Попасть в «Голубую Сову» в эту холодную промозглую ночь было все равно, что спуститься в адское пекло.

Обычно Вир посещал постоялые дворы и таверны, заполненные пьяной мужской братией с сиплыми голосищами. Однако те-то парни являлись самыми что ни на есть обыкновенными людьми.

В «Голубой Сове» же было полно писателей, и гул их голосов превосходил все, с чем ему когда-либо приходилось в жизни сталкиваться.

Клубы дыма вздымались по всему помещению, напоминая плотный густой туман, поднимавшийся снаружи над Темзой. Ведь каждый завсегдатай этого местечка держал во рту трубку или сигару.

Когда Вир свернул в холл, куда вел коридор, то почти готов был увидеть языки пламени и в гуще огня дьявола с раздвоенными копытами.

Но фигуры, которые узрел Вир, принадлежали, бесспорно, смертным существам. Под лампой, свету которой окутывавший дым придавал серовато-желтый оттенок, орали что-то друг другу в уши двое тощих, как тростинки, молодых людей.

Рядом с ними была открытая дверь, откуда время от времени валили клубы дыма наравне с доносившимися громовыми раскатами хохота.

Лишь Вир приблизился, рев перешел в не столь оглушительное веселье, и поверх шума Эйнсвуд услышал, как кто-то завопил:

– Еще! Давай еще!

Остальные подхватили крик.

Когда он переступил порог, то увидел скопившеюся вокруг нескольких столов толпу приблизительно человек в тридцать, развалившихся на стульях и скамьях, несколько мужчин сползали от хохота по стенам. Хотя дым здесь был куда гуще, дьяволицу он разглядел совершенно ясно. Она стояла перед огромным камином, и свет от очага резко очерчивал ее строгий черный наряд.

Его и прежде поражала трагичность ее костюма. А теперь это впечатление усиливалось. Возможно, виноваты были этот дым и адский шум. А может дело в ее волосах. Она сняла шляпу и без головного убора казалась волнующе уязвимой и слишком беззащитной. Ее густые волосы бледного золота выбивались из небрежного узла на затылке. Разваливающаяся прическа смягчала ее застывшие прекрасные черты, делало ее такой с виду юной, чрезвычайно молоденькой. Девочкой.

Выше шеи.

Ниже же взгляду открывался драматический контраст ее черных доспехов с шеренгой пуговок, строго марширующих от пояса до подбородка, готовых истребить врага и одержать победу над любым захватчиком.

Он расстегивал эти пуговки снова и снова, ночь за ночью в своих снах.

Вир размышлял, сколько еще мужчин представляли себе, как расстегивают их.

Наверняка все, если они были мужчинами.

Она ведь была всего лишь женщиной. И вот она здесь выставляет себя напоказ перед этим сборищем пошлых писак, и все они до единого воображают ее себе обнаженной, в каждой похотливой позиции, известной роду человеческому.

Он наблюдал, как дракониха наклонилась над одним из пьянчуг и что-то сказала, пока тот пялился на ее корсаж.

Руки Вира сжались в кулаки.

Потом она отошла прочь, и он увидел, что в одной руке у нее бутылка вина, а в другой – сигара. Она сделала несколько шагов, когда до него дошло, что она будто бы под хмельком. Она развязной неверной походкой пошла было к группе мужчин слева, потом остановилась, шатаясь, чтобы направить пьяный косой взгляд на одного из них.

– Крупная, не спорю, но не в моем весе, – произнесла дракониха, ее голос легко перекрыл гам. – Должно быть, пять футов и три четверти. И весит стоунов десять, нагишом. За то, чтобы таковой увидеть, я, между прочим, готов заплатить пятьдесят гиней.

Виру понадобилось одно мгновение, чтобы узнать слова, и еще одно, чтобы определить, чей это голос, который вовсе не являлся ее. И поскольку публика разразилась хохотом, понадобилась еще секунда, чтобы убедиться, что слух его не обманывал.

Это были его собственные слова. Сказанные на Винегар-Ярде.

Но не мог же это быть… его голос?

– Целых пятьдесят? – выкрикнул кто-то. – Я и не знал, что вы умеете считать до пятидесяти, ваша светлость.

Она сместила сигару в угол рта и поднесла ладонь к уху:

– Что это за мышиный писк я слышу? Или это… Боже, так и есть. Малыш Джо Пурвис. А я-то думал, ты все еще в приюте для сумасшедших.

Получалось нечто жутко похожее на голос Вира, низкий, немного невнятный от выпивки, сходящий с ее спелых, как вишня, уст. И жесты были его. Словно его душа вселилась в это женское тело.

Он стоял, застыв, устремив взор на дракониху, пока смех публики не сошел на «нет» от осознания его присутствия.

