По дороге в Кале Дейн и Берти ехали верхом рядом с каретой. В трактире Дейн и Берти отправились в бар, а Джессика с бабушкой обедали в номере. Переезжая Ла-Манш, его светлость держался на другой стороне французского парохода. По пути в Лондон он опять скакал на лошади рядом с нанятой им роскошной каретой. В Лондоне Дейн высадил Джессику, Берти и Женевьеву у дверей дома дяди Артура и тети Луизы, и с тех пор они не виделись.

Прошло полмесяца после отъезда из Парижа – четырнадцать дней будущий муж игнорировал ее существование, и вдруг в два часа дня он заявился и ждет, что она все бросит и поедет с ним.

– Он хочет покататься со мной? – возмутилась Джессика, когда раскрасневшаяся тетушка принесла послание от Дейна. – Это правда? Он вдруг вспомнил о моем существовании и думает, что стоит ему щелкнуть пальцами, и я побегу за ним? Почему ты не сказала ему, чтобы он убирался к черту?

Тетя Луиза упала в кресло и прижала пальцы ко лбу очевидно, за те несколько минут, что она провела с Дейном, он ухитрился подорвать, даже ее аристократическую выдержку.

– Джессика, пожалуйста, выгляни в окно, – сказала она.

Джессика отложила перо – она составляла меню свадебного завтрака – встала и подошла к окну. Возле дома стояла красивая коляска черного цвета. В нее были впряжены два очень больших, очень норовистых жеребца, и Берти изо всех сил старался их удержать. Они фыркали и плясали на месте.

– Его светлость говорит, что без тебя не уедет. – Голос Луизы дрожал от возмущения. – Советую поторопиться, пока эти смертоносные звери не убили твоего брата.

Через три минуты взбешенная Джессика была в шляпке и застегнутой доверху ротонде. Еще через две минуты Дейн подсадил ее в карету – или скорее затолкнул, потому что всем весом плюхнулся рядом на сиденье, и ей пришлось забиться в угол, чтобы не соприкасаться с ним плечами. Но избежать контакта в тесной карете было невозможно, его бесполезная левая рука лежала на колене, и мощные мышцы ноги давили на нее, как и эта якобы искалеченная левая, рука. Тепло его тела проникало сквозь толстую ткань ротонды и муслиновое платье, отчего кожу покалывало.

– Удобно? – с насмешливой вежливостью, спросил он.

– Дейн, эта коляска мала для нас двоих, – сварливо сказала Джессика. – Ты меня раздавишь.

– Тогда, может, сядешь ко мне на колени? – предложил он.

Подавив порыв пощечиной сбить ухмылку с его лица, Джессика обратила свое внимание на брата, который все еще топтался возле лошадей.

– Черт тебя побери, Берти, сейчас же отойди! Хочешь, чтобы они размазали твои мозги по мостовой?

Дейн засмеялся, тронул лошадей, а Берти отскочил в безопасное место на тротуаре.

Через миг их коляска с головокружительной скоростью мчалась по запруженным улицам Уэст-Энда. Зажатая между мягкой боковой стенкой коляски и жестким телом своего демонического жениха, Джессика понимала, что опасность быть выброшенной из кареты ничтожна. Она откинулась на спинку сиденья и стала разглядывать скакунов Дейна.

Это были кони самого дурного нрава из всех, с какими она сталкивалась. Они фыркали и шипели на все и вся, попадавшееся на пути. Они пытались толкать прохожих. Они общались оскорбительным ржанием с каждой встречной лошадью. Они старались лягнуть фонарные столбы и бордюр тротуара и столкнуться с каждым экипажем, который имел неосторожность двигаться по той же улице, что и они.

Даже доскакав до Гайд-парка, лошади не проявляли признаков усталости. Они попытались задавить рабочих, заканчивавших новый арочный вход. Они угрожали промчаться по Роттен-роу, куда позволялось въезжать только монарху.

