Пролог

Летом 1810 года мистер Эдуард Нуаро сбежал в Гретна-Грин с мисс Кэтрин Делюси.

Мистер Нуаро считал, что его избранница — английская наследница, немалое состояние которой в результате этого поспешного действа перейдет к нему. Тайное бегство исключало длительные и чрезвычайно утомительные приготовления с участием родителей и адвокатов, неизменно предшествующие брачной церемонии. Решившись на тайный брак с богатой и высокородной англичанкой, Эдуард Нуаро следовал древней семейной традиции. Его мать и бабушка тоже были англичанками.

К сожалению, он был введен в заблуждение своей нареченной, которая оказалась такой же превосходной обманщицей, как ее возлюбленный, — правда, надо признать, очаровательной обманщицей. Состояние действительно было. В прошлом. Оно принадлежало ее матери, которую Джон Делюси соблазнил и отвез в известную шотландскую деревушку, как это было принято в его семье.

Состояние уже давно растаяло без следа. И теперь мисс Делюси намеревалась исправить свое финансовое положение, как это делали многие женщины ее семьи, заманив в брачную ловушку ничего не подозревающего джентльмена, обладающего голубой кровью, глубокими карманами и любвеобильным сердцем.

Она тоже пребывала в заблуждении, поскольку Эдуард Нуаро был ничуть не богаче, чем его невеста. Отпрыск французского графа (по крайней мере, так он утверждал), он лишился состояния, как и некоторых родственников, во время революции.

Благодаря этой комедии ошибок, имеющая самую сомнительную репутацию ветвь одного из знатных французских семейств оказалась связанной со своим английским аналогом — семьей, которую на Британских островах называли не иначе как Ужасные Делюси.

Нетрудно представить себе досаду молодоженов, когда обнаружилась правда.

Читатель, несомненно, ожидает криков, ссор, взаимных упреков, обычных в подобных ситуациях. Однако все получилось совершенно иначе. Мошенник и плутовка — а молодожены, несомненно, были таковыми — искренне любили друг друга и, когда тайное стало явным, смеялись до колик. А потом объединили свои силы. И принялись соблазнять и обманывать каждого простака, которому не повезло оказаться у них на пути.

А путь этот был долгим и запутанным. Он вился между Британскими островами и континентом — в зависимости от того, где положение оказывалось слишком опасным для комфортного существования.

В процессе своих скитаний Эдуард и Кэтрин Нуаро произвели на свет трех дочерей.

 

Глава 1

Лондон, март 1835 г.

Марселина, София и Леони Нуаро, сестры и владелицы торгового дома на углу Флит-стрит и Уэст-Чансери-лейн, находились в торговом зале, когда леди Ренфрю, супруга сэра Джозефа Ренфрю, сообщила сногсшибательную новость.

Темноволосая Марселина прилаживала к шляпке очаровательный бантик в форме бабочки, рассчитывая, что ее светлость не устоит перед этим творением. Блондинка София наводила порядок в ящике, из которого незадолго до этого вытряхнула все содержимое, чтобы найти какую-то мелочь, совершенно необходимую их предыдущей клиентке. Рыженькая Леони подшивала подол платья ближайшей подруги ее светлости — леди Шарп.

И хотя это был всего лишь слух, сплетня, случайно оброненная во время разговора, леди Шарп взвизгнула — как будто в комнате разорвалась бомба — споткнулась и наступила на руку Леони.

Та не выругалась вслух, хотя Марселина видела, как шевельнулись губы сестры, еле слышно произнося слово, явно непривычное для ушей высокородных дам.

Не обратив никакого внимания на травму, которую она нанесла какой-то ничтожной портнихе, леди Шарп переспросила:

— Герцог Кливдон действительно возвращается?

— Да, — чопорно ответствовала леди Ренфрю.

— В Лондон?

— Ну конечно. Я это знаю из компетентного источника.

— Но что случилось? Лорд Лонгмор пригрозил, что застрелит его?

Все портнихи, одевающие дам из высшего общества, неизменно хорошо информированы. Они всегда в курсе событий, происходящих в свете. Поэтому Марселина и ее сестры хорошо знали эту историю. Им было известно, что Жерве Анжье, седьмой герцог Кливдон, когда-то находился под опекой маркиза Уорфорда, отца графа Лонгмора. Они знали, что Лонгмор и Кливдон были лучшими друзьями, а Кливдон и леди Клара Фэрфакс, старшая из трех сестер Лонгмора, с рождения были предназначены друг для друга. Кливдон обожал ее с раннего детства и никогда не выказывал намерения поухаживать за кем-то другим, хотя, разумеется, имел множество необременительных связей на стороне, особенно во время своего трехлетнего пребывания на континенте.

Пара не была официально помолвлена, но это считалось пустой формальностью. В свете все знали, что герцог женится на ней, как только вернется вместе с Лонгмором из поездки по Европе. Общество было в шоке, когда год назад Лонгмор вернулся один, а Кливдон остался вести разгульную жизнь на континенте.

Вероятно, терпение семьи истощилось, потому что две недели назад лорд Лонгмор отправился в Париж, судя по слухам, чтобы потребовать от друга исполнения своих обязательств. Сколько же можно откладывать свадьбу?

— Думаю, он пригрозил, что отхлещет его хлыстом, — доверительно сообщила леди Ренфрю, — но это лишь мои догадки. Доподлинно известно, что лорд Лонгмор ездил в Париж и вернулся с обещанием его светлости быть в Лондоне еще до дня рождения короля.

Его величество родился в августе, но в этом году его день рождения отмечали 28 мая.

Поскольку ни одна из сестер Нуаро не вскрикнула, не споткнулась и даже не подняла удивленно брови, посторонние наблюдатели не смогли бы догадаться, что они сочли эту новость чрезвычайно важной.

Они продолжали заниматься своими делами, уделяя все внимание леди Ренфрю и леди Шарп, а потом и другим дамам, посетившим их заведение. Вечером они в обычное время отправили домой швею и закрыли магазин. После этого сестры поднялись наверх в свои уютные комнаты и съели легкий ужин. Марселина рассказала своей шестилетней дочери Люси сказку и уложила ее в постель.

Люси быстро уснула, и сестры тихо спустились вниз — в мастерскую, расположенную в задней части дома.

Каждый день неряшливый мальчишка приносил к задней двери магазина полный комплект скандальных газет — обычно на них еще не успевала высохнуть краска. Вот и сегодня Леони забрала их и разложила на рабочем столе. Сестры начали просматривать колонки.

— Вот оно, — через несколько мгновений сказала Марселина. — Лорд Л. вчера вечером вернулся из Парижа. Нам стало известно, что некоему герцогу, в настоящее время проживающему во французской столице, было сказано, что леди К. уже давно устала ждать, когда он исполнит свои обязательства. Ожидается, что его светлость вернется в Лондон ко дню рождения короля. О помолвке будет объявлено на балу у Уорфордов в конце сезона. Свадьба состоится до конца лета.

Марселина передала газету Леони, которая продолжила читать:

— Если джентльмен не выполнит эту договоренность, леди будет весьма обескуражена. — Девушка засмеялась. — Дальше идут некоторые догадки относительно того, кто займет место герцога.

Она передала газету Софи, которая только покачала головой.

— Она будет дурой, если откажется от него. Подумать только! Герцог! Сколько их в Англии? А если говорить о герцоге, который молод, не женат, здоров и красив как бог, то такой вообще один. Он. — И девушка ткнула указательным пальцем в колонку светских сплетен.

— Интересно, — задумчиво протянула Марселина, — к чему такая спешка? Ей же только двадцать один год.

— И чем она занимается? — подхватила Леони. — Ходит в оперу, на балы, пикники, рауты и все такое. Аристократка, у которой есть все — внешность, титул, приданое. Ей ли волноваться о женихах? Этой девушке стоит…

Леони могла и не договаривать. Сестры несколько раз видели леди Клару Фэрфакс. Она была потрясающе красива классической английской красотой — светлые волосы, голубые глаза, молочно-белая кожа. А поскольку среди ее многочисленных достоинств имели место высокое положение, безупречная родословная и большое приданое, поклонники ходили за ней толпами.

— У этой девушки больше никогда не будет такой власти над мужчинами, — сказала Марселина. — Она вполне могла бы себе позволить погулять еще несколько лет, прежде чем остепениться.

— Бьюсь об заклад, лорд Уорфорд не ожидал, что герцог останется вдали от дома надолго, — предположила Софи.

— Говорят, маркиз всегда держал его в кулаке, — улыбнулась Леони, — тем более когда его отец совсем спился. Так что вряд ли можно винить его светлость за желание насладиться свободой.

— Интересно, может быть, это леди Клара стала проявлять нетерпение? Ведь никого вроде бы не тревожило отсутствие Кливдона, даже когда Лонгмор вернулся в Англию без него.

— Не о чем беспокоиться. — Марселина пожала плечами. — В сущности, они помолвлены. Разрыв с леди Кларой означал бы разрыв со всей семьей.

— Возможно, на сцене появился другой красавчик, который не пришелся по душе лорду Уорфорду? — заметила Леони.

— Скорее, все прочие красавчики не по душе леди Уорфорд, — усмехнулась Софи. — Эта дама не допустит, чтобы герцогство проскользнуло сквозь пальцы.

— Интересно, чем Лонгмор мог ему пригрозить? — спросила Софи. — У обоих молодых людей репутация вспыльчивых и задиристых драчунов. Но ведь он не мог вызвать герцога на дуэль? Убийство противоречит его планам. Возможно, он обещал избить герцога до бесчувствия?

— Хотела бы я на это посмотреть, — усмехнулась Марселина.

— И я, — сообщила Софи.

— И я, — добавила Леони.

— Пара молодых красивых аристократов сцепилась в драке, — сказала Марселина и засмеялась. Кливдон покинул Лондон за несколько недель до того, как сестры приехали из Парижа, так что они его ни разу не видели и только знали, что в обществе его считают красавцем. — На это стоит посмотреть. Жаль, что мы никогда не увидим ничего подобного.

— С другой стороны, свадьба герцога случается не каждый день, и если она состоится… — мечтательно проговорила Софи.

— Да… Это будет свадьба года… или десятилетия, — подхватила Леони. — Платье невесты — только начало. Она захочет приданое и полный гардероб, соответствующий ее новому положению. Все будет только высшего качества. Кружева. Тончайшие шелка. Легкий, словно воздух, муслин. Она потратит на все это тысячи.

Какое-то время три сестры сидели молча, представляя себе это зрелище, как благочестивые души грезят о рае.

Марселина знала, что Леони могла бы рассчитать все затраты до последнего фартинга. Непокорная рыжая шевелюра покрывала голову настоящей деловой женщины, обладавшей острым расчетливым умом. Она очень любила деньги и все, что с ними связано, со всей возможной тщательностью вела конторские книги и занималась счетами. А вот Марселина предпочла бы чистить туалеты, чем хотя бы раз взглянуть на колонку цифр.

У каждой сестры были свои сильные стороны. Марселина, старшая, была копией своего отца. Она унаследовала от него чувство стиля, воображение, талант к рисованию. А главное — страсть к прекрасному. Благодаря годам, проведенным в Париже, и обучению портновскому делу у кузины Эммы, пристрастия Марселины несколько изменились. То, что начиналось как тяжелая монотонная работа — ремесло, изученное еще в детстве ради выживания, — стало жизнью Марселины, ее любовью, ее призванием. Она стала не только модельером торгового дома Нуаро — она была его душой.

У Софии был талант к лицедейству, который она обратила на пользу делу. Белокурая голубоглазая милашка снаружи и зубастая акула внутри, Софи могла продать песок бедуинам. Ей ничего не стоило заставить рыдать ростовщиков с каменными сердцами, а прижимистых матрон — покупать самые дорогие безделушки.

— Вы только подумайте о престиже, — проговорила Софи. — Герцогиня Кливдон станет законодательницей мод. Куда бы она ни пошла, все последуют за ней.

— Она будет законодательницей мод в хороших руках, — сказала Марселина, — а сейчас…

Сестры дружно вздохнули.

— У нее не слишком хороший вкус, — сказала Леони.

— Ее мать… — начала Софи.

— Портниха ее матери, если быть точной… — добавила Леони.

— Гортензия Ужасная, — проговорили сестры хором.

Гортензия Даунс владела магазином женской одежды и пошивочной мастерской, которые были единственным препятствием на пути сестер к монопольному господству в этом бизнесе в Лондоне.

В семье Нуаро ненавистную соперницу называли Госпожой Безвкусицей.

— Переманить ее у Госпожи Безвкусицы — это, по сути, акт милосердия, — сказала Марселина.

В комнате повисло молчание. Сестры углубились в свои мысли.

Как только им удастся переманить одну покупательницу, тем более такую именитую, остальные повалят валом.

Женщины высшего общества — как овцы. И это могло бы принести большую выгоду — надо только заставить овец двигаться в нужном направлении. Проблема сестер Нуаро заключалась в том, что слишком мало женщин из высшего общества были их клиентками. Леди из общества — герцогини, маркизы, графини и иже с ними — все еще одевались у Гортензии Даунс.

Хотя работа сестер была во всех отношениях лучше, чем у конкурентки, в их магазин упорно не шли первые красавицы света.

— Нам потребовалось десять месяцев, чтобы заполучить леди Ренфрю, — вздохнула Софи.

Честно говоря, им просто повезло: ее светлость случайно услышала, как закройщица Госпожи Безвкусицы мисс Оукс сказала, что очень трудно подгонять лифы платьев ее дочери, потому что у нее груди разные и находятся не на месте.

Исполненная праведного негодования леди Ренфрю немедленно отменила все свои заказы и явилась в магазин сестер Нуаро, который ей порекомендовала ее приятельница — леди Шарп.

Во время примерки Софи объяснила плачущей девушке, что ни у одной женщины на свете нет абсолютно одинаковых грудей. После этого она сказала мисс Ренфрю, что у нее кожа, как шелк, и половина женщин высшего общества почувствуют жгучую зависть, взглянув на ее декольте. Когда сестры Нуаро закончили процесс одевания молодой девушки, она уже нетерпеливо приплясывала и буквально светилась от радости. Позднее ее очень довольная мать сообщила, что красивая фигура дочери, умело подчеркнутая платьем, не осталась незамеченной потенциальными женихами.

— Теперь у нас нет десяти месяцев, — печально вздохнула Леони. — И мы не можем рассчитывать, что эта злобная кошка мисс Оукс оскорбит еще и леди Уорфорд. Она все же маркиза, а не скромная супруга простого рыцаря.

— Леди Клару Фэрфакс надо поймать в наши сети очень быстро, иначе шанс будет упущен навсегда, — сказала Софи. — Если Безвкусица получит заказ на свадебное платье будущей герцогини, она получит и все остальное.

— Надеюсь, что я буду первой, — сказала Марселина.

 

Глава 2

Париж, Итальянская опера, 14 апреля 1835 года

Кливдон тщетно пытался не замечать ее.

Потрясающая брюнетка поняла, что завладела его вниманием. Она появилась в ложе, расположенной напротив его ложи, когда уже заиграла музыка.

Она выбрала крайне неудачное время.

Герцог обещал подробно описать Кларе сегодняшнее представление «Севильского цирюльника». Он знал, что Кларе очень хотелось побывать в Париже, хотя она пока довольствовалась его письмами. Через месяц или около того он вернется в Лондон и возобновит жизнь, которую вел прежде. Он решил, ради Клары, разумеется, стать хорошим. Он ни за что не будет таким мужем и отцом, каким был его собственный отец. После свадьбы он увезет жену за границу. А пока они переписывались — с тех самых пор, как она научилась писать.

Но в настоящий момент Кливдон был намерен использовать наилучшим образом каждое оставшееся мгновение свободы. И письмо Кларе было не единственным делом, которым он собирался заняться сегодня.

Он явился в театр вслед за мадам Сен-Пьер, которая сидела в соседней ложе с друзьями и периодически бросала на него совсем не враждебные взгляды. Кливдон поспорил с Гаспаром Арондуилом. Герцог поставил двести фунтов на то, что мадам пригласит его после оперы на суаре, а потом он собирался побывать в ее постели.

Но таинственная брюнетка…

На нее посматривали все мужчины в опере.

Ни один из них не обращал ни малейшего внимания на спектакль.

Французская публика, в отличие от англичан и итальянцев, как правило, хранит во время спектакля уважительное молчание. Но его спутники не умолкали ни на минуту. Мужчинам хотелось знать, что за восхитительное создание сидит в ложе вместе с актрисой Сильвией Фонтенэ.

Герцог покосился на мадам Сен-Пьер, потом перевел взгляд на таинственную брюнетку.

Через некоторое время он встал и вышел из ложи.

— Отличная работа, — пробормотала Сильвия, прикрываясь веером.

— Большое дело — качественно проведенная разведка, — усмехнулась Марселина. Она потратила целую неделю на изучение привычек герцога Кливдона и часто посещаемых им мест. Оставаясь невидимой для него, Марселина нисколько не скрывалась и все время была на виду. Она день и ночь, словно тень, следовала за ним по Парижу.

Как и остальные члены ее семейства, девушка умела быть незаметной или, наоборот, обращать на себя всеобщее внимание.

— Герцог не теряет времени, — сказала Сильвия, устремив взгляд на сцену. — Он хочет быть представленным, и что для этого делает? Идет прямо в ложу к главным парижским сплетникам, моему старому другу графу д’Oрфевру и его любовнице мадам Иронде. Кливдон — настоящий эксперт, когда волочится за женщиной.

Марселине это было известно. Его светлость был не только опытным соблазнителем, но и обладал утонченным вкусом. Он преследовал далеко не каждую хорошенькую женщину, которая встречалась у него на пути. В отличие от многих своих соотечественников, он не был завсегдатаем борделей, даже самых изысканных. Не бегал за служанками и модистками. В общем, не был типичным распутником. Герцога Кливдона интересовали только высокородные аристократки или лучшие из лучших представительниц полусвета.

С одной стороны, это означало, что целомудрие Марселины не пострадает. Но с другой стороны, это был для нее вызов: ей необходимо было привлечь внимание герцога и удержать его достаточно долго, чтобы достичь своей цели. Думая об этом, она чувствовала, что сердце начинает биться чаще — будто смотришь на вращающееся колесо рулетки. Только на этот раз на кону стояли не просто деньги. Исход этой игры определит будущее ее семьи.

Внешне Марселина сохраняла спокойствие и уверенность.

— Сколько ты поставишь на то, что он и месье граф войдут в эту дверь в тот самый момент, когда начнется антракт? — спросила она.

— Я не настолько глупа, чтобы спорить с тобой.

Как только начался антракт — зрители как раз начали вставать с мест, — Кливдон вошел в ложу мадемуазель Фонтенэ с графом д’Орфевром.

Первое, что он увидел, — спину загадочной брюнетки, открытую на толику дюйма больше, чем позволила бы себе любая парижанка. Ее плечи были идеальной формы, кожа гладкая и нежная. Темные завитки соблазнительно покачивались на затылке.

Кливдон посмотрел на ее шею и моментально позабыл о Кларе, мадам Сен-Пьер и всех остальных женщинах на свете.

Прошла, казалось, целая жизнь, прежде чем он предстал перед ней, заглянул в блестящие темные глаза, в которых мерцали смешинки… скользнул взглядом по обольстительному изгибу сочных губ, в уголках которых тоже притаился смех. Потом она пошевелилась — чуть-чуть, едва заметно, просто легонько повела плечами, — но сделала это так, как любовница двигается в постели, во всяком случае, так отреагировало на это движение его тело.

Свет заиграл в ее волосах, позолотил кожу, отразился в огромных смеющихся глазах. Взгляд герцога скользнул ниже, к едва прикрытым струящимся шелком пышным грудям, маняще тонкой талии…

Он смутно понимал, что рядом находятся люди и даже о чем-то громко разговаривают, но не видел и не слышал никого, кроме этой обворожительной женщины. У нее был низкий чувственный голос — контральто с легкой хрипотцой.

Ее фамилия, если он правильно понял, Нуаро.

Идеально подходит.

Сказав мадемуазель Фонтенэ все, что требовали приличия, он сосредоточил все свое внимание на женщине, в одночасье лишившей покоя всех мужчин в опере. С отчаянно бьющимся сердцем он склонился к ее руке.

— Мадам Нуаро, — сказал герцог и коснулся губами мягкой кожи перчаток, — я восхищен. — Он почувствовал легкий экзотический аромат. Жасмин?

Подняв голову, он встретил взгляд, глубокий, словно полночь. Бесконечно долгое мгновение мужчина и женщина смотрели друг на друга.

Потом она указала веером на стоящий рядом стул.

— Очень неудобно беседовать с откинутой назад головой, ваша светлость.

— Приношу свои извинения. — Герцог сел. — Это было непростительной грубостью с моей стороны — так нависнуть над вами, но вид сверху был…

Он умолк на полуслове, с некоторым опозданием сообразив, что она говорит по-английски и, судя по речи, принадлежит к тому же классу, что и он. Он ответил автоматически, с детства приученный, что с собеседником следует говорить на его языке.

— Это удивительно! — воскликнул Кливдон. — Я бы мог побиться об заклад, что вы француженка! — Он слышал, как она говорила с д'Орфевром на превосходном французском — она явно знала этот язык лучше, чем сам Кливдон. Ее акцент был утонченным, но ведь ее подруга — актриса. Леди из высшего общества не выходят в свет с актрисами. А значит, предположил герцог, она тоже актриса или куртизанка.

Но сейчас он мог поклясться, что говорит с английской аристократкой.

— Ну, если речь идет о пари, что же вы поставите на кон? — поинтересовалась женщина. Ее томный взгляд скользнул по лицу герцога вниз, оставляя за собой жаркий след, и остановился на шейном платке. — Может быть, эту очаровательную булавку?

Ее запах, голос и тело мешали соображать.

— Ставка? — тупо переспросил он.

— Еще мы можем обсудить достоинства сегодняшнего Фигаро или порассуждать, кто должен петь арию Розины — меццо-сопрано или контральто, — сказала Марселина. — Но мне кажется, вы почти не смотрели на сцену. — Она лениво взмахнула веером. — Интересно, почему?

Герцог попытался собраться с мыслями. Тщетно.

— Я не понимаю, — с трудом выговорил он, — как можно обращать внимание на оперу, если в зале вы.

Он откинулся на спинку стула и вгляделся в сидящую рядом женщину. Какая у нее великолепная прическа! Стильная, как у других француженок… но не такая. Ее волосы были уложены иначе. Создавалось впечатление, что она только что встала с постели и причесывалась в спешке. И, тем не менее, ее прическа не выглядела неряшливой. Она просто была… иной.

— Вы француженка до мозга костей, — сказал герцог. — Если я не прав, булавка ваша.

— А если вы правы?

Ему пришлось соображать быстро.

— Если я прав, вы окажете мне честь и завтра отправитесь со мной на верховую прогулку в Булонском лесу.

— И это все? — улыбнулась Марселина.

— Для меня это очень много.

Женщина резко встала — послышалось шуршание шелка. Изумленный герцог тоже вскочил, правда, с некоторым опозданием.

— Мне нужен воздух, — проговорила она, — здесь становится душно.

Он открыл дверь ложи, и Марселина проскользнула мимо. С сильно бьющимся сердцем Кливдон последовал за ней.

Марселина видела его много раз — красивого, дорого и элегантно одетого английского аристократа.

Вблизи.

У нее кружилась голова.

Какое у него восхитительное тело! Она внимательно изучила его, пока герцог вежливо болтал с Сильвией. Причем великолепные физические данные не были созданы или даже подчеркнуты искусством портного, хотя костюм на нем сидел как влитой. Портному не пришлось прибегать к каким-либо ухищрениям, чтобы подчеркнуть широкие плечи, или, к примеру, спрятать живот. Тело герцога, казалось, состоит из одних только мышц.

Мышцы везде — руки, длинные ноги, великолепный торс. И ни один портной не смог бы создать ощущение силы, исходящее от его высокой стройной фигуры.

Герцог склонился к ее руке. Воздуха в ложе стало еще меньше.

Марселина видела его волосы — черные пряди, мерцающие, словно шелк, и искусно уложенные.

Мужчина поднял голову.

Она увидела рот, который должен бы принадлежать женщине, такой полный и чувственный. И все же это был мужской рот, только очень сексуальный.

Мгновением позже она заглянула в глаза мужчины — они были очень редкого цвета, зеленоватые, как нефрит, — а бархатный мужской голос ласкал ее уши и, казалось, заодно и тело, прикрытое одеждой.

Да что же это такое?

Покинув ложу, она быстро пошла по коридору в сторону фойе. Мысли лихорадочно метались. Герцог направился следом. Зрители, высыпавшие из зала, расступались перед ней. Это позабавило Марселину, обдумывающую сложившуюся ситуацию.

Она знала, что с герцогом Кливдоном будут проблемы.

Но явно недооценила их масштаб.

И все же она была Нуаро, а значит, риск возбуждал ее. Как только они заполучат герцогиню Кливдон, за ней определенно последует самая богатая и знатная клиентура. Иными словами, луна и звезды уже так близко, что их можно достать рукой.

— Надеюсь, вы здоровы, мадам? — спросил герцог на неплохом французском языке с сильным английским акцентом.

— Да, но мне лишь сейчас пришло в голову, что я веду себя нелепо, — сказала Марселина. — Что за глупое пари?

Кливдон улыбнулся.

— Надеюсь, вы не идете на попятную? Неужели верховая прогулка в моем обществе кажется вам ужасной перспективой?

Его мальчишеская улыбка и очаровательное самоуничижение, должно быть, уничтожили без следа моральные принципы не одной сотни женщин.

Марселина сказала:

— Насколько я понимаю, в любом случае я останусь в выигрыше. Но пари глупое. Подумайте сами: когда я скажу вам, правы вы или нет, как вы узнаете, что это правда?

— Вы считаете, я должен был потребовать ваш паспорт? — усмехнулся герцог.

— А вы готовы верить мне на слово?

— Конечно.

— Это может быть очень любезно с вашей стороны, — сказала она, — или в высшей степени наивно. Я пока не решила.

— Вы не станете мне лгать, — заявил герцог.

Если бы сестры Марселины были рядом, они бы хохотали до упаду.

— Это великолепный бриллиант, — улыбнулась она. — Если вы уверены, что женщина не солжет, чтобы его заполучить, вы очень наивны.

Потрясающие зеленые глаза чуть затуманились. Спустя мгновение герцог перешел на английский.

— Я был неправ, — сказал он, — совершенно неправ. Теперь я вижу: вы англичанка.

— Вы уверены?

Герцог кивнул.

— Вы заключили пари слишком поспешно. Вы всегда так торопитесь?

— Иногда, — не стал спорить герцог. — Но вы поставили меня в невыгодное положение. Вы ни на кого не похожи. Никогда в жизни не встречал подобных женщин.

— Что ж, я действительно англичанка, — призналась Марселина. — Мои родители были англичанами.

— Но все же вы немного француженка? — спросил герцог. Его зеленые глаза смеялись, и холодное расчетливое сердце Марселины забилось сильнее.

Все же он чертовски хорош.

— Совсем немного, — ответила она. — Имею в роду одного чисто французского прадедушку. Но и он, и его сыновья предпочитали очаровывать англичанок.

— Один прадедушка — это слишком мало, чтобы принимать в расчет, — сказал Кливдон. — Я весь увешан французскими именами, но тем не менее я безнадежно англичанин, а значит, тугодум — только к неправильным заключениям прихожу быстро. Ну, что ж, прощай, моя маленькая булавка. — И он поднял руки, чтобы снять ее.

На нем были перчатки, но Марселина не сомневалась: под ними нет ни мозолей, ни сломанных ногтей. Его руки, как и у всех представителей его класса, мягкие и ухоженные. Они были, пожалуй, немного больше, чем это было модным, но длинные изящные пальцы скрадывали недостаток.

Впрочем, в данный момент его пальцы казались на удивление неловкими. Лакей, помогавший хозяину одеваться, поместил булавку в складках шейного платка точно и твердо, и герцог никак не мог ее вытащить.

Или делал вид, что не может.

— Позвольте мне, — сказала Марселина. — Вы же не можете видеть, что делаете.

Она отвела его руки в сторону. Перчатки прикоснулись к перчаткам. И ничего более. И все же она ощутила потрясение от этого мимолетного контакта, словно дотронулась до его обнаженной кожи, и это ощущение волной прокатилось по ее телу.

Марселина остро чувствовала его тело под слоями дорогущей ткани — шейный платок, жилет, рубашка. Но ее руки не дрожали. Сказалась многолетняя практика. Она привыкла твердо держать карты, и не важно, что сердце при этом готовится вылететь из груди. Ей было не впервой блефовать, не выдавая себя ни блеском глаз, ни случайным движением мышц лица.

Наконец булавка оказалась у нее в руках. Крупный бриллиант таинственно мерцал на свету. Марселина подняла глаза на белоснежную ткань, которую чуть смяли ее ловкие пальчики.

— Ваш шейный платок теперь выглядит каким-то беззащитным…

— Что это? Раскаяние?

— Вовсе нет! — воскликнула Марселина, и это было чистейшей правдой. — Но пустое место оскорбляет мои эстетические чувства.

Она вытащила булавку из лифа своего платья и заменила ее драгоценностью герцога. А своей булавкой заколола его шейный платок. Ее вещь была совсем не такой роскошной — всего лишь маленькая жемчужинка. Но она была хорошего качества, смотрелась очень мило и в складках шейного платка казалась вполне уместной.

Марселина чувствовала горячий взгляд герцога и его напряженную неподвижность.

Она разгладила ткань и отступила на шаг, чтобы со стороны оценить свою работу.

— Вот так. Теперь все в порядке, — удовлетворенно сказала она.

— Все? — Герцог смотрел на женщину, а не на жемчужину.

— Взгляните сами. Оконное стекло вполне может заменить зеркало, — сказала она.

Он все еще не сводил взгляд со своей собеседницы.

— Стекло, ваша светлость! Вы могли бы оценить мою работу.

— Я уже оценил, — ответствовал герцог. — Она мне очень нравится.

Только после этого он наконец вышел из ступора, повернулся к окну и принялся рассматривать свое отражение.

— Я вижу, — после короткой паузы сказал он, — что у вас такой же точный глаз, как у моего лакея. А этот комплимент я делаю не часто.

— Мой глаз обязан быть точным, — сказала Марселина, — потому что я величайшая в мире портниха.

Его сердце билось часто и прерывисто.

От волнения, от чего же еще?

Она действительно не похожа ни на кого из его знакомых.

Париж далеко от Лондона. Это совершенно другой мир. И французские женщины не имеют ничего общего с англичанками. Это другой биологический вид женщин. Но даже с учетом этого Кливдон привык к искушенности парижанок, привык настолько, что мог предсказать поворот головы, движение руки, улыбку.

— Итак, она скромная портниха, — развел руками герцог.

Марселина засмеялась, но это был не звонкий серебристый смех, к которому он привык. Ее смех был низким и… каким-то интимным, что ли… не предназначенным для других ушей. Она не стремилась, как другие женщины, привлечь к себе всеобщее внимание. Ей требовалось только его внимание.

И он сразу отвернулся от окна, чтобы взглянуть на нее.

— Возможно, в отличие от других посетителей оперы, вы не заметили, какое на мне платье, — сказала Марселина и провела закрытым веером по своей пышной юбке.

Герцог окинул ее медленным взглядом — от кажущейся небрежной прически до носков туфелек. До этого он не обратил ни малейшего внимания на то, во что она одета. Его занимала сама женщина — ее изящное тело, чистая кожа, блеск глаз, шелк волос.

Теперь он сосредоточился на одежде, прикрывающей соблазнительное тело: черная кружевная накидка или туника — или как там это называется — на насыщенном розовом шелке. Смелое цветовое решение, отделка, драгоценности…

— Стиль, — сказала Марселина.

Герцог несколько секунд молчал. Неожиданно его охватило сомнение, секундная неловкость. Похоже, его разум для нее открытая книга, в которой она уже прочитала оглавление и введение и перешла к первой главе.

Но что это все значило? Она, явно не невинная девочка, знала, чего он хочет.

— Нет, мадам, я не заметил, — честно сказал Кливдон. — Я видел только вас.

— Именно такие слова всегда хотела бы слышать женщина, но для портнихи они не подходят.

— Молю вас, оставайтесь женщиной! Как портниха вы лишь впустую растратите на меня свои таланты.

— Вы не правы, — возразила Марселина. — Будь я плохо одета, вы бы не пришли в ложу мадемуазель Фонтенэ. Но даже если бы вы оказались настолько эксцентричным, что пренебрегли соображениями вкуса, граф д’Орфевр непременно спас бы вас от этой самоубийственной попытки и отказался знакомить нас.

И снова низкий чувственный смех. Кливдон почувствовал, словно ее дыхание коснулось его шеи.

— Если вы рассчитываете, что я смягчусь и верну ваш бриллиант, уверяю вас, ничего не выйдет, — улыбнулась Марселина.

— Если вы думаете, что я верну вашу жемчужину, рекомендую подумать еще раз, — хмыкнул герцог.

— Не говорите глупостей, — сказала Марселина. — Возможно, вы слишком романтичны и не думаете о том, что ваш бриллиант стоит пятидесяти моих жемчужин, если не больше, но я нет. Вы можете оставить себе жемчужину, я ничего не имею против. А теперь мне необходимо вернуться к мадемуазель Фонтенэ. А вот и ваш друг, месье граф, который пришел, чтобы не позволить вам совершить ошибку и вернуться в ложу со мной.

Д’Орфевр подошел к ним, когда прозвучал звонок, возвестивший об окончании антракта. Марселине помахала молодая женщина, и она поспешно ушла, попрощавшись грациозным реверансом и дразнящим взглядом поверх веера. Впрочем, последний предназначался только для глаз Кливдона.

Как только она отошла достаточно далеко, д’Орфевр сказал:

— Будь осторожен. Эта штучка опасна.

— Да, — не стал спорить герцог, внимательно следя, как новая знакомая пробирается сквозь толпу. Впрочем, ей не приходилось прилагать для этого никаких усилий. Люди расступались перед ней, как перед особой королевской крови, хотя она была всего лишь обычной владелицей магазина. Она рассказала об этом без всякого смущения или стыда, но герцог никак не мог поверить ей. Он видел, как величаво шла — нет, не шла, плыла — она и как двигалась ее французская подруга. Создавалось впечатление, что это существа с разных планет.

— Да, — повторил он, — я знаю.

А тем временем в Лондоне леди Клара Фэрфакс изнемогала от желания разбить фарфоровую вазу о тупую башку своего братца. Но звук непременно привлечет внимание, а ей меньше всего хотелось, чтобы в библиотеку ворвалась ее матушка.

Она затащила брата в библиотеку, потому что это была единственная комната в доме, где мать почти никогда не бывала.

— Гарри, как ты мог? — воскликнула она. — Об этом все говорят! Ужасно! Унизительно!

Граф Лонгмор, морщась, опустился на софу и закрыл глаза.

— Совершенно незачем так визжать. Моя голова…

— Представляю, в каком виде ты вчера, точнее, сегодня явился домой, — заявила Клара. — И не испытываю никакого сочувствия.

Под глазами Гарри были отчетливо видны темные круги, кожа казалась бледной до синевы. Судя по измятой одежде, он с ночи так и не удосужился переодеться. Темные волосы торчали во все стороны. Вероятнее всего, расческа их не касалась довольно долго. Несомненно, он провел ночь в постели одной из своих любовниц, и, когда сестра послала за ним, не счел необходимым сменить одежду и причесаться.

— В твоей записке сказано, что дело срочное, — сказал Лонгмор. — Я сразу явился, поскольку думал, что тебе нужна помощь. Знай я, что ты будешь так вопить, остался бы дома.

— Ты поехал в Париж и предъявил Кливдону ультиматум! — заявила Клара. — Женись на моей сестре, или будет хуже! Ты так понимаешь помощь?

Лонгмор открыл глаза и посмотрел на сестру.

— Кто тебе это сказал?

— В свете все об этом говорят! — закричала она. — Уже несколько недель. Неужели ты думал, что я ничего не узнаю?

— Светские сплетницы, как всегда, преувеличивают. Никакого ультиматума не было. Я только спросил, хочет он тебя или нет.

— О нет! — Клара упала на ближайший стул и закрыла ладонью рот. Ее лицо горело. Как он мог? Впрочем, что за вопрос? Конечно, мог. Гарри никогда не отличался тактом и чувствительностью.

— Лучше уж я, чем отец, — добавил он.

Клара закрыла глаза. Брат был прав. Отец написал бы письмо. Оно было бы сдержанным, но более болезненным для Кливдона, чем все, что мог наговорить ему Гарри. Отец связал бы Кливдона узами вины и обязательств, из-за которых, как она подозревала, герцог до сих пор и оставался на континенте.

Она устало вздохнула, открыла глаза и покосилась на брата.

— Ты действительно считаешь, что все зашло так далеко?

— Моя дорогая девочка! Мама сводит меня с ума. Она постоянно занудствует на одну и ту же тему.

С этим трудно было не согласиться. Мама в последние месяцы стала невозможной. Все дочери ее подруг, вышедшие в свет вместе с Кларой, уже были замужем, ну, или почти все. Мама очень боялась, что Клара забудет Кливдона и увлечется неподходящим мужчиной. Неподходящим — значит, не герцогом.

— Я знаю, что у тебя были самые лучшие намерения, — сказала Клара, — но лучше бы ты этого не делал.

— Он живет за границей уже три года, — напомнил Гарри. — Ситуация становится довольно странной, даже для меня. Непонятно, намерен он жениться на тебе или нет. Собирается он жить в Лондоне или на континенте. Полагаю, у него было достаточно времени, чтобы принять решение.

Клара растерянно заморгала. Неужели три года? Она внезапно осознала, что они очень мало времени провели вместе. Сначала он учился в школе, потом в университете. А когда состоялся ее дебют в свете, Кливдон уже уехал за границу.

— Полагаю, он тоже об этом не задумывался, — сказал Гарри. — Когда я прямо спросил, какие у него планы, он рассмеялся и сказал, что рад моему приезду. По его словам, ему, наверное, стоило приехать раньше. Однако, читая твои письма, он понял, что тебе нравится быть самой популярной девушкой в лондонском свете, и он не желал портить тебе удовольствие.

Она тоже не хотела портить жизнь Кливдону. Его детство нельзя было назвать счастливым. За один только год он потерял отца, мать и сестру.

Когда юный герцог вместе с Гарри уехал за границу, Клара была искренне рада за него. Ну, и за брата, конечно, тоже. Гарри, возможно, поймет, что такое культурные и интеллектуальные ценности, а Кливдон, вдали от опекуна, найдет себя.

— Он не должен возвращаться домой, пока не будет готов к этому.

Брови Гарри поползли на лоб.

— Может быть, ты сама к этому не готова?

— Не болтай чепухи! — Разумеется, она будет рада, если Кливдон вернется. Она любит его. Любила с раннего детства.

— Не волнуйся, речь не идет о поспешном браке, — заметил Гарри. — Я предложил ему подождать до конца мая. Это даст твоим поклонникам достаточно времени, чтобы поубивать друг друга, отправиться в ссылку в Италию или куда-нибудь еще, или тихо испустить дух от отчаяния. Кроме того, я рекомендовал ему дать тебе время… месяц… чтобы ты привыкла к нему. В общем, в конце сезона он может сделать тебе официальное предложение, продемонстрировав всю силу неумирающих чувств и подарив кольцо с бриллиантом.

— Гарри, ты смешон!

— Разве? А вот Кливдон посчитал, что это прекрасная идея, и мы отметили достижение согласия тремя или четырьмя… нет, кажется, все-таки пятью бутылками шампанского… насколько я помню.

Париж, 15 апреля

Соблазнение — это игра, которая очень нравилась Кливдону. Процесс ему нравился даже больше, чем результат. А соблазнение мадам Нуаро обещало стать более захватывающей игрой, чем обычно.

В общем, его ожидало восхитительное развлечение и приятное завершение весьма продолжительного пребывания на континенте. Герцог не рвался в Англию и к своим обязанностям, но время пришло. Да и Париж постепенно утратил свою привлекательность, а без забавной компании Лонгмора путешествовать по Европе больше не хотелось.

Ежегодные гуляния на Елисейских Полях и в Булонском лесу были намечены на среду, четверг и пятницу на неделе, предшествующей Пасхальной. Погода, в начале недели прекрасная, изменилась. Подул резкий холодный ветер. Тем не менее весь парижский бомонд появился в нужное время и в нужном месте. Люди, одетые по последней моде, демонстрировали своих лучших лошадей и экипажи. Вереница роскошных карет — одна краше другой — следовала сначала по одной стороне площади, потом по другой. Центр был занят королевскими каретами и экипажами высшей знати. Но многие гости — и аристократы, и простолюдины — предпочли прогуляться пешком. Кливдон тоже решил, что, смешавшись с толпой, он сможет увидеть больше и заодно послушать, о чем говорят люди.

Он уже позабыл, какой плотной бывает толпа. В этом отношении Гайд-Парк никогда не сравнится с Елисейскими Полями. Герцог даже забеспокоился, как он сумеет отыскать мадам Нуаро.

Но уже спустя несколько минут он понял, что ее невозможно не заметить, даже если очень захочешь.

Она произвела фурор, в точности так же, как в опере, только еще больший. Все, что надо было сделать Кливдону, это повернуть голову туда, где было больше всего шума. Там и находилась она.

Люди вытягивали шеи, чтобы ее увидеть. Экипажи сталкивались. Ржали лошади. Пешеходы врезались в фонарные столбы и друг в друга.

А мадам Нуаро наслаждалась жизнью. В этом герцог не сомневался.

На этот раз он смотрел на нее издалека и не был под воздействием таинственно мерцающих темных глаз и чарующего голоса. Поэтому у него появилась возможность как следует рассмотреть ее — платье, шляпку, походку. Он смог оценить ансамбль целиком — соломенная шляпка, отделанная светло-зелеными лентами и белыми кружевами, сиреневая накидка, которая распахивалась ниже талии, демонстрируя светло-зеленую юбку.

Герцог видел, как к ней подходили мужчины — один за другим. Она каждому улыбалась, произносила несколько слов и уходила, оставляя несчастных тупо глазеть ей вслед. На всех лицах было одинаковое выражение — изумленного потрясения.

Он предполагал, что и сам накануне выглядел не лучше, когда она ушла.

С немалым трудом пробравшись сквозь толпу, Кливдон окликнул:

— Мадам Нуаро!

— Ах, это вы! — сказала она. — Именно тот человек, которого я хотела бы видеть.

— Надеюсь. Ведь вы сами меня сюда пригласили.

— Разве это было приглашение? — усмехнулась женщина. — Так… прозрачный намек.

— Создается впечатление, что вы сделали намек всем, кто вчера был в Итальянской опере. Сегодня они все здесь.

— О нет, — сказала Марселина. — Я говорила об этом только с вами. Они все здесь, потому что здесь нельзя не быть. Лоншан. Страстная неделя. Каждый совершает святое паломничество, чтобы посмотреть и быть увиденным. Я тоже. Так сказать, выставлена напоказ.

— Хочу заметить, очаровательное зрелище, — сделал комплимент Кливдон. — Вы большая модница, во всяком случае, если судить по завистливым лицам женщин. Мужчины ослеплены, но это естественно. Полагаю, они для вас бесполезны.

— Тут есть очень тонкий расчет, — усмехнулась Марселина. — Я должна быть милой с мужчинами, которые оплачивают счета. Но мои платья носят дамы. Они не станут ходить в мой магазин, если увидят во мне соперницу, претендующую на внимание их мужей и кавалеров.

— Тем не менее вы намекнули, что хотели бы видеть меня сегодня здесь.

— Да, вы не ошиблись, — сказала она, — поскольку очень хочу, чтобы вы тоже оплатили некоторые счета.

Подобное заявление было последним, что Кливдон ожидал услышать от этой восхитительной женщины, и оно его не позабавило. Тело напряглось, кровь вскипела, причем вовсе не от желания.

— Чьи счета?

— Леди из вашего семейства.

Он не мог поверить своим ушам.

— Вы хотите сказать, что мои тетушки задолжали вам деньги, и вы приехали в Париж потребовать уплаты с меня?

— Ваши тетушки ни разу не переступали порог моего магазина, — сказала Марселина. — В этом и заключается проблема. Вернее, одна из проблем. Но ваши тетушки — не главное. Главное — ваша супруга.

— У меня нет супруги, — сказал герцог.

— Но будет! — воскликнула Марселина. — И одевать ее должна только я. Надеюсь, для вас это теперь очевидно.

Кливдону потребовалось несколько минут, чтобы осмыслить услышанное. Потом ему потребовалось еще некоторое время, чтобы умерить ярость.

— Иными словами, вы приехали в Париж, чтобы убедить меня позволить вам одевать будущую герцогиню Кливдон? Вы это хотите сказать?

— Конечно, нет. Я приезжаю в Париж дважды в год по двум причинам. — Она подняла указательный палец. — Во-первых, чтобы привлечь внимание корреспондентов, которые снабжают дамские журналы последними новостями о парижской моде. Прошлой весной миссис Шарп прочитала в журнале описание моего прогулочного платья, заглянула в наш магазин и стала постоянной клиенткой. Она, в свою очередь, рекомендовала нам свою закадычную подругу леди Ренфрю. Надеюсь, и другие дамы их круга постепенно станут нашими клиентками.

— А вторая причина? — нетерпеливо спросил герцог. — Кстати, вы можете не размахивать пальцами. Я и так умею считать.

— Вторая причина — вдохновение. Сердце моды бьется в Париже. Я иду туда, где много модно одетых людей, и они снабжают меня идеями.

— Понимаю, — медленно проговорил герцог, хотя на самом деле так ничего и не понял. Что ж, такую цену приходится платить за общение с владелицей магазина, вульгарной хапугой, думающей только о деньгах. Вчера ночью он мог уложить в постель мадам Сен-Пьер, но упустил свой шанс, преследуя эту… это создание. — Я — всего лишь случайное… побочное обстоятельство.

— Я надеялась, что вы достаточно разумны, чтобы не понять меня превратно, — нахмурилась Марселина. — Мое главное желание — быть вам полезной.

Герцог прищурился. Похоже, она держит его за дурака. Сначала соблазняла его в опере, потом завлекла в эту толпу и теперь считает, что сделала его своим рабом.

Что ж, мадам Нуаро не первая и не последняя женщина, которая позволила своему воображению разыграться.

— Я всего лишь прошу вас подумать, — примирительно сказала она. — Вы хотите, чтобы ваша супруга была одета лучше всех в Лондоне? Чтобы она стала законодательницей мод? И перестала носить платья, которые ее только портят? Конечно, хотите.

— Мне плевать на то, что носит или будет носить Клара, — буркнул герцог. — Я люблю ее такой, какая она есть.

— Это прекрасно, — продолжила Марселина, — но при этом вы не принимаете во внимание ее положение. Герцогиней Кливдон должны восхищаться, а люди обычно судят по внешнему облику. Если бы это было не так, мы все ходили бы в шкурах, как наши далекие предки. Не думала, что такой человек, как вы, может всерьез утверждать, что одежда не важна. Вы на себя-то в зеркало давно смотрели?

Герцог уже кипел от гнева, втайне подозревая, что у него из ушей валит пар. Да как она смеет так говорить о Кларе? И относиться к нему свысока? Он хотел бы схватить ее и… и…

Будь она проклята! Кливдон не мог припомнить, когда женщина, и уже тем более торговка, доводила его до такого бешенства.

Он сухо буркнул:

— Говорите о себе. Я в Париже. А здесь, как вы сами изволили заметить, бьется сердце моды.

— А в Лондоне вы носите только старые вещи? — невинно поинтересовалась Марселина.

Герцог так старался сдержаться и не придушить ее, что не сумел придумать достойного ответа. Он мог только молча испепелять ее горящими глазами.

— Нет никакого смысла злиться на меня, — сообщила Марселина. — Если бы меня было легко обидеть, я бы никогда не преуспела в своем бизнесе.

— Мадам Нуаро, — чопорно проговорил герцог, — вы меня с кем-то путаете. Полагаю, с дураком. Прощайте. Желаю вам хорошего дня. — И он повернулся, чтобы удалиться.

— Да, конечно. — Марселина лениво помахала рукой. — Теперь вы намерены бежать со всей возможной стремительностью. Удачи! Думаю, увидимся у Фраскатти.

 

Глава 3

Кливдон остановился, обернулся и взглянул на безмятежно улыбающуюся женщину. Его глаза превратились в зеленые щелочки, чувственные губы были плотно сжаты. На лице у правого уха дергалась мышца.

Он — большой сильный человек.

Он — английский герцог, которые, как известно, легко сокрушают мелких надоедливых людишек, если те рискуют оказаться у него на пути. Его осанка и выражение лица испугали бы кого угодно.

Только Марселина — не кто угодно.

Она отдавала себе отчет в том, что помахала красной тряпкой перед носом быка, но сделала это намеренно, как опытный матадор. Теперь, как и бык, он не видел вокруг никого, кроме нее.

— Вот дьявол, — буркнул он, — теперь я не могу сбежать.

— Ну почему же? Бегите, если хотите, — улыбнулась Марселина. — Не стану вас за это винить. Я же сама вас спровоцировала. Но спешу вас заверить, ваша светлость, я самый упорный человек из всех, с кем вам доводилось сталкиваться. И я твердо намерена одевать вашу герцогиню.

— Значит ли это, что вы сделаете абсолютно все, что надо для вашего бизнеса?

— Понимаю, о чем вы думаете, — вздохнула она. — Но этого как раз и не нужно. Сами подумайте, ваша светлость, какая уважающая себя дама возьмет под свое покровительство портниху, которая совратила ее мужа?

— А, значит, в этом деле есть своя специфика?

— Разумеется. Вы, как никто другой, должны знать: обольщение — это искусство; одни в этом деле более опытны и умелы, другие — менее, — сказала Марселина. — Лично я решила употребить все мои таланты на то, чтобы красиво одевать дам. Женщины капризны, им трудно угодить — да, это так. Мужчинам легко угодить, но зато они намного более непостоянны.

Марселина была женщиной проницательной, и ей доставляло большое удовольствие наблюдать за выразительным и очень красивым лицом своего собеседника. Она восхищенно следила, как задумчивое выражение сменило гримасу ярости. Герцог явно был озадачен и спешно пересматривал свою первоначальную оценку, а значит, и тактику.

Он умный человек. Ей следует соблюдать повышенную осторожность.

— Фраскатти? Вы упомянули это место, — поинтересовался он. — Вы играете?

— О да. Азартные игры — мое любимое занятие, — сказала Марселина, и ее глаза блеснули. — Рисковать, ставить на кон деньги, людей, будущее — это образ жизни всех членов моей семьи. Особенно меня привлекает рулетка. Игра случая, не более того.

— Возможно, это объясняет ваше рискованное поведение с мужчинами, которых вы не знаете, — проговорил герцог.

— Портновское искусство — ремесло не для слабых духом, — сказала она.

В его глазах снова заплясали смешинки, уголки губ поползли вверх. У любого другого мужчины такое выражение лица можно было бы посчитать чарующим. У герцога Кливдона оно было разрушительным — в полном смысле сбивало с ног. Смеющиеся зеленые глаза, искривленные в слабой улыбке губы — все это наносило женщине удар прямо в сердце, от которого она потом редко могла оправиться.

— Похоже на то, — согласился он. — Судя по всему, это ремесло более опасное, чем я предполагал.

— Вы просто ничего о нем не знали, — сказала Марселина.

— Признаюсь честно, все это обещает быть интересным, — задумчиво сказал герцог. — Что ж, увидимся у Фраскатти, если вам угодно.

Он поклонился, продемонстрировав чисто мужскую грацию. Это было легкое и уверенное движение мужчины, превосходно владеющего своим могучим телом.

Герцог удалился. Марселина проводила его взглядом. Она заметила, что сделала это не одна. Много очаровательных головок повернулось ему вслед.

Что ж, она бросила вызов, и герцог его принял. На этом, собственно, и строился ее расчет. Теперь главное — не оказаться с ним в постели.

Это будет непросто.

Но то, что просто, не так забавно.

Лондон, среда, вечер

Миссис Даунс ожидала в экипаже недалеко от дома швеи. Около девяти часов вечера швея наконец прошла мимо. Она окинула взглядом экипаж, но не остановилась. Мгновением позже миссис Даунс выбралась на улицу и окликнула молодую женщину. Со стороны можно было подумать, что встретились две старые знакомые. Они поинтересовались здоровьем друг друга и вместе прошли несколько шагов до дома, где жила швея, остановились, обменялись еще несколькими фразами, и швея достала из кармана сложенный листок бумаги.

Миссис Даунс потянулась к нему, но швея отвела руку.

— Сначала деньги, — сказала она.

— Сначала покажи мне, что это, — потребовала миссис Даунс. — Возможно, там нет ничего особенного.

Швея подошла к фонарю и развернула листок. Миссис Даунс тихо ахнула, но тут же постаралась скрыть изумление презрительным фырканьем.

— И это все? Мои девочки сделают то же самое за час. Это не стоит и полкроны, не говоря уже о целом соверене.

Швея аккуратно сложила листок.

— Что ж, пусть делают, — сказала она. — Я записала на обороте последовательность операций, но у ваших умных девочек наверняка не будет никаких трудностей ни с этими складками, ни с бантами. И вам, конечно же, совершенно не интересно, какие ленты использует мадам и где их берет. Понимаю, вам все это не нужно, поэтому я заберу этот листок с собой и брошу в огонь. Лично я знаю, как все это делается. Мадам тоже. И даже наши девочки — не самые неуклюжие — тоже знают.

Швея весьма пренебрежительно отзывалась о своих коллегах. Она искренне считала, что намного превосходит их всех, но ее не ценят по достоинству. Разумеется, она не стала бы выдавать профессиональные секреты конкурентам, если бы некоторые личности ценили ее должным образом.

— Нет, мадам, вам все это не нужно. Даже странно, что вы приехали сюда в такой поздний час и потеряли свое драгоценное время.

— Да, я потеряла достаточно времени. — Миссис Даунс полезла в ридикюль. — Вот твои деньги. Но если ты хочешь больше, то принеси мне что-нибудь получше.

— Насколько больше? — поинтересовалась швея, убирая деньги в карман.

— Ты же понимаешь, нельзя добиться многого, имея только обрывки. Каждый раз по одному платью — этого мало. Вот целый альбом — это уже ценность.

— Не сомневаюсь, но это будет стоить мне места, — сказала швея. — Одно дело — скопировать рисунок или выкройку, а другое — альбом. Мадам сразу заметит пропажу. Имейте в виду, хозяйки очень умны, все три.

— Лишившись альбома с рисунками, они лишатся всего, — злорадно проговорила миссис Даунс. — Да, тебе придется искать другое место. Но, уверяю тебя, поиски будут намного более приятными, когда в кармане двадцать гиней.

Горничная в аристократической семье зарабатывает двадцать гиней в год. Опытная швея получает намного меньше.

— Пятьдесят, — сказала швея, — и ни центом меньше. Я знаю, что вы хотите убрать хозяек с дороги, и не стану рисковать за меньшую сумму.

Миссис Даунс глубоко вздохнула и произвела в уме быстрые подсчеты.

— Хорошо, пусть будет пятьдесят. Но это должно быть все, до мельчайших деталей. Если я не смогу сделать точную копию, ты не получишь ничего. — И она поспешила к экипажу.

Швея проводила женщину неприязненным взглядом и проворчала:

— Как будто ты сейчас можешь сделать точную копию, глупая старая карга, если я не сообщу тебе все до мельчайших деталей.

Она звякнула монетами в кармане и вошла в дом.

Париж, тот же вечер

Поскольку Итальянская опера по средам закрыта, Кливдон после недолгих раздумий направился в театр варьете, где он рассчитывал приятно провести время и посмотреть хороший спектакль. Возможно, он там встретится с мадам Нуаро.

Очаровательная портниха, к сожалению, не появилась. Герцогу стало скучно, и он стал подумывать, не отправиться ли прямо к Фраскатти, махнув рукой на представление.

Но Клара ждала от него подробных писем, а он уже не описал ей «Севильского цирюльника» — ее любимую оперу. А теперь он сообразил, что и из Лоншана ушел ни с чем — сообщить Кларе было нечего. Поэтому он остался и даже, чтобы ничего не забыть, стал прилежно делать заметки в блокноте.

На его страницах не было замечаний мадам Нуаро о стиле Клары или отсутствии такового. Он решительно выбросил их из головы. По крайней мере он так думал. Оказалось, что они все остались в памяти, как будто портниха вшила их ему в мозги.

Когда он в последний раз видела Клару, та была в глубоком трауре по бабушке. А ее стиль… Да черт с ним, со стилем! Она страдала! И ей было все равно, отвечает ее траурное платье последним веяниям моды или нет. Она очень красива, сказал себе герцог, а красивая девушка может носить все что угодно. Ему все равно. Он ее любит такой, какая она есть, и так было с тех пор, как он себя помнит.

Но если бы Клара одевалась так, как приведшая его в ярость портниха…

Эта назойливая мысль поселилась в его мозгу и помешала насладиться последними сценами спектакля. Мысленным взором он видел Клару, великолепно одетую, не обращающую внимания на восхищенные мужские взгляды и завистливые женские… Еще он видел себя, гордого обладателя этого шедевра. Все мужчины мечтали оказаться на его месте.

Потом герцог осознал, о чем думает, и досадливо поморщился.

— Черт бы ее побрал, — пробормотал он. — Эта ведьма отравила мой разум.

— В чем дело, друг мой?

Кливдон обернулся и увидел Гаспара Арондуила, который смотрел на него с искренним участием.

— Скажи, действительно ли имеет значение, во что женщина одета? — спросил герцог.

Глаза француза изумленно округлились.

— Бог мой, конечно!

— Так мог ответить только француз, — заключил Кливдон.

— И я тебе объясню почему.

Спектакль закончился, но разговор об одежде продолжался. Арондуил призвал на помощь подкрепление, и французы обсудили проблему со всех возможных философских точек зрения. Вероятно, поэтому герцог и заметить не успел, как они добрались до игорного дома Фраскатти.

Там группа разделилась — мужчины направились к разным столам, где уже шла игра.

Вокруг стола для игры в рулетку было, как всегда, многолюдно. Мужчины окружили его плотным кольцом в три ряда. Женщин Кливдон не заметил. Но когда он стал медленно обходить стол, стена из мужских тел вокруг стола стала тоньше.

И мир перевернулся.

Герцог увидел знакомую спину. Ее прическа снова показалась ему слегка небрежной, как будто лишь минуту назад она находилась в объятиях любовника. Несколько тугих темных завитков упало на шею. Непослушные локоны притягивали мужские взоры, заставляли их скользить по совершенным плечам и изящным рукам. На мадам Нуаро было рубиново-красное платье, шокирующе простое и со смелым декольте. Кливдон пожалел, что у него нет знакомого художника, способного запечатлеть эту восхитительную картину на полотне.

Он бы назвал ее «Воплощенный грех».

Ему хотелось остановиться рядом, достаточно близко, чтобы вдохнуть ее запах, почувствовать прикосновение мягкого шелка ее платья. Но рулеточный стол — не место для флирта, и, судя по всему, мадам Нуаро следила за вращением колеса так же напряженно, как и все остальные игроки.

Он занял место напротив нее и, только присмотревшись, узнал стоящего за ее спиной мужчину. Это был маркиз д’Эмильен, известный донжуан.

— Двадцать один — красное, — объявил первый крупье. Другой лопаточкой подвинул к мадам Нуаро груду монет.

Д'Эмильен наклонился и что-то шепнул ей на ухо.

Кливдон стиснул зубы. Его взгляд скользнул по столу. Перед мадам Нуаро высились стопки золотых монет.

— Господа, делайте ваши ставки, — предложил крупье. Через несколько мгновений он бросил шарик из слоновой кости и раскрутил колесо.

На этот раз она проиграла. Но, даже лишившись большого числа золотых монет, вовсе не выглядела обескураженной. Рассмеявшись, она снова сделала ставку.

В следующий раз Кливдон тоже сделал ставку — на красное. Шарик запрыгал. Черное — чет — проиграл.

А мадам Нуаро выиграла. Кливдон внимательно следил, как крупье передвигает к ней лопаточками золотые монеты — его и других игроков.

Маркиз расхохотался и наклонил голову, чтобы сказать ей несколько слов. Его губы оказались в непозволительной близости к ее ушку. Она ответила улыбкой.

Кливдон направился от рулетки к столу, где играли в «красное и черное». При этом он твердил себе, что пришел бы сюда в любом случае, так что его появление никак не связано с присутствием мадам Нуаро. Еще он старался себя убедить, что она здесь занята охотой за женами и любовницами других мужчин, ведь он не единственный обеспеченный человек в Париже, исправно оплачивающий счета. У д'Эмильена тоже далеко не пустые карманы, и есть жена, давняя любовница и три любимые куртизанки.

Следующие полчаса Кливдон играл. Он выиграл больше, чем проиграл, и, возможно, по этой причине игра ему быстро наскучила. Он отошел от столов, нашел Арондуила и сказал:

— Здесь сегодня чертовски скучно. Я иду в Пале-Рояль.

— Я с тобой, — воскликнул Арондуил. — Давай посмотрим, может быть, к нам присоединится кто-нибудь еще.

Почти вся их обычная компания столпилась у рулеточного стола.

Мадам Нуаро все еще была там, одетая в красный шелк, который нельзя было не заметить. Маркиз стоял за ее спиной. В тот самый момент, когда Кливдон тщетно убеждал себя смотреть в другую сторону, она подняла глаза. Их взгляды встретились. Прошло бесконечно много времени, прежде чем она поманила его веером.

Он бы пришел сюда независимо от того, рассчитывал встретить здесь соблазнительную портниху или нет, заверил себя герцог. Он пришел и увидел рядом с ней другого мужчину. Какого черта его к ней так влечет? В конце концов, она абсолютно ничего для него не значит. В Париже полно очаровательных женщин. Он мог просто кивнуть, поклониться или улыбнуться ей и уйти.

Но он не мог шевельнуться и только смотрел на нее во все глаза. Потрясающая женщина, бросившая ему вызов. Воплощение греха.

А рядом с ней д'Эмильен. Какого черта?

Герцог Кливдон никогда не отдавал женщину, которую желал, другому мужчине.

Он подошел к ним.

— Ах, это ты, Кливдон, — сказал д'Эмильен. — Полагаю, ты уже познакомился с мадам Нуаро.

— Да, я имел эту честь, — сказал герцог и одарил женщину самой чарующей улыбкой из всех, имеющихся в его арсенале.

— Она опустошила мои карманы, — пожаловался д'Эмильен.

— Это колесо рулетки опустошило ваши карманы, — сказала она.

— Нет, это вы. Вы смотрите на колесо, и оно останавливается там, где вы хотите.

Марселина отмахнулась веером.

— С ним нет смысла спорить, — сказала она Кливдону. — Но я обещала дать ему шанс вернуть свои деньги. Поэтому мы идем играть в карты.

— Может быть, ты присоединишься к нам? — спросил д'Эмильен. — И твои друзья тоже.

Они вместе отправились в один из парижских карточных салонов, расположенных в частном доме. Когда компания прибыла, игра была в самом разгаре.

К трем часам утра игроки в основном разошлись. В небольшом, но роскошном кабинете, куда маркиз, в конце концов, перебрался с группой избранных друзей, остались только д'Эмильен, красивая блондинка по имени мадам Жоливель, мадам Нуаро и Кливдон.

Здесь же дремали в креслах те, кого сломила усталость и обильная выпивка. Некоторые игроки не отходили от столов несколько дней и ночей.

В рулетку, где мастерство и опыт ничего не значили, мадам Нуаро обычно выигрывала. В карты, где опыт значит многое, удача ей изменила. Удача отвернулась и от маркиза, который совсем сник. Кливдон выигрывал.

— Что ж, мне, пожалуй, пора, — сказала мадам Жоливель и встала. Мужчины тоже поднялись.

— И с меня тоже, пожалуй, хватит, — пробормотал Эмильен. Он подвинул свои карты на середину стола и, покачиваясь, вышел из комнаты вслед за блондинкой.

Кливдон стоял, ожидая, пока встанет портниха. Наконец-то он остался с ней вдвоем и теперь с нетерпением искал возможности проводить ее домой.

— Судя по всему, вечер окончен, — сказал он.

Мадам Нуаро подняла голову. Ее темные глаза сияли.

— А я думала, что он только начинается, — сказала она, взяла карты и принялась их тасовать.

Герцог вновь уселся за стол.

Они играли в «двадцать одно». Это была любимая карточная игра герцога. Ему нравилась ее простота. А с двумя игроками игра оказалась даже интереснее, чем со многими.

Правда, он не мог ничего прочитать по лицу своей партнерши. Когда она брала карту, ее лицо оставалось абсолютно непроницаемым, и Кливдон не мог понять, хорошая карта ей пришла или нет.

Он выиграл первую раздачу, вторую и третью.

После этого начала выигрывать она, и стопки монет перед ней стали неуклонно расти, а перед ним — уменьшаться.

Когда Марселина передала карты герцогу для раздачи, он только развел руками.

— Похоже, удача от меня отвернулась.

— Вероятно, — усмехнулась Марселина.

— Или же вы, мадам, играете со мной не только в карты.

— Просто теперь я проявляю больше внимания, — сказала она. — Вспомните, вы у меня довольно много выиграли раньше. Мои ресурсы, в отличие от ваших, ограничены. И я всего лишь хочу вернуть свои деньги.

Герцог сдал ей карту. Марселина посмотрела на нее и подвинула стопку монет к середине стола.

Кливдон взглянул на свою карту. Девятка червей.

— Еще одну, — сказал он.

Женщина кивнула, тоже взяла еще одну карту и посмотрела на нее.

Она еще раз выиграла.

И еще раз.

Потом она подвинула к себе монеты.

— Я не привыкла бодрствовать по ночам, — сказала она. — Мне пора идти.

— Вы со мной играли не так, как с другими.

— Разве? — Она отбросила упавшую на лоб прядь волос.

— Никак не могу понять, вам просто везет, или в вас есть какая-то тайна, которую я пока не могу разгадать?

Марселина откинулась на спинку стула и улыбнулась.

— Я наблюдательна, — сказала она, — и видела, как вы играли раньше.

— Но тем не менее сначала вы проиграли.

— Должно быть, я могу распознать по вашим жестам и мимике, хорошая вам пришла карта или плохая.

— А я-то думал, что на моем лице ничего нельзя прочитать.

Женщина всплеснула руками.