Она вынула изо рта сигару и помахала ею вопрошавшему собеседнику:

– Желаешь знать, умею ли я считать, а? Ладно, выходи, парень, и я покажу тебе, как я считаю зубы, пока ты будешь собирать их с пола. Или предпочитаешь судить в лоб? Ты ведь знаешь, что это такое, не так ли, мой невинный малыш? Это когда я зажму твою голову одной рукой, а другой буду по ней колошматить.

На этот раз раздались лишь слабые смешки.

Вир оторвал от нее взгляд и оглядел публику.

Все головы повернулись в сторону двери, где стоял он.

Когда он снова посмотрел на нее, по нему хлестнул взгляд ледяной синевы его пародистки. Не выказывая ни малейшего признака неловкости, она подняла к губам бутылку и отпила. Потом поставила бутылку. Вытерев рот тыльной стороной ладони, она приветствовала его небрежным кивком:

– Ваша светлость.

Герцог заставил себя ухмыльнуться. Потом поднял ладони и захлопал. В комнате еще было тихо, раздавались лишь хлопки его ладоней.

Она опять сунула сигару в зубы, сняла воображаемую шляпу и отвесила ему преувеличенно глубокий поклон.

На мгновение он забыл, где находится, его разум вырвался из настоящего и ухватил какое-то воспоминание. Что-то очень знакомое, но из далекого прошлого. Он уже видел это прежде. Или переживал.

Но ощущение исчезло также быстро, как и пришло.

– Хорошая работа, дорогуша, – холодно заявил он. – Чрезвычайно занимательно.

– И наполовину не так занимательно, как оригинал, – ответила она, нахально меряя его взглядом снизу доверху.

Не обращая внимания на жар, вызванный ее наглым осмотром, он засмеялся и под редкие рукоплескания направился к ней широким шагом. Прокладывая путь через толпу, Вир наблюдал, как выражение на прекрасном лице становилось все напряженнее, а проклятый рот изогнулся в слабом подобии улыбки.

Он уже лицезрел этот холодный насмешливый взгляд прежде, но на сей раз не совсем поверил ему. Возможно, виноваты были дым и тусклый свет, но он подумал, что в глазах драконихи мелькнула нерешительность.

И снова Вир разглядел девочку в этом прекрасном чудовище. И захотел сгрести ее в охапку и унести прочь из этого проклятого места, подальше от пьяных скотов с их блудливыми взглядами и распутными мыслями. Если уж ей суждено глумиться и высмеивать его, подумал Вир, пусть делает это только для него одного.

…вы хотите, чтобы я била исключительно вас.

Он отмахнулся от этих бесивших его слов наряду с нелепым взбаламученным ими ощущением предчувствия, которое они оставили прошлым вечером.

– У меня лишь одна маленькая поправочка, – на миг остановившись, произнес Вир

Гренвилл задрала вверх бровь.

Вокруг них он расслышал низкий ропот голосов. Тут кто-то кашлянул. Там отрыгнул. Тем не менее, у него не было сомнений, что зрители жадно вслушиваются. В конце концов, они же репортеры.

– Сигара, – произнес он. Вир хмуро вперил взгляд в сигару, зажатую между ее длинных немного испачканных чернилами пальцев. – Сигара-то совсем не такая.

– Да что вы говорите! – Мегера точно также уставилась на сигару, передразнивая его выражение. – Но это трихинопольская черута.

Из внутреннего кармана пальто он извлек гладкий серебряный портсигар. Открыл его и показал ей:

– Как видите, эти длиннее и тоньше. А по цвету табака видно лучшее качество. Угощайтесь.

Дракониха стрельнула в него взглядом, затем передернула плечом, швырнула свою черуту в огонь и взяла одну из его сигар. Повертела в своих изящных пальчиках. Потом понюхала.

Представление было исполнено мастерски хладнокровно, но Вир находился довольно близко, чтобы заметить то, что другие не разглядели: еле различимый румянец, окрасивший ее скулы, часто вздымавшуюся и опадавшую грудь.

Нет, она не в полной мере владела собой, как заставляла верить в то других. Не столь уж она была нечувствительной, циничной и дерзко самоуверенной, как казалась.

Вир испытывал сильное искушение наклониться поближе и узнать, не станет ли этот намек на румянец гуще. Беда в том, что он уже уловил ее запах, а это, как было им обнаружено прошлым вечером, настоящая ловушка для мужчины.

Он отвернулся от нее и повернулся к публике: кое-кто уже обрел дар речи, применив его, чтобы выдать порцию грубых острот по поводу сигары.

– Прошу прощения, что прервал вас, джентльмены, – обратился ко всем Вир. – Продолжайте. Выпивка за мой счет.

Не оглядываясь, словно он уже о ней забыл, Вир неторопливо вышел тем же путем, как и пришел.

