Лондон, 1828 год

Как выяснилось, не только французские аристократы желали запечатлеть свою внешность для потомков. Уже через неделю после того, как супруги Боумонт обосновались в скромном доме на Куинс-сквер, Лейла начала работать, и всю весну, лето и осень у нее отбоя не было от заказчиков. Работа не оставляла ей времени для светских развлечений, хотя Лейла сомневалась, что у нее вообще было бы много возможностей в этом плане. Ее лондонские клиенты и знакомые вращались в более высоких кругах, чем это было в Париже. Здесь положение женщины-художницы, не принадлежащей к аристократии, было куда более скромным, а распутная жизнь Фрэнсиса многих раздражала.

Впрочем, у него самого была масса друзей. Нельзя сказать, что в высшем свете Лондона не случались дебоши, наоборот, их было более чем достаточно, но аристократы все реже склонялись к тому, чтобы приглашать Боумонта к себе домой или на великосветские рауты и балы, где бы он мог танцевать с их женами. А поскольку не приглашали мужа, не приглашали, за редкими исключениями, и жену.

Однако Лейла была слишком занята, чтобы чувствовать себя одинокой, а беспокоиться о неприличном поведении Фрэнсиса было бесполезно. Во всяком случае, то, что для нее были закрыты двери домов высшего света, помогало ей отделять себя от его пороков и подлостей.

Так она и считала до наступления предрождественской недели, когда на пороге ее студии неожиданно появился герцог Шербурн — один из постоянных спутников Фрэнсиса и супруг ее последней модели, портрет которой Лейла как раз писала;

Краски на портрете леди Шербурн еще не высохли: Лейла закончила его только сегодня утром. Тем не менее герцог настоял на том, чтобы сразу за него расплатиться — причем золотом. Теперь портрет принадлежал ему и он мог делать с ним все, что захочет. В немом ужасе Лейла смотрела, как герцог вынул из кармана булавку для галстука и в бешенстве стал втыкать ее в лицо на портрете.

Лейла наблюдала за всем этим молча, но мозг ее работал. Она поняла, что герцог вымещает свою злобу не на ее работе, а на своей неверной — как он, видимо, считал — жене. Лейле не стоило труда сообразить, что это Фрэнсис наставил рога герцогу. И ей не нужно было знать детали этой любовной связи, чтобы понять, что на этот раз Фрэнсис переступил опасную черту.

Лейла также поняла, и весьма отчетливо, что стена, отделявшая ее жизнь от жизни мужа, рухнула. Опозорив Шербурна, Фрэнсис подверг опасности и ее. Лейла оказалась в ловушке: если она останется с мужем, его скандалы губительно скажутся на ее карьере, а если уйдет от него, Боумонт ее вообще уничтожит. Фрэнсису будет достаточно предать гласности правду о ее отце, и тогда Лейла погибнет.

Открыто Боумонт никогда ей не угрожал. В этом не было необходимости. Лейла понимала, по каким правилам он играет. Фрэнсис не заставлял ее спать с ним, потому что это, по его мнению, было слишком хлопотно. И все же Лейла была его исключительной собственностью. Она не должна была спать ни с кем другим и не должна была уходить от него.

Все, что она могла, — это как можно дальше от него отдалиться.

Лейла ничего не рассказала Фрэнсису о том, что произошло в студии, надеясь, что Шербурн из гордости тоже промолчит, и перестала писать портреты вообще под тем предлогом, что устала от работы и нуждается в отдыхе.

Фрэнсис, постоянно находившийся под действием алкоголя и опиума, ничего не заметил.

В качестве рождественского подарка он преподнес Лейле сережки с рубинами и бриллиантами, которые она надевала, когда он бывал дома, а после бросала в шкатулку, где лежали дорогие, но бесполезные безделушки, скопившиеся за десять лет.

Новый год Лейла встретила с Фионой в поместье Филиппа Вудли, одного из девяти братьев подруги.

Вернувшись домой в первый день нового года, Лейла услышала, как Фрэнсис громогласно требует к себе слуг, которые были отпущены по случаю праздников. Когда Лейла поднялась к мужу, чтобы напомнить ему об этом, она без особого удивления обнаружила, что Фрэнсис встретил новый год в своей комнате — в нос ударил такой отвратительно спертый воздух: смесь дешевых духов, табачного дыма и винного перегара, — что Лейла поспешила ретироваться.

Она вышла из дома, чтобы глотнуть свежего воздуха и пошла по Грейт-Ормонд-стрит. Лейла решила прогуляться до приюта подкидышей, позади которого было расположено кладбище, находившееся в ведении прихода церкви Святого Георгия. Она не знала никого из похороненных здесь. Поэтому и пришла сюда. Эти жители Лондона ничем не могли ее побеспокоить, даже воспоминаниями. Лейла часто приходила сюда в последние месяцы.

Она бродила между могилами уже не меньше часа, когда ее нашел Дэвид. Дэвид Ивз, маркиз Эйвори, был наследником герцога Лэнгфорда. Ему было двадцать четыре года, он был красив, богат, умен, и — что Лейлу беспокоило больше всего — он был одним из самых преданных друзей Фрэнсиса.

— Надеюсь, вы не возражаете, — сказал Дэвид, после того как они обменялись приветствиями. — Когда Фрэнсис сказал, что вы пошли прогуляться, я догадался, куда вы пойдете. Мне необходимо было вас повидать. — Дэвид смущенно отвел глаза. — Я хотел извиниться. Я знаю, что я обещал поехать к Филиппу Вудли.

