсме, он бы сел на землю и заплакал.

Как она и предполагала, жители деревни не обратили внимания на потрепанного мальчишку, каким представлялась Эсме, и, оттолкнув ее, накинулись на Вариана. Но она локтями пробила себе дорогу и через несколько минут полностью переключила внимание на себя.

Благодаря ей меньше чем через час Вариан погрузил ноющее тело в большой деревянный чан, наполненный горячей водой.

Чан стоял в центре прачечной, обслуживающей группу соединенных между собой домов. Все они принадлежали обширной семье хозяина — Малика. Из кухни до Вариана доносились женские голоса, там готовился пир в честь его светлости. Ближе, сразу за дверью, в маленьком коридорчике Петро прилежно чистил одежду хозяина.

Большая часть гардероба осталась на корабле. Среди команды не нашлось безумцев, которые пошли бы с ними, а трое пешеходов не многое могут унести с собой. Это означало, что у Вариана есть три смены белья, сюртук, тяжелый плащ и две пары брюк.

Привыкший переодеваться по нескольку раз на день, Вариан подумал, что сможет обойтись тем, что есть, в течение двух-трех дней дороги в Тепелену. Он, конечно, не рассчитывал каждый вечер присутствовать на суаре, но не мог и помыслить, что в пути обрастет тонной грязи и таким количеством кусачих тварей, какого хватило бы, чтобы заполнить все Вестминстерское аббатство.

Он намыливал шею и горевал о трагичном состоянии своих дорогих рубашек, когда в прачечную ворвалась Эсме, замерла и тут же вылетела обратно.

— Сын шакала, почему ты меня не остановил! — послышался ее крик.

— Тысяча извинений, крошка, — хмыкнул Петро. — Я подумал, что ты торопишься потереть ему спинку.

— Не смешно! И к тому же какой ты слуга, если позволяешь прерывать купание хозяина? Не уважаешь его скромность?

— Скромность? Аллах, половина женщин Италии видела его…

— Петро! — выкрикнул Вариан. Петро просунул голову в дверь:

— Да, хозяин?

— Заткнись.

— Слушаюсь, хозяин.

В коридоре наступила мертвая тишина.

Вариан быстро закончил мыться, влез в халат, который ему предоставил хозяин, и позвал их обоих.

Эсме вошла, не поднимая глаз, подобрала полотенца, которые он швырнул на пол, и развесила на ручках чана. Потом села на пол, привычно скрестив ноги, и стала смотреть на свои руки.

Петро стоял, вцепившись в дверной косяк.

— Петро, ты извинишься за свое безвкусное озорство, — сказал Вариан. — Даже сейчас наша юная спутница нуждается в заботе, чтобы все прошло гладко, мне будет жаль, если нас поймают на середине пути.

Петро бухнулся перед ней на колени и стал биться головой об пол в преувеличенных поклонах.

— Тысяча тысяч извинений, крошка, — завыл он. — Пусть я буду навеки проклят, да отсохнут у меня руки-ноги…

— Не кривляйся, — оборвала она. — Что я, не видела мужчину без рубашки? — Петро поспешно встал и принял достойный вид; она посмотрела на Вариана, и ее щеки порозовели. — Я видела только ваши плечи, и то чуть-чуть, и…

— И ванна очень глубокая, — закончил Вариан. Она покраснела еще больше:

— Да. К тому же голова у меня была занята совсем другим, честное слово, иначе я бы не ворвалась к вам таким непристойным образом. Я же сама заказывала ванну! Но забыла, потому что…

— Думаю, потому что спешили мне что-то сообщить, — Вариан нагнулся к ней. — Что же?

Она быстро оглянулась на дверь, потом прошептала:

— Эсме убита.

— Прошу прощения?

— Несколько дней назад до Рогожины долетел слух о похищении. Вот почему все высыпали вам навстречу и так стараются угодить.

— Может быть, — согласился Петро. — Я и то удивился, когда вышли женщины, да еще с детьми.

— Но несколько дней назад? — удивился Вариан. — Это невозможно. Как…

— В Албании слухи летят по воздуху, как птицы, — сказала она.

— Ага, — влез Петро, не давая ей продолжать. — Их выкрикивают с одной горы на другую. Так орут, что уши лопаются. И такие рожи делают…

— Это не важно. Что насчет твоего… что Эсме убита? — спросил Вариан.

— Передал Байо — так, как вам объяснял Петро: что убит Джейсон, что бандиты захватили сына лорда. И что, как доложили Байо, при нападении злодеев Эсме была убита. Видите, какой он умный? Теперь этот слух достигнет ушей злодеев, которые меня ищут.

— И значит, больше не будет попыток тебя похитить.

— И теперь вам не надо больше беспокоиться, — доверчиво сказала она. — Все, как я говорила, даже еще лучше. Никто не догадается, что я не тот, за кого себя выдаю, и люди будут облегчать вам путь. На юге, конечно, ищут Персиваля или уже нашли и спрятали. А злодеи спасаются от гнева обоих — Али и собственного господина.

В это время в тридцати милях к югу от Рогожины несколько несчастных злодеев жарким шепотом спорили возле спящего двенадцатилетнего мальчика. Половина считала, что надо бросить его прямо здесь. Люди Али даже сейчас могут висеть у них на хвосте. Другая половина спорила: мальчик — всего лишь досадная ошибка. Но если он пострадает, то даже Исмал не сможет их защитить. К тому же ребенок не доставляет беспокойства — если только кто-нибудь не притронется к его кожаной сумке. И поскольку там не было ничего, кроме камней, они решили, что он слегка помещался от пережитых волнений.

— В одной миле к западу стоит дом священника. Можно оставить мальчика у него, — предложил Мехмет.

— Ага, тебе больше всего нужен священник, — сказал Аймер. — На шахматной фигуре, которую тебе дал хозяин, лежит проклятие. С тех пор как мы ее взяли, у нас одни неприятности. Приходим в дом — девчонка ушла. Спешим на берег — там с оружием ждет пол-Дурреса. Два моих кузена убиты, а мы по ошибке похищаем английского мальчишку, сына лорда. Теперь, когда мертвы и Рыжий Лев, и его дочь, во всем обвинят нас. Али нас убьет, как пить дать.

Упоминание о проклятии заставило всех притихнуть.

— Давайте ее закопаем, — предложил один.

— Злой дух останется, — возразил другой. — Лучше отдать ее священнику. И мальчишку заодно.

— Исмал разозлится. Фигурку нужно было вернуть ему.

— Вместе с девчонкой, дурак! Как будто она была у нее. А раз девчонка убита, Исмал не может ожидать, что ее вернут. Али поджарит нас на вертеле!

— Лучше всего спрятать ее в горах, а самим сматываться, если хотим сохранить головы.

Пока остальные спорили, Мехмет встал, прокрался к спящему мальчику, открыл его кожаную сумку и бросил туда черную королеву, плотно обернутую тряпкой.

Вернувшись к компаньонам, он сказал:

— Я отведу ребенка к священнику, потому что мне заплатили не за его убийство, а только за то, чтобы украсть женщину. Рано или поздно кто-нибудь заберет его и отправит к Али или к британцам на Корфу. Может, судьба приведет шахматную фигуру обратно к Исмалу. Если нет, значит, не суждено. — Он пожал плечами. — Если фигурка проклята, лучше сбыть ее с рук.

Через несколько часов Персиваль был в доме албанского священника и лежал на твердом соломенном тюфяке. Угасающий свет печки плясал причудливыми тенями на стенах темной комнаты. В окне была чернота, ни единого проблеска звезд.

На другом тюфяке сопел священник. Персиваль подумал, что судорожное дыхание, хрипы и всхлипы были симптомами закупорки носа, как у его последнего воспитателя, мистера Фидерстайна. Звук был таким привычным, как будто все, что случилось в последние дни, ему просто приснилось. Но сколько ни надейся, это ничего не меняет.

Священник плакал, рассказывая Персивалю, что дядя Джейсон и кузина Эсме убиты. Персиваль не заплакал. Все это было слишком странно: молодой священник по-латыни — потому что это был единственный язык, который знали оба, — рассказывал ужасные вещи, и слезы текли у него ручьем по обе стороны носа. Не плакал Персиваль и сейчас, потому что, если дать волю слезам, он совсем потеряет голову. А ему нужно было подумать.

Он подтянул к себе кожаную сумку и вынул предмет, к которому посмел только прикоснуться, когда священник его решительно развернул. Вот она. Черная королева. Доказательство, что все это ему не приснилось. Бандиты засунули ее ему в сумку… после злобных споров, в которых Персиваль разобрал только одно слово — Исмал. Он был уверен, потому что слышал его несколько раз.

Он подполз поближе к печке и развинтил фигуру. И ошеломленно замер: листок бумаги все еще был там. Он его вынул и при слабом свете угольков разобрал отцовский почерк.

Код был до смешного прост: нужно читать алфавит наоборот — «я» вместо «а» и так далее. Написано по-латыни. Неграмотно, но понятно. Корабль — «Королева ночи», доставка в Превезу в начале ноября.

Это было почти все, что знал Персиваль. Он не понимал, почему папа от руки написал такое преступное письмо. Или почему Исмал его не уничтожил — разве что так и не получил его. Больше всего Персиваля удивляло, зачем бандиты засунули королеву в его сумку.

Как будто все уже свершилось. Каково бы ни было объяснение, оно должно быть отвратительным, потому что эти люди вызывали омерзение, а другие гадкие человеческие особи убили Джейсона и кузину.

Персиваль бросил записку на угли, потом торопливо выхватил ее из занимавшегося огня и погасил искры. Сердито вытер слезы, набежавшие на глаза. Дядя Джейсон ни за что не поступил бы так трусливо. Он погиб, стараясь защитить Албанию от человека, которому предназначено это послание. Кому-то эта информация пригодится, и этот кто-то не поверит двенадцатилетнему мальчику без доказательств. Долг Персиваля — передать все улики… и сделать так, чтобы весь мир узнал, что его отец — контрабандист, преступник… О Боже, может быть, он даже виновен, хотя бы косвенно, в смерти своего брата?

— Мама, — прошептал Персиваль, горестно глядя на черную королеву, — что же мне делать?

 

Глава 5

За ужином ни Малик, ни его компания не вздыхали и не пускали слюни, глядя на английского лорда. В конце концов, они были не так распутны, как обитатели развратного двора. При всем их гостеприимстве и любезности гордость не позволяла им ластиться к нему.

Чего не скажешь о любопытстве. В течение года в Рогожине бывало Исмало визитеров, но этот иностранец оказался изысканным блюдом. Экзотический гость был красив, высок и изящен. Его облик, наряд и манеры совершенно очаровали местных жителей, хотя чувство собственного достоинство не позволяло открыто это показывать.

«По крайней мере мужчинам», — поправила себя Эсме, когда, провожая его в комнату, заметила, что из-за двери его, раскрыв рот, рассматривают хорошенькие девушки. Когда он обернулся и пожелал им спокойной ночи, они, засмеявшись, ретировались. «Вот дуры», — с отвращением подумала Эсме. Знали бы они, что он — безнравственная никчемность.

За ужином Эсме должна была представить его собравшимся. Когда они только прибыли в деревню, он оказался слишком усталым и больным, так что формальности оставили на потом. Прежде всего надо дать лорду отдохнуть. Вплоть до ужина ей не приходило в голову, что она три ночи проспала рядом с ним, но не знала, как его зовут! Английский барон, лорд — вот все, что она слышала от Петро и капитана, словно имя этого человека священно и его нельзя произносить вслух.

— Скажите им свое имя, — прошептала она, когда женщины принесли еду. — Я его не знаю.

Он быстро по слогам выдал ей до смешного длинный набор имен: Вариан Эдвард Харкорт Сент-Джордж, барон Иденмонт из Бакингемшира, Англия. И одарил убийственной самодовольной улыбкой, как будто не сомневался, что она не запомнит. Эсме хотелось дать ему оплеуху, но она повернулась к хозяину и вдохновенно перевела весь набор; под конец ее речи послышались сдавленные смешки.

— Какого черта ты им сказала? — тихо спросил он; жаркий шепот щекотал уши.

— Сент-Джордж — это ShenjtGjergj, святой, которого они знают. Я сказала, что барон — это по-нашему «бей», а окончание «-шир» означает владения паши.

— И что их так развеселило? Она пожала плечами:

— Наверное, твое христианское имя. Я сказала, что у него латинский корень. Вариан, — она произнесла имя с албанскими раскатистыми согласными, — означает изменчивый.

— Ну погоди, я тебя отшлепаю, — пригрозил он.

Тем не менее он засмеялся, компания подхватила, и кто-то сказал, что его смех звучит как музыка.

Эсме сильно сомневалось, что его светлость имеет желание ее отшлепать, но все же не стремилась остаться с ним наедине. Она проводила его в комнату и плотно прикрыла дверь, решив проверить, все ли у него есть, а потом оставить его на ночь.

Комната была маленькая, но по деревенским меркам роскошная. Не многие дома имели больше одной комнаты. У Малика их было шесть, и обстановка позволяла предоставить почетным гостям все удобства. Вместо софы — доски, пристроенные к стене, которые могли служить и диваном, и постелью; одинокая койка стояла в узкой комнате, обогревавшейся солидной печкой. Англичанину дали не только самые мягкие подушки и толстые одеяла, но и особо ценное удобство — отдельное помещение.

Возле печки стояли два больших кувшина с горячей водой, над огнем на цепи висел чайник. Эсме кольнула зависть. Она вымыла руки и лицо, но прекрасно понимала, что едва ли он считает, что этого достаточно. Петро не было нужды говорить ей, какой привередливый у него хозяин: у нее есть глаза и нос, не так ли? Она видела, какая у него чистая рубашка; сама она и не вспомнит, когда ее рубашка так сверкала бы белизной.

Ну и пусть, все равно Эсме не собирается производить впечатление на иностранцев. Она знает, что такое таскать ведра с водой из общего колодца или из ручья, а потом греть над огнем чайник за чайником. Поскольку сейчас она была мальчиком, как бы племянником Петро, эту работу она должна была предоставить женщинам, а ей не хотелось добавлять им трудностей.

— Здесь вам будет спокойно и удобно, — сказала Эсме, оглядывая комнату. Взгляд невольно с тоской задержался на кувшинах с горячей водой, куске душистого мыла и вышитом полотенце. — Все пошли спать, до утра вас никто не побеспокоит, и тогда я вернусь, чтобы переводить.

Он сел на койку, закинул ногу на ногу и стал стягивать ботинок.

— Ты не вернешься, потому что никуда не уйдешь, — заявил он. — Я не хочу, чтобы ты спала вместе с Петро и другими мужчинами, а к женщинам ты пойти не можешь.

— Я думала, вы предпочитаете одиночество. — Она стеснительно смотрела, как он снял один ботинок и взялся за другой.

— Я предпочитаю, чтобы ты была рядом. Когда я тебя не вижу, то воображаю себе всякие ужасы и не могу заснуть всю ночь. Уверяю тебя, это не имеет никакого отношения к твоему полу. Если бы на твоем месте был Персиваль, я чувствовал бы то же самое. Вспомни, что случилось, когда он отошел от меня.

— Это не одно и то же, — ответила она. — Во-первых, мы с моим кузеном совсем не похожи, только внешне. Во-вторых…

— Эсме, ты можешь спорить до второго пришествия, но если ты уйдешь, я не сомкну глаз всю ночь.

А значит, утром он будет усталый и злой, и виновата будет она. Эсме закрыла рот, подошла к койке, схватила одеяло и бросила его на пол возле печки.

— Я не имел в виду, что ты должна спать на полу. — Он встал с койки. — Естественно, ты ляжешь на кровать.

— Я буду спать на полу — решительно заявила Эсме. — У меня не такие нежные кости, как у вас.

Он улыбнулся:

— Возможно, но они у тебя не в такой мягкой оболочке.

— Они моложе и более гибкие, чем ваши, — слабея, сказала она.

— Считаешь меня дряхлым?

Эсме возмущенно пробежала взглядом по его прекрасно сложенному телу.

— Я не это имела в виду. Если вы взрослый и сильный, это еще не значит, что вы терпеливее меня. Я спокойно просплю всю ночь, а вы полночи не заснете из-за холода и неудобства. Советую насладиться мягкой постелью, пока можно.

— Но я твердо решил, что наслаждаться будешь ты. Я настроен быть кавалером. — Широкая улыбка стала насмешливой. — Объявим войну, чья воля сильнее, мадам? Кто упрямее?

— Я не…

Дальнейшее потонуло в ругательствах, потому что сильные руки схватили ее и опрокинули на кровать. Она сразу же вскочила, но пальцы вцепились ей в плечи. Она инстинктивно отшатнулась от твердой колонны его тела и ощутила под коленями край кровати.

— Не думайте, что со мной так легко справиться, эфенди, — объявила она. — Если вы меня не выпустите и не уберетесь с дороги, то почувствуете вес моего башмака на вашей благородной ноге.

Но вызывающие слова не оказали никакого действия на сильные руки. Да и продолжать говорить ей вряд ли удалось бы, когда попка шлепнулась на койку. Она не успела вскочить, как он схватил ее за ногу, Эсме шарахнулась, и, пока старалась удержать равновесие, он стянул с нее один башмак, потом второй.

— А теперь наступай на ногу сколько хочешь, — сказал он, все еще держа ее за лодыжку, — носки ты мне уже не порвешь, дикая кошка.

— Шелковые, — фыркнула она, хотя длинные пальцы, вцепившиеся ей в ногу, приводили в смущение. — Только наложницы носят шелковые носки.

Он изучил толстые чулки на ее ноге.

— Уверяю тебя, это приятнее, чем колючая шерсть. Если бы ты была хорошей девочкой, я прислал бы тебе в приданое шелковые носки из Италии. А чулки у тебя все еще мокрые. Это вредно для здоровья.

Она попыталась вырваться, но он сорвал с нее оба чулка так же проворно, как ботинки. С бьющимся сердцем Эсме подумала, что у него большой опыт по раздеванию женщин. Какого черта он ее не отпускает? Уставился на ногу так, как будто никогда ничего подобного не видел.

Она покраснела от смущения. Ноги были не очень грязные, но и не чистые. И пахли далеко не так приятно, как его свежевымытая голова. При свете свечи и печки его черные волосы блестели, как агатовый бисер.

— Какая крошечная ножка, — удивился он. — Косточки маленькие, ровные, как у птички. — Он погладил стопу, и жар прокатился по ее ноге до колена, вызывая дрожь во всем теле.

Он поднял на нее взгляд, и воздух между ними завибрировал, как струны мандолины. В янтарном свете его чисто выбритое лицо сияло, как полированный мрамор, но серые глаза потемнели, в них нарастала странная напряженность. Волосы упали ему на глаза, и ей захотелось убрать их; от I этого она затосковала и ослабела.

— Отпусти меня, — сказала она и сама не узнала своего голоса.

— Ох. — Он заморгал, и дрожащее тепло исчезло из глаз. — Извини. — Он отпустил ее. — Я забыл… у тебя такие прелестные ножки. — Его голос тоже звучал странно.

Она чувствовала, что сердце бьется в груди, как мотылек о стекло.

— У меня ноги грязные, — через силу выговорила она.

— Прошу прощения. Я не подумал… Черт, о тебе же никто не позаботился, верно? — Он встал, — Если хочешь помыться, я выйду.

Не дожидаясь ответа, он ушел. Поколебавшись, Эсме устремилась к кувшинам. Она мгновенно разделась догола и яростно отскребла себя сверху донизу. На то, чтобы вымыть голову, воды не хватало, самое большее, что она смогла сделать, — это расчесать волосы пальцами и заплести в косу, чтобы убрать их от лица.

Когда послышались шаги, она собиралась надевать рубашку. Быстро замотавшись в одеяло, она тихо проговорила:

— Я еще не одета.

— И не надо. Племянник, то ли кузен, то ли внук или кем он там приходится нашему хозяину, дал тебе чистую рубашку, в которой будешь спать. — Дверь приоткрылась, и он просунул рубашку.

Пылая, Эсме схватила ее и торопливо натянула через голову. Рубашка доходила ей до колен.

— Все, теперь я в приличном виде, — сказала она и вдруг почувствовала себя очень глупо. Ей не нужно его одобрение. Какая ему разница, чистая она или грязная? Она безобразная маленькая дикарка, его гид и переводчица — вот и все.

За дверью Вариан медлил. Вокруг полно места. Может, оставить комнату ей? До мужчин далеко, опасность ей не грозит. Но ему не хотелось оставлять ее одну. Она так одинока в мире… и так молода.

Не надо было ее дразнить. Она хоть и молодая, но не ребенок. Он тем более. Он не старший брат, которому разрешается ее потискать. Вариан Сент-Джордж давным-давно потерял невинность. Но когда погладил ей ножку, поразился тому, как забилось сердце. А этот тихий, смущенный голос… Она должна была почувствовать или угадать по глазам.

«Не важно», — сказал он себе. Она не поняла, не могла понять. Он сделал вид, что ничего не произошло. Ничего. Только у него в мозгах, которые явно сдвинулись. Что неудивительно в нынешних обстоятельствах.

Он откинул занавеску, вошел — и остолбенел.

Эсме стояла у огня, напряженная, с вызывающим видом и пылающим лицом. Если бы она подозревала, что высвечивает огонь под прискорбно тонкой рубашкой, она бы покраснела еще больше. Надо будет ей сказать. Вполне по-джентльменски. И скажет, вот прямо сейчас возьмет и скажет! Но Господи, как же она хороша! Холмики крепких юных грудей, воздушная талия плавно переходит в округлости, которые стекают к изящным бедрам и твердым, но нежным ножкам…

Короче, она нимфа, которой позавидовала бы сама Артемида.

С запозданием Вариан увидел, что под его восхищенным взглядом она нервничает. Черт, он надеялся, что это не так заметно.

— Ты… такая тоненькая, — сказал он.

— Папа говорил, что в его семье все женщины поздно развивались. — Она подняла голову. — Я еще вырасту.

Вариан подумал, что лучше бы ей такой и оставаться. Вслух он сказал:

— Конечно. У тебя впереди уйма времени. — Он подошел к койке, чтобы взять из кучи спальных принадлежностей подушку и пару одеял.

— Моя подруга выросла на два дюйма между первым и вторым ребенком, — с вызовом заявила Эсме.

— Твоя подруга? — Он повернулся к ней, бессознательно прижав к животу подушку. — Во сколько же лет у вас выходят замуж?

— В двенадцать, тринадцать, четырнадцать. — Она пожала Плечами. — Часто помолвку делают при рождении, а Женятся, когда девушка достигнет возраста, когда может рожать. Но Джейсон так со мной не сделал, потому что это не в обычаях его страны.

— И слава Богу. — Вариан положил подушку и одеяло поверх того, которое она уже расстелила возле печки. — В Англии девушки ждут, когда им исполнится восемнадцать, и потом уже выходят на ярмарку невест — по крайней мере так заведено в высших слоях общества. Но я думаю, что даже в этом возрасте они еще не настолько взрослые, чтобы стать матерью.

Ее взгляд стал задумчивым.

— Да, их хорошо защищают. — К его облегчению, она отошла от печки к койке и, взглянув на него, нахмурилась. — На полу вам будет холодно, — сказала она, не сводя глаз с кровати.

— Дорогая моя девочка, вчера я спал в промокшей палатке при тайфуне.

— Но по обе стороны от вас были тела, которые вас согревали.

«Не вовремя она об этом напомнила», — подумал Вариан. Спать рядом с ней было бы уютнее, но сегодня у него нет компаньона в лице Петро, и нынче он впервые испытал беспокойное чувство к очень юной и невинной девушке. Может, в нем взыграют те же, а то и еще более сластолюбивые мечты, чем несколько дней назад, когда он во сне допустил вольности? Но тогда она оказалась под прочной защитой своих грубых шерстяных одежек. А сейчас не будет почти ничего между ее невинной плотью и его похотливыми руками. Нет, об этом нельзя даже думать.

— Мне будет тепло от печки, — сказал он. — Эсме, я действительно не хочу спать на кровати. Считай это, ну, компенсацией. За то, что я недавно тебя так грубо толкал, — торопливо объяснил он. — И за то, что был таким несносным компаньоном в пути и скорее всего буду и дальше.

На ее обычно серьезном лице появился намек на улыбку.

— Кровать — это реванш, эфенди?

— Так точно.

Тихонько усмехнувшись, она влезла на кровать и села в своей излюбленной позе Будды.

— В таком случае буду вовсю наслаждаться. Здесь очень мягко, — добавила она.

Вариан вздохнул и снял сюртук.

— Я думаю. — Он размотал шарф и бросил его на пол.

— У вас замерзнет шея, — сказала она.

— Ты хочешь, чтобы я себя задушил? И вообще, ты собираешься сидеть и смотреть, как я буду раздеваться?

— Я не знала, что вы разденетесь совсем. Вам будет очень холодно. И к тому же неприлично раздеваться, не погасив свечу.

— Искать в темноте пуговицы — утомительное занятие. Может, ты просто сунешь голову под одеяло? Или ты желаешь полюбоваться моей мужской красотой? — поддел он.

Он ожидал, что она вспыхнет, но она холодно посмотрела на него, потом невозмутимо подтянула одеяло и легла, отвернувшись к стене.

— Петро был прав, — язвительно заметила она. — У вас нет ни капли скромности. И вы тщеславны. Это меня нисколько не удивляет, после того как я увидела, что женщины пьянеют от вашего вида. — Она зевнула. — А впрочем, если хотите расхаживать по комнате голым, — ваше дело. Движение поможет вам согреться.

— Какую пикантную картину ты нарисовала, — сказал он, невольно ухмыляясь. — Двенадцатый барон Иденмонт скачет в чем мать родила, как…

— Как фавн, — подсказала она. — Или как сатир. Или Эрос. Нет, для этого вы слишком стары…

— Эрос подойдет. По крайней мере ты присвоила мне хоть какое-то божественное качество.

— Он был слепой.

Вариан сдался и, посмеиваясь, загасил свечи. Подойдя к последней свече — ближайшей к кровати, — он остановился, чтобы посмотреть на нее. Она лежала на боку, свернувшись калачиком и зарывшись в одеяло. Свет играл на ее волосах. Ему захотелось их погладить. И подоткнуть одеяло. Он не сделал ни того ни другого.

— Спокойной ночи, мадам, — сказал он.

— Naten e mire, Varian Shenjt Gjergj, — ответила она.

Албанская речь ласково лилась в уши. Вариан поколебался, потом решительно погасил свечу и направился к своему одинокому тюфяку на полу.

 

Глава 6

Хотя предполагалось, что Лушния находится всего в десяти милях к югу, небольшой отряд Вариана не смог добраться до нее за день. Ближайший мост через Шкумбу был в нескольких милях к западу от Рогожины, они перешли через него — и тотчас же шаткое сооружение погрузилось в воду.

Опомнившись после пережитого ужаса, они обнаружили, что на этом берегу на бесплодной земле нет дороги, ее размыло дождем. Пришлось идти на восток, поближе к низким холмам, по краю болотистой равнины. Они продвигались так медленно, что даже на лошадях получалось не быстрее, чем прежде — пешком.

Но сейчас Вариана занимала не местность, а мужчины, составлявшие их эскорт. Трудно было вообразить более удручающую картину.

Эсме уверяла, что это хорошие бойцы. Выглядели они достаточно свирепо: высокие, мускулистые, из-под капюшонов ветхих плащей виднеются темные усатые лица. Но грубые манеры, низкие голоса и отрывистая речь не вызвали бы доверия ни у одного англичанина.

Эсме в их окружении казалась особенно маленькой и уязвимой и нуждалась в защите. Учитывая обычную для этих мест практику, не утешало даже то, что они не подозревали, что она женщина. Вариану показалось, что мужчины разглядывают ее слишком уж пристально. Он догадывался, что у них на уме. А она — нет.

От этих мыслей на душе стало тревожно. Надо признаться, она прелестный ребенок. Он понял это еще до того, как увидел ее тело нимфы. Загорелое лицо — гладкое и нежное, полные губы мягкие и прямо просятся, чтобы их поцеловали. В том-то и беда. Она ребенок, а Вариан Сент-Джордж никогда не имеет дела с детьми, так что незачем ему и помышлять о ее губках и прочих частях тела.

Но он не мог не думать. Память то и дело подсовывала тот волнующий момент, когда он ласкал ее ножку и смотрел в завораживающую глубину зеленых глаз — тогда он впервые испытал предательский толчок желания.

Встревоженный, Вариан стал уверять себя, что это притяжение объясняется очень просто: он несколько недель не прикасался к женщине. Вкупе с путешествием в мерзкую погоду по грязной земле это расстроило ему мозги. Он воспринимает Эсме как существо противоположного пола, потому что хочет женщину, а под рукой только она.

Не беда, временное воздержание его не убьет. Он джентльмен и при всем своем беспутстве достаточно благороден, чтобы не давать волю рукам. К сожалению, он сомневался, что то же можно сказать о мужчинах из их эскорта.

Когда они наконец остановились и албанцы стали устраиваться на ночлег, Вариан отвел ее в сторону.

— Думаю, будет лучше, если ты ляжешь спать в моей палатке, — сказал он.

Увидев бунт в ее глазах и вызывающе поднятую голову, Вариан добавил:

— Спорить со мной — напрасная трата времени. Ты можешь сказать, что я глуп и нелогичен. Но будь это так, я бы вообще не прислушивался к чужим словам, верно?

— Если вы глупы, — с раздражающим терпением проговорила Эсме, — то как вы можете знать, что лучше?

— Я сказал, что так думаю, а не знаю, — взяв в союзницы всю свою выдержку, ответил он. — — Может, то, что я считаю, крайне глупо, но, дорогая моя девочка, это лучшее, на что я способен.

Она размышляла, и выражение лица у нее стало такое, какое бывало у Персиваля, когда тот решал геологическую задачку.

— Понимаю, — сказала она. — Как прошлой ночью. Вы вбили себе в голову сумасшедшую мысль, что меня надо защищать. Вы видите опасность здесь, где ее нет, и не видели в Дурресе, где она была. Аллах, какой же вы путаник. Наверное, матушка вас в детстве уронила и вы ушибли головку.

Вариан и глазом не моргнул:

— Нужно проявлять терпение к умственно неуравновешенным людям.

— Нужно быть святым, чтобы спокойно выносить вас! — выпалила она. — За все время я слышу только ваши жалобы или издевки. Как будто от этого изменится погода и восстановятся размытые дороги!

Вариан понял, что многовато брюзжал. Недовольство собой он перенес на все окружающее.

— Я ужасно испорченный человек, — сказал он. — Боюсь, я жил слишком благополучно и бездельничал. Путешествие по вашей стране — тяжелая работа, за всю жизнь у меня не бывало и одного такого трудного дня.

— Ага, и этот человек вообразил, что может защитить меня. Какая нелепица! — Эсме собралась уходить.

Вариан остановил ее, схватив за руку.

— Нелепица или нет, но я хочу, чтобы ты держалась подальше от остальных, — сказал он. — Если они увидят тебя вблизи, то быстро поймут, что ты не то, за что себя выдаешь. Мы поедим в моей палатке, и ты останешься в ней на ночь. Это единственно разумное решение.

Она покачала головой.

— Эсме, — прошипел он, — может, я испорченный человек, но я сильнее тебя и говорю это вполне серьезно.

— Я понимаю, эфенди.

— Так ты отказываешься?

Она помедлила, потом кивнула и прикусила язык. В чем проблема? Придумывая, как ее убедить, он уловил насмешливый взгляд.

— Могу я спросить, что здесь смешного? У меня по носу ползет вошь?

Она кивнула. Хоть он ничего не чувствовал, но стряхнул с носа.

— Вы провели в этой стране четыре дня и не заметили простой вещи, — сказала она. — Если мы качаем головой, это значит «да», а если киваем — «нет». Вы же сами говорили, что у нас все задом наперед? Так и есть. — Она засмеялась.

— Как я вижу, ты хочешь сделать меня мишенью своих насмешек на всю дорогу до Тепелены, — проворчал он. — Должен отказаться играть роль дурака; я великий английский бей и имею владения паши в Бакингемшире. Остается надеяться, что бей — что-то вроде дворянского звания, а не албанское название для осла.

Это ее еще больше развеселило, и она кинулась за своими вещами, давясь от смеха.

Совместный ужин получился исключительно дружелюбным. Видимо, она еще не пришла в себя от перепалки и против обыкновения не спешила обижаться на каждое слово. У них были курица, рис, маслины, хлеб и какой-то вонючий сыр, но Вариан не жаловался. Он понимал, что днем вел себя не лучшим образом, и старался не испытывать ее терпения. Она могла выйти из себя и вернуться к соотечественникам.

По счастью, несколько глотков ядовитой виноградной водки, которую здесь называли «ракия», упростили отношения. Очевидно, ее изготавливали в аду, потому что дьявольский огонь этой жидкости действовал мощнее итальянской граппы. Мужчины за ужином пили ее как воду. Хриплое пение и смех говорили о том, что они напились в стельку, а с ними, без сомнения, и Петро. «Еще одна причина держать Эсме подальше от них», — справедливо заключил Вариан.

— Что они поют? — спросил он.

Эсме доела все без остатка и стояла у входа в палатку, придерживая полог рукой. Дождь ослабел, только слегка накрапывал.

— Это рассказ о победе Али-паши над Превезой, — ответила она. — Иногда он бывает бешеным, но он хороший военачальник.

Тенор выводил жалобный, похоронный мотив. «Наверное, влияние Востока, — подумал он, — там любят музыку в минорном ключе».

Она отпустила полог и прошла к центру палатки, где Вариан растянулся на коврике, брошенном поверх стопки одеял.

— Хотите, переведу? — Она грациозно опустилась на пол, скрестив ноги.

— Если про войну, то не надо. Я мирный человек. Ленивый бездельник, как я уже говорил.

— Njeryiploget, — сказала она. — Лежебока. Ленивые кости. Албанский язык на слух казался гортанным и жестким, как их грубые одеяла. Но когда на нем говорила она, резкие слоги казались легкими и звучными. Вчера ласковое пожелание спокойной ночи чуть не сгубило его. Воспоминание его растревожило.

— Научи меня, — попросил он.

Она подняла брови.

— Знаете, это древний язык, в нем много склонений. Похож на латынь, только звуки тверже. На согласных вы сломаете язык.

— Я не боюсь. — Он сменил лежачую позу на такую же, как у нее: сел, скрестив ноги. — Будет чем заняться до сна. К тому же это даст тебе прекрасную возможность высмеивать меня.

— Эфенди, я умру со смеху, и вам в качестве переводчика останется только Петро.

— Нет, я тоже умру, сломав язык.

— Ну ладно. Предупреждаю, это будет трудно. — Она призадумалась. — Сначала без склонений, а то вы расплачетесь. — Она подняла маленькую сильную руку. — Dore — рука. Есть определенная и неопределенная форма. Dore,dora. Но вы, наверное, не слышите разницу?

Он смотрел непонимающими глазами.

— Не важно, — терпеливо сказала она. — Никто не рассчитывает, что вы будете хорошим учеником. Скажите как можете.

— До-ла, — старательно произнес он.

— Нет-нет. Не «л», а «р». — Она пророкотала длинное «р», для наглядности приоткрыв рот.

Вариан был вполне способен произнести правильно, знал, что не следует с ней играть, но как было удержаться, когда она так искренне предлагала свой роскошный ротик для его обучения?

«Детский ротик», — укоризненно напомнил внутренний голос, но Вариан не стал его слушать.

Внутренний голос никогда не докучал придирками Вариану Сент-Джорджу, и сейчас для этого было неподходящее время. Вся его совесть держалась только на том, что он безнадежно дряхлый по сравнению с девочкой. Малейшего проблеска искушения будет достаточно, чтобы ее — совесть — придушить.

— До-да, — сказал он.

Она смотрела на него со стоическим выражением педагога, имеющего дело с умственно отсталым ребенком. Она стала искать существительные попроще, называла ему разные предметы в палатке, но все было ему не по силам. Вариан внимательно смотрел, слушал, а потом уродовал каждое слово.

Решительно настроившись научить тупоголового англичанина, Эсме придвинулась к нему, чтобы он лучше видел движение губ и языка.

— Кокё, — сказала она, показывая на голову. — Это же совсем английские звуки, правда? — Кончиком пальца она коснулась носа. — Undё.

Брови, глаза, щеки, уши, рот — она все перечислила, как евангелист, старающийся спасти душу грешника. Она была совсем рядом, так приглашающе близко! Ему хотелось дотронуться до нее, провести пальцем по шелковой, золотистой щечке…

— Gojё, — сказала она, указывая на рот. — Ну, давайте, это нетрудно.

О нет, у нее мягкий, влажный рот. Давайте, сказала она?

— Кокё,syrtё,undё, — внятно и нежно произнес он.

Он придвинулся к ней поближе. Он хотел этот ротик, и в этот момент это было все, чего он в мире желал и что знал.

— Gojё, — прошептал он и коснулся ее губами — самым легким из поцелуев, но что-то внутри его хрустнуло, и он испуганно отшатнулся.

Она перепугалась. Зеленые глаза от удивления широко раскрылись. А потом она отчаянно покраснела. Рука взметнулась и с такой силой хлестнула его сбоку по голове, что у него зазвенело в ушах и заслезились глаза.

— Не смешно. — Она принялась яростно тереть рот. Схватившись за голову, Вариан решил, что никогда еще не встречал отпора, так успешно сбивающего спесь. Изредка ему приходилось получать пощечины, хотя и не такие суровые, но никто еще не стирал его поцелуи с таким отвращением.

А чего же он ждал? Как он посмел осквернить ее невинный ротик? Черт, а как он мог этого не сделать, учитывая, каков он и как… очаровательна она? А она восхитительна, несмотря на потрепанное, грязное одеяние мальчишки и богопротивный Шерстяной шлем.

Но сейчас главная проблема — как ее успокоить. Он признался себе, что на миг сошел с ума, но сейчас был в полном рассудке. За стенами палатки — пьяные мужчины. Вариан примирительно сказал:

— Вчера поведение Петро тебе тоже не понравилось, но ты же не довела его до сотрясения мозга.

— Он меня не оскорблял! — отрезала она.

— Эсме, поверь, я не хотел тебя оскорбить.

— Знаю. Вы только хотели посмеяться надо мной. Делали вид, что не можете произнести ни слова, а сами…

— Ты смеялась надо мной много раз. Может, я хотел уравнять нас.

Она промолчала. Забавно— и, безусловно, очень удобно, — как легко она удовлетворилась объяснением, что все дело в мести. Вариан только желал бы, чтобы она приняла это не с таким угрюмым выражением лица. Он хотел поцеловать надутые губки, или пощекотать ее, или сделать что-нибудь такое, что бы не обидело ее гордость еще сильнее, ведь это привело бы его к неминуемой смерти. Действительно, можно подумать, что ему двенадцать лет. Наверное, это следствие преждевременного одряхления, результат многолетнего беспутства и…

— Ладно. Я делала из вас дурака, теперь вы то же сделали со мной. И все же я предупреждаю вас, эфенди: придерживайтесь только словесного мщения. Иначе по пути в Тепелину мы окажемся вовлечены в кровную месть. Оскорбить другого — это его ударить, — объяснила она, — и удар скорее всего будет вам возвращен. Однажды для кого-то из нас он может стать роковым.

Господь возлюбил эту девушку. Она не делает различия между поцелуем и оглохшим ухом. Говорит, тщеславный? В ее обществе недолго останешься тщеславным!

— Совершенно с тобой согласен. С поцелуем я переборщил. К счастью, ты мне сразу же отомстила, так что мне не надо будет мучиться всю ночь, гадая, какой жуткий способ ты изберешь, чтобы уравнять нас.

— Да, а мне не придется лежать без сна, выдумывая нечто достаточно страшное. — Она замолчала и слегка повернула голову, прислушиваясь.

Снаружи доносился только тихий шум дождя.

— Все спят, — сказала она. — Пора и нам. Помогая ей расстелить одеяло, Вариан с удивлением отметил, что она постелила его рядом с ним, как будто ничего не случилось. Она явно не предполагала, что получит «в отместку» поцелуй, который лишит ее девственности. В таком случае, если он начнет заверять ее, что ей ничто не грозит, это произведет обратный эффект и понапрасну ее встревожит. Может, он и поцеловал ее, но это было так коротко, что и поцелуем-то назвать нельзя, и, уж конечно, он не сделает попытки изнасиловать девушку, пока она спит. Он до нее не дотронется, сказал он себе. Он дождется, когда она заснет, а потом отодвинет свое одеяло на такое расстояние, чтобы даже бессознательно не смог бы ее коснуться. Господи, уныло подумал он, в таком случае у него не останется ни малейшей возможности вести себя неприлично.

Эсме проснулась в темноте от непривычного ощущения, что что-то на нее давит. Длинная рука обвивала талию, к спине по всей длине прижималось худое тело. Она была обернута в одеяло, как в кокон, мужское тело не касалось ее ни в одной точке, и все же она так остро чувствовала каждую его кость и мышцу, как будто лежала голой. От возникших в уме образов она покраснела и неловко завозилась.

Он что-то пробормотал ей в шею и крепче прижал к себе. Потом рука резко отдернулась, и его тепло тоже исчезло. Он откатился по одеялу.

Повернувшись, она увидела, что он сидит.

— Я тебя разбудил?

— Я не спала. Скоро рассвет.

— Я давил на тебя всю эту окаянную ночь? — У него был сердитый голос.

— Вы большой, но не слон. Вы меня не раздавили. «Только смутили», — про себя добавила она. Когда он так ее держал, ей было не только тепло — внутри что-то волновалось, как стая ласточек, бьющих крыльями. То же она ощутила, когда его губы коснулись ее рта: на миг пришла и ушла ужасающая сладость, а потом внутри разбушевалась буря. Она ничего не должна была чувствовать и поэтому была недовольна собой до отвращения.

— Извини. Я… не хотел тебя оскорбить… Не обиделась?

— Нет.

Последовало долгое молчание. Потом он сказал уже более спокойно:

— Я надеюсь, что и ты не хотела обидеть меня. Ну как, мисс?

— Нет! Что вы… — Она вспыхнула. — О, это шутка.

— Или горячее желание, — пробормотал он. Он перевел дух. — Надо сказать, я отчетливо почувствовал, что меня укусили, и надеялся, что это ты, потому что…

— Вы желали, чтобы я вас укусила?

— Потому что в противном случае это была бы другая тварь. Видишь ли, их много, а ты одна; в последнем случае шансы у меня не столь печальные.

— Тогда вам не следовало ложиться так близко, эфенди. Я думаю, блохи находят вас более аппетитным и от меня перебираются к вам, — виновато сказала она.

— Я не собирался ложиться так близко. Это вышло случайно. Наверное, я причиняю тебе много хлопот.

Свежий воздух в палатке обещал утро; глухая темнота ослабевала, уступая место унылой вуали серого света. Он сидел, свободно скрестив руки над согнутыми коленями, и казался скульптурой, произведением искусства, слишком красивым, чтобы быть из плоти и крови. «От него и в самом деле много хлопот», — подумала она. Она должна сосредоточиться на выполнении долга — отомстить за смерть отца, но этот мужчина отвлекает ее и приковывает к себе все ее мысли.

— Да, — сказала она.

— Ты не поверишь, Эсме, но в нормальном состоянии я покладистый человек. Это один из моих немногих талантов. Я могу поладить почти с каждым. — Он подождал, потом продолжил небрежно: — Иначе я бы умер от голода. Видишь ли, все, что у меня есть, — это имя. Имя и искусство быть приятным — вот моя пища, одежда и кров.

Она смотрела на него с недоверием.

— Истинная правда, — заверил он. — Как и мои нетитулованные сестры блохи, я паразит. Но очаровательный паразит. Например, я никогда не кусаюсь.

— Я верю, что вы можете быть приятным. По крайней мере с женщинами, иначе бы их не было у вас так много.

— Хотелось бы знать, что именно тебе наговорил Петро. Наверняка преувеличил до небес…

— Он сказал, что вы имеете склонность к женщинам, они сами бесстыдно вешаются вам на шею, и поэтому в Италии вы выбирали из самых красивых женщин, — без выражения проговорила она.

— Я, конечно, не был монахом, но…

— Меня не удивляет, что вы можете очаровывать. Поражает то, что вы бедны. — Эсме не хотела развивать тему о множестве губ, которые он целовал, причем не в шутку, и о добровольно отдающихся телах, которые он ласкал своими гладкими, длинными пальцами.

— У меня нет ни гроша, — сказал он. — Это не преувеличение.

— Значит, это единственное, что у нас с вами общее, — грустно улыбнулась Эсме.

— Однако это не поднимает меня в твоем мнении.

— Мое мнение не имеет значения.

— Если бы не имело, я не стал бы надоедать тебе рассказами о том, какой я на самом деле приятный парень. Я хочу, чтобы ты уделила мне внимание, Эсме, и перестала меня расстраивать, — пожаловался он. — Вот что я хотел сказать сто лет назад, до того как ты сделала лирическое отступление о моей неразборчивости.

— Простите, эфенди. — Эсме сложила руки, все внимание обратила к нему и обнаружила, что не может сдержать улыбку. Обиженное выражение лица и торчащие во все стороны черные волосы делали его похожим на сердитого школьника.

— Я пытался тебе объяснить, — с упреком продолжил он, — что обычно я не злой. Это все грязь и блохи. Даже их я выносил бы стоически, если бы мог быть уверен в регулярной горячей ванне и чистой смене белья. Но спать в той же одежде, в которой шел весь день, проснуться и провести еще день в том же грязном платье, чтобы паразиты продолжали мной питаться, — от этого я зверею.

Она улыбнулась, отведя взгляд.

— Ах, Вариан ShenjtGjergj, вы говорите, что у вас нет ни гроша, но я даже вообразить не могу такую жизнь, которой живете вы. Горячая ванна, когда только пожелаете, чистая одежда. Сомневаюсь, что наложницы даже самых богатых людей могут рассчитывать на такую роскошь. Если вы к этому привыкли, то неудивительно, что наша поездка вас злит. В будущем я буду относиться к вашим запросам с большим пониманием.

— Все равно ты считаешь, что это ребячество, — возразил он. — Рассказать, что это такое? Тогда и будешь судить, инфантильность это или нет.

— Как хотите, — сказала она, пожимая плечами. — Все равно нет смысла снова ложиться спать. Скоро все начнут вставать.

— Тогда позволь нарисовать тебе чарующую картину. — Он прилег, опираясь на локоть, и закрыл глаза.

Он заговорил тихим, мечтательным голосом — описал роскошную комнату, полы, устланные богатыми коврами… камин, в котором светятся угольки… огромную медную ванну, гладкую и глубокую, наполненную горячей водой. Там было мыло с запахом трав и цветов, и служанка бережно намыливала ей спину. Там была Эсме, она наслаждалась душистой теплой водой, потом поднималась из воды, как Афродита… ее укутывали мягкими, толстыми полотенцами. Он нарисовал рай, но это было больше, чем картина. Его слова и мечтательный голос проникали в душу и заставляли изнывать от желания.

Она не сознавала, что глаза у нее закрыты, пока его голос вдруг не оборвался. Открыв глаза, она увидела, что он смотрит на нее как-то странно, без улыбки. Она вспыхнула и отвела взгляд.

— О Господи, — пробормотал он, неуклюже встал и вышел из палатки.

 

Глава 7

Не обращая внимания на мужчин, смотревших на него с сонным удивлением, Вариан пошел к реке. Он чуть не столкнулся с Петро, который вылез из кустов, торопливо застегивая штаны.

— Что случилось, хозяин? — прокричал он.

— Ничего.

— Но вы злитесь, хозяин. Из-за ребенка? Аллах, что эта вредная бестия вам сделала? — спросил Петро, семеня позади Вариана.

— Я не злюсь! — прорычал Вариан. — Я иду мыться, и мне не нужен сопровождающий. Пойди сделай что-нибудь полезное, свари кофе, да чтобы он не вонял, как помойная яма.

— Мыться? — Петро содрогнулся. — В реке? Вы отморозите себе главные принадлежности, и они отвалятся, как куски льда.

— Иди делай кофе, пропади ты пропадом, и оставь меня в покое!

Пораженный до глубины души, Петро вздохнул и повернул к лагерю, без сомнения, желая сообщить компании, что его хозяин потерял рассудок.

Он недалек от истины, подумал Вариан, который сам не понимал, что творится у него в голове. Когда турок ударил его по голове, какая-то ржавая дверца повернулась на шарнирах, и открылась темная часть его души. Потому что только самый испорченный и развратный человек станет соблазнять ребенка.

Он обещал себе, что не дотронется до Эсме, но когда проснулся, то прижимал к себе ее тоненькое тело, и напряженный орган говорил о желании. Даже когда он сидел и вроде бы нормально разговаривал, все было далеко от нормы. Он пытался найти себе оправдания: что по меркам своей страны она не ребенок; что она в таком возрасте, что может рожать детей, а значит, ее можно уложить в постель.

Он знал, что не должен желать ее, и никакие доводы рассудка не оправдают этого чувства. И все-таки ее низкий, нежный голос сводил его с ума, и бесспорным было то, о чем в его руках шептало ее тело. И вот он мысленно болтал всякую чепуху, придумывал новые аргументы и ненавидел себя за это.

Он чувствовал себя как школьник, ослепленный любовью к девочке, которая отпихнет его, как только заметит это. Так он и вел себя, пытаясь вызвать в ней участие или, черт побери, даже жалость.

И получил обратный результат. Надо же было из всех возможных вещей заговорить именно о ванне, чтобы разыгралось воображение: как гибкое, нетронутое тело поднимается из воды, идет в его протянутые руки, льнет к нему гладкой, мокрой кожей, подставляет невинные, спелые губки…

Он застонал и плюхнулся на колени на самом краю берега. Закрыв глаза, он сунул руки в воду и захлебнулся от шока, такая она была холодная. Он окунул в воду лицо. Но и этого оказалось недостаточно. Он жаждал такого наказания, о котором вспомнит, если снова не удержится от презренного вожделения.

Сжав зубы, Вариан начал раздеваться.

— По-моему, он сошел с ума, — печально сказал Петро, забирая у Эсме одеяла. Она отослала ворчащего драгомана за хозяином, и Петро подошел к ручью как раз тогда, когда его светлость выходил из ледяной воды, голый и дрожащий.

— Он жаловался на грязь и вшей, — сказала она, не выдавая своего беспокойства. — К тому же он англичанин, а у них странные привычки.

И только когда отряд двинулся в путь и Петро был на приличном расстоянии и не мог их услышать, она накинулась на него.

— Зачем делать такие глупости? — бранилась она. — Зря, что ли, я с вами нянчилась? Или вам мало трудностей? Хотите заболеть? Эти ручьи и летом холодные, а сейчас могут остановить кровь в жилах, и у вас отвалятся руки-ноги.

— Вообще-то опыт получился э-э… воодушевляющий, — ответил он. — В крови и сейчас покалывает.

— Вы сумасшедший. И предупреждаю: если опять заболеете, я не буду с вами возиться. Буду стоять у вашего смертного одра и смеяться.

— Не сердись, милая. Сегодня солнце снизошло до того, чтобы немного посветить, а ты отпугнешь его своей хмуростью.

Эсме повиновалась, но не потому, что боялась спугнуть солнце. Ее остановила небрежная ласка, сорвавшаяся с его языка. Когда он называл ее по имени, журчащий голос, казалось, окликал самую ее суть. На этот раз было хуже.

Милая. Слово вызывало в памяти прикосновение его рта, жар его тела, прижавшегося к спине. Эти воспоминания оживили чувственную дрожь, и Эсме стала печальной и рассеянной, как после горько-сладкого сна.

Эсме была не склонна к самообману. Она догадывалась, в чем причина, и не слишком удивлялась. Петро говорил, что его хозяин имеет пристрастие к женщинам. Более того, она сомневалась, что среди них найдется хоть одна, которая, проведя так много времени рядом с мужчиной божественной красоты, останется равнодушной к этому кумиру. К несчастью, его лицо и фигура ничего не говорили о его слабом характере, как и туманящий звук убедительного голоса. Эсме понимала, что когда кто-то восхищается прекрасным дворцом и желает в нем жить, он не думает о том, что по закоулкам чертогов бегают крысы.

Она не святая и, как всякая женщина, должна иметь женские чувства. Это она понимала. Но она не желала одобрять или поощрять свои слабости. Для таких глупостей в ее жизни нет места.

К тому же это унизительно. Как бы он посмеялся, если бы узнал, что испытывает эта уродливая, тощая дикарка. Вот если бы она была красивая, высокая и чувственная… но она не такая и никогда такой не будет. Ну и слава Богу. Раз она никогда не будет для него соблазнительной, то и никто не нарушит ее целомудрия. У нее и так достаточно причин для печали. Ей не нужен, помимо горя, еще и стыд.

Они больше часа ехали молча, несколько раз Эсме ощущала на себе его взгляд. Она не отводила глаз от извилистой дороги.

— Ты на меня сердишься? — спросил он наконец.

— Да, — ответила она. — Не следовало бы, потому что вы такой, какой есть. И все равно это раздражает. У вас дар создавать себе трудности.

— Ну надо же, ты все еще расстроена тем, что я поплавал в речке?

— Я не знаю, что с вами делать, — сказала она. — Вы как малое дитя, все время изобретаете способы, как себе навредить. А поскольку я не могу вас спеленать или держать на привязи, я уверена: что бы я ни делала, но к тому времени, как мы Доедем до Тепелены, вы умрете. И Али обвинит в этом меня. Если он будет в хорошем расположении духа, меня просто расстреляют из пушки, если в дурном — изжарят на вертеле или четвертуют. Что бы он ни выбрал, это будет унизительная казнь. В его руках никто не умирает, сохраняя достоинство.

— Понятно. Тебя заботит не моя жизнь, а твоя собственная.

— Разумеется, ваша жизнь меня заботит, — холодно возразила она. — Вы гость моей страны. Я отвечаю за вашу безопасность и комфорт.

— А помимо этого, не дашь за меня ни гроша.

— Какой смысл, если вы сами не цените свою жизнь? Я не преследую безнадежных целей.

Он резко вздохнул.

— Что ж, это горько слышать, — сказал он. — Правда редко бывает приятной. Не то чтобы я был лично знаком с правдой, но… К лешему! Эсме, ты меня совсем не знаешь!

Она почти пожалела его. Она и подумать не могла, что хоть что-то из того, что она скажет, может задеть за живое высокомерного Вариана.

— Да, я знаю только то, что вижу, — согласилась она. — Возможно, есть смягчающие обстоятельства.

Он задумался.

— Может, да. Может, нет. Как будто… а, не важно. Смягчающие обстоятельства, — несколько спокойнее продолжал он. — В английском языке у тебя богатый запас слов.

— Мой родной язык красивее, но иногда в вашем больше возможностей для выражения мысли.

— Не иногда, а всегда. Ты непременно найдешь слова, чтобы передать любые нюансы.

Она кивнула:

— Вы не знаете наш язык и поэтому не понимаете. В албанском нюансы можно показать интонацией. Он тоньше, в нем больше чувства.

— Может быть, и так. Но к сожалению, говорящих на нем я нахожу чрезвычайно бесчувственными.

Эсме ощутила укол совести. Она его проигнорировала. Совесть — дура, если отзывается на жалобы испорченного, самовлюбленного распутника.

— Ваше мнение безосновательно. В Рогожине мои соотечественники обращались с вами, как с принцем. Чего еще вам надо?

— Твои соотечественники были бесконечно добры и снисходительны. Наверное, мне следовало выразиться точнее. Я имел в виду тебя.

— Вы находите меня бесчувственной?

Он завозился в седле, и кобыла под ним сердито фыркнула.

— Я не совсем это хотел сказать. Ты ухаживала за мной с большой добротой, и я тебе очень признателен — ты спасла мне жизнь…

Эсме ждала, но его светлость не прояснил мысль до конца.

— Тогда я не понимаю, чем вы недовольны, — надменно сказала она. — Когда сами поймете, окажите честь, просветите меня.

Они добрались до Лушнии к середине дня, и там Вариан впервые столкнулся с суровой реальностью албанского племенного суда. Два человека подрались, один убил другого и скрылся, а вожди племени убитого подожгли его дом и земли. Началась еще одна кровная месть.

Хотя Эсме уверяла его, что гость может не опасаться нападения, Вариан отказался задержаться в этом городе, даже несмотря на обещание горячей ванны.

— Какое варварство, — сказал он, когда они миновали выжженное поле. — Можно наказать человека за убийство, но зачем наказывать его жену и детей и сжигать их имущество?

— О его семье позаботятся другие, — жестко пояснила она. — По крайней мере их не бросят в темницу за бедность. Отец говорил, что в Англии всю семью могут посадить в тюрьму за то, что у них нет денег.

Удар оказался метким. Лорд Иденмонт сам сидел в долговой тюрьме. А что касается его земель, ему не понадобился факел, чтобы их опустошить.

Но все равно он предпочел бы спорить, чем терпеть многочасовое ледяное молчание. Вариан не привык к холодности и к открытому презрению, оно волновало его больше, чем он мог предположить.

Он не знал, как с ней спорить. Все его попытки защитить себя казались брюзжанием… От этого он выглядел еще более инфантильным. Это какой-то ужас! Иденмонт, который лестью мог разогреть самую каменную вдову великана-людоеда, не мог высечь искру тепла в девочке-подростке.

До чего он докатился! Хочет заставить ее ругаться, насмехаться над ним — что угодно, лишь бы не это пренебрежительное равнодушие.

— Действительно, мы, англичане, высоко ценим деньги. Это отличает нас от менее цивилизованных народов, — провокационно добавил он.

— Вы, англичане, признаете единственную цивилизацию — собственную, — отозвалась она. — Албания строила прекрасные дворцы и создавала великие произведения искусства, когда ваши предки жили, как животные, в пещерах или грязных лачугах. Римляне посылали своих сыновей сюда, в Аполлонию, чтобы из них воспитали воинов, и эти люди переплыли через моря и одержали победу над дикарями вашего маленького острова. Время от времени сюда приходили другие народы и пытались нами управлять, но они не смогли подчинить нас своей воле. Они не смогли разрушить наш язык — ни греки, ни римляне, ни даже турки. Они правили нашей страной четыреста лет, и в итоге те немногие, кто говорит на турецком языке, — сами турки. Сколько потребовалось нормандцам, чтобы превратить ваш народ во французов? Неделя? — язвительно закончила она.

— Только потому, что мы исключительно дружелюбны. И не такие упрямые, как вы. Конечно же, твой народ остался предан одному языку, потому что был не способен выучить другой.

— Как вы можете говорить такое? Это просто невежественно! Я свободно говорю на четырех языках и могу объясняться по-турецки.

— Потому что ты наполовину англичанка. Она бросила на него убийственный взгляд.

— Это и есть тот зловредный взгляд, о котором говорил Петро? — спросил Вариан. — Надо признаться, хорош. Если бы я не так затвердел в грехе, он заставил бы меня замолчать на полмесяца.

— Вы нарочно меня провоцируете, — предположила она. — Зачем? Вам нравится, когда я бранюсь?

— Да. Ты выдаешь замечательные речи. Я бы желал, чтобы ты заняла мое место в палате лордов. Ты бы очень оживила ведение дел.

Эсме в Англии. Такая перспектива напугала Вариана. Что там из нее сделают, из этой свирепой нимфы? Прибавим несколько лет — допустим, когда Эсме будет восемнадцать, — поместим ее в «Олмакс», в блестящее и занудное высшее общество. И что тогда?

Тогда хотя бы несколько проницательных мужчин разглядят в ней то, что увидел он. В этом Вариан не сомневался. Хоть она не похожа на известных им женщин и обладает, в сущности, всеми качествами, которые осуждаются в представительницах слабого пола, стоит мужчинам взглянуть в ее страстные зеленые глаза, и они забудут все, что думали о женщинах раньше.

Она не смотрела на него, щеки ее пылали.

— Понятно. Насмехаетесь. Я вроде придворного шута.

— Позволь напомнить, что шут обычно был единственным человеком, который осмеливался говорить правду королю.

— Ага, — вяло проговорила она, — но они все равно смеялись.

Перед самым закатом они остановились разбить лагерь, и впервые его светлость делал что-то полезное. Он не только помог развьючить лошадей, но и ставил палатку и собирал сучья для костра. Эсме подумала, что он больше путается под ногами, чем помогает, но мужчины этого не замечали, так они были поражены. Он, кажется, тоже изумлялся. Эсме слышала, как он хохотал после того, как Петра ему что-то перевел, — безусловно, какую-нибудь глупость.

Ей не было дозволено присоединиться к нему. Его королевское высочество указало точку возле лошадей, где ей надлежало оставаться, покуда не поставят палатку, если она не желает подвергнуться ужасному наказанию.

Можно было и не грозить. Эсме прекрасно понимала, почему ей надо держаться подальше от мужчин. Если они узнают, что она женщина, они могут случайно проговориться в чужой компании. Одно слово — женский род вместо мужского — может вызвать подозрение, а никогда не знаешь, где встретишь шпионов Исмала.

И все-таки Эсме не могла спокойно ждать. Она вообще не выносила ожидания и сейчас чувствовала такое беспокойство, что хоть криком кричи. А все его светлость виноват. Из-за него она ожесточилась и беспричинно разозлилась, а когда она в гневе, то ведет себя в полном соответствии с тем, что он о ней думает, — как нецивилизованная дикарка.

Сколько раз она его оскорбляла? Не меньше сотни. Но он и сам виноват: провоцирует ее, обращается как с неразумным дитем, а когда она проявляет признаки интеллекта, он от удивления чуть не падает с лошади.

Смягчающие обстоятельства. Можно подумать, заумное, трудное слово. Да оно есть в двадцати языках! И правильно, что она сказала по-английски, — он-то не мог подобрать слова на своем проклятом языке!

А еще он сказал, что она бесчувственная. Она, которая убита тем, что отец погиб. Которая тревожится за младшего двоюродного брата, что бы она там ни говорила. Она что, должна целыми днями плакать? Или его светлость желал бы выслушивать хвастливые планы мести и узнать, какую именно смерть она изберет для негодяя? Или, может, она должна жалобно стонать, что осталась одна в родной стране и те немногие люди, которые ее любят, хотят отослать ее к чужестранцам, в семью, которая ее презирает?

Будь она слабовольной, у нее нашлось бы много чувств, чтобы выставлять напоказ. Может, и ей следует сказать ему, что он только все портит?

С расчищенной для лагеря площадки донесся его тягучий, низкий голос, потом взрыв хохота. Эсме наподдала ногой камень. Вот он, — как обычно, всех очаровал. А вот она — в расстройстве и смятении, потому что всем существом отзывается на звук его голоса и ничего не может с этим поделать.

Она послала в заросли еще один камень и пожалела, что некому нанести удар посильнее. Хорошо бы в этот момент у нее в руках оказалась голова Исмала! Она свернула бы ему шею, как цыпленку! Он виноват во всем, включая этого дьявола-англичанина.

— Хочешь вымостить мне дорогу? Вы очень заботливы. мадам.

Эсме быстро обернулась; она не слышала, как он подошел.

— Скучно, — сказала она, глядя в землю. — Лучше бить по камням, чем по живым мишеням.

— Неужели ты хочешь так свирепо наподдать мне? Что я тебе сделал?

— Заставили стоять тут в одиночестве, а сами веселились в обществе других. Я ждала и слушала, как вы смеетесь, а мне никто не рассказывал ничего забавного.

— Конечно. Это не для невинных ушей юной леди. К тому же ты не поймешь. По крайней мере я надеюсь.

Она подняла голову.

— Они рассказывали неприличные истории, и вы не хотели, чтобы я это слышала?

— Истории здесь ни при чем. Ты знаешь, почему должна держаться подальше от мужчин, Эсме, так что не смотри на меня таким убийственным взглядом.

— Могли бы дать мне какую-то работу, — проворчала она. — Ждать без дела, без общества — что может быть утомительнее?

Порочный рот изогнулся в ленивой, соблазняющей улыбке.

— Прости. Я понятия не имел, что ты жаждешь «моего общества. Лишать тебя этого было жестоко.

Эсме с ужасом почувствовала, что краснеет.

— Действительно, эфенди, мое прекрасное божество. Вы разбили мне сердце. Я думаю, мне надо пойти и утопиться. — И с напряженной спиной она пошла мимо него.

Стремительным движением он остановил ее за руку. Эсме посмотрела на длинную, гладкую руку, подняла на него глаза, и сердце тревожно забилось.

— Я пошутил, — сказал он. — Я знаю, что ты предпочла бы общество дьявола.

— Это одно и то же, — едко ответила она. — Можете меня отпустить. Я не убегу. Некуда.

— Извини. — Он скользнул рукой по ее руке, задержался на миг, отчего ей стало тепло. Наконец он ее отпустил. — Сказать Петро, чтобы он составил тебе компанию на ночь?

Я не могу оставить тебя одну.

Петро, пугливая старая баба, — ее охранник? Да как он посмел? Но Эсме знала, почему он так сказал. Его всемогущая светлость не желает ее низменного общества.

— Думаете, он мне нужен? — закричала она. — Что с вами? Просто покажите где, и я расстелю свою постель. Хотя бы здесь, если вам угодно. Чего мне бояться? Похищения? Но ведь я убита! Диких зверей? Здесь их нет. К тому же у меня ружье, и нож, и…

— И ты женщина, — прервал он, — так что не стоит рассказывать, что ты способна защищаться. Не забывай, я англичанин, а у нас не принято оставлять женщину в опасности. Ты даже не должна путешествовать со мной без компаньонки, но я не могу тебе это предоставить, поскольку ты считаешься мальчиком. — Он вздохнул и направился к палатке.

Эсме поколебалась и пошла за ним.

— Подняли шум из ничего, — проворчала она. — Возбудились безо всякой причины. Если англичане так себя ведут, то, должна сказать, они глупые и сумасшедшие. Мой отец учил меня защищаться, а не жить под чужой охраной. Я не дитя, и меня обижает, когда со мной обращаются, как с ребенком.

В это время он снимал плащ, стоя к ней спиной. Он резко обернулся, швырнул плащ на землю и сказал:

— Прошу прощения, мадам. Как бы вы желали, чтобы я с вами обращался?

От злости он дрожал всем телом. Только дурак стал бы провоцировать его дальше. Разум приказывал Эсме заткнуться, но она его не слушала.

— Как с мальчиком, за которого я себя выдаю! — выпалила она. — Даже двенадцатилетний мальчик считается мужчиной, а не младенцем!

Он подошел, сорвал с ее головы шлем и бросил на плащ. Волосы рассыпались по плечам, и она почувствовала себя раздетой. Она испуганно шагнула назад, но он опустил руки ей на плечи. Схватил не очень крепко. Она вполне могла бы вырваться. Но она не хотела и ненавидела себя за это.

— Шапка не изменит твой пол, — сказал он. — Ты не мальчик, сколько бы этого ни хотела. Ты вредная, скандальная женщина и надоела мне до смерти. Я стараюсь быть джентльменом — почему ты делаешь это невозможным? — Руки поднялись с плеч на шею, обхватили лицо. — Почему, Эсме?

Она не знала. Нетерпение пожирало ее изнутри. Всегда она была уравновешенной, и тщеславие было ей чуждо, но сейчас, глядя в его красивое, распутное лицо, Эсме отчаянно желала быть хорошенькой, чтобы посметь дотронуться до него…

Она закрыла глаза. Если она не будет его видеть, то не ослабеет.

— О нет, — прошептал он, и дыхание коснулось ее щеки. От шеи вниз по телу прокатилась дрожь. В то же мгновение она ощутила на губах тепло, и ее охватило радостное чувство.

Она инстинктивно тронула его за рукав, чтобы он не уходил. Загадочным образом это сработало. Ее заволокло теплом, и его губы легли на ее, как утренняя роса на бутон розы. И весь этот долгий миг она чувствовала себя такой же прекрасной, как розовый бутон, и всем существом тянулась к теплу весеннего рассвета.

Он еле касался ее, руки бережно обхватывали лицо, единственное, чем Эсме преисполнилась, — это нежное давление губ, и оно наполняло ее сладкой болью… он медлил, словно наслаждаясь вкусом.

Но этого не может быть. Он мог испытывать только любопытство. Хотя она из другого класса, она все-таки женщина, как он раздраженно указал ей. Раз он имеет склонность к женщинам, он, разумеется, должен исследовать даже этот ничтожный экземпляр. Поиграет с ней и сделает открытие, что она такая же, как другие.

Эсме откинула голову, и его глаза раскрылись в сонном удивлении.

— Хватит, — дрожащим голосом сказала она.

— Нет, не хватит. — Голос был глубокий и мягкий, как бархат. Руки ласково гладили ее волосы, теплый, туманный взгляд скользил от губ к глазам и обратно.

— Хватит, чтобы удовлетворить ваше любопытство, — напрягшись, твердо ответила Эсме. Нужно высвободиться, потому что его тело слишком близко, от этого она ослабела так, что хотелось положить голову ему на грудь. Напряженность, которую она в нем ощущала, заставляла быть осторожной. Она его разозлила, и вот он нашел сокрушительный способ прижать ее к ноге.

— Мне не любопытно, — сказал он. — Я знаю тебя достаточно хорошо, и никогда еще постижение не причиняло мне столько досады. Ты противишься тому, чтобы я о тебе заботился. Чтобы я тебя понимал. Ты даже не хочешь расположить меня к себе. В особенности ты не желаешь понравиться мне как женщина. Что ж, и у меня нет охоты ни заботиться о тебе, ни понимать тебя, ни испытывать к тебе хоть какую-то симпатию. — Руки соскользнули на плечи. — Но ведь ничего не бывает так, как мы хотим, правда? Господи, когда мы с тобой впервые столкнулись, Эсме? Меньше чем неделю назад? То ли время тянется медленно, то ли что-то в воздухе?

Эсме оттолкнула его. Его слова ничего не объяснили, при всем богатстве его словаря. Но интуиция заполнила пробелы. Она поняла, что он говорил, хотя и не могла в это поверить: он чувствовал то же, что она, или нечто похожее. «Это ничего не значит, — сказала она себе. — Прихоть. Мужская потребность. Ничего более».

Она отошла на несколько шагов и откинула тяжелые волосы с лица. Шлем валялся у него под ногами. Она хотела бы спрятаться под его защиту, она ощущала себя слишком открытой. Но не решилась за ним вернуться.

— У нас обоих накопилось много проблем, эфенди. — Она говорила самым рассудительным тоном, не поднимая глаз от земли. — Дорога трудная и долгая, наши различия нас раздражают. Мы держим в себе свои затруднения, неудивительно, что при этом чувствуем… досаду. Иногда я думаю, что вы сведете меня с ума, — естественно, что вы думаете то же самое.

— О, действительно. — Голос был напряженный, и она почувствовала нарастающую злость. — Наверное, я поцеловал тебя в порыве временного помешательства.

— Да, а я была в таком же состоянии, раз допустила это.

— Какое облегчение! По крайней мере ты надо мной не насмехалась. Мое тщеславие разбито вдребезги. Огромное спасибо, что уделила мне каплю своего.

Его тщеславие? Его чувства? А как же она? Он что, думает, она деревянная?

— Что вы хотите сказать, эфенди? Говорите. У меня нет практики в таких делах. Я должна сказать, что замирала от желания?

— Да, черт возьми! Я замирал!

У нее перехватило дыхание, она стрельнула в него глазами.

— Замирал, — повторил он уже спокойнее. Потом подхватил свой плащ и повернулся к выходу. — Отвратительно, правда? Как будто ты и так была недостаточно низкого мнения обо мне.

Он распахнул полог палатки и вышел.

 

Глава 8

Отослав Петро в палатку составить компанию Эсме, Вариан учинил себе наказание — окунулся в ручей. В качестве дополнительного взыскания пообедал вместе с мужчинами. Кара оказалась слишком легкой. Они еще раньше пришли к некоему взаимопониманию, когда он помогал ставить палатки. Общение не было чем-то невозможным: один из албанцев, самый молодой, знал несколько слов по-английски, Вариан тут и там вставлял албанские слова, помогая себе жестами. В затруднительных случаях они рисовали палками на земле.

Усилия понять и быть понятым несколько отвлекли его от неприятных мыслей. И все же когда после еды мужчины запели, Вариан поймал себя на том, что поглядывает в сторону палатки. Они пели военные песни, но для него музыка звучала томительным желанием.

Он встал.

— Natenemire, — сказал он.

Аджими, тот, который немного говорил по-английски, протянул ему фляжку с ракией.

— Бери, — сказал он. — Тепло. Хорошо. Тебе надо.

Вариан улыбнулся. Они вежливо и терпеливо предупреждали его, чтобы не купался в реке. Слишком холодно. Плохо Для груди, настаивали они. И Зигур очень разозлится. Аджими взялся руками за голову и покачался из стороны в сторону, показывая, что от ругани ребенка у него заболит голова.

Вариан принял ракию.

— Спасибо, — сказал он. — Faleminderit. Аджими пожал плечами:

— S'kagje. Пожалуйста. Тебе надо.

Возможно, надо. Но больше всего Вариану требовалось прощение, а он так и не смог придумать что-нибудь удовлетворительное.

Когда Вариан вошел, Эсме играла с Петро в «двадцать одно». Она не подняла на него глаз.

— Ах, хозяин, наконец-то вы пришли! — воскликнул Петро, бросая карты. — Теперь мне можно идти?

— Я думал, ты захочешь доиграть, — сказал Вариан. — Неужели тебе все равно, кто выиграет?

Петро встал:

— У этой не выиграешь. Она сглазила меня, и удача отвернулась. — Он хмуро посмотрел на Эсме.

Она ответила холодным взглядом:

— Тогда ступай и убей змею. И отрежь ей голову серебряным ножом. Потом голову высуши, оберни орденом ShenjtGjergn отнеси к священнику, пусть освятит.

Петро вытащил из-за пазухи камешек на шнуре, висевшем у него на шее.

— У меня есть амулет против сглаза. Это кусочек неба, он от упавшей звезды. Но твое колдовство слишком сильное, — сказал Петро.

— А для меня найдется? — спросил его Вариан.

— Я вас не сглазила, эфенди, — буркнула она, собирая карты. — Такого не существует.

Петро глубоко вздохнул:

— Не говори так, а то сглаз упадет на тебя.

— Если бы я верила в эту глупость, — сердито возразила Эсме, — я бы заявила, что сглаз упал на меня две недели назад, когда в Дурресе ты выполз на берег с моим двоюродным братом.

— Неблагодарный ребенок! Да если бы не мы, они украли бы тебя, а потом…

Тяжелая рука легла на плечо Петро, и он услышал голос Вариана:

— Ступай, пока я не позову тебя обратно.

— Обратно, хозяин? Но вы не оставите меня снова с ней? — Петро умоляюще сжал руки. — Ради Бога, лорд, не надо! Она исполосовала меня на тысячу кусков своим языком.

— Если бы ты не злил ее, этого бы не случилось. Ступай, побудь среди мужчин. Но не напивайся, а то я вожжами посеку тебя еще на тысячу кусков.