— Почти ничего. Признаюсь честно, расшифровать те мельчайшие знаки, которые все же появляются у вас на лице, было очень трудно. А ведь я играю в карты с раннего детства.

— Правда? — удивился герцог. — А я всегда считал владельцев магазинов респектабельными горожанами, не подверженными порокам, тем более таким, как игра.

— Вы просто не обращали внимания. У Фраскатти полно простых клерков и торговцев. Но для таких людей, как вы с д'Эмильеном, они все равно что невидимки.

— Вот уж кем вас точно нельзя назвать, это невидимкой.

— Вы неправы, — усмехнулась Марселина. — Я много раз была рядом с вами, но вы меня не замечали.

Кливдон выпрямился.

— Это невозможно.

Марселина взяла колоду карт и быстро ее перетасовала. Ее руки были быстрыми и умелыми.

— Могу доказать. В воскресенье около четырех часов вы катались в Булонском лесу с очень красивой дамой. В понедельник в семь часов вы сидели в ложе королевской музыкальной академии. Во вторник после полудня вы прогуливались по Пале-Роялю.

— Вы сказали, что я — не единственная цель вашего приезда в Париж, — нахмурился герцог. — И все же вы следили за мной. Или преследовали меня?

— Я преследую модных людей. Они все собираются в одних и тех же местах. А вас трудно не заметить.

— Вас тоже.

— Все зависит от того, хочу я, чтобы меня заметили, или нет, — сказала Марселина. — Когда мне необходимо остаться незамеченной, я одеваюсь не так. — Она провела изящной рукой по лифу своего яркого платья. В самой нижней точке V-образного декольте блеснул крупный бриллиант — Кливдон узнал свою булавку. Женщина положила колоду карт на стол и сложила руки перед собой.

— Хорошая портниха может одеть кого угодно, — сказала она. — Иногда нам приходится одевать женщин, которые не желают привлекать к себе внимание. Но так или иначе… — Она оперлась локтями о стол и опустила подбородок на сплетенные пальцы. — То, что вы не заметили меня ни в одном из этих мест, доказывает, что я величайшая портниха на свете.

— Вы всегда думаете только о бизнесе?

— Я зарабатываю себе на жизнь, — пояснила она. — И потому чаще всего думаю только о деньгах и успехе в игре. — Она достала кошелек и сложила в него выигранные деньги, тем самым дав понять, что считает вечер оконченным.

Герцог встал и обошел стол, чтобы отодвинуть ей стул. Поправляя шаль, которая соскользнула с ее плеча, он нечаянно коснулся обнаженной кожи.

Он заметил, что у женщины на короткий миг прервалось дыхание, и волна наслаждения начисто смыла раздражение. Чувство было горячим, намного более пылким, чем могло быть вызвано столь мимолетным прикосновением. Но мадам Нуаро всегда оставалась настолько непроницаемой, что добиться даже такого проявления ее чувств можно было считать успехом.

Не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, Кливдон наклонился к ее ушку и тихо проговорил:

— Вы не сказали, когда я вас снова увижу. Сначала Лоншан, потом Фраскатти, что дальше?

— Не знаю, — сказала Марселина, слегка отстранившись. — Завтра, точнее, уже сегодня, я должна быть на балу у графини Ширак. Полагаю, это мероприятие слишком скучно для вас.

Какое-то мгновение герцог мог только смотреть на свою собеседницу, округлив глаза и раскрыв рот. Потом он осознал, что ведет себя нелепо. Но лишь с изрядным трудом убрав с лица все признаки потрясения, он подумал, что все это бесполезно. Какой смысл делать вид, что его ничего не удивляет, если она постоянно не просто удивляла его — ставила в тупик. Эта женщина оказалась совершенно непредсказуемой — ему никогда в жизни не доводилось встречать таких. А в данный момент он чувствовал себя человеком, сгоряча налетевшим на фонарный столб.

Кливдон заговорил медленно и осторожно — он наверняка что-то не так понял.

— Вы приглашены на бал мадам де Ширак?

Марселина деловито поправила шаль.

— Я не говорила, что приглашена.

— Но вы туда идете. Без приглашения.

Женщина взглянула на него в упор. Ее глаза насмешливо блестели.

— Как же иначе?

— Обычно люди не ходят туда, куда их не приглашают. Вас сразу заметят.

— Не говорите чепухи, — поморщилась она. — Разве я не проходила мимо вас много раз, оставаясь незамеченной? Вы меня обижаете, если думаете, что я не могу посетить бал, не привлекая к себе внимания.

— Только не этот бал, — воскликнул Кливдон. — Если, конечно, вы не планируете переодеться служанкой.

— Вы считаете, это смешно? — Марселина нахмурилась.

— Вам не удастся даже переступить порог, — сказал герцог, — а если удастся, вас все равно сразу обнаружат. Если повезет, вас просто выкинут на улицу. С такой женщиной, как мадам де Ширак, шутить опасно. Если она в плохом настроении — а она редко бывает в хорошем, — то объявит вас убийцей. К обвинению вполне могут отнестись серьезно — во Франции неспокойно, ходят слухи о новой революции. Так что в лучшем случае вы окажетесь в тюрьме, и она позаботится, чтобы о вас никто никогда не вспомнил. А в худшем вам придется свести личное знакомство с мадам Гильотиной. Не вижу в этом ничего смешного.

— Меня не обнаружат, — спокойно сказала она.

— Вы безумны!

— Там будут самые богатые женщины Парижа, — сказала она. — На них будут творения самых знаменитых парижских портных. Этот бал — главный показ мод года, и я обязана все увидеть своими глазами.

— А вы не можете просто постоять на улице в толпе и посмотреть, как гости будут входить?

Мадам Нуаро вздернула подбородок и прищурилась. В ее глубоких темных глазах отражалась целая буря эмоций, но когда она заговорила, ее голос был холодным и высокомерным, как у графини:

— Как ребенок, прижавшийся носом к витрине булочной? Это мне не подходит. Я должна рассмотреть все эти платья вблизи, а также украшения и прически. Такая возможность выпадает не каждый день. Я готовилась к этому очень долго.

Мадам Нуаро действительно упорная женщина. И герцог теперь понимал — в какой-то степени — ее настойчивое желание одевать Клару. Быть портнихой герцогини — дело в высшей степени доходное. Но идти на такой риск с графиней де Ширак — самой влиятельной и грозной женщиной Парижа? И тем более сейчас, когда в городе неспокойно, все ждут процесса над предполагаемыми предателями, и высшая знать вроде графини в каждом темном углу видит убийц.

Это форменное безумие. Цель в данном случае никак не оправдывала средства.

И все же мадам Нуаро объявила о своем безрассудном намерении уверенно и спокойно, с решительным блеском в глазах. Впрочем, почему его это удивляет? Она — азартный игрок, и эта игра для нее очень важна.

— Вы могли пробираться незамеченной на другие мероприятия, но не на это, — сказал герцог.

— Думаете, они узнают, что я — ничтожная портниха? — спросила Марселина. — Уверены, что я не сумею их одурачить? Не смогу заставить их увидеть то, что я хочу?

— Других — возможно. Но не мадам де Ширак. Поверьте, у вас нет ни единого шанса.

Кливдон подумал, что у нее, вероятно, есть шанс, но провоцировал ее, желал узнать, какие чувства она еще обнаружит.

— Тогда я предлагаю вам убедиться во всем своими глазами, — спокойно проговорила женщина. — Полагаю, вы приглашены?

Он опустил глаза на свою булавку. Бриллиант нагло подмигивал ему с лифа яркого платья. Грудь женщины поднималась и опускалась чуть чаще, чем раньше.

— Странно, но я действительно приглашен, — подтвердил он. — По мнению мадам де Ширак, мы, англичане, низшие существа. Однако по неизвестным причинам она делает для меня исключение. Возможно, ее ввело в заблуждение мое имя.

— Тогда увидимся там, — сказала она и повернулась, чтобы уйти.

— Надеюсь, что нет, — вздохнул герцог. — Мне было бы неприятно видеть, как вас выводят жандармы, даже если эта сцена оживит самый скучный вечер в году.

— У вас слишком сильно развито воображение, — улыбнулась Марселина. — В самом крайнем случае, если меня не пустят, а это, уверяю вас, крайне маловероятно, то этим все и ограничится. Никто не станет устраивать сцену на глазах у толпы. Ведь эта толпа может оказаться на моей стороне.

— Глупый риск, — продолжал настаивать герцог. — Игра не стоит свеч. И все ради какого-то маленького магазинчика!

— Глупый… — медленно проговорила она. — Маленький магазинчик. — Она посмотрела вверх на хитрых божков и сатиров, резвящихся на потолке. Когда она снова опустила глаза, ее взгляд был холодным и бесстрастным. Разве что дыхание немного участилось. Она явно была в ярости, но умела держать себя в руках.

Герцог попытался представить, что будет, если такой гнев вырвется наружу, и почувствовал себя неуютно.

— Этот, как вы изволили выразиться, маленький магазинчик — моя жизнь, — сказала она. — И не только моя. Вы понятия не имеете, чего это стоит — завоевать себе место под солнцем в Лондоне. Вы не знаете, как трудно выступить против старых, веками существовавших норм и догм. Причем речь идет не только о конкуренции с другими портными — а они, кстати, готовы на многое, чтобы отстоять свои позиции, — но также о консерватизме вашего класса. Французские старухи одеваются с большим вкусом, чем ваши соотечественницы. Это как война. Да, я думаю именно так, и да, я сделаю все, что от меня зависит, для своего магазина. И если меня вышвырнут на улицу или даже бросят в тюрьму, я стану думать, как воспользоваться преимуществами публичного скандала.

— И все это ради одежды? — Герцог был искренне удивлен. — Не думаете ли вы, что это попросту глупо, идти на такие жертвы, когда англичанкам, как вы говорите, неведомо чувство стиля? Почему бы не дать им то, что они хотят?

— Потому что я могу дать им больше, — сказала она. — Я могу сделать их незабываемыми. Неужели это так трудно понять? Неужели в этом мире для вас нет ничего по-настоящему важного, к чему вы стремились бы, несмотря на любые препятствия? Впрочем, глупый вопрос. Будь у вас цель в жизни, вы бы к ней шли, а не растрачивали свою жизнь на пустяки в Париже.

На мгновение он почувствовал стыд, сменившийся злостью. Женщина нанесла удар по больному месту.

Он отреагировал на удар, не думая:

— Вы, как обычно, правы, мадам. Для меня вся жизнь — игра. Поэтому я предлагаю вам сыграть еще раз. В то же «двадцать одно». На этот раз, если я выиграю, то сам повезу вас на бал к графине де Ширак.

— Я вижу, что вы любите играть, — спокойно сказала Марселина. — Одна необдуманная ставка за другой. Даже интересно, что вы хотите доказать? Впрочем, вы, похоже, вообще не думаете. И лишь после того, как сделали это предложение, задали себе вопрос, что скажут ваши друзья.

Кливдон едва слышал, что она говорит. Он упивался ее эмоциями — проступившим на лице румянцем, искрами в глазах, порывистым дыханием. Но все равно ощущал боль в том месте, куда женщина нанесла удар.

— Я ничего не собираюсь доказывать, — сказал он. — Просто хочу, чтобы вы проиграли. А если вы проиграете, то признаете свое поражение поцелуем.

— Поцелуй! — засмеялась она. — Простой поцелуй обычной портнихи. Пустяковая ставка, если сравнить ее с вашим положением в обществе.

— Настоящий поцелуй, мадам, не может быть простым или пустяковым, — ухмыльнулся герцог. — Вы не отделаетесь легким прикосновением губ к моей щеке. Проигрыш будет означать для вас совсем другой поцелуй. Такой вы дарите мужчине, которому отдаетесь. — А если он не сумеет поцелуем заставить ее сдаться, то вполне может немедленно возвращаться в Лондон, этой же ночью. — Учитывая вашу драгоценную респектабельность, для вас это высокая ставка, разве не так?

Ее глаза ярко блеснули, после чего лицо снова стало красивой маской — холодной, непроницаемой. Но Кливдон все же заметил отражение бушующих в ее душе эмоций и теперь не мог уйти, даже если бы от этого зависела его жизнь.

— Все это ерунда, — сказала Марселина. — Разве вы еще не поняли, ваша светлость? У вас нет ни единого шанса выиграть у меня.

— Тогда в выигрыше будете вы и получите то, чего желаете — легко попадете на самый изысканный и самый скучный парижский бал.

Марселина покачала головой:

— Хорошо. Только потом не говорите, что я вас не предупреждала.

Она вернулась к своему стулу и села.

Герцог опустился на стул напротив.

Она подвинула к нему колоду карт.

— Сдавайте.

Во время Французской революции дедушка Марселины — надменный французский аристократ — сохранил свою голову благодаря тому, что владел собой, не поддавался страстям. Поколения Нуаро — это имя он принял после бегства из Франции — унаследовали такую же холодную сдержанность и практичность в делах.

Это правда, страсти Марселины были темными и бушевали глубоко внутри — это было типично для всех представителей ее семьи и по материнской, и по отцовской линии. Как и они, она прекрасно умела скрывать свои чувства. Она родилась с этим умением. А вот сестер пришлось этому обучать.

Но то, как пренебрежительно Кливдон отозвался об их магазине, заставило ее кровь вскипеть. Кровь, которая текла в ее жилах, была благородной, хотя это была самая испорченная голубая кровь в Европе. Однако имя Нуаро было самым обычным, широко распространенным, именно потому дедушка его выбрал. Теперь большей части семьи уже не было в живых. Люди ушли, унеся с собой свою дурную славу.

Пусть ее род был печально известным, но он был не менее древним, чем род Кливдона, и она сомневалась в том, что абсолютно все его предки были святыми. Так что единственной разницей между ними было то, что герцог был богат и не должен был зарабатывать себе на жизнь, а она вынуждена биться за каждый фартинг.

Марселина знала, что нельзя было позволять ему себя провоцировать. Покупатели всегда смотрели на нее сверху вниз. Они все вели себя, как леди Ренфрю и миссис Шарп — так, словно она и сестры были невидимками. Для высших слоев общества владельцы магазинов были разновидностью слуг. Марселина считала это полезным и временами забавным.

Но герцог…

Не важно. Теперь перед ней стоял один вопрос: позволить ему выиграть или проиграть.

Ее гордость не желала позволить ему выиграть. Она жаждала сокрушить его, уязвить тщеславие, доказать свое превосходство.

Но его проигрыш обещал серьезное неудобство. Она вряд ли могла прийти на бал под руку с герцогом Кливдоном, не вызвав шквал слухов и сплетен, то есть именно того, чего она не могла допустить.

И все же она не могла позволить ему выиграть.

— Разыгрываем колоду, — предложил герцог. — Играем каждую раздачу, но с одной разницей: не открываем карты до конца. Выигрывает тот, кто выиграл больше раздач.

Если не видишь, какие карты вышли, намного труднее подсчитать шансы.

Но Марселина могла читать по его лицу, в то время как он был лишен такой возможности. Более того, игру, которую он предлагал, можно было сыграть быстро. И очень скоро она увидит, играет он опрометчиво или нет.

Первая раздача. Две карты каждому. Ей он сдал выигрышную комбинацию — бубновый туз и валет червей. Но сам он тоже остановился на двух картах, чего никогда не делал, если выпадало больше семнадцати. В следующей раздаче ей выпал червовый туз, четверка и тройка. Потом она набрала семнадцать с трефами. Затем еще одна выигрышная комбинация — червовый туз и король червей. Потом даму червей и бубновую девятку.

Дело шло быстро. Герцог часто брал себе три карты против ее двух. Но он был внимателен и напряжен, как никогда ранее, и теперь Марселина уже не могла определить по блеску его зеленых глаз, нравятся ему карты или нет.

Она чувствовала, что ее сердце с каждой новой раздачей бьется чаще, хотя ей приходили по большей части хорошие карты. Двадцать одно — раз, два, три. Но и другие раздачи были неплохими. А герцог играл спокойно, сосредоточенно, и Марселина не могла быть полностью уверена, что его карты хуже.

Десять раздач, и все было кончено.

Они открыли карты. Каждый выглядел уверенно.

Бросив взгляд на открытые карты, Марселина поняла, что выиграла во всех раздачах, кроме четырех, в одной из которых счет был равным.

Ей даже не надо было смотреть на открытые карты, чтобы определить: она победила. Достаточно было увидеть, как герцог замер и недоверчиво уставился на карты. Он явно был в замешательстве. Потом поднял глаза, и Марселина поняла: только теперь наконец он понял, какую проблему создал для себя.

И опять ему потребовалось короткое мгновение, чтобы взять себя в руки. Если он и оставался в замешательстве, то никак этого не показывал. Как и она, герцог привык скрывать свои чувства. Конечно же, он изменил свое решение. Иначе и быть не могло.

— Вы поторопились, ваша светлость, — усмехнулась Марселина. — Еще одно необдуманное пари. Правда, теперь ставки неизмеримо выше.

Гордость — самое чувствительное место джентльмена.

Герцог пожал плечами и стал собирать карты. Но Марселина знала, что он пытался скрыть.

Друзья видели его в опере в ложе стареющей актрисы. Он хотел, чтобы его представили ее подруге. Д'Эмильен знал, что она — лондонская портниха, и к завтрашнему вечеру не меньше половины Парижа будет знать, что она никто: не восхитительная иностранная актриса, не куртизанка и уж точно не леди.

Что подумают друзья герцога, когда он появится на самом привилегированном парижском балу под руку с владелицей лондонского магазина?

— Как лицемерны вы, аристократы, — горько усмехнулась она. — Вы считаете нормальным волочиться за женщиной, занимающей низкое положение в обществе. Вы также ничего не имеете против того, чтобы оказаться в ее постели. Но выйти с ней в свет… Немыслимо. Друзья подумают, что вы лишились рассудка. Они решат, что я вас одурачила. Пленила и подчинила себе. Они скажут, что великий английский герцог стал рабом пусть эффектной, но все же ничтожной маленькой плебейки.

Герцог пожал плечами.

— Вы так считаете? Ну что ж, будет забавно увидеть, как у них отвиснут челюсти. Вы будете в красном?

Марселина встала. Герцог тоже. В любой ситуации он оставался джентльменом.

— Вы показываете свою решительность? Хорошо получается, отдаю вам должное. Но я же знаю, что вы передумали. И поскольку я благородная женщина, и все, чего я хочу, глупый вы человек, это одевать вашу супругу, я освобождаю вас от условий пари, которое вы не должны были заключать. Я делаю это, потому что вы мужчина, а мужчины временами думают не мозгами, а совсем другим органом.

Мадам Нуаро взяла ридикюль и поправила шаль, некстати вспомнив мимолетное прикосновение его пальцев к своей коже.

Усилием воли отбросив непрошеное воспоминание, она направилась к двери.

— Прощайте, — сказала она. — Надеюсь, несколько часов сна вернут вам здравый смысл, и мы с вами останемся друзьями. В этом случае я с нетерпением жду нашей встречи в пятницу. Возможно, мы увидимся на набережной Вольтера.

Кливдон пошел за ней к двери.

— Вы привыкли распоряжаться, — сказал он. — Я не привык, чтобы женщины мной командовали.

— Мы, буржуа, все такие, — усмехнулась она. — Никакой утонченности и такта. Деловые люди. Что с нас взять?

Марселина вышла в пустой коридор. Из одной комнаты слышалось невнятное бормотание. Значит, кто-то все еще играл. Откуда-то донесся храп.

Она слышала шаги герцога за спиной.

— Я задел ваши чувства, — сказал он.

— Я портниха, — усмехнулась Марселина. — Мои клиентки — женщины. Если вы хотите задеть мои чувства, вам придется приложить такие большие усилия, что вы сочтете их для себя неприемлемыми и умственно, и физически.

— Я чего-то не понимаю, — сказал герцог. — Вы были исполнены решимости одевать мою герцогиню и готовы были не останавливаться ни перед чем. Но вы остановились. И готовы сдаться.

— Вы меня недооцениваете. Я никогда не сдаюсь.

— Тогда почему вы предложили мне убраться к черту?

— Вовсе нет, — возразила Марселина. — Я просто разрешила вам не выполнять условия пари — это право победителя. Будь вы способны мыслить здраво, вы бы его никогда не предложили. А если бы я не поддалась на вашу провокацию, то ни за что бы не согласилась. Вот так.

— И все-таки вы боитесь, — констатировал герцог.

Марселина резко остановилась и оглянулась. Мужчина улыбался. На его слишком чувственных губах играла самодовольная улыбка.

— Что вы сказали? — тихо спросила она.

— Вы боитесь, — повторил он. — Это вы думаете, что о вас скажут люди и как они станут к вам относиться. Вы готовы проскользнуть на бал тихо и незаметно, как вор в ночи, надеясь, что вас никто не заметит, но вас приводит в ужас мысль о возможности войти в зал под руку со мной, когда все станут на вас глазеть.

— Мне жаль лишать вас иллюзий, ваша светлость, но то, что вы и ваши друзья думаете и говорите, важно по большей части для вас, а вовсе не для других людей. Я рассчитываю, что меня никто не заметит, по единственной причине: шпион предпочитает действовать незаметно. Вам даже в голову не пришло, что возбуждение, связанное с тайным проникновением туда, где тебя никто не ждет, и столь же незаметное возвращение обратно сделает для меня эту вечеринку забавной.

Марселина продолжала идти по коридору, и лишь участившееся дыхание выдавало ее волнение. Ее самоконтроль был достоин всяческого уважения, но все же она позволила мужчине себя спровоцировать. Она всего лишь хотела одевать его будущую жену, и ничего больше, но каким-то образом оказалась втянутой в совсем другую, ненужную ей игру.

За спиной снова раздался негромкий голос:

— Трусиха.

Слово эхом прокатилось по пустому коридору.

Трусиха? Она, которая в возрасте двадцати одного года отправилась в Лондон с жалкой горсткой монет в кошельке и непомерной ответственностью на плечах — больным ребенком и двумя юными сестрами, поставив на карту все ради иллюзорной мечты. Только ее смелость позволила им всем выжить.

Марселина остановилась и повернулась к герцогу.

— Трусиха, — тихо повторил он.

Она бросила ридикюль, схватила мужчину за шейный платок, рывком притянула к себе и жадно поцеловала.

 

Глава 4

Это было не подчинение. Поцелуй больше походил на пощечину.

Ее рот был требовательным, сильным и уверенным. Напор оказался таким неожиданным, что Кливдон едва устоял на ногах. Создавалось впечатление, что они давние любовники, которые ненавидят друг друга, и в результате две страсти слились в одну. Они могли сражаться или любить друг друга — большой разницы не было.

Марселина держала его крепко. У герцога промелькнула мысль, что теперь она должна впиться ногтями в его физиономию — такое развитие событий показалось ему естественным.

Вместо этого она сокрушила его своим мягким чувственным ртом. Настойчивость ее губ, игра языка — все это было похоже на дуэль. Но больше всего Кливдона поразил ее вкус — он был словно дорогой бренди, богатый, глубокий и темный. Этот вкус наводил на мысль о сладостном запретном плоде.

Короче говоря, это был вкус больших проблем.

В первый момент герцог среагировал инстинктивно и ответил на поцелуй в той же манере — уверенно и напористо. Его тело напряглось и одновременно ослабело — в разных местах. Самыми слабыми в одночасье стали колени — так и норовили подогнуться. Женщина была восхитительно красивой и изумительно теплой, и герцог почувствовал, что перестает соображать. Ее вкус, тонкий запах кожи, ощущение прижатых к нему грудей и шелест шелковой юбки… Все это туманило разум и пробуждало физическое желание, настолько сильное, что бороться с ним не было никакой возможности.

Его сердце забилось быстро и мощно, по венам растекся жар. Кливдон крепко обнял женщину, его руки скользнули по затянутой в шелк спине вверх, нащупали кружевную отделку декольте, а затем и бархатистую кожу над ней.

Потом его руки опустились ниже и обхватили ягодицы. Конечно, очень мешали многочисленные слои одежды, но герцог сильно прижал ее к себе, дав почувствовать животом твердость его мужского естества, и женщина издала какой-то невнятный глубокий звук, очень похожий на стон удовольствия.

Ее руки, прежде обнимавшие мужчину за шею, пришли в движение. Они скользнули по его шейному платку, затем по жилету, опускаясь все ниже и ниже.

У герцога перехватило дыхание.

Марселина оттолкнула его, вложив в это движение немалую силу. Хотя в обычной ситуации этой силы было бы недостаточно, чтобы сдвинуть мужчину с места, но тут он был застигнут врасплох и слегка ослабил объятия. Она вырвалась из его рук, и герцог, потеряв равновесие, покачнулся и налетел на стену.

Мадам Нуаро коротко хохотнула, наклонилась и подняла ридикюль. Она элегантным движением поправила прическу и плотнее завернулась в шаль.

— Это будет чрезвычайно забавно, — сообщила она. — Сейчас, как следует подумав, я в полной мере оценила идею, и она мне очень нравится. Не могу дождаться, ваша светлость, когда вы отвезете меня на бал к графине де Ширак. Вы можете заехать за мной в девять к мадемуазель Фонтенэ. Прощайте.

И женщина ушла, с холодной улыбкой на лице, храня полное самообладание.

Герцог не последовал за ней. Это был великолепный уход, и он не хотел портить сцену.

Так он сказал себе.

Он простоял на месте еще несколько минут, собираясь с мыслями и старательно игнорируя дрожь внутри. Так бывает, когда бежишь и останавливаешься на самом краю обрыва, а до падения в бездну остается всего один шаг.

Но, конечно же, рядом не было ни обрыва, ни пропасти, и падать было некуда. Абсурд! Мадам Нуаро — всего лишь женщина, хотя и горячая штучка. А он лишь… слегка озадачен, поскольку давно не встречал таких.

Герцог направился в другую сторону, чтобы найти своих друзей — так сказать, подобрать тела павших. Он потратил довольно много времени на отправку их по домам, убеждая себя, что нет более важного дела, чем доставка по месту жительства нескольких мертвецки пьяных аристократов.

Позднее, когда он остался один в своей комнате и принялся за письмо Кларе, поскольку уснуть не мог, оказалось, что писать он не может тоже. Да и что писать? Выяснилось, что он ровным счетом ничего не помнит о спектакле. Вроде прошла целая жизнь с тех пор, как он сидел в театральной ложе, предвкушая новую встречу с мадам Нуаро. Несколько строк, которые он заставил себя нацарапать, оказались настолько бессвязными, что герцог со вздохом отложил перо.

Он мог думать только о приближающемся бале у мадам де Ширак, дурацком пари и нерешаемой проблеме, которую он взялся решить: как провести на него проклятую портниху, не принеся в жертву свое достоинство, тщеславие и репутацию.

Возвратившись в отель, Марселина обнаружила Селину Джеффрис дремлющей в кресле у камина. Молодая блондинка была их младшей швеей, лишь недавно привезенной из заведения для «неблагополучных женщин», однако она была на удивление разумной особой. Именно поэтому Марселина выбрала ее на роль своей горничной. К женщине, путешествующей с горничной, относятся с большим уважением, чем к одинокой страннице.

Фрэнсис Притчетт, старшая швея, наверное, до сих пор обижается на хозяйку за то, что ее оставили дома. Но Марселина брала ее с собой в прошлый раз и, как выяснилось, девушка совершенно не подходила на роль горничной богатой дамы. Она никогда не ждала до поздней ночи возвращения хозяйки, если только не собиралась пожаловаться на французов вообще и на гостиничный персонал в частности.

Джеффрис сразу проснулась, стоило Марселине легонько коснуться ее плеча.

— Глупая девочка, — попеняла ей Марселина. — Я же говорила, что не следует меня ждать.

— Но кто тогда поможет вам раздеться, мадам?

— Я могла бы спать в платье. Не впервой.

— О нет, мадам! Это невозможно. Оно такое красивое!

— Уже нет, — вздохнула Марселина. — Платье не только помялось, но и пропахло сигарным дымом и чужими духами.

— Тогда давайте я поскорее помогу вам его снять. Вы, должно быть, смертельно устали, проведя на ногах весь день и почти всю ночь.

Она сопровождала Марселину в Лоншан и послушно скрылась из виду, когда хозяйка подала соответствующий сигнал. В отличие от Притчетт, Селина Джеффрис не имела ничего против того, чтобы оставаться незамеченной. Она была рада посмотреть на богатых людей, одетых в красивые одежды, едущих на великолепных лошадях или в роскошных экипажах.

— Что делать, приходится соответствовать жизни аристократов, — усмехнулась Марселина.

— Даже не знаю, как они выдерживают такую жизнь — каждую ночь театры да балы.

— Им не надо быть на работе в девять часов каждое утро.

Девушка рассмеялась.

— Тоже верно.

Она действовала не торопясь, но очень толково. Ей понадобилось всего несколько минут, чтобы освободить Марселину от платья и приготовить теплую воду. Не полную ванну, конечно, — с этим придется подождать, пока проснется гостиничный персонал, но достаточно, чтобы Марселина могла смыть с себя запах игорного дома.

Избавиться от запаха игорного дома — процесс несложный. Значительно труднее заставить себя забыть вкус и запах одного джентльмена. Марселина могла умыться и почистить зубы, но тело и ум помнили удивление Кливдона, исходивший от него жар, быстрый ответ его губ и языка, и желание, которое он в ней пробудил, всего лишь проведя ладонями по спине.

Да, этот поцелуй нельзя было назвать мудрым поступком женщины. Но что оставалось делать? Дать пощечину? Ударить кулаком? Она бы только ушибла руку и заставила герцога смеяться.

Впрочем, она сомневалась, что сейчас ему весело.

Он наверняка думает. Усиленно думает. И ему придется крепко подумать, как никогда в жизни.

Марселина была уверена, что теперь он не отступит. Слишком уж горд и упрям, чтобы позволить одержать над собой верх — ей и всему миру.

Даже интересно, как он собирается провести ее на бал к высокомерной графине? Если для него попытка закончится унижением, возможно, он усвоит урок. С другой стороны, из-за этого он может возненавидеть ее, Марселину, и запретит своей будущей жене даже близко подходить к магазину Нуаро.

Но инстинкты Марселины твердили обратное. Каковы бы ни были грехи Кливдона, большие и малые, он не был подлым человеком и не таил камень за пазухой.

— Иди спать, — сказала она девушке. — Весь день мы будем очень заняты подготовкой к балу. Все должно быть идеально.

Так и будет. Она обязательно позаботится об этом.

Ее ожидала уникальная возможность, почти такая же важная, как привлечение в свой магазин будущей герцогини, вырвав ее из рук Госпожи Безвкусицы.

Кливдон несколько усложнил то, что должно было стать обычным делом. Проникнуть на бал в одиночестве, в сущности, не слишком сложно. Нужна только хорошая маскировка, умение уклоняться от нежелательных встреч и, разумеется, абсолютная уверенность в себе. Впрочем, не важно. Жизнь имеет обыкновение путать самые тщательно продуманные планы. Рулетка более предсказуема, чем жизнь. Может быть, поэтому ей везет в игре.

Жизнь — не крутящееся колесо. Она никогда не возвращается на одно и то же место. Однако каждый раз, когда жизнь срывала ее планы, Марселина разрабатывала новые. Она была упрямой и гибкой, и если судьба вынуждала ее согнуться, она всегда находила возможность снова выпрямиться.

Что бы ни случилось на балу, она воспользуется этим в полной мере.

Следующим вечером

Несносную портниху следовало заставить подождать. Кливдон не привык, чтобы ему приказывали. И кто? Самоуверенная маленькая лавочница! Ровно в девять часов! Она сочла, что может им командовать, как лакеем!

Но это была бы детская реакция, и Кливдон предпочел, чтобы мадам Нуаро не добавила мальчишество в перечень недостатков его характера, который она, похоже, составляла. Любую задержку она наверняка припишет трусливому малодушию. Собственно говоря, она уже сочла его трусом, предложив освободить от условий пари.

Он прибыл ровно в девять часов. Когда дверь экипажа открылась, он сразу увидел мадам Нуаро, сидящую за одним из столиков под навесом. Джентльмен, манеры и одежда которого выдавали в нем англичанина, склонился к ней и что-то говорил.

Кливдон с небывалой тщательностью готовился к выходу, продумал, что именно скажет хозяйке и с каким выражением лица. Он перемерил и отбросил не менее полудюжины жилетов и оставил своему лакею Сондерсу кипу смятых шейных платков. Составил и отверг несколько десятков речей, умных и не очень. В общем, к назначенному часу он был взвинчен до предела.

Зато мадам Нуаро выглядела веселой и непринужденной. Она удобно расположилась за столиком и вовсю флиртовала с первым встречным джентльменом, вероятно, посчитав его потенциальным плательщиком по ее счетам.

Все правильно. Ведь это не ее друзья станут перешептываться за ее спиной и удивленно качать головами.

Кливдон мог легко представить, что о нем станут говорить: наконец-то стрела Купидона поразила неуязвимого герцога Кливдона. И кто же избранница? Не первая красавица Парижа, не обворожительная куртизанка и не самая популярная титулованная леди.

Вовсе нет. Пустое место… ничтожная английская портниха.

Он мысленно обругал своих друзей и собственную глупость, вышел из экипажа и направился к столику мадам Нуаро.

Когда он приблизился, женщина подняла голову и что-то сказала разговорчивому кавалеру. Тот согласно кивнул, поклонился и, не обращая никакого внимания на Кливдона, удалился.

Герцог подошел к столику, и она встретила его теплой улыбкой. Соблазнительный изгиб ее чувственных губ едва не заставил его упасть на колени.

Но нет, с ним еще не все кончено!

— Вы точны, — сказала Марселина.

— Никогда не заставляю ждать леди, — усмехнулся герцог.

— Но я не леди.

— Разве? Тогда вы загадка. Вы готовы? Или хотите сначала чего-нибудь выпить? Чтобы придать себе сил перед суровым испытанием.

— У меня достаточно сил, — сказала Марселина, встала и повела рукой, привлекая его внимание к своему одеянию. Оно было из шелка странного песочного цвета, который он счел бы безликим, если бы увидел в витрине магазина. Но оно было отделано пышными красными бантами, которые казались цветами, расцветшими в пустыне. Еще были черные кружева — много метров кружев, падающих, словно водопад, на плечи и спину, а впереди — ниже, на живот, где они были перехвачены лентой.

Герцог жестом предложил женщине повернуться, что она и сделала. Она двигалась легко и грациозно, и с каждым движением кружева на плечах взлетали в воздух.

Сделав полный оборот, Марселина не остановилась и направилась прямо к экипажу.

— Что это за ужасный цвет? — спросил Кливдон.

— Напоминает пыль.

— Я вас поздравляю, мадам. Вам удалось сделать пыль соблазнительной.

— Этот цвет следует носить осторожно, — объяснила она, — особенно при моем цвете лица. При немного ином цвете я бы выглядела так, словно у меня больная печень. Но этот шелк имеет розоватый оттенок, вы видите?

Ведя эту неторопливую беседу, они дошли до экипажа. Герцог весь день готовился к продолжению сражения, начавшегося между ними накануне, но мадам Нуаро вела себя, словно они были старыми друзьями, что одновременно обезоруживало его и безмерно раздражало. Кроме того, он был так занят этой словесной ерундой — какой идиот мог назвать блондом кружева любого цвета? — что едва не забыл посмотреть на ее лодыжки.

Но инстинкт спас герцога, и он вовремя опомнился. Когда мадам Нуаро поднималась по ступенькам и занимала место в экипаже, она позволила ему увидеть затянутые в шелковые чулки элегантные лодыжки.

Зрелище было волшебным. На Кливдона моментально нахлынули воспоминания о прошлой ночи — не мысли, а чувства, — и по его телу прокатилась жаркая волна. Он представил, как наклоняется, сжимает тонкую лодыжку и кладет ее ногу себе на колени, а потом скользит рукой по ноге все выше, выше, выше…

Позже, сказал себе Кливдон и сел в экипаж. Еще успеется!

— Надеюсь, вы позволите мне представить вам мадам Нуаро — лондонскую портниху, владелицу магазина и мою добрую знакомую, — сказал герцог Кливдон хозяйке бала.

Какое-то время гул голосов вокруг них не стихал. Но спустя мгновение мадам де Ширак осознала, что никакой ошибки нет, и она совершенно правильно поняла далеко не безупречный французский герцога. Похоже, этот невежественный английский герцог действительно произнес в ее присутствии слова «лондонская портниха», говоря о явившейся без приглашения особе, стоящей рядом с ним. Новость облетела зал, по которому стало распространяться молчание, словно круги по воде от места, где в маленький пруд упал большой камень.

Мадам де Ширак напряглась и еще выше вздернула подбородок, хотя с точки зрения анатомии это было уже невозможно. Ее серые глаза превратились в стальные клинки.

— Я не понимаю английского юмора, — проговорила она. — Это шутка?

— Никоим образом, — улыбнулся Кливдон. — Я привел к вам диковину, как когда-то ученые мужи привозили удивительные предметы из путешествий в Египет. Я встретил это экзотическое создание накануне в опере, а вчера она заставила о себе говорить всех у Лоншана. Надеюсь, вы простите мою смелость.

Герцог покосился на свою спутницу и понял, что ей его речь вовсе не показалась забавной. В одеянии желто-коричневого и черного цветов она напоминала тигрицу, а красные пятна вполне могли оказаться кровью ее жертв.

— Только сейчас, подумав, я понял, что цветок — далеко не лучшее сравнение, — добавил он. — Пожалуй, более уместным будет аналогия с тигрицей, которую я счел своим долгом посадить на цепь.

Тигрица одарила герцога взглядом, обещавшим впоследствии большие проблемы, склонила голову перед графиней и присела в таком красивом, изящном и глубоком реверансе, что мужчина позабыл о необходимости дышать.

Он слышал, как затаили дыхание собравшиеся вокруг люди. Они были французы и не могли не оценить то, что видели. Перед ними были грация, красота и стиль, соединившиеся в одном великолепном шедевре.

Для графини тоже не оказалась тайной реакция гостей. Она оглянулась. Взгляды всех были прикованы к ней и к необычной гостье. Эту сцену впоследствии будут обсуждать много месяцев, смакуя каждое слово, каждый жест. Ничего похожего еще не было на ее ежегодных балах. Она это понимала. Кливдон тоже.

Вопрос заключался лишь в одном: решит ли она нарушить традицию и допустить в свой консервативный мирок экзотическую нотку или нет.

Графиня сделала паузу, словно судья перед вынесением приговора.

В зале повисло звенящее молчание.

Наконец графиня произнесла:

— Как мило, — в точности так же, как если бы Кливдон действительно принес орхидею. Снисходительно кивнув, она едва заметным движением руки разрешила портнихе встать, что та и сделала с грацией танцовщицы.

Вот и все. Одно только слово — «мило», и гости снова начали дышать. Кливдон и его «открытие» получили разрешение посетить бал.

— Портниха? Из Лондона? Но это невозможно. Вы никак не можете быть англичанкой.

Мужчины пытались окружить Марселину, но женщины проявили большую активность, оттеснили своих кавалеров и теперь подвергли ее форменному допросу.

Платье Марселины возбудило одновременно любопытство и жгучую зависть. Цвета вовсе не казались необычными. Это были модные в этом сезоне цвета. Стиль, в общем, тоже не слишком отличался от последних новинок, продемонстрированных в Лоншане. И только комбинация стиля и цвета, а также добавление нескольких мелких, но важных штрихов, делали произведение мадам Нуаро неповторимым. Будучи француженками, женщины все это заметили и были в достаточной мере заинтригованы, чтобы подойти к ней и заговорить.

Экзотическая диковина Кливдона. Любопытно!

Марселина все еще кипела от злости, хотя и отдавала должное находчивости герцога. Примерно к такому же трюку прибегали многие представители ее семьи, когда оказывались в затруднительном положении.

Но она все равно разберется с ним позже.

— Я англичанка и портниха, — повторила Марселина. Она открыла ридикюль и достала изящную серебряную коробочку, из которой извлекла карточки — простые и элегантные, как визитки джентльменов. — Я приехала в Париж в поисках вдохновения.

— Вы должны были открыть свой магазин здесь, — сказала одна из дам.

Марселина скользнула взглядом по ее платью.

— Вам я не нужна, — сказала она. — Зато я нужна лондонским дамам. Очень нужна.

Леди разошлись, улыбаясь. Одни были успокоены, другие — очарованы.

Только тогда подошли мужчины.

— Это тайна, — сказал Арондуил.

— Все женщины — существа таинственные, — ответствовал Кливдон. Они стояли у стены, чтобы не мешать танцующим, наблюдая, как маркиз д’Эмильен вальсирует с мадам Нуаро.

— Нет, я имел в виду не это, — пояснил Арондуил. — Откуда у портнихи время, чтобы научиться так великолепно танцевать? Как английская модистка сумела выучить французский язык так, что ее речь неотличима от речи графини? А один только ее реверанс чего стоит? Никогда не забуду этого зрелища. — Он возвел глаза к небу… если быть точным, к потолку, и поцеловал кончики своих пальцев.

— Признаю, в ней есть загадка, — с удивлением произнес Кливдон. — Но именно это и делает ее такой… забавной.

— Ее обступили дамы, — сказал Арондуил, — ты видел?

— Видел. — Кливдон и представить себе не мог, что дамы проявят к ней интерес. Мужчины — да, конечно, но дамы?

Одно дело, когда хозяйка допустила ее на бал, вежливо «не заметив» дурные манеры или эксцентричность высокопоставленного гостя, и совсем другое дело, когда гости — дамы! — подошли к его диковине и удостоили разговором. Будь мадам Нуаро актрисой, куртизанкой или другой портнихой, ее бы дружно проигнорировали.

А вместо этого дамы не просто подошли к ней — они для этого оттеснили мужчин. Разговор был коротким, но, когда дамы разошлись, они выглядели довольными.

— Она портниха, — сказал герцог. — Это ее работа — делать женщин счастливыми.

Но реверанс он объяснить не мог.

Он не мог объяснить ее изысканную речь и элегантную походку.

И то, как она танцует.

Сколько раз д'Эмильен уже танцевал с ней?

Впрочем, какая разница? Кливдон и не собирался танцевать с ней весь вечер.

Но учитывая, что ради нее он рисковал своей честью и достоинством, один танец ему уж точно положен.

Хотя Марселина старалась обращать внимание только на партнера, с которым в данный момент танцует, она всегда знала, где находится Кливдон. Это было нетрудно, поскольку герцог был высоким и на голову возвышался над толпой.

Время от времени Кливдон танцевал, и иногда они оказывались совсем рядом, но он всегда уделял все свое внимание партнерше, равно как и Марселина — партнеру. Что ж, он, как и обещал, провел ее на бал. Все остальное — ее личное дело.

Впрочем, чтобы в это поверить, следовало быть или глупой, или наивной женщиной, а Марселина не была ни той ни другой.

Она чувствовала, что герцог за ней наблюдает, хотя он старался не показывать этого. Но в последний час он перестал притворяться. Кливдон нервно бродил по залу, а его друг, разговорчивый малый, как видно, тенью следовал за ним.

Наконец якобы бесцельные блуждания Кливдона по залу привели его к ней.

С той самой минуты как от Марселины отошли дамы, полностью удовлетворив свое любопытство, вокруг нее толпились мужчины. Но герцог, похоже, никого не замечал. Он направился прямо к ней — как большой корабль идет в порт. Толпа перед ним послушно расступилась.

Марселина часто представляла, как жил ее дедушка, когда был молод и красив. Все же он был могущественным аристократом, представителем древнего рода. Интересно, перед ним тоже расступались люди? И он не догадывался, что может быть иначе?

— Ах, вот вы где? — сказал Кливдон, словно они случайно столкнулись.

— Как видите. Я не отрезаю куски от занавесок и не царапаю мебель.

— Понимаю, вы точите коготки для меня, — усмехнулся герцог. — Потанцуем?

— Но мадам обещала следующий танец мне! — воскликнул месье Турнадр.

Кливдон повернул голову и взглянул на мужчину.

— О, я скорее всего неправильно понял, — пробормотал месье Турнадр. — Речь шла о другом танце.

И он отступил, как простой член волчьей стаи отступает перед вожаком. А герцог уже вывел ее в центр зала. Потом его рука обняла ее за талию, а ее рука легла на его плечо.

И мир остановился.

Марселина встретилась взглядом со своим партнером и увидела в его зеленых глазах тот же шок, который заставил ее судорожно втянуть в себя воздух и замереть. Она ведь танцевала с дюжиной других мужчин. И все они так же обнимали ее.

Только на этот раз прикосновение мужской руки привело к тому, что кожа зудела. А внутри все замерло — даже сердце. Потом оно забилось снова, и Марселина пришла в себя. Их свободные руки встретились, и Кливдон закружил женщину в танце.

Некоторое время они танцевали молча. Герцог не был готов говорить. Он все еще был потрясен тем, что с ними произошло в начале танца — что бы это ни было.

Он не сомневался: женщина ощутила то же самое, хотя он и не мог сказать, что это было.

В этот момент мадам Нуаро думала явно не о нем. Ее взгляд был устремлен куда-то над его плечом, поэтому герцог мог без помех рассмотреть ее вблизи. Строго говоря, она не была потрясающей красавицей, хотя производила именно такое впечатление. Она была красива, эффектна и ни на кого не похожа.

Ее темные волосы были аккуратно уложены так, чтобы создавалось впечатление легкого беспорядка. Кливдону очень захотелось запустить в них пальцы, и чтобы булавки рассыпались по полу. Марселина чуть повернула голову, и его взору предстало маленькое ушко, в мочку которого была продета гранатовая сережка. Будь они в другом месте, Кливдон мог бы опустить голову и исследовать это совершенной формы ушко языком.

Но они не были в другом месте, а кружились в танце в бальном зале графини де Ширак, и с каждым поворотом знакомый вальс становился все более странным, порочным, горячим.

С каждым поворотом герцог все острее чувствовал тепло ее тела, которое заставляло ее кожу светиться, усиливало легкий запах жасмина. Запах действительно был очень легким — так… всего лишь намек на запах, но Кливдон его чувствовал даже в переполненном зале, где воздух уже стал густым от самых разных насыщенных ароматов.

Он едва замечал другие танцующие пары, лишь краем глаза отмечая круговорот красок по сторонам. Но все они блекли по сравнению с бледно-золотистым сиянием, чуть подсвеченным розовым, словно песок пустыни на рассвете, в котором виднелись красные банты, колышущиеся, словно маки на ветру. Еще ближе к нему были черные кружева, взлетающие при каждом движении.

Наконец женщина подняла глаза и взглянула прямо на партнера. Он увидел, как разрумянилось ее лицо, как бьется на шее чуть заметная синяя жилка, почувствовал, как участилось ее дыхание.

— Не могу не отдать вам должное, — сказала она, чуть запыхавшись. — Из всех уловок, которые вы могли использовать, именно эта мне не пришла в голову. Но, с другой стороны, я никогда не думала о себе, как о какой-то диковине.

— Я представил вас экзотической диковиной. Это особое качество.

— Правда, мне вовсе не понравились разговоры о поводке, — заметила она.

— Могу вас заверить, — усмехнулся герцог, — это был бы очень элегантный поводок, весь усыпанный бриллиантами.

— Спасибо, не надо, — сказала Марселина. — Я также возражаю против вашего поведения, словно вы выиграли меня в споре, когда на самом деле вы проиграли, причем не впервые. — Ее темные глаза скользнули по лицу герцога и замерли на шейном платке, оставив за собой горячий след. — Прекрасный изумруд.

— Который вы не получите, — заявил Кливдон. — На сегодня больше никаких пари. Не забывайте, нас все еще могут вышвырнуть отсюда. Виконтесса де Монпелье показала визитную карточку, которую вы ей дали. Разве вам никто никогда не объяснял разницу между социальными и деловыми мероприятиями? Это же не ведомственный банкет портновской компании!

— Я заметила. Портные были бы лучше одеты.

— Вы слепы? — возмутился герцог. — Посмотрите вокруг!

Марселина обвела скучающим взглядом зал.

— Все это я видела и раньше.

— Мы в Париже!

— В данный момент я говорю о мужчинах, а не о женщинах. — Она снова принялась сверлить глазами герцога. — Из всех собравшихся здесь мужчин вы единственный, кого лондонский портной мог бы без стыда назвать своим клиентом.

— Какое счастье! Наконец-то и я дождался вашего одобрения.

— Я вовсе не выражала свое одобрение.

— Ах да, я забыл. Я всего лишь бесполезный аристократ.

— Нет, вас все же можно иногда использовать. По крайней мере в интересах бизнеса.

Герцог вспомнил, что она хотела попасть на этот бал, чтобы наблюдать. Она пришла бы и без него, но из-за их пари… впрочем, это было не столько пари, сколько состязание характеров.

— Как я мог забыть? Честно говоря, я не поверил своим глазам, когда друзья показали мне карточки, которые они получили от вас в знак благосклонности.

— Ах, похоже, экзотическая диковина разочаровала вас, месье герцог! Или запах магазина оскорбил ваши благородные ноздри? Как интересно. Насколько я помню, именно вы настояли на том, чтобы сопровождать меня, назвали трусихой. А теперь…

— Было бы вульгарно придушить вас прямо здесь, на балу, хотя, скажу честно, я испытываю большое искушение.

— Вы неискренни, — вздохнула Марселина. — Ведь вы уже много лет так не развлекались. Вы сами рассказали мне о кознях, которые строят власти предержащие, чтобы получить приглашение на этот скучнейший бал. Вы сделали то, о чем десятки парижан даже не позволяли себе мечтать: нарушили сонм древних нерушимых правил, выказали презрение к обществу — и английскому, и французскому. И кроме того, вы танцуете с самой волнующей женщиной в зале.

Сердце герцога колотилось гулко и часто. Что это было? Танец? Или поединок умов? Он явственно ощущал странную неловкость где-то глубоко внутри, постоянно присутствовавшую, когда он находился в обществе этой удивительной женщины. Все, что она говорила, было правдой, чистейшей правдой, но герцог осознал это, лишь услышав ее слова.

— А вы высокого о себе мнения, — проворчал он.

— Мой дорогой герцог, вы только посмотрите на конкуренток!

— Я бы так и сделал, — буркнул он, — но вы слишком приковываете к себе внимание. Вы определенно пленили моего приятеля Арондуила. Он задается вопросом, где вы научились делать реверансы и танцевать.

Ответу предшествовала короткая пауза.

— Вы имели в виду, танцевать и делать реверансы, как леди? Но я всего лишь подражаю.

— И где же вы научились подражать? — спросил герцог. — Разве вы не работаете от рассвета до заката? Мне казалось, что портнихи начинают учиться ремеслу очень рано.

— Я начала учиться, когда мне было девять лет, — сообщила Марселина. — А вы, ваша светлость, оказывается, много знаете о моем ремесле.

— Я спросил у лакея, — проворчал герцог.

Женщина рассмеялась.

— Вашего лакея? Здорово.

— А почему у меня не должно быть лакея? — удивился герцог. — У вас же есть горничная, худенькая девушка со светлыми волосами.

На мгновение веселые искорки в ее глазах погасли.

— Вы заметили мою горничную?

— Конечно.

— Отдаю должное вашей наблюдательности.

— Мадам, я замечаю все, что касается вас, — сообщил герцог, чисто в целях самосохранения.

Танец заканчивался. Краем уха Кливдон услышал, что музыка стихает, но намного больше его интересовало жаркое притяжение, возникшее между ними — физическое и умственное.

— И все же вы постарались меня привлечь.

— Только в интересах дела, — сказала Марселина.

— Интересно… Любопытные у вас, однако, методы ведения бизнеса. Вы заявили, что хотите одевать мою герцогиню, но начали с того, что завладели моей бриллиантовой булавкой.

— Я выиграла ее честно, — нахмурилась она.

Танец окончился, но герцог все еще не выпускал женщину из своих объятий.

— Вы дразните, провоцируете, раздражаете и злите меня.

— Ах, вот вы о чем. Ну, это я делаю для развлечения.

— Для развлечения? — Герцог уже с трудом сдерживал ярость. — Вам нравится играть с огнем, мадам?

— Так ведь вам тоже, — сказала Марселина.

Прошло еще несколько долгих секунд, прежде чем Кливдон наконец заметил, что музыка уже давно смолкла, и гости, делая вид, что их это совершенно не касается, наблюдают за ними, стоящими в центре зала. Он отпустил женщину, но устроил целый спектакль, поправляя ее кружева и банты, словно ребенку. Потом он улыбнулся высокомерной покровительственной улыбкой, которая, герцог в этом не сомневался, приведет ее в ярость, и вежливо поклонился.

Марселина в ответ сделала реверанс и прикрыла лицо веером — теперь герцог мог видеть только смеющиеся темные глаза.

— Если вы хотели получить ручную диковину, ваша светлость, то выбрали не ту женщину.

Она скользнула в толпу и сразу скрылась из виду, даже не подразнив напоследок черными кружевами и красными бантами.

 

Глава 5

Марселина направилась к выходу в коридор, а потом к лестнице.

Неожиданно за спиной она услышала знакомый голос.

Она оглянулась и столкнулась с Кливдоном. Споткнувшись, она покачнулась, но герцог поддержал ее, схватив за локоть.

— Прекрасный уход, — сказал он, — но мы с вами еще не закончили.

— Думаю, закончили, — сказала она. — Я сегодня уже насмотрелась на все, что хотела. Завтра моя карточка попадет хотя бы к одному репортеру вместе с описанием моего наряда. Две или три дамы напишут своим знакомым в Лондоне о моем магазине. Кроме того, мы с вами сегодня вызвали намного больше разговоров, чем нужно. Сейчас я не испытываю абсолютной уверенности в том, что смогу использовать их к собственной выгоде. И то, как вы хватаете меня за руки, ваша светлость, не делает ситуацию лучше. Могу заметить, что вы в довершение всего мнете мои кружева.

Герцог отпустил ее, и в какой-то безумный миг Марселина пожалела об этом. Ей не хватало тепла и надежности его руки.

— Сами виноваты. Я вас вовсе не искал. Но я привез вас сюда, — сквозь зубы процедил герцог, — и отвезу обратно в отель.

— У вас нет причин уходить с бала, — сказала она. — Я найму фиакр.

— Здесь скучно, — буркнул герцог. — Единственный интересный человек — это вы. Не успели вы выйти, как все вокруг сдулось, как пробитый воздушный шарик. Переступая порог, я слышал звук выходящего воздуха. А пока я советую вам собраться с мыслями. По крайней мере пока мы спускаемся по лестнице. Если вы споткнетесь и сломаете шею, подозрение определенно падет на меня.

Марселине действительно необходимо было собраться с мыслями, но вовсе не потому, что она боялась свалиться с лестницы. Она еще не пришла в себя после вальса с этим человеком. Жар, головокружение, почти непреодолимое влечение — все это будоражило, горячило кровь, заставляло сердце биться чаще и, что самое неприятное, ослабляло решимость держать этого восхитительного мужчину на расстоянии. Может быть, она ненароком выпила какой-нибудь отравы?

Она неторопливо пошла вниз по лестнице.

Шум бала стал тише, и Марселина слышала — или чувствовала — его шаги за спиной. В этой части дома было пусто.

Мадам Нуаро не боялась рисковать — это было у нее в крови, и традиционная мораль не стала частью ее воспитания. Если бы это был другой мужчина, она бы ни секунды не колебалась, затащила его в темный угол или под лестницу и взяла бы все, чего ей так хотелось. Она бы легко подняла юбки, получила удовольствие — у стены, у двери или на подоконнике, и выбросила его из головы.

Но это не был другой мужчина, и она уже позволила гордости и характеру взять верх над доводами рассудка.

Леони, провожая ее, говорила:

— У нас не будет другого шанса. Постарайся не испортить все дело.

Дьявол! Марселина не осознавала, что все портит, пока не стало слишком поздно.

Герцог молчал, и женщина подумала, что он, вероятно, тоже думает о слухах, которые через день-два разлетятся по Лондону, и прикидывает, как ему лучше выпутаться из всей этой истории.

Хотя почему его должны тревожить сплетни? Он мужчина, а мужчины всегда волочатся за женщинами, тем более в Париже. Можно сказать, это их патриотический долг. Леди Клара не слишком интересуется его времяпрепровождением. Если бы интересовалась, все бы знали. А поскольку Лонгмор вел себя примерно так же, как его друг, Марселина сомневалась, что он о чем-то рассказывал сестре.

Что же касается других связей герцога в Париже, это дамы или популярные представительницы полусвета. А такого рода завоевания считаются престижными.

Но портниха… простая лавочница не принадлежала к обычному кругу общения герцога, а все необычное всегда привлекает особое внимание.

За размышлениями Марселина и не заметила, как спустилась на первый этаж. Положение было тревожным.

Она остановилась в стороне, и герцог приказал швейцару подать его экипаж.

Когда Кливдон повернулся к ней, она спросила:

— Как вы предполагаете преподнести сегодняшний вечер леди Кларе? Или вы не считаете своим долгом объяснять ей подобное?

— Я собирался, — ровно сказал герцог, — написать Кларе, как всегда. Хотел пересказать самые бессмысленные разговоры, в которых был вынужден принять участие, описать свое впечатление о компании, подчеркнуть, как страдал от скуки, потому что ее со мной не было.

— Как благородно с вашей стороны!

В его зеленых глазах что-то сверкнуло — словно проблеск маяка в шторм.

Марселина знала, что входит в опасные воды, но если она не возьмет ситуацию под контроль, ее бизнес рухнет.

— И вы полностью умолчите о моей роли в событиях? — спросила она. — Впрочем, глупый вопрос. Бестактно упоминать о встрече во время своих путешествий и развлечений с сомнительной женщиной. Хотя в данной ситуации я бы рекомендовала поступить иначе. Слухи о нашем, скажем так, необычном появлении на самом консервативном балу сезона довольно скоро переберутся через канал и, думаю, не позднее вторника уже будут циркулировать по Лондону. Вам стоит опередить события. Напишите невесте, что привезли меня на бал, чтобы выиграть пари. Или представьте все дело как шутку.

— Теперь я убедился, что вы деловая женщина! — воскликнул герцог.

— Я пытаюсь устроить свое будущее, — сказала она и услышала в собственном голосе легкую дрожь. Встревоженная этим ненужным проявлением чувств, она сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться. Герцог опустил глаза и, судя по всему, уставился на ее шею. Реакция Марселины на это проявление внимания была весьма далекой от желанной невозмутимости.

Черт бы его побрал! Ему надо надеть поводок, а не ей.

Она быстро направилась к воротам. Швейцар поспешно распахнул их перед ней.

— Экипаж еще не подали, — сказал Кливдон. — Вы собираетесь ждать его на улице, как мелкий клерк ожидает омнибуса?

— Я не поеду ни в вашем, ни в каком-либо другом экипаже вместе с вами, — отрезала Марселина. — Сегодня нам не по пути.

— Я не могу вам позволить путешествовать в одиночестве, — сказал герцог. — Это может быть опасно.

А разве путешествовать с ним в экипаже посреди ночи при ее душевном состоянии не опасно? Она просто обязана немедленно оказаться как можно дальше от этого мужчины, причем не ради приличий, а чтобы привести в порядок мысли и чувства. Надо подумать и найти способ спасти положение.

— Я вовсе не изнеженная мисс, — сообщила она, — и уже много лет езжу в Париж одна.

— Даже без горничной?

Ей хотелось иметь под рукой что-нибудь тяжелое, чтобы швырнуть в его тупую башку.

Марселина выросла на улицах Лондона, Парижа и других городов. Ее семье всегда приходилось кое-как изворачиваться, чтобы выжить. Многие не выдерживали и погибали. Единственным врагом, которого ее родственники не смогли перехитрить, оказалась холера.

— Да, без горничной, — сказала она. — Шокированы? Понимаю. Делать что бы то ни было без слуг — немыслимо.

— А вот и нет, — усмехнулся герцог. — Я могу назвать сразу несколько занятий, для которых слуги не нужны.

— Вы очень изобретательны.

— В любом случае говорить больше не о чем. Вот мой экипаж.

Пока Марселина изо всех сил старалась не думать о том, в каких занятиях помощь слуг не нужна, экипаж герцога подъехал к входу.

— Тогда прощайте, — решительно заявила она. — Я найду фиакр на соседней улице.

— Идет дождь, — заметил Кливдон.

— Нет никакого дождя, — упрямо воскликнула она и почувствовала, как одна крупная капля упала ей на плечо, другая на голову.

Лакей спрыгнул с запяток, открыл зонт и поспешил к ним. Когда он подбежал, дождь лил уже потоком. Марселина почувствовала руку Кливдона на своей спине. Он подталкивал ее под зонтик и одновременно к экипажу.

Прикосновение его руки — собственническое, покровительственное — лишило ее сил.

Она уверяла себя, что не сахарная и не растает под дождем. Она напоминала себе, что много раз гуляла под дождем, и все было в порядке. Но при этом не слышала сама себя.

Марселина оказалась во власти чувств. Теплая ладонь на спине, сильное тело рядом. Ночь была темной, дождь лил как из ведра. Она — сильная и независимая женщина, полжизни прожившая на улицах. Тем не менее она, как и любое живое существо, нуждалась в убежище… в защите.

В этом отношении она была слабой. Все-таки самопожертвование не является основным инстинктом.

Она не могла расстаться с мужчиной, отвернуться от распахнутой двери экипажа — там ее ожидало убежище. Марселина не хотела мокнуть и мерзнуть, не желала в одиночестве бродить по темным улицам Парижа.

Поэтому она забралась в экипаж и с удовольствием расположилась на мягком сиденье, сказав себе, что если она простудится под холодным дождем насмерть, или на нее нападет где-нибудь в темной аллее грабитель, ни ее дочери, ни ее сестрам от этого легче не станет.

Герцог сел напротив.

Дверца захлопнулась.

Марселина почувствовала, как экипаж слегка качнулся — это лакей вернулся на свое место. Она слышала, как он постучал по крыше, сообщая кучеру, что можно ехать.

Экипаж тронулся с места плавно, но дороги были неровными, поэтому, несмотря на мягкие сиденья и хорошие рессоры, пассажиров изрядно подбрасывало. Тишина в экипаже казалась затишьем перед бурей. Марселина слышала стук колес по булыжной мостовой, дробь, выбиваемую дождем по крыше, и грохот своего сердца.

— А вы собирались найти фиакр, — нарушил молчание Кливдон.

Именно это она и должна была сделать. Конечно, ей пришлось бы проделать изрядный путь в темноте и под дождем, но в фиакре она по крайней мере могла подумать.

— Я была идиоткой, согласившись отправиться на бал с вами, — сказала она.

— А мне казалось, вы хорошо провели время, — удивился герцог. — По крайней мере недостатка в партнерах для танцев у вас не было.

— Совершенно верно. Все было хорошо до тех пор, пока вы не решили проявить средневековые замашки…

— Что вы имеете в виду?

— Ваше властолюбие. Прочь с дороги, плебеи. Девчонка принадлежит мне! — Она довольно похоже передразнила тон Кливдона. — Я думала, бедный месье Турнадр с испугу описается, когда вы показали ему клыки.

— У вас весьма образное воображение.

— Вы — человек большой и высокомерный. Думаю, вам хорошо известно, каким грозным вы можете быть.

— Увы, не для вас.

— Возможно, еще не все потеряно, — улыбнулась Марселина. — У таких людей, как вы, сильно развиты собственнические инстинкты. Более того, я — ваша диковина. Вы привезли меня на бал для развлечения. А я дала ясно понять всей компании, что думаю только о бизнесе, и для этой цели использовала вас.

— Но ведь все было не так, — сказал герцог. — Мы вальсировали, и всем вокруг было ясно, чем мы занимаемся, по крайней мере мысленно, хотя мы оба были полностью одеты.

— Ах, вот вы о чем, — вздохнула она. — Я так действую на каждого мужчину, с которым танцую.

— Не делайте вид, что вы остались равнодушной.

— Конечно, нет. Я никогда раньше не танцевала с герцогом. Это было самое замечательное событие в моей заурядной жизни мелкой лавочницы.

— Жаль, что сейчас не средние века, — буркнул герцог. — В этом случае я бы постарался сделать вашу заурядную жизнь еще труднее.

— Возможно, мне стоит поместить объявление, — подумала вслух Марселина. — Знатные и модные леди приглашаются на показ мод в магазин мадам Нуаро, Флит-стрит, Уэст-Чансери-лейн, чтобы увидеть совершенно новые платья и аксессуары, сделанные с таким мастерством и вкусом, что их нельзя сравнить с товарами других торговых домов. Мадам Нуаро часто подражают, но ее еще никому не удалось превзойти. И она единственная из хозяек магазинов имела честь танцевать на балу с герцогом.

Экипаж остановился.

— Мы уже приехали в отель? — спросила она. — Как быстро летит время в компании вашей светлости! — И женщина начала вставать.

— Мы еще довольно далеко от вашего отеля, мадам, — сообщил герцог. — А остановились, потому что на дороге что-то случилось. Все стоят.

Марселина потянулась к окну, желая увидеть, что произошло. Разглядеть что-нибудь, кроме стены дождя, было практически невозможно.

— Я ничего не вижу…

Она скорее почувствовала, чем заметила его движение, но герцог оказался настолько быстрым и ловким, что застал ее врасплох. Вот она привстала, стараясь разглядеть что-нибудь в окне, а уже в следующий момент его сильные руки подняли ее — легко, словно шляпную коробку — и усадили к нему на колени.

В первое мгновение Марселина была слишком потрясена, чтобы отреагировать должным образом. Но это длилось всего лишь кратчайший миг, один удар сердца. Но когда она начала вырываться, герцог уверенно положил руку ей на затылок и приблизил ее лицо к своему.

— Говоря деловым языком — а вы прибегаете к нему постоянно, — нам необходимо кое-что урегулировать. — Его голос был тихим и опасным. — Мы с вами отнюдь не закончили наши дела, мадам. Мы их даже не начинали.

— Не глупите, — проговорила Марселина дрожащим голосом. Ее сердце отчаянно колотилось, как будто она висела над пропастью.

Она сказала себе, что Кливдон — всего лишь мужчина, а мужчин она всегда понимала и умела ими манипулировать. Но легче от этого не стало.

Он был сильным и очень теплым. Его красота завораживала. Его сила и надменность волновали. В этом и заключалась проблема. Всегда сильная и уверенная, Марселина перед ним чувствовала себя слабой. Ее воля и доводы рассудка не выдерживали натиска чувств.

Сквозь одежду она ощущала тепло его тела, ее охватил жар, вызывая желания, справиться с которыми она была бессильна.

