Пролог

Лондон

5 октября 1822 года

Милорд!

Это письмо после прочтения следует сжечь. Если оно попадет не в те руки, меня снова отправят в ссылку в деревню, в одно из поместий моих сводных дядей Карсингтон, где меня наверняка будут держать в изоляции.

Я не против кратковременного проживания в деревне, но быть запертой там и лишенной любого общения с людьми (из-за боязни, что я могу завязать неподходящие знакомства или сбить с пути невинных) просто невыносимо. Это может спровоцировать меня на отчаянные поступки.

За мной постоянно следят. Единственный способ послать тебе письмо без правки и цензуры — написать его в тайном месте и договориться с определенными людьми, которые должны остаться неизвестными, чтобы они положили мое послание в дипломатическую почту, поскольку дело это необыкновенно опасное.

Я бы не взялась за это рискованное дело только для того, чтобы отметить, что прошел ровно год, как состоялось наше увлекательное путешествие в Бристоль. Я также не стала бы подвергать опасности свою свободу только ради того, чтобы сообщить обычные безобидные новости, какие юной леди позволено передавать своему знакомому юному джентльмену, тем более что он практически приходится ей братом или по меньшей мере кем-то вроде кузена.

Мне приходится прибегнуть к уловке, поскольку считаю своим долгом сообщить тебе о грядущей перемене в твоей жизни. Нам, детям, не полагается знать о таких делах, но я не слепая. Дело в том, что твоя мать снова беременна.

Да, потрясающая новость, в ее-то возрасте, тем более что с тех пор, как родился твой первый брат, прошло не больше года. Кстати, малыш Дэвид становится удивительно похожим на тебя, по крайней мере внешне. В самом нежном возрасте дети меняются как хамелеоны, но его черты лица, похоже, определились. Волосики у него растут светлые, как твои, и глаза, кажется, обрели такой же необычный оттенок серого. Но я отвлеклась.

Меня заинтересовала внезапная плодовитость твоей матери после тринадцати лет бесплодия. Но прабабка Харгейт говорит, что все это объясняется продолжительными визитами твоих родителей за последние годы в их любовное гнездышко, как она его называет, в Шотландии. Прабабка утверждает, что хаггис и шотландское виски сделали свое дело. Она говорит, подобное сочетание всегда оказывало удивительное воздействие на прадеда. Я знаю, что она имеет ввиду под «удивительным», поскольку наткнулась однажды на ее тайную коллекцию гравюр.

Надо заканчивать, если я хочу, чтобы письмо благополучно попало в курьерскую сумку. Мне будет трудно улизнуть из дома родственника незамеченной и найти кеб. К счастью, у меня есть союзники. Если меня схватят, то меня ждет заточение в деревне, но, как тебе известно, в стремлении к благородной цели собственная безопасность и счастье не имеют для меня особого значения.

Искренне твоя

Оливия Уингейт-Карсингтон.

Фивы, Египет

10 ноября 1822 года

Дорогая Оливия!

Я получил твое письмо несколько дней назад и должен был ответить раньше, но моя учеба и наша работа отнимают все время. Сегодня, впрочем, дядя Руперт уехал, чтобы прогнать группу французов с одного из мест наших раскопок — уже в третий раз. Негодяи выжидают, пока наши люди очистят весь песок, а это недели и недели работы. Затем бесчестные галлы состряпают фирман от несуществующего халифа или какой-нибудь другой документ, который даст им все права на эту местность.

Я мог бы разбить им головы не хуже всякого другого и уехать, но тетя Дафна привязала меня к поручню дахабии (это такая лодка на Ниле, довольно удобная) и велела мне написать родным. Если я напишу родителям, это лишь напомнит им о моем существовании и вызовет обычное глупое желание призвать меня домой, чтобы наблюдать их спектакли до тех пор, пока они не забудут, зачем я был нужен, и не отправят меня в очередную унылую школу.

Поскольку ты, как приемная дочь лорда Рэтборна, считаешься членом семьи, то никто не станет возражать, если вместо них я напишу тебе. Что касается твоей новости, то она вызывает во мне противоречивые чувства. С одной стороны, я очень огорчен известием о том, что еще одно невинное дитя окажется ввергнутым в пучину родительских страстей. С другой — я эгоистично рад иметь наконец родных братьев, и мне приятно, что малыш Дэвид в добром здравии.

Не знаю, почему кто-то должен возражать против того, что ты сообщишь мне о беременности моей матери, но я ведь никогда не понимал, почему женщин за это осуждают. Если тебя это утешит, то здесь женщины находятся в еще более трудном положении. В любом случае я надеюсь, что ты не попадешь в заточение за то, что просветила меня. Твой характер не вписывается в рамки правил, я уж не говорю о сидении под замком. В этом я убедился на личном опыте во время приключения, о котором ты вспоминаешь.

Разумеется, я отлично помню тот день, когда внезапно и неожиданно — эти два слова у меня всегда будут неразрывно связаны с тобой — покинул Лондон вместе с тобой.

Каждое мгновение нашей поездки в Бристоль врезалось в мой мозг так же глубоко, как греческие и египетские надписи на Розеттском камне, и останется там так же долго. Если кто-то, столетия спустя, случайно раскопает мое тело и станет препарировать мой мозг, то он найдет там три четко врезавшихся слова: «Оливия. Внезапно. Неожиданно».

Ты знаешь, что в отличие от моих родителей я не сентиментален. Мои суждения должны опираться на факты. А факт заключается в том, что после нашего путешествия моя жизнь удивительным образом изменилась.

Если бы я не поехал с тобой, меня бы отослали в одну из многочисленных школ в Шотландии, где придерживаются спартанских принципов воспитания. Хотя, честно говоря, если сравнивать, то спартанцы были гораздо мягче. Мне пришлось бы мириться с такой же раздражающей ограниченностью интересов, какая существует в других школах, но только в еще более садистских формах, и при этом терпеть непостижимый шотландский акцент и отвратительную погоду. И волынку.

В благодарность прилагаю небольшой подарок. По словам тети Дафны, знак, обозначающий жука-скарабея, произносится как «kheper», с «kh» как немецкий «ach». Иероглифы имеют несколько значений и могут толковаться по-разному. Скарабей символизирует возрождение.

Это путешествие в Египет я рассматриваю как свое второе рождение. Оно оказалось еще более увлекательным, чем я смел надеяться. За прошедшие века песок поглотил целые миры, которые мы только начали открывать. Эти люди восхищают меня, и мои дни здесь стимулируют меня умственно и физически, чего никогда не бывало дома. Я не знаю, когда мы вернемся в Англию. Надеюсь, что это будет ненадолго.

На этом должен заканчивать. Вернулся дядя Руперт, как мы с радостью отметили, целый и невредимый, и я не могу дождаться, когда услышу о его схватке с теми ничтожными бездельниками.

Искренне твой

Лайл.

P.S. Я бы хотел, чтобы ты не использовала в отношении меня обращение «милорд». Слышу, как ты произносишь это с досадой и насмешкой в голосе, и представляю, как ты склоняешься в глубоком реверансе, или — учитывая твою путаницу насчет того, что разрешено и что не разрешено девочкам, — в поклоне.

Л.

P.P.S. Какие еще гравюры?

Четыре года спустя

Лондон

2 февраля 1826 года

Мой дорогой Л.!

Мои поздравления к твоему восемнадцатому дню рождения. Пишу второпях, поскольку опять отправляюсь в изгнание, на этот раз в Чешир, с дядей Дариусом. Теперь буду знать, как брать с собой в игорный дом такую маленькую болтушку, как Софи Хаббл.

Как бы я хотела, чтобы твой недавний визит продлился дольше. Тогда мы могли бы вместе отметить этот важный день. Но я знаю, что тебе гораздо лучше в Египте.

К тому же, если бы ты задержался здесь, тебе, возможно, вообще не разрешили бы вернуться в Египет.

Вскоре после твоего отъезда твоим родителям пришлось пережить тяжелое испытание. Ты же знаешь, я всегда скрывала правду от взрослых. Лорду и леди Атертон я дала понять, что чума египетская — это не та ужасная и смертельная болезнь, которую связывают с временами Средневековья, а всего лишь одно из обычных недомоганий, которые часто переживают путешественники. Но спустя несколько недель после того, как твой корабль поднял паруса, какой-то негодник рассказал им правду! У них началась истерика, закончившаяся требованием повернуть судно назад. Я твердила им, что возвращение назад просто убьет тебя, но они сказали, что я излишне драматизирую. Я!!! Ты можешь поверить? Надо заканчивать. Посыльный здесь.

Нет времени обо всем написать. Достаточно сказать, что мой приемный отец все уладил, и пока ты в безопасности.

Adieu, мой друг. Думаю о том, увижу ли тебя когда-нибудь снова и… О, черт! Должна идти.

Искренне твоя

Оливия Карсингтон.

P. S. Да, я пропустила фамилию Уингейт, и ты не удивишься почему, когда я расскажу тебе, что мой дядя по отцовской линии сказал о моей маме. Будь жив отец, он бы отрекся от них, и ты знаешь… Чертов посыльный! Он не станет ждать.

Деревня в десяти милях от Эдинбурга, Шотландия

Май 1826 года

В замке Горвуд уже два года никто не жил.

Старому мистеру Далми, здоровье которого становилось все хуже, за несколько лет до этого пришлось переехать в современный, более теплый и сухой дом в Эдинбурге. Его управляющий еще не нашел арендаторов, и смотритель дома, прошлой весной пострадавший от несчастного случая, до сих пор не вернулся. Вот почему реставрация и ремонтные работы, длившиеся целую вечность, иными словами — на протяжении всего времени, пока мистер Далми жил в замке, постепенно замерли.

И в этот весенний вечер Джок и Рой Рэнкин были полными хозяевами в замке.

Они, по обыкновению, рылись в мусоре. На собственном тяжелом опыте братья убедились, что великолепные камни из зубчатых стен не выдерживают падения на землю с высоты более сотни футов. Подвальный этаж замка, полный обломков, давал возможность более легкой наживы. Кто-то уже пытался украсть часть лестницы. Тот, кто их нанял, хорошо заплатит за оставшиеся каменные глыбы.

Когда они выкапывали большой фрагмент лестницы из слоя извести и обломков, свет фонаря упал на круглый предмет, не похожий ни на кусок извести, ни на обломок камня.

Джок поднял его и осмотрел, прищурившись.

— Глянь-ка сюда, — сказал он.

Собственно говоря, он сказал немного не так. Они с Роем говорили на шотландском варианте английского языка, который рядовой англичанин мог бы с легкостью ошибочно принять за санскрит или албанский.

Если бы они разговаривали на узнаваемом английском, то их речь звучала бы так:

— Что у тебя там?

— Не знаю. Медная пуговица?

— Дай погляжу.

— Может, это медаль? — соскоблив грязь и внимательно вглядываясь в предмет, предположил Рой.

— Старая медаль? — обрадовался Джок. — За некоторые из них дают кучу денег.

— Возможно. — Рой потер еще и снова пристально посмотрел на предмет. — Р-Е-К-С, — с трудом проговорил он по буквам. — Дальше значок, не буква. Потом К-А-Р-О-Л-У-С.

Джок, чьи навыки чтения ограничивались умением распознать вывеску таверны, спросил:

— Это что?

Рой посмотрел на него.

— Деньги, — сказал он.

И они с удвоенной энергией возобновили раскопки.

 

Глава 1

Лондон

3 октября 1831 года

Перегрин Далми, граф Лайл, смотрел то на отца, то на мать.

— Шотландия? Нет, ни в коем случае!

Маркиз и маркиза Атертон обменялись взглядами. Лайл не пытался угадать, что это означает. Его родители жили в своем собственном мире.

— Но мы рассчитывали на тебя, — сказала мать.

— Почему? — спросил он. — В последнем письме я четко написал, что задержусь совсем ненадолго перед возвращением в Египет.

Они выжидали до последнего, когда оставались считанные минуты до отъезда в Харгейт-Хаус, чтобы сообщить ему о критическом положении в одном из шотландских поместий семьи Далми.

Этим вечером граф и графиня Харгейт давали бал в честь девяносто пятого дня рождения Юджинии, вдовствующей графини Харгейт, матриарха семьи Карсингтон. Лайл вернулся из Египта, чтобы присутствовать на нем, и не только потому, что это мог быть его последний шанс застать старую греховодницу в живых.