Драгоман ушел, возмущенно бормоча, — кажется, по-турецки.

Вариан сел на коврик, подумал и пересел напротив нее, так же как она, по-индийски. У него мелькнула мысль, что брюки теперь уже не удастся восстановить.

— Я пришел извиниться, — сказал он. — Я вел себя не по-джентльменски.

Эсме перетасовала карты, сложила их в аккуратный столбик, потом раскинула перед собой.

— Это правда. — Она положила руки на колени. — Но извинения все же принимаются.

— Besal

Она подняла на него огромные зеленые глаза, в которых светилось удивление. Он повторил:

— Besa? Мир?

— Да, — сказала она. — Нет. Я должна сказать о себе, иначе не могу поручиться за мир между нами. — Она опустила глаза на коврик. — Вы говорили, что я не даю вам возможности вести себя как джентльмен.

— Ноя…

— Дайте мне закончить. Вам это так трудно потому, что я не леди. Я знаю. Джейсон мне это часто говорил. Я не могу быть леди по меркам вашего народа. Я не подхожу и под стандарты своих соплеменников. Я не похожа на. албанских девушек. У них манеры гораздо лучше. Часто я сама собой недовольна. Я делаю и говорю много такого, чего лучше бы избежать. Ноя понимаю это, когда уже поздно. У меня сильная воля, но я не умею справиться с темпераментом. Никогда. Часто мне не хватает терпения, иногда я не могу преодолеть… другие чувства. Бабушка считает, что во мне сидит демон. Я в демонов не верю, но, наверное, это так. — Она прижала к сердцу сжатый кулачок: — Вот здесь. Свирепый демон. Я его ощущаю. Этому нельзя помочь.

Это была исповедь, и она далась ей тяжело. Еще в самом начале, когда она отказалась выказывать чувства в связи со смертью отца, Вариан понял, что дочь Рыжего Льва запирает свою внутреннюю жизнь на замок. А сейчас, когда он обратился к ней с ничтожным извинением, она открыла ему душу. Его прожгло осознание вины.

Вариан хотел бы заключить девушку в объятия, успокоить, уверить, что ей не в чем себя обвинять. Он уже наклонился было к ней, но быстро расцепил скрещенные ноги и откинулся назад на локти, чтобы быть подальше от нее.

— Понятно. Этим все объясняется. Эсме неуверенно посмотрела на него:

— Правда?

— О да. Все очень просто. Избитый штамп, как ни противно в этом признаваться. Я тупой, ленивый, бесцельно порхающий мотылек. Ты маленькая головешка, на которой то и дело вспыхивает пламя. Глупый мотылек видит яркое, влекущее пламя и бездумно кидается на него, хотя он достаточно стар, чтобы все понимать. Он опаляет крылышки и по слабоумию своему винит в этом пламя.

Эсме раздумывала над его словами, тасуя и раскидывая карты. Глядя на ее ловкие ручки, Вариан вспомнил, как они нежно прикоснулись к его рукаву. Нет, об этом нельзя думать, а то все начнется сначала. Он желал мира, потому что хотел остаться с ней в эту ночь и провести ее благородно.

— Я нехороший человек, — проговорил он. — У меня слабый характер. Если происходит что-то плохое, то скорее всего именно из-за меня. Я эгоист и не задумываюсь над последствиями. Всегда таким был. Будь по-другому, я бы никогда не привез сюда Персиваля.

— Зачем вы его привезли, эфенди?

Вариан не отрываясь смотрел на карты. Он ей этого еще не говорил. Избегал, чтобы она не уничтожила его насмешками. Он явственно слышал, как она презрительно скажет своим низким голосом: «За шахматной фигурой? За игрушкой?»

— Мы приехали, чтобы достать шахматную фигуру, — сказал он. Мгновенно лицо обдало жаром. Он, лорд Иденмонт, покраснел. Что ж, так и должно быть. Когда он заставил себя посмотреть ей в глаза, то увидел, что они широко раскрыты. Потом уже увидел улыбку.

— Извините, — сказала она. — Мне очень жаль, Вариан ShenjtGergf, что ваша матушка роняла вас на головку так много раз.

— Это не было полностью мое предприятие, — сказал он. — Твой кузен чертовски ловко умеет обосновать самые сомнительные дела.

— Ему двенадцать лет. — Она перемешала карты.

— Нет. Ему все пятьдесят, день в день. Она раскинула карты.

— Ты собираешься предсказать мне судьбу?

— Нет. Я собираюсь обыграть вас в «двадцать одно», милорд, пока вы мне все расскажете об этой шахматной фигуре.

Хотя Эсме обыграла его светлость только один раз, они довольно мирно провели вечер, и когда он наконец позвал Петро, было уже очень поздно. Несмотря на угрозу вожжей, драгоман вошел нетвердыми шагами.

Однако его хозяин только отпустил несколько резких слов.

— Он не лучше, чем был я, когда страдал от качки, — проворчал Вариан себе под нос. — Сейчас спиртное для него — единственное утешение. Почему бы ему не напиться? Я бы тоже не прочь.

Эсме заметила, что он устроил себе постель так далеко от нее, как только позволяла палатка. «Вот и хорошо», — подумала она. Если его светлость почувствует мужскую потребность, он пожелает облегчить ее с кем угодно, кто окажется под рукой, даже с ней. Этим мужчины отличаются от женщин, говорил Джейсон. Это такой демон, он сидит во многих мужчинах.

Этот мужчина сравнил ее с влекущим пламенем, а себя — с беспомощным мотыльком, но у него просто была потребность говорить.

— Когда мужчиной овладевает вожделение, — предупреждал Джейсон, — он что угодно скажет, что угодно сделает, а некоторые умеют соблазнить одними только словами. Иногда коварство может быть так же опасно, как сила. Если ты соответствующим образом вооружена и подготовлена, у тебя есть шанс ускользнуть от нападающего. Даже такая маленькая, как ты, может с успехом бороться, как я тебя учил. Но что ты будешь делать, моя воительница, если мужчина вздохнет и скажет, что ты разбила его сердце?

Такую возможность нелепо было даже рассматривать.

— Я рассмеюсь, — ответила она.

— Это может его разозлить.

— Тогда он на меня нападет, а я буду готова.

Наивная. Отвратительно наивная. Этот мужчина ее поцеловал, а она даже руку на него не подняла. В глубине его мужского существа горел жар, и то, что он сказал, он говорил от желания, а в ее женском существе разгорелся ответный огонь.

Хорошо, что он будет спать далеко от нее.

К тому же Эсме надо было обдумать то, о чем ей поведал барон. Дело черной королевы поставило ее в тупик. Если кузен дал Джейсону шахматную фигуру, почему отец об этом даже не упомянул? Джейсон показал ей короткую записку матери и более доброе письмо к Эсме от невестки. Почему же держал в секрете шахматную фигуру? В этом не было смысла. Персиваль мог ошибиться, а английский лорд совершил еще большую оплошность, отправившись с мальчиком в Албанию только потому, что тот так сказал.

Все же стал понятен мотив лорда Иденмонта. Он был без гроша, а на тысячу долларов мог бы прожить в Италии несколько месяцев.

— А потом? — спросила она.

— О, насчет «потом» я буду думать, когда оно станет «сейчас».

Эсме заглянула в его будущее, и ее охватила тревога за его «сейчас».

Может быть, следующий день прошел бы мирно, если бы лорд Иденмонт не отправился утром на речку. Когда он вернулся с мокрой головой, Эсме так рассвирепела, что впервые в жизни не смогла ничего сказать. Она просто посмотрела на него и отошла. До Пошнии они доехали в гробовом молчании.

В город они прибыли в полдень. Они собирались остаться там на вечер, чтобы его светлость мог получить горячую — или хотя бы теплую — ванну и успокоить свою утонченную душу, пока они будут пополнять запасы.

На этот раз их приветствовала только небольшая группа людей, что было странно. Равным образом Эсме заинтриговало возбуждение, царящее в деревне. Она быстро спешилась и схватила за шиворот мальчишку, который глазел на лорда Иденмонта так, как будто тот свалился с луны.

— Что случилось? — спросила она. — Где все?

Мальчик объяснил, что на Пошнию напали бандиты. Среди бела дня, как раз перед прибытием отряда английского лорда, бандиты увели домашний скот и увезли много зерна. Они украли даже буханки хлеба, которые хозяева положили остывать на террасах.

Эсме отпустила мальчишку и огляделась. Аджими и другие мужчины из эскорта возбужденно говорили с каким-то стариком. Его светлость смотрел на Петро, чье искусство переводчика, как видно, сильно хромало. Мускулы аристократического лица от злости напряглись и затвердели, и он повернул голову, отыскивая ее.

Когда он ее наконец нашел, то долго смотрел, Потом улыбнулся и беспомощно пожал плечами. Ее губы хотели ответить улыбкой. Гордость этого не позволила. Вскинув голову, Эсме пошла к нему и перевела приветственную речь хозяина и изысканный ответ лорда Иденмонта.

Все это время их албанские стражники занимались своими делами. Когда Хасан, старшина деревни, повел его светлость в дом, половина людей лорда Иденмонта гарцевали на конях.

Что ж, вряд ли можно было ожидать, что они станут сидеть, распивая кофе и покуривая трубки, когда воры вырвали хлеб изо рта их сограждан. Так объяснила Эсме лорду Иденмонту, когда сообщила ему новость — через полтора часа, убедившись, что мужчины благополучно уехали.

— Ты видела, что они уезжают, и ничего мне не сказала? — свистящим шепотом возмутился он. — Я знаю, что ты со мной не разговариваешь, но могла бы по крайней мере проинформировать.

— Не могла же я сказать это посреди приветствий Хасана, — ответила Эсме, глядя, как хозяйка ставит перед ними поднос. — К тому же вы все равно не смогли бы их удержать.

— Если они делают то, что считают своим долгом, я бы и не стал их удерживать. Я только желаю, чтобы мне сообщили… чтобы кто-то хоть сделал вид, что советуется со мной.

— Какого разумного решения они могут ожидать от человека, который влез в ледяную воду даже не один, а два раза за шесть часов?

— Я видел, как Петро вытащил вошь из головы. Что бы ты сделала?

— Я бы бросила в реку Петро.

Он засмеялся. Когда Хасан вопросительно посмотрел на нее, Эсме объяснила, что английский лорд смеется от удовольствия, видя так много добрых лиц и вкусной еды.

Несколько часов спустя мужчины вернулись. Вариан в это время брился — восхитительно горячей водой. Сведения ему принес Петро, а не Эсме. Эсме все еще не простила его за утреннее купание в ледяной воде. Значит, она не понимает, и слава Богу. Иначе бы сама столкнула его в воду.

Вариан смотрелся в маленькое бритвенное зеркальце. То, чего не видно в приличном зеркале, отлично просматривается, когда разглядываешь лицо дюйм за дюймом. Он попытался вспомнить, были ли зеркала в тех домах, где он побывал в последнее время. Видимо, в деревнях это редкость. Интересно, видела ли когда-нибудь Эсме свое отражение, кроме как в пруду или в ведре?

— Поймали воров? — спросил он.

— Одного убили, — ответил Петро, — двух других подстрелили, но они удрали. Стадо и зерно привезли обратно. Но хлеб пропал, и Аджими придется отрезать руку.

— Что? — Вариан обернулся так круто, что чуть не порезал себе ухо.

— Пуля вошла глубоко, под плохим углом, и не вышла с другой стороны.

— В него стреляли? — Вариан отшвырнул бритву. — Черт. Я знал, что этим кончится. Где он? Врача вызвали?

— Врача? Здесь? — Петро помотал головой. — Тут есть старик, опытный в таких делах. Он говорит, руку надо отрезать, пока отрава не подобралась к сердцу.

— Проклятие! — Вариан натянул сюртук. Бедный Аджими. Сколько ему лет? Чуть старше, чем мальчик, лет восемнадцать-девятнадцать. Но такое случается. Сколько молодых людей лишились рук и ног, сражаясь с армией Наполеона? — Я надеюсь, Бог даст, он без сознания. Где он?

— В соседнем доме. Наша бесовка пошла туда, воет, как резаная кошка, и никого к нему не подпускает.

Вариан ринулся вон из комнаты.

Когда он вошел в маленький дом, Эсме не выла, но так разъяренно кричала на мужчин, а их бьыо десятка два, что звук ее голоса напоминал свист плети; они орали в ответ, свирепые, как и она. Но Эсме встала возле кровати Аджими с ножом в руке, и мужчины недоверчиво попятились.

Вариан протиснулся сквозь толпу. Когда он оказался возле кровати, крик в комнате стих до ропота.

Эсме посмотрела на него горящими зелеными глазами:

— Они этого не сделают, что бы вы ни сказали. Убью первого, кто подойдет! Остальных уничтожу потом, одного за другим!

— Меня тоже убьешь? — спросил Вариан, подходя ближе.

— И вас, если вы позволите совершить это злодейство. — Она кивнула на Аджими, который смотрел затуманенными глазами. — Рана не так плоха, как кажется. У меня было две таких. Я могу извлечь пулю и вылечить руку, но они в меня не верят. Они не будут мне помогать. Они слушают только этого старого болтуна. — Она ножом показала на сгорбленного Метусела, который забился в угол и что-то бормотал.

Вариан посмотрел на Аджими и на рваную, кровоточащую рану на мощной руке.

— Может, старик и ненормальный, — осторожно проговорил он, — но рана скверная. У меня были друзья при Ватерлоо, ими занимались хирурги. Лучше потерять часть конечности, чем умереть.

— Я — я осталась жива! — Она топнула ногой. — Я вам показывала шрам от пули на руке. Думаете, соврала? Только хвасталась? Два раза, — сказала она. — Я держу нож в той руке, где была пуля. Я стою на ноге, откуда вынули пулю. Где бы я сейчас была, если бы меня искалечили так, как эти собираются изуродовать его?

Ее слова вызвали видение, от которого Вариан почувствовал приступ дурноты, и комната покачнулась. Он глубоко вздохнул, и все вокруг встало на место.

— Отлично, — решил он. — Что тебе требуется? От облегчения плечи у нее слегка опустились.

— Нужен сильный огонь, чтобы я могла в пламени прочистить нож и инструменты. Понадобится ракия, чтобы дезинфицировать рану. Пошлите кого-нибудь за моей сумкой, там необходимые инструменты и лечебные средства: сосновая смола, зеленый хинин, полученный из старых сучков, и белый воск. Еще мне потребуется хорошее оливковое масло и чистая овечья шерсть.

— Мазь? — удивленно спросил он.

— Да, очень хорошая. Меня научил старик из Шкодера, тот, что вынул пулю из руки. Эта мазь ослабляет действие яда и способствует заживлению. Поэтому у меня не такие заметные рубцы.

— Как мне сказать, чтобы они тебя слушались?

— Degjoni, — тихо буркнула она. Вариан повернулся к группе людей.

— Degjoni!— резко произнес он.

Эсме оглядела неуверенные лица и ясным, твердым голосом отчеканила приказы по-албански.

Мужчины переводили взгляд с Эсме на Вариана.

Вариан уже готов был кивнуть, когда вспомнил. Он помотал головой — албанский утвердительный знак.

— Да. Ро. Как говорит Зигур.

Эсме колдовала над пациентом, а высокий англичанин стоял рядом. Она жалела, что настояла на том, чтобы лорд Иденмонт остался при операции, потому что было очевидно, что из двоих мужчин больше страдает он. Когда она осторожно ввела тонкий нож в рану, лицо у него стало пепельно-белым. Но он твердо держал свои аристократические руки на плечах Аджими. Молодой человек терпел молча. Он отказался от лауданума, который она ему предлагала, предпочел ракию. Она надеялась, что от спиртного боль достаточно притупится. Выбирать не приходилось. Взгляд его голубых глаз был прикован к потолку, губы плотно сжаты.

— Черт возьми, — пробормотал барон, — я готов отбросить копыта, а он даже не стонет.

— Он шкиптар, — ласково проговорила Эсме. — Сын орлов. Сильный и храбрый, — Она зондировала рану и бормотала что-то утешительное на своем языке. Потом нашла пулю и улыбнулась. — Ну вот, как я и думала. Ее легко вынуть.

В комнате было тихо. Его светлость сумел уговорить веек выйти, остался только Мати, он помогал держать Аджими в неподвижности.

Эсме выковыряла пулю и пинцетом, который когда-то ей дал Джейсон, вынула ее и бросила в миску.

Она услышала, как лорд Иденмонт сдавленно выругался.

— Проделаем в ней дырку, — сказала она Аджими, — ты будешь носить ее на шее и смеяться, когда тебе станут рассказывать, как в Пошнии тебе хотели отрезать руку ради того, чтобы вынуть пулю.

Аджими слабо улыбнулся.

Она вылила ему на рану еще ракии. У него дернулся рот, но он молчал.

— Знаешь, Аджими, твоя рука так опьянела, что тебе лучше поспать.

Он покачал головой.

Эсме наложила мазь, накрыла ее шерстью и привязала полосками ткани.

— Спи, — повторила она. — Закрой глаза и не очень ругай свою пьяную руку.

Она посмотрела на лорда Иденмонта. У него было серое лицо. Он выглядел гораздо хуже, чем Аджими. Эсме протянула ему ракию.

Он глотнул и передал фляжку Мати.

— Вам не нужно здесь оставаться, — сказала она его светлости. — Я с ним побуду. Через несколько часов надо будет сменить повязку.

— Ты не будешь этого делать. Ты слишком измучена. Скажи Мати или кому-нибудь другому, что нужно делать. Если возникнут проблемы, тебя позовут. Ты идешь со мной, — хрипло сказал он.

Он собрал ее инструменты и принадлежности и аккуратно уложил в кожаную сумку.

— Тебе нужна горячая ванна и что-нибудь поесть и выпить. А потом расскажешь, где, к дьяволу, ты научилась хирургии.

 

Глава 9

— Это не мое. — Прижав к груди одеяло, Эсме хмуро посмотрела на ворох одежды, которую Вариан свалил на соломенный тюфяк, где она сидела. Сейчас на ней была только рубашка огромного размера. Рубашка Вариана. Его последняя чистая рубашка.

— Пожертвования, — сказал он. — Брюки, рубашка, жилет. Да, еще платье. — Он пихнул в кучу красное шерстяное платье. — Когда ты на них визжала, они поняли, что ты девушка. Этим частично объясняется, почему мужчины так неохотно дали тебе прооперировать Аджими. Когда я их выгнал, они долго обсуждали тебя. Кто-то заметил, какого цвета у тебя глаза. Вспомни, как ты на них таращилась. А последним доказательством было вот это. — Он слегка коснулся ее волос. — Когда наша хозяйка собрала кофейные чашки, на подносе она нашла рыжий волос. — Он присел на край тюфяка. — А я и не знал, что у тебя линька.

— Я хотела обрить голову, — буркнула она. — Не было времени.

— А теперь уже поздно, — поспешно сказал он. Если Эсме решит, что должна обриться, она так и сделает, и тут хоть в петлю лезь, не переубедишь. А они еще говорят, что англичане упрямые!

— В любом случае твое разоблачение пошло мне на пользу, — продолжал он. — Как только до них дошло, что ты дочь Рыжего Льва, они преисполнились сочувствием к моему бедственному положению. Что значит kokendezur?

Она покраснела:

— Грубый. Вспыльчивый.

— Тем не менее они тобой гордятся. Они говорили, что ты бесстрашная, как лев, как твой отец. Что ты к тому же умная. — Вариан помолчал. — Вот почему Исмал хочет взять тебя в жены.

Она сжала губы.

— Ходит слух, что он плакал, узнав о твоей смерти, — продолжал Вариан. — Я не знал, что этот человек тебя любил.

— Это они так сказали?

— О да. Петро не поверил своим ушам. Он заставил их повторить несколько раз, чтобы убедиться, что правильно понял. Он сообщил, что Исмал очень богат и могуч. Самый подходящий супруг. Что если ты выйдешь за него, то будешь жить в роскоши. — Вариан посмотрел на нее. — Как я понимаю, этот Исмал — пожилой человек?

— Молодой, — сказала она. — Двадцать два года. Молодой человек, по возрасту близок к ней. Вариан почувствовал раздражение.

— Зато жестокий и безобразный, — подсказал он.

— Его считают очень красивым. Белокурый, волосы цвета бледного золота, а глаза — как синие брильянты.

Тем не менее Вариан уверил себя, что этот человек — скотина. Огромное, неповоротливое существо с бычьей шеей. И громадными неуклюжими руками.

Он был раздражен, болен и чувствовал страшную слабость. Мало того что она затащила его в эту забытую Богом землю. Что он все дни и половину ночей тревожится о Персивале и изнывает от желания, которое она в нем вызывает. Что она кинулась в драку с двадцатью мужчинами, оскорбляла и унижала всех и каждого, включая их эскорт, а потом предоставила лорду Иденмонту восстанавливать мир. Он стоял рядом с ней во время операции, потому что она его попросила, а он не мог допустить, чтобы она думала, что он не уверен в ее мастерстве. Ему хотелось отвести глаза от страшной раны, но он не смел: вдруг она сочтет его слабым человеком?

Он прошел через это чистилище, но и этого мало! Теперь весь город знает, кто она, а через несколько часов будет знать враг благодаря их злополучной системе быстрой связи. Как выяснилось, враг — молодой, богатый, красивый, могущественный и к тому же всем нравится. Впрочем, чему тут удивляться, когда они восхищаются даже этим монстром Али-пашой.

Его размышления прервал неуверенный голос Эсме:

— Вас удивляет, почему этот человек ввязался в огромные неприятности — убил моего отца и пытался похитить меня?

— Меня многое удивляет, — сказал Вариан.

— Я и сама не понимаю. Он мог выбрать жену себе в гарем из сотен красивых женщин. Которые обучены носить чадру и не имеют примеси чужой крови. Если Исмал вообразил, что хочет меня получить, достаточно было просто меня украсть. Джейсон не сторонник кровной мести, и он не мог бы увезти меня в Англию после того, как я потеряла девственность. У нас виновным считается мужчина, он должен исправить сделанное, а у вас женщина будет опозорена.

Вариан подумал, что в ее случае дело обстоит еще хуже. Даже если Джейсон был женат на ее матери, английский закон признает только браки, заключенные в англиканской церкви. Эсме считалась бы незаконнорожденной, и общество от нее бы отвернулось. Незаконная, лишенная прав, она оказалась бы парией.

— К сожалению, это так, — ответил он. — В подобных обстоятельствах Джейсон был бы вынужден согласиться на брак.

— И Исмал это знает. Он обучался за границей. Он понимает, что отец ничего не смог бы сделать. Убивать Джейсона не было никакой надобности, — напряженно сказала она. — Если бы я знала, что его жизни грозит опасность, я бы сама согласилась. Многие женщины и по меньшим причинам терпят мужей похуже Исмала. Для меня это не стало бы такой уж ужасной жертвой.

Но Вариану это казалось ужасным — вообразить юную пылкую нимфу в гареме?! Все же он понимал, что женщинам приходится терпеть и худшее, даже в Англии. В высших кругах семьи заключают брачные союзы ради земель, денег, политической власти. Сыновья и дочери — только пешки в этой игре. Даже когда они сами делают выбор, любовь редко принимается в расчет.

Но Вариан понимал, что эта девушка пошла бы на брак с самим сатаной, лишь бы защитить отца. Что же за человек был Джейсон, если родил такую дочь, заслужил такую любовь?

— Полагаю, ты могла бы это сделать. К тому же ты была бы уверена, что уже через несколько часов Исмал прибегал бы к тебе по свистку.

Она издала стон отвращения:

— Мне не нужен раб. Я имела в виду, что я устроилась бы, как другие женщины, и нашла счастье в детях. Если Бог милостив, я могла бы иметь много детей.

Вариан поморгал.

— Ты хочешь быть матерью?

— Да. Что в этом поразительного?

— Что поразительного? — повторил он. — Эсме, горе мое, вся твоя жизнь — цепь потрясений. В тебя стреляют, тебя пытаются похитить, к твоим ногам падают потерявшие сознание английские лорды. Ты выволакиваешь иностранцев из корабля и тащишь их через болото размером с Австралию. Несколько часов назад я видел, как ты вызвала на бой половину города и нацелила нож мне в сердце. Где ты найдешь время рожать детей? Какой несчастный дьявол согласится прожить с тобой так долго, чтобы дождаться ребенка?

— Я не имела в виду сейчас, — терпеливо объяснила она.

— Чрезвычайно рад это слышать, — сказал он. — Поскольку я единственный несчастный дьявол в твоем окружении, я, естественно, встревожился. Не то чтобы я не был рад оказать тебе это одолжение, дорогая, но, боюсь, ты меня замучишь до смерти.

Она густо покраснела:

— Я не вас имела в виду.

— Ох. — Вариан отвел взгляд. — Уже легче. Потому что если бы ты имела в виду меня и сейчас… Что ж, мы оба знаем, что бывает, когда ты на что-нибудь решишься, Эсме. Если сегодня днем двадцать сильных мужчин не заставили тебя изменить решение, то как один слабовольный, измученный лорд сможет противоречить тебе ночью?

Она открыла рот, потом закрыла. Кровь отхлынула от щек, она задумалась.

— Вы меня провоцируете. Поэтому отпускаете нескромные шутки.

— Это так.

— Я вовлекла вас в большую сумятицу, — покаянно произнесла она. — Теперь они знают, что я жива, и вы тревожитесь, что Исмал снова пошлет своих людей.

— Среди прочих волнений.

— Мне очень жаль, но что поделаешь, эфенди.

— Я понимаю.

— Вы не должны беспокоиться. Сейчас Исмал не осмелится напасть на нас.

— Нет, конечно, нет. Это будет не то, чего можно ожидать обоснованно. Это будет что-то иррациональное, придет неизвестно откуда, какой-то невообразимый ужас.

— Вы слишком переживаете. У вас на лбу появились складки.

— И волосы седеют, я это прямо чувствую.

— Нет, что вы. — Она подвинулась, освобождая ему побольше места, и похлопала рукой по подушке. — Ложитесь.

Вариан недоуменно смотрел на маленькую ручку.

— Прошу прощения?

— Положите голову, — сказала она. — Я уберу ваши морщины, а заодно и тревоги.

Вариан ощутил толчок дурного предчувствия, но и только. Он действительно был измучен телом и душой. Конечно, всю работу проделала она, но беспомощное стояние рядом с ней подточило силы. В эту ночь ей не грозила опасность с его стороны, и она это знала.

Вариан лег и закрыл глаза. «Только на минутку, — сказал он себе. — Потом нужно будет уйти».

— Я расскажу вам про горы, — тихо сказала она. Холодные руки погладили брови. — Они прекрасны, они достают до небес, где живут орлы, наши родители. — Пальцы начали массировать плечи, и по телу заструились тонкие ручейки удовольствия. — С гор сбегает чистая, холодная вода, она омывает их белые бока и при этом смеется.

В голове тоже стало чисто и прохладно, хотя под ее пальцами возникало тепло и проникало в ноющие мышцы.

— У тебя прекрасные руки, — пробормотал он.

Он почувствовал паузу — не дольше, чем толчок пульса, потом она продолжила разминать его, ударять, поглаживать.

— Вода бежит вниз, на встречу с лесом, — говорила она, — где ветер смеется в вершинах елей и будит певчих птиц.

Голос, похожий на шелест сосен, стихал, удалялся. Тихую музыку создавали только руки; Вариан все глубже проваливался в мягкую, как бархат, темноту, которая обволакивала его радостью и удивительным покоем.

Эсме смотрела, как он спит; колеблющийся свет единственной масляной лампы касался его прекрасно вылепленного лица. Надо погасить лампу, уйти или хотя бы устроить постель в другом углу маленькой комнаты. Сегодня она не сможет лечь рядом с ним. Не посмеет. Одним великодушным поступком он вдребезги разбил все ее защитные барьеры.

Он был ей нужен — хоть она скорее перерезала бы себе горло, чем призналась в этом, — и он пришел. Он встал рядом с ней против половины города, хотя ничем ей не обязан, даже лояльностью. Он стоял и смотрел, как она обрабатываем безобразную рану, хотя это зрелище должно было вызывать отвращение в его чувствительной душе, не привыкшей к грубости, насилию и уродству. Но так у них повелось с самого начала. Ничего другого она ему не показывала.

Не надо было заставлять его проделать с ней этот путь. Он не понимает ее народ. Для него Албания только противоестественная жестокость, а она заставила его все это терпеть.

Эсме посмотрела на свои дрожащие руки. Прекрасные, сказал он. Хотя они коричневые и твердые. Руки, пригодные для работы, для драки. Не прекрасные. И никогда такими не будут.

Что бы он подумал, если бы узнал, зачем она тащит его за собой в Тепелену, к чему подвергает таким трудностям? Если бы догадался, что руки, которые он назвал прекрасными, скоро обагрятся кровью?

Боже милостивый, пусть он никогда не узнает правды! А главное, чтобы этот человек не догадался, как его великодушие поглотило ее сердце и отравило бесстыдными желаниями.

Масляная лампа брызгала и коптила, воздух отяжелел, и гулко билось сердце. Эсме хотела бы спастись бегством — куда-нибудь далеко, где могла бы снова свободно дышать, а с души свалилась бы эта тяжесть.

Ho это было невозможно. И все равно Эсме должна, обязана убежать от влекущей близости его худого тела. Нужно просто встать и перейти через комнату. Она нагнулась, чтобы накрыть его одеялом.

Он пошевелился и вздохнул. Глаза открылись — два темных омута, — и рот изогнулся в сонной улыбке.

— У тебя прекрасные руки, — тихо сказал он. Потом поймал ее дрожащие пальцы и поднес к губам. Он поцеловал костяшки, и у нее оборвалось сердце.

«Нет», — приготовились сказать губы, но она промолчала.

И еще раз — нет, когда он повернул ее руку ладонью вверх, — и снова ни звука. Надо сказать «нет» или признать свой позор; но она уже и так покрыта позором, потому что не может выговорить это простое слово.

Его губы утонули в теплой ладони, и Эсме задержала дыхание, прислушиваясь к чувству острого, как стилет, удовольствия. Он покрывал ее руки легкими, томительными поцелуями, подбираясь к запястью, где бился предательский пульс. Ему хватило мгновения, чтобы прочесть шумящее послание ее сердца. Губы наконец ее отпустили, и звенящие толчки прекратились. Она приказала себе уходить, но настойчивый серебряный взгляд приковал ее к месту.

— Ты мне нужна, — прошептал он, поднял руки и притянул ее к себе.

Маленькое тело упало на него без борьбы, хотя у нее были все причины сопротивляться. Она знала, что он сильный и ловкий. Она также понимала, как одно его прикосновение отправит все эти причины на бойню и разметает их останки по ветру.

Без протеста и борьбы она пошла на бесчестье — тем большее, что ей было известно, что он за человек и чего добивается. Но сердце запрыгало от радости, когда его руки вплелись ей в волосы и притянули к себе.

Она закрыла глаза, и он одарил ее долгим поцелуем, от которого мир вокруг бешено завертелся. Под волосами его пальцы чертили полосы звенящего тепла, отчего мысли разлетались, как искры из горящей печи. К телу прижималось его твердое тело, и в ответ все ее мускулы тянулись к нему, как железо — к огню и наковальне. Язык ластился к губам, и, послушная нежному призыву, Эсме приоткрыла рот.

Прохладный вкус был шоком, но только в первое мгновение, а потом ее затопила волна темного наслаждения. Его язык соприкоснулся с ее, это было ощущение порочного секрета. Она впитывала вкус греха, он был изысканно опьяняющим. Душа наполнилась предательской сладостью, коварной отравой. То, что она попробовала губами, было грехом, порочностью его сердца. Хотя он прекрасен, как бог, Эсме знала, что не в рай он ее ведет. Здесь, в темноте, гремели барабаны, предвещая опасность. Но ей казалось, что она желала этого всю жизнь.

Рот отпустил ее губы и прочертил огненный след по щеке к уху, спустился к пульсирующей жилке на шее, Эсме задохнулась и открыла глаза. Но порочная тайна проникала под кожу в тех местах, где ее касался поцелуй, она захватила ее целиком, заставила забыть обо всем на свете. Темное наслаждение растеклось по телу, и она вздохнула. Да. Так. Его рот… греховный шепот плоти… цепочка легких поцелуев, языки огня на плече… шорох рубашки, сползавшей все ниже и ниже… прохлада ночного воздуха, окатившего обнаженное тело.

Но очень скоро воздух нагрелся и стал смутно-дымным от мужского запаха. Его гладкие пальцы с болезненной медлительностью спустились на голую грудь. «Да. Трогай мня. Сделай меня прекрасной».

Она и стала прекрасной, мягкой, как бархат, потому что темный бог преобразил ее своими ласками. Она хотела быть такой всегда. Тело потянулось навстречу ему, крича о желании растаять и измениться. В его руках она бы перешла в жидкое состояние, он бы переплавил ее в богиню красоты.

Он отстранился, но она все еще чувствовала на себе тепло его дыхания.

— Ты прекрасна, — хрипло произнес он.

Да. Такой ее сделал он, хотела сказать Эсме. Но не могла. Она больше не была Эсме, она была жидкостью, горячим ручьем наслаждения, крутящимся вокруг него. Она обвила его руками за шею, вплела пальцы в шелковые кудри.

Он содрогнулся, придвинулся ближе и поставил колено меж ее ног. Руки скользнули по бокам, он опустился над ней и языком провел извилистую дорожку к пику груди. Теплый рот погрузился в нежную плоть, вытягивая из Эсме все силы, и затопил таким восторгом, что она застонала. Ручеек наслаждения превратился в бушующий ноток.Она крепче обняла его, прижалась всем телом, требуя перейти от нежности к чему-то большему.

Руки прошлись по всему телу, он что-то пробормотал, она не разобрала что. Он придавил ее спиной к ложу и нашел рот. Снова и снова язык вонзался в нее, ее качали огромные волны, грозя разбить о берег. На этих волнах она вздымалась все выше и выше, не находя облегчения. Она не хотела прерываться, но если она не остановится, то умрет.

Беспокойные руки гладили грудь, бедра, спустились ниже, к интимному месту между ног. Она понимала, что так и должно быть. Она хотела быть его, она должна отдать ему все свои секреты, всю себя. Но когда она почувствовала его руку на самом сокровенном месте, ее охватил страх. Она инстинктивно отдернулась — всего на миг, но он остановился.

Тяжело дыша, он скатился с нее, перевернулся на спину, а она осталась одна… Всколыхнулись все постыдные желания, подавленные в то время, когда он занимался с ней любовью. Ее лицо пылало.

Потекли долгие мгновения.

— Боже милостивый, Эсме! — наконец прорычал он. — Ты не можешь так меня оставить. Ты думала, мне легко остановиться?

— Я ни о чем не думала. — У нее тоже был низкий голос. Ей казалось, что она сразилась с целой армией, хотя не воевала вовсе. — Как может женщина о чем-то думать, когда ты делаешь с ней такое? Рассудок отказал, как только ты начал. — Чувствуя себя униженной, она устремила взгляд в потолок. — Я не могла тебя остановить. Не хотела. Об этом стыдно говорить, но это правда. Если ты хочешь меня обесчестить, я не могу этому помешать. В твоих руках я стала глупой, как овца.

— Не говори так. — Он повернулся к ней. — Ты не можешь так меня оставить. — Он подсунул руку ей под голову и повернул к себе лицом. — Это невозможно.

— Ты не можешь так меня оставить, — дрожащим голосом, словно эхо, повторила Эсме. — После того как так на меня смотрел, так трогал. Я не деревянная, Вариан Shenjt,Gjergj, и я не ребенок. А ты играешь в недетские игры.

Это мужская игра, и я уверена, что ты всегда в ней побеждаешь. Со мной ты тоже должен победить?

Он провел рукой по ее плечу, по груди, по талии. Она затаила дыхание, но это было и все. Как она могла бы оттолкнуть руку, если та приводит ее в отчаяние, вызывает боль, потому что он не закончил то, что начал?

— Да, но не против твоей воли. — Рука передвинулась на живот и там осталась. Жар окатил ее с головы до ног и начал пульсировать в том потайном месте, до которого он недавно дотрагивался.

— Против воли? — пробормотала она. — Ах, какой ты глупец, Вариан!

Эсме толкнула его в плечо, но он не понял. Вздохнув от нетерпения, она притянула его к себе и бесстыдно впилась губами в его рот. Он попытался сопротивляться, но через миг со вздохом сдался.

Их языки встретились; Эсме принимала его поцелуй с жадностью, она знала, к чему это приведет. Она хотела снова окунуться в дурманящую темноту, но только гораздо глубже. Теперь уже она трогала его так, как прежде он. Он дрожал и беспокойно двигался под ее ласками и часто дышал. Тело отвечало на ее прикосновения так же, как ее тело — на его. Удивляясь и отчасти торжествуя, Эсме пустила руки гулять, где им вздумается, голова кружилась, но вдруг она услышала стон.

Он слегка отодвинулся.

— Прекрати.

О нет. Еще нет. Эсме сунула руку в открытый ворот рубашки, к поясу брюк. Сердце билось в груди, как морской прибой.

— Нет, — простонал он. — Ты не знаешь, что делаешь.

— Тогда покажи мне.

— Нет. — Он резко отодвинулся и принял сидячее положение. — Нет. Я и так показал достаточно. Проклятие. — Он посмотрел на нее. — Я не сэр Галахад, черт его побери. Один раз проявил благородство и чуть не умер, но два раза, за несколько минут… кажется, это самое отягчающее обстоятельство?

— Не надо было опять меня трогать, — сказала она. — Я вам говорила, как это будет.

— Не надо было демонстрировать! Ты хоть представляешь, что со мной сделала?! — А что вы со мной сделали?

Он дернулся, как будто она его ударила.

— Но я же ничего не сделал, верно? Я сказал — не против воли. С моей стороны это было чертовски галантно. — На нее смотрели серые глаза, полные горечи. — Лучше я уйду, — сказал он.

 

Глава 10

На следующий день после того, как бандит привел Персиваля к священнику, пришел другой громадный мужик и забрал его. Священник сказал, что его зовут Байо, что он самый верный друг дяди Джейсона. Он шел за бандитами, дожидаясь, когда сможет увести Персиваля. Прошлую ночь он простоял под дверью дома священника на страже. Хотя он был громадный, как медведь, а когда говорил, то словно рычал, с ним Персиваль чувствовал себя в безопасности.

После долгой дороги по болотам они пришли в Берат, большую деревню, приткнувшуюся на склоне горы, и отправились в дом человека по имени Мустафа.

К облегчению Персиваля, старик немного говорил по-английски, хотя с Персивалем они разговаривали в основном по-гречески. Мать Мустафы Елена покормила Персиваля. Потом добрая старая леди увела его спать.

Персиваль проспал всю ночь, большую часть следующего дня и назавтра снова большую часть дня. Он был так слаб, что мог бы спать всю неделю, если бы на четвертый день его пребывания в Берате ему не принесли известие. Только он закончил ужинать, как в маленькую спальню вошли двое мужчин, и улыбающийся Мустафа объявил, что его кузина Эсме жива и сейчас вместе с лордом Иденмонтом находится в деревне Пошния в сорока милях от Берата.

Переваривая новость, Персиваль заметил, что Байо недоволен.

— Байо говорит, он знал, что Эсме не умерла, — после долгих переговоров сказал Мустафа. — Он сам распространял этот слух, чтобы ее перестали преследовать. Он извиняется, что пришлось нас обмануть, но вокруг полно шпионов. А теперь словечко покатилось, и через несколько часов это будут знать и в Тепелене. Байо все еще хмурился.

— Он сердится на твою сестру, — сказал Мустафа. — Он велел ей оставаться на корабле. Она не только не послушалась его, но и повела себя очень неосторожно. — Он объяснил, что один человек из эскорта Эсме был ранен, что она подняла по этому поводу страшный шум и теперь останется в Пошнии, пока он не выздоровеет.

Неудивительно, что Байо хмурится. Теперь всем известно, что кузина жива и все еще в Албании, а значит, она снова в опасности.

— Боже мой! — Персиваль вскочил и схватился за сумку. ~ Бежим к ней, пока Исмал не попытался…

Мустафа махнул рукой, чтобы он сел на место.

— Не суетись. Исмала в Тепелене со всех сторон охраняют, потому что Али-паша на него разозлился. Сейчас Исмал слишком занят спасением собственной шеи, чтобы тревожиться о твоей сестре. Он свалил похищение на излишнее усердие преследователей, действовавших по собственному почину. Говорят, зачинщики под пыткой признались. Конечно, надо считать чистой случайностью, что все эти люди были богаты и имели красивых жен, — сухо добавил Мустафа. — Естественно, теперь их имущество конфисковано в пользу Али-паши.

Персиваль не мог поверить:

— Исмала охраняют? Значит, он под подозрением? Он ждет суда? Но это не просто похищение! Это… ну да, эти два события связаны! Я имею в виду убийство дяди Джейсона. Это не может быть простым совпадением. Али в это не поверит. Никто не поверит!

— Ты не понимаешь этих людей, — терпеливо объяснил Мустафа. — Исмал умеет быть очень убедительным. К тому же убить Джейсона — не в его характере. Даже я не поверю, что Исмал станет убивать беспричинно. Я любил твоего дядю, мое сердце тоже жаждет мщения. Но ни чувства, ни разум не указывают на Исмала.

Байо что-то сказал, Мустафа ему резко ответил, они заспорили. Тем временем Персиваль постарался разобраться с тем, что услышал.

Они уверены, что у Исмала не было мотива для убийства дяди Джейсона. Должно быть, даже Али этому верит, раз до сих пор не казнил Исмала. А это означает, что Персиваль — единственный в Албании человек, который знает, что замышляет Исмал.

Он не сомневался, что тогда в Оранто упоминали именно об этом Исмале, и недавней ночью бандиты тоже говорили о нем. Похоже, он как раз такой человек, который может свалить Али-пашу: влиятельный, неискренний и очень умный. Нужно предупредить Али, пока не поздно, пока Албания не ввергнута в кровавую революцию.

Персиваль не сразу понял, что Мустафа обращается к нему. Он рассыпался в извинениях.

— Байо должен идти, — повторил Мустафа. — Мы порешили на том, что будет лучше, если ты останешься со мной. Твоя кузина и английский лорд направляются в Тепелену, думая, что ты там. Но по пути они неизбежно остановятся здесь. Отсюда вы легко доберетесь до Фиера. Он стоит на берегу. Там вы сможете нанять лодку, и вас отвезут или на Корфу, этот остров под британским контролем, или прямо в Италию. Вам нет необходимости двигаться в Тепелену.

Персиваль подавил невольную панику.

— Вы хотите сказать, что я не встречусь с Али-пашой? Мустафа посмотрел на Байо:

— Это неразумно. Чем скорее Эсме уедет из страны, тем лучше.

Байо уже стоял; было ясно, что он сейчас уйдет.

Персиваль быстро соображал. Если кто и должен узнать о заговоре, который пытался предотвратить дядя Джейсон, то это Байо. Безусловно, дядя поделился бы с ним информацией об Исмале. Но как ему сказать? Он понимает только албанский. Мустафе придется переводить… но может быть, он вообще ничего не знает об этом деле. Байо даже не сказал ему, что кузина Эсме жива. Из-за шпионов. Они повсюду.

Большой албанец повернулся к двери, и Персиваль НО подскочил:

— Пожалуйста, сэр, он отправляется в Тепелену?

— Да. Он должен объяснить визирю, что произошло.

— Тогда, пожалуйста, попросите его подождать! О Боже, я не хотел быть назойливым, но я должен… то есть не могли бы вы дать мне листок бумаги, перо и чернила?

Мустафа удивленно смотрел на него. Персиваль понял, что ломает пальцы. Он поспешно взял себя в руки:

— Простите, но он так спешит… я надеюсь, что он не против… но я должен написать Али-паше… выразить свои… свои сожаления, что я его не смогу увидеть…

К счастью, Персивалю не пришлось слишком долго сдерживать волнение. Переговоры оказались короткими.

— Байо согласен, что это прекрасная мысль, — сказал Мустафа. — Али будет чрезвычайно разочарован, что не встретился с тобой, но письмо, написанное твоей рукой, его успокоит. Может, это смягчит его нрав, а то Байо придется долго его уговаривать и ублажать. — Он похлопал Персиваля по плечу. — Ты заботливый и вежливый мальчик. Пойдем, отведу тебя в кабинет, где ты спокойно напишешь письмо. Мы с Байо скоротаем время за чашкой кофе.

Персиваль вернулся почти через час. Он дал Байо две свернутые записки, и его руки уже не дрожали. Персиваль обратился к хозяину:

— Пожалуйста, скажите Байо, что в записке, на которой стоит его имя, для него подарок. Там загадка, которую я придумал для дяди Джейсона, но… но мне хочется, чтобы ее получил Байо. Больше мне нечем его отблагодарить. Я надеюсь, она покажется ему интересной. И скажите ему, пожалуйста, что я желаю ему успеха… во всем, что он делает.

После того как Мустафа перевел, на лице Байо появилась редкая для него улыбка. Он передал Персивалю, что тот похож на Джейсона не только внешне: у него такое же храброе и щедрое сердце.

Большой человек сердечно пожал ему руку и ушел.

Хотя Аджими всем и каждому объявлял, что силен, как два быка, и способен продолжать путь, Эсме постановила иначе.

«Никуда не денешься», — смиренно подумал Вариан. Жаль, что мадам не было несколько лет назад, она бы диктовала законы Бонапарту. У Англии и ее союзников была бы масса проблем.

Как аккуратно она поставила его светлость на место, а? «Ты не можешь так меня оставить. После того как так на меня смотрел, так трогал». Это было жесточайшее испытание, которому может подвергнуться мужчина. Она предлагала ему себя… если он пожелает взять полную ответственность за то, что ее погубит.

Она не могла знать, как яростно он хотел ее в тот момент. То, что Вариан испытывал раньше, не шло ни в какое сравнение с тем, что он чувствовал, когда знал, что она его хочет.

Его тошнило от нее.

Он хотел ее убить.

Он готов был уничтожить всех, а особенно Персиваля. Если бы не этот негодный мальчишка, она никогда бы не попалась на глаза Вариану.

Однако лорд Иденмонт никого не убил, даже не сказал грубого слова — кроме как Петро — за те четыре дня, что они провели в Пошнии. Вместо этого он каждое утро принимал свое наказание в реке и пытался унять возбуждение активной деятельностью. Вместе с хозяином и Петро Вариан посетил каждый дом в деревне, часами рассказывал истории о своей стране и ее жителях, в особенности о лорде Байроне, о котором все слышали.

Когда Байрон надоел ему до смерти, лорд Иденмонт стал разыгрывать из себя хозяина большого имения и предлагал прискорбно ограниченный набор советов по вопросам обороны, архитектуры и сельского хозяйства. В свое время отец вдалбливал ему в голову — и, как видно, вдолбил — сельскохозяйственные знания, которые Вариан теперь выскребал из пыльных углов памяти и раздавал, отвечая на вопросы гостей.

Он даже обрек свое многострадальное тело на физический труд. Ко всеобщему удивлению — и смущению, — английский барон взялся помогать сыновьям Хасана чинить мельницу, потрепанную недавней бурей. Пока они работали, разразилась новая буря, и Вариан промок до нитки, прежде чем добрался до укрытия. На следующее утро, когда они должны были уезжать из Пошнии, он проснулся с сильнейшей головной болью и распухшим горлом.

Эсме бросила беглый взгляд на его посеревшее лицо и заявила, что они никуда не поедут, пока ему не станет лучше.

Варйан отвернулся, перебросил через плечо дорожную сумку, сорвал с крюка плащ и вышел из дома.

— Вы не перенесете дорогу! — крикнула она, торопясь за ним. — Опять начинается дождь, вы совсем простудитесь и…

— Я ни на минуту не останусь в этом месте, — буркнул он. Эсме закрыла рот и кинулась к лошади, поручив Петро сообщить Хасану, что барон благодарит его и желает всего доброго.

Когда они остановились перекусить, у Вариана так распухло горло, что он не мог глотать. Вместо этого он выпил ракии, и его стошнило. Когда он снова взобрался на лошадь, его трясло.

До Берата оставалось всего пять миль, пять предательских крутых склонов, пять миль под проливным дождем. Варйан ехал мрачный, его бросало то в жар, то в холод.

Несколько часов показались чередой суток. Берат он почти не видел. Все было в тумане. Он услышал голоса, понял, что группа остановилась, и осадил лошадь. Посмотрев вниз, увидел, что земля лежит страшно далеко, но вдруг она покачнулась.

Землетрясение, подумал он. Конечно. Почему бы и нет?

Кто-то прокричал его имя. Эсме. Варйан повернул голову, отыскивая ее, мир опрокинулся набок, и он почувствовал, что падает в небеса.

Варйан открыл глаза. Вокруг был густой, серый туман. Он поморгал, но не смог сфокусировать взгляд. Наверное, это сон: белая гора, бегущий ручей, зелень. Нет. Зеленое — это ее мрачные глаза. Они не должны быть такими угрюмыми и испуганными. Эсме ничего не боится.

— Мне очень жаль, — квакнул он. Чей этот ужасный голос? Его?

— Ах, теперь вы сожалеете. — Она положила прохладную руку ему на лоб. — Только потому, что у вас горячка. Если бы вы не были так больны, я бы вас побила.

Он улыбнулся. Это было больно. Губы запеклись.

Он почувствовал, что опять тонет. Эсме подсунула руки ему под спину, приподняла его и подложила под голову подушку. Комната рывком качнулась и медленно вернулась на место.

Через миг в ноздри полез отвратительный запах. Вариан скосил глаза вниз. Ложка. Он застонал и отвернулся; зажмурился, потому что голову схватило клещами.

— Это не яд, — уверила она. — Это куриный бульон с чесноком. Глотайте, а то я позову Петро и Мати, чтобы они вас держали, и силком заставлю проглотить.

— Да, Эсме. — Он смиренно повернул голову и получил ложку вонючей жидкости. Хотя ему было ненавистно, что она его кормит, что он беспомощен, как дитя. Слишком часто она заставляет его чувствовать себя ребенком. Кроме того случая, когда он держал ее в объятиях. Сейчас он не мог даже поднять руку.

— Я не маленький, — сказал он.

— Когда я болею, я вообще становлюсь как младенец, — говорила она, вливая в него следующую дозу. — Злая и нетерпеливая. Однажды я швырнула в отца тарелку с супом, а потом лопалась от досады, потому что он засмеялся.

— Не могу себе представить, что ты болеешь.

— Когда у меня из ноги вынули пулю, пришлось пролежать в кровати несколько недель. Это было два года назад.

Вариан быстро закрыл глаза. Он трогал шрам у нее на бедре в ту ночь, когда его руки исследовали почти все ее тело. Он был бы счастлив поцеловать этот шрам. Хотел бы ухаживать за ней тогда, два года назад. И пусть бы она швырнула в него тарелку. Он не мог ей это сказать. Не мог объяснить даже себе самому.

— Но сейчас вы приободритесь, потому что у меня для вас хорошая новость, — продолжала она. — Мой кузен Персиваль здесь, он жив-здоров и жаждет с вами поговорить. Но это позже. Я ему сказала, что вам надо отдыхать.

— Персиваль? Здесь?

— Да. Байо нашел его — я же говорила, что найдет, — и привел сюда, в этот самый дом, и Мустафа о нем очень хорошо заботился. Но вы должны побыстрее окрепнуть, потому что мальчику не с кем разговаривать, кроме как со мной, а у меня уже голова от него болит.

— Я должен поскорее окрепнуть, — сказал Вариан, — чтобы высечь его.

— Лежите спокойно. Ешьте. Я расскажу вам историю.

Он проглотил еще ложку, потом другую, а она рассказывала ему о своей жизни. Низким, певучим голосом она говорила о том, как несколько лет прожила на севере возле Шкодера. Той областью правил другой паша, и там было безопаснее, чем во владениях Али, где заварилась кровавая каша. В горах, сказала Эсме, правили суровые законы Ликурга, которые переходили из поколения в поколение со времен героя Скандербега, жившего в пятнадцатом веке. По всей Албании свирепствовала кровавая вражда, месть была обычным ответом на обиду, но на севере правила были четко определены и строго выполнялись. Она сказала, что для женщины жить там было трудно, но зато места очень красивые.

Пять лет она жила под Шкодером, дольше отцу нигде не случалось ее оставлять. Не то чтобы он ее совсем бросал — она жила с его друзьями, пока он разъезжал по всей Албании, делая все, что в его силах, чтобы помочь установить порядок и уговорить независимые племена объединиться. Перед Шкодером она два года прожила в Берате и его окрестностях. До этого — три года в Гирокастре, где умерла ее мать, но они продолжали часто туда наезжать, потому что там живут дед и бабка Эсме. Были еще Корча, Тепелена и Янина, но их она помнит плохо. Янину вообще не помнит, потому что жила там в младенчестве. Там Джейсон познакомился с ее матерью, молодой вдовой. Она была военным трофеем Али. Ее отдали Джейсону в награду за службу. Она была единственная женщина, которую Джейсон принял от Али. Ее звали Лайри.

Слушая Эсме, Вариан сам не заметил, как проглотил, почитай, целый котел отвратительного едкого пойла. Не потому, Что история ее жизни отвлекала его от мыслей о своей физической немощи и от огромных клещей, сдавивших голову: Он слушал потому, что это была жизнь Эсме, история о том, что сделало ее такой, какая она есть, а он хотел узнать о ней все.

Наконец она положила ложку. Вариан облегченно вздохнул.

— Жаль, что вам не понравилось, но все-таки я рада, что вы имели мужество все съесть. Теперь ваше тело набралось сил, чтобы бороться с болезнью.

— Мое тело набралось чеснока. Я весь провонял чесноком.

— Да, и с потом он будет выходить и унесет с собой болезнь. Теперь все, что вам нужно, — это спать.

— Я не хочу спать.

— Я вам рассказала длинную и скучную историю своей жизни, а вы не хотите спать? — Она пристально на него посмотрела. — Вы совсем сонный. У вас глаза слипаются. Закройте их. — Она легонько постучала по лбу между бровями.

— Я хочу смотреть на тебя.

— Незачем на меня смотреть. Не беспокойтесь, я не уйду.

Но Вариан тревожился. Он понимал, что лихорадка и головная боль затуманили ему мозги, но боялся закрыть глаза. Вдруг, когда он проснется, ее не будет? Как он тогда станет ее искать?

Но все-таки он не противился мягкому постукиванию между бровями, волнам прохладного покоя, разливавшегося по напряженным мышцам лица. Клещи вокруг головы расслабились, окружающий мир стал мягким и толстым, как бархат, прохладным и темным. Он чувствовал, что засыпает, но какая-то часть мозга перерабатывала воспоминания. Время, годы. Посчитаем их. Пять лет в Шкодере, два… где? Где-то в другом месте. В разных местах. Сколько лет? Он не мог вспомнить. В голове стало темно, и он погрузился в эту темноту.

Через три дня состояние лорда Иденмонта заметно улучшилось, но Эсме продолжала усердно ухаживать за ним. Он был не слишком требовательный пациент — принимал лекарства почти без жалоб, ел все, что она давала. В основном он спал, поэтому от нее не много требовалось, хотя она не уходила от него и помогала Елене, матери Мустафы, — чинила одежду, лущила горох, чесала шерсть. Эсме больше не хотела вести личные разговоры со своим двоюродным братом, а работа была единственным вежливым средством этого избежать.

Персиваль часто составлял ей компанию, но когда лорд Иденмонт спал, подростку приходилось сидеть молча. Он делал это с удивительным для мальчика терпением. Иногда он вынимал из своей кожаной сумки камешки и разглядывал их, порой делал какие-то заметки на листках бумаги, которую ему дал Мустафа. Но чаще сидел и читал книги Мустафы.

Персиваль старался ей не надоедать, но даже за те короткие промежутки времени, когда они оставались наедине, он наговорил достаточно, чтобы Эсме разволновать. Он всей душой желал увезти ее с собой в Англию. Он сказал, что так хотела мама. Когда он говорил о матери, Эсме проникалась к нему острой жалостью.

Об отце Персиваль говорил мало, но ей хватило нескольких слов и одного взгляда в глаза, чтобы понять, что отец его не любит. Как бы иначе он оставил своего единственного ребенка на попечение безответственного распутника?

Таким образом, у мальчика оставалась только бабушка — злопамятная старая ведьма, которая не захотела написать доброго слова Джейсону, сыну, которого не видела двадцать лет. У Персиваля не было никого. В отчаянии он тянулся к Эсме, но на деле ему был нужен Джейсон, а Джейсон умер.

Эсме смотрела на Персиваля и видела отцовские черты лица. Она смотрела на мальчика и чувствовала его одиночество. Когда мальчик встречался с ней глазами, она понимала: он думает, что обрел сестру.

Он был живой, даже забавный и мягкий по натуре. Она хотела стать ему сестрой. Они бы поладили. Связь между ними была, она ее ощутила в первые же минуты, когда они встретились в Берате: родство и что-то еще. Сочувствие.

Но судьба постановила иначе; придется ранить его, и нет никакой возможности подготовить, мягко ему сказать, что она никогда не поедет с ним в Англию. Он должен будет один пройти свой путь, как и она одна будет нести свою ношу. Горюя о Персивале, Эсме сказала себе, что это горе благотворно: оно напомнило ей о деле ее жизни.

На какое-то — слишком долгое — время она позволила постыдной влюбленности одержать верх над долгом. Но отныне все ее мысли будут сосредоточены на мести. Просто убить Исмала мало. Перед смертью он должен будет страдать телом и душой. Кровь за кровь, но он должен еще заплатить за страдания ее брата, которому Джейсон был нужен даже больше, чем ей.

Все дни, а они растянулись в неделю, Эсме не позволяла себе думать ни о чем другом. Она уклонялась от попыток брата сблизиться с ней, успокаивая свою совесть тем, что так для него лучше. Она следила за тем, как поправляется лорд Иденмонт, слушала, как в его голосе снова появляется ирония, и ожесточала свое сердце также против него. Она не] могла себе позволить испытывать какие-то чувства к ним обоим или дать им что-то от себя. Она должна следовать своей судьбе. Скоро они уедут. Так даже лучше.

 

Глава 11

Обнесенный стеной гор, город Янина взбирался вверх по восточному склону горы Сент-Джордж, завершая захватывающий вид озера Янина. От горы к озеру протянулся высокий мыс, уходящий далеко в воду. Этот узкий каменный четырехугольник послужил фундаментом громадной крепости, в которой располагался один из дворцов Али-паши, а также городская тюрьма, официальные здания, кладбище, мечети и жалкие жилища еврейского квартала. Подъемный мост соединял высокие ворота цитадели с небольшой эспланадой, где совершались казни, а она вела к пазару — торговому району.

Пазар Янины был низшей точкой города как в географическом, так и в экономическом смысле, с кривыми, грязными, плохо мощенными улочками, сплошь забитыми лавками торговцев. Улицы тянулись до самого берега, где обитали беднейшие горожане. В этом-то квартале и жил в последнее время Джейсон Брентмор.

После своей мнимой смерти он, замаскировавшись под коробейника, перебрался на юг, где недовольство выросло до угрожающего уровня. Жалобы были знакомые: ограбят ли чиновника, или забросают его мусором, или как-то оскорбят — в этом обвинят невиновных. Наказания — от вымогания денег до увечий и казни. Если жители вслух не соглашаются с решением суда, чиновники — без сомнения, побуждаемые теми, кто на деле вызвал эту беду, — отвечают еще большей жестокостью. В результате десятки южных городов и деревень уже кипели от возмущения.

Пробираясь на юг, Джейсон с сочувствием выслушивал жалобы крестьян, но советовал им потерпеть. Под конец он послал верного друга к визирю в Тепелену, чтобы тот убедил Али заменить чиновников и этим успокоить народ. У него не было уверенности, что Али это сделает. А даже если сделает, может оказаться поздно.

Несколько агитаторов и прибытие оружия могут подстегнуть народ к открытому бунту, как уже бывало прежде. Судя по уровню всеобщего возбуждения, оружие ожидалось в ближайшем будущем. Время решало все. Джейсон предполагал, что это дело нескольких недель. Оружие, конечно, привезут в один из южных портов. Вот только в какой?

Это был вопрос, который мучил его не одну неделю. Оттолкнув ужин, Джейсон подошел к окну. Дождь лил пятый день. Уже середина октября. Время истекает, а Байо все нет.

Юг мог взорваться кровавым бунтом со дня на день… и Эсме с Персивалем окажутся в его центре. Джейсон слышал, что мальчик приехал с лордом Иденмонтом, и о последующих событиях, но ничего не мог сделать. Бросок на север будет в лучшем случае пустой потерей времени. В худшем — увеличит опасность для друзей и ребенка. Джейсон понятия не имел, какие шаги предпринял Байо с товарищами. Его вмешательство — если бы удалось вмешаться неузнанным — могло свести на нет то хорошее, что они сделали. Он не имел права пойти на риск, хотя беспомощное ожидание было нестерпимо.

Утешало то, что Али не стал обвинять Исмала в смерти Рыжего Льва и не начал кровную месть. Это вызвало бы бунт как на севере, так и на юге. Джейсон рассчитывал на жадность Али и ум Исмала, которые не дадут разразиться катастрофе. Местные слухи убедили его в правильности такого расчета.

— Исмал заявляет, что это дело рук людей, которых ввели в заблуждение, пообещав покровительство, — сказал ему один старик. — Я не знаю, кто убил Джейсона, но Али был бы рад обвинить в этом любого, на кого укажет Исмал, чтобы забрать себе его имущество и женщин. Говорят, Исмала надо было казнить за то, что его сторонники действовали без его санкции. Таким людям я отвечаю: Али не станет убивать курицу, несущую золотые яйца. Исмал может делать все, что хочет, потому что знает, что легко вывернется, утолив жадность Али.

Однако сколько еще Исмал будет подкармливать своего кузена? Джейсон выругался. Какое это имеет значение? Важно то, что Эсме и Персиваль в опасности.

Он жестоко ругал себя за то, что без толку околачивается в Янине, но тут раздался стук в дверь, и знакомый голос окликнул его новым именем.

Через минуту утомленный Байо сидел за низким столом и уплетал мясо и кукурузный хлеб, от которых отказался Джейсон.

Байо глотнул вина прямо из бутылки и отер рот рукавом.

— Надо было сделать, как ты советовал: ударить девушку по голове, чтобы она потеряла сознание. Только боюсь, все впустую. Видно, судьба настроена против нас, раз уж я, который готов отдать за тебя жизнь, не могу шагу ступить, чтобы не сделать хуже.

Несмотря на такое зловещее вступление, Джейсон приготовился терпеливо дождаться, пока друг наестся. Но Байо стремился снять груз с души не меньше, чем насытить желудок. Он ел и говорил.

История, рассказанная Байо, заметно уменьшила тревогу Джейсона. Значит, сейчас Эсме в Берате. Возможно, они с Персивалем уже движутся к западному побережью, которое надежно охраняет Малик, а может, они даже на корабле? Эсме путешествует с кузеном, который заранее был готов ее любить и выполнить последнюю волю матери — отправить девушку в Англию.

— Меня нисколько не волнуют трудности Иденмонта. Может, он ни на грош не ценит будущее Эсме, зато очень беспокоится о себе. Возможно, он рвется уехать, и тогда ему придется взять с собой Эсме, хочет он того или нет. За этим проследят Мустафа и Персиваль.

— Я тоже молился об этом, Рыжий Лев, — сказал Байо. — Боюсь, торопясь к тебе, я сделал одну большую ошибку.. — Из сумки с патронами, висевшей на поясе, он достал листок бумаги. Положив его на стол перед Джейсоном, он описал свою последнюю встречу с Персивалем.

— У меня не было времени посмотреть бумагу, пока я не ушел от Али, — объяснил Байо. — С тех пор я наслушался много всяких вещей, каждую ночь изучал эту бумажку и все больше удивлялся.

Джейсон долго смотрел на бумагу. Это была не загадка. Персиваль нарисовал лодку с черной короной на одном из парусов. Сверху — насколько звезд на черном фоне. Рядом мальчик изобразил ружье. Внизу греческими буквами написал: «Превеза». Под этим стояла цифра 1, за ней вопросительный знак и цифра 11. В самом низу страницы было изображено черное сердце с подписью: «МАИЛИС».

— Невероятно, — пробормотал Джейсон. Но все факты, которыми он располагал, и все, что рассказал ему Байо, заставляли поверить: его двенадцатилетний племянник прислал ему ответ. Пункт назначения контрабандистов — южный порт Превеза. Цифра указывала ноябрь, следовательно, через две-три недели, как он и предполагал. Корона и ночь должны означать название корабля. Очень полезное сведение. Британские власти смогут выявить и остановить судно до того, как оно придет в Превезу.

Он поднял голову:

— Я должен был догадаться, что у Персиваля была серьезная причина приехать в Албанию. Видишь ли, он подслушал, как я говорил с его матерью о наших проблемах. Могу предположить, что где-то в Италии он подслушал другую беседу и решил, что должен мне сообщить. Когда он узнал, что я убит, он передал информацию тебе.

— Единственное, что я могу об этом думать, — это что мальчику было видение, — ответил Байо. — В этом послании сказано все, даже имя предателя: Маилис вместо Исмал. Но как осторожно он все проделал, Рыжий Лев! Ни слова в присутствии Мустафы. Ни намекав письме к Али — его переводили при мне.

— Письмо к Али было нужно только для того, чтобы задержать тебя и передать этот материал, прежде чем ты уйдешь. Персиваль понимал, что не следует предупреждать самого Али, потому что Исмал может оказаться рядом, когда письмо будут читать. — Этот вундеркинд, сын Дианы, подумал обо всем!

— Если бы я знал, что у твоего племянника такие опасные сведения, я не стал бы оставлять его в Берате.

— Если бы ты взял его с собой в Тепелену, у Эсме появился бы превосходный повод тоже приехать сюда, — заметил Джейсон. — Мы с тобой оба знаем, зачем она сошла с корабля и Направляется в Тепелену.

— Я знаю, Рыжий Лев, — утомленно сказал Байо. — Маленькая воительница хочет крови Исмала. — Теперь у нее нет никаких причин ехать туда, где находится он. Мустафа проследит, чтобы Иденмонт взял ее и Персиваля и как можно скорее вывез из страны.

— Все равно мне надо было остаться в Берате и самому в этом убедиться.

Джейсон поцокал языком.

— Если бы ты остался, я не получил бы этого. Я мог бы уехать искать ответ и скорее всего так бы его и не нашел. — Он смял записку и швырнул в огонь. Через несколько секунд от послания Персиваля осталась только сажа, улетевшая вместе с дымом. — Повернувшись к Байо, Джейсон твердо сказал: — Завтра выезжаем на Корфу. Мы должны известить британские власти, найти корабль и выследить агентов Исмала. Эсме окружают мужчины, решительно намеренные вывезти ее из страны, люди, которых Исмалу незачем бояться. Она была ему нужна только для того, чтобы контролировать меня, а поскольку я умер, теперь все его внимание будет сосредоточено на южной Албании. Я хочу, чтобы так и было. Пусть наблюдает за тем, как монстр, которого он с таким трудом создал, разваливается на куски. Теперь мы можем это сделать, Байо! Персиваль дал нам ключ. — Джейсон улыбнулся. — Он страшно огорчится, если мы им не воспользуемся.

 

Глава 12

— Вы уверены, что не хотите идти? — в десятый раз спросил Персиваль. — Кузина Эсме сказала, что прогулка пойдет вам на пользу.

Вариан стоял в дверях дома Мустафы и смотрел на узкую тропинку, по которой собирались идти Персиваль, Мустафа, Мати и Аджими.

Дом Мустафы стоял в верхней части квартала Магален — деревни, прильнувшей к подножию горы, нависшей над левым берегом реки Осум. Вдоль узких, извилистых улочек теснились дома из известняка.

Над ними на самом краю обрыва высился замок. За его стеной было видно несколько церквей и дворец Ибрагима, паши Берата, который в настоящее время томился в тюрьме Гирокастры в качестве пленника Али-паши. Стена была сложена в глубокой древности.

Ну, древность она или нет, а Вариан не собирался обрекать свое недавно окрепшее тело на крутой, длинный подъем.

— Твоя кузина имела в виду, что это ей пойдет на пользу — повеселиться, глядя, как я полечу с шаткого камня головой в реку и мозги разлетятся по скале.

— Помилуй Бог, кузина никогда бы не пожелала такого, а если бы — ну, просто предположим — захотела, то не пошла бы окольным путем. Она не говорит обиняками. Но конечно, она не это имела в виду. Не вижу логики: она ухаживала за вами целую неделю, а если бы желала…

— Она старалась соблазнить меня ложным чувством безопасности, — пробормотал Вариан.

— Прошу прощения?

— Ничего, я так. Фантазировал. — Вариан посмотрел в озадаченное лицо мальчика. — Персиваль, это не бред, уверяю тебя. Беги. Не заставляй себя ждать. Я предпочитаю роль зрителя.

Персиваль ненадолго задумался, потом пожал плечами и убежал. Вскоре четыре фигуры скрылись из виду, их поглотило скопище белых домов.

«Берат — очаровательное место», — думал Вариан; как красиво белые домики врезаны в серую скалу — словно необработанные драгоценные камни. Мустафа говорил, городу больше двух тысяч лет. Он пережил войны, завоевания, разрушения. Превратят в руины — восстановят, разгромят — снова построят. Но город упорно сжимал морщинистую гору в своих цепких объятиях. «Таковы и его люди», — подумал Вариан.

Сегодня немного распогодилось, хотя холодный ветер гнал и перекатывал по небу тяжелые серые облака. Здешнее небо не похоже на английское, оно выше, а облака — свирепее. Даже огромная скала с короной древнего замка на вершине, выпирающая из окружающего пейзажа, кажется одушевленной. Рядом с ней испытываешь странное возбуждение, как будто там действительно обитают древние боги. Даже посреди мирного ландшафта чувствуется биение бури в ее сердцевине.

«Во всем виновато это место, — сказал себе Вариан, — и что-то в воздухе». Оно его захватило, одурманило, как опиум. Когда он отсюда уедет, то опять будет свободным.

Прислонившись к дверному косяку, Вариан закрыл глаза. Когда на днях он проснулся и не было ни давящей мглы лихорадки, ни разрывающей головной боли, он почувствовал удивительную ясность в голове и силу. Он улыбнулся, и Эсме просияла в ответ. Но ее сияние было непостижимым, как эта непрощающая гора Берата. По-прежнему приветливая, нежная и заботливая, Эсме закрылась за этой пустой улыбкой, и ее вечнозеленые глаза ничего не говорили ему…

Сначала Вариан думал, что причина ее перемены — Персиваль, который постоянно крутился рядом и без конца говорил. Но проходили дни, каждый следующий становился длиннее предьщущего, и Вариан начал сознавать, что Персиваль тут ни при чем.

Вариан также понял — понимание пришло медленно, чередой коротких шоков, — что бы он ни сказал и ни сделал, это не произведет на нее никакого впечатления. Как будто ему только кажется, что он говорит и делает; а Эсме — все понимающий, но неодушевленный чурбан и существует лишь для того, чтобы он ее изучал, как Персиваль — свои камешки.

Открытие встревожило его, затем разозлило, потом он стал несчастным и, наконец, покорным. «Жалким и бессловесным», — подумал он. Все безнадежно, и так и должно быть. Так даже лучше. А чего ему было ожидать?

Он услышал шаги и открыл глаза, но это был всего лишь Петро, он шел из пазара, пыхтя и ворча под нос. За несколько недель до них здесь проезжал чиновник Али-паши с большой свитой, он забрал всех лучших лошадей. Сегодня Мустафа узнал, что лошадей наконец вернули, и Петро с родственником Мустафы пошел их нанять. Как обычно, толстяк драгоман долго выдумывал отговорки, почему ему не надо ходить.

— Получил? — спросил Вариан, когда Петро остановился перед ним, со свистом дыша.

— Ага. Хорошие, но хуже тех, на которых мы приехали в это проклятое место.

— Эсме посоветовала отослать их обратно. Малику они нужны.

— Ага, а на полпути к Фиеру она скажет, что лошади нужны кому-то еще, и заставит нас идти пешком, на дороге я упаду и умру и буду очень рад, потому что придет конец моим мучениям. — Петро со стоном плюхнулся на каменную скамью.

— Не говори глупостей. Она не погонит своего молодого кузена по горам форсированным маршем.

Петро хмуро посмотрел на него:

— Кто ее знает. У нее с головой не в порядке. Я вижу по глазам. Здесь живет злой дух, а она явно проклята. У нас все было хорошо, пока мы не наткнулись на нее в Дурресе. И сразу же — не через пять минут, а мгновенно — на нас свалились бедствия и с тех пор идут чередой. Вы всегда делаете, как она скажет, и непременно приходит беда — на реке Шкумбин, и в Пошнии, и здесь, потому что вы тяжело заболели.

С головой не в порядке. Что это… нет, он заслушался толстого, суеверного пьяницу.

— Сейчас я намерен делать то, что я хочу! — выпалил Вариан. — Надеюсь, это соответствует твоим желаниям — как можно скорее уехать из Албании.

— Я не хочу ехать с ней, — заныл драгоман. — Пусть она идет своим путем и забирает с собой свое проклятие.

— Человек, который спас Персиваля, хочет, чтобы мы отвезли ее на Корфу, — нетерпеливо отозвался Вариан.

А что? Персиваль лелеет мечту забрать Эсме с собой в Англию, это великолепно. Вряд ли можно знакомить эту девушку с сэром Джеральдом. Об этом нестерпимо думать. «Об этом нельзя думать», — сказал себе Вариан. Мустафа говорил, что у Джейсона на Корфу есть друзья. Вот они и позаботятся о ней. Все устроится. Эсме не может здесь оставаться, это точно. В Албании ее ожидают только насилие и, если потенциальный любовник преуспеет, деградация и рабство.

— Она не желает ехать, — сказал Петро. — Она принесет беду. Я это чувствую. Я вижу по глазам. Когда ее кузен говорит, она улыбается и отвечает ласково, но глаза… — Он театрально содрогнулся.

Спорить с ним можно до потери сознания; Вариан не понимал, почему он так тревожится. В конце концов, он здесь господин.

— Ты что, замерз? Может, тебе поделать упражнения? Отправляйся паковать вещи. Раз у нас есть лошади, можем выезжать завтра утром. — Вариан запахнулся в плащ и, не обращая внимания на хмурый вид и ворчание драгомана, зашагал к пазару.

До сих пор в Албании Вариан никуда не ходил без переводчика. Но он был не в настроении выслушивать слезливые глупости Петро. Аджими и Мустафа ушли с Персивалем, а Эсме отправилась в кладовку. Она что-то стряпала вместо Елены, у которой опухли руки. В любом случае Вариан понимал, что меньше всего ей нужно его общество.