— Я не хочу вас, — солгала она. — Мне нужна только ваша…

Его жадный рот не дал ей договорить.

Его поцелуй был твердым и решительным. Много веков назад предки герцога брали то, что хотели: земли, богатства, женщин. Они говорили: «Это мое», и так и было.

Его властный рот завладел ее губами, словно утверждая свои права на нее. Поцелуй был жадным и настойчивым. И она сдалась. Ее губы открылись, чтобы принять его, почувствовать его вкус и насладиться им. Ничего подобного она уже бесконечно давно себе не позволяла. Он имел вкус тысячи грехов, и эти грехи были медово-сладкими.

Ее руки, еще недавно упиравшиеся в грудь мужчины, чтобы освободиться от его объятий, теперь обвивали его шею, безжалостно смяв шейный платок с невидимым в темноте экипажа изумрудом. Она отбросила его шляпу и запустила пальцы в густые шелковистые волосы, что ей хотелось сделать с того самого момента, как он склонился к ее руке в Итальянской опере.

Поцелуй был не таким, как предыдущий. Кливдон был зол на женщину, а она на него. Но между ними существовало нечто намного большее, чем просто злость. На этот раз Марселина не контролировала ситуацию. Она утонула в водовороте чувств, его вкуса, запаха его кожи, ощущения его мощного тела, собственнического прикосновения его рук.

Уже целую жизнь ее никто так не целовал.

Она знала — какая-то часть ее знала, — что должна немедленно высвободиться. Но… еще только немножечко… Она прижалась к мужчине и почувствовала торжество, поскольку его эрекция ощущалась даже сквозь многочисленные слои одежды. Когда его отвердевшее мужское естество прижалось к ее бедру, Марселину бросило в жар.

Кливдон издал утробный звук и прервал поцелуй. Ей следовало отстраниться, но она еще не была готова. А его губы тем временем скользнули по ее щекам, шее, плечам… Марселина едва не замурлыкала от удовольствия и откинула голову, всецело отдавшись великолепным ощущениям. Его руки жадно шарили по ее телу, пробуждая желания, которые она много лет держала в узде. Каждое прикосновение его губ рождало маленький пожар. Кожа горела, и пламя быстро распространялось внутрь.

Но не только она так сильно возбудилась. Марселина чувствовала, как участилось его дыхание, а когда теплая ладонь накрыла ее грудь, герцог издал низкий рык, словно хищник, готовящийся сожрать добычу. Звуки, которые они издавали, сливались в темноте, и женщина подумала о пантерах, спаривающихся в тени деревьев. Образ показался ей на удивление точным.

Он — хищник, она тоже.

Его губы снова оказались рядом. Каждым своим движением Кливдон, казалось, утверждал свою собственность. Он словно заявлял всему свету: эта женщина моя. Но и она не отставала. Ее руки гладили мускулистые плечи и грудь. Было восхитительно чувствовать, как напрягается под ее руками мужское тело. Самоконтроль явно покидал его, и это безмерно радовало Марселину, хотя ее этот пресловутый контроль покинул тоже.

Она изменила позу и опустила руку вниз, туда, где пульсировал твердый и очень большой — у герцога иного и быть не могло — фаллос. У нее голова пошла кругом, в возбужденном мозгу замелькали соблазнительные образы: обнаженные потные тела, смятые простыни, и она, кричащая от удовольствия.

Не прерывая поцелуя, Марселина приподнялась и оседлала его колени. В ограниченном пространстве экипажа шорох ее юбок прозвучал громко, как гром.

Кливдон положил руки ей на плечи и принялся стягивать вниз платье. Она услышала звук рвущегося шелка, но ей уже было все равно. Мужчина опустил до талии ее платье и корсет. Марселина успела почувствовать, как свежий воздух коснулся ее обнаженных грудей, прежде чем Кливдон прервал поцелуй и, наклонив голову, стал покусывать и посасывать ее сосок. В первый момент у нее перехватило дыхание. Потом она рассмеялась, прижала его голову к груди и принялась лихорадочно целовать его шелковистые волосы. Ощущения передавались от грудей сразу в нижнюю часть живота, и Марселина поняла, что не может больше ждать.

Она схватила свои юбки, подняла их, и большая мужская рука сразу легла на ее бедро…

Вспыхнул яркий свет, и в экипаже стало светло. Это длилось всего одно мгновение. Свет был ослепительно ярким; он испугал Марселину и избавил от охватившего ее безумия даже раньше, чем оглушительный грохот потряс экипаж.

Она оттолкнула руку мужчины, опустила юбки и, как могла, натянула лиф платья, после чего поспешно пересела на противоположное сиденье.

— Проклятие! — тихо выругался герцог. — Мы только подошли к самому интересному.

Еще одна ослепительная вспышка. Пауза. Гром.

Марселина лихорадочно пыталась привести в порядок платье.

— Ничего не должно было произойти, черт меня побери. Я же знала, что не должна садиться с вами в экипаж. Откройте дверцу. Вы обязаны меня немедленно выпустить.

Снова молния. И гром. Создавалось впечатление, что началась война.

— Вы никуда не пойдете в такую погоду.

Она попыталась открыть окно, чтобы добраться до дверной ручки снаружи. Но тут экипаж резко дернулся, и она полетела вперед. Герцог поймал ее, но женщина впилась ногтями в его руки.

Он все равно не выпустил ее.

— Это был всего лишь поцелуй, — тихо сказал он.

— Это было нечто большее, чем простой поцелуй, — возразила Марселина. — Если бы не молния, мы бы сделали именно то, что, как я вам говорила, я не должна, не могу и не стану делать.

— Вы говорили мне другое. Вы лишь весьма многословно объяснили, что ваши будущие лондонские покровители ничего не должны узнать.

Марселина вырвалась, и в этот самый момент экипаж резко тронулся с места, и она рухнула прямо на герцога. Она ничего так не желала, как остаться в экипаже. Ей хотелось снова забраться к нему на колени, насладиться его прикосновением, его силой и теплом. Но она заставила себя оттолкнуть его руки и сесть напротив. Это потребовало немалых усилий.

Оказывается, противиться искушению невероятно тяжело! Ничего не должно было произойти. Один случайный поцелуй, и ее покинуло обычное благоразумие. Она никак не могла этого ожидать. Она недооценила герцога или переоценила себя, и теперь ей хотелось кого-нибудь убить, потому что невозможно было придумать способ получить этого восхитительного мужчину и не испортить все дело.

Если она уже все не испортила.

Экипаж остановился, и Марселине захотелось плакать. Неужели это путешествие никогда не закончится? Неужели оно закончилось?

Открылась дверца, и в проеме возник зонтик в руке насквозь промокшего лакея.

Кливдон встал.

— Нет! — воскликнула Марселина.

— Я не привык вышвыривать женщин из экипажа и позволять им идти до дверей в одиночестве.

— Не сомневаюсь, что на свете есть множество вещей, к которым вы не привыкли, ваша светлость, — сказала она.

Но герцог уже вышел из экипажа, и спор с ним не сделал бы его лакея суше.

Игнорируя руку, предложенную Кливдоном, Марселина выскочила из экипажа и побежала к портику отеля. Кливдон не отставал.

— Нам надо поговорить.

— Не сейчас. Ваши лакеи простудятся.

— Я не собирался с вами спорить, — сказал герцог, — но забыл, что любой разговор с вами превращается в спор.

— Мы можем побеседовать в воскресенье.

— Сегодня днем, — возразил Кливдон.

— Сегодня у меня дело с Сильвией.

— Так отмените.

— Я не смогу освободиться до воскресенья, — повысила голос Марселина. — Но в воскресенье вы можете отвезти меня в Булонский лес. После Лоншана там относительно спокойно.

— Я подумывал о месте, где не так много народа, — сказал герцог.

— А я нет. Но давайте не будем спорить сейчас. Пошлите мне записку в субботу, и в воскресенье встретимся, где пожелаете, если только выбранное вами место не будет иметь сомнительной репутации. Есть такие места, которых избегают даже ничтожные лавочницы.

— Где я пожелаю, — повторил герцог.

— Но мы будем только говорить.

— Да, конечно, — с готовностью согласился герцог. — Мы обсудим наши дела.

Марселина отлично понимала, что то, о чем он хочет поговорить, не имеет никакого отношения к ее магазину и покровительству леди Клары. Она была дурой, вообразив, что сможет управлять этим человеком. Ей следовало понимать, что герцог привык всегда и во всем поступать по-своему. Вероятно, все дело в том, что раньше ей не приходилось общаться с герцогами. Это люди другой породы, не такие, как все.

Иными словами, она бы поступила разумнее, держась от него подальше и предоставив Софи завоевывать его будущую невесту.

Но всего этого она, увы, не понимала, и теперь оставалось только попытаться спасти ситуацию. Ей был известен только один способ сделать это.

— Я знаю, что слуги для вас — механические устройства, — сказала она, — но ведь они простудятся, стоя под дождем.

Кливдон снова оглянулся.

Один лакей стоял на почтительном расстоянии с зонтом, ожидая его светлость. Другой оставался на запятках. Оба надели плащи, которые к этому времени уже, должно быть, промокли насквозь, несмотря на зонтики.

— До воскресенья, — сказала Марселина.

Она улыбнулась и вошла в дверь отеля, которую швейцар открыл для нее.

Кливдон зашагал к экипажу под зонтом, который нес для него Джозеф.

Он должен выбросить ее из головы. Обязан вернуть рассудок.

Он заставил себя заговорить.

— Мерзкая ночь, — буркнул он.

— Да, ваша светлость.

— Париж в дождь ужасен.

— Его здорово портят сточные канавы, — ответил лакей.

— Почему мы так задержались?

— Несчастный случай, ваша светлость, — объяснил Джозеф. — Два экипажа столкнулись. Мне показалось, что повреждения несерьезны, но сначала кучера стали орать друг на друга, потом к ним присоединились пассажиры, и дело едва не дошло до потасовки. Но потом ударила молния, и все разбежались по экипажам. Иначе мы бы там стояли до сих пор.

Мадам Нуаро так пеклась о его бедных лакеях, что он ожидал найти их полуживыми, распростертыми на земле и харкающими кровью.

Но они выглядели вполне бодрыми. Томас оживленно разговаривал с кучером, а из Джозефа так и била энергия, хотя было уже два часа ночи.

Вся троица явно наслаждалась парижскими приключениями.

Кучер Хейз был не очень молод. В жизни его интересовало лишь то, что может повредить или принести пользу его обожаемым лошадям, поэтому к дождю он отнесся с полнейшим безразличием. А лакеи были молоды, и, похоже, мокрая одежда им не слишком мешала.

Все слуги Кливдона были хорошо одеты и сыты, их труд прекрасно оплачивался. В случае болезни к ним приглашали доктора, а после ухода на покой они получали приличную пенсию.

Так было не во всех аристократических домах, Кливдону это было известно, и портниха могла не знать, как он обращается со слугами. А поскольку она сама принадлежала, так сказать, к сфере обслуживания, вероятно, в ней заговорила корпоративная солидарность.

Она сказала, что не соблазняет мужей своих покровительниц, а сама…

— Боже мой! — воскликнул герцог. В экипаже еще чувствовался легкий запах ее духов. Кливдону казалось, что он до сих пор ощущает на губах ее вкус, прикасается к нежной коже.

Только поцелуй.

Он, Кливдон, в мгновение ока перешагнул грань, отделяющую желание от безумия.

Он чувствовал себя не в своей тарелке.

И неудивительно.

Надо было завершить начатое. Тогда он легко бы выбросил ее из головы и продолжил наслаждаться оставшимися неделями свободы.

Он вовсе не собирался волочиться за самой возбуждающей парижской красоткой, да это было и не в его стиле. Да, он привык играть с женщинами. Причем ему нравилась и сама игра, и прелюдия к ней. Но совсем другое дело — плясать под дудку нахальной портнихи, которая постоянно болтает о своем дурацком бизнесе.

Грешный язык.

Лживый язык.

Чем она будет заниматься вместе с Сильвией Фонтенэ всю пятницу и субботу?

Апартаменты Марселины

— Паковаться? — сонно переспросила Селина Джеффрис. Она предполагала, что хозяйка придет позже, и уснула. Но проснулась и вскочила, как только услышала шум.

Марселина была охвачена паникой…

— Мы должны выехать как можно раньше завтра… то есть уже сегодня.

Было два часа утра пятницы. Если они смогут достать места на ближайший пакетбот в Лондон — на субботу, то будут дома рано утром в воскресенье. Гости, присутствовавшие на балу у мадам де Ширак, начнут писать письма только сегодня ближе к вечеру, а значит, отправят их в субботу. Лондонская почта в воскресенье закрыта.

Иными словами, если ей и Джеффрис повезет, они прибудут в Лондон раньше, чем почта из Парижа. Это даст Софи время придумать, как извлечь выгоду из слухов о миссис Нуаро и герцоге Кливдоне.

— Мы не можем терять ни минуты, — сказала Марселина. — Во вторник или среду слухи уже распространятся по городу. Надо успеть кое-что предпринять.

Джеффрис не стала спрашивать, о каких слухах идет речь. Она не была наивной и глупой. Ей было известно, что Марселина отправилась на бал с герцогом Кливдоном. Она заметила разорванное платье и даже приподняла по этому поводу брови, но это были заинтересованные брови, а не шокированные или осуждающие. Джеффрис не была невинной овечкой. Поэтому она и попала в заведение для «неблагополучных женщин».

Ей не надо было рассказывать, каким образом платье может оказаться разорванным. Она сразу задумалась, можно ли повреждение исправить.

— Я легко приведу его в порядок, — заверила Джеффрис. — Его захотят увидеть.

— И увидят, если мы все сделаем правильно, — воскликнула Марселина. — Но необходимо, чтобы в обществе узнали историю на балу в нашем изложении, и раньше, чем появится другой вариант. Софи может сообщить нужные сведения своему другу в «Морнинг спектакл» — Тому Фоксу. Она скажет, что герцог Кливдон отвез меня на бал, чтобы выиграть пари. Или это была шутка.

— Пусть лучше будет шутка, — сказала Джеффрис. — Для многих пари обычно связано с чем-то сомнительным.

— Ты права. Мое появление на самом консервативном парижском балу сезона было задумано как шутка, но потом мое платье привлекло всеобщее внимание…

— Надо вставить что-нибудь об «эффектной цветовой гамме, проявляющейся в движении».

— Точно! — воскликнула Марселина. — Первый вальс стал настоящим шоу уникальных эффектов платья. Даже герцог Кливдон был впечатлен и пригласил меня на следующий вальс.

— Мадам, как жаль, что меня там не было, — грустно заметила Джеффрис. — И уверяю вас, любая леди, которая это прочитает, почувствует то же самое. Они все захотят увидеть платье, магазин, в котором оно продавалось, и женщину, его создавшую.

— У нас будет достаточно времени на пароходе, чтобы проработать детали, — сказала Марселина. — Но для начала нам необходимо во что бы то ни стало на этот самый пароход попасть. Собирай вещи так быстро, как будто от этого зависит твоя жизнь.

— Конечно, мадам, но как же наши паспорта?

— А что с ними?

— Если помните, секретарь посла сказал, что до отъезда мы должны послать ему паспорта для подписи. Что мы должны отнести их в префектуру полиции, а потом…

— У нас нет времени, — перебила ее Марселина.

— Но, мадам…

— Это займет день или даже два. — Она проходила эту процедуру дважды в год, когда приезжала в Париж, и знала ее как свои пять пальцев. — Разные конторы открыты в разные часы. Британский посол почему-то ставит свою подпись на паспорта только между одиннадцатью и часом дня. Потом надо дождаться приемных часов в полицейской префектуре, после чего следует отправляться к министру иностранных дел, который тоже выделяет на это дело два часа, причем не каждый день, и требует за каждую подпись десять франков. Все это — верх нелепости.

Мысленно она услышала голос Кливдона, рассуждающего о приверженности французов всевозможным правилам. Она вспомнила их первую встречу в опере: свою руку на дорогом шейном платке, обмен булавками. Тогда он смотрел на нее, как пантера, притаившаяся в засаде.

Поморщившись, Марселина постаралась выбросить непрошеные воспоминания из головы. Нет времени.

— Простите мою назойливость, мадам, но секретарь сказал, что нас задержат, если бумаги будут не в порядке.

— Позаботься о багаже, — вздохнула Марселина. — А паспорта и общение с официальными лицами предоставь мне.

Суббота, вечер

— Не могу поверить! — воскликнула Селина Джеффрис, оглядывая крошечную каюту. Они не сумели получить каюту на главной палубе, но, с другой стороны, им вообще повезло, что они попали на борт парохода, учитывая количество правил, которые они нарушили. — Вы сделали это.

— Где хотение, там умение, — назидательно проговорила Марселина. «Тем более если речь идет о хотении и умении Нуаро», — мысленно добавила она. Удивительно, как многого можно добиться, использовав немного подделки, немного подкупа, немного шарма. И очень низкое декольте.

Впрочем, чему тут удивляться? Ведь все официальные лица — мужчины.

Если Селина Джеффрис и не была в курсе всех способностей Марселины — в частности, ее умения подделывать подписи, — то о многих она знала и даже помогала. Как и предупреждал секретарь посла, было предпринято несколько попыток их задержать. Справиться с последней — на таможне — оказалось труднее всего.

— Мы сделали это! — сказала Марселина. — И теперь у нас есть время, благодаря твоей замечательной уловке со шнурками.

— Честное слово, я была в ужасе, мадам, — призналась Селина. — Это было так ужасно — пакетбот всего в нескольких шагах, а нас туда не пускают.

— А я была в шаге от того, чтобы сорваться и погубить все, — вздохнула Марселина.

— Вы устали, мадам. Кажется, с тех пор как мы выехали из Парижа, вы ни на минуту не сомкнули глаз.

Марселина улыбнулась.

— Как же, поспишь тут. — Французские дороги постепенно становились лучше, но оставались далекими от идеального состояния. Пока экипаж подпрыгивал на ухабах, она напряженно размышляла, как пробиться через очередную препону бюрократии, одновременно отбрасывая мысли о Кливдоне, которые никак не помогали быть логичной. Она заставляла себя есть, но у них не было времени дожидаться настоящей еды, поэтому они перекусывали чем придется. Расстройство пищеварения тоже отнюдь не способствовало мыслительному процессу.

Селина Джеффрис вовремя пришла на помощь хозяйке. Она порвала шнурок и горько расплакалась. Два чиновника устремились ей на помощь. Трудно сказать, что именно заставило таможенников в конце концов их пропустить: возможно, их сердца смягчились от созерцания изящных лодыжек Селины, или они побоялись долгих рыданий. Хотя не исключено, что они просто устали и были замотанными: слишком уж много народу в тот день опаздывало на пароход. В общем, какова бы ни была причина, женщины оказались там, куда стремились — на пакетботе.

Если бы Марселина взяла с собой Фрэнсис Притчетт, они бы остались в Париже.

Она взглянула на часы.

— Скоро отплываем, — сказала она. — Пройдусь по палубе.

— А я думала, что вы сразу свалитесь в постель, — удивилась Селина. — Лично я только об этом и мечтаю, хотя спала намного больше, чем вы.

— Я должна сначала подышать соленым воздухом и успокоиться. Но тебе стоит пойти со мной. Это очень красиво. Мне нравится наблюдать, как удаляются городские огни, когда судно отходит от причала ночью. Мы прибыли из Лондона в середине дня. Ночью все по-другому.

Селина инстинктивно вздрогнула.

— Вы намного лучше переносите морские путешествия, чем я, мадам. Надеюсь, я успею уснуть до того, как судно выйдет в море. Меня тошнило всю дорогу сюда. Хочется верить, что во сне будет не так плохо.

— Бедная девочка, — посочувствовала Марселина. — Я и забыла об этом.

— Ничего, мадам, — твердо сказала Селина. — Игра стоила свеч. И я без колебаний отправлюсь в такое же путешествие снова. Пожалуй, я даже буду молиться, чтобы мне еще раз выпала такая возможность. — Она засмеялась. — А вы, мадам, идите наслаждайтесь жизнью.

Марселина вышла из каюты и направилась на палубу. Офицеры и экипаж готовились к отплытию, пассажиры устраивались на своих местах. Повсюду было шумно и многолюдно. Уже стемнело, небо было усыпано звездами, среди которых виднелся яркий лунный серп.

Она без труда узнала высокого человека, стоящего у ограждения, даже раньше, чем он повернулся, и лунный свет дал ей возможность рассмотреть его черты. Сердце провалилось в пятки.

 

Глава 6

Она стояла неподвижно, только перья и кружева на ее шляпке покачивались на ветру. Внешне Кливдон тоже сохранял спокойствие, хотя его сердце рвалось из груди от возбуждения, уже ставшего знакомым.

Он сделал несколько шагов навстречу и с улыбкой произнес:

— Сюрприз.

Марселина прищурилась. Ее лицо казалось бледным, и герцог сомневался, что только из-за лунного света. Она была совершенно измучена, и в этом не было ничего удивительного. Он был потрясен скоростью, с которой она покинула Париж. Вероятнее всего, она не сомкнула глаз после бала. А учитывая, как быстро она добралась до Кале, она не отдыхала всю дорогу и останавливалась, только чтобы сменить лошадей.

Он не понимал, как ей это удалось. Чтобы подписать все бумаги среди ночи, надо потратить целое состояние на взятки. Наверное, на это пошли деньги, выигранные в карты и рулетку.

Даже он, несмотря на свой высочайший ранг, с изрядным трудом преодолел все бюрократические препоны и выехал на много часов позже, чем она, когда бюрократы наконец проснулись и конторы открылись.

Не будь он герцогом Кливдоном, и, более того, не употреби он все свое герцогское влияние, пакетбот отплыл бы уже час назад, и он, прибыв в Кале, мог бы только увидеть корму парохода, удалившегося довольно далеко от берега. А он стоял бы на берегу, ругая себя, на чем свет стоит.

— Сюрприз? — повторила она. — Мягко сказано. Вы сошли с ума?

— Я беспокоился о вас, — ответил герцог. — Вы так спешно покинули Париж… Я решил, что произошла катастрофа. Или убийство. Кстати, вы случайно никого не убили? Не то чтобы я намеревался вас критиковать, но все же…

— Я покинула Париж, чтобы быть подальше от вас, — сообщила Марселина.

— Ну, значит, это не сработало.

— Как, черт возьми, вы успели? — спросила она. — Откуда узнали? Как сумели — о нет, я не стану спрашивать, как вы справились с французской бюрократией. Все же вы герцог, а они в этом столетии не отрубают головы аристократам. Теперь они стараются им потакать.

Кливдон улыбнулся:

— Но ведь вам нужна моя аристократическая голова, мадам. Вы же сами сказали, что я должен заплатить по счетам.

— Как вы узнали, что я уехала? — снова спросила Марселина.

— Я успел заметить, что вы человек целеустремленный.

— Как вы узнали? — повторила она.

Герцог ощутил прилив крови к щекам, но все же ответил честно:

— Я послал человека проследить за вами. Он как раз прогуливался возле вашего отеля, когда увидел, что вы рано утром отбыли из него вместе с горничной в фиакре. Сначала он решил, что вы отправились на раннюю встречу с мадемуазель де Фонтенэ. Но сосчитав чемоданы и дорожные сумки, он встревожился. У служащего отеля он узнал, что вы покинули отель и отправились на почтовую станцию, а там — что вы едете в гости к родственникам. Кстати, как вы сумели выбраться из Франции? Вы же уехали раньше, чем открылись конторы, в которых вы обязаны были подписать бумаги перед отъездом?

— И вам не пришло в голову, что я сделала все приготовления заранее?

— А как вам это удалось? — спросил герцог.

— Ах, значит, ваш шпион это не выяснил? Как жаль! Потому что я не стану удовлетворять ваше любопытство. Я больше суток ехала по ужасным французским дорогам и очень устала. Спокойной ночи, ваша светлость. — Марселина сделала реверанс и ушла.

Кливдон подавил желание последовать за ней. Он и так совершил достаточно глупостей. И главное — зачем? Чего он намеревался достичь на переполненном пакетботе? Ему еще повезло, что это оказалось английское судно. Французы не стали бы задерживать ради него отплытие. Он выбросил на ветер черт знает сколько денег, чтобы поменяться местами с другими пассажирами. И все равно, будь он ниже рангом, остался бы в Кале дожидаться следующего парохода.

Именно это ему и следовало сделать — остаться в Кале. Точнее, он вообще не должен был уезжать из Парижа. Получается, что он отказался от шести недель свободы. Ради чего?

Но он сделал это и, проскакав верхом полтора дня по отвратительным французским дорогам, не собирался смирно стоять на причале, провожая взглядом пароход.

Герцог оставался на палубе, пока пакетбот не вышел в канал. Он заметил темные облака, постепенно закрывавшие луну и звезды, но не обратил на них особого внимания. В конце концов, небо над Английским каналом никогда не бывало совершенно ясным.

Он пошел вниз, где Сондерс помог его светлости снять сюртук, жилет и ботинки. Потом Кливдон рухнул на койку и моментально уснул.

Не прошло и часа, как начался шторм.

Марселина, спотыкаясь, вышла в узкий проход. Вонь стояла ужасная. Десятки охваченных паникой пассажиров страдали от морской болезни. Ее собственный желудок, обычно вполне надежный даже при сильной качке, на этот раз подвел. Она остановилась и вдохнула воздух ртом, чтобы внутренности успокоились.

Судно резко накренилось на правый борт, и она упала на дверь, из-за которой доносились крики, как, впрочем, и из других кают. Судно скрипело всем корпусом, едва выдерживая удары волн.

Марселина пошла дальше, убеждая себя, что все нормально. И деревянные конструкции судна, и канаты непременно выдержат напор разгулявшейся стихии. Но сердце все равно замирало от страха. Было очень трудно не думать о смерти, когда каждый удар волн грозил перевернуть маленькое суденышко, которое вроде бы само стонало и плакало.

Матросы задраили все люки, но вода все равно заливалась в помещения, поэтому палуба была мокрой и скользкой.

Рядом кто-то плакал. А ее все била дрожь, и в животе все переворачивалось. Но ей не может стать плохо. Ее никогда не тошнило. На это у нее просто не было времени. Джеффрис плохо. Очень плохо. И она отчаянно нуждается в помощи.

Пожалуй… ей тоже как-то нехорошо.

Позже она позволит себе расклеиться.

Но не сейчас.

Марселина подошла к двери, у которой видела ливрейных слуг. Раньше она слышала, что герцог Кливдон потребовал для себя лучшую каюту и еще две для своей свиты.

Она постучала в дверь. Та резко открылась. В этот момент судно особенно сильно накренилось, и Марселина влетела в раскрытую дверь. Ее подхватили сильные руки.

— Черт возьми, Нуаро, ты могла сломать себе шею!

Руки, поддерживающие ее, были сильными и заботливыми, и Марселине отчаянно захотелось прижаться к их обладателю. Он такой большой, надежный. Она подумала о средневековых рыцарях, защищавших свои замки, своих женщин, и на одно безумное мгновение ей захотелось принадлежать ему.

Но она не могла. Не имела права.

Она даже не осмеливалась поднять глаза. Ей было плохо.

— …должна была… прийти, — выговорила она.

— Я как раз собирался найти тебя и узнать, не нужна ли помощь… Нуаро, ты в порядке?

Марселина смотрела на его ноги и размышляла: в любой момент ее может стошнить. Значит, ее стошнит на дорогущие тапочки. Правда, морская вода их уже почти испортила. Жаль. Красивые тапочки. Оказывается, у Кливдона большие ноги. Забавно.

— В порядке, — сдавленно проговорила она, из последних сил сдерживая подступившую к горлу тошноту.

— Сондерс! Бренди! Живо!

Да. Бренди. За этим она и пришла. Бренди очень нужно Джеффрис.

И ей, похоже, тоже. Да поможет ей Бог.

— М-моя швея, — запинаясь, начала она, — ей… очень плохо.

— Вот. — Кливдон поднес фляжку к ее губам. — Пей.

— М-меня никогда не т-тошнит, — сообщила Марселина.

Она сделала несколько глотков, с наслаждением почувствовав, как густая жидкость обожгла горло. Если спиртное отмоет ее изнутри, тем лучше.

В какой-то момент ей показалось, что стало лучше.

Но тут палуба снова наклонилась, и Марселина поскользнулась. На этот раз Кливдон был рядом и не дал ей упасть.

— Не надо, — пробормотала она. — Меня… меня сейчас…

— Сондерс!

Перед ней с грохотом что-то поставили. Ведро. Вот и хорошо.

И тут ее согнуло и вывернуло наизнанку. Ей было так плохо, что потемнело в глазах. В висках стучало, колени подломились.

Господи, как мне плохо.

Кто-то поддерживал ее. Она слышала мужские голоса над головой. Различила голос герцога и еще чей-то. Потом ее переместили на что-то мягкое. Постель. Как хорошо. Лечь. Она полежит совсем чуть-чуть, пока судно не перестанет подпрыгивать и раскачиваться.

Хотя нет. У нее же нет времени.

Кто-то подсунул ей под голову подушку, накинул сверху одеяло. Как приятно. Но ей не должно быть приятно. Она обязана встать. Там осталась Джеффрис. Ей нужна помощь. Но Марселина чувствовала, что, если только пошевелится, ее снова стошнит.

Надо лежать очень спокойно.

Невозможно! Волны слишком сильно швыряют старый пароход. Вверх-вниз, вверх-вниз. И все это сопровождается ужасными звуками — скрежетом, треском, ударами, странными завываниями, словно души всех утопленников поднялись со дна морского, чтобы их встретить. Откуда-то, казалось, издалека доносился плач и крики пассажиров. А вверху ревел ветер — там бушевал шторм.

Преисподняя, подумала Марселина. Ад Данте. Перед глазами встала картина ада, страданий проклятых… Дьявол, да что с ней такое? Она не может лежать здесь, размышляя о живописи.

— Н-нет, — с большим трудом выговорила она. Почему-то губы ее не слушались. — Н-не я. Моя ш-швея.

— Горничная? — Голос Кливдона был спокойным. Это обнадеживало.

— Джеффрис. Ей очень плохо. Бренди. Я пришла… за бренди.

Рядом с ней снова зазвучали голоса. Спокойные. Еще Марселина слышала панические крики, но вдалеке. Мир продолжал раскачиваться и подпрыгивать.

Только бы меня больше не тошнило. Только бы не тошнило.

Ее лица коснулось что-то мокрое и холодное.

— Сондерс позаботится о горничной, — проговорил знакомый голос.

— Пожалуйста, не дайте ей умереть, — жалобно попросила Марселина. Или это была не она? Ее голос звучал очень далеко и казался совсем тихим на фоне адского шума. Ад, подумала она. Таким его изображают праведники. Ад в картинах.

— Люди обычно не умирают от морской болезни, — возразил герцог.

— Но некоторые предпочли бы умереть, — пробормотала Марселина.

Странный звук. Смешок? Его голос был тихим и звучал близко, совсем рядом. Вокруг стояла какофония ужасных звуков, но все они были далеко. И только его голос оставался вблизи, вселял уверенность в благополучном исходе. Неожиданно раздался оглушительный треск.

Пароход… развалился?

— Мы не можем утонуть, — сказал кто-то. Неужели это у нее хватило сил заговорить?

Не разговаривай. Лежи тихо. Не двигайся. Не дыши.

— Мы не утонем, — сказал герцог. — Дело плохо, но мы не утонем. Проглоти-ка вот это.

Марселина покачала головой. Это оказалось большой ошибкой. К горлу снова подступила тошнота.

— Не могу.

— Всего одну каплю, — попросил Кливдон. — Это лауданум. Он поможет. Обещаю.

Марселина не могла поднять голову, не могла открыть глаза. Мир вращался, прыгал и качался.

Она проглотила лекарство. Горькое.

— Какая мерзость!

— Я знаю, но оно помогает. Поверь мне.

Шторм не стихал. Волны швыряли судно, словно детскую игрушку. Марселине уже случалось попадать в шторм. Она знала, что дела плохи, и она далеко не в безопасности. И хотя умом она это понимала, сердце чувствовало совсем другое. Голос мужчины. Его удивительно нежное прикосновение. Да что там, само его присутствие внушало покой и уверенность. Вселяло надежду. Ирония судьбы!

— Ну вот, ты улыбаешься. Опиум начал действовать.

Опиум? Она уснула? Утратила ощущение времени?

— Нет, это все из-за тебя, — сказала Марселина. Каким далеким показался ей ее же собственный голос! Как будто он уже успел добраться до Лондона без нее. — Из-за твоей герцогской самоуверенности. Перед тобой все отступает, даже сатанинский шторм.

— Тебе явно лучше, — усмехнулся герцог. — Уже произносишь целые предложения, исполненные сарказма.

— Да, я чувствую себя лучше. — Ее внутренности, похоже, успокоились. Но голова оставалась ужасно тяжелой. Она открыла глаза. Для этого пришлось изрядно потрудиться. Герцог склонился над ней. Было слишком мало света, чтобы разглядеть детали, и все вокруг непрерывно двигалось. Господи, ну почему ничего не может оставаться на месте! Глаза на его лице казались лишь густыми тенями, но Марселина точно знала: они зеленые. Зеленые как нефрит. Или как море? Зеленый цвет идет лишь очень немногим женщинам. И лишь немногие женщины могут устоять перед зелеными глазами мужчины.

Она закрыла глаза.

И почувствовала влажную ткань на лбу. Какое нежное прикосновение! Марселину охватило странное чувство, которому она даже не сразу подобрала название. И лишь спустя несколько минут она осознала: у нее есть защита… убежище… Она в безопасности.

Шутка фортуны. Но внезапно вращающийся мир стал тяжелым и темным, а потом все исчезло.

Кливдон понятия не имел, сколько продолжался шторм, поскольку уже давно потерял счет времени. Он проснулся в раскачивающейся каюте под аккомпанемент панических криков, рева ветра, скрежета и скрипа конструкций судна. Он чувствовал себя неважно, но не более того. У него был крепкий желудок, что доказали многочисленные дружеские попойки. Первая мысль, которая пришла ему в голову, была о мадам Нуаро. Она где-то на судне. Он взял аптечку и собрался идти на поиски, когда она ввалилась в дверь каюты.

После этого у него не было времени на морскую болезнь или на тревогу о ком-то другом. Ее жемчужная, всегда сияющая кожа стала тусклой и приобрела зеленоватый оттенок. Это было видно даже при отсутствии освещения. Она была совсем больной, даже бредила. Все это было совершенно на нее не похоже. Она же сильная женщина, даже слишком сильная! И столь внезапная перемена повергла Кливдона в панику раньше, чем он обрел способность здраво соображать.

Это не более чем морская болезнь, убеждал он себя. Ничего особенного. А бред — ее следствие, или результат того, что она почти не спала и толком не ела, торопясь оказаться от него как можно дальше.

Что бы ни вызвало тревожные симптомы, женщина была слишком слаба, чтобы предоставить ее самой себе. Герцог решил, что слуги справятся с трудностями самостоятельно, а сам начал ухаживать за ней, тщетно стараясь сохранять спокойствие. Ему отлично известно, что надо делать, говорил он себе, но все равно волновался.

Кливдон знал: необходимо, чтобы женщина получала питание, в первую очередь жидкость. Но это было совсем не просто, потому что ее желудок не принимал ничего. Бренди немного помогло, но лауданум оказался намного более эффективным. Прошло немного времени, и она начала отключаться, бормоча что-то о ведьмах, ангелах и демонах, потом успокоилась и уснула. Только после этого Кливдон сумел облегченно перевести дух.

Он сел на край койки и стал осторожно обтирать мокрой тканью ее лицо. Он понятия не имел, помогает ей это или нет, но ему было необходимо чем-то себя занять. Сондерс, конечно, знает, что надо делать, но он ухаживал за горничной — или швеей — или кем там она была.

Вообще-то все факты, известные о мадам Нуаро, были такими же скользкими, как палуба под ногами.

Уклончивая, ускользающая, умеющая манипулировать людьми. Ей нельзя доверять.

Если бы он ей поверил, то не послал бы своего человека шпионить за ней, не помчался бы вслед за ней из Парижа, не оказался бы на этом судне и не угодил бы в дьявольский шторм.

И все же недоверие не может служить оправданием его безумного поведения. Ему нет никаких оправданий. Эта женщина — далеко не красавица, тем более сейчас. В тусклом свете она больше всего напоминает привидение. Ему даже не верилось, что перед ним то же полное жизни страстное создание, которое буквально набросилось на него в экипаже и целовало так, что голова шла кругом.

Кливдон нежно убрал с влажного лба прядь волос.

Ужасная женщина.

Марселина проснулась и не поняла, где находится.

Сначала она решила, что умерла и теперь плывет в другой, неведомый мир. Мало-помалу до нее дошло, что судно качается, но совсем не так беспорядочно, как раньше. Шум тоже стих.

Все кончилось.

Шторм прошел.

Они уцелели.

Потом она осознала, что на нее навалилось что-то большое, тяжелое и теплое. Глаза широко открылись. Перед ней было только светлое дерево. Она вспомнила, как в полном отчаянии пришла в каюту к Кливдону, как ее скрутил приступ морской болезни… бренди… лауданум… его руки.

Это не ее каюта.

Она в его постели.

И судя по размерам тела, устроившегося рядом с ней на узкой койке, Кливдон лежит рядом.

С ума сойти!

Женщина попыталась повернуться, но герцог лежал на ее юбке, лишая возможности двигаться.

— Кливдон! — воскликнула она.

Он что-то пробормотал, зашевелился и обнял ее одной рукой.

— Ваша светлость.

Его рука напряглась. Он еще что-то буркнул и прижал Марселину к себе.

Как же ей хотелось остаться, уютно устроиться рядом с его большим теплым телом, поверить, что сильная рука защитит ее.

Но это только мечты. Проснувшись, он, как и любой мужчина, почувствует желание, а Марселина вовсе не была уверена, что сумеет противостоять искушению.

И она пихнула его локтем в ребра.

— Что? — Его голос был тихим и сонным.

— Вы меня раздавите.

— Да, — согласился Кливдон и уткнулся носом ей в шею.

Марселина чувствовала его эрекцию. Большой герцогский фаллос пробудился раньше, чем его мозги.

— Вставайте! — воскликнула она. — Вставайте немедленно!

Иначе будет слишком поздно, и я захочу отпраздновать счастливое спасение от смерти традиционным для человека образом.

— Нуаро?

— Да.

— Значит, это не сон?

— Нет! Вставайте!

Герцог что-то буркнул, но слишком тихо, и слов она не разобрала, и отодвинулся. Марселина повернулась. Голова кружилась. Перед глазами все расплывалось.

Кливдон встал и посмотрел на нее сверху вниз. Его физиономия была хмурой, подбородок покрылся темной щетиной.

Марселина вскочила с койки.

И тут же рухнула обратно, схватившись за голову.

— Это был неразумный поступок, — отметил герцог. — Вы были больны и ничего не ели, кроме ложки холодной овсяной каши и глотка вина.

— Не знаю, что было реальным, а что — нет. Почему-то не могу понять, что мне казалось, а что было на самом деле. Сначала мне казалось, что я в Лондоне. Потом я вроде была на дне моря и оттуда смотрела на днище парохода.

— Последнее точно было на самом деле, — охотно согласился герцог. — Вы слишком долго испытывали мое терпение. Я не имею опыта сиделки, а вы совершенно не желали облегчить мою задачу — метались по койке и все время порывались куда-то бежать.

— Поэтому вы улеглись на меня?

— Я не ложился на вас, — поморщился герцог, — по крайней мере намеренно. Просто я уснул. Я устал, понимаете? Мне почти не удалось поспать до того, как начался шторм. А потом ввалились вы и решили, что вас должно вывернуть наизнанку именно в моей каюте.

— Я не решала ничего подобного, — возмутилась Марселина, — хотя сейчас считаю, что это была хорошая идея. Жаль, что мне это в голову не пришло. Я шла за помощью. Для Джеффрис. Тогда я чувствовала только небольшое головокружение. Но потом… Что-то произошло. — Она покачала головой. — Я не подвержена морской болезни. Меня не должно было тошнить.

— Вам повезло, что я оказался здесь, — сказал Кливдон. — И еще вам очень повезло, что я терпеливый человек. Вы дьявольски трудная пациентка. Я бы с удовольствием вышвырнул вас за борт, но команда задраила все люки.

Марселина заставила себя сесть, на этот раз медленно и осторожно. Голова гудела. Пришлось сжать виски.

— Вы бы лучше не вставали, — посоветовал герцог.

Она вспомнила его терпение, его осторожные прикосновения, заботу. Вспомнила то чувство, которое ей так редко приходилось испытывать, что она его даже не сразу узнала — безопасности и защищенности. Когда о ней последний раз заботились? И кто? Уж точно не родители. Они всегда без колебаний бросали детей, когда те становились для них неудобными. Потом они снова появлялись, много месяцев спустя, ожидая, что дети бросятся им в объятия.

Мы так и поступали, подумала Марселина. Наивные дурочки, мы именно так и делали. Где бы ни были мама и папа, Марселина, их старшая дочь, всегда за всеми присматривала, потому что больше ни на кого нельзя было положиться. Даже после ее замужества ничего не изменилось. Да и чего она могла ожидать, если вышла замуж за такого же, как она. Бедный слабый Чарли.

Кливдон был не таким, как она. Он принадлежал к другому биологическому виду. Она вспомнила его ладонь на своей спине. Тогда он подталкивал ее к убежищу — теплому удобному экипажу. Богатый знатный человек может легко избаловать женщину.

Она не может себе этого позволить.

— Я… не знаю, что сказать. Поверьте, я очень благодарна вам за все, что вы сделали, — проговорила Марселина дрожащим голосом. — Но теперь я должна идти, пока никто не понял, где я была.

— Вы действительно считаете, что кому-то до вас есть дело? — удивился герцог. — Мы попали в чертовски сильный шторм. Едва не утонули. Люди в панике бегали по пароходу в поисках убежища, которого здесь не было и быть не могло. Сомневаюсь, что они вспомнят, где сами были этой ночью. — Он оглянулся. — Уже утро. Поскольку ночью почти все пассажиры страдали от морской болезни, сейчас они испытывают единственное чувство — голод, и думают лишь о том, как бы найти какой-нибудь еды. У вас так сильно болит голова, потому что вы голодны. — Он нахмурился. — Или я вам дал слишком большую дозу лауданума. Я же не знаю, какая доза считается нормальной для женщины. Вам еще повезло, что я вас не отравил.

— Кливдон! — Марселина поморщилась. Говорить было больно.

— Не двигайтесь! — воскликнул он. — Иначе вас опять начнет тошнить, а я уже от этого порядком устал. — Он направился к двери. — Я скажу кому-нибудь из слуг, чтобы вам принесли поесть.

— Не надо заботиться обо мне!

Герцог оглянулся.

— Ну что за ребячество! — воскликнул он. — Неужели вы считаете, что я хочу накормить вас, чтобы соблазнить? Подумайте лучше. Вы на себя в зеркало давно смотрели? И позвольте вам напомнить, что именно я поддерживал вашу голову вчера, когда вы извергали в ведро содержимое своего желудка. Должен заметить, это зрелище не способствует появлению физического влечения. Если честно, сейчас я не могу припомнить, что именно меня так привлекло в вас. Так что в данный момент я хочу всего лишь накормить вас, чтобы вы, наконец, убрались из моей каюты и из моей жизни.

— Я тоже хочу убраться из вашей жизни, — согласно кивнула Марселина.

— Вот и прекрасно. Значит, мы не увидимся до тех пор, пока не придет время оплачивать счета за одежду моей герцогини.

— Хорошо, — сказала Марселина. — Это меня устраивает.

Герцог вышел из каюты и с силой захлопнул за собой дверь.

К тому времени, как пакетбот наконец подошел к причалу Тауэра, Марселине хотелось кричать во весь голос. Шторм сбил судно с курса, и путешествие, которое в хорошую погоду занимало около двенадцати часов, растянулось на двадцать. «Легкие закуски», обещанные пароходной компанией, давно закончились, судовая команда падала с ног от усталости, а настроение голодных пассажиров было отвратительным, как и царивший в помещениях запах. Даже на верхней палубе, на прохладном ветру, было невозможно не заметить последствия слишком долгого пребывания слишком большого количества людей в ограниченном пространстве. Семейные пары ссорились друг с другом и ругали детей, которые непрерывно дрались между собой.

Люди не могли дождаться, когда наконец окажутся на твердой земле, и, когда спустили трапы, все бросились к ним одновременно, устроив настоящую давку с криками и потасовкой.

Марселине тоже очень хотелось покинуть судно, но она заставила себя проявить благоразумие и подождать. Она отослала носильщиков, предложивших ей помощь с багажом, попросив прийти чуть позже. Она чувствовала себя намного лучше, но, если можно так сказать, была не совсем собой. Селина Джеффрис была тоже очень слаба после приступа морской болезни, и не было никакого смысла лезть в толпу спешащих и распихивающих друг друга людей, которые волочат за собой хнычущих детей.

Марселине хотелось обнять собственного ребенка. Люси, конечно, не была ангелом, но она никогда не ныла. И мама, которая сделает ей сюрприз, возвратившись домой на неделю раньше, чем обещала, должна быть веселой и улыбающейся.

Она будет улыбаться и веселиться, заверила себя Марселина, когда толпа рассеется, и она получит несколько минут тишины, чтобы разобраться в себе.

Кливдон, вероятно, уже давно на берегу. Ему не приходилось расталкивать людей, чтобы расчистить себе дорогу. Для этого у него есть слуги. Хотя обычно он обходится без их помощи. Стоит ему появиться, люди сами уступают ему дорогу.

— Дорогу! Дорогу!

Женщина подняла глаза.

К ней направлялся высокий дородный лакей. За ним следовал еще один, несколько меньших размеров. На них были на удивление знакомые ливреи.

Первый лакей локтем отпихнул зазевавшегося матроса, подошел к Марселине и поклонился.

— Его светлость передает вам свои наилучшие пожелания, миссис Нуаро, и просит оказать ему любезность и позволить отвезти вас и мисс Джеффрис домой. Он понимает, что мисс Джеффрис очень больна, и ему не хотелось бы заставлять ее добираться общественным транспортом. Кроме того, ей будет тяжело очутиться в этой толпе. — Он с негодованием кивнул в сторону обезумевших людей, штурмующих трапы. — Если вы изволите пойти с нами, мы с Джозефом проводим вас в контору таможенников, а потом и в экипаж, который ожидает совсем близко — за тем углом.

Произнося эту длинную тираду, лакей деловито поднимал их багаж. Марселина, округлив глаза, смотрела, как он легко взял сразу четыре чемодана — два в руки и два зажал под мышками. Джозеф легко справился с оставшимися вещами. Оба лакея не обратили ни малейшего внимания на протесты носильщиков, недовольных тем, что их лишили законных чаевых.

Все произошло так быстро, что она не успела даже отказаться от любезности герцога. И лишь увидев, как два лакея удаляются с их вещами, женщины опомнились и поспешили следом.

Путь до магазина на Флит-стрит прошел по большей части в молчании.

Расположившись в экипаже рядом с Марселиной и напротив герцога, Селина Джеффрис, первым делом тепло поблагодарила его за то, что он прислал ей на помощь Сондерса.

Тот безразлично пожал плечами.

— Сондерсу нравится изображать врача, — пояснил он.

— Он был очень добр, — сказала Джеффрис.

— Вероятно, для разнообразия, — ответствовал Кливдон. — Как правило, он вовсе не добр.

Больше герцог не раскрыл рта на протяжении всего пути от Тауэра до жилища Джеффрис.

Оттуда до магазина было удобно идти пешком. Дорога в экипаже была довольно долгой и извилистой.

Марселина напряженно думала, выискивая способ обратить происшедшее себе на пользу. Он сказал… Что-то об оплате счетов за пошив одежды. Что это его вполне устраивает.

Но он был так зол, что больше не вернулся в каюту.

Пришел его камердинер с бутылкой вина и холодными закусками — разные виды холодного мяса и сыров, которые, должно быть, стоили целое состояние, причем не герцогское, а скорее, королевское.

Женщине слишком легко привыкнуть к такой роскоши.

Она не могла себе этого позволить.

— Не могу решить, — наконец заговорила она, — вы таким образом проявляете снисходительность к нам, простым смертным, или вами руководит простое человеческое любопытство. Хочется увидеть, где я живу?

— Зачем мне это? — удивился герцог. Он принял непринужденную позу — вытянул вперед длинные ноги, чего не мог сделать, когда рядом с Марселиной находилась Джеффрис, положил руку на спинку богато украшенного сиденья и выглянул из закрытого жалюзи окна, позволявшего ему видеть все, что происходит на улице, самому оставаясь невидимым. Хотя его личность вовсе не была тайной. Достаточно было взглянуть на герб на дверце экипажа, сообщавший всему миру, что внутри находится его светлость герцог Кливдон.

Мягкий вечерний свет позволял видеть точеные черты его лица.

И Марселина почувствовала жгучую тоску. Ей отчаянно хотелось прикоснуться к этому великолепному лицу, ощутить, как ей на плечи ложится теплая уверенная рука, прижаться к большому мускулистому телу.

Она подавила крамольные мысли в зародыше.

— Или, может быть, вы нас пожалели? — с вызовом спросила она.

— Если я кого и пожалел, то исключительно вашу горничную, швею, или кем там она является, — ответил герцог. — Вы можете позаботиться о себе сами, в этом я не сомневаюсь. Но Сондерс сказал, что девочке нужна помощь. Он какое-то время опасался, что она не переживет путешествия. И она еще не совсем оправилась. — После короткой паузы он спросил: — Она живет не с вами?

— Жила, но недолго. Я не могу предоставить жилье всем моим швеям. С одной стороны, у меня нет места, с другой — мне бы не хотелось, чтобы полдюжины швей вертелись перед глазами день и ночь. Рабочие часы и без того достаточно утомительны, а девочки еще ссорятся друг с другом, завидуют…

— Полдюжины? — переспросил герцог, подавшись вперед. — Я не ослышался?

Он был слишком удивлен, чтобы притворяться.

Да, конечно, она что-то болтала о магазине на углу Флит-стрит и Чансери-лейн и кучеру указала именно этот адрес. Но это вовсе не значило, что ее магазинчик не был втиснут в узкий переулок или темный подвал.

— Сейчас у меня работает полдюжины девочек, — пояснила Марселина, — но я планирую в ближайшем будущем нанять еще. Нам не хватает рабочих рук.

— Нуаро, вы обманщица! Вы так упорно преследовали меня, и я решил, что вы находитесь в отчаянных обстоятельствах!

— С чего вы взяли? — удивилась Марселина. — Я вам ничего подобного не говорила. Наоборот, я утверждала, что являюсь величайшей портнихой в мире. Вы же видели мои работы.

— Я представлял себе маленький темный магазинчик в тесном подвале и еще недоумевал, как вы могли сшить такие экстравагантные платья в подобных условиях.

— Уверена, вы были заняты этими мыслями не слишком долго, — фыркнула Марселина. — По-моему, вас больше интересовал вопрос, как уложить меня в постель.

— Да, вы правы, но теперь с этим покончено.

Все, с него хватит! С него достаточно этой женщины. С него достаточно самого себя, бросившегося за ней в погоню. Как покинутый щенок, право слово, как прыщавый школьник.

— Рада это слышать.

— Теперь я думаю только о Кларе, — сообщил герцог. — И хотя мне не хочется потакать вашему тщеславию, даже я понял, что дамы в Париже очарованы вашими работами. На мой взгляд, вы самая невыносимая женщина из всех, кого мне приходилось встречать, но вы умеете обращаться с клиентками и шьете красивую модную одежду. И это самое главное. Я не стану таить злобу только потому, что мне хочется вас придушить.

Господи, какое у нее измученное лицо! Но глаза все равно загадочно мерцают.

— Я знала, — улыбнулась Марселина, — что вы сами все увидите.

— И все же я вам не доверяю.

В ее глазах что-то блеснуло, но женщина промолчала, ожидая продолжения.

Она сосредоточила на нем все свое внимание только из-за бизнеса. Этот мужчина всего лишь средство для достижения цели.

А с каким презрением он сообщил, что не станет таить злобу. Большое спасибо! Герцога не могут интересовать такие ничтожные людишки, как она. Тщеславный осел!

— Я хотел увидеть ваш магазин лично, — сообщил он. — Во-первых, мне надо убедиться, что он действительно существует и в каком месте. Я считал, что вы шьете свои шедевры в гордом одиночестве в темном закутке.

— Интересно все же устроен мозг мужчины, — усмехнулась Марселина. — Как, по-вашему, я могла создать такие произведения в подвальчике? Торговый дом Нуаро — изысканный магазин, очень чистый, аккуратный и просторный. У нас намного приятнее, чем у ограниченной и некомпетентной… хотя нет, я не стану загрязнять воздух, произнося ее имя.

С него хватит! Ему надо уехать и забыть о ней. Но теперь, заговорив о магазине, она так преобразилась, стала оживленной и страстной.

— Здесь пахнет конкуренткой.

Марселина гордо выпрямилась.

— Определенно нет. У меня нет конкуренток, ваша светлость. Я — величайшая в мире портниха. Мне нет равных. — Она потянулась к окну и выглянула. — Мы почти приехали. Скоро сами все увидите.

Получилось не очень скоро. Улица была забита экипажами, всадниками и пешеходами. Наконец экипаж остановился у красивого современного магазина с большой витриной и вывеской, на которой золотыми буквами было написано: «Нуаро».

Лакей открыл дверцу и опустил ступеньки.

Кливдон вышел первым и протянул руку женщине.

Как только она подала ему руку, за его спиной раздался крик.

Марселина подняла глаза, и ее лицо вспыхнуло радостью. Темные глаза лучились теплом, губы улыбались.

— Мама! — снова раздался детский голос.

Мадам Нуаро спрыгнула со ступенек, не глядя на него, и устремилась вперед, напрочь позабыв о нем.

Сделав несколько шагов, она присела и раскрыла объятия маленькой темноволосой девочке, которая неслась к ней со всех ног.

— Мама! Мама! — твердила она. — Ты дома! Наконец-то!

 

Глава 7

Ребенок.

У нее есть ребенок.

Маленькая девочка с темными волнистыми волосами, смеясь, бежала к ней. Руки Нуаро нежно обняли ее.

— Ты моя радость, моя любовь, — сказала она, и у герцога почему-то заныло сердце.

Он слышал другие женские голоса, но все его внимание было приковано к трогательной сцене. Женщина, сидящая на корточках на тротуаре, нежно обнимающая ребенка. Герцог отлично видел лицо девочки: глаза зажмурены, щечки нежно-розовые — само воплощение радости.

Он не отдавал себе отчета, как долго простоял на месте, забытый всеми. Он не мог отвести глаз от матери и дочери, которых обходили спешащие по своим делам пешеходы, но большая женщина и маленькая этого не замечали. Герцог даже не обратил внимания, что слуги выгрузили вещи мадам Нуаро и уже давно вернулись к экипажу. Он лишь краем глаза заметил двух женщин, которые вышли из магазина вслед за девочкой.

Кливдон стоял и смотрел на мать и дитя, потому что не мог уйти, потому что ничего не понимал и не мог поверить своим чувствам.

Через некоторое время мадам Нуаро встала, взяла дочь за руку и пошла с ней к магазину. Тогда малышка спросила:

— Кто это, мама?

Марселина оглянулась и увидела герцога. Он был околдован зрелищем незнакомого для него мира и не мог уйти.

Сделав над собой усилие, Кливдон все же сумел собраться с мыслями и сделал шаг к ним.

— Миссис Нуаро, возможно, вы соблаговолите представить меня юной леди?

Малышка рассматривала его широко открытыми глазенкам. В отличие от глаз ее матери, они были голубыми и очень яркими. Они показались ему смутно знакомыми, и Кливдон задумался, где он мог видеть такие глаза раньше. Но где это могло быть? Где угодно. Или нигде. Не имеет значения.

Марселина несколько мгновений растерянно переводила глаза с дочери на герцога и обратно. Она совершенно забыла о его существовании.

— Кто это, мама? — повторила девочка. — Это король?

— Нет, он не король, детка.

Девочка склонила головку и взглянула мимо герцога на экипаж.

— Я бы хотела покататься в такой карете, — сообщила она.

— Не сомневаюсь, — вмешалась ее мама. — Ваша светлость, позвольте вам представить мою дочь мисс Люси Корделию Нуаро.

— Извини, мама, — серьезно сказала девочка, — но ты разве забыла, что это не мое имя?

Женщина сморщила лоб.

— Разве?

— Меня теперь зовут Эррол. Э-р-р-о-л.

— Да, конечно. — Нуаро начала снова. — Ваша светлость, позвольте вам представить мою дочь… — Она замолчала и вопросительно взглянула на девочку. — Надеюсь, ты все еще моя дочь?

— Да, — сказала Эррол. — Твоя.

— Рада это слышать. Итак, ваша светлость, это моя дочь Эррол. Эррол, это его светлость герцог Кливдон.

— Мисс… Эррол, — проговорил герцог и вежливо поклонился.

— Ваша светлость, — сказала девочка и сделала реверанс. Он был совершенно не похож на реверанс ее матери, но это не делало его менее грациозным. Герцог молча восхитился удивительным самообладанием ребенка.

Ребенок. У этой женщины есть ребенок!

Как она могла ни разу не упомянуть об этом? Хотя… наверное, это с ним что-то не так. Иначе он бы не был так шокирован. Она назвалась «миссис» Нуаро, и хотя незамужние лавочницы, актрисы и куртизанки часто называют себя «миссис», ему не следовало заранее предполагать, что она не замужем. Муж, правда, нигде не наблюдается. Умер? Или, может быть, никакого мужа и не было, а был только негодяй, сделавший ей ребенка и бросивший ее?

— Вы когда-нибудь катаете детей в этой карете? — спросила Эррол, оторвав его от размышлений. — Я имею в виду, не малышей, а хороших взрослых девочек, которые будут сидеть спокойно и не пачкать грязными туфлями красивые сиденья и липкими пальцами — стекла. Хорошие девочки сидят, положив руки на колени, и смотрят в окно. — На герцога внимательно глядели серьезные голубые глаза.

— Я…

— Нет, он не катает детей, любовь моя, — поспешила успокоить ее мать. — Его светлость очень занят. Вот и сейчас у него назначена встреча, на которую он уже опаздывает.

— Правда?

Марселина бросила на него предостерегающий взгляд.

— Да, разумеется, — подтвердила она.

Кливдон достал из кармана часы и взглянул на них. Он понятия не имел, куда показывают стрелки. Его вниманием целиком завладела маленькая девочка с большими голубыми, не по-детски серьезными глазами.

— Я едва не забыл, — пробормотал он и убрал часы. — Ну что ж, Эррол, очень рад знакомству.

— Я тоже, ваша светлость. Приезжайте к нам в гости, когда не будете так заняты.

Герцог что-то ответил — сам не понял, что именно — и простился.

Он забрался в экипаж, сел и посмотрел в окно. Только теперь он рассмотрел двух других женщин — блондинку и рыжую. Даже на большом расстоянии было видно фамильное сходство, в основном в осанке, в манере держаться.

Он ошибся в ней, все понял неправильно.

Ее магазин не крошечная лавчонка, а красивое современное предприятие. У нее есть семья. И ребенок.

Но ей нельзя доверять. В этом Кливдон был совершенно уверен.

Что касается всего остального, он все понял и оценил неправильно. Теперь он оказался снова в море, и это море было неспокойным.

— Хорошая работа, — сказала Софи, когда за ними закрылись двери магазина. — Я, конечно, тебя знаю, и никогда не недооценивала, но…

— Но, моя дорогая, — вмешалась Леони, — я едва на ногах устояла, когда увидела герб на дверце экипажа.

— А потом он вышел…

— …и помог тебе…

— …я думала, что сплю…

— …это было похоже на видение…

— Я увидела все первой, мама. — Люси-Эррол вмешалась в оживленную болтовню тетушек. — Я сидела на подоконнике и читала. Услышав шум, я выглянула и увидела, как мимо проезжает король.

— Король с двумя лакеями? — удивленно переспросила Марселина. — Вряд ли.

— О да, мама. Это вполне мог быть король. Все знают, что король Вильгельм не любит устраивать торжественных выездов. Мне очень жаль, ведь все говорят, что старый король, тот, который был перед этим… — Девочка нахмурилась.

— Король Георг IV, — подсказала Леони.

— Да, именно он, — морщинки на лобике Люси разгладились, — все говорят, что он был намного шикарнее, и когда проезжал, все знали. Но герцог это тоже здорово. Он очень красивый, как принц из сказки. Мы тебя еще не ждали, но я рада, что ты вернулась так рано. Тебе понравилось ехать в этой красивой карете? Там, наверное, были красивые и мягкие сиденья.

— Да, дорогая, ты совершенно права. — Краем глаза Марселина заметила двух дам, приближающихся к магазину. Нельзя допустить, чтобы Люси расспрашивала ее о герцоге в присутствии покупателей. Но отвлечь дочь от интересовавшего ее предмета было невозможно, особенно если этот предмет был большим, роскошным и очень дорогим. — Я все расскажу тебе подробно, но сейчас буквально умираю от жажды. Может быть, мы поднимемся наверх, и ты приготовишь мне чашку чая?

— Да! Да! — Люси радостно запрыгала. — Я пошлю Милли в кондитерскую. Мы так рады, что ты вернулась. Нам обязательно надо устроить праздник! Настоящий праздник со вкусными пирожными.

Много часов спустя, когда Люси уже была уложена в постель, сестры собрались в мастерской.

Там они выпили шампанского, отмечая возвращение Марселины вместе с намеченной ими жертвой, и она во всех деталях поведала сестрам о своих приключениях с герцогом Кливдоном.

— Все говорили, что он красив, — сказала Софи. — Но, скажу откровенно, действительность превзошла все мои ожидания. У меня дух захватило. — Она похлопала Марселину по руке. — Мне так жаль, что тебе пришлось ограничивать себя. Думаю, я бы не смогла.

— Дело не в его красоте, — сказала Марселина.

Сестры взирали на нее скептически.

— Это его проклятое герцогство, — выпалила она. — Этими парнями невозможно манипулировать. Они не просто привыкли получать все что хотят. Иные варианты им даже в голову не приходят. Мне следовало скорректировать свои планы, но по причинам, которые я даже себе не могу объяснить, я не сделала этого. В общем, я сработала очень плохо, и теперь Софи придется как следует потрудиться, чтобы обратить мои ошибки нам на пользу.

Она рассказала сестрам об объявлениях, которые придумала вместе с Джеффрис после бала у графини — это было целую жизнь назад, еще до шторма, когда Кливдон заботился о ней…

Его руки… его добрые руки…

— Я помещу статью в «Морнинг спектакл», — сказала Софи. — Но если ждать завтрашнего номера, может быть уже слишком поздно. Ты совсем не оставила нам времени.

— Я приехала, как только смогла. Мы едва не пошли ко дну.

— Софи, подумай хорошенько, — посоветовала Леони. — Шторм задержал пакетбот, значит, другие пароходы тоже задержались. Почта опоздает. Это даст нам еще как минимум день. Но тебе все равно следует поторопиться.

— Мы не можем рассчитывать на опоздание почты, — сказала Софи. — Придется встретиться с Томом Фоксом сегодня. Но это, возможно, даже хорошо: поздний визит дамы, история, рассказанная в темноте. Я изменю внешность. Пусть думает, что я — леди Н. Он не сможет устоять. Мы получим первую полосу.

— Леди будут сбегаться толпами, чтобы увидеть платье, — сказала Леони. — Возможно, все начнется уже завтра вечером. Я точно знаю, что графиня Бартэм регулярно читает «Спектакл» от корки до корки.

— Тогда лучше платье выставить в витрину, — решила Марселина. — Оно требует небольшого ремонта. — Джеффрис успела его почистить до отхода пакетбота, но ей было слишком плохо на пароходе, чтобы шить. — И еще я потеряла один бант. Или больше? — Она потерла лоб и нахмурилась.

— Мы вполне способны сделать все, что надо, самостоятельно — решительно заявила Леони. — Я займусь платьем, Софи отправится на тайную встречу с Томом Фоксом. А ты ложись в постель. Сейчас тебе нужен отдых.

— Ты должна выглядеть отдохнувшей, — сказала Софи. — У нас…

Она замолчала, и Марселина подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть сердитый взгляд, который Леони послала Софи.

— Что? — спросила она, встревожившись. — Что вы мне не сказали?

— Боже мой, Софи, неужели нельзя было придержать язык? — с досадой сказала Леони. — Ты же видишь, она с ног падает.

— Я не сказала ничего…

— Говорите! — воскликнула Марселина.

Повисла пауза. Младшие сестры обменялись укоризненными взглядами. Потом Софи, вздохнув, проговорила:

— Кто-то крадет твои модели и передает Гортензии Ужасной.

Марселина взглянула на Леони, ожидая подтверждения.

— Это правда, — кивнула Леони. — В наших рядах завелась крыса.

В понедельник вечером леди Клара Фэрфакс получила записку от герцога Кливдона, извещавшую о его возвращении в Лондон и желании нанести ей визит во вторник во второй половине дня, если это удобно.

Семья обычно по вторникам не принимала гостей, но обычные правила, естественно, не относились к герцогу Кливдону. Однако именно теперь, когда он наконец вернулся в Лондон, Клара вовсе не была уверена, что готова к его возвращению.

Но все сомнения, которые она испытывала, исчезли в ту же минуту, когда он во вторник вечером вошел в гостиную. На его губах играла та же приветливая улыбка, которую она помнила, и Клара тоже с радостью улыбнулась ему. Она любила его, любила всегда и была уверена, что он тоже ее любит.

— Боже правый, Клара, ты должна была предупредить меня, что выросла! — воскликнул Кливдон и отступил, чтобы оглядеть ее с ног до головы — в точности так же, как делал это, вернувшись из школы. — Ты стала на целых два дюйма выше!

Он не помнит, подумала Клара. Она всегда была высокой девочкой. И совсем не выросла с тех пор, как они виделись в последний раз. Вероятно, он привык к француженкам, предположила она. Об этом наблюдении она, не сомневаясь, написала бы в письме, но вовсе не собиралась озвучивать его, тем более в присутствии своей матери.

— Надеюсь, вы со мной согласитесь, что она перестала быть костлявой неуклюжей амазонкой, — сказала мама. — Клара такая же, как была, но стала немного более женственной.