Он пришел этим путем в адское пекло таверны на Флит-стрит, намереваясь стереть некие неправильные впечатления, которые у драконихи могли сложиться насчет его появления в Брайдуэлле сегодня утром.

Вир собирался разыграть великолепное представление возвращения ей карандаша перед толпой шумных писак с демонстрацией соответствующих косвенных намеков, что пишущий инструмент – не единственное, что она потеряла в наемном экипаже прошлым вечером.

К тому времени, как он закончил, Гренвилл убедилась бы вне всяких сомнений, что он отвратительный, самоуверенный, бессовестный распутник – справедливо уверилась бы, что это так. Еще нескольких намеков хватило бы заверить ее, что он только недавно вышел из неприличного дома по соседству, когда наткнулся на Трента и мисс Прайс, и к тому времени и думать забыл о существовании Мэри Бартлз.

Следовательно, ход рассуждений подсказал бы ей, что невозможно ему было явиться туда с целью добиться освобождения Мэри и послать ту к своему поверенному с тем, чтобы принять кое-какие необходимые меры, дабы вывезти Мэри к черту из Лондона, устроить где-нибудь с удобствами и не слышать больше о ней или думать о ней и ее растреклятом больном ребенке.

Тогда с благотворительностью любого рода было бы покончено, Вир бы остался чист, как снег, а ответственность легла на одного только Трента.

Замысел был вполне хорош, особенно в свете того, что разрабатывал он его в приступе почти смертельного похмелья, спасибо выпитому у Крокфорда шампанскому, и в совокупности двадцатидвухминутного сна.

Но эти замечательные намерения Вир тотчас же забыл, задержавшись в дверном проеме и разглядев девушку под взъерошенной копной золотых волос.

Сейчас, вызывая в памяти слабый румянец и учащенное дыхание, он совершенно отказался от своего замысла.

Герцог ошибся насчет нее. Она совсем не была такой, какой показывала себя миру. И не совсем уж была к Виру невосприимчива. Крепость была не столь уж неприступной. Он различал трещины. И будучи тем, кем являлся: отвратительным, самоуверенным, бессовестным и так далее, и тому подобное, он был просто обязан проникнуть внутрь, разобрав оборонительные сооружения кирпичик за кирпичиком.

Или скорее, поправился он, изогнув рот в опасной улыбке, пуговку за пуговкой.

Блейксли, Бедфордшир

В понедельник, последующий за стычкой лорда Эйнсвуда с мисс Гренвилл в «Голубой Сове», две юные особы, леди Элизабет и леди Эмили Мэллори, семнадцати и пятнадцати лет от роду соответственно, читали об этих событиях на страницах «Сплетника».

Они не должны были читать скандальную газету. Им не позволялось внимательно просматривать даже приличные газеты, появлявшиеся еженедельно в Блейксли. Их дядюшка, лорд Марс, выделял ежедневно время для чтения вслух тех абзацев, которые он считал подходящими для невинных ушей. Его же уши и тем паче глаза не были столь невинными, поскольку всю свою сознательную жизнь он был политиком. Лично он читал все, включая и скандальные страницы.

Статья, которую изучали юные леди поздно вечером при свете камина в своей спальне, была незаконным образом вытащена из большой стопки периодических изданий, дожидающейся старьевщика в помещении для слуг.

Подобно остальным украденным листкам, этим тоже предстояла участь быть преданными огню, коль скоро девушки смогут подобрать крохи сведений о занятиях своего опекуна.

Опекуном являлся седьмой герцог Эйнсвуд.

А они были дочерьми Чарльза, сестрами Робина.

В сей поздний час пламя камина отбрасывало огненные блики на две золотисто-каштановые головки, склонившиеся над листком. Когда с чтением отчета о встречах опекуна с мисс Гренвилл у «Крокфодза» и в «Голубой Сове» было покончено, две одинаковые пары глаз цвета морской волны встретились, и на обоих юных личиках отразилось одно и то же выражение смешанного недоумения и изумления.

– Как пить дать, в наемном экипаже случилось что-то интересное, когда он сопровождал ее от «Кроксфордза», – предположила Эмили. – Я же тебе говорила, что Винегар-Ярдом дело не кончится. Она швырнула его на задницу. Это должно было привлечь его внимание.

Элизабет закивала:

– И как пить дать, она хорошенькая. Я точно знаю, он ни за что не стал бы ее целовать в противном случае.

– И ловкая до чего же. Хотелось бы мне увидеть, как она применила тот прием. Я понимаю, как можно изобразить обморок, и представить апперкот могу, но все еще никак не в силах вообразить, как она его свалила.

– Мы это постигнем, – самоуверенно заявила Элизабет. – Просто нужно постараться.

– Я не собираюсь курить сигары, – скорчив гримасу, предупредила Эмили. – Во всяком случае, не черуты дяди Джона. Однажды я попробовала и чуть было не решила, что мне уже никогда не захочется есть. Не могу вообразить, как она проделала это без того, чтобы ее не вырвало на дядю Вира.