На рынке он столкнулся с другом Мустафы Виктором, который на ломаном греческом пригласил его выпить кофе в ближайшей кофейне. К ним присоединились еще несколько человек, разговор получился дружеский, и Вариан просидел в кофейне около часу. Хотя греческий язык у него был такой же бестолковый, как у Виктора, для беседы этого хватало, и Вариан провел время не без удовольствия.

Но все же когда он допивал третью чашку крепкого турецкого кофе, он был взвинчен и еле сдерживался. Вежливо извинившись, он ушел успокоить нервы долгой прогулкой.

Главная дорога сегодня была необычайно спокойной для дневного времени. Кроме него, единственным движущимся объектом был вол, запряженный в телегу. Вариану уже приходилось видеть в Берате этот вид транспорта, на нем возили сено, дрова и другие хозяйственные вещи.

Телега ехала впереди, Вариан ее разглядывал, и его отнюдь не вдохновляло это зрелище. Колеса, плохо закрепленные на оси, болтались, как пьяные, и были готовы в любую минуту оторваться и свалиться в грязь. Вариан невольно напрягся, когда телега приблизилась к крутому повороту, где дорога проходила по краю обрыва над рекой.

Но возница проявил осторожность и, подъезжая к повороту, придержал вола, так что тот почти остановился. В этот момент тощий, оборванный паренек вскарабкался на береги что-то крикнул вознице высоким голосом, тот весело ему ответил. Мальчишка забросил на телегу две кожаные сумки и ловко влез сам.

Вариан застыл, ошеломленный, посмотрел, как мальчик зарылся в сено, потом выплюнул ругательство и ринулся за телегой.

Быстро добежав, он ухватился за задок телеги и вскочил на нее. В следующий миг телега качнулась, провалившись в колею, Вариан не удержался и ткнулся головой в сено.

Рядом из копны высунулась голова в шерстяной шапке, он уловил испуганный взгляд зеленых глаз. Вариан потянулся к ней, но Эсме швырнула в него охапку сена и покатилась к задку телеги. Он схватил ее за ногу, она извивалась, яростно колотила руками, потом навалилась на него, чтобы он не мог двинуться.

Весу в ней было немного, но она ударила его головой в плечо с такой силой, что, как он был уверен, должно было сломаться то или другое, потому что боль отдалась в шею и руку. Но времени на передышку не было, она извивалась и старалась вывернуться. Он обхватил ее больной рукой, придавил, перекатился и оказался сверху. Она мгновенно затихла.

Вариан уставился на нее. Шерстяной шлем сполз на глаза. Вариан сорвал его и швырнул на дорогу.

Телега остановилась, возница кричал, но Вариан не обращал на него внимания.

— Слезаем, — приказал он. — Тебе дать как следует или так слезешь?

— Не бей, я сойду, — буркнула она.

Вариан скатился с нее, подхватил ее сумки и выбросил на дорогу.

Она села, потирая затылок и жалобно глядя зелеными глазами. Вариан спрыгнул с телеги и подал ей руку. Какое-то время Эсме смотрела на его руку, потом поджала губы и соскочила без помощи. Когда ноги коснулись земли, она покачнулась и ухватилась за телегу.

Вариан поднял ее на руки, отнес на обочину дороги и усадил на большой белый камень.

Возница что-то сказал по-албански и засмеялся. Эсме густо покраснела.

Вариан порылся во внутреннем кармане плаща и достал монету. Бросив Эсме предупреждающий взгляд, он подошел к вознице.

— Faleminderit, — сказал он. — Извини за беспокойство. Он протянул монету. Албанец помедлил, потом кивнул и цокнул языком.

— О да, возьми, — сказал Вариан. — Купи себе ракии. Возница посмотрел на Вариана, перевел взгляд на Эсме, улыбнулся и взял монету. Произнес непонятную речь и уехал.

Вариан подобрал сумки и промаршировал обратно к камню. Он бросил сумки ей под ноги.

Его переполняло негодование. Оно распирало грудь, било в уши, так что все окружающее качалось и шумело, как огромное море. Он посмотрел на нее.

В хмуром свете дня волосы блистали медью. В них запутались соломинки, обрывок крысиного гнезда, несколько узловатых усиков травы прилипли к лицу. Она напялила свою старую, худшую одежду или скорее всего выменяла ее у нищего.

Если бы он подольше просидел в кофейне, она бы улизнула. Надо было отпустить ее, пусть катится к дьяволу, если хочет. Он за нее не отвечает. Он ни за кого не хочет отвечать. Ему заплатили за то, чтобы он присматривал за Персивалем, он и этого не смог сделать должным образом. Как кто-нибудь может присматривать за ней? Что он будет с ней делать?

Вариан огляделся. Внизу блестела река. На противоположном берегу лежала деревенька. Горы полностью скрывали узкую долину. Даже если смотреть с цитадели Берата, не увидишь, что там внизу.

Вариан не желал ни смотреть, ни думать о том, что находится позади или наверху. Он с утра хотел уехать отсюда, и ничего больше. Только это не поможет. Даже издали Эсме будет его преследовать. Он круто повернулся к ней.

— Какого дьявола?! Что с тобой? Куда ты отправилась, черт возьми? Как ты думаешь, сколько бы ты прошла — девушка, одна, без денег? Далеко бы убежала, пока тебя не схватил бы твой будущий любовник или не столь любящие руки?

— Вы поступаете очень дурно, Вариан Сент-Джордж, — ответила она. — Удержите меня — и будет только хуже. Я не могу ехать с вами на Корфу. — Эсме подняла голову и посмотрела холодно и твердо. — Вы лучше других должны это понимать. Вы — человек мира. Вы знаете свой мир. Вы видели мой. И знаете меня.

Он стиснул руки. Ему хотелось трясти ее. Секунду назад он готов был ее ударить. Он не помнил, когда бы испытывал такую отчаянную ярость. Неистовую безысходность.

Он знал, что он дурак. Что ведет себя как животное. Но не мог остановиться. Даже когда он решил, что должен успокоиться и подумать, гнев поднялся к горлу и стал душить его.

— Тогда иди, черт бы тебя побрал! — заорал он. — Иди к дьяволу! Пусть тебя похитят — и убьют. Какое мне дело, маленькая лунатичка? Все, кто о тебе заботится, люди более старые и мудрые, чем я, готовы свернуть горы, чтобы доставить тебя на Корфу. Но ты лучше знаешь, что делать, верно? Тебе плевать, что ты разобьешь сердце Персивалю. Плевать, что те несколько недель, которые вы проведете вместе, станут для него единственным счастливым временем на десять лет вперед. Ему двенадцать лет, и он не знает ничего лучшего. А мы, остальные, — просто кучка тупиц, нерациональных, нелогичных, слепых, потому что хотим твоей безопасности.

— Выслушайте меня, — попросила она, протянув ему руку. — Дайте руку, Вариан. Будьте другом, выслушайте.

Он боялся прикоснуться к ней. Тогда его ярость ослабеет, а он не хотел знать, что за этим последует. Он отвернулся и стал смотреть вдаль невидящими глазами.

— Пожалуйста, Вариан. Неужели вы разрушите мою жизнь, не дав мне высказаться?

Он мог пренебречь ее злобными нападками и свирепыми выходками, на которые она была способна. Но тихую мольбу вынести не мог. Раковина исступления треснула, Вариан увидел себя со стороны, и его охватил стыд.

Она ухаживала за ним, терпеливо заботилась, сколько могла, облегчала путь. В ответ он попытался ее погубить. Он осквернял ее невинный рот грязными поцелуями, развращал девственную плоть нечистыми руками. Он и сейчас ее хотел, больше, чем раньше. Он остановил ее бегство не ради нее, а ради себя. В его искривленном мозгу Эсме была его собственностью. Она ему нужна, а значит, должна оставаться с ним.

Вариан глубоким вздохом признал поражение и повернулся к ней. Взял обеими руками ее маленькую ручку, нагнулся:

— Я слушаю.

— Мой отец мертв, — опустошенно сказала она. — Из моей английской семьи остались только отец Персиваля и бабушка. Они меня не хотят. Я им не нужна. Ради Джейсона они могут относиться ко мне терпимо, но они никогда не станут привечать меня. В качестве его дочери они бы приняли воспитанную юную леди, но даже Джейсону не удалось ее из меня сделать. Разве я ошибаюсь, Вариан? — тихо спросила она. — Говорите правду.

Он хотел солгать, но под неподвижным взглядом зеленых глаз не смог:

— Нет.

— Может быть, кто-то, хотя бы мой молодой кузен, убедит их проявить сострадание. Это плохо в любом случае, но в Англии, среди иностранцев, не думаю, что я смогла бы это вынести. Наверное, это мой недостаток. Я слишком гордая.

— Да. Гордая.

— Здесь, на родине, у меня нет семьи, кроме бабушки в Гирокастре. Я могу поехать жить к ней, а когда она умрет, у меня не останется ни дома, ни семьи. Я стану собственностью Али и должна буду выполнять его желания. Так что моя единственная надежда на лучшее — это получить мужа.

— О Господи. — Вариан знал, что за этим последует. Мысли метались в поисках решения, отчаянно цеплялись за каждую возможность. Он знал, что она скажет. Ответ был единственным. На сердце лег тошнотворный ужас.

— Я еду к Исмалу, — сказала она.

— Чудесно. — Голос был напряженный. — К человеку, который убил твоего отца.

Она поцокала языком, по-албански это «ц-ц» означало отрицание.

— Даже Мустафа в это не верит. Я долго думала и поняла, что тоже не могу поверить. В Пошнии я высказала вам кое-какие соображения. В этом нет смысла, его не вижу ни я, ни другие. Один только Байо обвиняет Исмала, но я уверена, Байо скажет что угодно, лишь бы заставить меня уехать. Он не думает ни о чем, кроме того, что отец хотел взять меня с собой в Англию. Не понимает, что смерть Джейсона все изменила. То же с моим бедным кузеном. Он хочет исполнить желание матери — оно было бы добрым, если бы был жив Джейсон или хотя бы она сама. Но они ушли, и их желание тоже ушло, стало невозможным.

Вариан повесил голову. Он хотел спорить, но все, что ой мог ей предложить, — это сладкие заверения, прикрывающие горькую правду. Если он ее увезет, она будет несчастна. Жить в изгнании при любых обстоятельствах тяжело, но быть изгнанницей среди людей, презирающих или жалеющих ее, в мире, которому она не сможет принадлежать? Этого ее дух не перенесет. Эсме бесстрашна. Физическая опасность ее не тревожит. Но жизнь, которая ее ожидает в Англии, ее убьет, и она это знает.

Он почувствовал, что ее рука убирает с его лба волосы, как она несчетное число раз делала, когда он лежал больной. Ему всегда хотелось с благодарностью поцеловать эту руку, потому что ее магическое прикосновение снимало боль и тревогу. Сейчас рука обожгла его, как ядом, отрава проникла в кровь, и река ревности, отчаяния и страха хлынула по жилам.

Он видел белокурого незнакомца с голубыми глазами, который так ее хотел, что решился украсть… ее рука отводит с его лица золотые волосы… он слышал ее голос, низкий и ласковый, который говорил молодому принцу о белой горе, о еловых лесах, о бегущей реке… ее податливое тело страстно вздымается в руках молодого человека, ее соплеменника, он шепчет слова любви на их родном языке…

Все правильно, не так ли? Видение было отвратительное, хотя это было единственной надеждой Эсме на счастье. Вариан хотел ее. Он нуждался в ней. И все. Он не мог предложить ей ничего, кроме обещаний, да и те могут быть ложью, потому что его чувства всегда были мимолетны. Ни одно не удержалось, несмотря на самое горячее желание.

— Вы мне поможете? — спросила она. — Вы меня отпустите?

— Да, — сказал Вариан и поднял наконец голову. — Нет.

 

Глава 13

Они больше часа проспорили, стоя на обочине. Да, Вариан ей поможет. Нет, он со всей определенностью заявляет, что не позволит ей одной идти в Тепелену.

Заставляя себя сохранять спокойствие, Эсме пыталась объяснить, насколько разумен и безопасен ее план: она тщательно разработала маршрут; она знала, что делает.

Бесполезно. Он не слушал. Если она добровольно не вернется к Мустафе, холодно сообщил его светлость, он ее схватит в охапку и отнесет, сколько бы она ни брыкалась и ни кричала.

Эсме в ледяном молчании вернулась домой и ринулась в комнату Персиваля. Он разглядывал камни, которые собрал за день.

Не желая портить мальчику удовольствие от своих открытий, Эсме послушно просмотрела кучу камней.

— Придется нанять пару ослов, — сказала она. — В твоей сумке это не поместится. Из того, что ты собрал в одном только Берате, можно построить крепость.

— Они слишком маленькие, чтобы из них строить, — терпеливо ответил он. — Но я намерен организовать показ, с заметками о каждом экземпляре. В библиотеке загородного дома. Имение принадлежало бабушке, значит, сейчас оно папино, но папа его ненавидит. Там всегда жила бабушка. Видишь ли, он не может его продать, потому что это родовое владение.

Персиваль пустился в изложение диссертации на тему о первичном праве старшего сына на недвижимость. Эсме стоило большого труда вернуть его к планам насчет камней.

Когда она погибнет, то будет думать о своем молодом кузене. Она не хотела, чтобы память о ней преследовала его одинокое существование. Она желала видеть его счастливым; пусть организует показ своей коллекции камней, напишет пространные заметки о них. Потом он вырастет, у него появятся собственные дети. Он будет показывать им камни из Албании и рассказывать о своих приключениях, о Рыжем Льве и кузине, которая на него похожа. Он ее не забудет. Когда он станет мужчиной, он, конечно, простит ее за то, что она его покинула. Нет, более того: он поймет и поблагодарит ее за избавление.

— Получится вроде библиотеки, как ты думаешь? — говорил Персиваль. — Потому что камни — как книги. То, из чего они сделаны, говорит об их истории. Теперь они стали частью и моей жизни. Конечно, я должен хранить их в ящиках, пока не вырасту, потому что бабушка…

— Чш-ш. — Эсме подняла руку. — Кто-то идет.

— Я ничего не слышу.

Она насторожилась еще несколько минут назад, хотя специально не прислушивалась, потому что шум был слабо различим, далек от речи Персиваля и ее собственных невеселых дум. Но теперь до них ясно доносились тяжелые шаги и невнятные голоса.

— Надо же, — сказал Персиваль. — Какой у тебя острый слух! Мне бы следовало знать. Как в Дурресе: ты гораздо раньше, чем я, услышала, что приближаются люди. — Он широко раскрыл глаза, и Эсме увидела в них всплеск паники.

Голоса были уже хорошо различимы. Один — лорда Иденмонта, отрывистый и раздраженный, хоть она не разобрала, что он сказал. Другой — он возвышался над всеми остальными — говорил длинно и напыщенно.

Персиваль собрался встать, но Эсме его удержала.

— Что-то произошло? — прошептал он. — Что-то плохое? Должно быть, он ощутил ее напряженность, как Эсме сама могла предугадать беду. Для этого не нужен особый дар. Власть имеет собственный звук, надменность слышится не только в голосе, но и в шагах человека. Эсме почувствовала ее приближение и расслышала, когда она вторглась в дом. В этой местности была только одна власть. Голос это лишний раз подтвердил, и она вспомнила имя: Фейзи, один из секретарей Али.

— Должно быть, что-то случилось, — подумала она вслух, fee заботясь о присутствии мальчика. — Иначе у них бы не было причины приходить такой толпой, человек десять… нет, скорее, двадцать. Люди Али. — Она замолчала, потому что еще один голос разразился речью.

Она услышала рядом странный, сдавленный звук. Повернувшись к кузену, она увидела, что он побледнел.

— О Боже. — Он схватил ее за руку. — О Боже, Боже.

— Что такое?

Он смотрел на нее, вытаращив глаза.

— О Боже. Это мой промах. Это он.

— Кто? Ристо? Ты его знаешь? — требовательно вопрошала она, потому что новый голос принадлежал Ристо, человеку Али, но также товарищу Исмала.

Рука у Персиваля была холодная и влажная.

— Он меня не видел, — сказал мальчик. У него дрожал го-рос. — Я точно уверен. О Боже.

— Когда не видел? Да что с тобой? Незачем так путаться. Они тебя не тронут. — Эсме отцепила его руку и обняла мальчика за худенькие плечи. Он дрожал. — Пойдем, Персиваль. Ты храбрый мальчик. Ты не боишься кучи глупых придворных.

— Да, да. По-моему… о, это очень стыдно, но меня сейчас стошнит.

Она мгновенно подняла его на ноги, вытолкала за дверь и по узкому коридору вывела на маленький задний двор. Когда они спустились, она увидела, что солдат вокруг нет. Каковы бы ни были причины их приезда, но окружать дом они не стали. Она слегка расслабилась.

Чего нельзя было сказать о Персивале. Он был на грани истерики. Вообще-то мальчик не был невротического склада: он перенес похищение и назвал его волнующим приключением. Он никогда не кричал ночью, не видел кошмарных снов. Не было случая, чтобы он выглядел напряженным или беспокойным. Эсме чувствовала: он сделан из того же прочного материала, что и она. Если он испугался, для этого должны быть веские причины.

Аллах, даже в таком состоянии он не забыл свои проклятые камни! Когда она вытаскивала его из комнаты, он успел схватить сумку и сейчас вцепился в нее, прислонясь к низкой садовой стене и глотая воздух.

— Слава Богу, — выдохнул он, когда его грудь перестала содрогаться. — Было бы ужасно опозориться перед девушкой.

— Персиваль, нас могут позвать в любой момент, — жестко сказала она. — Ты ничего не хочешь мне сказать? В чем дело?

Он закусил губу, посмотрел на ноги, потом направо, на лестницу, вперед, на резные садовые ворота, налево, на каменную дорожку, и, наконец, на нее.

— По-моему, я сделал ужасную ошибку, — проговорил он. — Я… о, раскаяние бесполезно, верно? Я всегда потом сожалею, но бывает поздно. Да, надо было папе отослать меня в школу в Индию. Я всегда считал, что это неразумно, а мама говорила, что тамошний климат меня убьет, но, может быть, папа был прав. Индия, правда, далеко, а так все школы похожи одна на другую. Но наверное, только индийские мне и годятся.

Потому что тогда я был бы далеко, и они бы ничего не узнали. Уверяю тебя, свинья была всего лишь научным экспериментом, и откуда мне было знать, что нельзя ставить зажженную свечу рядом с…

— Персиваль, ты болтаешь чушь. Замолчи немедленно, — оборвала его Эсме.

Он прикусил язык и так прижал к себе сумку с камнями, что должны были остаться синяки.

— Ты повредишь себя, — выпалила она. — Поставь проклятую сумку! — Она сделала шаг, чтобы отнять ее, но он так быстро увернулся, что Эсме потеряла равновесие. Персиваль неуклюже попытался ее поддержать и сам упал. Они покатились по земле, сплетясь руками и ногами, он выпустил из рук сумку, и ее содержимое рассыпалось по земле.

Персиваль мгновенно вскочил на колени и стал собирать свои камни. Чертыхнувшись сквозь зубы, Эсме приняла сидячее положение. Тут она выругалась вслух, потому что что-то твердое впилось ей в зад. Она сдвинулась и вынула обидевший ее предмет. И замолчала, разглядывая его.

Из-под ветхой тряпки выглядывала головка в короне. Персиваль издал тихий стон, но остался стоять на месте на коленях, устремив зеленые глаза на завернутый предмет в ее руке. Эсме ловко размотала его.

— Какой необычный камень, — протянула она. Персиваль сел на пятки.

Она разглядывала маленькую фигурку королевы.

— Похож на шахматную фигуру.

— Пожалуйста, — жалобно прошептал он. — Не рассказывай. Никому.

— Ты обманул лорда Иденмонта, — сказала она. — Сказал ему, что отдал ее Джейсону, а оказывается, сам стащил.

— Я не… то есть…

— Ты знал, что ему нужны деньги.

— Это все знают, — защищался кузен. — Папа его подкупил, чтобы он отвез меня в Венецию.

— А ты подкупил его, чтобы вместо этого он отвез тебя в Албанию. Зачем?

Персиваль не находил себе места, глаза его метались из стороны в сторону.

— Я не могу сказать. Ты мне все равно не поверишь.

— Очень хорошо. — Эсме встала. — Я пойду к лорду Иденмонту и отдам фигуру, которая ему так нужна.

Позади Персиваля был дом, наполненный людьми Али. Одним из них был Ристо, инструмент злонамеренного Исмала. Не надо большого ума, чтобы догадаться, что их появление имеет отношение к Исмалу. Из чего можно заключить, что Исмал получил его послание к Байо и знает, что Персиваль Брентмор пытался его выдать.

Как только Персиваль это подумал, его охватила паника, он решил, что Ристо пришел убить его. Только через несколько минут он осознал свою ошибку. Исмал слишком умен и хитер, чтобы убивать двенадцатилетнего английского мальчика, есть более простой способ заставить его молчать.

Кузина Эсме. Все, что Исмалу требуется, — это заманить ее в Тепелену. Тогда Персиваль не посмеет сказать ни слова против него. А уж если Исмал в нее вцепится, то не отпустит. Никогда.

Хуже всего то, что Эсме запрыгает от радости, отправляясь в Тепелену. Персиваль знал, что она не хочет ехать в Англию.

Он был уверен, что она уже пыталась сбежать: из окна он видел, как они с лордом Иденмонтом возвращались в дом, и оба выглядели так, как будто неистово боролись на грязной земле, и оба были разъярены.

А сейчас она собирается бежать к его светлости, размахивая черной королевой! И Ристо это увидит!

Персиваль встал.

— Я ее стащил, — солгал он. — У меня не было выбора. Дядя Джейсон рассказал мне о заговоре с целью свержения Али-паши. Несколько недель назад в замке Бари я подслушал разговор Ристо с другим человеком; они организовали доставку оружия для Исмала, на корабле. Я обманом уговорил его светлость поехать в Албанию, чтобы предупредить дядю Джейсона.

Несмотря на явное ее недоверие, Персиваль описал секретное послание, которое он отдал Байо, и сказал, к какому выводу только что пришел: Исмал перехватил послание и отправил своих людей, чтобы заманить Эсме в Тепелену и сделать своей наложницей.

— Шпионы. Заговоры. — Эсме с жалостью посмотрела на него. — У тебя слишком богатое воображение. Услышал, как два человека говорят о ружьях и пистолетах — а мужчины всегда об этом говорят, — и решил, что раскрыл заговор. Фантазировать не вредно, братишка. Может, когда-нибудь ты станешь поэтом.

— Это не фантазии, — возразил он. — Я слышал. Я бы везде узнал голос Ристо. Он плохо говорит по-итальянски, а по-английски еще хуже.

— Ты что-то услышал, и твой изощренный ум все приукрасил, — сказала она. — Но это было давно. Теперь ты уже не различишь, что слышал, а что вообразил, вот и запугал сам себя. Исмал не так самонадеян и слишком осторожен, чтобы поднимать безнадежное восстание. Он знает, как умен Али. Люди годами пытались свергнуть визиря, но всегда проигрывали и жестоко расплачивались за это, вместе с друзьями и семьями. — Она отдала ему шахматную фигуру. — Я не расскажу его светлости, что ты сделал. Я не обязана быть ему преданной. К тому же забавно было посмотреть, как умно ты его провел. Какая же я дура, что старалась быть с ним честной и откровенной. Надо было поучиться у тебя.

Персиваль стоял, молчаливо негодуя, глядя, как она спешит к лестнице. Но когда до него дошло, куда она так торопится, его охватила паника. Он побежал за ней, кричал, чтобы она остановилась, но она его не слушала — она ринулась в коридор к той двери, за которой ее поджидало крушение.

Под его вопли Эсме толкнула дверь, и Персиваль не раздумывая кинулся за ней — и натолкнулся на лорда Иденмонта.

Персиваль отпрянул, пробормотал извинения и тут увидел, что его светлость одной рукой держит Эсме. У нее было враждебное выражение лица, но лорд этого не замечал и, в свою очередь, зло посмотрел на Персиваля.

— Забирай кузину и иди в свою комнату, Персиваль. Сейчас же.

— Конечно, сэр. — Персиваль вежливо подал руку кузине. — Кузина Эсме?

Она цокнула языком.

У Персиваля упало сердце. В комнате было тихо, и все на них смотрели. «Все» — значит два десятка мужчин; некоторые из них были такие же огромные, как Байо.

— Позвольте, милорд Иденмонт. — Из толпы вышел низкий толстый человек в грязном желтом тюрбане. — Я приехал из-за дочери Рыжего Льва. Мой господин желает, чтобы я лично передал ей его послание.

Лорд Иденмонт сказал что-то неразборчивое. Персиваль мог предположить, что это было. Он и сам злился на Эсме, хотя в этот момент чувствовал только ужас.

Лорд Иденмонт выпустил руку Эсме и сказал:

— Мисс Брентмор остается, мистер Брентмор идет в свою комнату. Аджими, Мати, проследите, чтобы он там оставался.

Истинный герой твердо стоит на земле. Персиваль хотел бы быть таким героем, но ему не позволил желудок. Он увидел, что Ристо смотрит на него, и его охватил тошнотворный ужас. Персиваль кинулся за дверь и дальше, к себе в комнату. Аджими и Мати следовали за ним по пятам.

Оказавшись в комнате, он лег и постарался дышать глубоко и ровно. Желудку понадобилось много времени, чтобы успокоиться. Но Персиваль не мог унять дрожь. Он сделал ужасную ошибку, рассказав кузине Эсме. Она ему не поверила. И она так разозлила лорда Иденмонта, что он будет только рад отдать ее этим людям. Навсегда.

Персиваль упорно смотрел в потолок. Это его вина. Не надо было давать Байо то послание. Надо было подумать о безопасности кузины. Теперь поздно.

Он сполз с кровати, встал на колени, зажмурился и стал изо всех сил молиться.

Но ведь он молился за маму, не правда ли, и за дядю Джей-сона, а Бог не услышал. Бог никогда его не слушал, ни разу. Почему же он должен помочь теперь?

Персиваль вскочил и стал судорожно метаться по комнате.

Вариан распахнул дверь комнаты Персиваля и вошел. Он слышал, как тот расхаживает, послал одного из своих людей его утихомирить, но мальчик не успокоился. Персиваль угрожал разбить голову о дверь, если ему не дадут поговорить с лордом Иденмонтом.

— Вот он я, — отрывисто произнес Вариан. — Какого черта ты поднял переполох?

— Сэр, вы не должны отдавать им Эсме, — сказал Персиваль, потирая покрасневшие костяшки пальцев. — Как бы вы на нее ни злились. Не должны.

— Вот оно что. Она говорит — должен, ты утверждаешь — не должен. Персиваль, я похож на Соломона?

Вариан подошел к узкому окну, из которого был виден кусочек потемневшего неба над красными крышами.

— Сядь! — велел он. — Я тебе кое-что скажу. Тебе это не понравится, мне еще меньше. В жизни бывают вещи, которые человеку не по нраву, но он должен их принять.

— Но, сэр…

— Сиди. И слушай. — Вариан пригвоздил его взглядом. Персиваль торопливо сел на деревянную софу.

В сжатом виде Вариан изложил, как Эсме видит ситуацию и что она считает необходимым сделать.

— Да, конечно, — нетерпеливо сказал Персиваль. — Естественно, что она так думает. Но она девушка.

— Тонко подмечено. Что скажешь про остальное?

— Что ж — она не права. Я не хочу сказать, что ей не хватает ума. Но видите ли, она девушка, и естественно, она думает, что единственный выход — брак. А поскольку она нежная представительница слабого пола…

— Нежная?

Персиваль серьезно посмотрел на него:

— У женщин ранимая душа, сэр, вы должны помнить, что недавно Эсме претерпела несколько ударов по своей чувствительности.

— Нежная? Чувствительность? Твои камни и те податливее. В ней нет ни капли мягкости. Проклятие! — Вариан отвернулся к окну.

— Я знаю, что она притворяется сильной, — сказал Персиваль, — и очень рациональной. Но уверяю вас, это не так. Когда пришли эти люди, она чуть в обморок не упала, мне пришлось вытащить ее во двор на свежий воздух и прислонить к стене. Потом с ней случилась истерика…

— Персиваль!

— Действительно, сэр, потому что она всех осыпала бранью. Она сказала, что она для всех проклятие, и что все, кого она любила, мертвы, и меня тоже убьют, если она со мной останется. Лучшее, что она может сделать, — это выйти замуж за своего заклятого врага, потому что от него она избавится одним движением пальца. Потом она засмеялась и побежала в дом. Естественно, я счел себя обязанным последовать за ней. Я был уверен, что она может повредить себя. Было видно, что она не в своем уме.

Вариан круто повернулся к мальчику. Тот спокойно встретил его подозрительный взгляд.

— Ты считаешь, я поверю, что твоя кузина — кандидат в Бедлам?

— О нет, сэр. Я не хотел сказать, что она потеряла разум. Думаю, тогда были бы более очевидные симптомы, даже вы бы их заметили. Я имел в виду, что напряжение последних недель было для нее слишком велико, а она женщина, следовательно, нежное существо, и не способна думать логически.

Вариан поморщился. Ведь это он способствовал тому, что у нее мозги набекрень, не так ли? Но как же она была невозмутима, даже после того, , как он стащил ее с телеги и обращался с ней так грубо, что не мог об этом спокойно вспоминать! Он ожидал, что она станет кричать, обвинять, разорвет его на части своим острым язычком. Она вела себя ненормально, не так ли? То есть ненормально для Эсме. Слишком холодно и благоразумно. Это потому, что она погрузилась в свой искаженный внутренний мир? Не оттого ли она была такой отдаленной в эту последнюю, нескончаемую неделю? Он неуверенно посмотрел на Персиваля.

— Знаешь, — сказал Вариан, — я убедился, что у тебя и у твоей кузины не осталось ни крошки мозгов.

Персиваль опустил голову:

— Я очень сожалею, сэр.

— Я дал тебе уговорить меня поехать в эту сумасшедшую страну, я позволил ей убедить меня постоянно поступать вопреки собственным суждениям. Сегодня я дал ей обещание, которое, как ты считаешь, я не должен сдержать. Я обязался помочь ей остаться среди своих. Я обещал, — зло повторил он.

— Да, но это не в счет, потому что она солгала! То есть она не хотела обманывать, я уверен. Скорее, она не понимала, что лжет. Можно считать, что у нее амнезия. Правда? Когда она поправится, она все забудет.

— Это не одно и то же, мой мальчик, — со вздохом сказал Вариан. — В соседней комнате двадцать два человека, их прислал Али-паша, чтобы всех нас отвезти в Тепелену.

Эсме свирепо пихнула Петро локтем в толстый живот и прошла мимо него в спальню лорда Иденмонта.

— Вы с ума сошли? Вы не можете везти мальчика с собой в Тепелену!

Его светлость прекратил стаскивать ботинок.

— А, я мог бы догадаться, — сказал он. — Спасибо, что не развязала язык при остальных. — Он посмотрел на Петро, который скорчился в дверях и стонал, держась за живот. — Уйди, Петро; скажи спасибо, что она не нацелилась ниже.

Дверь захлопнулась, заглушив ругательства на турецком языке.

Вариан стянул ботинок и бросил его в пару к другому. Потом он оглядел Эсме долгим взглядом, отчего она покраснела.

— Очень любезно с твоей стороны, что ты переоделась к ужину, — пробурчал он. — Осмелюсь предположить, тебе удалось их напугать своим эффектным появлением на сцене. При виде тебя двадцать два здоровенных мужика чуть не хлопнулись в обморок.

Эсме внутренне поморщилась. Ей не приходило в голову, какое грандиозное зрелище она представляла: грязная, с соломой в волосах, тонкая фигурка затерялась в широкой одежде козопаса. Она переоделась в платье, которое ей дали в Пошнии среди других вещей. Персиваль не сделал никакого замечания, и она забыла о своем внешнем виде — до тех пор, пока не наткнулась на людей Али, и они застыли, разинув рты.

— Я пришла не для того, чтобы выслушивать ваши дурацкие шутки, — сказала она. — Я хочу посмотреть, нет ли у вас горячки, потому что только в бреду можно было принять приглашение Али. Вы не потащите к нему моего кузена!

— Нет, дорогая. Я тащу к нему тебя, как и обещал. Персиваль — просто неизбежный придаток.

— Вы сказали, что не пустите меня одну. Сейчас я буду не одна. Со мной двадцать два человека эскорта.

— Скорее тридцать, — сказал он. — Люди Али, плюс мы с Персивалем, плюс Аджими с Мати и весь наш эскорт. Если они захотят. Я предоставлю им самим решать.

Его сдержанность не вдохновляла. Эсме попробовала другой подход:

— Вариан, пожалуйста…

— Даже не мечтай подлизываться, — сказал он тем же невозмутимым тоном, сводившим ее с ума. — Спасибо, на сегодня мне хватит Брентморов. Иди спать. Завтра рано выезжать.

Она готова была ударить его. Она хотела разбить его твердую английскую башку о каменную стену. Она говорила себе, что надо как-то его улестить, но языком правили паника и ярость.

— Безмозглый дурак! Нельзя везти Персиваля в Тепелену! Он приподнял черную бровь, но серые глаза оставались пустыми, как камень.

Таким же он был, когда она недавно ворвалась в комнату, набитую людьми. Он сидел, слушал Фейзи, который повторил ей приглашение Али и передал его соболезнования в связи со смертью отца, и холодное выражение лица лорда Иденмонта ни разу не изменилось. Он был английским лордом до кончиков ногтей: нелюбопытный, неподвижный, лицо — вежливая маска. Когда остальные покончили наконец с бесконечными речами, он не потрудился ответить на их лесть или хотя бы выразить благодарность за оказанную честь. С усталым видом он холодно сказал, что проинформирует их о своем решении после ужина.

Как и следовало ожидать, его высокомерие вызвало уважение. Он вел себя как султан, который снисходительно позволяет себя обхаживать, и они относились к нему соответственно. Он мог бы послать их к черту, и они бы это приняли. Он лорд и к тому же британский подданный. И все равно он в конце концов склонился к пожеланиям Али! Эсме не могла поверить, что он такой идиот.

Сейчас он не снизошел до ответа, только продолжал обращаться с ней в этом высокомерном стиле. Она почувствовала себя маленькой и в каждом своем проявлении дикаркой. Она подняла голову:

— Вы не должны везти Персиваля в Тепелену. Я этого не позволю.

— Не утомляй меня, ребенок. Иди спать.

— Я не ребенок! — закричала она и топнула ногой.

— Ты ведешь себя как дитя.

Эсме прошагала через комнату и подошла к нему вплотную:

— По-вашему, я должна делать все, что вы задумали? Вы понимаете, куда едете? Двор Али — опасный, это интриги, продажность, разврат. И в такое место вы желаете отправить моего молодого кузена?

— Если оно подходит тебе, не понимаю, почему не подойдет ему. В конце концов, он мужчина, у него нет тонкой женской чувствительности. — Вариан размотал шейный платок и отбросил с присущей ему небрежностью. Лорд.

Эсме машинально подняла его и стала разглаживать, усиленно размышляя, какие слова и тон могут раскачать эту стену безразличия.

От резкого окрика она вздрогнула. Он встал и вырвал у нее из рук платок:

— Черт тебя побери, Эсме! Не делай этого! Не подбирай за мной! Ты мне не служанка, будь ты проклята!

Она растерянно посмотрела на него.

Он прожег ее взглядом, и воздух между ними задрожал от напряжения, как будто на окружающих горах собиралась гроза. Гнев был в его глазах, темных, как низкое небо.

Он вцепился ей в волосы, запрокинул голову и придавил губы поцелуем, так что она пошатнулась.

Мгновение назад он был таким собранным и холодным! Она поняла, что это была только видимость. Горячий рот ее наказывал, руки злобно тянули за волосы. Она почувствовала прилив облегчения, и ей тут же стало стыдно.

Она попробовала вырваться, но нападение было слишком неожиданным. Его свирепый поцелуй, как удар молнии, пронзил тело и обратил ее волю в пепел.

Подавленное томление последней недели обрушилось на | нее всей силой и разожгло потребность. Она вцепилась в лацканы сюртука, как будто боялась, что он убежит.

Поцелуй продолжался не дольше мгновения, и когда он ее отпустил, она чуть не закричала от разочарования. Он положил руки ей на плечи, потом спустил их на локти, но нежнее. Она | не хотела ласки. Ей нужно было, чтобы он ее раздавил, победил. Чтобы унес за пределы сознания и доводов разума.

— Маленькая врунья, — сказал он. — Ты меня хочешь. Бесполезно. Эсме закрыла глаза, медленно наклонила голову, пока та не коснулась его груди.

— Ты должна бы понимать. — Его голос смягчился. — Но я не желаю, чтобы ты понимала. Не позволю.

— Все вас хотят, — печально сказала она в сюртук. — Вы ничего не можете с этим поделать. Когда Али вас увидит, он прослезится, и половина придворных будет плакать вместе с ним, и все женщины. Меня стошнит.

Он засмеялся, потом опять откинул ее голову, чтобы посмотреть в глаза. Она хотела бы отвернуться, но не могла, только чувствовала, как кровь отхлынула от щек.

— Думаю, ты стараешься меня улестить, — сказал он. — Ты делаешь это удивительно хорошо для такой упрямой, дикой кошки, какая ты есть. Подозреваю, что при других обстоятельствах ты могла бы делать со мной все, что тебе вздумается. Но не сейчас, Эсме. Если сегодня ночью захочешь мне отдаться, я не скажу «нет». Я такой хам, что возьму то, что ты дашь. Но это ничего не значит. Завтра утром мы поедем на юг или на запад, но в любом случае вместе.

Эсме дернулась:

— Аллах, вы просто невозможны! Вы думаете, я стараюсь подкупить вас своим телом?

— Я думаю, что ты сделаешь все, чтобы склонить меня к своей воле.

— Я? Это вы сражаетесь нечестно. Когда не находите аргументов, пытаетесь подчинить меня своими объятиями. — Она с отвращением обвела его взглядом сверху донизу. — Вы знаете, что можете лишить меня рассудка.

Он улыбнулся:

— Выходит, мы сражаемся на равных. Ты низводишь меня до состояния мычащего идиота. Имею я право то же сделать с тобой? Это ты борешься нечестно. Ты отчаянно хочешь попасть в Тепелену, чтобы соединиться с золотым принцем. И при этом не хочешь, чтобы мы с Персивалем были свидетелями твоей радости. Что ты от нас скрываешь, Эсме? Что это такое, чего ты не хочешь, чтобы мы видели?

Эсме затаила дыхание. Она знала, что он не совсем безмозглый. Но она и подумать не могла, что он так быстро поймет. Или Персиваль и ему рассказал свою выдумку о заговоре?

Нет, не мог. Вариан никогда бы не поехал в Тепелену с ребенком, который болтает о революционных заговорах. Может, рассказать ему? Но тогда он все равно не отпустит ее.

Она была в ловушке.

— Мне нечего скрывать, — натянуто сказала она. — Я просто боюсь за кузена. Но вы правы. Он не младенец. Он не умрет от страха в притоне беззакония. Скорее, он будет делать заметки, и, когда вы вернете его в семью, его записи обвинят вас в совращении. Но какое вам до этого дело? Я рассказала вам о нравах двора, и это только разожгло ваш аппетит. Вы размечтались о гареме, а Али даст вам женщин. Мне следовало догадаться. У вас слишком долго не было проститутки. Но мне все равно. Я тоже найду там свое удовольствие — с моим золотым принцем.

Она повернулась и вышла.

 

Глава 14

Хотя дождь продолжался, свита прибыла в Тепелену через четыре дня. Они могли бы доехать быстрее, но Фейзи настоял на коротких переходах. Каждый день они останавливались задолго до заката солнца и размещались в домах самых богатых граждан. Никаких палаток посреди навоза! Никакого бритья с ледяной водой! Никакого черствого хлеба!

Каждый вечер они пировали, а потом отправлялись спать в теплые помещения, на мягкие кровати. Когда Вариан утром просыпался, его ждала свежевыстиранная рубашка, вычищенные брюки и сюртук, отполированные до блеска ботинки, свежие полотенца и горячая вода для утреннего омовения.

Малейшее его пожелание немедленно исполнялось. К нему относились с неослабной предупредительностью. Петро, уверенный в том, что они сопровождают Эсме себе на погибель, впал в мрачное, но молчаливое раболепство.

Даже Персиваль вел себя прилично. Он ни разу не упал с лошади, в реку или из окна. Он был образцом послушания, не проявлял интереса ни к кому и ни к чему, кроме кузины, прилип к ней как пиявка. А она была так тиха и послушна, что у Вариана мурашки пробегали по телу. Днем Эсме ехала рядом с Персивалем, окруженная плотным кольцом солдат. На ночь ее закрывали вместе с мусульманскими женщинами. Поскольку Персиваль был всего лишь мальчик, и к тому же явно недокормленный, ему дозволялось оставаться с ними, чтобы они над ним причитали и пичкали сладостями.

Тем временем лорд Иденмонт вынужден был часами обжигать глотку ракией и курить крепкий табак, пока голова не пойдет кругом. Представители Али обращались с ним как с королевской особой, и он вскоре пришел к выводу, что быть королем — утомительное занятие.

Он плохо спал и винил в этом обильную пищу, вино и табак. Не выспавшись, вставал в дурном настроении. К тому времени, как они достигли Тепелены, он уже готов был кого-нибудь убить, все равно кого, желательно голыми руками. Он с неприязнью смотрел на маленький, невзрачный город и с отвращением — на дворец Али.

Ему не доводилось читать, как Хобхаус описывал свое путешествие с Байроном по Албании, хотя книга вышла больше года назад. Но он слышал об этом от самого Байрона. Представший перед ним вид полностью соответствовал байроновскому описанию.

Они въехали в квадратный двор; две его стороны занимал дворец, две другие замыкала высокая стена. Во дворе теснились вооруженные с головы до ног солдаты и богато убранные лошади. В противоположном от дворца углу резали скот и разделывали туши — готовился очередной неудобоваримый пир.

Пока их группа слонялась по двору, Вариана, Персиваля, Эсме и Петро препроводили во дворец. Следом за Фейзи они поднялись на один пролет деревянной лестницы, прошли по длинной галерее в крыло, где было несколько апартаментов.

Войдя в отведенное ему помещение, Вариан испытал шок. Это была огромная комната, по периметру уставленная диванами, покрытыми шелками. Полы были устланы толстыми коврами, на стенах висели узорчатые ткани.

— Ваши спальные покои наверху, милорд, — сказал Фейзи. Он показал низкий вход на узкую деревянную лестницу. — Располагайтесь с удобствами. Сейчас вам принесут освежиться. А я пока отведу девушку в гарем.

— Мисс Брентмор не пойдет в гарем, — хладнокровно произнес Вариан.

— Конечно, нет, — пискнул Персиваль и взял Эсме за руку. Она не стряхнула ее, как ожидал Вариан, а стояла спокойно, с безучастным выражением лица.

Фейзи не смог скрыть напряжения:

— У вас есть привилегии, милорд, но таково правило. Мы не позволяем женщинам бесстыдно разгуливать, как делают неверные… — Он помолчал, потом продолжил покаянным тоном: — Прошу прощения, но все должны склоняться перед законом.

— Женщина подчиняется закону мужчины из своей семьи. Сейчас он стоит возле нее и говорит, что она должна остаться. Вы хотите оскорбить мистера Брентмора в момент прибытия во дворец, куда его пригласил Али-паша? — Вариан был на десять сантиметров выше Фейзи, но посмотрел на него так, как будто был длиннее на целую милю.

Фейзи медлил, не зная, на что решиться. Было видно, что он боится до смерти, но кого, Вариана или Али, не знает сам. Наконец он наклонил голову:

— Как пожелаете. — Пятясь, он вышел из апартаментов. Когда стихли торопливые шаги секретаря, Вариан посмотрел на Эсме, которая все еще не издала ни звука.

— Тебе нечего сказать? Собираешься довести нас до того, что мы оскорбим твоих соотечественников и их достоинство Мусульман?

Она пожала плечами:

— Это не имеет значения. Скоро я войду в гарем. Лучше в качестве невесты принца, чем просто сироты.

— Милости просим, — ядовито сказал Вариан. Зеленые глаза вспыхнули.

— Прошу прощения, о великий светоч небес. Тысячи, тысячи благодарностей, что удержали меня и спасли от несказанной опасности гарема: общества трехсот скучных женщин и ужасного евнуха.

— Триста? — повторил Персиваль. — Господи! — Он посмотрел на Вариана. — Что такое евнух?

— Будущее лорда Иденмонта, — выпалила Эсме, — если он заведет привычку издеваться над приказами Али.

— Да, но что такое…

— Мужчина, который…

— Петро! — заорал Вариан, хотя драгоман стоял рядом за дверью.

— Да, хозяин?

— Отведи Персиваля наверх и проследи, чтобы он хорошенько помылся и сменил одежду. Он кишит вшами.

Прежде чем Петро сдвинулся с места, Эсме ухватила Персиваля за плечо:

— Мужчина, но уже не мужчина, потому что… — Вариан захлопнул ей рот рукой и оттащил в сторону.

— Забирай мальчишку! — взревел он.

Персиваль не стал ждать. Он стрельнул в Вариана испуганным взглядом и ринулся вверх по лестнице. Петро поковылял за ним.

Когда они скрылись, Вариан отвел руку, удивляясь, что она ее не укусила.

— Буду признателен, если ты не станешь просвещать мальчика» в отношении мерзкой практики этой незабвенной страны, — сказал он.

— Это практика мусульман, и я не вижу причин, по которым мой кузен не должен о ней знать. Вы сами его сюда привезли. Вы думали, он будет глух, слеп и нем? Посмотрите, что вы сделали: вы рычали, как зверь, и напугали ребенка чуть ли не до потери сознания. И все зачем? Я думаю, сейчас Петро удовлетворяет его любопытство с самыми гнусными подробностями. Лучше бы я объяснила.

— Объяснять нет необходимости, — прорычал Вариан, — разве что ты была воспитана так, что эта чертова тема стоит у тебя на первом месте, несчастная всезнайка. Ты хотела выставить меня дураком перед своим кузеном, не так ли? Ты желала…

Внезапно до него дошло, что здесь было не так. Она совсем не злилась, только притворялась! Вот почему она его не укусила. В ярости Эсме не способна думать, она действует, повинуясь инстинкту.

— Ты хочешь, чтобы я прогнал тебя в гарем, — сказал он угрожающе тихим голосом. — Ты нарочно привела меня в бешенство.

Она побледнела и попятилась.

— Что беспокоит меня больше всего, так это то, что ты точно знаешь, как это сделать. Пока наши пути не пересеклись, никто не мог вывести меня из себя. Едва ли найдется хоть один человек в Англии, Франции и Италии, который слышал, чтобы я повысил голос. Я никогда не обманывал себя, что я хороший человек. Но я считал себя цивилизованной личностью. Ты будишь худшее во мне. — Он повысил голос: — Что ты такое? Какой демон тебя породил?

В дверь возбужденно застучали. Вариан прошагал через комнату и распахнул ее. Она стукнулась о стену, и Фейзи зажмурился.

— Тысяча извинений, о храбрейший из принцев, — дрожащим голосом сказал он. — Ни за что на свете я не стал бы вас беспокоить, но я раб своего господина и должен повиноваться.

О Господи, он успел сбегать к Али и обратно.

— Чего хочет твой господин? — напряженно спросил Вариан.

— Я должен заверить вас, что дочери Рыжего Льва не причинят никакого вреда. Она так же дорога его высочеству, как если бы была его собственной дочерью, потому что она плоть и кровь Джейсона, который был ему как брат. Всю последнюю неделю жены визиря своими руками шили одеяние для девушки. Если она не придет, они будут плакать от горя, и другие женщины вместе с ними. Этого мой господин не может допустить, потому что женские слезы кинжалом пронзят его чувствительное сердце. Он просит вас доставить удовольствие женщинам, тогда в гареме будет мир.

Вот уж действительно — доставить удовольствие женщинам. Дьявол, манипулирует. «Но таковы обычаи этих мест», — сказал себе Вариан. Еще важнее, что Эсме хочет там быть.

Он вздохнул:

— Визирь — подлинный гений, если умеет сохранить мир среди трехсот женщин. Я не могу этого сделать с одной. — Он Кинул убийственный взгляд на Эсме и пожал плечами. — Бери ее, если должен. Но не обвиняй меня, если в гареме грянет революция.

Фейзи осмелился слабо улыбнуться:

— Ах да, она же дочь Рыжего Льва. — Он повернулся к Эсме. — Пойдем, маленькая воительница. Ведь ты не поднимешь бунт в гареме, правда?

Она нетерпеливо цокнула и пошла к двери.

— Позже я захочу ее увидеть, — сказал Вариан, с усилием переводя взгляд на Фейзи.

— Я передам ваш запрос его высочеству.

— Это не запрос. Улыбка Фейзи увяла.

— Как пожелаете, милорд.

Раскинувшись на диване, Али смеялся, тряся круглым животом.

— Лицом и фигурой — Аполлон, а характером — сам Зевс. Я слышал, как он кричал, не убить ли ему девку, прежде чем ты вернешься.

Фейзи тонко улыбнулся:

— Он отвратительно высокомерен.

— Да, я смотрел в телескоп. Я понял это по его манере держаться. И по другим вещам, — добавил Али, остановив на Фейзи пронзительный взгляд голубых глаз.

— Лев Янины видит все.

— Когда смотрю сам. Вы бы предпочли, чтобы я питался слухами или объяснениями этого тупого осла Байо. Вы все думаете, что я впал в старческое слабоумие. В последние дни я только и слышу, как красив английский лорд. Красивее Байрона, только не калека. А если говорят не о лорде, то о мальчике. Шепчутся, что он, разумеется, сын Джейсона, рыжеволосый юноша с мудрыми, как у старца, глазами. Эти слухи докатились до моего королевства — а я теперь должен не хлопать на них глазами, а поскорее отослать на побережье?

— Нет, ваше высочество. Это было бы неразумно, — смиренно сказал Фейзи.

Али медленно сел и спустил ноги на пол. Положив руки на толстые колени, он укоризненно смотрел на Фейзи.

— Сегодня я наблюдал, как англичанин с надменным видом въезжал в Тепелену, и смеялся. Минуту назад я снова умирал со смеху, слушая, как этот вспыльчивый человек из-рыгает ярость. Как давно я не веселился, Фейзи? Сколько времени мое сердце придавлено могильным камнем? Три недели — с тех пор как был убит Рыжий Лев, англичанин, храбрый, как Шкиптар. И вот появился другой англичанин с рыжим мальчиком, сыном Джейсона, и я засмеялся. Это знак свыше.

— Или из другого места, — буркнул Фейзи. На лице Али снова заиграла улыбка.

— Может быть. Я не боюсь чертей. Они постоянно меня окружают, и мой кузен — красивейший из них, разве не так? — Он посмотрел в окно, на потемневшее небо. — Сегодня вечером я играю с двумя красивыми бесами. Один светлый, другой темный. Что ж, посмотрим. Игра будет интересной.

 

Глава 15

Визирь был ниже и толще, чем Фейзи. Наверное, когда-то юн слыл красавцем. Прекрасный цвет лица, широкий лоб над кустистыми бровями, точеный нос. Увидев длинную седую бороду и мигающие голубые глазки, его легко можно было принять за веселого дедушку.

Али-паша был оживленным, говорливым, добродушным. Его манеры выглядели столь обезоруживающими, что даже самым осторожным людям случалось выдавать себя. Даже Вари-ан чуть ему не поддался. Но он сам умел очаровывать и мог распознать сыпучие пески, когда они встречались на пути. Он понимал, что при этом искусном обмене любезностями его пристально изучают… и производят оценку.

За ужином переводил Фейзи. Его лингвистические способности были значительно выше, чем у Петро, но не так хороши, Как у Эсме. Она свободно распоряжалась словарем и использовала его с уверенностью и без раздражающей точности. Но •Фейзи с трудом поспевал за быстрой речью Али, и в течение долгой трапезы визирь становился все нетерпеливее.

Наконец он объявил, что кофе и сладости они будут вкушать наедине, и взмахом руки отослал придворных.

Перед уходом Фейзи тихо сказал Вариану:

— Я должен привести мальчика. Его высочество не желал, чтобы ребенка дурачили и смущали перед лицом двора, но он хочет с ним поговорить. Через минуту придет ваша девушка, она будет переводить. — Фейзи выдал Вариану свою тонкую полуулыбку. — Обычно так не делается, но она опытна в языках, а Исмал… — Он помедлил, глядя на Али.

Визирь снова нетерпеливо махнул рукой, и Фейзи торопливо покинул комнату.

— Исмал хорошо говорит по-английски, но иногда его подводит слух, — медленно сказал Али по-гречески. — Я не хочу, чтобы возникло непонимание. Фейзи медлительный, а когда пугается, то бормочет и запинается. Это раздражает.

— Чего же он испугался? — спросил Вариан.

— А вы как думаете? — Визирь посмотрел на дверь — Что ты думаешь, маленькая воительница?

Вариан повернул голову и будто получил удар в солнечное сплетение.

Он увидел, как колышущиеся волны темного огня стекают с плеч Эсме на узкий лиф цвета морской волны. Взгляд скользнул по шелковому платью вниз, к тонкой талии и плавному изгибу бедер.

Вариан проглотил стон и быстро отвел глаза, надеясь, что лицо не выдало его старику, который следил с дьявольским любопытством. И все-таки он с трудом воспринимал присутствие Али. Даже вежливо глядя на визиря, Вариан был сосредоточен только на Эсме.

Он чувствовал ее приближение, видел дрожание зеленоватого шелка, когда она проходила мимо него, и платье шелестело, касаясь гибкого тела… к которому невольно стремились его руки и губы. От нахлынувшего жара заболело лоно. Господи, как он жалок. Девушка надела платье — и он разбит наголову.

Шуршание шелка громом прогремело в ушах, когда она на миг застыла, а потом опустилась на подушку слева от него.

Али что-то сказал; видимо, это разозлило Эсме, потому что она ответила напряженной и быстрой речью на албанском языке. Вариан весь напрягся. Она напрашивается на то, чтобы ее убили, маленькая ведьма. Но Али только раздраженно поднял брови и засмеялся.

Вариан набрался мужества и посмотрел на нее. Ее лицо пылало, зеленые глаза метали враждебные искры.

— Что такое? — спросил он тихим, напряженным голосом.

— Ничего. Неприличная шутка, не достойная, чтобы ее переводить. Он слышал отвратительную сплетню, вот и все.

Вариан хотел настоять на переводе, но вошел слуга с подносом. Следом за ним появился Персиваль, белый как полотно, но собранный, понимающий, что входит в личные покои известного безумца, монстра, которого боится сам султан.

Монстр посмотрел на мальчика долгим, испытующим взглядом. Потом его голубые глаза наполнились слезами. Он протянул руку, и после небольшого колебания Персиваль ее принял.

Али что-то сказал дрогнувшим голосом.

Эсме цокнула языком.

—Jo!— резко сказала она. — Не сын, ты, грязный старик, — пробормотала она по-английски. — Nip. Племянник. — Она кинула на Вариана обвиняющий взгляд. — Я так и знала.

— Однако сходство замечательное. — Из-за спины Вариана послышался новый голос — низкий, певучий; в английской речи был заметен легкий акцент.

Все чувства Вариана обострились, как будто шелковый мужской голос бросил ему в лицо перчатку. Он не соблаговолил обернуться. Теперь он понял, почему Али посадил его спи-• ной к двери — хотел поймать выражение лица, первую, неконтролируемую реакцию на каждого входящего. Вариан в очередной раз не доставил ему такого удовольствия. Он дождался, когда говоривший появится в поле зрения, но и тогда продолжал удерживать внимание на Али, до тех пор пока новый гость не сел и его глаза оказались на одном уровне с глазами Вариана.

Темно-сапфировые глаза, ясные, простодушные. Бесхитростное выражение гладкого молодого лица, чистоте которого позавидовала бы любая английская леди. Он не надел тюрбан, длинные волосы цвета спелого зерна спускались на плечи. Он представился. В этом не было необходимости. Это был сам «золотой принц» Исмал.

Эсме говорила, что ему двадцать два года. На вид — не больше восемнадцати, изящный юноша с гордой осанкой, элегантной манерой держаться и грацией танцора. Нет, кошки.

Исмал был одет по-турецки: шелковая золотая туника с синим кушаком, цвет которого в точности соответствовал цвету глаз, и такими же шелковыми шароварами. Исмал мог бы не трудиться: если бы на нем была кишащая блохами шкура, он и тогда был бы красивым, ухоженным и благородным до кончиков ногтей. На какой-то миг Вариан почувствовал себя крестьянином и варваром. Но только на миг. Приниженность никогда не входила в набор качеств семейства Сент-Джорджей.

Вариан ответил на приветствие .молодого человека с сокрушительной вежливостью, его лицо было непроницаемо, а внутри бушевали ненависть и слепая, безрассудная ревность.

Следующие четверть часа он изо всех сил старался восстановить самообладание, думать рационально, унять клокочущую ярость. Но соображать не было никакой возможности. Слишком остро он ощущал два богато разодетых тела по бокам от себя, их голоса, их запахи: один — женский, дразнящий и светлый; другой — мужской, более темный, экзотичный. Под шорох шелка Вариан еле улавливал смысл разговора.

Он слышал, как вопросительно поднялся голос Али… Персиваль отвечал сначала скованно, потом все более уверенно и, наконец, увлеченно разболтался… между ними вплетался голос Эсме-переводчицы, низкий и ласковый, как прохладный ручей в знойный полдень.

Потом заговорил Исмал. Али ему ответил. Эсме тронула Вариана за руку, и это короткое прикосновение резко выдернуло его из помутненного состояния. Его собеседники во все глаза смотрели на него.

— Али дал Исмалу разрешение обратиться непосредственно к вам, — сказала она. — Вы должны занять место главы моей английской семьи и говорить за нас. Али считает, что мой кузен рассудителен, но такие вопросы не решают дети и женщины. — На миг она задержала взгляд на озадаченном лице Вариана, и он догадался, чего она не сказала вслух: помни о своем обещании.

Вариан перевел напряженный взгляд на Исмала, который сидел с торжественным выражением лица.

— Я не стану испытывать ваше терпение, бесконечно блуждая вокруг да около, милорд, — произнес «золотой принц». —

Я добровольно признаюсь, что это мои сторонники так варварски охотились за дочерью Рыжего Льва, но также говорю вам, что я им этого не приказывал. Никогда. Я объявил в розыск тех, кто приказал это сделать, и, когда их найдут, буду счастлив председательствовать на казни этих лакеев.

Персиваль издал сдавленный звук, но Исмал, кажется, этого не заметил.

— Про меня также говорят — но это уже жестокая несправедливость, — что я приказал убить Рыжего Льва. Это низкая ложь, и это понимают все разумные люди. Зачем бы я стал обрывать жизнь отца девушки, которую хочу видеть своей невестой? — Кошачьи голубые глаза метнулись к Эсме, потом обратно.

Вариан впился ногтями в ладони. Поняв это, он положил руки на колени.

— Действительно, необычный способ сватовства, — проговорил он. — По крайней мере для Англии.

Рот Исмала изогнулся. Вероятно, он разбил тысячи сердец этой ленивой кошачьей улыбкой.

— Милорд изволит шутить, — сказал «золотой принц». — Но и в Албании это крайне нестандартный способ завоевать сердце девушки.

Замечательно. Он к тому же остроумен.

— Я бы не убил отца Эсме, даже если бы он был моим злейшим врагом, потому что она его любила и отнеслась бы к его убийству с мстительной ненавистью.

Когда Эсме перевела это Али, тот отпустил игривый комментарий. Исмал расплылся в улыбке:

— Али заметил, что мстительные жены — неудобные существа. Он не сомневается, что если бы маленькая воительница поверила в мою виновность, она бы перерезала мне горло. Такое состояние ума не способствует разжиганию пыла в женихе.

Вариан посмотрел на Эсме. Она сидела сдержанная, сложив руки, потупив глаза, и переводила для Али разговор об убийстве отца и своем собственном будущем так, как будто речь шла о сельском хозяйстве.

Мстительная ненависть. Перережет горло.

Нет.

Она не станет.

И все-таки у Вариана зашевелились волосы на затылке.

Он смотрел на Али, не сознавая, что задает молчаливый вопрос, пока не увидел ответ визиря — еле заметное движение головы из стороны в сторону: да. Неужели это может быть? Неужели старый дьявол подозревает, в чем дело, или хуже того — знает?

Вариан ответил Исмалу столь же обезоруживающей улыбкой.

— Вы представляетесь мне слишком интеллигентным, чтобы сделать такую глупость, — сказал он. — Я также не могу поверить, что человек, которого высоко ценит его высочество, нуждается в столь отчаянных мерах, чтобы заполучить женщину.

Исмал спокойно принял эту чепуху, его глаза смотрели по-детски доверчиво.

— Хотя, честно говоря, я не понимаю, почему вы вообще ее хотите, — иронически добавил Вариан. — Безусловно, вы ни в малейшей степени не обманываетесь насчет ее неистового характера.

Зашелестел зеленый шелк — Эсме сменила положение. Она что-то пробормотала, так тихо, чтобы Вариан не расслышал, потом коротко перевела для Али, и тот хохотнул.

— Я не имею склонности к покорным женам, — сказал Исмал. — Маленькая воительница свирепая и храбрая, она возбуждает мою кровь, как ни одна другая женщина. Так было с самого нашего детства. Она знает, как мучила меня. — Он кинул на Эсме взволнованный взгляд, но она не поднимала глаз от сложенных рук.

Так дьявольски женственна. Так мило скромна под пылким взглядом будущего любовника… хотя в искривленном мозгу вынашивает план, как его убить.

— Четыре года назад, когда ей было четырнадцать лет, я просил ее руки у ее отца. Он сказал, что она чересчур молода и я должен подождать.

Четыре года назад, когда ей было четырнадцать лет? С ошеломляющей ясностью он вспомнил разговор. Она рассказывала Вариану о своей жизни — год в Дурресе, пять в Шкодере, два в Берате, и так далее, и так далее. Всю свою жизнь. Все восемнадцать проклятых лет. Почему он тогда ее не спросил, черт побери? Почему мучился все это время, когда простой вопрос все бы решил — по крайней мере снял бы с него эту часть вины.

Но Вариан знал почему. Он боялся услышать, что она моложе, чем он думал.

— Да, Джейсон так бы и сказал, — сдержанно согласился Вариан. — Я думаю, английские девушки созревают медленнее, чем их ровесницы в других частях света. Эсме сама признавала, что отстает от большинства.

— Но теперь она не чересчур молода, милорд. Я хотел ее много лет. Теперь, когда она осталась одна, я также чувствую ответственность за нее. Когда мой благородный кузен сказал, что она направляется в Тепелену, я обрадовался, что получу возможность предоставить компенсацию за все обиды, которые претерпели она и ее английские друзья в тот дурной день в Дурресе. Я смогу хотя бы частично сгладить печаль и позор за все, что было сделано под прикрытием моего имени.

Представление о раскаянии у Исмала было чисто деловое. Он выплатит за невесту двести английских фунтов ее дяде. Эсме холодно объяснила, что это примерно в двадцать раз дороже текущей расценки, обычно женщины ценятся не выше лошадей. Также будет уплачен штраф: по пятьсот фунтов Вариану и Персивалю за оскорбление их личности в Дурресе и пятьсот — Али за оскорбление его власти. Вдобавок Исмал даст Али и Вариану по арабскому скакуну, а Персивалю — жеребенка столь же хороших кровей.

Наконец Исмал взял серебряную шкатулку, инкрустированную драгоценными камнями, которая лежала возле дивана Али.

— Эти безделушки предназначаются моей предполагаемой невесте в знак обручения.

Он протянул Вариану шкатулку. Безделушками оказались изумруды, сапфиры, рубины, жемчуга и прочие пустячки.

Вариан бросил скучающий взгляд на них, потом на Исмала.

— Естественно, когда мы поженимся, моя невеста получит достойные драгоценности, — сказал «золотой принц». В его голосе послышался оттенок нетерпения.

Естественно, достойные. О да! Бриллианты, золотые цепочки и украшения для волос, описанные Байроном. Сотни шелковых платьев. Туфельки, расшитые золотом и серебром. Эсме до конца жизни не шевельнет пальцем. Ее сильные коричневые руки станут мягкими и белыми, как все остальное. Ее будут лелеять, исполнять каждое ее желание. Она станет есть изысканные деликатесы, и хрупкая фигурка расцветет сочной женственностью.

Если она доживет до этого.

Чего не будет, если она попытается убить мужа. Но она не может этого планировать, убеждал себя Вариан. Безусловно, его подозрения вызваны лихорадочной фантазией, которую разожгла ревность.

У нее не в порядке с головой.

Она повредилась умом.

Если диагноз Персиваля и Петро верен, единственно разумное, что можно сделать, — это избавиться от нее, и чем быстрее, тем лучше. Персиваль обойдется без кузины-убийцы. Англия не погибнет без такой подданной. Пусть с ней разбирается Албания.

В комнате стало тихо, все ждали. Выражение лица Али было таинственно. Персиваль побледнел, огромные зеленые глаза беспокойно бегали. «Золотой принц» смотрел на Эсме. Вариан не знал, что он там видит, но не хотел смотреть.

Он закрыл шкатулку с драгоценностями.

— Очень щедрое возмещение, — спокойно сказал он. — Почту за честь переправить ваш запрос ее дяде.

Простодушие на лице Исмала было без изъяна. «Хорош, очень хорош», — подумал Вариан… или в самом деле честный человек? Вариан безжалостно отбросил сомнения. Он не в таком состоянии, чтобы обдумывать последствия. Не сейчас. Не это.

— Прошу прощения, — сказал Исмал. — Мой английский меня подвел. Я не понял.

— Я буду счастлив передать ваше предложение главе английской семьи Эсме, ее дяде, когда я ее к нему отвезу, — пояснил Вариан.

Тишина.

Али посмотрел на Эсме, но перевода не последовало.

Он направил вопрос Исмалу, тот притворился, что не понял.

Вариану ничего не оставалось, как на плохом школьном греческом языке объяснить, что он не имеет права распоряжаться женщиной, с которой не имеет кровной связи. Если он это сделает без письменного согласия сэра Джеральда, его могут обвинить в похищений и работорговле, то и другое английским законом сурово карается.

— Но она не англичанка. — Голос Исмала был ангельски терпелив. — Она албанка и подданная его высочества.

— Конечно, нет! — взорвался Персиваль. Все повернулись к нему. Он покраснел:

— Прошу прощения. Я не хотел быть невежливым, но если я не ошибаюсь, такого не может быть.

— Персиваль, если не возражаешь…

— Но, сэр…

— Degjoni!Degjonidjali, — приказал Али.

— Мы должны выслушать мальчика, — с легкой улыбкой сказал Исмал. — Таков каприз моего царственного кузена.

Али похлопал мальчика по плечу:

— Ты. Говорить.

Персиваль нервно взглянул на него:

— Спасибо, сэр.

Испуганный взгляд перебегал с Исмала на Эсме и наконец остановился на Вариане. Тот коротко кивнул.

— Материнская сторона не считается, — сказал он. — Мустафа мне объяснил. Как будто такой кровной линии вообще нет. А значит, кузина — англичанка, а не албанка. В этом не может быть сомнений. Когда дядя Джейсон женился, ему пришлось поехать в Италию и найти там англиканского священника, чтобы все было по закону. Я знаю, потому что он хранил все бумаги у своего банкира в Венеции. Он сделал с них копию, чтобы послать маме в Англию, и я их видел: запись о браке, о рождении Эсме в 1800 году, завещание дяди Джейсона. Он сказал, что не хочет, чтобы у Эсме были проблемы с законом. Он говорил…

— Ерунда! — закричала Эсме. — Ребенок выдумывает. Мои родители поженились в Янине, а не в Италии.

— В Янине у них была албанская церемония, но в Италии они снова поженились по английским законам.

— Нет!

Вариан посмотрел на нее:

— Значит, ты кое-что знаешь об английских законах?

— Да, и по вашим законам я бастард, незаконнорожденная! — выпалила она. — Персиваль все это говорит для того, чтобы убедить вас в обратном. Но я не англичанка. Я не подданная сумасшедшего короля!

— Это не важно, мое сердце, — ласково сказал Исмал. — Семья твоего отца от него отказалась, и он стал албанцем. Ты албанка.

Он повернулся к Вариану, у которого уже болела челюсть от усилий сохранять маску самообладания.

— Вам известно, что ее семья не хочет ее знать, — продолжал Исмал, на этот раз его голос звучал укоризненно. — Зачем вы хотите везти ее к дяде, который от нее откажется, как и от своего брата? К чему заставлять ее страдать от позора, когда в конце концов она все равно вернется ко мне? Вы понимаете, что это так, милорд. Как и вся Албания.

— Если бы вы это знали, зачем бы вам понадобилось добиваться моего разрешения? — холодно возразил Вариан.

— Из уважения к вам, — проговорила Эсме. — Из вежливости, которую вам не понять. Он оказывает вам огромную честь, смиряя себя. Он предлагает вам за причиненные неприятности пятьсот фунтов и жеребца, когда по закону нужно гораздо меньше. А вы в ответ оскорбляете его. Вы, невоспитанный дикарь!

— Не надо, маленькая, — нежно выбранил ее Исмал. — Мои чувства не в счет. Не расстраивайся по этому поводу.

«Черт побери их обоих», — сказал себе Вариан. Можно подумать, они отрепетировали всю сцену. Они ожидают, что он поверит этой любовной тарабарщине? Они считают его совсем безмозглым? Или это делается ради кого-то другого?

Вариан посмотрел на Персиваля. Тот чуть не прослезился, еще минута — и мальчик станет умолять его за Ромео и Джульетту.

Вариан встал:

— Пойдем, Персиваль. Не вижу смысла продолжать этот фарс. Я думал, требовались мое мнение и помощь. Я ошибался.

Али что-то пролаял Исмалу, тот неохотно ответил. Вариан пошел к двери.

— Идем, Персиваль, — приказал Вариан, не повышая голоса.

Мальчик прикусил губу, но послушно встал и поспешил за ним.

— Я надеюсь, это не ошибка, пробормотал он.

Вариан тоже на это надеялся. Позади него два албанца продолжали говорить. Дадут ли они ему уйти? Если да, то он уже не сможет сюда вернуться, это он знал. Как и то, что Али снял с него мерку и, безусловно, дал точную оценку. Визирю было лет восемьдесят. Он бы не дожил до этих лет, если бы не умел распознавать мерзавцев.

— Вариан ShenjtGjergj. — Голос Али. — Лорррд Ээ-ди-мунд. Вариан остановился со скучающей маской на лице и бешено бьющимся сердцем.

— Прошу вас остаться, — по-гречески продолжал его высочество. — Остальные возвращаются в свои комнаты. Эти дети мне надоели. — Он махнул Исмалу. — Ты, приведи моего секретаря. Мне нужен переводчик в здравом уме.

 

Глава 16

Один из стражников, сопровождавший Эсме и Персиваля в покои Вариана, остался внутри. Эсме сидела на софе и хмуро смотрела на кузена. Персиваль расхаживал по комнате, прижимая к груди свою сумку с камнями. Они уже почти два часа ждали возвращения лорда Иденмонта, большую часть времени спорили и ни к чему не пришли. Один был упрямее другого. Единственным утешением Эсме служило то, что стражника раздражали их бесконечные дебаты, в которых он не понимал ни слова.

— Я хочу, чтобы ты не сердила лорда Иденмонта, — опять начал Персиваль. — Если он настолько разозлится, что оставит тебя здесь, не могу придумать, что я скажу бабушке. Она отправится к премьер-министру — она так и сделает — или к самому регенту, хоть она его терпеть не может, и ты услышишь, что мы начали войну с Албанией.

— Чепуха. Правительства едва признают существование женщин. Из-за них не воюют.

— Еще как воюют. Вспомни Елену и Трою.

— Аллах, мое лицо не заставит спустить на воду рыбацкую лодку, не то что тысячу кораблей. Ты начитался сказок. И выдумываешь беды и катастрофы. Сочиняешь разговоры, которых не было, кроме как в твоей голове. Услышал, как мой отец говорит о небольшом волнении — в районе, где всегда неспокойно, — и вообразил революционный заговор.

— Не вообразил. Все было так, как я сказал.

— Ты своими глазами видел моего кавалера и слышал его. Он еще более избалованный и ленивый человек, чем надменный лорд, который тебя сюда привез, — язвительно заявила она. — Исмал чуть не заплакал, когда его просьбу так нагло отвергли. Ты думаешь, эти чувствительные создания…

— Гробы повапленные, — сказал Персиваль. — Что?

— Я найду тебе этот отрывок из Евангелия, когда мы приедем домой. Если приедем. О, как бы я хотел, чтобы ты была мальчиком, — сварливо продолжил он. — Ты такая неразумная. Неудивительно, что его светлость вышел из себя. Если бы я не видел своими глазами, ни за что бы не поверил. Он всегда такой дружелюбный и все понимает. Он даже не отругал меня за то, что я притащил его сюда и дал себя похитить.

— Он еще прибьет тебя, когда узнает, как ты его обманул. Персиваль замер и уставился на нее, вытаращив глаза:

— Ты не расскажешь. Ты обещала.

Эсме откинулась и скрестила руки на груди:

— Исмал предложил пятьсот фунтов и жеребца, но этого ему было недостаточно. Возможно, шахматная фигура стоимостью в тысячу фунтов покажется ему более достойной взяткой.

— Она… она не твоя, чтобы подкупать его.

— А я скажу, что моя. Что Джейсон дал ее мне, а я попросила тебя спрятать ее среди камней. Если тебе можно врать, то почему мне нельзя?

Персиваль размышлял. Потом его глаза сощурились, образовав две узкие щелочки, и он предупредил:

— Если ты хотя бы намекнешь, я скажу лорду Иденмонту…

— Что? Что это ложь? И кто он будет, если поверит?

— Я ему скажу, что ты вчера устроила эту ужасную сцену для того, чтобы вызвать в нем ревность.

Обвинение было всего лишь подначкой несносного мальчишки, но Эсме покраснела. Она действительно хотела показать Вариану, что ее желает другой мужчина, красивый, как и он сам. И этот мужчина не думает, что она лунатичка, всезнайка или как там еще называл ее его светлость.

Исмал со всей любезностью оказывал ей услугу. Он казался таким искренне нежным, что она почти поверила, что он ее любит. Пока перед ней не встал образ отца: выстрел в спину, не давший похоронить его как героя, — и тело храбреца разбивается о скалы и уносится бурным потоком.

Персиваль с нескрываемым любопытством разглядывал ее:

— Ты покраснела. Боже мой! Так это правда? В этом все дело? Вот уж действительно, девушки — странные существа. Я не думал…

С треском распахнулась дверь, чуть не прибив стражника, который торопливо отскочил в сторону. Как только лорд Иденмонт вошел, охранник выскользнул за дверь.