Мама имела в виду, что у Клары появились формы. Она была уверена, что Кливдон в свое время «сбежал» на континент, потому что Клара, его невеста, была слишком худой — кожа да кости. Мужчина любит, чтобы у женщины были округлости в нужных местах. А хорошая фигура — недостижимая цель, если ничего не есть.

Маме даже в голову не приходило, что тогда прошло только несколько месяцев после смерти бабушки Уорфорд, которую Клара искренне любила и так же искренне горевала об утрате. У нее не было аппетита, и ей было наплевать, что Кливдон думает о ее фигуре.

Маме многое не приходило в голову. Она приказала принести гору закусок и усиленно потчевала Кливдона кексами — он даже, проявив вежливость, один съел, хотя терпеть не мог сладкого. И предлагая гостю кексы, которых он не хотел, она обронила ряд, как она считала, тонких намеков на многочисленных поклонников Клары, явно стараясь вызвать ревность потенциального жениха и побудить его к более активным действиям.

Клара представила, как вскакивает с места, подбегает к маме, зажимает ей рот и выталкивает из комнаты. Картина показалась ей настолько привлекательной, что она не сдержалась и тихонько хихикнула. Мама, к счастью, была слишком занята разговором, чтобы это услышать. Но Кливдон заметил. Он покосился на Клару, и она, встретив его взгляд, закатила глаза. Герцог понимающе усмехнулся.

— Я рад, что мне не пришлось сегодня пробиваться через толпу твоих поклонников, Клара, — сказал он. — Честно говоря, я все еще чувствую усталость после шторма в канале, который так упорно стремился отправить меня на дно.

— О Боже! — воскликнула мама. — Я читала в «Таймс» о пакетботе, который едва не пошел ко дну. Неужели вы были на борту?

— Я искренне надеюсь, что наше судно было единственным, попавшим в этот ужасный шторм, — сказал Кливдон. — Очевидно, он стал для команды полной неожиданностью.

— Но это же странно! — с апломбом заявила мама. — Моряки должны знать все о ветрах и прочем. Эти пароходы — опасная штука, и как я уже много раз говорила Уорфорду… — Она принялась повторять одну из любимых папиных речей о морской торговле.

Когда она наконец утомилась и замолчала, чтобы перевести дыхание, Кливдон сказал:

— Я рад, что снова оказался на английской земле и могу дышать английским воздухом. Я приехал сегодня, потому что, проснувшись, почувствовал острое желание покататься по Гайд-парку в открытой коляске, и хочу предложить Кларе присоединиться ко мне.

Мама бросила на дочь торжествующий взгляд.

А у Клары гулко забилось сердце.

Он же не собирается сделать мне предложение. Нет, конечно. Не сейчас.

Но почему нет? И почему ее это так сильно тревожит? Они всегда были предназначены друг для друга, разве нет?

— С большим удовольствием, — сказала Клара.

— Оригинальная модель? — закричала леди Ренфрю. Она отшвырнула бальное платье, лежащее на прилавке, Марселине. — Вы заверили меня, что это уникальная модель, ваша собственная разработка. Тогда каким образом, скажите на милость, леди Торнхерст пришла в таком же платье? И что мне теперь делать? Вы же знаете, я собиралась надеть это платье сегодня на суаре к миссис Шарп. Но вы же не думаете, что теперь я его надену?! Там будет леди Торнхерст, и она непременно узнает фасон. Его все узнают! Я буду опозорена! А теперь уже нет времени шить другое платье. Придется надеть розовое, которое все уже видели. Но дело не в этом. Главное то, что вы меня заверили…

Шум за ее спиной заставил женщину прервать свой гневный монолог. Пылая праведным гневом, она обернулась, но раздражение исчезло, как по мановению волшебной палочки, сменившись восторгом.

— Боже правый, — ахнула женщина. — Это оно?

Молодец, Софи! Умница. Она отошла от разгневанной женщины в другой конец магазина, где стоял манекен в платье Марселины, которое она надевала на бал к герцогине де Ширак. Чтобы привлечь внимание покупательницы, она опрокинула стоящий рядом стул.

— Извините? — Марселина сделала вид, что не поняла вопроса.

Она не знала, что сделала Софи с Томом Фоксом. Возможно, ей лучше было этого не знать. Главное, рассказ о платье миссис Нуаро и ее вальсе с герцогом Кливдоном на самом изысканном балу парижского сезона появился в утренней газете.

Очевидно, леди Ренфрю читала газеты, потому что немедленно отошла от прилавка, чтобы рассмотреть ставшее в одночасье знаменитым платье. Когда она только вошла в магазин, рядом мог находиться король и остаться незамеченным. Женщина была в состоянии, близком к истерике, и ее не интересовало ничего, кроме собственных проблем, причиной которых стала, по ее глубокому убеждению, Марселина.

— Это платье вы надевали на бал в Париже, миссис Нуаро? — поинтересовалась она.

Марселина спорить не стала.

Леди Ренфрю с благоговением рассматривала платье.

Марселина и Софи обменялись взглядами. Они понимали, о чем думает женщина. Высшие судьи мировой столицы моды оценили платье. И при этом его модельер был не в Париже, а рядом с ней — за прилавком.

Сестры не мешали леди Ренфрю изучать платье. У нее было много денег, и к тому же она обладала вкусом, чего нельзя было сказать о многих других покупательницах. Женщина была амбициозна, и они это понимали.

Решив, что созерцание легендарного платья в полной мере успокоило ее светлость, Марселина спросила:

— Оно в точности такое же?

Леди Ренфрю повернулась к ней, явно не понимая, о чем речь.

— Что вы сказали?

— Платье леди Торнхерст было в точности таким же, как это? — Марселина провела рукой по прелестному зеленому платью, отвергнутому заказчицей.

Леди Ренфрю вернулась к прилавку и внимательно посмотрела на платье.

— Нет, пожалуй, нет. Мне кажется, он было не так… не такое… — Она беспомощно всплеснула руками, не в силах облечь свои мысли в слова.

— Ваша светлость хочет сказать, — предположила Марселина, — что то платье было не так хорошо сшито? Я так и думала. Понимаете, то, что вы видели, было имитацией, неумелой попыткой скопировать мои модели. К сожалению, это далеко не первый случай, о котором нам стало известно.

— Мы столкнулись с мошенничеством, — сказала Софи, — но это ни в коем случае не должно затронуть интересы вашей светлости. Это наша проблема. А вы должны иметь сегодня вечером великолепное платье, и оно не должно быть похоже на платья других леди.

— Я переделаю это платье, — сказала Марселина. — Я сделаю это лично и без свидетелей. Когда я закончу, в нем не будет ни малейшего сходства с той вещью, которую носила леди Торнхерст. Я называю это вещью, ваша светлость, потому что настоящая портниха постыдилась бы называть столь грубую имитацию платьем.

Звякнул дверной колокольчик.

Ни Марселина, ни София не обратили на это особого внимания. Леди Ренфрю была на данный момент их лучшей покупательницей, и они не могли позволить себе ее потерять. Весь их мир вращался вокруг нее. По крайней мере она должна так считать.

— Я лично доставлю вам платье не позднее семи часов вечера. Или это сделает одна из моих сестер, — заверила посетительницу Марселина. — Поверьте, платье будет идеальным.

— Безупречным, — добавила Софи.

Но леди Ренфрю их уже не слушала. Не будучи владелицей магазина, опасающейся потерять свою лучшую клиентку, она оглянулась на дверь. И остолбенела.

— Вот мы и пришли, дорогая, — проговорил знакомый голос. — И ты можешь все увидеть своими глазами. А вот и то самое платье, если я не ошибаюсь.

И герцог Кливдон рассмеялся.

Его сердце колотилось удручающе часто.

Он открыл дверь, пытаясь сосредоточить все свое внимание на Кларе. Тщетно. Он разговаривал с ней, представляя визит в магазин, как веселую шутку, каковой, собственно, и был весь эпизод с Нуаро. А тем временем его взгляд скользил по магазину и наконец остановился на той, которую искал.

Нуаро стояла за прилавком, общаясь, очевидно, со скандальной покупательницей, и в первый момент даже не взглянула на вошедших. Не сделала этого и крутившаяся рядом блондинка, вероятно, ее родственница.

Герцог быстро отвел глаза от нее и от разинувшей рот покупательницы и увидел манекен в том самом невероятном платье. Нуаро сделала именно то, что обещала: опередила слухи и преподнесла обществу свою версию событий, которая могла принести ей только выгоду.

Сондерс доставил номер утренней газеты, в котором он прочитал рассказ о бале, платье и вальсе с ним. Пропустить его было невозможно — «Спектакл» поместил это важное сообщение на первую полосу. Кливдон хорошо помнил, как она говорила о своих планах, пообещав упомянуть о том, что миссис Нуаро — единственная из портних, которой довелось вальсировать с герцогом.

Миссис Нуаро, как и раньше, сделала такую прическу, что волосы казались чуть-чуть растрепанными, но при этом она выглядела элегантной, а отнюдь не неряшливой. Ее пышные волосы были прикрыты хитросплетением кружев. Платье было сшито из пышной белой… пены? И украшено затейливой зеленой вышивкой. С замысловатой штуковины на голове кружева падали на шею и плечи, а впереди удерживались двумя бантами того же цвета, что и вышивка.

Кливдон впитал это все сразу, одним взглядом, и заставил себя отвести глаза. Но что толку не смотреть на нее, если ее образ намертво врезался в память и все время стоит перед мысленным взором?

— Кливдон! — воскликнула Клара, требуя внимания. — Платье довольно… смелое, ты не находишь?

— Я ничего не понимаю в таких вещах, — признался герцог. — Только знаю, что всех леди на балу у графини де Ширак очаровало это платье, и все они желали его. А это — законодательницы парижской моды. Не удивлюсь, если кто-нибудь из них специально приедет в Лондон или пошлет за… Ах, вот и она.

Кливдон так старательно делал вид, что не замечает мадам Нуаро, что даже утомился от столь титанических усилий. Все это время он краем глаза следил за ней и видел — или чувствовал — каждое ее движение. Он знал, что она вышла из-за прилавка и направляется к ним, причем вовсе не торопится. Она принесла с собой легкий аромат, показавшийся до боли знакомым. Герцог чувствовал этот аромат, когда они вальсировали, и когда она целовала его, и когда забралась на колени в экипаже. Он постарался вызвать в памяти другие картины — как ее тошнило в его каюте и как она лежала в его постели, бледная как привидение. Но от этого стало только хуже. Тогда она была уязвимой, нуждалась в нем. Тогда он был для нее важен, или по крайней мере он в это верил.

А теперь на ее лице играла улыбка — профессиональная улыбка — и все ее внимание было сосредоточено на Кларе, а вовсе не на нем.

Герцог представил мадам Нуаро Кларе и заметил, что, услышав слова «леди Клара Фэрфакс», скандальная покупательница тихо ахнула.

Нуаро сделала реверанс, совершенно не похожий на тот скандальный реверанс в Париже, но вежливый и грациозный.

— Я подумал, что леди Клара захочет первой увидеть ваше знаменитое бальное платье, — громко проговорил он, — раньше, чем орды любопытных атакуют ваш магазин.

— Я никогда не видела ничего подобного, — призналась Клара.

— Мы хотели бы знать, можно ли это одеяние назвать смелым? — спросил герцог.

— Оно действительно смелое, если сравнить его с традиционной английской модой, — сказала мадам Нуаро. — Цветовая гамма непривычна для английских леди. Но не забывайте, что я задумывала его для бала в Париже, а не в Лондоне.

— И вы задумали его, чтобы привлечь внимание, — заметил герцог.

— Какой смысл идти на бал и не привлекать к себе внимание?

— Да, Клара, жаль, что тебя там не было, — сказал герцог, повернулся к Кларе и с удивлением обнаружил, что ее рядом нет. Она как раз обходила вокруг платья, осторожно, словно это была спящая тигрица. Кливдон потащился за ней. — Мне было любопытно узнать, допустят нас с мадам Нуаро на самый консервативный бал парижского сезона или нет. Шутка удалась.

— Я никогда не видела ничего похожего, — зачарованно повторила Клара. — Как оно, должно быть, прелестно выглядело, когда вы танцевали. Летящие кружева и все такое… — Она посмотрела на Кливдона, потом на мадам Нуаро и повернулась к прилавку. — Какой изумительный оттенок зеленого! — оживленно воскликнула она.

Скандальная покупательница обеими руками вцепилась в платье.

— Это мое. Я только хотела кое-что переделать.

Но Клара заверила даму, что хочет всего лишь посмотреть, и на какое-то время три головки склонились над прилавком. Беседа продолжилась шепотом.

— Спасибо, — очень тихо сказала Марселина.

— Вам вряд ли была нужна моя помощь, — ответил герцог так же тихо. Он был очень возбужден. Непозволительно, глупо возбужден. — Завтра весь бомонд будет на пороге вашего магазина, благодаря сногсшибательной рекламе в «Морнинг спектакл».

Женщина насмешливо подняла брови.

— Не знала, что вы читаете «Морнинг спектакл».

— Сондерс читает, — любезно сообщил герцог. — Он принес мне газету с чашкой утреннего кофе.

— В любом случае, хотя я буду рада принять весь бомонд, ваша будущая невеста для меня самый желанный приз.

— Я ничего не обещаю, — развел руками Кливдон. — Это всего лишь знакомство. Как и на балу у графини. Как видите, я не держу зла, хотя вы беззастенчиво меня использовали.

— Но ведь я сказала, что намерена вас использовать, практически в самом начале. Я предупредила вас об этом, как только убедилась, что привлекла ваше внимание.

Кливдон намеревался разобраться со всей этой ерундой, привести свою жизнь в порядок, сделать во время прогулки в парке предложение своей будущей невесте. Но едва они вышли из Уорфорд-Хауса, как Клара заявила:

— Что случилось, Кливдон, почему ты целую неделю не писал? Я думала, ты сломал руку и не можешь держать перо.

И он поведал ей о последних событиях, держась очень близко к истине, и вместо Гайд-парка привез ее в магазин.

Герцог рассказал Кларе, разумеется, не всю правду, а лишь ту ее часть, которая не могла причинить ей боль. Он постарался изложить всю историю так, чтобы развлечь ее, в манере, в которой раньше писал ей письма. В любом случае то, что он ей сказал, было правдой с точки зрения мадам Нуаро. Ведь она хотела только заполучить Клару в свой магазин.

И она была права, тысячу раз права, черт бы ее побрал. Ему хватило одного взгляда на мадам Нуаро, блондинку-родственницу и даже скандальную покупательницу у прилавка, чтобы понять: Клара одета плохо. Он ни за что не сумел бы объяснить разницу словами — женская одежда всегда оставалась для него загадкой, — но рядом с этими тремя женщинами Клара выглядела провинциалкой.

Ему этого не хотелось бы видеть. Потому что столь очевидная разница привела его в ярость, словно кто-то намеренно старался поставить Клару в невыгодное положение. Его злость вполне естественна, сказал он себе. Ведь он относился к Кларе покровительственно с тех пор, как впервые ее встретил, а тогда она была маленькой девочкой, меньше, чем дочка мадам Нуаро.

Ее дочь.

Повысив голос, он обратился к Кларе:

— Моя дорогая девочка, я привез тебя сюда не за покупками. Ты же знаешь, я больше всего ненавижу ходить по магазинам с женщинами. Да и домой нам пора. Я обещал твоей маме вернуть тебя вовремя. Оторвись наконец от этого роскошного платья. Если захочешь, чтобы миссис Нуаро обновила твой гардероб, Лонгмор привезет тебя сюда в любой другой день. — Подумав о скандальной покупательнице, а также сделав еще одну попытку облегчить свою совесть, он добавил: — Лично я не вижу причин, мешающих тебе побывать здесь снова. Вряд ли тебе удастся найти лучшую портниху в Лондоне или даже в Париже. Но, молю тебя, сделай это без меня.

 

Глава 8

Кливдон помог Кларе сесть в коляску. Усилием воли подавляя желание оглянуться на магазин — все равно он ничего не увидит, кроме витрин и вывески, он неожиданно почувствовал, как кто-то тронул его за полу сюртука. Он резко обернулся, готовый схватить за шиворот карманника. И никого не увидел.

Потом посмотрел вниз.

На него уставилась пара невероятных ярко-голубых глаз.

— Добрый вечер, ваша светлость, — сказала Эррол.

Ее няня, задыхаясь, бежала к экипажу.

— Мисс, вы не должны, пойдемте скорее! — Она схватила девочку за руку и, бормоча извинения, попыталась ее увести.

На лице Эррол появилось упрямое выражение. Она вырвалась и для верности отскочила в сторону.

— Я только хотела поздороваться с его светлостью, — громко заявила она. — Было бы проявлением невоспитанности, если бы я прошла мимо, не сказав ни слова.

— Вы не проходили мимо, мисс, а пробежали пол-улицы, чтобы подойти к его светлости.

— Добрый вечер, Эррол, — улыбнулся Кливдон.

Девочка обернулась и окинула няню победным взглядом. Но, когда герцог ответил, лицо девочки волшебным образом изменилось, теперь оно сияло такой чистой незамутненной радостью, что ему захотелось отвести глаза.

Когда-то давным-давно… его маленькая сестренка Элис… взгляд — что теплое летнее солнышко…

— Прекрасный день, не правда ли? — сказала девочка. — Замечательная погода для поездки в открытой коляске. Будь у меня такая коляска, я бы непременно в такую погоду покаталась в Гайд-парке.

Кливдон с трудом вернулся к действительности.

Малышка была красиво одета, впрочем, иначе и быть не могло. Маленькая соломенная шляпка, украшенная лентами и кружевами, отлично дополняла уменьшенную копию женского платья для прогулок. Как это называется? Кажется, есть еще такой мужской сюртук… Редингот, вот как! Редингот Эррол был розовым. Длинный ряд застежек впереди придавал одежде некоторое сходство с военной формой. На маленькой девочке это выглядело забавно.

— Да, мисс, — сказала няня, — но джентльмен уже собирался уехать, когда вы его остановили. И если вы не заметили, с ним уже есть дама.

— Я заметила, Милли, — заявила Эррол, сверкнув глазами. — Я не слепая. Но я не могу заговорить с леди первой. Мы незнакомы. Это было бы верхом неприличия. Неужели непонятно?

Физиономия Милли стала пунцовой.

Кливдон не одобрял, когда дети не подчинялись тем, кто за них отвечал, но точно не знал, как следует себя вести в подобных обстоятельствах. Поэтому предпочел не вмешиваться.

— Кливдон, почему ты молчишь? — удивилась Клара. — Насколько я поняла, это мисс Нуаро, дочка портнихи, да?

Няня кивнула и прикусила губу.

— Да, — подтвердил он и снова изумился тому, что девочка — дочь мадам Нуаро. Надо же, мадам Нуаро — любящая мать. А где, черт возьми, отец? Как он мог бросить семью? Но, с другой стороны, мужчины делают это постоянно. Они беззаботно производят детей на свет и забывают об этом. К тому же не исключено, что бедный малый умер.

— Ну, тогда миссис Нуаро знает тебя, — сказала Клара. — И не станет возражать, если ты на несколько минут посадишь девочку в коляску и позволишь ей подержать вожжи.

Она обернулась к Милли, которая бросала панические взгляды в сторону магазина.

— Не волнуйтесь! С мисс Нуаро все будет в порядке. Его светлость разрешал мне подержать вожжи, когда я была совсем маленькой. С ней ничего не случится.

На мгновение вернулся старый кошмар, страшная сцена, которую воображение нарисовало еще в детстве. Экипаж, перевернувшийся в придорожную канаву, крики матери и сестры, потом зловещее молчание.

Что с ним? Призраки прошлого? Глупо.

Клара всегда была с ним в безопасности. Безрассудство отца научило его быть осторожным.

Пусть так, но этот ребенок…

Выражение лица Эррол снова изменилось. Теперь оно выражало только пылкое желание.

— Можно, ваша светлость? Правда можно? Вы не шутите?

— Леди Клара говорит, что можно, значит, так оно и есть. Не могу же я ей противоречить, — улыбнулся он.

Кливдон не совсем понимал, чем руководствовалась Клара. Ему было известно, что она любит детей и имеет какое-то понятие о том, как с ними обращаться. В письмах она описывала многочисленные забавные эпизоды с участием своих маленьких кузенов и кузин.

Герцог не привык к детям. Точнее, уже отвык. Да и эта девочка не была обычным ребенком. Но все равно выбора у него не было. Лошадей держал его лучший грум, Форд: ему можно было доверять.

Да и как Кливдон мог отказать ребенку, который дрожит от нетерпения?

Он поднял девочку — маленькое трепещущее тельце — и посадил рядом с Кларой. Потом сам забрался в коляску, взял ребенка на колени и показал ей, как держать вожжи, чтобы ехать прямо. Она наблюдала и слушала очень внимательно. Довольно скоро она перестала дрожать и уже спокойно держала вожжи пальчиками, затянутыми в крошечные перчатки. Девочка гордо улыбнулась герцогу, и он не мог не ответить на ее очаровательную улыбку.

— Как ты быстро схватываешь, — сказала Клара. — Мгновенно поняла, что надо делать. Молодец.

Эррол отвернулась от герцога и одарила Клару своей самой милой улыбкой, чем сразу растопила ее сердце. Впрочем, это было нетрудно. Клара всегда была добросердечной, а Эррол, как стало очевидно герцогу, такое же расчетливое создание, как ее мать.

— А что надо сделать, чтобы лошадки пошли? — невинным тоном спросила девочка.

Герцог не успел придумать, что ответить, поскольку из магазина выбежала мадам Нуаро.

— Несносный ребенок, — воскликнула женщина. — Я вижу, она уговорила вас посадить ее в коляску. Чего доброго, она убедит вас отвезти ее в Брайтон. Спускайся, Эррол. Его светлость и ее светлость уже опаздывают. — Она протянула руки. Разрываясь между нежеланием отдавать матери ребенка и облегчением, герцог передал ей девочку. Он отвык от детей и находит их утомительными. Но эта маленькая плутовка…

Кливдон отметил, что Эррол не стала спорить с матерью. А та ей явно не доверяла, потому что не поставила девочку на тротуар, а отнесла на руках в магазин.

Он проводил их взглядом. Эррол махала ему рукой через плечо матери.

Герцог тоже помахал ей, хотя больше внимания обратил на покачивание бедер мадам Нуаро, которая быстро шла к магазину, с удивительной легкостью неся на руках ребенка. По его мнению, девочка почти ничего не весила, но мадам Нуаро все же не была здоровым мужчиной, как он, и не обладала телосложением Юноны, как Клара… о которой он совсем забыл.

Он поспешно схватил вожжи, и уже через мгновение коляска тронулась.

Клара тоже видела, как покачиваются бедра портнихи, и от нее не укрылось внимание Кливдона к красивой женщине.

Она почувствовала, как изменилась атмосфера, когда она и герцог вошли в магазин, ощутила его напряжение — так принимает стойку собака, почуявшая добычу. А когда мадам Нуаро подошла, напряжение между ними стало вполне ощутимым.

— Симпатичная девочка, — это было единственное, что она могла сказать, не выдав своих чувств. На самом деле малышка была очаровательна. Дочь Кливдона? Нет, вряд ли. Она совсем на него не похожа, да и глаза совершенно другие.

— Больше я сюда ни ногой! — воскликнул герцог. — В следующий раз мисс Нуаро пожелает научиться править лошадьми. И за это я должен благодарить тебя. Если бы не ты, я бы ни за что не посадил ее в коляску. Уверен, ее мать была недовольна, но она же не могла сделать мне выговор. Лавочники вынуждены ставить интересы торговли выше своих чувств.

— Миссис Нуаро не казалась рассерженной. Скорее, эпизод ее позабавил.

— Это ее обычная манера. Чтобы заработать себе на жизнь, она должна уметь нравиться и одновременно оказывать влияние на окружающих. Я же рассказывал тебе, что на балу все леди буквально плясали под ее дудку. Но это, в общем, не важно. В любом случае у меня нет никаких причин сюда приходить. Убедишь Лонгмора или одного из своих братьев привезти тебя сюда. Или можешь приехать одна вместе с Дэвис.

Дэвис — горничная Клары — сущий бульдог.

— Или с мамой, — сказала Клара.

— Что за чепуха! — с излишней горячностью воскликнул Кливдон. — Твоя мама ни за что не одобрит это заведение. Магазин выглядит слишком модным, а она уверена, что ты должна носить самые… — Герцог замолчал, его лицо выглядело напряженным.

— О чем ты? Что я, по ее мнению, должна носить? — спросила Клара, не дождавшись продолжения.

— Ничего, — буркнул он. — Извини. Я плохо спал ночью и провел слишком много времени в женском магазине. Болтовня женщин всегда пагубно действует на мои мозги. Что вы, кстати, так увлеченно обсуждали втроем, склонившись над зеленым платьем?

— Кливдон!

— Вы вели беседу шепотом и напоминали заговорщиц.

Клара вгляделась в лицо будущего жениха. Он смотрел прямо перед собой, красивое лицо застыло, черты казались жесткими.

Что это с ним? Он выглядел внешне спокойным, но тщательно сдерживаемая ярость заставляла воздух вокруг него вибрировать.

Это был совершенно другой Кливдон, не тот, которого она знала всю жизнь и моментально узнала, когда он вошел в гостиную и улыбнулся ей. Этот человек был незнакомцем. Что же произошло?

Она понятия не имела, что именно те две женщины говорили о зеленом платье. Ей очень хотелось услышать, что Кливдон говорит миссис Нуаро. Она наблюдала за ними, оставаясь незамеченной.

— Мне кажется… — Клара отчаянно старалась что-нибудь придумать. — У меня создалось впечатление, что с платьем какие-то проблемы, но дело не в платье. Ведь так?

— Клара, что за чепуха?

Вот уж точно, Кливдон может раздражать так же сильно, как ее братья. Терпение Клары лопнуло.

— Если это для тебя так важно, — воскликнула она, — спроси у миссис Нуаро. Что ты имел в виду, говоря о маме и моей одежде?

— Боже правый, я вовсе не собираюсь указывать тебе, где шить платья. Это меня не касается.

— Можешь быть уверен, что я больше никогда не попрошу тебя сопровождать меня в магазин, — хмуро сообщила Клара. — От этого у тебя слишком сильно портится настроение.

Несколькими часами позже

— Маленькая негодница, — сказала Марселина, когда сестры вечером закрывали магазин. — Я так и знала, что она не забудет великолепный экипаж и красивого мужчину.

— Дорогая, вряд ли стоит ее ругать. Она ничего не может с собой поделать. Это у нее в крови, — сказала Софи.

— Да и он, похоже, ничего не имел против, — усмехнулась Леони. Она вошла в торговый зал, когда герцог и леди Клара уходили.

Все сестры имели возможность наблюдать за действиями Люси-Эррол через окно. Не приходилось сомневаться, что Милли утратила над ней контроль. Но Марселине потребовалось несколько минут, чтобы отвязаться от леди Ренфрю. Только после этого она вышла и забрала своего отбившегося от рук ребенка.

Она сидела у него на коленях и держала вожжи! В следующий раз она захочет править коляской!

— Конечно, он ничего не имел против. Люси включила на полную мощь свое обаяние, у герцога Кливдона не было шансов. — Одновременно она подумала, что нескоро забудет милую, почти нежную улыбку, которой высокородный герцог одарил ее дочь.

— Я заметила, что она употребила часть своего обаяния и на леди Клару, — сказала Софи.

— Да, — согласилась Марселина.

— Надо же, он действительно привел ее, — воскликнула Леони, — и так быстро!

У них не оставалось времени поговорить о событиях дня, потому что этих самых событий оказалось слишком много.

Марселина была очень занята, переделывая платье для леди Ренфрю. Ей пришлось заниматься этим втайне, закрывшись в своих комнатах — словно она подделывала паспорт. А тем временем Софи и Леони, между делом успокоив еще двух раздраженных покупательниц, занимались любопытными дамами, которые обивали порог магазина, в основном, чтобы посмотреть на знаменитое платье.

Дотошные дамы, поглазев на платье, заглядывали во все уголки магазина в поисках Марселины. Они заставили сестер показывать им рулоны тканей, пуговицы, ленты, бусы, перья, меха и много других отделочных материалов — ожидая, не появится ли Марселина.

И уходили, ничего не купив.

Теперь Софи и Марселина наводили порядок в ящиках и раскладывали по местам аксессуары, а Леони делала инвентаризацию торгового зала, прикидывая, кто из покупательниц мог уйти, прихватив с собой моток черной сатиновой ленты, одиннадцать гагатовых пуговиц и три батистовых носовых платка.

— Надо сказать, герцог пришел удивительно вовремя, — заметила Марселина. — Если бы не его появление в присутствии леди Ренфрю, думаю, мы могли потерять ее навсегда.

Она велела себе сосредоточиться на этом и не обращать внимания на отчаянное биение сердца, начавшееся при первом звуке его голоса. Он пришел как раз вовремя, и это было главное. Конечно, хорошо, если можешь предложить переделать платье, чтобы успокоить разозленную покупательницу, но ведь покупательницы не знают, какую гигантскую работу для этого надо выполнить.

— Леди Клара — это хорошо, — сказала разумная Леони, — но мы ее пока еще не заполучили. В настоящий момент леди Ренфрю — наша самая именитая покупательница. Лучше синица в руках, чем журавль в небе.

Платье Ренфрю было ей доставлено ровно в семь часов, на выполнение нескольких последних мелких изменений ушло не более получаса, и Софи с большим облегчением покинула оставшуюся довольной покупательницу.

— Она вернется, — уверенно сообщила Софи. — Все время, что я была там, она говорила только о герцоге и леди Кларе. На вечеринке у миссис Шарп она тоже будет болтать только о них. Не сомневайся, она всем процитирует его слова: «Вряд ли тебе удастся найти лучшую портниху в Лондоне или даже в Париже». — Последние слова она проговорила, имитируя скучающий голос и акцент Кливдона.

— Остается только надеяться, что она, потрясенная герцогским величием, не заметила, как его светлость смотрел на Марселину, — усмехнулась Леони.

— Как голодный волк, — подхватила Софи.

Марселина почувствовала горячую волну, прокатившуюся по телу. Она еще не избавилась от чувств, вызванных его появлением. Взглядом. Звуком голоса. Она до сих пор ощущала устремленный на нее взгляд невероятных зеленых глаз, слышала чуть хрипловатый голос. Если бы она была свободна и не должна была ни о ком заботиться, то, не колеблясь, отвела бы этого восхитительного мужчину в одну из комнат наверху, получила с ним удовольствие, и этим все бы кончилось.

Но только она не была свободна. А в нескольких шагах от него стояла очаровательная леди Клара, его невеста. Марселина сказала себе, что ей и говорить-то с герцогом не следовало, поскольку со стороны было слишком очевидно их взаимное притяжение. Она подумала о Люси и постаралась выбросить из головы все остальное. Ее собственные родители были примером того, что случается с семьей, если взрослые думают только о себе, своих желаниях и страстях.

Марселину мало интересовали вопросы морали, но инстинкт самосохранения никогда не покидал. Поддавшись Кливдону, она совершит непоправимую ошибку, поскольку лишится уважения, которого добивалась с таким большим трудом. Это уничтожит ее бизнес, а значит, и ее семью.

Но, даже понимая все это, заглянув в его зеленые глаза и услышав звук его голоса, она чувствовала, как туманится разум и убывает сила воли.

Что же она за идиотка! Достаточно только вспомнить, как смотрел на нее Чарли, как у него прерывался голос от желания…

И куда это ее привело?

— Кливдон всегда так смотрит на женщин, — сказала она. — На всех. Это взгляд опытного соблазнителя. Запомни его как следует, если не хочешь лишиться девственности в темном углу у стены раньше, чем успеешь понять, что происходит.

— На леди Клару он так не смотрел, — заметила Леони.

— А с какой стати ему соблазнять леди Клару? — удивилась Марселина. — Между ними все давно решено. Он относится к ней, как к чему-то само собой разумеющемуся в своей жизни. Самодовольный хлыщ! Но это их проблемы. Если она умна, то найдет способ завоевать его полное внимание. Это нетрудно. А вот у нас есть действительно серьезное дело. — И она многозначительно посмотрела на дверь, ведущую в мастерскую, которая теперь была пуста, поскольку швеи уже разошлись по домам.

— У меня возникли подозрения, — сказала Леони.

Во вторник поздно вечером миссис Даунс встретилась со швеей в обычное время и на обычном месте.

Швея передала ей скопированную модель.

— И это все? — возмутилась миссис Даунс. — Ты же обещала мне весь альбом.

— Обещала, значит, вы его получите, — огрызнулась швея. — Но у хозяек сначала была суматоха из-за платья леди Ренфрю, а потом нас постоянно дергали — принеси то, подай это, — поскольку в магазин толпой хлынули дамы, желающие посмотреть на платье, в котором миссис Нуаро была на балу в Париже.

Миссис Даунс было известно о существовании пресловутого платья и о волнении, которое оно вызвало среди дам. Ее же собственные покупательницы взахлеб описывали друг другу это платье, причем, подумать только, в ее присутствии! Вот ведь мерзавки!

Но хуже этого непотребства было известие о визите в проклятый магазин герцога Кливдона и леди Клары Фэрфакс.

— Мне нужны эти рисунки, — заявила она, — и, поверь, тебе было бы лучше достать их как можно скорее.

— Да? Мне было бы лучше? Иначе что? — фыркнула швея. — Я и так делаю за вас всю грязную работу.

— А я теряю покупателей, которые уходят к этой французской шлюхе! Если ты не можешь сделать, что сама же обещала, я пойду к ней и расскажу, как ты пришла ко мне и сама предложила шпионить для меня. Ты и оглянуться не успеешь, как окажешься на улице. И без пятидесяти фунтов. Зато я уж позабочусь о том, чтобы ославить тебя на весь свет. Полагаю, твоя хозяйка тоже. И ты больше никогда не найдешь работу ни в одном приличном магазине.

В среду вечером герцог Кливдон был одним из последних гостей, прибывших на званый вечер к графу Уэстморленду. В это время еженедельные балы в «Олмаке» еще не начались. И хотя вечер у графа был намного более веселым, он только один раз пригласил на танец леди Клару Фэрфакс, после чего удалился в комнату для игр и весь остаток вечера просидел за карточным столом.

В четверг он провел четверть часа на рауте у графини Эддингем и отбыл в клуб «Уайтс», где играл в карты до рассвета.

В пятницу он ужинал у Уорфордов. Там он не смог найти убежище за карточным столом и весь вечер делал вид, что наслаждается жизнью, хотя Клара отчетливо видела, что он не может дождаться возможности уйти.

Кливдон, разумеется, проявлял деликатность, не сказал ни одного грубого слова. Но он выглядел отстраненным и несчастным. До нее дошли слухи, что за два дня он проиграл целое состояние. Это означало, что даже с поправкой на слухи, которые всегда преувеличивают, он играл более рискованно, чем обычно.

А в субботу на балу леди Горелл, делая вид, что не замечает Клару, которая стояла рядом с ней, в мельчайших подробностях описала приятельнице содержание письма, которое только что получила от золовки из Парижа.

Понедельник

Резкий стук в дверь удивил сестер Нуаро. Еще не было и девяти часов утра. Но если они, так же как и швеи, трудились с девяти до девяти, магазин открывался только незадолго до полудня. Не было никакого смысла открывать его раньше, поскольку их покупательницы до полудня не вставали.

Вопрос заключался в том, будут ли у них покупатели. Если они не остановят предателя, затесавшегося в их ряды, открывать магазин вообще не будет смысла.

У Леони были подозрения относительно кандидатуры «крысы», но их еще следовало подтвердить, а это пока у сестер не получалось. Ни одна уловка не срабатывала. Сегодня рано утром они установили очередной капкан. Если он сработает, уже завтра они будут знать имя предателя. А пока им оставалось только ждать и заниматься своими повседневными делами.

В настоящий момент Марселина, Софи и Леони раскладывали ткани и шали на прилавке в кажущемся беспорядке, который на самом деле был призван приковывать взгляды и соблазнять.

Рано или нет, но бизнес есть бизнес, и встречать посетителей, пусть даже неожиданных, следует с приветливой улыбкой.

Леони подошла к двери и открыла.

В магазин вплыла раскрасневшаяся леди Клара Фэрфакс в сопровождении мужеподобной горничной с квадратной челюстью. Проигнорировав растерянное бормотание Леони, девушка прошествовала прямо к Марселине. Та встретила ее вежливым приветствием и реверансом и поинтересовалась, чем она может служить ее светлости.

— Вы можете служить мне, сказав правду, — выпалила леди Клара. — В субботу вечером я случайно услышала поразительную историю, которой мне не хочется верить…

Она запнулась, с некоторым опозданием вспомнив о присутствии горничной.

— Дэвис, подожди в экипаже, — приказала она.

Дэвис обвела хмурым взглядом магазин, потом неприязненно всмотрелась по очереди в каждую из трех сестер, развернулась и вышла, напоследок хлопнув дверью.

Леди Клара перевела дыхание и снова заговорила:

— Миссис Нуаро, я случайно услышала возмутительную историю, касающуюся знакомого мне джентльмена — того, который несколько дней назад привез меня в ваш магазин.

Марселина не позволила себе ни одного саркастического замечания, возражения, смешка, в общем, ни одной выходки, которая могла повредить ее репутации. Она была профессионалом, а значит, ее лицо оставалось невозмутимым, на нем читался лишь вежливый интерес.

— Прежде чем вы придете к каким-нибудь выводам, — продолжила леди Клара, — позвольте мне сказать, что я не ревную. Это было бы абсурдно в данном случае. Я не слепая и знаю, как живут люди. То есть я хотела сказать, что у меня есть братья, и они считают себя скромными и благоразумными, хотя на самом деле… — О! — Она достала платок и вытерла глаза. — О!

Поворот событий оказался неожиданным. Гнев, возмущение — это обычно и понятно.

Но слезы. Этого как раз и не хватало.

— Моя дорогая… миледи! — Марселина взяла девушку за локоть и усадила на стул. — Софи, принеси ее светлости стакан вина.

— Нет. — Леди Клара покачала головой. — Мне не нужно вино.

— Тогда, может быть, бренди?

— Пожалуй.

Софи вышла.

Леди Клара всхлипнула, явно пытаясь взять себя в руки.

— Я не плачу, я никогда не плачу. У меня нет такой привычки. Но он мой самый дорогой друг. — Ее огромные глаза уставились на соперницу. — Я не позволю вам причинить ему боль.

Марселина растерялась. В конце концов, перед ней сидела симпатичная молодая девушка, не сделавшая ни ей, ни ее сестрам ничего плохого. Наоборот, она была неизменно вежлива, чего нельзя было сказать о многих других покупателях. Более того, не приходилось сомневаться в том, что она искренне любит Кливдона, и по этой причине Марселина ей сочувствовала, хотя это и было абсурдно. Леди Клара — дочь маркиза и скоро выйдет замуж за герцога. Ее годовой доход составит не меньше тысячи фунтов, а может быть, и вдвое больше. Весь магазин Марселины вместе с жилыми помещениями поместится в то крыло дома ее отца, где живут слуги, и еще место останется.

К тому же сестры Нуаро вот-вот будут уничтожены кознями подлой конкурентки.

Пока Марселина тщетно старалась найти выход из положения, Леони, наименее чувствительная из сестер, сказала:

— Молю вас, миледи, выбросьте эту чепуху из головы. Поверьте, никто из нас не намерен причинить вред ни одному джентльмену — разве только его кошельку.

Леди Клара подняла на нее покрасневшие глаза.

— Но я слышала другое.

— Не могу знать, что именно вы слышали, — развела руками Леони, — но точно знаю, что никто в вашем окружении до конца не понимает, насколько мы расчетливы.

Правильно. Обезоруживающая откровенность. С таким типом людей — самое верное средство. Умная Леони вовремя пришла на помощь, дав старшей сестре возможность привести мысли в порядок.

— Моя сестра права, — сказала Марселина. — Это совершенно недоступно для представителей высшего общества. Вы никогда не думаете о деньгах. А мы очень редко думаем о чем-то ином.

— Ну, если все дело в деньгах, — согласилась леди Клара, — я дам вам столько денег, сколько захотите, но только уезжайте из Лондона, не сообщив ему, где вас искать, чтобы он вас никогда не нашел.

— Это так неожиданно, — вздохнула Марселина.

— Здесь определенно не обойтись без бренди, — сказала Софи, входя в комнату с универсальным лекарством от всех проблем. Янтарная жидкость была налита в хрустальный кувшинчик, который стоял на маленьком подносе вместе с хрустальным стаканчиком. Кроме бренди, она принесла сладости и сыры. Некоторые покупательницы проводили в магазине много часов подряд, и сестры всегда были готовы предложить им подкрепить угасшие силы.

Леди Клара, и глазом не моргнув, проглотила бренди, судя по всему, даже не ощутив вкуса. Учитывая ранний час, это действо неизмеримо повысило искреннее уважение к ней сестер Нуаро, хотя им надлежало сохранять холодный профессионализм и держать дистанцию.

— Я понимаю, что слухи всегда преувеличивают, — вздохнула леди Клара, — но также знаю, что нет дыма без огня. Да я и сама вижу, что он изменился.

— Со всем уважением позволю себе заметить, что вы не видели его светлость три года, — напомнила Леони. — Люди меняются. И довольно быстро.

— Он стал мрачным и далеким, — продолжала жаловаться Клара. — И еще мне все время кажется, что ему скучно. Где бы он ни находился, он постоянно отсутствует. Я почувствовала его присутствие только один раз, когда мы были здесь. Я видела. — Она покосилась на Марселину. — Я видела, как он смотрел на вас, миссис Нуаро. И что, по-вашему, я должна была подумать, услышав о сомнительной авантюристке, которая заарканила… некоего джентльмена. О том, как он преследовал экзотическую красавицу в опере, в Лоншане, в игорном доме — это видели сотни людей. А затем он настолько лишился рассудка, что привез даму, на которой совершенно помешался, на бал к уважаемой графине де Ширак.

— Это звучит так, словно все написала я, — пробормотала Софи.

А леди Клара продолжила:

— Он привел ее на бал не потому, что посчитал это шуткой. Дело в том, что его любовница пригрозила убить себя, если он этого не сделает.

— Убить себя? — хором переспросили три сестры и переглянулись. Их брови слегка приподнялись, а Леони прикусила губу, чтобы не расхохотаться.

А леди Клара продолжала свое вдохновенное повествование:

— Оказывается, эта дама успела прославиться своим скандальным поведением. Я слышала о диких сценах, происходивших в общественных местах по всему Парижу. Кульминацией стала дуэль джентльмена, о котором идет речь, с маркизом д’Эмильеном, шокировавшая даже самых пресыщенных парижан. Тяжело ранив несчастного маркиза в Булонском лесу, обезумевший от любви джентльмен среди ночи бросился в погоню за дамой сердца. При этом он едва не разгромил британское консульство и ряд других контор, заявив, что они намеренно препятствуют его отъезду из Парижа.

Три сестры отлично играли в карты. Только поэтому Софи и Леони не попадали на пол от смеха, а Марселине, которая все сильнее раздражалась, удалось сохранить на лице выражение вежливой заинтересованности. Как будто ей мало проблем с активной конкуренткой, решившей любой ценой уничтожить ее бизнес. Так теперь ее разорвут на части сплетники, и все потому, что люди посчитали ее поведение флиртом. Нелепость. Но, с другой стороны, высшие слои общества никогда не отличались разумным взглядом на вещи.

Марселине следовало бы позабавиться, но она встревожилась. Слухи могут уничтожить ее бизнес. И хотя внешне она продолжала выглядеть невозмутимой, но не могла решить, что сказать.

Леони, отличавшаяся сообразительностью, пришла в себя быстрее.

— Мне иногда кажется, что представители высших слоев общества не умеют считать, — усмехнулась она. — А ведь надо всего лишь прикинуть, сколько дней моя сестра пробыла в Париже в компании этого джентльмена, и сразу станет ясно, что все эти домыслы — сущая ерунда. Ее первая встреча с ним состоялась четырнадцатого числа. Я хорошо помню дату, поскольку сестра написала нам об этом в письме. Остается время от вечера четырнадцатого до раннего утра семнадцатого числа, когда она покинула Париж. Как, скажите на милость, все эти ужасные события могли произойти всего лишь за два дня?

Предоставив Леони выражать эмоции цифрами, Марселина задумалась. Ей самой казалось, что цифры ровным счетом ничего не значат. Пусть речь шла всего лишь о двух днях, но за это время Кливдон сумел лишить Марселину покоя, заставил мечтать, чего она себе давно не позволяла.

Она собралась с мыслями.

— Он много месяцев жил среди парижан. Это их стоит винить. Если вам нужен козел отпущения, ищите его среди парижан. Вы когда-нибудь были в Париже?

— Пока нет, — ответила леди Клара.

— Тогда вы не знаете, как сильно он отличается от Лондона.

— Я знаю, что такое Париж, по письмам упомянутого джентльмена. Он писал мне каждый день до того… до того, как встретил вас. И нет смысла это отрицать. Когда я спросила, почему он перестал писать — я же видела, что рука у него вовсе не сломана, — он рассказал, что случилось.

— И что же он вам рассказал? — удивилась Марселина. — Ведь наверняка ничего обличающего. На прошлой неделе вы приходили вместе с ним и были в отличном настроении. Вы не выглядели так, словно собираетесь убить его. Или меня.

— Он сказал, что встретил интересную… вызывающую женщину… портниху, — ответила леди Клара. — И потерял от нее голову.

— Я прямо спросила его, не лишился ли он рассудка от любви, — выпалила леди Клара. — Он горько засмеялся и ответил, что это самое вероятное объяснение.

Бизнес, напомнила себе Марселина. На кону ее бизнес. Перед ней покупательница, которая ей очень нужна. Именно в попытке заманить леди Клару в свой магазин она и пустилась на безумную авантюру. И вот леди перед ней. В ее магазине.

Она сказала:

— Он не мог устоять перед моим нарядом. Вы только посмотрите на меня. — И она грациозно повела рукой, предлагая собеседнице оценить ее платье.

Только сейчас леди Клара со всем вниманием отнеслась к ее одежде.

Розовое и зеленое, ее любимое сочетание цветов, на этот раз в шелковом батисте, с пелериной из той же ткани, рукава из тончайшего газа с буфами, плиссированная шемизетка…

— Боже правый, — пробормотала леди Клара.

Марселина решила, что имеет все основания уважать себя, поскольку устояла перед искушением и не закатила глаза. Леди Клара оказалась такой же рассеянной, как Кливдон. Они не замечали платья, если только не привлечь их внимание принудительным образом.

— В Париже вы бы увидели намного больше, — сказала Марселина. — Там я была вынуждена напрягать все свои силы, поскольку состязалась с самыми стильными в мире женщинами, которые превратили привлечение мужчин в высокое искусство. Вот кто истинный соперник вашей светлости — Париж.

Она скользнула взглядом по своей потенциальной покупательнице — скучная бесформенная шляпка, белое креповое платье, отделанное черной лентой и едва заметной вышивкой — никаких кружев! Стиль… не было здесь никакого стиля. А что касается мастерства, то в пьяном угаре самая неопытная из ее швей могла сшить вещь лучше.

Софи и Леони подошли ближе и тоже с жалостью осмотрели ее платье.

— Двор носил траур по императору Австрии! — защищаясь, воскликнула леди Клара. — А потом по португальскому принцу. Мы только недавно сняли черное.

— Вам нельзя носить этот оттенок белого, — сказала Марселина. — Он уничтожает ваш цвет лица.

— А ведь у вас потрясающий цвет лица! — подхватила Софи. — Кожа светится. Женщины будут рыдать от зависти и скрежетать зубами, когда вы перестанете носить белое, лишающее ваше очаровательное лицо всех красок жизни.

— Черная отделка помогает, — сказала Леони, — но она не должна быть такой тяжелой.

— И разумеется, это не должен быть креп, — добавила Марселина. — Надо подумать, может быть, сатин? И, возможно, несколько бантиков. Или ромбиков. И чуть-чуть серебра, здесь и здесь, чтобы сделать платье ярче. Но главное, никогда не использовать этот оттенок белого.

— Вы не показываете свою фигуру, — заметила Софи.

— Я слишком высокая, — вздохнула леди Клара.

— Вы величавы, — сказала Леони. — Я бы отдала все на свете, чтобы обладать таким ростом. Женщина должна иметь возможность взглянуть мужчине в глаза.

— Чаще всего я смотрю на них сверху вниз, — вздохнула Клара. — Кроме Клив… джентльмена, о котором мы говорили, и моих братьев.

— Тем лучше, — не смутилась Софи. — Мужчина должен взирать на женщину снизу вверх, буквально или фигурально. Только так надо поклоняться своей богине, а поклонение — наименьшее, чего от мужчины можно ждать. И не важно, какого роста женщина. А вы — самая прелестная молодая женщина Лондона.

— Вы мне льстите, и довольно грубо, — заявила леди Клара и выпила еще бренди. — Вы злые и хитрые, все три.

Она была не так уж далека от истины.

— Возможно, в театре можно встретить даму полусвета, которая покажется симпатичнее, — не смутилась Софи, — но лишь потому, что она умеет подчеркнуть свои преимущества и активно использует косметические средства. А вы красивы истинно английской красотой и с годами станете еще лучше. Лично я считаю, что это недопустимо — не использовать дары, пожалованные вам Богом.

— Вы выглядите большой, — сказала Марселина, — потому что ваше платье предназначено для почтенной женщины. Вы кажетесь большой, потому что оно неаккуратно скроено и безобразно сшито. Проклятие! Моя шестилетняя дочь шьет лучше! Я уже не говорю о фасоне, который, похоже, был разработан в Бате для почтенных дам, поправляющих свое здоровье на водах. Я специально привела эту аналогию, потому что в платье такого оттенка белого вы смотритесь так, словно вам срочно надо на воды излечиться от разлива желчи. Позвольте, я покажу вам, какой оттенок белого вам к лицу. Софи, зеркало. Леони, найди белую органди.

— Я пришла сюда не за платьем, — возразила леди Клара.

— Да, вы пришли, чтобы вернуть джентльмена от… оттуда, где он сейчас находится, — сказала Марселина. — А мы покажем вам, как это сделать.

 

Глава 9

Уорфорд-Хаус, вечер вторника

— Ее светлость дома, но она занята, ваша милость, — доложил дворецкий Тиммс.

— Занята? — переспросил удивленный Кливдон. — Разве сегодня не вторник?

По вторникам Уорфорды не принимали, именно поэтому Кливдон явился в этот день, а не накануне или на следующий день. По вторникам ему не приходилось пробиваться сквозь толпу поклонников Клары, жалких щенков, стаями круживших вокруг нее на всех светских мероприятиях. Чем бы они ни занимались, ему всегда казалось, что он лишний. Впрочем, чем они могли заниматься рядом с Кларой? Слагать оды ее глазам? Спорить о том, кто будет ее партнером в следующем танце? И конечно, все они старались превзойти друг друга в нарядах, что было в высшей степени забавно, потому что Клара вовсе не интересовалась модой. Она не знала, что такое лацкан, и уж тем более не была способна оценить качество жилета.

Вероятнее всего, он все же перепутал день. Накануне он выпил больше, чем обычно, и голова болела до сих пор. Быть может, лучше сейчас уйти и вернуться в другой день… который будет вторником.

Заверив герцога, что вторник сегодня, Тиммс проводил его в маленькую гостиную и отправил лакея сообщить леди Кларе о его приходе.

Не привыкший ждать, тем более в Уорфорд-Хаусе, Кливдон принялся нетерпеливо мерить шагами комнату.

Все это было странно, очень странно. Клара занята во вторник? Он ведь сообщил ей — кажется, это было в субботу, — что во вторник повезет ее на прогулку.

Необходимо наконец уладить вопрос с женитьбой. Прошла уже неделя с тех пор, как он решил навести порядок в своей жизни и сделать официальное предложение. А потом они начнут готовиться к свадьбе.

Поездка к портнихе выбила его из колеи. Увидеть опять Нуаро… и девочку…

Он не мог собраться с мыслями и напрочь забыл, что собирался сказать Кларе. В конце концов, куда спешить? Им с Кларой необходимо привыкнуть друг к другу после долгой разлуки. И Лонгмор говорил то же самое.

Но теперь, судя по всему, им придется привыкать друг к другу уже после свадьбы. Официальное предложение и короткая помолвка — лучший способ положить конец слухам.

Он слышал безумную историю, перекочевавшую из Парижа, в которой не было ни слова правды. Ну и что? Очень скоро о ней узнают в Уорфорд-Хаусе. Раньше он был уверен в Кларе — ну, до определенной степени. Он знал, что она слишком разумна, чтобы верить слухам. В письмах она часто высмеивала скандальные сплетни, неделями занимавшие общество. Но ее мать — совсем другое дело.

Услышав слухи, леди Уорфорд непременно нанесет удар. Она ничего не скажет прямо Кливдону, но начнет третировать свою семью, говоря о стыде, который навсегда покроет Клару, если жених предпочел ей портниху, модистку, ничтожную лавочницу. Она будет донимать их все больше и больше, пока один из мужчин семейства не потеряет терпение и не призовет Кливдона к ответу.

В Париже только в прошлом месяце ему пришлось пережить неприятный визит Лонгмора, безусловно, инициированный леди Уорфорд. Кливдон сомневался, что его другу, равно как и ему самому, хочется повторения пройденного.

Ему не о чем беспокоиться, заверил себя Кливдон, и нет причины испытывать чувство вины. После возвращения в Лондон он не сделал ничего неподобающего. А что было до этого — не считается.

За мечты, пусть даже страстные, не наказывают. А фантазии — у кого их нет? Мужчины часто фантазируют о женщинах, самых разных женщинах, подходящих и не очень. Вполне нормальная практика.

Что же касается не покидающего его недовольства, это пройдет после свадьбы.

Кливдон никогда не был робким или стеснительным, но его разум наотрез отказывался представлять себе первую брачную ночь.

Куда, к черту, подевался лакей? Почему Тиммс сам не пошел за Кларой? Что с ней? С кем она занята во вторник? Может быть, он забыл предупредить ее о своем визите? Нет, вроде бы говорил. Или нет? Как можно что-то вспомнить, когда так отчаянно болит голова?

Осознав, что ходит взад-вперед по комнате, герцог остановился. Что происходит?

У нее какое-то дело. Наверняка он забыл сообщить ей о сегодняшней прогулке. Или она забыла.

Завтра они увидятся на балу. Тогда он и договорится с ней о встрече для серьезного разговора.

Хотя нет. Сначала он должен все обсудить с ее отцом. Так будет правильно. Он вернется сюда в другой день, когда лорд Уорфорд будет принимать. По вторникам он, как правило, посещал одну из многочисленных благотворительных организаций, членом которых являлся.

Кливдон вышел из гостиной. Он воспитывался в этом доме и знал каждый его уголок. Лучше уйти отсюда незамеченным, пока не наткнулся на кого-нибудь из членов семьи.

Он направился в вестибюль, где рассчитывал найти свою шляпу, перчатки и трость.

Войдя туда, он почувствовал, как сильно забилось сердце.

Это произошло раньше, чем он осознал, что послужило тому причиной.

Шляпка. Нелепое хитросплетение лент, цветов и перьев. Она лежала на столе, куда слуги обычно кладут почту, шляпы гостей и всякие мелочи.

Несколько мгновений он смотрел на шляпку, потом направился к двери.

Что-то было… в воздухе.

У двери он остановился, повернулся и пошел к шляпке. Он взял ее и поднес к лицу. И сразу почувствовал запах — легкий, знакомый, вызывающий мучительные воспоминания. Слабый аромат жасмина, смешанный с запахом ее кожи… волос…

Нуаро.

Кливдон положил шляпку на место и пошел в коридор.

Мимо пробежала горничная, неся груду одежды.

Он взглянул туда, откуда она появилась.

И услышал громкий вопль.

Клара. Ну что там еще?

Он побежал на звук.

Герцог распахнул дверь в музыкальный салон, и ему в глаза ударило яркое солнце. Он на мгновение ослеп, а в голове замелькали вспышки молний.

— Клара, с тобой все в порядке?

— Кливдон? Какого черта!

Клара в изумлении уставилась на него, а взгляд герцога метнулся к другой женщине.

Нуаро стояла у окна. Ее глаза на мгновение округлились, рот приоткрылся. Но она моментально взяла себя в руки, и ее лицо приняло непроницаемое выражение, как во время карточной игры.

— Что здесь происходит? — спросил он.

— Ты только посмотри на нее! — закричала Клара. — Это же мое любимое платье. Я была в нем, когда лорд Херрингстон написал оду моим глазам.

Посмотри на нее. На Нуаро. Посмотри на нее. Любопытный совет.

Герцог это и сделал. Его взгляд скользнул сверху вниз: слегка растрепанная прическа — свободные пряди темных шелковистых волос упали на шею, темные блестящие глаза, опасный рот — Кливдон все еще помнил ее вкус, ощущение уверенных губ, прижимающихся к его губам. Не забыл он и соблазнительную грудь — освобожденная от корсета, она словно создана для его ладони. В руках Нуаро держала платье.

Клара решительными шагами подошла к ней и вырвала платье.

— Она говорит, что я должна его выбросить! — воскликнула девушка. — Она отвергает все! Все неправильно! Все не так! Даже это платье, мое любимое!

— Платье нефритово-зеленое, — объяснила Нуаро. — А у вас голубые и очень красивые глаза. Поэтому лорд Херрингстон и написал им оду. А если бы вы носили более подходящий цвет, это вдохновило бы его на эпическую поэму. Этот цвет идет очень немногим женщинам. Вы не должны носить много оттенков зеленого. Я не рекомендую вам…

— Но та женщина — леди Ренфрю — вы сшили для нее прекрасное платье из шелка в точности такого цвета!

— Тот цвет не был в точности таким же, — спокойно сказала Нуаро. — Оттенок был другим. Кстати, тот цвет пойдет вам больше. Судя по всему, ваша светлость не различает оттенки. Возможно, это вина вашей гувернантки или учителя рисования. Кто бы ни был этот человек, он заслуживает всяческого осуждения. Вы должны отдать мне платье, миледи.

— О, вы ужасная, жестокая женщина! Вы забрали все мои любимые вещи!

Нуаро взяла у Клары из рук платье, бросила на пол и отшвырнула ногой.

Клара зажала ладонью рот.

Нуаро скрестила руки на груди.

В глазах Клары зажегся опасный огонек.

Нуаро разглядывала ее с таким же непроницаемым выражением, как если бы играла в карты.

Идиотка! Она считает, что может обращаться с дочерью маркиза, как с капризным ребенком… даже если Клара ведет себя именно так. Нуаро навсегда потеряет самую перспективную покупательницу, и ей еще повезет, если леди Уорфорд не заставит ее уехать из Лондона…

— Если мне будет позволено вмешаться…

— Нет, Кливдон! Не смей вмешиваться! — взвизгнула Клара. — Я велела ей прийти. Я заставила ее прийти. Она не оставила мне выбора. Все, что она предлагает, ни капельки не похоже на то, что я обычно ношу. Не могу поверить, что я настолько провинциальна, что у меня нет ни вкуса, ни стиля. Но ты же знаешь, мне всегда было, в общем, все равно, и я надевала то, что советовала мама. Но сейчас эта женщина говорит, что я должна все выбросить! А что я скажу маме? И теперь у меня нет зеленого платья!

Она топнула ногой. У герцога отвисла челюсть. Клара действительно топнула ногой!

— Оно должно быть голубовато-зеленым, — сказала Нуаро. Она потерла рукой подбородок и, прищурившись, взглянула на Клару. — Я вижу вышитую плотную тафту, корсаж, украшенный кружевной мантильей… — Показывая, как будет спадать мантилья, ее палец задержался на том месте, которого случайно коснулся герцог, помогая ей поправить шаль в ту ночь, когда они играли в карты. Он вспомнил, как у нее на мгновение перехватило дыхание, и необыкновенное чувство, которое при этом ощутил сам.

— Но все это потом, — продолжила портниха. — А пока, как ваша светлость мне неоднократно напоминали, вы носите белое. И как я неоднократно напоминала вашей светлости, это должен быть мягкий белый цвет. Не слоновая кость. — Она небрежно указала на платье, брошенное на стул. — Слишком желтое. И не ослепительно-белый. — Она мотнула головой в сторону еще одного платья, свисающего со спинки дивана.

— Кстати, о ярком цвете, — сказал Кливдон. — Не могли бы мы задернуть шторы? У меня адски болит голова.

— Интересно, где ты получил столь сильную головную боль, — буркнула Клара. — Вероятно, там же, где Лонгмор — свою. Но тебе придется терпеть. Мадам не может работать в темноте.

— А я считал, что она может все, — пробормотал Кливдон, удаляясь в дальний, самый темный угол комнаты. — Она много раз говорила, что является величайшей в мире портнихой.

— Не сомневаюсь, что она самая требовательная в мире портниха, — согласилась Клара. — Она показала мне, как цвет платья влияет на цвет лица. Мы пришли в эту комнату, потому что в это время дня здесь лучшее освещение. — Она сделала паузу и нахмурилась. — Если у тебя болит голова, почему ты здесь?

— Ты кричала.

— Знаешь ли, неприятно, когда кто-то отбирает у тебя всю одежду, — заявила Клара. — Оказалось, что я не так философски невозмутима, как предполагала. Но я имела в виду, почему ты здесь, в доме? Ты же знаешь, что папы по вторникам не бывает, а к маме ты бы не пришел, даже если бы она была дома… но ее нет, иначе здесь бы не было миссис Нуаро. Она мой секрет, моя страшная тайна, понимаешь?

— Я пришел, чтобы отвезти тебя на прогулку, — сказал Кливдон. Неужели она всегда так болтлива?

— Но ты же видишь, я занята. Почему ты не предупредил меня?

— Я предупредил. В субботу.

— Ничего подобного. В субботу ты уделил мне всего лишь пять минут, в течение которых не произнес и десяти слов. Но в любом случае сегодня я никуда не поеду.

— Мы почти закончили, — сказала Марселина.

— Ничего подобного, — заявила Клара. — Мы еще должны решить, что сказать маме.

— Но главное, миледи, при этом ваша голова должна быть высоко поднятой, и говорить вы должны так, словно излагаете очевидные любому нормальному человеку факты. Если же возникнут трудности, можете выйти из себя. Так обычно поступают все благородные девицы.

— Только не я, — пробормотала ошеломленная Клара.

— Но ты только что топала ногой, — сказал Кливдон. — И надувала губы.

— Никогда!

— Миледи, вы были слишком расстроены, чтобы осознать это, — вмешалась Марселина. — Но вы должны делать это с большей силой и абсолютной уверенностью в правоте своего дела. Правда, вы должны помнить, что такое проявление темперамента есть всего лишь способ привлечь к себе внимание. Когда вы обеспечите полное внимание к себе ее светлости, необходимо стать воплощением благоразумия и сделать следующее.

Нуаро сложила руки на груди, и пока Кливдон и Клара потрясенно наблюдали за ней, ее темные глаза наполнились слезами. Они сверкали на длинных черных ресницах, но не проливались.

— Моя дорогая мама, — жалобно сказала Нуаро, — я знаю, ты не захочешь, чтобы я была унижена перед всеми моими знакомыми. Здесь, — теперь Нуаро говорила вполне нормальным голосом, — уместно вставить имя того, к кому ваша мама не испытывает симпатии. И когда ее светлость скажет, что все это чепуха, а скорее всего так оно и будет, вы поведаете ей о французском джентльмене, который обезумел от любви к замужней женщине.

— Кларе не подобает… — начал Кливдон, но Клара его перебила:

— Дай ей закончить! Именно ты привел меня к этой ужасной женщине, и я решила пройти за ней через все муки ада, чтобы стать красивой.

— Миледи, вы и так изумительно красивы, — повторила Марселина, — и я уже много раз говорила вам об этом. Но совершенному бриллианту необходима соответствующая оправа. Шедевру нужна стильная рама…

— Да, я знаю. Но с мамой это не сработает. Так что там происходило с джентльменом и замужней дамой?

— Друзья внушали ему, что он должен все бросить и взяться за ум, но тщетно, — продолжила Нуаро. — Однажды вечером на каком-то светском мероприятии леди попросила принести ей шаль. Джентльмен поспешил выполнить поручение, представляя шелковистую мягкость кашемировой шали, неповторимый аромат женщины, которую он любил всем сердцем…

Кливдон припомнил запах, который он почувствовал, взяв в руки шляпку Нуаро. Запах пробудил воспоминания: женщина сидит у него на коленях, он скользит губами по ее лицу, шее, груди…

— …джентльмен искал кашемировую шаль, перед которой поблекли бы шали всех прочих дам. И он нашел, что искал. Только — какой ужас! — это оказался вовсе не кашемир. Кроличья шерсть! Позор! Джентльмену еще не приходилось испытывать столь сильного отвращения. Он с омерзением отбросил шаль и почувствовал, что любовь прошла. Так все и кончилось.

Клара смотрела на женщину во все глаза.

— Вы надо мной издеваетесь.

Кливдону наконец удалось взять себя в руки.

— Ты сможешь найти эту историю, если захочешь, в книге леди Морган о Франции. Она была опубликована несколько лет назад. Но с тех пор ничего не изменилось.

Клара задумчиво покосилась на герцога, потом ее взгляд вернулся к Марселине.

— Хорошо, я попробую. И еще я ей скажу, что все это из-за Кливдона, который оказался разборчив даже больше, чем Лонгмор.

— Клара, не лучше ли будет… — осторожно начал герцог, но его никто не услышал.

— Но что я надену завтра в «Олмак»? — спросила Клара. — Вы отвергли всю мою одежду. Не осталось ничего!

— Ваше платье будет готово к завтрашнему дню, — уверенно проговорила Нуаро. — Я доставлю его сюда ровно к семи часам — или это будет одна из моих сестер. Времени вполне хватит, чтобы внести какие-нибудь мелкие изменения, если они потребуются. Ваше платье будет совершенным, заверяю вас.

— А как же мама?

— К этому времени вы уже с ней разберетесь, как я предложила.

Клара с явной неуверенностью взглянула на Кливдона.

— У нее характер диктаторши.

— Да, вы уже говорили об этом. — Нуаро чуть улыбнулась, не глядя на герцога. — Знаете, миледи, я работаю с женщинами с утра до вечера шесть дней в неделю, и могу вас заверить: можно или властвовать, или быть во власти. Третьего не дано.

Ах, вот как? Значит, мы имеем обезоруживающую откровенность с налетом юмора, подумал герцог.

Эта женщина неподражаема!

