Следующая среда застала Диабло на страницах «Аргуса» все еще смертельно истекающим кровью.

Его слуга Пабло, спеша к хозяину, поскользнулся в луже крови, свалился на него сверху и тут же принялся рыдать.

– Тьфу. Пшел вон. Ты, вонючая каналья. – Эти слова исходили от трупа.

От вони Пабло хозяин очухался столь же быстро, словно ему сунули под нос нюхательную соль. И в скором времени выяснилось, что смертоносная ложка прошла на несколько дюймов ниже сердца, и хотя из Диабло кровь лилась, как из резаной свиньи, но до смерти истечь он не успел. Ту капель, которую он слышал в бреду, устроило содержимое бутылки, опрокинутой Мирандой в пылу борьбы.

Если бы она не заехала Диабло в пах, когда воткнула в него ложку, от чего он упал на колени, то он мог бы устоять на ногах и умудрился бы поймать негодницу. А вместо того он грохнулся на землю и на время потерял сознание. В голове стучал молот, бок кровоточил, а уж нижние сферы, наверно, отбили напрочь, но сам-то он был жив. И пребывал в бешенстве.

Лондон возликовал и, с жадностью набросившись, продолжил чтение.

И когда история подошла к своему завершению, тот же Лондон единодушно издал вздох облегчения.

Настоящим злодеем пьесы оказался Орландо, что он и доказал впоследствии. Диабло, как положено всем героям, спас героиню, нашел «Розу Фив» и разделался со злодеем.

И герой с героиней отныне зажили долго и счастливо.

А в Эйнсвуд-Хаузе в библиотеке устроили громкое чтение заключительных глав.

При содействии своего кузена маркиза Дейна ее светлость оказала честь публике, включающей ее мужа, жену Дейна с сыном, Элизабет, Эмили, Тамсин, Берти, Джейнза, а также тех слуг, кому улыбнулось счастье оказаться в пределах слышимости собственных ушей.

Дейн появился в Лондоне и очутился у Эйнсвуд-Хауза в тот самый момент, чтобы стать свидетелем, как безжизненное тело его кузины вносят в дом. Он удерживал и успокаивал Эйнсвуда в углу спальни, пока врач оказывал помощь жене друга. Когда все закончилось, Дейн выскользнул вслед за доктором, оставив Эйнсвуда ссориться с женой.

Следующим вечером Дейн ссорился уже со своей собственной супругой, которая, вопреки указаниям, оставила Аткорт и отправилась с самоубийственной поспешностью в лондонскую резиденцию Дейнов. Она притащила с собой Дьявольское Отродье, потому что, по ее словам, тот беспокоился за своего папочку и завывал так, что хоть «караул» кричи, когда Джессика попыталась уехать без мальчишки.

Сегодня, однако, Доминик на удивление хорошо вел себя. Он тихо и смирно сидел на ковре между Эмили и Элизабет, и, затаив дыхание, слушал увлекательную историю. Даже во время получасового перерыва на отдых, предшествовавшего двум последним главам, он спокойно играл со Сьюзен и позволял девочкам закармливать себя конфетами в количестве, вряд ли шедшем ему на пользу.

Вир не был уверен, понимал ли ребенок эту сказку или его очаровали чтецы. Он боготворил отца, и, само собой разумеется, верил, что все должны сидеть тихо и внимать с благоговением, когда читает папочка. Можно было бы ожидать, что внимание мальчика ослабнет, когда за чтение возьмется кто-то другой.

Однако не тут-то было. Другим же чтецом была Гренвилл, а она ведь не просто читала. Она каждого героя по очереди представляла в лицах, наделяя его особым голосом и манерами. Короче, она играла, хотя клятвенно обещала Виру, что не покинет диван.

Доминик все время сидел на месте, как околдованный, и по окончании громко захлопал в ладоши и кричал «Браво», как все взрослые, потом вскочил, чтобы присоединиться к овациям стоя.

Гренвилл приняла эту дань с глубоким поклоном. И в той же нарочито театральной манере, каковой удостоила герцога Эйнсвуда после своего представления в «Голубой Сове», сняв воображаемую шляпу.

Только сейчас Вир осознал, почему тот поклон так навязчиво отпечатался в его памяти. Он уже видел его точную копию задолго до того, как положил глаз на Гренвилл.

Эйнсвуд лицезрел этот поклон впервые еще школьником в Итоне.

Он повернулся к Дейну, который хмурил брови, глядя на кузину.

– Узнаешь ведь? – обратился к нему Вир.

– Ты рассказывал, что она прекрасно подражает, – заметил Дейн. – Но что-то не могу припомнить, когда она могла подсмотреть этот жест у меня.

– Подсмотреть что? – спросила Гренвилл, вернувшаяся, наконец, на диван.