Лейла понимала, что было глупо верить этому пустому обещанию маркиза и надеяться, что Дэвид начнет новый год по-новому, в компании приличных людей… может даже познакомится с подходящей молодой леди или по крайней мере с менее распущенными молодыми людьми.

— Я не была удивлена тем, что вы не появились. Празднество было — по вашим меркам — скучным.

— Я… я был болен. Я провел вечер дома.

Она решила, что не будет тратить свои чувства на праздного молодого повесу, склонного к саморазрушению, но все же ее сердце смягчилось и она сказала более дружелюбно:

— Мне жаль, что вы были больны. С другой стороны, сбылось мое желание: хотя бы одну ночь вы провели не с Фрэнсисом.

— Значит, вы бы хотели, чтобы я чаще болел, так я вас понимаю? — невесело пошутил Дэвид.

Лейла покачала головой:

— Вы вызываете во мне странные чувства, Дэвид. Вы пробуждаете во мне материнские инстинкты, а я всегда гордилась тем, что их у меня нет.

— Тогда назовите эти инстинкты «братскими». Они предпочтительнее. Меньше ранят мужскую гордость.

— Это зависит от точки зрения. Я, например, никогда не видела, чтобы Фиона щадила мужскую гордость своих братьев. Они все идут у нее на поводу, даже самый старший — Норбури, а вот мать не может с ними справиться. Я, видимо, принадлежу к материнскому типу.

— Думаю, Вудли не могут служить примером. Они скорее исключение. Всем известно, что настоящим главой семьи является леди Кэррол.

— А вы слишком мужчина, чтобы одобрить такое положение вещей, не так ли?

— Вовсе нет. — Эйвори усмехнулся. — Чего я не одобряю, так это то, что вы говорите о семье Вудли, вместо того чтобы пофлиртовать со мной. Мы с вами на кладбище. Что может быть более романтично?

Дэвид Ивз был одним из тех мужчин, с которыми Лейла могла бы кокетничать, потому что он не был опасен. Она ни разу не заметила даже намека на похоть в этих красивых серых глазах.

— Вам давно следовало знать, что художники самые неромантичные люди на свете. Не надо путать творцов с их творениями.

— Понятно. Я должен превратиться в краски на вашей палитре, а еще лучше — в чистый холст. Тогда вы сможете сделать из меня все, что вам вздумается.

«Меня огорчает то, что такая прекрасная женщина, как вы, глядя на мужчину, думает только о мольберте».

Лейла вспомнила низкий, вкрадчивый голос, крепкое объятие, осознание мужской силы… жар… и напряглась.

— Миссис Боумонт, — донесся до нее обеспокоенный голос Дэвида, — вам нехорошо?

Лейла очнулась.

— Нет, нет. Все в порядке. Я просто немного замерзла. Я не заметила, что уже поздно. Мне надо возвращаться домой.

Суррей, Англия, середина января 1829 года

Исмал лишь на мгновение остановился на пороге бального зала в доме лорда Норбури. Больше времени не требовалось. Ему лишь надо было убедиться, что она здесь.

Лейла Боумонт стояла у дверей, ведущих на террасу, и разговаривала с кем-то из гостей. На ней было платье терракотового цвета с темно-синей отделкой. Золотистые волосы были убраны в не слишком аккуратную высокую прическу, готовую вот-вот рассыпаться.

«Интересно, — подумал Исмал, — у нее те же духи или она смешала новую композицию?»

Исмал не знал, что бы он предпочел — новое или старое. Он вообще еще не знал, как ему себя с ней вести, и это его раздражало.

Хорошо, что здесь хотя бы нет ее отвратительного мужа. Он, наверное, забавляется с какой-нибудь размалеванной потной проституткой или сидит в опиумном бреду в каком-нибудь лондонском притоне. Согласно последним сведениям со времени его бегства в Лондон вкусы Фрэнсиса Боумонта не изменились, а тело и интеллект разрушались со страшной скоростью.

Именно этого Исмал и ожидал. Отрезанный от своей грязной маленькой империи, Боумонт опускался все ниже и ниже. У него уже не хватало ни ума, ни воли, чтобы создать что-либо подобное «Двадцать восемь». Тем более с нуля — а уж об этом Исмал позаботился.

Исмал тихо, но методично разрушил парижскую организацию, которую Боумонт покинул в такой спешке. Многие правительства уже не были озабочены проблемами, связанными с этим домом, и вздохнули с облегчением; Боумонту же больше ничего не оставалось, как заживо сгнить.

Фрэнсис Боумонт погубил столько жизней, столько причинил горя и страданий людям, что Исмал посчитал справедливым, если этот негодяй примет медленную и страшную смерть. Пусть он умрет такой же мучительной смертью, какой умерли из-за него многие другие — от пороков и болезней, от наркотиков, беспощадно разрушающих тело и мозг.

Другое дело — его жена, Исмал не ожидал, что мадам Боумонт покинет Париж вместе с мужем. Ведь их брак был пустой формальностью. Боумонт сам признавался, что не спит с ней уже пять лет. Он объяснял это тем, что супруга приходит в бешенство, когда он к ней прикасается. Она даже грозилась убить его. И хоть Фрэнсис обращал все это в шутку, заявляя, что, если мужчина не может спать с одной женщиной, все, что ему остается, — это найти другую. Исмал догадывается, что мадам Боумонт доставляла Не мало проблем своему мужу.

Ио пора было знакомиться с гостями. Хозяин дома подводил Исмала то к одной, то к другой группе. Когда Исмал перезнакомился с несколькими сотнями — так ему показалось — гостей, он позволил себе бросить взгляд в сторону террасы. Но он увидел лишь край красновато-коричневого платья — саму мадам Боумонт он как следует рассмотреть не мог. Она, как всегда, была окружена мужчинами.