Будучи взрослым мужчиной, почти двадцати четырех лет от роду, и уже не находясь на попечении Руперта и Дафны Карсингтон, Лайл по-прежнему считал Карсингтонов своей семьей. Они были единственной настоящей семьей, которую он знал. Он и не думал пропускать празднование.

Перегрин с нетерпением ждал встречи со всеми, а с Оливией — в особенности. Они не виделись пять лет, со времени его последнего визита домой. Когда две недели назад он прибыл в Лондон, она находилась в Дербишире. И вернулась только вчера.

Она уехала в загородный дом родителей в начале сентября, через несколько дней после коронации, по причине разорванной помолвки. Это была ее третья, или четвертая, или десятая помолвка — она сообщала обо всех в своих письмах, но он сбился со счета, и, по общему мнению, на этот раз Оливия побила все свои предыдущие рекорды по недолговечности обручения. И двух часов не прошло с тех пор, как она приняла кольцо лорда Градфилда и тут же вернула его ему вместе с письмом, в котором было множество подчеркиваний и заглавных букв. Его сиятельство болезненно воспринял отказ и вызвал ни в чем не повинного свидетеля на дуэль, во время которой мужчины ранили друг друга. К счастью, раны были не смертельные.

Другими словами, обычное волнение, связанное с Оливией.

Лайл приехал домой явно не ради своих родителей. Они были странной парой. У них были дети, но они не выглядели нормальной семьей. Они полностью растворились друг в друге и в своих бесконечных конфликтах.

Это было так похоже на них — за минуту до отъезда на бал начать спор, который требовал разумного обсуждения в более подходящее время.

Замок Горвуд, оказывается, разрушался на протяжении последних трех или четырех сотен лет и время от времени подвергался ремонту в течение этих столетий. По какой-то причине родители вдруг решили, что он должен быть восстановлен в прежнем блеске и Лайл должен поехать туда, чтобы проследить за работами, из-за некоторых проблем с… привидениями?

— Но ты должен поехать, — сказала мать. — Кто-то должен поехать. Кто-то должен что-нибудь сделать.

— Этим кем-то должен быть ваш управляющий, — ответил Лайл. — Просто абсурдно, что во всем графстве Мидлотиан Мейнз не может отыскать рабочих. Я думал, что шотландцы отчаянно нуждаются в работе.

Он подошел к камину, чтобы согреть руки.

Нескольких недель, прошедших после его возвращения из Египта, было недостаточно, чтобы он акклиматизировался. Эта английская осень казалась ему лютой зимой. Пребывание в Шотландии станет для него невыносимой мукой. Погода там даже в разгар лета достаточно мерзкая: серая, ветреная и дождливая, если не идет снег или град.

Он ничего не имеет против суровых условий. Строго говоря, Египет представлял собой еще более враждебную среду. Но в Египте есть цивилизации, которые он открывал. В Шотландии открывать нечего, никаких древних тайн, ждущих своей разгадки.

— Мейнз перепробовал все, даже подкуп, — сказал отец. — Что нам требуется, так это присутствие там мужчины из нашей семьи. Тебе известно, насколько шотландцы привержены своему клану. Они хотят, чтобы лэрд замка возглавил их. Я не могу ехать. Не могу оставить твою мать, когда у нее такое хрупкое здоровье.

Другими словами, она снова беременна.

— Похоже, ты должен покинуть меня, любовь моя, — проговорила мать, поднимая к голове свою слабую руку. — Перегрина никогда ничего не волновало, кроме греческого, латыни и токского.

— Коптского, — поправил Лайл. — Древнего языка…

— Всегда один только Египет на уме, — произнесла мать с легким всхлипыванием, не предвещавшим ничего хорошего. — Вечно твои пирамиды, мумии и свитки, и никогда — мы. Твои братья даже не знают, кто ты такой!

— Они меня знают достаточно хорошо, — возразил Лайл. — Я тот, кто посылает им все эти замечательные вещицы из дальних краев.

Для них он был бесстрашным и загадочным старшим братом, с которым в дикой и опасной стране происходили всякие захватывающие приключения. И он действительно посылал им подарки, вызывавшие восторг у мальчишек: мумии кошек и птиц, шкурки змей, зубы крокодила и прекрасно сохранившихся скорпионов. Он также регулярно писал им.

И все же Перегрин не мог заглушить внутренний голос, твердивший ему, что он бросил братьев на произвол судьбы. То, что он ничего не мог сделать для них, кроме как разделить с ними их страдания, служило плохой отговоркой.

И только лорд Рэтборн, известный в свете как лорд Совершенство, был в состоянии справиться с его родителями. Он спас от них Лайла. Но теперь у Рэтборна была собственная семья.

Лайл знал, что должен что-нибудь сделать для братьев. Но вся эта затея с замком была сущей ерундой. На сколько ему придется отложить возвращение в Египет? И во имя чего?

— Не понимаю, какая братьям польза от моего прозябания в сыром, разваливающемся старом замке? — проговорил он. — Не могу представить более нелепого поручения, чем путешествие в четыре сотни миль ради спасения кучки суеверных рабочих от призраков. Я также не понимаю, чего испугались ваши крестьяне. Каждый замок в Шотландии наводнен призраками. Они живут повсеместно. На полях сражений. В деревьях. В скалах. Шотландцы обожают свои привидения.

— Тут дело серьезнее, чем привидения, — сказал отец. — Произошли ужасные несчастные случаи, были душераздирающие крики среди ночи.

— Говорят, когда твой кузен Фредерик Далми случайно наступил на могилу прапрабабки Малкольма Макфетриджа, вступило в силу давно забытое проклятие, — добавила мать, пожимая плечами. — Сразу после этого здоровье Фредерика стало ухудшаться. Через три года он скончался!

Лайл смотрел на них, уже не в первый раз желая, чтобы было к кому обернуться и сказать: «Можно ли в это поверить?»

Хотя его родителям принять доводы здравого смысла было почти так же трудно, как для Лайла увидеть единорога, его собственный разум требовал, чтобы он представил им факты.

— Фредерику Далми было девяносто четыре года, — начал он. — Он умер во сне. В своем доме в Эдинбурге, в десяти милях от замка, который, как предполагают, был проклят.

— Не совсем в этом дело, — возразил отец. — Дело в том, что замок Горвуд — собственность Далми, и он разваливается на части!

«И до сих пор вам не было до него никакого дела», — подумал про себя Лайл. Кузен Фредерик покинул замок много лет назад, и они даже не вспоминали о нем. Почему вдруг теперь это стало столь важным?

Ну конечно! Он же дома и не может не обращать внимания на родителей так, как не обращал внимания на их письма. Это заговор, чтобы удержать его в Англии. Не потому, что он им нужен, и не потому, что они без него жить не могут. Все это лишь потому, что, по их мнению, его место — здесь.

— Какое ему дело? — вскрикнула мать. — Когда Перегрин думал о нас?

Она вскочила с кресла и подбежала к окну, словно хотела в отчаянии выброситься из него.

Лайла это нисколько не встревожило. Мать никогда не выпрыгивала из окон и не разбивала голову о каминную полку. Она только вела себя так, словно собиралась это сделать.

Вместо того чтобы думать, его родители устраивали спектакли.

— Какое чудовищное преступление мы совершили, Джаспер, что в наказание получили такого жестокосердного сына? — запричитала она.

— Эх, Лайл, Лайл! — Лорд Атертон приложил руку к голове и принял свою излюбленную позу короля Лира. — К кому же еще обращаться, как не к своему старшему сыну и наследнику?

Прежде чем он разразился своей обычной тирадой о неблагодарности детей и злодеях с бесчувственными сердцами, в разговор снова вступила мать.

— Это нам расплата за то, что мы тебя разбаловали, — сказала она с глазами, полными слез. — Это награда за то, что мы доверили тебя заботам Руперта Карсингтона, самого безответственного человека во всей Англии.

— Для тебя одни только Карсингтоны имеют значение, — вторил ей отец. — Сколько писем ты написал нам за все те годы, что ты провел в Египте? Я могу пересчитать их по пальцам одной руки.

— Зачем ему писать, если он никогда не думает о нас? — проговорила мать.

— Я обращаюсь к нему с простой просьбой, а он отвечает насмешкой! — Отец стремительно подскочил к камину и ударил кулаком по каминной полке. — Господи, как мне это вынести? Подобными тревогами и заботами ты сведешь меня в могилу, Лайл, клянусь тебе!

— О, мой любимый, не говори так! — взвизгнула мать. — Я не смогу жить без тебя. Я без промедления последую за тобой, и бедные мальчики осиротеют.

Она стремительно промчалась от окна к креслу, упала в него и начала истерически всхлипывать.

— Теперь посмотри, что ты сделал со своей матерью! — Отец протянул руку в сторону рыдающей супруги.

— Она всегда так ведет себя, — ответил Лайл.

Отец уронил руку и в гневе отвернулся от него. Он достал носовой платок и вложил в руку матери, и как раз вовремя, поскольку ее собственный скоро можно было выкручивать. Она была самой удивительной плакальщицей.

— Ради наших мальчиков мы должны молиться, чтобы этот кошмарный день никогда не настал, — произнес отец, похлопывая ее по плечу. Его глаза тоже увлажнились. — Лайл, разумеется, будет путешествовать среди дикарей, бросив братьев на беспечных посторонних людей.

Братья уже жили среди беспечных посторонних людей, подумалось Лайлу. Потеряв родителей, они бы переехали к одной из сестер отца. Хотя несколько лет назад лорд Атертон похоронил одну из них, первую жену лорда Рэтборна, другие шесть сестер находились в добром здравии и даже не заметили бы прибавления еще парочки детей к своему собственному многочисленному потомству. Конечно же, никто из них не занимался детьми сам. Их отпрысков растили слуги, учителя и гувернантки. Сами родители только совали нос куда не следовало, находили способы всех раздражать и придумывали нелепые и неподходящие затеи, чтобы впустую тратить чужое время.

Лайл не допустит, чтобы они манипулировали им. Если он позволит им втянуть себя в водоворот эмоций, ему из него никогда не выбраться.

Единственный способ устоять на твердой почве — не отступать от действительности.

— У мальчиков есть многочисленные родственники, чтобы присматривать за ними, и более чем достаточно денег на жизнь, — сказал Лайл. — Они не станут страдать и голодать в сиротском приюте. А я не поеду в Шотландию по такому нелепому поручению.

— Как ты можешь быть таким бессердечным? — вскрикнула мать. — Фамильному сокровищу грозит исчезновение с лица земли!

Она откинулась в кресле, выронив из дрожащих пальцев носовой платок мужа, и приготовилась упасть в обморок.

Вошел дворецкий. Он, как обычно, сделал вид, будто всей этой эмоциональной феерии не происходит, и доложил, что карета ждет.

После их отъезда спектакль не закончился, он продолжался по пути в Харгейт-Хаус. Из-за запоздалого выезда и столпотворения на дороге они прибыли одними из последних.

Родители Лайла возобновили свои упреки в промежутках между приветствиями хозяевам и многообразным мужьям и женам из семейства Карсингтон, а также пробираясь сквозь толпу к виновнице торжества.

Именинница, вдовствующая графиня Харгейт, кажется, с возрастом не менялась. Из писем Оливии Лайл знал, что старуха по-прежнему сплетничает, выпивает и играет в вист с подружками, которых среди Карсингтонов называли «гарпиями», а также находит достаточно времени и сил, чтобы устрашать всю семью.

В настоящее время, наряженная по последней моде и в самое дорогое платье, с бокалом в руке, она сидела в кресле с высокой спинкой, напоминающем трон, и гарпии окружали ее, как фрейлины свою королеву.

— У тебя изможденный вид, Пенелопа, — обратилась она к матери Лайла. — Одним материнство к лицу, другим — нет. Как жаль, что ты не из тех, кто в этот период расцветает! Разве что твой нос. Он довольно красный, да и глаза тоже. Будь я в твоем возрасте, я не стала бы столько плакать, как, впрочем, и производить на свет детишек. Если бы ты меня спросила, я бы посоветовала тебе заниматься деторождением раньше, а не делать перерыв и откладывать все на потом, когда вся твоя красота безвозвратно ушла, а мышцы потеряли свою эластичность.