Вир насупившись смотрел на ее, пока она не прислонилась спиной к подушкам и не вытянула ноги.

– Поклон, – пояснил он. – Тот театральный поклон.

– Мой отец был актером, – напомнила она.

Отец Дейна актером не был, – возразил он. – Дейн приобрел это умение, еще когда ему было не более десяти лет. В первый раз я увидел этот поклон, когда Дейн одержал победу в драке с Уорделлом, который в то время был вдвое выше и на два года старше. Тогда мы еще учились в Итоне.

– А я узрела подобное впервые на постоялом дворе в Эймсбури, – присоединилась леди Дейн. – После того, как Дейн и Эйнсвуд отмутузили друг друга. Он весьма примечателен, этот поклон, верно? В Дейне присутствует театральная жилка. Впрочем, Баллистеры всегда любили устраивать представление. Кажется, они обладали немалой склонностью к драме – одна из черт, которой они без зазрения совести пользовались, чтобы устраивать дела по собственному усмотрению.

– Первый граф Блэкмур частенько развлекал монарха своими способностями к подражанию, – сообщил Дейн кузине. – Дедушка вашей матушки и его братья весьма увлекались театром – и актрисами – в юности. До того, как в Аткорте водворился мой отец, актерские труппы частенько посещали поместье и давали представления для гостей.

– И воистину, Гренвилл, ты не могла унаследовать свой единственный в своем роде талант ни от кого иначе, только от Баллистеров, – съехидничал Вир. – Вся красота, дар разума и добродетель проистекают оттуда.

– Только не добродетель, – возразил Дейн. – Уж это никогда не было нашей сильной стороной. Мы внесли нашу долю праведного лицемерия – в лице моего отца или дедушки Лидии – но давали в каждом поколении, по меньшей мере, одного дьявола.

На этом месте дьяволенок, который вышел из чресл самого Дейна, начал выказывать признаки неугомонности. Девочки пригласили его поиграть с ними и Сьюзен в саду. Тамсин отправилась присмотреть за ними. А уж куда бы она не направлялась, за нею туда же следовал Берти.

– Я совершенно потрясен, – заметил Дейн, когда молодежь ушла. – Никогда не видел, чтобы Сатанинское Отродье продержался так долго, сидя смирно.

– Он пребывал под чарами мастера-рассказчика, – предположил Вир. – Нет ни одного человека, будь то мужчина, женщина или ребенок, кто мог бы противиться этому волшебству.

– Боги, должно быть, наделили тебя талантом сполна, кузина, – сказал Лидии Дейн. – Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь в нашем роду обладал им в такой мере. У нас имеется несколько прекрасно написанных писем в архиве и некоторое число вдохновляющих политических речей. Впрочем, что касается поэзии, которая мне попадалась, то она омерзительна. Но я сроду не наталкивался ни на одного Баллистера, сочинявшего истории с потолка.

– Моя жена ни в грош не ставит этот талант, – заметил Вир. – Она называет «Розу Фив» «сентиментальными помоями» – и это еще самый мягкий эпитет, которым она награждает сие произведение.

– Да потому что это просто бесполезная чепуха, – пояснила Лидия. – Развлечение и ничего больше. С незамысловатой моралью. Зло наказуемо, Добро побеждает. Не представляет ничего общего с настоящей жизнью.

– Нам приходится проживать настоящую жизнь, нравится нам или нет, – заметил Вир. – И ты знаешь лучше всех, какого рода существование выпадает на долю большей части человечества. Дать людям несколько часов передышки, значит, вручить им бесценный дар.

– Не думаю, – возразила Лидия. – Я начинаю считать, что безответственно дарить обществу подобное. Начитавшись этой никудышной истории, девочки вбивают себе в голову пуститься на поиски приключений, которых не могут найти дома. Они будут воображать, что смогут справиться со злодеями с помощью заточенной ложки. Они…

– Ты хочешь сказать мне, что представительницы твоего пола такие идиотки, что не могут отличить правду от вымысла? – заметил Вир. – Любой, кто достаточно глуп, чтобы попытаться повторить один из трюков Миранды, либо безрассуден от природы, либо не владеет ни толикой здравого смысла. Такой народ будет творить глупости с твоим участием или без оного. Мои подопечные – прекрасный тому пример.

– Твои подопечные только доказывают мою точку зрения.

– «Отвратительные девчонки» – сама назвала ты их, когда еще и в глаза их не видела. – Вир повысил голос. – Они Мэллори, Лидия, а Мэллори порождали негодников с начала времен. И не надо использовать Лиззи и Эмми, как повод прекратить писать эти замечательные истории, которые ты соизволила назвать романтическим вздором и чепухой. Ты талантливая писательница, умеющая привлечь читателей обоих полов, любого возраста и происхождения. И я не позволю тебе выкинуть на ветер этот дар. Лишь только ты поправишься, как начнешь другой роман, и черт меня подери, если я не запру тебя в комнате, пока ты этого не сделаешь!