Единственной женщиной, которую Исмал обычно видел рядом с ней, была леди Кэррол, но, по словам лорда Норбури, его сестра еще не прибыла в Лондон. Лейла Боумонт приехала на вечеринку с одной из кузин леди Кэррол.

Интересно, подумал Исмал, заметила ли его мадам Боумонт? Вряд ли. Вид ей загораживал какой-то верзила с всклокоченными волосами.

Как только Исмал мысленно послал его к черту, верзила тут же отошел в сторону. В этот момент Лейла Боумонт обвела взглядом зал… и увидела Исмала.

Он не улыбнулся. Он не смог бы улыбнуться, даже если бы от этого зависела его жизнь. Хотя мадам Боумонт стояла довольно далеко от Исмала, он понял, что она его узнала, и это вызвало в его душе непонятное волнение.

Исмал незаметно отделился от группы гостей, с которыми его только что познакомили, и так же незаметно смешался с теми, кто окружал мадам Боумонт. Болтая то с одним, то с другим из мужчин, он проложил себе дорогу в самую середину кружка, где с высоко поднятой головой стояла Лейла Боумонт.

Исмал поклонился:

— Мадам.

Она едва кивнула:

— Месье.

Когда Лейла представляла Исмала тем, кто стоял рядом с нею, голос ее заметно дрожал от сдерживаемого волнения. Исмал же оставался спокоен и невозмутим.

Дождавшись, когда кавалеры Лейлы один за другим отошли от нее, он, делая вид, что крайне удивлен, спросил:

— Надеюсь, это не я прогнал всех ваших друзей? Иногда я, не желая того, могу кого-либо оскорбить. Виной, очевидно, мой плохой английский.

— Неужели?

Лейла изучала его лицо внимательным взглядом художника.

Исмал почувствовал себя неловко, и это вывело его из себя. Он не должен позволять себе сердиться, но мадам уже так давно его раздражает, что он стал слишком болезненно на это реагировать.

Исмал так же пристально посмотрел на Лейлу.

Ее щеки еле заметно порозовели.

— Надеюсь, месье Боумонт здоров?

— Да.

— А ваша работа по-прежнему…

— Да, очень хорошо.

— Вы теперь поселились в Лондоне?

— Да.

Короткие односложные ответы свидетельствовали о том, что ему удалось заставить ее перестать думать о живописи. Пока этого достаточно, сказал себе Исмал и улыбнулся.

— Вам, наверное, хочется послать меня к черту?

— Конечно же, нет.

Исмал посмотрел на руки мадам. Лейла нервно поглаживала большим пальцем правой руки левое запястье.

— Я полагаю, вам хотелось послать меня к черту при нашей самой первой встрече? Я даже подумал, уж не из-за меня ли вы так поспешно сбежали из Парижа?

— Мы не сбежали.

— И все же я уверен, что чем-то вас обидел. Вы уехали даже не попрощавшись.

— Мы ни с кем не попрощались. У нас не было времени. Фрэнсис очень… — Взгляд Лейлы стал настороженным. — Муж решил уехать, а если Фрэнсис что-то решит, он не любит откладывать.

— Вы обещали написать мой портрет, — тихо сказал Исмал. — Я был страшно разочарован.

— Полагаю, сейчас вы уже оправились от своего разочарования, месье.

Исмал сделал шаг, чтобы быть ближе к Лейле. Она не шелохнулась. Сцепив руки за спиной, Исмал опустил голову.

Он оказался достаточно близко, чтобы уловить запах ее духов. Аромат был прежним. И напряжение, которое Исмал так хорошо запомнил, было таким же — притяжение и… сопротивление.

— И все же портрет — это достаточный повод, чтобы приехать в Лондон. Именно так я сказал вашей очаровательной подруге леди Кэррол, которая меня пожалела, как видите, и не только пригласила побыть с ее семьей и гостями в этом живописном месте, но и приказала одному из своих братьев сопровождать меня, чтобы я не заблудился.

Исмал поднял голову и увидел в карих глазах Лейлы целый ураган чувств — злость, тревогу, сомнение… и что-то еще, чего он не смог распознать.

— Похоже, это Фиона как раз и заблудилась. Она уже давно должна быть здесь.

— Очень жаль. Она пропустит танцы. Слышите, уже заиграла музыка? — Исмал посмотрел по сторонам. — Я ожидал, что несколько английских джентльменов, стоявших рядом с вами, захотят пригласить вас на первый танец, но что-то я никого не вижу. Неужели нет претендентов?

— Просто я знаю себя. Если я начну прямо сейчас, меня не хватит на весь вечер. Поэтому я оставила за собой только четыре танца.

— Пять, — сказал Исмал, протягивая руку.

— Потом… возможно.

— Потом вы мне откажете. У вас начнут болеть ноги. Вы устанете. К тому же и я могу устать и тогда… собьюсь с шага. Помнится, со мной такое уже случалось и после этого я ни разу с вами не танцевал. — Исмал понизил голос: — Надеюсь, вы не станете заставлять меня вас уговаривать?

Лейла взяла его руку.

— Сегодня утром? — недоверчиво повторила Фиона. — Ты серьезно? Ты здесь всего два дня. И я только что приехала.

— Ты должна была давно приехать. — Лейла сунула в чемодан свое бальное платье.