Персиваль посмотрел на него, потом на Эсме и зевнул.

— Господи, уже совсем поздно, — сказал он и потер глаза. — Кузина Эсме, наша беседа была очень интересной. Время пролетело незаметно. — Он направился к лестнице, ведущей в спальню, забыв про удивленный.взгляд лорда Иденмонта.

— Персиваль!

— Сэр? — Мальчик обернулся и опять зевнул.

— Тебя нисколько не занимает, что происходило между мной и Али?

— Разумеется, у вас был интересный разговор, сэр, но я уверен, что на сегодняшний вечер с меня достаточно возбуждения.

Его светлость обратился к Эсме:

— Что ты с ним сделала? Какой безумной чепухой забила ему голову?

Персиваль встрепенулся:

— Она ничего не вбила мне в голову. Я едва слушал то, что говорила глупая девушка.

— Я глупая? — Эсме вскочила с софы. — Это ты говоришь одну только чушь. Троянцы, гробы повапленные…

— Что? — спросил Вариан.

— Повапленные гробницы! — выпалил Персиваль. — Но нет смысла ей о них говорить. Ей вообще ни о чем не стоит говорить. В ней столько же смысла, сколько в… рыбе!

— По крайней мере я не говорю с камнями!

— Я с ними не говорю!

— Дети! — воззвал лорд Иденмонт, но они его не слушали.

— Говоришь! Бормочешь под нос, но все равно это разговор! В этом есть смысл?

— Я не разговариваю, а ты ужасная… ужасная… ты девчонка, глупая девчонка! Я никогда… о, что пользы! — Персиваль покачал головой. — Пожалуйста, сэр, можно я пойду спать? У меня ужасно болит голова.

Лорд Иденмонт взмахом руки отпустил его. Персиваль, жестко выпрямившись, направился к выходу, задержался, чтобы показать Эсме язык, и затопал по лестнице.

Эсме стояла, глядя ему вслед, пока он не исчез из виду. Потом он долго топал над головой, и она смотрела на потолок. Наконец все стихло.

Сзади послышался тихий смешок.

Она обернулась и сердито посмотрела на лорда Иденмонта. Его лицо ничего не выражало, но уголок злого рта изогнулся. Эсме не желала видеть его рот. Она не хотела смотреть ни на какую его часть. Она-то думала, судьба смилуется и пощадит ее от необходимости снова его лицезреть. Но судьба не смилостивилась, а теперь еще, когда ужасный мальчишка уверен, что…

— Иди к черту! — закричала она. — Пусть полчища шакалов рвут твои кишки, пока еще бьется сердце! Чтобы ты свалился в черные воды и тысячи пиявок пировали на твоем теле! Да набросится на тебя хищная птица-мать и будет кормить вшей в твоих глазах, и в носу, и…

— А, албанская любовная песня. И ты сочинила ее для меня, романтическая натура. Очень хорошо. Я уступаю. — Он простер руки. — Иди ко мне. Можешь покрыть поцелуями мое восхитительное лицо.

К сожалению, это было как раз то, чего хотела Эсме. Она устала, была зла и напугана. Она могла бы спрятаться от враждебного мира в его руках, в этом добром мире — если бы его приглашение не было издевкой, пусть бы его жгучие поцелуи отгородили ее от всего мира. Она дала бы ему затянуть себя в горячую, темную страсть, которую он показал ей в Пошнии. Он красивый и сильный, его великолепное тело даст ей защиту… и облегчение.

Правда, не надолго, но у нее не было другого выхода. Ни другого мужчины. Кроме Исмала, которого она ненавидит всем сердцем, которого убьет, а потом умрет за то, что убила… Но что же это за месть? Его будут считать мучеником, невинной жертвой безумной женщины. Никто не поверит в то, что он в чем-то виноват.

Кроме Персиваля. Который заявил, что Исмал — предатель, а Ристо — его пособник, ездивший в Италию за оружием для своего хозяина. В Берате Персиваль утверждал, что узнал Ристо по голосу… Он сказал, что тот человек плохо говорил по-итальянски и еще хуже — по-английски. От этого воспоминания у Эсме голова закружилась, как веретено, и все сознание сосредоточилось на ниточке, за которую она потянула.

Ристо действительно говорит по-итальянски. И по-английски. Плохо, но понять можно. Откуда это мог знать Персиваль, если всю дорогу Ристо говорил только по-албански? Персиваль мог это узнать лишь одним способом — так, как он ей рассказал. Помоги ей Господи, как она могла быть так непростительно глупа?

Волна отвращения к себе вывела Эсме из транса, она поняла, что стоит и смотрит на Вариана, не видя. Сколько она простояла так, пока мозги вертелись, делая это открытие?

Он уже опустил руки и смотрел на нее, склонив голову набок, серые глаза казались ошеломленными… и печальными. Нет, это не печаль. Он ее ненавидит. Она и кузена заставила себя возненавидеть. Они протягивали ей спасательный круг, а она отшвырнула его. Они оставят ее здесь, чтобы убить и быть убитой, потому что она их к этому вынудила, потому что была так захвачена мыслью о мщении, что никого не слушала.

В горле горело, в груди жгло, дыхание вырывалось болезненными всхлипами. Нижняя губа задрожала. О нет. Она не заплачет. Она никогда не плакала, скорее пусть дикие кабаны разорвут ее на куски, чем она расплачется перед этим человеком. В глазах защипало. Эсме жестко растерла их рукой.

— Не смей! — свирепо прошептал Вариан. — Не смей плакать.

Эсме закусила губу.

— Проклятие. Ты доведешь меня до смерти, Эсме. — Он быстро подошел, взял ее за руки и прижал к груди ее голову.

— Извините, — пролепетала она.

— Извините? Господи!

Он провел рукой по ее волосам. Не слишком нежно, но он имел все основания разбить ее голову о стену, униженно подумала Эсме.

— Я знаю, поздно просить прощения. Я не боюсь. Я хотела сказать вам вслух. — Она сглотнула. Жжение в горле утихло. Она не поддастся. Она держит себя в руках. Она подняла голову.

Длинные ресницы прикрывали глаза Вариана, и невозможно было разобрать их выражение. Он чуть-чуть улыбнулся, но без тепла:

— И за что же ты извиняешься, чтобы я этому поверил?

— За все. С самого начала. За ужасные вещи, которые я говорила. И хуже того — делала.

— А, понятно, ты не могла сдержаться, да? Ты сумасшедшая — или попросту албанка. Если подумать, это одно и то же. Я не понимаю, как твой отец за двадцать лет не потерял рассудка. Я лишился его меньше чем за двадцать дней.

— Простите, — сказала она. — Я виновата. Я была сбита с толку. Я ничего не понимала… до последнего момента.

Вариан тяжело вздохнул и положил руки ей на плечи. Отступил, держа ее на расстоянии вытянутых рук, и всмотрелся в лицо:

— Эсме кающаяся. Возбуждает не меньше, чем вид Эсме в платье. Вместе — сокрушительное действие. Я, пожалуй, сяду.

Он выпустил ее, но не сел, а прислонился к двери. Он все еще смотрел на нее изучающим взглядом. Эсме начала осознавать, что на ней шелковое платье, которое не так давно заставило ее чувствовать себя нелепой. Сейчас оно казалось слишком женственным и открытым. Он смотрел на нее, как на диковинный экспонат в клетке. Ей хотелось спрятаться, но вместо этого ноги сами понесли ее к нему.

— Нет! — предупредил он. Эсме остановилась и покраснела.

— Не испытывайте на мне свои руки, мадам, — сказал он. — Облегчи свою совесть, если хочешь, но издали. Как и Персиваль, я сегодня достаточно возбужден, спасибо.

Она его не осуждала ни капельки, хотя ужасно было то, что ей приказали держаться подальше, как будто она заразная. Нет. по другой причине. Он цивилизованный человек. Он не хочет, чтобы она спровоцировала его на то, чтобы ударить ее или задушить. Другой, приведенный в такое же бешенство, как сейчас Вариан, ударил бы ее с порога так, что она полетела бы через всю комнату, и она бы не осудила его. Какая же она ведьма! Отвратительная, тупая, грубая, уродливая, злобная. Животное.

Нет, она не животное. У нее есть некоторое благородство. Она должна извиниться. И сказать правду. Не всю, всю она не выдержит, но какую-то часть.

Она сложила руки и устремила взгляд на ковер. Возле правой ноги она увидела цветной лабиринт из квадратиков и остановила взгляд на нем.

— Я вам лгала. Постоянно. Меня раздражало, что корабль будут чинить слишком долго, и я понимала, какие трудности встречу на пути в Тепелену. Я могла бы пойти одна, но знала, что проблем будет меньше, если путешествовать с англичанином.

— Ты меня использовала? — уточнил он. — Да.

— Ты могла бы пользоваться мной с большей добротой. Ее лицо стало совсем виноватым. Глаза были темные, наполненные тенями.

— Я не хотела вам понравиться, — сказала она, стиснув руки. — И не желала, чтобы вы понравились мне. Это осложнило бы… то, что я должна была сделать.

— Что ты должна была сделать? — тихо спросил он.

Ее придавливал его мрачный взгляд, а сердце бешено колотилось. Господи, зачем он спрашивает? Разве он не поверил в ту причину, которую она выставила в Берате, — что ей нужно выйти замуж за Исмала? Разве она плохо притворялась несколько часов назад?

— Из-за Исмала, — запинаясь, сказала она.

— Что насчет Исмала? Что ты должна сделать?

Не важно, что он сказал это очень нежно. Ответ мог быть только один — та ложь, которую она старательно выстроила. Этот человек ее бросит. Она сделала так, что иначе он поступить не сможет. Нет нужды говорить ему всю правду, смотреть, как на лице появится неприязнь, как мягкий голос задрожит от отвращения. Хотя душа взывала к правде, тянулась к нему, чтобы облегчить себя, наказать себя — она сама не знала, чего хочет. Все, что она осознавала в этот момент, — это что она обессилела от отвращения и ложь ее убьет.

— Я должна… я должна… — Слова застряли в горле. Она не была трусихой, но она боялась. Чего? Утратить его, хотя он был для нее потерян с самого начала?

— Скажи мне, Эсме. Она закрыла глаза.

— Я должна убить Исмала. — Она сказала это быстро, и хотя слова вырвались напряженным шепотом, они были не такие уж поспешные и тихие, чтобы он не мог расслышать. Звук был слишком громким для ее собственных ушей. Ей стало холодно и стыдно, хотя мстить не позорно. Но он не может этого понять. Для него она будет хладнокровным чудовищем, бездумно преследующим человека, которого все считают невиновным, — мужчину, про которого все знают, что он ее любит и хочет на ней жениться. О, зачем она сказала эти ужасные слова?

— Дурочка. — Голос был тихий, но он ударил ее, словно плетью. — Безрассудная, страстная маленькая дурочка.

— Вариан…

— Hajde, — сказал он.

Она вскинула глаза. Он поднял руку.

— Hajde, — повторил он.

Сердце гулко стучало в груди, сотрясая все тело. Но низкий, влекущий голос звал ее на ее родном языке, и она откликнулась душой и телом. Эсме медленно двинулась к нему; вложила руки в его руку. Длинные пальцы сжались, другой рукой он привлек ее к себе, пока оба не оказались в интимной близости; шелковая юбка прошуршала по его брюкам. Эсме прерывисто дышала.

— Эсме, ты не можешь его убить, — сказал он. — И я не могу это сделать вместо тебя.

Сердце разлетелось на тысячи осколков.

— О Вариан! — Она высвободила руки, обвила его шею и уткнулась в теплый сюртук. — Не надо меня ненавидеть. Пожалуйста.

Сильные руки вдавили ее в твердое тело. На болезненно краткий сладкий миг губы прижались к шее. Потом он подхватил ее на руки и отнес на софу, сел и посадил себе на колени.

— Ненавидеть тебя? О да, — прохрипел он, и рот прижался к ее губам.

Она ожидала, что поцелуй выразит всю ярость и отвращение Вариана, но он оказался сокрушительно нежным, несмотря на жар. Она растворилась в его сладости, растопилось само сердце, которое он так легко у нее отнял. Какой же она была дурой, если думала, что сумеет удержать свою душу, не отдать ему! Такой же дурой, как во всем остальном…

Когда он наконец поднял голову, Эсме спрятала лицо у него на плече. Длинные пальцы поиграли ее волосами, скользнули вниз и осторожно, едва касаясь, погладили грудь под тонким шелком. Даже это неслышное касание возбудило в ней болезненный отклик. Она содрогнулась. Рука опустилась на бедро и остановилась, но тепло от нее прокатилось по животу.

— Ах, Эсме, что же с тобой делать?

Голос был такой же нежный, как прикосновение, и она беспомощно сказала, уткнувшись в сюртук:

— Не оставляйте меня. — Это был тихий, приглушенный плач, но в пустой комнате он прозвучал как гром.

Наступило долгое молчание.

— Ты перевозбудилась, а я пользуюсь преимуществом, — наконец сказал он. — Господи, какой же черствой свиньей я был — и этот мальчишка наверху тоже! — Он поцеловал ее в макушку. — Спасибо, что рассказала правду. Я бы хотел… быть таким человеком, которому ты могла бы рассказать раньше. Ты бы сказала: «Милорд, я должна отомстить за смерть отца. Не будете ли вы так любезны мне в этом посодействовать?»

Эсме из своего убежища недоверчиво на него посмотрела:

— И что бы вы ответили? Он улыбнулся:

— Я бы ничего не стал отвечать, а тут же вскочил на белого коня и помчался убивать злодея принца. Если бы я был тем, другим человеком. Но я не он. Я Иденмонт, ленивый, эгоистичный и абсолютно бесполезный. Я не могу сделать ничего другого, кроме как увезти тебя отсюда. Этого уже Эсме вынести не смогла. Он не только все понял и не бросил ее, но еще и обвиняет себя!

— Ничего подобного, вы не такой, — сказала она. Эсме села. Глаза были переполнены восхищением и благодарностью. — Вы старались сделать то, что разумно; все понимали, что так нужно, кроме меня. Сегодня Исмал вам предложил огромный откуп, чтобы вы меня бросили, а вы отказались.

Он покачал головой, и черная прядь залихватски упала на бровь.

— Не строй из меня благородного, Эсме. Я просто упрямый и крайне эгоистичный. Персиваль может на тебя разозлиться в какой-то момент, но он твердо настроен уехать вместе с тобой. Если ты не поедешь, он меня замучит до смерти. В любом случае Али ясно высказал свою позицию: завтра ты едешь в Корфу, так или иначе. Если я решу, что не беру тебя, он вышлет тебя с армией. Я согласился тебя взять, хотя предупредил, что мне может понадобиться армия, чтобы совершить этот подвиг. Он выразил мне сочувствие. Он сказал, что ты напомнила ему его мать.

— Али? — Это было непостижимо. — Али хочет, чтобы я уехала, хотя сам дал Исмалу…

— Произнести трогательную речь, а мне — выставить себя ослом. У Али-паши своеобразное чувство юмора — и ужасающий дар распознавать характер. — Разговаривая, Вариан поглаживал ее по голове. — Впервые мне стало понятно, почему твой отец на него работал. Визирь — полубезумец, садист и деспот во всех отношениях, но у него дьявольский дар к манипуляциям. И он знает, что делает.

Вариан замолчал; длинные пальцы продолжали утешительную ласку, снимая напряжение с головы и со всего ее существа.

— Я очень сожалею о твоем отце, — сказал он. — Я вижу, что ты его горячо любила. Жаль, что я не был с ним знаком. Лучше бы здесь с тобой был он, а не болван и жулик лорд с двенадцатилетним мальчиком, великим путаником.

Эсме с трудом преодолела жгучее препятствие в горле.

— Вы не болван, — сказала она, — а Персиваль гораздо меньший путаник, чем я. Вы оба были ко мне добрее, чем я заслуживаю, но я постараюсь все загладить, я обещаю. На всем пути в Корфу я буду такая хорошая и послушная, что вы меня не узнаете.

— Ради Бога, зачем бросаться в крайности?

Улыбка была сладкая и нежная, как солнце. Когда он так улыбался, даже пожухлая сорная трава расцветала яркими цветами. То же могли сделать его руки, под их защитой измученный мозг успокаивался.

— Я хочу ехать с вами! — выпалила она. — Я поеду туда, куда вы только скажете, Вариан. Сегодня я подумала, что вы меня оставите. Я решила, что вы уйдете из моей жизни навсегда и, хуже того, мы разойдемся с непониманием, злостью и ложью. А вместо этого вы были терпеливы, вы помогли мне снять тяжесть с души. Сейчас ее наполняет благодарность. Это всего лишь слова, но я докажу их правдивость. Только подождите, и вы увидите. — Она сглотнула. — Неудивительно, что все женщины вас любят.

Вариан посмотрел на нее как-то странно, его прекрасные серые глаза опять наполнились тенями, как дымом. Потом он подхватил ее и поставил перед собой.

— Знаешь, я не большой мастер противоборствовать искушению. Иди спать, пока безбрежная доброта и благородство не оказались для меня слишком тяжелой ношей. .

Эсме предпочла бы остаться у него на коленях. Во время их путешествия он ее целовал и ласкал из вожделения. Однажды он даже держал ее в руках почти голую и зажег в ней пламя. Но никогда еще он не проявлял к ней симпатии, не обращался прямо к сердцу. Прежде ей не приходилось чувствовать такой близости к нему. Она хотела быть к нему так близко, как только возможно.

Но она обещала быть хорошей, не так ли? Он велел ей идти спать, и она пойдет.

— Где вы хотите, чтобы я спала? Он засмеялся:

— Где я хочу — не вопрос. Иди-ка ты в комнату к Персивалю. Петро ушел к приятелям, он напьется до отупения, и завтра мы найдем его где-нибудь под забором. — Он посмотрел на софу и скривил губы. — Я буду спать здесь. Это в сто раз лучше того, к чему я уже начал привыкать. — Я принесу вам одеяла, — с готовностью сказала Эсме.

— Спасибо, мне и так тепло. Меня будут разогревать мысли, черт бы их побрал. Спокойной ночи, маленькая воительница.

Она бегло поцеловала его в щеку и тут же отпрянула, чтобы не почувствовать искушения.

— Naten e mire, Varian Shenjt Gjergf, — прошептала она. «Я люблю вас», — добавило благодарное сердце.

 

Глава 17

Через два часа Эсме кралась по тихому, темному гарему.

Когда она пришла в спальню, Персиваль крепко спал. Она сидела на верху лестницы, прислушиваясь, пока не стихла беспокойная возня внизу и легкое посапывание не сказало ей, что Вариан сдался.

Тогда она вылезла через окно, прошла по галерее и поспешила в гарем. Сонный страж при входе пропустил ее без вопросов. Но когда она подошла к маленькому проему, ведущему в коридор, который был ей нужен, — Джейсон его описывал, — могильный холм тряпок, дремавший у порога, встрепенулся и со свистящим шепотом преградил дорогу.

— За мной послал Али, — прошипела она в ответ. — Лучше пропусти меня, а то завтра обе твои головы доставят его величеству на подносе.

— Я не получал таких указаний, — сказал евнух. — Откуда мне знать, может, ты замышляешь убийство?

— Я, дочь Рыжего Льва? Даже если бы я пошла на такое злодейство, где у меня оружие? Думаешь, я проглотила меч и отрыгну его, когда понадобится? Разве под этим тонким платьем можно спрятать оружие? — С раздраженным вздохом она предложила ему раздеть ее догола, если он ей не верит, но посоветовала делать это быстро, потому что Али — не самый терпеливый из мужчин.

Как она и ожидала, евнух смирил свой гонор. Спрятанное оружие он поискал, похлопывая ее по бокам, поворчал для порядка и пропустил. Естественно. С чего визирю опасаться тощей девчонки?

Оставалось молиться, чтобы Али был в своей комнате и еще не заснул. Было чуть за полночь, а он зачастую не спал до утра: или стращал своих советников, или развлекался с симпатичными образчиками обоего пола. В последнем случае Эсме надеялась на то, что сегодня он выбрал женщину. Она понятия не имела, каким образом мужчины услаждают друг друга, и в данный момент не стремилась узнать. Ей нужно было иметь ясную голову, а не отвлекаться на новые формы безнравственности.

Щедрое провидение дало ей отсрочку, и она использует ее благородно. Она отомстит, но на этот раз так, что ее одобрил бы сам Джейсон, потому что она исполнит его героическую миссию. Даже Персиваль будет ею гордиться и очень обрадуется, когда узнает, что его секрет сработал на пользу делу. Сработает. Она знала, что нужно делать, и не боялась. Она дочь Рыжего Льва, и, перед тем как навсегда уехать из своей страны, она ее спасет.

Конечно, сначала Али ей не поверит, но он слишком мудр, чтобы полностью отвергнуть ее обвинения. Он проведет расследование, и его шпионы выявят правду. Очень скоро Исмал окажется в руках искусных палачей. Он умрет ужасной смертью, как того и заслуживает, но ее руки не будут обагрены кровью. В это время она будет далеко отсюда, возможно, одинокая и нежеланная, но с чистой совестью. В Албании ее даже могут объявить героиней, и ей этого будет достаточно, сказала себе Эсме. Этого — и еще удовлетворения от медленной, мучительной смерти Исмала.

Эти приятные мысли занимали ее на пути к личным покоям Али. Перед дверью она остановилась, размышляя, постучать или прокрасться потихоньку, и тут услышала голос Исмала, как всегда, сладкий и медоточивый. Охнув, Эсме опустилась на холодный пол и стала ждать. Она надеялась, что он не пробудет там всю ночь.

— Мне бы следовало придержать язык, чтобы не вызвать вашего неудовольствия, — говорил Исмал. — Но даже если вы меня за это убьете, я должен высказать вам, что лежит у меня на сердце. Моя любовь к вам слишком велика, чтобы я поступил иначе.

Али хохотнул:

— Я вижу, от красоты английского лорда у тебя протухли мозги, мой маленький кузен. Девушка должна уехать. Ей давно следовало уехать со своим сводным братом. Сейчас не время дразнить британцев. Они и так злятся на резню, которую я устроил этим подлым патриотам, и готовы причинить мне неприятности еще и в связи с сулиотами. Нужно время, чтобы они успокоились. Я хочу, чтобы наши гости попали под опеку Британии, прежде чем начнутся переговоры.

— Они вообще не пойдут на переговоры, если вы дадите девушке возможность заранее отравить им мозги. Вы видите, как она оскорбляет лорда и его короля. Пошлите ее в изгнание к людям, которых она ненавидит, выставьте ее на их презрение — и тогда уже вы станете ее врагом.

— Да, это было бы ужасно, — ответил Али. — Я прямо весь дрожу при мысли о ее недовольстве. Интересно, что такого страшного она сделает? Заплачет? Обругает меня? Топнет ножкой? Спаси Аллах! Мир содрогнется от ярости этой девочки! — Он разразился смехом.

Эсме скорчилась на полу.

— Возможно, она имеет целью месть. — Голос Исмала ни на йоту не выдавал раздражения. — Она знает, как вы хотите получить английскую артиллерию и советников. Она также сознает, что более либеральные из англичан будут настраивать свое правительство против вас. Она может им помочь, и они с радостью ею воспользуются. Ей будет нетрудно вопреки истине представить вас угрозой для цивилизации, еще большей, чем корсиканец Бонапарт.

Эсме вытаращила глаза. Она никогда не доверяла Исмалу. Не сомневалась в его виновности. И все-таки не могла поверить, что он произнес такую гадость или что Али останется спокойным, выслушивая предостережения этой змеи.

Но разве это не та угроза, к которой Али всегда готов прислушаться? Он все время воображает, что его преследуют. Он признает месть. Он сам мастер мстить — никогда не забывает обид и может полстолетия дожидаться расправы. Черт, а ведь Исмал знает, что делает; он играет на слабостях визиря, как на струнах своей кифары.

В тишине Али разразился хохотом. Как видно, на нем не так просто играть. Эсме расслабилась.

— Знаешь, Исмал, ты сегодня меня повеселил. — Али поперхнулся. — Если бы я не знал, что ты трезвенник, то счел бы тебя пьяным. Ты просто слеп. Допускаю, она не хочет уезжать, но мстить? Ты забыл о красивом английском жеребце. Неужели ты думаешь, что он не стер из ее головы все горести?

— Она его презирает.

— В самом деле? Вот почему из всех мест в комнате она выбрала то, что ближе к нему. И села очень близко.

Эсме поморщилась.

— А когда я ее спросил, бьет английский меч медленно и глубоко или же быстро и свирепо, она покраснела, как спелая вишня.

— Любая девица покраснела бы от таких речей, — сказал Исмал.

— Девица не поняла бы или обвинила меня в том, что я слушаю грязные сплетни.

Эсме закрыла пылающее лицо руками. Она могла бы догадаться, что Али неспроста так сказал. Она должна была сообразить, что выдала себя. Любой догадается.

— А она поняла, потому что чувствует его удар или хочет почувствовать, — сказал Али. — Ее злость — это огонь любви, я так ему и объяснил. Она молода, бедное дитя. Она сама не понимает, что испытывает к нему страсть. И естественно, ее ум смущен смертью отца. Она как раненое существо, которое слепо бьет того, кто пытается помочь. Но английский лорд ее вылечит. Я ему посоветовал, как это сделать: сладкими словами и нежными ласками.

Эсме закрыла глаза. Сладкие слова. Нежные ласки. Не симпатия, а лечение. Манипуляция.

— Вы думаете, он примет ваш совет? — спросил Исмал. — Вы рассчитываете, что этот надменный дворянин возьмет на себя труд утешать ее любовной игрой? Ради вас или ради нее? Вы слишком верите в человека, про которого всем известно, что он продается.

— Мне нет нужды верить, — последовал твердый ответ. — Я ему хорошо заплатил, чтобы она своей волей пошла за ним. Видишь ли, этого хочет мальчик, а мальчик действительно проблема, как тонко распознал лорд.

— Мальчик? Я не…

Последовала короткая пауза, потом Али засмеялся:

— Наконец-то ты понял, почему твое щедрое предложение было холодно отвергнуто. У бедняги не было выбора, когда при нем мальчик. Подумай, что будет, если этот интеллигентный подросток расскажет старшим, что лорд Ээ-ди-мунд продал племянницу другого лорда проклятому варвару?

— Его повесят, — ласково сказал Исмал. — Значит, вы заплатили ему за то, что он должен был сделать в любом случае?

— Ах, у меня не было выбора, — печально сказал Али. — Этот человек хитер до отвращения. Он сказал, что не может ее продать. В то же время, отметил лорд, он ничего не сможет поделать, если она сбежит. Он утверждал, что она уже пыталась. Уж лучше я буду уверен в том, что она не сбежит. Ну и я предложил ему пятьсот фунтов за то, что он на ней женится. Сторговались на тысяче. Мальчик будет счастлив, а лорд отчаянно нуждается в деньгах. Я думаю, за тысячу фунтов он бы женился даже на тебе. — Али снова засмеялся.

Эсме сунула кулак в рот, чтобы не заплакать. Исмал снова заговорил, но для нее это был просто звук, вплетавшийся в шум моря ярости и унижения, поглотившего ее.

«Не строй из меня благородного». Разве она не знала с самого начала, что у Вариана черное и эгоистичное сердце? Разве он не говорил — как и Петро, — что годами живет за счет своего ума, обаяния и красоты? Он приехал за шахматной фигурой ценой в тысячу фунтов. Он ее не достал, но ум, обаяние и красота принесли ему тысячу фунтов напрямую.

— А еще он получил отмщение за все неприятности, что Эсме ему доставила. Он никогда ее не желал, он только играл. Когда она предложила ему себя, он отказался — потому что хотел ее только помучить, заставить ее влюбиться в себя. Он в этом преуспел. Али сразу увидел, что он вскружил ей голову.

Вариан всех их использовал. Извлек выгоду из влюбленности Эсме, одиночества ее кузена, страхов и жадности Али. Из их слабостей он извлек доход. Этот человек, которого она считала глупым и ребячливым, выманил у Али тысячу фунтов — для Оттоманской империи это мизер — и превратил дочь Рыжего Льва в хныкающую распутницу, которая умоляет, чтобы ее обесчестили.

Эсме глубоко вздохнула, заставила себя встать и ушла.

«Вот и хорошо, — уговаривала она себя, — всегда лучше знать правду». Никто ее не хочет. С ней только шутят. Ну и ладно. Пусть остаются со своими шутками, ложью и махинациями. Пусть играют в свои мужские игры. Ей нет до них дела. Она женщина. Сейчас она наконец-то поняла, что это значит. Напрасно Джейсон ей не сказал. Но это так на него похоже — он всегда упускал главное.

Вскоре после восхода солнца заявился Фейзи, чтобы сопровождать Вариана к визирю. Он застал его бодрствующим, умытым, хотя и не бритым, и страшно чувствительным.

Беспокойный сон Вариана прерывался серией видений, каждое начиналось похотливо, а кончалось самым ужасным образом. В последнем голая Эсме держала в одной руке окровавленный нож, а в другой — кусок трепещущего мяса. «У тебя нет сердца, — с улыбкой говорила она. — Нет сердца, нет сердца, нет сердца». Он проснулся, нашел сердце на месте, оно бешено билось. Сейчас оно сопротивлялось неожиданному и неприятному приглашению.

Тем не менее Вариан не стал возражать. Меньше всего он хотел бы настроить против себя Али. Во вчерашнем противоборстве лорд Иденмонт чудом сохранил голову на плечах. Он снова отверг пятьсот фунтов, предложенные за то, что он оставит им Эсме. Его доводы были рассмотрены так тщательно, как будто его вывернули наизнанку, отскребли каждый его секрет и выжали досуха.

О, в конце концов он бы победил — примерно к тому времени, когда начал подозревать, что Али только этого и надо, что выкуп был частью какой-то хитроумной восточной игры или в некотором роде тестом. И тогда Вариан перестал отказываться от денег. Что Али сделает, если он их примет? Что он сделает с девушкой, которая, как он знает, хочет перерезать горло его кузену? Или же визирь желает, чтобы Исмала убили?

Нет, Вариан не станет разбираться в лабиринтах ума Али-паши. Так можно и свихнуться. Когда лорд Иденмонт вошел, Лев Янины стоял — многообещающий знак царской милости. К еще большему удивлению лорда, Лев поспешил ему навстречу и заключил в объятия.

Через Фейзи лорд Иденмонт узнал, что он дорог его светлости, как родной сын, и в других обстоятельствах визирь отдал бы ему полцарства, чтобы навсегда оставаться вместе с мудрым и храбрым лордом. Увы, он не может задержать его даже на один день. Али также не может лично сопровождать его в Корфу, поскольку долг призывает его быть в другом месте. В южной области появились некоторые осложнения; возможно, понадобится небольшая война, чтобы установить мир. Но пока нет причин для беспокойства. Лорд Иденмонт беспрепятственно отбудет этим утром и быстро достигнет Корфу. Али не желает подвергать опасности молодых.

Али говорил обыденно, как о чем-то незначительном. Однако, слушая сбивчивый перевод Фейзи, Вариан почувствовал холодок, как будто по спине провели ледяным пальцем.

— Вчера я сказал его высочеству, что не намерен медлить. Что означает его угрожающий намек? — спросил он у Фейзи.

— Его высочеству стало известно, что дочь Рыжего Льва будет продолжать строить вам козни, которые могут замедлить ваше продвижение. В другое время ее капризы были бы только забавны. В настоящем они опасны. Исмал глубоко разочарован отказом. Возможно, его друзья воспользуются тем, что визирь занят внутренними проблемами. Одного Исмала можно легко запереть в темницу. К сожалению, его друзья повсюду. Чтобы всех их выявить, потребуются месяцы. Видите, милорд? Его высочество не сможет уделять должного внимания своему королевству, пока вы не окажетесь в безопасности среди британцев.

— Можете заверить его, что мисс Брентмор не станет чинить препятствий, — твердо сказал Вариан. — Я понимаю, что, когда он в последний раз ее видел, она была возбуждена. С того времени она восстановила самообладание. Она обещала мирно пойти с нами, и я не сомневаюсь в том, что ее слово так же надежно, как слово джентльмена. Какого черта, что за шум?

Соседняя комната взорвалась криками, треском и глухими ударами. Вариан лишился речи, когда в дверь ворвался Персиваль, а за ним два здоровенных стражника. Один ухватил его за руку, но тут же выпустил по приказу Али.

Персиваль покосился на стражника, одернул сюртук и подошел к Вариану.

— Прошу прощения за переполох, — еле слышно сказал он, — но иначе было нельзя. Случилась досадная неприятность. — Из нагрудного кармана он вынул листок бумаги и дрожащей рукой подал Вариану.

Вариан мельком глянул на бумагу, она ему была не нужна. Белое, напряженное лицо Персиваля сказало ему все, что требовалось знать.

С окаменевшим лицом лорд Иденмонт повернулся к Фейзи:

— Будьте любезны, передайте его высочеству мое восхищение его проницательностью.

— Прошу прощения, милорд?

— Оказывается, с отъездом получится задержка. Юная леди сбежала. Пожалуйста, выразите мои извинения за дополнительные труды, но я должен просить его помощи. Я обязан ее найти… и свернуть ее лживую шейку.

Ристо бесшумно проскользнул в роскошную комнату и торопливо подошел к дивану, где лежал насупленный Исмал.

— Девушка улизнула из Тепелены, — без предисловий сказал он. Со своим господином он редко тратил слова попусту.

Исмал сел, синие блестящие глаза зажглись интересом.

— Вот как? Ты уверен?

— Да. Сбежала, за что-то разозлившись на английского лорда. Они ищут ее с раннего утра, втихомолку. Не догадаетесь, что кое-что неладно, пока не увидите, как в дверь Али туда-сюда ходят эти несчастные бесы. Они только что закончили со мной. Следующий в списке вы, но вам повезло. Они нашли стражника, которого она ударила так, что он потерял сознание. Его нашли связанным его собственным ремнем, она наступила ему на грудь, чтобы вылезти из окна.

— Она одолела стражника? — Исмал скривился в улыбке. — Все они высокие и вдвое тяжелее ее. Но если она разъярилась… выходит, она сильнее и проворнее, чем кажется, к тому же умнее.

— Вряд ли имеет значение, как она это проделала.

Она скрылась, в этом нет сомнения.

— И никто не знает почему?

— Фейзи сказал, она оставила мальчику записку. Она написала, что все, кроме вас, ее предали.

Блеск синих глаз усилился.

— Да ну? Тогда мне интересно, почему Али тут же не вызвал меня, чтобы обвинить в соблазнении.

— Не знаю. В записке было что-то еще, но Фейзи только сказал мне, что она предупреждала мальчика не дать использовать себя, как поступили с ней. Английский лорд никому не дает читать записку. Я уверен, там она обвиняет его. С виду он такой же спокойный и надменный, как всегда, но внутри другой. Это чувствуется.

— Безусловно, он задумал убийство. Слышал бы ты, как она ругала его прошлой ночью.

— Не знаю, что он замыслил, — жестко сказал Ристо. — Я ему не доверяю. Он не то, что мы о нем думаем.

— Остальное тоже. — Исмал устремил взгляд на огонь. — Многое пошло вкось. Бездна осложнений. Я не знаю, кто убил Джейсона и зачем. Не понимаю, что привело сюда барона, да еще с мальчиком — и с каким мальчиком! Я знаю только, что они нарушили мои планы. С того момента, как я выпустил из рук шахматную королеву, мои прекрасные схемы стали спутанными нитками, я вижу, как они одна за другой выскальзывают у меня из рук. Интересно, как и когда королева снова всплывет… возможно, мне на погибель.

— Вы уже размышляли. Вы позволили себе все видеть в черном свете, — ворчливо проговорил Ристо. — Шахматная фигура сейчас на дне моря, или реки, или в Сербии с теми недотепами, которые не отличают мальчика от девочки. Мы ее везде искали. Даже если она когда-то побывала в руках девушки или ее друзей, они не могли знать, что с ней делать.

— То же самое я говорю себе сам, но инстинкт подсказывает другое. Надо было внимательно за ними следить и уехать из Тепелены, пока была возможность.

— Вам не представится такого случая. Как только вы покинете эту комнату, за вами последуют.

— Но она-то сбежала — а она всего лишь женщина.

— Скорее дьяволица, — зло сказал Ристо. — От нее одни неприятности. По крайней мере теперь вам не надо притворяться, что вы умираете от любви. Умолять эту уродку просто унизительно.

— Ничуть. Это было чрезвычайно занимательно. К сожалению, дорого. Вчерашнее представление стоило мне тысячу фунтов. Я мог бы купить ружья, людей… помощь самого султана, наконец. — Исмал замолчал, голубые глаза затуманились — По меньшей мере мог бы получить эту девушку.

— Но вы же ее не хотите, — последовал торопливый ответ. — Тощая ведьма со злобным языком. Я скорее лягу в кровать с коброй.

Исмал еле заметно улыбнулся:

— Ах да, ты не имеешь склонности к женщинам.

— Вы сами не слишком их любите.

— Но это не значит, что я разделяю твои вкусы. Если бы я был способен пожелать мужчину, я бы купил этого красивого английского проститута. Интригующий образчик, не так ли? Угольно-черные волосы, белая кожа и серебряные глаза. Может, купить его тебе? Насколько я слышал, нет такого, чего он не сделает за деньги.

Лицо Ристо потемнело.

— Он не бросит дьяволицу — хотя в конце концов принял от вас деньги.

Исмал пожал плечами:

— Как только я узнал, что они едут в Тепелену, я понял, что это мне дорого обойдется. Даже когда лорд Иденмонт отверг мое предложение, я знал, что придется платить. Как я и ожидал, вчера Али щедро предложил мне облегчить свою встревоженную совесть на тысячу фунтов. Он сказал, что деньги ему нужны на подкуп англичанина. Но я в этом сильно сомневаюсь. Я лгал ему, он обманывал меня, и в конечном счете я заплатил, как всегда. Мог бы рассчитывать на то, что он по меньшей мере разрешит мне взять девушку.

— Опять вы о девушке, — нетерпеливо сказал Ристо. — Она ушла, мы от нее счастливо избавились. Почему вы продолжаете думать про это рыжее пугало?

Исмал повернулся к своему слуге и поднял бровь:

— Откуда такая враждебность, Ристо? Очень странно. Уж не ревнуешь ли ты?

В глазах слуги на миг вспыхнула болезненная искра.

— Вы насмехаетесь надо мной. Вы всегда это делали, даже когда были ребенком.

— Хочешь, чтобы я лгал тебе, как всем? — мягко спросил Исмал. — Для тебя я тоже должен надевать красивую маску?

— Нет, я ее терпеть не могу.

— Тогда не веди себя, как ревнивая жена.

— Вы никогда раньше не вели себя так странно. — Ристо помедлил и продолжал агрессивным тоном: — Вчера вы произнесли ее имя во сне.

Исмал долго и напряженно всматривался в лицо слуги.

— Понятно. А утром она исчезла. Надеюсь, не ты заставил ее исчезнуть, Ристо?

— О Аллах, я должен был догадаться. Вы играете со мной. — Ристо закрыл глаза. — Я не убивал ее, клянусь.

— Тогда что?

— Вы знаете, — сказал уничтоженный слуга. — Вам всегда все известно.

— Я проснулся до восхода солнца и обнаружил, что тебя нет в комнате. Я понял несколько минут назад, когда ты принес мне новость о побеге Эсме и твои черные глаза сияли от восторга.

Ристо поморщился.

— Ее исчезновение угрожает мне, Ристо, как бы ты ему ни радовался. Очень странно для верного слуги… и друга.

Ристо упал на колени.

— Выслушайте меня, — взмолился он. — Вы и шагу не можете ступить на юг, пока они туда едут. При плохой погоде дорога может занять несколько недель. Через некоторое время вы должны отправиться в Превезу, но об этом вы не можете и думать. Пока девушка находится в пределах досягаемости, вы думаете только о ней — и об этом мерзком англичанине. Вы сами говорили вчера, что попали в собственную ловушку. Вы сказали, стоило подождать несколько дней, и Джейсон сам избавил бы нас от себя. Теперь его проклятая дочь избавила нас от себя, и Али отвлечется на ее преследование. У вас появится шанс уехать…

— Ристо, она сама избавила нас от себя?

— Пусть его высочество забьет меня до смерти, если я лгу, — сказал слуга. По твердому, темному лицу покатились слезы. — Я ее не трогал. Я видел, что она уходит, вот и все.

— И никому не сказал. И не попытался ее остановить.

— Я проследил за ней. Это все. Я ничего не сделал. Исмал наклонился к слуге, добрый, как ангел, с невинными детскими голубыми глазами.

— Куда она пошла? — прошептал он.

 

Глава 18

Впервые Эсме повезло. Население крошечной Саранды перед праздниками всегда разбухало втрое, а она попала туда за день до свадьбы Доники. Она заметила брата Доники Бран-ко вскоре после прибытия, но дождалась вечера. К тому времени мужчины были на первой стадии опьянения, а женщины захвачены приготовлениями. Они бы не заметили и стада слонов, не то что оборванного мальчишку, которым представлялась Эсме.

Бранко был не в восторге от ее рассказа. Но все же отнесся не без сочувствия, хотя и сказал, что она непроходимая дура. К тому же он был ей обязан. Два года назад она спасла ему жизнь, при этом была ранена в ногу.

Она ему сказала, что все, что ей надо, — это лодка, которая отвезет ее на север, в Шкодер. Там кончается территория Али. Там Али не имеет власти, и она будет спокойно жить со стариком, который несколько лет назад научил ее врачеванию.

— Не надо никому говорить, что я здесь, — убеждала она его. — Только помоги найти надежное место, где спрятаться. Я носа не высуну, пока ты меня не позовешь.

Бранко раздумывал.

— Я не знаю города, — наконец сказал он медленно и рассудительно. — Единственное надежное место, которое мне известно, — это моя семья. Тихо! — проворчал он, когда она стала возражать, что не хочет подвергать его опасности. — Сама говоришь, что никто не станет тебя здесь искать. Не исключено. Скорее всего им не придет в голову, что ты скрываешься так близко от Корфу. Но слух может появиться в любую минуту, и чиновники начнут искать маленькую женщину в одежде мальчика.

— С зелеными глазами, — напомнила она. — Мне надо спрятаться. Иначе меня выдаст цвет глаз.

— Не обязательно, если мы выставим тебя иностранкой. Например, цыганкой. Доника что-нибудь придумает. Но сначала я должен отвести тебя в дом, не привлекая внимания.

Он надолго задумался. Эсме тоже пыталась что-нибудь сообразить, но мозги отказали. Они были так же измучены, как тело.

— Есть! Довольно просто. — Бранко внимательно ее оглядел. — Ты будешь ослабевшим мальчишкой, которого я нашел. Я взвалю тебя на плечо и внесу в дом. Только держи глаза закрытыми, пока я тебе не скажу.

Лучшего плана нельзя было и придумать. Она три дня непрерывно сочиняла, стараясь не поддаваться панике и жалости к себе. Она продала причудливое ружье, которое украла у стражника, и на эти деньги купила лошадь. Поэтому она продвигалась быстро, тем более что стояла хорошая погода. И все-таки Эсме устала до полусмерти. Как хорошо, что сейчас кто-то думает за нее. Бранко, может, и медлительный парень, но голова у него работает хорошо. Джейсон всегда высоко ценил старшего брата Доники.

Эсме протянула ему оружие и дорожные сумки. Бранко повесил их на широкое плечо, через другое перекинул Эсме. Она мгновенно расслабилась, безвольно свесила руки и ноги. Дальше было смутное восприятие движения, голосов, шума. К тому времени, как они дошли до дома, сознание окончательно отключилось. Эсме провалилась в темное, блаженное забытье.

С вершины скалы, торчавшей над лесом, Вариан наблюдал, как два всадника движутся к перекрестку дорог. Доехав до развилки, они не остановились, а плавно свернули на нужную ветвь.

— Не могу поверить. — Он повернулся к Фейзи, стоявшему рядом.

— Я не понимаю, но верю. Исмал знает, что делает. Такой мудрый молодой человек. И такой добрый — разделил с нами трудности преследования. — Он дал знак людям, ожидавшим внизу, они быстро собрали оружие и сели на коней. — Подождем, пока они не заберут Исмала и Ристо, — продолжал Фейзи. — Потом ваши люди отвезут вас и мистера Персиваля в город. Это маленький городок, найти ее будет легко.

— Если она здесь.

— Она будет здесь.

Все так говорили. Вариан им не верил, просто их было больше. Во что он верил — или чего боялся… но об этом нельзя было думать. Пока.

— Вы с нами не пойдете? — спросил он. .

— Я должен сопровождать нашего шалуна Исмала к его кузену.

— Его сопровождают сорок человек, а мне нужен толковый переводчик, — жестко сказал Вариан.

— Вы не знаете Исмала. Для него сорок человек — ничто. Через час эти бравые солдаты прослезятся от жалости. А когда Исмал заставляет мужчин плакать, они выполняют все, о чем он так мило просит. К счастью, я не бравый солдат, а ужасный трус. А еще я был его воспитателем и приобрел иммунитет к его искусству. Меня научил этому страх перед Али.

— Послушать вас, так этот избалованный барин просто колдун.

— Говорят, его мать спустилась с Олимпа, она потомок матери Александра Македонского. Она была очаровательна; волосы цвета темного огня — как у Рыжего Льва. Толкуют, что у нее в любовниках были боги и поэтому Исмал такой красивый. Конечно, каждый был бы рад объявить себя родственником Александра. И все-таки мне кажется, в нем есть нечто нечеловеческое.

— Скорее, нечто безумное. — Вариан снова обратил взор на двух всадников.

— Возможно, — сказал Фейзи. — Говорят, желание делает мужчину безумцем.

У Вариана дернулся мускул на подбородке.

— Вы, албанцы, кажетесь такими романтичными. Даже Али верит в отчаянную, страстную любовь Исмала к мисс Брентмор. Может, он один и верит.

— Вы не верите, лорд Иденмонт?

— Когда я чему-нибудь верю, это оказывается верным на краткий миг, как и все, что бы я ни делал или говорил.

Внизу войска Али высыпали на дорогу; набирая скорость, выстроились в походный порядок. Меньше чем через минуту масса людей и животных образовала широкий скачущий клин, неумолимо приближавшийся к развилке.

Фейзи подошел поближе:

— Видите? Куда бы он ни повернул, там будут ждать люди Али. Ему не сбежать.

— Он должен был знать, что его будут преследовать. Он не дурак. Держу пари, он знал — он просто вывел нас в погоню за дикими гусями. — Вариан кипел от ярости. — Наверняка они это вместе спланировали. Без его помощи ей бы не убежать.

Фейзи пожал плечами:

— Может быть. А может быть, и нет. Все это выше моего понимания. Похоже, Али затеял какую-то игру с кузеном, только не знаю какую. Возможно, Исмал догадался. Или он тоже был введен в заблуждение. Но наши дворцовые интрига вас не касаются, милорд. Вскоре вы найдете девушку и увезете ее отсюда.

— Не знаю, смогу ли. — Вариан посмотрел на Персиваля, который сидел на камне в нескольких ярдах от них и внимательно смотрел на дорогу. — Не знаю, должен ли.

— Вы сделаете то, что правильно, милорд. Я в этом не сомневаюсь.

— Тогда ты дурак, — неслышно буркнул Вариан, повернулся и пошел вниз по узкой тропинке.

День свадьбы Доники начался с яркой и теплой утренней зари. Солнце заливало светом невесту, блистало на золотых цепочках, украшавших ее прическу. Сейчас, , к концу дня, оно палило нещадно, так что Эсме жалела, что сообщники не переодели ее в более легкий наряд. Накрашенное лицо блестело, тело взмокло под многослойным костюмом цыганки.

Она не помнила, что произошло ночью. Эсме только знала, что ее разбудили до рассвета и она оказалась в комнате, где толпились сестры Доники, ее кузины, тетки, мать и… собственная бабушка Эсме, Кериба.

Если бы вчера Эсме не была так слаба, она бы сообразила, что Кериба здесь будет, потому что она в родстве с женихом и друг семьи невесты. Но сейчас она не была другом Эсме.

С того дня как у Эсме начались менструации, Кериба была озабочена тем, чтобы выдать ее замуж. И как только Эсме рассказала ей свою историю, старая карга принялась ее ругать — не за то, что подвергает опасности себя и своих друзей, а за то, что сбежала от прекрасного холостяка.

Она ругала Эсме, пока другие ее одевали и в минуты торопливого завтрака. Она бурчала во время свадебной церемонии и много часов после нее, когда женщины сидели на террасе в саду позади дома жениха. Он с мужчинами пировал внутри, слушал непристойные песни и циничные советы, все очень громкое. Женщины тоже пели, хоть потише и куда более нежно. Одна только Кериба улучила момент вставить нескромное предложение, оторвавшись от поучений внучке.

— Красивый англичанин, благородной крови, а ты от него сбежала, — зудела она. — И почему это он не должен был брать у Али деньги? Ты что, такое сокровище, что мужчина, даже христианин, возьмет тебя задаром?

— Бабушка, сколько раз тебе говорить?! К свадьбе это не имело никакого отношения. Он только хотел…

— Мужчины сами не знают, чего хотят. Женщины должны их направить. — Кериба обвела рукой вокруг. — Любая из этих девушек показала бы ему, чего он хочет. Только не ты! Ты умеешь читать и писать. Ты умнее десятка таких девушек, вместе взятых, — и не сумела этого сделать!

— Любая из них в десять раз красивее меня, бабушка.

— Мужчины не знают, кто красивая, а кто нет. Дай мужчине счастье посмотреть на тебя, и ты будешь для него Афродитой. Господи, пошли мне терпение! Ты лучше других должна бы понимать такие вещи.

— Я не хочу понимать, — раздраженно зашептала Эсме. — Я не хочу заманивать мужчин — даже если бы могла. Мне просто надо, чтобы меня оставили в покое.

— И умрешь девственницей. — Кериба вздохнула. — В Шкодере ты не найдешь мужа.

— Я не хочу…

— Это ужасное место. Они все варвары. Джейсон слишком долго продержал тебя там. Ты научилась грубости.

— Значит, самое лучшее — туда вернуться. Там я буду на месте. — Эсме потерла лицо. Под толстым слоем краски кожа зудела, сама она вспотела, хотя сидела в тени. Но ее качало не из-за жары и шести слоев юбок, а от нервного напряжения, поскольку приближалось время отплытия.

Бранко нашел лодочника, который согласился отвезти ее в Шкодер, но поздно ночью, потому что не хотел уходить с праздника. Эсме оставалось надеяться, что он будет не слишком пьян. Сама она не умела править лодкой.

— Ты принадлежишь семье твоего отца, — зудела Кериба. — Такова была воля Джейсона. — Она с раздражением посмотрела на Эсме. — Не так давно ты играла в предсказание судьбы. Хочешь, я предскажу твою? Во всем, что случилось, я вижу перст судьбы. Ты не сможешь убежать от своей судьбы, уплыв на лодке. Но что толку тебе говорить! Такого упрямого ребенка свет не видывал.

— Бабушка, милая, отстань от меня, — взмолилась Эсме. — Что сделано, то сделано. Через несколько часов я уеду. Неужели надо ссориться и проститься в злобе? И даже перед отъездом я не могу получить передышку среди людей, которых люблю?

Кериба внимательно посмотрела на внучку и смягчилась:

— Ах, и правда, расставаться в злости — к неудаче. — Она огляделась. — Смех и песни — дело хорошее, но для ушей старухи тяжелое. Солнце палит, ни ветерка. И к тому же я голодна. Давай перекусим, а потом я провожу тебя на причал. Сколько лет я не ходила по берегу Саранды! Пойдем вместе, и море успокоит наши души, а?

Люди рассеялись по Саранде, а Вариан остался на холме, возвышавшемся над городом. Он провел нескончаемый час в ожидании, расхаживая взад-вперед, и наконец Аджими вернулся с докладом.

Как оказалось, в Саранде идет буйное веселье. Сын одного из самых богатых горожан дал себя охомутать, и весь город празднует по этому случаю. Улицы возле дома жениха забиты людьми. Пробраться сквозь пьяную толпу можно только пешком. Короче, лорд Иденмонт не может рассчитывать остаться незамеченным, а слух о его присутствии быстро распространится по толпе.

— Как я понимаю, Аджими считает это проблемой, — сказал Вариан Петро.

Драгоман нахмурился:

— А чего еще можно было ожидать? Где она, там всегда проблемы. Аджими говорит, невеста — подруга маленькой ведьмы. Они не станут нам помогать. Нас всех убьют.

— Глупости, — возразил Персиваль. — На свадьбах всегда действует «беса»: они не убьют даже злейшего врага. Мустафа говорил…

— Меня не интересует, что говорил Мустафа, — оборвал его Вариан. — Весь город пьян. От толпы пьяниц можно ожидать чего угодно. Ты останешься здесь с Петро и проследишь, чтобы он держался подальше от бутылки с ракией. У меня и так хватает проблем, чтобы тревожиться еще и о тебе.

— Но, сэр, я обещаю…

— Персиваль, ты остаешься здесь.

— Но вам понадобится Петро, чтобы…

— Найдется кто-нибудь, кто знает греческий или итальянский. В конце концов, священник знает латынь. Я справлюсь.

— Сэр, они не паписты. Они…

— Проклятие. Ты не можешь придержать язык и сделать так, как тебе велено? Предупреждаю, Персиваль, если только вздумаешь сдвинуться с этого места, я устрою тебе порку, которую давно следовало задать.

Персиваль торопливо сел на камень.

— Да, сэр, — смиренно сказал он.

Вариан кинул на Петро предупреждающий взгляд, быстро вскочил на лошадь и следом за Аджими поехал вниз с холма.

Доника сжала руку Эсме:

— Ну почему так скоро? Ты обещала спеть мне цыганскую песню.

Эсме посмотрела на Керибу.

— Ну ладно, беды не будет, — сказала старуха. — Спой невесте, принесешь ей удачу. Сначала пожелание невесты, потом уж каприз старой женщины.

Эсме слегка улыбнулась. Обед кардинально улучшил настроение Керибы. Покончив с едой, она похлопала Эсме по руке.

— Наконец-то похолодало. И ветерок подул.

Эсме ветерка не ощущала. Солнце медленно тонуло в море, но в саду было по-прежнему душно. Она не была уверена, что это из-за ее тяжелого наряда. Возможно, ее душили чувства — она задыхалась от счастья Доники. Это было дурно, эгоистично, и Эсме себя выбранила.

Она пожала руку Донике и сказала:

— Я спою тебе свою самую лучшую любовную песню. Мелодия жалобная, но конец счастливый.

Она опустилась на булыжник у ног невесты, красиво разложила свои юбки, приняла от другой девушки кифару и стала петь.

Песня действительно оказалась печальная — рассказ о крестьянской девушке, которую соблазнил и бросил сын богача. Ко второму куплету она увидела слезы на глазах у нескольких женщин. Даже Доника заплакала, но она улыбалась, и казалось, что это слезы радости.

Только к третьему куплету — где девушка собирает мак на том месте, где любовник впервые обнял ее, — Эсме почувствовала: что-то не так. Ее аудитория была поглощена представлением; несколько женщин открыто плакали — что бы ни случилось, они бы не заметили, захваченные печальной песней.

Эсме стрельнула глазами в Керибу. Внимание старухи было приковано не к внучке, а к тому, что происходило в доме; сощуренные глазки блестели.

И тут Эсме поняла, в чем дело. Мужские голоса в доме затихли — не было слышно ни криков, ни шумных песен, только жужжание разговора. Она похолодела. Оглянулась. Никого. Только присмиревший дом.

По спине пробежал холодок. На следующей строчке песни она запнулась, потом и вовсе замолчала. Ее охватила паника. Она вскочила, уронив инструмент, безразличная ко всему, кроме необходимости бежать. Она смутно видела, что вокруг нее движутся женщины, слышала выкрики и вопросы, полные тревоги, но ей ни до кого не было дела. Она уже бежала по дорожке, всем существом стремясь к калитке.

* * *

Вариан ее слышал. Он был убежден, что слышит ее голос. Он выскочил в сад… перед ним стеной стояли женщины.

— Где она? — требовательно спросил он по-албански. Молчание.

Он стрельнул взглядом поверх толпы и увидел узкую калитку. Но не успел он сделать и шага по дорожке, ведущей в ту сторону, как стена женщин сдвинулась и преградила путь. Он оглянулся. Мужчины вышли из дома вслед за ним и теперь с угрюмыми лицами стояли другой неподвижной стеной. Аджими попытался пробиться сквозь них, но двое мужчин оттащили его назад. Никто не мешал английскому лорду; но никто и не позволит другому ему помочь.

Чертыхнувшись про себя, Вариан повернулся к женщинам. Их было не меньше пятидесяти, и еще больше разбрелись по саду. Они его не пропустят, это очевидно. Столь же ясно было, в чем трудность. Они стояли очень тесно, и чтобы пробраться сквозь толпу, ему придется их коснуться. А если он заденет кого-то хотя бы краем рукава, мужчины на него набросятся. Спьяну они забудут о том, что он англичанин, гость страны. Они и раньше-то были не слишком радушны. Наверняка Эсме изобразила его монстром, воплощением дьявола. Не важно. Он не намерен отступать.

Дьявол расплылся в самой обезоруживающей улыбке.

— Сколько красавиц! — мягко сказал он. — У меня дух захватывает.

Как он и надеялся, несколько женщин помоложе неловко завозились. Женщинам не надо было понимать его язык — они слышали интонацию и видели глаза. Что бы они ни думали мгновение назад, сейчас они смутились. Черноглазая невеста, стоявшая во главе армии, была озадачена и встревожена. Маленькая старуха, вся закутанная в черное, что-то пробормотала. В ответ послышались смешки. Очень вдохновляющий отклик.

Вариан остановил взгляд на старухе.

— Вы понимаете английский? Она пожала плечами:

— Немного.

Слава Богу!

— Пожалуйста, скажите им, что я никогда еще не встречал такую красивую невесту, цветущую розу в букете красавиц. Мужчины не могут сдвинуться с места, потому что сражены этим зрелищем. Они дивятся тому, как я осмелился приблизиться, потому что такое обилие красоты должно убить меня.

Старуха с важным видом перевела его речь. Смущение компании усилилось. Он услышал несколько нервных смешков.

— Я осмелился потому, что потерял сердце, — продолжал улещать Вариан. — Маленькая птичка забрала его и унесла прочь. Всего миг назад я слышал ее пение. Или мне это приснилось? Если она где-то рядом, такие дивные цветы не станут прятать ее от меня. Они не могут быть столь жестокосердны.

Слезы потекли по лицу невесты еще до того, как старуха закончила переводить. Невеста вопросительно посмотрела на каргу, та пожала плечами, потом нетерпеливо махнула рукой. Невеста отступила, остальные вместе с ней.

— Ступай, Вариан ShenjtGjergf, — сказала старуха. Вариан отвесил ей поклон.

— Falemindert, — сказал он. «Это мне Бог помог, — подумал он. — Никто другой не смог бы».

Он быстро пошел к калитке.

Он не знал, куда идет или куда Эсме пошла этим путем. Но садовые стены высоки, а эта калитка — кажется, единственный быстрый выход отсюда.

За забором оказался склон холма с обширным фруктовым садом — и ни единой живой души на горизонте. Он в отчаянии огляделся. «Эсме!» — прокричал он. Ответил ему только ветер, более резкий, чем прежде, пришедший с юго-запада. Он мог обыскать сад или же пойти на запад, к заливу. Он посмотрел на потускневшее солнце и направился к более каменистому склону холма, обращенному к бухте.

Немного поблуждав, он нашел утоптанную тропинку. Когда сад остался позади, дорога стала уже, она коварно петляла по коричневому мрамору склона. Казалось, шли часы, а он все кружил по одному месту, не приближаясь к заливу. Он напомнил себе, что в Албании все дороги такие: петляющие, мучительно медленные, окольными путями ведущие по не прощающей земле. А значит, Эсме идет не быстрее, чем он… если она пошла этой дорогой. Но она должна была пойти этой. Он не мог себе позволить думать иначе.

Наконец, когда Вариану стало казаться, что он уже обогнул гору кругом, он продрался сквозь колючки и плети неизвестного растения и увидел открытое пространство. Перед ним расстилался залив Санти-Кваранта — Сорок Святых. Он побежал вниз по склону, пересек проселочную дорогу и оказался на берегу — Справа от него была гавань. Словно огромная рука, опирающаяся на локоть, каменный волнорез держал горстку лодочек. На западе, где солнце предательски зависло над самым горизонтом, темнел массив острова Корфу, возвышаясь над синевой Ионического моря.

Он ухватил картину с одного взгляда и с ужасом понял, что у него всего полчаса, от силы час, чтобы найти Эсме до наступления темноты. Тем временем ноги сами несли его вниз, к лодочному причалу, а глаза просматривали суда в поисках признаков жизни.

В гавани было устрашающе тихо, слышались только плеск волн и поскрипывание дерева. Кажется, он единственный, кто не пирует на свадьбе в Саранде. Да еще Эсме, где бы она ни была. «Но она не здесь», — подумал он, и его охватило отчаяние. Здесь все застыло.

— Эсме! — закричал он и побежал вдоль волнореза. — Эсме! Лодки, в основном рыбацкие суда, не давали ответа. Они онемели, схваченные могучей каменной рукой. Мрачные красноватые блики плясали на мачтах и палубах — единственный свет в сгущающихся тенях. Лодки казались пустыми, и он горестно сказал себе, что ошибся, выбрав этот путь. Потом сам себе ответил, что она маленькая и вполне могла спрятаться под одеялом или ворохом веревок и сетей. Солнце стояло низко, лодки скрывались в тени пирса. Он будет уверен только после того, как обыщет каждую треклятую лодку. Он вскарабкался по скользким камням.

— Эсме!

Он спрыгнул на ближайшую лодку, крошечную посудину. Быстрый осмотр показал, что здесь никого нет. Он перепрыгнул на другую и на следующую. Никого. Никаких человеческих звуков, кроме его собственного тяжелого дыхания и гулкого биения сердца.

Он слышал голоса позади себя, наверное, весельчаки из города двинулись к причалу. Это был нестройный хор голосов, иногда прерываемый выкриками, но город его не интересовал, и он не обращал на них внимания.

Все чувства были направлены на поиск жизни здесь, в лодках. Одной маленькой жизни, одного существа, которое обязано находиться здесь. Он не мог ошибиться. Он не мог ее потерять, не теперь, потому что сердце говорило ему, что отныне все должно быть хорошо.

— Эсме! — Следующая лодка была слишком далеко, чтобы на нее можно было перепрыгнуть. Он вылез на камни, споткнулся, упал и выругался. — Эсме! — взвыл он. — Не заставляй выслеживать тебя! — Он выбрался наверх. — Ты не уйдешь от меня! Не уйдешь, маленькая ведьма!

Справа от него метнулась какая-то тень. Оставалась одна лодка, последняя — темная тень неуклюже двигалась, с чем-то возилась.

— Эсме! — Он кинулся к ней, скользя по мокрым камням. Она возилась с парусом, а ветер крепчал. Если она справится, ветер унесет ее в залив в считанные минуты. — Эсме, стой!

Она резко обернулась, потом отвернулась и наклонилась за чем-то.

Вариан споткнулся и почти соскользнул в воду. Когда он — восстановил равновесие, ее лодка со сброшенным причальным канатом дрейфовала к узкому горлу гавани. Должно быть, ее несло приливом или подводным течением, потому что парус по-прежнему болтался. В мгновение ока она выбралась из скопления лодок. Вариан стоял, глядя, как маленькая фигурка сражается с потрепанным парусом. Порыв ветра надул его и вырвал у нее из рук. Лодка резко накренилась. Она ухватилась за парус.

Господи Иисусе! Она не знает, что делает.

— Эсме! — закричал он. — Не надо!

Она знала, что не умеет управлять парусами. Но она не сдастся. Дольше Вариан не мог размышлять, времени не было.

Он не мог воспользоваться другой лодкой, он тоже неумел править. Он сбросил с себя сюртук и ботинки, разбежался и нырнул в воду.

Когда он вынырнул, она уже миновала узкое горло, но ее движение замедлилось. Судно вертелось, ныряло носом, как безумное, частично поднятый парус то раздувался, то опадал. Вариан поплыл, полагаясь не столько на силу мускулов и мастерство, сколько на волю.

Он услышал вскрик и зловещий всплеск. Крикнул в ответ и заработал руками во всю силу, хотя мышцы уже болели, а дыхание срывалось.

Прошли минуты, или секунды, или целая жизнь, когда он подплыл настолько, чтобы слышать, как она барахтается. Он поднял глаза в тот момент, когда она уходила под воду. Он продолжал плыть. Он слышал, как смерть, словно ревущий ветер, приближается к ней быстрее, чем он.

«Оставь ее мне. Пожалуйста. Оставь ее. Кому угодно…»

— Вариан! — захлебнулся крик, такой слабый на фоне великой, неумолимой темноты, грозящей накрыть их обоих.

«Нет. Подожди. Я иду. Жди меня…»

Позади солнце скатилось за горизонт, красное, как адский пламень. Лодка без руля и без ветрил, покачиваясь, плыла на солнце. Ближе, но все еще вне пределов досягаемости, Вариан увидел, как ее голова на миг вынырнула из синей пасти моря. Он выкрикнул ее имя и погрузился в ревущую тьму.

 

Глава 19

Вариан услышал звуки еще до того, как полностью проснулся: жалобное пение теноров и низкое завывание какой-то дудки.

Он открыл глаза и понял, что сидит скрючившись на стуле возле кровати. При трепетном мерцании нескольких свечей он увидел легкую фигурку, зарывшуюся в одеяло. Спутанные темно-рыжие волосы обрамляли бледное, застывшее лицо. Эсме слегка пошевелилась, как будто почувствовала во сне его взгляд. «Она просто спит», — заверил он себя и тихонько погладил ее по голове. Он ее не потерял. Мужчины Саранды пришли и спасли их.

Вариан усложнил им задачу. Он отбивался как сумасшедший, хотя даже в приступе безумия понимал, что сам не сможет доплыть с ней до берега. Тяжелые юбки тянули книзу, замедляя движение. Он ослабевал, и они грозили утянуть его на дно вместе с ней.

Дальше все было как в тумане. Голоса, движение. Все существо Вариана было сосредоточено на девушке, которую он нес на руках, отказавшись отдать ее другим. Должно быть, он совсем обессилел, потому что не мог вспомнить, как они дошли до дома, где этот дом.

Сейчас он понимал, что пение доносится снаружи, что это обычная албанская песня в минорном ключе вроде той, что пела Эсме.

Он с трудом встал. Онемевшие мускулы протестовали, в руках и ногах покалывало, когда он пошел открыть окно. Внизу была широкая терраса, там сидели мужчины и пели. Дальше и ниже в лунном свете невинно блистал залив, как будто не он несколько часов назад старался отнять у него Эсме.

С кровати донесся стон, потом шорох простыней и суматошный поток речи на албанском языке. Вариан поспешил назад и нежно прижал ее к себе.

— Все хорошо, — сказал он. — Ты в безопасности.

Он почувствовал, как по хрупкому телу пробежала дрожь — раз, другой. Потом ее грудь сотряслась от рыданий, которые она тщетно старалась сдержать, и когда Вариан услышал, что она зовет отца, его сердце надорвалось от жалости.

Он, который так легко обращался с речью, сейчас не мог найти достойных слов. «Мне так жаль, мое сердечко». Он заставил себя выговорить бессильную замену, зная, что тщетно искать лучшее. Он прижимал ее к себе, гладил по волосам и понимал, что ничего не может ей дать. Ее долго сдерживаемое горе прорвалось прерывистым плачем, бормотанием на смеси албанского с английским. Горячие слезы заливали лицо, рыдания сотрясали худенькое тельце, а он был не в силах ей помочь.

Он никогда не боялся женских слез в отличие от других мужчин, но сейчас было другое. Сейчас плакала его сильная, храбрая Эсме. Она была разбита и беспомощна, и он не мог этого вынести. Сердце болело за нее, плакало ее слезами и приходило в отчаяние от своей беспомощности.

— Мне так жаль, — повторял он снова и снова. Одну напрасную фразу в ответ на все ее несчастья.

Так это продолжалось — хоть недолго, но бесконечно. Несмотря на его неумелость — а может быть, благодаря ей, — Эсме вскоре пришла в себя. Это произошло внезапно — она оттолкнула его и сердито вытерла нос.

Вариан полез за носовым платком и понял, что у него его нет. Всю его промокшую одежду унесли, на нем был только халат. Он оглядел комнату, нашел полотенце и без слов подал ей. Она вытерла лицо.

— Я никогда не плачу, — дрожащим голосом сказала она. — Терпеть не могу.

— Я знаю.

Она что-то пробормотала и потом отчетливо произнесла:

— Вы не должны были идти за мной.

— У меня не было выбора.

Эсме кинула на него взгляд откровенного презрения.

Его охватило чистое, благословенное облегчение. Она действительно злится, а значит, снова стала самой собой. Неразумной, темпераментной.

Она была подавлена, потому что ослабела. Конечно, она сорвала злость на нем, ну и пусть. С ее злостью Вариан мог справиться. Ее слезы его парализовали.

— Эсме, — начал он, — ты думала, я бы отпустил…

— Я не предполагала, что даже вы можете быть таким жадным. Я глазам своим не поверила, когда вы нырнули в воду. Вы же могли утонуть! За тысячу фунтов! Зачем вам деньги на дне моря?

— Прошу прощения? — не понял Вариан. — Боюсь, я не расслышал. Что-то про тысячу фунтов?

— Что-то? Не играйте со мной в ваши игры. Я знаю, почему вы за мной гнались — вы, ленивейший бездельник трех континентов. Но за деньги вы готовы пошевелиться.

— Действительно, — ответил он, — но умеренно. Пытаться переплыть Ионическое море вряд ли можно считаться умеренным трудом. — Он озадаченно посмотрел на нее. — Ты хочешь сказать, что несла на себе тысячу фунтов? А я думал, это костюм сделал тебя такой тяжелой. — Не притворяйтесь тупицей. Я знаю, что вам предложил Али и что вы согласились сделать. Я надеюсь, он вам уже отдал деньги. Если нет, то обещаю вам, вы их никогда не увидите.

Вариан почесал затылок.

— Видимо, Али предложил мне тысячу фунтов за то, чтобы я что-то сделал. Прости, пожалуйста, но сейчас у меня все смешалось. Возможно, меня ударили веслом по голове. Ценой жизни не могу вспомнить, что я согласился сделать.

Зеленые глаза заволокло смущением. Эсме неловко ворочалась в кровати. Кровать была большая, с пуховой периной, европейская — албанцы сказали бы «французская». «У них все, что на западе, называется французским», — отвлеченно подумал Вариан, выжидая. Если придется, он будет ждать до Судного дня. Оказывается, Эсме сбежала не из-за любви к Исмалу, как она накарябала в той жестокой записке, а из-за какого-то дела в тысячу фунтов, связанного с ним. Что бы это ни было, обида на Вариана должна быть очень велика, коль она в гневе упорхнула после всего, что ей пришлось вынести. Любой другой девушке понадобились бы недели отдыха.

— Никто вас не ударял, — наконец раздался ее мрачный голос. — Вам просто стыдно, вот вы и притворяетесь, что забыли.

— Мне нисколько не стыдно, — весело ответил Вариан. — Если ты думаешь, что мне станет стыдно после того, как я вспомню, то умоляю тебя, не напоминай. Поговорим о чем-нибудь другом.

Как только он присел на кровать, Эсме отпрянула и покраснела.

— Нет! Вы не примените на мне искусство ваших рук! Я не выйду за вас замуж! Никогда! Я брошусь с горы.

— Выйти за меня замуж? — Он отшатнулся. — Должен тебе ответить «нет». С чего такая бредовая мысль пришла тебе в голову?

— Бредовая? Вы не сказали Али, что это бредовая мысль.

— Надеюсь, я не был столь бестактным, чтобы сказать это человеку, имеющему семьсот жен. Я мог ранить его чувства.

— Ага, а мои чувства не в счет. Так я и знала, — проворчала она. — Я знала, что он еще не заплатил вам. Если б заплатил, вы бы так не говорили. Вы бы притворялись, что это ваше самое заветное желание.

— Господи Боже мой, ты думаешь, я дешевка? Это меня ранит, Эсме, честное слово. Думаешь, я согласился бы жениться на тебе за несчастную тысячу фунтов? Дорогая девочка, самой Афродите я не согласился бы дать себя взнуздать меньше чем за двадцать тысяч фунтов. Золотом, — прибавил он. — И каждую монету попробовал бы на зуб.

— Я слышала, как Али это сказал Исмалу.

— Значит, он лгал. Может, я и продажный человек, но очень дорогой, честное слово. — Вариан отвернулся к окну и нахмурился. — Тысяча фунтов. Ну и мысль. Никогда еще меня так не оскорбляли.

Эсме не отвечала. Очевидно, прокручивала в уме это дело. Вот и пусть занимается. У Вариана есть своя загадка, и решать ее надо завтра. И послезавтра. И послепослезавтра. Мозг автоматически шарахнулся от нее, как всегда, когда приходилось думать о мрачной перспективе, о будущем.

Вместо этого Вариан стал смотреть в окно. Некоторое время назад он слышал смех, тогда, когда она его ругала. Смех прекратился, возобновилось пение. На этот раз дудочке аккомпанировал какой-то струнный инструмент.

Он услышал, как Эсме вздохнула.

— Что они поют? — спросил он.

— Ничего. Любовную песню.

— Я понял hajck, — сказал он. — А больше ничего. Что за припев? Шпи-ми…

— Shpirtiim. Моя душа, дух. Приди… мое сердце. — Она сделала неопределенный жест. — Мужчина… он зовет девушку любить его.

— А, любовь. Мужчины все, что угодно, скажут, так ведь? Наступила напряженная пауза.

— Вариан…

Он не оглянулся. Лишь почувствовал, как сдвинулся матрас, когда она сползла с него. На полпути к нему она вдруг остановилась.

— Вариан, вы клянетесь, что не согласились на мне жениться, — за любую цену?

— Не говори глупостей. Джентльмен клянется своей честью. У меня ее нет. — Тогда почему вы рисковали жизнью ради меня? Если бы не подоспели люди, мы бы утонули. Почему вы это сделали?

— Не знаю. Я тогда не думал. Полагаю, был в состоянии помешательства. В вашей местности это часто случается.

Она подкралась ближе. Вариан ощутил легкую руку у себя на плече. Он медленно повернул голову. Эсме стояла возле него на коленях. Ночная рубашка сбилась выше колен. Вариан торопливо поднял глаза и встретился с пронзительным зеленым взглядом.

— Расскажите что-нибудь, — сказала она. — Что угодно. Солгите, пожалуйста.

— Лучше не надо, — мягко ответил он. — Ты сейчас так измучена, что всему поверишь.

— Да, поверю.