Заставив мать на время потерять дар речи и покраснеть, графиня Харгейт кивнула Лайлу:

— Ага, наш бродяга вернулся, и, как обычно, коричневый, словно кофейное зерно. Осмелюсь предположить, что вид полностью одетых девушек станет для тебя настоящим шоком, но придется тебе пережить это.

Окружающие графиню гарпии засмеялись.

— Вот уж точно — пережить, — проговорила леди Купер, одна из тех, что помоложе. Ей было около семидесяти лет. — Уверена, что девушкам не дает покоя мысль: у него все тело такое же загорелое, как лицо?

Мать, стоявшая позади Лайла, издала слабый стон.

— Она всегда была жеманной простушкой, — обращаясь к Лайлу, театральным шепотом произнесла вдовствующая графиня. — Не обращай на нее внимания. Это мой вечер, и я хочу, чтобы молодые люди развлекались. Здесь полно красавиц, и все они страстно жаждут познакомиться с нашим великим путешественником. Теперь иди, Лайл. Если ты застанешь Оливию, опять обручающуюся с кем-то, скажи ей, чтобы не делала из себя посмешища.

Она взмахом руки отпустила его и повернулась, чтобы продолжить мучить его родителей. Лайл оставил их без малейших угрызений совести и растворился в толпе.

Бальный зал, как и обещала именинница, был переполнен красавицами, а Лайл никогда не был к ним равнодушен, независимо оттого, одеты они или раздеты. И против танцев он уж точно не возражал. Он легко находил пару и танцевал с удовольствием.

Однако все это время его взгляд блуждал в толпе в поисках головки с волосами огненно-рыжего цвета.

Если Оливия не танцует, значит, играет в карты и обыгрывает того, кто по собственной глупости сел играть с ней. А может, она в каком-нибудь укромном уголке вновь принимает чье-то предложение, как заподозрила графиня. Многочисленные разорванные помолвки Оливии, которые репутацию девушки с более скромным состоянием или из менее влиятельной семьи давно погубили бы, не отпугивали поклонников. Их даже, видимо, не слишком волновало, что она не красавица, подумал Лайл. В любом случае Оливия Карсингтон была завидной невестой.

Ее покойный отец Джек Уингейт был младшим сыном недавно скончавшегося графа Фосбури, который оставил ей целое состояние. У ее отчима и дяди Лайла, виконта Рэтборна, тоже была куча денег, и он являлся наследником графа Харгейта, который был еще богаче.

Лайл знал, что Оливия была излюбленной темой для сплетен: вызывающее платье, которое она надела на коронацию в прошлом месяце, ее гонки на экипажах с леди Давенпорт, дуэль, на которую она вызвала лорда Бентвистла за то, что он ударил хлыстом мальчика-посыльного, и так далее.

Она выезжала в свет уже четыре года, была по-прежнему не замужем, и весь Лондон все так же судачил о ней.

Лайла это нисколько не удивляло.

Ее мать, Батшеба, происходила из порочной ветви семейства Делюси: известные мошенники, самозванцы и двоеженцы. До того как Батшеба Уингейт вышла замуж за лорда Рэтборна, по некоторым признакам уже было понятно, что Оливия пойдет по стопам своих предков. Позже аристократическое воспитание замаскировало эти признаки, но характер Оливии, очевидно, нисколько не изменился.

Лайл вспомнил несколько строк из письма, которое она однажды написала ему в Египет.

«Я с нетерпением жду того дня, когда стану жить самостоятельно. Мне наверняка понравится беспорядочный образ жизни».

Судя по слухам, она в этом преуспела.

Лайл уже был готов начать активные поиски Оливии, когда заметил мужчин, которые, прихорашиваясь, всеми правдами и неправдами пытались пробиться в угол комнаты, где стояла группа джентльменов.

Он пошел в этом направлении.

Толпа была настолько плотной, что поначалу он мог видеть лишь нелепую, сделанную по последней моде прическу, которая возвышалась над головами мужчин. Две райские птицы как будто застряли коготками в капкане из… рыжих волос. Огненно-рыжих.

Такие волосы были только у одной-единственной на свете девушки.

Что ж, неудивительно обнаружить Оливию в центре мужской толпы. У нее есть титул и огромное приданое. Этого будет вполне достаточно, чтобы компенсировать…

Толпа расступилась, открыв ему полный обзор. Оливия повернулась в его сторону, и Лайл резко остановился.

Он совсем забыл.

Эти огромные синие глаза.

Какое-то время он стоял, полностью утонув в их синеве, такой же насыщенной, как вечернее небо Египта.

Потом Лайл окинул взглядом все остальное, от нелепых птиц, зависших над тугими завитками рыжих волос, до остроносых туфель, выглядывавших из-под кружев и оборок подола ее бледно-зеленого платья.

Затем его взгляд снова метнулся вверх, и Лайл едва не потерял способность соображать.

Между прической и туфельками оказались изящный изгиб шеи, ровные плечи и грудь сливочного цвета, более чем щедро выставленная на обозрение… а ниже — тонкая талия, грациозно переходящая в женственные бедра…

Нет, здесь, должно быть, какая-то ошибка. У Оливии было множество достоинств. Но чтобы она стала такой красавицей, этого он не ожидал. Эффектная — да: завораживающие синие глаза и яркие волосы. Этого у нее не отнимешь. И да, под этой ужасной прической — ее лицо… но нет, не ее.

Лайл пристально смотрел на нее, переводя взгляд сверху вниз и снизу вверх. Внезапно жара в помещении стала невыносимой, как-то странно заколотилось сердце, и мозг окутал густой туман воспоминаний, где он пытался найти объяснение тому, что видели сейчас его глаза.

Он смутно осознавал, что должен что-то сказать, но понятия не имел, что именно. Виной тому было слабо развитое воображение. Лайл привык к иному миру, иному климату, иному типу мужчин и женщин. Хотя он научился приспосабливаться к новому миру, этот процесс давался ему с трудом. Он так и не научился говорить не то, что думал, и сейчас он не знал, каких слов от него ждут.

В этот момент все усилия тех, кто когда-то старался дать ему хорошее воспитание, пошли насмарку. Он любовался прекрасным зрелищем, которое отмело все правила, бессмысленные фразы, то, как подобает смотреть и двигаться, разметало их в клочья и унесло прочь.

— Лорд Лайл, — произнесла Оливия, грациозно наклонив голову, что вызвало колыхание птичьих перьев. — А мы тут заключали пари, появитесь ли вы на балу у прабабушки.

При звуке ее голоса, такого знакомого, к нему вернулась способность соображать.

Это же Оливия, подсказывал ему здравый смысл. Вот же доказательства: ее голос, глаза, волосы, лицо. Да, черты лица обрели мягкость, щеки стали круглее, губы — полнее…

Перегрин чувствовал, что вокруг начались разговоры: одни спрашивали, кто он такой, другие отвечали. Но все это, казалось, происходит в другом мире и не имеет значения. Он не видел, не слышал и не думал ни о чем, кроме Оливии.

Вдруг в ее глазах он уловил веселые искорки смеха и заметил усмешку на губах.

Это привело Лайла в сознание, и он опустился на грешную землю.

— Я бы ни за что на свете не пропустил этот бал, — сказал он.

— Рада тебя видеть, — ответила Оливия, — и не только потому, что я выиграла пари.

Она окинула его медленным оценивающим взглядом, который скользнул по его коже как прикосновение кончиков пальцев, и Лайл почувствовал жар в паху.

Господи, Оливия стала намного опаснее, чем прежде.

Интересно, ради кого она бросила такой взгляд? Просто испытывает свою власть или пытается спровоцировать всех своих обожателей одновременно, притворяясь, что он — единственный мужчина в комнате?

Так или иначе, результат был превосходный.

Но только все равно хорошенького понемножку.

Оливия уже не маленькая девочка, если она вообще была когда-либо маленькой девочкой, да и он не мальчишка. Лайл знал, как играть в эти игры. Его взгляд скользнул к груди Оливии.

— А ты выросла, — сказал он.

— Я знала, ты станешь смеяться над моей прической, — ответила Оливия.

Она понимала, что дело тут совсем не в ее прическе. Что-что, но наивной Оливия никогда не была.

А Лайл понял намек и стал послушно разглядывать прическу. Это сооружение возвышалось над головами многих мужчин, но Лайл был достаточно высок, чтобы заглянуть птицам в глаза. Он видел, что другие женщины носили на голове такие же экстравагантные укладки. В последние десятилетия мужская мода стала значительно сдержаннее, а женская приобрела совершенно немыслимые формы.

— Тебе на голову сели несколько птиц, — сказал Лайл. — И умерли там.

— Должно быть, они решили, что попали в рай, — произнес мужской голос поблизости.

— Похожи на окоченевшие трупы, — сказал Лайл.

Оливия послала ему мимолетную улыбку, и он почувствовал, как в груди шевельнулось какое-то удивительное чувство. Кое-что, вовсе не удивительное, но слишком знакомое, произошло с его телом ниже пояса.

Усилием воли он постарался отбросить свои ощущения и не думать о них.

Она ничего не может с этим поделать, сказал он себе. Оливия родилась такой и до мозга костей была Делюси. Он не должен принимать это на свой счет. Она — его друг и союзница, почти сестра. Он заставил себя вспомнить Оливию в тот день, когда впервые ее встретил: тощая двенадцатилетняя девчушка, пытавшаяся разбить ему голову его альбомом для зарисовок. Досадная, опасно обаятельная девчонка.

— Я одевалась для тебя, — сказала Оливия. — В честь твоих доблестных поисков в Египте. Я заказала шелк для платья, чтобы сочетался с зеленым цветом Нила на твоих акварелях. Нам пришлось использовать райских птиц, потому что не смогли раздобыть ибисов.

Понизив голос до заговорщического шепота, она наклонилась к нему, предлагая еще более близкий и полный вид бело-розовой плоти, которая идеально уместилась бы в мужских ладонях. В этой опасной близости Лайл заметил легкую испарину, которую на ее коже вызвала жара в бальном зале, и ощутил исходящий от нее запах влажной плоти и легких цветочных духов.

Хотя бы предупредила его, черт ее побери!..

«Думай о тощей двенадцатилетней девчонке», — посоветовал себе Лайл.

— Я хотела одеться, как одна из дам на копиях изображений со стен гробниц, которые ты присылал, — продолжила Оливия, — но мне запретили…

Ее аромат и слова о запрете размягчали мозг.

«Факты, — сказал себе Лайл. — Нужно придерживаться фактов…»

Куда подевались ее веснушки?

Возможно, мягкий свет свечей сделал их менее заметными. Или, может быть, она припудрила их? А может, сводит веснушки лимонным соком?

«Перестань думать о ее груди. Так начинают сходить с ума. Что она говорила? Что-то о росписях на гробницах».

Он представил в уме образы плоских фигур на каменных стенах.

— Дамы на стенах гробниц, строго говоря, не одеты, — сказал он. — При жизни они, кажется, туго заворачивались в кусок очень тонкой ткани.

Наряд не оставлял простора для фантазий, вот, вероятно, почему даже он, всегда предпочитая опираться на факты, без труда представил новое соблазнительное тело Оливии, задрапированное в тонкое полотно.

— Потом, когда они умирали, — продолжал Лайл, — их с головы до ног туго заворачивали в несколько слоев ткани. Ни один из этих нарядов не подходит для английского бала.

— Ты не меняешься, — сказала Оливия, отступив назад. — Все всегда воспринимаешь буквально.

— Только Лайл может упустить такую блестящую возможность, — послышался мужской голос. — Вместо того чтобы сделать даме комплимент, как должен поступить любой мужчина, у которого есть глаза, и попытаться завоевать ее благосклонность, он завел скучную лекцию об обычаях язычников.

«Да, потому что это безопасно».

— Я ничуть не отвлекался, уверяю вас, мисс Карсингтон, — сказал Лайл. — В настоящий момент мое внимание целиком и полностью принадлежит вам.

Ему бы хотелось схватить за горло того злодея, который одарил Оливию этим телом и лицом, как будто она нуждалась в дополнительном оружии. Это, должно быть, сам дьявол. Наверное, за те пять лет, что Лайл ее не видел, они заключили сделку. Естественно, сатана, как и любой другой, заключил бы с Оливией самую невыгодную сделку.

В уголке сознания голос, который предупреждал его о змеях, скорпионах и наемных убийцах, прятавшихся в темноте, сказал ему: «Берегись!»