Они разговаривали в спальне, отведенной Лейле. Было восемь часов утра, а бал кончился почти на рассвете, но Лейла успела хорошо отдохнуть. Она спала как убитая. И это неудивительно: Лейла легла спать с таким чувством, словно провела пять лет на каторге под неусыпным оком безжалостного надсмотрщика, роль которого исполнял Эсмонд. Весь вечер прошел в борьбе, но будь ее воля, Лейла предпочла бы открытую войну с применением настоящего оружия. Но как бороться с тенью, с инсинуациями, с намеками? Графу отлично удавалось делать вид, что он ведет себя пристойно, а на самом деле он все время заставлял Лейлу испытывать неловкость? Фиона села на постель.

— Признайся, ты убегаешь от Эсмонда?

— В общем-то да.

— Ну и зря.

— Я не могу с ним справиться, Фиона. Его невозможно понять. Фрэнсис был прав.

— Фрэнсис пьяный болван.

Лейла скатала нижнюю юбку и положила ее в угол чемодана.

— Но он не глуп. И разбирается в людях.

— Твой муж ревнует, потому что не обладает теми качествами, которые есть у Эсмонда. Он мог бы когда-то ими обладать, но теперь уже поздно. Этот грубиян никогда тебя не заслуживал. А уж твоей верности тем более. Тебе давно надо было завести любовника, моя дорогая.

— А у тебя он есть?

— Нет, но лишь потому, что я еще не нашла подходящего, а вовсе не из какого-то дурацкого принципа.

— Я никогда не стану шлюхой.

— Слово «шлюха» придумали мужчины исключительно для того, что оскорбить женщин. А мужчина — повеса, вольнодумец! Чувствуешь, как эффектно звучит? Женщина же, которая ведет себя как они, — шлюха, уличная девка, проститутка… черт, и этот список бесконечен! Я один раз попыталась подсчитать. Представляешь, в английском языке в десять раз больше слов для описания женщины, любящей удовольствия, чем для такого же мужчины. Не кажется ли тебе, что над этим стоит задуматься?

— Зачем мне задумываться? Я вообще не желаю об этом думать. Какая разница сколько есть слов и какие они. Я никогда не опущусь до уровня Фрэнсиса.

Фиона вздохнула.

— Ты даже не начала флиртовать с этим прекрасным графом. А он не потащит тебя в постель силой, дорогая. Уверяю тебя, у моего брата приличный дом, и ты можешь остаться на неделю, не рискуя, что тебя продадут в белое рабство.

— Нет. Он… вероломный. Я не знаю, как тебе это объяснить. Разве ты сама не видишь? Фрэнсис был, как всегда, прав. Эсмонд каким-то образом влияет на людей. Это похоже на… ах, я не знаю. На гипноз, что ли.

Фиона удивленно подняла брови.

Лейла не стала винить подругу. Это действительно похоже на безумие. Она села рядом с Фионой.

— Я приняла твердое решение не танцевать с ним. А потом… о, это звучит смешно… но на самом деле… Он грозился, что начнет меня уговаривать.

— Уговаривать, — без всякого выражения повторила Фиона.

— И сразу же именно этого мне и не захотелось. — Лейла посмотрела на свои руки и увидела, что от волнения трет большим пальцем правой руки левое запястье. Она нахмурилась. Он и это заметил. Он замечал все. Он понял, что ей неловко, и воспользовался этим. Эсмонд пригрозил ей, что станет уговаривать ее, потому что знал — знал! — что еще больше ее запутает.

— Я думаю, что дело вовсе не в графе. Просто у тебя расстроены нервы, а в этом виноват Фрэнсис, ну и слишком напряженная работа. Ты же сама признавалась.

— Дела Фрэнсиса не имеют ко мне никакого отношения. Если бы я подстраивалась под его настроения, я бы сошла с ума. Но я знаю, что он пьет и принимает наркотики, и не обращаю на это внимания. Это у него расстроены нервы. Пока он не мешает мне работать, мне все равно, что он делает. Я его почти не вижу, а слугам платят хорошие деньги, чтобы они за ним убирали.

— И все же ты предпочитаешь к этому вернуться? Хотя стоит тебе только поманить пальчиком, и граф Эсмонд будет твоим.

— Я сильно сомневаюсь в том, что месье прибежит, стоит женщине его поманить. Подозреваю, что все как раз наоборот. Он делает только то, что захочет.

Лейла встала и принялась снова паковать чемоданы. Уже через час, несмотря на нескончаемые уговоры Фионы, все вещи были уложены, а еще через час наемный экипаж увозил Лейлу из Норбури-Хауса в Лондон.

Уже к полудню она была дома. Сменив дорожный костюм на домашнее платье, Лейла надела рабочий халат и направилась в студию. И только там и тогда она осознала, в каком смятении пребывала ее душа с того момента, как она увидела Эсмонда на балу в доме Норбури.

К счастью, Лейле не надо было ломать голову, чем ей сейчас заняться. Перед тем как уехать из Лондона, она поставила перед мольбертом кое-какие предметы, намереваясь написать натюрморт. Они так и стояли, потому что слугам было строго-настрого велено не убирать в студии, если только им этого не прикажут.

Нагромождение бутылок, кувшинов и стаканов на первый взгляд казалось беспорядочным, а на самом деле это была довольно оригинальная художественная композиция. Надо было лишь смотреть, полностью сконцентрироваться и писать то, что видишь.

Лейла сконцентрировалась, смешала на палитре краски и сделала набросок… лица.

Не веря своим глазам, Лейла уставилась на холст. Это было лицо человека, от которого она сбежала.

С бьющимся сердцем Лейла соскребла краску мастихином и начала работу заново. Она снова сконцентрировала внимание на предметах, но под ее кистью снова появилось то же лицо.