– Она журналистка. Только подумай, какие отвратительные места ей приходится посещать, чтобы добыть свои истории. Она может курить сигары, потому что у нее луженый желудок. Если бы у тебя был такой, тебя бы не тошнило.

– Напишет ли она о нем, как ты думаешь?

Элизабет пожала плечиками:

– Нам остается только ждать. Следующий номер «Аргуса» появится через три дня.

Он не придет в Блэксли, по меньшей мере, до четверга, это самое ранее. Потом пройдет через несколько пар рук, включая дворецкого, прежде чем присоединится к стопке старых газет.

Обе знали, что должны подождать, по крайней мере, неделю. Их дядя Джон никогда не читал вслух «Аргус», даже вымышленные истории оттуда вроде «Розы Фив». Сия отчаянная – и это еще мягко сказано – героиня могла иметь прискорбное влияние на неокрепшие умы юных леди.

Дядюшку бы повергло в ужас, кабы он знал, насколько близко две юные дочери брата его жены отождествляли себя с вымышленной Мирандой. Может и к лучшему, что дядя не ведал, каким героем они считали безнравственного Диабло, в противном случае лорд Марс решил бы, что их разум помутился от горя, и отправил бы к врачу.

Впрочем, Элизабет и Эмили в очень юном возрасте научились жить с душеной болью. С каждой потерей они сильно горевали. Но и гневались тоже, поскольку их папа всегда говорил им, что чувствовать ярость – это естественно.

Со временем гнев улегся, а тягостное горе перешло в тихую печаль. Сейчас по прошествии двух лет после кончины их любимого отца и около восемнадцати месяцев после смерти «малыша» брата, в котором они души не чаяли, возвращался их природный интерес к жизни.

Мир больше не был одинаково черным. Были, конечно, темные моменты, но и солнце светило тоже. И одним из ярких солнечных лучей являлся их опекун, чьи деяния привносили бесконечные волнения в то, что в Блэкли было принято считать банальным течением жизни.

– Готова спорить на что угодно, что в половине писем тети Дороти, которые она получает от своих друзей, пишется о нем, – заявила Элизабет, глубоко вздохнув при мысли, как же долго еще ждать.

– Сомневаюсь, что эти сплетники знают больше того, что пишут в «Сплетнике». Они узнают все из вторых рук. Или даже из третьих.

Эмили взглянула на сестру:

– Я не думаю, что папа одобрил бы, если бы мы сунули нос в ящик с письмами тети Дороти. Не стоит даже думать об этом.

– А я уверена, что он не одобрил бы то, что никто нам ничего не рассказывает о нашем собственном опекуне, – возразила Элизабет. – Это неуважение к папе, который назначил своего кузена Вира нашим опекуном, ведь так? Вспомни, как папа читал письма своих друзей, смеялся и говорил: – «Только послушайте, что на этот раз выкинул кузен Вир, этот плут».

Эмили заулыбалась:

– «Негодник, – говорил он. Настоящий негодник Мэллори, как его дед и братья дедовы».

– «Последний из старой истинной гвардии», – тихо процитировала отца Элизабет. – «Вир, как в veritas». (veritas - лат. – правда, истина. – Прим.пер.)

– «Эйлуин – потрясающий друг». Он ведь был Робину другом, верно?

– И потрясающим.

Глаза Элизабет сияли:

– Они не могли остановить его. Нас держали в стороне, когда умирал Робин, потому что они все боялись. Но только не дядя Вир. – Она взяла сестренку за руку. – Он был предан Робину.

– И мы будем преданы ему.

Они улыбнулись друг дружке.

Элизабет положила «Сплетника» в камин.

– Теперь, что касается тех писем, – произнесла она.

– Не так туго, чтоб тебе провалиться, – выругалась Лидия. – В этой штуковине трудно двигаться. Незачем затягивать так, что дышать невозможно.

Речь шла о некоем корсетоподобном устройстве, искусно задуманном для того, чтобы придать женским формам мужской вид.

А персона, на которую Лидия обрушивала проклятия, была Хеленой Мартин (См. «Пленники ночи» – Прим. пер.)

В старые денечки, когда она и Лидия промышляли в лондонских трущобах, Хелена сделала успешную карьеру воровки. В нынешнее время Хелена стала еще более успешной куртизанкой. Их дружба выдержала долгие годы разлуки, а заодно и перемену занятий.

В данный момент дамы пребывали в элегантной загроможденной гардеробной в тихой дорогой резиденции Хелены в Кенсингтоне.

– Он и обязан быть тесным, – ответила Хелена, – если не хочешь, чтобы твоя мужская грудь смотрела в одном направлении, а остальные твои части тела в другом.

Она в последний раз грубо дернула шнурок, затем отступила в сторону.