— Даже тому, что я тебя люблю.

Рука впилась ему в плечо. Вариан быстро оттолкнул ее. Лучше бы он никогда не произносил этих ужасных слов, что вырвались у него. Спастись от них, защититься от нее, пока не разрушил ее. Он не шелохнулся, не выпустил ее руку.

Она сплелась с ним пальцами, положила сцепленные руки себе на голое колено. В комнате стало жарко и душно.

— Мне лучше уйти, — густым голосом сказал он. У нее задрожали губы.

— Вы всегда так говорите. Вы всегда уходите.

— Для твоего же блага.

— Нет. Вы меня не хотите. — Она высвободила руку. — Мне так стыдно.

— Ты устала, перевозбудилась. У тебя был ужасный день.

— Ужасно другое. — Она говорила тихо и неуверенно. — Я всегда вижу перед собой смерть. Я смотрю на нее без страха, потому что я воительница. Если бы я решила убить вас, я бы это сделала. Но в этой борьбе я не могу победить. Я не могу заставить вас притронуться ко мне так, как мужчина трогает женщину.

— Это жестоко и абсурдно, — натянуто сказал он. — Я трогал тебя таким образом слишком много раз.

Слишком много раз… и всегда недостаточно.

Вариан перевел взгляд с дрожащего рта на белую кожу в вырезе ночной рубашки, вниз к маленьким холмикам грудей, на тонкую талию… ниже, к собственной руке, лежавшей на ее колене, и осторожно погладил. Он издал болезненный вздох:

— Я хочу тебя. Ты мне нужна. Я болен от этого. О Господи, не слушай меня. Не… не делай этого, Эсме. — Плоть под его рукой была гладкой и твердой. Даже предупреждая ее, он продолжал гладить ее бедро.

Она склонила к нему голову. В волосах оставался запах моря, сладкий и свежий, как ее шелковая кожа.

— Ты прекрасна, — нежно сказал он. — Это несправедливо. Она что-то пробормотала на своем языке.

Вариан приказал себе уйти. Встать и уйти. Вместо этого он поймал ее за талию и привлек к себе.

Он смотрел ей в глаза, темные и глубокие, как вечнозеленый лес.

— Только один поцелуй, — прошептал он. — Только один. Нежные руки обвили его шею.

— Да. Только один.

Он хотел выпить только один поцелуй своей свирепой, невинной нимфы. Он ее почти потерял. Поцелуй — это все, о чем он просил. Этого будет достаточно. «Должно быть достаточно», — велел он себе, нежно касаясь ее губ.

Ее тело гибко распласталось на нем. Напряженные груди давились в шелк халата. Приоткрытый рот звал в свою теплую дубину.

Весь мир благоухал морем, сладким вкусом ее губ. Она была ной и такой неистово жадной, каким он никогда не был. В ее поцелуе были бегущая река, и вечнозеленый лес, и беспорядочность гор, где все еще живут боги. Он хотел бы иметь такой же трепещущий дух, хотел обновления… но знал, что этого не будет. Он испортит ее и сделает слабой.

Он отстранился от ее рта и тут же понял, что слишком подл, чтобы освободиться полностью. Ее запаху невозможно было противостоять, он манил к себе. Жаркими поцелуями он покрыл ее шею и почувствовал, как тело прильнуло к нему, обещая восторг. Под шелком он слышал влекущий шепот, и он ответил «да», потому что был слаб.

Он погрузился в душистое тепло ее грудей. Она слегка всхлипнула, потом вплела пальцы в волосы прижала к себе его голову. Он провел языком по напрягшейся груди к твердому пику, подразнил его, и по всему телу прокатился огонь, он почувствовал, что и она горит. Ее дыхание стало частым и неровным.

Его пожирал голод, злобный внутренний жар побуждал его спешить, но он хотел бы пылать вечно. Он понимал, что скоро должен будет остановиться, слишком скоро. Но еще не сейчас. Он ощутит этот краткий миг как бесконечность. Он заставит ее забыть свое горе и злость, и в это волшебное мгновение и сам забудет — свой страх, и стыд, и тот унылый туман, который завтра опять расстелется перед ним.

— Только ты, — прошептал он, не поднимая головы. — Только ты.

— Да.

Вариан посмотрел на нее. Глаза были темные и потерянные. Волосы разметались, гранатовым цветом сияя на жемчужных плечах. Рубашка сползла до талии.

Он видел ее такой и раньше, и с тех пор его язвила эта насмешка: как можно быть такой нежной, бледной и хрупкой снаружи и такой сильной и страстной внутри? Она была необузданна, молода и ошеломляюще прекрасна. Как же ему не держать ее, не владеть ею хотя бы на этот миг, если в любой момент она может ускользнуть из рук? Но все ценное, что ему приходилось держать в руках, всегда ускользало… и лежало разбитое, брошенное, а он бездумно мчался ловить следующий миг. А потом следующий, и следующий… завтра.

— Я не хочу причинить тебе боль, — прошептал он.

— Боли не будет. — На полных губах был намек на улыбку. — Попробуй. Увидишь, как тебе это удастся.

— Нет. Скажи мне «нет».

— Да. — Эсме поцеловала его в лоб, потом в щеку. Он повернул голову, чтобы перехватить ее губы. Она уклонилась, и он всхлипнул, почувствовав теплые губы у себя на шее. Она сдвинула с его плеч халат, ее руки пробежали по его плечам, ниже, пальцы погладили грудь, задержались над бешено бьющимся сердцем, отчего жар хлынул по телу вниз, к жизненно важным органам. Он отлепил от себя ее руки и сорвал с нее одежду.

Ночная рубашка полетела на пол. За ней последовал его халат.

Там, за окном, слезливая мелодия поднималась до крика боли, потом стихала и снова плакала. Здесь, в комнате, он утопал в слезах над женщиной, которую сжимал в объятиях. Вся его жизнь была в этой нежной плоти, в податливых руках и ногах, сплетенных с его телом. Здесь мир был теплым, насыщенным дурманящим запахом. Здесь его звал низкий, чуть слышный голос. Она называла его по имени, и он откликался всем существом, отчаянно желая затеряться в ней, укрыться, остаться с ней навсегда.

Он понимал, что это всего лишь безумие страсти. Он знал, что не принадлежит ей. Он не ее. Он пришелец, который ищет только удовольствий для себя. С самого дальнего края сознания пришло дрожащее, слабое предупреждение.

«Она нужна мне», — молча ответил ему Вариан, бормоча слова любви в ее шею, грудь, рот. Она ответила настойчивыми ласками, и они мгновенно вдохновили его, и предупреждающий голос затих и умер.

Жадные руки нашли гнездышко из завитков и влажное, нежное место, которое они укрывали. Она напряглась, сжала ему плечи, но на этот раз он не остановился. Совесть снова затрепетала, но слабо и неназойливо, потому что слишком сладка была ее влажная невинность. Оставаясь нежным, несмотря на пожирающую страсть, он поглаживал, толкал, ласкал, и она беспокойно двигалась под его рукой. Он чувствовал, что по ней пробегают волны дрожи, с каждым разом все сильнее, что она пытается их унять, и наконец они захватили ее целиком.

— Вариан. — Тихий, прерывистый плач. — 0,peren…di.

Вцепившись в плечи, она притянула его к себе, требуя рот. Он дал ей то, в чем она нуждалась, и пальцы прокрались глубже. Она застонала и отдернулась от настойчивого поцелуя, нетерпение и неистовство скрутили тело. Она уткнула лицо в подушку и беспомощно застонала, а ее тело содрогалось, ища облегчения.

Он сам дрожал от нетерпения, стремясь туда, к чему был готов, в бурю восторга, который хотел дать только ей… не думая о себе… впервые в жизни. Дать ту единственную радость, которую мог дать, не требуя ничего взамен. Отдать ей любовь, только ей, его прекрасной неистовой девочке.

Он хотел только этого, искренне, уже несколько минут, несколько лет. Но он обнаружил, что не может дать ей облегчения такого, какого хотел. Ее свирепый голод не утихнет в его руках.

Она застонала, выругалась, поймала кисть его руки и оттолкнула.

— Hajde, — приказала она. Сильные пальчики соскользнули по напряженному торсу, безжалостно и неумолимо, на вспухший, предательский низ.

— Не надо, — простонал он. Но было поздно.

Его пронзил удар молнии, разум и воля сгорели дотла.

Он опрокинул ее на спину и быстро встал между ног. Эсме лежала под ним, трепеща и часто дыша. На одно отчаянное мгновение он задержался на дикой зеленой глубине глаз, потом руки властно прошлись по ее напряженному животу и спустились в горячий, темный проход.

Он нацелился во вход, подался вперед. Она была влажная, но преграда невинности не пускала его, он схватил ее за бедра, и она инстинктивно отпрянула.

Хотя все его существо звало к победе и обладанию, Вариан заставил себя замедлиться. Его путь к облегчению был очевиден, но ее удовольствие ослабло, а дальше, как он знал, у нее не будет радости, будет только боль. Все его искусство не способно пробить эту преграду невинности волшебным образом без боли. А дальше будет еще хуже: совращение, бесчестье… разрушение. Он может остановиться. Пусть это его убьет, но он в силах остановиться.

Когда Вариан наклонился поцеловать ее, ее руки вцепились ему в волосы.

— Я хочу тебя, — сказала она тихо и страстно.

— Не надо, — прошептал он. — Я не могу причинить тебе зло.

— Я хочу, — повторила она. — Не обращай внимания на мое тело. Подчини его. Сделай меня своей, Вариан.

«Не слушай ее. Она не понимает. Она невинна».

Но развращенная сущность желала послушаться приказа. В нем говорил зверь, самая низкая часть его натуры, жаждущая закончить то, что начал. Вариан приказал себе отодвинуться. Но он не мог. По спине катился пот.

— Я причиню тебе боль, — хрипло сказал он, с отчаянием глядя в огромные глаза.

— Кто-то должен. Ты… сегодня, Вариан… или кто-нибудь другой.

Он еще пытался сказать себе, что она не знает, что говорит, но последние слова надорвали его. Перед ним встал образ Исмала.

— Нет! — прорычал Вариан. — Ты моя, черт побери! Она покачала головой.

Он ответил ртом и руками, приподнял ее грубее, чем раньше. Терпение и нежность были забыты, и ее быстрый, жаркий ответ сказал ему, что и она их не хочет. В страсти она была так же свирепа и бесстрашна, как и во всем остальном. Необузданная, сладкая, прекрасная… его.

— Моя, — жестоко сказал он. В одно безумное мгновение он вошел в нее. Миг триумфа… обладания… победы. Он услышал всхлип, и она скорчилась от боли. Раскаяние пронзило его кинжалом. Поздно.

— Прости, — шептал он. — Любимая, прости. — Кровь билась в висках, громыхала по жилам, требуя освобождения, но он заставил себя сделать паузу. Руки нежно прошлись по потрясенной, напряженной фигурке. — Позволь мне любить тебя, милая. Прости меня и позволь тебя любить. Ты мне нужна, Эсме.

Она распахнула глаза.

— Будет еще? — дрожащим голосом спросила она.

О Господи, с нее достаточно. Она хочет, чтобы все уже кончилось, бедное дитя. Вариан любовно погладил ее грудь, и его плоть заволновалась, толкая его к ней. Да, тело хочет закончить, оно жестоко. Но ему требовалось больше. Он хотел иметь ее всю, душу и тело, для себя. Эгоист. Но уж таков он.

— Будет, — сказал он. — Столько, сколько ты мне дашь. Он начал медленное движение. Она задохнулась:

— Вариан!..

Но на этот раз больно не было. Удивительно, но боль ушла, а когда она сделала осторожное ответное движение, то ощутила удовольствие.

— Да, — прошептал он. — Вот так, милая. Весь мир исчезает, правда?

Он чувствовал, что мир уходит от нее, как и от него. Что в ней нарастает удовольствие, по мере того как тело поддается ему, следуя его ритму. Ее боль была забыта, как и его сожаление. Он больше не раскаивался, он возвращался к жизни вместе с ней. Был только этот миг, и еще Эсме, и сладкий, темный восторг, когда она отдалась вихрю страсти.

Его тело наполнялось ее жизнью, ее существом. Он потерялся в ней, неистовый поток подхватил их обоих и унес в бесконечность. Он почувствовал, как она содрогнулась, услышал крик. Он навалился на нее, крепко обхватил руками и накрыл рот поцелуем.

 

Глава 20

Эсме знала, что он ушел, еще до того как открыла глаза яркому утреннему свету. В последнем сне она ощутила прохладу из-за его отсутствия. Перед этим были другие сны, но последний был наполнен теплом и исступленной радостью.

Раньше у нее никогда не было таких счастливых снов. Она и вообразить не могла, что происходит, когда тело мужчины соединяется с телом женщины. Она понимала, что это должно быть приятно. Несколько недель назад она испытала удовольствие, там, в Пошнии, когда Вариан интимно целовал ее и гладил. Но минувшей ночью наслаждение было беспокойное, темное. Как будто в теле был заключен могучий демон, который устроил ужасную, но прекрасную борьбу, похожую на неземную бурю. Но вот наконец его выпустили из ловушки, и после этого наступил сладчайший покой.

Но не надолго, обнаружила Эсме. Она потрогала подушку, где лежала голова Вариана, и вспомнила, какая нежная была у него улыбка, когда он держал ее в руках в том восхитительном покое.

Конечно, он всем женщинам так улыбается. Он знает, как согнать все сомнения и последние проблески совести. Как утихомирить женщин. Он не любит суматохи. Он их оставляет, и это должно вызывать недовольство, но позже. Он бросает их так, чтобы они переживали разочарование без него.

Вот и хорошо, что он ушел. Наверное, сейчас он уже на пути в Корфу. Она не знала, как смогла бы снова посмотреть ему в глаза. Она упрашивала его взять ее, а потом — о, какая она была неуклюжая. Ее полудетское тело было ужасно, ни к чему не способно. Неудивительно, что он то и дело пытался остановиться. Сколько было хлопот с тем, чтобы утолить ее вожделение.

Она закрыла лицо руками. Она вела себя как стерва в пылу. Была отвратительна.

— А, утреннее пробуждение.

Эсме уронила руки и с ужасом и недоверием смотрела на дверь.

Вариан стоял с улыбкой на прекрасных губах и изучал ее. Потом он закрыл дверь так же тихо, как открыл, подошел и поднял с пола ночную сорочку.

— Ты бы надела что-нибудь. А то у меня появится искушение ознакомиться с тем, что под одеялом, а я боюсь помять брюки.

Ее лицо пылало.

Вариан отвернулся к окну.

Темный сюртук сидел на нем как влитой, подчеркивая широкие плечи и тонкую талию, а брюки облегали мускулы стройных ног. Ночью она без стыда обвивала его голое дивное тело, а утром он показался незнакомцем. Эсме отчаянно захотелось выскочить за дверь, пока он стоит отвернувшись, и убежать далеко-далеко.

Но она села и неуклюже натянула через голову ночнушку. Пальцы так дрожали, что она завязала пояс узлом.

— Я… я думала, что вы уехали, — задушенным голосом сказала она.

— Да? И куда же я уехал? — Он все еще смотрел в окно.

— На Корфу.

— Ах да. Без тебя. — Он повернулся к ней. — Соблазнил и покинул, вот что ты подумала, и еще бог знает что. Не хочу знать что. Как я сказал, утреннее пробуждение. «А наутро…» Эсме, наступило утро.

Враждебный тон окатил ее холодом. Она невольно подтянула к груди одеяло. — Конечно, утро. Незачем говорить это так, как будто наступил Судный день.

— Для тебя это так прозвучало? Как интересно. Потому что так оно и есть. То есть для тебя.

Вариан прислонился к оконной раме и скрестил руки на груди. У него было каменное лицо, голос холодный и резкий.

— Я проснулся рано утром. Среди прочих забот меня интересовало, где Персиваль. Я нашел его внизу, вместе с Керибой, и узнал, что это он вчера спас нам жизнь.

Кериба. В этом доме. Эсме в отчаянии смотрела вниз на одеяло.

— Твои законопослушные друзья постановили, что я не должен получить никакой помощи, даже от своего эскорта. Они были убеждены, что я нечто вроде Вельзевула. К счастью, Персиваль не подчинился моему приказу и явился их разуверить. Они отказались воспользоваться переводчиком, и твой кузен был вынужден объяснять нашу ситуацию по-албански.

Эсме съежилась, представив себе, как бедный мальчик сражался с незнакомым языком в окружении толпы враждебных незнакомцев.

— Он очень храбрый мальчик. Он спас не только нас двоих, но и всех моих друзей. Али наказал бы их со всей жестокостью, если бы ты утонула.

Она молчала, и Вариан продолжал:

— Персиваль не знал, что в Албании слово «друг» может также означать «супруг», а слово «мужчина» может означать «муж». Он считал, что говорит им о том, что я хороший человек и друг, что ты сбежала из-за непонимания. А твои друзья услышали, что ты сбежала от мужа. Вот почему, после того как нас спасли, они оставили нас улаживать свои трудности освященным временем способом всех супружеских пар.

Эсме попыталась понять выражение его лица, но оно ничего ей не сказало. Она подняла голову.

— Это всего лишь ошибка. Каждый поймет, если ему объяснить. К тому же ни для кого не секрет, что я много раз спала в одной с вами палатке. Если вы беспокоитесь о том, что мой кузен будет стыдиться, — жестко сказала она, — то вы можете оставить меня здесь. Я никогда не хотела ехать на Корфу и говорила вам это много раз.

От Вариана повеяло холодком.

— Я надеялся, что не это было причиной того, что ты приказала мне разрушить тебя, Эсме.

— Я вам не приказывала! — Но она знала, что лжет. Она настаивала. Требовала! Она вся горела от стыда.

— Я тебе сказал «нет», не так ли? — Да, но…

— Но ты не слушала. — Он подошел к кровати. — Я постоянно тебя предупреждал. Я тебя умолял. Тебе нужно было только сказать слово «нет». Но ты этого не сделала. Ты знала, что я за человек. Такая умная девушка, как ты, должны была понять это с первого взгляда. Ты была настолько умна, что манипулировала мной. Тебе хватило ума заставить меня поверить, что ты еще ребенок. К сожалению, на этом кончаются примеры ума, которые ты продемонстрировала ради самосохранения.

Он тяжело вздохнул и сел на кровать.

Эсме знала, как плохо она себя вела. И все же она чувствовала, что с его стороны недобро было добавлять язвительные замечания в то утро, которое стремительно становилось самым унизительным утром в ее жизни. Но она тайком посмотрела на него и ощутила острый укол совести.

Он сидел близко, и она увидела, что он совсем не так владеет собой, как хочет представить. Под глазами лежат глубокие тени, лицо необычайно бледное. У него такой вид, как будто он не сомкнул глаз этой ночью.

— Минувшая ночь вас расстроила, — сказала она. Это было глупо, просто ужасно, но это было то, что она считала горькой правдой. — Я… я сожалею, что вам неприятно об этом вспоминать.

Вариан повернул к ней голову; лицо ничего не выражало.

— Неприятно? Эсме отвела взгляд.

— Я не знала… О, я не думала об этом, а то, наверное, догадалась бы, что с невежественной девушкой это может быть неприятно. Я не могла понять, почему вы все время пытались остановиться. Я не подумала, что для вас это было очень утомительно. Тем более после того, как вы переплыли залив и чуть не утонули. Но ведь это все из той же области, верно? — грустно сказала она. — Я заставила вас идти через болото и вверх и вниз по горам, мучиться из-за грязи и паразитов и…

— Эсме, тебе плохо? Ты в своем уме? — спросил он странным, сдавленным голосом.

— Мне лучше, чем я заслуживаю, — пробормотала она. — Я заслуживаю пули. Мне нельзя жить среди цивилизованных людей. Мое место в горах, с дикими зверями.

Он прокашлялся.

— Я сказал, что наступил день расплаты, моя дорогая. Но у меня на уме кое-что еще более важное.

Она широко раскрыла глаза. Она не рассчитывала, что он поймет ее буквально.

— Б-более важное?

— Правильно, что боишься, Эсме. Самое время. — Он поднял с одеяла ее руку и твердо зажал в своих ладонях. — Мисс Брентмор, нравится вам это или нет, но вам предстоит оказать мне честь стать леди Иденмонт.

Эсме тупо смотрела на руку, зажатую в тисках.

— Моей женой, — разъяснил он. — Свадьба. Ты не можешь соблазнить меня и надеяться уйти от расплаты.

Она безуспешно попыталась высвободить руку.

— Вариан, это не смешно.

— Погребальный звон судьбы редко бывает смешным.

— Вы говорите чепуху, — сказала она. — Злобная шутка, чтобы сравнять счет, потому что вы на меня сердитесь. Или же вы солгали насчет Али. Или… — Ей в голову пришла более отвратительная возможность. — О, Вариан, не может быть, что это из-за того, что я была девица. Конечно, я у вас не первая… — Она замерла, увидев, что он одеревенел. По его лицу пробежала тень.

— Мне еще нет тридцати. Я пока не гоняюсь за девственницами, чтобы их испортить. И не виню тебя в том, что ты в это веришь.

— Не важно, — быстро проговорила она. — Вы не можете сделать такую глупость — привязать себя к женщине из-за этого. Вы сказали, что не женились бы ради тысячи фунтов, и хотите сделать это из-за куска плоти? В этом нет смысла.

Сколько девушек теряют невинность случайно? На лошади или по тысяче других причин. Не понимаю, почему природа вообще создала такую вещь. От нее одни только неприятности.

Вариан покачал головой:

— Мог бы догадаться. Эсме логическая, вот как это называется. Нельзя было оставлять тебя этим утром. Нельзя давать тебе ни минуты на раздумье. Я знал, что за тобой надо приглядывать. Но это делают другие, а у меня не было опыта за кем-нибудь следить.

— Я не нуждаюсь…

— Нуждаешься. Иди сюда. — Он выпустил ее руку.

— Куда?

— Как ты думаешь куда? Куда твой любовник захочет, чтобы ты шла? В его объятия, конечно.

— Вы не…

— Да, я твой любовник. Не глупи, Эсме.

Он ее любовник — или был им, — и она не могла сопротивляться его приглашению, как ночь не может противиться рассвету. Она застенчиво вползла к нему на колени. Он обхватил ее руками, как свою собственность, и ее сердце растаяло от облегчения. Она уткнулась лицом в его сюртук.

— Так-то лучше, верно? — Его голос стал мягче. — Да.

— Потому что у нас излишне кружится голова друг от друга, так?

— Да. По крайней мере у меня, Вариан, — пробормотала она в шерсть сюртука.

— Вот почему мы занимались любовью. Я отнюдь не находил это утомительным. Моя беда была в чувстве вины. Я тебя очень люблю и не хотел тебя обесчестить. Ты храбрая, сильная и красивая, и великое множество моих соотечественников потеряют головы от любви к тебе. Если бы я оставил тебя нетронутой, ты могла бы выйти замуж за одного из них. Как видишь, у меня были благие намерения. К несчастью, они не совпадали с моим эгоизмом и вожделением — и если бы ты сказала «нет», ты бы с ними покончила. Я хочу, чтобы ты поняла: ты не очень виновата, Эсме. Во мне осталось не много чести, но для этого мне нужно было услышать «нет»… я так надеюсь.

Она откинулась, чтобы посмотреть на него.

— Конечно, вы ждали. Как вы думаете, почему я этого не сказала? Только не говорите, что я не очень виновата. Если бы вы мне отказали, я бы попыталась вас убить.

— Тогда ты, видимо, меня поймешь, если не согласишься выйти за меня замуж и я захочу тебя убить.

Эсме закрыла глаза. Каждый раз, когда она пыталась от него убежать, она чувствовала себя так скверно, что хотела умереть. Но привязать его к себе в глазах всего мира и самого Господа?

Она — грубая, неуправляемая девчонка-сорванец, он — английский лорд… и распутник. Его натура не вынесет уз брака. А когда его страсть к ней увянет — а так должно быть, — он ее бросит, если не фактически, то духовно. Его взгляд станет холодным, презрительным… Как она это стерпит? Лучше, разумнее порвать с ним сейчас.

— Я слышу, что ты думаешь, — угрюмо произнес он. — Это приведет к беде.

— Вариан…

— Попробуй сосредоточиться вот на чем. — Он поднял ее лицо и приблизил губы, остановившись в дюйме от ее губ.

Она машинально потянулась к нему.

— Нет, — сказал он. — Если ты не выйдешь за меня замуж, я тебя больше никогда не поцелую.

Теплое дыхание касалось ее лица, сильное тело давало защиту. Руки были такими нежными, они ласково поглаживали ее по щеке. У нее упало сердце.

— Это нечестно, Вариан.

— Я не играю честно. Да или нет? И так он победил.

«Она была осуждена на брак», — сказал себе Вариан час спустя, вжимая губы в ее шейку. Обречена с того момента, как они встретились. Не удовольствовавшись убийством отца, судьба послала ей Вариана Сент-Джорджа, чтобы уничтожить ее будущее.

И все равно ему не удавалось прочувствовать свою вину, когда это красивое, своенравное создание лежало в его руках и молило о любви. Видит Бог, ей не было нужно, чтобы ее уложили в постель. Он хотел заняться с ней любовью с того момента, как проснулся. Он это сделал и хотел еще.

Но он не мог весь день валяться в постели. Внизу Перси и Кериба ждут заверения, что Эсме не станет чинить препятствий к свадьбе. Больше тревожила мысль об Исмале, который тоже мог ждать — где угодно.

Последнее соображение вытащило Вариана из кровати. Он стал одеваться.

— Я пришлю сюда твою бабушку с какой-нибудь одеждой, — сказал Вариан, натягивая брюки. — Она уже занята упаковкой.

Эсме зарылась в подушки.

— Ага, она все время порывалась выдать меня замуж. Это все ее штучки?

— Это мои штучки. — Вариан надел рубашку. — Кериба просто помогает. Независимо от того, застал бы я сегодня утром ее и Персиваля внизу или нет, результат был бы тот же. Не воображай, что кто-то заставил меня жениться или что я действую из абсурдных понятий благородства.

Он вернулся к кровати и сурово посмотрел на нее.

— Я не благородный. Я практически с самого начала хотел сделать тебя своей. Как только ты прекратишь мне противиться, ты такой и станешь. Все очень просто, Эсме. Не усложняй.

Она устремила на него укоризненный взгляд зеленых глаз.

— Я вижу, как это будет. Ты опьянишь меня своей любовью, чтобы я не могла думать, и я стану отвечать: «Да, Вариан. Нет, Вариан. Как пожелаешь, о светоч небес».

Он невольно улыбнулся:

— Именно так.

— Ну, погоди, — предупредила она, — я еще привыкну к твоим трюкам.

— А будет поздно, потому что к тому времени мы уже поженимся. — Вариан влез в сюртук, избегая ее взгляда. — Больше никаких кувырканий не будет. Через несколько часов мы отправляемся на Корфу. Там у тебя будет компаньонка.

Она подскочила на кровати.

— Компаньонка? Ты не можешь говорить это всерьез!

— Тебе следует знать, что сегодня утром Персиваль приготовился к дуэли, чтобы защитить твою честь. Ты не можешь и дальше шокировать его юношеские чувства, живя с женихом в грехе.

Вариан направился к двери, но остановился на полпути:

— Тебя будут окружать не только незнакомые люди. Кериба согласилась поехать в качестве твоей компаньонки, а семья Доники, как я понял, обеспечит соответствующую албанскую церемонию еще до того, как мы надлежащим образом обвенчаемся путем положенной англиканской церемонии с англиканским священником. — Он кинул на нее виноватый взгляд. — Не бойся, ты не останешься без друзей в свой свадебный день.

Он не ждал ответа и был уже в дверях, когда Эсме его окликнула. Он остановился на пороге, еле сдерживая вспышку гнева.

— Спасибо, Вариан, — тихо сказала она. Он расслабился и улыбнулся:

— S'kagje.

 

Глава 21

Сэр Джеральд уставился на письмо, которое он только что получил, хотя лорд Иденмонт написал его две недели назад. Задержка — дело рук Персиваля, разумеется, как и все остальное. Свадьба прошла всего два дня назад. При попутном ветре можно было бы добраться до Корфу за день — но зачем?

Сэр Джеральд поднял хмурый взгляд от письма и устремил его на залив Отранто. Черт возьми, что там происходит?

Джейсон уехал и дал себя убить; слава Богу, но небеса не рассыпают драгоценные милости скопом. Этот проклятый дурак оставил после себя внебрачную дочь, а лорд Иденмонт заявил, что желает на ней жениться.

— Подлый мерзавец, — пробормотал сэр Джеральд. — Думает, наверное, что я ее выкуплю. Ха! Пусть забирает себе Джейсонова ублюдка — и заодно чумового отпрыска моей лживой суки-жены, которого она на меня взвалила. Десять лет на то, чтобы зачать ребенка, — ворчал он, расхаживая по террасе. — Диана назвала это «чудом». Как будто я не мог подсчитать.

Он подсчитал. За девять месяцев до рождения Персиваля сэр Джеральд был за границей. Он ни на минуту не поверил, что Персиваль родился преждевременно.

С годами ненависть не ослабевала. Ему достаточно было увидеть мальчика, как он вскипал от ярости. А теперь еще придется иметь дело со вторым ублюдком Джейсона.

Баронет ворвался в дом и прошел в кабинет, на ходу сочиняя уничтожающий ответ его сиятельству. Однако когда сэр Джеральд взялся за перо, его взгляд упал на шахматную доску, где не хватало черной королевы. Он скрипнул зубами.

Он знал, что «Королева ночи» была захвачена британскими властями на подходе к Превезе. Вскоре после этого были перехвачены еще два корабля. Слух разнесся быстро; несколько покупателей отшатнулись, и очень похоже на то, что вскоре другие сделают то же самое. Он выложил огромные деньги за товар; в настоящее время у него не было надежды хоть на какую-то оплату.

Может, ему придется обратиться за деньгами к матери? Ужасная перспектива! Старая ведьма, конечно, устроит ему перекрестный допрос. Хотя его записи достаточно изобретательны, чтобы сохранить секрет, все равно процесс будет унизительный. Титулованная вдова найдет в нем изъян, как она всегда это делала. Джейсон, расточительный сын, — вот кого она готова была снабжать деньгами, хотя делала вид, что это не так. Даже сейчас, будь Джейсон жив, потерявшая способность здраво мыслить старая карга дала бы ему… все, что он пожелает. Она всегда так делала, кроме последнего случая. Теперь это будет девушка, про которую лорд Иденмонт заявляет, что она дочь Джейсона.

Отложив перо, сэр Джеральд снова взял письмо. Девушка написала записку, не более. Баронет отбросил листок, покрытый ее каракулями, и заново изучил послание Иденмонта.

— Надеется на мое благословение… нет, вот. Да, сказано ясно. Заберет ее в Англию, и Персиваля тоже, если я согласен.

В этом-то все дело. Иденмонт намерен отвезти девушку к ее безмозглой старой бабке, а заодно, если получится, использовать Персиваля, чтобы смягчить сердце и мозги старой ведьмы.

— Ну нет, не выйдет, — проворчал сэр Джеральд. — Это мое наследство. Не получишь ни пенса, Иденмонт. Старуха, может, в маразме, но я-то нет!

Недели перед свадьбой прошли как длинный путаный сон, наполненный незнакомыми лицами и чужими голосами с их режущим английским произношением. Находясь в центре переполоха, Эсме смотрела на него как бы со стороны, следя за тем, чтобы делать все так, как требует этот сон.

Вариан поселил ее вместе с Керибой у священника, мистера Инквита. Он и его жена были добрые люди, но чужаки. Визиты Вариана и Персиваля были столь редкими, что они тоже стали казаться ей посторонними. Пока они суетились, организуя английскую свадьбу на Корфу, Эсме выполняла более устрашающую задачу — сделать из себя настоящую английскую невесту.

Сожаления и тревоги она отправила в самую глубину сердца. Убийство отца осталось неотомщенным, родная земля находилась на грани катастрофы, и для нее было поздно поступать геройски. Ее жених был иностранцем без гроша в кармане, но для нее поздно было поступать мудро. Эсме отдала ему сердце так же, как подарила невинность, и ни о чем не жалела.

Она станет баронессой, а это значит, что она должна хотя бы выглядеть как леди. На этом она и сосредоточила мысли. Она заставила себя проявить интерес к журналам мод, которые показала миссис Инквит, и помогла двум старшим женщинам превратить образцы в готовые платья. С такой же целенаправленностью Эсме брала уроки английских манер. «Это необходимо, — сказала она себе. — Иначе нельзя».

За несколько дней до свадьбы приехала Доника с родственниками, и Эсме приступила к добрачным празднествам с решимостью делать все, что положено. Она страшилась будущего, но уверяла себя, что просто боится горя. У нее несчастье, но для большинства людей сама жизнь — череда бед и печалей. И потому она замкнула в себе то, что было глубоко внутри, и окружающим являла только уверенность и улыбку.

Время удивительного сна подошло ко дню свадьбы. Он начался с яркого и теплого рассвета.

Эсме стояла в лучах утреннего солнца и терпеливо выносила хлопоты Доники с одеванием и причесыванием невесты. Наконец Доника отступила в сторону, оглядела платье цвета морской волны, и ее серьезное лицо расплылось в улыбке.

— Что подумает твой жених, когда тебя увидит? — сказала она. — Он назвал тебя своей маленькой птичкой — а ты принцесса!

Эсме с трудом удержалась от того, чтобы расправить складки юбки. Они и так были хороши, а руки у нее взмокли.

— М-маленькой п-птичкой? Доника засмеялась:

— Д-да. Как ты заикаешься! Тогда в Саранде он назвал тебя своей маленькой птичкой и сказал, что ты унесла его сердце. Я сквозь слезы видела его грустные глаза и слышала горе в его голосе. Все женщины плакали — и еще потом, когда услышали, что он кинулся за тобой в воду. Такой красивый мужчина, такой высокий и сильный! Как мы могли ему отказать?

— Ни одна женщина не может ему отказать, — прозвенел натянутый голос Эсме. — Я и попытаться не смогла, а теперь…

— Теперь вы дадите друг другу счастье.

— Счастье. Бог милостив ко мне. — Эсме вдавила кулачки в грудь, как будто это могло остановить неистовое биение сердца. — О, Доника, я не могу…

Доника схватила ее за руку и потащила к двери:

— Можешь, переставляй ноги, а я вытолкну тебя, и ты предстанешь перед всеми скромной невестой, как и положено. Но ты выйдешь замуж, подруга.

Хотя Доника и вела ее, на самом деле Эсме нес сон. Мимо проплыли неясные очертания лиц и жужжание голосов, и она остановилась перед священником. Туман приподнялся. Эсме подняла глаза и увидела свое божество. Он улыбался, глядя сверху. Все в нем сияло. Излучал свет гладкий мрамор лица, светилось серебро глаз. Даже голос вызвал в ней ощущение свечения, когда он сказал положенные слова, и от этого на ее губах появилась дрожащая улыбка, и она ответила.

И опять вокруг нее сомкнулось неясное движение и смутный гул. «Миледи», — окликали ее чужие английские голоса. В этом не было смысла, но она без запинки, наизусть отвечала[вежливыми фразами, которым ее научили.

Несколько часов спустя сон привел ее на пристань. Она понимала, что рядом стоит Петро, он рыдает, обнимая Персиваля; но, получив от Вариана мешочек с монетами, он оживился. Потом были Доника, Кериба, подруги… слова прощания на родном языке. Эсме смотрела, как уплывает их лодка, чувствовала, что ее поддерживает рука Вариана, и все же это было нереально, непостижимо.

Туман не полностью рассеялся и тогда, когда она стояла у окна спальни в том доме, что Вариан снял на Корфу. Дом был удивительный: большое белое здание в заливе Колора, в северо-восточной части острова. Окно было обращено к родине. Тонущее солнце зажигало медные искры на темно-синей глади Ионического моря.

Эсме зажгла свечи. Она переоделась в кружевную ночную рубашку, которую для нее любовно сшила миссис Инквит, и вынула шпильки из волос. Она до блеска расчесала их щеткой с серебряной ручкой из набора, который ей дал Персиваль. В комнате хвастливо сверкало большое зеркало, и Эсме рассмотрела себя.

В зеркале отразилась маленькая, тощая и страшно одинокая девушка.

Эсме отвернулась и стала смотреть в окно.

Земля на той стороне залива не была родиной. Эсме больше не албанка. Она девушка без родины и без семьи.

Ее дядя не приехал на свадьбу, — конечно, потому что не желал ее знать и даже не захотел забрать сына. Но когда-нибудь Персиваль к нему вернется, а Эсме будет отвергнута, как прежде был отметен ее отец.

У нее никого нет, она никто, просто жена лорда Иденмонта. Она даже не настоящая леди. Она освоила начатки знаний и повторяет их, как школьник отвечает урок латыни. Она же может цитировать Цицерона, Катулла и прочих, но это не делает ее римлянкой.

От стука в дверь она вздрогнула. Сердце болезненно забилось, она едва выговорила слова, приглашающие мужа войти.

Дверь распахнулась, вошел блистательный, высокий лорд, который сделал ее своей — и ничем более… Эсме разрыдалась.

В мгновение ока Вариан пересек комнату, подхватил ее на руки и без слов отнес на кровать. Он не положил ее, а посадил себе на колени, и Эсме повисла на нем, рыдая.

Он ее держал, положив подбородок ей на голову и поглаживая по спине. Постепенно ей передалось его спокойствие, она затихла. Он вынул платок и молча подал ей.

Она всегда ненавидела плач. Пока она не встретила его, слезы были ей незнакомы, презренная слабость. В ужасе она растерла мокрое лицо с такой силой, словно пыталась себя наказать.

— Ничего, пустяки, — сказала она, глядя на лацкан сюртука. — Вот глупости. Только стала страшилищем. — Она отодвинулась, но он ее не отпустил.

— Так не пойдет, Эсме. Я сойду с ума, пытаясь разгадать, в чем беда.

Серые глаза смотрели слишком пронзительно, под их взглядом она готова была извиваться червем, а это злило, потому что тогда она будет похожа на плачущую ведьму.

— Я же сказала, ничего. Я утомилась, вот и все. Устала притворяться дамой.

— Тебе никем не надо притворяться, уж во всяком случае, ради меня.

— Действительно. Если бы я вела себя, как мне вздумается, перед твоими соотечественниками я бы выглядела дурой и дикаркой, они бы смеялись надо мной и жалели тебя. Ты не хуже меня знаешь, что они только того и ждали, что я ошибусь, к твоему и Персиваля стыду. Поэтому ты и держался подальше от меня до сегодняшнего дня, — высказала она наболевшее. — Надеялся, что за один день я не успею выкинуть что-нибудь такое, что тебя дискредитирует.

Вариан посмотрел на ее стиснутые кулачки.

— Понятно. Какое же ты глупое создание!

— Глупое? — Она впилась ногтями в его руки и попробовала отогнуть пальцы, но с таким же успехом она могла бы расцепить наручники.

— Ты знаешь, что я сильнее тебя, — сказал он. — А даже если я тебя выпущу, ты недалеко убежишь. Может, лучше расцарапать мне глаза, как по-твоему?

Эсме знала — по крайней мере рассудочная ее часть знала, — что он нарочно ее раздражает. Но это не имело значения. Ее охватила бездумная ярость.

— Я тебя ненавижу! — выкрикнула она. — Я бы выцарапала тебе глаза, но тогда ты станешь слепым, а не только тупым и ненормальным, а у меня нет никого, кроме тебя! — Она толкнула его кулачком в грудь, так что он поперхнулся. — Я хочу умереть!

— Ну нет. — Не дав ей ударить еще раз, Вариан схватил ее руку и поцеловал. — Ты хочешь, чтобы я умер. Или вообще не появлялся на свет.

Он отпустил ее руку, поднял ее и поставил перед собой.

— Ты бы посмотрела вокруг, может, найдешь что-нибудь побольше и потяжелее, чем меня можно ударить. — Он посмотрел на умывальник. — Например, тот каменный кувшин. Осмелюсь сказать, короткий легкий удар отключит меня на несколько часов.

Эсме невольно проследила за его взглядом.

— Кувшин? — Ее глаза странно заблестели. — Он разобьет голову.

— О, сомневаюсь. Для того чтобы успешно сделать эту работу, тебе понадобится топор. Английские лорды, знаешь ли… У них череп из дуба.

Она издала глубокий вздох. Ярость рассеялась так же быстро, как и возникла, и Эсме не могла вернуть ее обратно, а она была ей так нужна! Злость была привычной, от нее Эсме становилась сильнее. Отчаяние делало ее слабой.

— О, Вариан, я не могу это сделать. Ты знаешь, что не могу.

— Полагаю, не можешь. Я довольно жалкий экземпляр, и, к сожалению, я все, что у тебя есть. Некуда пойти, не к кому обратиться. Только тупой, ненормальный Вариан, который на три недели бросил тебя на чужих людей. И все ради имущества, которое для тебя ничего не значит, потому что ты не лицемерка, как я. А еще ты злишься потому, что все эти три недели не имела ни права слова, ни выбора.

Эсме почувствовала напряжение.

Мерцающий серебряный взгляд прошествовал от ее макушки до пальцев ног в серебристых шлепанцах.

— Теперь я буду наказан, — мягко добавил он. — В первую брачную ночь. Сначала слезы, потом застращала меня до полусмерти…

— Ничуть ты не испугался, — сказала она. — Не представляй дело так, что я с тобой заигрываю. И не обвиняй в женских хитростях. Как будто раньше они на тебя действовали! Сколько женщин плакали из-за тебя? И сколько еще будут лить слезы?

— Ты тоже плакала из-за меня, любимая?

— Нет! — Она отвернулась к окну, за которым уже стемнело. — О, какой смысл? Да. Да! Из-за тебя.

Крепко держа ее за руку, он повернул ее к себе лицом.

— Этого я и боялся. Подозревал. Это мне наказание. О Господи, я ненавижу, когда ты плачешь! Даже когда у тебя такой вид, будто слезы наворачиваются на глаза. — Он взял другую ее руку и притянул к себе. — Но ты меня не ненавидишь, милая?

— Да. Нет.

Он долго смотрел на ее левую руку, поглаживая золотое кольцо на пальце. Потом поднес безвольную руку к губам и поцеловал в ладонь. Эсме затрепетала от желания и страха. Отдать ему тело — это очень просто. Она сделала это с радостью и делала бы дальше, если бы только это. Но отдать всю свою волю, всю себя…

Она отдернула руку.

Вариан поднял глаза. Они блестели все так же призывно, но стали мрачнее.

— Я ужасно соскучился.

— Напрасно. — Она не пыталась его оттолкнуть. Она не имела на это права. Она его жена. И в этом ее беда. Она не вынесет, если он опять сделает ее пьяной и беспомощной. Она потерялась, а в его руках, обезумев от любви, она никогда не найдет дорогу обратно.

— Понимаю, — сказал он. — Понял раньше тебя. Взять меня в любовники — это всего лишь бесчестье. Но взять меня в мужья… А, ладно. Это большая опасность.

Она сглотнула. Несправедливо, что он читает в ее душе, тогда как его душа для нее — потемки. Мрачная загадка.

— Эсме, я знаю, что я такое. Но ты отдалась мне, и теперь я нуждаюсь в тебе вопреки сознанию, вопреки всему, что я в силах вытерпеть. — Он крепко сжал ее руку. — И я снова тебя завоюю этой ночью так, как должен. Без колебаний.

Эсме поняла, что означает блеск его глаз, увидела опасность, но прежде чем она отшатнулась, он просунул ногу между ее ногами. Эсме покачнулась, и они вместе опрокинулись на кровать. Она в слепой панике сопротивлялась, понимая только то, что он не должен победить, не сегодня, не так легко! Ей нужно было отыскать в себе ту часть, которая все еще подлинно ее, а не то, во что он ее превратил. Она не могла сдаться, пока еще нет.

Но он был слишком быстрый, умный и сильный, и вот она уже лежит под ним, задыхаясь от отчаяния, потому что тяжесть тела над ней такая теплая и до боли знакомая. До этого момента она не осознавала, как была одинока. Она ненавидела себя за это невыносимое одиночество и за желание защиты, хоть она означала для нее тюрьму.

Рука легла ей на грудь, и она чуть не заплакала.

— Нет, Вариан, — взмолилась она.

— Да, Вариан, — вернул он тихую команду. Он прижал губы к ее виску и провел дорожку нежных поцелуев к уху и вниз к шее. Пульс мгновенно предал ее — стал частым и неровным. Он задержал губы на бьющейся жилке, и она ощутила триумф в его долгом, сосущем поцелуе, в поглаживании напряженной груди, и жар пробежал по всему телу, отзываясь болью внизу живота.

— Да, — повторил он. — Потому что ты меня хочешь. Говори. Она закусила губы.

Он стянул с плеч платье, обнажив напряженные, ноющие груди.

— Говори. — Он дразнил ее руками и языком, и против воли, против всех доводов разума в ней постепенно разгорался огонь.

— Нет, — простонала она, беспомощно извиваясь под его ласками. Платье сползло ниже бедер. Его руки и рот неспешно и целенаправленно двинулись вниз.

— Да. — В его голосе слышался смех, и ей тоже захотелось смеяться, хоть сердце разрывалось. Безумие какое-то.

— Нет, — прошептала она. — Я скорее умру.

— Сейчас ты у меня умрешь, любимая… прекрасно умрешь.

Он опустил голову, по груди пробежались шелковистые завитки его волос, и она задрожала. Нежные поцелуи в живот заставили ее застонать.

Она сжимала и разжимала кулаки, но это было бесполезно. Закрыв глаза, она невольно вплела пальцы в его волосы. Она хотела прижать его к себе изо всех сил, но она этого не сделает. Он знает, что мучает ее, и наслаждается этим. Но она не сдастся, нет, не так легко.

Она перебирала пальцами его волосы, как будто ей ничего больше не надо и все мышцы не натянуты до дрожи. Словно нет неистового желания ощутить его внутри себя.

Его рот сдвинулся ниже, и восхитительный шок пронизал ее и вырвал сдавленный крик. В этот сокрушительный момент поток исступления унес ее волю.

— Вариан. Нет… о нет. — Впившись ногтями в его голову, она ругалась на всех известных ей языках. Это был не ее голос, а голос демона, низкий и грубый. Его порочный рот и язык вызвали демонов, они плясали в ней, отвечали его желаниям, а не ее. У нее не было желаний.

— Вариан… нет… нет… о, пожалуйста… Он поднял голову и засмеялся.

Его пальцы скользили вверх и вниз по внутренним сторонам бедер, и она почувствовала, как напряженная плоть ткнулась ей в живот. Она готова была кричать.

— Скажи «да», — приказал он. — Говори.

— Да. Да. Я хочу тебя.

— Да, — повторил он. — Я хочу тебя. — И он наконец рухнул в нее.

Вариан смутно понимал, что идет дождь, уже давно. Он слышал тихое постукивание в том мире, что лежал где-то очень далеко, пока он ласкал жену и снова и снова ее возбуждал. Он заново начинал раз за разом, потому что она сделала его жадным и неистовым. Последние бесконечные недели без нее он чувствовал себя несчастным, а когда она плакала из-за него — отъявленным негодяем. Бедняжка, она наконец пришла в себя. Слишком поздно.

— Без этого нельзя, — сказал ей Вариан. Но только после восхитительного сеанса любви, когда он давал и получал наслаждение, показывал ей, как это может быть, как должно быть. — Я тебя не отпущу. Здесь я всегда буду победителем, Эсме. Если хочешь, думай, что ты продала душу дьяволу, потому что в этом деле я сущий дьявол.

— Ну, погоди, — предупредила она, упрямая, как всегда. — Погоди, я еще привыкну.

Он засмеялся:

— Ты никогда не привыкнешь, миледи. — Он снова овладел ею, его переполняла радость. Он пребывал в состоянии порочной радости с того момента, как их соединил священник. Эсме будет с ним, его, когда бы Вариан ни пожелал, и это правильно и законно, сделка торжественно закреплена перед Богом в присутствии свидетелей — двух десятков смертных.

Он смотрел в окно, где занималось пасмурное утро. Рука поглаживала гладкие плечи, задерживаясь на шраме над локтем. Она была в забытьи. Она доверчиво спала в его руках.

— Господи, как же я люблю тебя, — пробормотал он. — И будь я проклят, но я не знаю, что мне делать.

У него было десять фунтов, на этом проклятом острове негде было достать денет, адом он снял всего на неделю. От сэра Джеральда ничего не было слышно, хотя письмо должно было уйти две недели назад. Нужно было возвращать Персиваля, но куда? В Отранто? В Венецию? Где этот его негодный отец?

А Эсме — куда он ее повезет? Они могли бы пожить в Италии, хотя бы недолго. Для этого так мало надо, а у Вариана есть способы. Но сейчас, с женой, эти способы стали невозможны. Он не мог обречь ее на такое подлое существование.

Тем не менее надо куда-то ехать. Он не может вечно держать ее на этом чертовом куске камня — не может даже неделю, потому что Исмал находится в рискованной близости. У губернатора Корфу непростые отношения с Албанией. Население вооружено. Захватили несколько кораблей, и кто знает, сколько других кораблей не достигнет пункта назначения? Эсме нужно увозить подальше. Это было ясно.

Для этого у него есть одна неделя. Вариан слышал, что их фелюга отремонтирована и плывет на Корфу. Она может прибыть в любой день, если верить сообщениям. Он не был убежден, что можно им верить. Он оставил капитану более чем достаточно денег для ремонта и впервые заплатил очень высокую цену. Далее: большая часть вещей его и Персиваля находится на борту. Это кое-чего стоит. Но он нанял судно на две недели, а не на два месяца, и владелец запросто может решить, что контракт выполнен, и вернет судно в Италию.

И что тогда?

Эсме завозилась, как будто почувствовала его волнение. Вариан поцеловал ее в ухо.

— Спи, любимая, — прошептал он. — Спи.

Она придвинулась к нему поближе, прикоснулась теплой попкой. Он посмотрел на нее, потом снова в окно.

Такое ужасное хмурое утро надо просто переспать. В его руках лежит девушка, которая сводила его с ума два месяца и оказалась такой страстной и сладкой любовницей, о которой мужчина может только мечтать. «Сейчас не время размышлять о будущем, — сказал себе Вариан. — Нужно наслаждаться моментом, мирно лежать и вкушать редкое счастье». Он поцеловал ее в плечико и закрыл глаза.

Судьба дала ему час полусонного спокойствия. Потом раздались торопливые шаги и громкий стук в дверь.

— Пропади ты пропадом, Персиваль. Разве не может человек…

— О, пожалуйста, сэр, я очень сожалею. — Голос мальчика был ненормально высоким.

— Ты еще больше пожалеешь, когда я…

— Пожалуйста, сэр! Он приехал. Папа приехал!

 

Глава 22

Через суматошные пятнадцать минут Вариан, умытый, бессистемно побритый и одетый, сопроводил жену в гостиную, где представил ее дяде. Вариан знал, что Эсме была очень напряжена, но неискушенный взгляд увидел бы только аристократическую сдержанность. Три недели в обществе миссис Ингвит придали лоск молодой женщине, от природы обладавшей гордостью, свойственной императрицам.

Вариан учтиво принял натянутое, но вежливое поздравление сэра Джеральда и подумал, что дело может пройти гладко, если Эсме попридержит свой характер. А это было непросто. Ей должен был не понравиться холодный взгляд, которым дядя одарил ее, перед тем как снова переключил внимание на Вариана.

Эсме сдержала возмущение, как и язычок, и Вариан мысленно поклялся расцеловать ее с головы до пят, когда этот проклятый момент закончится. Ее будущее зависело от этой встречи. С сэром Джеральдом следовало обращаться деликатно, и это требовало от Вариана серьезных усилий мысли.

К сожалению, сэр Джеральд не имел понятия о щепетильности. Покончив со светскими любезностями, он перешел прямо к делу:

— Я не могу задерживаться. Давят дела. Уверен, вы понимаете, Иденмонт. Я приехал только для того, чтобы забрать мальчика. — Он кинул мрачный взгляд на сына: — Персиваль, иди пакуй вещи и поторапливайся.

— П-прямо сейчас, папа?

— Нет, конечно. — Эсме обняла его за худенькие плечи. — Вы только что приехали, и вам…

— Персиваль — пошел!

— Д-да, папа. — Мальчик выскользнул из комнаты. Лицо Вариана оставалось корректно невыразительным.

— Конечно, я не желал бы отрывать вас отдел, — расплывчато начал он, — но…

— Вы не отрываете, — в тон ему ответил сэр Джеральд. — Мальчик тоже. Я не спущу с него глаз, пока мы не окажемся в Англии. А там отдам в такую школу, где его розгами научат повиноваться долгу.

— Что касается долга…

— Он знал, что его долг — поехать с вами в Венецию, сэр.

— В том, что он этого не сделал, полностью моя вина, как я объяснил вам в письме.

Сэр Джеральд холодно улыбнулся:

— Я не стану называть вас лжецом, милорд. Вы сочтете себя обязанным вызвать меня на дуэль, а я не такой дурак, чтобы сражаться ради чепухи, даже если бы верил в эти средневековые трескучие фразы. Тем не менее я знаю, что не итальянец уговорил вас совершить круиз по Адриатике, а этот испорченный ребенок, голова которого забита сентиментальной болтовней его матери.

Вариан уловил вспышку в глазах Эсме, но она поняла его быстрый предупреждающий взгляд и промолчала.

— В любом случае все закончилось счастливым образом, — сказал Вариан легко и отчужденно. — Наше путешествие принесло мне жену… а вам племянницу. Я надеюсь, событие заслуживает того, чтобы отпраздновать его и простить.

Сэр Джеральд покачал головой:

— Надейтесь на что хотите, Иденмонт, но не в моих силах дать вам прощение, которого вы желаете. Вам нужно прощение в сумме тысячи фунтов, чтобы удовлетворить ваших кредиторов.

У Вариана окаменела спина. Баронет быстро продолжил:

— Надеюсь, что она принесет вам в приданое по крайней мере эту сумму, милорд, потому что больше вам ее негде получить.

Эти слова зажгли в Вариане такую ярость, что он не решался заговорить. Пока он боролся за самообладание, его гость обратил холодный взгляд к Эсме.

— Не имею в виду вас оскорбить, миледи, но вы знаете положение дел в семье, даже если милорд его не знает.

— Знаю очень хорошо, — ледяным тоном ответила Эсме. — Я ему сообщила. Я также сказала ему, что скорее умру, чем стану искать вашей милости.

В глазах сэра Джеральда вспыхнуло раздражение, но он сказал с фальшивым дружелюбием:

— Достойный и разумный ответ. Потому что от моей матушки милости не дождешься. — Он скользнул взглядом по Вариану. — Она пальцем не пошевелит. Не позволит, чтобы при ней упоминалось имя. Сколько раз я пытался! Особенно после рождения Персиваля. Думал, что внук смягчит ее. Она сказала, что если я опять упомяну имя брата, она оставит мальчика без гроша. — Он грустно помотал головой. — У меня связаны руки.

Он, безусловно, связал руки Вариану.

— Я понял, — сказал Вариан. — Больше всего на свете вы бы хотели воссоединения семьи. Но из-за сына не осмелитесь сделать попытку. Разумеется, я и не мечтаю вас об этом просить. Мы с Эсме нежно любим Персиваля. Мы не желаем чинить ему трудности. Получается, что у вас нет другого выбора, как самому отвезти его домой. Если бы его сопровождали мы с женой, его бабушка отнеслась бы к этому дурно, как я понял.

— Вот именно, милорд. — Сэр Джеральд потер руки. — Ситуация, достойная сожаления. Грязное белье и все такое. Хорошо, что вы поняли.

— Я очень хорошо вас понял, — сказал Вариан.

Али смотрел на стоявшего перед ним грязного бродягу.

— Ничтожный негодяй, — сказал он. — Ты принес мне горе. Следовало бы скормить тебя на завтрак львам. Но у меня мягкое сердце. Оно говорит, что нельзя обвинять тебя в том, что Аллах дал тебе мозги осла. — Он посмотрел на Фейзи. — Парень обманывает себя, думая, что он умный, а я осел. Он думает, раз я стар и болен, то заодно слеп и глуп. Что скажешь, Фейзи? Что сделать с этой неверной собакой?

— Я не осмелюсь давать советы вашему величеству, — ответил Фейзи. — Разве что мне представляется, что его следовало бы накормить и помыть, иначе львы отворотят от него носы.

— Ну так проследи за этим! — рявкнул Али. — И дай мне поговорить с этим грязным оборванцем наедине.

Фейзи молча удалился.

Когда шаги Фейзи стихли, Али обратил на бродягу укоризненный взгляд:

— Не буду обнимать тебя, Рыжий Лев. Я слишком обижен.

— Полагаю, из-за зловония, — сказал Джейсон. Он плюхнулся на ковер и устроился за столом, скрестив ноги. — Ничего не попишешь, когда охотишься на крыс, приходится жить среди них. — Он спокойно налил чашку кофе сначала визирю, потом себе.

— Мог бы дать мне поохотиться вместе с тобой, — проворчал Али. — Так нет же! Сколько лет мы знаем друг друга? И даже при этом ты не мог мне довериться?

— Это было слишком личное. Вы так много вложили в своего кузена. Вы строили большие планы на его счет.

Али пожал плечами:

— Исмал неблагодарный. Получил европейское образование. Совершенно впустую. Он продолжает думать, как варвар. Очень жаль, при его внешности и манерах победителя. Он природой создан для дипломатии. Он мог бы заставить всех этих европейских правителей лить слезы о нашем бедственном положении и помогать нам против турков. Бот сколько он мог бы сделать для своего народа! Он мог стать героем более великим, чем Скандерберг. Большое разочарование. Где я еще найду такого?

— Вы стали выше многих разочарований, ваше высочество.

— О да и к тому же отомстил за них. — Али глотнул кофе и улыбнулся. — Эта месть будет особенно забавна.

Джейсон отставил нетронутую чашку.

— Я не буду вас просить. Я сделал все, что мог, для предотвращения кровопролития. Если вы намерены усыпать страну трупами, я не могу вас остановить.

— Да-да, может, ты просто вонзишь мне в сердце кинжал? Двадцать с лишним лет — и такое представление о моем уме? — Али укоризненно поцокал языком. — Мой кузен заключен в самые прекрасные апартаменты дворца Янины. Он тяжело болен. Врачи огорчаются, потому что он умирает от любви к дочери Рыжего Льва, а от этого нет лекарства. Один из врачей так пал духом, что я думаю, он умрет вскоре после смерти моего кузена.

— Тот, которому вы заплатили, чтобы он его отравил? — спросил Джейсон почти шепотом.

Молчание Али было достаточным ответом.

— Жаль, — сказал Джейсон. — Печальная утрата. Если бы дела пошли иначе, я бы желал… — Он замолчал и нахмурился.

— Я знаю, чего бы ты желал. Когда-то я тоже этого хотел. Но я видел своими глазами, Рыжий Лев. Твоя дочь отдала сердце другому.

— Фейзи говорит, неделю назад она вышла замуж за ничтожного человека. Я не знал. Я был в море…

— Ну и ладно, — быстро проговорил Али. — Не напрягай мозги. Ты не можешь вмешаться без того, чтобы не подвергать опасности свою и чужие жизни.

— Кто-то должен вмешаться. Этот человек…

— Шлюха. Да, так говорят. Но он красивый и сильный. Он даст твоей дочери высоких, красивых сыновей. Может, уже сейчас она носит твоего внука.

— О Боже, надеюсь, что нет.

— Внук, Джейсон. Когда-нибудь он станет английским лордом.

— И что пользы от этого ему или моей дочери? Что этот дьявол Иденмонт будет делать, если ему надо теперь кормить еще один рот? Где он будет ее содержать? Как он собирается это делать?

Али пожал плечами:

— Я предлагал ему денег за то, чтобы он оставил ее здесь. Он отказался. Она от него сбежала. Он погнался за ней — с риском для жизни, как мне говорили. Он найдет способ ее содержать, друг мой. Не волнуйся. Когда ты с ним встретишься, ты увидишь, что я прав.

— Когда я с ним повстречаюсь, я разобью вдребезги его несчастную жизнь. Я имел дело с десятком таких никчемных аристократических развратников.

— Значит, ты собираешься их преследовать? Ты хочешь меня покинуть, Рыжий Лев?

— Я был намерен уехать, когда закончится это дело.

— Оно еще не завершено. Ты не сказал, кто снабжает эти корабли.

— Я не знаю этого. — Джейсон посмотрел в глаза визирю. — А если бы знал, я бы не…

— Ваше высочество, тысяча извинений. — Бледный как полотно Фейзи ворвался в комнату и повалился в ноги к Али. — Сообщение из Янины, срочное…

Джейсон тихо выругался по-английски и вскочил на ноги. Фейзи скорчился:

— Исмал…

— Да, да! — рявкнул Али. — Он сбежал. Это ясно. Какое еще сообщение из Янины заставило бы спешить такую жирную тушу? — Он тоже встал, но медленно и с трудом. — Когда это случилось и куда побежал мой злополучный кузен?

Исмал оттолкнул миску с овсяной кашей, расплескав содержимое на и без того сырое одеяло.

— Это не судно, а крысиная дыра. Как глотать, если я не могу тарелку держать? Разве что ты хотел, чтобы я подавился и умер, черный сын шлюхи.

Ристо поднял миску.

— Вы ослабели после того, как Али вас отравил. Вы должны постараться что-нибудь съесть, иначе умрете задолго до того как мы достигнем Венеции.

— Я не умру, — раздался мрачный ответ, — пока не сведу счеты с этой английской свиньей.

— Вы же не знаете, что это был он. — Ристо нашел тряпку и вытер одеяло. — У вас нет доказательств, что это он вас предал. А даже если он, было бы мудрее забыть об этом.

— И скрываться в Константинополе бог знает сколько времени, без денег и только с двумя подлецами-слугами, которые должны выдавать мне содержание? Султан будет смеяться мне в лицо.

— У вас еще есть деньги, — сказал Ристо. — Больше, чем я бы увидел за три жизни.

— Сэр Джеральд Бренмор получил от меня тысячи, а потом надул. Кто еще знал про каждый корабль, каждый маршрут и пункт назначения? Ну, пропал бы один, даже два корабля, это можно было бы считать случайностью, злой судьбой. Но все?

Ристо бросил тряпку на пол.

— Корабли! Ружья! Зачем?! Чтобы править жалким клочком земли, где только камни и болота? Тратить свою красоту и молодость на каждого мародера, который захочет иметь те же мерзкие камни и болота? Проводить жизнь, целуя иностранцам их жирные задницы ради того, чтобы получить еще больше ружей? Бог дал вам красоту и ум. Кузен отправил вас к французам учиться, чтобы вы могли спокойно жить среди них и пользоваться почетом и уважением. Да, и подчинять их вашей воле. А вы желаете запачкать свои прекрасные руки кровью невежественных дикарей.

— Я должен вывести свой народ из дикости.

— Это не ваш удел, — упрямо сказал Ристо. — Его высочество не раз предупреждал вас, но вы не обращали внимания. Как разгоряченный мальчик, вы гонялись за рыжей шлюхой — и чуть не погибли из-за этого.

— Я за нее заплатил! — прорычал Исмал. — Она моя по праву!

— Она никогда не была ваша, вы только хотели удержать ее подальше от английского лорда. Али играет с вами в кошки-мышки, но в конце концов кошка всегда убивает мышь, не так ли? Как Али едва не убил вас. Вы лучше других знаете его игры и все-таки попались. Если бы я не разыскал Мехмета, вы бы умерли. Без его помощи я не смог бы вас спасти.

И ради чего? Чтобы вы снова рисковали головой — лишь бы отомстить низкому английскому жулику? Что за проклятие лежит на мне, что я люблю такого безумца!

— Мне не нужна твоя любовь. — Глаза Исмала потемнели от ярости. — Я ее никогда не желал. Твоя любовь низкая и незаконная. Ты рад, что я проиграл. Ты бы хотел, чтобы я все потерял и стал в тебе нуждаться. Ты мне не нужен! Беги в Константинополь. К дьяволу, если хочешь. Найди себе какого-нибудь слабого мальчика, чтобы с ним нянчиться. Я не твой мальчик. Никогда не был, никогда не буду.

Ристо выхватил кинжал.

— Да, сделай это! — издевался Исмал. — Убей меня, мой любящий Ристо. Я приму смерть с образом Эсме в сердце, с ее именем на губах. Умру с улыбкой, думая о ее твердых белых грудях и рыжих кудрях…

Дверь распахнулась, большая, неуклюжая фигура Мехмета ввалилась в каюту.

— Умоляю вас, мир, хозяин. Вас слышит вся команда. — Он спокойно отобрал кинжал у трясущегося Ристо. — Хоть они греки, но могут понимать какие-то слова на нашем языке. К тому же спор и крики их волнуют. Тсс, Ристо. — Он обнял Ристо за плечи и повел к двери. — Зачем ты раздражаешь хозяина?

— Убери его от меня, — сказал Исмал и повалился на узкую койку. — Суетится вокруг, как докучливая бабушка.

Мехмет осклабился:

— Да, хозяин, а вы предпочли бы хорошенькую молодую няню. В Венеции мы найдем вам трех: блондинку, чернявую и рыжую. А теперь спите и мечтайте о них.

Мехмет вывел Ристо на палубу и приказал глубоко дышать, чтобы морской воздух успокоил расшатанные нервы.

— Твоя беда в том, что ты не понимаешь человеческую натуру, — сказал он несчастному слуге.

— Он не человек! — прорычал Ристо. — Дьявол дал ему язык, чтобы хлестать меня, а на других источать мед.

— Потому что он никому другому не доверяет. У тебя тяжелая ноша, дружище. Но ты его пожалей. Трудно быть полубогом-получеловеком — хотя в этом он скорее мальчик, чем мужчина. Разве можно ждать от него юмора, когда ему препятствуют во всем, за что он берется?

— Ему мешают потому, что он берется за неправильное положение вещей.

— Бездельники попадают в руки сатаны. У господина Исмала деятельный ум и дух и желание завоевать мир. Но его тип — не фигура победителя. Я вижу это так же, как и ты. — Мехмет смотрел на море. — Жаль, что он не получил эту девушку.

— Эту шлюху, эту мегеру.

— Ты не можешь удержать его от женщин.

— Думаешь, я не понял это давным-давно? Дело не в женщинах. Дело в ней, — выплюнул Ристо. — Она головорез, ведет себя, как мужчина, даже читает и пишет. Злая, своенравная. К тому же подстилка иностранца.

— Думаешь, эта чудо-женщина поработит его? — Мехмет засмеялся. — Тебе же будет лучше. У нее сердце храброе, как у отца, но и нежное. Если она стала бы его женой и ты бы проявил к ней доброту, она бы в ответ отнеслась к тебе по-доброму. У нее хватит мозгов понять правоту твоих желаний к нему. Если бы ты стал ее другом, она бы тебе помогла.

— Мне не нужна помощь женщины.

— Какое тебе дело до того, кому он подчинится, если результат будет таким, какого ты хочешь? Ты умный человек, Ристо. Умнее меня. Но даже невежественный Мехмет понимает ценность жены, которую безрассудно любит господин. Ристо пристально посмотрел на компаньона:

— Зачем ты мне это говоришь? Мехмет отвел глаза.

— Тут есть о чем задуматься. Британцы нашли все корабли и конфисковали груз. Господин обвиняет в этом английского жулика. Поэтому мы едем за ним в Венецию. Если мы не успеем в Венецию вовремя, куда мы поедем дальше?

— Не в Англию же, — ошеломленно прошептал Ристо. — Не думаешь же ты, что его месть зайдет так далеко.

— Вполне может быть, особенно если он узнает, что девушка едет туда…

— Значит, надо, чтобы он не узнал.

— Ты знаком с ним с детства. Тебе когда-нибудь удавалось что-нибудь сделать втайне от него? — Никогда, — угрюмо ответил Ристо. — Ему известно дажето, что скрыто в моем сердце, — и он смеется над этим.

— Значит, он уверен, что ты последуешь за ним. — Мехмет пожал плечами. — Что до меня, я рад, что поеду. Я не против того, чтобы уехать, и чем дальше от Али, тем лучше. Я не возражаю отправиться с Исмалом, куда бы он ни поехал и зачем — за местью, за деньгами или за девушкой. — Он повернул к Ристо встревоженное лицо. — Если он преуспеет, мы будем в выигрыше. Если проиграет — не все ли равно, где умереть?

 

Глава 23

Дом был огромен, этакая каменная крепость, хотя ни один уважающий себя строитель бастионов не сделает такие большие окна и так много. Серые прямоугольники ряд за рядом покрывали фасад, равнодушно глядя на бессолнечный январский день. Длительный снегопад укрыл одеялом плоскую землю вокруг дома и украсил белыми лентами черные, голые деревья.

Эсме раньше видела снег, но не в таком количестве, как за день путешествия к дому своей бабушки. Все же снег был лучше, чем промозглый холод, предшествовавший ему. Под белым ковром окрестности, с их приземистыми, растолстевшими холмами, выглядели не так тоскливо и печально.

Здесь не было гор, только пашня, редкие рощицы и мили каменных стен, петляющих по холмам. Вариан говорил, что дальше к северу есть горы, а между ними лежат красивые зеркальные озера. Эсме хотелось бы поехать туда. Куда угодно, только не сюда.

Поднявшись по ступенькам вместе с Варианом, она оглянулась на ветхий экипаж, в котором они приехали. Возможно, через несколько минут им будет приказано уезжать обратно. Она бы не возражала — правда, у них совсем не было денег. Последние монеты они потратили на то, чтобы доехать сюда. Вариан во второй раз постучал, и Эсме зажмурилась. Однако на этот раз дверь отворилась; на пороге стоял низенький худой человечек с длинным острым носом. Без всякого выражения он посмотрел сначала на Вариана, потом на Эсме. После чего заморгал черными глазами.

— Леди Брентмор приехала навестить свою бабушку, — сжато сказал Вариан.

Человечек издал недоверчивый возглас и пропустил их в холл.

— Я узнаю, дома ли ее светлость, — прошелестел он, повернулся и ушел, стуча блестящими ботинками по мраморному полу.

— Где еще может быть старая женщина в такой день? — тихо спросила Эсме. — Какой он грубый, оставил гостей у двери. Не поприветствовал нас, не спросил о здоровье.

— Обычно слуг не поощряют задавать личные вопросы, любимая. Особенно если те не уверены, что это желанные гости. По крайней мере он не выставил нас. Это уже кое-что. — Вариан взял ее под руку. — Надеюсь, ты не слишком замерзла? Я все же надеюсь, что вскоре потеплеет.

Прошло не меньше десяти минут, прежде чем слуга вернулся, снял с них верхнюю одежду и проводил по лабиринту комнат к внушительным резным дверям, выкрашенным золотой краской. Он их открыл и кивком пригласил Эсме и Вариана входить. Сомневаясь, следует ли его поблагодарить, Эсме робко улыбнулась. К ее удивлению, слуга ответил улыбкой, такой короткой, что она не была убеждена, видела ли ее на самом деле.

И вот она в логове льва. Вернее, львицы, и едва ли это место можно назвать логовом.

В полном согласии с внешним видом дома комната оказалась огромной. Сюда легко поместилась бы вся мебель из десятка городов Албании, и еще осталось бы место для полсотни людей. Какой-то своенравный человек ухитрился набить комнату так, что она чуть не лопалась. Шторы, ковры и большая часть мебели были зеленые и золотые. Каждая твердая поверхность — резная, каждая ткань — узорчатая или расшитая золотом; тяжелая комната, казалось, вознамерилась придавить Эсме и расплющить.

Когда масса вещей стала распадаться на отдельные предметы, Эсме обнаружила в комнате живое существо.

Старая женщина, прямая, как копье, стояла у окна и смотрела на посетителей сверху вниз, хотя была одного роста с Эсме. Густые седые волосы были уложены в элегантную прическу. На ней было роскошное платье из зеленого бархата, на шее и запястьях сверкали золотые цепи.

— Ну, что стоишь, разинув рот? — рявкнула она, и Эсме вздрогнула. — Иди сюда, где я смогу посмотреть на тебя. Здесь темно, как в подземелье, эти ленивые дураки не зажгли свечей. Иди сюда, девочка.

— Миледи, — сказал Вариан. — Леди Иденмонт, моя жена.

— Тебя спросили, хлыщ? — закричала старуха. — Я знаю, кто ты. Дай посмотреть на крошку, которая называет себя моей внучкой.

Эсме выдернула руку из руки Вариана, промаршировала к окну, присела в глубоком реверансе, поднялась и в упор взглянула на мать своего отца, которая в ответ смотрела таким же взглядом.

— Вот! — выпалила Эсме. — Вы меня увидели. Называйте меня как хотите. Для меня это ничего не значит. Вы желали меня видеть. Я не хотела к вам ехать. Но муж сказал, что это мой долг. И я его выполнила. Прощайте.

— Я тебя не отпускала, мисс Всемогущество. Попридержи язык и прояви уважение к старшим. Будь ты проклят, Иденмонт, — продолжало несносное создание, хмуро разглядывая Эсме, — она же еще дитя! Какого черта ты думал?

— Я не дитя! Мне будет девятнадцать…

— Промокла, замерзла, проголодалась до полусмерти, — продолжала бабушка, не обращая внимания на ее слова. — В исправительном доме и то я встречала более обнадеживающие образчики.

Она отошла на два шага, не спуская глаз с Эсме, и яростно зазвонила в колокольчик.

— Не знаю, о чем думают мужчины, хотя сомневаюсь, что у них есть для этого соответствующий аппарат. А у тебя меньше всех, Иденмонт. Но как я поняла, бесстыдство успешно заменило тебе мозги. Дрейз! Подлый мошенник! Где он шляется?

Дверь открылась, и вошел крючконосый человечек.

— Миледи?

— Отведи девочку к миссис Манден и скажи, чтобы заказала ей ванну, а потом…

— Отвести? — недоверчивым эхом повторила Эсме. — Ванну? Я не…

— И скажи поварихе, чтобы отправила ей горячее мясное рагу, и кувшин крепкого чая с горой сахара и бисквитов, и миску…

— Я не…

— Тебя никто не спрашивает. Иди с Дрейзом и сними с себя эти тряпки. Это просто бесчестье, вот как я это называю.

Взгляд Эсме перебежал с ненормальной бабки на мужа. Вариан слегка улыбнулся. Эсме не поняла, что это означает.

— Вариан?

— Твоя бабушка очень любезна, — сказал он.

— Мне сделать так, как она велела? — спросила сбитая с толку Эсме.

— Лучше сделать. Я уверен, она желает поговорить со мной наедине.

— Совершенно верно, — мрачно согласилась старая леди. Трудно было разобрать выражение лица Вариана. Он легко надевал маски, все они выглядели безукоризненно. Эсме неохотно пошла к дверям, решив, что увидела некоторое облегчение если не в серых глазах Вариана, то в его позе. Она слегка коснулась его руки, он ее крепко пожал. «Все хорошо», — пробормотал он.