Лейла знала, в чем причина. Лицо Эсмонда преследовало ее, потому что он был загадкой. Она умела — интуитивно — читать по многим лицам. Но только не по его.

Эта загадка мучила Лейлу еще в Париже. В течение десяти месяцев она не видела Эсмонда и отказывалась даже думать о нем. Но после десяти минут, проведенных в его обществе в Норбури-Хаусе, Лейла опять начала теряться в догадках. Она не могла понять, что именно он делает и как он это делает — говорили ли правду его глаза или они лгали, был ли чувственный изгиб его губ реальностью или просто иллюзией.

Эсмонд застал ее врасплох. Он понимал, что она чувствует, и ему это не нравилось. Лейла видела, что граф сердится — всего на секунду в глубине этих бездонных синих глаз вспыхнула злая искра и тут же исчезла. Эсмонд уличил Лейлу в том, что она попыталась заглянуть под маску, которой он прикрывался, и это ему тоже не понравилось. И вот теперь этот господин заставил ее уехать и сделал это одними глазами… одним лишь взглядом, но таким жгучим, что Лейла, словно обожженная, отступила.

Но где-то в глубине души, в самом темном ее уголке, Лейла хотела, чтобы этот взгляд снова ее обжег.

Возможно, именно этот темный уголок ее души, а вовсе не ее артистические наклонности влекли Лейлу к Эсмонду. Ведь она могла уйти в любую минуту, могла небрежно поздороваться и отвернуться, однако она этого не сделала. Не смогла. Хотела и… не хотела.

И сейчас, когда Эсмонд находился в сотнях миль от нее, Лейла не могла вытеснить его из своей головы даже работой. Он был внутри этой работы, и у Лейлы не было сил его прогнать.

У нее начало стучать в висках. Отбросив кисть, Лейла швырнула палитру о холст, сбив на пол краски и растворители. Слезы бессильной ярости потекли по ее щекам, и она начала метаться по студии, сбрасывая на пол все, что попадалось ей на пути. Лейла едва соображала, что делает, но ей было все равно. Она хотела только одного — крушить все вокруг.

— Черт побери, дорогая, твои крики, наверное, слышны на том конце города, — вдруг услышала она за спиной удивленный голос мужа.

Лейла резко обернулась. Фрэнсис стоял на пороге, держась руками за голову. Его волосы были спутаны, он был небрит.

— Ты мешаешь мне спать.

— Мне наплевать, спишь ты или нет, — со слезами в голосе крикнула Лейла. — Мне на все наплевать, а особенно на тебя.

— Подходящее же ты выбрала время для одной из своих истерик. И вообще, какого черта ты делаешь дома? Ты собиралась пробыть в Норбури-Хаусе всю неделю. Ты вернулась домой только для того, чтобы устроить скандал?

Фрэнсис вошел в студию и огляделся.

— Судя по тому, какой здесь раскардаш, сегодня у тебя один из самых удачных дней.

Прижав руку к бешено стучащему сердцу, Лейла в недоумении посмотрела на погром. Господи, у нее снова был приступ истерии.

Лейла увидела, что Фрэнсис собирается поднять мольберт.

— Не трогай! — почти взвизгнула она. — И убирайся отсюда!

— Значит, так обстоят дела? — Боумонт внимательно посмотрел на жену. — Сохнешь по красавчику графу? — Фрэнсис отбросил мольберт. — Может, думаешь вернуться в Париж и стать одним из мотыльков, которые вьются вокруг него?

Головная боль понемногу проходила, но злость и подавленность остались.

— Уходи. Оставь меня в покое, — процедила Лейла сквозь зубы.

— Боюсь, Эсмонд не справится с темпераментной художницей. И еще неизвестно, как он отнесется к истерикам мадам? И каким образом он будет тебя успокаивать? Трудно предугадать — он человек непростой. Может быть, будет тебя бить? Тебе это понравится, любовь моя? Знаешь, все может быть. Некоторым женщинам это нравится.

— Прекрати сейчас же. Оставь меня в покое. Делись своими бреднями со своими шлюхами.

— Когда-то ты была одной из моих шлюх. — Боумонт оглядел Лейлу с головы до ног. — Разве ты забыла? А вот я помню. Ты была такая молодая, такая свежая и так старалась мне угодить. А когда избавилась от своей девичьей застенчивости, стала просто ненасытной. Но этого и следовало ожидать, не так ли? Яблоко от яблони недалеко падает. Я имею в виду твоего папашу.

Лейла похолодела. Еще ни разу с тех пор, когда Фрэнсис впервые рассказал ей о темных делах отца, он так откровенно не говорил о нем.

— Я вижу, тебя это шокирует. — Боумонт ухмыльнулся. — Какой же я был дурак, что не подумал об этом раньше. Но в Париже было так мало поставлено на карту. Какое дело французам до того, кем был твой папаша и чем он занимался? А вот англичане… англичане —другое дело, не правда ли?

— Ах ты, ублюдок.

— Не надо было заставлять меня ревновать, Лейла. Тебе не следовало рисовать лицо человека, которого ты не видела уже почти год. Или видела? Может, ты встречалась с ним тайком? Он тоже был в доме у Норбури? Почему бы тебе не рассказать об этом? Впрочем, мне не составит труда самому все узнать. Так он был там? — возмущенно спросил Фрэнсис.

— Да, был, — отрезала Лейла. — И я уехала. К черту твои отвратительные подозрения! А если твоим вывернутым мозгам этого мало, расспроси своих друзей — спроси кого угодно. Граф только что приехал в Англию.

— А каким же образом он попал в Норбури-Хаус, ты мне можешь объяснить?