Лидия осмотрела свое отражение в зеркале. Благодаря хитрой штуковине ее грудь теперь напоминала голубиную. Вид был исключительно модный. Многие мужчины подкладывали себе плечи и грудь и утягивали корсетами талии, чтобы достигнуть такого вида. Кроме Эйнсвуда. Вот уж кому не требовалось фальшивые уловки, ведь мужские стати под его одеждой были собственными.

В тысячный раз за неделю, считая со встречи в «Голубой Сове», Лидия изгоняла его образ из памяти.

Она отступила от зеркала и стала одеваться. Теперь с этим надежным приспособлением остальная часть мужского костюма, в которую Лидия быстро облачилась, сидела на ней вполне удовлетворительно.

Несколько месяцев назад Хелена надевала этот костюм на маскарад и всех дурачила. Благодаря некоторым изменениям – Хелена была ниже – Лидия надеялась на такой же успех, хотя собиралась вовсе не на маскарад.

Ее целью являлся «Джерримерз», игорное чистилище в тихом проулке, примыкающем к Сент-Джеймс-стрит. Она сообщила Макгоуэну, что хочет написать об этом месте, оказав любезность страждущим читательницам: взгляд женщины изнутри на мир, в который им обычно путь заказан, во всяком случае, приличным особам женского пола.

По правде сказать, так оно и было. Хотя это была не единственная причина, и не поэтому Лидия выбрала именно «Джерримерз».

До нее дошли слухи, что это место побочным образом служит для сбыта краденного. Поскольку никто из ее доносчиков так ничего и не узнал от обычных скупщиков краденого о памятных вещицах Тамсин, имело смысл попытаться проверить другие источники.

Тамсин не согласилась, что это имело смысл.

– Вы уже потеряли две недели, разыскивая мои драгоценности, – распекала она Лидию этим вечером. – У вас есть более важные цели в интересах людей, которые воистину нуждаются в помощи. Как вспомню Мэри Бартлз, так мне стыдно за слезы, пролитые над кучкой камней и металла.

Лидия заверила Тамсин, что основной задумкой являлось сочинение истории об этом игорном аде. Ежели ей по ходу дела случится узнать что-нибудь о драгоценностях, что ж, прекрасно, но она не станет яро заниматься этим делом.

Никто и не смог бы «яро заниматься» чем бы то ни было в этой тесной клетке из холста и китового уса, думала Лидия, повернувшись, чтобы проверить свой маскарад сзади перед зеркалом.

– Ты попадешь в большую переделку, если кто-нибудь раскусит, что ты не мужчина, – заметила Хелена.

Лидия отправилась к туалетном столику.

– Это же просто игорный клуб. Посетителям дела нет ни до чего, кроме карт, костей или рулетки. А владельцы и служащие там будут следить только за своими денежками.

В груде румян, пудры, флаконов духов и драгоценностей она откопала сигару, которую намедни дал ей Эйнсвуд, и сунула ее во внутренний карман. Подняв голову, она встретила обеспокоенный взгляд Хелены.

– Да я в большей опасности была, опрашивая проституток на Рэтклиф-Хауэй, так что незачем тебе переживать.

– То было до того, как ты стала себя так странно вести. – Хелена подошла к шифоньеру, на верху которого горничная поставила поднос с графином бренди и двумя бокалами. – Совсем недавно ты лучше держала свой характер в узде. И более ловко управлялась с теми, кто смел тебе перечить.

Подруга взяла графин и налила бренди.

– Ты повздорила с Креншоу. И в свою очередь напомнила мне об уличной драке, которую ты устроила с бродягой только потому, что он обозвал Сару и заставил ее расплакаться. В то время тебе было восемь лет.

Лидия взяла протянутый Хеленой бокал.

– Наверно, я приняла слишком близко к сердцу историю с Креншоу.

– Противоречивое желание может любого сделать излишне чувствительным, – произнесла Хелена, чуть улыбнувшись. – Я сама последние несколько недель раздражаюсь по всякому поводу. Со мной это обычно происходит в перерыве между любовниками.

– Я признаю, что мое желание прикончить некоторых личностей противоречит настоящему своду законов.

– Я имею в виду плотское желание, как ты прекрасно понимаешь, – заметила Хелена. – Заложенное природой стремление спариваться. И размножаться.

Лидия пила, взирая на подругу поверх края бокала.

– Эйнсвуд чрезвычайно красив, – продолжала Хелена. – У него и мозги имеются наравне с мускулами. Не говоря уже об улыбке, способной заставить расцвести розовые кусты посреди полярной зимы. Беда в том, что он распутник, просто- напросто презирающий женщин. Мы, особы женского пола, лишь для одного полезны, а стоит нас использовать, так ценности больше не представляем. Ежели он пробуждает некие мысли сбиться с пути добродетели, Лидди, то я советую тебе совершить сие действие с какой-нибудь заменой ему. Ты могла бы обратить внимание на Селлоуби. Он не презирает женщин, и ты определенно его заинтриговала. Тебе стоит лишь пальчиком поманить.