— Сегодня я, видимо, слишком долго находилась во власти, — вздохнула Клара. — Пожалуй, с меня хватит. Кливдон, если ты потерпишь еще пару минут, я с большим удовольствием отправлюсь с тобой дышать свежим воздухом. Обещаю вернуться очень быстро. Миссис Нуаро оставила мне всего пару платьев, которые сочла не совсем уродливыми, так что тратить время мне попросту не на что. Горничной не придется ничего решать относительно шляпки или других аксессуаров.

Девушка направилась к двери, ненадолго задержалась, словно сомневаясь, но потом вышла из гостиной с видом человека, принявшего твердое решение.

Она получила в точности то, чего хотела, сказала про себя Марселина. Даже больше. Ей не пришлось ждать свадьбы. Она получила леди Клару и большой заказ. Завтра сливки общества увидят леди Клару Фэрфакс в платье от Нуаро.

Торговый дом Нуаро станет главным в Лондоне.

Марселина достигла всего, к чему стремилась, о чем мечтала несколько недель назад, собираясь в Париж.

Она самая счастливая.

Все это она говорила себе, разбирая вещи из гардероба леди Клары.

— Вы намерены их сжечь? — полюбопытствовал Кливдон из угла, в который удалился в поисках темноты из-за головной боли.

— Конечно, нет.

— Но ведь все они оставляют желать лучшего, — сказал герцог. — Я никогда не замечал, насколько неудачен подбор цветов, пока вы не отравили мой мозг своими идеями. Но даже я могу отличить хороший крой и шитье от плохого.

— Их можно распороть и переделать, — объяснила Марселина. — Я являюсь патронессой благотворительного приюта для женщин. Миледи настолько добра, что разрешила мне забрать половину этого для моих девочек.

— Ваши девочки, — повторил герцог. — Так вы еще и филантроп? — Он засмеялся.

Ей захотелось что-нибудь в него бросить.

Стул. Себя.

Помилуй, Боже! Как он красив! Исподтишка наблюдая за его движениями, Нуаро почувствовала, как пересохло во рту. Это несправедливо! Почему она не может получить его без сопутствующих осложнений? Где угодно — в постели, в экипаже, у стены. И не важно, что он ленив, надменен и забывчив. Ей хотелось использовать его и забыть, как мужчины используют женщин и забывают их.

Вошла горничная. Несколько минут Марселина объясняла ей, что надо делать.

— Как называется ваш приют? — поинтересовался Кливдон. — Я скажу секретарю, чтобы он сделал пожертвование. Если живущие там женщины смогут сделать что-нибудь путное из этих платьев, они заслужили помощь.

— Это приют для нуждающихся женщин «Общества портных», — сообщила Марселина. Она могла бы добавить, что сама же вместе с сестрами основала это общество не далее как в прошлом году, но не сделала этого. Зачем? И она, и сестры очень рано узнали намного больше, чем им хотелось бы, о нужде и о том, как трудно заработать себе на жизнь.

Ее прошлое — тайна за семью печатями.

О, неужели эта девчонка никогда не оденется? Сколько необходимо времени, чтобы завязать ленты шляпки и набросить на плечи шаль? А ведь если леди Клара видит в Марселине соперницу, она не должна ни на секунду оставлять ее наедине со своим потенциальным женихом.

Впрочем, наедине они не находились. Вокруг постоянно сновали слуги. Но даже если бы слуг не было, леди Кларе все равно не о чем было тревожиться.

Все планы Марселины касались только кошельков ее отца и будущего мужа.

И все.

Она очень, очень счастлива.

В гостиной звенела тишина, нарушаемая только звуком шагов входивших и выходивших слуг.

Наконец появилась леди Клара.

Марселина потратила еще несколько минут на то, чтобы поправить шляпку девушки и ее кашемировую шаль, попутно заметив, что шали у леди Клары были очень хороши.

Внеся все, по ее мнению, необходимые изменения в облик будущей герцогини, она сделала реверанс и вернулась к работе.

Она чувствовала, что рядом прошел Кливдон, слышала его негромкий разговор с невестой и смех леди Клары.

Ей некогда было смотреть им вслед — надо было работать.

А когда они ушли, Марселина сказала себе, что хорошо потрудилась. Она не причинила никому никакого вреда — чудо, учитывая ее родословную, — и имеет все основания радоваться.

Тот же вечер

На прилавке лежало платье, которое вернула мисс Уитвуд. Рассерженная покупательница пришла и ушла, пока Марселина занималась леди Кларой Фэрфакс в Уорфорд-Хаусе.

Софи успокоила миссис Уитвуд. Наверное, она могла бы успокоить разъяренного гунна Аттилу. Платье будет переделано. Но на это потребуется время, которое Марселина, ее сестры и швеи могли использовать на другие заказы.

Если ситуация не изменится, они погибнут. Не то чтобы они не могли позволить себе переделку платьев. Погибнет их репутация.

Марселина внимательно рассматривала платье, прикидывая, какие изменения следует внести.

— Кто над ним работал? — спросила она у старшей швеи Притчетт.

— Мадам, если речь идет о технике исполнения, то вина целиком лежит на мне, — сказала Притчетт. — Я надзирала за каждым стежком. Но, мадам, все же сшито идеально. Вы сами видите. Все, как вы приказали.

— Я вижу, — сказала Марселина. — Все детали этого платья — мое собственное изобретение. И очень странно, что появилось другое платье с точно такими же деталями. Я сама придумала угол и ширину складок на корсаже. Даже интересно, как у другой портнихи могли возникнуть точно те же идеи, что и у меня.

— Неудачное совпадение, мадам, — вздохнула Притчетт. — Но, если подумать, это чудо, что у нас не было подобных проблем раньше. Мы же принимаем на работу девочек с улицы. Мне не хочется показаться немилосердной, но некоторых из них очень уж плохо воспитали. Они не знают, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Если мадам пожелает, я могу задержаться и поработать с платьем.

— Нет, ты мне понадобишься завтра полной сил, — сказала Марселина. — Бальное платье леди Клары Фэрфакс должно быть готово ровно к семи часам. Мне необходимо, чтобы все мои швеи как следует отдохнули и были внимательными. Лучше придите завтра пораньше, скажем, в восемь часов. — Она взглянула на часы. — Уже почти восемь. Отпусти девочек по домам и скажи, чтобы они были здесь завтра ровно в восемь. День будет хлопотным.

Марселина очень редко задерживала швей после девяти часов вечера, даже если работы было очень много. Так было, когда дочь доктора Фаркара выходила замуж в большой спешке, или когда миссис Уитвуд поругалась с Госпожой Безвкусицей и пришла в магазин Нуаро, чтобы ей и ее пяти дочерям срочно сшили платья для траура по очень богатой тетушке.

По собственному опыту Марселина знала: лучше и производительнее работается утром. К вечеру портится настроение и сильно устают глаза. В рабочей комнате был световой люк, но после заката это не помогало.

— Хорошо, мадам. Но мы еще не закончили редингот миссис Пламли.

— Он не понадобится до четверга, — сказала Марселина. — А теперь все идите домой и приготовьтесь к утомительному дню.

— Да, мадам.

Марселина проводила швею взглядом.

Капкан, который они с сестрами расставили вчера утром, был довольно прост.

До ухода домой накануне в конце рабочего дня швеям было велено все убрать. Рабочую комнату следовало оставить в идеальном порядке. Нигде не должно быть обрывков лент, лоскутков, пуговиц — в общем, ничего. Накануне утром комната была в порядке, и Марселина намеренно уронила на пол набросок платья для миссис Шарп.

Та швея, которая придет утром первой, — как правило, это была Притчетт, — должна была обнаружить рисунок и отдать его одной из трех хозяек. Софи вошла вскоре после того, как все девочки приступили к работе. Рисунка не было, и никто не сказал о нем ни слова. И лишь сегодня утром Селина Джеффрис, придя на работу, обнаружила его под своим стулом.

Притчетт выругала ее за то, что она убежала с работы, оставив рабочее место в беспорядке. Она долго кричала насчет рисунка — работы мадам не должны валяться где попало.

Но Марселина, Леони и Софи знали, что Селина Джеффрис всегда оставляет рабочее место в полном порядке. И под ее стулом, равно как и под всеми остальными, никогда ничего не лежало.

Теперь они знали. И были готовы.

Дверь магазина распахнулась, колокольчик залился истерическим звоном.

Марселина подняла голову от платья, и сердце ее тоскливо заныло.

— Ваша светлость, — сказала она и сделала быстрый реверанс.

— Миссис Нуаро. — Герцог поставил коробку на прилавок.

— Это не может быть новое платье леди Клары! — воскликнула Марселина. — Софи сказала, что миледи была в восторге.

— С какой стати я должен возвращать покупки Клары? — удивился Кливдон. — Я не ее слуга. Это для Эррол.

Сердце Марселины забилось чаще. На этот раз от злости. Она почувствовала, что краснеет, и понадеялась, что ошиблась.

— Заберите это, — велела она.

— Разумеется, я это никуда не заберу, — сообщил герцог. — Мне пришлось из-за этой штуковины пережить кучу неприятностей. Я ничего не знаю о детях, и вы даже не представляете, какой огромный выбор…

— Вы не можете дарить подарки моей дочери, — твердо заявила она.

Кливдон снял с коробки крышку и достал куклу — но какую куклу! У нее были волнистые черные волосы и яркие голубые глаза, а одета она была в серебряную паутину и кружева. И все это было отделано жемчугом.

— Я не возьму ее обратно, — тихо сказал он. — Если хотите — сожгите ее.

В этот момент в магазин ворвалась Люси. Она резко остановилась при виде куклы — словно налетела на препятствие. А у чудовища в облике герцога не хватило милосердия убрать куклу в коробку.

Несомненно, она смотрела из окна на улицу, это было ее любимое занятие, и узнала экипаж.

В конце концов, ей было всего шесть лет. Разве можно ожидать от такой малышки, что она сумеет отказаться от столь роскошного подарка. Ее глазенки стали круглыми, как блюдца. Тем не менее она сумела почти внятно выговорить «Добрый вечер, ваша светлость» и даже сделать реверанс. Но при этом он не отрывала глаз от куклы.

— Какая красивая куколка, — с придыханием сказала она. — Я не видела такой никогда в жизни.

Иными словами, ни разу за все шесть лет своей жизни.

— Вы за это заплатите, — тихо пробормотала Марселина. — Дорого заплатите.

— Она действительно хороша? — спросил герцог у девочки. — Я не слишком хорошо разбираюсь в детских игрушках.

— О да. — Люси сделала еще один шажок в сторону куклы. — Она не такая, как обычные куклы. Видите? У нее глаза из синего стекла, а лицо совсем как живое. И еще очень красивые волосы. Думаю, они настоящие.

— Может быть, ты хочешь ее подержать? — спросил Кливдон.

— О да. — Люси рванулась к кукле, но остановилась и бросила умоляющий взгляд на Марселину. — Можно, мама? — спросила она — само воплощение послушного ребенка.

— Да, — ответила Марселина. А что еще она могла сказать? Расчетливая и практичная, как, впрочем, и любая мать, она знала: таким образом создается ужасный прецедент. И страдает ее репутация.

Но отобрать у своего ребенка — у любого ребенка — такую игрушку после того, как ребенок ее увидел и не сделал ничего плохого, то есть не заслужил наказания, было бы жестоко. Марселина была строгой матерью. У нее не было другого выхода. Но в ее детстве было слишком много жестокостей — больших и маленьких. И она продолжать такую традицию не желала.

Герцог присел на корточки рядом с Люси и торжественно передал ей куклу. Она взяла ее не менее торжественно, затаив дыхание, и перевела дух, только когда кукла оказалась в ее руках. Но и потом она держала куклу очень осторожно, словно игрушка была волшебной и могла в любой момент исчезнуть.

— Как ее зовут? — спросила она.

— Понятия не имею, — честно ответил герцог. — Я думал, ты знаешь.

Хитрец! Использует в своих целях ребенка!

Люси задумалась.

— Если бы она была моей куклой, я бы назвала ее Сюзанной.

— Мне кажется, ей понравится быть твоей куклой, — улыбнулся герцог и скосил хитрый взгляд на Марселину. — Если мама разрешит.

Даже очарованная куклой Люси отлично поняла, от кого зависит ее счастье.

— Мама, можно? — с надеждой прошептала она. — Можно она будет моей куклой?

— Да, — снова повторила Марселина. У нее не было выбора.

— Спасибо, мама! — Люси обернулась к Кливдону, и от взгляда ее огромных голубых глаз сердце герцога должно было разлететься на мелкие осколки. Марселина искренне понадеялась, что так оно и будет. — Спасибо, ваша светлость, — с чувством сказала она. — Я буду о ней хорошо заботиться.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся он.

— У нее двигаются руки-ноги, видите? — сказала Люси, демонстрируя возможности куклы. — Знаете, у нее не должно быть только одно платье. То, что на ней, очень красивое, но она ведь как принцесса, а у принцессы должен быть богатый гардероб. Мама и тети помогут мне выкроить и сшить для нее платья. У нее будут утренние платья, платья для прогулок, бальные платья и синий редингот — в тон глазам. Когда вы в следующий раз придете, увидите.

— Почему бы тебе не отнести Сюзанну наверх, чтобы познакомить с тетушками? — предложила Марселина. — Мне необходимо кое-что обсудить с его светлостью.

Люси вышла, неся куклу, как грудного ребенка. Кливдон встал и проводил ее взглядом. Он улыбался, и такой улыбки Марселине еще не приходилось видеть на его красивом лице. Она была не чарующей и не соблазнительной, не насмешливой и не победной.

Это была грустная, задумчивая и очень добрая улыбка, против которой Марселина не смогла устоять. Она завоевала ее сердце и ослабила волю.

От этого женщина разозлилась еще сильнее.

— Кливдон! — начала она.

Он повернулся к ней, и добрая улыбка погасла.

— Можете говорить, что хотите, — хмуро сказал он и отвел глаза. — Но она покорила меня, так же, как и ее мать.

— Ей всего шесть лет!

— Вы обе преуспели, — со вздохом констатировал он. — В конце концов, ей всего шесть лет. Почему она не должна иметь куклу?

— У нее есть куклы! Неужели она вам кажется брошенной? Обделенной? И не ваше дело покупать ей куклы. Что подумает леди Клара? Что, по-вашему, скажут ваши друзья в высшем обществе, узнав, что вы дарите подарки моей дочери? А ведь они непременно услышат об этом. Люси покажет куклу швеям, а те расскажут об этом всем своим знакомым. Новость распространится со скоростью лесного пожара. Вы считаете, мой бизнес от этого выиграет?

— Вы больше ни о чем не думаете. Только о вашем бизнесе.

— Это моя жизнь, неужели не понятно? Так, — она повела рукой, указав на магазин, — я зарабатываю себе на хлеб. Неужели вы не можете понять такой простой вещи? Чтобы жить, кормить семью и растить ребенка, я должна работать!

— Я прекрасно это понимаю.

— Только работая, я могу кормить и одевать свою дочь, и дать ей образование, — продолжала бушевать Марселина. — И заботиться о младших сестрах! Что я должна сделать, чтобы вы это поняли? Как вы можете быть настолько слепым, таким толстокожим?

— Вы сводите меня с ума, — буркнул герцог. — Куда я ни пойду, везде вы.

— Но ведь это чудовищная несправедливость! — воскликнула Марселина. — Все наоборот! Куда я ни пойду, везде натыкаюсь на вас!

— Вы рушите все, — сказал он. — Вот уже две недели я пытаюсь сделать предложение Кларе. И всякий раз, когда я набираюсь решимости…

— Набираетесь решимости?

— Да, каждый раз, когда я наконец решаюсь… — Он тоскливо вздохнул и махнул рукой. — Рядом оказываетесь вы. Вчера я приехал в Уорфорд-Хаус с твердым намерением поставить точку в этой затянувшейся истории. Но вы довели Клару до такого состояния, что мы так и не смогли спокойно поговорить, и вся речь — а я полчаса составлял ее — вылетела у меня из головы.

Открылась дверь, ведущая в служебные помещения магазина, и в зал вошла Леони.

— О, ваша светлость, — улыбнулась она, искусно разыгрывая удивление, хотя не могла не слышать его голоса, сидя наверху. Марселина только надеялась, что швеи послушались и ушли вовремя, иначе ее беседа с герцогом не стала тайной и для них.

— Он как раз собирался уходить, — сказала Марселина.

— Нет, я никуда не собирался.

— Нам пора закрываться, — вздохнула она, — а вы все равно ничего не купите.

— Может быть, куплю.

— Леони, пожалуйста, закрой магазин вместо меня, — попросила Марселина и обернулась к герцогу. — Я не стану держать магазин открытым всю ночь ради ваших прихотей.

— Вы собираетесь выбросить меня на улицу? — поинтересовался он.

— Вы слишком большой, — поморщилась она. — Черт бы вас побрал. Нам необходимо поговорить и решить кое-какие проблемы раз и навсегда.

 

Глава 10

Марселина пробежала по коридору, ведущему в заднюю часть здания, распахнула дверь и ворвалась в мастерскую швей.

Здесь царил хаос.

Стол был усыпан лоскутками, обрывками лент, булавками, подушечками, выкройками. Пол ненамного отличался от стола. Стулья были сдвинуты с мест. Создавалось впечатление, что швеи поспешно бежали или за ними кто-то гнался.

У Марселины не было времени удивляться или задумываться. Состояние комнаты стало еще одним испытанием долгого утомительного дня, в течение которого ей приходилось прикусывать язык и вежливо улыбаться, сталкиваясь с грубостью, глупостью и высокомерием. Весь день она отодвигала на задний план свои мысли и чувства, отдавая всю свою энергию бизнесу.

Но с последним раздражающим фактором она разберется позже.

Сначала Кливдон.

Марселина всегда гордилась безукоризненным порядком в своем магазине, являвшим разительный контраст с жизнью в доме ее родителей, ну, или в том, что считалось домом. Но она сказала себе, что ей не важна его реакция на беспорядок. Он все равно не знает, какой должна быть мастерская, где работают швеи.

— Вы не должны больше сюда приходить, — заявила она. — Никогда.

— Это меня устраивает, — сказал герцог. — Ваш магазин — последнее место, где мне хотелось бы находиться.

— Вы больше не должны покупать моей дочери подарки, — тем же тоном проговорила она. — Никогда.

— Почему вы считаете, что я не должен этого делать?

— Потому что она коварная маленькая кокетка, которая знает, как обвести мужчину вокруг пальца.

— Вся в мать, — усмехнулся герцог.

— Да, я строила коварные планы, но теперь с меня хватит. Разве когда-нибудь я требовала от вас чего-то, кроме возможности служить вашей невесте?

Лгунья.

— Она мне не невеста, благодаря вам, между прочим. А ведь я люблю ее, — заявил герцог, впрочем, в его голосе не слышалось уверенности. — Я любил ее еще с тех пор, как мы были детьми. Но вы…

— Во всем виновата я, не правда ли? — Теперь усмешка Марселины стала злой. — Я — демон, уничтожающий ваше счастье. Вас сводит с ума то, что вы не можете чего-то получить.

Лицо Кливдона потемнело, кулаки сжались.

— Если вы считаете, что это «что-то» — вы, подумайте еще раз, — сказал он. — Я вовсе не хочу вас. Но вы хотите меня, а мне вас жаль.

Марселине показалось, что она налетела на каменную стену. Сердце забилось чаще, все ее существо пронзила боль.

Она хочет его. Она хочет быть ослепительно красивой девушкой, которую он любит. Она хочет быть другим человеком — женщиной, которая много значит для него и для всех, кто имеет вес в обществе, а не ничтожной лавочницей, которую можно использовать и выбросить за ненадобностью. Она хочет все то, что отобрала у нее семья: все состояния разбазарены, возможности упущены… в общем, весь вред ее будущему был нанесен задолго до ее рождения.

Но внешне Марселина осталась невозмутимой. Она и глазом не моргнула.

— Тогда направьте ко мне больше покупателей, — сказала она. — Деньги для меня большое утешение в любой беде.

Она услышала, как Кливдон громко втянул в себя воздух.

— Черт возьми, — прохрипел он. — Вы дьяволица.

— А вы ангел? — Марселина расхохоталась.

Герцог быстро пошел к ней, и в ту же секунду она поняла, что сейчас произойдет. Пусть она — дьяволица, но он тоже далеко не ангел, поэтому она осталась на месте, вцепившись пальцами в край стола, бросая вызов ему. Бросая вызов себе, приближая собственный крах.

Кливдон остановился перед ней, глядя в ее темные бездонные глаза. Они насмехались и дразнили, и ее голос делал то же самое. Герцог понимал, что лжет сам себе и окружающим.

Да, он не ангел. Три года назад он уехал на континент, бросив свои обязанности, и нашел себя. Он обосновался в Париже, потому что чувствовал себя там свободным. Во Франции его страсть к развлечениям и удовольствиям не могла повредить тем, кого он любил.

Она ничего не обещала, но разрушила все.

Она была неподходящей для него женщиной во всех отношениях, тем более в такой момент. Почему он не встретил ее три года назад? Или хотя бы год назад?

Но когда Кливдон заглянул в ее глаза, все, что правильно и неправильно, утратило для него смысл. Он и эта женщина очень похожи. И как говорили еще древние, рыбак рыбака видит издалека. И она, так легко читавшая все, что у него на душе, говорила правду. Одну только правду. И не важно, что ему не хотелось эту правду слышать.

Да, он будет желать эту женщину, пока не получит ее.

А потом все будет кончено, и он наконец освободится от наваждения.

Кливдон наклонился к ней и поцеловал. Марселина отвернулась, прервав поцелуй. Тогда он скользнул губами по щеке, уху, шее. Он вдохнул ее запах и понял, что пропал. Теперь воздухом, которым он дышал, была она. И весь его мир стал ею.

— Глупец, — прошептала Марселина. — Какой глупец!

— Да, — согласился герцог, понимая, что она снова права. Он обнял ее и крепко прижал к себе.

Так было хорошо. Так было правильно, независимо от того, насколько катастрофически неправильно. Он попался на крючок. И ничего уже нельзя сделать. Его тело было охвачено жаром, в котором сгорали самые разумные доводы.

Вот что ему необходимо. Обнимать ее. Удержать рядом с собой.

Моя. И точка!

И нечего думать. Он обойдется без всяких раздумий, как пещерный человек.

Одной рукой он смел со стола все, что там было разбросано. Шпульки, катушки, наперстки и прочие мелочи весело запрыгали по полу. Лоскутки, обрезки лент и кружев, легкие перья спланировали бесшумно.

Герцог легко поднял Марселину и посадил ее на стол.

Она уперлась рукой ему в грудь, желая оттолкнуть, а он накрыл ее руку ладонью и прижал к своему отчаянно бьющемуся сердцу. Он приподнял ее голову, и их взгляды встретились. Ее глаза были широко открытыми и темными, словно ночь. Вот где он хотел быть: затеряться в непроглядной тьме, непознаваемой глубине, имя которой Нуаро.

Нуаро. Больше ему ничего не было о ней известно. Он не знал, действительно ли это ее фамилия, не знал ее имени. Он не знал, был ли у нее когда-нибудь муж. Впрочем, это не имело значения.

Она подняла руки, обхватила его голову и притянула к себе. Она обхватила ногами его бедра и стала целовать — яростно, страстно, отдавая все и требуя того же от него.

И Кливдон ответил таким же безумным голодным поцелуем, а его руки жадно шарили по ее телу — требовательные, жаждущие. Он так давно этого ждал. И пусть прошло лишь несколько недель с тех пор, как он увидел эту дьяволицу в женском обличье впервые, он хотел ее всегда. Целую вечность он жил в мечтах и фантазиях, день и ночь преследуемый воспоминаниями. И только теперь мечты начали обретать плоть. Он не спит и не грезит. Он живет и действует, а не бродит, словно лунатик, неизвестно где, куда и зачем.

Под его руками шуршали ткани — муслин, шелк, кружева. Звук показался Кливдону очень интимным, требующим продолжения. Но повсюду были препятствия: между его ладонями и ее кожей находилось множество слоев! Он провел ладонью по лифу платья — ну почему нет декольте, — вспоминая бархатистое чудо ее кожи, ее тепло… Воспоминание сводило с ума, потому что он никак не мог касаться ее так, как ему хотелось. Даже пребывая во власти безумного, сжигающего заживо желания, герцог понимал: у них нет времени. Речь идет лишь о мгновении. Они встретились не в то время и не предназначены друг для друга. Он может рассчитывать только на краткий миг.

Нет времени.

Кливдон поднял юбки и нижние юбки и нащупал тонкие муслиновые панталоны. Ощущение было сильным, как удар молнии: ее плоть под тончайшей тканью, ее тепло… плавный изгиб бедер…

Но нет времени.

Он нашел прорезь в панталонах и услышал ее судорожный вздох, когда его пальцы проникли внутрь. А когда он раздвинул нежные складки, женщина негромко вскрикнула, и он поспешно накрыл ее рот своим, чтобы приглушить звук.

Герцог знал, что делает. Какая-то часть его осознавала, где они находятся, и каким безумием является то, чем они занимаются. Он еще помнил, что закрыл дверь, но не запер ее на ключ. И это значит, что в комнату в любой момент могут войти. Но это была очень маленькая… крошечная часть здравомыслия. Правда, ей удалось навязать ему одну-единственную мысль, которая теперь билась в его мозгу тревожным набатом: поспеши. Времени нет.

Он — идиот, и должен чувствовать себя соответственно. Достигнув солидного возраста и высочайшего ранга, он вдруг превратился в прыщавого школьника, которого внезапно охватило сильное желание и он улучил момент для тайного поспешного совокупления.

Но остановиться не мог.

Нуаро тоже решила действовать. Она в два счета справилась с застежкой его панталон, и Кливдон забыл, что надо дышать, потому что она взяла в руки его восставший фаллос и принялась ласкать. Разум помутился. Остались только желание и жар.

Он оттолкнул ее руку и ворвался в нее. Она снова негромко вскрикнула. А потом он стал врываться в нее снова и снова — жадно, почти грубо, слыша только звук ее судорожного дыхания.

Моя.

Когда она задрожала, оказавшись во власти наслаждения, Кливдон почувствовал, как в его плечи впились ее ногти. И это все. Она не закричала, только неровно и хрипло дышала.

Он хотел большего, неизмеримо большего. Но он слишком долго ждал, слишком долго хотел. И когда ее мышцы стиснули его фаллос, от контроля ничего не осталось. Наслаждение охватило его, словно живое существо, потащило к краю бездны и сбросило вниз. И он полетел, чувствуя лишь триумф, такой сильный, что ему и в голову не пришло прервать акт. Все равно уже было поздно, слишком поздно. Кливдон ощутил ее спазмы — она снова достигла вершины, и услышал ее хриплый крик, который вознес его на небеса и низвергнул в ад. Торжествуя, он излил в нее свое семя, чувствуя облегчение и огромную, ни с чем не сравнимую радость.

Марселина не хотела прижиматься к герцогу, но ей пришлось, иначе она соскользнула бы со стола на пол. Сердце перестало трепетать и теперь стучало в груди сильно, но не очень часто.

Какая же она дура! Идиотка! И ведь могла прожить всю жизнь, так и не узнав эту неприглядную истину. Она могла и дальше считать всех мужчин одинаковыми, а секс — приятным актом, способствующим избавлению от сильных чувств.

Теперь она знала, что этот незамысловатый акт может быть подобен извержению вулкана, а мир способен родиться и погибнуть за несколько минут, оставив все перевернутым: вселенную — уничтоженной и возрожденной, мысли и чувства — не такими, как раньше.

Какой день! Один удар за другим! Так что, одной катастрофой больше, одной меньше — какая разница?

Марселина понимала, что совершила роковую ошибку, причем не впервые. Она пережила предыдущие, переживет и эту.

Кливдон держал ее крепко и, похоже, не собирался отпускать. Надо оттолкнуть его. Это следовало сделать давно, по крайней мере в критический момент. Ей было хорошо известно, что в этом деле нельзя полагаться на мужчину. Только выходило, что и на себя она полагаться не может. Ей хотелось, чтобы он оказался внутри. Она желала, чтобы он принадлежал ей, только ей, даже если это всего лишь на мгновение. И теперь она не хотела его отпускать.

Марселина позволила себе еще несколько секунд оставаться в уверенных и очень теплых мужских объятиях. Она позволила себе вдохнуть его запах — чисто мужской, неповторимый, принадлежавший только ему. Она позволила себе прижаться щекой к его щеке — почему-то это показалось ей более интимным, чем все, что они делали раньше. А ведь он и сейчас стоял, раздвинув ее ноги; она чувствовала, как из нее постепенно выходит его фаллос, ощущала влагу пролитого семени. И это семя он излил в нее, потому что у нее не хватило ума или воли предотвратить это. Да и вообще их яростное отчаянное совокупление на столе в мастерской — она никак не могла назвать происшедшее занятием любовью — оказалось более интимным, чем если бы они лежали обнаженными в постели.

Она оказалась дурой и сама ускорила конец.

— Ты должен уйти, — хрипло проговорила она.

Кливдон прижал ее к себе крепче. Его руки стали похожими на железные ленты.

— Подожди, — попросил он.

— У нас нет времени. — Голос Марселины был тихим и усталым. — Без меня не станут ужинать. Кто-нибудь отправится на поиски. В любом случае ты не можешь остаться. Не можешь, — повторила она. — И не должен возвращаться. Никогда.

Она почувствовала, как мужчина напрягся.

— Мы не можем все так оставить, — сказал он после паузы.

— Мы не должны были ничего начинать.

— Слишком поздно говорить об этом.

— Все кончено, — вздохнула Марселина. — Я покончила с тобой, а ты — со мной. — Она оттолкнула мужчину, и на этот раз он отпустил ее. Она нашла носовой платок, быстро вытерла со своего тела следы страсти и опустила юбки.

Кливдон привел в порядок свою одежду.

Марселина повернулась, чтобы встать со стола. Но Кливдон, вероятно, был мазохистом, или же, что более вероятно, действительно решил, что все кончено, и прикосновение к ней больше ничего для него не значило. Потому что он взял ее за талию, легко поднял, словно она ничего не весила, и поставил на пол.

Она помнила, как легко он поднял с колен Люси и передал девочку ей в руки. Она помнила его добрую улыбку, устремленную на малышку. К глазам подступили слезы. Марселине пришлось сделать усилие, чтобы не разрыдаться.

Она слышала, правда, не помнила, где и когда, что у него была маленькая сестра, которую он потерял.

Но при чем тут его сестренка?

Марселина направилась к двери, собираясь с силами. Через несколько секунд ей предстояло увидеть, как Кливдон уходит из ее жизни навсегда. В это время она услышала глухой стук.

Леони уже давно закрыла магазин и наверняка позаботилась о том, чтобы никто не застал Марселину врасплох. Так что внизу никого не должно быть. Вся семья сейчас наверху — готовится к ужину.

— Подожди, — прошептала она.

Она прижалась ухом к двери. Ничего.

— Мне тоже показалось, что я услышал какой-то звук, — тихо сказал герцог. — Эррол? Может быть, она…

— Нет. После закрытия магазина она не может оказаться внизу. Это ей запрещено. Но она не спустилась бы в любом случае. Боится темноты. Это началось, когда она выздоравливала от холеры. Этот и другие страхи. Веди себя тихо, хорошо?

Еще один удар. Кто-то ходил по магазину и спотыкался в темноте.

Марселина осторожно открыла дверь и посмотрела в ту сторону, откуда доносился звук. Тусклый свет был виден только в маленьком кабинете, где Леони обычно хранила свои конторские книги. Там же в последнее время они стали складывать рисунки Марселины — в запертом ящике. Там они расставили очередную ловушку.

Сердце тревожно забилось.

Она выскользнула в темный коридор. Герцог пошел за ней. Марселина остановилась и сделала ему знак оставаться в мастерской.

— Не надо…

Она зажала ему рот ладонью.

— Я сама разберусь с этим, — прошептала она. — Это бизнес. Наша «крыса». Шпион. Мы давно ждем его появления.

Потрясенный, Кливдон застыл на месте.

Какой еще шпион?

Он должен думать о том, что не может оставаться здесь, и уж точно не в такой час — после закрытия магазина.

Да, магазин… что в нем делает шпион? Кажется, Клара что-то говорила…

Клара!

При мысли о ней его охватил жгучий стыд. Предательство. Он предал своего доброго верного друга, будущую жену.

Моя жена, моя жена, мысленно проговорил он и поправил шейный платок. Ах, если бы можно было уничтожить то, что он сделал, так же легко, как разгладить лишние складки на шейном платке. Герцог постарался вызвать в памяти ее образ, представить картины их счастливого будущего, единственного, которое он считал для себя возможным. Он женится на милой красивой девочке, которую любил с детства. Он впервые увидел ее, голубоглазого светловолосого ангелочка, когда еще горевал о сестренке. Она была воплощением невинности, как и Элис, и смотрела на него так же, как она. Кливдон всегда знал, что женится на Кларе, будет заботиться о ней и защищать.

Но при первой же возможности он сбежал от нее, три года оставался вдали, наслаждаясь жизнью, но все еще не насытился. И предал ее доверие перед самой свадьбой.

Но стыд не был достаточно сильным, чтобы стереть воспоминание о том, что случилось несколько минут назад. Тогда ему показалось, что Земля начала вращаться в другую сторону.

Ну и что? Ничего. Бывает. Особенно у мужчин.

Он поимел Нуаро и теперь избавится от наваждения.

Тогда какого черта он стоит здесь в темном коридоре, пока она… кстати, что она там делает?

— Нет! — вскрикнул кто-то.

Герцог бесшумно двинулся по коридору. В нескольких шагах от мастерской он увидел открытую дверь.

— Надеюсь, миссис Даунс хорошо тебе заплатила за предательство, — громко сказала Нуаро. — Потому что ты никогда не найдешь себе работу в этом бизнесе. Я об этом позабочусь.

— Ты ничего мне не сделаешь, — выкрикнул визгливый голос. — С тобой все кончено. Все знают, что ты — шлюха герцога. Всем известно, что ты задираешь перед ним юбки прямо под носом у его невесты.

— Независимо от того, что знают или не знают все, советую отдать мне эти рисунки и не усугублять положение. Из этой комнаты только один выход, Притчетт. Мимо меня ты не пройдешь.

— Ты уверена?

Раздался громкий треск ломающейся мебели. Звон бьющейся посуды. Вопль ярости.

Не важно, что Нуаро собралась самостоятельно разобраться с проблемой. И Кливдону было наплевать на то, что его не должны здесь видеть. Проблемы бизнеса его никоим образом не касаются. Но ситуация явно вышла из-под контроля. На шум вот-вот сбегутся остальные члены семьи. Эррол может снова ускользнуть от няни, спуститься вниз и пострадать в суматохе.

Все это промелькнуло в мозгу герцога, и он решительно направился к тускло освещенному дверному проему. Какой-то предмет — чаша или ваза — вылетел из двери и разбился о стену в каком-то дюйме от его головы. Кливдон ворвался в комнату как раз вовремя, чтобы увидеть, как незнакомая женщина бросает в Нуаро чернильный прибор. Та споткнулась о перевернутый стул и упала. Снова послышался треск. Оглянувшись на звук, он увидел на столе разбившуюся лампу. Языки пламени уже лизали сложенные в стопку бумаги. В мгновение ока они перепрыгнули на оконную занавеску и устремились вверх.

Мимо него пробежала женщина, неся что-то в руках. Но герцог не пытался ее остановить. Нуаро пыталась встать, а огонь тем временем уже перебрался с оконных занавесок на полки с книгами и бумагами. Один угол комнаты был полностью охвачен огнем. Кливдон подумал о тканях, которые видел в торговом зале. Здесь должны быть и другие горючие материалы: оберточная бумага, коробки…

Огня уже было слишком много, чтобы с ним можно было справиться самостоятельно.

Кливдон принял решение в долю секунды. Он не станет рисковать, пытаясь победить огонь. Еще несколько минут, и все они окажутся в огненной ловушке.

Прижимая к груди драгоценные рисунки, Притчетт выскочила из задней двери во двор и побежала, не оглядываясь на магазин. До самой Кэри-стрит она ни разу не остановилась. Только там она позволила себе перевести дух. Заметив дым, поднимающийся над магазином, женщина ощутила неприятный укол в сердце. Только бы ребенок не пострадал. Она так хорошо все спланировала, но мадам все перевернула с ног на голову, отослав швей домой раньше обычного. Притчетт буквально вытолкала их из мастерской, заявив, что приберет все сама. Когда явился герцог, женщина вознесла Богу благодарственную молитву. Этот человек займет мадам надолго.

Только все пошло не так, и теперь не только мадам, но и герцог знает, что она сделала.

Ничего, успокоила она себя, ничего страшного. У нее есть модели, а с деньгами миссис Даунс она сможет устроиться на новом месте и начать все заново под другим именем. Она, Фрэнсис Притчетт, умна и предусмотрительна, и все сделала правильно.

Она снова взглянула в сторону магазина. Там на фоне усыпанного яркими звездами неба над крышами висело дымное облако, похожее на грозовую тучу.

Марселина увидела пламя и несколько мгновений смотрела на него, не в силах поверить своим глазам, а потом закричала:

— Люси!

Кливдон рывком поставил ее на ноги и теперь тащил за собой к двери. Сверху доносились крики. Наверное, там услышали шум или почувствовали запах дыма.

— Все на улицу! — закричал Кливдон. — Вон из дома!

Топот и грохот наверху.

— Все вон! — рявкнул он.

Марселина рванулась к лестнице.

— Люси! — крикнула она. Сверху был слышен шум. — Почему они не выходят? — Неужели огонь распространился так быстро? Они в ловушке? Люси!

Но герцог упорно волок ее по коридору к выходу.

— Нет! — завизжала она во весь голос. — Там моя дочь!

— Они спускаются, — сказал он.

Потом и она услышала шаги по лестнице и возбужденные голоса.

За ее спиной снова взревел герцог:

— Все вон из дома! Нуаро, ради Бога, поторопись! Выводи всех!

В темном наполненном дымом коридоре ничего не было видно. Но Марселина различила голоса сестер, Люси и Милли.

Кливдон с силой толкнул ее.

— Быстро на улицу! — крикнул он.

Она вышла, и только когда все собрались вместе, обнаружилось, что Люси с ними нет.

— Где Люси? — вскрикнула Марселина, оглядываясь на охваченных паникой соседей, жавшихся в отдалении.

— Она же была с нами.

— Она только что была здесь.

— Я держала ее за руку, мадам, — сказала Милли, — но она вырвалась. Я думала, девочка побежала к вам.

Нет! Нет! Взгляд Марселины метнулся к полыхающему зданию. Она содрогнулась от мысли, что девочка может оказаться внутри.

— Люси! — снова крикнула она. Сестры, плача от страха, тоже звали племянницу. Улица стала заполняться зеваками. Взгляд Марселины жадно шарил по толпе. Но малышки нигде не было. Да и не могло быть. Люси боится темноты. И никогда не побежала бы к толпе незнакомых людей.

— Кукла, — прорыдала Софи. — Она хотела взять с собой куклу. Но не было времени.

— Но она же не могла вернуться! — в панике воскликнула Леони.

Марселина рванулась обратно к горящему зданию. Сестры схватили ее за руки. Она отчаянно сопротивлялась.

Пламя бушевало в окнах. Торговый зал превратился в костер.

— Люси! — истошно закричала Марселина и без сил опустилась на тротуар. — Девочка моя!

Кливдон пересчитал всех по головам, когда они выходили из двери, и уверился, что женщины спасены.

Но едва он сам вышел на улицу, как услышал крик Нуаро, зовущий ребенка.

Нет. Милосердный Господь, только не это! Не дай ей погибнуть в огне.

И он побежал обратно в пылающее здание.

— Люси! — крикнул он. — Эррол!

Огонь быстро распространялся по первому этажу и прорывался на второй. Вокруг стоял адский шум — пламя ревело, шипело, трещало. В дыму не было видно даже лестницы. Герцог нашел ее на ощупь, по памяти, и взбежал вверх по ступенькам.

— Люси! Эррол!

Он звал и звал ее, продвигаясь вперед по коридору и заглядывая во все двери. Здесь все было в дыму. И лишь в самом конце коридора он услышал испуганный крик:

— Мама!

— Люси! Где ты, малышка?

— Мама!

Дым стал уже густым и удушающим. Кливдон почти ничего не слышал, оглушенный ревом пламени. И едва не упустил ее. Окажись он на этом месте мгновением раньше или позже, он не услышал бы сдавленного крика. Но откуда он донесся?

— Люси!

— Мама!

Кливдон начал безумные, неистовые поиски. Он всматривался в густой дым, прислушивался, шарил руками и, в конце концов, нащупал низкую дверь. Это была каморка под лестницей, ведущей на третий этаж. Должно быть, Люси играла здесь раньше, или пряталась, или эта дверь оказалась первой, которую она сумела найти.

Он распахнул дверь.

Темнота. Тишина.

Нет, молю тебя, Господи, не дай ей умереть. Пусть у меня будет шанс! Пожалуйста!

Тут он и увидел крошечную фигурку, скорчившуюся в углу.

Герцог поднял ее и прижал к груди. Малышка так же сильно прижимала к груди куклу. И дрожала всем телом.

— Все в порядке, — сказал Кливдон. Его голос был сиплым от дыма и страха. Девочка уткнулась лицом в его сюртук и заплакала.

Он чмокнул ее в измазанную сажей макушку.

— Все будет в порядке, — пообещал он. — Поверь мне.

Все должно быть хорошо, пообещал он себе. Она не погибнет. Он не позволит.

За его спиной бушевал огненный смерч, быстро продвигавшийся к ним.

Марселина боролась изо всех сил, но ей не позволили вернуться за Люси. А теперь уже слишком поздно.

Пожарные приехали быстро. Из толстого шланга на горящий магазин лилась струя воды, но огонь не унимался. Единственное, что можно было сказать с уверенностью: если повезет, огонь не распространится на соседние здания.

Что же касается ее…

Никто и ничто не могло уцелеть в огненном аду. Она тоже не хотела жить, но ей почему-то не позволили вернуться.

Ей было плохо, так плохо, что не держали ноги. Она опустилась на колени и, обхватив себя руками, стала раскачиваться из стороны в сторону. Ее била дрожь. Плакать она не могла. Боль угнездилась слишком глубоко, чтобы ее можно было выплакать. Марселине еще не приходилось испытывать подобных чувств. Хотя она уже теряла близких людей. Папа, мама, Чарли, кузина Эмма… Потеряв их, она испытала обычную скорбь. А сейчас ей не хотелось жить и она молила Бога о смерти, как о величайшей на свете милости.

Марселина смутно понимала, что сестры где-то рядом. Они пытаются поднять ее, гладят по голове. И рыдают.

Кливдону пришлось принимать решение в считанные секунды, и он отказался от мысли о спуске по лестнице. Огонь двигался с задней части магазина к фасаду здания, придерживаясь его западной стороны. Это означало, что самое сильное пламя могло ожидать их у подножия лестницы. Поэтому герцог пошел другим путем — к задней части здания по коридору, в котором нашел Люси. Он искренне надеялся, что пол выдержит. Над торговым залом и смежными с ним комнатами, переполненными горючими материалами, огонь должен быть сильнее.

В любом случае риск был огромен.

— Держись крепче, — сказал он Люси, — и не смотри по сторонам. — Ее ручонки обвили его шею, а личико она уткнула в шейный платок. Девочка так и не бросила куклу, и теперь герцог чувствовал, как одна из ее конечностей врезалась ему в ключицу. Ему хотелось разбить, разорвать проклятую куклу на мелкие кусочки за ту беду, которой она стала причиной. Но Люси нужна была эта игрушка, и Кливдон решил, что это наименьшая из теперешних проблем.

Он пошел по коридору, стараясь двигаться вдоль стены, потому что ничего не было видно. Он помнил, что в процессе поисков краем глаза заметил заднюю дверь, ведущую на первый этаж. Ему необходима только задняя лестница и окно. Или хотя бы только окно. Маленькое окошко.

Кливдон дошел до конца коридора, и его вытянутая рука наткнулась на стену.

Нет. Здесь выхода нет.

Дым стал гуще, жар казался нестерпимым. Крепко держа Люси, Кливдон пошел обратно, шаря рукой по стене, и наконец почувствовал под рукой деревянную раму. Открыть окно он даже не пытался.

— Держись очень-очень крепко, малышка, — сказал он. — Не смотри по сторонам и не отпускай меня, что бы ни случилось.

И он ударил по окну изо всех сил. Он бил снова и снова, вышибая стекла и поперечные планки. Ночь была темной, и он осторожно выглянул в окно, опасаясь увидеть, как велико расстояние до земли. Но тут удача ему улыбнулась. Прямо под окном он увидел очертания массивной стены, окружающей двор. Обхватив Люси так, чтобы защитить ее от осколков стекла, Кливдон забрался на подоконник, перепрыгнул на стену, потом на крышу уборной, пристроенной к стене с другой стороны, а оттуда до земли уже было рукой подать. Воздух оставался дымным, но сквозь дым герцог разглядел тусклый свет уличного фонаря.

Да, мысленно сказал он. Кажется, мы спасены.

У него перехватило дыхание, к глазам подступили слезы. Бережно держа маленькую девочку, которую он боялся не найти в этом аду, его светлость герцог Кливдон заплакал.

Марселина настолько погрузилась, утонула в горе, что не замечала ничего вокруг.

Но в какой-то момент она почувствовала, что атмосфера вокруг изменилась. И причитания людей вроде бы прекратились? Или их просто заглушили звуки тушения пожара. Хотя на улице стало относительно тихо, и она отчетливо слышала бульканье льющейся воды, шипение гаснущего пламени и крики пожарных.

Тут стихли даже их голоса, и кто-то вдруг громко закричал:

— Смотрите! Смотрите туда!

Опять послышался шум, но только голоса теперь были радостными.

Марселина почувствовала, что ее поднимают на ноги. Открыв глаза, она в первое мгновение решила, что грезит наяву. Потрясла головой, закрыла глаза и снова открыла. Неужели это не сон?

Это Кливдон, а на руках у него — Люси.

Жива?

Женщина не могла заставить себя сдвинуться с места. Ноги отказались ей повиноваться. Она все стояла, покачиваясь, словно только что восстала из мертвых.

Кливдон возник из ночного кошмара — за ним виднелись черные обгоревшие руины, временами в окнах вспыхивали языки пламени.

Герцог подошел к ней. Его большая ладонь все еще прикрывала головку Люси. Девочка обхватила его за шею и уткнулась лицом в грудь. А когда он приблизился, Марселина увидела между ним и девочкой куклу. Люси крепко прижимала куклу к себе и к нему.

Она жива.

— О, — выдохнула Марселина, лишившись дара речи.

Герцог остановился и взглянул на ребенка, которого только что спас. Он убрал руку, прикрывающую ее головку, и спокойно проговорил:

— Все в порядке, Эррол. Ты самая храбрая девочка из всех, которых я когда-нибудь встречал. Теперь можешь открыть глаза.

Отдавая ребенка матери, Кливдон хрипло сказал:

— Я велел ей не смотреть по сторонам. Мне казалось, что лучше ей всего этого не видеть.

Но он-то все видел. Герцог несколько минут назад смотрел в лицо ужасной смерти, чтобы спасти ее дочь.

— Спасибо, — сказала Марселина. Лишь произнеся это слово, она поняла, насколько оно не соответствует обстановке. Оно не смогло выразить даже малой толики той безмерной благодарности, которую она испытывала к мужчине, вернувшему ей жизнь и счастье. Но других слов не существовало. Были только чувства, навеки поселившиеся в ее сердце.

Магазин превратился в черные руины. Запах гари ощущался и на Чансери-лейн, и на Флит-стрит.

Все могло быть хуже, говорили люди вокруг. Ветер не дал пожару перекинуться на соседние дома, да и пожарные приехали быстро.

Герцог понимал, что все могло быть намного, неизмеримо хуже. Они могли потерять ребенка.

Люси сидела на руках у матери, а Марселина ходила с ней взад-вперед по улице, то и дело посматривая на руины магазина.

Ее сестры стояли под фонарем рядом с кипой каких-то вещей. Вероятно, это все, что им удалось спасти из горящего дома. Кливдон видел, что они переводят взгляды с магазина на Нуаро и опять на магазин, и в глазах их было отчаяние. Рыжеволосая сестра держала в руках куклу.

Они потеряли все свои ткани, кружева, ленты — самую дорогостоящую часть своего бизнеса. Они потеряли записи и инструменты. Иными словами, они лишились всего.

Но ребенок остался жив.

Герцог видел, что в толпе уже появились журналисты. Их всегда можно узнать по внимательным лицам и измазанным чернилами пальцам. Он должен остаться незамеченным. Ночь темная, дым сделал ее еще темнее, если повезет, его никто не узнает. Но он не мог заставить себя уйти от трех женщин и маленькой девочки, оставшихся на улице — без дома, без денег. Он сомневался, что из сгоревшего здания что-то можно будет спасти.

Хотя у них есть страховка на случай пожара — иначе пожарные не приехали бы. Да и Нуаро практична сверх всякой меры. У нее наверняка есть деньги — в банке, или вложены во что-нибудь.

Но только деньги в банке не обеспечат им крышу над головой этой ночью, да и она вряд ли скопила так много, что сумеет восстановить свой бизнес за короткое время.

Кливдон еще некоторое время стоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, убеждая себя, что не может больше здесь оставаться. Он и так уже обесчестил свою дружбу с Кларой, предал ее любовь. Но ведь об этом известно только ему и Нуаро. То, чего Клара не знает, никак не может ей повредить.

Найди способ им помочь, посоветовал он себе. В конце концов, существуют разные пути. Можно оказать помощь и не привлекая к себе внимания. Да и дурная слава повредит Марселине.

Он вспомнил, что крикнула Марселине та, другая женщина, убегая из магазина. «Все знают, что ты — шлюха герцога. Всем известно, что ты задираешь перед ним юбки прямо под носом у его невесты».

Не забыл он и то, что Нуаро говорила ему раньше: какая уважающая себя дама возьмет под свое покровительство портниху, которая совратит ее мужа?

Пора уходить, решил герцог, давно пора. Чем скорее он уйдет, тем быстрее направит помощь.

Марселина устала, очень устала. Что теперь будет? Куда они пойдут?

Она обязана знать, что делать, но ее мозг словно оцепенел. Она могла только прижимать к себе дочь и смотреть на черные руины своего бизнеса, своего дома, жизни, которую она с таким трудом построила для своей семьи.

— Дай ее мне, — предложила Софи. — Ты едва держишься на ногах.

— Нет! — Люси все еще дрожала и не сказала ни слова с тех пор, как Кливдон вынес ее из огня.

— Иди ко мне! — Софи протянула руки к девочке. — Эррол, иди к тете Софи. Пусть мама немножко отдохнет.

Люси подняла головку.

— Иди ко мне! — повторила Софи.

Девочка потянулась к ней, Софи взяла ее на руки и стала ходить взад-вперед, шепча что-то успокаивающее.

— Все в порядке, — время от времени громко повторяла она. — Мы теперь в безопасности.

Леони поддержала сестру:

— У нас есть страховка. У нас имеются деньги в банке. Но самое главное — мы все живы.

Совершенно верно, подумала Марселина. Они все живы. Люси жива и не пострадала. А все остальное…

Но будет очень трудно. Их страховка покроет не все. И денег в банке недостаточно. Придется начинать все сначала. Опять.

Леони обняла сестру за плечи. Марселина не могла плакать, хотя и желала этого. Слезы приносят облегчение. Но, увы, их не было. Она могла только положить голову на плечо сестры и крепко зажмуриться. У нее есть дочь, сказала она себе. У нее есть сестры. Сейчас это самое главное.

Но все же они не могли так долго оставаться на улице. Что предпринять? Она подняла голову и расправила плечи.

— Надо добраться до гостиницы, — предложила Марселина, — и послать за Белчером. — Белчер был их поверенным.

— Да, конечно, — подхватила Леони. — Он даст нам денег на первое время. Хватит, чтобы заплатить за жилье.

Район Лондона, где они находились, был вотчиной юристов. Контора их поверенного находилась совсем рядом. Вопрос лишь в одном — будет ли он в конторе в такое время.

— Да, мы так и сделаем, — сказала Марселина. — Софи, дай мне Люси. Ты должна поговорить с репортерами и найти бумагу и карандаш, чтобы написать записку Белчеру. Кажется, я видела в толпе твоего друга Тома Фокса.

Прижимая к груди дочь, она поискала глазами издателя «Морнинг спектакл».

Толпа зашевелилась и расступилась. Из тени появился герцог Кливдон. За ним по пятам бежал Том Фокс.

— Ваша светлость, я уверен, нашим читателям будет чрезвычайно интересно узнать о вашем героическом поступке.

— Фокс! — закричала Софи. — Именно ты мне и нужен.

— Но его светлость…

— Дорогой, ты же знаешь, он не станет разговаривать с такими, как ты. — И Софи увела репортера в сторону.

Кливдон подошел к Марселине.

— Вы должны пойти со мной, — сказал он.

— Нет!

— Вы не можете оставаться здесь.

— Мы пошлем за нашим поверенным, — объяснила она.

— Вы пошлете за поверенным завтра, — сказал герцог. — Сейчас уже почти полночь. Он давно ушел домой. А вам всем необходимо место, где можно поспать. И какая-нибудь еда.

— Вы должны немедленно уйти, — понизив голос, попросила Марселина. — Софи будет удерживать Фокса, сколько сможет, но вы дали репортерам слишком хороший повод для разговоров. И она не сможет держать его вечно.

— Тогда мы не должны терять время, — заявил Кливдон и протянул перемазанные сажей руки к Люси. — Эррол, ты бы хотела посмотреть мой дом?

Люси подняла головку с плеча Марселины.

— Т-там есть к-карета? — спросила она. Ее голосок дрожал, но она говорила!

— У меня много карет, — сказал он. — Но чтобы туда добраться, нам придется найти наемный экипаж.

— А к-куклы?

— Есть, — сказал герцог. — И даже кукольный домик.

— Д-да, — сказала Люси. — Я пойду.

Она легко перебралась на руки к герцогу.

— Кливдон, — начала Марселина и замолчала. Как она могла выказывать ему недовольство, если он только что спас жизнь ее дочери. — Ваша светлость, это неразумно.

— И неудобно, — согласился герцог, — но другого выхода нет.

И он быстро пошел прочь, унося ее дочь.

 

Глава 11

Как и его теперешний владелец, Кливдон-Хаус был чужд условностей. В то время как другие знатные семейства покидали жилища своих предков на берегу реки и перебирались западнее — на Мейфэр, а коммерческие предприятия брали то, что бросила знать, графы и герцоги Кливдоны упрямо оставались на одном и том же месте. Один из последних дворцов на берегу реки, Кливдон-Хаус разместился в юго-западном конце улицы, неподалеку от Чаринг-Кросс. Это был огромный особняк, построенный в стиле Якова I, с башенками и богато украшенным входом. Над воротами находился эркер, а еще выше — арка, на которой стоял лев, поднявший голову к небу. Марселина много раз проезжала мимо во время различных деловых поездок.

Внутри особняк оказался еще внушительнее, чем снаружи. За выложенным мраморными плитами вестибюлем находился огромный зал, в противоположном конце которого — предположительно в миле от входа — виднелась устланная темно-красным ковром мраморная лестница, медная балюстрада которой издалека казалась сделанной из золотого кружева. Черные, увенчанные бронзовыми капителями колонны выделялись на фоне желтых мраморных стен.

Когда Марселина и ее семейство, испытывая изрядную неловкость, прошли вслед за Кливдоном мимо разинувшего рот швейцара в зал, им навстречу вышел величавый, державшийся очень прямо человек, на котором, в отличие от прочих слуг, не было ливреи. Точнее, он не вышел, а возник перед ними, материализовался из воздуха.

— А вот и Холидей, — сказал Кливдон, — мой дворецкий.

Холидей, очевидно, приученный к эксцентричным поступкам герцога, лишь на мгновение широко раскрыл глаза, глядя на измазанное лицо хозяина, его рваную и почерневшую одежду, на грязного оборванного ребенка у него на руках.

— Был пожар, — кратко объяснил Кливдон, — эти леди остались без крова.

— Понимаю, ваша светлость.

Все еще держа Люси на руках, герцог знаком отозвал дворецкого в сторону, и они тихо заговорили. Марселина не слышала ни слова и из-за крайней усталости решила не вмешиваться. Она только заметила, что Холидей ушел — разговор окончился. По пути он сделал знак державшемуся в отдалении лакею, который приблизился, выслушал приказ и поспешил прочь. Прошло не более двух минут и повсюду забегали слуги.

Подошел Кливдон.

— Скоро все будет готово, — сказал он. — Холидей и миссис Майклс, моя домоправительница, позаботятся о вас. Ну а я вынужден, как вы сами понимаете, вас покинуть. — Он вернул Люси матери и исчез в одной из боковых комнат.

У Марселины даже не было времени удивиться его внезапному уходу — впрочем, чему тут было удивляться? Она понимала, что герцог должен отделиться от них, показать, что он всего лишь предоставил погорельцам убежище. Это филантропия. Ничего личного.

Вероятно, поэтому слуги отнеслись к ним с такой добротой, предположила Марселина.

Провожая женщин вверх по лестнице, экономка миссис Майклс успевала все: рассказывать гостям о родственниках герцога, показывать наиболее примечательные предметы мебели и произведения искусства, отдавать приказы горничным и слугам. Вскоре в комнатах уже весело горели камины, была принесена чистая одежда, над горячими ваннами поднимался ароматный парок.

Конечно, слуги не могли скрыть любопытство относительно очень уж необычных гостей его светлости, но все же приняли их достаточно спокойно.

А когда Марселина запротестовала, объяснив, что предназначенная для нее комната вполне подойдет им всем — тем более что она была такого же размера, как весь их погибший магазин, — миссис Майклс была откровенно шокирована.

— Мы не хотим причинять неудобства, — объяснила Марселина. — Это же всего на одну ночь. — Кровать была огромной. А все три сестры вместе с Люси нередко спали на значительно меньшем ложе.

— Мы не обсуждаем приказы его светлости, — сообщила миссис Майклс. — Все комнаты готовы. Там всего лишь разводят огонь. Его светлость особо подчеркнул, что простуда после перенесенных вами испытаний, была бы чрезвычайно опасна. Стрессовые ситуации, вроде той, что вам пришлось пережить, ослабляют организм. Герцог особенно беспокоился о маленькой девочке.

Взгляд экономки переместился на Люси, которая, забыв о робости, ходила по комнате, разглядывая обстановку.

— Его светлость сказал, что вам потребуется няня для девочки.

Милли исчезла сразу после того, как Кливдон вынес Люси из горящего дома. Поскольку именно няня позволила Люси сбежать, она, вероятно, решила ускользнуть, опасаясь последствий.

— В этом нет никакой необходимости, — снова запротестовала Марселина. — Я справлюсь сама.

Миссис Майкл вздернула брови.

— Мне известно, мадам, что вам сегодня пришлось многое пережить. А у нас есть Мэри и Сара. — Она сделала знак рукой. От толпы слуг отделились две молодые девушки, подошли и сделали реверанс, словно Марселина была не жалкой лавочницей, а важной персоной. — Они прекрасно умеют обращаться с детьми, поверьте мне. Мэри и Сара позаботятся о мисс Нуаро, а вы тем временем немного отдохнете. Кроме того, его светлость особенно подчеркнул, что юная леди должна увидеть кукольный домик леди Элис. — Понизив голос, она добавила: — Его светлость сказал, что кукольный домик поможет ребенку отвлечься от воспоминаний о катастрофе.

Женщина подошла к Люси и, склонившись к ней, спросила:

— Разве его светлость не обещал вам кукольный домик, мисс?

— Кукольный домик? Да, его светлость говорил о нем, — серьезно ответствовала Люси и показала экономке измазанную куклу, которая едва ее не погубила. — А Сюзанне необходима ванна.

— Значит, она ее получит, — невозмутимо проговорила экономка. — Может быть, и вы хотели бы принять ванну? А потом съесть легкий ужин? Для этого вам следует пройти с Сарой и Мэри. Они о вас позаботятся.

Люси покосилась на Марселину.

— Можно мне пойти с ними, мама? — Марселина внимательно посмотрела на горничных. Она не сомневалась, что девушки позаботятся о Люси. Малышка уже оправилась от пережитого. К ней вернулась детская непосредственность. И хотя она была грязной и оборванной, большие голубые глаза сияли, производя обычное чарующее впечатление на окружающих. Очень скоро эти две девушки станут с радостью выполнять любой ее каприз.

— Да, иди, — вздохнула Марселина.

Она хотела сказать горничным, что не следует потакать всем прихотям маленькой хитрюги, но решила, что это будет пустым сотрясанием воздуха. Они все равно станут нянчиться с Люси и во всем потакать ей, а она — поступать как ей вздумается. Но все же ей сегодня пришлось многое пережить, так что пускай ее чуть-чуть побалуют. А кукольный домик отвлечет ее от мыслей о случившемся. В любом случае ведь все это только на одну ночь, сказала себе Марселина, провожая глазами Люси и горничных. А пока Люси поиграет в принцессу, она воспользуется передышкой и подумает, как ей жить дальше.

Было бы проще, не будь она сейчас под крышей Кливдона, где все окружающее напоминало о том, кем он был… не считая того, что он был самым желанным в мире мужчиной, который, пусть всего на один краткий миг, принадлежал ей.

Все это ерунда, убеждала себя Марселина. Похоть и ничего больше. С самого начала, с их первой встречи она хотела его, а он — ее. И вот она получила его, но результат оказался не таким, как она надеялась.

Впрочем, какая разница, на что она надеялась. Кливдон не просто желанный мужчина. Он — герцог, а она — лавочница. Она никогда не станет для него кем-то большим, чем простой любовницей. И следует отметить, что все ее предки — женщины — с радостью бы заняли это положение. Но кроме семьи, о которой следует заботиться, у нее есть стремления. Все, чего она достигла, она добилась сама, и намеревалась достичь еще большего. Она должна вернуться к работе, которую любила.

А все, что было между ней и герцогом, кончено. Осталось в прошлом.

Ей надо думать о будущем.

Им необходимо найти жилье и место для работы. Софи придется немедленно разобраться с газетчиками. Их история — сенсация, и ее необходимо постараться обратить на пользу делу. Хотя, может быть, уже поздно. Марселина подумала о газетных заголовках, которые вполне может увидеть уже завтра, и тяжело вздохнула. Героический поступок герцога — да, конечно, он ворвался в горящий дом, чтобы спасти ребенка. Но потом газеты начнут гадать, как он там оказался в такой час… с какой стати отвез их всех к себе домой… и что подумает об этом его невеста…

— Боже мой! — громко вскрикнула Марселина и схватилась за голову.

— Что? — встрепенулась Софи. — Беспокоишься о Люси? Но мне кажется…

— Люси здесь ни при чем, — воскликнула Марселина. — Леди Клара! Ее платье! Что мы будем делать?

Притчетт ворвалась в свое жилище и принялась спешно паковать вещи. Она рассказала квартирной хозяйке выдуманную историю об умирающей родственнице и наняла экипаж, который доставил ее в гостиницу «Золотой крест» на Чаринг-Кросс. Оттуда она отправила записку миссис Даунс, в которой сообщила, что намерена уехать следующим экипажем в Дувр, и если миссис Даунс что-то от нее надо, пусть поспешит. Экипаж королевской почтовой службы уже ушел, но если все пойдет как надо, она сможет уехать на перекладных, чтобы не дожидаться следующего.

Миссис Даунс не заставила себя долго ждать. Первым делом она дала понять, что ей не нравится, когда ее вызывают в такой поздний час в гостиницу, и еще больше не нравится вести дела во дворе. Мимо них, несмотря на ночь, сновали кучера, носильщики и слуги, проезжали экипажи, грумы проводили лошадей. Здесь же крутились проститутки, ищущие клиентов, и сводницы, высматривающие невинных деревенских девушек. Притчетт, игнорируя недовольство женщины, перешла сразу к делу:

— Мне удалось достать больше, чем я рассчитывала. Я наткнулась на ее портфолио, который они обычно держат под замком. — И она достала рисунки.

Миссис Даунс сделала вид, что они ее вовсе не интересуют.

— Я уже слышала о пожаре, — сказала она и пожала плечами. — С ней все кончено. Эти рисунки больше никому не нужны.

Притчетт аккуратно убрала рисунки обратно в папку.

— Дело ваше. Только вы глубоко ошибаетесь. У нее есть страховка и деньги в банке. Через несколько недель она вернется в бизнес. Мадам — самая упорная женщина в Лондоне. Если не хотите, я возьму все это с собой. Рисунки мне помогут занять очень хорошее положение в провинции. Они очень ценные — на вес золота. И они помогут мне больше, чем ваши двадцать гиней. Да, пожалуй, так я и сделаю.

— Ты сказала, двадцать гиней, — встрепенулась миссис Даунс.

— Это была цена за альбом с эскизами, — буркнула Притчетт. — Портфолио стоит в два раза больше. Но вы меня разозлили. За это еще десять гиней. Но все равно я, пожалуй, вам его не продам.

— Я могу донести на тебя. За поджог вешают.

— Попробуйте. А я скажу, что вы меня наняли, — заявила Притчетт. — Короче, хватит разговоров. Вот мой экипаж. — Она указала на въехавшую во двор карету. — Пятьдесят гиней. Сейчас или никогда.

— Я не ношу с собой таких сумм.

Притчетт засунула папку под мышку, взяла саквояж и пошла к карете. Мысленно она считала шаги. Один, два, три, четыре, п…

— Подожди!

Притчетт остановилась, но не оглянулась.

Миссис Даунс подошла к ней, выхватила папку и сунула в руку очень большой кошелек. Через несколько минут Притчетт уже входила в контору, чтобы купить место в экипаже.

Марселина спала плохо.

Накануне она наблюдала, как одна из горничных купала Люси, а другая в это время купала куклу — аккуратно обтерла ее губкой, тщательно вымыла всю сажу из волос, и все это совершенно невозмутимо, как будто делала обычную работу. Девушки отправили в стирку платье куклы вместе с одеждой Люси. Потом Люси пошла смотреть кукольный домик. К этому времени уже три горничные желали присматривать за ней. Они поставили изящную маленькую кроватку в комнату, смежную со спальней Марселины. Там девочке предстояло спать.