Эсме ничто не казалось обнадеживающим, но она улыбнулась ему, наспех сделала реверанс бабушке и, подняв голову, вышла из комнаты вместе с Дрейзом.

— Джейсонова девочка, — сказала леди Брентмор, когда Эсме уже не могла ее слышать. — Только слепой и глухой будет отрицать. Я все слышала про это дело от моего неправоспособного сына и его безумного мальчика.

Она махнула в сторону мраморного столика на золоченых ножках.

— Бренди в графине на этом как-хошь-назови. Плесни мне чуток, ладно? Да и себе налей. Я знаю, что ты не методист.

Вариан двинулся выполнять приказ, а она плюхнулась в кресло.

— Дьявол побери эту крошку. Из всех слабоумных, никчемных негодяев, что ходят под Богом, ей надо было связаться именно с тобой. Ума не больше, чем у папаши. Дал себя подстрелить, и кому? Кучке дикарей, лучше никого не нашел. Этого бы не случилось, если бы он оставался там, где родился. Но нет, уехал. Совсем ума нет. Мужчины — скопище дураков. Все, до последнего, придурки чертовы.

Вариан молча подал ей щедро наполненный стакан. Его двоюродная бабушка Софи была такая же: женщина прошлого века, прожившая трудную жизнь, туманного происхождения. Тетя Софи могла пить, когда большая часть мужчин семьи уже валялась под столом, а ее ругательства заставили бы покраснеть и матроса.

— Садись, садись. — Леди Брентмор нетерпеливо показала на большое кресло. — Я заработаю шейный ревматизм, если буду задирать голову к твоему лживому, пронырливому лицу.

— Уверяю вас, миледи, я приехал не для того, чтобы обманывать вас. — Вариан сел и тут же решил, что хозяйка заранее приказала набить кресло щебенкой и закрасить. — Мне говорили, что вы дали разрешение своему сыну Джейсону обращаться к вам. Я надеялся, что оно распространяется и на его дочь.

— Если позволишь, мы не будем говорить об этой чепухе, — резко сказала она. — А обмануть меня ты не сможешь. Я не зеленая девчонка, мне нельзя заморочить голову льстивыми словами или красивым лицом. Красота человека в его делах, а то, что сделал ты, и повторять нестерпимо. Я все про тебя знаю, Иденмонт. — Она сверлила его светло-ореховыми глазами. — Про тебя, Дэвиса, Байрона и остальных. Вертихвосты, а ты среди них самая черная сорока.

— Юношеские увлечения, мадам. Безрассудства молодости.

— Полгода назад ты трахнул подряд двух итальянских графинь, банкиршу и булочницу. Булочницу! Неужели у тебя совсем нет чувства достоинства аристократа?

— Все моя безгрошовая юность, как я уже сказал. Но теперь я женатый человек, миледи, и сознаю свою ответственность.

Она подалась вперед:

— Сознаешь настолько, что понимаешь, что тебя унесло за много миль вниз по Темзе и нет весла, чтобы плыть обратно? Потому что я не собираюсь грести за тебя, милорд. Если ты надеялся, что я это сделаю, то подумай получше — тем, что тебе заменяет мозги.

— Уверяю вас, у меня нет иллюзий на этот счет. — Вариан повертел в руках бокал бренди. Начало тяжелое, дальше будет еще хуже. — Я хорошо понимаю, что вы подозреваете, — любой, кому известна моя репутация, подумал бы то же самое. Могу заверить вас, что я привез сюда Эсме не для того, чтобы выманить у вас приданое. Я женился на ней не потому, что у нее богатая бабушка.

— Но ты знал, что она у нее есть, не так ли?

— Эсме никогда не говорила о том, что у нее есть наследство. Более того, все, что я знаю о вашей семье, свидетельствовало о противном. Я достаточно часто пускался в азартные игры и могу распознать чрезвычайно убогие шансы.

— И все же ты женился на ней. — Да.

— И я должна верить, что не преследовал при этом своих интересов.

— Я женился на ней потому… — Вариан смотрел в стакан, как будто там мог прочесть слова, более ясные, чем то, что было у него на сердце. — Потому что я к ней очень привязан, — натянуто закончил он.

Вдова фыркнула:

— У меня другое представление о привязанности, сэр, и иное понятие о здравом смысле. Ты на ней женился, хотя знал, что не можешь ее кормить, одевать и дать жилище. Она просто дитя — а ты надеваешь ей кольцо на палец и везешь в дом, где собираешься жить на чужой счет?

— Вы говорите то, в чем я сам обвинял себя тысячу раз. Дело сделано, его не изменишь.

— Нет таких узлов, которые нельзя было бы развязать, — резко сказала она, — если человек готов платить. Тебе я не дам ни гроша. Но аннулировать этот брак я считаю разумным и очень привлекательным вложением капитала.

Его пальцы впились в хрустальный стакан.

— Это не обсуждается.

— Почему? Не хочешь ли ты сказать, что бедное дитя уже носит ребенка?

— О Боже, нет! — Стакан дрогнул в его руке, расплескав бренди на ковер. Немного, несколько капель, вот и все. Вариан сделал глубокий вдох. — Я хочу сказать, что причина не в этом. Я никогда на это не соглашусь.

Она сверлила его безжалостными глазами. Не то чтобы он рассчитывал на что-то другое; он не ждал и не хотел жалости. Все, что она говорила, было справедливо. Но она назвала Эсме «бедное дитя». Только это имело значение. А также ванна и еда — это вселяло надежду. Шанс.

— Чего ты от меня хочешь? — требовательно спросила она. — Говори прямо. Мне не нужны сладкие речи. Никогда не любила ходить вокруг да около, а теперь уже стара, чтобы мне это могло нравиться.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Я хочу, чтобы вы на некоторое время взяли на себя заботу о ней. Чтобы она была в безопасности и ей было хорошо. Я не могу взять ее с собой в Лондон. Мой титул защищает меня до некоторой степени, по крайней мере в том, чтобы жить на чужой счет. Но я не хочу ставить Эсме в неловкое положение. Вот почему я привез ее к вам.

— Я не буду содержать бездельника и негодяя.

— Только Эсме и только некоторое время, — сказал он. — Я должен ехать в Лондон, ждут ли меня там судебные исполнители или нет. Другого пути разобраться с делами нет.

— И как ты собираешься разобраться с делами?

— Не знаю.

Вдова откинулась в кресле и глубоко вздохнула:

— Как это типично. Мужчины не знают, но они «должны». Они вечно ни черта не знают, не так ли? Ты не отпустишь девочку?

— Нет.

— Хочешь запереть ее в деревне вместе со старой бабкой? На сколько? На неделю, на месяц, на годы? До конца жизни? Чтобы у нее не было балов, кавалеров, шансов найти достойную партию? Черт возьми, Иденмонт, ты затащил ее в постель, может, на этом остановишься? Я уже подыскала ей пару. Не каждый мужчина получает в невесты девственницу, что бы они там ни говорили. Хотя им бы вообще помалкивать. Эгоистичные лицемеры.

Вариан встал.

— Нет смысла со мной об этом говорить, — холодно сказал он. — Она не выйдет ни за кого другого, пока я жив. Если ваше условие — расторжение брака, то я забираю жену, и мы уходим с вашего пути.

— Ты подлый эгоист, — сказала она и тоже встала. — Но я не дам дочери Джейсона голодать и спать на уличных скамейках. Она останется. А ты можешь убираться ко всем чертям.

Ванная была такая, какую ей описывал Вариан много месяцев назад: огромное помещение, дымящаяся ванна, душистое мыло, мягкие полотенца. Даже служанка.

Следуя призыву Дрейза, миссис Манден с пыхтением прошествовала в холл, таща на буксире Эсме, на ходу отдавая приказания простым служанкам, которые разбежались во всех направлениях. Холлы быстро стали напоминать Темзу, по которой курсируют груженые суда с разным добром: с ведрами угля для камина, горячей воды для ванны, с сумками, бельем и еще бог знает с чем.

От всей этой суматохи Эсме очумела. Все делалось для нее и за нее, и она ни на что не могла повлиять. С того момента, как она вошла в этот дом, она была отдана в его власть. Во власть своей бабушки.

Это чувство не убавилось и за обедом, хотя за столом был Вариан, он развлекал вдову сплетнями из Корфу и Мальты, Гибралтара и Кадиса — всех тех мест, где они ненадолго останавливались в их лихорадочном вояже в Англию. Он занял меньше двух месяцев. Потому что шхуну вел за собой корабль.

Оба судна принадлежали богатым бездельникам, бывшим одноклассникам Вариана. Путешествуя по греческим островам, они услышали, что лорд Иденмонт женился. Один поверил, другой нет. Они заключили пари и для его разрешения сделали сумасшедший бросок на Корфу. В результате Вариан и Эсме бесплатно добрались до Англии.

Как сейчас Вариан объяснял леди Брентмор, их спасла его репутация распутника. Живи он честно, они с Эсме и сейчас сидели бы в Корфу. Это позабавило старую леди. Она громко засмеялась, как смеялась и над его рассказами, перемежая веселье с бранью за то, что Вариан вовлек жену в такое легкомысленное, безмозглое приключение.

После обеда они вернулись в зелено-золотую комнату. Вдова называла ее гостиной. Там Вариан дал отредактированный отчет об их приключениях в Албании. Леди Брентмор уже не смеялась и не ругалась, она смотрела на огонь и время от времени качала головой. Наконец она приказала подать ей портвейн и выпроводила Вариана и Эсме.

Хотя вдова ясно сказала, что Вариан ее не устраивает и эта свадьба — полная катастрофа, она все же предоставила паре смежные комнаты.

Когда Вариан вошел, горничная Молли только что вышла за дверь. Он взял щетку, которую за минуту до этого Молли оставила на туалетном столике, долго смотрел на нее, потом положила на место. Опустив руки на плечи Эсме, он смотрел на ее отражение в зеркале. Помолчав несколько минут, он рассказал, о чем договорился со вдовой.

— Альтернативы нет, Эсме, — сказал он. — Если бы была, клянусь, я бы…

— Не надо клятв, — попросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я понимаю. Я тебе верю.

— Все равно ты расстроилась.

— Только на миг. Это неприятно. Моя бабушка — злая, грубая старуха, но я встречала и похуже, и мне могло быть хуже. В Албании невеста приходит в семью мужа. Как новенькая, она занимает низшее положение. Ею командуют все — мать, сестры, тетки, бабки. Если они пожелают, могут сделать ее жизнь невыносимой, а она должна будет терпеть, потому что их много, а она одна. А здесь только одна несносная женщина, и горничная сказала, что скоро приедет мой кузен.

Разговаривая, Эсме овладела собой. Теперь она смогла ответить на тревожный взгляд Вариана уверенной улыбкой.

— Персиваля опять выгнали из школы, и мой дядя сослал его к старой леди, потому что трудный ребенок ему досаждает.

— Эсме, это совсем не то, что у меня. Ты должна понимать, любимая.

— Я понимаю. Я не сравниваю тебя с моим невежей дядей. Скажу тебе, я рада, что сэр Джеральд это сделал, потому что Персиваль скоро приедет и у меня будет союзник. Ты можешь с легким сердцем отправляться по делам. Против нее мы будем в большинстве.

Вариан обнял ее и прижал к груди. — Я очень сожалею, дорогая. Ты и представить себе не можешь, как мне жаль. Но я скоро вернусь. Через несколько недель, не больше.

Несколько недель. В Лондоне. Среди старых друзей вроде тех, которые привезли их в Англию. Смех, кутежи, пьянки, проститутки.

Эсме закрыла глаза.

— Очень ненадолго, — уверил он.

Она знала, что он так думает, по крайней мере сегодня, а для него только и существует настоящий момент. У нее всего одна ночь. Потом он уедет, и все изменится. Она не будет спорить или жаловаться в эту последнюю ночь — последнюю, когда она в нем уверена.

Эсме прильнула к нему и обхватила руками его прекрасное лицо.

— Люби меня, — сказала она. — Чтобы мне хватило на эти несколько недель… пока ты не вернешься… и снова будешь меня любить.

Было еще темно, когда Вариан тихо вышел из комнаты. Эсме спала глубоким сном без сновидений, он это знал. Он уже давно делил с ней постель, часто лежал рядом «без сна, — наблюдая, прислушиваясь, думая, — чтобы знать. Он ушел, пока она спала, потому что не вынес бы прощания. Они без слов попрощались этой ночью, в долгие, болезненные часы любви. Он пьянел от ее запаха и легких вскриков страсти. Он занимался с ней любовью. Жадно, неутолимо. Он хотел ее запомнить. Прожечь бы в сердце ее образ! Не для того чтобы не забывать, а чтобы хоть как-то унести ее с собой.

Он был не в силах отпустить ее от себя с той ночи, когда впервые прикоснулся к ней. На этот раз он должен уходить. Ради этого «должен» он не смел разбудить ее, не смел попрощаться. Иначе его решимость может ослабнуть… он может потерять Эсме.

Он еще с вечера все собрал у себя в комнате, пока горничная помогала Эсме приготовиться ко сну. Он даже написал записку.

Вариану оставалось только одеться, подхватить сумку и уйти.

Очевидно, леди Брентмор пылко желала отделаться от него, потому что в конюшне тоже все было готово. Хотя солнце только-только показалось из-за горизонта, Вариана встретил полностью проснувшийся конюх и подал лошадь его светлости.

Меньше чем через полчаса после того, как Вариан покинул теплую кровать своей жены, он был па пути в Лондон.

 

Глава 24

Вариан проехал околицей Иден-Грина, старательно избегая общественных мест родного села. Он не хотел сплетен, в особенности когда сам стал бы их мишенью. День угасал, тучи сгустились, лошадь устала. Конюшни Маунт-Идена были в двух милях отсюда, разоренное имение даст ему уединение, которого он хотел. К сожалению, ничего другого оно предложить не сможет.

Он спустился по заросшей тропинке, огибающей деревню, и на безопасном расстоянии снова выехал на дорогу. На повороте он увидел, что из трубы гостиницы «Спелая ежевика» идет дым, и с облегчением вздохнул. В отличие от трактира «Веселый медведь» в «Ежевике» привечали путников. Он надеялся, что в такой жестокий зимний день во дворе не будет экипажей. В такую погоду из дому выходят только при крайней необходимости.

Отдавая лошадь на попечение конюха, Вариан увидел, что конюшня, к сожалению, не пустует. Две клячи уныло жевали в стойлах.

Через минуту в гостиничной столовой он обнаружил и всадников. Они тоже жевали, но с гораздо большим энтузиазмом.

Один — изящный черноволосый парень. Он возбужденно говорил, набивая рот мясным пирогом. Другой только кивал, всецело сосредоточившись на тарелке. Он был плотнее, темно-русые волосы были уложены не столь модно, как у его напарника. Они сидели спиной к Вариану, но он их сразу узнал.

К тому времени, как они услышали его шаги и обернулись, он уже взял себя в руки.

Две пары глаз, карие и голубые, широко раскрылись. Вариан спокойно подошел к ним.

— Если разеваешь рот, то хотя бы сначала проглоти еду, Деймон. Какой ты стал невоспитанный, — сказал Вариан.

Младший из двоих, к кому обращался Вариан, вскочил:

— Это ты? Неужели ты? Ради Бога… ну как же… ведь я же говорил — правда, Гидеон? Разве я не сказал, что мы его найдем? — Он двинулся навстречу Вариану, но остановился и неуверенно посмотрел на него.

Гидеон тоже встал, но с достоинством, сначала отложив нож и вилку.

— Сэр, я рад вас видеть. — Он протянул руку. — Добро пожаловать домой, милорд.

На миг глаза Вариана заволокло туманом, но он сморгнул и схватил брата за руку.

— Ну что ж, привет, Гилли. — Он повернулся и подал руку Деймону: — Здравствуй, Дервиш.

Неловкое выражение на лице Деймона сменилось ухмылкой.

— Нет, ну ты скажи, как это на него похоже! — обратился он к Гидеону. — Входит, преспокойно делает мне замечание по поводу манер, как будто мы расстались четыре часа, а не четыре года назад! Но ты прав, я забыл о хороших манерах. Садись. Ты выглядишь смертельно усталым. Нет, вот сюда, поближе к огню. Мы уже успели отогреться. Я хотел потерпеть до Маунт-Идена, но Гидеон живет по деревенскому времени, ему пора обедать, а мы не уверены, что найдем что-нибудь поблизости от родного дома. Но теперь я рад, что он такой привередливый, а то бы мы с тобой разминулись… — Он оборвал себя. — Но ты один. Где же она?

Пока Деймон болтал, Вариан снял плащ и повесил на вешалку. Он был готов к «она» прежде, чем вопрос вылетел изо рта брата. В комнату ворвалась хозяйка, запыхавшись, сделала реверанс. Когда она отдышалась, Вариан спокойно заказал обед и, только когда она вышла, обратился к Деймону:

— Где кто?

— О, не дразни нас, Вариан. Мы уже…

— Деймон имеет в виду леди Иденмонт, — вмешался Гидеон, бросив предупредительный взгляд на младшего брата. — По крайней мере нам известно, что таковая имеется.

— Понятно, — сказал Вариан. — Как я понимаю, Лаклифф и Селлоуби отправились прямиком в Лондон?

— Говорят, они даже не переоделись с дороги, а кинулись в клуб «Брукс». Через два часа известие докатилось до западного конца. В тот же вечер это стало известно в «Олмаксе», а на следующий день меня вызвали в Карлтон-Хаус, чтобы я удовлетворил любопытство его высочества.

— Прости, Гилли. Я был занят другими делами, а то бы предупредил тебя как-нибудь. Извини, что поставил тебя в неловкое положение.

— Да ты что, Гидеон нисколько не смутился, — подтвердил Деймон. — Он так все объяснил, что под конец принц не понимал, какой сегодня день недели! Он послал за врачом и потребовал кровопускания. По ты вернулся, Вариан, значит, большая часть рассказа — правда. Да я и не сомневался. Это другим трудно было смириться. Но ты нам все расскажешь, правда? Мы наконец получили сестру! У нее действительно рыжие волосы и зеленые глаза, как сказал Лаклифф?

— Глаза у нее… совсем зеленые, — заметил Вариан.

— Понятно, — сказал Гидеон. Он старательно подровнял вилку и нож, потом долго и тщательно расправлял салфетку. Деймон откинулся в кресле и устремил голубые глаза на старшего брата. Молчание неприятно затягивалось, и Вариан заговорил:

— И ты побежал из Лондона в погоню. Ты подумал, что я привезу леди Иденмонт на… руины дома предков?

— Ничего такого я не думал, — ответил Гидеон. — Я просто составил компанию Деймону, а то он скитался бы в поисках брата по всему королевству — как будто ты чаша Грааля.

Деймон покраснел.

— Но мы же тебя нашли, правда? К черту, Вариан, я не хочу быть неделикатным, но где она?

— У своей бабушки. — В груди Вариана что-то сжалось, потом больно кольнуло. Он уставился на кляксу соуса возле тарелки Деймона. — Обед остынет, джентльмены. Я все расскажу вам потом, когда хозяйка принесет вино.

На следующее утро они поехали с Варианом в Маунт-Иден, несмотря на его наигранные возражения. Он думал, что хорошо рассказал им свою историю, с ноткой холодной отстраненности. И все же в конце оба выглядели очень серьезными, а в глазах Деймона он с ужасом заметил нечто вроде жалости. Но Деймон был молодой, романтичный, он боготворил ; старшего брата — бог знает почему. Чувства Гидеона были не так прозрачны. Он всегда был более рассудительный. Молчаливый, иногда педантичный, но всегда думающий, спокойный… разборчивый.

Вариан понимал их чувства: они считали, что без моральной поддержки он не вынесет встречи с Маунт-Иденом. И это было нестерпимо: что братья решили поддержать его в трудный час… а он никогда, ни разу не задумывался об их проблемах, их нуждах дольше чем на секунду.

Сейчас они стояли в зале, который прежде был роскошной библиотекой.

Не осталось ни единой книги, ни завалящей брошюры. Стены были ободраны, пол устлан толстым слоем пыли, какими-то обломками и мышиным пометом.

Дом был старый и нуждался в постоянном уходе. Отец Вариана в этом отношении — как и во всех других — был очень добросовестным, пока Вариан не пустился во все тяжкие, что вскоре обернулось долгом в десятки тысяч. Семья была богатая, но ее ресурсы были не безграничны. Чтобы спасти наследника, старому лорду Иденмонту пришлось забыть о спасении дома. После его смерти Вариан окончательно опустошил имение.

То, что он сейчас видел, было результатом десятилетнего небрежения, и все это сделал он.

— Кое за что можно быть благодарным, — сказал Вариан, подняв глаза к потолку. — По крайней мере я могу дать моей леди крышу над головой.

— Управляющие такие эгоисты, — заявил Гидеон. — Они потребуют денег. Все-таки могло быть и хуже, если учесть, что последние годы никто не следил за этим местом. Грязь, конечно, и краску надо кое-где подновить. А вообще-то не так плохо, как кажется.

— Конечно. Все, что нужно, — это деньги, штат прислуги и еще раз деньги. — Он подошел к камину. Внутри валялись отбитые куски известки. — Как я понимаю, камин задумал опрокинуться.

— Просто вынужден был подчиниться закону гравитации.

— Лучше расскажите об арендаторах, — попросил Вариан, не сводя глаз с осколков камина. — Ради вас я еще не заходил к ним. Если бы разъяренная толпа побила меня камнями, наследство досталось бы вам, бедняги, а я знаю, что вы скорее дадите себя повесить.

— О, Гидеон жил в постоянном страхе, что на континенте тебя убьют. — Деймон стоял в балконных дверях, и его голос эхом разносился по огромной пустой комнате. — Когда ты наконец дал себя окольцевать, он пришел в такой восторг, что готов был собственными руками перестроить для тебя имение — и в первую очередь детскую.

У Вариана опять сдавило грудь и кольнуло сердце.

— Извините.

Они смотрели, как он уходит, но промолчали и не пошли за ним. Поднимаясь по лестнице, Вариан слышал лишь собственные шаги. Он ничего не видел, только толстый слой пыли и паутину. До него доносился шорох мышей, в панике разбегавшихся при звуке человеческих шагов. Вариан ничего не узнавал, пока не открыл дверь, которую искал, услышал, как она взвизгнула, и застыл на пороге, глядя на детскую.

Он увидел все сразу. И привалился к дверному косяку.

«Не говори мне, что бедное дитя уже носит ребенка».

— Боже, прости меня, — прошептал он. — О, Эсме, что я наделал?

«…дети. Если Бог будет милостив…»

Он закрыл глаза от нестерпимого горя. Они расстались меньше чем три дня назад, а он уже потерялся, заболел от одиночества, но дело не в этом. Ему некого винить, кроме себя. Он сформировал, изваял этот день за минувшие десять лет. И теперь, когда он наконец-то научился любить, когда он души не чает в прекрасной, храброй девушке, хочет беречь ее и дать ей детей, которых они могли бы вместе растить и лелеять… теперь дьявол смеется и требует платы. Лорд Иденмонт понимал, что его ждет не костер и не сера, даже не смерть. Адом было сожаление.

Адом был завтрашний день.

Вариан прижал руки к лицу и заплакал.

Комната, которую леди Брентмор называла «бухгалтерией», первоначально была кабинетом хозяина дома. Однако весь мир знал, что ее последний муж никогда не был хозяином хоть чего-либо. Его жена была тем мозгом, который правил фортуной Брентмора. Это она вытащила супруга наверх, из посредственного торговца сделала титулованным, преуспевающим человеком.

Сразу после его смерти все претензии на его статус хозяина были уничтожены. Вдова отправила на чердак весь его любимый хлам, покрасила стены в приглушенный каштановый цвет и расчертила их железными полками, которые уставила массивными амбарными книгами. Мебель составляли на диво жесткие стулья и большой письменный стол, за которым она восседала, запугивая банкиров, брокеров и прочих адвокатов, твердой рукой управляя своей грозной финансовой империей.

В эту комнату она привела внуков четыре дня спустя после отъезда лорда Иденмонта и через десять минут после приезда Персиваля.

Персиваль и Эсме сидели на камнеподобных стульях и смотрели, как леди Брентмор изучает письмо наставника Персиваля.

— Взрыв. — Она подняла глаза от густо исписанного листка. — Что ты про себя думаешь — что ты Ги Фоукс?

— Нет, бабушка, — смиренно ответил Персиваль.

— Он говорит, ты распахнул дверцы куриной клетки. Полагаю, мне не следует надеяться, что в это время кур там не было?

— Боюсь, что были, бабушка.

— Это будет стоить мне денег. Ты всегда мне дорого обходишься.

— Они были больные, бабушка. — Зеленые глаза Персиваля зажглись отвращением. — Мне один мальчик сказал, почему нас все время кормят куриным супом. Эти куры уже не неслись, честное слово. За все время, что я там был, я не видел ни одного яйца. Зато всегда был суп с отвратительным запахом.

— Провались я на этом месте, если стану платить за больных кур. — Она въедливо посмотрела на него. — Ты уверен что они были больные?

— О да, бабушка. — Лицо Персиваля просветлело, — я одну вскрыл и положил внутренности в горшок. Могу принести вам, вы сами убедитесь.

— Нет уж, спасибо. — Ее взгляд стал еще острее. — Что же мне с тобой делать? Твой папа велел отправить тебя в ту школу в Бомбее, как только ты выкинешь еще какую-нибудь пакость.

Эсме взяла кузена за руку и твердо взглянула на бабушку.

— Вы этого не сделаете, — сказала она. — Если куры были больные, то в Бомбей надо отправить директора школы. Травить мальчиков мясом больных животных… Аллах, пусть бы сами травились.

— А тебя не спрашивают, понятно? — рявкнула леди Брентмор. — И пожалуйста, без этих своих языческих штучек.

— Бабушка, «Аллах» значит всего лишь «Боже мой», — уточнил Персиваль.

— Так и надо было говорить!

— Я сказала достаточно ясно. — Эсме без страха посмотрела в глаза бабки. — Если вы сами не понимаете, то Бог-то видит, что это чудовищная несправедливость. Но вы хотели его запугать, как будто мальчик и так недостаточно страдал.

— Я знаю, как он «страдал» и что он сделал. Больше такого не будет. Я не хочу, чтобы дети совали носы в дела взрослых.

На столе лежала маленькая коробочка. Она ее открыла, достала лежащий в ней предмет и поставила на стол перед собой. Это была шахматная фигура. Точнее сказать, королева.

— О Боже, — сказал Персиваль.

— Как я понимаю, ты знаешь, что это такое, — обратилась вдова к Эсме.

— Я раньше видела шахматы, — сказала Эсме. — В нашей стране эта игра известна.

— Не думай его защищать. Не надо быть пророком, чтобы предвидеть твое поведение. — Леди Брентмор опустила мрачный взгляд на внука. — Ты спрятал сумку с камнями в своей комнате в тот день, когда приехал сюда с папой, что было очень глупо. Ты что, не знаешь, что мы всегда выворачиваем твои вещи наизнанку? Ты вечно оставляешь после себя трупы. Последний раз это была ящерица. До этого — какой-то грызун. Тебе не раз говорили, чтобы ты не препарировал животных в доме, но ты не слушаешь.

— Да, бабушка, я сожалею.

— Плевать на сожаления. Я знаю, что ты сделал. Ты украл эту шахматную фигуру. Ты догадался, что отец предложит за нее награду, так? И с ее помощью ты заманил Иденмонта в Албанию. Очень умно, Персиваль. Теперь твоя кузина замужем за мошенником, и в этом виноват ты.

— Вариан не мошенник! — закричала Эсме. — И мой кузен ни в чем не виноват. Он привел ко мне Вариана, за что я ему буду благодарна до конца дней.

— Ты еще не начала считать дни, девочка. Смею сказать, придет время, когда ты подавишься этими словами. Удрал и даже не сказал «прощай, дорогая»?

— Он оставил записку. Очень добрую. Вы ничего о нем не знаете.

— Я распознаю нечестную сделку, когда ее вижу, и я знаю о нем больше, чем хотелось бы. — Вдова наклонилась, буравя Эсме глазами-щелочками. — Трудности с деньгами у него были уже в восемнадцать лет, и его отец вечно выручал его. К тому времени, как Иденмонт дорос до титула, он профукал половину состояния семьи. Ему понадобилось меньше пяти лет, чтобы спустить остальное.

— Вариан экстравагантный, я это знаю, — сказала Эсме. Она не хотела слушать дальше.

— Он дал развалить имение на куски, — продолжала леди Брентмор. — Он сделал братьев нищими. За несколько лет он разрушил то, что строилось поколениями. Благодаря мягкосердечному папаше он никогда не встречался с последствиями и не научился о них думать. Никогда ни о ком не думал, только о себе! Он отправился к дьяволу, туда ему и дорога, но несправедливо то, что при этом прихватил с собой семью.

Эсме дернулась так, как будто бабушка дала ей пощечину. Она думала о Вариане как о приятном любовнике без гроша в кармане. Испорченный — да, глубоко испорченный; она его любила, но не была слепа. Однако она никогда не задумывалась, какой вред он принес другим. Непреднамеренно, но это говорило лишь о его беспечности. В глазах бабушки преступление было огромно: Вариан был не только распутник и расточитель, но к тому же разрушитель. Вот почему она взяла к себе Эсме — чтобы защитить от него. Вдова наблюдала за ней. Эсме вытянулась, но промолчала. Она не знала, что сказать.

— Полагаю, ты считаешь, что я обошлась с ним слишком сурово, как и с твоим отцом. Персиваль тоже так думает, не правда ли, мистер Невежество?

— Ну… д-да… скорее… то есть…

— Потому что ты не знаешь ни одной путной вещи. Потому что вы оба — невежественные малыши. — Она устремила свирепый взгляд на Эсме. — Я видела, что Иденмонт ступил на тот же путь, который избрал твой отец. Множество мужчин идут этим путем и тащат за собой семью. Я могла бы легко разобраться с мешаниной, в которой запутался твой отец, и с Иденмонтом тоже, хотя с ним было бы намного труднее. Но я не стану делать для него то, чего не сделала для сына. Я пальцем не пошевелю для него, это только помогло бы ему всех нас сделать нищими.

— Но, бабушка… — начал Персиваль.

— Сам влез, сам пусть и вылезает, — хмуро сказала леди Брентмор. — Если он любит Эсме так, как об этом заявляет, и если у него есть самоуважение, он хотя бы попытается. — Она обратилась к Эсме, и ее суровое лицо несколько смягчилось. — Но должна сказать тебе честно и прямо: я не думаю, что ему это удастся. Лучше смотреть правде в глаза, я так считаю.

— Вы имеете в виду, что он не вернется? — уточнила Эсме. Она сжала руки. — Я не удивлюсь. Здесь его не привечают, и он не может взять меня с собой. Я только обуза. Я ничего не могу для него сделать. — Она встретилась глазами с леди Брентмор. — Мне понятны ваши доводы, бабушка. И все же он спас мне жизнь, и не один раз. Он — не зло. Он старался быть добрым ко мне… по-своему. Он даже предостерегал меня против себя, причем много раз. Я не буду пытаться изменить ваше мнение, но я прошу вас все это принять к сведению. И молиться за него, если ничего другого не остается.

Персиваль, который во время этой пикировки ерзал на неудобном стуле, стрельнул в бабушку глазами.

— Но, бабушка, вы должны отдать ей приданое.

— Не учи меня, что я должна делать. Я не принимаю советов невежественных детей.

Эсме вздохнула:

— О. кузен, не раздражай бабушку. Она делает то, что считает лучшим. Вариану ничего не достанется. — Она встала.

— Но у тебя есть! Мама оставила тебе в наследство шахматы, которые стоят очень дорого, не меньше пяти тысяч. И вдвое больше, если найти заинтересованного покупателя.

— Пять тысяч? — повторила Эсме. — У меня есть приданое?

Ее бабушка заметно напряглась:

— Хочешь сказать, ты ничего не знала?

— Извини, я не решался тебе говорить, — сказал Персиваль Эсме. — Я боялся, что папа…

Старуха выругалась на всю комнату и тяжело откинулась в кресле.

— Дьявол побери меня за дурость. Так кричать на тебя — а ты ничего не знала. Теперь мы вляпались, и в этом только моя вина.

— Двенадцать тысяч фунтов, — повторил Вариан. Он делал вид, что изучает документ, который ему дал нотариус. Но строчки сливались перед глазами.

— Вы, конечно, знали о завещании вашей двоюродной бабушки. Я посылал вам письмо, когда вы находились в Испании. — Мистер Уиллоуби взял другой лист бумаги. — Вот ваш ответ. В нем говорится…

— Я помню. Но там было ограничение по времени, не так ли? Двенадцать тысяч фунтов, если я женюсь в течение… трех лет, кажется? Прошло больше.

— Трех лет с момента ее смерти. Она умерла в декабре пятнадцатого года. Согласно документу, вы женились в ноябре — я счастлив сказать, что все в полном порядке. — Мистер Уиллоуби тонко улыбнулся. — Следовательно, у вас есть двенадцать тысяч фунтов.

— Все зависит от точки зрения. — Вариан положил копию завещания. — Какова сумма моих долгов?

— В настоящее время я не могу назвать точную цифру. Учитывая банкротство Фортье и других…

— Подойдет и приблизительная. — У Вариаиа бешено застучало сердце.

— Что-то в пределах двенадцати тысяч, милорд. Сердце замолчало, словно на него свалился тяжелый груз, потом начало бить медленно, как похоронный колокол.

— Забавное совпадение, — пробормотал Вариан.

— Сожалею, милорд. Все-таки могло быть хуже. Имение вне опасности, как я вам объяснил.

— Я недавно видел… останки. Как я понял, оно вне опасности, потому что на него не позарится ни один дурак-кредитор.

— Возможно. И все же я тешу себя мыслью, что я воздвиг столько препятствий, что отпугнул самого отважного из спекулянтов.

— Благодарю вас, Уиллоуби. — Вариан посмотрел в темноту за окном. — Полагаю, вы считаете, что я должен использовать неожиданную удачу, чтобы расплатиться с кредиторами.

— Да, я бы вам посоветовал. — Мистер Уиллоуби старательно подровнял пачку документов и слегка отодвинул их влево.

— После этого я останусь ни с чем. Нотариус прокашлялся.

— Мы можем сэкономить небольшую сумму. Как я упоминал, мне понадобится время, несколько недель, чтобы подсчитать точнее. Однако если вы должны какому-то человеку двенадцать тысяч, я могу договориться, чтобы он удовольствовался одиннадцатью или даже одной тысячей. Надо признать, они не любят поступать таким образом, потому что этим отвергают будущие действия по взиманию остатка. В то же время легальные преследования дороги и, когда они предпринимаются против знати, часто не оправдывают надежд.

— Разочарованные кредиторы могут сделать жизнь чрезвычайно неприятной, — сказал Вариан. — Я не желаю, чтобы моей жене досаждали.

— Естественно, милорд. Я вас понимаю. Вот почему я предлагаю вам, так сказать, расквитаться по долгам. А я приму меры, чтобы сберечь небольшую сумму. С этим, да еще с приданым ее светлости…

— У ее светлости нет приданого. Мистер Уиллоуби захлопал глазами:

— Нет? Как странно. Я слышал…

— Ничего нет. Ни шиллинга, — подтвердил Вариан.

— Как скажете, милорд. Но если вы не возражаете, я бы желал навести справки.

— Мне это не нравится, особенно если вы будете расспрашивать членов ее семьи. Они выказали мне сильнейшую неприязнь. Даже если окажется, что ее отец умудрился что-то отложить для нее, что очень маловероятно, они заявят, что я не могу даже взглянуть в ту сторону. — Вариан пожал плечами. — Едва ли их можно за это винить.

— Но если что-то принадлежит вам…

— Что бы мне ни принадлежало, я не смогу это забрать. Мне что, прикажете взыскивать с них по суду лорд-канцлера? У меня больше шансов за столами фаро. Там по крайней мере можно при выигрыше удвоить сумму. Или утроить. — Вариан нахмурился.

Мистер Уиллоуби слегка вздохнул, но ничего не сказал.

— Если я расплачусь с кредиторами, у меня не будет шансов восстановить Маунт-Иден, — жестко сказал Вариан. — Уиллоуби, я должен что-то иметь.

— Понимаю, милорд. И все же я смог бы сэкономить вам тысячу фунтов.

— Я мог бы за одну ночь превратить двенадцать тысяч в двадцать четыре.

Уиллоуби промолчал. За последние несколько минут он побледнел, и глаза потемнели. Он выглядел на несколько десятков лет старше, чем тот сорокалетний человек, который совсем недавно поздоровался с Варианом.

Вариан встал:

— Ничего другого мне не остается.

— Да, милорд. Как я понимаю, вы желали бы заранее получить некоторую сумму, поскольку оформление бумаг займет время. Сто фунтов вас устроит?

 

Глава 25

Выйдя из конторы нотариуса, Вариан не спеша направился к Оксфорд-стрит. В такой ранний час не было риска наткнуться на знакомых. Оглядев свою потрепанную одежду, Вариан печально подумал, что друзья все равно бы его не узнали.

Однако внешний вид можно быстро изменить, раз в кармане завелось несколько фунтов. Наверняка у его любимого портного что-то найдется под рукой. Несколько перемен — и лорд Иденмонт к ночи будет иметь представительный вид. Он позовет братьев отобедать, а потом они, может быть, заглянут в «Брукс». Там он раз-другой попробует удачу за карточным столом, просто чтобы вспомнить, что это такое.

Занятый планами о том, как превратить небольшую удачу в счастливую судьбу, Вариан свернул за угол и остановился.

Над тротуаром вздымалась элегантно изогнутая витрина. Внутри стояли миниатюрные манекены в нарядных платьях по последней моде. Его внимание привлекла дама в прогулочном платье: белая муслиновая юбка по низу украшена четырьмя рядами оборок, сверху — распахнутая узорчатая накидка. Зеленый лиф плотно облегает талию, зеленые туфли и головной убор в перьях довершают ансамбль. Зеленый цвет был очень похож на цвет глаз Эсме.

Разглядывая другие фигурки, Вариан представлял себе Эсме в роскошном бальном платье, как она будет кружиться в вальсе в его объятиях. Или он воображал элегантную открытую карету с зеленым бархатом, в ней сидит его жена и улыбается ему, а карета катит по Елисейским полям. Париж! Они могут уехать и жить, как короли, на его наследство. Возможно, несколько лет.

Не успел он закрыть глаза, чтобы насладиться пьянящей картиной, как она рассыпалась на цифры: двенадцать тысяч в год, тысяча в месяц. Столько он может в считанные минуты проиграть в «красное-черное». Но нет. Он удвоит свою нечаянную удачу, утроит! Мысленным взглядом он видел кучи долговых расписок и маленькую стопку монет на зеленом сукне. А тем временем в мозгу крутилась мертвящая присказка о том кому везет в карты…

— Но я должен что-то иметь, — пробормотал он, открывая глаза.

«…дети. Если Бог будет милостив…»

Двенадцать тысяч фунтов сегодня. А завтра?

Вариан снова посмотрел на крошечную даму в зеленом, и его лицо смягчилось.

Он прошел в магазин и попросил у модистки карандаш и бумагу. Остальное доделало чувственное, праздное выражение лица.

Вариану достаточно было улыбнуться — что он и сделал несколько смущенно, — и мадам подожгла бы свою лавку, если бы он ее попросил. Она без слов принесла материалы, которые он заказал, и, пока он писал, стояла рядом, неосознанно прижимая пальцы к горлу, и смотрела на него в состоянии бредового исступления.

Вариан сложил листок и положил на прилавок монету.

— Я вам очень обязан, — сказал он. — Видите ли, это не может ждать.

— Да, милорд. Конечно, милорд, — бездыханно произнесла она. Она готова была сама отнести его письмо — хоть в Китай, если он пожелает, и только остатки достоинства заставили ее послать с поручением помощницу.

Через пятнадцать минут записка была доставлена мистеру Уиллоуби.

«Заплатите им», — гласил резкий росчерк черными чернилами. Внизу — размашистая подпись: «Э».

Леди Брентмор развернула проспект «Склад Акермана», который Эсме только что захлопнула.

— Если не хочешь сама выбирать платья, я сделаю это за тебя, — сказала она.

— Я не хочу платья, — проворчала Эсме. — Мне надо мое приданое.

— Господи, ты упряма, как твой папаша, но не имеешь и половины его мозгов. Во имя всего святого, как он мог произвести на свет такую простофилю?!

Леди Брентмор вскочила с дивана и свирепо заходила по комнате. Потом снова подплыла к внучке:

— В сотый раз повторяю: у тебя нет приданого. Пока я не скажу, что оно есть.

— Тогда я напишу в «Таймс», — заявила Эсме. — Расскажу всему миру, что вы сделали.

— В «Таймс»? «Таймс»? — пронзительно закричала вдова.

— Да, и во все другие газеты. А еще в воскресенье я встану в церкви и расскажу, как мужу пришлось оставить меня, потому что моя семья не выполняет условия брачного контракта.

Леди Брентмор открыла рот, закрыла и села на диван, глядя в упор на Эсме.

Эсме сидела прямо, словно аршин проглотила, сложив руки на коленях и упрямо сжав рот.

Наступило долгое молчание.

Потом вдова разразилась смехом:

— Чума тебя побери! Встанешь перед прихожанами? Напишешь в «Таймс»? А что, неплохо. Это тебе Персиваль помог придумать?

— Он предложил газеты, но заявление в церкви — моя идея, — неохотно признала Эсме.

— Вчера мне показалось, что ты отнеслась к этому спокойно. Черт, какая же ты тупоголовая! Я тебе объяснила, что толку не будет. Иденмонт не прибежит назад, чтобы забрать тебя. Ты не можешь купить его общество, дитя. Он просто все потратит на игру, пьянку и девок.

Слова бабушки больно задели Эсме, но она упрямо ответила:

— Вариан сам решит, как их потратить. Если он не желает возвращаться ко мне, я не могу его заставить. Я не просила его жить со мной и не буду просить. Я ничего не принесла ему при женитьбе. Теперь у меня наконец есть приданое, и я могу высоко держать голову. Мое достоинство требует, чтобы ему было уплачено.

— Проклятие! Черт возьми, ты говоришь, как мужчина! — взорвалась леди Брентмор. — Ну хорошо, моя достойная леди, если хочешь всеми управлять и думаешь, что знаешь лучше старших, — она двинулась к двери, — пошли в бухгалтерию! Я покажу тебе, какой ящик Пандоры ты собираешься открыть.

Озадаченная, но непреклонная, Эсме прошла за бабушкой в мрачный кабинет.

Вдова отперла ящик письменного стола, вынула связку писем и сунула Эсме в руки. Потом она села и стала молча ждать, нетерпеливо постукивая указательным пальцем по столу.

Через несколько минут Эсме подняла глаза от бесконечных строчек цифр и пояснительных замечаний.

— Вы наняли человека шпионить за дядей?

— Я велела ему заглянуть в счета Джеральда. Только мне был нужен грамотный шпион, который мог бы разобраться, как Джеральд распоряжается деньгами. — Старая леди показала на письма. — Он пишет, что у него были «некоторые неурядицы», но эти цифры говорят о почти полном крахе. Спрашивается, как он мог дойти до краха при таких вложениях? Я должна знать. Вот куда я вкладывала фонды последние тридцать лет.

— Я ничего не понимаю в этих делах — сказала Эсме. — Но я слышала, что иногда мужчины пускаются в спекуляции, при которых все теряют.

— Он во что-то вляпался, или же ему придется признаться, что он во власти интриганов.

Эсме отдала ей письма.

— Его денежные затруднения — это его проблемы. Я не вижу, какое это имеет отношение к моему приданому.

— Ах, не видишь? — Вдова заперла письма в ящик. — А ты подумай, детка. — На это она дала Эсме три секунды, потом сказала: — Джеральд отчаянно нуждается в деньгах. Даже если бы я не знала, как плохи его дела, я бы ему ничего не дала, не убедившись сначала, что он попал в беду не по своей глупости. Я не бросаю деньги на дураков, как ты уже, надеюсь, поняла.

— Да, бабушка, но…

— Шахматы, — нетерпеливо перебила леди Брентмор. — Они стоят тысячи, но в комплекте. Вот почему Персиваль спрятал от отца королеву. По крайней мере на это у него хватило ума. Он знает, что Джеральду нельзя доверять.

Этому Эсме легко могла поверить. На Корфу дядя не только вел себя грубо и оскорбительно, но он солгал насчет бабушки. Все, что он говорил о том, как хотел смягчить ее отношение к Джейсону, и об угрозах лишить наследства Персиваля — все было ложью.

— Джеральд должен знать о распоряжении Дианы, но он никогда о нем не упоминал, — продолжала вдова, — хотя при отсутствии одной фигуры набор не многого стоит. Это говорит о том, что он не потерял надежды вернуть королеву, а если он ее найдет, то не захочет отдавать шахматы. Как только он узнает о том, что королева у нас, быть беде. Прежде всего он обязательно пригрозит оспорить завещание Дианы в суде лорда-канцлера. Эсме нахмурилась:

— Я слышала, что такие судебные тяжбы стоят очень дорого. А еще Персиваль говорил, что иногда они тянутся поколениями. Как может мой дядя…

— Когда у него нет денег? На деле ему не понадобится проходить через суд. Достаточно пригрозить. Или потратить понюшку табаку на запуск дела. И что тогда делать Иденмонту, если у него вообще ничего нет? Я скажу что. Отделаться от суда, удовлетворившись какой-то ничтожной суммой. Или, если ему хватит ума догадаться, что Джеральд блефует… — Леди Брентмор покачала головой.

— Нет, — твердо сказала Эсме. — Не надо мне злобных намеков и качания головой. Расскажите, какой план вы подозреваете.

— Разве мало ты видела негодяев, дикарей, чтобы самой сообразить? — Бабушка показала на ряды полок, окружавшие комнату. — Любой бизнес, который нельзя описать внятно, так чтобы всему миру было понятно, — это грязный бизнес, уж поверь моему опыту. А это значит — иметь дело с грязными людьми. Если Джеральд увяз и пришел в отчаянное положение, значит, он увязнет еще глубже.

Не требовалось большого воображения, чтобы понять намек. Эсме почувствовала холодок.

— Вы имеете в виду насилие. Вроде того, чтобы нанять этих грязных людей и… и убрать с дороги Вариана. Вы действительно верите, что дядя способен на такое?

— Почуяв дурной запах, я всегда нахожу на дне гниль. Когда Джеральд приезжал, от него воняло. Больше, чем обычно. Теперь ты знаешь столько же, сколько я. Постарайся подумать, как размышляю я, с тех пор как нашла эту проклятую шахматную фигуру.

Эсме не надо было думать. Она не раз видела, что могут сделать дурные мужчины — из вожделения, из жадности, по самому ничтожному поводу, а то и вовсе без повода. Из-за нее погиб отец, она не будет искушать другого негодяя убивать ее мужа.

Она посмотрела на бабушку:

— Вы можете сказать мне одну вещь?

— Смотря что.

— Вы верите, что шахматы по праву принадлежат мне как мое приданое и я могу отдать их мужу?

— Ну что за ребенок, черт возьми! — На хмуром лице старой леди отразилось нечто похожее на страх. — Думаешь, у меня совсем нет совести? Конечно, они твои — или, если ты настаиваешь, твоего мужа! Я бы только хотела, чтобы ты не слишком обольщалась на его счет. Чтобы ты была разумной, послушала меня и сказала: «Да, бабушка. Ты хорошо придумала».

— Я очень сожалею, бабушка, правда. Хмурость на лице старухи слегка рассеялась.

— Я не имею права допустить, чтобы молодую девушку втягивали в грязные дела. Ты вообще ничего не должна о них знать. Ты и так натерпелась с этим развратником, который шныряет по помойкам Лондона. Проклятие на голову моего сына! Если бы он не уехал и не дал себя убить, ничего бы этого не случилось. Если бы он не был мертв, я сама бы его задушила.

Эсме встала, обошла вокруг стола, наклонилась и поцеловала бабушку в морщинистую, сухую щеку.

Леди Брентмор вытаращила глаза. Когда Эсме выпрямилась, то увидела, что глаза бабушки подозрительно блестят. Слезы?

Но бабушка фыркнула, и блеск исчез.

— Как я понимаю, я прощена.

— Это я должна искать прощения, — сказала Эсме. — Честно говоря, я бы не хотела давать Вариану деньги, чтобы у него появилось искушение истратить их на женщин. Я очень ревнива, женщины будут раздражать меня больше, чем попойка или игра. Но я считала, что это мой долг.

— Так и есть, — нехотя согласилась вдова.

— И все же я до некоторой степени верю в него. Вчера я вам говорила, каким он был добрым. И смелым. Наверное, вы и сами это видели, иначе вас бы не беспокоило, что с ним может сделать мой дядя. Правда, вы видите в моем муже много такого, что вac тревожит, и хотите меня пощадить. Я не убеждена, что вы во всем правы, но вам я тоже должна верить. Этим Эсме заслужила острый взгляд.

— Значит, ты придержишь язычок по поводу своего треклятого приданого? И перестанешь мне докучать?

— Сейчас да, потому что вы опасаетесь, что дядя может причинить вред Вариану. Все-таки вы очень умная, да и я не совсем безмозглая. Вместе мы что-нибудь придумаем.

Леди опять фыркнула:

— Мы. Ну надо же.

— Да. Мы вдвоем. А пока я перестану хандрить и выберу себе платья, если вам это угодно. И буду учиться танцевать или сделаю еще то, что вы сочтете нужным, чтобы превратить меня в леди.

Эсме расправила плечи и отошла от стола.

— Если… когда Вариан ко мне вернется, у него не должно быть причин стыдиться меня. И если… когда он покончит со своими трудностями, он должен иметь рядом с собой достойную баронессу.

Лорд Иденмонт с несчастным видом оглядел интерьер маленького коттеджа. Он уехал из Лондона на следующий день после того, как послал короткую записку Уиллоуби. Он прожил в Маунт-Идене пять дней и сегодня в первый раз отважился зайти в коттедж арендатора.

Несмотря на ветхость, все здесь было аккуратно, включая шестерых детишек в возрасте от двух до тринадцати лет. Этот выводок стоял позади беременной женщины и смотрел на него не мигая.

— Снова сила тяжести, — сказал Гидеон, отвлекшись от созерцания камина. — Придавливает камин и крышу.

Мать семейства покраснела.

— У Джона нет возможности починить крышу, милорд. Он берется за любое дело, которое удается найти, и сейчас уже месяц работает в Эйлзбури.

Вариан подавил вздох. Джон Гиллис — один из многих, кому пришлось покинуть землю, на которой поколениями трудилась его семья.

Пока Вариан искал что ответить, Анни подтолкнула старшего — долговязого рыжего подростка. Он не реагировал, и мать что-то ему прошептала. Мальчик пятясь вышел из комнаты.

— Что ж… — Вариан неуверенно посмотрел на брата. — Что ж, Анни, пока здесь не много что можно сделать… по части сельского хозяйства. Я не могу… — Он замолк, увидев, что вернулся мальчик, обнимая глиняный горшок.

Мальчик отдал его матери, его плечи повисли, но он молча занял прежнее место.

Анни высыпала содержимое горшка на ладонь.

— Здесь все, — сказала она. — Все до последнего фартинга, рента за пять лет. Никто за ней не приходил, и в большом доме ее некому было отдать. Так что мы ее складывали.

— Рента? — тупо повторил Вариан. — За пять лет?

— Да. — Она держала на руке жалкую кучку монет. Судя по огорчению на лице старшего мальчика, для них это было целое состояние.

Так оно и есть, понял Вариан. Для них. Взять деньги было бы преступлением. Отказаться — значит, оскорбить ее. Они с Джоном не стали бы откладывать деньги в этот драгоценный фонд, если бы не могли. Вариан быстро соображал.

Он с благодарностью принял деньги.

— Их можно правильно вложить. В имение.

— Да, милорд.

— Что в настоящее время означает вложить в людей. Когда земля заброшена, она ничего не стоит. Если мужчины вынуждены уезжать на заработки, они не могут обрабатывать землю. Мы должны сделать так, чтобы они вернулись, чтобы это того стоило. Мне кажется, для меня лучше всего будет использовать деньги именно таким образом. Ты согласен, Гидеон?

— Мудрое решение, — последовал твердый ответ.

— Значит, договорились. — Вариан старательно подсчитал монеты и все, кроме одного шиллинга, вернул ошеломленной миссис Гиллис.

— Это аванс Джону за то, чтобы он снова начал работать на моей земле. Когда он приедет, возможно, он будет так добр, что обратится к Гидеону, обсудит с ним практические детали и подпишет соглашение.

Гидеон важно кивнул, как будто был готов хоть сейчас выложить все «детали» обо всем, что лежит под солнцем.

Анни не отрываясь смотрела на монеты, лежащие на ладони. Вариан переключился на долговязого подростка:

— Ты достаточно большой, чтобы работать, и сильный, как я вижу.

Анни оторвала взгляд от монет и страстно заговорила:

— О да, милорд. Когда Джона нет, он у нас мужчина в доме. Что Альберт скажет, то Берта и делает. И еще он умеет читать и писать, — с гордостью добавила она. — Я училась и научила его.

Вариан вспомнил, что мать с трудом отыскивала грамотных молодых людей. Она настаивала на том, чтобы люди обоего пола учились, несмотря на сильное сопротивление не только пэров, но и арендаторов старшего возраста. И все-таки люди ее за это любили; отца тоже, по другим причинам. Кучка монет, которую Вариан получил, была доказательством той любви и преданности. Сам Вариан ее, безусловно, не заслужил.

Вслух он сказал:

— Если вы можете обойтись без Альберта, я пригласил бы его помочь в доме. Нужно сделать Маунт-Иден привлекательным для его госпожи, а там все вверх дном. — Вариан поднял вверх монетку. — Для начала работ я бы хотел нанять тебя, Альберт.

— Он будет, — ответила Анни за онемевшего мальчика. — Это похолодание отодвинет посадку, и Джон прекрасно справится без него. И вообще… — Она запнулась. — Хорошо, что ваша семья снова будет с нами, милорд.

Вариан назначил время, когда Альберт завтра приступит к работе, и вместе с Гидеоном вышел от Гиллисов на дорогу, покрытую свежим снежком.

Они шли молча, каждый обдумывал пережитую сцену. Наконец Гидеон сказал:

— Хорошо сделати. К восходу солнца у нас под дверью выстроится очередь, все арендаторы захотят заключить с нами сделку.

— Если не возражаешь, я бы предоставил эти сделки тебе. У меня голова не так устроена, чтобы что-то в этом понимать.

— Пока ты все сделал хорошо. Я буду следовать твоему примеру — Те, кто так же честно, как Джон Гиллис и его жена, принесет ренту, получат то же предложение. Других я уговорю работать на каких-нибудь торговых операциях. Или, возможно, снижу им ренту. Нам не приходится ждать дохода к концу этого года, но по крайней мере землю снова начнут обрабатывать, а как ты сказал, нехорошо, когда земля заброшена.

— Господи, неужели я сказал умную вещь? Как только придем домой, сейчас же прилягу. Или нет, не буду. Боже мой, как бы я хотел спасти хоть несколько грядок! — Вариан невольно засмеялся. — Знаешь, как часто я мечтал о доме и мягкой постели? Я спал на голой земле, к тому же сырой, и на деревянном полу. Вот Эсме посмеется, когда я скажу… — Его веселье увяло. — Нет, я не могу ей рассказать, правда? — Он сделал паузу. — Гидеон, я же сказал ей — несколько недель.

— Ты говорил, что она здравомыслящая. Она поймет.

— А она поймет, если я скажу, что это может занять несколько месяцев или, к примеру, лет? Проклятие! — Вариан ничего не видел перед собой. — Этот коттедж, кажется, лучший среди всех. Я должен что-то сделать для Гиллисов и для других. Они не могут жить в халупах. Но как, черт возьми, я могу ремонтировать их коттеджи, когда собственная крыша вот-вот рухнет мне на голову?

— Крыша Маунт-Идена еще немного потерпит, — сказал Гидеон. — Что касается других насущных починок, включая коттеджи, — цена материалов незначительна. Нам требуются квалифицированные рабочие.

— У нас нет денег на то, чтобы кого-то нанимать, — на ходу размышлял Вариан. — Но в Албании я помогал ремонтировать мельницу и не умер. — Он взглянул на Гидеона. — Едва ли ты знаешь, как поправить камин или крышу?

— Понимаю в принципе.

— Ты не задержался бы здесь на столько, чтобы все мне рассказать и последить первое время, правильно ли я делаю?

Гидеон глубоко вздохнул:

— Смею сказать, ты никогда не слушал ни слова из того, что мы с Деймоном произносили на эту тему. Мы с ним не поедем в Лондон. Только скажи, что делать, и мы это сделаем, — если это будет разумно. Если нет, мы так и скажем. В теперешних обстоятельствах это единственный рациональный курс.

— Черт побери, Гилли, я тебе говорил…

— Ты что, не понимаешь? — Сосредоточенное лицо Гидеона расслабилось, он усмехнулся. — Это все не для тебя, милорд, а для того прелестного создания, с которым мы мечтаем познакомиться. Чем раньше мы отремонтируем руины дома предков, тем скорее увидим блеск в глазах юной леди, на которую ты так отчаянно хочешь произвести впечатление.

Вариан густо покраснел.

— Бог ты мой! Иденмонт краснеет! Лорд Олванли отдаст своего пони, чтобы на это посмотреть.

— Иди к черту, Гидеон! Гидеон рассмеялся:

— Ты сказал, что ужасно нам обязан, так? Может, этим мы рассчитаемся за то, что докучали вопросами о невесте. Конечно, ради тебя самого. От этого у тебя мозги обострятся, и ты не впадешь в меланхолию. — Гидеон покровительственно похлопал его по плечу. — Ради тебя, мой благородный брат. Мы не можем допустить, чтобы ты потерял голову. По крайней мере пока не станешь настоящим наследником.

 

Глава 26

Апрель пришел мелким дождичком и разразился весельем ежегодных лондонских сезонов. Но сэр Джеральд не проявлял интереса к пустым светским развлечениям. В полночь, когда бомонд вовсю танцевал и пережевывал свежие сплетни, он уже прилежно лежал в кровати и видел сны о ежегодной ренте и о долговьи расписках.

И хотя спал он крепко, но, когда на лоб упала капля расплавленного воска, подскочил на подушке. Он не успел закричать, даже раскрыть рот, как к горлу прижалось холодное лезвие кинжала.

— Только пискни, и твоя душа улетит в рай, — предупредил тихий голос.

Голос был неприятно знакомый. Сэр Джеральд тотчас же его вспомнил, несмотря на охватившую его панику: Ристо.

Капающая свеча была водворена на место, в подсвечник. Кем-то другим. О Боже, их двое!

Компаньон Ристо, закутанный с ног до головы в плащ, подтащил кресло к кровати, сел и откинул капюшон. Свеча осветила молодое лицо.

— Я вижу, вы помните Ристо, — сказал незнакомец. — Я его хозяин. — Голос был нежный, улыбка на невинном лице — ласковая, но эти обстоятельства нисколько не успокоили сэра Джеральда.

— Ис-смал, — пролепетал он.

Молодой человек признательно склонил голову:

— Простите нас за бесцеремонное вторжение. Я думаю, лучше, если слуги меня не увидят.

Исмал снял плащ и снова сел, откинувшись в кресле. Он был одет в английский костюм, дополненный искусно завязанным галстуком. Если бы не легкий акцент, его можно было принять за английского джентльмена.

— Прежде чем вы станете утруждать свой ум изобретением способов сбежать, я объясню вам ваше положение. — Он грациозно закинул руку на спинку кресла. — В Венеции я разыскал человека по имени Бриджбертон.

Сэр Джеральд почувствовал, как кровь отливает от лица.

— Он многие годы был вашим компаньоном, с тех пор как лет двадцать назад помог вам лишить брата ценного имущества. — Исмал достал из внутреннего кармана сюртука толстое письмо. — Его уговорили написать признание во всех ваших совместных преступлениях. — Он бросил письмо на колени сэру Джеральду. — Это копия. Подлинник будет передан члену вашего министерства в случае, если мне причинят какое-либо неудобство. Задумайте вы обмануть меня или предать, этим вы подведете самого себя.

Кинжал отодвинулся ровно на столько, чтобы сэр Джеральд мог взять письмо. Достаточно было бегло его просмотреть, чтобы понять, в какой опасности он находился. Этих деталей не знал никто, кроме Бриджбертона.

Он сжал челюсти.

— Полагаю, он мертв?

— Боюсь, ваш партнер был очень неосторожен, он упал в канал. — Исмал рассматривал гладкие ногти. — Ристо может убрать кинжал? Если у него устанет рука, он случайно вас поцарапает.

— Я не буду поднимать тревогу. — Сэр Джеральд протянул ему письмо. — Виселица привлекает меня не больше, чем кинжал вашего слуги.

Когда кинжал был убран, он потрогал шею. Мокро. Пот это или кровь, вряд ли имело значение. Важно то, что он жив.

Что за человек этот молодой красавец, сидящий у кровати? Исмал вырвал признание у непоколебимого Бриджбертона, убил его и проделал долгий путь до Англии. Это что? Настойчивость? Нет, больше — безумие.

— Чего вы от меня хотите? — спросил сэр Джеральд с наглостью, которой не испытывал. — Я вел с вами дела честно, не моя вина, что…

— Я признаю, предательство было неумышленным, — миролюбиво сказал Исмал, — хотя такова была моя первая мысль. Но вскоре я узнал, что не только разбились мои мечты, но и разрушена ваша империя. Не могу поверить, что вы превратили ее в руины намеренно. Тем не менее вы проявили беспечность, сэр Джеральд, поскольку, кроме вас, никто не знал про каждый корабль, каждый пункт назначения.

— Это мог быть кто-то из ваших людей.

— Только Ристо знал все, или почти все, но если бы он меня предал, его бы со мной сейчас не было. Конечно, это вы.

— Ноя клянусь…

— В чем-то вы были неосторожны, и эта ошибка чуть не стоила мне жизни. — Исмал склонил голову набок и мягко спросил: — Вас никогда не травили, сэр Джеральд? Мой кузен Али предпочитает медленно действующую отраву. Я совсем ее не ощущал на вкус. И только когда выздоровел на мерзком рыбацком судне, я оценил достоинства этого метода. Я сам буду наслаждаться, глядя, как умирает тот, кто вел со мной нечестную игру, умирает медленно… в жуткой агонии…

«Он сошел с ума», — решил про себя сэр Джеральд. Но первый шок уже прошел, и к нему вернулись силы для самосохранения.

— Полагаю, бесполезно пытаться вас убедить, что я вам не враг, что я ни слова не сказал какому-то человеку или так, чтобы это могли услышать другие. Однако сейчас это не имеет значения. Вы понимаете, что мне нужен оригинал письма Бриджбертона. Какова ваша цена?

— Сумма, заплаченная за оружие, которое я так и не получил, плюс тысяча в возмещение средств, которые у меня выманил мой кузен за вашу племянницу и ее свинью-любовника. — В медоточивом голосе Исмала послышался скрежет металла. Видимо, он и сам его заметил, потому что улыбнулся еще слаще. — И еще тысяча за расходы по переезду. И все это заплатить через два дня.

Совсем свихнулся. К сожалению, это не делало его менее опасным. Но сэр Джеральд имел веские возражения против шантажа и остро ощущал несправедливость требований Исмала. Более того, баронет еще не встречал человека, от которого он рано или поздно не мог добиться уступок.

— За два дня я не могу собрать такую сумму, — сказал он. — Если вы так много обо мне знаете, то вам известно, что я уже распродал оставшиеся вложения, не говоря уж о потере половины собственных средств.

— Тогда вы отдадите мне шахматы. Сэр Джеральд уставился на него. Исмал укоризненно улыбнулся:

— Или вы их тоже продали — приданое вашей племянницы?

Тревога сэра Джеральда мгновенно сменилась возмущением.

— Продал? Без одной фигуры они ничего не стоят! Вся их ценность — в комплекте, при полной сохранности каждой фигуры, каждого драгоценного камня! Некоторые коллекционеры могут быть столь эксцентричны, что простят потерянную пешку, — но королеву?

Исмал снял руку со спинки кресла. Фальшивая улыбка стала еще шире, глаза заблестели.

Он веселится? Сэр Джеральд был изумлен. Что этот дьявол нашел здесь забавного?

Исмал наклонился к нему:

— Сэр Джеральд, вы в большей беде, чем знаете об этом. Я не единственный, кому известны ваши грязные секреты.

— О чем вы говорите, черт возьми?

— О черной королеве.

— Ваш оруженосец сказал, что отдаст ее вам…

— А она вскоре была отдана вашему сыну. Вместе с вашей запиской внутри.

Эсме скривила губы и вернула письмо бабушке.

— Не смешно, — проворчала старая леди.

— Не только смешно, но еще и будит воображение. Говорят, у меня татуировка на руках, кольцо в носу, и это было все, во что я была одета, когда танцевала непристойные танцы в вашем розовом саду. При свете полной луны. Миссис Стоквеллл-Хьюм не упомянула, что я при этом выла на луну, но ее друзья в Лондоне так и подумают.

— Не имеет значения, что это смехотворная чушь, таковы все слухи в Лондоне. От этого они не становятся менее опасными. Как ты думаешь, что скажет Иденмонт, вернее, что он почувствует, когда это прочтет?

Эсме постаралась взять себя в руки. Слухи, о которых леди Брентмор сообщили ее друзья, были абсурдным, крикливым образчиком невежества и провинциализма английского общества. И все-таки если жена — объект насмешек, то сам ты объект жалости…

— Решено, — сказала вдова. — Мы едем в Лондон. Завтра.

— В Лондон? Завтра?

— Ты не эхо, вот и веди себя как человек. Я бы сию же минуту поехала, но нам нужно целый день укладываться. Мальчишка тоже поедет, иначе к тому времени, как я вернусь, он разнесет весь дом.

— Бабушка, но я не готова. Вы сами говорили, что мои манеры…

— Лучше, чем ожидают эти придурки. К тому же мы не останемся на весь сезон. Только на неделю. Хватит, чтобы вправить им мозги. Гнусное скопище простофиль.

В Лондон. Завтра. Эсме подавила дрожь. Там все эти женщины. Его женщины. Они разорвут ее на части, а она потеряла способность защищаться. К тому же у нее душа уйдет в пятки, когда она увидит своих соперниц. Они окажутся красивее и грациознее, чем она может себе вообразить, и она почувствует себя еще безобразнее и недостойнее. Два месяца без Вариана подкосили ее уверенность в себе. Ей нужно время, чтобы набраться сил, если она надеется принять разумное решение о своем будущем… без него.

— Нет, — сказала она. — Этот слух не более чем шутка. Но если я туда приеду, они увидят мои действительные изъяны, а это еще хуже.

— Будет хуже, если ему взбредет в голову посылать вызовы. Мужчина обязан вступиться за честь жены, даже если он ее бросил. Нет, ну какие же ослы эти мужчины! Мы полжизни тратим на то, чтобы спасать их от них самих.

— Не хотите же вы заставить меня поверить…

— Если ты не поедешь, — не обращая на нее внимания, продолжала вдова, — то молись, чтобы с пистолетом он обращался лучше, чем с финансами.

— Бог милостив, — Эсме схватилась за голову. — И англичане еще говорят, что в Албании опасно! Там Вариан был бы в большей безопасности. Здесь дядя убьет его за шахматную фигуру, друзья — из-за сплетен… Аллах, даже Али-паша не выжил бы среди этих людей. Они все безумны.

Вдова не слушала. Она обвела комнату отсутствующим взглядом.

— Конечно, в этом есть и светлая сторона. Если он сделает тебя вдовой, ты сможешь найти нечто более подходящее. — Ее взгляд остановился на маленькой акварели, висящей возле камина. — Данхем — вдовец и уже получил наследство. У Саксонби жена болеет, но между ним и титулом два брата. Херриот— или это другой? Проклятие. Надо найти справочник «Дебретт» — или нет, лучше спрошу леди Силз. Она знает до мелочей все, что происходит на рынке.

Эсме уставилась на бабушку.

— На каком рынке? О чем вы говорите?

— На рынке мужей. Следующий будет твоим. Ты же не собираешься оплакивать бедолагу до конца своих дней?

— Боже, дай мне терпения! — воскликнула Эсме. — Он еще не умер, а вы планируете мне следующего мужа? Вы хуже Керибы. Она по крайней мере не желала ему заболеть. А так вы совсем как она. «Делай то, делай это». А сама я не должна ни соображать, ни говорить.

— Тогда почему ты не попробуешь сказать что-нибудь путное?

— Почему вы не даете мне хоть минутку подумать? Вы утверждаете, что Вариан будет сражаться из-за меня на дуэли. Почему я должна верить, что он подставит свою голову по такому ничтожному поводу? Скорее он посмеется.

— Я тебе говорила, каковы мужчины.

— Да, а еще вы сказали, что многие мужчины оставляют жен в деревне, а сами развлекаются в городе. Если он пожелает вернуться в город, а там я…

— Да, он окажется в неудобном положении, это уж точно.

— И еще, — упрямо продолжала Эсме. — Вы не подумали, что скажут, если я с бабушкой остановлюсь в Лондоне, а мой муж в это время будет жить под другой крышей?

— Это его дело. Я не разделяла вас, когда он ночевал здесь. Ты ищешь себе оправдания, не желая ехать в Лондон по очень простой причине. Ты трусишь.

На этот раз она попала почти в цель. Эсме призналась себе в этом сразу, как только подумала о женщинах. И все же насмешка бабушки вызвала приступ ярости.

— Вы совершенно невозможны! — закричала она. — Вы все, что угодно, скажете и сделаете, лишь бы вышло по-вашему. Но со мной вы просчитались. Нравится вам это или нет, но в моих жилах течет ваша кровь, и я сделаю по-своему. Да, мы поедем завтра, как вы желаете. Нет, мы не поедем в Лондон, пока я не узнаю мнение моего мужа. Тогда я смогу поступить разумно.

Леди Брентмор была в ярости:

— Ты хочешь поехать в Маунт-Иден? И получить разрешение этого олуха?

— Я не помчусь в Лондон спасать его от дуэли и делать из себя посмешище. Я слышала ваше мнение о том, что нужно делать. Теперь я хочу услышать его. Тогда и буду решать. Сама.

— Очень хорошо, — сказала бабушка. — Как пожелаете, миледи.

— И никаких трюков, — предупредила Эсме. — Персиваль показывал мне карты. Если карета поедет не в Маунт-Иден, я выпрыгну из нее.

— Я и не мечтаю о том, чтобы тебя надуть, — последовал язвительный ответ. — Я буду счастлива свалиться на голову его светлости без предупреждения. Ты все увидишь. Пусть он представит тебя своим пьяным, одурманенным опиумом друзьям и своим шлюхам. Последнее мне понравится . больше всего. — Леди Брентмор направилась к двери. — Я не пропущу этого ни за что на свете.

Персиваль уже отскочил от двери комнаты Эсме, когда из нее вырвалась леди Брентмор. Он знал, что нельзя подслушивать под дверью. Однажды он уже шпионил за папой, и вот к чему это привело. Мысль о шахматах была невыносима, потому что вела к черной королеве, от нее — к постыдной папиной тайне, от которой Персиваль приходил в ужас. С того момента, как за завтраком он увидел письмо на столе, он чувствовал тошноту.

Вскрыв письмо, бабушка вся напряглась и стала красной, как свекла. У нее для этого были основания, как теперь знал Персиваль. «Это не имеет никакого отношения к папе, — сказал он себе. — Это просто отвратительные, постыдные слухи». Он, нахмурившись, сидел на верхней ступеньке лестницы. Вот, например, кольцо в носу. Многим известно, что это обычный вид украшения в некоторых экзотических культурах, как в других принято ходить голыми. Видимо, сплетники не знают, что в Албании не принято ничего из того, что они напридумывали о кузине Эсме.

Кроме татуировки. В некоторых албанских племенах женщины делают татуировку на руках. Очень странно, но у англичан, распускающих слухи, очень смутное и до смешного неверное представление об истинном положении вещей. Удивительно, как они могли вообразить, что женщина, если она не албанка, сделает татуировку. Причем на руках.

«Хотя не так уж это невозможно, — подумал он. — Могут быть совпадения».

Что касается письменных принадлежностей. Конечно, не у одного папы такая особая бумага. Женщины обычно пользуются не такой, но миссис Стоквеллл-Хьюм могла взять ее у мужа. Если только он не умер десять лет назад.

Персиваль закрыл глаза. Это не может быть папина бумага и, конечно же, не его почерк, иначе бабушка бы заметила. И это не подделка. Если бы папа знал, как почерк выдает его, он бы что-нибудь сделал с посланием черной королевы.

Но встревоженный ум подсказал: кто-то другой мог знать как подделать письмо. Кто очень-очень умный. Какой-то албанец.

— Нет, — прошептал Персиваль. — Этого не может быть. Мама, мама, пожалуйста! Ведь я просто все это придумываю правда?

 

Глава 27

Деймон сидел на крыше и латал трубу камина, а Гидеон на кухне пытался приготовить ленч. Вариан заканчивал свою задачу на утро: подметал полы в спальнях, в основном от мышиного помета. Кошка, конечно, старалась, но она была одна против легиона мышей, а ее потомство еще слишком слабое, чтобы ждать от него помощи. Судя по помету, некоторые мыши вдвое больше ее котят.

Услышав стук в дверь, он выругался. Со щеткой в руке он бросился вниз по лестнице и чуть не наступил на котенка, притаившегося внизу.

— Черт побери, у тебя только девять жизней, — выбранил Вариан котенка. — Не спеши истратить их за одну неделю.

Котенок вцепился когтями в руку и пополз по рубашке. Вариан на ходу пытался оторвать его от себя, а когда подошел К двери, на него с шипением кинулась кошка-мать.

Вариан наподдал ей, отбросил щетку и распахнул дверь.

Он не поверил своим глазам; весь мир куда-то исчез, все, что он видел, что понимал, — это что перед ним стоит Эсме; она с открытым ртом смотрела на него.

— Эсме. — Со следующим вдохом он через порог перенес ее в дом и сжал в объятиях. — Дорогая! Я… О-о!

Он схватил прищемленного котенка, но Эсме оттолкнула его руку.

— Ты его задушишь, — резко сказала она. — Он так боится, что не может спрыгнуть. — Что-то приговаривая по-албански, она погладила шипящего котенка, и он добровольно перешел в ее руки.

К Вариану вернулось чувство реальности. Он посмотрел за спину жены и через открытую дверь увидел, как из кареты вылезла вдова, следом за ней на землю спрыгнул Персиваль.

Вариан пригладил волосы. Под пальцами был песок. Он посмотрел на руки и увидел, что они черные. Он также увидел, что запачкал грязью и сажей элегантный плащ Эсме.