Насколько знала Лидия, ни одна шлюха в Лондоне не запрашивала цену более высокую, чем Хелена, и та делала это по весьма достаточным основаниям. Она мгновенно могла оценить мужчину и в соответствие с тем пойти ему навстречу, воплотившись в женщину его мечты. От ее советов не стоило беспечно отмахиваться.

Однако Лидия не могла принять к рассмотрению рекомендованную замену, поскольку знала, почему лорд Селлоуби «заинтригован» ею.

Лондонский первостатейный сплетник заметил Лидию в толпе журналистов, дежуривших перед церковью Святого Георга в день свадьбы Дейна. Несколько дней спустя Селлоуби поведал Хелене об увиденной мельком особе женского пола, которая будто сошла с фамильного портрета в галерее в Аткорте. Аткорт в Девоне являлся родовым поместьем маркиза Дейна. С тех пор Лидия старалась обходить стороной Селлоуби. Более близкий взгляд на нее мог привести его к тому, чтобы начать задавать вопросы в Аткорте и раскопать то, что ее собственная гордость требовала оставить похороненным.

– Селлоуби даже не обсуждается, – обратилась Лидия к подруге. – Светский сплетник и репортер непременно станут соперниками. В любом случае сейчас неподходящее время связываться с каким бы то ни было мужчиной. Пусть скандалы и помогают продаже журналов, но любое малое влияние, что я имею на общественное мнение, канет в Лету, лишь только я приобрету славу падшей женщины.

– Тогда, может, стоит найти иную работу, – произнесла Хелена. – Ты не становишься моложе, и было бы величайшей растратой…

– Да, милая, я знаю, ты желаешь мне добра, но не могли бы мы обсудить какие бы то ни было «растраты» и «противоречия» в другой раз? – Лидия осушила бокал и поставила его. – Становится поздно, а мне еще нужно вернуться в Таун.

Она надела шляпу, осмотрела себя напоследок в зеркале, подхватила прогулочную трость и направилась к двери.

– Я не лягу спать, пока не дождусь тебя, – бросила вслед Хелена. – Поэтому сразу реши, вернешься ты или нет…

– Конечно, я сюда вернусь. – Лидия открыла дверь. – Не желаю, чтобы соседи увидели незнакомца, входящего в мой дом под утро. Да и будить мисс Прайс или горничных с тем, чтобы помогли мне выбраться из этого чудовищного корсета, не хочу. Это сомнительное удовольствие оставлю тебе. Пока будешь ждать меня, прими для храбрости стаканчик на ночь.

– Будь осторожна, Лидди.

– Да, да. – Лидия повернулась и одарила Хелену нахальной усмешкой. – Черт побери, девица. Ты что, вечно будешь доставать и изводить парня?

И с важным видом вышла. Тревожный смешок Хелены сопровождал ее вслед.

В эту среду собрание писак в «Голубой Сове» являло собой весьма скучное зрелище, поскольку Гренвилл из «Аргуса» отсутствовала.

Хотя Джо Пурвис там был и как раз возвращался из уборной, когда в коридоре с ним встретился Вир.

Понадобился бы больше, чем один стаканчик джина, чтобы развязать язык Джо, учитывая, в каком обществе он вращался, и кем были его коллеги. Но иллюстратор «Аргуса» уже успел надраться, что усугублялось к тому же его чувством обиды.

В первую очередь, он нажаловался Виру, что парни принялись звать его «Пискун» с прошлой недели, когда Гренвилл притворилась, что приняла его голос за мышиный писк. Во-вторых, она, как водится, прибрала к рукам все лакомые кусочки, забрав целиком себе некое задание.

– В «Джерримерз» с ней следовало пойти мне, – ворча, жаловался Джо, – учитывая то, что в следующем выпуске это будет передовой статьей, и потребуются иллюстрации. Но Ее Величество заявила, что нет в Лондоне ни одного злачного игорного местечка, где не знали бы мою физиономию, и я выдам себя. Словно кто угодно не заметит такую пожарную каланчу, как она, в такой тесной маленькой дыре, как «Джерримерз».

В таком небольшом месте, каким оказался «Джерримерз», Вир чуть было не проглядел ее.

Его внимание привлекла сигара.

Иначе он бы прошел мимо молодого человека, бросив на него лишь мимолетный взгляд, отметив только, что тот был одет на манер юных клерков, стремящихся поразить воображение обычным щегольством, и то, что юноше, кажется, везло в рулетку. Но, проходя сзади парня, Вир уловил слабый аромат сигары, который заставил его остановиться.