— Откуда мне знать? Пригласили, наверное. Почему бы и нет? Он в родстве по крайней мере с половиной аристократов. Во всяком случае, во Франции.

— Бьюсь об заклад, что его пригласила Фиона. Как всегда сводничает.

— Как ты смеешь…

— О! Я знаю, что у нее на уме. Эта волчица хочет помочь тебе сделать из меня рогоносца.

— Рогоносца? — с горечью отозвалась Лейла. — А как называется то, что ты сделал из меня? Как называют жену? А может быть, титул «жена» в таких обстоятельствах уже сам по себе шутка?

— А кем бы ты хотела быть? Может, ты желаешь развестись со мной? — Фрэнсис рассмеялся. — Даже если бы ты могла себе это позволить, тебе бы это не понравилось/Впрочем, почему бы нет? Скандал мог бы очень помочь твоей карьере.

— Моей карьере пришел бы конец, и ты это отлично понимаешь, мерзавец.

— Не думай, что я не устрою скандал, если ты попытаешься мне изменить. — Отшвырнув ногой холст, Фрэнсис подошел к Лейле. — А еще не надейся, что я не заставлю тебя расплатиться со мной наедине. Догадываешься, чем тебе придется расплачиваться, драгоценная моя?

Боумонт стоял почти рядом. Лейлу захлестывало отвращение, но она не отступила. Если ему хотя бы на мгновение покажется, что она сомневается в собственных силах и воле, он тоже в них засомневается. Гордо подняв голову, Лейла окинула Фрэнсиса ледяным взглядом.

— Ты больше его никогда не увидишь, — сказал Боумонт. — И Фиону — тоже.

— Ты не смеешь приказывать мне, кого я могу видеть, а кого — нет, — отрезала Лейла.

— Черта с два! Я буду говорить все, что захочу… а ты будешь мне повиноваться.

— Да пошел ты к дьяволу! Не смей мне указывать. Я не стану подчиняться блудливому хаму!

— Прикуси свой ядовитый язык, лицемерка! Я позволял тебе делать то, что ты хочешь, смирился с тем, что ты перестала пускать меня в свою постель — и вот награда! Ты улизнула в Норбури-Хаус, чтобы обвить ногами этого…

— Заткни свой вонючий рот! — Глаза Лейлы наполнились горячими слезами. — Убирайся! Почему бы тебе не упиться до чертиков? Тебе же так нравится этот яд. Хоть бы ты отравился своими наркотиками! И когда только ты отстанешь от меня!

— Проклятие! Если бы у меня не раскалывалась голова, я бы… — Фрэнсис поднял руку. Он был настолько взбешен, что готов был ударить Лейлу. Она знала это, но не дрогнула.

Боумонт посмотрел на свою руку и криво улыбнулся.

— Но не могу же я задушить тебя. Ведь я тебя обожаю. — Он пощекотал Лейлу под подбородком. — Капризная шлюшка. Поговорим об этом потом, когда ты успокоишься. Ты ведь не войдешь ко мне в комнату и не ударишь меня по голове каким-нибудь тупым предметом, а, любовь моя? Помни, мы не во Франции. Английские судьи не так снисходительны к женщинам. Они многих перевешали — а среди них было Не мало хорошеньких.

Лейла не ответила, она смотрела в пол, дожидаясь, пока Фрэнсис выйдет из студии.

Она так и стояла, пока его шаги не стихли в конце коридора. Услышав, что дверь в комнату мужа захлопнулась, Лейла устало опустилась на софу.

Она его не боится, уверяла себя Лейла. Любой скандал, который закатывал ей Боумонт, задевал и его. Он это поймет, когда придет в себя после попойки. Если сумеет оправиться.

За те десять месяцев, что они прожили в Лондоне, Фрэнсису становилось все хуже. Были дни, когда он не вставал с постели до самого вечера. Чтобы спать, он принимал опиум, а когда просыпался, снова его принимал, чтобы снять головную боль.

Ему все время нужно было что-нибудь — выпивка или опиум, чтобы притупить беспокойство, или раздражительность, или головную боль, а еще — чтобы поддерживать это безумное существование, которое он называл жизнью.

Не надо было ссориться с ним. Фрэнсис и без того болен.

Лейла встала и подняла ненавистный мольберт. Зачем только она закатила истерику. Все случилось только потому, что она позволила Эсмонду вывести ее из душевного равновесия. Она выставила себя дурой, сбежав из дома Норбури, и вдобавок наболтала Фионе какую-то чушь про гипноз, прости Господи!

— Я скоро стану такой же ненормальной, как Фрэнсис. Только оттого, что живу с ним в одном доме.

Из дальнего конца коридора донесся грохот и треск.

— Все правильно, несчастный пьяница. Переворачивай и круши мебель. Кидайся вещами. Может, это происходит оттого, что ты живешь со мной?

Лейла поправила мольберт, поставила на него холст, достала из шкафа новый набор красок, собрала по разным углам студии разбросанные кисти и решительно принялась за работу.

Ее голову — если не сердце — прочистила недавняя буря, и ей в конце концов удалось стереть даже следы изображения графа Эсмонда.

Работая, Лейла размышляла о том, что все-таки может уйти от Фрэнсиса. Она могла бы уехать из Англии и изменить имя, как уже сделала однажды. А художницей она может быть где угодно. Ей всего двадцать семь. Еще не поздно начать все сначала. Но она подумает об этом потом, когда немного успокоится и поговорит с Эндрю Эриаром. Он уже не был ее опекуном, но оставался поверенным. Эндрю даст совет и поможет.