Она моргнула раз, другой. И потом сказала:

– Боженьки, ну и суету ты устроил. Я понятия не имела, что ты воспринимаешь все столь серьезно.

– Именно. – Он оставил кресло, прошел к камину и обратно. – Да я бы остался невеждой, кабы не «романтические помои» и «неправдоподобные истории». Да впервые я стал учиться на «Сказках тысячи и одной ночи». Мне их читал отец, и они сделали меня охочим до книг, даже без картинок.

– Моя мать давала мне книжки с рассказами для детей, – сказал Дейн, голос его звучал очень тихо. – Они подарили мне счастливейшие времена детства.

– Мы читали их Доминику, – добавила его жена.

– Ты же видела парнишку, – напомнил Вир. – Во время твоего чтения для него не существовало ничего в мире, кроме твоей истории. Ни одного писка от него за долгие часы. С Робином было то же самое, когда я читал ему вслух. Ему бы понравилась твоя писанина, Гренвилл.

В комнате повисло тяжелое молчание.

Напряженную паузу нарушил спокойный голос его жены.

– Ну тогда следующая будет написана для него, – произнесла она. – И она в десять раз будет лучше любой истории в «Сказках тысячи и одной ночи».

– Воистину будет лучше в десять раз, – снисходительно заметил Дейн. – Ее ведь напишет Баллистер.

Вир не знал, отчего в голове его все крутилось одно и то же, только поделать с этим ничего не мог.

… Дедушка вашей матушки и его братья весьма увлекались театром – и актрисами…

Добродетель… никогда не было нашей сильной стороной…порождая в каждом поколении одного дьявола.

Баллистер напишет это.

Этой ночью герцогу Эйнсвуду снился Карл II. Гренвилл развлекала его величество, изображая третьего маркиза Дейна, стоявшего среди придворных и одетого в одну лишь шляпу с плюмажем, на руке его повисла актриса Нелл Гуин .

Вир проснулся с первыми проблесками зари. Жена рядом спала беспробудным сном. Он встал с кровати, стараясь вести себя как можно тише, подошел с другой стороны, взял дневник ее матери и отошел к окну, чтобы почитать его.

Много времени это не заняло, а когда он закончил, то пребывал в таком же неудовлетворенном состоянии, как и в первый раз. Промежутки между датами… чувство недосказанности… гордость, не позволявшая ей жаловаться. Яснее всего жалоба проступила в первой записи, в презрительном описании ее мужа… скрытая горечь, когда она говорила о своем отце.

…память не подчиняется воле, даже память Баллистеров, имя и образ настойчиво хранятся еще долго после смерти.

«Чье имя или образ настойчиво хранились в ее памяти?» – размышлял Вир.

Послушным юным леди не следовало бы даже думать, как тайком сбежать от бдительных родных, сказала тогда Гренвилл.

Энн Баллистер бдительно охраняли и за ней хорошо присматривали.

Так как же смогли пересечься пути ее и Джона Гренвилла, третьеразрядного актера? Как он умудрился добраться до нее, соблазнить сбежать с ним в Шотландию? Ее отец был «лицемерным ханжой» по словам Дейна. Во времена отца Дейна в Аткорте не привечали театральные труппы. Отец Энн их тоже не приглашал в свой дом.

Теперь задним числом Вир понял все намеки, осторожно вкрапленные Гренвилл в «Розу Фив». Увлеченно следя за приключениями, читатели не заметили их. Лишь когда вероломство Орландо было, наконец, раскрыто, проклюнулись семена, которые столь умно сеялись в предыдущих главах.

Вир поискал намеки в маленьком дневнике, но если они там и присутствовали, а он был уверен, что они там должны значиться, то спрятаны были весьма искусно.

Он вернул книжицу на ее место на ночном столике и прошел в гардеробную.

Если верить Вельзевулу, юридическая контора «Картон, Брейс и Картон» представляла собой скопище слюнявых неумех. Вот почему Дейн отказался от их услуг, как только вступил в права наследования.

Вельз кинул бы взгляд более каменный, чем обычно, будь он здесь, потому что, казалось, за девять прошедших лет в конторе ничего не сдвинулось с места, включая прежде всего пыль.

Мистера Картона-старшего не было, «учитывая, что он спятил», сообщил Виру конторский служащий. Молодой Картон находился в Чансери, ступая на путь, как бы «спятить» самому. В настоящее время мистер Брейс не занят, но совершенно определенно пьян, «поскольку это обычное для него дело», как объяснил клерк.

– Прискорбное положение вещей, ваша светлость, но так уж выходит, что здесь только ваш покорный слуга сейчас, и я, стало быть, к вашим услугам.