Эти особые черуты продавал лишь один табачник в Лондоне. Как Вир указал Госпоже Драматической Актрисе неделю назад, сигары были необычайно длинными и тонкими. Он также обратил ее внимание на то, что табак представлял собой особую смесь, и ее ограниченный запас сберегался исключительно для него, Эйнсвуда. В определенных кругах, среди избранной группы мужчин, способных оценить эти сигары, Вир был более чем счастлив поделиться ими.

Он уже долгие месяцы не бывал в таких кругах.

И к тому же Джо Пурвис утверждал, что она будет здесь.

Спрятав улыбку, Вир подвинулся поближе.

Рулетка, или всем известная роли-поли, в Англии была всеобщей страстью.

И, как открыла Лидия, определенно пользовалась популярностью в клубе «Джерримерз». Помещение с рулеткой было заполнено телами, и не все из них недавно мыли. Впрочем, воздух в тюрьме Маршалси был куда грязнее, как и во многих других известных ей местах. А черута, зажатая у Лидии между зубов, помогала замаскировать худшие из этих «ароматов». К тому же, пожевывание сигары помогало ей ослабить терзающее разочарование, пока она притворялась, что наблюдает за колесом.

Пока она обозревала растущую перед ней кучу фишек, те вряд ли производили на нее сильное впечатление по сравнению с призом, болтающимся от нее на расстоянии длины стола.

На этом расстоянии от Лидии стояла Корали Бриз.

С ушей Бриз свисали рубиновые капли. Горло опоясывало рубиновое ожерелье, и в пару к нему на запястье красовался браслет.

Весь гарнитур соответствовал описанию и точным наброскам Тамсин.

Маленькая комната была набита до духоты. Посреди давки и пиханий локтями вряд ли мадам Бриз способна была заметить несколько искусных телодвижений, которые лишили бы ее украденных ею ценных вещиц.

Проблема в том, что эти особенные ловкие телодвижения входили в число навыков не Лидии, а Хелены, а та была за много миль отсюда в Кенсингтоне.

В репертуаре Лидии скорее значилось стукнуть как следует сводню, сбить злодейку с ног и без промедления сорвать драгоценности с ее ничтожного тела.

Даже не будь Лидия закована в корсет, мучительно стеснявший движения, она могла бы назвать целый список превосходных причин, подвергающих ее самообладание испытанию: темное тесное помещение, отсутствие возможных соратников и превеликое множество намечающихся врагов. И разоблачение само по себе, которое может в лучшем случае стать унизительным раздеванием, а в худшем – окончиться жестоким, возможно необратимым ущербом.

Да, страшно бесило зрелище драгоценностей Тамсин, украшающих самую подлую сводню в Лондоне. Да, доводила до исступления мысль о девушке, ее любимой тетушке, и что значат эти украшения.

Но нет, Лидия не собиралась опять давать выход своему характеру. Она совершенно определенно не позволит «противоречивому желанию» к презирающему женщин Эйнсвуду превратить ее в несдержанную восьмилетку.

Отогнав подальше его образ, она заставила себя хладнокровно сосредоточиться на насущной проблеме.

Колесо остановилось на двадцати одном, красном.

Крупье с каменной физиономией подтолкнул к Лидии ее выигрыш. В то же самое мгновение она услышала, как Корали разразилась потоком визгливых ругательств.

Последний час сводня упорно проигрывала. Сейчас, наконец, она отошла от стола с рулеткой.

Если Корали на мели, она может продать свои драгоценности, как другие закладывали свои ценности, пришло Лидии в голову. Она уже разнюхала, где совершаются эти сделки.

Лидия поспешно подсчитала свой выигрыш. Две сотни. Немного, по обычаям некоторых клубов – «Крокфордза», к примеру, где за минуты проигрывали тысячи – но, возможно, достаточно, чтобы выкупить рубиновый гарнитур у проститутки, охваченной игорной лихорадкой.

Лидия начала проталкиваться сквозь толпу.

Стремясь не упустить добычу из виду, она мимоходом увернулась от рыжей проститутки, которая пыталась и прежде привлечь внимание Лидии, и отпихнула локтем воришку-карманника. А вот что она не успела заметить, спеша сократить расстояние между собой и Коралли, так это башмак, преградивший ей дорогу.

О него-то Лидия и споткнулась.

Чья-то рука подхватила ее и немедленно удержала от падения. Большая ладонь зажала ее, как в тиски.

Лидия посмотрела вверх и уткнулась взглядом… в сверкающие зеленые глаза.

Виру было любопытно, что способно разбить ее безукоризненное внешнее спокойствие.

Она только моргнула разок, затем хладнокровно вытащила сигару изо рта.

– Да боже мой, это никак Эйнсвуд? Сто лет вас не видел. Как ваша подагра? Все еще беспокоит?