С ее ребенком было все в порядке, она находилась в полной безопасности — наверное, в большей безопасности, чем дома, но все равно Марселине снились кошмары. Ей казалось, что девочка погибла в пожаре, и она, ее мать, добралась до дверей ада, горюя о дочери, и там услышала ужасный смех, прежде чем перед ее носом захлопнулась дверь.

На следующее утро, когда горничная принесла горячий шоколад, Марселина обнаружила, что проснулась позже обычного.

Отказавшись от шоколада, она вскочила.

— Где мои сестры?

Накануне они договорились встать в половине седьмого. Швеям было велено явиться на работу в восемь, значит, сейчас они уже пришли и нашли обугленные руины.

— Миссис Майклс велела нам не беспокоить вас, миссис Нуаро, — сказала девушка. — Но мисс Люси все время спрашивала о вас, и мне было приказано вас разбудить.

Нуаро не ворвалась в столовую и не казалась более взволнованной или расстроенной, чем обычно. Ее волосы, как всегда, были чуть растрепанными, но теперь Кливдон точно знал, что эта прическа была тщательно продуманной. Что бы ни случилось, эта женщина всегда оставалась иконой стиля.

Но ее лицо было бледным, под глазами залегли тени. Вероятно, она плохо спала. Герцог тоже спал плохо и пробудился в унынии.

Однако, спустившись к завтраку и обнаружив Люси, которая с помощью лакея Джозефа исследовала содержимое буфета, он не мог не улыбнуться. И на душе сразу стало легче.

Теперь она сидела справа от него на стуле, на который была уложена стопка подушек, и намазывала на хлеб масло и джем. Кукла сидела рядом с ней на другом стуле, на который тоже были уложены подушки.

— А вот и твоя мама, — сказал он, ощутив, как сильно забилось сердце. Ну что за глупость! Он ведет себя как мальчишка, увидевший свою первую возлюбленную.

Нуаро подошла к дочери, погладила ее по голове и поцеловала в лоб.

— Доброе утро, мама, — весело отозвалась Люси. — Мы собираемся после завтрака покататься в карете. Там на буфете очень хороший завтрак. Джозеф поможет тебе поднять крышки. Там есть яйца, бекон, всякий хлеб и пирожные.

— У меня нет времени завтракать, — сказала Нуаро. — Как только твои тетушки будут готовы, мы немедленно уезжаем.

Голубые глаза Люси прищурились, а на личике появилось упрямое выражение, которое Кливдон уже замечал раньше.

— И не надо капризничать, — продолжила Нуаро. — Ты будешь хорошей воспитанной девочкой, вежливо поблагодаришь его светлость за доброту — за все, что он для тебя сделал…

— А вот это уже вовсе ни к чему, — заявил Кливдон. — До вашего появления у нас был очень интересный разговор о кукольном домике. У Люси не было времени поиграть. Вечером ей слишком сильно хотелось спать. И я обещал покатать ее в карете. Не вижу причин для спешки.

В этот момент в столовую вошли обе сестры. Они выглядели чрезвычайно недовольными. Их явно разбудили раньше, чем им хотелось бы, и к тому же они были голодны.

— Мы должны как можно скорее вернуться в магазин и выяснить, можно ли что-нибудь спасти, — сказала Нуаро. — Кто-то должен быть там, чтобы встретить швей, если они еще не разошлись. Надо было вчера предупредить их, но я об этом даже не подумала. А мне без них не обойтись. Мы должны найти новое место для работы. Нам необходимо сшить платье для леди Клары.

Кливдон мысленно поморщился при упоминании о леди Кларе.

— Я рано утром отправил своего поверенного Уорли и довольно много слуг в ваш магазин, — спокойно сказал он. — Они уже сообщили, что стены здания уцелели, хотя повреждения весьма значительны. Но все, что было в магазине, хотя и не сгорело, но почернело и промокло, как я и предполагал. Мы вывезли оттуда несколько железных сейфов, которые поднимут в ваши комнаты, как только отмоют грязь и копоть.

— Поднимут…

— Уорли еще отыскал расчетные книги или что-то в этом роде. — Герцог жестом указал на буфет. — Так что все под контролем. Вы вполне можете сесть и спокойно позавтракать.

— Под контролем? — повторила она, и герцогу показалось, что женщина пошатнулась. Но нет, это игра воображения. Ничто не способно пошатнуть железную Нуаро.

Тем не менее она тяжело опустилась на стул слева от него, напротив Люси.

— Хочешь, я принесу тебе завтрак, мама? — спросила Люси подозрительно сладким голоском. — Джозеф мне поможет. — Она аккуратно положила столовые приборы, вытерла пальчики салфеткой и стала примериваться, как слезть со своего импровизированного трона. Лакей Джозеф помог ей спуститься и послушно направился за ней к буфету, где наполнил тарелку в полном соответствии с ее указаниями.

— Хорошо быть герцогом, — заметила сестра-блондинка.

— Согласен, — усмехнулся Кливдон. — Я живу в доме, достаточно большом, чтобы вместить все ваше предприятие, и я сам этого даже не замечу. У меня армия слуг, которые будут рады сменить сферу деятельности, если появится такая возможность. И у меня есть средства, чтобы помочь вам наладить дело снова, не причинив при этом ни малейшего беспокойства себе.

— Вместить нас? — переспросила Нуаро. — Неужели вы всерьез так считаете?

— Если я правильно понял, время — для вас жизненно важный фактор, — сказал герцог. — Вы не хотите терять бизнес и готовы смириться лишь с тем, что уже произошло. Я проконсультировался с Уорли по этому вопросу. Он считает, что подходящее новое помещение будет найдено в течение нескольких дней. А пока вы можете делать то, что необходимо, здесь. Он и с этим согласился.

— Здесь, — повторила она. — Вы предлагаете, чтобы мы со своим магазином обосновались в Кливдон-Хаусе?

— Это самое простое решение, — сказал герцог.

Он знал, что так оно и есть, обдумывая проблему почти всю ночь. Сосредоточившись на проблемах бизнеса Нуаро, ему удавалось не думать о ней самой.

— Понимаете, я не привык к столь драматическим событиям в своей жизни и поэтому был слишком возбужден, чтобы спокойно уснуть. И раз уж я все равно не спал, то решил занять ум проблемами вашего бизнеса.

Ее темные глаза встретились с его глазами, и Кливдон снова окунулся в воспоминания об их поспешном яростном совокуплении на столе в мастерской, о ее сдавленных криках удовольствия, обжигающем жаре и безумной радости…

— Миссис Майклс поможет вам организовать рабочее пространство, — сказал герцог. — Вы и ваши сестры можете брать мои экипажи и слуг, чтобы закупить все необходимое для выполнения самых срочных заказов. Швеи могут приходить на работу сюда. Если вам понадобятся дополнительные рабочие руки, миссис Майклс подберет швей из числа горничных.

Лицо Нуаро стало белым. Ослепительно-белым. Кажется, именно такой оттенок она не рекомендовала носить Кларе? Ее сестры внимательно наблюдали за ней. Их лица оставались непроницаемыми, и герцог, к своей досаде, не смог определить, встревожены они или обрадованы. Но они, вероятно, почувствовали, что старшей сестре нужна помощь, поскольку блондинка вступила в разговор.

— Мне этот план нравится больше, чем наш, — заявила она. — Марселина собиралась играть в карты, чтобы выиграть деньги на все самое необходимое.

Марселина. Что за имя?

Кливдон почувствовал, как участился пульс, и понял, что безумно взволнован. Какая нелепость! Они пережили страшный шторм, едва не закончившийся кораблекрушением, физическую близость, пожар и сохранили при этом официальные формы обращения. Она для него была «Нуаро», а он для нее — «ваша светлость» или «Кливдон». Но теперь он наконец узнал, как ее зовут.

Он не мог облечь свои мысли в слова.

Марселина. Имя звучало, словно тайна, словно страстный шепот в ночи.

Она — воплощение тайны и обмана, подумал герцог, и, конечно же, будет играть в карты, чтобы выиграть деньги для бизнеса.

— Мы можем послать за Белчером, — вмешалась рыжеволосая сестра. — Он вместе с поверенным вашей светлости составит договор займа.

— Что за чепуха! — поморщился герцог. — Сколько бы ни стоили ваши материалы, это всего лишь малая доля милостыни, которую мы раздаем каждый месяц.

Нуаро — Марселина — покраснела и снова побледнела.

— Нам не нужна милостыня, — громко заявила она и, подавшись вперед, сдавленно добавила: — Я обязана вам жизнью дочери. Но не вынуждайте быть обязанной всем остальным.

Кливдон почувствовал боль в сердце — колющую, сильную. Ему даже пришлось отвести глаза, чтобы перевести дыхание.

Он взглянул на Люси, ребенка, которого он спас.

Нуаро считает, что в неоплатном долгу перед ним. Она не представляет, какой бесценный дар он получил.

Он не смог спасти Элис. Увы, он был очень далеко, когда случилась трагедия. Он знал, что ее уже не вернешь. И спасение этого ребенка ее тоже не вернет.

Но Кливдон знал и другое: когда он вынес Люси живой и невредимой из горящего дома, он почувствовал не только облегчение, но и радость, огромную радость — большей радости он никогда в жизни не испытывал.

Люси с помощью Джозефа опять уселась рядом с ним на стул.

— Это не одно и то же, — сказал герцог, перейдя на громкий шепот. — Вами движет гордыня.

— Моя сестра говорит вполне разумные вещи, — вступила в разговор рыжеволосая. — Мы не можем принимать подарки от вас, ваша светлость. Мы лишились магазина, но пока еще сохранили репутацию.

— К тому же нельзя давать повод для сплетен, — пояснила блондинка. — Наши соперники…

— У нас нет соперников! — воскликнула Нуаро, вздернув подбородок и сверкнув глазами.

Герцог с трудом удержал улыбку.

— Я имею в виду тех, кто воображает себя нашими соперниками, — усмехнулась блондинка. — Они будут рассказывать самые невообразимые истории. И мы не сможем заткнуть им рот.

Кливдон повернулся к Люси.

— Что ты сказала, Эррол?

— Можно я поиграю с кукольным домиком?

— Конечно, дорогая.

А Нуаро он сказал:

— Считайте, что вы заключили сделку. Пусть будет договор займа.

— Спасибо, — сказала Нуаро. Сестры тоже поблагодарили герцога. Повинуясь ее взгляду, они встали. — Могу я пока оставить Люси на попечение слуг, ваша светлость? — спросила она. — Вы ей потакаете, а она и не думает возражать, но у меня сейчас совершенно нет времени прививать ей хорошие манеры. Мы не можем терять ни минуты. Нам необходимо сшить платье леди Кларе сегодня к семи часам вечера.

Герцог недоуменно уставился на женщину.

— Вы шутите? — спросил он. — Ваш магазин сгорел. Ваши покупатели отлично понимают, что вы не сможете выполнить заказы сегодня.

— Это вы не понимаете, — вздохнула Марселина. — Леди Кларе нечего надеть в «Олмак» сегодня вечером. Я выбросила всю ее одежду. Она должна получить это платье. Я обещала.

Кливдон-Хаус находился в состоянии, которое герцог осторожно назвал контролируемым хаосом.

Повсюду бегали слуги. Одни вносили вещи, которые женщины купили рано утром — рулоны тканей и коробки с неизвестным содержимым, а другие сновали из одной части дома в другую с записками, едой и разными необходимыми мелочами.

Ближе к полудню прибыла стайка швей. Девушки были явно ошарашены роскошью обстановки, но потом скрылись в одной из комнат на втором этаже, выделенной им под временную мастерскую, и приступили к работе.

Рыжеволосая красотка — оказалось, что ее зовут мисс Леони Нуаро — заверила его, что к завтрашнему дню все наладится. Она не единожды поблагодарила его за спасение бухгалтерских книг и только улыбнулась, когда он заявил, что ничего такого не спасал. И вообще он не отличит бухгалтерскую книгу от книги проповедей, поскольку ни разу не заглядывал ни в ту, ни в другую.

Блондинка — мисс Софи Нуаро — позаимствовала бумагу, ручки и чернила, чтобы написать объявления в газеты. Герцог предложил ей воспользоваться для этого своим личным кабинетом, поскольку мисс Леони сказала ему, что Софи нужна тишина, а в их мастерской слишком шумно, все время снуют люди и Марселина громко отдает распоряжения направо и налево.

Кливдон удалился в библиотеку. Сначала он подумывал вообще сбежать из дома, но потом решил, что это будет безответственностью. Он все это затеял и должен через это пройти. Как выяснилось, его присутствие требовалось чаще, чем он предполагал. Постоянно возникали вопросы, на которые мог ответить только он, и проблемы, которые решить мог только он. Как правило, к нему заходила одна из сестер, потому что сама мадам была очень занята — или намеренно держалась от него в стороне. Временами являлись миссис Майклс и даже Холидей. Оказалось, что даже его главные всеведущие слуги могут зайти в тупик.

Но истина заключалась в том, что Кливдон и не хотел никуда уходить. Ему было в высшей степени интересно происходящее вокруг. Его часто видели стоящим в дверях библиотеки и наблюдающим за суетой. Он бы с удовольствием последил, как женщины шьют платье Клары, но мисс София тактично не допустила его в мастерскую. Швеи не смогут работать, сказала она, в присутствии герцога. Даже ливрейный лакей повергает их в трепет.

Кливдон все еще сомневался, что платье будет готово в срок. Ткани и фурнитура были доставлены только во второй половине дня, и, как он понял из обрывков разговоров, работа предстояла очень большая и кропотливая.

А пока он сидел в библиотеке и листал номер женского журнала, оставленный кем-то из тетушек. Услышав приближающиеся шаги, он поспешно убрал журнал в ящик.

Открылась дверь, и Томас доложил о приходе лорда Лонгмора. Гость нетерпеливо оттолкнул лакея и ворвался в библиотеку, сверкая глазами.

— Ты спятил? — воскликнул он.

Томас удалился.

— Добрый день, Лонгмор, — сказал Кливдон. — С моим здоровьем все в порядке, спасибо. Но, к несчастью, похоже, ты бредишь. У тебя нет лихорадки? Надеюсь, это не заразно. Понимаешь, у меня в доме сейчас довольно много народа, и мне бы не хотелось, чтобы все они слегли.

— Не болтай чепухи! — поморщился Лонгмор. — Прочитав сегодняшние утренние газеты, я решил, что все это идиотские фантазии репортеров, как и россказни о диких сценах с темпераментной портнихой. И я попытался убедить в этом маму, которая, как ты сам понимаешь, в бешенстве.

Кливдон вернулся с неба на землю. Не просто вернулся. Рухнул.

За всеми событиями он как-то позабыл о леди Уорфорд. Но, с другой стороны, в чем, собственно, разница? И вообще, с какой стати они следят за каждым его шагом?

— Я пришел не только из-за мамы, — продолжил вещать Лонгмор. — Я должен был сам понять, чем занят мой друг. И что же я увидел, когда вошел в дом? В действительности, газеты, не говоря уже о моей матери, недооценили происшедшее. Оказывается, мой лучший друг поселил трех незамужних особ не в уединенном коттедже в Кенсингтоне, а в доме своих предков! А с ними еще полдюжины странных женщин. И его слуги в поте лица своего, словно угольщики в шахте, обслуживают лавочниц! Своими собственными глазами я видел Холидея, несущего бельевую корзину! Подумать только! Бельевую корзину.

Дворецкий надзирал за хозяйством. Он вел бухгалтерские книги и выполнял функции секретаря. Он отдавал приказы. И уж точно ничего не носил тяжелее ручки или чернильницы. И если Холидей действительно взял в руки бельевую корзину, то исключительно ради своего развлечения, или чтобы был повод удовлетворить свое любопытство, заглянув в комнату к незнакомкам.

А Лонгмор все не мог успокоиться.

— Я знаю, что ты любишь пренебрегать условностями, — сказал он, — но не до такой же степени. Не важно, что думает мама, но как я теперь посмотрю в глаза сестре?

— Забавно, — сказал Кливдон.

— Забавно???

— Дело в том, что все эти женщины здесь только ради твоей сестры, — усмехнулся Кливдон. — Они подрядились сшить Кларе какое-то необыкновенное платье, которое она наденет на сегодняшний бал. Похоже, они относятся к обещанию сшить платье, как мы с тобой — к долгу чести.

— Да черт с ним, с платьем! — завопил Лонгмор. — Ты накурился опиума? Перепил абсента? У тебя жар? Или ты подхватил дурную болезнь? Но что-то явно повлияло на твои мозги. Эта портниха…

— Которую из них ты имеешь в виду? — спокойно поинтересовался Кливдон. — Их три.

— Не смей играть со мной! — Лонгмор перешел на визг. — Видит Бог, ты способен вывести из терпения всех святых и мучеников, вместе взятых! Ты доведешь меня до греха! Я не позволю тебе обманывать сестру. Ты не…

Он замолчал, поскольку распахнулась дверь и в комнату поспешно вошла мисс София Нуаро.

— Ваша светлость, позвольте…

Она не договорила, очевидно, с опозданием заметив Лонгмора. Хотя, скорее, она заметила его в ту же секунду, когда вошла в дверь, если не раньше. Кливдон подозревал, что обе сестры обладают таким же запасом хитрости и коварства, как старшая. Кто знает, возможно, мисс София вошла специально, чтобы прервать гневный монолог Лонгмора, которого было слышно и в другом конце дома.

В общем, какой бы ни была причина ее появления, девушка выглядела очень удивленной и растерянно остановилась.

— Прошу прощения, — робко пробормотала она, — очень невежливо с моей стороны — так неожиданно врываться…

— Все в порядке, — улыбнулся Кливдон, — я же сказал, что со мной вы можете не церемониться. Для этого у нас нет времени. Это всего лишь мой друг. Или уже бывший друг, я еще не понял — лорд Лонгмор. Лонгмор, хотя ты и не заслуживаешь, позволь тебе представить мисс Софию Нуаро.

Лонгмор — резко обернувшийся, когда она вбежала в комнату — несколько мгновений потрясенно молчал, приоткрыв рот и не отрывая глаз от вошедшей. Кливдон даже забеспокоился, не впал ли его друг в ступор. Потом он поклонился:

— Мисс Нуаро.

— Милорд. — Она сделала реверанс.

О да, это был один из тех реверансов, не такой, как у старшей сестры, но тоже чрезвычайно впечатляющий.

У Лонгмора округлились глаза.

— Что случилось? — спросил Кливдон.

Голубые глаза Софии, подозрительно невинные, с надеждой уставились на него.

— Я пришла из-за уведомлений, которые мы помещаем в газетах. Я их пишу постоянно и думала, что с ними у меня уже никогда не возникнет проблем, но сейчас у меня почему-то ничего не получается.

Она слышала, подумал Кливдон. Она слышала вопли Лонгмора и вмешалась. Это она написала рассказ о знаменитом платье Нуаро. Ее работой было обращение всевозможных трудностей и скандалов на пользу магазину.

— Все из-за шока, — сочувственно вздохнул Кливдон, решив ей подыграть. — Прошло еще совсем мало времени после трагедии, и у вас не было возможности как следует отдохнуть.

— Если честно, мне трудно оценить свою работу, — сказала она. — Быть может, вы согласитесь высказать свое мнение. — Она покосилась в сторону Лонгмора. — Если, конечно, его светлость простит мое внезапное вторжение.

Лонгмор отошел в сторону и расположился на софе.

— Миссис Нуаро имеет честь сообщить друзьям и широкой публике, — прочитала Софи, — что она намерена вновь открыть свой магазин в самом ближайшем будущем и предложить покупателям новый ассортимент платьев и аксессуаров по разумным ценам. Эту будут последние модные новинки…

— Уберите «разумные цены», — перебил ее Кливдон. — Оставьте экономические вопросы среднему классу. Если вы хотите, чтобы вашими клиентками стали жены моих друзей, лучше быть неразумными. Если вещь не бешено дорогая, они ее не оценят.

Софи кивнула:

— Спасибо, ваша светлость. Вот видите? Что-то сегодня я плохо соображаю. Марселина бы заметила оплошность, но я не решилась ее прервать. Если платье леди Клары не будет закончено вовремя, моя сестра будет уничтожена.

Кливдон увидел, как Лонгмор бросил на портниху мрачный взгляд из-под густых черных бровей.

— Если мама позволит ей надеть это ваше платье, — пробормотал он.

Широко раскрыв прелестные голубые глаза, Софи повернулась к нему.

— Не позволит надеть платье? Вы не можете говорить серьезно. Моя сестра убивает себя, чтобы выполнить свои обязательства.

— Моя дорогая девочка… — снисходительно начал Лонгмор.

— Наш магазин сгорел дотла, — отчеканила София. — Маленькая дочь моей сестры — моя единственная племянница — едва не сгорела заживо. Его светлость спас ей жизнь — вбежал в горящий дом и отыскал ее, при этом сам чудом не погиб. — Ее голос постепенно набирал силу. — Он великодушно приютил нас, одолжил денег, чтобы мы могли купить материалы. Мы сбиваемся с ног, чтобы выполнить обязательства перед клиентками. А вы — вы говорите, что ваша мама не позволит Кларе надеть новое платье? — теперь ее голос дрогнул, в глазах заблестели слезы…

Лонгмор вскочил.

— Я только хотел сказать, что нет необходимости…

Софи гордо выпрямилась.

— Если ее светлость скажет хотя бы одно слово против платья — против моей сестры — после всего, что ей пришлось вынести, обещаю, я лично придушу ее голыми руками, маркиза она или прачка.

Она отшвырнула объявление и гордо вышла из комнаты, напоследок хлопнув дверью.

Лонгмор подобрал листок, словно сомнамбула, и пошел за ней.

Дождавшись, пока шаги друга стихнут, Кливдон несколько раз хлопнул в ладоши.

— Браво, мисс Нуаро, — усмехнулся он. — Прекрасная работа.

Улыбаясь, он тихо прикрыл дверь и вернулся к чтению модного журнала.

Он как раз перевернул последнюю страницу, когда дверь приоткрылась и в щели показалась голова в элегантной шляпке.

— Я ухожу, — сказала Нуаро. Голова в шляпке исчезла, и послышались удаляющиеся шаги.

— Подожди! — воскликнул герцог и встал.

Голова появилась снова.

— У меня нет времени ждать. Я только хотела сообщить, что платье готово. — Марселина говорила спокойно, но Кливдон уловил в ее голосе нотки торжества.

Он подошел к двери и распахнул ее. В руках у Нуаро было нечто, похожее на завернутое в простыню тело.

Должно быть, это платье, переложенное оберточной бумагой и завернутое, как мумия, в муслин.

— Ты не повезешь его сама, — сказал Кливдон. — Для этого есть лакеи. — Он оглянулся и кивнул: — Вон Томас прекрасно справится.

— Нет! — возразила Марселина. — Я сделаю это сама. Я обещала и ни за что не выпущу его из рук.

Герцог покосился на мумию.

— Могу я хотя бы взглянуть на него?

— Конечно же, нет. У меня нет времени разворачивать и снова заворачивать его. Увидишь вечером, как все. В «Олмаке».

«Олмак». Герцог нахмурился и почувствовал, как на плечи навалилась тяжесть. Опять бал в «Олмаке». Каждую среду сезона. Одни и те же люди, одни и те же условности, оживляемые только особенно громким скандалом. Сегодня поводом для скандальных слухов и сплетен станет, вероятнее всего, он. О нем будут шептаться за его спиной. Леди Уорфорд ни за что не упустит возможность высказать ему все, что думает. При этом она постарается выражать свои мысли изысканно, а ее намеки будут легкими и незаметными, как уши слона.

Он вспомнил, что Лонгмор усомнился, разрешит ли миссис Уорфорд Кларе надеть платье, и забеспокоился.

— Лучше я поеду с тобой. Здесь был Лонгмор и…

— Я знаю, — усмехнулась Марселина, — но ведь Софи с ним справилась? А я, если надо, справлюсь с леди Уорфорд. Но, честно говоря, я сомневаюсь, что такая необходимость возникнет. Когда леди Клара увидит себя в зеркале… Впрочем, не важно. Не люблю хвастаться. В любом случае тебе будет скучно.

— Мне не будет скучно, — возразил герцог. Он прочитал модный журнал от корки до корки. У него даже появились кое-какие идеи.

— Уже половина седьмого, — сказала Марселина. — А мне еще надо добраться до Уорфорд-Хауса.

— Возьми коляску.

— Я не знаю, что мне выделил Холидей, но он заверил, что транспортное средство будет очень быстрое. Думаю, оно меня уже ждет.

Кливдон намеревался поехать с ней. Он хотел увидеть платье и лицо Клары, когда та увидит свое отражение в зеркале. Он хотел, чтобы все убедились: это бизнес, а Нуаро не только талантлива, но и следует принципам, если, конечно, они касаются работы, и благородна.

И это, к его стыду, было не единственной причиной его желания поехать в Уорфорд-Хаус вместе с ней.

Он хотел снова вдохнуть ее запах, понаблюдать, как исчезает, а потом снова возвращается покрывающий щеки румянец, увидеть падающие на шею тугие шелковистые локоны, полюбоваться жемчужным сиянием ее кожи, прижаться к ней губами.

Глупец! Глупец.

А еще и низкий бесчестный человек. Подлец. Она везет платье Кларе, его невесте. Он любит Клару и всегда любил. Ему ненавистна сама мысль причинить ей боль.

Он уже создал достаточно проблем. Леди Уорфорд, небось, весь день изводит Клару, винит ее в холодности Кливдона и его проступках. А завистливые кошки, претендующие на дружбу с ней, тоже точат когти, готовясь вонзить их в Клару…

Кливдон отступил от двери.

— Не буду задерживать. Ты сделала невозможное.

Марселина тоже отошла от двери.

— Остается надеяться, что мне позволят доставить платье заказчице.

 

Глава 12

Марселина подъехала к Уорфорд-Хаусу без пяти минут семь. Она прибыла в экипаже Кливдона с герцогским гербом на дверцах, но не пошла к парадному входу. Она обошла дом и постучала в заднюю дверь, через которую ходили слуги и торговцы. Там ей предложили подождать. Она подумала, что ее вполне могут не впустить в дом и даже не сообщить о ее прибытии леди Кларе, но решила не переживать заранее. Леди Клара, должно быть, поняла, что попала в руки настоящего мастера, иначе она отослала бы Марселину, как только та начала опустошать ее гардероб.

Наконец явилась горничная леди Клары и, храня на лице мрачное выражение, повела Марселину мимо глазеющих слуг вверх по черной лестнице.

Мрачный вид горничной Дэвис вскоре объяснился. В комнате леди Клары она обнаружила не только свою клиентку, но и ее мать. Они явно ссорились, причем давно, потому что лица обеих были раскрасневшимися, а глаза шальными. Но когда Дэвис сообщила:

— Портниха здесь, миледи, — в комнате повисла тишина.

Леди Уорфорд, почти такая же высокая, как Клара, явно в молодости была так же красива. Она никоим образом не походила на старую сварливую мегеру, хотя именно этими словами ее за глаза называли в обществе. Маркиза Уорфорд была красивой женщиной средних лет, лишь чуть-чуть более полной, чем ее дочь.

Но боевого духа ей было не занимать, и она немедленно бросилась в атаку.

— Вы! — обрушилась она на Марселину. — Как вы посмели сюда явиться!

— Мама, перестань, — воскликнула Клара, не сводя глаз с объемистого свертка, который держала Марселина. — Боже правый, я не поверила, когда мне сказали, что вы принесли платье. Ваш магазин — я читала, что он сгорел дотла.

— Да, ваша светлость. Но я обещала вам платье к сегодняшнему балу и привыкла выполнять свои обещания.

— С платьем или нет, но я не могу поверить, что это создание имело наглость показаться…

— Это мое платье? — перебила мать Клара. — То, что вы держите в руках — мое платье? Правда?

Марселина кивнула. Положив сверток на низкий столик, она развязала ленты, развернула муслин, сбросила оберточную бумагу и подняла платье. Она услышала, как три женщины за ее спиной тихо ахнули.

— Боже мой, — прошептала леди Клара, и в ее голосе звучало благоговение. — Это мое платье!

— Возмутительно! — воскликнула леди Уорфорд, но в ее тоне было уже гораздо меньше уверенности, чем раньше. — О, Клара, как ты можешь брать что-то из рук этого создания?

— Мне больше нечего надеть, — отмахнулась Клара.

— Нечего надеть? Как это понимать?

Леди Клара перестала обращать внимание на кипящую возмущением мать и сделала знак Дэвис, чтобы та помогла ей снять домашнее платье и надеть новое. Леди Уорфорд опустилась на стул и на время замолчала, а Марселина и Дэвис начали одевать леди Клару.

Через несколько минут девушка получила возможность посмотреть на себя в зеркало.

— Ой! — только и могла сказать она.

Служанка застыла, зажав рот рукой.

Леди Уорфорд молча смотрела на дочь.

Творение Марселины состояло из белого сатинового чехла и белого крепового верхнего платья. Низкий вырез выгодно подчеркивал изящные плечи и высокую грудь леди Клары, а мягкий белый цвет усиливал сияние кожи. Марселина обошлась почти без украшений, впрочем, платье в них не нуждалось. Его украшал великолепный крой и тщательно продуманные элегантные складки. Только несколько маленьких бантиков украшали очень короткие и очень пышные рукава и край юбки верхнего платья в том месте, где она заканчивалась над сатиновым чехлом. На платье была очень тонкая вышивка золотыми, серебряными и черными нитями. Стиль не был французским, но назвать его чисто английским тоже не поворачивался язык.

Но, самое главное, платье очень шло Кларе. Нет, не просто шло. Оно подчеркивало ее красоту, и теперь на очаровательную девушку было даже больно смотреть — как на солнце.

Это видела леди Клара.

Это видела ее горничная.

Даже ее мать это видела.

В комнате повисла звенящая тишина.

Марселина позволила им рассмотреть платье, а сама придирчиво изучала свою работу. Благодаря тому, что она всегда очень тщательно обмеривала клиенток, платье сидело на девушке почти идеально. Даже подол не придется подшивать. Надо будет чуть-чуть поправить вырез, чтобы лиф лучше прилегал на спине. Возможно, буфы могли бы быть чуть больше. Но все эти мелкие недоделки было очень легко исправить, чем Марселина и занялась, не теряя времени.

Когда все было сделано, она помогла Дэвис внести несколько дополнительных штрихов для полноты впечатления. Золотые и серебряные заколки поддерживали идеально уложенные волосы. Тяжелые золотые серьги. Тончайший газовый шарф. Белые шелковые туфельки. Ансамбль довершали белые лайковые перчатки, вышитые золотыми, серебряными и шелковыми нитями.

На эти приготовления ушло около часа, и все это время леди Уорфорд кружила по комнате и, не умолкая, зудела. Она даже не позволила Марселине полюбоваться своим творением. Из-за нее они опоздают на ужин, сообщила она и утащила Клару из комнаты.

Естественно, никакой благодарности.

И только Дэвис буркнула, что ее хозяйка сегодня выглядит очень здорово, и проводила Марселину к выходу для слуг.

Выйдя в ночь, Марселина сказала себе, что счастлива, очень счастлива.

Она сделала то, что должна была сделать. Леди Клара никогда в жизни не выглядела такой потрясающей красавицей. Она сама это знала, и ее горничная тоже. И даже ее мать это знала. Теперь это увидят все в «Олмаке». И Кливдон. И его чувства к Кларе вспыхнут с новой силой.

Почему-то Марселина чувствовала не триумф, а боль. Где-то очень глубоко.

Она знала, что это. Она всегда была отличной лгуньей. Но лгать себе не всегда удается.

А истина заключалась в том, что она хотела быть на месте леди Клары. Или другой представительницы высшего общества. Она хотела стать ему равной, той, кого он может полюбить открыто, не скрываясь.

Ничего страшного, подумала она. У нее тоже все еще будет хорошо. Ее дочь жива, уцелела во время страшного пожара. Ее сестры живы. Значит, все в порядке. Они начнут все заново, а после сегодняшней ночи клиентки из высшего общества повалят к ней толпой.

Кливдон едва вошел в зал «Олмака», как стал прикидывать, когда будет прилично уйти. Он не станет здесь задерживаться надолго, и уж точно не пробудет столько, сколько должен, по мнению леди Уорфорд. Он пришел сюда только из-за Клары и обоснованно сомневался, что нужен ей в роли щенка на поводке.

Он постарался приехать как можно позже, но все равно это оказалось рано, потому что у Клары для него не было времени, а других интересных женщин на этом балу не было. Пришлось играть в карты, хотя этот процесс ему тоже осточертел. Клара оставила для него только один танец, поскольку не была уверена, что он вообще явится, а другие джентльмены были очень настойчивы.

Вокруг нее действительно постоянно толпились кавалеры, причем сегодня, как подметил Кливдон, их стало больше. Она этого заслуживает, подумал герцог. В платье Нуаро она выглядела восхитительно. Что еще важнее, на лицах лондонских леди он заметил то же выражение, что у их парижских соперниц. Жаль, что Нуаро не может этого видеть.

Время тянулось бесконечно, и наконец он смог потребовать свой единственный танец. Кружа Клару в вальсе, он сказал, что она самая красивая девушка на свете.

— Платье действительно многое меняет, больше, чем я предполагала, — сказала она. — До сих пор не могу поверить, что мадам Нуаро успела сшить мне платье после всего происшедшего.

— Она старалась, — усмехнулся герцог.

Клара бросила на него внимательный взгляд и сразу отвела глаза.

— Твоя портниха — гордое создание, — задумчиво проговорила она.

Гордое. Упрямое. Страстное.

— Она твоя портниха, дорогая, а не моя, — заметил герцог.

— А все говорят, что твоя. Она живет в твоем доме с семьей. Как это понимать?

— Я просто не сумел быстро придумать, что с ними делать.

Беседа на некоторое время прервалась. Они танцевали молча. Потом Клара сказала:

— Я где-то читала, что если кто-то спас чью-то жизнь, эта жизнь принадлежит спасителю.

— Ой, только, пожалуйста, не повторяй нелепые выдумки, — поморщился герцог. — Как будто у меня был выбор. Если бы твоя мать оказалась в ловушке в горящем здании, я тоже вряд ли смог бы стоять в стороне. И Лонгмор бы сделал в точности то же, что и я, даже если он говорит иначе.

— Знаешь, а ведь ему было что рассказать, — усмехнулась Клара, — после сегодняшнего визита в твой дом. Он предложил маме не делать из мухи слона и не поднимать шум из-за жалких модисток. Но эта Нуаро так старалась мне помочь. А вот общество, по-моему, шокировано тем, что я имею с ней дело, — сказала Клара.

— Общество легко шокировать.

— Мне так хотелось это платье, — призналась она. — Несмотря на то, что сказал Гарри, мама не хотела пускать миссис Нуаро в дом. Но я устроила сцену, и она сдалась. Оказывается, я тщеславна. Не знала.

— Что за чепуха! — воскликнул герцог. — Тебе давно пора перестать скрывать свою красоту.

Он замолчал, раздосадованный тем, что едва не сказал лишнего. Ему только сейчас пришло в голову, что тщеславная мать Клары вполне могла намеренно одевать дочь, как чучело, чтобы отпугнуть других ухажеров. Она берегла дочь для герцога.

Она берегла дочь для мужчины, который любил ее как младшую сестренку, но не хотел быть здесь, не хотел этой жизни. Он стремился к чему-то другому, хотя не знал, к чему именно и где это можно найти.

Нет, он знал, что это.

Но это знание было бесполезным, поскольку его власть, положение и деньги все же могли купить не все.

— Что ты хотел сказать о моей матери? — спросила Клара.

— Она слишком тебя опекает, — солгал он. — Больше, чем тебе хотелось бы. Но, в конце концов, тебе удается настоять на своем.

Кливдон не заметил устремленного на него пытливого взгляда Клары. Его внимание было приковано к платьям дам. Почти все носили то, что предписывает последняя стадия траура при дворе. Все оттенки белого, иногда черного. Цвета мужской одежды — черный, белый и серый.

Воздух был теплым и насыщенным запахами, вызывающими воспоминания о другом времени и месте. Но здесь все было не так, как в Париже, и разница заключалась не только во всеобщей бесцветности.

Бесцветным было настроение.

Здесь не было магии.

А в Париже магия была. Там всегда в той или иной степени присутствовал оттенок нереальности. Нелепость появления Нуаро на балу, в обществе, к которому она не принадлежала, зато принадлежал он, и где она стала солнцем, а все остальные — маленькими планетами и лунами, вращающимися вокруг.

Тоже мне, магия. Глупость или причуда, выбирай что хочешь. Какой же он глупец! В его объятиях кружится в вальсе самая красивая девушка Лондона. Ему завидуют все без исключения мужчины.

Да, он глупец. Идиот. Девушка, которую он всегда любил, рядом. Каждый мужчина в зале мечтает оказаться на его месте.

А он мечтает поскорее уйти.

Библиотека Кливдон-Хауса, пятница, 1 мая

— Мы должны уйти, — сказала Марселина Кливдону. Она не видела его с вечера среды и даже не знала, когда он вернулся с бала в «Олмаке». Его личные апартаменты располагались в главной части дома — можно сказать, в миле от их комнат.

Было утро пятницы. Часы пробили десять. Швеи уже прибыли и начали работать над самыми срочными заказами. Обычно, пока они работали, Марселина и одна из сестер занимались покупателями в торговом зале.

Но у них не было торгового зала. А после триумфа леди Клары на балу в «Олмаке» Марселина имела все основания ожидать наплыва покупательниц. Если торговый дом Нуаро не воспользуется уникальной возможностью в самом ближайшем будущем, представительницы высшего общества, которые, как известно, не могут долго думать об одном и том же, забудут о восхитительном платье леди Клары.

Конечно, потом у ее светлости будут другие платья от Нуаро, но эффект уже будет не тот.

Это была не единственная причина, подталкивающая семейство Нуаро к уходу из дома герцога, но самая первоочередная.

Марселина как раз собиралась написать герцогу записку, когда Холидей доложил, что его светлость в библиотеке и хотел бы видеть миссис Нуаро, когда ей удобно.

Она не стала ждать, пока он объяснит, зачем позвал ее, и с порога заговорила:

— Мы больше не можем здесь оставаться. Не хочу показаться бесчувственной — ты знаешь, я бесконечно благодарна, но такая жизнь оказывает разрушающее влияние на мой бизнес, служащих, семью, особенно Люси. Горничные. Лакеи. Она начинает думать, что это нормально. Что это в порядке вещей.

Марселина отошла подальше от стола, поскольку герцог поднял голову от бумаг, которые читал, и устремил на нее взгляд своих невероятных зеленых глаз. Она поспешно отвела глаза. Ее взгляд скользнул по прямому аристократическому носу, задержался на губах.

В комнате стало очень жарко. Ее мысли метались, старательно обходя предмет, о котором нельзя было упоминать. Но темный тоскливый жар в сердце разлился по телу, и, не доверяя себе, она сделала еще один шаг назад.

— Да, — поспешно заговорила Марселина, — мне нужна была леди Клара, и я ее получила. Чем дольше я останусь здесь, тем меньше меня будет любить ее мать. Не уверена, что леди Клара сумеет противостоять ей долго.

«А я не уверен, что смогу долго держаться вдали от тебя».

Кливдон вздохнул и отвел глаза.

Ей хотелось прикоснуться к нему, накрыть ладонью его руку. Ей хотелось очутиться в его объятиях, прижаться к его груди и почувствовать, как сильно и ровно бьется его сердце. Она жаждала ощутить тепло и силу его тела, почувствовать его внутри себя.

Прошлой ночью Марселина лежала в постели без сна, представляя себе негромкие шаги в темноте… стук закрывающейся двери… его легкое дыхание… скрип матраса под тяжестью его тела… шелест ткани… его руки на ее теле…

Прекрати! Немедленно прекрати!

— Я поговорила с сестрами, и они согласны, что мы не можем больше здесь оставаться, — продолжила она. — Леони и я найдем место, куда мы можем перебраться.

— В этом нет необходимости, — тихо произнес Кливдон.

— Все решают дни! — воскликнула она. — Мы не можем не воспользоваться моментом. Ты не понимаешь.

— Я все понимаю, — так же тихо сказал он и подвинул ей бумагу, которая лежала перед ним. — Уорли нашел вам магазин. Хочешь поехать и взглянуть на него?

Среди множества самых разных объектов недвижимости, принадлежавших Кливдону, было здание, стоящее на углу Сент-Джеймс-стрит и Беннетт-стрит. Кливдон сказал портнихам, что прежние арендаторы — муж и жена — собирались открыть магазин, но попали в трудные финансовые обстоятельства и скрылись среди ночи, задолжав ему плату за три месяца. Должно быть, они позаимствовали или украли телегу, потому что вывезли большую часть магазинного оборудования.

Все это была ложь.

Правда заключалась в том, что Уорли заплатил им за то, что они уехали, и в качестве компенсации разрешил взять с собой все, что не прибито к полу или стенам.

— Какое странное совпадение! — сказала мисс Леони, когда Уорли открыл дверь. — Очень уж вовремя магазин оказался свободным.

— Действительно странное, — согласилась мисс София.

Все зашли в магазин, а Нуаро осталась на улице. Кливдон заметил ее изучающий взгляд, скользнувший по зданию, а затем внимательно обозревший окрестности. Место, безусловно, было престижным, хотя некоторые строения по соседству выглядели весьма непрезентабельно. Но здесь были мужские клубы — «Уайтс», «Будлс» и «Брукс», несколько уважаемых в городе магазинов, игорные дома и бордели. Последние располагались во дворах и узких переулках.

— Ну и как? — спросил герцог. — Одобряешь?

Марселина на мгновение встретилась с ним взглядом, но сразу отвела глаза.

— Я планировала перебраться с Флит-стрит на Сент-Джеймс, — сказала она, — но не рассчитывала, что это произойдет так скоро.

И она с загадочной улыбкой вошла внутрь. Кливдон последовал за ней.

Мисс Леони, заметив сестру и герцога, сразу отвлеклась от беседы с Уорли.

— Я так и знала, — сказала она. — Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Нам это не по средствам. Мы не потянем накладные расходы, не говоря уже о средствах, которые придется вложить. Нам и двух жизней не хватит, чтобы вернуть долг его светлости.

— Не говори глупостей! — воскликнула Нуаро. — Один только адрес позволит нам расширить бизнес. У нас будет достаточно места для работы и показа наших работ. Мы наймем еще полдюжины швей и увеличим производительность. У меня так много идей! Но нет рабочих рук и места.

— Дорогая, нам необходимы покупатели, — сказала мисс Леони, — придется удвоить клиентуру.

— Софи, ты должна немедленно поместить информацию в газеты, — нетерпеливо перебила ее Нуаро. — Что-нибудь вроде этого: «Миссис Нуаро сообщает друзьям и широкой публике, что она намерена вновь открыть свой магазин в среду 6-го числа по новому адресу: Сент-Джеймс-стрит, дом 56. Она предложит покупателям новый ассортимент элегантных платьев и аксессуаров, которые превзойдут по вкусу и стилю аналогичную продукцию в других магазинах Лондона». Впрочем, не мне тебя учить. Ты сама знаешь, что необходимо. — Она всплеснула руками. — Нам нужно что-то совершенно новое!

— Да, — согласился Кливдон. — Вы должны придумать свой корсет, если еще не сделали этого, и обязательно упомянуть о нем.

Три женщины одновременно повернули головы и уставились на него.

— Я читал модные журналы, — заявил Кливдон. — И мне показалось, что есть нечто неотразимое в новом уникальном стиле корсета.

Выражения их лиц почти неуловимо изменились. Если бы он не провел с ними так много времени и не изучал Нуаро так пристально, то ни за что не заметил, как что-то промелькнуло в их глазах. Похоже, женщины в мгновение ока произвели необходимые расчеты.

— Он прав, — сказала Нуаро. — Я придумаю корсет. А ты, Софи, пока, в целях рекламы, дай ему название. Что-нибудь экзотическое.

— А еще вы должны изменить дату открытия, — сказал Кливдон. — По-моему, нет смысла терять еще один день. Откроетесь завтра. Не будет времени все покрасить, как вам того хотелось бы? Ничего страшного. Здесь все недавно красили для наших беглецов. Достаточно будет произвести тщательную уборку.

Младшие сестры хором воскликнули.

— Ничего не выйдет.

— Как мы сможем открыться меньше чем через двадцать четыре часа?

Нуаро подняла руку, и они замолчали.

— Нам придется позаимствовать большинство ваших слуг, — сказала она Кливдону. — И еще экипажи. Нам понадобятся материалы, помимо того, что мы уже купили.

— Я понимаю, — сказал он.

— Без помощи вашей светлости мы ничего не сможем сделать.

— Я и планировал вам помочь, — усмехнулся герцог. — Это очень даже малая плата за то, чтобы наконец успокоить леди Уорфорд. И других диких кошек. — Его самого скандал не пугал. Но он знал, что затрудняет жизнь Кларе. Он не мог поступать, как ему вздумается, не ставя ее в неловкое положение.

В любом случае Кливдон понимал, что не обладает необходимой моральной стойкостью и не сможет противиться искушению бесконечно. Чем дольше Нуаро проживет под его крышей, тем вероятнее, что он сорвется.

— Малая плата, — проговорила мисс София и засмеялась. — Хорошо быть герцогом.

— Хорошо знать герцога, — подхватила мисс Леони. — Это место даст Марселине шанс проявить себя, полностью раскрыть свой гений. Но нам потребуются большие деньги, чтобы его обставить, не говоря уже о материалах.

А Нуаро уже начала обходить будущий торговый зал.

— Комоды и ящики подойдут, — сказала она, — но все надо вычистить и отполировать. Многое придется купить. Значит, так, давайте двигаться от потолка к полу: канделябры, бра, зеркала…

Кливдон достал из кармана блокнот и начал делать заметки.

У сестер не было проблем с распределением обязанностей. Они занимались бизнесом достаточно давно, чтобы точно знать, кто в чем наиболее хорош.

София вернулась в Кливдон-Хаус сочинять свою бессмертную прозу и контролировать швей. Леони осталась в магазине, чтобы принимать доставленные покупки и руководить слугами и рабочими, которые, по заверению Холидея, уже собраны и скоро прибудут.

А Кливдон повез Марселину по магазинам. В экипаже она призналась:

— Поверь, если бы я не должна была работать, чтобы жить, то не работала бы. Я была бы рада не иметь никаких целей в жизни, а просто наслаждаться ею и время от времени одаривать своими щедротами менее удачливых смертных.

— Ты говоришь чепуху, — уверенно возразил герцог. — Ты живешь ради того, что делаешь. Ты живешь и дышишь своей работой. Для тебя это не просто занятие. Это призвание.

— Поверь, я очень жду того дня, когда смогу проводить время в праздности, — усмехнулась Марселина. — Это моя цель.

— Такой день никогда не наступит, — заверил ее герцог, — вне зависимости от высот, которые ты сумеешь достичь. Все равно ты не сможешь остановиться и все бросить. Просто ты себя не видишь со стороны. А я наблюдал, с каким видом ты отшвырнула платье Клары. Для тебя оно было не просто немодным, плохо сшитым или нестильным. Ты посчитала ношение такого платье преступным. Ты вырвала одежду из ее рук так, словно она могла причинить ей физический вред. Ты сшила платье за один день потому, что это было для тебя вопросом жизни и смерти. Пойди она в «Олмак» в старом платье, это убило бы тебя.

Марселина выглянула из окна экипажа.

— Может быть, ты в чем-то и прав, — задумчиво проговорила она. — Правда, это, конечно, не убило бы меня, но, возможно, меня бы стошнило.

Кливдон рассмеялся.

Экипаж остановился, и они вышли. Беседа прервалась — начался шопинг.

Это был, пожалуй, самый беспокойный день в жизни Кливдона, за исключением разве что тех безумных суток, когда он гнался за Марселиной по Франции.

Они быстро перебирались из одного магазина в другой: склады мануфактуры и склады мебели, магазины, торгующие осветительными приборами, и магазины, торгующие зеркалами.

Их везде принимали с большим почтением, уделяли максимум внимания и обслуживали с удивительной скоростью. Именно это и требовалось Марселине. Владельцы магазинов лично встречали герцога Кливдона. Они были готовы горы свернуть, чтобы отыскать в точности то, что необходимо его светлости, и доставить ему в этот же день. Если они медлили, ему было достаточно сказать Нуаро: «Давайте лучше зайдем в соседний магазин — кажется, к Колетту?» Как только упоминалось имя конкурента, то, что еще несколько секунд назад было невозможным, оказывалось вполне осуществимым. Более того, выяснялось, что это «простейшая вещь в мире, ваша светлость».

И как ни странно, герцогу Кливдону вовсе не было скучно. Наоборот, он не заметил, как прошло время. В какой-то момент они остановились перекусить — кухарка предусмотрительно положила ему в экипаж корзинку с припасами, — но Кливдон не мог сказать, когда они ели, час назад или пять.

Они вышли из очередного, черт знает, какого по счету склада, и Марселина сказала:

— Кажется, все. Я надеюсь, этого достаточно.

Кливдон достал из кармана блокнот и, толком ничего не сумев в нем разглядеть, понял, что уже поздний вечер. Он не заметил, как стемнело, слишком был занят собственными планами и расчетами. Пока Марселина выбирала вещи для магазина, его ум напряженно работал.

Теперь герцог, стоя на залитой светом газовых фонарей улице, оглянулся по сторонам. Магазины уже готовились к закрытию, но на улицах было оживленно, люди сновали взад-вперед, некоторые останавливались поглазеть на витрины, другие заходили внутрь, несомненно, вызывая тайное недовольство владельцев магазинов и продавцов, которым после долгого дня хотелось наконец поужинать и отдохнуть в тишине. Очень скоро улицы заполнят рабочие с разных предприятий. Они будут спешить домой — к семье, в кабаки или пивные.

Куда ему последний раз хотелось поторопиться? Желал ли он иметь семью, домашний очаг?

— Если мы что-то и забыли, — сказал он, — то какую-нибудь мелочь.

— Очень скоро это станет ясно.

Герцог приказал кучеру отвезти их в магазин на Сент-Джеймс-стрит.

Экипаж герцога, казалось, целую вечность полз со скоростью сонной улитки по загруженным экипажами лондонским улицам. Наконец он остановился. Марселина в нетерпении спрыгнула на тротуар и увидела, что в магазине пусто и окна не освещены.

— Не могу поверить, что они ушли, — растерянно пробормотала она и поняла, что ее голос дрожит. Она не могла вспомнить, была ли когда-нибудь так глубоко разочарована. — Я думала… я думала…

— Полагаю, они работали активнее, чем мы предполагали, — сказал герцог. — Бьюсь об заклад, все они отправились домой — в Кливдон-Хаус, чтобы получить заслуженный ужин и отдых. Мы последуем их примеру, как только осмотримся здесь. — Он достал ключи и звякнул ими. — Я же хозяин дома.

С улицы поступало достаточно света, чтобы они могли войти в торговый зал, не натыкаясь на мебель. Через минуту Кливдон зажег сначала одну газовую лампу, потом вторую.

Марселина стояла в центре торгового зала, прижав к груди судорожно сжатые руки. Она, медленно поворачиваясь, впитывала все, что видела: элегантные канделябры, мерцающие деревянные панели, мягкие складки штор, мебель, расставленную как в гостиной.

— Ну и как? — спросил Кливдон. — Экзамен сдан? Удовлетворительно?

— Завтра утром мне надо будет переставить кое-какую мебель, — сказала Марселина. — Леони очень хороша с цифрами и всевозможными официальными документами, да и художественный вкус у нее лучше, чем у многих, но все же чуть-чуть излишне традиционна. Торговый зал — самая важная часть магазина, потому что именно ее видят наши покровители. Все должны чувствовать элегантность и комфорт, и кое-что еще, что отличает меня от всех остальных.

— Маленькие штрихи, — сказал Кливдон.

— Ничего слишком явного, — добавила Марселина.

Они быстро прошли по остальным помещениям магазина: кабинеты, мастерские, склад. Он хотел бы уйти, думала Марселина. На какое-то время проблема создания магазина показалась ему интересной — это была смена деятельности. Но он не торговец. Деньги для него практически ничего не значат. К тому же он полагал, что ему надоели сплетни и бедлам в собственном доме.

Кливдон просто не знал, какой неблагополучной может быть семья. Ему не с чем было сравнивать. А ее предки безо всяких угрызений совести разбивали семьи, выманивали драгоценных отпрысков знати из их роскошных домов, обрекая на бродячую жизнь в лучшем случае или на полное забвение и гибель — в худшем.

В общем, подумала Марселина, она уже увидела все, что необходимо, в новом магазине, но, к ее немалому удивлению, герцог повел ее не к выходу, а к лестнице.

И тут она поняла, о чем напрочь забыла. На первом этаже расположены рабочие помещения. А на втором и третьем — жилые. Об этом она не подумала ни разу за весь день.

— О Боже! — воскликнула она. — Надеюсь, в Кливдон-Хаусе найдется пара лишних матрасов. Стол и стулья тоже были бы полезны, но не обязательны. Нам уже приходилось жить в походных условиях. Боюсь, кое-что придется еще подкупить.

— Давай поднимемся наверх и посмотрим, что необходимо, — предложил герцог. — Возможно, наши беглецы что-нибудь оставили.

Он пошел вперед с лампой в руке.

И не остановился на втором этаже, а сразу направился на третий.

На последней ступеньке лестницы он обернулся.

— Подожди здесь, — сказал он, открыл дверь и скрылся за ней. Спустя минуту в помещении зажегся неяркий газовый свет.

— Заходи, — крикнул герцог. — Взгляни, что тут имеется.

Марселина подошла к двери и заглянула внутрь. Потом медленно переступила порог.

Софа, стол, стулья. Шторы на окнах. Ковер на полу. Все это было явно не из Кливдон-Хауса. Обстановка была вовсе не величественной. Она напоминала апартаменты ее кузины в Париже. Спокойная элегантность. Комфорт. Тепло. Не демонстрационный зал, а уютный, комфортный дом.

— Боже… — сдавленно пробормотала она. Больше ничего она не в силах была выговорить. Не доверяла себе. Что-то сдавило сердце. Стало трудно дышать.

Из очаровательной гостиной Кливдон повел ее в маленькую столовую, а оттуда в детскую, обставленную с такой любовью и пониманием характера Люси, что сердце Марселины пронзило болью. Здесь был маленький столик и стульчики, и даже кукольный чайный сервиз. На стене висели полки для книг, под ними на полу стоял ярко разрисованный ящик для игрушек. Из детской герцог повел Марселину в еще одну комнату больших размеров.

— Я подумал, что ты предпочтешь эту комнату, — сказал он, — но если нет, полагаю, дамы всегда могут поменяться. Но ты художница, и я решил, что будет лучше, если окна твоей комнаты будут выходить не на шумную улицу, а в сад. Ты даже сможешь увидеть Грин-парк, хотя для этого тебе придется встать на стул.

Марселина носила фамилию Нуаро, а значит, в ее душе бушевали страсти. Но она, как и остальные члены семьи, прекрасно контролировала то, что позволяла видеть окружающим.

Но в этот миг что-то в ней сломалось.

— О, Кливдон, что ты наделал! — воскликнула она. Боль в сердце стала невыносимой, к глазам подступили слезы, и впервые за долгие годы Марселина зарыдала.

 

Глава 13

Слезы никогда не давались ей легко. Узнав, что холера унесла ее родителей, она сожалела об упущенных возможностях и о том, что всегда надеялась от них получить, но никогда не получала. Когда болезнь убила кузину Эмму, которая всегда заботилась о Марселине, Софи и Леони, в очередной раз брошенных мамой и папой, она была глубоко опечалена. Она горевала и о Чарли, которому отдала свое молодое сердце.

Но и тогда Марселина так не рыдала. У нее никогда не было времени на то, чтобы предаваться горю. Каждая утрата означала, что ей необходимо действовать еще энергичнее, чтобы спасти семью.

Не плакала Марселина и тогда, когда холера поразила Люси. Для слез не было времени. Надо было работать — каждую минуту, каждую секунду, чтобы сохранить малышке жизнь. И когда она едва не погибла в огне, ее мать не проронила ни слезинки.

Но теперь…

Это была последняя капля. Марселина сломалась и заплакала.

— Прошу тебя, не надо, — всполошился Кливдон. — Неужели все так плохо? А я-то льстил себе, что обладаю вкусом. Хотя бы каким-нибудь. Выходит, что нет. Ну, с тобой тягаться я и не собирался, но все же… все же… Черт побери! Прекрати рыдать, Нуаро!

Марселина непременно рассмеялась бы, если бы смогла. Но внутри нее прорвалась какая-то плотина. Слезы лились градом. Она оплакивала то, что сама не могла выразить словами.

— Чтоб тебя… — пробормотал герцог. — Знай я, что ты устроишь такую истерику, повез бы тебя прямо домой — я имел в виду, в Кливдон-Хаус.

Дом. Его дом. Кливдон дал ей дом, когда она лишилась своего. А сегодня, когда она не думала ни о чем, кроме бизнеса, он создал для нее новый дом. Марселина почувствовала себя совершенно несчастной, и плечи затряслись с новой силой.

— Вообще-то я намеревался сделать тебе приятный сюрприз, — сообщил он. — Знаешь, клиенты не должны тебя видеть плачущей. Они перестанут тебя уважать. Тогда у тебя ничего не получится. Ты должна править ими железной рукой, иначе они… — Герцог чертыхнулся и сдался. — Нуаро, что случилось?

Ты. Ты случился. Только ты.

Но шторм уже стихал. Марселина отняла руки от лица и с изумлением обнаружила, что они дрожат. Она отыскала платок, тщательно вытерла лицо и только тогда обратила внимание, что Кливдон стоит в стороне, не двигаясь и сжав кулаки.

Он хотел сделать вполне естественную вещь, подумала она. Подойти к ней, обнять и успокоить. Но не позволил себе этой вольности. Что он для этого сделал? Вызвал в памяти образ леди Клары? Подумал о ней и о своих обязательствах перед ней?

Теперь Марселине захотелось рассмеяться. Ирония была слишком очевидна.

В тот самый момент, когда Кливдон уничтожил последние рубежи ее обороны, он нашел в себе моральные силы остаться в стороне.

— Т-ты не п-понимаешь, — все еще всхлипывая, прошептала она.

— Ты даже сама не знаешь, насколько права, — вздохнул он. — Ни черта не понимаю.

— Никто, — сказала она, и ее голос снова задрожал. — Никто и никогда… — Она громко всхлипнула, прикусила губу и махнула мокрым платочком, показывая на окружающую обстановку. — Никогда в жизни… Никто… Дом. Ты создал для меня дом.

Это была правда. Никто за всю ее жизнь даже не подумал о том, чтобы создать для нее дом. Ее родители никогда не задерживались долго на одном месте. У них были жилища, места, где они прятались или разбивали лагерь, как цыгане. Но никогда не было дома. Даже когда кузина Эмма взяла их к себе, у них появилось место, где они ели, спали и работали. Но в нем ничего не принадлежало Марселине и ее сестрам. Там ничего не делалось специально для них. Маленькие комнаты на верхнем этаже здания на Флит-стрит стали их первым настоящим домом.

А теперь Кливдон создал дом для нее. Он сделал это без всякого шума, пока она была занята неотложными проблемами. Он хотел преподнести ей сюрприз.

— Ох, Кливдон, что же мне делать?

— Жить, — просто сказал он.

Она заглянула в колдовские зеленые глаза, в которых видела дьявольские огоньки и жар желания, смех и ярость. И любовь, конечно. К Люси.

— Кто-то же должен был подумать об этом. — Кливдон пожал плечами. — Ты была так занята. Магазин был — и есть — для тебя самое важное. Без него у тебя нет ничего. Но тебе от меня требовалось лишь одно: чтобы я стоял рядом и надувал щеки, то есть выглядел настоящим герцогом. И мне стало скучно.

Да, теперь он, безусловно, понимал, что для нее значит бизнес. За несколько коротких недель он прошел путь от полного отрицания — нет, пожалуй, от презрения к ее бизнесу — до понимания.

— Мне показалось неправильным отвлекать тебя на обычные домашние дела, — продолжил герцог. — Ведь ты старалась сотворить невозможное. Но это так похоже на тебя — браться за невозможное. Платье Клары. Выслеживание меня в Париже. Кому, скажи на милость, могла прийти в голову такая безумная идея? Если ты спросишь мое мнение, отвечу: у тебя был один шанс на успех из миллиона.

— И будешь прав, — вздохнула Марселина. — Это был безумный план.

— Но он оказался успешным.

— Да. Господь был милостив.

В него вкрался лишь один маленький просчет. Марселина почувствовала, что глаза снова наполняются слезами, и поспешно заморгала. Убедившись, что слезы сдержать удалось, она вымученно улыбнулась.

— Я счастлива, — сообщила она. — Быть счастливее невозможно. У меня есть все, что я хотела. — Она всплеснула руками. — Даже больше. Прекрасный магазин на Сент-Джеймс-стрит. Неограниченный простор для реализации моих планов.

Она покачала головой, отошла, опустилась на стул, сложила на коленях руки и уставилась в пол. Любопытный ковер выбрал Кливдон для ее спальни. Красные маки, сплетенные с черными завитками и листьями на бледно-золотистом фоне… с оттенком розового…

Цвета платья, в котором она была на балу у графини Ширак.

И тут Марселина все поняла. Дом, который он создал для нее, был скорее всего его прощальным подарком.

Ирония судьбы. Потрясающая ирония.

Она преследовала его, настигла и получила все, что хотела.

И сама же все испортила.

Чем не шутка?

Она влюбилась.

А герцог попрощался с ней, как принято прощаться с любовницей у людей его класса — сделал ей экстравагантный подарок.

У них нет будущего.

Учитывая, кто он такой, она могла стать только его любовницей. А этого не будет никогда. И вовсе не из-за моральных принципов. Они для нее ничего не значили. А по соображениям бизнеса, который давал средства существования ее семье. Этот бизнес она любила — он стал великой страстью ее жизни.

Она должна оставить чувства при себе и страдать в одиночестве. Но ведь самая главная проблема — нет, не проблема — несчастье, катастрофа — заключалась в том, что Марселина полюбила этого мужчину.

И она быстро составила план. Она сразу увидела его мысленным взором — как и все другие свои планы. Она знала, что и как сделает. Это было единственным правильным решением.

Марселина подошла к кровати и указала на нее пальцем.

— Я хочу, чтобы ты сел сюда.

— Не глупи, — поморщился Кливдон.

Она развязала ленты шляпки.

— Нуаро, вероятно, ты не поняла, почему я так спешил убрать вас из своего дома, — сказал он. — Лично мне наплевать на все сплетни и пересуды, когда они касаются лично меня. Но ты же знаешь, что эти разговоры задевают кое-кого еще.

— Ты мужчина, — сказала Марселина, — а мужчине прощают то, что никогда не простят женщине.

— Я обещал себе, что не сделаю ничего, за что меня надо прощать.

— Ты будешь не первым мужчиной, нарушившим обещание.

Держа шляпку за ленты, она взглянула в глаза мужчине. Она ничего не скрывала. Ее сердце было в глазах, и ее не волновало, что он это видит.

Она полюбила, и будет любить его всего один раз открыто, ни от кого не скрываясь. Это будет ее последний подарок ему. И себе.

Кливдон подошел к кровати и сел.

Марселина позволила лентам выскользнуть из пальцев. Шляпка мягко упала на ковер, который герцог выбрал для ее спальни.

Он проследил за полетом шляпки.

— Я благодарна тебе за все, что ты сделал, — сказала она. — Я благодарю тебя от всего своего холодного черного сердца. Кое-что я, конечно, смогу вернуть, но значительно больше я не смогу возместить никогда. Я хочу, чтобы ты понял, насколько я тебе благодарна, потому что после сегодняшней ночи ты никогда не должен сюда приходить. Ты никогда не должен появляться в моем магазине. Когда твоя супруга или любовница придет в торговый дом Нуаро, ты должен остаться дома. Ты не будешь заговаривать со мной на улице или в других общественных местах. После этой ночи ты станешь мужчиной, роль которого я всегда предназначала тебе — кошелек которого я буду активно опустошать. Ты понимаешь?

Его глаза потемнели, и Марселина увидела в них огонь — злость и разочарование, и кто знает, что еще? Она приподнялась.

— Но этой ночью, — сказала она, — я люблю тебя.

Что-то сверкнуло в глазах Кливдона. Он нахмурился, и на мгновение его красивое лицо исказила судорога. Все очень быстро прошло, но было невозможно не распознать выражение горечи и сожаления. И Марселина поняла, что ее решение было правильным.

Она начала раздеваться. На ней было то же платье, что и в ночь пожара. Хотя горничные Кливдона вычистили его и отгладили, оно все равно больше не отвечало ее обычным требованиям. Но, поговорив с сестрами, она пришла к выводу, что сначала необходимо решить самые срочные задачи бизнеса, а уж потом заниматься пополнением своего гардероба.

Платье застегивалось на спине, но с этим трудностей никаких не было. Марселина одевалась и раздевалась сама еще с тех пор, как была маленькой девочкой. Она расстегнула рукава, а потом крючки на лифе платья. Под ним оказалась вышитая муслиновая шемизетка, которая завязывалась на талии. Она отвязала ее, сняла и позволила упасть на ковер.

Дыхание Кливдона участилось.

Потом она высвободила руки из рукавов, стянула платье через голову и бросила его на ковер.

Груда одежды у ее ног стала весьма внушительной. А Марселина стояла перед ним в сорочке, нижних юбках, корсете, чулках и туфлях.

Несколько секунд она оставалась неподвижной, позволяя Кливдону впитать то, что он видит. Она не знала, что он чувствует, за исключением того, что мужчины обычно ощущают в подобных ситуациях, но надеялась, что он, как и она, старается навечно запечатлеть в памяти этот момент. Момент расставания.

Она опустилась на колени.

— Марселина, — прошептал герцог. Он впервые назвал ее по имени, и звук его голоса показался ей нежнейшей лаской.

О, она будет это помнить.

— Ты создал для меня дом, — сказала она. — Позволь мне в нашу последнюю ночь вместе делать то, что хочу я. Предоставь все мне. Хорошо?

Она стянула с него один сапог, потом другой и аккуратно поставила рядом с грудой своей одежды.

Женщина встала. Она подошла вплотную и сверху вниз посмотрела на его черные волосы, блестящие в свете лампы словно шелк. Мужчина тоже смотрел на нее — глаза горят, рот чуть приоткрыт, дыхание громкое и частое.

Марселина наклонилась и расстегнула сюртук. Она сняла его легко и бережно, как это делает его лакей, и аккуратно положила на стул. Потом она сняла с Кливдона жилет, и ее рука лишь на мгновение задержалась, любовно погладив великолепную шелковую ткань. Вслед за этим настала очередь шейного платка.