Клерк по имени Миггс был немногим старше любого мальчишки – высокий, точнее нескладный и долговязый – с легким пушком, желающим сойти за усы, и великим множеством веснушек.

– Ежели ты ответишь на мои вопросы без одобрения старших служащих, то, наверно, лишишься места.

– Конечно, нет, – возразил Миггс. – Они без меня не справятся. Ничего без меня тут не могут найти, а когда я им отыскиваю нужное, то не имеют представления, что оно значит, и мне приходится растолковывать им. Если я уйду, они всех клиентов порастеряют, а их и так не много, и большую часть-то я привел.

Вир рассказал ему, что именно ищет.

– Я посмотрю, – пообещал парнишка.

Он ушел в какую-то комнату и не возвращался с полчаса.

– Я не смог найти записи, – сказал он, когда пришел обратно. – Да это и много не значит. Старик все хранил в голове. Вот почему и спятил в конце концов. Придется мне отправиться в «катакомбы», сэр. Это может занять несколько дней.

Вир решил сопровождать Миггса. Что оказалось весьма мудро со стороны герцога, поскольку «катакомбы» оказались чуланом, близнецом конторы «Картон, Брейс и Картон»: горы коробок, набитых документами. Бумаги были просто свалены, одна на другую, без какого-либо порядка.

Герцог со служащим работали целый день, прерываясь только в середине дня и еще раз попозже, чтобы выпить эля и съесть пирога. Вир таскал коробки, а клерк быстро просматривал содержимое, раз за разом, час за часом в промозглом подвале, распугивая шныряющих насекомых и грызунов, выскакивающих из щелей между коробками и стремглав забивающихся обратно.

Незадолго до семи часов вечера Вир с трудом устало поднялся по подвальной лестнице, вышел в дверь на улицу. Его шейный платок, сейчас принявший серый цвет, криво болтался на шее. К пальто прилипла паутина наряду с разнообразной грязью и обрывками. По саже, коркой покрывавшей его лицо, струился пот. Руки были черным-черны.

Но в этих запачканных руках он нес коробку, вот что главное, и потому, направляясь домой, он насвистывал по дороге.

Стремясь умиротворить чрезмерно озабоченный круг домашних, которому Эйнсвуд строго-настрого наказал смотреть за ней, Лидия заявила, что вздремнет после обеда.

Что совсем не означало, что она собиралась предаться сну. Она прихватила с собой книгу в хозяйскую спальню – и крепко уснула за чтением.

Ее разбудил шум, доносившийся со стороны окна, и она поймала мужа за тем, что он лез через упомянутое окно.

Лидия не спросила Эйнсвуда, почему он не мог войти через дверь, как все обыкновенные люди. Один лишь взгляд на него подсказал ей, почему он остерегся пойти более оживленной дорогой.

Утром герцог сказал жене, что собирается встретиться с мистером Хэрриардом, чтобы рассмотреть брачные документы, и что это, наверно, займет порядочно времени. Эти переговоры были отложены, пока его светлость занимался поисками подопечных. Дейн напомнил другу о делах вчера, перед уходом.

– Как вижу, одним из соглашений была чистка печной трубы мистера Хэрриарда, – заметила она, пройдясь взглядом по шести с четвертью футам человеческих обломков.

Эйнсвуд посмотрел на небольшую коробку, которую держал в руках.

– Э, не совсем, – ответил он.

– Ты свалился в сточную канаву, – предположила она.

– Нет. Э… – Он нахмурился. – Мне бы следовало сперва почиститься.

– Я позвоню в колокольчик и позову Джейнза.

Вир отрицательно покачал головой.

Лидия встала с постели.

– Вир? – Ее голос звучал ласково. – Кто-то стукнул тебя по голове?

– Нет. Позволь мне просто умыться и вымыть руки. Ванну я приму позже.

Он поспешил в гардеробную, все еще не выпуская коробку из рук.

Лидия предположила, что в коробке лежат брачные документы, и в них содержится нечто, что, по его мнению, не придется ей по вкусу. Она подавила любопытство и стала ждать, шагая туда-сюда по спальне.

Несколько минут спустя муж появился из гардеробной, облаченный лишь в халат, и неся коробку. Он пододвинул к огню кресло и пригласил Лидию присесть. Она села.

Вир устроился на коврике у ее ног и открыл коробку. Он вынул оттуда овальный предмет и положил ей на колени.

Это была миниатюра, портрет молодого человека, со светлыми волосами и синими глазами. На губах его играла ясная улыбка…

Лидии показалось, что она смотрит в зеркало…

– Он выглядит… как мой брат, – произнесла она. Голос прозвучал слишком высоко для ее ушей. Сердце тяжело забухало.