Кровь бросилась ему в лицо. Он посмотрел на Эсме, потом опять на вдову, которая неумолимо приближалась. Персиваль, видимо, заметил Деймона на крыше, потому что отбежал в сторону, чтобы лучше рассмотреть.

Понимая, что лицо у него красное, как мак, Вариан тем не менее расправил плечи. И когда вдова достигла двери, поклонился:

— Миледи. Какой приятный сюрприз.

— Это ты не мне говори! — рявкнула она, проходя мимо. — Это все ее выдумки. — Она огляделась и фыркнула. — Скажи моим слугам, чтобы принесли корзины. Вижу, ты не готов проявить гостеприимство, а я хочу пить. — Она поплыла дальше по холлу, что-то бормоча под нос.

Вскоре Деймон и Гидеон, наскоро умывшись, осторожно крались по главному коридору. Они уже заглянули в утреннюю комнату, где маленькая свирепая старуха, окруженная дорожными сумками, кричала на испуганных слуг, раздавая приказы.

В гостиной рыжий подросток лежал на животе перед мышиной норой и читал лекцию котенку, дергающему носом.

Деймон и Гидеон были страшно заинтригованы, но не могли промедлить дольше, чем для беглого взгляда. Они держали в уме конкретную жертву и продолжали поиски, отбросив менее значительное искушение.

Они заглянули в приоткрытую дверь библиотеки. Деймон посмотрел на брата.

— Не может быть, чтобы эта девочка, — прошептал он.

— Но, уж конечно, не та матрона в утренней комнате, — шепнул Гидеон.

— Но она же просто ребенок. Не мог Вариан…

Он замолчал, потому что тихие голоса стали громче. Деймон осторожно приоткрыл дверь еще на дюйм. В этот момент девочка швырнула в Вариана ридикюль. Брат отклонился, и ридикюль шлепнулся на каминную полку и потом на пол. Девочка принялась свирепо расхаживать по комнате, взмахивая зелеными юбками. Ее голос взорвался на полную мощность:

— Никогда тебя не прощу! Тупость сверх всякий меры! К тому же ты мерзкий лжец!

— Эсме, я не…

— Ты солгал! Вот, я это сказала. Ну как, будешь защищать свою честь? Валяй, ищи пистолеты. А я найду свои и прострелю твое черное сердце! И у меня на это больше оснований. Это я обесчещена. Ты меня стыдился. Весь мир будет надо мной смеяться — громче, чем сейчас.

Она что-то выплюнула на иностранном языке, и Вариан пошел к ней, но она вскинула руку.

— Не подходи, — предупредила она. — Не искушай меня. Я тебя задушу.

Вариан подчинился; опершись о каминную полку, он стал смотреть, как она ходит туда-сюда, стуча каблучками по голому полу.

Она опять разразилась речью, которая не могла быть ничем иным, кроме брани, потом перевела ее на английский язык:

— Ты присылал мне по три письма в неделю и ни разу не сказал правду. Только шуточки да сказочки, как будто я ребенок и меня надо развлекать. Ты заплатил все долги, больше нет опасности, о которой ты говорил. Как будто меня когда-нибудь пугала опасность! Но ты мне ничего не сказал. Ты оставил меня с бабушкой, в моей стране это позор, но я стерпела, потому что я не на родине, а все англичане — психи.

— Дорогая, мне негде было тебя содержать.

— Меня не надо содержать! Я не овца и не бык! Как, ты думаешь, я жила в своей стране без денег? Я спала в пещерах и под кустами. Но я знаю, в чем дело. — Она приостановила свой бег. — Я не ребенок и не слабая женщина. Ты мог бы мне прямо сказать, что не хочешь со мной жить. Но твое тщеславие даже больше твоей тупости. Ты подумал, что я умру от горя? — Она подошла к нему вплотную и подбоченилась. — Ха!

Хотя Эсме стояла спиной к Деймону, он догадался, какое у нее выражение лица. Маленькая жесткая фигурка излучала вызов.

— Нельзя подслушивать, — прошептал Гидеон.

— Да, это непристойно, но как интересно!

Гидеон укоризненно посмотрел на брата и кашлянул.

Девушка продолжала изливать на Вариана поток красноречия и не обратила внимания на звук. Но Вариан услышал. Он посмотрел на дверь.

Гидеон полностью открыл ее.

— А вот и они, — смущенно сказал Вариан.

Девушка круто обернулась. Она слегка покраснела и широко раскрыла глаза.

— Зеленые, — прошептал Деймон. Вариан взял ее за руку:

— Разреши представить тебе моих братьев, дорогая. Этот крепкий малый — Гидеон.

Гидеон поклонился.

— А этот, с разинутым ртом, — Деймон.

У Деймона поклон вышел неуклюжим из-за временного смятения мозгов. Увидев ее вблизи, он понял, что это не девочка, а молодая женщина. Поразительно красивая. Злость делала ее еще краше. Зеленый огонь в глазах — он никогда не видел ничего подобного! Вариан, очевидно, тоже. Этим все объяснялось.

— Они сгорали от желания с тобой познакомиться, — сказал Вариан.

Ее светлость смотрела на братьев с явным подозрением.

— Тогда тебе следовало привезти их ко мне, — отрывисто произнесла она. — Бабушка по крайней мере накормила бы их.

— Неужели мы выглядим так же плохо, как все вокруг? — возразил Деймон с робкой улыбкой.

Она поцокала языком.

— Просто позор. Сразу видно, что вы не спите и не едите как положено. — Она подошла поближе к Деймону, отчего у него странно забилось сердце. — Вы слишком худой. Кто для вас готовит?

— Миледи, меня делегировали на пост шеф-повара, — проговорил Гидеон.

— Да, он мастер варить яйца, — заверил ее Деймон, — хотя я не уверен, что он приноровился…

— Я изобью тебя до беспамятства, — сказала она Вариану. — Ты идиот.

— О, но это не Вариан…

Она испепелила Деймона взглядом, и он замолчал. Да ему бы и не удалось закончить предложение.

— Он глава семьи, — сурово сказала она. — Он за все отвечает. К сожалению, у него нет разума. Но теперь здесь появилась хозяйка. Я буду для вас готовить приличную еду.

Вариан попытался что-то сказать, но получил злобный удар копья зеленых глаз и тоже решил придержать язык.

— Ступай прими ванну, — велела Эсме. — Мне стыдно за тебя.

Засим она промаршировала мимо них, отбивая каблучками дробь, и шмыгнула за дверь.

Деймон посмотрел на старшего брата:

— Вариан, она в самом деле тебя побьет?

— Лучше я приму ванну, — сказал Вариан. И ушел.

После на удивление дружеского ленча вдова потратила несколько часов на скрупулезное изучение дома. Ее сопровождал Гидеон, послушно занося все замечания в блокнот. Деймон, к Исмалому раздражению Вариана, ходил за Эсме как преданный щенок. Тем не менее его светлость понимал, что ему лучше не водить их на осмотр земель. Нужно дать Эсме время успокоиться. Он пока занялся разбором завалов в спальне.

До сих пор он считал, что скорее умрет, чем даст ей увидеть его в таком положении — в запущенном доме, громко возвещавшем о его злодеяниях. Он и умер — сотней маленьких смертей от стыда и чувства вины. Но пережив худшее, он знал, что сможет вытерпеть и отказ от его любовных притязаний.

Он хорошо знал, что не имеет на них права, и сходил с ума, думая о них и не надеясь. Но ничего не мог с собой поделать. После первого ошеломленного — и короткого — объятия он не имел возможности к ней прикоснуться, когда вокруг сновали незнакомые слуги, в любой момент могли ворваться Персиваль или леди Брентмор, а Эсме пребывала в состоянии священного гнева.

Помоги ему Бог, он соскучился даже по ее безумной ярости.

Вариан слабо улыбнулся, разглаживая ветхие простыни.

Сегодняшнее представление выявило еще одну настоятельную потребность. Не то чтобы он этого не ожидал после двухмесячной опеки бабушки. Но братья подумают, что он подкаблучник. Потому что они не понимают. А Вариан не имел ни малейшего желания объяснять.

Он знал, что Эсме глубоко оскорблена, и обидел ее он.

Он не знал, как это исправить. Она показала ему письмо миссис Стоквеллл-Хьюм — причину их неожиданного визита, — и собственный отклик не удовлетворил его самого. Вариан попытался ей объяснить, что пока его приятели сами ее не увидят, в них будет расти убеждение в ничтожности леди Иденмонт. Он понимал, что это его вина, и так и сказан: его скандальная репутация, жена из малоизвестной страны — и в итоге дикие слухи. Но у него пока нет средств представить ее достойным образом, а значит, сейчас это должна сделать вдова. В этом месте Эсме взорвалась.

Как он теперь понимал, она была убеждена, что убогое положение мужа отражает ее несостоятельность как жены. В этом всего лишь проявилось различие культур. Беда в ее уверенности, что он сам считает ее недостойной. Она думала, что он ее стыдится и устал от нее.

Совершенное безрассудство. К сожалению, неистовые безумцы глухи к доводам разума. Она не верила ни единому его слову.

Вариан засунул грязную одежду в шкаф и огляделся. Мебель они спасли от выбрасывания из полу сгоревшего дома в Айлесбури. Пригодна была только мебель для спален. По крайней мере братьям ничего не оставалось, как верить в это.

Сейчас он заметил исходящий от мебели легкий запах гари, несмотря на все усердие, с каким он ее отскребал и мазал олифой. Простыни тоже были из вторых, или третьих, или четвертых рук, потрепанные и серые, хотя Анни их безжалостно оттирала на доске. Шторы — еще хуже. Древние, побитые молью, да еще котята над ними потрудились.

Вариан застонал и сел на кровать. Черт возьми, о чем он думал? Как мог даже помыслить о том, чтобы соблазнять свою баронессу в такой дыре?

— Вариан! — послышался из-за двери голос Эсме.

Вариан испытал страстное желание залезть под кровать. Но он только ухватился за край матраса и взмолился, чтобы она посмотрела куда-нибудь в сторону, и тогда он сумеет улизнуть, прежде чем она увидит обшарпанную комнату.

Дверь с протестующим скрипом распахнулась.

Он закрыл глаза.

— Я думала, ты от меня прячешься, — предположила она. — Тебе и надо было скрываться, но я пообещала твоим братьям не убивать тебя. Они сказали, что у них нет денег на похороны.

Он открыл глаза. Она стояла в дверях, скрестив руки.

— К тому же Гидеон не желает быть бароном. Он говорит, пусть его лучше повесят. — Она посмотрела на него, оставила враждебную позу, вошла и внимательно огляделась. — Какая большая комната! Сюда бы поместился весь мой дом в Дурресе. Но у тебя дом такой же, как у бабушки, так что я не изумляюсь.

Вариан встал.

— Комната ужасная, хотя когда-то она была элегантной, в старомодном стиле. Я бы хотел, чтобы ты ее такой видела… весь дом.

Она пожала плечами:

— Здесь совсем неплохо. С помощью нескольких женщин я могла бы ее отчистить за неделю, может, чуть больше. Тебе нужно завести мышеловку, так говорит бабушка, и я с ней согласна. Хотя не понимаю, что тут находят бедные мыши. — Она с укоризной посмотрела на него. — Деймон говорит, что ты надрываешься на работе. Как будто я сама не вижу!

— Я десять лет ничего не делал. У меня есть для чего стараться.

— Он считает, что ты стараешься для меня. И еще он думает, что я дура.

— Ты дура, если ему не веришь. По какой бы другой причине я стал это делать, Эсме?

В ответ она снова пожала плечами.

— Бабушка пожелала ночевать в гостинице.

— В «Веселом медведе»?

— Да. Она привезла не столько еды, чтобы на всех хватило. Меня послали пригласить тебя на ужин. Братьев она тоже пригласила.

Вариан проглотил гордость, комом застрявшую в горле. — Ты будешь ночевать там? Молчание. Он ждал.

Эсме, не ответив, повернулась к двери.

— Эсме, прошу тебя.

— Прошу что? — Ее голос был напряженным, как и фигура.

— Я соскучился, дорогая.

Она повернулась к нему; глаза смотрели настороженно.

— Я… я бы хотел, чтобы ты осталась.

Ее взгляд стрельнул в кровать, потом вернулся к нему.

— Ты сказал, что я должна уехать в Лондон.

— Но это не значит, что я тебя не хочу! Черт побери, Эсме… — Вариан быстро взял себя в руки. — Извини. Я обещал себе… но это бесполезно. Я пытался объяснить, но я сам не понимаю. Почему это так трудно, любимая? Я знаю, что ты хочешь мне помочь… но если мои пэры услышат, как жена помыкает мной, словно рабом, я не посмею смотреть им в глаза. И сам не смогу жить.

Она ничего не сказала, только молча смотрела на него. Вариан беспомощно оглянулся, ища подходящие слова.

— Я буду опозорен, — наконец сказал он. — Сильнее, чем сейчас. Гораздо сильнее. Я знаю, тебе это кажется безумием, но таков мой мир. Спроси любого.

Эсме размышляла обескураживающе долго.

— Спроси любого, — повторил Вариан, — когда приедешь в Лондон. Если хоть один человек в бомонде скажет иначе, можешь велеть бабушке отправить себя ко мне.

Она плотно обхватила себя руками.

— Обещаешь?

— Да. Обещаю.

Некоторое время она хмуро смотрела в пол. Потом сказала:

— Мне не нравится эта страна. Тут люди ничего не смыслят в жизни.

— Похоже на то. Она сдвинула брови.

— Знаешь, у меня есть учитель танцев. И горничная. Она считает, что я не умею одеваться; приходится притворяться, что это так, чтобы ее не обидеть. Быть леди иногда так утомительно, так меня раздражает! Я сказала твоим братьям, что сожалею о своей грубости. У меня отвратительный характер, и тут уж ничем не поможешь. — Она вспыхнула и с бьющимся сердцем ждала ответа.

— Я люблю твой характер, — сказал он. — Они тоже. Такого возбуждения мы не испытывали уже давно.

— Я не хотела никого волновать. Леди так себя не ведут.

— Ты мне нравишься такая, какая есть.

— Тсс…

— Нравишься, — твердо повторил он. — Очень. Я смертельно скучал без тебя. Без тебя я несчастлив, Эсме.

— Я… я рада. Так и должно быть. Вариан прошел мимо нее и запер дверь.

— Вариан, нас ждут. — Голос был тихий, дрожащий.

— Я не ужинаю до восьми часов. — Его взгляд упал на потрепанное покрывало. Он сказал себе, что это нехорошо, что он эгоист и подлец. Но желание было отчаянное.

Он схватил Эсме за талию и усадил на кровать, потом встал на колени.

— Я уже два месяца не исполнял супружеский долг.

В ее прекрасных глазах было сомнение… и боль.

Вариан опустил глаза. Он сказал себе, что это нужно исправить. Он знал как. Это было единственное, что он умел делать хорошо.

Он снял маленькую туфельку и погладил ножку.

— Шелк, — нежно произнес он. — Только наложницы надевают на ноги шелк. — Он поднял глаза. — Поэтому я тебя хочу.

— Потому что ты развратник.

— Да. — Вариан снял другую туфельку, медленно провел по ноге вверх и расстегнул кружевную подвязку. Потом не спеша спустил чулок. Она поджала пальчики. С той же осторожностью он снял другую подвязку и чулок. У нее по телу пробежала дрожь.

Он провел руками вверх по голым ногам, подняв муслиновое платье до колен. Поцеловал каждую коленку. Ее запах кружил ему голову. Пальцы впились в бедра. Он посмотрел в темные, как лес, глаза. Они ждали.

Вариан дрожащими руками расстегнул застежку на спине. Потом была новая задержка — пальцы двинулись по сливочно-белой коже, спуская платье на талию, на бедра, вниз, пока оно не упало на пол.

На ней была блуза, тонкая, как паутинка, вышитая бутончиками роз. Розовые пики грудей уже напряглись и дрожали под полупрозрачной тканью. Она с трудом дышала.

Пальцы одеревенели от усилий не спешить; Вариан вынул шпильки из волос. Освобожденные кудри упали на плечи; он пропустил их между пальцами.

— Гранат и жемчуг, — пробормотал он. Голос доносился как будто из тумана. — Как я соскучился, как давно не глядел на тебя, не трогал тебя.

— Я не соскучилась, — сдавленным голосом сказала она. — Я была очень занята.

Вариан видел, что ее грудь часто поднимается и опускается.

— Врушка.

— Тсс… — Но ее глаза говорили даже больше, чем учащенное дыхание. В глубине их зелени билось желание, от которого у него заболело сердце. Он хотел в то же мгновение наброситься на нее, излить свое мучение в свирепой вспышке страсти.

Но вместо этого он встал, не отводя от нее глаз, и разделся. Ее потемневший взгляд скользнул по всей фигуре, задержался там, где отчетливо виделось доказательство его желания. Он хрипло сказал:

— Как видишь, твой муж готов выполнить свой долг. В ответ раздался сдавленный звук.

Он заглушил его поцелуем, быстрым и жадным. Потом снял через голову ее легкую блузу и отшвырнул не глядя.

— Стремится исполнить свой долг, — Поправился он. Он навалился на нее, и Эсме опрокинулась на спину. Он встал между ее ног, наклонился и запечатлел глубокий, свирепый поцелуй, от которого она вдавилась в матрас. Он спустился ниже, чтобы потереть губами груди, и услышал, что она задохнулась; но она не торопила его и не прикасалась к нему. Он подразнил ее языком и руками. Эсме это приняла, но в ответ только вздохнула.

Он приподнял голову и посмотрел на нее. Глаза были сонные, растерянные, но он уловил в них искру.

— Эсме…

— Говори.

— Я тебя хочу.

— Да. Желай меня. — Она закрыла глаза, послышался гортанный вьщох. Вариан сжал ее грудь. Эсме шевельнулась, и на ее губах заиграла нежнейшая из улыбок.

— Я хочу тебя сейчас же! — прорычал он.

Она медленно опустила руку и накрыла низ живота.

— Нет. Пока еще нет. Он проглотил стон.

— Нет — после того как довела меня до безумия? — Да.

— Месть?

— Нет. Да.

— Ну хорошо же, миледи! — прорычал он.

Покрывая ее рот неистовыми поцелуями, он ее гладил и ласкал, зажигая своим жаром. Она постанывала, вздыхала, извивалась под его руками, но не спешила поддаться. И все же он получал удовольствие от того, что она вибрировала, от чувства, что в ней нарастает потребность.

Все искусство, которым он обладал, стало частью мучительного поиска, как сделать ее такой же неистовой, какой она была раньше, какую он хотел. Когда она наконец потянулась к нему и сильными руками прижала к себе, он захотел большего. Даже когда она совсем обезумела, рыдала и смеялась одновременно, он хотел большего. Потом, когда она обвилась вокруг него горячим, податливым телом, из него полились слова. Не легкие нежности опытного любовника, но правдивые слова, которые тяжело говорить: о раскаянии, стыде и одиночестве… о чем-то еще. Последнее он выдавил болезненно, будто слова разрывали ему горло:

— Я люблю тебя, Эсме.

Она впилась в его губы, как будто хотела выпить эти слова.

— Я люблю тебя, — повторил он. Звуки дрожали в потемневшей комнате. Он повторял снова и снова, и слова остались висеть в воздухе, когда он погрузился в нее… унес в восторги любви… и расплескал свою любовь на смятые простыни.

 

Глава 28

Эсме лежала в объятиях мужа и прислушивалась к тому, как замедляется его дыхание. По мере того как успокаивались тела, между ними нарастало напряжение.

Слова, которые он выдавил из себя, сделали ее счастливой. Теперь она понимала, что в нем говорило лишь безумие страсти. Она пыталась уговорить себя, что страсти достаточно; просто чудо, что этот мужчина все еще хочет ее, обычно для него желание — не более чем сиюминутный каприз.

Она для него если не каприз, то увлечение. В ней нет ни красоты, ни грации, ни опыта любовницы. Ее стремительность он воспринимает как дикость, она внесла в его жизнь все то, чего он не любит, чего избегает: жесткость, противоборство, насилие.

Он второпях женился на ней, потому что вожделение затмило все остальное. За два месяца без нее он, конечно, одумался. Хотя она его жена, нравится ему это или нет, она не нужна ему как мать его детей. Он не станет осквернять благородную кровь Сент-Джорджей смешением с кровью варваров.

Вариан потерся о ее плечо, и она стала как натянутая струна.

Он поднял голову. Она безразлично смотрела в потолок.

— Эсме…

— Спи, — сказала она. — Ты ослаб.

— Ты расстроилась. — Он вздохнул. — Я надеялся, что ты е заметишь. Это было глупо, да?

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Спи, Вариан.

— Нет. Мы это обсудим, как давно следовало бы сделать, если бы у меня была хоть капля разума. Но у меня не было. — Обхватив Эсме руками за плечи, он повернул ее к себе лицом. — Для продолжения рода у меня есть два брата. По очевидным причинам я всегда считал, что это будут они. Ты не обязана давать мне наследника.

— Я понимаю. Ты не хочешь детей.

— Это не так. У нас сейчас трудное положение — фактически почти невозможное. В сказках принц и принцесса женятся и потом живут долго и счастливо. Только я не тот чистосердечный принц. Я лишил тебя невинности, зная, что это преступление, потом женился на тебе, а это было еще большим преступлением. Теперь мы оба за это расплачиваемся. Я не хочу, чтобы расплачивался еще и ребенок.

Он держал ее очень крепко, в голосе звучала нестерпимая боль. Он хотел ее разуверить, но только усилил ее страхи. Он обвинил себя, обвинил вожделение. Но ведь это она, объект его желания, все испортила, сделала его жизнь безобразной и убогой. С каждым днем его несчастье будет подтачивать страсть, и не будет у нее ни одного ребенка, зачатого в любви, раз муж отворачивается от нее.

— Извини, — сказала она. — У нас только одна ночь, а я тебя расстроила.

— Нет, я сам. — Он поднес ее руку к губам. Губы были теплые, они нежно коснулись пальцев. — Я не хотел, чтобы ты видела, в каких развалинах я живу. Разве можно заниматься любовью в такой безвкусной комнате?

— Вариан, мне все равно, где заниматься любовью. Мне не важно, где я, если я с тобой. Даже на короткое время, — торопливо добавила она.

— Но ты беспокоишься о детях, очень хочешь детей. «Да! — хотелось ей кричать. — От тебя».

— Мне нет даже девятнадцати лет, — ответила она. — Время есть. Много времени. — Сердце больно сжалось.

Он улыбнулся:

— Конечно. Я не желаю повторять этот изматывающий эксперимент до конца жизни. У тебя талант сводить на нет мои благие намерения, дорогая. Ответственное поведение чуть не убило меня.

— Ты… ты закончил… не совсем приятно. Он прикоснулся к ее пылающему лицу.

— Есть другие способы, но, боюсь, столь же неприятные. Мой нежный цветочек смутится, если я расскажу страшные детали?

Она уже была смущена, потому что предохранение казалось ей неестественным актом. Все же она понимала, что он пытается проявить доброту, рассеять ее страхи.

— Насколько страшные? — спросила она.

Он хмыкнул, и, когда стал описывать оболочки, которые делаются из овечьего пузыря или рыбьей кожи, она тоже невольно усмехнулась.

— Ты привязываешь это тесемкой? Где? Как?

— Не дури. Как ты думаешь где?

— Но ведь это неудобно. Вариан, ты не должен этого Делать. Если ты перевяжешь слишком туго…

Он так расхохотался, что у нее полегчало на сердце. Он был создан для смеха, для того, чтобы веселиться и радовать других. Раз уж его это забавляет, Эсме решилась попросить его рассказать все, что он знает, — что сейчас призывают делать радикальные реформаторы, к каким настоям трав прибегают супруги. Мужчины тоже принимают лекарства, одни смешивают их с медом или рутой, другие — с касторовым маслом. Зелья бывают самые разные, их можно пить или применять наружно.

— Некоторые личности, оказавшись захвачены ночью врасплох, верят, что неистовость в занятии любовью служит контрацепцией, — сказал он, ухмыляясь.

— Это нелогично, — сказала она. — Сколько детей родилось в результате насилия? Как цивилизованные англичане могут верить в такую чушь?

— Наверное, за них думает сладострастие. Если говорить о желании… — Рука скользнула по спине и накрыла ягодицы.

— О, Вариан, ты не должен желать.

— Разве это не то, что ты хочешь, любимая? — Руки двигались очень нежно, но даже самое легкое касание было волшебным, вызывало жажду умолять о большем, просить всего.

— Я хочу тебя, — сказала она.

Он был ей необходим. Она знала, что это больше, чем голод тела. Ей нужно все, что в нем было: ленивый шарм, беспечная грация, легкий смех… и греховность тоже, и тени, омрачавшие его душу. Для женщины он был даром дьявола — и западней, но она с радостью попадалась в нее. Он научил ее наслаждению, его изящество трогало душу маленькой воительницы, освещало ее мечтами и восторгом.

Она хотела его всего и готова была сама всецело принадлежать ему. Когда он был внутри ее, в этот долгий миг соединения ей казалось, что он продлится вечно. Она знала, что не имеет права на вечность, но этот миг у нее был.

— Ты просто люби меня, Вариан, — прошептала она. — Люби так прекрасно, как ты умеешь.

Никто им не помешал. Кажется, остальные устали ждать и ушли в гостиницу «Веселый медведь». Было тихо, на дом упала ночь. В темноте Вариан снова занимался любовью с женой. Потом они, не желая тратить драгоценных часов впустую, разговаривали.

Эсме сообщила об учителе танцев, о парикмахере, о портнихе и о Персивале, который всегда был готов оказать моральную поддержку. Ее рассказы вызывали у Вариана смех, но в глубине души он страдал. Муж, а не кузен должен был разучивать с ней танцы. Вариану она должна была жаловаться на корсеты и шпильки, и Вариан должен был распутывать для нее хитросплетения английского этикета.

Лежа рядом с ней, он утешал себя тем, что она здесь и все это ему рассказывает, он может слушать в темноте ее голос. Он соскучился по ее речи с легким акцентом, по ее возбужденному облику. Он был бы счастлив провести так всю ночь, но вспомнил, что Эсме осталась без обеда.

Он дал ей свою рубашку и брюки и нашел масляную лампу — свечи сейчас были для него роскошью. В желтом свете колеблющегося пламени он проводил ее на кухню. Они порылись в припасах вдовы, нашли кое-что из еды и сели перед холодным камином. За едой Вариан рассказал ей о своей деятельности. Он решил, что следует поставить ее в известность, хотя подробности собирания осколков разоренного имения были в лучшем случае ужасными, в худшем — мертвящими. Пытаясь защитить Эсме от правды в эти два месяца, он только заставил ее чувствовать себя отверженной.

Глядя в ее лицо, он видел, как в нем убывает несчастье, и ему самому стало легче. Когда они снова поднялись наверх, она по-своему поблагодарила его:

— Я рада, что ты мне все рассказал. Мне нравятся твои письма с веселыми байками и всякой умной чепухой, но я хочу знать и о твоих трудностях. — Она подняла на него глаза. — У тебя раньше не было жены. И ты в замешательстве, но я объясню. Жена — это не наложница, с которой только развлекаешься. Жена для того, чтобы с ней ссориться и ей жаловаться — чтобы облегчать душу, а не только тело.

Он запер дверь.

— Очень хорошо. Отныне каждое мое письмо будет наполнено горестями. Но ты должна делать то же самое. Ты мне вообще почти не писала, — упрекнул он.

— Потому что никто не может разобрать мой почерк. Отец говорил, что он ногой и то бы лучше написал.

— Я хороший дешифровалыцик. Если ты хочешь от меня горькой правды, сама делай так же. Я буду ждать от тебя подробных, длинных писем из Лондона. Ты должна будешь оторваться от флирта и похвастаться успехами.

Она нахмурилась и залезла на кровать.

— Я не знала, что должна еще и флиртовать. Никто мне не сказал. Меня учили, как танцевать, как пользоваться десятком разных вилок и что говорить в ответ на то и на это. Но никто не научил меня флиртовать.

— Даже всезнайка Персиваль? — Он скользнул к ней и взбил подушки, чтобы удобнее было сидеть. — Тогда ты правильно сделала, что первым делом приехала в Маунт-Иден, дорогая. Сейчас ты получишь урок мастера.

Назавтра, в день, когда карета леди Брентмор отъезжала от Маунт-Идена, сэр Джеральд Брентмор расхаживал по кабинету, терзаемый тревогой, .

Как только он узнал, что черная королева находится под крышей дома матери, он тут же решил отправиться за ней. Он даже предложил Исмалу ехать вместе с ним.

— Умоляю вас, не держите меня за дурака, — дружелюбно .ответил Исмал. — До дома вашей матери три дня пути. По дороге вы легко можете от меня сбежать, получите королеву и упорхнете с ней за границу. Для меня это бессмысленный риск. Нет, сэр Джеральд, вы останетесь со мной в Лондоне, и мы выманим королеву для нас обоих.

После изнурительного спора сэр Джеральд был вынужден (раскопать приглашение от миссис Стоквеллл-Хьюм, ближайшей подруги матери. Исмал прекрасно подделал ее беглый померк, к тому же как нельзя лучше просчитал результат отправки фальшивого письма: его содержание заставит вдову немедленно ринуться в Лондон.

Бесполезно было напоминать Исмалу, что едва ли черная королева прибудет вместе с ней, — насколько они знали, Персиваль или Эсме могли закопать ее на Корфу или в саду ее светлости.

— В тот же вечер, как она приедет, мы устроим тщательный обыск, — сказал Исмал, — у нас будет несколько часов, потому что вся ваша прислуга будет спать тяжелым сном.

Если мы не найдем королеву, другие люди убедят вас компенсировать мои расходы иными средствами. Альтернатив несколько сэр Джеральд. К моему сожалению, все они много ужаснее для вас, чем простое дело — найти черную королеву.

Баронет перестал расхаживать и с отчаянием посмотрел на шахматы. «Другие люди», конечно, убедят. Он сам Исмал шантажировал мужчин и женщин и знал, что вымогательство никогда не кончается. Хуже того, он боялся, что его может погубить даже копия письма Бриджбертона. Начнется расследование… в конце которого он будет повешен.

Он достал карманные часы. Час. Мать написала, что приедет до заката. Время бежит, а он так и не придумал, как выпутаться из сетей Исмала. Он не мог даже выйти из собственного дома. Каждый раз, когда он делал попытку, на пути вставал огромный парень. Не было смысла говорить ему, что у него деловая встреча. Эта скотина не понимает по-английски, говорит три заученных слова: «Идите домой, пожалуйста».

Этот человек возникал утром и среди ночи, и сэр Джеральд наконец оставил свои попытки.

С тихим стоном он присел к шахматному столику. Каждую ночь с той первой ужасной встречи Исмал прокрадывался в дом, когда прислуга спала. Он говорил, что пришел побеседовать и поиграть в шахматы. Каждую ночь они играли, и Исмал всегда выигрывал. Он играл блестяще. Можно было подумать, он читал мысли противника.

«Джейсон был такой же», — вспомнил сэр Джеральд. Пугающе восприимчивый — конечно, кроме одного случая четверть века назад.

Если сейчас его дух витает где-то здесь, вот уж он смеется! Прекрасное отмщение: шесть дней в чистилище сэр Джеральд уже вытерпел, а дальше будет ад.

Он взял в руки скромную заместительницу черной королевы и обругал себя за то, что в минуту паники отдал Ристо оригинал. Если бы не это, сейчас у него были бы шахматы, которые он бы продал по меньшей мере за пять тысяч и свободно уехал за границу.

Если он переживет эту ночь, придется бежать из Англии ни с чем. Сограждане вскоре узнают, что он преступник, предатель. Мать умрет от потрясения. В этом мало утешения, потому что ему не удастся наложить руки на ее деньги. Семья будет опозорена, а заодно и Иденмонт, коль женился. Сэр Джеральд покачал головой. Тоже слабое утешение.

Иденмонт изображает святого — уловка, чтобы провести вдову. Она отказала сыну в скромном займе, отвернулась от него и бросила свое состояние на шлюху-внучку, неотесанную дикарку. О, Джейсон в могиле веселится! Все усилия Джеральда выкинуть из семьи паршивую овцу пошли прахом. Отпрыски Джейсона — Персиваль и маленькая шлюха вместе с ее беспутным бароном — получат все деньги вдовы.

— Ну, смейся, грязный ублюдок! — прорычал сэр Джеральд. — Ты все получил: красоту, ум, обаяние. И женщин. Их у тебя были десятки, но ты также получил ее. Даже когда она была моей, ты получил ее и дал ей своего ублюдка.

Он говорил тихо, но слова эхом разносились по комнате. Он говорил сам с собой. Хуже — он говорил с мертвым.

Трясущимися руками сэр Джеральд поставил королеву на место. Нет, с ним еще не покончено. Он сразился с братом, когда Джейсону было столько же лет, сколько сейчас Исмалу. И теперь Джейсон горит в аду, где смеяться над ним может только дьявол.

Надо успокоиться, сосредоточиться на приоритетах. Высший сейчас — выбраться из этой каши живым.

Он сидел, глядя на шахматы, пока в четыре часа дворецкий ре объявил, что прибыла карета леди Брентмор.

В пять часов баронет с матерью закрылись в кабинете.

— Кто-то на нас смотрит, — заявил Персиваль, ощущая это каждой клеточкой тела.

Эсме оглядела узкий, огороженный стеной сад при доме сэра Джеральда.

— Снаружи не видно, разве что кто умеет видеть сквозь стену. А слуги все внутри. — Она сняла туфли.

— Ты не устоишь на карнизе. Я пробовал. Ты не удержишь равновесие, он слишком узкий.

— Я поставлю одну ногу тебе на плечо.

— Ты услышишь не лучше, чем мы слышали изнутри. Окна закрыты.

— Неплотно.

Персиваль отступил на несколько шагов и посмотрел наверх. Шторы были опущены, но окно приоткрыто. Он со вздохом вернулся к Эсме, вытянул руки и нагнулся.

— Нас не поймают, — пообещала она, принимая помощь. — Можешь мне поверить.

И смалу не было надобности смотреть сквозь стену. Он заглядывал в щель садовых ворот. Улыбнувшись, он повернулся к Ристо:

— Она шпионит за дядей и заставляет его сына помогать. Она меня очень развлекает.

Ристо нахмурился:

— Вот будет развлечение, если она привлечет внимание к открытому окну! Что, если она потребует надежно запереть шахматы?

— Тогда сэр Джеральд их отопрет, пока она будет спать, — ответил его хозяин.

— Мне это не нравится. Старая карга привезла слишком много слуг.

— И все они пируют вместе с хозяйскими слугами. Самые жадные крепко заснут, а у остальных будет такая тяжелая голова, что ни думать, ни что-либо делать они не смогут. Зато мы будем действовать — быстро и тихо, как смерть.

— Вот уж правда, что передумал, — сказала вдова. — Ты имел все шансы раньше проявить доброту к девушке. Но ты оставил их на мели на Богом забытом острове, приехал домой и попытался отравить мне мозги, настраивая против нее. Я не удивляюсь. Ты всегда ненавидел все, что принадлежало Джейсону. Всегда ревновал его.

Она расположилась в кресле за письменным столом. Сэр Джеральд стоял возле шахматного столика. Он поднес было стакан вина ко рту, но остановился.

— Ревность, говоришь? Не я заставил папу лишить его наследства. Не я заставил Диану разорвать с ним помолвку.

— Я сделала это ей во благо, а остальное — во благо семьи. Он тянул нас на дно.

— Ты это сделала, чтобы его наказать, потому что твое дражайшее дитя не пожелало участвовать в твоих планах на его счет. Ты подумала, что он приползет обратно, будет умолять о прощении и пообещает стать хорошим мальчиком. Но он этого не сделал, и сейчас он мертв. А ты так ничему и не научилась.

— Я поняла, что копанием в прошлом ничего не исправить. — Она с неприязнью посмотрела на него и глотнула вина. — Ты не получишь от меня помощи, Джеральд.

Он спокойно поставил свой стакан.

— Я никогда за всю жизнь не получал от тебя помощи, хотя делал все, что ты хотела. Оставался в бизнесе, когда ты планировала Джейсону парламентскую карьеру и дочку графа в жены, и после того как он уехал, остался в бизнесе. Остался с Дианой и вынужден был на ней жениться, потому что ты не нашла для меня ничего лучшего. Я даже терпел ее измены — хоть это было нестерпимо.

— Она никогда не была неверной женой, — выпалила вдова. — Ты сделал ее несчастной, хотя она держалась даже после того, как я ей сказала, что не надо этого делать.

— Да уж, держалась. Подарила мне Джейсонова убл…

— Никогда не поверю! — Леди Брентмор тряхнула головой. — Я с трудом научилась ни в чем тебе не верить. В своих бедах ты всегда обвиняешь других. Теперь будешь винить меня в том, что случилось двадцать пять лет назад?

Сын подошел и наклонился над столом.

— Это ты ворошишь прошлое, а не я. Привязываешь к себе Джейсонову девчонку, хотя ока принадлежит мужу.

— Он не может ее содержать. У него нет ни пенни.

— И ты оставишь его в таком состоянии? Посмотрим, как тебе это удастся. Не говори, что Персиваль им не сказал про шахматы. Он узнал о завещании Дианы раньше, чем я, не сомневаюсь. У нее не было от него секретов. Кроме одного, — с горечью добавил он.

— Иденмонт не знает про шахматы, и так оно и будет. — В ее глазах вспыхнуло предупреждение. — Незачем говорить ему о том, что не принесет ему пользы.

— Конечно. — Сэр Джеральд выпрямился. — Как не принесет пользы и мне, с потерянной фигурой. — Он развалился в кресле возле шахматного стола. — А может, пусть берет? По крайней мере я не буду в ответе за эту проклятую штуку.

— Ты ничего не сделаешь! Я сама разберусь.

Он отвернулся, чтобы она не увидела триумф на его лице. Она сказала ему все, что он хотел знать. Она решила оставить девчонку себе и не отдаст Иденмонту ее приданое, в котором он так отчаянно нуждается. Потому что зачем бы иначе карга стала беспокоиться, если без фигуры шахматы не имеют ценности? «А она беспокоится, — сказал он себе, — потому что знает, что фигура не потеряна». Она у нее, или же карга знает, где она. Вот почему она до сих пор не потребовала отдать ей шахматы. Вот почему она не отдает их Эсме. Эгоистичная, безжалостная старая стерва.

— Я знаю, чего ты хочешь, — сказал он. — Водить нас всех на веревочке, как марионеток. Но со мной это больше не пройдет, дражайшая мама. Я разбит. Мне нечего терять.

Она прищурилась:

— Не угрожай мне.

Сэр Джеральд взял в руки заместительницу черной королевы.

— Я думаю, моя племянница должна знать правду.

— Ты имеешь в виду твою искаженную версию. Она тебе не поверит.

— Может быть. — Он улыбнулся, глядя на фигуру. — Это не имеет значения. Как я сказал, мне нечего терять.

Леди Брентмор поставила стакан и сложила руки на столе.

— Я поняла, тебе что-то надо. Сколько ты хочешь?

Хотя они говорили негромко, Эсме услышала все, что ей требовалось: это бабушка не отдает ей приданое, а все ее предупреждения против сэра Джеральда — ложь. Причина очевидна: Эсме вышла замуж за человека, которого леди Брентмор не одобряет. Поскольку старуха не могла расстроить брак, она сделала то, что в ее силах. Наверное, в надежде, что Вариан сопьется или найдет безвременный конец, к которому так склонны мужчины, прожигающие жизнь. Должно быть, вдову очень разозлили его усилия по восстановлению наследного имения.

К счастью, Персиваль ничего не слышал. Он удовольствовался кратким отчетом Эсме и ее мнимым разочарованием.

— Он просто хотел денег, — сказала она, — и бабушка ему наконец-то их дала.

— Ей надо было сразу так сделать. — Потирая плечо, Персиваль проковылял к узкой террасе и скрючился на скамейке.

Эсме села рядом и стала массировать ему натруженное плечо.

— Интересно, почему она раньше не хотела его подкупить? Она говорила, что он очень нуждается в деньгах. Наверное, подкуп не в ее принципах.

Персиваль нахмурился:

— Я так не думаю — хотя с бабушкой никогда не знаешь… или с папой. — Он встревоженно посмотрел Эсме в глаза. — И никто из них не упомянул про шахматы? Они там стояли, прямо у них под носом. Я видел, когда лакей входил с вином.

— Может быть, эту тему они обсудили до того, как я подобралась к окну, — спокойно ответила Эсме. Ей хотелось уйти и подумать. Но она подозревала, что Персиваль знает больше секретов взрослых, чем ему положено. Он выглядел очень неуверенным с тех пор, как они приехали в Лондон.

— Хотя это не важно, — сказал он. — Бабушка никогда бы не отдала ему черную королеву. Потому что как только она окажется у папы, он сразу продаст шахматы.

— Его не остановит то, что они по закону принадлежат мне?

— Только не за такую цену. Он может продать и сказать, что их украли… — Персиваль покраснел и торопливо добавил: — Но у него нет королевы, так что шахматы в безопасности, а бабушка ему не скажет, что она у нее, пока не убедится, что он не может тронуть весь набор.

Рука Эсме замерла.

— Да, я думаю, она хорошо ее спрятала. Где-нибудь в загородном доме.

— Да, да, конечно! Это за много миль отсюда. В безопасности от папы, — поспешно добавил он.

Слишком поспешно. Вредный ребенок знал, что фигура здесь. Теперь и Эсме это знала. Она встала, и ее лицо выражало только симпатию к кузену.

— Тогда нам не о чем волноваться, — сказала она. Персиваль упорно смотрел на свои ботинки.

— Конечно, не о чем. Совершенно не о чем беспокоиться.

 

Глава 29

— Кухарка расстроится, — сказал сэр Джеральд племяннице. — Ты съела всего ложку ее знаменитых взбитых сливок с вином. Может, ты находишь, что они слишком жирные? Я тоже так думаю, к тому же никогда не любил сладкого.

С того момента, как Эсме вошла в его лондонский дом, он был заискивающе-радушным, особенно после разговора с матерью. «Наверное, она ему заплатила за радушие», — подумала Эсме.

Она сказала с извиняющейся улыбкой:

— Я очень люблю взбитые сливки, дядя, и надеюсь, вы передадите своей кухарке, что ничего вкуснее я в жизни не пробовала. Каждое блюдо было великолепно. Но у меня болит голова. Завтра я буду здорова и осчастливлю кухарку.

Персиваль тоскливо посмотрел на ее десерт.

— Нечего таращиться, как щенок-попрошайка. Можешь и это за нее съесть, как доел все остальное.

Персиваль и вправду ел так, как будто завтра утром его повесят. Он ел по две порции каждого блюда, потом перекладывал себе все, что оставалось на тарелке у Эсме. Она и раньше замечала, что у него аппетит растет пропорционально беспокойству, сознание не может его подавить. А должно бы.

«Сэр Джеральд кинул одобрительный, отеческий взгляд на сына:

— В конце концов, мальчик растет.

На такое проявление отцовской любви растущий мальчик смущенно поморгал, потом схватил десерт Эсме и быстро его уничтожил.

Добрый взгляд сэра Джеральда вернулся к Эсме.

— Мне жаль тебя. Головные боли иногда бывают ужасны. Я сам от них страдаю. Может, выпьешь лауданум?

Эсме согласилась с его предложением и вскоре после этого извинилась и ушла.

Когда все собрались в гостиной на чай, она пошла наверх и произвела быстрый осмотр спальни бабушки. Она уже все обдумала и не теряла времени даром. Если шахматная фигура сейчас не в кармане у бабушки, то она спрятана там, гдена нее не могут случайно наткнуться слуги. То есть не там, где ежедневно протирают пыль. И не в запертых ящиках, потому что целенаправленный искатель может подобрать ключ. И не в таком очевидном месте, как под матрасом.

Эсме понадобилось всего несколько минут, чтобы отыскать коробочку, засунутую в угол под кроватью. Она только убедилась, что шахматная фигура там, и положила коробочку на место. Она не осмелилась взять ее, потому что вдова могла перед сном проверить. Достаточно было знать, где она.

Эсме выскользнула в коридор и оказалась в своей комнате за две минуты до того, как пришла Молли с кувшином лимонада и пузырьком лауданума.

Горничная была такая медлительная и тупая, что Эсме подумала, уж не пьяна ли она. Но ей было все равно. Она была счастлива видеть, как полусонная горничная уходит, приготовив госпоже кровать.

Только она ушла, Эсме вылила весь лимонад и немного лауданума в ночной горшок. Если кто-то захочет проверить, будет казаться, что она выпила лекарство и легла спать, как послушная девочка. Она приоткрыла дверь, залезла под одеяло и приготовилась к долгому ожиданию.

Ей казалось, что прошли часы, прежде чем она услышала, как Персиваль что-то бубнит сопровождавшей его служанке. Потом мимо двери с ворчанием прошла леди Брентмор. Немного времени спустя Эсме услышала голос дяди. Видимо, он пришел пожелать матери спокойной ночи, потому что вскоре его шаги затихли в направлении к собственной комнате. К счастью, она была на другой стороне дома.

Эсме продолжала ждать, хотя дом погрузился в тишину. Казалось, прошло много времени, но когда в холле пробили часы, она с удивлением насчитала десять ударов.

Странно, что в доме тихо в такой ранний час. За городом старуха редко отправлялась спать раньше полуночи, а слуги всегда ложились после нее.

Потом Эсме вспомнила, что лакей, прислуживавший за столом, был такой же медлительный, как Молли. Сэр Джеральд заказал праздничный обед, — как он сказал, чтобы отметить приезд племянницы. Очевидно, слуги тоже отметили. Эсме подумала, что им не потребовалось напиваться, если они ели те взбитые сливки с вином. Вина в них было очень много, Эсме никогда такого десерта не пробовала. Наверное, Персиваль опьянел после трех порций сливок, к тому же отец разрешил ему выпить за обедом бокал неразбавленного вина.

Тем лучше. Эсме слезла с кровати и сняла нарядное платье. Семья будет крепче спать, после того как позволила себе лишнего. Это не только облегчало задачу, но позволяло раньше к ней приступить.

Она открыла дверь и прислушалась. Все было тихо.

Эсме на цыпочках прошла по коридору и начала с комнаты Персиваля. С кровати доносилось ровное дыхание. При свете луны она увидела брюки и рубашку, аккуратно сложенные на стуле возле окна. Она на секунду задумалась, потом шмыгнула в комнату, взяла одежду и выскользнула, бесшумно закрыв за собой дверь.

В комнате вдовы было так же мирно, как у Персиваля. От кровати доносилось похрапывание. Эсме на четвереньках подползла к кровати, быстро выхватила контейнер, вынула из него черную королеву и засунула коробочку на место.

Меньше чем через минуту она была у себя в комнате. Она закрыла узкую щель под дверью подушкамии зажгла свечу. Собирать ей было не много, но она не хотела тыкаться в темноте.

Твердыми руками она заплела косу и свернула ее в кольцо, приколов шпильками. Потом надела рубашку и брюки Персиваля, пожалев, что не взяла свои. Его были ей маловаты и слишком плотно облегали ноги. Все же это лучше, чем платье. В Англии одинокая женщина раздражает взгляд прохожего.

Сборы были недолгими. Одежду она скатала и завязала в узел из шали. Королеву и несколько шпилек завернула в платок и сунула за пазуху. Потом из подушек соорудила подобие фигуры спящего человека и погасила свечу. Через миг она уже спускалась по лестнице, держа в одной руке туфли, а в другой — узелок.

Несмотря на темноту и незнакомый дом, отыскать кабинет было нетрудно. Это была единственная комната, которую Эсме ожидала найти запертой. Персиваль говорил, что кабинеты в доме Брентмора сделаны как склепы, со стенами и дверями двойной толщины. Когда они с Персивалем пробовали подслушивать, до них доносился только гул, даже если они прижимали уши к двери или к стене в смежной комнате. Не будь приоткрыто окно кабинета, Эсме так и не узнала бы правды о своей эгоистичной, вредной бабке.

Присев перед дверью кабинета, Эсме не испытывала ни малейших угрызений совести. Шахматы по праву принадлежат ей. Вскоре она вручит их Вариану. Потом она узнает, действительно ли только нищета разделяет ее с мужем. Если правда окажется болезненной, она это вытерпит. Всегда лучше знать истинное положение вещей.

Замок наконец поддался. Эсме открыла дверь… и замерла, держась за ручку двери.

Беглый взгляд убедил ее, что в комнате никого нет. Просто забыли погасить свечу. Неудивительно, если слуги все напились.

Эсме осмотрела дверь и закрыла ее. Да, дом такой же, как загородный: дверь плотно прижимается к порогу. Вот почему она не увидела свет. Все же какая беспечность — оставлять зажженную свечу в запертой комнате. Дом мог сгореть… разве что он собирается сюда вернуться.

Она твердо сказала себе, что услышит, если он придет. Он крупный мужчина и тяжело ступает. Она оставила дверь приоткрытой и занялась шахматами.

Развязав шаль, она стала обматывать фигурки одеждой, которую взяла с собой. Она не хотела повредить по дороге ни одной. Уже собираясь завязывать шаль, она вспомнила о черной королеве, которую спрятала за пазухой вместе со шпильками.

Когда она стала ее разворачивать, один из драгоценных камней зацепился за нитку. Эсме осторожно освободила его, но, наверное, все-таки повредила фигуру, потому что донышко болталось.

Мысленно выругавшись, она поднесла королеву ближе к свету. Постояла, хмуро глядя на нечто вроде полоски металла, и повернула донышко. Оно легко отвинчивалось.

Понятно. Она не догадывалась, что королева сделана из двух частей. Удивляясь, кому это надо, она перевернула королеву вверх ногами. Она была полой. Или была бы полой, если бы не свернутая бумажка, засунутая внутрь.

И хотя Эсме говорила себе, что для любопытства нет времени, она вынула и разгладила клочок бумаги. И в замешательстве уставилась на четыре строчки.

«Этого не может быть, — сказала она себе. — А если даже и возможно, в этом нет смысла».

Она подняла голову и прислушалась. Было тихо, как в склепе, а ей нужно всего одну-две минуты, если ее предположение верно.

Присев к столу, она взяла карандаш и бумагу и стала быстро замещать буквы в обратном порядке, как когда-то ее научил Джейсон. Кодирование было одной из его игр, чтобы сделать интереснее уроки латыни. Он перенял эту игру у своего воспитателя в детстве.

Это был тот самый код, потому что буквы сложились в слова на малограмотном латинском языке:

Navis oneraria Regina media nox Novus November Prevesa Teli incendere M

Торговый корабль… Королева… полночь. Новый ноябрь… но «Превеза» — не латинское слово. Это порт в южной Албании. «Teli» — это дротики, копья, словом, какое-то оружие. «Incendere» значит «жечь». Сжечь тысячу оружия?

Она нетерпеливо цокнула языком. Но тут в голове что-то щелкнуло. В Корфу она слышала, что в октябре то ли в ноябре британские власти задержали несколько кораблей, шедших в Албанию. Корабли были нагружены ворованным британским оружием.

Это тот заговор, о котором говорил Персиваль. Заговор Исмала. Последняя строчка относилась к огнестрельному оружию. Тысяча ружей или пушек.

Но Исмал не мог сам достать столько оружия. Ему должны были помочь. Эсме достаточно было взглянуть на бумаги, разбросанные на столе сэра Джеральда, чтобы по почерку понять, кто был помощником.

«От Джеральда воняло, когда он приезжал».

Неужели вдова знала? Может — да, а может — нет. Но Персиваль должен был знать.

Эсме засунула послание на место, завинтила королеву и обернула вместе с другими фигурами. У нее будет много времени, чтобы обдумать это по дороге домой.

Листок, на котором она расшифровывала послание, она поднесла к свече и держала, пока от него не остался только пепел. Она погасила свечу и вышла из кабинета.

Когда в кабинете погас свет, Исмал нахмурился:

— Он подает сигнал беды, хотя ее не должно быть. Остальные комнаты темные.

— Может, это хитрость, — ответил Ристо.

— Не такой он дурак, чтобы попытаться меня предать. Стой здесь и наблюдай. Я поговорю с Мехметом.

Исмал выскользнул из сада на улицу. Мехмет стоял на своем посту у черного хода.

— А, хозяин, вы услышали мои молитвы, — прошептал Мехмет. — Вы велели мне оставаться здесь, но…

— Что случилось? Мехмет показал рукой:

— Ее окно было темное, потом недавно в нем ненадолго зажегся свет, и опять стало темно.

— Больше нигде света не было?

— Нигде. Слуги еле дождались, чтобы господа легли спать. Я заглянул, когда в ее окне возник свет. Слуги так и не добрались до кроватей. Двое лежат на полу в столовой, один сидит, положив голову на стол. Еще один свернулся калачиком возле своей кровати. — Мехмет хохотнул.

— И все же что-то неладно… — Исмал смотрел на окна Эсминой спальни. — Перед этим она подслушивала под окном кабинета. Интересно, что она узнала?

Мехмет пожал плечами:

— Слуги отрубились на несколько часов. Посторонние не входили. Остались только запуганный мужчина, старуха, мальчик и маленькая воительница. Даже если они набросятся все четверо, битва будет всего лишь развлечением. — Он посмотрел на Исмала: — Хотя вы любите с ней бороться.

— Тсс. Даже смотреть на ее окно. — Исмал оторвал от окна взгляд. — Мне лучше держаться подальше от нее. Она делает из меня тупицу.

— Ее можно украсть, и к тому времени, как другие проснутся, мы будем далеко от Англии.

— Нет. Я не стану рисковать всем из-за женщины. Во второй раз. Она… — Он оборвал себя, сделал знак Мехмету и сам распластался на стене дома.

Через миг они услышали щелчок дверной ручки. Дверь отворилась, и маленькая фигурка вышла из тени. Эсме, черт бы ее побрал… с кожаной сумкой через плечо. Там только одежда… или шахматы? Он подождал, пока она закроет дверь, вынул пистолет и прыгнул.

Это только страшный сон, уверял себя Персиваль. Огромный уродливый человек с размаху ударил его по глазам камнем в форме шахматной фигуры.

Но глаза все равно не открывались. Он медленно поднял руку, она была тяжелая, как свинец, и стал искать глаза. Нашел один глаз и пальцами раздвинул веки.

Было темно, и комната качалась. Лучше на это не смотреть. Он уронил руку на кровать и попытался заставить работать заторможенные мозги. Выяснилось, что думать он может только о том, как же его тошнит. Если бы вырвало, было бы прекрасно, но слишком много работы.

В горле жгло. Он опять поднял свинцовую руку и пошарил возле кровати. Вода. Она где-то здесь. Но он не мог дотянуться. Он подполз к краю матраса и попробовал опять. На этот раз рука ткнулась в кувшин, и вода залила ему лицо. Он попытался слизывать капли, но язык не слушался. Он застонал.

Он хотел лежать тихо-тихо, заснуть, но страшный сон его караулил. И было еще что-то важное, что он должен был сделать.

Он сполз с подушки и спустил ногу с кровати. Потом другую. Долго, долго тонул, падал. Приземлился на что-то твердое. На пол.

Он сразу же почувствовал приступ рвоты. Он подполз под кровать, подтащил ночной горшок, и его вырвало.

После этого упражнения телу не стало легче, но мозги слегка прочистились от тумана.

Персиваль лег на бок, прижался щекой к холодному полу и постарался думать. Однажды с ним уже было такое, он напился, — когда одноклассник стащил несколько бутылок портвейна из запасов мистера Сейпера. Но тогда физические ощущения были другие.

Если он не пьян, вполне возможно, что он болен. Мозг подсказал, что кто-то сделал его больным. Возможностей было две: а) его накачали наркотиками и б) его отравили. Это подтверждало его подозрения. Только он сейчас не мог вспомнить, что конкретно он подозревал.

Усилия вспомнить привели к новому приступу рвоты, и Персиваль опять вступил в небольшую дискуссию с ночным горшком.

Мозг подал сигнал одобрения. Он был готов сотрудничать. Персиваль вспомнил о письме миссис Стоквелл-Хьюм, которое он вытащил из пустого камина в библиотеке Маунт-Идена. В памяти всплыло отвратительное чувство, когда в саду ему почудилось, что за ним кто-то наблюдает. Можно было перебирать в памяти и дальше, но и этого Персивалю хватило, чтобы напомнить, что он решил что-то сделать. Сегодня ночью, еще но того, как это случится. Он не знал точно, что именно. Но ему казалось, что это происходит сейчас. Он должен это остановить.

Он попытался встать, но не смог. Усилия опять привели его к ночному горшку. После этого мозги прочистились настолько, что предложили: если ты не можешь идти, то попытайся ползти. И также предупредили, чтобы он не свалился с лестницы.

Вариан привязал усталую лошадь к столбу и вынул из подсумка потрепанную ковровую сумку. Он не рассчитывал, что его пригласят переночевать. Едва ли его вообще впустят в дом. Хотя не было еще и полуночи, особняк Брентмора был погружен в темноту. Улицу заполняли экипажи, спешащие с одного праздника на другой. Как всегда, по ней слонялись бездельники, не говоря уж о шалопаях, выискивающих, какую бы выкинуть пакость. Небольшую верховую лошадь его светлость им бы отдал, но в сумке у него лежали пистолеты, а в ближайшем будущем он не сможет себе позволить другую пару прекрасных пистолетов фирмы Мантон.

Глядя на мрачный дом, Вариан пожалел, что явился так поздно. Он вообще жалел, что приехал. Жена она ему или нет, но Эсме всего восемнадцать лет. Она должна испытать веселье лондонского сезона, как любая другая молодая английская леди. Сам он не мог предоставить ей этого удовольствия. Он не мог даже появиться с ней на людях. Он выглядел как оборванец.

Вариан сам не понимал, зачем отправился в Лондон. Он проследил, как Эсме выехала из Маунт-Идена и карета съехала по заросшей сорняками дороге, потом вернулся в дом… и оказался словно в заколдованном мире. Он лихорадочно делал то одно, то другое и не мог ни на чем сосредоточиться. Иногда в голову приходила какая-то мысль, он останавливался, чтобы сказать ей или окликнуть ее… потом вспоминал, что ее нет. Это случалось десятки раз, и всегда он испытывал шок. Такое с ним было после смерти матери. Прошло больше года, прежде чем он перестал ее искать.

Вариан отругал себя: ему уже не шестнадцать лет. Эсме ему не мать, и она не умерла, она просто несколько часов назад уехала в Лондон, где прекрасно проведет время, потому что все в нее влюбятся. Она будет флиртовать, как он научил ее прошлой ночью.

Потом он призадумался, не было ли ошибкой учить ее этому. Его не будет рядом, чтобы предостеречь ее от повес и мошенников, а она так неопытна. Получить авансы от одинокой юной новобрачной до смешного просто. Он сам не раз это проделывал. Если жена его предаст, это будет заслуженное наказание.

Но среди ночи его привело в Лондон не подозрение в предательстве и не ревность. Его привели одиночество, холодная пустота вокруг, когда он не видел ее, и понимание, что она ушла, и чувство, что он теряет ее навсегда.

Поднимаясь по ступеням городского дома, он сказал себе, что его воображение растет пропорционально варварству. Он привел себя в такое состояние просто потому, что отвратительно эгоистичен. Он хочет, чтобы Эсме принадлежала только ему.

Сейчас он всех разбудит, и любое оправдание лишь выставит его дураком.

Обругав себя, он постучал молотком в дверь, подождал целую вечность и еще раз постучал. После нескольких попыток отвращение к себе сменилось тревогой. Кто-то же должен был его услышать!

В загородном доме возле входной двери стоит кресло портье. Младшие слуги по очереди дежурят ночью, чтобы быстро разбудить семью, если придет сосед и сообщит о несчастном случае или опасности. Когда утром Вариан уезжал, ему отпирал сонный, дрожащий лакей.

Кто-то должен быть за этой дверью или в пределах слышимости. Что, если рядом начнется бунт? Или пожар? В Лондоне опаснее, чем в деревне, и слуги должны быть вдвое бдительнее.

Вариан торопливо спустился и пошел по дорожке, отделяющей особняк Брентмора от соседнего дома. Сзади должен быть черный ход.

Вариан постучал. Ответа не было. Он дернул за ручку. Дверь открылась, и у него по спине пробежал холодок.

Сэр Джеральд стоял у окна и всматривался в сад. Часы только что пробили полночь, и пьяный дурак лакей наконец-то пошел на стук. На какой-то ужасный момент баронет подумал, ? что это констебль, но паника была дурацкая. Исмал не поставит на ноги полицию, пока не получит то, за чем приехал, а для этого ему нужна помощь сэра Джеральда.

«Он уже должен быть здесь», — терзался сэр Джеральд. Был бы, если бы не этот проклятый пьяница под дверью. Ну, теперь уже недолго, все дело закончится очень быстро.

Он отчаянно рисковал, играя с матерью. Пятьсот монетами плюс банковские чеки в сумме составили тысячу фунтов, которые мать заплатила ему за молчание. Хоть недостаточно, все же больше того, на что сэр Джеральд надеялся несколько часов назад. Это да еще то, что он получил в ломбарде, позволит уехать на континент и устроиться достойным образом. Оказавшись за границей, он придумает, как получить еще больше.

Денежная подпитка успокоила дух, он почувствовал, что выберется живым. Исмал не убьет жертву, которую шантажирует. Это недальновидно, а Исмал всегда смотрит вперед. «А еще, — с ненавистью подумал баронет, — он наслаждается мучениями жертвы». Надо позаботиться о том, чтобы в будущем у него не было такой возможности.

Но об этом он подумает потом, когда переберется на континент. Сейчас сэр Джеральд хотел только одного: чтобы дело было сделано и его мучители уехали.

Когда в холле раздались шаги, он испытал почти что облегчение. Сердце билось с двойной частотой, но он был собран, и руки не дрожали.

Пока не открылась дверь.

После часа, проведенного в темноте, свет свечи ударил как вспышка молнии, и какое-то время он непонимающе смотрел на темную фигуру в дверях. Он моргнул раз, другой, но видение не исчезло. Свеча освещала гладкий ствол пистолета, он был направлен в сердце сэра Джеральда, и держала его рука лорда Иденмонта.

 

Глава 30

— Я точно знаю, что случилось, — бушевал сэр Джеральд. — Они спланировали это все втроем, а меня сделали козлом отпущения. — Он потер горло, на котором остались следы пальцев Вариана. — Если кто и хотел меня задушить, то этот вредный мальчишка.

Вариан взбежал по черной лестнице, как раз когда Персиваль собирался спускаться. Хоть мальчик был слаб и напуган, он оказался в состоянии направить Вариана в комнату сэра Джеральда — только для того, чтобы услышать, что тот ничего не знает.

Четверть часа яростных поисков убедили, что Эсме, шахматный набор и черная королева исчезли, а вся прислуга находится в разном состоянии наркотического отупения.

После этого Персиваль выдал наконец свое подозрение, что в деле замешан Исмал. Нисколько не смутившись, сэр Джеральд заявил, что Эсме убежала со своим албанским любовником. Он чуть не проглотил эти слова обратно, когда Вариан прижал его к стене и едва не задушил до смерти.

Сейчас Вариан был спокойнее. Он не мог себе позволить панику или ярость. Он не знал, сколько времени отсутствует Эсме и куда она могла направиться. Ему требовалась помощь, главным образом от сэра Джеральда, причем быстро.

Он взял смятое письмо, которое ему дал Персиваль, и разложил его на шахматном столике перед сэром Джральдом.

— Я знаю миссис Стоквелл-Хьюм. Если понадобится, мы прямо сейчас пойдем к ней и узнаем правду. Если она скажет, что это фальшивка, я с помощью ее слуг отведу вас в ближайший магистрат, и пусть вас допросят. — Он скрестил руки. — Или вы можете рассказать мне правду, по возможности в нескольких словах.

Сэр Джеральд пристально посмотрел на письмо, потом поднял глаза на Вариана.

— Шантаж. Вы не лучше, чем этот мерзкий иностранец. Вариан молчал.

— Исмал кое-что знает обо мне, — злобно сказал баронет, — и у него есть вредоносное доказательство. Он требовал денег, а у меня не хватало, и он нацелился на шахматы. Он знал, что черная королева у Персиваля или у Эсме. Все, что я сделал, — это заверил Исмала, что он сможет легко и безопасно забрать сегодня весь набор шахмат. К пропаже девушки я не имею никакого отношения. Если бы он попросил, я бы ему помог. — Он враждебно взглянул на Вариана. — Он не попросил. Может быть, ему не нужна была моя помощь. Может, он с ней сговорился. Они спокойно могли найти королеву без меня.

— Не важно, как они ее нашли, — сказал Вариан. — Я только хочу знать…

— А мальчишка им помог. Он все время плетет против меня интриги. Шпионит, вмешивается. И вами манипулирует, разве нет? Ни он, ни ваша верная жена не сказали вам, что у них есть эта фигура.

Персиваль, который с жалким видом молча сидел у стола, обрел голос:

— Я не мог ему сказать, папа. Тогда бы он узнал, что ты сделал.

— Действительно. Ты защищал мою честь, не так ли? Как будто ты проявил хоть искру преданности за всю свою жизнь.

— Сэр Джеральд, — начал Вариан.

— Да я и не ожидал преданности, — продолжал баронет. — Мой брат тоже ее не проявлял, когда он сделал тебя с лживой шлюхой, твоей матерью.

— Хватит! — Вариан кинул на Персиваля беспокойный взгляд, но мальчик ничуть не расстроился. Наоборот, его лицо осветилось, а зеленые глаза зажглись интересом.

— Боже мой, папа, какую любопытную вещь ты сказал. Даже я знаю, что такой замысел требует очень близкого контакта, а период беременности у людей составляет девять месяцев.

— Персиваль, — торопливо вмешался Вариан, — сейчас не время для научных теорий.

Мальчик нахмурился:

— Я не могу придумать, как бы дядя Джейсон мог это сделать. Он сопровождал полковника Лика по Албании с конца тысяча восемьсот четвертого года вплоть до одиннадцатого января тысяча восемьсот шестого года, когда я родился. — Он покачал головой. — Папа, то, что ты предполагаешь, физически невозможно.

— Невозможно?! — закричал сэр Джеральд. — Так тебе сказала твоя дура-мать?

— Не совсем, папа. Она только дала мне прочесть письмо, которое полковник Лик написал дяде Джейсону. Когда мы прошлой весной были в Венеции, дядя Джейсон показал маме свидетельство о браке и прочие документы, которые он там хранил в сейфе. Как вы знаете, полковник Уильям Лик — антиквар-топограф. Он собирался опубликовать отчет о своих путешествиях и написал дяде Джейсону, спрашивая разрешения упомянуть его имя. Он знал, что дядя Джейсон занят некоей секретной работой, и не хотел нечаянно подвергнуть его опасности.

Сэр Джеральд покраснел, потом побледнел и плюхнулся в кресло.

— Я хочу, чтобы ты скорее это понял, папа, — сказал мальчик. — Я бы предложил тебе написать полковнику Лику.

Сэр Джеральд шевелил губами, но ни одного внятного слова не слетело с его губ.

— Папа всегда меня пленял, — тихо и доверительно сказал Персиваль Вариану. — Увлекательный пример человеческой натуры, правда?

Вариан облокотился о стол.

— Давай изучать чью-нибудь другую натуру. Персиваль, если бы ты был Исмал, куда бы ты направился?

Эсме потерла ноющие запястья и посмотрела в окно кареты. Хотя рядом сидел один Исмал, очевидно, невооруженный, она знала, что побег исключается. Фонари кареты освещали огромную фигуру Мехмета, который ехал верхом рядом с каретой. Она знала, что с другой стороны едет Ристо. Если она хотя бы повысит голос, они ее убьют. Перспектива смерти ее не смущала, но она не хотела умереть, не отомстив Исмалу.

Это было непросто. Помимо охранников, Исмал обладал документами, подтверждавшими его дипломатический статус. Он был одет как английский джентльмен. Только самое изощренное ухо смогло бы уловить акцент, который он легко объяснит долгим пребыванием за границей. Он запросто выдумает, чем объяснить присутствие Эсме, — что она шпионка или сбежавшая служанка, что угодно.

Он ее не боялся. Когда они ненадолго остановились в гостинице сменить лошадей, он развязал ей руки, чтобы она прошла в дамскую комнату, не вызывая вопросов. Эсме задумалась было о том, чтобы сбежать, но не надолго. Трудность была не в том, что Исмал сопровождал ее и стоял рядом. Она наконец внимательно посмотрела на Ристо и увидела, что тот кипит от ненависти. Между ней и его кинжалом стоял только Исмал.

Отвернувшись от окна, Эсме увидела, что Исмал смотрит на ее запястья.

— Я вижу, веревка натерла тебе руки, — сказал он по-английски. До сих пор она не слышала от него ни одного слова по-албански. — Кажется, Ристо завязал их слишком туго.

— Я уверена, он охотнее завязал бы ее на шее, — ответила она. — И куда туже.

Исмал согласно кивнул:

— Это было бы мудрое решение, но мне отвратительно насилие. Я очень расстроился, когда мне пришлось ударить тебя пистолетом по голове. — Он посмотрел ей в лицо. — Голова еще болит?

— Только когда я пытаюсь соображать.

— Я советую тебе не пытаться, поскольку ты хочешь думать о неприятных вещах. Будешь строить планы, как мне навредить, но последствия тебя огорчат. Очень.

Он говорил, как всегда, ласково. Он не способен честно проявлять чувства. Наверное, таким же медоточивым голосом он приказал убить ее отца.

Эсме заметила, что ногти впились в ладонь. Она приняла свою привычную позу — со скрещенными ногами — и положила руки на колени.

Исмал, прищурившись, следил за ее движениями, бдительно ожидая внезапного нападения. Когда он понял, что она просто устраивается поудобнее, он продолжал:

— Я тебе рассказал, зачем приехал. У меня не было никаких планов на твой счет. Наоборот, я пообещал себе, что ничего тебе не сделаю.

— Тогда надо было оставить меня лежать в саду без сознания, — сказала она. — Ты взял у меня набор шахмат. Ты знал, что никто за тобой не погонится. А я даже не поняла бы, кто на меня напал.

— Да, это было трудное решение. Возможно, неправильное. Когда ты попала мне в руки — а я для этого ничего не сделал, — я решил, что такова воля Аллаха.

— Или сатаны. Исмал обдумал ее слова.

— Возможно. Я не могу с уверенностью сказать, кто из них мной управляет.

— Зато я могу.

У него появилась странная улыбка. Про любого другого Эсме сказала бы, что это смущенная улыбка, но смущение и Исмал — вещи несовместимые.

— Ты думаешь, что я орудие дьявола? — спросил он.

— Ты пытался разрушить мою страну, погубил моего отца, ты не только украл мое приданое, но и меня, покрыв позором мою семью. — Она заметила, что повысила голос. Уже тише она добавила: — Для тебя нет никаких оправданий.

Он и это обдумал.

— Ты по-своему права, исключая ту часть, что касается отца, потому что я не имею никакого отношения к его смерти. Несмотря на все мои недостатки, я не хладнокровный убийца. К тому же убивать его было глупо и опасно. — Он пожал плечами. — Но ты не желаешь мне верить, потому что ты горячая голова, тебе надо кого-то обвинять. Что касается других моих «преступлений» — не стану противоречить. Я мог бы только объяснить свои намерения. Вскоре я это сделаю, но не сейчас. Ты слишком возбуждена.

— Я не возбуждена! В таких обстоятельствах ни один мужчина не остался бы спокойным. И еще мне не нравится, что надо мной насмехаются, как будто я ребенок, — и я не горячая голова!

Он сделал плавный, утешительный жест.

— Однако это так. Ты волевая, упорная и кровожадная. Странно, что я хочу такую женщину, но так уж случилось. Вначале все было иначе. Поначалу ты была мне нужна как заложница, чтобы утихомирить Джейсона. После его смерти мне не было от тебя пользы. К несчастью, у моего кузена возник каприз познакомиться с твоим спутником. И там, в Тепелене, мне пришлось симулировать страсть. Не знаю, в какой момент это перестало быть симуляцией. Только помню, что, когда ты набросилась на эту свинью, английского лорда, какая-то отрава проникла в мое сердце, потому что я взревновал. Я захотел, чтобы это меня ты язвила своим жестоким язычком. Я желал, чтобы я мог успокаивать тебя, хотя был уверен, что ты пришла меня убить.

Эсме поежилась. Он, конечно, лжет. Он скрылся вместе с ней из мести и, если б мог, удушил бы ее по той же причине. Но его голос оставался сладким, нежным.

— Ты мне не доверяешь, — сказал он и опять одарил ее смущенной улыбкой. — Я сам себе не верю. Я получил хорошее образование, знаю, что демонов не существует, хотя веду себя так, как будто они во мне сидят. Когда ты сбежала из Тепелены, я понимал, что, если пущусь в погоню, за мной последует Али, но это меня не остановило. И они меня поймали, отвезли в Янину, где врачи Али начали меня травить. Видишь ли, к тому времени он как-то узнал о моей нелояльности. Я одиноко лежал на кровати, медленно умирал и видел, что мои надежды рухнули, потому что женщина сделала меня глупым и опрометчивым.

— Это тщеславие сделало тебя глупым, — сказала она. — Ты хотел иметь то, что тебе не принадлежит: королевство Али, женщину, которая тебя ненавидит.

— Нет, ты просто делаешь меня козлом отпущения. Ты убедила себя, что должна меня ненавидеть. Я постараюсь, чтобы ты поверила в обратное.

Она хотела, чтобы он потерял выдержку, как-то проявил враждебность, потому что его нежная терпеливость странно волновала. Мягкий голос обвивал ее шелковыми сетями.

Он опустил глаза.

— Послушай. — Он взял ее за руку и крепко сжал. — Я был воспитан для интриг. Я могу заставить мужчин и женщин сделать почти все, только не заглянуть в мою душу. Всевышний дал мне привлекательную внешность и ум. Я научился использовать их как инструмент, всегда расчетливо. Ты это знаешь.

— Да, и очень хорошо. — Его близость беспокоила больше, чем следовало бы. Он только мужчина и свой дар использует, чтобы заставлять других делать то, что он хочет, он сам сказал. Но Эсме не могла не вспомнить ходившее о нем поверье: что он не совсем человек. Изящные пальцы слишком тревожили ее. Вариану она не смогла противиться. Может быть, она питает слабость к мужчинам, к определенного типа мужчинам? Возможно, Исмал более умелый и менее принципиальный, чем ее муж. Она говорила себе, что любит Вариана и всем сердцем ненавидит Исмала. И все-таки близость Исмала, его запах, его прикосновение… это приводило ее в ужас.

— Не бойся меня, *~ сказал Исмал, и ее сердце застучало как молот.

Эсме торопливо заверила себя, что он не умеет читать мысли. Просто ее выдало тело: похолодевшая рука, за которую он держался, и учащенное дыхание.