Но он уже знал это, потому что знал Оливию.

Она представляла собой опасность. Прекрасная или эффектная, с грудью или без, она излучала роковое очарование. Она легко пленяла мужчин, вполне здравомыслящих во всех других отношениях, причем многие из них уже видели, как она разрушила покой других таких же, как они, мужчин.

Лайл это знал. Ее письма, помимо всего прочего, были полны многочисленных «романтических разочарований». Войдя в бальный зал, он услышал и другие истории. Он знал, какая она.

Он просто на время оказался немного не в себе, поскольку сам мужчина. Когда тебя поощряет красивая женщина, то это чисто физическая реакция, совершенно естественная. У него всегда бывает такая реакция. Этот случай вызывал беспокойство только потому, что он отреагировал на Оливию.

Которая была его подругой и союзницей, почти сестрой.

Он всегда думал о ней только так.

«И впредь я буду думать о ней только так», — сказал себе Лайл.

Он испытал небольшой шок, вот и все. В своей жизни он подвергался шоку почти ежедневно и справлялся с ним.

— Завладев моим вниманием, — проговорил он, — может быть, леди будет столь добра, что подарит мне следующий танец?

— Этот танец — мой, — сказал один из мужчин, зависнув над ее плечом. — Мисс Карсингтон обещала.

— Вы сможете получить другой, лорд Белдер! — отрезала Оливия, щелчком захлопнув веер. — Я не видела лорда Лайла целую вечность, и он скоро вновь уедет. Он самый неуловимый мужчина на свете. Если я не потанцую с ним сейчас, кто знает, когда я опять смогу это сделать? Он может утонуть в кораблекрушении. Его может съесть крокодил, укусить змея или скорпион. Он может стать жертвой чумы. Как вам известно, он счастлив только тогда, когда рискует жизнью, чтобы улучшить наши познания о древних цивилизациях. А с вами я могу потанцевать в любое время.

Белдер метнул убийственный взгляд на Лайла, но улыбнулся Оливии и согласился.

Пока Лайл уводил Оливию, до него наконец дошло, почему мужчины продолжали стреляться из-за нее.

Они все желали ее и ничего не могли с этим поделать. Она знала об этом, и ей это было безразлично.

 

Глава 2

Рука в перчатке, которую взяла Оливия, была сильнее и тверже той, что она помнила. Когда эта рука сжала ее ладонь, она почувствовала, как по всему телу разливается тепло. Ее это сильно поразило, хотя за сегодняшний вечер это было отнюдь не первым ее потрясением.

Брала ли она Лайла за руку раньше? Оливия не могла вспомнить. Она просто интуитивно пошла с ним, хотя это был уже не тот юноша, которого она когда-то знала.

Прежде всего он стал намного крупнее, и не только физически, хотя и эта перемена в нем производила достаточно внушительное впечатление.

Когда Перегрин несколько минут назад приблизился к ней, то заслонил собой всю комнату. Он всегда был намного выше Оливии, но сейчас перед ней стоял уже не тот долговязый юноша. Лайл превратился в мужчину, от которого исходила ошеломляющая по своему напору мужская сила.

Оливия была не единственной в этом зале, кому он вскружил голову. В мужской толпе, собравшейся вокруг нее, было и несколько ее подруг. И Оливия видела, как они смотрели на Лайла, когда тот подошел к ней. Сейчас, пока они прокладывали себе дорогу к танцевальной площадке, она замечала, как поворачиваются головы им вслед. И на этот раз не только мужские — и не все они смотрели на нее.

Она тоже пристально разглядывала его, хотя, казалось, хорошо его знала. Он привлекал внимание тем, что не был ни на кого похож.

Оливия незаметно изучала его, оценивала его, как сделал бы любой из рода Делюси.

От египетского солнца его кожа стала бронзовой, а волосы выгорели до бледно-золотистого цвета, но не только это в нем изменилось.

Черный сюртук плотно облегал его широкие плечи, а брюки подчеркивали длинные мускулистые ноги. Безупречно белая сорочка контрастировала с блестящими черными туфлями. На нем был точно такой же безукоризненный вечерний костюм, что и на других мужчинах, но Лайл почему-то производил впечатление не совсем одетого, возможно, потому, что ни одному другому джентльмену не удавалось так убедительно для других подчеркнуть свое крепкое сильное тело под элегантной одеждой.

Оливия видела, как другие женщины проявляют интерес к Лайлу, делая паузу в беседе, чтобы рассмотреть его или попытаться поймать его взгляд.

Они видели лишь внешнюю сторону. И эта внешняя сторона, признавала Оливия, была довольно волнующей.

Оливия знала, что он не такой, как все, и в других, менее очевидных деталях. Лайл не был образцом джентльмена, получившего традиционное светское воспитание. Всему, что он узнал бы в школе и университете, его научила Дафна Карсингтон. Руперт Карсингтон обучил его навыкам выживания, которые вряд ли были необходимы джентльмену, например, таким, как обращаться с ножом или как выбросить человека из окна.

Все это было хорошо известно Оливии. К чему она оказалась не готова, так это к перемене в его голосе. В его аристократическом выговоре появился дразнящий намек на иностранный акцент, а тембр вызывал в воображении шатры, тюрбаны и полуобнаженных женщин, возлежащих на восточных коврах.

Лайл даже держался не так, как раньше. Почти десять лет он жил в сложном и опасном мире, где научился передвигаться бесшумно и плавно, как кошки в джунглях.

Смуглая кожа и золотистые волосы наводили на мысль о тиграх, но его непохожесть заключалась не совсем в этом. Лайл двигался как… вода. Прокладывая путь сквозь толпу, он вызывал в ней рябь. При виде Лайла женщины мысленно падали без сознания, а мужчины начинали замышлять его убийство.

Оливия была уверена, что, как человек, научившийся держать под контролем окружающую обстановку, он чувствовал это, хотя его лицо оставалось абсолютно бесстрастным.

Но она, которая знала его так давно, понимала, что он не настолько сдержан и безразличен, как кажется, что за этой рассудительностью и самообладанием скрывается пылкая и упрямая натура, которая, как подозревала Оливия, не изменилась. К тому же Лайл обладал характером, который, судя по линии его губ, недавно подвергся жестокому испытанию.

Оливия сжала руку Лайла. Он посмотрел на нее с высоты своего роста, при свете свечей его серые глаза отливали серебром.

— Сюда, — проговорила она.

Она повела его мимо толпы слуг, несущих подносы, отпустила его руку, чтобы взять два бокала шампанского с одного из подносов, и вышла из бального зала в коридор, а оттуда — в небольшой холл перед бальным залом. После краткого колебания Перегрин последовал за ней.

— Запри дверь, — приказала она.

— Оливия…

— О, пожалуйста, — проговорила она, — как будто мне есть что терять.

Лайл закрыл дверь.

— На самом деле есть, хотя я уверен, что твоя репутация давным-давно должна была пострадать.

— Деньгами и положением можно купить практически все, включая репутацию, — ответила Оливия. — Вот, возьми лучше бокал и позволь мне подобающим образом приветствовать тебя дома.

Перегрин взял предложенный бокал, их кончики пальцев в перчатках мимолетно соприкоснулись.

Оливия ощутила, как это короткое прикосновение обожгло ей пальцы сквозь перчатку, как вспыхнуло и заколотилось ее сердце.

Она отступила на полшага назад и чокнулась с ним бокалом.

— Добро пожаловать домой, дорогой друг, — сказала она. — Я никогда в жизни так не радовалась встрече с кем-либо, как сейчас с тобой.

Ей хотелось броситься к нему на шею и обнять его. Она бы так и сделала, наплевав на приличия, но ее остановил тот взгляд его серебристых глаз, с которым он встретил ее здесь на балу.

Лайл, конечно, ее друг, и только прабабушка знает ее лучше, чем он. Однако теперь он стал мужчиной и больше не был тем мальчиком, которого она знала раньше.

— Мне было ужасно скучно, — продолжила Оливия, — но твое выражение лица при виде моего бюста оказалось очень забавным. Мне едва удалось удержаться от смеха.

Лайл снова посмотрел туда, и там, куда был обращен его взгляд, зародился жар, распространяясь шире и глубже. Для Оливии это послужило предупредительным сигналом: с этим огнем лучше не играть.

Он критическим взглядом рассматривал ее грудь, точно так же, как мог бы рассматривать строки иероглифов.

— Когда я видел тебя в последний раз, у тебя таких не было, — сказал Лайл. — Это окончательно поставило меня в тупик. Откуда ты их взяла?

— Откуда я их взяла? — Господи, как это похоже на него: отгадывать загадку появления ее груди, как будто это были какие-то древние горшки! — Они просто выросли. Все растет. Просто медленно. Разве не забавно? Я и во всех других отношениях была развитой не по годам. — Оливия сделала глоток шампанского. — Но не обращай внимания, Лайл, на мою грудь.

— Тебе легко сказать. Ты не мужчина. И я к ней еще не привык.

А она не привыкла к тому, что с ней происходит, когда он так смотрит на нее.

— Тогда смотри, если нужно! — рассмеялась Оливия. — Прабабушка говорила мне, что очень скоро придет время, когда мужчинам будет неинтересно заглядывать туда, и что я должна получать удовольствие от этого, пока возможно.

— Она совсем не изменилась.

— Она ослабела и утомляется быстрее, чем раньше, хотя все еще двигается. Не знаю, что я стану делать, когда ее не станет.

Прабабушка была ее наперсницей, единственной, кто знал все секреты Оливии. Она просто не могла рассказывать обо всем матери или приемному отцу. Они сделали для нее все, что было в их силах. Правда только расстроит их. И Оливии приходилось ограждать их от этого.

— Не знаю, что бы я делал без нее сегодня, — проговорил Лайл. — Она взяла в плен моих родителей и позволила мне сбежать от них. — Он провел рукой по волосам, приводя их в такой дикий беспорядок, от которого женщины станут терять голову. — Мне не следовало позволять им доставать меня, но я, кажется, так и не смог овладеть искусством не обращать на них внимания.

— Что же случилось на сей раз? — спросила Оливия.

— Обычное безумие, — пожал плечами Лайл, — не хочу утомлять тебя подробностями.

Оливия знала, что родители Лайла — это его крест, который он обязан нести. Они жили так, словно весь мир вращался вокруг них. Все остальные, включая их собственных детей, были всего лишь исполнителями второстепенных ролей в великой драме их жизни.

Прабабушка была единственной, кто мог поставить их на место, поскольку она говорила и делала только то, что ей нравилось. Все остальные либо пребывали в растерянности, либо оказывались слишком вежливыми или слишком добрыми, либо просто считали, что игра не стоит свеч. Даже приемному отцу Оливии с трудом удавалось усмирять их, и это было таким испытанием для его характера, что он делал это только в исключительных случаях.

— Ты должен мне все рассказать, — настаивала Оливия. — Я обожаю безумие лорда и леди Атертон. В сравнении с ними я чувствую себя абсолютно здравомыслящей, логичной и обывательски скучной.

Лайл едва заметно улыбнулся, приподняв правый уголок рта.

У Оливии подпрыгнуло сердце. Она отошла от него и с беззаботным видом опустилась в мягкое кресло у камина.

— Подходи, согрейся, — обронила она, махнув рукой в сторону кресла напротив. — В бальном зале было жарко, как в аду, но не для тебя, я знаю. Вдали от толкотни разгоряченных тел ты должен чувствовать себя как в ледяном доме. Расскажи, что твоим родителям нужно от тебя на этот раз.

Лайл подошел к камину, однако садиться не стал. Он долго смотрел на огонь, лотом мельком взглянул на нее и опять вернулся к завораживающим языкам пламени.

— Речь идет о развалинах замка в десяти милях от Эдинбурга, которым мы владеем, — произнес он.

— Все это очень странно, — произнесла Оливия, когда Лайл вкратце пересказал ей сцену с родителями. Он знал, что все театральные подробности она сможет восстановить сама. За последние девять лет Оливия провела с его отцом и матерью больше времени, чем он сам.

— Хорошо, если бы они понимали, что это странно, — проговорил Лайл. — Но для них это нисколько не странно.

— Я имею в виду призраков, — пояснила Оливия. — Странно, что рабочие сторонятся замка из-за привидений. Только подумай, сколько их живет в лондонском Тауэре. Там есть палач, гоняющийся за графиней Солсбери вокруг плахи.