Голова Кливдона была на одном уровне с ее грудью, и она чувствовала его горячее дыхание на коже поверх кружев сорочки. Он шумно втянул в себя воздух.

— Твой запах, — пробормотал он. — Да поможет мне Бог!

Рука Марселины замерла, коснувшись тонкого муслина. Она вспомнила, как в первый вечер их знакомства взяла его бриллиантовую булавку и вместо нее заколола свою — жемчужную. Вздохнув, она развязала платок и положила его поверх сюртука.

Она расстегнула пуговицы на его рубашке и положила прохладную ладонь на шею мужчины, затем ее рука скользнула ниже и замерла на груди. Одновременно она наклонилась к нему и прижалась щекой к его щеке, наслаждаясь его неповторимым запахом, теплым и кружащим голову, как коньяк.

После этого Марселина отошла, наклонилась и сняла свои туфельки. Она завела руки назад и развязала шнурок корсета, затем быстро расшнуровала его, так что он съехал на бедра, обнажив одну грудь. Мужчина судорожно вздохнул. Марселина сняла корсет и отбросила его в сторону, развязала нижние юбки и позволила им соскользнуть вниз, после чего приподняла сорочку, развязала панталоны и тоже позволила им упасть на пол. После этого она просто шагнула из упавшей одежды.

Теперь она осталась только в сорочке и чулках. Она дала ему несколько секунд, чтобы посмотреть на нее, а себе, чтобы насладиться его взглядом, жаром в глазах, волнением.

— Ты убиваешь меня, — прохрипел Кливдон. — Убиваешь.

— Зато ты умрешь красиво, — улыбнулась Марселина.

Она поставила ногу на край кровати, совсем рядом с его бедром, и подняла подол сорочки, обнажив колено. Герцог издал сдавленный звук.

Она развязала подвязку, бросила ее на ковер и начала скатывать чулок — очень медленно — с колена, икры, лодыжки, и спустя несколько мучительно долгих мгновений сняла его. Кливдон, казалось, на какое-то время перестал дышать. Марселина отбросила чулок, но нога ее осталась прижатой к его бедру. Она позволила ему насладиться зрелищем, а себе — его взглядом и выражением его красивого лица.

Потом она убрала ногу с края кровати и таким же образом избавилась от второго чулка. К этому моменту сорочка уже опустилась почти до талии и висела на сгибах локтей.

Марселина опустила руки, и ее тело чуть изогнулось. Сорочка соскользнула на пол и осталась у ее ног горкой тонкого муслина.

Больше на ней не было одежды.

Дыхание герцога стало частым и хриплым, как у долго бежавшей собаки.

— Иди ко мне, — прохрипел он.

Марселина подошла ближе. Герцог застонал и потянулся к ней. Его губы сразу нашли затвердевший сосок и принялись его сосать. Марселина негромко рассмеялась, взъерошила его шевелюру, обеими руками прижала его голову к себе и поцеловала в макушку. Плоть ныла от желания, а сердце — от любви.

Она позволила себе отдаться во власть восхитительных ощущений, но когда Кливдон хотел уложить ее на кровать, она отстранилась.

— Еще не все, — сказала она.

— Надеюсь, что нет, — простонал герцог.

Слегка отодвинувшись, Марселина расстегнула панталоны Кливдона и высвободила рубашку.

— Подними руки, — попросила она.

Он закрыл глаза и сделал, как она просила.

Она стянула через голову его рубашку и, не теряя ни минуты, ухватилась за пояс панталон и потащила их вниз, попутно приподняв его бедра, чтобы было удобнее. Затем настала очередь нижнего белья, с которым тоже проблем не возникло.

Освобожденный от стеснявшей его одежды фаллос так и просился в руки. Марселина нежно погладила его — он был восхитительно гладкий, теплый, большой и красивый — как и все тело герцога.

— Боже правый, Марселина!

Улыбнувшись, она поцеловала бархатистый кончик. Она должна была сделать больше. Она могла сделать больше. И желала этого. Но еще она хотела, чтобы все продлилось как можно дольше. Поэтому она выпустила из рук фаллос, наклонилась и сняла с мужчины чулки.

Ее движения были уже не такими медленными и уверенными, как раньше. Его руки и губы зажгли в ней огонь. Ему легко удавалось ее возбудить — так было в Париже, и потом в Лондоне, в маленькой мастерской. Подумать только, она, всегда контролировавшая себя, знавшая о мужчинах все — ей казалось, что она даже родилась с этим знанием, — вспыхивала в его руках, словно бумага, к которой прикоснулся огонь.

Марселина забралась на кровать и села верхом ему на колени. Она взглянула вниз, а он — вверх. Он взял ее лицо в ладони и замер. В течение нескольких бесконечно долгих мгновений он не шевелился — только держал ее и смотрел — пожирал глазами. Она ждала, что он что-нибудь скажет, но он молчал. Потом он потянулся к ней и поцеловал.

Нежно, как нежно!

И с жадностью.

Она тоже чувствовала голод. И ответила на поцелуй, вложив в него все желание, которое скрывала долгие недели, все мечты и фантазии, мешавшие ей спать ночами, всю страсть, которую она научилась обращать на работу, сделав ее любовью всей ее жизни.

Но появился этот мужчина, который все изменил и заставил ее полюбить себя.

Он целовал ее, и этот поцелуй был не только нежным, но и глубоким. Его язык познавал все тайны ее рта и ласкал его, проникая все глубже. Его вкус и запах были везде, теплое море, в котором она плыла, нежилась, тонула.

Марселина гладила его широкие плечи, спину, наслаждалась прикосновением к его обнаженной коже. А ощущение того, как напрягаются под ее ладонями его мышцы, кружило голову. Она трогала его тело, стараясь запомнить каждую мельчайшую черточку, чтобы можно было вызвать в памяти его образ потом, когда ей отчаянно захочется любви, а его рядом уже не будет.

Его тело было твердым и мускулистым. Это не было тело праздного джентльмена. С самого начала ей было ясно, что под элегантной внешней оболочкой таится большой, сильный и очень красивый зверь.

Марселина ощутила, что Кливдон прервал поцелуй, и ей захотелось плакать, так велико было чувство потери, но его губы заскользили по ее щеке, шее, плечам. Потом его язык коснулся ключицы, и она застонала, откинув голову назад. Он стал лизать ее, словно большая кошка, пантера, с которой она нередко мысленно его сравнивала. Реакция последовала необычайная. Все ее тело напряглось, стало средоточием потрясающих ощущений, наполнилось ими, как воздух грозовыми разрядами перед бурей. Обжигающее наслаждение волнами прокатывалось по телу, концентрируясь в нижней части живота. Ее тело содрогалось, а восставший фаллос прижимался к ноющему животу, пульсируя желанием.

Марселина хотела, чтобы все это продолжалось бесконечно, но самоконтроль, в конце концов, покинул ее. Она приподнялась и впустила его в себя. Ее движения были мучительно медленными. Кливдон издал какой-то звук — нечто среднее между стоном и смешком. Она снова приподнялась и опустилась, приняв его в себя целиком.

— Господи! — рыкнул герцог. — Помоги мне!

Медленно… вверх-вниз… вверх вниз… Марселина продолжала восхитительную пытку, мучая их обоих, доставляя им обоим непередаваемое наслаждение. Кливдон впился пальцами в ее бедра.

— Марселина, ради всего святого!

Но она была неумолима. Она знала, что никогда не насытится, но была намерена получить все, что сможет. Одновременно в ней поднималась дикая безумная радость. Ощущение было сильным, как физический удар, и, в конце концов, лишило ее самоконтроля.

Она слышала его голос — тихий и низкий. Никаких слов — только стоны, рычание, сдавленный смех. Кливдон держал ее за бедра, но позволял ей устанавливать ритм. Марселина изо всех сил старалась сдерживаться, продлить мгновение, если можно, даже остановить его. Но желание оказалось сильнее. Кровь гремела в ушах, разум затуманился. Ею владело только желание — дикое, примитивное, первобытное. Она чувствовала себя зверем, со всех ног бегущим к концу, к тому, что он должен увидеть, понять, познать.

Марселина не могла остановиться, не могла сдержаться и замедлить темп. Ее тело ритмично поднималось и опускалось, и его бедра поднимались ей навстречу. Кливдон крепко держал ее за бедра и смеялся — низким хриплым смехом. И она тоже смеялась — прерывисто, задыхаясь. Трудно сказать, что, в конце концов, подтолкнуло ее к краю — этот смех или охватившее ее безумие, да это и не важно. Она только ощутила радостное возбуждение, которое быстро нарастало и закончилось взрывом. Ее тело забилось в сладких судорогах страсти. Волна счастья захлестнула ее и понесла все выше и выше до тех пор, когда уже некуда было больше идти, и тогда она рухнула вниз, словно утлое суденышко с гребня волны в бушующем море, и погрузилась в бездонную темноту.

Марселина лежала на нем, полностью обессилев.

Кливдон не шевелился — потрясенный, оглушенный.

Все в порядке. Это прощание.

Он знал, что это должно быть прощание. Он слишком долго испытывал всеобщее терпение. Он слишком долго пользовался снисходительностью и пониманием Клары. Он был жесток, эгоистичен и недобр к той, кого любил всю жизнь.

Он знал, что эта ночь должна была стать прощальной. Магазин и дом стали подарком, которым он успокоил свою совесть. Они будут в безопасности. Они выживут и будут процветать. Без него.

И он знал, что на этот раз он сумеет ее забыть.

«Но этой ночью я люблю тебя».

Об этом Кливдон думать не мог. Он не станет об этом думать.

Любовь не могла стать частью игры.

Это не карты.

Да и игра сыграна. Настало время — давно настало — пойти по жизни разными путями.

Но его ладонь легко скользила по ее спине. Кливдон лежал и думал, что на свете не существует ничего более мягкого и бархатистого, чем ее кожа. Ее волосы касались его подбородка, и он даже немного повернул голову, чтобы полнее чувствовать их шелковистую нежность, чтобы вдохнуть тонкий аромат.

Но этой ночью я люблю тебя.

Марселина произнесла эти слова, которые повергли герцога в шок. Его разум впал в ступор. Язык тоже. Он сидел онемев, не в силах ничего понять. Он верил ей и наотрез отказывался верить. Он почувствовал скорбь и тут же постарался избавиться от нее. Кливдон твердил себе, что был идиотом, и тут же начинал с собой спорить. Он знает, что такое хорошо и что такое плохо, и ни в коем случае не должен здесь задерживаться, что бы она ни говорила. Он знает, что будет, и не допустит этого. Это было бы эгоистично, бесчестно и недостойно по отношению к той, кого он любил всю жизнь.

Он ожесточенно спорил с собой, но рядом была Марселина. И он желал ее.

Человек слаб. Вот и он не выдержал испытания любовью.

— Нам пора, — сказала Марселина.

— Да, — согласился Кливдон, не шелохнувшись. — Да.

Уже поздно. Пора идти. Нет времени снова заняться любовью. Нет времени спокойно полежать, наслаждаясь ощущением обнаженного тела, прижимающегося к твоему телу. Нет времени купаться в блаженной истоме.

Кливдон помог ей одеться, а она — ему. Это заняло совсем немного времени, куда меньше, чем хотелось бы.

Путешествие до Кливдон-Хауса тоже оказалось коротким.

Герцогу не хватило времени насмотреться на ее нежный профиль, когда Марселина выглядывала из окна экипажа на освещенную тусклым светом улицу. Ему не хватило времени запечатлеть в памяти ее лицо. Он еще увидит ее. Обязательно увидит. Она сказала, что он должен держаться в стороне, и он знал, что так и должно быть, но ведь он все равно будет видеть ее. Хотя бы случайно. Издалека. Он вполне может встретить ее, выходящей из магазина тканей или из винной лавки.

Но только ему больше никогда не увидеть ее такой, когда на ее усталом лице играют блики света и тени. Он не сможет подойти достаточно близко, чтобы уловить ее запах, легкий, почти незаметный, но не почувствовать его нельзя. Он больше никогда не окажется к ней достаточно близко, чтобы услышать шелест одежды.

Кливдону не хотелось быть идиотом. Конечно же, он ее забудет, равно как и все с ней связанное, что кажется таким важным сейчас, в минуту страсти.

Он забудет, как стоял на тротуаре и делал вид, что не смотрит на ее точеные лодыжки когда она выходила из экипажа. Он забудет, как впервые увидел эти лодыжки, и как они впервые занимались любовью. Забудет, как она обхватила его ногами, издавая негромкие крики удовольствия, когда он снова и снова врывался в нее. Он забудет, какое безмерное удовольствие испытал сам.

Короче говоря, он забудет все с ней связанное, и эту ночь тоже.

Воспоминания, разумеется, иногда будут возвращаться, но со временем они наскучат. Да и боль, которую он сейчас испытывает, пройдет.

Она подарила ему ночь, чтобы было о чем вспоминать, но он, конечно же, ее забудет. Жизнь возьмет свое.

Марселина и ее сестры на следующий день встали рано и в половине девятого уже были в магазине. Вскоре после этого пришли взволнованные швеи, осмотрели новое место и сразу принялись за работу. Ровно в час, как Софи и обещала в рекламных объявлениях и личных посланиях, разосланных клиенткам, магазин открылся для посетителей.

В четверть второго появились миссис Шарп и леди Ренфрю. За ними последовали и другие леди. Одни желали что-то купить, другие — просто посмотреть. В результате Марселина и ее сестры были заняты до самого закрытия.

Она счастлива, очень счастлива, повторяла себе Марселина.

Она бы прогневила Бога, если бы желала большего.

 

Глава 14

Воскресенье, 3 мая

В Кливдон-Хаусе было угнетающе тихо, даже для воскресенья. Коридоры оставались пустынными, слуги вернулись к прежним обязанностям, а значит, снова стали невидимыми — сливались с окружающей обстановкой или бесшумно исчезали на черной лестнице. Никто не бегал из комнаты в комнату, и ни одна из сестер Нуаро ни разу не появилась на пороге библиотеки.

Кливдон стоял у стола, заваленного дамскими журналами и скандальными газетами. Из последних самой примечательной была «Морнинг спектакл» Фокса. На первой странице этой газетенки герцог прочитал большое объявление о новом «венецианском корсете» мадам Нуаро.

Герцог ощутил боль, потом гнев, и устало подумал, когда же все это кончится.

Он сказал себе, что должен выбросить проклятые журналы в огонь и бульварные газетенки вслед за ними. Но вместо этого устроился за столом и стал внимательно изучать их, делать выписки, обдумывать идеи.

Это дело прогоняло скуку.

Оно было занимательнее, чем просматривать гору корреспонденции, в основном состоящую из приглашений.

Это занятие было пустой тратой времени.

Он позвал лакея и велел прислать к нему Холидея.

Тремя минутами позже Холидей вошел в библиотеку.

Кливдон отодвинул неподобающую литературу на край стола.

— Холидей, я хочу отправить кукольный домик мисс Нуаро.

Последовала кратчайшая, почти неуловимая пауза, прежде чем Холидей ответил:

— Да, ваша светлость.

Герцог с удивлением поднял глаза на дворецкого.

— Есть проблема? Мне кажется, эта вещь вполне выдержит двадцатиминутный переезд на Сент-Джеймс-стрит. Разве нет? Домик, конечно, старый, но мне казалось, он в хорошем состоянии.

— Прощу прощения, ваша светлость, — сказал Холидей. — Никаких проблем нет. Я немедленно все устрою. Но…

— Но?

Герцог устремил на него вопросительный взгляд и дворецкий, понурившись, сказал:

— У нас создалось впечатление, что мисс Нуаро будет нас навещать.

Кливдон выпрямился.

— С чего вы взяли?

— Возможно, это было не впечатление, а надежда, — сказал Холидей. — Мы считаем малышку очаровательной.

Мы — значит слуги. Кливдон удивился.

— Интересно, что в этих Нуаро необычного? Они очаровывают всех. — Горничная Сара с радостью согласилась пожить в комнатах над магазином, пока Нуаро не найдут подходящую няню для ребенка. А мисс София сумела положить на обе лопатки даже Лонгмора.

— Они действительно обладают определенным шармом, — сказал Холидей. — Но на миссис Майклс и меня особенное впечатление произвели их манеры. Миссис Майклс уверена, что все они — леди.

— Леди?

— Да, она убеждена, что все они леди, попавшие в трудные обстоятельства. Чего в жизни не бывает?

Кливдон вспомнил свое первое впечатление о Марселине. Тогда он был в недоумении. Она говорила и вела себя, как дамы из его окружения. Но ведь она не леди. Так она сама сказала.

Или?

— Очень романтично, — фыркнул Кливдон. — Мне известно, что миссис Майклс увлекается романами.

— Не знаю, — пожал плечами Холидей. — В любом случае они не такие, как можно было ожидать. Миссис Майклс была откровенно шокирована, когда я сказал, что мы ждем в гости модисток. Но потом она призналась, что изменила свое мнение, когда познакомилась с ними. Они не такие, как бывают модистки.

Слуги чувствительнее к рангу, чем их хозяева. Они способны учуять торговца за пятьдесят шагов и распознают самозванца, лишь только он откроет рот.

И вот, его слуги, дорожащие своим положением на службе у герцога, считают, что Нуаро — леди.

Что ж, это показывает, что эти женщины умны и являются великолепными актрисами. Очаровательные, соблазнительные. Ева в трех разных ипостасях.

Дьявол! Да что это с ним? Видимо, на него повлияло чтение проклятых журналов.

— Вы все видели их в работе, — напомнил Кливдон. — Они знают свое ремесло.

— Именно поэтому миссис Майклс посчитала, что они знатные дамы, попавшие в тяжелое положение, — сказал Холидей. — Признаюсь, сначала я решил, что это одна из ваших шуток. Прошу меня простить, сэр, но мне пришло в голову, что эти женщины — ваши дальние родственницы из-за границы, и вы нас, таким образом, проверяете. Но это было только на мгновение, поверьте мне, сэр. Потом я узнал, что действительно был пожар, и никто и не думал шутить.

В дверях появился лакей Томас.

— Прошу прощения, ваша светлость, но прибыл лорд Лонгмор и желает…

Лонгмор отпихнул Томаса и ворвался в библиотеку. Холидей предусмотрительно отошел в сторону, чтобы его не сшибли.

— Ты — негодяй, — заявил Лонгмор, размахнулся, и его далеко не маленький кулак устремился прямо в челюсть герцогу.

В то же время в доме Нуаро

Люси расположилась на подоконнике и смотрела на улицу.

Она там сидела уже несколько часов.

Марселина знала, кого она высматривает, и очень боялась того, что может произойти.

— Пора пить чай, — сказала она. — Сара подала чай на твоем красивом столике, все куклы сидят на своих местах и ждут.

Люси не ответила.

— А потом Сара отведет тебя на прогулку в Грин-парк, где ты сможешь посмотреть на красивых леди и джентльменов.

— Я никуда не пойду, — заявила девочка. — А вдруг он придет, а меня не будет? Он будет разочарован.

У Марселины заныло сердце.

Она села на подоконник рядом с Люси.

— Дорогая, его светлость сюда не придет. Да, он заботился о нас некоторое время, но он очень занят и…

— Он не занят для меня.

— Мы не его семья, малышка.

Люси прищурилась и упрямо сжала губы.

— Он создал для нас очень красивый дом, — сделав над собой усилие, продолжила Марселина. — Только посмотри, сколько замечательных вещей он тебе купил: изящный чайный сервиз, столик и стулья, самую прекрасную в мире кроватку. Но в его жизни есть много проблем, никак не связанных с нами.

— Нет! — закричала Люси и спрыгнула с подоконника. — Нет! Нет!

— Люси Корделия!

— Я не Люси! Я Эррол! И никогда больше не буду Люси! Он вернется! Обязательно вернется! Он меня любит! Он меня любит! Он любит Эррол!

Она бросилась на ковер, принялась визжать, плакать и дрыгать ногами.

В комнату вбежали Софи и Леони. За ними Сара, на симпатичном личике которой был написан ужас. Она впервые столкнулась с капризами Люси.

И бросилась к беснующемуся ребенку.

Марселина остановила ее движением руки.

— Люси Корделия, хватит, — спокойно проговорила она. — Ты же знаешь, что воспитанные леди не бросаются на пол и не визжат.

— Я не леди! — завопила Люси. — И я тебя ненавижу!

Сара испуганно ахнула.

— Перестань, Эррол, — сказала Софи, тоже сохраняя каменное спокойствие. — У тебя только заболит голова.

— Он вернется! — рыдала Люси. — Он меня любит!

Марселина расправила плечи, подошла к девочке, подняла ее и крепко прижала к себе, не обращая внимания на вопли и весьма активные телодвижения. Она принялась укачивать ее, как будто та была грудным ребенком.

— Перестань, — шептала Марселина, — не надо. Ты уже взрослая девочка, так докажи это.

Мало-помалу Люси прекратила размахивать руками и ногами, а визг перешел в тихий плач.

— Почему мы не могли остаться там? — всхлипывая, спросила она. — Почему он не оставил хотя бы меня?

Марселина отошла к подоконнику и села, продолжая успокаивать малышку:

— Подумай, дорогая, если бы все, кто тебя любит, оставляли тебя у себя дома, где бы ты жила? И где бы жила мама? Разве ты не хочешь жить с мамой, тетей Софи и тетей Леони? Думаешь, ты слишком хороша для нас? Хочешь уйти от нас и жить в замке? Да? Как ты думаешь, тетя Софи, может быть, нам стоит нарядить Эррол в платье принцессы и отправить жить в замок?

Марселина говорила первое, что приходило в голову, но девочка постепенно успокоилась. Обхватив маму за шею, она прижалась к ней и, продолжая всхлипывать, сказала.

— Я могу жить и здесь, но почему он не приходит?

— Он очень большой человек, детка, — напомнила Марселина, — и должен заниматься своими делами. У него есть семья. Очень скоро он женится, и у него будут свои дети. Невозможно получить каждого джентльмена, который тебе понравился.

Эррол успокоилась. Судя по выражению ее лица, девочка напряженно думала. Ей только шесть лет, и с логикой у нее явные нелады, но перспектива стать принцессой должна была отвлечь ее.

Буря миновала. Подошла Сара и протянула малышке руку.

— Вот что я вам скажу, мисс Эррол. Давайте устроим чай с куклами. А потом отведем их на прогулку в Грин-парк. Возможно, там мы увидим принцессу Викторию. Знаете, кто это? Она племянница короля, и когда-нибудь станет английской королевой.

— Если вы ее увидите, — сказала Марселина, — обратите самое пристальное внимание на ее одежду. Потом расскажете нам очень подробно, что на ней было надето.

Как раз в это время граф Лонгмор попытался нанести удар в челюсть своему другу — или уже бывшему другу, как посмотреть — герцогу Кливдону в библиотеке Кливдон-Хауса.

Герцог легко перехватил руку, так и не коснувшуюся его лица; мужчины некоторое время хватали друг друга за грудки, а потом начался разговор на повышенных тонах.

Холидей тактично удалился и закрыл за собой дверь. Не сумев сломать герцогу челюсть или спровоцировать вызов на дуэль, Лонгмор налил себе почти полный стакан бренди и теперь активно поглощал его, в перерывах между глотками изрыгая ругательства.

Кливдон знал, что заслуживает хорошей взбучки. Но вовсе не собирался ее терпеть. Он же отнюдь не наслаждался жизнью. Совсем наоборот, его жизнь превратилась в сущую пытку.

— Ты не заслуживаешь моей сестры, — воскликнул Лонгмор. — Мне не следовало приезжать в Париж. Она едва не убила меня, узнав об этом. И была права. Следовало оставить тебя гнить там. Я должен был сказать ей, чтобы искала другого жениха. Я обязан был объяснить ей, что леопард не может избавиться от пятен на шкуре, даже если захочет. Но нет! Я ужасно обманулся. Я удивился, почему ты приехал так скоро, но внушил себе, что ты скорее всего слишком сильно соскучился о Кларе. Я был наивен, как и она!

— Не припомню, чтобы я называл точное время возвращения, — спокойно возразил Кливдон.

— Ты и не называл. Это я сказал, что конец месяца будет подходящим временем, — сказал Лонгмор. — Я хотел иметь возможность сообщить матери, которая мне плешь проела, что ты возвращаешься. Полагаю, теперь она может смело вычеркнуть тебя из списка претендентов на руку Клары.

— Если ты поднял весь этот шум из-за портних…

— А из-за кого же еще? — снова разошелся Лонгмор. — Кто еще мог настолько забыть о приличиях…

— О приличиях? — переспросил Кливдон. — Не могу поверить, что это говоришь мне ты! С чего это ты вдруг вспомнил о приличиях? Насколько я помню, твой отец был рад-радешенек отправить тебя на континент даже в разгар эпидемии холеры, чтобы ты только не позорил его имя.

— Я никогда и не претендовал на звание святого.

— И очень хорошо. Все равно тебе никто бы не поверил.

— Но я не приводил модисток в дом своих предков!

— У них сгорел дом, — вздохнув, объяснил Кливдон. — Об этом писали в газетах. Ты считаешь, что все статьи сфабрикованы? Но зачем? Если бы ты вел себя разумно, то не был бы здесь, поглощая мой бренди, как будто это лимонад в «Олмаке»…

— Я никогда не пью эту мерзость!

— Но ты ведешь себя неразумно. Не знаю, что в тебя вселилось, и не уверен, что хочу это знать, но в любом случае женщин здесь нет. Я приютил их только на пару дней.

— Ты не мог отвезти их в отель?

— Ты не понимаешь одной простой вещи, — сказал Кливдон. — Им необходимо работать. Они зарабатывают себе на жизнь. И потому не могут себе позволить терять время. Им нужно было место, чтобы работать. Им была необходима помощь. Привезти их сюда было самым простым решением. Они довели себя до изнеможения, стараясь закончить в срок платье для Клары.

— Не смей говорить о моей сестре и одновременно об этих лавочницах! Ты — бабник!

— Их здесь, как видишь, больше нет! А ты — идиот! Они собрались и уехали отсюда еще в субботу утром, то есть по прошествии семидесяти двух часов.

— А в пятницу ты спал с брюнеткой, — сообщил Лонгмор.

Удар был неожиданным и довольно-таки болезненным.

Кливдон почувствовал, как глаза заволокло красной пеленой. Он стиснул кулаки, а когда, наконец, заговорил, его голос был тих и спокоен. Правда, спокойствие это было обманчивым.

— Искушение дать тебе в зубы становится непреодолимым.

— Только не делай вид, — взвился Лонгмор, — что я скомпрометировал ее доброе имя.

— Только негодяй может так говорить о женщине. О любой женщине.

— Ты был с ней! — наскакивал Лонгмор. — И даже не счел необходимым скрываться! Я был в «Уайтсе», когда один из джентльменов сказал, что видел твой экипаж на Беннетт-стрит. Они начали строить предположения, что ты там делаешь. Я хлопнул себя по лбу и сказал, что мы договорились там встретиться, и ты, наверное, меня уже давно ждешь, вышел из клуба и пошел на Беннетт-стрит. Там я стоял и ждал тебя. Долго. Очень долго.

— Судя по всему, тебе было там холодно и скучно, — сказал Кливдон. У него отчаянно билось сердце, но вовсе не от стыда или чувства вины. Он вспомнил о волшебных часах, проведенных с Марселиной, и это привело его в смятение.

Лонгмор проглотил остатки бренди, быстрыми шагами подошел к подносу, вновь наполнил стакан из стоящего там графина и сделал большой глоток.

— Ты превратил себя в посмешище, — продолжил он. — Я никогда не видел, чтобы ты так вел себя из-за женщины. Она зацепила тебя, это понятно. В обычной ситуации я бы просто предупредил тебя, чтобы ты вел себя осторожнее. Проклятие, Кливдон, неужели ты не мог сказать кучеру, чтобы он ждал тебя не на виду у всей Сент-Джеймс-стрит, а в каком-нибудь тихом переулке?

— Мне это не пришло в голову, — сказал Кливдон. — Я не планировал оставаться там дольше, чем четверть часа. Мне жаль, что тебе пришлось ждать так долго.

— Это было скучно, — сказал Лонгмор. — И досадно. Что я должен теперь делать? Как поступить, чтобы не обидеть Клару? Должен ли я сказать ей, что человек, которого она три года ждала, потерял голову из-за модистки? Ты же знаешь, ей будет больно. Она всегда проявляла удивительную терпимость к твоим выходкам. Но это… Сейчас ты ведешь себя необычно даже для себя.

— Это было прощание, — сухо сказал Кливдон. — Получилось дольше, чем я предполагал, но это было прощание. Понимаешь? Все, что когда-либо хотела миссис Нуаро, это одевать мою герцогиню. А я для нее всегда был лишь средством для достижения этой цели. И ей, в общем, безразлично, кто будет этой герцогиней. Она предпочла бы Клару, поскольку, когда красота Клары объединяется с красотой ее необыкновенных моделей, эффект получается таким, что не каждый выдержит. Да, я увлекся ею, и ты знаешь, как это со мной бывает: если мне понравилась женщина, я должен ее получить. Но теперь все кончено. Это было прощание, Лонгмор. И я должен просить тебя, Лонгмор, из уважения к Кларе, держать свои знания при себе. Рассказав ей все, ты причинишь ей ненужную боль, а почему она должна страдать из-за мужской глупости?

— Ты клянешься, что все кончено?

В этот момент открылась дверь, и на пороге появился Холидей. Он держал в руке маленький серебряный поднос. Это был плохой знак. Дворецкий никогда не опускался до доставки корреспонденции. Этим занимались лакеи.

— Приношу свои извинения, ваша светлость, но мне сказали, что послание срочное, — сказал он.

Кливдон не стал ждать, пока дворецкий пройдет через всю комнату и подойдет к нему. Быстрыми шагами он пересек комнату и схватил с подноса записку.

В ней было только пять слов: «Нам нужна помощь. Люси сбежала».

Кливдон и Лонгмор подъехали к двери магазина двадцатью минутами позже. Ребенок исчез после возвращения с прогулки. Сара пошла готовить ванну для Люси, но когда вернулась в детскую, девочки там не было. Они обыскали весь дом — каждый дюйм, сказала Марселина.

— Она выбралась на улицу, — вздохнула Марселина, — через открытое окно в задней части дома. Я бы никогда не оставила окно открытым, но мне и в голову не пришло, что она может выкинуть такое.

Девочка, вероятно, взяла пример с Кливдона. Ведь он именно так выбрался вместе с ней из горящего дома. Даже если она держала глазки закрытыми, как велел Кливдон, она вполне могла услышать рассказы о своем спасении. Сам он об этом не говорил, но кто угодно мог понять, как было дело, увидев разбитое окно.

— Есть какие-нибудь идеи? — спросил он. — Что могло подтолкнуть ее к бегству? Это может дать ключ…

— Она устроила нам истерику, — сказала Марселина, — но потом вроде бы успокоилась. Сара сказала, что на прогулке она вела себя нормально.

Сара испуганно зажала рот ладонью.

— Что? — резко спросил Кливдон. — Если ты что-то знаешь, говори. Мы не должны терять ни минуты.

Сара расплакалась.

— Простите меня, мадам. Это я виновата. Не подумала.

— Что случилось? — нетерпеливо перебил ее Кливдон.

Девушка торопливо вытерла слезы.

— Когда мы шли в Грин-парк, мисс Эррол расспрашивала меня о вашей семье. Она хотела знать, почему ваша семья не живет в Кливдон-Хаусе. Я сказала, что у вас пока нет своей семьи. Потом я показала ей Уорфорд-Хаус и сказала, что там живет леди, на которой, все говорят, вы женитесь. У нее было такое выражение лица… Я не должна была этого говорить. Девочка так расстроилась, узнав, что вы больше не придете.

Кливдон посмотрел на Марселину.

— Она ждала тебя, — устало сказала женщина. — Я объяснила, что ты больше не придешь. Тогда она устроила истерику.

Ребенок его ждал. А он не пришел. И не собирался.

Это его вина. Он подарил девочке куклу, которую она холила и лелеяла, и это едва не стоило ей жизни. Люси жила в его доме. Ее баловали слуги, она играла с кукольным домиком. Что она могла подумать? Естественно, что он теперь стал частью ее жизни, частью ее семьи.

Он, Кливдон, поступил необдуманно, эгоистично и легкомысленно. Он думал о себе, о том, что доставляет ему удовольствие, а не о ребенке, не о том, что девочка может пострадать.

Вслух он сказал:

— Это упрощает дело. Можно предположить, что она отправилась искать меня. Иными словами, она движется в сторону Кливдон-Хауса.

— Боюсь, она не знает дороги, — проговорила Марселина. — Вспомни, мы же туда ехали. Как она отличит одну улицу от другой?

Даже взрослые люди, не знающие района, могут легко заблудиться, свернуть не в том направлении.

В результате его, Кливдона, невнимательности, шестилетний ребенок, девочка, оказалась в одиночестве на улицах Лондона. Скоро начнет темнеть. А она может быть где угодно, в тысяче разных мест.

— Мы предупредим полицию, — сказал он. — Возможно, ее уже нашли. Полицейские обязательно обратят внимание на хорошо одетую девочку, гуляющую в одиночестве. — Во всяком случае, герцог на это надеялся. Безжалостные хищники — сутенеры, разбойники — уж точно обратят на нее внимание.

Снова он во всем виноват, только он. Она сбежала, воспользовавшись способом, который узнала от него. Для того чтобы найти его.

Герцог обернулся к Лонгмору:

— Отправь одного из лакеев, которые приехали с нами, в полицию. Но у них там мало людей. Я вынужден просить тебя собрать своих слуг — и моих, конечно, тоже, и организовать поисковые отряды. Мы прочешем улицы.

— Она боится темноты, — сказала Марселина. Ее голос дрожал, глаза были красными, но сухими. Она не проронила ни слезинки. — Она очень боится. — Сестры подошли к ней и обняли.

А он, Кливдон, не мог ее обнять. Не мог успокоить.

Из-за этого он чувствовал боль, почти такую же сильную, как страх за Люси.

— Мы найдем ее до темноты, — сказал Кливдон с уверенностью, которой не чувствовал. — Я бы тревожился больше, если бы она сбежала из магазина на Флитстрит.

Сент-Джеймс намного безопаснее, сказал он себе. Здесь рядом королевский дворец, много клубов. Далеко не трущобы. Ребенок пешком не мог уйти далеко.

Но ее могли увезти. И тогда…

Нет, ее никто не увез. Он знает, куда она идет, и отыщет ее.

Понедельник, утро, половина четвертого

Ничего.

Люси нигде нет.

Полиция. Частные детективы. Слуги Кливдона и Лонгмора. Все были заняты поисками. Они стучали в двери и расспрашивали прохожих. Они останавливали кареты и наемные экипажи.

Люси никто не видел.

Кливдон, Лонгмор и Марселина прошли от начала до конца Беннетт-стрит и Сент-Джеймс-стрит, заглянули во все клубы и магазины, обошли все дворы и аллеи, прочесали Сент-Джеймс-сквер.

Герцог попытался отправить Марселину домой, но она сказала, что не может находиться в доме, где нет Люси. Она ходила до тех пор, пока не стала терять сознание от усталости, но и тогда ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы уговорить ее сесть в коляску. Хотя это была открытая коляска, и, сидя в ней, она могла продолжать поиски.

В три часа Кливдон отвез женщину домой.

— Никому не будет легче, если ты упадешь, — сказал он. — Ты обязана немного отдохнуть.

— Как я могу отдыхать?

— Ляг, положи ноги повыше, выпей бренди. Я еду домой, чтобы сделать то же самое. Поиски не прекратились. И не прекратятся. Лонгмор и я приедем за тобой через несколько часов. Когда рассветет.

— Она боится темноты. — Голос Марселины дрожал.

— Я знаю.

— Что мне делать?

Что я буду делать, если ее уже нет в живых?

Невысказанный вопрос.

— Мы найдем ее, — сказал герцог.

Он снова и снова вспоминал этот разговор, лежа на софе в библиотеке. Закрыв глаза, он убедился, что они не желают оставаться закрытыми.

Кливдон встал и принялся мерить шагами комнату.

Ему придется подумать о невероятном. Он обязан допустить возможность того, что ее увезли. Но еще не все потеряно. Встанет вопрос о выкупе. На хорошо одетом, грамотно говорящем ребенке, можно заработать большие деньги.

Подумала ли об этом полиция? Кливдон встал и подошел к столу, чтобы сделать заметки, наметить стратегию поисков…

Его разбудил громкий кашель.

Герцог открыл глаза. Во рту пересохло, голова болела. В первый момент он подумал, что накануне слишком много выпил, но потом сообразил, что голова почему-то лежит не на подушке, а на столе, и вспомнил, что произошло.

Он поднял голову и уставился на стоящего у стола Холидея.

— Что? — спросил он. — Что случилось? Который час? — Он посмотрел на окно. Уже рассвело, но, очевидно, недавно. Это хорошо.

— Четверть восьмого, ваша светлость.

— Хорошо. Спасибо, что разбудил. Я не собирался так долго спать.

— Здесь кое-кто желает вас видеть, ваша светлость.

Дворецкий вышел и почти сразу вернулся, неся на руках очень грязную и промокшую маленькую девочку.

— Его величество передает вам свои наилучшие пожелания, ваша светлость, и хочет знать, принадлежит ли это вам, — сказал Холидей.

Карета герцога Кливдона приехала позже, чем он обещал. Солнце вставало. Марселина уже сделала безуспешную попытку проглотить чай и тост, приготовленный сестрами, и ждала экипаж, меряя шагами торговый зал закрытого магазина. Она не спала ни минуты. Боялась закрыть глаза.

Когда экипаж остановился, она сразу выбежала на улицу и едва не столкнулась с Джозефом, который спешил ей навстречу.

— Все в порядке, миссис Нуаро, — заверил он. — Она у нас, в целости и сохранности. Его светлость приносит свои извинения за то, что не доставил мисс Люси прямо домой, но она отказалась ехать. Поэтому приехал я, чтобы спросить, не соблаговолит ли гора прийти к Магомету. Прошу прощения, мадам, это его слова.

Марселина нашла их в гостиной — одной из многочисленных гостиных. Они сидели на ковре. Вокруг были разбросаны оловянные солдатики, лошади, миниатюрные пушки и всевозможное военное снаряжение.

На Люси была ливрея пажа, сшитая на мальчика чуть выше ростом. На ногах — красные чулки. Туфелек не было. Волосы были перевязаны чем-то вроде мужского носового платка. Она внимательно следила, как Кливдон выстраивает в боевой порядок кавалеристов. Герцог первым заметил Марселину и поспешно встал.

Потом и Люси обернулась к двери.

— Мама! — закричала она.

Марселина присела на корточки и протянула к дочери руки. Люси вскочила и побежала к ней.

Она долго прижимала к себе дочь, и наконец Люси это надоело. Девочка высвободилась и сообщила:

— Мы играем в солдатиков.

Марселина взяла ее за плечи и заглянула в выразительные голубые глаза — глаза ее бабушки Делюси.

— Ты сбежала, — сказала она, — и до смерти напугала маму и тетушек.

Люси выставила вперед подбородок.

— Я знаю, — ответила она. — Его светлость сказал, что я так больше не должна делать. Но я была в отчаянии, мама.

— А потом ты не пришла домой, — продолжила Марселина. — И мне пришлось ехать за тобой. Что будет дальше, мисс Люси Корделия?

— Я — Эррол. И мне нужно было принять ванну. Я была очень грязная. Сначала я пряталась в конюшне, когда меня пытались увезти домой, а потом упала в канаву.

Марселина взглянула на Кливдона. Он встал, когда она вошла, и до сих пор рассеянно крутил в руке оловянного кавалериста.

— Насколько мы сумели установить, она неплохо продвинулась в направлении Кливдон-Хауса, но свернула на Пэлл-Мэлл-Ист, вместо Кокспер-стрит и дошла до королевских конюшен. Естественно, ее скоро заметили. Дети в одиночестве редко забредают в те края. Но она выяснила, куда попала. И когда ее спросили, не потерялась ли она и где живет, она ответила, что ее зовут принцесса Эррол, она из Албании, и желает поговорить с принцессой Викторией.

— Господи, — ахнула Марселина. — Ты назвалась принцессой? И захотела говорить с принцессой?

— Но я же принцесса Эррол, мама, и ты это знаешь.

— Люси, ты тоже знаешь, что это не твое настоящее имя, — сказала Марселина. — Это твое игровое, вымышленное имя.

— Да, мама, но ее высочество не стала бы говорить с мисс Люси Корделией Нуаро, не так ли?

Марселина встретилась глазами с Кливдоном.

— Хотелось бы мне видеть их лица, — сказал он. — Никто не знал, что делать. Девочка настаивала на разговоре с принцессой Викторией. Когда ей сказали, что ее королевское высочество занята, она сказала, что подождет. Что тут поделаешь? Никто не слышал о принцессе Эррол из Албании, но чего только в жизни не бывает?

Марселина встала. У нее упало сердце. Меньше всего ей нужно было, чтобы кто-то начал копаться в ее прошлом. Люди будут обходить стороной и ее саму, и ее магазин, словно там рассадник холеры.

— В этом нет ни слова правды, — сказала она. — Это всего лишь игра.

Герцог окинул Марселину странным взглядом.

— В любом случае ей не позволили и дальше гулять по Лондону в одиночестве.

— И никому не пришло в голову связаться с полицией?

— Пришло, конечно. Но все понимали, что в деле, так или иначе связанном с королевской семьей, нужна деликатность.

Марселина поняла, что герцог имеет в виду. Королевская семья не славилась своим целомудрием. У короля был десяток внебрачных детей от бывшей любовницы — актрисы.

— Была сделана попытка урегулировать вопрос самостоятельно, — усмехнулся Кливдон. — Но принцесса Эррол отказалась сообщить, где она живет, пока не поговорит с Викторией. Потом она заснула в одной из карет. Но никто так и не узнал о нашем пропавшем ребенке до утра, когда в королевский дворец был отправлен гонец за указаниями. Насколько я понял, после того как Люси сказали, что отвезут ее домой, ее долго не могли поймать. Перемирие было заключено, только когда ее обещали привезти сюда. Мне ее вручили на рассвете с наилучшими пожеланиями от короля.

Марселина не знала, плакать ей или смеяться. Она лишь опасалась, что сделает одновременно и то и другое, иными словами, что у нее начнется форменная истерика.

Абсурдная история, увы, была типичной. Подобными вещами развлекались ее родители, нагло выдавая себя за тех, кем они никогда не были.

— Мне жаль, что его величеству пришлось побеспокоиться из-за моей дочери, — холодно сказала она.

— Люси, мне необходимо переговорить с твоей мамой наедине, — сказал Кливдон. — А пока нас не будет, рекомендую тебе потренироваться в формировании строя каре, если, конечно, ты хочешь отразить атаку французов так же эффективно, как герцог Веллингтон.

 

Глава 15

Кливдон повел ее в сад. Их было отлично видно из всех окон, выходящих на четырехугольный двор. Отличное место для беседы. Зная, что любопытные слуги обязательно станут наблюдать, ему волей-неволей придется держаться в рамках.

И он не почувствует ее запах, мешающий соображать и сокрушающий решимость.

Они остановились в центре четырехугольного двора, где сходилось несколько дорожек.

— Я не должен был соглашаться на твое условие не видеться с тобой снова, — сказал он. — Мне следовало подумать, как это воспримет Люси.

— Люси — не твоя забота, — ответила Нуаро.

— Ей пришлось многое пережить.

— Дети легче забывают обо всех неприятностях, чем взрослые. Она, конечно, будет капризничать и показывать характер, но, в конце концов, привыкнет.

— Она часто убегает?

— Нет, и это больше не повторится.

— Ты не можешь быть в этом уверена, — сказал Кливдон. — С ее стороны это был акт отчаяния. А вовсе не каприз. Должно быть, она была очень сильно расстроена.

— Она была расстроена лишь тем, что мир не вращается вокруг нее, — отрезала Марселина. — Ей известно, что улицы города опасны, но она была слишком зла на нас, чтобы вспомнить об этом. А Сара, к сожалению, ее слишком плохо знает, чтобы заметить признаки надвигающегося бунта.

Герцог видел, что Марселина натянута как струна. Она смертельно устала, побледнела и осунулась. Сейчас, когда у нее больше не было основания опасаться за Люси, она, вероятнее всего, начала чувствовать изнеможение, на которое прежде не обращала внимания. Так что ему лучше быть кратким и не отвлекаться. Она торопится как можно скорее закончить разговор. Эта женщина твердо решила вычеркнуть его из своей жизни и из жизни Люси.

Конечно, она мать Люси. Но Кливдон точно знал, что родители далеко не всегда правы, и она совершает ошибку, вычеркивая его из жизни девочки.

— Ты ошибаешься.

— Думаю, следует предоставить мне право судить, — вскинулась Нуаро.

И тогда Кливдон заставил себя все ей сказать. Он не видел другого выхода.

— Когда моя мать и сестренка погибли, — медленно проговорил он, — мне очень нужен был отец. — Ему пришлось перевести дух, прежде чем продолжать. Он никогда и ни с кем не говорил о своих детских несчастьях, даже с Кларой, и сейчас оказалось, что это даже труднее, чем он ожидал. — Это был несчастный случай. Карета перевернулась. Отец был пьян и не справился с управлением. Он выжил. Я… я не знал, как справиться с горем. Мне было девять лет. Только помню, как отчаянно мне хотелось, чтобы он был рядом. Но он отослал меня к тетушкам, а сам допился до смерти. Все знали, что он горький пьяница. Все знали, что он убил жену и дочь. Но я был слишком мал, чтобы это понять. Я знал лишь одно: он мне нужен. А он меня бросил.

Герцог замолчал, собираясь с мыслями.

— Люси много пережила, и я не хочу, чтобы она чувствовала, что я ее бросил. Полагаю, мы можем сделать для нее исключение. Думаю, я мог бы приходить к ней, скажем, раз в неделю, по воскресеньям.

Последовала долгая пауза.

— Нет, — ответила Нуаро тихо и очень спокойно. Ее бледное лицо оставалось непроницаемым.

С таким выражением лица она играла в карты. И Кливдон почувствовал ярость. Он сказал ей то, чего не говорил никому, а она дала ему от ворот поворот.

— Ты нужен Люси, — неожиданно сказала Марселина. — Она испугана, многое пережила. Но я должна с этим справиться сама. Предположим, ты будешь к ней приходить по воскресеньям. И как долго? Ты же не сможешь делать это всегда. Если она будет тебя видеть регулярно, то быстро привыкнет, и уверится, что ты ей принадлежишь. Но даже если не говорить о Люси и ее чувствах, сколько еще неприятностей ты намерен доставить леди Кларе? О ней ты подумал? Ты же поставишь ее в неловкое положение перед всеми!

Герцог отшатнулся.

— С чего это ты начала беспокоиться о чувствах леди Клары? — язвительно вопросил он.

Марселина издала короткий смешок и направилась к дому.

— Я беспокоюсь о ее гардеробе, ваша светлость. И если это до сих пор до вас не дошло, вы не так умны, как все считают.

Что она говорит? Господи, что она несет? Она же обратилась к нему, когда исчезла Люси. Они вместе вели поиски, опасались худшего и надеялись на лучшее. Кливдон заботился о малышке, и она это знала.

— Два дня назад ты сказала, что любишь меня, — проговорил он ей вслед.

— Это ничего не меняет, — ответила Марселина. Она обернулась, вздернула подбородок и уверенно встретила его взгляд. — У меня есть магазин, которым я должна заниматься. Если ты не в состоянии поступать разумно, мне придется покинуть Англию. Я не смогу спокойно работать, если рядом будешь ты, а значит, сплетни и совершенно не нужные разговоры. Одним только своим присутствием рядом ты подрываешь мое положение. И всему виной твое наплевательское отношение ко всему, кроме собственных желаний. Подумай о том, что ты делаешь. И начни с того момента, как бросился в погоню за мной из Парижа, оцени последствия каждого своего поступка. Прошу тебя, подумай о ком-нибудь, кроме себя любимого.

С этими словами Марселина ушла, не оглядываясь, а герцог остался на месте, словно громом пораженный.

Он почти ничего не видел сквозь застилавшую глаза красную пелену. В его душе боролись ярость, стыд и горе. Ему хотелось ответить ей ударом на удар. Так же грубо и безжалостно.

Но он стоял, сжав кулаки, и ненавидел ее. И себя.

Прошло довольно много времени, прежде чем гнев начал стихать. А когда он окончательно исчез, Кливдон ощутил полное успокоение. Вся ложь, которую он говорил, сгорела дотла, и стало ясно: Марселина не сказала ему ничего, кроме простой, хотя и горькой правды.

Во второй половине того же дня герцог Кливдон посетил придворных ювелиров Ранделла и Бриджа и купил кольцо с самым большим бриллиантом, который у них нашелся. Тем самым он последовал совету Лонгмора купить невесте пристойный подарок.

Остаток дня он продумывал формулировку официального предложения руки и сердца. Для верности он записал его на листке бумаги, потом дважды переписал, внося редакторские правки. Оно должно было стать безупречным, передать все, что он чувствовал к Кларе, дать ей понять, что в его сердце нет никого, кроме нее. Она должна почувствовать, что он перебесился, все ошибки остались в прошлом, и теперь он стал человеком, которого она заслуживает.

Слова приходили легко и быстро. Он всегда хорошо излагал свои мысли на бумаге. Когда он писал, мысли были умными, острыми и точными, зато когда он говорил, так бывало далеко не всегда. Да и с брачным предложением он изрядно затянул. К тому времени как он последний раз переписал текст, несколько раз перечитал и убедился, что все запомнил, было уже слишком поздно ехать в Уорфорд-Хаус. Клара наверняка направилась на какое-нибудь мероприятие.

Он зайдет к ней завтра.

Герцог Кливдон явился в Уорфорд-Хаус, как уже вошло в привычку, во вторник, хотя знал, что по вторникам семейство не принимает посетителей. В этот раз леди Клара испытала большое искушение не принять его.

Но когда она сказала матери, что у нее ужасно болит голова, леди Уорфорд взволнованно ответствовала:

— Леди Горелл вчера видела, как он выходил от Ранделла и Бриджа. А сегодня он здесь, причем в одиночестве. Ему не нужно пробиваться через вечную толпу банкротов и выскочек, которыми ты себя окружаешь. Уверена, ты и сама можешь сложить два и два и забыть о своей мигрени, пока не выслушаешь его предложение.

Кольцо и предложение руки и сердца — мама в этом уверена. Она вполне может оказаться права. Но Клара была не в настроении выслушивать наставления матери, равно как и неискреннее, скорее всего, предложение. Леди Уорфорд сегодня уже трижды требовала всеобщего внимания и нюхательной соли, горько жалуясь, что весь свет судачит только о герцоге Кливдоне и «исчадьях ада, именующих себя модистками, и их несносном выродке», из-за которого жених Клары едва не погиб.

Разумеется, все будет забыто, как только он наденет Кларе на палец кольцо, а мама сможет взирать свысока на подружек, дочери которых вынуждены довольствоваться жалкими графами и виконтами, не говоря уже о менее именитых господах.

Тогда и Клара будет прощена за бесчисленные недостатки в роли дочери. Только она виновата в том, что Кливдон приударил за лавочницей. Ее вина в том, что он был так шокирующе невнимателен и нередко забывал о приглашениях, таких как приглашение к ним на ужин в субботу вечером. Нет никаких сомнений в том, что все это вина Клары, не сумевшей завоевать его внимание.

Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что когда Кливдон вошел в гостиную, где его ждали потенциальная невеста и ее мать, улыбка леди Клары была далека от радушной.

Упомянув, что Лонгмор рассказал им о воскресном «приключении», мама поинтересовалась, все ли в порядке с маленькой девочкой. Кливдон заверил ее, что так и есть. На все вопросы он отвечал односложно и с явной неохотой. Мама продолжала наседать. В конце концов, Клара тоже почувствовала любопытство и спросила:

— Это правда, что она потребовала встречи с принцессой Викторией?

Кливдон засмеялся и рассказал всю историю от начала до конца. Собственно говоря, Гарри поведал им то же самое, но в изложении Кливдона рассказ получился живым и забавным. Он очень смешно изобразил Люси, объясняющей, что она — принцесса Эррол из Албании.

— А когда ее мать заметила, что она вовсе не принцесса, — усмехнулся герцог, — мисс Люси сказала: «Да, мама, но ведь ее высочество не станет разговаривать с мисс Люси Корделией Нуаро, разве нет?» Признаюсь честно, я с большим трудом удержался от смеха.

А Клара подумала: он любит этого ребенка.

И еще она подумала: что же мне теперь делать?

— Мне кажется, — поджав губы, сказала маркиза Уорфорд, — что этот ребенок доставляет массу хлопот своим родственникам.

— Вам повезло, — усмехнулся Кливдон, — что у вас три дочери, никогда не дававшие вам повода для беспокойства.

— Вы зря так думаете, — вздохнула леди Уорфорд, — дочери всегда отнимают здоровье у матерей, причем с возрастом все больше.

— Да, мама боится, что мы окончим свои дни старыми девами или, что еще хуже, выйдем замуж за кого-нибудь неподходящего.

— У Клары сегодня немного болит голова, — сказала мама, бросив на дочь грозный взгляд. — Поэтому она не в настроении.

Кливдон взглянул на Клару.

— Ты нездорова, дорогая? Мне следовало сразу понять. Ты не так весела, как всегда.

— Это все пустяки! — воскликнула мама, сверля дочь горящими глазами.

— Пустяки или нет, но ты очень бледна, Клара, — подтвердил Кливдон и поспешно встал. — Не стану утомлять тебя. Я зайду в другой день.

Мгновением позже он ушел, а спустя еще некоторое время, устав от упреков матери, мучаясь от злости и стыда, Клара отправилась в постель с совершенно реальной головной болью.

Грин-парк, среда, вторая половина дня

— Ты убежал, — с упреком сказала Марселина.

Она повела дочь на прогулку. Люси толкала кукольную коляску — один из многочисленных подарков, которыми Кливдон наполнил детскую. Сюзанна, остававшаяся ее любимой куклой, сидела в коляске и смотрела в сторону широко открытыми стеклянными глазами.

Марселина сделала все возможное, чтобы герцог возненавидел ее навсегда. Но, несмотря на все обидные слова, сказанные ею, Кливдон вернулся.

Он пришел в магазин и, не найдя ее и не получив никакой информации от сестер, потребовал разговора с Сарой. Поскольку няня до сих пор считалась его служащей, Софи и Леони были вынуждены позволить им поговорить, и Сара сказала герцогу, что миссис Нуаро повела дочь в Грин-парк.

Кливдон отправился в Грин-парк и отыскал там Марселину, как выяснилось, чтобы поведать ей о своих романтических невзгодах.

— Ты сбежал, получив повод не делать предложение, — из его слов заключила Марселина. — Прояви ты хотя бы каплю настойчивости, уверяю тебя, леди Клара позабыла бы о головной боли. Ее огорчает твое поведение, твоя нерешительность.

— Я знаю, что все испортил, — вздохнул герцог. — И то, что ты говорила раньше — правда. Но все так запуталось. И я никак не могу вырваться из лабиринта.

— Находясь здесь, ты не помогаешь себе, — заметила она.

— Ты эксперт по всему, что я делаю неправильно, — усмехнулся Кливдон. — Ты — властная женщина, точно знающая, что именно все должны предпринимать в данный момент.

— Вовсе нет. Я только знаю, как все должны одеваться, — улыбнулась Марселина.

— Могу поклясться, Клара знала, зачем я пришел, — сказал Кливдон. — Выходя из ювелирного магазина, я видел леди Горелл, которая не могла не рассказать всему свету, куда я заходил. Но я хорошо знаю Клару и уверен, что она была не рада мне, а когда я уходил, на ее личике было написано явное облегчение.

— И ты не знаешь, почему она хотела от тебя избавиться? — спросила Марселина. — Ты пренебрегал ею много дней. Привлек к себе внимание всего света, общаясь с модистками. А потом вдруг отправился покупать кольцо. И без какого-либо предупреждения внезапно явился, настроившись на матримониальные планы. А женщинам нравится, когда за ними ухаживают. Что с тобой? Неужели ты внезапно слепнешь и глохнешь, когда дело касается леди Клары?

Кливдон остановился и уставился на Марселину, а на его лице появилось выражение комического ужаса.

— Ты хочешь сказать, что я должен бегать за ней, смотреть преданным взглядом и ловить каждое слово, как влюбленный идиот?

— Не надо передергивать, — вздохнула Марселина. — Кому, как не тебе знать, что такое — соблазнить женщину. Беда в том, что ты любишь ее как сестру, союзницу по детским шалостям.

Герцог на мгновение замер, но тут же опомнился и снова пошел рядом с Марселиной, поглядывая по сторонам, со своим обычным надменным видом — ожидая, что перед ним обязаны расступаться все.

Марселина в этот момент напомнила себе, что боль, которую она испытывает, это ее, и только ее, вина. Она позволила себе влюбиться. А ведь она — Нуаро. А значит, должна была поостеречься.

Будучи Нуаро, она должна была думать головой, а впрочем, это уже не важно.

Кливдон обязан жениться на леди Кларе. Все планы Марселины имели одну цель: сделать своей главной клиенткой герцогиню Кливдон. Если этот брак не состоится, кто знает, сколько пройдет времени, прежде чем он найдет другую кандидатуру? Несколько дней или несколько лет? Да и разве в Лондоне много женщин, которые могут стать такой же совершенной моделью для показа великолепных творений Марселины, как очаровательная леди Клара?

Но эта модель изрядно потеряет в цене, если выйдет замуж не за герцога.

А ведь она, Марселина, уже начала обрабатывать леди Клару, обихаживать ее, чтобы впоследствии сделать общепризнанной законодательницей мод. Она уже завоевала признательность леди Клары. И это несмотря на все слухи и скандальные сплетни. Несмотря на козни леди Уорфорд.

Кстати, у леди Клары сегодня примерка.

Мимо проходила няня с маленькой девочкой. Обе остановились, чтобы посмотреть на куклу Люси. Та любезно достала из коляски Сюзанну.

— Какое чудесное платьице! — воскликнула девочка.

— Его сшила моя мама, — сообщила Люси. — Она шьет платья для леди и принцесс.

Она посадила куклу обратно. Няня увела девочку. Та шла нехотя, все время оборачивалась и с завистью смотрела на куклу.

— Тебе следует дать Люси карточки для раздачи, — сказал герцог. — Ты никогда не думала начать линию модной одежды для кукол?

— Нет.

— Так подумай.

Марселине и без того было о чем думать.

— Сегодня примерка у леди Клары, — напомнила она. — Платья для бала в пятницу. Насколько я понимаю, это одно из главных событий сезона.

— В пятницу? — Герцог нахмурился. — Черт! Это, должно быть, бал у леди Браунлоу. Боюсь, я тоже должен там быть.

— Конечно, должен. Кульминация сезона.

— Это говорит не в пользу сезона.

— Что с тобой? — удивилась Марселина. — Я же знаю, что ты любишь танцевать.

— В Париже, — сказал Кливдон. — В Вене и Венеции.

— Знаешь ли ты, сколько мужчин и женщин согласились бы на что угодно, лишь бы только получить приглашение на этот бал?

— Ты тоже? — спросил герцог. — А ты хотела бы пойти туда, чтобы продемонстрировать одно из своих экстравагантных творений? — Его губы тронула легкая улыбка, в глазах заплясали дьявольские огоньки. — Любопытно посмотреть, как ты проникнешь на этот бал без приглашения.

А Марселине хотелось кричать.

— Ты не слышал, что я сказала? — спросила она. — Ты должен ухаживать за леди Кларой. И тебе уж точно не нужно, чтобы женщина, которую общество считает твоей последней возлюбленной, привлекала к себе внимание. А мне не нужно восстанавливать против себя людей, которых я хотела бы видеть своими клиентами. Сколько раз еще я должна это повторить, чтобы до тебя дошло? Как можно быть таким толстокожим?

Герцог отвел глаза.

— Я представил тебя на балу. Картина получилась чрезвычайно привлекательной. Что ж, появившись там, я буду представлять тебя рядом. Будет не так скучно.

Марселина тоже могла представить себя там. Не себя теперешнюю, а ту женщину, которой она могла быть, дочерью джентльмена. Но тогда, если бы ее пригласили на этот бал, у нее не было бы Люси. Она никогда не научилась бы шить одежду. И никогда не стала бы собой.

Не говоря уже о том, что она была бы такой же, как все.

Ее жизнь не была бы такой трудной. Но она и не была бы интересной. Вы только послушайте, как этот великовозрастный повеса говорит о столь примечательном событии! Леди Браунлоу недавно стала одной из патронесс «Олмака». Она — видная фигура в обществе. Ее приемы известны и пользуются большой популярностью. А Кливдон ведет себя так, словно вынужден посетить лекцию по математике.

— Ты пойдешь, — сказала она, — и прибудешь туда не поздно. Ты дашь понять всем, что хочешь видеть только леди Клару и быть только с ней. Ты будешь вести себя так, словно для тебя не существует других женщин. Пусть она подумает, что неожиданно открылась тебе, явилась, словно видение, как Афродита, выходящая из пены морской.

Жаль, что рядом нет Софи. Она бы подсказала менее избитые драматические образы.

— Твой натиск не даст ей времени задуматься, — продолжила Марселина. — Если погода позволит, ты выманишь ее на террасу или в сад, короче, найдешь уединенное место и сделаешь очень романтическое предложение. Она не сможет не сказать «да». Это соблазнение, Кливдон, помни об этом. Леди Клара — не твой добрый друг и не твоя сестра. Это женщина, красивая желанная женщина, и ты собираешься соблазнить ее стать твоей герцогиней.

Бал у графини Браунлоу, ночь пятницы

Герцог Кливдон решил сделать все так, как посоветовала Нуаро. Он запретил себе думать о том, что делает, потому что думать было не о чем. Он хочет, чтобы Клара вышла за него замуж. Она всегда была предназначена для него. И он всегда ее любил.

Как сестру.

В тот же миг, как эта мысль пришла ему в голову, Кливдон постарался от нее избавиться. Он отправился на бал к леди Браунлоу, в точности следуя инструкциям Нуаро. Он приехал не слишком рано — это было бы неловко, но и не поздно. Как раз вовремя. И принялся ухаживать за Кларой, как ухаживал бы за популярной дамой полусвета или замужней красоткой.

Он заставил себя развлекать ее, шептал остроумные замечания в совершенной формы ушки всякий раз, когда мог подойти достаточно близко. Этим вечером она выглядела особенно красивой, и толпа поклонников была очень уж внушительной.

Нуаро одела Клару в розовый креп, под которым виднелся белый сатиновый чехол. Несколько лент украшали глубокое декольте, привлекая внимание к высокой груди Клары, а крой лифа подчеркивал ее роскошную фигуру.

Мужчины пускали слюни, а женщины зеленели от зависти.

Кливдон повел ее танцевать, уверяя себя, что он самый счастливый мужчина в мире.

И он любит ее.

Как сестру.

В соответствии с инструкциями Нуаро, герцог увлек Клару на террасу. Там было много народу, но они нашли сравнительно уединенный уголок. Конечно, на таком мероприятии уединение было относительным. На террасу проникал неяркий свет из бального зала. Лунный серп висел над верхушками деревьев, готовясь скрыться за ними. Но плывущие по небу облака не скрывали звезд. Так что обстановка была в меру романтичной.

Кливдон рассмешил девушку, потом заставил ее покраснеть, после чего, посчитав момент вполне подходящим, сказал:

— Дорогая, я должен кое-что у тебя спросить.

Клара улыбнулась.

— Спрашивай.

— От этого зависит все мое счастье, — сообщил он и покосился на свою собеседницу, наблюдая за реакцией. Она улыбается? Но как? С удовольствием? Или насмешливо? Нет, похоже, она нервничает. Он-то уж точно волнуется.

Пора обнять ее.

Кливдон так и сделал. Она не оттолкнула его.

Клара смотрела на него, все еще улыбаясь, но в ее глазах зажглись искры. Кливдон постарался припомнить, видел ли когда-нибудь на ее лице такое выражение. Да, пожалуй. Ее глаза так же горели, когда она ответила что-то резкое матери.

Жаль, что рядом нет Нуаро. Она бы подсказала, что делать. Уж она бы сумела взять Клару под контроль. Кливдон чувствовал, что ситуация приняла неожиданный оборот, не такой, как он рассчитывал, и он понятия не имел, как все исправить.

Потом он понял, что должен был сделать.

Идиот.

Сначала надо было сделать предложение.

Герцог сделал шаг назад и сказал:

— Прости меня. Это было глупо. Дерзко.

Она подняла свои совершенные брови.

Речь, которую он так долго писал и переписывал, а потом заучивал наизусть, вылетела у него из головы. И он бросился вперед, как в омут.

— Я должен был сначала спросить, окажешь ли ты мне величайшую честь, став моей женой. — Он полез в карман за кольцом. — Я имел в виду… не знаю, что я имел в виду… — Куда к черту подевалось это проклятое кольцо? — Ты сегодня такая красивая…

— Прекрати! — воскликнула Клара. — Немедленно прекрати! Ты считаешь меня идиоткой?

Кливдон перестал шарить по карманам.

— Что ты? Конечно, нет… Мы всегда были предназначены друг для друга, ты и я. Нас так много связывает. Как бы я мог столько лет писать письма… глупой девочке?

— Ты перестал их писать, когда встретил… Впрочем, это не главное. Взгляни на меня!

Кливдон вытащил руку из кармана, так и не обнаружив кольца.

— Я смотрю на тебя весь вечер, — сказал он. — Ты самая красивая. Здесь никто не может с тобой сравниться. — Подумав, он для верности добавил: — Ты самая красивая девушка в Лондоне.

— Я другая! — воскликнула Клара. — Я совсем другая. А ты даже не заметил. Я изменилась. Многому научилась. Все мужчины заметили это, кроме тебя. Я для тебя осталась Кларой. Доброй подругой. Я для тебя не женщина.

— Что за чепуха? Я весь вечер…

— Весь вечер ты играл. Разыгрывал влюбленного. Ты тренировался перед зеркалом, не так ли? Я вижу. Чувствую. В тебе нет страсти.

Ее голос стал громче, и Кливдон с неудовольствием заметил, что другие гости, прогуливавшиеся по террасе, стали подходить ближе.