– Его имя Эдвард Грей, – тихо сказал Эйнсвуд. – Он являлся многообещающим актером и писателем, который сочинял пьесы. Его матерью была весьма известная актриса Серафина Грей. А отцом Ричард Баллистер, твоя мать приходилась ему внучатой племянницей. Эдвард Грей и был потомком дьявола Ричарда Баллистера, плод его дикой юности, рожденный не на той стороне одеяла. Отцу Ричарда было уже за шестьдесят, когда он родился во втором браке.

Вир вытащил из коробки пожелтевший обрывок бумаги. В него была втиснута часть фамильного древа Баллистеров – ветвь, которой принадлежала Энн Баллистер – а имена и даты внесены ее изящным твердым почерком. Второй брак на склоне лет объяснял, почему ее дедушка Ричард был лишь на три года старше ее отца.

Но взгляд Лидии уже скользнул ниже, туда, где было написано ее имя – пониже, между именем матери… и Эдварда Грея.

Лидия посмотрела на миниатюру. Потом на семейное древо, так тщательно изображенное ее матерью. Потом снова на портрет.

– Это мой отец, – тихим голосом удивленно молвила она.

– Да.

– Вовсе не Джон Гренвилл.

– В этом нет никаких сомнений, – заверил муж. – Твоя матушка удостоверила это. Как истинная Баллистер, она все подтвердила бумагами. По моим догадкам, она собиралась отдать эти вещи тебе, когда ты станешь взрослой. Что-то пошло не так. Джон Гренвилл, в руках которого они оказались, продал их третьему маркизу Дейну через адвокатов последнего. Письменное подтверждение сделки датировано августом 1813 года.

– Это объясняет, где он добыл денег на путешествие в Америку, – произнесла Лидия. Она встретилась взглядом с мужем. – Это объясняет многое. – Ее мать сбежала в Шотландию с Эдвардом, а не с человеком, которого Лидия называла папой.

– В коробке лежали любовные письма, которые он писал ей, – рассказал Вир. – По меньшей мере, две дюжины. У меня не было времени по-настоящему изучить и рассортировать содержимое. – Взгляд зеленых глаз смягчился, и он улыбнулся чуть смущенно своей мальчишеской улыбкой. – Даже то немногое, что удалось прочесть, подсказало мне: он обожал твою мать. Он был незаконнорожденным, но они глубоко любили друг друга и зачали свое дитя в любви.

– Как же я люблю тебя, – проглотив комок в горле, произнесла Лидия. – Даже и не знаю, как тебе это удалось, как тебя осенило, что заставило пуститься на поиски и найти то, о чем ни один человек не догадывался. Но я знаю, что ты сделал это из любви ко мне. В самом деле, Эйнсвуд, ты меня так расстраиваешь. Я сроду столько не рыдала, до тех пор, пока не встретила тебя.

Ее глаза наполнились слезами. Больше она не смогла ничего вымолвить, а только соскользнула с кресла и попала в его объятия.

Несмотря на свое внебрачное происхождение, Эдвард Грей был довольно близок с отцом Энн, обеспечившим его содержание и образование. Молодой человек был среди многочисленных зависимых людей, кто посещал семейные сборища. Вот так они с Энн и встретились. Ей представили его, как «дальнего кузена». Они влюбились друг в друга сразу же.

Энн наносила визиты, когда Эдвард поссорился с ее отцом, который страшно не одобрял твердую решимость молодого человека преуспеть на театральном поприще. Эдварду отказали от дома. Навсегда. Когда Энн обнаружила, что случилось, она настояла на том, чтобы уехать с любимым. Он хотел, чтобы она подождала, пока он не будет уверен, что способен ее обеспечить. Ждать она отказалась. К тому моменту она поняла, что отец никогда не даст разрешение на их брак. Ее заставляли выйти замуж за человека, которого выбрал отец. Без ее на то согласия.

Поэтому Энн убежала с Эдвардом в Шотландию.

Они поженились над наковальней . Не требовались ни священник, ни церковь, ни оглашение в церкви, ни родительское благословение. Их брак был законным, но только не в глазах их родни. Баллистеры считались с дикими скоропалительными шотландскими законами и традициями не более чем, если бы пара совершила странные ритуалы индусов или готтентотов. В их глазах Энн являлась шлюхой, любовницей бастарда. В коробке содержались документы от адвокатов, извещавших, что от нее отрекаются, лишают законных требований на семью и запрещают, под страхом судебного преследования, делать попытки любых притязаний, денежного или иного характера, или другим способом связываться с родственниками.

Впрочем, Энн и Эдвард знали, на что шли. Они не обманывались насчет своей родни. И знали, что все двери перед ними закрыты навсегда.

Они лишь не могли предвидеть за те три коротких месяца, что во время репетиции кусок декорации упадет на Эдварда и убьет его. У него не было времени обеспечить жену или ребенка, которого она носила.