Поскольку руки и голова Лейлы были заняты, она не заметила, как пролетело время. Лейла взглянула на часы, лишь когда закончила картину и стала мыть кисти. Оказалось, она работала много часов и, слава Богу, никто ей не мешал. Но почему до сих пор не принесли чай, черт возьми!

Лейла уже собиралась дернуть за шнур звонка, когда в студию вошла миссис Демптон со стопкой постельного белья. Служанка оглядела беспорядок в студии и неодобрительно поджала губы.

Лейла сделала вид, что ничего не заметила. Они с Фрэнсисом, очевидно, не были идеальными хозяевами. В течение десяти месяцев у них трижды менялся весь штат слуг, которые почему-то каждый раз были недовольны Лейлой.

— Когда будет готов чай?

— Через минуту, мэм. Я просто надеялась сначала сменить постельное белье у мистера Боумонта, но дверь в его комнату все еще закрыта.

Миссис Демптон знала, что в таких случаях стучать опасно. Когда дверь в комнату Фрэнсиса была заперта, его ни в коем случае нельзя было беспокоить, разве что в доме начался бы пожар. Сегодня миссис Демптон наверняка слышала, что произошло, когда жена хозяина потревожила его сон.

— Тогда ему придется подождать со свежим бельем до завтра, — заявила Лейла.

— Да, мэм, но он специально меня попросил и приказал мистеру Демптону приготовить ему ванну. Но теперь вода уже почти остыла, и я сказала мистеру Демптону не наполнять снова ванну, пока хозяин не откроет дверь. В прошлый раз…

— Да, миссис Демптон, я вас понимаю.

— А мистер Боумонт попросил приготовить ему к чаю пончиков, которые я с радостью испекла. Он так мало ест, мышка и та умерла бы. Но теперь пончики остыли и зачерствели, вода в ванне тоже остыла, вам не принесли чай, а белье я так и не сменила. — Разочарование миссис Демптон переросло в суровое обвинение.

Она, очевидно, была уверена, что во всем виновата Лейла. Хозяйка поссорилась с мужем, он обиделся и заперся у себя в комнате, а слуги теперь должны отдуваться.

Но скорее всего Фрэнсис отдал распоряжения миссис Демптон после ссоры и вряд ли намеревался спать так долго. Лейла нахмурилась. Фрэнсис жаловался на головную боль — значит, он принял опий и заснул. Впрочем, ничего нового в этом не было.

Все же Лейла ощутила легкое беспокойство.

— Я загляну к нему, — сказала она миссис Демптон. — Вдруг — у него назначена какая-нибудь встреча. Он рассердится, если проспит ее.

Лейла вышла из студии, быстро прошла в конец коридора и постучала в дверь комнаты Фрэнсиса.

— Фрэнсис? — Ответа не было. Лейла постучала еще раз и позвала его громче. Никакого ответа. — Фрэнсис! — крикнула она и забарабанила в дверь.

Тишина.

Осторожно открыв дверь, Лейла заглянула. Ее сердце остановилось.

Боумонт лежал на ковре возле кровати, держась одной рукой за ножку опрокинутой прикроватной тумбочки.

— Фрэнсис! — снова крикнула Лейла, хотя поняла, что он ее не слышит, что его уже нельзя разбудить. Никогда.

Миссис Демптон прибежала на ее крик, остановилась как вкопанная на пороге и издала душераздирающий вопль.

— Убийство! — вопила она, пятясь от двери. — Помоги нам, Господи! Том, иди скорее сюда! Она его убила!

Не обращая внимания на миссис Демптон, Лейла опустилась рядом с неподвижным телом мужа и пощупала его пульс на запястье и шее. Пульса не было. Тело было холодным. Боумонт не дышал. Он был мертв.

Лейла слышала вопли миссис Демптон в коридоре, тяжелые шаги Тома, поднимавшегося по лестнице, но это все было где-то далеко, в другом мире.

Ошеломленная, Лейла огляделась.

Везде валялись осколки стекла: бело-голубые от разбитого кувшина, гладкие, чистые — от стакана, зазубренные — от бутылочки из-под настойки опия.

— Миссис?

Она взглянула в морщинистое лицо Тома.

— Он… он… Пожалуйста, вызовите доктора. И… и пошлите за мистером Эриаром. Только быстро.

Том опустился на колени рядом с Лейлой, тоже проверил, есть ли признаки жизни, и покачал головой.

— Доктор ему уже не поможет, миссис. Мне очень жаль. Он…

— Я знаю. — Лейла поняла, что произошло. Врач предупреждал его. Да и Фрэнсис сам обо всем знал. Он не раз говорил ей, что неправильная доза может оказаться смертельной.

Лейле хотелось выть.

— Вам лучше поторопиться, Том. Доктор все же нужен, для того чтобы…

Чтобы подписать свидетельство о смерти. Ох, уж эти бумаги. Жизнь уходит, а бумаги остаются. Жизнь ушла, а то, что когда-то было живо, кладут в ящик и зарывают в землю. Всего несколько часов тому назад Фрэнсис еще орал на нее, а теперь…

Лейлу передернуло.

— Пошлите за доктором. И за мистером Эриаром. Я останусь с… с моим мужем.

— Вы вся дрожите, — сказал мистер Демптон. Он подал ей руку. — Вам лучше уйти. Миссис Демптон останется с ним.

Она слышала, как миссис Демптон громко плачет и причитает в коридоре.

— Вашей жене нужно, чтобы вы за ней присмотрели, — изо всех сил стараясь говорить спокойно, сказала Лейла. — Попытайтесь ее успокоить… но прошу вас… пошлите за доктором. И за мистером Эриаром.