Однако они ни в чем не преуспели. Дейн, хотя и ждал до последней, минуты, успешно пресекал все попытки к бунту. К восторгу и раздражению Джессики, он делал это без усилий, хотя править приходилось одной рукой.

– Полагаю, не было бы ничего страшного, если бы твои кони вели себя прилично, – сказала она, размышляя вслух.

Он плавно отвернул правую лошадь от неминуемого столкновения со статуей Ахиллеса и направил сатанинских животных к западу, на Драйв.

– Возможно, им передалось твое дурное настроение, и они испугались. Не знают, куда бежать, что делать. Верно, Ник, Гарри? Боитесь, что она вас пристрелит?

Лошади дружно повернули головы и ответили злобным ржанием.

– Ты бы тоже был в дурном настроении, если бы всю неделю разбирался со списками гостей, и с меню свадебного завтрака, и с обустройством, и с докучными родственниками. Ты бы тоже злился, если бы каждый торговец ломился в твой дом, а гостиная стала похожа на склад, заваленная каталогами и образцами. Они атакуют меня с того утра, когда в газетах появилось объявление о нашей помолвке.

– Я бы и не подумал расстраиваться, – сказал Дейн, – потому что у меня не пробковая голова, чтобы я позволил кому-то досаждать мне.

– Это ты настоял на церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер, – сказала она, – а потом все свалил на меня. Даже не делаешь вид, что помогаешь.

– Чтобы я стал помогать? – изумился Дейн. – На кой черт тогда слуги, маленькая недотепа? Разве я не велел тебе посылать ко мне все счета? Если никто из домашних не может делать эту работу, найми человека. Если хочешь быть богатой маркизой, почему не ведешь себя соответственно? Рабочий класс работает, – с преувеличенным терпением разъяснил он. – Высшие классы говорят им, что делать. Не нарушай общественный порядок. Посмотри, что случилось во Франции. Несколько десятилетий назад они свергли установленный порядок. У них король, который одевается и ведет себя как буржуа, открытые канализационные стоки и плохо освещенные улицы, кроме Пале-Рояля.

Джессика уставилась на него:

– Я понятия не имела, что ты такой сноб и консерватор. Никогда бы не сказала, судя по твоему выбору компаний.

Не отрывая взгляда от коней, Дейн сказал:

– Если ты о проститутках, то могу напомнить – это платная помощь.

Меньше всего Джессике потребовалось напоминание о его партнершах по постели. Она не хотела думать о том, как он забавляется ночами, пока она лежит в кровати без сна, мучаясь мыслями о брачной ночи, не говоря уж об отсутствии у нее рубенсовской фигуры, к каковым он имеет отвратительное пристрастие.

Джессика была уверена, что ее брак будет невыносимым, что бы там ни говорила Женевьева, и потому не желала волноваться, что может не понравиться ему в постели. Однако ее гордость страдала, женское самолюбие не могло стерпеть перспективу проигрыша в деле пленения мужа. У Женевьевы ни один из супругов даже не мечтал сбиться с пути, как и любовники, которых за время долгого вдовства она выбирала весьма привередливо.

Но сейчас не время ломать голову над этой устрашающей проблемой, решила Джессика. Полезнее воспользоваться случаем и извлечь практическую пользу из встречи. Например, поговорить о списке гостей.

– Я знаю, как расположены женщины на твоей социальной шкале, – сказала она. – Другое дело – мужчины. Например, мистер Боумонт. Тетя Луиза говорит, что его желательно не приглашать на свадебный завтрак, но он твой друг.

– Черт, лучше его не приглашать, – согласился Дейн. – Этот мерзавец пытался шпионить за мной, когда я был со шлюхой. Пригласишь его на свадьбу – и эта свинья решит, что он приглашен также на брачную ночь. Из-за опиума и пьянства он недееспособен как мужчина, вот и подглядывает, как это у других.