— Анна Болейн, несущая свою голову.

— Юные принцы, — добавила Оливия. — Это лишь немногие, и это только одно здание. У нас призраки повсюду, и никто, кажется, не обращает на это внимания. Как-то странно, что шотландские работники могли испугаться. Я думала, им должно нравиться, что их преследуют привидения.

— Своим родителям я сказал то же самое, но они отказываются понимать язык логики, — усмехнулся Лайл. — На самом деле это не имеет никакого отношения ни к замкам, ни к привидениям. Все это ради того, чтобы оставить меня дома.

— Да ты здесь с ума сойдешь, — сказала Оливия.

Она всегда понимала его, с того самого дня, когда они встретились и он рассказал ей о своем намерении поехать в Египет. Она назвала это благородным приключением.

— Я бы не возражал, — продолжил Лайл, — если бы действительно был им здесь нужен. Я нужен своим братьям, им нужен кто-нибудь, но я в полной растерянности и не знаю, что делать. Сомневаюсь, что родители будут скучать по ним, если я увезу их в Египет. Но они слишком маленькие. Детям, родившимся в холодном климате, там плохо.

Оливия слегка откинула голову назад, чтобы посмотреть на него. Когда Лайл встретил взгляд этих огромных синих глаз, он почувствовал, как что-то неведомое всколыхнулось у него в груди, нечто сложное, что затронуло не только животные инстинкты и плоть. И это что-то завибрировало толчками, вызывая легкую боль, словно от ударов.

Лайл отвел глаза, снова посмотрел на огонь.

— Что будешь делать? — спросила Оливия.

— Еще не решил, — отозвался он. — Так называемая критическая ситуация сложилась за минуту до того, как мы должны были выехать сюда сегодня вечером. У меня не было времени, чтобы подумать, как поступить. Наверное, эта идея с замком не лишена смысла. Я должен думать о своих братьях. Мне придется провести с ними как можно больше времени и потом принимать решение.

— Ты прав, — сказала Оливия. — Замок не стоит твоих переживаний. Пустая трата времени. Если ты…

Она замолчала, поскольку дверь открылась и вошла леди Рэтборн. С темными волосами и глазами, хоть и не такими синими, как у дочери, она сама была настоящей красавицей.

Лайл мог с невозмутимостью рассматривать ее, хотя и с любовью, но без чувства смущения.

— Ради всего святого, Оливия, Белдер повсюду разыскивает тебя, — произнесла леди Рэтборн. — Ты должна была танцевать. Лайл, тебе следовало бы знать, что не стоит позволять Оливии заманивать тебя на встречу наедине.

— Мама, мы не виделись пять лет!

— Лайл может навестить тебя завтра, если только захочет прокладывать себе путь сквозь толпу алчущих встречи джентльменов, — ответила ее сиятельство. — А сейчас другие юные леди настойчиво требуют возможности потанцевать с ним. Он не твоя собственность, и твое затянувшееся отсутствие заставляет Белдера нервничать. Пойдем, Лайл, я уверена, тебе не хочется завершать этот бал дракой с одним из ревнивых обожателей Оливии. Глупцы! Даже говорить смешно!

Они вышли из холла, и вскоре пути их разошлись. Оливия направилась к лорду Белдеру и другим своим обожателям, а Лайл пошел к многочисленным юным леди, которые были так мало схожи с Оливией, словно принадлежали к другому человеческому роду.

И только позже, во время танца с одной из них, Лайл вспомнил, что увидел за мгновение до того, как леди Рэтборн прервала их разговор: вспыхнувший огонек в невероятно синих глазах Оливии, прежде чем они снова обрели отсутствующее выражение, которое он научился распознавать много лет назад.

Работа мысли. Она думала.

И это, как могла бы всем рассказать ее мать, всегда было опасным.

Сомерсет-Хаус, Лондон

Среда, 5 октября

Это не являлось официальным заседанием Общества антикваров. Во-первых, обычно они собирались по четвергам. Во-вторых, их заседания не начинались до наступления ноября.

Однако граф Лайл приезжал в Лондон не каждый день, и скорее всего до ноября он уедет. Каждый ученый, интересующийся египетскими древностями, хотел послушать, что он расскажет, и собрание, хотя и было организовано в спешке, пользовалось большим успехом.

Когда он приезжал в последний раз, несмотря на то что ему тогда едва исполнилось восемнадцать, Лайл представил доклад, касающийся имен египетских фараонов. Вообще-то расшифровкой иероглифов занималась Дафна Карсингтон. Об этом знали все. Все знали, что она — гений. Проблема заключалась в том, что Дафна — женщина. Ее должен представлять мужчина, иначе все ее открытия и теории подвергнутся безжалостным нападкам и издевкам большой и шумной группы людей, которые боятся и ненавидят тех женщин, у которых есть хоть капля ума, не говоря уж об уме большем, чем у них самих.

Брат Дафны, который обычно выступал от ее лица, находился за границей. Ее муж, Руперт Карсингтон, который был далеко не так глуп, как полагали многие, никогда не сможет прочитать ученый доклад с серьезным лицом, если вообще не уснет в процессе чтения.

Поскольку Дафна и Лайл много лет работали вместе и он с величайшим уважением относился к ее таланту, то для него было невероятным счастьем стоять на ее месте и представлять ее последнюю работу со всей серьезностью, какую заслуживал сей труд.

Но один человек из аудитории воспринимал все происходящее как шутку.

Лорд Белдер сидел в первом ряду рядом с Оливией и высмеивал каждое слово, которое произносил Лайл.

Если таким способом он собирался произвести впечатление на Оливию, то не туда он направил свои усилия.

Хотя скорее всего Белдер просто хотел спровоцировать Лайла. У него уже вчера были для этого все шансы, когда Лайл пришел навестить Оливию. Но в доме ее родителей присутствовала половина бомонда, и Лайл едва успел переброситься с ней парой слов. Он рассказал ей о докладе, который будет представлять, и она обещала, что придет, а Белдер заявил, что будет сопровождать ее. Он сказал, что ни за что на свете не пропустит «скромную лекцию» лорда Лайла.

Лайл и в лучшие времена был довольно вспыльчив. Сейчас он кипел от возмущения за Дафну: Белдер, по существу, насмехался над ее усердной работой. Однако этому идиоту не позволят долго так себя вести, успокаивал себя Лайл. Белдер не в «Олмакс» и не на балу. Эта аудитория не потерпит подобного поведения.

Так оно и случилось. Не успел Лайл об этом подумать, как один из ученых заговорил.

— Сэр, — холодным тоном сказал он, — не могли бы вы приберечь свои остроты для более подходящей обстановки, например, для вашего клуба, кофейни или пивной? Мы пришли сюда слушать джентльмена, который стоит сейчас за кафедрой, а не вас.

Лайл притворился, будто смахивает пылинки со своих записей. Не поднимая взгляда, он сказал:

— Остроты? Так это были остроты? Прошу прощения, лорд Белдер, что не ответил на ваши замечания. Я по ошибке принял вас за блаженного.

— За блаженного? — со смехом в голосе повторил Белдер, явно желая продемонстрировать Оливии, что ему все равно, что его публично отчитали как невоспитанного школьника.

— Ну конечно, — сказал Лайл. — Видите ли, в Египте людей со слабым рассудком или вообще с отсутствием такового называют блаженными и странности в их внешнем виде, в речи и в поведении воспринимают как признак божественного благословения.

Аудитория загудела. Ученые воспользовались этим моментом, чтобы свершить месть, сделав Белдера мишенью для своих шуток. Он покраснел и был вынужден замолчать.

Поставив Белдера на место, чего тот так добивался, Лайл без помех дочитал доклад Дафны до конца.

Когда он закончил отвечать на вопросы и слушатели стали расходиться, он пробрался сквозь стену мужчин, толпившихся вокруг Оливии как бестолковые пташки вокруг дремлющего крокодила, и предложил отвезти ее домой. Отвернувшись от Белдера, она одарила Лайла такой блистательной улыбкой, что он на мгновение ослеп. Потом она взяла его под руку, и они в сопровождении ее горничной, Бейли, направились к карете Оливии.

Лакей опустил лесенку, и Оливия уже двинулась к ней, когда на тротуаре появился мальчишка, который мчался прямо на них. Он бежал изо всех сил, лавируя среди ученых джентльменов, которые, не спеша прогуливаясь по Стрэнду, спорили о фараонах.

Мальчишка обогнул и Лайла, но потом совершил ошибку, посмотрев в сторону Оливии. Блеск ее красоты ослепил его и лишил равновесия. Шаг стал неуверенным, внимание отвлеклось, хотя ноги еще продолжали двигаться.

В то же самое время к экипажу Оливии спешил лорд Белдер. Мальчишка врезался прямо в него, и они оба упали. Мальчишка приземлился на тротуаре, а лорд Белдер свалился в сточную канаву.

Парнишка вскочил на ноги, бросил испуганный взгляд в сторону Белдера и помчался дальше.

— Держи вора! — завопил Белдер.

Парочка его друзей схватила мальчишку, когда тот пытался пробежать мимо них.

Его сиятельство вылез из канавы. Проходившие мимо знакомые приветствовали его обычными колкими остротами: «Только очнулся, Белдер?» или «Это что, новая мода в косметических ваннах, Белдер?» — и дальше в том же духе.

Коричневые и черные пятна сомнительного происхождения покрывали его бежевые брюки и синий сюртук, искусно повязанный шейный платок, жилет и перчатки. Он посмотрел на свою одежду и затем на мальчишку. Под этим взглядом мальчишка сжался и пронзительно вскрикнул:

— Это была случайность, ваша милость! Я ничего не брал!

— Это правда, — перекрыл шум голос Оливии. — Я видела, что произошло. Если бы он воровал, он бы…

— Подожди в карете и позволь мне разобраться, — вмешался Лайл, прежде чем она успела объяснить, как правильно с точки зрения логики осуществляется мелкое воровство.

— Не глупи, — сказала она. — Я все могу уладить.

Лайл попробовал увести ее, но Оливия оттолкнула его и прошагала к мужчинам, державшим мальчишку.

— Отпустите его, — проговорила она. — Это была случайность.

Лайл чувствовал, что Оливия раздражена, он видел знаки, предупреждавшие об этом: красные пятна, разливавшиеся от шеи к щекам, и подчеркнутое слово «случайность», за которым читалось: «Вы болваны».

Поскольку он не мог заставить Оливию уйти самостоятельно, придется ему вынудить ее сделать это. Но Белдер заговорил первым.

— Вы не знаете, на что способны эти гнусные создания, мисс Карсингтон, — сказал он. — Они намеренно врезаются в людей, чтобы обчищать их карманы.

— Может быть, и так, но… — встрял Лайл.

— Но только не этот мальчик, — перебила Оливия. — Настоящий вор действовал бы настолько быстро и ловко, что вы бы вряд ли его заметили. Он не свалит вас на землю и не станет привлекать к себе внимания. Он не остановится, а мгновенно сбежит. Более того, обычно они работают в парах.

Оливия была абсолютно права, и любой здравомыслящий человек признает это.

Но Белдер был в ярости, ему надо было отплатить за обиду, и мальчишка был самой легкой мишенью. Он снисходительно улыбнулся Оливии и обернулся к случайным свидетелям.

— Кто-нибудь, приведите констебля! — крикнул он.

— Нет! — завопил мальчишка. — Я ничего не брал!

Он вырывался и отбивался, пытаясь освободиться. Лорд Белдер ударил его по голове.

— Вы хулиган! — закричала Оливия. Ее закрытый зонтик взлетел вверх и резко опустился прямо на плечо Белдера.

— Ой!

— Отпустите этого ребенка! — Она замахнулась зонтиком на мужчин, которые удерживали мальчика.

Белдер схватил ее за руку, чтобы помешать Оливии ударить его друзей.

— Не прикасайся к ней, — проговорил Лайл низким и напряженным голосом. — Никогда не прикасайся к ней.

 

Глава 3

Две минуты спустя

— О, мисс! — запричитала Бейли. — Они убьют друг друга.

Когда Лайл, схватив Белдера, отбросил его в сторону, Белдера это разъярило. Он толкнул Лайла, а Лайл толкнул его еще сильнее, и тот ударился об ограду. Белдер подскочил, сдернул перчатки, швырнул на землю шляпу и поднял кулаки. Лайл проделал то же самое.