Поскольку он уже приметил Корали Бриз, наряду с парочкой бугаев-телохранителей, Вир не осмелился сорвать маску с мисс «Сары Сиддонс» Гренвилл в этой игорной преисподней.

Она продолжала игру, а он ей подыгрывал, пока поспешно эскортировал из упомянутого помещения. Даже когда они оказались на воле, он все также продолжал крепко держать ее за руку и твердым шагом вести по Сент-Джеймс-стрит по направлению к Пиккадилли.

Она продолжала шествовать развязной походочкой, зажав в белоснежных зубах черуту – его черуту, помахивая в другой руке тросточкой.

– Это уже входит у вас в привычку, Эйнсвуд, – заявила она. – Где бы дела не шли гладко, вы заявляетесь и портите их. В том случае, если вы не заметили, я все время выигрывала. И ко всему прочему, я на работе. Поскольку доходные занятия вне пределов вашего жизненного опыта, позвольте объяснить вам основы экономики. Если писатели не станут выполнять задания редакции, то в журналах не появятся статьи. Не будет статей, читатели перестанут покупать его, поскольку, видите ли, когда они выкладывают денежки за журнал, то ждут, что там будет что-то написано. А когда не платят читатели, то журналисты не получают оплату за труды. – Она взглянула на него. – Я не слишком быстро для вас говорю?

– Вы перестали играть в рулетку до того, как я вмешался, – заметил Вир. – Потому что решились на другую игру. Пока вы следили за сводней, я наблюдал за вами. Я уже видел этот взгляд в ваших глазах и знаю, что он сулит: жди нанесения увечья.

Пока он держал речь, она хладнокровно попыхивала сигарой, всем своим видом изображая юного гуляку, как предписывал ее костюм. Вир боролся с беспричинным желанием засмеяться.

– Позвольте объяснить вам кое-что, явно вами не замеченное, – продолжил Вир. – У этой сводни парочка задиристых ребят на подхвате. Ежели бы вы последовали за ней, то эти скоты уволокли бы вас в ближайший темный переулок и порезали на маленькие кусочки.

К этому времени они достигли Пиккадилли.

Она отшвырнула остатки сигары.

– Вы ссылаетесь на Джосаю и Билла, полагаю, – произнесла она. – Хотелось бы мне представить, каким нужно быть слепцом, чтобы не заметить эту парочку уродливых горгулий.

– Вряд ли ваше зрение надежно. Меня-то вы не заметили.

Вир сделал знак наемному экипажу, стоявшему дальше по улице у реки.

– Надеюсь, вы позвали сию карету для себя, – произнесла она. – Потому что мне еще нужно завершить задание.

– Вот и завершите где-нибудь в другом месте, а не в «Джерримерз», – предупредил он. – Поскольку назад вы не вернетесь. Если я вас раскусил, то другие тоже могут. И если, как вы предполагаете, там происходит какая-либо незаконная деятельность, они, будьте уж уверены, устроят так, что Гренвилл из «Аргуса» не только не завершит задание, но о ней никто больше вообще никогда не услышит.

– Как вы узнали, что я выискиваю незаконную деятельность? – потребовала она ответа. – Задание предполагалось быть секретным.

Подъехал экипаж. Это был не один из этих новеньких кабриолетов мистера Дэвида Дэвиса, а неуклюжее перевозочное средство, которое отслужило свой срок городским экипажем джентльмена еще век назад. Сзади имелась приступочка для пары лакеев – давненько умерших и к этому времени лежащих в могиле.

– Куда вам, джентльмены? – спросил кучер.

– В Сохо, – ответил Вир.

– Да вы сошли с ума, – воскликнула она. – Я не могу туда заявиться в этом костюме.

– Почему бы и нет? – его взгляд прошелся по ней сверху донизу. – Или боитесь вашего добродушного щеночка?

– Камден-Плейс, Кенсингтон, – приказала она вознице. Вырвалась из хватки Вира, добавив пониженным тоном. – Вы своего добились. Я не собираюсь возвращаться в «Джерримерз». Если уж вы узнали меня, это может сделать любой идиот.

– Но вы же живете в Сохо, – напомнил он.

– В Кенсингтоне мое платье, – пояснила она. – И мой экипаж.

– Джентльмены, – позвал кучер. – Ежели вы не едете…

Она прошествовала к карете, дернула дверцу и забралась внутрь. Прежде чем она закрыла дверь, Вир схватился за ручку.

– Давненько я не бывал в Кенсингтоне, – произнес он. – Интересно, так ли уж сельский воздух целителен для моей подагры.

– В это время года в Кенсингтоне слишком сыро, – упрямо заявила она. – Если хотите сменить климат, поезжайте-ка в пустыню Гоби.

– По зрелом размышлении, может быть, я совершу путешествие в прекрасный теплый бордель.

Хлопнул дверцей и пошагал прочь.