Образ рубенсовских проституток на коленях у Дейна померк перед будоражащей картиной: двухметровый, темный, голый, возбужденный самец.

Джессика представляла, как выглядит возбужденный мужчина, видела кое-что из эротических гравюр Томаса Роулендсона. Лучше бы не видела. Ей не хотелось живо представлять себе, что Дейн делает с пышнотелыми шлюхами то же, что и мужчины на картинках Роулендсона.

Но избавиться от видений никак не удавалось, и Джессике захотелось кого-нибудь убить.

Она не просто ревновала – она ревновала безумно, а он даже не обратил внимание на ее состояние. Джессика понимала, что он вряд ли станет что-либо менять в своей жизни ради нее, так что скорее всего это неизбежно сведет ее с ума.

Джессика решила, что не даст ему это сделать. Она не будет ревновать к проституткам. Она возблагодарит за них свою счастливую звезду, потому что он будет проводить с ней как можно меньше времени, а она будет богатой аристократкой, свободной вести такую жизнь, какую захочет. Она повторяла это тысячу раз с тех пор, как он нагло предложил ей пожениться, а она так глупо размякла и согласилась.

Что толку читать себе нотации? Джессика знала, что он ужасен, что он гнусно использовал ее, что он не способен к привязанности, что он женится на ней из мести… и все же она хотела, чтобы он желал только ее одну.

– Неужели я, наконец, тебя поразил? – спросил Дейн. – Или ты просто задумалась? Молчание становится угрожающим.

– Ты меня поразил, – согласилась Джессика. – Мне бы не пришло в голову, что ты против наблюдения. Мне казалось, ты в восторге от публичных сцен.

– Боумонт подглядывал в глазок, – сказал Дейн. – Во-первых, не выношу доносчиков. Во-вторых, я заплатил за шлюху, а не за бесплатное представление для публики. В-третьих, определенные действия я предпочитаю совершать приватно.

Дорога начала сворачивать на север, в сторону от берега Серпентайна. Но лошади продолжали свой бег вдоль озера, нацелившись на рощу впереди. Дейн слегка их подправил, казалось, он не замечал, что делает.

– Во всяком случае, я почувствовал себя обязанным разъяснить мои правила с помощью кулаков, – продолжа и Дейн. – Более чем вероятно, что Боумонт затаил злобу. Я не могу дать ему сорвать ее на тебе. Он трус и доносчик, и у него есть мерзкая привычка… – Он нахмурился и замолчал. – В любом случае тебе не следует иметь с ним никаких дел.

Когда до Джессики дошел смысл приказа, весь мир вокруг стал ярче, на сердце – легче. Она подвинулась в сторону, чтобы посмотреть на его угрюмый профиль.

– Неужели ты заботишься обо мне?

– Я за тебя заплатил, – холодно ответил Дейн. – Ты моя. Я забочусь о том, что мое. Я бы и Нику с Гарри не дал к нему приблизиться.

– Господи… ты хочешь сказать, что я для тебя так же важна, как этот скот? – Джессика прижала руку к сердцу. – О, Дейн, ты так романтичен! Ты сразил меня окончательно.

Мгновение все его внимание было обращено на нее, потом мрачный взгляд упал туда, где была ее рука, и она поскорее положила ее обратно на колени.

Он опять стал смотреть на лошадей.

– Эта одежда сверху… Как там она называется… – натянуто сказал он.

– Ротонда. Что с ней не так?

– В Париже она облегала тебя плотнее, когда ты ворвалась на мою вечеринку и все испортила. – Он повернул упряжку вправо. – Когда штурмовала мою добродетель. Помнишь, конечно. Или мне показалось, что ротонда была мокрая?

Она помнила. Что важнее – он помнил и заметил, что она похудела. Настроение просветлело еще на несколько степеней.

– Можешь окунуть меня в Серпентайн и выяснить, – сказала она.