«Не прикасайся к ней». Тихий, убийственный тон Лайла заставил Оливию вздрогнуть.

Как глупо! У нее заколотилось сердце в груди, чего раньше никогда не было, хотя мужчины постоянно дрались из-за нее, и она прекрасно понимала, что для Лайла в этой драке не было ничего особенного. Он действовал интуитивно, по природе своей являясь защитником. Воинственным к тому же.

Но Оливия давно уже не видела его дерущимся.

Она давно не видела никаких драк, напомнила себе она. Мужчины обычно встречаются на рассвете, вдали от посторонних глаз, поскольку дуэли запрещены.

Однако кулачных драк никто не запрещал. И все же между джентльменами они случаются крайне редко, к тому же средь бела дня и на самой оживленной улице Лондона.

Неудивительно, что Оливия была так взволнована.

— Они не убьют друг друга, — сказала она Бейли. — Все закончится тем, что они отделают друг друга кулаками, и это лучше, чем дуэль на пистолетах с двадцати шагов. Белдер так и рвется в бой, а Лайл будет рад услужить ему.

Взгляд на горничную подсказал Оливии, что Бейли тоже не осталась равнодушной к происходящему. Миниатюрная, хорошенькая брюнетка, Бейли была совсем не такой хрупкой, как казалась с виду. В противном случае она не смогла бы работать на Оливию.

— Ты никогда не видела, как Лайл дерется, — сказала Оливия. — Я знаю, эти светлые волосы и спокойные серые глаза делают его похожим на ангела, но он беспощадный борец. Однажды я видела, как он безжалостно расправился со здоровым, как бык, мальчишкой, который был вдвое больше его.

Это произошло в тот день, когда она отправилась в путешествие в Бристоль. Лайл не одобрил Ната Диггерби в качестве ее компаньона.

Вообще-то ей тоже не особенно нравился Диггерби. Хотя Оливия и притворилась, будто ей безразлично, но когда его место занял Лайл, почувствовала безмерное облегчение.

Оливия снова сосредоточила внимание на драке, ей так хотелось все увидеть. Она слышала ворчание и звуки ударов по различным частям тела, но весь обзор ей закрывала большая толпа мужчин. Делая ставки на исход боя, они криками подбадривали дерущихся.

Даже Оливия была не настолько глупа, чтобы пытаться пробиться внутрь круга. Леди не связываются с толпой жаждущих крови самцов. Леди выжидают на безопасном от драки расстоянии.

Вот если бы она могла взобраться на запятки кареты, ей было бы видно лучше, но этого тоже делать не следовало.

Она могла только ждать, прислушиваясь, обходясь тем, что ей мельком удалось увидеть, и надеясь, что Лайл выйдет из этой драки целым и невредимым. Он привык драться, уговаривала себе Оливия. В Египте его не раз пытались убить. Кроме того, Белдер почему-то ужасно ревновал к Лайлу, а тот унизил его на глазах у важных персон.

Казалось, что их стычка длится уже целую вечность, но прошло всего несколько минут. Послышался крик, потом все стихло. Стена мужчин начала расступаться, и Оливия увидела Белдера, лежащего на земле. К нему направилось несколько его приятелей.

Она двинулась вперед, используя локти и свой зонт, чтобы пробиться сквозь редеющую толпу.

— Пойдем, — сказала она, схватив Лайла за руку.

Тот с безучастным видом посмотрел на нее. Его волосы спутались и запачкались, губа кровоточила. Капли крови попали на шейный платок, который был изодран. Рукав сюртука разошелся по шву на плече.

— Пойдем! — повторила Оливия. — Он больше не может драться.

Лайл посмотрел на человека, лежащего на земле, потом опять повернулся к ней:

— Ты не собираешься утешать его?

— Нет.

Лайл вынул носовой платок, начал вытирать губу и поморщился от боли.

Оливия забрала у него платок и промокнула ему губу.

— Завтра у тебя будет первоклассный синяк под глазом, и несколько дней придется есть только мягкую пищу, — проговорила она.

— У тебя просто дар привлекать к себе идиотов, — сказал Лайл.

— Губа скоро распухнет, — ответила Оливия, перестав промокать кровь. — Если хоть немного повезет, ты не сможешь разговаривать. — Она покачала головой, повернулась и пошла к своей карете.

— Тебе не следует поощрять своих воздыхателей, если они тебе не нужны, — сказал Лайл, отправившись следом за ней.

— Мне не приходится их поощрять, — откликнулась Оливия. — Женщины из рода Делюси привлекают мужчин. А мужчины по большей части — идиоты. К тебе это тоже относится. Ты искал повод для драки так же, как и он.

— Возможно, и так, — согласился Лайл. — Не помню, когда я в последний раз был так доволен, задав кому-то трепку.

Он предложил ей свою ушибленную и грязную руку, чтобы помочь удержать равновесие на узкой ступеньке экипажа. Оливия посмотрела на его руку и вопросительно подняла бровь.

— Брезгуешь? — спросил Перегрин.

— Да нет, — ответила она. — Я подумала о том, что позже рука будет болеть.

— Это стоило того, — сказал Лайл.

Оливия оперлась о его руку, поднялась в карету и уселась на свое место. Бейли последовала за ней и заняла место напротив.

— Не уверена, что удовольствие побить Белдера стоит такой жертвы, — заговорила Оливия.

— Я привык к синякам под глазами и разбитым подбородкам, — сказал Лайл.

— Я не то имела в виду, — объяснила Оливия. — Твои родители не обрадуются, когда услышат об этом.

Лайл пожал плечами.

— Давай лучше я отвезу тебя домой, — предложила Оливия.

— Тебе не по пути, — покачал головой Лайл. — Николс будет здесь через минуту, как только отыщет мою шляпу.

Стройная фигура камердинера уже спешила к ним, обмахивая шляпу Лайла носовым платком.

Бейли бросила внимательный взгляд на привлекательного слугу Лайла и пренебрежительно фыркнула:

— Нам лучше поехать прямо домой, мисс.

— Она права, — поддержал Лайл. — Скоро весь Лондон узнает, как ты ударила Белдера зонтиком. Тебе надо оказаться дома раньше, чем это станет известно, чтобы успеть сочинить подходящую для себя историю.

Не важно, какую версию случившегося Оливия представит своим родителям. Они начинали уставать от скандалов. Бабушке и дедушке Харгейт тоже будет что сказать ей, и это будут не самые приятные для нее минуты. Они считали, что ей давно следовало выйти замуж. Они были уверены, что ей нужны муж и дети, чтобы остепениться. Своих детей они благополучно пристроили. Но все их отпрыски были мужского пола и ничуть не походили на Оливию. Ни один не был похож на нее — за исключением ужасных Делюси, беспокойных и не заслуживающих доверия созданий.

Если Оливия выйдет замуж, ее жизнь сузится до положения замужней женщины и матери и свою жизнь она проведет, медленно задыхаясь от забот. Разумеется, у нее никогда не будет великих приключений, о которых она всегда мечтала.

Не то чтобы она считала возможными приключения в светском обществе, ограниченном невероятно строгими правилами.

Но пока она не стала ничьей женой и пока жива прабабушка, чтобы заступиться за нее перед остальными, у Оливии по крайней мере имеется хоть какая-то степень свободы.

Она не сдастся, пока у нее совершенно не останется другого выбора.

— Приезжай к нам на ужин, — пригласила Оливия Лайла. — Тогда мы сможем поговорить.

— Думаю, сперва мне нужно умыться, — ответил он.

Лайл ухмыльнулся, став на мгновение похожим на неопрятного школьника и напомнив ей того мальчишку, который отлупил Ната Диггерби и сыграл роль ее верного спутника по дороге в Бристоль.

Его ухмылка и эти воспоминания взволновали Оливию.

— Думаю, ты прав, — согласилась она.

Лайл закрыл дверцу кареты.

Она откинулась на спинку сиденья, чтобы не возникло соблазна выглянуть из окна и посмотреть ему вслед.

Оливия почувствовала, как слегка покачнулась карета, когда лакеи запрыгнули на свои места. Один из них легонько стукнул по крыше экипажа, и они двинулись с места.

— Мисс, вы до сих пор держите платок его сиятельства, — подала голос Бейли.

Оливия посмотрела на платок. Она выстирает его и добавит к своей коллекции. Перчатка на правой руке скрывала скарабея, которого он давным-давно прислал ей. Она вставила его в кольцо, которое носила постоянно. Еще были его письма, совсем немного: по одному на каждые полдюжины ее писем.

У Оливии есть дружба Лайла и все его письма. У нее есть безделушки, присланные им, и случайные пустяковые воспоминания, которые она коллекционировала. Оливии было известно, что это — все, что можно получить от Лайла. Он давно отдал себя — свое сердце, разум и душу — Египту.

— Он не заметит пропажу, — сказала она.

Атертон-Хаус

В тот же вечер

— О, Перегрин, как ты мог?! — причитала леди Атертон. — Уличная драка! Как обычный хулиган! И именно на Стрэнде, а не где-нибудь еще, на глазах у всего общества! Видишь, Джаспер? — обернулась она к мужу. — Вот к чему привело воспитание Руперта Карсингтона за все эти годы.

Этот вывод был совершенно лишен логики. Лайл ввязывался в драки сколько себя помнил. Здесь ему не требовалось руководство дяди Руперта. Он никогда в жизни не спасался от драки бегством, невзирая на личности соперников, их размеры и количество. Не бегал и не собирался бегать.

— Ты превратился в дикаря! — гневался отец. — Даже не можешь представить доклад Обществу антикваров без того, чтобы не спровоцировать скандал.

— Вряд ли это скандал, — поправил его Лайл, — скорее, потасовка. В докладе есть более интересные моменты, которые могут вызвать скандал.

— Газетам больше всего по вкусу сенсационные истории о мужчинах, дерущихся из-за Оливии Карсингтон, — заявила мать. — Поверить не могу, что ты тоже позволил ей выставить себя дураком. Я просто убита. Как после этого я покажусь на глаза своим подругам? Как я смогу высоко держать голову? — Она повалилась на кушетку и разразилась слезами.

— Вот к чему привело потакание твоим бессмысленным поездкам в Египет, — подытожил отец. — Ну что ж, я положу этому конец — раз и навсегда! Пока я не увижу хоть слабого проблеска сыновнего долга и видимости джентльменского поведения, ты не получишь от меня ни фартинга.

Лайл некоторое время смотрел на отца. Он, естественно, ожидал скандала. Он был бы удивлен, если бы родители не устроили разнос и не стали бушевать.

Но это было что-то новенькое. Лайл засомневался, не ослышался ли он. Как прочие сыновья аристократов, Лайл в финансовом плане полностью зависел от отца. Деньги были единственным, что он получал от своих родителей. Они не баловали сына привязанностью или пониманием. Этим его обильно одаривали Карсингтоны. Но Лайл не мог обратиться к Карсингтонам за деньгами.

— Вы лишаете меня средств?

— Ты насмехался над нами, игнорировал нас, использовал нас, злоупотребляя нашей щедростью, — заявил отец. — Мы терпеливо сносили это, но на сей раз ты зашел слишком далеко. Ты поставил в неловкое положение свою мать.

В этот самый момент леди Атертон, как по сигналу, упала в обморок.

— Это безумие, — сказал Лайл. — На что я буду жить?

Лорд Атертон поспешил к жене с нюхательной солью.

— Если ты хочешь денег, то будешь делать то, что делают другие джентльмены, — проговорил он, нежно поднимая голову матери Лайла с подушки, на которую она так предусмотрительно упала. — Станешь уважать желания твоих родителей. Поедешь в Шотландию, как мы тебя просим, и хоть раз проявишь ответственность. Снова в Египет ты отправишься, только переступив через мой труп!

Лайл так и не появился к ужину. В конце дня Оливия получила от него записку:

Если я приду на ужин, я кого-нибудь прибью. Лучше не показываться. У тебя и так достаточно неприятностей.

Л.

Она написала ответ:

Жди меня в Гайд-парке, в Корнере. Завтра. В десять утра. Не подведи меня.

О.

Гайд-парк

Утро следующего дня

Всего лишь несколько лет назад самые модные джентльмены Лондона прогуливались по Гайд-парку каждое утро, а потом возвращались туда в самое популярное время — между пятью и семью вечера.