Том Демптон неохотно послушался. Лейла слышала, как он спускался по лестнице, а его жена шла за ним, причитая:

— Это она его убила, Том. Как она на него кричала! Желала ему смерти, говорила, чтобы он сгорел в аду. Я так и знала, что этим кончится.

Демптон что-то нетерпеливо проворчал в ответ, и дверь захлопнулась. Причитания миссис Демптон немного поутихли, но совсем она не успокоилась и не вернулась наверх.

— О, бедный Фрэнсис… — прошептала Лейла. — Господи, прости меня. Ты не должен был умереть в одиночестве. Я бы держала тебя за руку. Держала бы, клянусь. Ты когда-то был добр ко мне. За это… О, бедный, глупый Фрэнсис!

Слезы потекли по ее щекам. Лейла наклонилась, чтобы закрыть Боумонту глаза, и вдруг она почувствовала странный запах. Она глянула на разбитую склянку опия, содержимое которой вылилось на ковер рядом с головой Фрэнсиса. Но это не был опий. Запах был больше похож на запах… чернил.

Лейла снова принюхалась, потом отпрянула и похолодела. На полу были разлиты лишь вода и настойка опия. Ничего больше, никакого одеколона не было. Но запах она узнала.

Лейла оглядела комнату.

Она слышала грохот и треск. Падая, муж опрокинул тумбочку и кувшин с водой, стакан и склянка упали на пол и разбились. После этого не было никаких звуков. Ни криков о помощи, ни ругательств. Сначала раздался грохот, а потом наступила тишина.

Смерть Фрэнсиса, очевидно, была мгновенной.

Лейла заставила себя наклониться и снова принюхалась. Незнакомый запах был не только в комнате, но и на губах мужа. Очень слабый, но явный: запах горького миндаля. Почему она подумала, что это чернила?

Мозг отказывался думать, но Лейла его заставила. Чернила. Доктор. В Париже к ней приходил доктор. Это было очень давно. Доктор велел оставить открытыми окна. Он взял в руки бутылочку синих чернил — это была берлинская лазурь — и сказал, что можно заболеть от одного ее запаха.

«Художники такие беспечные, — сказал доктор. — Они проводят свою жизнь среди самых страшных ядов. Знаешь, из чего сделаны эти чернила, детка? Из синильной кислоты».

Синильная кислота. Симптомы появляются в считанные секунды. Смерть наступает через несколько минут. Сердце постепенно останавливается… начинаются конвульсии… потом удушье. Эта кислота — один из самых сильных смертельных ядов, потому что действует почти мгновенно. Так сказал доктор. Обнаружить признаки этого яда очень трудно. Остается лишь запах горького миндаля.

Кто-то отравил Фрэнсиса синильной кислотой!

Лейла закрыла глаза.

«Это она его убила. Ты слышал… Сказала, чтобы он сгорел в аду.

Английские судьи… они перевешали многих — и среди них было Не мало хорошеньких женщин…»

«Будет судебное разбирательство. Суд присяжных. Они все узнают. О папе…» — подумала Лейла.

«Яблоко от яблони недалеко падает…»

Сердце Лейлы стучало как бешеное. У нее нет шансов. Присяжные поверят, что она виновата, что порок у нее в крови.

Нет, нет. Ее не повесят.

Лейла встала. У нее подгибались колени.

— Это был несчастный случай, — в беспамятстве шептала она. — Прости меня, Господи, но это не что иное, как несчастный случай. Я не виновата.

Ей надо подумать. Не спеша. Спокойно.

Синильная кислота… Горький миндаль. Да, чернила!

Лейла тихо выскользнула из комнаты и посмотрела через перила лестницы вниз. Рыдания и причитания миссис Демптон доносились из холла, где она ждала мужа, который должен был вернуться с доктором. Они будут здесь с минуты на минуту.

Лейла понеслась в студию, схватила бутылочку с берлинской лазурью и через несколько секунд уже снова была в комнате Фрэнсиса.

Дрожащими пальцами она откупорила бутылочку и положила ее на бок среди осколков рядом со склянкой опиума. Чернила вылились на ковер, и запах миндаля усилился.

О, этот запах! Она не должна оставаться здесь и вдыхать его. Доктор говорил, что даже от одного запаха можно заболеть.

Лейла встала и остановилась на пороге, хотя ей хотелось убежать как можно скорее и как можно дальше. Ей хотелось упасть в обморок или почувствовать тошноту — все что угодно, только чтобы не быть в полном сознании. Но она заставила себя остаться. Ей нельзя убегать. Она не должна оставлять Фрэнсиса одного. Ей необходимо подумать и подготовиться.

Снизу доносились какие-то звуки, но Лейла их не замечала. Она должна успокоиться. Никаких слез. Она не может рисковать и потерять над собой контроль.

Услышав шаги на лестнице, Лейла не обернулась. Она не могла. Не была готова. Она боялась выдать себя.

Шаги приближались.

— Мадам.

Голос был таким тихим, что Лейла не была уверена, что слышала его. Все в доме, казалось, говорили шепотом. «Яблоко от яблони…» «Вешают хорошеньких…»

— Мадам.

Лейла медленно повернула голову и увидела… нечеловечески синие глаза и копну отливавших золотом волос. Как он здесь оказался? Лейла даже не была уверена, что это он. Слезы жгли ей глаза, но плакать нельзя. И шевелиться нельзя, иначе она разобьется на осколки, как стакан, как кувшин…

— Я н-не могу, — пробормотала она. — Я должна…

— Да, мадам.

Лейла покачнулась, и Исмал подхватил ее на руки. И тогда она, разбившись на мелкие осколки, уткнулась лицом в его пальто и заплакала.