Они выехали к маленькой круговой дорожке, скрытой густой тенью. Деревья укрывали ее от остальной части парка. Вскоре начнется пятичасовой променад, и эту уединенную часть парка, как и весь Гайд-парк, заполнят светские гуляки. Но пока здесь было пусто.

Дейн остановил коляску и поставил ее на тормоз.

– Стойте спокойнее, – обратился он к лошадям. – Не надоедайте, а то мигом отправитесь таскать баржи в Йоркшире.

Он говорил тихо, но тон подавал четкий сигнал: покорность или смерть. Животные ответили на него чисто по-человечески – мгновенно стали самой смирной и послушной парой, какую Джессике приходилось видеть.

Дейн устремил на нее мрачный взгляд.

– Что до вас, мисс Мегера Трент…

– Как я люблю ласкательные имена, – сказала она, заглядывая ему в глаза. – Недотепа. Олух. Мегера. От них мое сердце трепещет!

– Тогда ты придешь в восторг от нескольких новых, которые есть у меня на уме, – сказал Дейн. – Как можно быть такой идиоткой? Или ты это делаешь нарочно? Посмотри на себя! – Последнее было адресовано ее лифу. – С такими темпами к свадебному дню от тебя ничего не останется! Когда ты в последний раз по-настоящему обедала?

Джессика предположила, что это определяется как выражение заботы.

– Я не нарочно, – сказала она. – Ты не представляешь себе, что творится под крышей тети Луизы. Она ведет подготовку к свадьбе, как генерал – к бою. Со дня нашего приезда дом напоминает лагерь. Я могу оставить прислугу сражаться друг с другом, но тогда не поручусь за результат. У тети ужасный вкус, а значит, я должна во все вникать – днем и ночью. Это отнимает волю и энергию, и я слишком устаю и раздражаюсь, чтобы нормально поесть. Даже если бы слуги были в состоянии сделать обед, а они не могут, потому что она и их измучила.

Наступило короткое молчание.

– Ладно, – сказал Дейн и повозился, как будто ему стало неудобно сидеть.

– Ты сказал, я могу нанять помощников, – сказала Джессика. – Какой смысл, если она и в их работу будет вмешиваться? Я по-прежнему должна буду всем заниматься…

– Да-да, я понял. Она тебе досаждает. Я ее остановлю. Надо было раньше сказать.

Джессика разгладила перчатки.

– Я не подозревала, что у тебя есть заклинания против драконов.

– Нету, но надо быть практичной. Тебе понадобятся силы для брачной ночи.

– Не могу придумать, зачем мне силы. Все, что от меня потребуется, – это лечь.

– Голой, – хмуро добавил Дейн.

– Неужели? – Джессика стрельнула в него взглядом из-под ресниц. – Ну, надо так надо, у тебя преимущество – ты опытен в таких делах. Но ты тоже должен был сказать мне раньше, я бы не заставляла модистку заботиться о неглиже.

– О чем, о чем?

– Оно ужасно дорогое, но шелк тонкий, как паутина, и вышивка по вороту великолепна. Тетя Луиза пришла в ужас. Она сказала, что только киприотки носят вещи, которые не оставляют места для воображения.

Джессика услышала всхлип, прижатая к ней мужская нога напряглась.

– Но если бы я предоставила это тете Луизе, я была бы с головы до пят укутана в толстое хлопковое уродство с оборочками, на которых вышиты розочки. Это нелепо, потому что даже бальные платья открывают больше, не говоря о…

– Какого цвета? – хрипло спросил Дейн.

– Винно-красного с черными ленточками по вырезу. Вот здесь. – Она провела на груди букву U. – И прелестная ажурная строчка под… вот здесь. – Она провела пальцем под выпуклостью груди на дюйм, ниже сосков. – И ажур на правой стороне подола. Отсюда, – она показала на бедро, – и до низу. И я купила…

– Джесс. – Имя прозвучало сдавленным шепотом.