Спустя месяц на Энн женился Джон Гренвилл. Как свидетельствует дневник, актер убедил вдову, что воистину любит ее. В семнадцать лет беременной ей не к кому было обратиться. Она думала, что он столь великодушен, чтобы принять ребенка другого мужчины, как своего собственного. Только когда он попытался безуспешно использовать ее малышку, чтобы проложить путь к сердцам и кошельку Баллистеров, Энн поняла свою ошибку.

Однако у нее не было иного выбора, чем остаться с ним, по крайней мере, в начале. Либо жить с Джоном Гренвиллом, либо очутиться на улице, у нее не было иного пути заработать на жизнь. После рождения Сары она долго болела и уже никогда не смогла полностью обрести силы. Лидия была убеждена, что будь ее мама здоровой, она бы, в конце концов, оставила Джона Гренвилла.

Энн определенно старалась мало что оставить ему, чтобы он не нажился на ее смерти или на истинном происхождении Лидии. В дневнике значилась лишь крупица скандальных сведений по сравнению с высокой драмой содержимого коробки. Каждый лондонский издатель вступил бы в драку за эти бумаги. Не стоит сильно изумляться, что контора «Картон, Брейс и Картон» не скупясь заплатила за эти сведения. Еще менее удивительно то, что адвокаты сразу же похоронили их.

Очевидно, коробку проглядели, когда нынешний маркиз Дейн сменил поверенных. Дневник, наряду с другими записями, должен был перейти в другую контору, где все должным образом по порядку разобрали, а бумаги, представлявшие на первый взгляд интерес для нового хозяина, отослали в Аткорт. Поскольку до прошлой весны Дейн больше пребывал в Париже, чем в Девоншире, ничего удивительного, что дневник, в конце концов, засунули подальше в шкаф или в папку, или на полку вместе с другими архивными документами. Поразительно, что леди Дейн вообще нашла его.

Хотя и в половину не столь удивительно, как находка Эйнсвуда.

А он, по своему обыкновению, не признал бы, что сотворил нечто из ряда вон выходящее.

На следующее утро, когда молодежь отправилась лицезреть парад, устроенный в честь королевы Португалии, Лидия с Эйнсвудом просвещали Дейна и Джессику.

Зная Баллистеров, как свои пять пальцев, Дейн ничуть не усомнился в этой истории, даже если бы перед ним не разложили документы на огромном столе в библиотеке.

Во что он никак не мог поверить, так это в то, что герцогу Эйнсвуду удалось докопаться до них.

– Как, черт тебя возьми, ты понял, что там находится то, чего никто даже вообразить не мог? – настойчиво допрашивал он друга. – Представьте только! Что за ангел-хранитель подтолкнул тебя обратиться в «Картон, Брейс и Картон»?

– Ты же мне и втолковывал, что Баллистеры по природе недоверчивы, – сказал Вир. – Именно ты проболтался о способности к подражанию и слабости к театру. Ты указал на то, что очень необычно для семейной родимой метки – священного знака рода Баллистеров – появиться на женщине. Естественно, это вызвало подозрение. Я просто сложил два и два. А раз уж Энн сбежала из отцовского гнезда, то я, рассуждая разумно, начал с поверенных ее отца. Я, конечно, не ожидал найти там ответы. Я просто надеялся напасть на след в правильном направлении.

Он сердито посмотрел на окружающих.

– Теперь, когда мы установили точное происхождение Лидии, и ей больше нечего беспокоиться по поводу дурной крови Джона Гренвилла, вы не думаете, что стоит это надлежащим образом отпраздновать? Не знаю, как вы, а мне требуется выпить.

Утро понедельника застало Берти и его будущую жену в утренней гостиной Эйнсвуд-Хауза, и то, что они там делали, не относилось к занятиям, которые положено устраивать молодым парам, когда те улучают секунду наедине.

Берти и Тамсин пытались придумать, как остановить войну.

Все остальные собрались в библиотеке, споря о будущем парочки. Они занимались этим с самого завтрака. Дейн с Эйнсвудом и их жены, с живым участием Элизабет, Эмили и даже Доминика.

Они все никак не могли договориться, где устроить свадьбу. В Лонглендзе, Аткорте, Лондоне – в церкви или в городском особняке. Они не могли прийти к соглашению, кто имеет право обеспечить приданое Тамсин, или место, где будут жить новобрачные, или средства для поддержания дома.

Поскольку по большей части спорили Дейн и Эйнсвуд, то вряд ли в ближайшем будущем следовало ждать перемирия. Предоставленные самим себе, леди могли бы договориться о приемлемых условиях, но мужья не оставили бы решение вопроса им, потому что сие означало бы уступить и пойти на соглашение.