Теперь же прогуливаться до полудня стало не только не модно, но даже считалось вульгарным. Поэтому утренние часы представляли собой идеальное время для тайного свидания, как написала бы Оливия в своих письмах.

Она, конечно, опаздывала, а Лайл никогда не любил ждать. Но он забыл о своем нетерпении, когда она появилась. На ее шляпке, словно боевое знамя, развевалось большое бледно-голубое перо. Сама Оливия была в темно-синей амазонке военного покроя, которая оттеняла цвет глаз.

Косой луч утреннего солнца играл в кудрявых волосах, выбивающихся из-под полей шляпки, заставляя их блестеть.

Когда Оливия поравнялась с ним, Лайл все еще не мог перевести дыхание.

— Ты себе не представляешь, насколько трудно было отделаться от Бейли, — сказала она. — Вот так думаешь, что она обрадуется поводу не ехать, поскольку не любит выезжать в город, но не тут-то было. Она была решительно настроена поехать со мной. Я потратила чертову уйму времени, убеждая ее остаться, чтобы у нее не возникли подозрения. Однако пришлось взять грума. — Оливия кивнула в сторону юноши в ливрее, следующего за ней на почтительном расстоянии. — Не то чтобы нам с тобой есть что скрывать, но вся семья сердится на меня за то, что я вовлекла тебя в драку с Белдером.

— Я сам виноват, — ответил Лайл.

— Твой глаз неважно выглядит, — проговорила Оливия, подходя совсем близко, чтобы лучше рассмотреть.

— Выглядит хуже, чем есть на самом деле, — ответил он. — Николс знает, как лечить эти вещи. — Не будь Николса, его глаз сейчас был бы полностью закрыт из-за отека. — Синяк сменит несколько противных цветов за следующие дни, а потом сойдет. Моя губа, которую ты рассматривала с таким сочувствием, пострадала не так сильно, как тебе показалось.

— Сейчас ты не так хорош собой, как на балу. Мать получила весьма живое описание драки и твоих травм, она сейчас в бешенстве. Говорит, что мне следует держаться от тебя подальше и что у тебя хватает проблем и без меня.

— Чепуха, — ответил Лайл. — С кем мне поговорить, если не с тобой? Поехали. Здесь слишком шумно.

Хотя в самом парке было пустынно, во всяком случае, там не было ни души из высшего света, в Уголке оратора царила суета. Разносчики, молочницы, солдаты и праздношатающиеся всех сортов заполонили тротуар. На Кенсингтон-роуд королевские почтовые кареты и дилижансы соседствовали со скромными телегами фермеров, элегантными частными экипажами и пешеходами. Среди экипажей и лошадей сновали беспризорники, коты и собаки.

Именно здесь, в Гайд-парке, началось то самое их первое совместное приключение. В воображении Лайла живо воскресли давние события. Он припомнил Оливию, стоящую с мрачным парнем размером с быка… То, как он избил и убрал парня с дороги… потом забрался следом за ней в фермерскую телегу…

Ожидая ее сегодня на балу, Лайл думал увидеть хорошо знакомую ему тощую девчонку с необычайно яркими глазами.

Увидев Оливию такой, какой она была теперь, он испытал смущение. Он еще не привык к тому, что она стала такой красавицей. Ему было больно смотреть на ее лицо, а округлые изгибы тела, подчеркиваемые покроем амазонки, приводили в беспорядок его чувства.

Эти чувства были сродни тем, какие может вызвать у мужчины любая привлекательная женщина, даже беспутная.

Но в этот момент Лайлу нужен был друг и союзник.

Когда они въехали на лошадях в парк, он понял, что не вполне готов к разговору. Ему требовалось привести в порядок разноголосицу чувств, но он не знал, где именно они находились, в голове или в сердце.

— Наперегонки? — спросил он.

У Оливии загорелись глаза.

Отдохнувшие лошади радостно помчались галопом по безлюдной Роттен-роу. Ее кобыла была такой же резвой, как и его конь, и верхом Оливия ездила с такой же сноровкой и отвагой, с какой делала все в своей жизни. Лайл выиграл, но ненамного, и в самом конце они рассмеялись: и над собой, и просто от чистого удовольствия скакать галопом в это прекрасное осеннее утро.

Они пустили лошадей легкой рысцой и углубились дальше в парк.

Доехав до рощицы вдалеке от оживленных тропинок, они перевели лошадей на шаг.

И тогда Лайл рассказал Оливии о том, что случилось.

— Они лишили тебя средств? — недоверчиво переспросила Оливия. — Но это невозможно! Ты сойдешь здесь с ума. Ты должен вернуться в Египет.

— Я говорил тебе, что они решили удержать меня дома, — ответил он. — Я не понимал, насколько серьезно они настроены. Думал, что пройдет немного времени и они успокоятся или забудут, как обычно. Но сегодня они еще более непреклонны, чем вчера, насчет того проклятого замка. Отец выдаст мне содержание, только если я возьмусь за выполнение их каприза и стану восстанавливать развалины.

— Могу представить ход его мыслей, — проговорила Оливия. — Он думает, что тебя увлечет эта стройка и ты перенесешь свою страсть на нее.

— Мою страсть? — У Лайла виновато заколотилось сердце.

— Твои родители ревнуют тебя к Египту, — пояснила Оливия. — Они не понимают разницы между старинным замком и древними памятниками. Для них к «старью» относится и то и другое.

Он бы не стал называть Египет страстью, но Оливия считала так, и, в конце концов, возможно, то, что он испытывает к этому месту и к своей работе там, и было в каком-то роде страстью.

Оливия так хорошо все понимала, иногда даже лучше, чем он сам. Но ведь она принадлежала роду Делюси, который выжил на протяжении многих поколений благодаря тому, что великолепно понимал людей и сосуществовал с ними.

— Наверное, я должен быть благодарен, что они не додумались раньше использовать денежный рычаг воздействия на меня, — сказал Лайл.

— Если бы они это сделали, твои расходы оплатил бы лорд Рэтборн, — не согласилась Оливия.

— Твой отчим и так сделал для меня предостаточно, — ответил Лайл. — Ему нужно думать о тебе, твоих сестрах и братьях.

— Я могла бы отдать тебе свои деньги, — предложила Оливия. — Ты знаешь, что я бы так и сделала.

— Это было бы ужасно неприлично. Я рад, что это невозможно. — Лайл знал, что на пользование ее денежными средствами были наложены серьезные ограничения, чтобы оградить девушку не только от охотников за приданым, но и от нее самой. В личности Оливии странным образом сочетались расчетливый ум и щедрое сердце. Ее вчерашнее выступление в защиту оборванца было типичным для нее.

Оливия подъехала к Лайлу поближе и протянула руку в перчатке, чтобы коснуться его руки.

— Я не потерплю, чтобы ты оказался здесь в ловушке, — произнесла она. — Мы что-нибудь придумаем.

Вот он, этот блеск в больших синих глазах.

— Мы не сможем ничего придумать, — твердым голосом сказал Лайл.

Оливия была его подругой, союзницей и наперсницей, но от импульсивности ее взрывного характера у него порой волосы вставали дыбом. У него, который ежедневно имел дело со змеями, скорпионами, крокодилами, работал рядом с ворами и убийцами и, что хуже всего, был вынужден контактировать с официальными властями.

Мягко говоря, Оливия была способна на безрассудные поступки.

Подумать только, девять лет назад она соблазнила его на путешествие в Бристоль в поисках пиратского клада. Эта идея тогда полностью захватила воображение Оливии. Для Лайла, если бы не вмешался лорд Рэтборн, это могло бы закончиться очень плохо, например, его отправили бы в школу в Шотландии, где процветали садистские методы воспитания. Тем, что отправку в шотландскую школу заменили поездкой в Египет, Лайл был полностью обязан лорду Рэтборну. Но теперь он мужчина, а не мальчик, и ему не следует полагаться на чудо. К тому же он не ожидал и не хотел, чтобы друзья и родственники выручали его из каждого трудного положения.

— Нет, Лайл, ты должен выслушать, — упрямо сказала Оливия. — У меня есть одна замечательная идея.

Оливия с идеей?!

Перспектива, должная вселить ужас в сердце любого человека, который обладает хотя бы малой толикой ума и чувством самосохранения.

— Никаких идей, — проговорил Перегрин. — Ни в коем случае.

— Давай поедем в Шотландию, — предложила Оливия. — Вместе.

У нее так стучало сердце, что его стук, наверное, был слышен даже в Кенсингтонском дворце. О шотландском замке она думала с субботы.

— Ты с ума сошла? — спросил Лайл.

— Я знала, что ты так и скажешь.

— Я не поеду в Шотландию.

— Но мы поедем вместе. Будет весело. Это же приключение!

— Не смеши меня, — ответил Лайл. — Мы больше не дети. И тебе не сойдет с рук поездка с мужчиной в Шотландию. Твои родители никогда не одобрят это.

— Им не нужно ничего знать.

— Оливия! — округлил глаза Лайл.

— Завтра утром они едут в Дербишир, — сказала она. — Я остаюсь в Лондоне с прабабушкой.

— Час от часу не легче, — отвел глаза Лайл.

— Я все продумала, — заявила Оливия.

— Когда? — спросил он, вновь обратив к ней испытующий взгляд. — Я только что сказал тебе об этом.

— Я думала об этом замке еще раньше, — ответила она. Это на самом деле было так. Лайлу надо было говорить как можно больше правды. Он не только ужасающе логичен и прямолинеен, но и немного умеет читать ее мысли. — Я пыталась разработать план, как спасти тебя от него.

— Тебе не нужно спасать меня! — отрезал Лайл. — Ты же не рыцарь в сияющих доспехах… или кем ты там себя считаешь. Мне почти двадцать четыре года, и я в состоянии сам о себе позаботиться.

— Пожалуйста, не обрушивайся на меня всей силой своей мужской гордости, — попросила Оливия. — Если ты выслушаешь меня, то поймешь, насколько реальна моя идея.

— Девять лет назад у тебя тоже была реальная идея спасти мать от нищеты, сбежав в Бристоль в поисках пиратского клада в саду графа Мэндвилла!

— Но было же здорово, разве нет? — воскликнула Оливия. — То было настоящее приключение! У тебя все время бывают приключения. А я… — Оливия взмахнула рукой, затянутой в перчатку, — я разрываю помолвки и бью мужчин зонтиком.

Лайл бросил на нее взгляд, значения которого она не поняла. Лайл пришпорил коня.

Ему необходимо держать дистанцию.

Лайл не хотел задумываться о той девочке, какой она была прежде и какой стала теперь, замыслив стать рыцарем и заняться благородными поисками.

Оливия последовала за ним.

— Не отвергай мою идею, — настаивала она. — Ты же ученый, а ученый должен сохранять объективность в подходе к вопросу.

— Но не к безумию, — возразил Лайл. — Ты не можешь просто взять и укатить в Шотландию только потому, что тебе наскучило разрывать помолвки и колотить мужчин зонтиком. Мне жаль, что тебе приходится подчиняться светским условностям, даже нелепым, но изменить их я не могу. И мне известно, что ты не можешь одна прыгнуть в карету и проехать четыреста миль, не вызвав тем самым ужасного скандала.

— Я всегда вызываю скандалы, — ответила Оливия. — Этим я и прославилась. Что бы я ни сделала или ни сказала на этом ужине или том приеме, на следующее утро всем об этом известно. Оливия Карсингтон, Вчерашний Скандал — вот кто я. Мне следовало бы написать это на моих визитных карточках.

Лайл огляделся по сторонам. Этим утром в парке было тихо, сюда едва доносился шум с близлежащих улиц, поэтому ясно слышались шорох листьев на деревьях, цоканье лошадиных копыт и перекличка птиц.

Лайл слышал и стук собственного сердца тоже. Он испытывал искушение, ужасное искушение.

Но Оливия всегда искушала его. Она делала это с двенадцати лет. Если бы последние десять лет он не провел в Египте, она бы превратила его жизнь в хаос.

— Мне не следовало говорить этого, — начал Лайл, — но поскольку ты потеряла рассудок, считаю, что должен сказать: ты можешь считать меня своим братом, но это не так. Ты не можешь ехать со мной без компаньонки.