– …тапочки им в пару. Черные с…

– Джесс. – Одним стремительным движением Дейн бросил вожжи и затащил ее себе на колени.

Это испугало лошадей, они повернули головы, фыркнули и ускорили шаг.

– Стоять! – резко приказал Дейн.

Сильная правая рука прижала Джессику. Это было похоже на сидение на колеблющейся кухонной плите: его жесткое горячее тело сотрясалось от напряжения. Рука скользнула по бедру, вцепилась в верхнюю часть ноги.

Джессика подняла глаза. Он недоброжелательно смотрел на свою руку в перчатке.

– Ты, – прохрипел он. – Чума тебя побери!

Она запрокинула голову.

– Если хочешь, могу повторить. Ночная рубашка…

Свирепый черный взгляд сместился на ее рот. Дыхание у него вырывалось со свистом.

– Ну нет! – Стремясь наказать, Дейн впился в ее губы.

Но для Джессики это был вкус победы. Она ее чувствовала в горячности, которую он не мог скрыть, в пульсирующей напряженности фигуры, она ее услышала яснее любых заявлений, когда язык толкнулся, требуя впустить его.

Он ее хотел. Все еще хотел.

Возможно, он сопротивлялся, но ничего не мог с собой поделать – как и она.

В этот момент ей не нужно было притворяться, и Джессика извернулась и обняла его за шею, прижалась, жадно целуя, а он целовал ее.

Как будто две враждующие армии сошлись в битве не на жизнь, а на смерть. Он не давал пощады. Она ее не просила ей все еще было мало его грешных губ, обжигающего давления его руки, которая впивалась ей в бедро, нагло хватала за грудь.

Ее руки также властно блуждали по массивным плечам, спускались, впивались в могучие мышцы рук. «Мой!» – думала она, чувствуя, как под ее прикосновением сокращаются мускулы.

Мой, поклялась она, распластав руки на широкой, твердой груди. Она его возьмет и удержит, даже если это будет стоить ей жизни. Пусть он монстр, но он ее монстр. Она ни с кем не станет делить его поцелуи. Она ни с кем не поделится его большим великолепным телом.

Джессика теснее прижалась к нему. Дейн напрягся, из глубины горла донесся стон, он подставил руку ей под ягодицы и приподнял.

Она бы хотела, чтобы он дотрагивался до голого тела, чтобы большие темные руки двигались по ней, добирались всюду. Грубые или нежные, все равно. Лишь бы он хотел ее. Лишь бы он целовал ее так, как сейчас, и трогал, как сейчас… словно он голоден, как и она, и ему всего этого мало, как мало ей.

Дейн оторвал от нее свой рот и пробормотал что-то похожее на итальянское ругательство.

– Отпусти меня, – севшим голосом приказал он.

Джессика проглотила плач, опустила руки, сложила их на коленях и уставилась на стоящее впереди дерево.

Дейн смотрел на нее со свирепым отчаянием. Он должен был знать, что нельзя приближаться к ней и на милю. Через тринадцать дней они поженятся, у него будет брачная ночь и потом столько ночей, сколько понадобится, чтобы утолить похоть и покончить с этим. Он говорил себе, что не важно, как она в это время будет ему досаждать, он терпел и худшее за меньшую награду и, уж конечно, вытерпит несколько недель расстройства.

Придется потерпеть, потому что слишком живо он воображал альтернативу: маркиз Дейн, пыхтя, околачивается возле будущей невесты, как голодная дворняжка возле тележки мясника. Вертится и лает под ее дверью днем, воет под окном ночью. Трусит за ней к портнихе, шляпнику, сапожнику, парикмахеру, огрызается и рычит на вечеринках.

Он привык получать то, что хочет, в тот же миг, как захотел, и игнорировать или отвергать то, что не может получить мгновенно. Он обнаружил, что пренебречь ею он может не больше, чем голодная дворняга – куском мяса.