Тамсин пребывала в весьма расстроенных чувствах. Она не желала принимать приданое. А еще она не хотела никого обидеть. Берти переживал за нее, как за себя самого. Он не мог и словом заикнуться о собственном будущем, потому что это будет выглядеть, словно он принимает чью-то сторону.

– По тому, как они спорят, – заметил он, – они не успокоятся до Судного дня. А между тем из Франции вот-вот возвратятся бабуля с Абонвилем, и они захотят, чтобы мы жили там.

– Я понимаю, что это граничит с неблагодарностью, – сказала Тамсин, – но все более притягательным начинает казаться тайное бегство в Шотландию.

– Нам и не нужно так поступать, – произнес Берти заговорщеским голосом. – В Лондоне и десяти минут не пройдешь, как наткнешься на какую-нибудь церковь. А там где церковь, там и священник.

Она подняла карие глазищи и взглянула на него.

– Мы же им сказали, что собирались на прогулку, – напомнила она.

Берти похлопал по груди:

– Я достал лицензию.

Он носил ее с собой с тех пор, как Дейн вручил ему эту бумагу несколько дней назад. Учитывая, что важные документу стремятся то и дело куда-то теряться – на десятилетия – в некоторых семьях, Берти решил, что лучше всего вот этот документ держать при себе все время.

– Я захвачу шляпку, – сказала Тамсин.

Это заняло лишь секунду. Мгновением позже они отправились в Сент-Джеймскую церковь на Пиккадили. Им требовалось только пройти короткий путь через Сент-Джеймс-сквер и прошагать по Йорк-стрит, в конце которой и возвышалась эта церковь.

Берти и Тамсин почти свернули на Йорк-стрит, как в то же самое время на площадь оттуда вывернул хорошо одетый мужчина среднего возраста и в очках.

Он остановился, как вкопанный, и Тамсин тоже.

– Папа! – крикнула она.

– Тэм! – мужчина распахнул объятия.

Суженая оставила Берти и кинулась к отцу.

– А что я говорил, – воскликнул Берти. – Клянусь Юпитером.

Как только схлынули первые порывы чувств, как Берти потащил их на Йорк-стрит, чтобы не привлекать внимания в Эйнсвуд-Хаузе.

– Мы старались по-быстрому надеть оковы, – объяснял он мистеру Придо. – Прежде чем нас потеряют. Я с ней не убегаю, ничего такого. – Он предъявил в виде доказательства лицензию. Пока мистер Придо внимательно читал документ, Берти добавил: – Вы же не собираетесь поднять суматоху, надеюсь. Все решено, как я вам и писал, и с ней все хорошо, я могу о ней позаботиться. Нам ничего не нужно – только ваше благословение было бы неплохим делом, если вы сумеете справиться с ним, но мы и без него сделаем, что должны.

К этому моменту Тамсин отлепилась от отца и уцепилась за руку Берти.

– Ты не изменишь его решение или мое, папа, я не вернусь к маме.

Ее родитель вернул лицензию Берти.

– Никоим образом не стал бы, – заверил он. – Твоя матушка не послала мне ни словечка, когда ты сбежала. Я узнал лишь неделю назад. И был в Плимуте, готовый отправиться в Америку разыскивать тебя, когда наконец-то до меня дошло письмо от сэра Бертрама. Она ждала знака Всевышнего, прежде чем решилась переслать его моему секретарю. – Он снял очки, протер стекла носовым платком, затем снова надел их. – Ну, и скверно же я приглядывал за тобой, весьма скверно, Там. Я полагаю, этот молодой парень справится с этим гораздо лучше, верно?

– О, неважно, ты так великодушен, что меня гложет совесть, папа, – произнесла Тамсин. – Я не ставлю тебе в укор, что ты сбежал от мамы, когда сама я сделала то же самое. Раз уж я потрудилась уйти от нее, то я буду так поступать и впредь денно и нощно. – Она протянула руку отцу. – Пойдем с нами, проводи невесту к алтарю.

Она подхватила одной рукой под локоть отца, другой Берти, и все они отправились к церкви.

Прогулка была весьма короткой, но Берти и тут умудрился успеть многое передумать. Когда они дошли до церкви, он вымолвил:

– Знаешь, мне кажется, не похоже, что кто-то будет спорить с папочкой невесты, если он говорит, что церковь прекрасно подходит и ему и такого рода свадьбе, и неважны эти причудливые убранства. Что, если мы попросим их всех – имею в виду их, которые в Эйнсвуд-Хвузе – присоединиться? Ты хотела бы иметь на свадьбе герцогиню Э., я знаю, захотела бы, Тамсин, и только и думаешь, что Лиззи и Эм не довелось увидеть, как Эйнсвуд надел оковы. – Он скривился. – Меня беспокоит, что они разочаруются.