— Клара, может быть, мы…

— Я заслуживаю страсти, — заявила Клара. — Я заслуживаю любви — настоящей, всеобъемлющей. Я заслуживаю мужчины, который отдаст мне свое сердце, все сердце, а не часть, которую он в данный момент не использует. Ту часть, которую он выделил для друзей.

— Это несправедливо, — вяло возразил герцог. — Я любил тебя всю жизнь.

— Как сестру!

— Нет, — встрепенулся он. — Мое чувство больше, намного больше.

— Разве? Впрочем, мне все равно. — Клара гордо вскинула голову. — Все это мне уже не интересно. Ты даже не в состоянии сдержать слово прийти на ужин. И при этом не удосуживаешься прислать записку — «Извини, Клара, случилось то-то и то-то». Ты не можешь сделать даже такой малости. Если так станет продолжаться и дальше — ты будешь становиться задумчивым и рассеянным всякий раз, когда увлечешься женщиной, меня такое положение вряд ли устроит. Я не согласна мириться с ним ни за герцогство, ни даже за три герцогства. Я заслуживаю лучшего, чем роль тихой, все понимающей жены. Я интересная женщина. Я много читаю, имею собственное мнение, обожаю поэзию, ценю чувство юмора.

— Я знаю. И всегда знал.

— И я заслуживаю, чтобы меня любили. По-настоящему. Чтобы любили мой ум, тело и душу. И если ты не заметил, есть много мужчин, готовых мне это предложить. Почему я должна связывать свою жизнь с человеком, который не может дать мне ничего, кроме дружбы? С какой стати я должна связывать свою жизнь с тобой?

Она вздернула подбородок и удалилась.

Только тогда герцог неожиданно понял, что вокруг стало очень тихо.

Он посмотрел вслед Кларе. Гости столпились у открытых французских окон, выходящих на террасу. Когда Клара приблизилась, толпа услужливо расступилась, уступая ей дорогу, и она вошла в зал с высоко поднятой головой.

Из толпы послышались аплодисменты.

Кливдон услышал издалека громкий визгливый голос. Леди Уорфорд.

Потом он услышал возбужденные голоса гостей, скорее всего взволнованных скандалом. Но заиграла музыка, и гости постепенно разошлись.

Герцог не пошел в зал.

Он спустился с террасы в сад и вышел на улицу через садовые ворота.

Там он остановился и оглянулся. И только тогда понял, что дрожит.

Он поднял руки и изумленно уставился на них.

Мысль, которую он так долго и усердно старался задавить, снова ожила и радостно заплясала.

Герцог Кливдон стоял посредине ночи на темной улице и жадно вдыхал прохладный воздух.

И неожиданно понял, почему его бьет дрожь.

Он чувствовал себя человеком, который только что поднялся по ступенькам виселицы, почувствовал на своей шее веревку, услышал, как священник молится о его душе, ощутил капюшон на голове, и в последний момент пришло помилование.

Софи вернулась домой перед рассветом.

Марселина лежала в постели без сна, глядя в темноту, и сразу встала, услышав шаги сестры.

Софи ходила на бал. Кливдон собирался сделать предложение, и людям следовало знать, что в этот момент было надето на леди Кларе и кто создал сей шедевр. Все это сестры, разумеется, знали, каждую деталь — не только платья, но и аксессуаров. Софи отправилась на бал, потому что Том Фокс в обмен на престижное место на первой полосе хотел получить конфиденциальную информацию о гостях.

Софи не впервые выполняла подобные задания. Хозяева, планирующие такие грандиозные мероприятия, обычно нанимали дополнительный персонал. Для этого есть солидные агентства. Софи была зарегистрирована во всех агентствах — под другим именем, разумеется. Она умела обслуживать высокопоставленных гостей. И занималась этим с раннего возраста. И еще она знала, как оставаться незаметной. В конце концов, она же Нуаро!

— Все в порядке, — сказала Софи, снимая плащ. — Все прошло не совсем так, как планировалось, но я обо всем позаботилась.

— Не так как планировалось? — переспросила Марселина.

— Она ему отказала.

— Господи! — У Марселины защемило сердце. Она была в смятении и не могла понять, что испытывает в этот момент — облегчение… отчаяние…

— Что случилось? — послышался голос Леони.

Марселина и Софи обернулись на голос. Леони стояла в дверях своей спальни. Она не потрудилась надеть пеньюар, а ночной чепчик — причудливая смесь лент и кружев — съехал на одно ухо.

Хоть кто-то спал этой ночью.

— Леди Клара отказала ему, — объявила Софи. — Я все видела своими глазами. Он так красиво за ней ухаживал, словно видел впервые. Казалось, для него не существует никого, кроме этой прелестной девушки. Все было так романтично… как в романе… Ведь мужчины далеко не всегда романтичны, нам-то это хорошо известно.

— Но что произошло? — удивилась Леони.

— Я все видела, — повторила Софи, — можно сказать, находилась в первом ряду — у открытого французского окна, и ветер доносил каждое их слово. Не знаю, где леди Клара нашла силы, чтобы отказать, но она сделала это, причем в недвусмысленных выражениях. Это все слышали. Получилось так, что в это время у музыкантов был небольшой перерыв, так что спектакль видели и слышали все, кто в этот момент находился на террасе и возле окон. Когда действие началось, стало очень тихо — можно было слышать, как муха пролетит. Гости молча отталкивали друг друга, чтобы пробиться к окнам.

У Марселины поникли плечи.

— Не могу поверить!

— Не стоит волноваться, — жизнерадостно сообщила Софи. — Я сразу поняла, что надо делать, и сделала это. Все сработает очень хорошо. Так что, пожалуйста, вернись в постель. Нам не о чем беспокоиться. Сами все увидите. А пока мне надо поспать. Я валюсь с ног от усталости.

 

Глава 16

Восемь часов утра, суббота

Софи пришла к завтраку лишь на несколько минут позже, чем сестры, несмотря на то, что легла спать только пару часов назад. В руке у нее был утренний выпуск «Морнинг спектакл». Девушка довольно улыбалась.

— Я же сказала, что все будет как надо, — сообщила она. — Можете сами посмотреть. Здесь целая колонка посвящена только платью леди Клары. — Она села и с выражением прочитала несколько предложений. — Я справилась!

Марселина медленно поднесла к губам чашку кофе и сделала глоток. Ей был необходим кофе, поскольку уснуть она так и не смогла.

— Надо полагать, ты предоставила Тому Фоксу то, что он хотел.

— А он отрядил мне целую колонку на первой полосе! — торжествующе воскликнула Софи.

Леони взяла у нее из рук газету.

— Читай отсюда, — подсказала Софи.

Леони прочитала:

— Читатель может удивиться, зачем мы так подробно описываем одеяние белокурой гостьи бала. Но это наименьшая дань восхищения, которую мы можем отдать платью, вселившему в ту, на ком оно было надето, достаточную уверенность в себе, чтобы отклонить предложение герцога. Ничуть не меньшего внимания достойна ее полная огня и поэзии речь.

Далее следовала вдохновенная речь леди Клары. В контексте она читалась, как сцена из романа леди Морган.

Марселина поставила чашку и потерла лоб.

— Он — герцог Кливдон. Она — его любит. Он — известный соблазнитель женщин. И он все испортил? Что ж, прощай, герцогиня Кливдон.

— Тут ты права, — сказала Софи. — Теперь ему потребуется время, чтобы найти другую кандидатуру. Но смотри на дело с другой стороны. Леди Клара вернется в магазин Нуаро. Она понимает, что мы для нее сделали и делаем. Она же ему сказала: я изменилась.

— Ее подруги тоже придут, — сказала Леони. — Все женщины, которые были на балу, видели ее платье и слышали речь, придут, чтобы увидеть творения, вселяющие в женщину достаточную уверенность, чтобы отвергнуть самого герцога. Софи, ты превзошла себя.

— Леони права, — сказала Марселина. — Отличная работа. Блестящая. Я бы стояла там, разинув рот и без единой мысли в голове. Но ты сразу поняла, как обратить происшедшее нам на пользу.

— У тебя в голове никогда не бывает ни единой мысли, — усмехнулась Софи. — Нас всех жизнь научила соображать очень быстро. К тому же это не так уж и сложно. Но теперь мы должны что-то показать публике. Какое платье выставим?

— Предоставь это мне и Марселине, дорогая, — сказала Леони. — А тебе необходимо еще отдохнуть. Ночью произошел самый настоящий большой скандал, и твою статью к вечеру перепечатают все лондонские газеты. День будет хлопотным. А ты почти не спала.

Марселина тоже не спала, но сестрам об этом вовсе не обязательно знать. Она лежала в постели, твердя себе, что все сделала правильно. Альтернативы не было. Она и ее сестры поставили перед собой цель завоевать лояльность леди Клары. Они всячески старались показать ее в самом выигрышном свете, сделать ее природную красоту ослепительной.

После этого Кливдон должен был на ней жениться. В этом заключался главный пункт плана.

Поэтому Марселина отправилась за ним в Париж. Герцогиня Кливдон была прямым путем к успеху. С ее помощью они должны были покончить с любой конкуренцией.

Таков был план. Его целью была блестящая герцогиня Кливдон.

Теперь леди Клара Фэрфакс ею не станет. Уж точно не после пламенной речи, произнесенной ею перед изумленной публикой. Но Софи спасла положение, и это означало, что план занять главенствующее место среди лондонских торговых домов, продающих женскую одежду, остается в силе.

А чувства Марселины не являются частью плана. Они — ее личная проблема.

Софи провела на ногах почти всю ночь — она трудилась, и это после того, как она весь день накануне работала в магазине.

— Должна признать, ночь оказалась несколько более волнующей, чем я рассчитывала, — призналась Софи. — Я уже говорила, что протиснулась к окну, откуда могла все видеть и слышать. Меня никто не заметил. Никто не замечает слуг. Но когда я выбиралась обратно, то наткнулась на лорда Лонгмора.

Марселина и Софи переглянулись.

— Ну, не совсем наткнулась, — пояснила Софи. — Но он проходил совсем рядом. Я ожидала, что он посмотрит сквозь меня и пойдет дальше. Слуги, как и лавочницы, для аристократов никто. Но он резко остановился, словно налетел на стену, и спросил, что я там делаю. Я чуть не упала, но постаралась ничем не выдать своего изумления и ответила, что работаю. Кажется, я неплохо вжилась в роль исполнительной служанки. Внезапно послышался визг его матери, он закатил глаза, вздохнул и ушел.

— Тебе лучше соблюдать осторожность с ним, — предупредила Марселина. — Он не такой дурак, каким кажется, и нам совершенно не нужно, чтобы еще одна из нас имела что-то общее с аристократом.

— Не думаю, что он хочет иметь со мной что-то общее, — сказала Софи. — Скорее, он страстно желает от нас избавиться.

— Будем надеяться, леди из бомонда с ним не согласны, — сказала Леони.

— Не сомневаюсь, — сказала Софи. Она встала из-за стола и направилась к двери. — Пожалуй, я еще немного посплю. Но вы должны обязательно разбудить меня, когда откроете магазин. Не хочу пропустить самое интересное. Кстати, на вашем месте я бы выставила серое платье.

Магазин миссис Даунс, тот же день

Миссис Даунс мрачно смотрела на платье, брошенное на прилавок.

— Это которое по счету? — спросила она у закройщицы Оукс.

— Шестое.

— Леди Горелл швырнула его мне в лицо, — сказала миссис Даунс.

— Ужасно, мадам, — вздохнула Оукс, которая видела, как это было, и вовсе не пришла в ужас. Узнай она, что заплатила сумасшедшие деньги за платье, в точности такое же, как ее подруги видели в Ковент-Гарден в прошлом году, вела бы себя так же.

Оукс честно предупреждала свою нанимательницу. Она говорила, что рукава, которые она увидела на модели, якобы присланной мадам приятельницей из Парижа, были в моде в прошлом году. Но миссис Даунс или решила, что Оукс — идиотка, или что покупательницы, привыкшие во всем ей доверять, слепые и ничего не заметят. Некоторые из них действительно ничего не заметили. Вначале. Но быстро прозрели.

Только одна портниха в Лондоне создавала такие одеяния для женщин, и это была не миссис Даунс. Ее покупательницам быстро открыли глаза более наблюдательные знакомые и родственники, припомнившие, что уже видели такое платье на банкете, в театре, Гайд-Парке и других местах. Из дюжины заказов шесть уже вернулись к ней, причем покупательницы были в бешенстве, заплатив немалую сумму не просто за копии, а за копии прошлых лет.

Оукс было любопытно, сколько мадам заплатила за старые модели и скольких покупательниц она потеряет, когда тайное станет явным.

Пожалуй, решила закройщица, пора искать новое место.

Как и предполагал Кливдон, магазин был забит битком.

Герцог прошел мимо по дороге в клуб, потом еще раз, по пути к сапожнику, шляпнику, виноторговцу. Он покупал совершенно ненужные вещи, только чтобы оставаться на Сент-Джеймс-стрит. Он ждал, когда толпа рассеется.

Кливдон прочитал «Морнинг спектакл», как, вероятно, и большинство представителей бомонда. Его не удивило то, что Фокс поведал о случившемся на балу. Этот человек был известен своим умением получать информацию. Но подробности — это другое дело. Очевидно, у Фокса на балу был свой шпион.

Этим шпионом могла быть только мисс София. Описание было сделано в ее стиле. А чтобы успеть к сегодняшнему утреннему выпуску, она должна была находиться на месте событий.

Большое облегчение.

Кливдон боялся, что ночной скандал станет концом торгового дома Нуаро. Общество обвинит миссис Нуаро в том, что она соблазнила его, и станет обходить ее магазин стороной. Именно об этом Марселина его неоднократно предупреждала. Клара никогда не вернется в магазин, и на миссис Нуаро навесят ярлык соблазнительницы и блудницы. А значит, леди не станут иметь с ней дел.

Но леди сегодня шли к ней нескончаемым потоком. Они выходили из экипажей, долго разглядывали витрину и наконец заходили внутрь. Их было так много, что, наверное, износился дверной колокольчик.

…платье, вселившее в ту, на ком оно было надето, уверенность в себе, достаточную, чтобы отклонить предложение герцога… полная огня и поэзии речь.

Воистину их дерзость не знает границ.

Да, дерзость сестер Нуаро перешла все мыслимые границы. Но, как и все, что они делали, статья была хорошей. Кливдону хотелось обнять и расцеловать за нее Софию, впрочем, она была не первой в его списке.

Не из-за Софии он не спал всю ночь.

Не София заставила его полночи ходить по комнате, споря с самим собой. Бесплодный спор.

После того, как он ушел с бала, выбрался на улицу и понял, почему его бьет дрожь, Кливдон осознал, что есть только один способ положить конец этому затянувшемуся фарсу.

Поэтому он терпеливо ждал, пока леди разойдутся, чтобы переодеться к ритуальному променаду в Гайд-парке.

После этого он быстро перешел улицу и открыл дверь в магазин.

Колокольчик снова звякнул. «Неужели они никогда не отправятся домой?» — устало подумала Марселина.

Она была счастлива, очень счастлива. Этот день был не похож на другие, даже на тот, когда она вернулась из Парижа, и дамы заходили посмотреть на знаменитое платье. Но сегодня леди шли толпами. Их старый магазин ни за что не вместил бы всех желающих. Теперь ей придется нанять не меньше шести новых швей, причем немедленно, иначе они не смогут выполнить все принятые заказы в согласованные сроки.

Все это промелькнуло в ее голове за секунду до того, как она подняла взгляд от подноса с лентами, которые разбирала, и посмотрела, кто пришел.

И сердце болезненно защемило.

Джентльмен переступил порог, остановился и оглянулся. Он сделал это так, как и любой джентльмен, пришедший в магазин впервые: обвел холодным взглядом зал, решая, есть ли в нем что-то, достойное его высочайшего внимания, не замечая жалкую лавочницу за прилавком.

Впрочем, он не впервые находился в этом магазине. И это был не «любой» джентльмен.

Это был Кливдон, высокий и надменный, в безукоризненной шляпе, из-под которой виднелись волнистые волосы. У него была прогулочная трость, на которую он положил обе руки, когда остановился, чтобы оглядеться. Лайковые перчатки обтягивали их, как вторая кожа.

Его руки…

Она помнила, как эти руки обнимали ее, гладили по спине, ласкали груди…

Будь это другой джентльмен, хозяйка магазина бросилась бы ему навстречу, готовая уделить всяческое внимание.

Марселина осталась на месте, оперлась обеими руками о прилавок и сказала:

— Добрый вечер, ваша светлость.

— Добрый вечер, миссис Нуаро. — Он снял шляпу и поклонился.

Марселина присела в реверансе.

Кливдон положил шляпу на стул, подошел к манекену и стал рассматривать платье.

Оно было сшито из темно-серого тюля — такой цвет называют «лондонский дым», и отделано ярким розовым сатином. Юбку украшала вышивка — перевитые розы и листья.

— Выглядит очень… французским, — заметил он.

— Я всегда одеваю манекены смелее и более вызывающе, чем покупателей, — пояснила она. — Взглянув на манекены, они уже не пугаются и не устраивают истерик, если я предлагаю им нечто отличное от того, к чему они привыкли.

Кливдон улыбнулся.

— Не могу с этим не согласиться, — кивнул герцог. — Кстати, я был рад увидеть, что мисс София сумела обратить вчерашний скандал вам на пользу. Впрочем, ничего другого я от нее и не ожидал.

— Зато я ожидала намного большего от тебя, — вздохнула Марселина. — А ты все испортил.

— Да, — не стал спорить герцог. — Но что еще можно было сделать? Я предложил стать герцогиней Кливдон не той женщине.

Марселине показалось, что у нее останавливается сердце. Предательски закружилась голова.

Кливдон подошел к двери и перевернул табличку на «Закрыто».

— Мы еще не закрылись, — сказала Марселина и удивилась: интересно, почему ее голос звучит вроде бы издалека?

— На сегодня дел хватит, — махнул рукой герцог.

— Это не тебе решать, — нахмурилась она.

Герцог подошел к прилавку.

— Выйди оттуда.

— Ни за что!

Тогда он улыбнулся. Его красивый рот дрогнул, чувственные губы чуть скривились, а невероятные зеленые глаза посмотрели на Марселину с насмешливой приязнью. Их взгляд проникал прямо в сердце, делая ее слабой и безоружной.

— Мне нужно как можно больше покупателей, — заявила она. — Нельзя быть уверенной, что леди Клара вернется…

— Ты отлично знаешь, что она непременно вернется. Ей необходимы платья, вселяющие в нее уверенность, дающие силу справляться с глупыми мужчинами.

— А поскольку в ближайшем будущем герцогини Кливдон не будет, — продолжила Марселина, — мне придется иметь дело с простыми смертными.

— Я подумал, — медленно проговорил герцог, — что ты могла бы стать герцогиней Кливдон.

Впервые в жизни Марселина лишилась дара речи. Но одновременно она почувствовала приближение беды. Хотя поскольку то, что он сказал, невозможно, можно надеяться, что она что-то не так расслышала. День был долгим и суматошным. Ему предшествовала мучительная бессонная ночь. А после того, как Софи рассказала о скандале на балу, Марселина не знала, смеяться ей от радости и облегчения или плакать от отчаяния. Все ее планы рухнули. Все, что она пережила, оказалось напрасным. Она так старалась и заплатила очень высокую цену. А после рассказа Софи оказалось, что все ее надежды рухнули.

Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Не помогло. Ей необходимо сесть. И выпить чего-нибудь крепкого.

— Ты не в своем уме? — осведомилась Марселина.

— Насчет ума я точно не знаю, — усмехнулся герцог. — Но сейчас я прислушиваюсь к зову сердца.

Марселина попыталась собраться с мыслями.

— Я понимаю, что происходит, — начала она. — Ты уязвлен. Очаровательная девушка, которую ты любил всю жизнь…

— Как сестру, — перебил ее герцог. — Она права. И ты права. Я любил и люблю ее как сестру.

— Ты еще в шоке, — пробормотала Марселина. — Она тебя унизила перед всеми. Люди ей аплодировали. Я понимаю. И теперь ты пытаешься нанести ответный удар.

— Кларе? Глупости! Она абсолютно права. Эта милая девочка поняла, что во всех моих действиях не было сердца, не было страсти. Она распознала игру. Я выполнил твои инструкции очень точно. Как выполняют инструкции по посадке дерева или раскрою платья. А так не должно быть. Все должно произойти само собой, разве не так?

— Перестань, — простонала Марселина. — Прекрати немедленно. — Ей хотелось бежать без оглядки и как можно дальше, потому что всеми фибрами своей души она желала сказать «да». А это был самый короткий путь к самоуничтожению.

— Покинув бал, я понял, что Клара отпустила меня. Она спасла нас обоих. И была права. Я не смог бы стать мужем, которого она заслуживает. Для меня не существует другой женщины, кроме тебя.

Не делай этого! Пожалуйста, не делай этого!

Грудь сдавило. Стало больно дышать.

— Не будь глупцом, — сказала Марселина. — И немного думай о том, что говоришь.

— Я ничего другого и не делал — только думал, — сказал герцог. — Вчера, сегодня, шагая взад-вперед по Сент-Джеймс-стрит, ожидая, когда разойдутся покупатели, чтобы поговорить с тобой. У меня было полно времени. Чем больше я думал, тем увереннее себя чувствовал. Я люблю тебя, Марселина. — Он сделал паузу. — И ты говорила, что любишь меня.

Он явно не собирался останавливаться. Не желал сдаваться. Он упрям. И у нее уже было много возможностей в этом убедиться. Если он чего-то хотел, то добивался этого, и никогда не был излишне щепетилен в выборе методов.

— Я же говорила тебе, что это ничего не меняет, — сказала она. — Ты не можешь на мне жениться. Я — владелица магазина. Лавочница. Ты не можешь жениться на лавочнице.

— Аристократы женились на куртизанках, — напомнил Кливдон, — экономках и горничных.

— И из этого никогда не выходило ничего хорошего, — вздохнула Марселина. — Если джентльмен женится на той, которая занимает гораздо более низкое положение, за это платят его жена и дети. Они становятся отверженными. И живут в неопределенности, не имея возможности вернуться в свой старый мир и не принятые новым. Не могу поверить, что ты считаешь это разумным.

— Ты и сама знаешь, что это единственная разумная вещь, — продолжал настаивать герцог. — Я люблю тебя. И хочу дать тебе все. Я и Люси хочу дать все — не только кукол, красивые вещи и образование. Я хочу дать ей отца. Я потерял семью и знаю, насколько она драгоценна. Я хочу тебя, хочу твою семью. Я хочу стать частью ваших жизней.

Марселина слышала отчаяние в его голосе, и ей хотелось плакать.

— Я знаю, что магазин — твоя страсть, — развел руками герцог, — и ты ни за что от него не откажешься. Ну и не надо. Я и об этом подумал. По правде говоря, я уже давно думаю о твоем магазине.

В этом она нисколько не сомневалась.

— У меня есть идеи, — возбужденно продолжил он. — Мы можем заняться этим вместе. У многих аристократов есть свой бизнес. Я могу писать, и у меня есть средства, чтобы создать журнал. Пусть это будет модный журнал. У меня есть и другие идеи относительно расширения бизнеса. Ты всегда говорила, что являешься величайшей модисткой мира. Я могу помочь тебе заставить весь мир это понять. Выходи за меня, Марселина!

Это несправедливо.

Да, она мечтательница. Людям свойственно мечтать. У нее и сестер были разные мечты, и некоторые из них они воплотили в жизнь.

Кливдон предлагает красивую мечту. Но он видит только ее лучшую часть.

— Деловые интересы других аристократов, — сказала она, — связаны с собственностью. И грандиозными проектами. Они владеют шахтами, вкладывают средства в каналы и железные дороги. Они не открывают маленькие магазинчики и не продают женскую одежду. Свет никогда не простит тебя. Сейчас не старые времена. И общество не столь терпимо, как раньше.

— Мне не интересно общество, — заявил герцог, — и не нужно его одобрение. Я верю в тебя и в то, что ты делаешь, я хочу быть частью этого.

Он не понимает, что говорит. Он не понимает, что значит лишиться уважения общества, стать изгоем. Зато ей это хорошо известно.

Даже если бы он был в состоянии понять и принять это, оставалась одна загвоздка — в том, кто есть она, Марселина.

У нее не осталось выбора. Ей придется проявить благоразумие. Нет смысла мечтать о несбыточном.

Герцог внимательно наблюдал за ней, ожидая ответа.

Марселина опустила руки, которыми обнимала себя за плечи, и сложила ладони перед собой, словно собираясь молиться.

— Спасибо, — тихо сказала она. — Ты очень добр и благороден. И поверь, твое предложение для меня большая честь. Знаю, что так и принято говорить, но, поверь, я искренне…

— Марселина, не надо…

— Но, нет, ваша светлость, я не могу выйти за вас замуж.

Она видела, как он побледнел, и отвернулась, чтобы не стать слабой. Она подошла к двери, ведущей в задние комнаты, открыла ее, вышла и очень тихо закрыла ее за собой.

Кливдон вышел из магазина и, ничего не видя перед собой, пошел по Сент-Джеймс-стрит. Дойдя до конца улицы, он остановился и тупо уставился на дворец Святого Джеймса. В голове шумело. Он не слышал, как его окликнули. Все посторонние звуки заглушал шум в голове.

— Какого черта, Кливдон? Что с тобой происходит? Я охрип, пытаясь до тебя докричаться. И едва тебя догнал! Ты совершаешь одну глупость за другой. Я видел, что ты вышел из того магазина! Дебил!

Кливдон обернулся и взглянул на Лонгмора.

— Настоятельно рекомендую не провоцировать меня, — холодно сказал он. — У меня не слишком хорошее настроение. Очень хочется дать кому-нибудь в морду. Ты вполне подойдешь.

— Ничего не говори! Позволь, я угадаю, что произошло. Портниха тоже не захотела тебя. Какой пассаж! Сегодня не твой день. И, пожалуй, не твоя неделя.

Желание швырнуть Лонгмора в фонарный столб, в забор или прямо в грязь стало непреодолимым. Возможно, их заметит стража у дворцовых ворот и разнимет. Тогда Кливдон снова попадет в газеты.

Одним скандалом больше, одним меньше…

Герцог отбросил свою прогулочную трость, схватил Лонгмора за плечо, повернул лицом к себе и сильно толкнул. Лонгмор отскочил на несколько шагов.

— Дерись, как мужчина, — выкрикнул он. — Я тебя презираю!

Мгновением позже в воздухе замелькали кулаки. Два джентльмена пытались целенаправленно и методично забить друг друга до смерти.

Марселина попросила Софи закрыть магазин.

Она очень устала, чувствовала себя больной, но не легла в постель. Люси подумает, что мамочка заболела, испугается и может опять выкинуть какой-нибудь фокус.

В любом случае Марселина понимала, что не уснет. Ей необходимо сосредоточиться на моделировании красивой одежды. Это успокоит ее.

Она как раз пыталась придумать другую застежку к длинной мантилье, когда в комнату вошла Софи, за ней следовала Леони. Софи ничего не сказала раньше, но окинула сестру внимательным взглядом и поняла: что-то случилось. Даже надев непроницаемую маску, обычно используемую для карточных игр, невозможно скрыть эмоции от себе подобных.

Младшие сестры пришли узнать, что произошло, и успокоить ее. Так было всегда.

— Что с тобой? — тревожно спросила Софи.

— Кливдон, — ответила Марселина и с силой провела карандашом по бумаге. Карандаш сломался. — О, это нелепо! Я должна смеяться, но не могу. Вы не поверите.

— Конечно, поверим, — сказала Софи.

— Он дал тебе карт-бланш, — предположила Леони.

— Нет, он предложил мне выйти за него замуж.

Последовало короткое молчание.

— Похоже, он в брачном настроении, — после паузы проговорила Софи.

Марселина рассмеялась. И начала всхлипывать.

Но прежде чем она развалилась на части, к двери подошла Селина Джеффрис.

— О, мадам, прошу прощения. Но я только что была на улице. Ходила за лентами к мистеру Адкинсу — это в конце улицы. Выходя из его магазина, я увидела у дворца двух дерущихся джентльменов. Вокруг собрались люди — наблюдают за дракой.

— Два джентльмена? — переспросила Леони. — Ты хотела сказать, два бандита?

— Нет, мисс Леони. Это его светлость герцог Кливдон и другой джентльмен, такой высокий, черноволосый, его друг.

— Лорд Лонгмор? — спросила Софи. — Он же только что был здесь.

— Да, мисс, это он. Они пытаются убить друг друга. Я не могла смотреть! Кроме того, там ходят разные мужчины. В таком месте не пристало находиться одинокой девушке.

Софи и Леони не были щепетильны, как Джеффрис, и немедленно отправились посмотреть на драку. Они не заметили, что старшая сестра к ним не присоединилась.

Сестры вернулись довольно скоро.

Марселина отказалась от попыток придумать что-то красивое. У нее не было настроения. Она заглянула к швеям, а потом поднялась наверх к Люси, которая читала Сюзанне одну из книг, купленных ей Кливдоном.

После этого Марселина зашла в гостиную и налила себе бренди.

Она успела сделать лишь пару глотков, когда вернулись сестры. Они запыхались, выглядели слегка ошалевшими, но были невредимы.

Они тоже налили себе бренди и доложили об увиденном.

— Это было восхитительно, — сказала Софи. — Они оба, вероятно, тренируются в боксерском клубе, поскольку выглядели как спортсмены, вполне профессионально.

— Мне это не показалось тренировкой, — вмешалась Леони. — Все выглядело так, словно они желали убить друг друга.

— Схватка была изумительно яростной, — мечтательно проговорила Софи. — На них не было ни шляп, ни сюртуков, шейные платки валялись на земле. Волосы растрепались, одежда в крови. — За неимением веера она принялась обмахиваться рукой. — Впечатление сильное.

— Наводит на мысль о толпах римлян в Колизее, — сказала Леони. — Вокруг дерущихся собрались джентльмены из «Уайтса». Они кричали и заключали пари на победителя.

— Да, — сказала Софи. — Мне показалось, что ситуация выходит из-под контроля, и я уже стала подумывать, что надо подыскать более безопасное место для наблюдения. Но потом из дворца вышел граф Харгейт в сопровождении каких-то людей.

— Он легко прошел сквозь толпу, отшвыривая тех, кто не успел убраться с дороги, — добавила Леони. — А ведь ему уже за шестьдесят.

— Но он вел себя, как Зевс, — восхитилась Софи. — Такой же грозный и величественный. Он подошел прямо к дерущимся и предложил им не ставить себя в дурацкое положение.

— Но они не слушали, — сказала Леони.

— Оба жаждали крови, — добавила Софи. — Как волки.

— Ни один из собравшихся вокруг джентльменов не рискнул разнять их, — сказала Леони.

— А лорд Харгейт встал между дерущимися, — продолжила рассказ Софи. — Он оказался на пути кулака Лонгмора, но ловко уклонился от удара — о, Марселина, жаль, что ты этого не видела, — а потом схватил Лонгмора за руку и оттащил от Кливдона. А один из джентльменов, который был с ним, вероятнее всего, его сын, поскольку черты лица и фигуры очень похожи, схватил Кливдона.

— В общем, их с трудом растащили.

— Кто-то из свиты графа пригрозил, что зачитает закон об охране общественного порядка. В общем, мы ушли. — Софи допила бренди и налила себе еще.

— Думаю, понятно, из-за чего все началось, — вздохнула Марселина. — Лонгмор пожелал отомстить за честь сестры.

— Но с какой стати? — удивилась Софи. — Все считают, что леди Клара и сама прекрасно справилась.

— Тогда что же спровоцировало драку на Сент-Джеймс-стрит? — спросила Леони.

— Кто знает? Разве мужчинам нужна разумная причина? Они оба были в плохом настроении. Вот и подрались. Бьюсь об заклад, что теперь они вместе пьют.

— Софи, а почему у Лонгмора плохое настроение? — спросила Марселина. — Ты сказала, что он был здесь?

— Да, ему захотелось прочитать мне нотацию по поводу бала. Он назвал меня предательницей и шпионкой Тома Фокса, следившей за его сестрой и другом. Я сделала вид, что не понимаю, о чем речь. О, Марселина! — На ее очаровательном личике появилось выражение раскаяния. — Мы ужасные сестры! Услышали о драке и сразу бросились смотреть — маленькие кровожадные кошки, и оставили тебя одну с разбитым сердцем.

— Не глупи, — поморщилась Марселина. — Прибереги драматический тон для газет.

— Но расскажи нам подробно, что случилось, дорогая. — Софи поставила стакан, опустилась на колени рядом с Марселиной и взяла ее за руку. — Что именно сказал Кливдон? Что ответила ты? И почему ты делаешь вид, что твое сердце в полном порядке?

Кливдон-Хаус, воскресенье, 10 мая, 3 часа утра

В доме было темно. Все его обитатели, кроме одного, спали. На столе горела одинокая свеча, а за столом сгорбилась фигура в халате. Перо со скрипом бегало по бумаге.

Герцог Кливдон сделал все от него зависящее, чтобы в кровь избить Лонгмора. После этого они выпили две… или четыре бутылки бренди, но он все равно пришел домой трезвым. Казалось, во всем мире не хватит спиртного, чтобы заглушить боль в сердце, успокоить совесть и позволить ему наконец уснуть.

С болью в сердце ничего не сделаешь. Остается только терпеть.

Совесть — другое дело.

Стремление успокоить совесть привело Кливдона в библиотеку.

Еще не взяв в руки перо, чтобы написать Кларе, он понял, как должно начаться письмо.

«Мадам, получив это письмо, не тревожьтесь, оно не содержит ни повторного выражения тех чувств, ни возобновления тех предложений, которые вызвали у вас вчера столь сильное неудовольствие».

Это начало письма мистера Дарси к Элизабет Беннетт из «Гордости и предубеждения», любимого романа Клары. Кливдон мог легко представить улыбку, с которой она прочитает эти строки. Далее он продолжил своими словами:

«Я был неправ, сделав предложение, а ты была права абсолютно во всем. Но ты не сказала и половины того, что могла сказать. Наши зрители должны были услышать, как я тысячи раз принимал тебя, как само собой разумеющуюся часть своей жизни, как испытывал твое терпение, думал только о себе, а вовсе не о тебе. Ты всегда была верна мне — все время, что я тебя знаю, а я был верен только себе. Когда ты горевала об утрате бабушки, которую — я это знал — горячо любила, я покинул тебя и уехал на континент. Я ожидал, что ты будешь ждать меня, и ты ждала. И как я отплатил тебе за бесконечное терпение и преданность? Невнимательностью, бесчувственностью и ложью».

Кливдон писал, как был несправедлив к Кларе. Она, и только она, привнесла в его жизнь радость и свет, когда он был одиноким несчастным мальчишкой. Ее письма скрашивали его дни. Она была дорога ему, и это никогда не изменится, но они друзья, и ничего больше. Конечно, в глубине души он знал, что этого недостаточно для брака, но так было проще, поэтому он и выбрал этот путь. Он лгал и ей, и себе, поскольку был трусом.

Он признал все свои бездумные и недобрые поступки и в заключение написал:

«Мне очень жаль, дорогая, поверь. И я надеюсь, что когда-нибудь ты найдешь в себе силы меня простить, хотя понимаю, что для этого нет ни одной разумной причины. Всем сердцем я желаю тебе счастья и бесконечно сожалею, что не могу его тебе дать».

Подписался он, как уже вошло в привычку, инициалами.

Затем сложил письмо, написал адрес и оставил на подносе, чтобы слуги отправили утренней почтой.

Осталась только боль в сердце.

 

Глава 17

Вторая половина дня, воскресенье 10 мая

Герцог Кливдон заморгал и прищурился. Свет был невыносимо ярким. Сондерс — садист проклятый — стоял и смотрел на него. Он раздвинул шторы, и солнечный свет слепил не хуже блеска молнии. А когда Кливдон повернул голову, в ней раздался гром.

— Мне очень жаль, что пришлось потревожить вас, ваша светлость.

— Тебе вовсе не жаль, не ври, — прохрипел Кливдон.

— Но мистер Холидей был чрезвычайно настойчив. Он сказал, что вы не простите, если я вас не разбужу. Приехала миссис Нуаро.

Кливдон резко сел. Лучше бы он этого не делал. Его мозг с размаху наткнулся на что-то твердое и острое. Вероятнее всего, внутри его черепа появились шипы.

— Люси! — воскликнул он. — Девочка заболела? Потерялась? Черт, я же говорил ей… — Герцог умолк, его отравленный алкоголем мозг никак не поспевал за языком.

— Миссис Нуаро велела нам заверить вашу светлость, что с принцессой Эррол из Албании все в полном порядке, она дома и занимается математикой с тетушками. Мистер Холидей позволил себе провести миссис Нуаро в библиотеку и попросить ее подождать. А поскольку он предполагал, что вам потребуется время, чтобы одеться и привести себя в порядок, он приказал принести ей закуски и чай. Вам я принес кофе, сэр.

У герцога сильно и часто стучало сердце. Стук слышался и в голове, но скорость ударов была разной.

Кливдон не вскочил с кровати, но встал намного быстрее, чем хотелось бы человеку в его состоянии. Он поспешно проглотил кофе, после чего умылся и оделся в рекордно короткий срок, который все равно показался ему слишком долгим, хотя он решил не заморачиваться с бритьем.

Просто взгляд в зеркало сказал ему, что бритье вряд ли поможет улучшить его внешний вид. Он выглядел, как внезапно оживший труп. Вздохнув, герцог кое-как завязал шейный платок, влез в сюртук и поспешил вон из комнаты, на ходу застегивая пуговицы.

Когда он вошел в библиотеку, разглаживая шейный платок и чувствуя себя нервным школьником, вызванным, чтобы рассказать отрывок из «Илиады», Нуаро стояла, склонившись над письменным столом.

Она выглядела, как всегда, безупречно, одетая в одно из своих самых смелых и эффектных творений из тяжелого белого шелка, расшитого красными и желтыми цветами.

Сам Кливдон являл собой не столь прелестную картинку. Когда он вошел в комнату, Нуаро подняла глаза, встревоженно ахнула и прижала руку к груди.

— О нет! — воскликнула она, но постаралась собраться с мыслями и после паузы заговорила уже более спокойным голосом: — Я слышала о драке, — сказала она.

— Все не так плохо, как кажется, — соврал Кливдон. — Я умею уклоняться от ударов в лицо. Посмотрела бы ты на Лонгмора. В любом случае я всегда так выгляжу после слишком лихой пирушки с человеком, который хочет меня убить. Почему ты здесь?

Он приложил всяческие старания, чтобы в его голосе не прозвучала слабость. Оказалось, что это не так просто. Несмотря ни на что, в глубине его души жила надежда, что Марселина передумает. Кливдон был абсолютно трезв, пребывал в здравом уме и твердой памяти, но больше всего хотел снова напиться.

Кливдон только теперь понял, не только умом, но всем нутром, почему его отец так пристрастился к бутылке. Спиртное приглушало душевную боль. Физическая боль ее тоже уменьшала, и во время драки с Лонгмором он не чувствовал ничего. Зато теперь он отчетливо помнил каждое слово, которое сказал ей. Он открыл ей сердце, не скрыл ничего. Но этого оказалось недостаточно.

Марселина жестом указала на стол.

— Я смотрела журналы, — сказала она. — Я беспринципна, и потому просмотрела твои записи тоже. Но у тебя слишком неразборчивый почерк. Ты сказал, что у тебя есть идеи. Относительно моего бизнеса.

— Ты только поэтому пришла? — сухо спросил он. — За идеями для твоего магазина? За идеями, которые помогут тебе стать величайшей модисткой мира?

— Я уже величайшая модистка мира, — с великолепным апломбом проговорила она.

Боже, как он ее любит! Ее самоуверенность, беспринципность, упрямство. Ее силу и ее гений. Ее страсть.

Герцог позволил себе улыбнуться и понадеялся, что не выглядит влюбленным до безумия.

— Вчера я устала, — проговорила женщина, не глядя на него, — очень устала. День был бесконечным. Мы все сбились с ног, и я изо всех сил старалась не развалиться на части. — Она отвернулась от окна и встретилась взглядом с герцогом. — У меня больше ни на что не хватило сил, поэтому я была недобра и несправедлива к тебе.

— Наоборот. Ты очень вежливо отвергла мое предложение, — сказал Кливдон. — Ты поведала мне, что я добр и благороден. — Ему не удалось полностью убрать горечь из своего голоса. Ведь это все равно что сказать: давай останемся друзьями. Он не мог быть другом этой женщины. Этого было мало. Только теперь он понял, не разумом, а всем своим существом, почему Клара сказала ему, что этого мало.

— Ты действительно был добр и благороден по отношению к нам и поэтому заслуживаешь правды. Обо мне.

И тогда Кливдон вспомнил мысль, посетившую его, когда он впервые увидел Люси.

— Проклятие, Нуаро! Ты замужем! Я думал об этом, но потом забыл. Нет, я, конечно, понимал, что у Люси должен быть отец, но его нигде не было видно. Вы все время были сами по себе.

— Он умер.

Облегчение было таким сильным, что у него закружилась голова. Кливдон направился к камину и сделал вид, что случайно прислонился к нему. У него дрожали руки. Снова. Что-то с ним определенно не так.

— Ваша светлость, вы выглядите совершенно больным, — сказала Марселина. — Прошу вас, сядьте.

— Я здоров.

— Нет, сядь, пожалуйста. Я сейчас — комок нервов. А ты заставляешь меня нервничать еще сильнее, потому что в любой момент можешь рухнуть в обморок.

— Я никогда не падаю в обморок, — возмущенно попытался оправдаться Кливдон, но все же переместил свое искалеченное тело к софе и сел.

Марселина вернулась к столу, взяла с подноса чашку и подала ему.

— Чай остыл, — сказала она, — но тебе поможет.

Кливдон взял чашку и залпом выпил. Чай действительно остыл, но ему стало чуть легче.

Женщина опустилась на ближайший стул. Их разделяло всего несколько футов. И целый мир.

Она положила руки на колени.

— Моего мужа звали Чарлз Нуаро. Он был моим дальним родственником. Он умер во Франции во время эпидемии холеры несколько лет назад. Тогда умерли почти все мои родственники. Люси тоже заболела, но выжила.

Ее муж умер. Родственники тоже. А ребенок был на волоске от смерти.

Он постарался представить, что она тогда чувствовала, но воображение его подвело. Он и Лонгмор тоже были на континенте во время эпидемии. Они выжили, и это было, насколько он понимал, чудом. Большинство заболевших умирали в считанные часы.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Я не знал.

— А откуда тебе было знать? — Марселина пожала плечами. — Но теперь я хочу рассказать тебе о моей семье. Ты должен знать, кто я.

— Значит, твоя фамилия действительно Нуаро. А я думал, что это просто придуманное вами название для магазина — на французский манер.

Марселина улыбнулась, впрочем, ее улыбка не была веселой.

— Это имя, принятое моим дедом по отцовской линии, когда он бежал из Франции во время революции. Он вывез жену и детей и нескольких тетушек и кузин. Остальным членам семьи повезло меньше. Его старший брат — граф де Ривенуа, был пойман при попытке бегства из Парижа. После того как он и его семья окончили свою жизнь на гильотине, мой дед унаследовал титул. Он имел глупость попытаться им воспользоваться. Его семейство — Робийон — имело дурную славу во Франции. Ты помнишь виконта де Вальмона из романа Лакло «Опасные связи»?

Кливдон кивнул. Роман Лакло был одной из множества книг, которые лорд Уорфорд считал непристойными. Естественно, Лонгмор и Кливдон еще мальчишками приложили максимум усилий, чтобы достать экземпляр книги и прочитать ее.

— Мужчины семейства Робийон были французскими аристократами такого же сорта, — сказала она. — Распутники, игроки, манипулировавшие людьми, как пешками или оловянными солдатиками. Их не любили в то время, и теперь во Франции тоже вспоминают безо всякой приязни. Дед желал свободно ездить по стране и потому принял имя, простое и обычное — Нуаро. Или Блэк — по-английски. Он и его отпрыски пользовались и тем и другим именем, в зависимости от ситуации.

Теперь Кливдон подался вперед и слушал очень внимательно. Части головоломки начинали складываться. Ее грамотная речь, безупречный французский, аристократические манеры… Но она говорила, что англичанка… что ж, вероятно, это была ложь.

— Я знал, что ты не та, за кого себя выдаешь, — сказал он. — Слуги предположили. А слуги в таких вопросах редко ошибаются.

— О, мы можем принимать любой облик, — отмахнулась Марселина. — Такими уж мы уродились. Семья никогда не забывала о своих аристократических корнях. Но и не отказывалась от экстравагантной жизни. Мои предки по отцовской линии были опытными соблазнителями и использовали свои таланты для поиска богатых жен. Мужчины имели большой успех у высокородных англичанок.

— А женщины?

Их взгляды встретились, и Марселина не отвела глаза.

— Женщины тоже. Но я никогда не старалась найти себе супруга. Я лгала и обманывала, но все это делалось ради единственной цели, о которой я рассказала тебе при знакомстве.

— Я знаю, что ты мошенничала с картами, — напомнил Кливдон.

— Я не мошенничала, когда мы играли в двадцать одно, — спокойно проговорила она. — Просто я играла так, словно от этого зависела моя жизнь. Члены моей семьи нередко оказывались в ситуации, когда на кон ставилась жизнь. Я подделала подписи на паспортах, чтобы как можно скорее уехать из Франции. Нам уже приходилось неожиданно покидать страну. И сестры, и я были обучены этому искусству, и мы учились с большим усердием — ведь никогда не знаешь, когда понадобится это умение применить. Но мы получили и нормальное образование. Нас учили хорошим манерам, математике и географии. Но, главное, мы, Нуаро, были аристократами, и это было наше самое ценное умение. Мы умели безукоризненно вести себя, как истинные леди и джентльмены. Ты же понимаешь, как это полезно — перед нами открывались все двери.

— Конечно, намного легче соблазнить английскую аристократку, если говоришь и ведешь себя не как торговец мануфактурой, — сказал герцог. — Но ведь ты вышла замуж за дальнего кузена. Ты открыла собственный магазин. Значит, ты не пошла по стопам предков.

Марселина резко встала и снова отошла к окну. Кливдон услышал шорох юбок. Он тоже встал, правда, чувствовал себя на ногах не слишком уверенно — последствия вчерашней драки и попойки давали о себе знать.

Она подошла к столу и взяла его заметки.

— У тебя ужасный почерк, — сказала она, опять положила бумаги на стол и повернулась к герцогу. — Я еще не рассказала тебе о своей матери.

— Она была английской аристократкой? Или кем-то еще?

У Марселины вырвался нервный смешок.

— И тем и другим.

Она снова села на стул и понурилась. Кливдон тоже сел. У него появилось дурное предчувствие. Что-то надвигалось — нехорошее… неприятное… В этом не могло быть сомнений. То, что Нуаро собиралась рассказать, не могло быть хорошим, иначе она не чувствовала бы себя так неловко. И это Нуаро, которая никогда не испытывает неловкости, овладевая любой ситуацией.

У него с мозгами, наверное, все же не все в порядке. Женщина только что призналась ему в подделке документов, рассказала, что является представительницей семейства французских преступников голубой крови. А он сидит и спокойно слушает.

— Мою мать звали Кэтрин Делюси, — наконец проговорила она.

Кливдон знал это имя, но ему потребовалось время, чтобы припомнить детали. Точно. Голубая кровь.

— Глаза Люси, — медленно проговорил он. — Удивительные голубые глаза. У мисс Софии такие же. И у мисс Леони. Их невозможно забыть. Делюси — семейство графа Мэндевила.

Марселина покраснела, потом стала бледной как полотно. Ее руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки.

И герцог вспомнил. Был какой-то старый скандал с одним из сыновей лорда Харгейта. Не с тем, который разнимал их вчера, а с другим. Но каким? Этого он не помнил. Голова отчаянно болела. Мозги отказывались работать.

Она сказала:

— Не те Делюси. Не хорошие люди, имеющие собственность под Бристолем. Моя мать была из других.

Кливдон слушал ее очень внимательно, и она видела в его глазах надежду и неуверенность.

А потом до него дошла правда. Мужчина замер и отвел глаза.

Софи и Леони говорили ей, что ему не надо это знать. Сказав ему правду, она повредит только себе. А с чего это ей вздумалось примеривать одежды мученицы?

Но сестры не знали, что это значит — любить мужчину. Он открыл ей свое сердце, предложил луну и звезды, ничего о ней не зная. А ей в тот момент не хватило смелости дать ему то, на что он мог рассчитывать по справедливости — правду.

Поэтому Марселина снова и снова напоминала ему о своем ремесле, о том, что она должна зарабатывать себе на жизнь. Но прямо сказать ему, кто она на самом деле, увидеть, как меняется его лицо… Боже, эту боль невозможно вынести.

Она увидела это сейчас и поняла, что боль даже сильнее, чем она могла себе представить. Но худшее уже позади. Она выживет.

Дальше она говорила торопливо, желая как можно скорее покончить со своей скорбной историей.

— В жилах моей матери текла голубая кровь, но она отличалась от всех прочих английских жен Нуаро. У нее не было денег. И мать, и отец решились на этот брак ради состояний, которых не существовало. Это выяснилось только в первую брачную ночь. Когда тайное стало явным, молодожены посчитали случившееся большой шуткой судьбы. Потом они стали вести кочевую жизнь — от обмана до обмана. Они брали деньги в долг в одном месте и среди ночи исчезали, перебираясь в другое. Мы, дети, были для них обузой. Поэтому они то и дело оставляли нас то с одной родственницей, то с другой. Когда мне было девять лет, нас оставили у женщины, которая вышла замуж за одного из кузенов отца. Она была парижской портнихой. Она научила нас ремеслу и позаботилась об образовании. Мы были привлекательными девочками, и кузина Эмма посчитала необходимым обучить нас изысканным манерам. Это было необходимо для бизнеса. Ну и, конечно, прелестной девушке с хорошими манерами легче найти себе богатого мужа.

Марселина покосилась на герцога, чтобы оценить его реакцию, но мужчина упорно разглядывал ковер. Густые черные ресницы, казавшиеся еще темнее на фоне бледной кожи, закрывали глаза.

Впрочем, ей не надо было заглядывать ему в глаза, она и так знала, что в них увидит — глухую непроницаемую стену.

Чувство потери было таким сильным, что Марселина зажмурилась. Она так устала… Но, сглотнув подступивший к горлу комок, она продолжила исповедь:

— Я влюбилась в племянника кузины Эммы Чарлза. У него не было денег, и мне пришлось продолжать работать. Потом в Париж пришла холера. Все умерли. Нам пришлось закрыть магазин. Не то чтобы я хотела остаться. Я очень боялась заболеть. Ведь тогда некому будет позаботиться о моей дочери и сестрах. Мне казалось, что в Лондоне мы будем в большей безопасности. Но как туда добраться? Мы остались практически без средств. Но я стала ходить в игорные дома и играть в карты… Ты видел, как я выиграла в Париже. Так я обеспечила кусок хлеба и кров для своей семьи, когда мы впервые приехали в Лондон три года назад. Я открыла магазин на деньги, выигранные в карты.

Марселина встала.

— Вот, пожалуй, и все. Теперь ты знаешь, кто я на самом деле. Твой друг Лонгмор считает нас дьяволицами, и он не так уж неправ. Ты не можешь породниться с такой семьей. Мы соблазняем и мошенничаем, лжем и обманываем. У нас нет совести, моральных принципов, этических норм. Мы даже не понимаем, что это такое. Так что я оказала тебе величайшую в мире услугу, сказав «нет». В моей семье никто не понял, почему я это сделала.

Марселина пошла к двери, все еще продолжая свой рассказ, не в силах сдержаться. Возможно, они разговаривают в последний раз.

— Они видят только голубя, которого можно пощипать, — сказала она. — Но ты не должен думать, что я отклонила твое предложение из благородных побуждений. Все это было чистейшей воды эгоизмом. Просто я не смогла бы вынести пренебрежительное отношение твоих друзей-аристократов.

— Ничего, выдержишь. Ты сумеешь справиться с презрительным отношением надменных аристократок, и сама это знаешь, — твердо произнес герцог. — Леди Клара уже ест с твоих рук.

— Это бизнес, — сказала она, не оборачиваясь. — Мой магазин — моя крепость. Бомонд — совсем другой мир.

— Ты защищаешь Люси, а не себя, — сказал Кливдон. — Ты утверждаешь, что не обладаешь благородными качествами, но ты любишь свою дочь. Ты не похожа на свою мать. Ребенок для тебя не обуза.

Марселина замерла, взявшись за дверную ручку. Она из последних сил подавляла готовые вырваться наружу рыдания.

— Возможно, ты не имеешь привычного набора этических и моральных норм, — усмехнулся он, — но ведь ты не обманываешь своих покупателей.

— Я манипулирую ими, — призналась Марселина. — Я хочу получить их деньги.

— А взамен ты даешь им лучшее. Ты делаешь их привлекательнее, чем они сами могут себя представить. Именно ты дала Кларе силу противостоять матери и мне.

— О, Кливдон, ты поглупел от любви. И ослеп заодно. — Она обернулась. — Неужели не понятно, что если ты находишь какие-то положительные черты в моем расчетливом сердце, то ждешь, что их же вслед за тобой увидит все общество? Не увидит, можешь не сомневаться. Для общества будет важно лишь то, что ты женился на Ужасной Делюси.

— Сын графа Харгейта тоже женился на одной из Ужасных Делюси, и ее дочь вышла замуж за графа.

— Да, я слышала эту старую историю, — вздохнула Марселина. — Отец Рэтборна, лорд Харгейт, чрезвычайно влиятельный человек. Ты имеешь более высокий титул, но не обладаешь его влиянием. Вчера он разогнал толпу жаждущих крови мужчин, как ватагу школьников. Свет уважает и боится его. Ты совсем другой, и у тебя нет никого, кто употребил бы свое влияние в твою пользу. Ты жил на континенте и не имеешь политической власти. В обществе ты тоже не успел себя поставить. Иными словами, ты не сумеешь заставить свой мир принять меня и Люси.

— Если ты не можешь быть принята в моем мире, — спокойно сказал Кливдон, — я могу и не жить в нем.

Господи, дай ей силы!

— Я люблю тебя, — продолжил Кливдон, — и, мне кажется, полюбил с той самой минуты, как впервые увидел в Итальянской опере, или с того эпизода, когда ты завладела моей бриллиантовой булавкой. Признаю, что положение щекотливое…

— Щекотливое?

— Ты составила безумный план — отправиться в Париж и привлечь мое внимание, в надежде заполучить в качестве клиентки будущую герцогиню. Было форменным безумием — ехать в Лондон с маленьким ребенком и двумя младшими сестрами, имея за душой лишь несколько монет. Ни один нормальный человек не мог бы рассчитывать открыть магазин на деньги, которые он собирался — только собирался! — выиграть в карты. Но ты сделала это, еще не зная о моем существовании. И теперь я ни минуты не сомневаюсь, что ты придумаешь какую-нибудь безумную интригу, которая поможет решить наши теперешние проблемы. Тем более что у тебя будет помощник, обладающий, скажу без ложной скромности, блестящим умом — я.

Марселина посмотрела на потрясающего мужчину, заглянула в невероятные зеленые глаза и увидела в них только любовь. На его чувственных губах играла улыбка, которая могла так легко согреть женское сердце.

Он любит ее, и это невероятно. После всего, что она ему рассказала. Он любит и верит в нее.

— А если у меня ничего не получится? — спросила она. — Если наше, как ты говоришь, щекотливое положение окажется не по зубам даже мне?

— Тогда мы будем с этим жить, — улыбнулся герцог. — Жизнь несовершенна. Но я предпочитаю жить в несовершенстве вместе с тобой.

— О, Кливдон, — только и смогла выговорить Марселина.

Он раскрыл ей объятия, и она, рыдая, бросилась к нему. Слезы лились ручьями, освобождая ее от копившихся долгие годы страха и беспокойства, злости и сожалений, и наполняя душу надеждой.

Да, надеждой, вопреки всему. Потому что она была мечтательницей и интриганкой, но мечтала и строила планы с надеждой.

— Значит ли это, что я победил? — поинтересовался Кливдон. Слезы — это хорошо, это бывает, но ему нужна была полная уверенность.

— Да, — сквозь слезы проговорила Марселина, уткнувшаяся лицом в его жилет, — хотя многие скажут, что ты проиграл.

— Иначе у меня не получается, — вздохнул герцог. — Я честно старался быть хорошим, не таким, как мой отец. Я пытался жить по стандартам лорда Уорфорда. Но однажды понял: с меня хватит. Именно тогда я вместе с Лонгмором отправился на континент. Но когда он решил, что сыт по горло континентом и хочет домой, я понял, что не желаю возвращаться. И он уехал один. А потом в моей жизни появилась ты и перевернула ее. Потому что ты была предназначена для меня. Только для меня. — Его рука скользнула вниз по ее спине. Марселина с шумом втянула в себя воздух.

Кливдон легонько коснулся пальцами ее подбородка, развязал ленты шляпки и отбросил ее в сторону.

— Кливдон, что ты делаешь?

Они ждали слишком долго. И слишком долго делали друг друга несчастными. Настало время для счастья.

— Ты отлично знаешь, что я делаю.

— Но ты даже не запер дверь.

— Ты права, — с готовностью согласился герцог. — Это нетрудно исправить.

Он отпустил ее, схватил ближайший стул и подставил под дверную ручку.

А потом повел любимую женщину к софе. Он положил кружевную косынку на спинку и взялся за завязки пелерины.

— Ты не сможешь меня раздеть, — усмехнулась Марселина.

Кливдон внимательно осмотрел пелерину, очень пышные рукава, пояс, прикинул, что находится под всем этим. Он вспомнил, как она раздевалась перед ним, как поставила ногу на кровать и скатала чулок…

На мгновение он лишился способности дышать. Сердце стучало по ребрам. Вся кровь прилила к паху.

— Похоже, что да, — сказал он. — Что ж, тогда в другой раз. — И он стал целовать любимую женщину и делал это до тех пор, пока ее тело не обмякло в его руках. Но потом она обняла его за шею и ответила на поцелуй, да так, что у него подогнулись колени.

Это был очень долгий поцелуй — длиною в жизнь. Да, теперь перед ними была целая жизнь. Их жизни едва не оказались сломанными, но они нашли выход.

Кливдон оторвался от ее губ и тихо проговорил:

— На днях… в самом ближайшем будущем… мы найдем время и займемся любовью. Тогда я буду долго и с наслаждением снимать всю эту красивую одежду. Но пока… — Он ощупью нашел под пелериной застежку корсажа и расстегнул несколько верхних крючков, чтобы добраться до корсета и сорочки, немного опустить их и наконец коснуться губами восхитительно бархатистой кожи. Он целовал ее шею, плечи, и никак не мог насытиться. Она выгнулась навстречу, словно кошка, которая потягивается, просто потому что ей так нравится.

Руки Марселины заскользили по его телу — спине, широким плечам. Когда они взялись за пояс панталон, у него перехватило дыхание.

Она опустила руки еще ниже и почувствовала сквозь шерстяную ткань восставший напряженный фаллос.

— Я счастливчик, — сказал он.

Марселина издала хриплый смешок.

— Погоди, сейчас станешь еще счастливее.

Она расстегнула его панталоны и взяла в руки фаллос.

— Я хочу, чтобы ты был во мне, — сказала она. — Я хочу стать твоей. Я хочу, чтобы ты был моим.

— Как скажешь, дорогая. — Он вошел в нее и понял, что воспарил в небеса. Во всяком случае, он увидел звезды. В какой-то момент оказалось, что некуда больше стремиться, они достигли ослепительной вершины, за которой открылась бездна, наполненная сладким наслаждением. Погрузившись в нее, Кливдон прошептал:

— Марселина.

Несколько минут они лежали неподвижно.

В гармонии с собой и со всем миром.

В это было трудно поверить после стольких тревог — но вот он, любимый мужчина, в ее объятиях, а ее сердце наполнено счастьем.

Марселина наслаждалась ощущением шелковистых волос, щекочущих шею, его запахом. А тем временем ее дыхание успокоилось, сердце забилось в своем обычном ритме, и в мире все вернулось на свои места.

— Восхитительная герцогиня Кливдон, — сказал герцог, словно пробуя слова на вкус. — Мне нравится, как это звучит. А на ощупь нравится еще больше. Мне нравится звук ее голоса, запах, то, как она двигается. Я люблю ее до безумия. Больше всего мне хотелось бы остаться здесь и доказать ей свою любовь. Я бы долго доказывал, — в его голосе появились мечтательные нотки, — очень долго. Но дела зовут. — Он нежно и целомудренно поцеловал ее в лоб. — Нам надо привести в порядок одежду.

На это не потребовалось много времени. Марселина поправила нижнее белье, застегнула несколько крючков, натянула чулок, завязала подвязку. Кливдон натянул панталоны, заправил в них рубашку и застегнул несколько пуговиц.

Он нашел кружевную косынку, протянул Марселине. Потом отыскал в углу комнаты шляпку, отряхнул ее и принялся сосредоточенно поправлять перья.

Марселина рассмеялась.

— Кливдон, я тебя обожаю, — сказала она. — Ты удивительный человек. Дай мне шляпку. Понятия не имею, что с ней теперь делать, но ты попытался вернуть ей прежний облик, и это главное.

Герцог на мгновение нахмурился, разглядывая шляпку, потом отдал ее хозяйке.

— Все правильно. Надо пытаться. Если мы как следует постараемся, то обязательно добьемся успеха. Надо только очень сильно постараться. Ты всегда так делаешь. В одиночку ты многого достигла. Только подумай, что мы сможем сделать вместе.

— Ну, кое-что у нас уже получается совсем неплохо, — усмехнулась Марселина, указав шляпкой на софу.

Кливдон, очень довольный, засмеялся.

— Дорогая, не кажется ли тебе, что если мужчина способен на это после кровавой драки и безудержной пьянки, он справится и с обществом. Возможно, я неправильный герцог, но у меня не было времени проявить себя. Только подумай, как многого я смогу добиться, если буду к этому упорно стремиться. Да еще когда рядом со мной будет такая восхитительная герцогиня. — Он еще раз покосился на софу и добавил: — Ну, возможно, не всегда рядом… иногда она будет подо мной… или сверху… или сзади…

Марселина удивленно подняла брови.

— Сзади?

— Я вижу, тебе придется еще многому научиться, — сказал Кливдон и одернул жилет.

— Я вышла замуж очень молодой, — сказала Марселина, — и ненадолго. Так что я практически девственница.

Кливдон опять засмеялся. Его смех звучал для нее сладкой музыкой. Он счастлив. Она тоже. Значит, можно позволить себе надеяться и мечтать. И она позволила себе надеяться, что мечты непременно осуществятся.

— У нас много дел, связанных с покорением мира, так что начинать необходимо как можно скорее. Нельзя терять ни минуты, — сказал герцог.

— Мне нравится, как ты это говоришь.

Он поцеловал любимую. Поцелуй оказался долгим.

Их жизнь будет долгой и счастливой. На это Марселина могла поставить все что угодно.

 

Эпилог

Герцог Кливдон женился на миссис Чарлз Нуаро в Кливдон-Хаусе в субботу 16 мая. На церемонии присутствовали сестры невесты, тетушки жениха, лорд Лонгмор и леди Клара Фэрфакс.

Двое последних явились вопреки воле родителей — но Лонгмор никогда не отличался сыновним послушанием, а леди Клара в последнее время настолько воодушевилась, что стала открыто противиться воле матери. Во вторник на приеме в королевской гостиной на ней было очередное творение Нуаро, которое вызвало всеобщее восхищение.

Когда брат слишком утомил ее занудством относительно умопомешательства Кливдона, она заявила:

— Он мой друг, и у меня нет повода испытывать к нему неприязнь. Я не стану вредить себе, желая навредить другому. Ты отлично знаешь, что никто и никогда не делал меня такой красивой, как миссис Нуаро. Так что перестань вести себя, как мама.

Последнее замечание заставило Лонгмора замолчать.

Тетушки герцога являли собой более серьезное препятствие. Получив сообщение о предстоящем мероприятии, они поспешили в город и заняли оборону в лондонском доме герцога, исполненные решимости привести его в чувство. В среду вечером они как раз пили чай и сокрушались по поводу временного помешательства их дорогого племянника, когда дворецкий Холидей привел будущую супругу его светлости, которая захватила в качестве тяжелой артиллерии Люси. Возможно, тетушки и сумели бы противостоять чарам одной только Марселины. Но ее шарм вкупе с умопомрачительным платьем ослабили оборону, а Люси сломила ее окончательно и бесповоротно.

В понедельник, на следующий день после церемонии, самая молодая из тетушек — леди Аделаида Лэдли посетила королеву, с которой была в теплых отношениях. Ее светлость всячески превозносила утонченные манеры и великолепный вкус новой герцогини. Узнав, что королеве очень понравилось платье леди Клары Фэрфакс, леди Аделаида отметила, что торговый дом Нуаро поддерживает британскую торговлю, что не могло не понравиться Их Величествам. Она также упомянула, что сестры Нуаро основали «Общество портных», в котором есть приют для нуждающихся женщин, что тоже, безусловно, говорило в их пользу.

Леди Аделаида согласилась с королевой, сказавшей, что герцогиня Кливдон, намереваясь сохранить свой магазин, поставила двор перед социальной дилеммой. С другой стороны, герцогиня действует исключительно из добрых побуждений, не желая бросать своих покупателей, равно как и молодых женщин, которых она обучила швейному делу. В любом случае, как указал герцог своим тетушкам, никто не может требовать, чтобы художник отказался от искусства.

В конце леди Аделаида получила разрешение представить новую герцогиню королеве, что она и сделала на приеме по случаю дня рождения короля, отмечавшегося 28 мая. Во время приема король подозвал к себе герцога, и они о чем-то поговорили. Все приглашенные видели, как Его Величество смеялся.

Когда герцог вернулся к жене, она спросила, о чем шла речь.

— О принцессе Эррол из Албании, — ответил Кливдон. — Король спрашивал о ней. — Его улыбка стала заговорщической. — Я думаю, мы сделали это. Королевская семья решила, что я эксцентричен, а ты неотразима.

Вскоре после этого во время прогулки в Сент-Джеймс-парке мисс Люси Корделия Нуаро позволила принцессе Виктории полюбоваться Сюзанной. Кукла, как и следовало ожидать, была одета в высшей степени изысканно: в сиреневую мантилью и шляпку из рисовой соломки, отделанную белыми лентами и двумя белыми перышками.