Должен был догадаться в тот день, когда ее встретил, когда мотался по магазину Шантуа, не в силах отвести от нее глаз. Должен был хотя бы отметить проблему в тот день, когда изнывал, снимая с нее проклятую перчатку.

В любом случае теперь от правды не убежишь, после того как он дал себе – и ей – такое красноречивое доказательство. Все, что ей потребовалось, это описать предмет нижнего белья, и он потерял голову и попытался на нее наброситься.

– Хочешь, чтобы я слезла с коленей? – вежливо спросила Джессика, продолжая смотреть прямо перед собой.

– А ты хочешь? – раздраженно спросил Дейн.

– Нет, мне вполне удобно, – ответила она.

Хотел бы он сказать то же самое о себе. Из-за маленькой круглой попочки, удобно, видите ли, разместившейся у него на коленях, его чресла испытывали адские муки. Он понимал, что избавление – в нескольких дюймах, надо только повернуть ее к себе, задрать юбку и…

Шансов на это столько же, как если бы она находилась в Китае, с горечью подумал Дейн. Вот в чем беда с леди, одна из миллиона бед. Ты не можешь сделать свое дело, когда захочешь. Ты должен ухаживать, уговаривать, а потом делать это в подходящей кровати. И в темноте.

– Тогда оставайся, – сказал он. – Только больше не целуй меня, не провоцируй. И не говори про ночное облачение.

– Отлично, – сказала Джессика и беспечно огляделась, как будто сидела за чайным столиком. – Ты знаешь, что первая жена Шелли утопилась в Серпентайне?

– Моя первая жена обдумывает то же самое? – спросил он, глядя как-то неуверенно.

– Разумеется, нет. Женевьева говорит, что самоубийство из-за мужчины – непростительная бестактность. Я просто беседую.

Дейн подумал, что, несмотря на мучение, очень приятно держать на коленях приятно пахнущую леди, которая ведет бездумную беседу.

– Значит, ты временно прекратила злиться?

– Да. – Джессика посмотрела на его бесполезную левую руку, которая во время их пылких объятий соскользнула на сиденье. – Все-таки носи перевязь, Дейн, чтобы рука не болталась. Заденешь за что-нибудь, серьезно повредишь и не заметишь.

– Пару раз задел, – сказал он и хмуро посмотрел на руку. – И заметил, могу тебя уверить. Она все чувствует, только не работает. И не будет. – Он засмеялся. – Что, совесть замучила?

– Нет. Я думала отхлестать тебя кнутом, но ты бы ничего не почувствовал.

Он изучил ее нежную ручку.

– Для этого нужно больше мускулов, чем у тебя когда-нибудь будет. И ты никогда не будешь достаточно проворна, я увернусь и только посмеюсь.

Она подняла на него глаза.

– Ты будешь смеяться, даже если я сумею ударить. Ты будешь смеяться, если у тебя будет исполосована спина. Ты смеялся после моего выстрела?

– Пришлось, – весело ответил он, – потому что я потерял сознание. Смешно.

Это было смешно, понял он сейчас, глядя в холодную глубину серых глаз. Это было нелепо – возмущаться ею. Сцена в саду у Уоллингдонов была не ее затеей. Он начал подозревать, кто это устроил. Если его подозрение верно, то он вел себя не просто гадко, но непростительно глупо.

Он заслужил, чтобы в него стреляли. И она отлично это проделала. Вспоминая, он улыбнулся:

– Ты это великолепно проделала, Джесс, отдаю тебе должное.

– Признай – блестяще придумано и выполнено, – ответила она.

Он отвел глаза в сторону Ника и Гарри, которые с сонным видом изображали, что находятся в мире со всем миром.