Его суженая обратила на него свой взор, ее глаза засияли.

– Ты самый лучший, самый добрый мужчина на свете, Берти Трент, – произнесла она. – Ты думаешь обо всех. – Она повернулась к отцу. – Ты видишь, папа? Ты видишь, как мне повезло?

– Конечно, вижу, – подтвердил ее отец, пока Берти заливался ярким румянцем. – Надеюсь, твой кавалер уступит мне честь написать приглашение твоим друзьям.

Тут же приглашение должным образом было составлено, и ризничий отнес его в Эйнсвуд-Хауз.

Не прошло и четверти часа, как гости толпой ввалились в церковь. Никто ни с кем не спорил, хотя несколько человек плакали, как и положено особам женского пола. А Сьюзен, в чью способность выражать нежные чувства не входили слезы, пыталась подбодрить всех тем, что облизывала им руки и время от времени радостно возвещала «Гав!»

Священник, привыкший к причудам господ, радостно протиснулся сквозь толпу, и венчание, если ему и не хватало роскоши, определенной высокими требованиями пэров королевства, все же бесспорно прошло успешно, сделав всех присутствующих на церемонии счастливыми, а более всего из-за принесенных клятв, а это ведь все, что имело главное значение в подобном деле.

После церемонии мистер Придо пригласил все общество переместиться в отель «Палтни», где он остановился, чтобы «чуточку освежиться».

Вскоре стало совершенно ясно, от кого Тамсин унаследовала свою деловитость, потому что весьма быстро последовало объявление, что собран (и когда только успели?) и подан крайне роскошный свадебный завтрак.

Не прошло много времени, как Берти осенило, что деловитость – это не все, что унаследовала его молодая жена.

Мистер Придо сделал новобрачным «маленький подарок» в виде анфилады комнат, искусно предупредив всеобщий спор, где же им провести их брачную ночь.

«Палтни» представлял из себя изящно обставленное, очень дорогое заведение. А выше означенные комнаты являли собой ряд обширных апартаментов, обычно державшихся на случай посещения особ королевской крови.

Даже Берти, который не мог сосчитать фунты, шиллинги и пенсы без того, чтобы не заработать сильнейшую головную боль, не составило труда додуматься, что у его тестя, должно быть, деньгами набиты карманы.

Лишь только слуги закончили суету, в которой и нужды-то не было, и удалились, как Берти повернулся к новобрачной.

– Послушай, душечка, – мягко произнес он, – может, ты забыла упомянуть, что твой папочка богат, как Крез.

Она порозовела, потупилась и прикусила губу.

– Ой, да будет тебе, – успокоил он. – Я знаю, у тебя, должно быть, имелась важная причина, и ты не слишком стесняешься, чтобы сказать мне? Я знаю, что тебя не беспокоит, не охотник ли я за приданым. Даже если б захотел им стать, моя черепная коробка не так устроена. Я с трудом понимаю, что сказать девице, когда она мне нравится, не говоря уж о том, чтобы сказать что-то, притворяясь, что она нравится, когда этого и в помине нет, а нравятся если только ее деньги. Все, что у меня на уме, то и на языке, в общем-то, и ты знаешь, что я имею в виду, что бы я ни говорил, верно?

– Да, разумеется, я знаю, – согласилась Тамсин. Она отступила на шаг от него, сняла очки, протерла о рукав и снова водрузила на нос. – В Аткорте, когда ты попросил меня выйти за тебя замуж, я собиралась сказать тебе о моем отце. Но ты рассказал, как убегал от наследниц, которых подсовывала тебе твоя тетя. Я испугалась. Я понимала, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать. Я боялась, что когда расскажу, то ты не меня увидишь, а какую-то наследницу. Я тревожилась, что тебе станет неудобно, и возможно твоя гордость не сможет этого вынести. Прости, Берти. – Она задрала подбородок. – Я по природе не жестокая и не коварная, кроме некоторых вопросов, в которых женщина обязана быть таковой. Я не могла рисковать: вдруг ты сбежал бы от меня.

– Не могла рисковать, вот как? – Берти кивнул – Ну, вот что я вам скажу, леди Ти. Ты поступила превосходно, я ведь не сбежал, верно? И не сбегу никогда. – Он засмеялся. Ничего не мог с этим поделать. Мысль о ее "жестокости и коварстве" на его счет – и беспокойство, что он, дескать, сбежит – доставила ему безмерное удовольствие.

Все еще посмеиваясь, он притянул ее и заключил в объятия.

– Я никуда не собираюсь, – заверил он. И поцеловал хорошенький носик. – Кроме, возможно, нашей восхитительной кровати со своей женой. – Он поднял взгляд и огляделся. – Если, то есть, мы сможем найти, где, черт побери, она есть.