— Если не хочешь, чтобы я тебя боялась, прекрати свои игры.

— Ты желаешь, чтобы я говорил и действовал прямо, как ты? — Исмал вздохнул и снова поднял на нее глаза. — Я давно потерял эту способность. Жить при дворе Али — это все равно что без конца играть в шахматы: делать обманные ходы, заманивать в ловушку. Я всегда был хорошим игроком, пока ты не приехала в Тепелену, и я заболел тобой. Но ты меня вылечишь, маленькая воительница. Когда мы ляжем вместе, мы станем частью друг друга. Ты меня узнаешь и со временем пожалеешь.

Эсме отшатнулась, но не выдернула руку. Она не хотела вступать в физическую борьбу, в которой проиграет.

— Я не хочу тебя, — проговорила она, — а то, что я тебя когда-нибудь пожалею, — чудовищная мысль.

— Ты не понимаешь. Позже поймешь.

— Я все хорошо уразумела. Ты хочешь меня изнасиловать.

Остальная чепуха — для твоего собственного развлечения.

Он щелкнул языком.

— Насилие мне ненавистно. Если ты желаешь принуждения, я отдам тебя команде. Когда они тебя обработают, ты станешь покладистее. Тогда я дам тебе второй шанс, потом, возможно, третий. У меня хватит терпения.

Эсме почувствовала, как кровь бросилась ей в голову.

— Проще принять меня, — сказал он. — Я не могу ожидать, что в моих объятиях ты проявишь страсть, потому что ты стоическая женщина. Я попрошу, чтобы ты потерпела.

— Потерпела? Нарушить свадебный обет, изменить мужу…

— Я твой муж по праву, — возразил он. — Я заплатил за тебя выкуп и был ограблен. Я чуть не потерял жизнь из-за того, что заявил свои права на тебя.

— Чушь. Ты получил шахматы. Ты заявлял так называемый выкуп за невесту много раз. — Голос Эсме был почти такой же тихий и спокойный, как у него. — Ты дикарь, не лучше Али.

Рука сжалась, глаза вспыхнули, но это и все. Его самообладание было устрашающим.

— Может быть, потому что Али сотворил меня тем, что я есть. Если ты хочешь лучшего мужчину, ты должна сделать меня таким. Как — это я покажу тебе еще до конца наступающего дня.

Закат не принес ничего такого, что изменило бы истекший день. Он неряшливо раскатал по небу над Ньюхейвеном тяжелое одеяло низких облаков. Унылый свет маяка медленно пронизывал черноту ночи.

Как несчетное число раз прежде, Джейсон — сейчас он был одет как судовой врач, в очках и черном парике, — бегло осмотрел суда, стоявшие в гавани. Он не разрешал себе думать, он только смотрел и полагался на инстинкт.

В Гибралтаре он позволил соображениям разума взять верх над инстинктом и задержался в Кадисе, на борту ошибочно выбранного корабля, на котором плыл министр иностранных дел. Тот громогласно возражал против досмотра судна и в итоге обвинил Джейсона в краже важных правительственных бумаг. Последующие за этим осложнения задержали Джейсона в Кадисе на неделю, и Исмал, который до этого момента опережал его всего на несколько часов, опять ускользнул.

Джейсон заранее послал сообщение в Фальмоут. Оттуда его должны были переправить к берегам Англии. Сейчас оно уже в Лондоне. К несчастью, Исмал получил неделю форы, за это время он мог натворить что угодно и где угодно. Джейсон сквозь зубы выругался.

Вдруг он осознал, что на соседнем корабле царит какая-то суматоха. Он пристально посмотрел на судно, маленькую шхуну, сделанную в Америке. В последней войне с американцами такие корабли, обтекаемые и быстрые, хотя и более крупные, чем этот, сильно докучали британскому флоту.

Джейсон взглянул на Байо. Албанец внимательно рассматривал тот же корабль. Прежде чем Джейсон успел с ним посоветоваться, подошел их капитан и показал на берег. По причалу к ним спешил морской офицер.

Джейсон спрыгнул на берег, чтобы перехватить его, и вручил свои бумаги.

— Да, сэр, я вас жду, — сказал офицер. — Капитан Нолкотт, к вашим услугам. Сожалею, но у меня нет для вас известий.

Джейсон указал на корабль:

— Расскажите мне про эту шхуну.

— «Олимпию»?

Подошел Байо. Когда Джейсон повторил название судна, Байо ухмыльнулся.

— Человек, которого мы ищем, воображает себя потомком матери Александра Македонского, — объяснил Джейсон капитану Нолкотту. — Ее звали Олимпия.

— Это не ваш человек, — заявил офицер. — Владелец судна — англичанин по имени Бриджбертон, корабельные бумаги в полном порядке. Они ждут чиновника по делам международной торговли, повезут его в Кадис.

— Труп Бриджбертона несколько месяцев назад был выловлен в канале Венеции, — сказал Джейсон. Капитан посмотрел на него с ужасом. Джейсон объяснил, что у Бриджбертона была репутация полулегального торговца вином и абсентом. У него на теле не было обнаружено следов насилия, поэтому предположили, что он упал в канал в состоянии опьянения. Об этом Джейсону рассказал его агент в Венеции, поскольку недавно на Бриджбертона пало подозрение в контрабанде и работорговле. Они предполагали, что это он поставлял оружие Исмалу.

Джейсон не рассказал капитану Нолкотту, как и соратникам в Венеции, что когда-то Бриджбертон ему удружил: одолжил денег, чтобы Джейсон смог продолжить нескончаемую игру в карты. Назавтра он проснулся к концу дня совершенно больной, почти ничего не помнил… и выяснилось, что он должен Бриджбертону целое состояние.

Джейсон полагал, что скоро получит ответы на остававшиеся у него вопросы, отбросив страх узнать результат.

Но сейчас капитан Нолкотт ждал инструкций. Джейсон изучил гавань и причал. В начале прошлого века Ньюхейвен похвалялся процветающей морской торговлей, но небольшой набор судов, в основном рыбацких шхун, пришел в негодность, и торговля переместилась в другой порт. Для того, кто пожелал бы уехать с минимальными хлопотами, Ньюхейвен — идеальное место. До Лондона отсюда ближе, чем до Дувра. Другой недостаток Дувра — снующие почтовые корабли, доставляющие пакеты в Кале. Имя Бриджбертона полностью подходило к такому делу.

— «Олимпия» готова к отплытию, — сказал Джейсон. — Если этот ветер продержится, ничто ее не остановит.

— Хочешь ее взять?

Джейсон собрался ответить, но тут услышал стук копыт и грохот колес по булыжнику. Ему не пришлось оборачиваться: выражение лица Байо сказало все, что ему следовало знать.

 

Глава 31

Когда карета замедлила ход, Исмал пересел к Эсме.

— Не делай глупостей, когда будем высаживаться. Ты не знаешь, кому я плачу, а кому нет. Ты сделаешь так, как я требую, или приготовься удовлетворить вожделение моей команды. Поняла?

Эсме жалобно посмотрела в окно. Он и так ей все объяснил по дороге от Льюиса. К тому же она достаточно знала британцев и понимала, как ничтожны ее шансы найти спасителя. Она была одета как мальчик и, несмотря на все старания Джейсона, говорила с акцентом. Никто не поверит, что она жена лорда и вообще хоть какая-то леди. У нее не было никаких доказательств, что ее увезли против воли — тогда как у Исмала она видела пачку документов официального вида.

Любая попытка сбежать обречена на провал… а потом она окажется в руках мужчин Исмала. Он никогда не бросается словами, не делает пустых угроз. Он знал, что смерть она бы встретила мужественно. И понимал, что может ее запугать. В горле защипало, Эсме выругала себя за трусость.

— Я тебя ненавижу, — сказала она.

— Shpirtiim, — шепнул он. — Ты лжешь сама себе. — Он начал вынимать шпильки из ее волос.

Эсме вспомнила спальню в Маунт-Идене. Неужели всего два дня назад шпильки из ее кос вынимал Вариан? Она вспомнила его настойчивые, воспламеняющие руки, болезненно-нежные слова любви.

Нужно было проявлять внимание к нему. Все, что он делал, было попыткой избавить ее от неудобств, расплатиться подол-гам, создать жизнь, приемлемую для них обоих. Почему она не сказала, что любит его, верит в него и гордится им? Теперь ему достанется только ее позор. Вот зачем Исмал распустил ей волосы. Он хотел, чтобы окружающие заметили молодую рыжеволосую женщину. И сказали об этом Вариану.

Она слепо смотрела в окно, пока Исмал не закончил свою работу.

— В Тепелене ты прекрасно изобразила любовь ко мне, — сказал он. — Сейчас ты снова это проделаешь, чтобы наблюдатели поняли, что ты счастлива уехать вместе со мной. Ты знала, что англичане возбуждаются при виде женщины в брюках? — Он нежно улыбнулся. — Для защиты от них ты прильнешь ко мне.

Она знала, что скоро окажется так близко к нему, как это бывает между мужчиной и женщиной. Она вытерпит, но потом придет ее час. Он за все заплатит.

Они вышли из кареты, и Эсме украдкой огляделась. Деревня Ньюхейвен лежала в полумиле от причала. Если она попробует бежать, ее поймают раньше, чем она туда добежит. Среди пришвартованных кораблей она нашла много возможных путей побега, но и не мало мест, где она окажется в ловушке.

Однако ближайшая и самая устрашающая перспектива смерти стояла и дышала рядом с ней — это были Ристо и Мехмет. Без оружия у нее нет никаких шансов. Да еще Исмал вооружился перед выходом из кареты. Пистолет неудобно вынимать… Хотя кинжал… один удар, а потом закричать: «Убийство!» Но как на это отреагирует толпа?

Вокруг были в основном моряки и рыбаки. Двое в морской форме разговаривали с человеком, одетым в старую куртку и столь же древние бриджи. При нем было нечто похожее на докторский саквояж.

Никто из тех, кто смотрел, как компания Исмала приближается к лодкам, не выглядел дружелюбно. Однако и враждебности в них Эсме не замечала. Они просто смотрели, но ведь не каждый день в маленьком порту появляются такие образчики, как Ристо и Мехмет, да и элегантный вид сумасшедшего, но красивого Исмала в английском костюме приковывал к себе взгляды. Куда бы он ни шел, он всегда привлекал внимание.

— Ведь я предупреждал тебя, что ты возбудишь в них вожделение? — Исмал с улыбкой обнял Эсме за плечи. — В твоих интересах дать им понять, что ты моя.

Эсме подняла на него глаза с выражением, которое, как она надеялась, означало восхищение, и изогнула губы в улыбку дурочки, опьяненной страстью.

Исмал крепче прижал ее к себе и пошел медленнее.

— Скоро ты будешь так смотреть на меня без притворства. — И потерся губами об ухо.

— Ты все время так говоришь. — Эсме покосилась на ряд кораблей. Хотя он не описал ей своего корабля, два из них показались ей возможными. Оба были очень близко. Времени не оставалось.

Она добавила сладким голосом:

— Я всегда считала, что мужчина, уверенный в своем мастерстве, не будет хвастаться.

Он засмеялся:

— По-моему, ты меня провоцируешь.

— Ты сказал, что я не должна проявлять свои истинные чувства. Но ты не сказал, что я не должна о них говорить, хотя бы шепотом. Я что, должна не только строить приветливое лицо, но и врать? — Она одарила его еще одним завлекательным взглядом. — Когда-то ты меня поцеловал, и я сплюнула, чтобы избавиться от вкуса твоих губ. Думаешь, сейчас они мне покажутся не такими скверными?

— Это легко выяснить. — Голубые глаза вспыхнули весельем. В нескольких ярдах от них Ристо и Мехмет враждебно нахмурились. — Поцеловать тебя перед всем этим сбродом? — спросил Исмал.

Эсме пожала плечами:

— Они уверены, что я твоя шлюха. Скоро я ею стану на деле. Меня уже тошнит от стыда, так что ты ничем не можешь ухудшить положение.

Ристо уже стоял рядом.

— Хозяин! — нетерпеливо прошептал он.

Не обращая на него внимания, Исмал сгреб Эсме в объятия. Она услышала смешок Мехмета, ругань Ристо и улюлюканье моряков. Ощутила руку Исмала на затылке, тепло его дыхания на своем лице. Она чувствовала, как его рот сладострастно прижался к ее губам, и отметила, что он хвастался не зря. Не желая того, Эсме покорилась его мастерству и приоткрыла губы. Он был раздражающе хорош, но ее замешательство продолжалось только миг. Холодная решимость разогнала туман в голове.

Она ласково погладила его, руки спустились к поясу. Сердце билось часто, но устойчиво, пальцы дюйм за дюймом пробирались под плащ к кинжалу.

Он отстранился, и рука Эсме замерла.

— Это было неразумно, крошка, — пробормотал он в ее губы. — Я не смогу ждать еще целый день, чтобы получить от тебя больше.

— Будь она проклята! — прорычал Ристо, подходя ближе. — Полгорода сбежалось посмотреть на вас. Вы еще долго будете развлекаться?

Даже Мехмет что-то пробурчал, но Исмал не слушал. Эсме угрюмо подумала, что после того, как он утонул в поцелуе он стал таким же, как все мужчины. В этот момент он не мог ни о чем думать. А ее ум был настороже. Она слышала приветственные крики и вульгарные советы зрителей. Она чувствовала нарастающий жар его поцелуя и напряжение изящного тела. Прижавшись к нему, она изогнулась и дотянулась до кинжала.

Каждый нерв дрожал, все чувства болезненно обострились. Эсме слышала крики чаек, плеск волн о каменную стену и отдаленный шум на берегу. Стук копыт… торопливые шаги… новые крики посреди приветствий. Она слышала это так, как будто все происходило сто лет назад. Сейчас была только месть… она была на волосок от нее.

Она уже взялась за рукоятку кинжала, и тут тело Исмала окаменело. В следующее мгновение он извернулся, и лезвие кинжала оказалось возле ее горла.

На причале стало тихо. Эсме отчетливо их видела: десять, двадцать, нет, не меньше пятидесяти мужчин, и никто не двигался. Все глаза были устремлены на лезвие.

В том числе глаза Вариана.

Эсме поморгала, но наваждение не исчезло.

Ей захотелось потрясти головой, чтобы прогнать его. Царапина на горле сказала ей, что она не спит.

В двадцати шагах от нее стоял Вариан. Он держал пистолет. Какого черта он не стреляет? Исмал на голову выше ее. Даже младенец мог бы послать пулю в его злобную башку. А Вариан не может. «Двадцать шагов, — в ярости думала она. — Дистанция дуэли. Почему он не стреляет?»

— А, предпочитаете не испытывать свое мастерство, милорд Иденмонт? — дружелюбно сказал Исмал. — Очень мудро. Если вы желаете, чтобы ваша жена осталась жива, скажите этому сброду, чтобы мне не мешали. И положите пистолет, пожалуйста.

Вариан опустил пистолет, но не бросил.

— Оставь ее, — сказал он.

Исмал пропустил его слова мимо ушей.

— Теперь можете выходить, сэр Джеральд. Каких странных союзников вы завели. Но вы слишком толстый, чтобы скрываться за спиной его светлости.

Опустив пистолет, баронет вышел из толпы, стоявшей позади Вариана.

Исмал начал продвигаться к кораблю, охранники двинулись за ним, прикрывая его. Больше никто не шелохнулся. «Они не помогут», — с отчаянием подумала Эсме. Исмал им сказал, что она жена лорда. Никто не рискнет дать ему повод убить ее.

Однако она не сядет на проклятый корабль вместе с Исмалом и никогда не отдастся ему. Эсме напомнила себе, что сотни албанских женщин бросались с утеса, чтобы не попасть в руки врагов. Она столь же храбрая, как они. Она не пойдет с этим человеком. Вариан пришел за ней. Она не опозорит его.

— Убей его! — закричала она. — Отомсти за Джейсона! Отомсти за меня, Вариан!

Кинжал прижался к горлу, и она увидела, как Вариан поднимает пистолет. «Я люблю тебя», — мысленно сказала она. И резко откинула голову.

Исмал ослабил хватку, рядом что-то взорвалось, и Мехмет споткнулся. Эсме ударила Исмала локтем в живот. Он покачнулся и выронил кинжал. Мехмет ринулся к ней. Эсме быстро наклонилась, схватила кинжал и услышала другой взрыв. На миг мир окрасился ослепительным светом, она услышала крик Вариана откуда-то издалека… потом голос отца среди шума накатившей на нее черной волны. «Я умираю», — подумала она, и волна унесла ее за собой.

С корабля Исмала на берег попрыгала команда, им навстречу ринулась другая толпа, но Вариан ничего не замечал, он кинулся к упавшей жене. Он видел, как в нее целился маленький черный человек, как раз в тот момент, когда он сам разрядил свой пистолет в большого, уродливого охранника. Кто-то уже держал того негодяя, что поменьше, но Вариана заботила только Эсме.

Вокруг кипело вавилонское столпотворение, но все, что он чувствовал, склонившись над неподвижным телом, был ужас, острый, как тот кинжал, что секундой раньше прижимался к ее горлу. Со слезами на глазах он положил дрожащую руку ей на шею, и пальцы нащупали слабый пульс.

Он начал ее поднимать, и тут рука вцепилась ему в волосы и отдернула голову назад.

— Нет! — закричал Исмал. Он обрушил пистолет на голову Вариана. Вариан выстрелил, и пистолет ударил ему в локоть. Боль прокатилась по всей руке. Откатившись в сторону, он ухватил Исмала за ногу и потянул вниз. Исмал лягнул ногой, освободился, всем телом навалился на Вариана и опрокинул его навзничь. Голова ударилась о камень, в ушах зазвенело, и небо бешено закружилось над ним. Но он видел, что пистолет снова поворачивается к нему. Он схватил руку Исмала и с размаху ударил ею о край причала. Исмал только крякнул, но выпустил пистолет, и он отлетел в сторону.

— Ты сражаешься за шлюху! — прошипел Исмал. — Это моя шлюха!

Выдернув руку, он ударил Вариана в челюсть так, что тот покачнулся. В глазах потемнело, все окрасилось красным, а потом чувство боли исчезло.

Он ударил, его ударили, подумаешь. Единственное, что существовало, — это Исмал, и его надо убить. Они сцепились; противники оказались достойны друг друга. Несмотря на изящное телосложение, Исмал был сильный и быстрый. Удар за ударом не оказывали на него действия, и когда они покатились по земле к краю причала, Исмал ударил его коленом в живот с силой пушечного ядра. В следующий миг Вариан лежал на спине и смотрел в искаженное лицо Исмала, безуспешно стараясь сохранить дыхание и сознание, когда мощные руки сдавили горло. В надвигавшейся темноте он увидел улыбку Исмала. «Моя шлюха! — прорычал тот. — Моя Эсме».

Слова прожгли его адским пламенем. Он впился ногтями в кисть руки Исмала и, собрав остатки сил, оторвал руку от себя и расплющил ее о край пирса. Раздался хруст, Исмал со звериным рыком дернулся, его лицо исказилось от боли. Вариан вскочил и ударом ноги в бок оттолкнул его. Исмал попытался встать, но бездействующая рука сделала его неуклюжим, Вариан его схватил и стал бить головой о пирс. Некогда красивое лицо было все в грязи и крови, голова безвольно болталась, но в полузакрытых глазах блистали искры.

— Моя шлюха, — вырвалось из окровавленных губ. — Моя Эсме.

Вариан занес кулак, но кто-то его отдернул. В последний момент он увидел блеск лезвия, направленного ему в грудь.

Джейсон с огромным усилием оттащил в сторону безжизненное тело Мехмета и встал на колени. Вокруг валялись шахматные фигуры, вместе с его париком и очками.

«Староват я для такой чепухи», — подумал он. Он давно потерял вкус к портовым дракам, а эта и вовсе не должна была начинаться. Все этот оголтелый Иденмонт, который кинулся спасать, да глупая девчонка с ее героизмом.

Эсме благополучно убрали с дороги. Байо вытащил ее из драки и вернулся помочь Джейсону пробиться к главному месту буйства, где Иденмонт боролся с Исмалом. К сожалению, команде Исмала пришла в голову та же мысль, и теперь молотящие тела загораживали Джейсону место действия, где он в последний раз видел двух боровшихся мужчин. Он встал на ноги и увидел, как его брат ударил кого-то рукояткой пистолета. На Джеральда налетел другой, повалил, но Джеральд стряхнул его с себя и поднялся на ноги. Он свирепо пробивал себе путь сквозь толпу дерущихся.

Зрелище было таким невероятным, что Джейсон на миг растерялся. К настоящему его вернул окровавленный моряк, прыгнувший на него из толпы. Но Джейсон очнулся недостаточно быстро. Моряк ударил его кулаком в грудь, Джейсон покачнулся, стоя почти на краю пирса. Чья-то рука вытащила его на безопасное место, а моряк взлетел в воздух и плюхнулся в роду.

Джейсон повернулся к своему спасителю, и слова благодарности замерли у него на губах, когда он увидел ухмыляющегося брата.

Стиснув зубы от боли в сломанной кисти, Исмал прополз в укрытие за бочками. Он подобрал пистолет Ристо, который тот уронил, когда напал на англичанина. Перезарядить пистолет одной рукой было почти невозможно, но Исмал не признавал слово «невозможно». Он был уверен, что на борту «Олимпии» оставалось несколько человек, и при удаче он еще сможет убежать.

Пульсирующая боль в руке лишала сил. Боясь потерять сознание, Исмал сосредоточился на перезарядке пистолета. Прошла, кажется, вечность, но он наконец справился и выглянул из укрытия.

Между ним и «Олимпией» стояли два человека — сэр Джеральд и… тот, кого считали мертвым.

Если бы его рот не распух и не был наполнен кровью, Исмал бы улыбнулся. Все стало ошеломляюще ясно, все, что сделал Рыжий Лев и зачем. Исмал им восхищался, как можно восторгаться человеком, который превзошел тебя умом. Если бы он знал… о, многое было бы по-другому, и уж, конечно, он никогда бы не попал в теперешнюю ловушку: Иденмонт и сэр Джеральд на одной стороне, Рыжий Лев на другой.

Однако в настоящий момент путь ему отрезали два брата, а они спорили, это было очевидно.

У него была только одна пуля, но принять решение было легко. Исмал встал и прицелился, призвав на помощь всю силу воли, чтобы заставить левую руку подчиняться. Внутренне улыбаясь, с душой легкой, как у ангела, Исмал нажал курок. Почти одновременно прозвучал другой выстрел, и вдруг словно огонь прожег его тело, перед ним разверзлась черная яма, и в ее глубине языки огня лизали стены.

— Эсме, — прошептал он… и упал.

Вариан медленно опустил пистолет. На причале стало неестественно тихо. Или звон в ушах заглушил все остальные звуки? Он ничего не знал, ничего не хотел. Он только что воткнул кинжал в кишки одного человека и пустил пулю в другого. Ристо лежал у его ног мертвый… Исмал неподвижной кучей свернулся в трех ярдах от него… а позади — сэр Джеральд, он тоже упал, потому что Вариан нажал на курок слишком поздно, чтобы его спасти.

Он отвернулся. Слишком много крови. Мир провонял кровью. Он тоже весь извозился в ней.

Сквозь звон в ушах и поднимающийся приступ рвоты он услышал, что кто-то его зовет. Он повернулся. Рыжеволосый человек, присевший возле сэра Джеральда, кивком подозвал его к себе. Вариан глубоко вздохнул, расправил плечи и пошел к нему.

— Заткнись, — предупредил Джейсон Джеральда. — Здесь Иденмонт.

Иденмонт опустился с другой стороны, его взгляд был прикован к алому пятну, расплывавшемуся по рубашке Джеральда.

Джеральд перевел на него взгляд.

— Смотрите-ка кто… вернулся. Из мертвых. Мой брат — шутник. Как и я. Какой трюк я разыграл, а, Джейсон?

Иденмонт дернулся, как будто его ударили. Он повторил имя и посмотрел на Джейсона.

— Да, я жив! — рявкнул Джейсон. — Подайте сумку позади вас. В ней виски и бинты.

Джеральд вцепился в его руку.

— Обманул тебя. Чтобы получить ее. Диану мне. Землю Бриджбертону.

Джейсон надеялся, что присутствие Иденмонта удержит язык брата, но ничего подобного. Джеральд продолжал бормотать, задыхаясь и тяжело дыша, пока Джейсон накладывал повязку. Но кровотечение не останавливалось, как и дребезжащий голос. Хвастливый голос. О том, как они напоили Джейсона смесью абсента с вином той ночью, много лет назад. Вот почему он ничего не мог вспомнить об игре, о кипе долговых расписок. Он подумал, что занял у Бриджбертона целое состояние, потому что так сказал брат, которому он доверял, а тот держал в руках доказательство в виде расписок.

— Брось, — проскрежетал Джейсон. — Не трать дыхание — к тому же я знаю.

— Тебе Диана сказала. Джейсон покачал головой.

— Она выяснила, — продолжал Джеральд. — Ребенок родился… рано. Твои глаза. Волосы. Я потерял голову. Наговорил ей всякого. Не много, но она… догадалась. Пришлось… быть добрым к мальчику. Дать ей делать… что она захочет. А то она бы рассказала… маме. Двенадцать лет, Джейсон.

Джейсон этого не знал и не хотел верить. Ко он вспомнил, как в последний раз Диана настаивала, чтобы он скорее вернулся в Англию. Что она сказала? «Я боюсь, что когда меня не станет…» Когда ее не станет, некому будет защитить Персиваля от отца. Как защищала она. От его гнева, от его пагубного влияния. Шантажируя Джеральда его постыдной тайной.

Джеральд повернулся к Иденмонту. жесткое лицо которого было непроницаемо.

— А ты не догадывался, да? — Джеральд вздохнул. — Диана была стерва. Она позволяла мне верить, что мой сын… это сын Джейсона. Годами… это меня терзало. Я не мог сказать… ни слова. — Он прерывисто вздохнул. — Двенадцать лет. Наказан. — Он закрыл глаза. — Любил ее. — И с прерывистым вздохом замолчал навсегда.

Джейсон снял пальто и накрыл лицо брата.

— Он бредил, — жестко сказал Иденмонт. — Бедняга. Джейсон посмотрел на него:

— Он был мерзавец, предатель, и она управляла им так, как могла. В премилую семейку ты вошел, да?

Эсме быстро шла на причал, юнга, приставленный ее охранять, еле поспевал за ней. Она не знала, сколько пролежала без сознания. Не слишком ли долго? Дым битвы рассеялся, в сыром воздухе висел запах пороха. Когда подошли к причалу, она увидела, что моряки подбирают раненых и погибших. В толпе незнакомых лиц выделялась большая, странно знакомая фигура. Эсме протерла глаза. Неужели Байо? Он поднял на руки раненого.

— Миледи, пожалуйста, — взмолился юнга. — Капитан Нолкотт оторвет мне голову…

Эсме отмахнулась:

— Мой муж… где лорд Иденмонт?

— Я уверен, что с ним все в порядке, миледи. Если вы… Он запнулся, по-видимому, привлеченный той же мрачной картиной, что захватила ее внимание: моряки понесли носилки, на которых лежало тело, накрытое окровавленным плащом.

— Нет! — закричала Эсме.

Она побежала к носилкам, расталкивая тех, кто попадался на пути, но кто-то схватил ее за руку. Эсме посмотрела в лицо морскому офицеру; она его уже видела раньше.

— Пожалуйста, — сказала она ослабевшим голосом.

— Миледи, вы уже ничего не можете сделать для своего дяди. Рана была смертельной. Сожалею.

Дядя. Голова закружилась, и она покачнулась. Офицер поддержал ее.

— Вам лучше присесть, миледи. Эсме кивнула.

— Нет. Нет. — Она высвободила руку. — Я должна… И тут она увидела его. Лицо в крови и грязи, цвет глаз издали не виден, волосы тоже в грязи после недавней битвы, а их тусклый медный цвет вполне может быть кровью. Он наклонил голову, вытирая лицо платком. Но все равно она знала, что это отец.

Глаза заволокло слезами. Она их сердито вытерла и на нетвердых ногах пошла к нему. Офицер что-то говорил, но для нее это был только шум.

Эсме увидела, как он перестал вытираться, потом платок выпал из его руки. Он не пошевелился, только смотрел, как она приближается, и его рот медленно расплывался в улыбке. У нее заболело внутри.

Остановившись в нескольких шагах от него, она подбоченилась:

— Я тебя ненавижу. — Голос был высокий и пронзительный. — Никогда не прощу.

Джейсон улыбнулся еще шире.

— А вот и она, моя девочка. — Он раскрыл руки, и Эсме с рыданием кинулась к нему.

Отец крепко прижал ее к себе и тут же отшатнулся, выругался и уставился на свои руки.

— Черт тебя побери, Эсме, ты вся в крови!

 

Глава 32

Никем не замеченный, Вариан неподвижно стоял возле «Олимпии». Он было пошел навстречу Эсме, но остановился, когда увидел, к кому она направляется. Невольная улыбка скривила разбитый рот, когда он увидел, как она встала, приняла вызывающий вид и выпалила отцу какие-то злые слова. Но как только она кинулась Джейсону на грудь, его улыбка угасла, и внутри что-то сломалось.

«Отомсти за Джейсона!» — кричала она. Она была готова умереть, но расквитаться с его врагами; и в Тепелене она жертвовала собой по той же причине. А теперь оказалось, что отец, которого она так отчаянно любила, жив…

Вариан пытался отделаться от недостойных мыслей, но они преследовали его. Он чуть не лишился ее… Но она никогда ему не принадлежала и потому не могла быть потеряна. Он ее полюбил и женился на ней против ее воли. Она поехала с ним, потому что у нее не было выбора, у нее никого не было. Она сказала это в брачную ночь: «У меня никого нет, кроме тебя». Теперь есть…

Она его жена, сказал себе Вариан. Никто, даже отец, не может отобрать ее у него. Но он мешкал, не подходил, потому что ее лицо скажет ему правду, а он сомневался, сможет ли ее выдержать.

Тут он услышал злобный выкрик Джейсона и увидел, как она осела в его руках.

Всколыхнувшаяся паника затопила все остальное; Вариан кинулся к ним, выдернул отяжелевшее тело из рук ошеломленного отца и поднял Эсме на руки. Ее рубашка была в крови, Джейсон взывал к врачу. Вариан теснее прижал к себе жену и поспешил в деревню.

Вокруг него собралась толпа, все разом говорили, подавали советы, предостерегали — Вариан ни на кого не обращал внимания.

Когда они подошли к домам, Эсме открыла глаза и что-то проговорила по-албански.

— Все в порядке, любимая, — хрипло сказал Вариан. — С тобой все будет хорошо. Молчи. Я о тебе позабочусь.

— Поставь меня, — попросила она.

От облегчения сдавило грудь. Он поцеловал ее в лоб.

— Молчи. У тебя идет кровь.

Он двинулся к ближайшему приличного вида дому, принадлежавшему корабельному агенту. Вариан пинком открыл дверь.

— Позовите врача, — велел он испуганному человеку за конторкой. — Моя жена ранена.

Эсме закрыла глаза и что-то пробормотала. Человек торопливо открыл дверь в свою приемную, и Вариан внес туда Эсме.

Корабельный агент вышел, а в комнату ворвался Джейсон, волоча за собой доктора.

Вариан бережно положил на диван потерявшую сознание жену. Но когда вошел врач, она внезапно очнулась и приказала ему убираться.

Джейсону и Вариану пришлось держать ее, чтобы врач мог ее обследовать. Она сыпала ругательствами, пока он прочищал неглубокую рану, оставленную пулей Ристо на плече сзади, и обзывала врача последними словами, когда он ее перебинтовывал.

Мистер Ферн стоически выдержал все оскорбления, только отметил, что ее светлость обладает удивительным присутствием духа.

— Я вижу, есть признаки контузии. Как вы справедливо заметили, рана незначительная, миледи, — утешил он. — Но все же у вас два осложнения…

— Три, — уточнила она. — Трое глупых мужчин, которые суетятся, как старухи.

Мистер Ферн учтиво поклонился. С неизменной вежливостью он описал симптомы, которых следует опасаться, и сказал, что в таких случаях делать. Затем он принял монеты, которые Джейсон сунул ему в руку, и с поклоном удалился.

— Я и правда чувствую себя если не старухой, то стариком, — сказал дочери Джейсон. — Такое буйное веселье не для меня.

— Вы грязные и противные. — Эсме смущенно посмотрела на Вариана. — Оба. Только не говорите мне, что во всем виновата я. Я и сама знаю.

— Конечно, это не твоя вина, — торопливо возразил Вариан.

— Конечно, нет, — согласился Джейсон. — Прежде всего сейчас ее бы здесь не было, не выйди она замуж за, эгоистичного подлеца, который не утруждает себя заботой о жене.

Вариан покраснел.

— Если бы вы заботились о дочери, она бы меня вообще никогда не встретила.

— Не говори мне о долге, высокомерный дегенерат! —Я по крайней мере не оставлял ее на произвол кучки убийц, содомитов и педерастов!

Эсме неловко слезла с дивана и встала между ними.

— Аминь. Неужели у нас было мало крови, чтобы вы еще затеяли кровную вражду? Не обзывай моего мужа, — велела она отцу. — Он раз за разом спасал мне жизнь, а взамен получал одни неприятности. Ты ничего плохого ему не сделаешь, Джейсон. Хватит с меня передряг.

Потом она обратилась к Вариану, и огонь в ее глазах угас.

— Извини, Вариан. Я плохая жена. — Голос дрогнул, и она уткнулась лицом в растерзанный сюртук.

Он обвил ее руками. Его ярость отступила, он забыл о том, что тесть его презирает. Важно было только то, что Эсме жива. Все, что он сейчас хотел, — это держать ее в руках.

Джейсон покашлял.

— Пожалуй, я схожу умоюсь, — сказал он.

Оставив дочь и зятя в их сентиментальном воссоединении, Джейсон отправился в гостиницу «Бридж». Там он помылся, переоделся и отправил матери записку, потом заказал хозяину гостиницы комнаты и смену одежды для Вариана и Эсме. Сразу после этого Джейсон снова встретился с капитаном Нолкоттом.

Джейсон сказал ему, что сэр Джеральд Брентмор изъявил желание быть похороненным в море. Его останки повезут на том же корабле, на котором отплывает Исмал.

— Значит, два трупа, — сказал капитан. — Этот парень не проживет и дня.

Мистер Ферн подтвердил это несколько позже, когда его привели в комнату, где лежал Исмал. Врач извлек пулю, закрепил сломанную руку, хотя был убежден, что обе операции бесполезны.

С болью в сердце Джейсон вошел в комнату.

На пепельном лице Исмала ярко выделялись синяки, а глаза сияли лихорадочным блеском. Хотя ему едва хватало сил дышать, он, как и Джеральд, настаивал на том, чтобы поговорить, — но с капитаном Нолкоттом.

— Ты не можешь отказать умирающему в последней просьбе. — Некогда сладкий голос Исмала звучал надтреснутым шепотом.

Джейсон подтащил к кровати стул и сел.

— Может, тебе еще не пришло время умирать. Нечто вроде улыбки тронуло распухшие губы Исмала.

— Нет, я должен признаться. Во всем.

—  — Береги дыхание, парень. Джеральд мертв. Ему ты больше не навредишь, а я не позволю разрушить будущее моей семьи. Твоя пуля спасла моего брата от виселицы. За остальным прослежу я, чтобы на семью не пало бесчестье.

Я уже сжег послание черной королевы и письма, которые везли Ристо и Мехмет.

Еще одна мертвенно-бледная улыбка.

— Чтобы защитить честь семьи.

— Да. — Джейсон выдавил из себя ответную улыбку. — Но также для спасения твоей бессмертной души или, если тебе суждено жить, твоей совести.

Исмал закрыл глаза.

— Лучше не жить. Ты посылаешь меня к Али. Лучше перережь мне горло, Рыжий Лев. Сейчас, а то я найду способ рассказать все.

— Байо готовит документы на твою отправку. Можешь быть уверен, мы ничего не упустим. Правительство его высочества не желает иметь с тобой дела.

— Ты постарался. Ты слишком настойчивый, Рыжий Лев. И слишком умный. Но я тебя перехитрил.

— Не совсем. Ты плохо сыграл. Удивительно плохо. Зачем ты помчался за Эсме из Тепелены? Я не мог поверить, что ты выкинул такую идиотскую штуку. — Джейсон помолчал. — До сегодняшнего дня.

Исмал медленно открыл глаза. Лихорадочный блеск глаз сменился болью.

— Что ты сегодня увидел?

— Не увидел, а вспомнил: как ты еще молод.

— Только годами.

— Все равно — мальчик, влюбившийся в первый раз.

— Ты ничего не понимаешь.

— Понимаю. Я тоже когда-то влюбился и наделал ошибок, потому что был молодой, дерзкий и тщеславный. Отказов я тоже не принимал и в результате чуть не уничтожил себя.

— Теперь ты уничтожил меня.

— Я пытался тебя спасти. Ты не Александр, и наш мир не тот, что был две тысячи лет назад. Ты слишком молод, чтобы построить империю и при этом справляться с любовью и политикой.

— Да, для тебя я глупый юнец, и ты смеешься. — Его глаза наполнились слезами.

Жалость и гнев сдавили горло Джейсону.

— Дурак проклятый, ты загубил свою жизнь! Посмотри на себя — двадцать три года, жалкая кучка бесполезной плоти, к вечеру скорее всего станешь трупом. Не я смеюсь над тобой, это дьявол смеется последние два года.

— Я не боюсь умереть.

Но Джейсон знал, что он боится, — впервые в своей короткой жизни. При всем своем уме Исмал не мог поддержать угасающую плоть или сохранить биение сердца.

Джейсон не мог сдержать скорбь, как он печалился и о Джеральде, который растратил жизнь на горечь, жадность, вражду, не зная любви, верности или хоть какой-то радости, которая осветила бы его дни. И если к концу жизни в этом испорченном сердце оставался едва заметный след доброты, его можно было только пожалеть.

Исмал — другое. Его душа только тронута порчей, она не почернела от греха. О нем Джейсон горевал больше, зато и ярость его была сильнее — за бесполезную трату молодости, красоты и силы, тем более ума.

Он отодвинул с пылающего лба Исмала золотистые волосы. Молодой человек задрожал и отвернулся.

— Здесь нет человека твоей веры, — уже мягче сказал Джейсон. — Хочешь, я позову английского священника?

— Нет.

Дверь открылась, в комнату проскользнул Байо.

— Лодки ждут, — тихо сказал он Джейсону. — Твои соотечественники хотят, чтобы он уехал.

В море Исмал не проживет и часа. Если останется на земле — немногим больше.

— Мне поехать с тобой? — спросил Джейсон.

— Тебе так хочется посмотреть, как я умираю?

— Я бы на твоем месте хотел иметь рядом друга.

— Нет. Я убил твоего брата случайно. Я целился в тебя. Джейсон вздохнул:

— Я бы хотел, чтобы это было не так. Значит, я должен благодарить Иденмонта за спасение жизни. Если бы он не сломал тебе руку, ты бы не промахнулся.

— Я его очень не люблю, но он хороший боец. — Повернувшись к Джейсону, Исмал скривился, задохнулся, и его лицо в агонии окаменело.

— По-моему, ты достаточно наговорился, — сказал Джейсон. — Почему этот дурак-доктор не дал тебе лауданум?

— Я бы его не принял. — Новая борьба задыхание, попытка улыбнуться. — Он отнимает волю.

Байо нетерпеливо завозился:

— Рыжий Лев! Джейсон встал:

— Байо должен спешить. Я пойду с тобой на корабль.

— Тсс…

Из холла послышались торопливые шаги. Байо двинулся к двери, чтобы преградить путь, но Эсме прорвалась мимо него.

— Нет! — закричал Исмал. Он сделал слабую попытку прикрыть лицо одеялом.

Игнорируя предостерегающий взгляд Джейсона, Эсме подошла к кровати. Она дрожала, но прямо смотрела в лицо Исмалу.

— Тебе повезло, что мой муж — благороднейший из людей, — сказала она. — Он дал мне разрешение попытаться спасти тебе жизнь, и я это сделаю.

Она безжалостно откинула одеяло. Исмал лежал очень тихо и упорно смотрел в потолок, пока она осматривала окровавленные бинты.

— Эсме, ты смущаешь бедного…

— Для его гордости это нестерпимо. — Она жестом отогнала отца. — Слушай меня, — сказала она Исмалу.

Его взгляд рывком скакнул на нее.

— Я сделаю все, что смогу, — сказала она. — И если ты выживешь, то только благодаря мне. Запомни это, Исмал.

— А если умру?

— Тогда будешь гореть в аду.

Через час после того, как Эсме совершила свой сомнительный акт милосердия, Джейсон вошел в столовую гостиницы «Бридж», где Бариан упрямо старался проглотить завтрак.

Джейсон поставил к ногам Вариана дорожный саквояж.

— Капитан Нолкотт собрал шахматы, пока мы занимались Джеральдом. Здесь они все. Благополучные и нетронутые.

Вариан напряженно кивнул.

— Приношу свои извинения, — сказал Джейсон. — И благодарность.

Прежде чем Вариан нашелся что ответить, в зал влетела жена хозяина гостиницы.

— О, что хотите, дорогая, — приветливо ответил Джейсон на ее вопрос. — Все, что есть. И принесите самую большую кружку эля, какую только найдете.

Когда она ушла, он повернулся к Вариану:

— Вы спасли мне жизнь.

— Я не старался, — коротко ответил Вариан. — Я только хотел убить его. Эсме сгорала от чувства вины, оттого что чуть не убила Исмала за преступление, которого он не совершал. Не было смысла говорить ей о том, что он сделал. Она была убеждена, что он выживет и вернется отомстить — всем нам.

— Это так. Теперь не сможет. Гордость не позволит. — Джейсон пожал плечами. — Если выживет.

Вариан решительно изгнал из головы образ окровавленного человека.

— Что с ним будет, если он выживет?

— Его бы следовало отправить в Ньюгейт и повесить, но это вызовет дипломатические осложнения. Еще вопрос, не оказал ли он услугу королевству, избавив его от сэра Джеральда. К, счастью, мне не придется озадачивать суд этой головоломкой. Я начал подчищать дела несколько месяцев назад, когда сел на хвост Исмалу, — объяснил Джейсон. — Партнер Джеральда Бриджбертон сделал достаточно, чтобы быть утопленным в канале. Власти уже подозревали его, а я сделал так, чтобы у них не возникло других подозрений.

— Но Исмал?

— Его предоставили мне. Он отправляется в Нью-Саут под надзор моих друзей.

Появилась хозяйка с завтраком для Джейсона, и он с энтузиазмом накинулся на него. В отличие от Вариана события ночи не отразились на его аппетите. «Но Джейсон привычен к насилию», — подумал Вариан.

Джейсон взглянул на Вариана:

— Тело Джеральда повезут на одном корабле с Исмалом. Я уже весь изолгался из-за него. Ханжества похорон я не выдержу.

— Уверен, это не мое дело.

— Полагаю, вы сожалеете об этой свинье и вините себя в том, что привели его сюда. Вы думаете, что виноваты в его смерти.

— Если бы я не подкупил его шахматами, он бы сюда ни за что не приехал, — натянуто произнес Вариан.

Джейсон покачал головой:

— Один из воинов Исмала чуть не столкнул меня в воду. Джеральд оттащил меня на безопасное место. Наверное, это единственное доброе дело, которое брат сделал за всю жизнь хоть кому-нибудь. В следующий миг он уже собирал свои драгоценные пешки и ладьи. Я сказал ему, чтобы уходил, пока можно, но нет, ему были нужны эти чертовы шахматы. — Он отрезал толстый ломоть хлеба. — Его сгубила жадность, Иденмонт, она все равно убила бы его рано или поздно.

Вариан отодвинул тарелку.

— Понимаю.

Джейсон посмотрел на почти нетронутый завтрак Вариана.

— Потеряли аппетит?

— Ему не с чего разыгрываться.

— Вы чертовски чувствительны. — Джейсон намазал хлеб маслом. — Неудивительно, что Эсме вас пленила.

Джейсон сопровождал на корабль мертвого брата и то, что осталось от Исмала. Оставив Эсме на попечение жены хозяина, Вариан пошел вместе с ним. Он сам не знал зачем. Может быть, хотел досмотреть все до конца.

Он собирался ждать на палубе, пока Рыжий Лев будет у Исмала. Однако Исмал попросил Джейсона позвать лорда Иденмонта.

Вариан встал возле узкой койки. Голубые глаза Исмала опухли так, что почти не открывались, чувственный рот рваным комом возвышался на разбитом лице.

— Вы хорошо дрались, — прошептал Исмал.

— На дуэли у меня это получается гораздо элегантнее, — невозмутимо ответил Вариан. — В будущем рекомендую дуэли. Это аккуратнее, и правила определены четко. Каждый точно знает, что делать.

— Англичанин. Вежливый. Я украл вашу жену.

— Я выкрал ее обратно, — сказал Вариан, — и отомстил. Я знаю, что вы, албанцы, на десятилетия растягиваете месть, как мы — судебные тяжбы. Тем не менее я был бы признателен, если бы вы согласились прекратить нашу вражду.

— Нет. — Исмал попытался поднять голову, но сморщился. Он лег обратно, здоровая рука раздраженно вцепилась в одеяло. — Я назвал ее своей шлюхой.

— Но она ею не была. В этом вы не сходились во мнениях. Распухший рот скривился — это означало улыбку.

— Это она вам так сказала?

— Она не стала бы напрашиваться лечить вас, если бы вы ее опозорили. Ей незачем было это говорить, а мне незачем спрашивать.

— Вы не дурак.

— Благодарю вас.

Исмал посмотрел мимо него, в сторону двери:

— Рыжий Лев.

Джейсон подошел к кровати.

— Сделай милость.

Джейсон достал из кармана маленькую расшитую сумочку.

— Исмал пытался украсть вашу жену, — сказал он, — и старался вас убить. Несмотря на эти преступления, вы позволили жене облегчить его страдания. Если Исмал выживет, он будет обязан вам жизнью. Это обстоятельство для него — тяжесть, которой он не может вынести.

— Я не…

Джейсон сделал ему выговор:

— Не прерывайте, Иденмонт. Это церемония. Вариан покорился.

— Он ценит вашу жену выше, чем обычных женщин, — продолжал Джейсон. — Как и многие его сограждане, он согласен, что маленькая воительница стоит двух мужчин. Кроме того, нужно также принять в расчет ее мастерство целительницы, а также ваш статус принца. Наконец, он сам благородной крови, и его честь стоит дорого. Его подсчеты сводятся к этому. — Джейсон подал ему сумочку.

Вариан посмотрел на больного.

— За мою честь, — сказал Исмал.

Вариан высыпал содержимое на ладонь: бриллианты, изумруды, сапфиры, рубины.

— О Господи, — пробормотал Вариан.

— Принимая это, лорд Иденмонт, вы соглашаетесь, что позор Исмала стерт, и больше он вам ничем не обязан. Вы заявляете, что ваша честь удовлетворена, и две ваши семьи пребывают в мире. Таким образом учитывается и моя честь, — пояснил Джейсон.

Вариан ошеломленно смотрел на драгоценности в своей руке.

— Недостаточно! — раздраженно воскликнул Исмал. — Я же говорил тебе, Рыжий Лев, этого мало…

— Нет, нет, что вы, достаточно, — перебил его Вариан. — Я бы сказал, что этого слишком много, но боюсь оскорбить вас.

— Вот видишь? — посмотрел на Джейсона Исмал. — Он понял лучше, чем ты думал. Не все англичане тупоголовые.

— Я понимаю, что такое оплата, — сказал Вариан, ссыпая камни обратно в сумку. — Было время, когда в моей стране так же улаживались конфликты. Иногда и сейчас. Чего я не понимаю, так это зачем вы проделали весь этот путь за шахматами, если у вас целое состояние в бриллиантах?

— Я приехал отомстить, — объяснил Исмал. — Сэру Джеральду. Остальное… судьба, наверное. — Он посмотрел на Джейсона. — Или мое глупое высокомерие.

— Вполне понимаю вас, — сказал Вариан. — Эсме и меня довела до крушения.

 

Глава 33

Уйдя от Исмала, Эсме с трудом дотащилась до комнаты, которую им зарезервировал Джейсон. Она ухитрилась помыться, переоделась в приготовленное для нее платье, съела почти весь завтрак и повалилась на кровать. Она проспала до полудня, когда Вариан с Джейсоном пришли ее забрать.

Они остались глухи к ее просьбам остаться в Ньюхейвене и отдохнуть и затолкали в карету. Через минуту она была полностью захвачена рассказом Джейсона. Он начал издалека — как двадцать пять лет назад влюбился в Диану, как из-за предательства Джеральда потерял ее и все свое имущество. Он сослался на предсмертное откровение ее дяди, с его удивительным открытием насчет тетки Эсме — Дианы, которая манипулировала злобным умом сэра Джеральда, направив его против Джейсона, и наказала мужа ложной уверенностью в ее измене.

— Я восхищаюсь тетей, которая придумала ему такое наказание, — сказала Эсме, прервав отца, — но это не меняет того, что он сделал. Он разрушил твою жизнь..

— Я пытался раньше тебе объяснить, — ответил Джейсон. — Я так или иначе двигался к разрушению помолвки. Джеральд только ускорил неизбежное. Я давно понял, что женитьба на Диане была бы роковой ошибкой. Мы оба были своенравны и эгоистичны. Ты не знала меня таким, каким я тогда был. Ты понятия не имеешь, как меня изменила Албания и особенно твоя мама. Диана тоже изменилась. Когда мы встретились в прошлом году, мы были совсем другие люди.

— Своенравным — да, но чтобы ты был эгоистичным — никогда не поверю, — возразила Эсме. — Ты послал ей шахматы стоимостью пять тысяч, когда сам остро нуждался в деньгах.

— Дорогая моя девочка, я не имел ни малейшего представления, сколько они стоят, — нетерпеливо проговорил он. — Я их выиграл в карты.

Эсме больше не открывала рта, пока рассказ Джейсона не подошел к тому утру, когда он ждал на пристани Исмала, чтобы его схватить… и обнаружил, как неимоверно осложнилась его задача, потому что из кареты вылезла Эсме.

Ей пришлось объяснить, как она умудрилась попасть в его клещи. Когда она закончила, отец пристально смотрел на нее, а Вариан упорно не отводил взгляда от пейзажа за окном.

— Черт возьми, Эсме, тебе надо бы больше доверять своей бабушке! Неужели ты думаешь, что она не знала своего сына? Бьюсь об заклад, ей было известно, что Джеральд был в отчаянном положении и планировал бегство — и она была счастлива ему в этом помочь! Она бы сделала все, чтобы от него избавиться.

— Тогда почему она не отдала ему черную королеву, пусть бы получил полный набор? — возразила Эсме.

— Потому что он удовольствовался меньшим. Хотя я уверен, она подозревала, что он все равно украдет набор. Наверное, она собиралась что-то предпринять, только ее одурманили раньше, чем она смогла.

— Персиваль был намерен что-нибудь сделать, — тихо вставил Вариан. — Он даже подозревал, что в деле замешан Исмал. Бедный мальчик и подумать не мог, что его отравят наркотиком через несколько часов после того, как он войдет в отцовский дом.

— Вы оба желали бы, чтобы так поступили со мной, — натянуто сказала она.

Мужчины промолчали, и это было достаточным ответом. Как всегда, во всем виновата она. Она накрепко закрыла рот и открыла его, только чтобы поесть, когда они остановились в Ист-Гринстеде в гостинице «Дорсет армз».

Вариан чувствовал, как на протяжении обеда нарастает напряженность. Должно быть, Джейсон испытывал то же, потому что остаток пути предпочел провести на ящике возле извозчика. Он сказал, что ночь теплая, а он четверть века не видел родных мест.

Через пять минут, проведенных рядом с Эсме в молчании, он уже и сам был готов присоединиться к тестю. Он был не в том состоянии, чтобы и дальше выдерживать конфронтацию. Нервы были измотаны; без сомнения, это был худший день за всю его никудышную жизнь. Он не мог смотреть на нее — сразу же вспоминался кинжал, приставленный к горлу. Он отрешенно смотрел в черноту за окном, молясь, чтобы она придержала язык всю дорогу до Лондона.

— Я хотела быть с тобой, — сказала она надломленным голосом. — Я хотела отдать тебе шахматы, чтобы ты не надрывался на работе и не портил руки.

— О Господи, — пробормотал он в окно. — Мои руки.

— Когда-то они были гладкие и белые. А теперь посмотри на них: коричневые, твердые, в мозолях, а сейчас еще в синяках и порезах. Это все я виновата. А ты злишься, потому что я старалась…

— Потому что ты довела до того, что тебя чуть не убили! — Он круто повернулся к ней, и в сотый раз перед ним вспыхнула картина: выстрел, дым, и Эсме падает. — Почему ты не могла сидеть тихо и предоставить это мне? Бога ради, неужели ты думаешь, что я бы позволил Исмалу — кому угодно — увезти тебя? Думаешь, я совсем никчемный?

— Я думала о тебе! Я не могла позволить ему опозорить тебя!

— Ты думала. Черт побери, а для чего, по-твоему, я? Для морских ванн? — Он закрыл глаза. — Зачем я спрашиваю? Разве ты когда-нибудь думаешь?

— Извини. Я не хотела тебя обидеть. Я знаю, ты пришел меня спасти.

— Ты не доверила мне это сделать. Отомсти за Джейсона, расквитайся за меня. Вот и все, что ты желала мне предоставить: месть. Об остальном ты никогда не задумывалась? — требовательно спросил он. — Что было бы со мной, если бы я до конца дней презирал и обвинял себя в том, что не нашел способа содержать тебя в безопасности?

— Тогда почему ты просто не оставил меня жить с тобой? — закричала она. — Я тебя умоляла, но ты не слушал.

Он поморщился. Надо было держать ее при себе и не упускать из виду. Но она не дитя, чтобы он постоянно с ней нянчился. Он не может жить в беспрерывном страхе, что она выкинет какое-нибудь безумство, если его не будет рядом и он не сможет ей помешать.

— Я считал, что все объяснил тебе в Маунт-Идене, — сдержанно сказал он. — Я думал, что ты поняла. Но ты так мало в меня верила, что даже не посоветовалась. Могла бы написать о том, что подслушала. Вместо этого ты попыталась сбежать с этими чертовыми шахматами. Все сама, среди ночи. В Англии, где леди и днем не выйдет за дверь без сопровождающего.

Она сцепила руки на коленях.

— Я знаю, что это было безрассудством. Но я вспылила. Ты знаешь, как это со мной бывает, Вариан.

— Во власти демонов?

— Да, — печально ответила она. Она не в силах бороться с демоном, сидящим у нее в груди.

Вариан долго думал, ощущая на себе ее настороженный взгляд.

— Очень хорошо, — сказал он наконец. — Если ты не в состоянии справиться со своим темпераментом, мы не будем иметь детей. Никогда.

Ее всхлип был похож на вскрик.

— Нет, ты не можешь…

— Представляю, какой ты будешь матерью. В первый же раз, как бедный ребенок станет испытывать твое терпение, ты вспылишь и утопишь его. А после, конечно, будешь страдать и сожалеть. Потом ты пообещаешь никогда больше так не делать и уговоришь меня завести Другого. А вскоре я узнаю, что этот надоеда разбудил тебя ночью и ты выбросила его в окно.

— Я никогда, никогда не причиню зла ребенку.

— Я тебе не доверяю. — Он скрестил руки на груди. — Я не верю, что когда-нибудь ты придешь ко мне и спросишь: «Вариан, этот ребенок сводит меня с ума. Что нам делать?» — Он повторил: — «Нам». Как просьба о помощи. О совете. Как свидетельство хоть какого-то доверия моему суждению. И моей чести. И любви.

У нее задрожали губы.

— Я понимаю. Вариан, мне очень жаль. Я только хотела вернуть то, что принадлежит тебе по праву. — Ее голос дрогнул.

Он обнял ее и посадил себе на колени.

— Нечего расстраивать меня слезами. Расскажи всю правду.

— Я рассказала, — пробормотала она и опустила голову.

— Только одну половину. Другая — что ты хотела испытать меня, ведь так? Посмотреть, как я буду реагировать, когда ты сбежишь, несмотря на все мои объяснения, по каким причинам я не оставляю тебя в Маунт-Идене.

Она вскинула голову. Он посмотрел в испуганные зеленые глаза.

— То, что я не такой хитрый, как твоя сторона семьи, еще не означает, что я тупой, — сказал он. — Я поплелся за тобой, удивляясь, зачем это делаю. Господи, какая идиотка! — Он прижал ее к груди. — Какая упрямая, безрассудная, страстная дурочка!

«Могло быть хуже», — подумала Эсме. Она ничего не имела против того, чтобы он ее обзывал, если она сидит у него на коленях. Через какое-то время он даже заснул, не расцепляя рук. Наверное, поток оскорблений его успокоил, тем более что он не спал этой ночью. Она тоже утихла, услышав, как ему плохо и больно, и поняла, что он разозлился, перепугавшись за нее. Он бы не испугался, если бы не испытывал к ней никаких чувств. Он бы побил ее, хоть она не думала, что действительно этого заслуживает.

Эсме хотелось бы вечно вот так сидеть в его объятиях. Но через несколько коротких часов они приехали в Лондон, а минутами позже — в городской дом Брентмора.

Персиваль и толпа слуг выскочили на улицу раньше, чем остановилась карета. Царственная вдова леди Брентмор, однако, всего лишь сделала шаг в коридор.

Прямая, как копье, она стояла в салоне и ждала свою семью. Она одарила хмурым взглядом Вариана, когда он внес Эсме на руках, внимательно посмотрела на внучку, которую муж опустил на диван, посветлевшими глазами встретила Персиваля, трусившего на шаг впереди дяди. Самый черный взгляд достался Джейсону — непокорному сыну, изгнанному ею двадцать пять лет назад.

Джейсон улыбнулся, поставил на пол саквояж, в котором лежали шахматы, подошел к ней, крепко обнял и звонко поцеловал в щеку. Потом отстранился и посмотрел на нее с искренним восхищением:

— Мама, как ты хорошо выглядишь, дорогая.

Острый взгляд ореховых глаз пробежался по его фигуре сверху вниз.

— Не могу сказать того же о тебе. Подрался в порту, как всегда? С кучей моряков и безбожников? Не говоря о том, что девочку ранили, а ее болвана мужа избили в кровяную колбасу. И твой брат-висельник отправился на высший суд. Одно утешает — нам не придется смотреть, как его повесят, расстреляют или четвертуют.

После этой приветственной речи она бухнулась в кресло, приказала Джейсону послать за бренди и потребовала объяснений.

Она получила крайне сжатую версию того, что Джейсон поведал в карете. Рассказ ее удовлетворил — пока, как она сказала. Потом она обратила каменный взгляд на Эсме:

— Твой папа не видел меня двадцать пять лет, но даже он знал, что я такое. Ты о чем думала, черт тебя побери?

— Я разозлилась, — спокойно ответила Эсме. — Я плохо соображала.

— Если рассердилась, должна была прийти ко мне и поругаться. Раньше ты не очень-то придерживала язычок! Удержать тебя! — Старуха хмыкнула. — Легче посадить в клетку стаю галок.

— Бабушка, я знаю, я невозможная. Но если вы хотите меня ругать, то пусть хотя бы мужчины пойдут спать. Они оба очень устали, но слишком горды, чтобы это сказать.

Вдова внимательно посмотрела на сына, сидевшего у камина, потом на Вариана, который присел на ручку дивана возле Эсме.

— Вид неважный, — проворчала она. — Тогда марш спать. — Она резко кивнула Персивалю: — И ты тоже. И не подслушивать у замочной скважины! По-моему, ты достаточно этим занимался за свою недолгую жизнь.

Персиваль вспыхнул.

Вариан просверлил вдову холодным взглядом серых глаз:

— Надеюсь, это был комплимент, миледи. Каждый из нас имеет причины благодарить вашего внука.

— Только по милости Божьей! — рявкнула вдова. — Все могло пойти по-другому…

— Но не пошло. А если бы и так, ни один здравомыслящий человек не будет винить его в том, что он пытался выполнить свой долг. — Он встал и подошел к мальчику: — История твоего дяди говорит сама за себя. Если кому-то не ясно, я объясню. Мы все глубоко благодарны тебе, Персиваль, за мужество и ум.

Персиваль покраснел еще сильнее.

— О Боже. Нет… о, но это не так. То есть я вам лгал и держал в секрете… Но я очень сожалею.

— Не могу себе представить, чтобы ты мог действовать иначе. — Вариан протянул ему руку.

Мальчик слегка расслабился и пожал протянутую руку.

«Спасибо», — мысленно сказала Эсме мужу. Даже она забыла о Персивале. Ей тоже нужно было вспомнить, скольким она обязана кузену; ей следовало благодарить и просить прощения, потому что она постоянно судила о нем неверно.

Она слышала, как отец выразил Персивалю те же чувства, что Вариан, и даже бабушка пробурчала, что в конце концов мальчик сделал все, что мог, и нельзя просить большего. Все, что могла бы сказать Эсме, было лишним. Она просто подошла к кузену и обняла его.

Он смущенно приник к ней.

— Этой ночью я ужасно беспокоился, — тихо проговорил он. — Но я знал, что его светлость тебя найдет.

Мама говорила, что он умнее, чем представляется. Она говорила… — Он заморгал и умолк. Эсме заметила, что Джейсон и бабушка тоже затихли. Они смотрели на Вариана.

Достав из саквояжа шахматы, Вариан расставлял их на низком столике возле дивана. Он выпрямился и посмотрел на всех невинным взором.

— Я думала, ты устал, — сказала вдова. — Не собираешься же ты играть в шахматы?

— Терпеть не могу шахматы, — улыбнулся Вариан. — Слишком сложная игра. От одного вида прихожу в бешенство.

— Тебе не надо их любить, — нетерпеливо сказал Джейсон. — Все, что тебе надо, — это их продать.

Вариан вскинул брови.

— Сент-Джорджи не занимаются торговлей. В любом случае я не могу продать наследство Персиваля.

— Мое… о Боже. Но оно не мое. Оно Эсме, сэр. Так мама сказала и написала в завещании.

Вариан посмотрел на Эсме. Он не сказал ни слова, да это и Не требовалось. Она смотрела на шахматы.

— Ко мне они не имеют отношения, — решительно заявила она. — Приданое переходит к мужу, он распоряжается им так, как захочет.

— Что я и сделал прошлой ночью, — сказал Вариан. — Я пообещал их сэру Джеральду. Он принял условия сделки, но не дожил до получения награды. Теперь они переходят к его наследнику, как и все остальное имущество.

Персиваль с трудом проглотил ком в горле.

— Спасибо, сэр, но я… то есть не надо было подкупать папу. Вы не должны думать, что я… — Он несколько раз сморгнул. — Мама хотела, чтобы они достались кузине Эсме.

— Только чтобы она получила мужа. Твоя мама не могла знать, что Эсме сама его найдет. Иначе она бы оставила шахматы тебе.

Персиваль попытался возразить, но замолчал из опасения расплакаться.

— С-спасибо, сэр. Они очень…

— Старые, — оборвал его Вариан. — Может, поищешь для них приличный футляр? Я надеюсь, ты не хочешь и дальше держать их в белье Эсме?

Мальчик опрометью выскочил из комнаты. Из-за закрытой двери Эсме услышала сдавленные рыдания. У нее самой сдавило горло. Она заметила, что глаза отца подозрительно блестят. Позади него сморкалась вдова — Вариан даже очерствевшую старуху довел до слез. Точнее, до двух слезинок, которые она сердито смахнула с лица.

Она, как и все, поняла, что этот дар означает для Персиваля. У него ничего не осталось на память о любимой матери. Об этом позаботился отец. Все, что осталось от Дианы, — это набор шахмат. Который стоил целое состояние.

Эсме утерла слезы и встретилась с утомленным взглядом мужа.

Его светлость зевнул.

— Прошу прощения. Был длинный день. Пойду-ка я спать. Всем спокойной ночи.

— Ты заставил меня устыдиться, — сказала Эсме. Вариан раскинулся на кровати, подложив руки под голову.

Он из-под век изучал жену, сидевшую рядом с ним, скрестив ноги.

— Думаю, тебе ничего другого не оставалось. Я такой благородный, такой невыразимо праведный. Естественно, ты меня обожаешь. Благословляешь землю, по которой я ступаю. И вообще я свет очей и твое прекрасное божество.

Взгляд жалобных зеленых глаз проследовал по его голому торсу и остановился на руках. Она вздохнула:

— Это правда. Так я и чувствую.

— Временами. В редкие моменты умиротворения.

— Разве можно быть спокойной рядом с тобой? Я смотрю на тебя, потом на себя… — Она замолчала.

— Ну и?

Она беспомощно шевельнула рукой.

— Я не понимаю, как Бог соединил двух таких разных людей.

— По-твоему, Всевышний совершил ошибку и, поскольку он всемудрый, должен ее исправить?

Она поерзала и сказала:

— Да, иногда мне приходит это в голову и становится тревожно.

— Иногда ты сходишь с ума, я бы так сказал. Из-за этого думаешь идиотские вещи: например, что я не хочу с тобой жить и не желаю иметь от тебя детей. Однако я намерен показать тебе, что ты ошибаешься. Она подняла голову:

— Ты возьмешь меня с собой в Маунт-Иден? Он кивнул.

— И… и у нас будет семья? Он пожал плечами:

— У меня нет выбора. Тебя возмущают все способы предохранения. Я не могу снова ранить твои нежные чувства… и свои тоже, — добавил он скорее для себя.

— Но ты их хочешь? — настаивала она. — Вдруг они будут похожи на меня? Я всячески постараюсь это предотвратить, но рецепта нет. Нельзя сделать ребенка так, как делаешь припарку.

Он усмехнулся:

— Ты пытаешься меня убедить или отговорить?

— Я просто думала, что в воображении ты рисуешь сына, похожего на тебя. Мужчины часто этого хотят, — защищаясь, добавила она.

— Я такое воображал. Это наполняло меня нестерпимым ужасом. К счастью, с научной точки зрения это невозможно. В смысле иметь ребенка в точности такого, как я, даже если бы я сделал его один, что вообще неосуществимо. А поскольку я должен его сотворить вместе с тобой… — Он задумчиво разглядывал ее. — Ты довольно маленькая и невыносимо вспыльчивая. Но так как ты обещала подрасти, я склоняюсь к тому, чтобы считать твой темперамент волнующим. Я имею в виду, когда ты кричишь и ругаешься, — объявил он. — А не в смысле убийства или самоубийства. К счастью, ты будешь занята потомством и утолением всех моих капризов, и у тебя не останется времени на насилие.

— Не дразнись. — Она толкнула его коленом. — Не такая уж я дикарка.

— Я только боюсь, домашние дела тебе покажутся скучными.

— Тсс, ты не понимаешь. — Она придвинулась ближе к нему. — Мужество испытывается не только в битвах и кровной мести. Сегодня ты дрался, как настоящий воин. Хотя и до этого ты тоже сражался, причем в более важных битвах. — Она положила руку ему на сердце. — Вариан, вот та битва, где я искренне хотела бы воевать на твоей стороне.

Прикосновение его согрело, слова принесли боль.

— Я знаю, — нежно произнес он. — К сожалению, я настроился на мученичество. Я отправился на твое освобождение с местью в душе, — наверное, чтобы доказать себе, что достоин того замечательного создания, на котором женился.

Она убрала руку.

— Я не такая, спроси у отца. И все равно я могу…

— Ты необыкновенная, — твердо сказал он. — Почему тебе так трудно взглянуть правде в глаза и принять приятные слова? Когда я говорю что-то нежное или сентиментальное, ты обвиняешь меня в притворстве, говоришь, что я шучу или острю. Я бы не возражал, если бы ты при этом не упускала главное.

— Ты имеешь в виду смысл шутки?

— Смысл всего. — Он сел и взял ее за руки. — Я люблю тебя, как и ты любишь меня.

— Нет, не надо так говорить…

— Слушай, — прервал ее Вариан. Она наклонила голову. — Помнишь ту ночь по дороге в Пошнию, когда я сказал, что ты — огонь, а я — мотылек?

Она начала было качать головой по-албански, потом спохватилась и неуклюже кивнула:

— Да, помню.

Это маленькое движение к нему, к Англии, которая теперь стала ее домом, почти сразило его. Но он твердо решил все объяснить, чтобы она до конца поверила.

— Я сказал, что ты зажигаешь пламя. — Он сплел их пальцы. — Ты послала огонь в глубь меня. Желания, мечты, потребности я запрятал так глубоко, что сам не знал об их существовании. Они вспыхнули, как сухое дерево. Это ты их подожгла.

Она не сводила глаз с их переплетенных рук.

— Ты имеешь в виду ночь, желание?..

— Да, мной двигало желание, в то время это было все, что я понимал. Оно удержало меня возле тебя, хотя все мое существо, как всегда, порывалось бежать от трудностей. От завтрашнего дня. По-моему, от самой жизни.

— Ты не единственный, кто желал убежать, — виновато сказала она. — Но ты этого не сделал, а я сбегала несколько раз.

— Но не для того, чтобы убежать от проблем, а чтобы встретиться с ними лицом к лицу. Прошлым вечером и ночью ты сражалась за свои права, за свой брак. За меня.

— Все равно я тебя расстроила.

— Пожалуй, это было необходимо. — Он тихонько засмеялся, и она подняла глаза. — Кажется, я обрел способность ходить трудными путями. Благодаря тебе я научился бороться не только с бессовестными противниками, но и с обстоятельствами. Независимо от того, хотел я того или нет. Чаще не хотел. Я все время брыкался и вопил. Потому что это было ужасно, Эсме.

— Да, ужасно, — печально согласилась она.

— Но и прекрасно. Как прекрасна ты. Прекрасна жизнь. По-твоему, Всевышний ошибся? А я думаю, тебя послал мне ангел. — Он выпустил руки и, улыбаясь, потрепал ее по щеке. — Такой, который прочел «Чайльд Гарольда» и решил превратить его в комедию.

— «Чайльд Гарольд»? Ты говоришь о поэме лорда Байрона? Той, что про Албанию?

— Албания — только часть долгой истории о несчастном скитальце. В тот вечер, когда Персиваль обманул меня насчет черной королевы, он читал первую строфу.

Закрыв глаза, Вариан процитировал:

Жил в Альбионе юноша. Свой век Он посвящал лишь развлеченьям праздным, В безумной жажде радостей и нег, Распутством не гнушаясь безобразным, Душою предан низменным соблазнам, Но чужд равно и чести, и стыду, Он в мире возлюбил многообразном Увы! лишь кратких связей череду Да собутыльников веселую орду.

Он наклонился и прошептал ей на ухо:

— Тебе это никого не напоминает? Она отодвинулась.

— Нет. Это не весь отрывок. Персиваль давал мне эту книгу. Не помню точно каждое слово, но там дальше описывается, как человек совратил девушку, которую любил, а когда у него кончились деньги, он передал ее другим.

Вариан вытаращил глаза.

— Ты знаешь? Ты знала, что твоя тетка говорила Персивалю, будто я похож на Чайльд Гарольда?

— Возможно, она тебя таким видела. Но со мной ты не скитался без цели, угрюмый и трагический.

— Потому что мой опрометчивый ангел-хранитель решил изменить путь моих странствий и подсунул мне Персиваля. Все, что случилось после той ночи, когда он соврал про черную королеву, — каждый конфликт, страхи и головная боль — все было необходимо, каждый момент путешествия был открытием.

Он уложил ее на подушку рядом с собой и коснулся пальцами ее волос.

— Самое важное в этом путешествии — что мы открыли друг друга. Я хочу продолжать делать открытия вместе с тобой — дети, семья, любовь, дом.

— Я всегда думала, что жизнь — это борьба, — дрожащим голосом сказала она. — Путешествие лучше, даже самое трудное. — Ее глаза заблестели. — А еще лучше, что ты хочешь его проделать вместе со мной.

— Если бы ты не была ослеплена местью, гонором и всем остальным, ты бы это давно поняла. — Вариан посмотрел на нее сверху вниз. — По счастью, я не очень привередливый супруг. Меня не смущает, что моя жена не всегда в ладах с логикой. И что моя прекрасная, романтичная речь не растрогала ее до слез. Нельзя иметь все сразу.

— Ты вовсе не хочешь, чтобы я заплакала, — сказала Эсме. — Я после этого ужасна злюсь. А я не хочу на тебя сердиться. Во всяком случае, сегодня — хочу только заставлять смеяться. — Она улыбнулась. — Потому что я очень люблю слушать твой смех — даже если иногда он меня раздражает.

— Потому что ты принимаешь меня таким, какой я есть, правда? Ты не пыталась меня переделать, только держалась за меня. Я тоже не хочу ни переделывать тебя, ни приручать, лишь бы ты была рядом со мной в полной безопасности. — Он поднял голову и дал себе утонуть в зеленой глубине ее глаз. — Я люблю тебя. Ты только верь в это.

— Я верю, — ответила она. — Я буду верить.

— Тогда скажи мне что-нибудь. Что угодно.

— Я люблю тебя, Вариан ShenjtGjergi, — прошептала Эсме. — Всем сердцем.

Он наклонился и потерся губами о ее губы. — Hajde,shpirtiim. Иди ко мне, мое сердечко.

 

От автора

Книга полковника Уильяма Мартина Лика «Путешествие по Северной Греции» вышла в 1835 году. Она, а также «Путешествие по Албании» Джона Кэма Хобхауса (1817 год) были моими главными источниками информации об Албании начала девятнадцатого века. Вот почему Янина и Превеза в этом романе — албанские города, хотя на современных картах вы их не найдете в границах этой страны.

В то время в Албании не было алфавита; до последнего времени фонетическое написание менялось от северного к южному диалекту, в зависимости от автора. Следовательно, писатели того времени записывали албанские слова так, каких слышали, — для английского уха нелегкая задача, — или в случае названий географических мест брали их версию на латыни, на итальянском или греческом языках. Я для простоты полагалась на современное албанское произношение, за одним-двумя исключениями. Так, Эсме живет не в Друзе, или Дураццо, или Диррачиуме, а в Дурресе.

В то же время я оставила без изменения некоторые турецкие слова, такие как й 'Аллах. В сегодняшней Албании они применяются редко, но в прошлом веке были во всеобщем употреблении.

За прояснение многочисленных лингвистических, физических и исторических загадок я благодарю моих родителей — Джорджа и Решу Чекани; сестру Цинтию Дрелингер; дядей Ментора, Стива и Джорджа Керксалли; моих кузин Скандер и Мариану Керксалли. Последние провели с нами, первыми, кто переехал в пятидесятых годах из Албании в США, три месяца в начале 1991 года.

За конструктивную критику, за советы, за мудрость и моральную поддержку я, как всегда, глубоко обязана моему мужу Вальтеру.

Однако любые грубые ошибки, которые могли вкрасться в повествование, полностью лежат на моей совести.