– Было проделано очень хорошо, – сказал он. – Теперь я это понимаю. Красно-черный наряд, голос леди Макбет. – Дейн хохотнул. – При виде тебя мои отважные товарищи в ужасе разбежались – как дамочки на чаепитии при виде мыши. Может, стоило быть подстреленным ради этого зрелища? Шеллоуби, Гудридж в панике перед маленькой разъяренной феминой.

– Я не маленькая, – возразила Джессика. – Если ты такой неуклюжий остолоп, это не значит, что можешь делать из меня посмешище. К вашему сведению, милорд Голиаф, я выше среднего роста.

Он похлопал ее по руке:

– Не беспокойся, Джесс, я все равно на тебе женюсь и как-нибудь с этим справлюсь. Кстати, я купил доказательство.

Он сунул руку в глубокий карман кареты, нашарил сверток, и этого мгновения хватило, чтобы сердце у него тревожно забилось.

Он три часа выбирал подарок. Он скорее согласится быть растянутым на дыбе, чем вернется на Ладгейт-Хилл, дом тридцать два, и повторит эту треклятую процедуру. Пальцы сомкнулись на маленькой коробочке.

С бьющимся сердцем Дейн вытащил ее и неуклюже сунул Джессике в руки.

– Открой сама, – напряженно сказал он. – Одной рукой это дьявольски трудно.

Серые глаза метнулись к коробочке. Джессика ее открыла. Наступило короткое молчание. Он покрылся липким потом.

– О, – сказала она. – О, Дейн!

Беспомощная паника, слегка утихла.

– Мы же помолвлены, – натянуто сказал он. – Это обручальное кольцо.

Клерк задавал ему ужасные вопросы. Камень по дню рождения – Дейн понятия не имел, когда у нее день рождения. Камень под цвет глаз – нет такого камня, в природе не существует.

Подобострастный червяк даже осмелился предложить выложить ряд камней по начальным буквам послания: диамант – опал – рубин – опал – гранат – аметист – янтарь – «дорогая». Дейн чуть не лишился своего завтрака.

Наконец, когда он дошел до крайней степени отчаяния, наглядевшись на изумруды, аметисты, жемчуга, опалы, аквамарины и прочие чертовы камни, которые ювелир сможет вставить в кольцо… на последнем из тысячи обитых бархатом подносов Дейн его нашел.

Рубиновый кабошон, отполированный так чисто, что казался жидким, в окружении потрясающих бриллиантов.

Он сказал себе, что ему плевать, понравится ей кольцо или нет. В любом случае ей придется его носить.

Оказалось, гораздо легче притворяться, когда ее нет. Легче убеждать себя, что выбрал это кольцо просто потому, что оно лучше всех. Легче спрятать на черном пустыре сердца истинную причину: это дань, и символическое значение этой дани так же слащаво и сентиментально, как любые из предложений клерка ювелирной лавки.

Кроваво-красный камень для храброй девушки, которая пролила его кровь. А феерическое сверкание бриллиантов – потому что молнии сверкали, когда она в первый раз его поцеловала.

Джессика подняла глаза. Их застилал серебряный туман.

– Оно прекрасно, – тихо сказала она. – Спасибо. – Джессика сняла перчатку, вынула кольцо из коробочки. – Ты должен сам мне его надеть.

– Должен? – Дейн постарался, чтобы это прозвучало с отвращением. – Какая-то сентиментальная чушь!

– Никто не видит, – сказала она.

Он взял кольцо, надел ей на палец и отдернул руку, боясь, что она заметит дрожь.

Джессика поворачивала руку так и этак, и бриллианты переливались.

Она улыбнулась.

– Хорошо, что подходит, – сказал Дейн.

– Идеально подходит. – Она повернулась, чмокнула его в щеку и быстро вернулась на место. – Спасибо, Вельзевул, – очень тихо сказала она.

Его сердце болезненно сжалось. Он взял вожжи.

– Поехали отсюда, пока не началось гулянье. – Голосу него был очень сердитый. – Ник! Гарри! Можете прекратить играть в мертвецов.

Они могли играть во что угодно. Их тренировал цирковой наездник, они любили выступления, отзывались на еле заметные подсказки, которым Дейн битых три дня учился у их прежнего хозяина. И хотя он знал, как это делается, даже он иногда должен был напоминать себе, что они реагируют на определенное движение поводьями и на интонацию, а не слушаются слов.

Больше всего они любили ту роль, которую играли по дороге к Гайд-парку, и Дейн дал им играть всю обратную дорогу. Это отвлекло внимание нареченной от него к молитвам о том, чтобы живой доехать до дома тети Луизы.

Обеспечив Джессику занятием, Дейн на досуге собрался с мыслями и сложил два и два, что следовало бы сделать давным-давно.

Зрителей было шесть, как сказал Геррард.

Дейн постарался вспомнить лица. Ваутри, да, он выглядел потрясенным. Рувьер, человек, которого Дейн явно смутил. Два француза, которых он часто видел в «Двадцати восьми». И две француженки: одна из них – незнакомая, вторая – Изабель Каллон, самая злобная сплетница Парижа… и любимая подруга Френсиса Боумонта.

Что Джессика сказала той ночью? Что-то насчет того, что сплетни бы умерли, если бы она не ворвалась в его дом.

Но может, и не умерли бы, понял Дейн. Может быть, интерес публики к его отношениям с мисс Трент достиг безумных размеров потому, что кто-то лил воду на мельницу слухов. Кто-то постоянно раздувал сплетни и поощрял спорщиков, зная, что Вельзевул придет в ярость.

Все, что требовалось от Боумонта, – это обронить словечко в нужной компании. У Изабель Каллон, например. Ей много не надо, потому что она ненавидит Дейна. Потом, посеяв семена, Боумонт мог бы ретироваться в Англию и наслаждаться местью с безопасного расстояния. И до упаду смеяться, когда будут приходить письма от приятелей с описанием последних событий в драме «Дейн—Трент».

Когда такое подозрение возникло впервые, Дейн подумал, что оно притянуто за уши, что это продукт воспаленного ума.

Сейчас это выглядело убедительнее любых других объяснений. По крайней мере, этим объяснялось, почему пресыщенный Париж проявил небывалый интерес к стычке одного уродливого англичанина с одной красивой английской феминой.

Он посмотрел на Джессику.

Она пыталась игнорировать «пляску смерти» в исполнении Ника и Гарри, разглядывая обручальное кольцо. Она не надела перчатку, вертела рукой, и бриллианты вспыхивали радужным огнем.

Ей понравилось кольцо.

Она купила красную шелковую ночную рубашку с черной оборочкой. Для брачной ночи.

Она целовала и трогала его. И не возражала против того, чтобы он ее целовал и трогал.

Красавица и Чудовище. Так их назвал бы Боумонт, ядовитая гадина.

Через тринадцать дней Красавица станет маркизой Дейн. И ляжет в кровать к Чудовищу. Голая.

Тогда Дейн сделает то, о чем мечтает уже целую вечность. Тогда она станет его, и ни один мужчина к ней не притронется, потому что она будет принадлежать исключительно ему.

Правда, на то, во что ему обойдется это «эксклюзивное владение», он мог бы купить Португалию.

С другой стороны, она – экземпляр высшего качества.

Леди. Его леди.

И весьма возможно, что Дейн получил ее во владение именно благодаря подлому, развратному, трусливому, злобному Френсису Боумонту.

В таком случае, решил Дейн, будет бессмысленным делом, а также напрасной тратой энергии, которую лучше приберечь для брачной ночи, рвать Боумонта на части.

По сути, Дейну следует поблагодарить его. Но маркиз Дейн – не очень вежливый человек. Он решил, что этот олух не стоит того, чтобы о нем беспокоиться.