— Разумеется, мне нужна компаньонка, — ответила Оливия. — Но ты можешь оставить все приготовления на меня. Все, что тебе нужно сделать…

— Я ничего не собираюсь делать, — перебил ее Лайл. — Из всех безрассудных затей… — Он замолчал, качая головой. — Не могу в это поверить. Отец лишил меня содержания, мне некуда идти и не на что жить, а ты хочешь, чтобы я увез тебя за четыреста миль в старый разваливающийся замок. И как раз в октябре, ни больше ни меньше! Ты знаешь, на что похожа Шотландия в октябре?

— Там темно, сыро, холодно, уныло и ужасно романтично, — сказала она.

— Я не поеду! — воскликнул Лайл. — Не могу поверить, что еще и спорю с тобой об этом.

— Будет весело, — проговорила Оливия. — Это же приключение!

Приключение… У него постоянные приключения. Но не с Оливией. И уже давно.

Но ведь Оливия теперь уже не та, что была раньше. С той он еще мог как-то справиться. До определенной степени. Но тогда он был тринадцатилетним мальчишкой, равнодушным, если не откровенно враждебным, к женскому полу.

— Это мой единственный, мой самый последний шанс на приключение, — продолжала Оливия. — В семье заявляют, что до смерти устали от моих нелепых выходок. Бабушка и дедушка Харгейт настаивают на моем замужестве. А когда они начинают настаивать, это уже опасно. Ты знаешь, как им нравится, чтобы все были женаты и устроены. Мне придется остановиться на ком-то, остепениться и стать женой и матерью. Успокоиться, успокоиться, успокоиться… У меня никогда больше не будет шанса сделать что-то интересное!

Лайл помнил, какой бесстрашной она была, путешествуя в одиночку… забираясь в повозки… заманивая лакеев в карточную игру… Он думал о ее теперешней жизни, состоящей из череды званых вечеров, где малейшее отступление от светских правил влечет осуждение, косые взгляды, перешептывание сплетниц из-за вееров.

— Черт возьми, Оливия, не принуждай меня к этому, — сказал он.

— Тебе известно, что я говорю правду, — твердила Оливия. — Женская жизнь скучна. Мы чьи-то дочери, потом чьи-то жены и матери. Нам не позволяется делать что-нибудь эдакое, что делают мужчины.

— Нет, — покачал головой Лайл. — Я не могу позволить, чтобы с тобой такое происходило.

— У тебя нет выбора, — сказала Оливия. — Ты всегда умудрялся избегать давления со стороны своих родителей или не замечать этого, но они наконец поняли, что у них есть мощный рычаг воздействия на тебя.

— А ты играешь им на руку! — отрезал Лайл. — Ты вообще представляешь, что это такое — восстановление старого замка?

— Отлично представляю, — улыбнулась Оливия.

— На это могут уйти годы. Годы! В Шотландии. С волынками!

— На это не потребуются годы, — опять улыбнулась Оливия, — если я помогу тебе. От тебя не убудет, если ты позволишь родителям думать, что они выиграли одно сражение. Если мы все правильно разыграем, то очень может быть, что ты вернешься в Египет к весне, например.

Этой улыбки было достаточно, чтобы он сдался. Но голос ангела-хранителя, который все эти годы помогал ему оставаться в живых, сказал: «Подожди. Подумай».

Думать, когда на него была обращена вся сила этих синих глаз, было очень трудно, и почему-то покалывало сердце.

Однако Перегрин не поддался чарам. Он все еще был тем же упрямым мальчишкой, который давно знал Оливию, а также ученым, отстраненным наблюдателем, недавно видевшим ее в действии. Он знал, что она может заставить поверить кого угодно во что угодно, в особенности мужчин.

— Нет, — сказал Лайл, стараясь, чтобы это прозвучало как можно мягче. — Если я позволю им контролировать себя таким способом, они станут пользоваться этим снова и снова. Если я подчинюсь их требованию, они потребуют большего.

— Ах, ну что же, если ты не согласен, — продолжала улыбаться Оливия, — значит, не согласен, — жизнерадостно подытожила она.

— Я знал, что ты меня поймешь.

— О да, я понимаю! Абсолютно!

— Хорошо, поскольку…

— Не нужно объяснять, — сказала Оливия. — Я все понимаю. Но остаться больше не могу. У меня много дел на сегодня.

Она коснулась хлыстом полей шляпки и ускакала прочь.

 

Глава 4

Атертон-Хаус

Пятница, 7 октября

Лайл должен был догадаться.

Ему следовало быть готовым.

Что, разумеется, было невозможно, если это имело отношение к Оливии.

«Оливия. Внезапно. Неожиданно».

Три слова, которые не выходили у него из головы.

Лайл спустился к завтраку, а там была она.

И не только Оливия. Она привела с собой вдовствующую леди Харгейт и двух гарпий, леди Купер и леди Уиткоут.

Лайл плохо спал. В тиши своего кабинета он придумал множество моделей поведения с родителями, но все они оказались совершенно непригодными. Потом появился лорд Уинтертон. Их пути не раз пересекались в Египте, и им было о чем поговорить. Уинтертон пригласил Лайла к себе домой изучить комплект папирусов, привезенный им из своей последней поездки. Папирусы отвлекли Лайла от мыслей о родителях и Оливии, а уравновешенный Уинтертон стал приятным лекарством от всей этой сумятицы чувств. Лайл принял предложение отужинать, и время пролетело незаметно.

В результате этим утром идей, как вести себя с родителями, у него было не больше, чем вчера, когда Оливия ускакала прочь.

Когда он вошел в комнату для завтраков, все приветливо улыбались ему.

Лайл считал, что у него совершенно не развито воображение. Он не верил в чувство надвигающейся катастрофы.

До настоящего момента.

Он подошел к буфету и наполнил свою тарелку. Потом направился к столу и сел рядом с леди Уиткоут, напротив Оливии.

— Оливия рассказывала нам о твоем плане, — сообщила мать.

— О моем плане? — повторил он, посмотрев на Оливию и чувствуя, как похолодело все внутри.

— Взять меня с собой в Шотландию, чтобы я помогла тебе с замком, — пояснила Оливия.

— Что?

— Я думала, ты уже сказал им, — добавила она. — Прости, что испортила сюрприз.

— Я уверена, все это понимают, детка, — проговорила вдовствующая графиня. — Тебя распирает от восторга, и ты не могла ждать.

— Что?

— Это действительно был сюрприз, — сказала мать. — И, признаюсь, вначале я восприняла услышанное без особого энтузиазма.

— Но…

— Она посчитала, что этого делать не следует, — разъяснила Лайлу леди Харгейт. — Двое молодых людей отправляются в Шотландию вместе. Для юной леди это неприемлемо, сказала она. Как будто мы не знали этого и уже не проработали план.

— Проработали?..

— Леди Купер и леди Уиткоут любезно согласились выступить в роли компаньонок, — пояснила Оливия. — Каждая из нас возьмет своих личных горничных. Прабабушка согласилась одолжить нам несколько служанок и лакеев, пока мы не наймем местных. А я привезу мамину кухарку и дворецкого, поскольку они все равно не нужны, пока семья в Дербишире.

Лайл обвел взглядом радостные лица вокруг. Она сделала это. Опередила его и все сделала по-своему, после того как он совершенно ясно сказал ей…

Нет, это ночной кошмар! Он еще не проснулся!

Неужели его родители ослепли? Неужели он единственный, кто заметил, как подозрительно мило ведет себя вдовствующая графиня? Неужели никто больше не видит зловещего блеска в ее глазах? Нет, они ничего не видят, потому что Оливия всех одурачила.

Это безумие какое-то, помешательство!..

Купер и Уиткоут в качестве компаньонок?! Подобно всем прочим подругам вдовы, они жили, чтобы сплетничать, пить, играть в карты и бросать влюбленные взгляды на молодых людей. Более неподходящих компаньонок за пределами борделя не могло быть.

Это абсурд. Ему придется привести всех в чувство.

— Оливия, я думал, что ясно выразился…

— Ну конечно! — перебила его Оливия, изображая саму невинность с широко раскрытыми глазами. — Я все прекрасно понимаю. Если бы у меня было призвание, вот как у тебя, то только вопрос жизни и смерти мог бы отвлечь меня от него. Твое призвание — Древний Египет. Шотландский замок не будоражит твое воображение.

— У меня нет воображения, — ответил Лайл. — Я вижу то, что есть, и не вижу того, чего нет.

— Да, я знаю, и поэтому пытаться найти красоту в разрушенном замке для тебя будет сплошным мучением, — продолжила Оливия. — Тебе нужны опытный глаз и воображение. Я обеспечу их тебе, в то время как ты будешь заниматься практической стороной дела.

— Прости, что не поняла всех трудностей, мой дорогой, — вмешалась мать. — Как сказала Оливия, послать тебя туда одного — все равно что послать солдата в битву с ружьем, но без боеприпасов.

Лайл посмотрел на отца, который снисходительно улыбнулся ему в ответ. Снисходительно! Отец!

А почему бы нет? Оливия просто сделала с родителями то, что делала со всеми остальными: она заставила их поверить.

— Блестящее решение, — заключил отец. — Ты будешь там, чтобы защищать леди от любых ужасных обстоятельств, которые могут таиться вокруг, и чтобы добраться до сути того, что же вызвало неприятную череду событий.

— А Оливия будет там, чтобы оградить тебя от ремонта, — добавила мать. И засмеялась. Они все засмеялись.

— Ха-ха, — сказал Лайл. — Мне кажется, я слишком взволнован, чтобы завтракать. Пойду прогуляюсь по саду. Оливия, не присоединишься ли ко мне?

— С удовольствием, — ответила она, само воплощение простодушия.

В саду

Десять минут спустя

Лайл навис над Оливией, взгляд серых глаз был тверд, как кремень.

— Ты с ума сошла? Разве ты не слушала меня вчера? Или ты становишься похожей на моих родителей?

То, что он сравнил ее со своими безумными родителями, бесило Оливию. Однако она сохранила веселое и невинное выражение лица и не лягнула его в голень.

— Конечно, слушала, — сказала она. — Поэтому и поняла, что ты плохо разбираешься в этом вопросе и мне придется предпринять крайние меры, чтобы спасти тебя от самого себя.

— Меня? — удивился Лайл. — Я не из тех, кто нуждается в спасении. Я точно знаю, что делаю и зачем. Я сказал тебе, что уступать им нельзя.

— У тебя нет выбора, — заявила Оливия.

— Выбор есть всегда! — огрызнулся он. — Мне только нужно время, чтобы выяснить, какие имеются варианты. Ты даже не дала мне времени подумать!

— У тебя нет времени, — не унималась Оливия. — Если ты сейчас не возьмешь ситуацию под контроль, они повысят ставки. Ты не понимаешь их. Не знаешь хода их мыслей. А я знаю. — Так делали все Делюси, и так они выживали. Они заглядывали в сердца и умы других людей и использовали то, что находили там. — Хотя бы раз в жизни доверься моему здравому смыслу.

— У тебя нет здравого смысла, — ответил Перегрин. — Ты сама не знаешь, чего хочешь. Здесь ты чувствуешь себя угнетенной, а мои родители предложили тебе возможность развлечься. Это все, о чем ты сейчас думаешь. Я видел, как вспыхнули твои глаза, когда я впервые рассказывал о нашем заброшенном замке. Я практически слышал, о чем ты думаешь. Призраки. Тайна. Опасность. Для тебя это приключение. Ты сама так говорила. Но для меня это не приключение.

— Поскольку это не Египет, — сказала Оливия. — Потому что ничто, кроме Египта, не может быть интересным или важным.

— Это не…

— И потому, что ты упрям, — продолжила она. — Потому, что ты сопротивляешься возможностям. Потому что ты, как обычно, хочешь лезть в драку, вместо того чтобы попытаться найти способ извлечь из обстоятельств максимальную пользу. Ты не авантюрист, я знаю. Это моя отличительная черта. Но почему ты не понимаешь, что самое разумное — объединить наши усилия?

— Мне наплевать, разумно я поступаю или нет! — вспылил Лайл. — Для меня это не игра!

— Так вот, значит, как ты думаешь? Что для меня это игра?

— Для тебя все — игра! — отрезал Лайл, — Я рассказал тебе вчера по секрету. Думал, ты понимаешь. Но для тебя это просто спорт — играть людьми, как картами.

— Я сделала это ради тебя, тупоголовый ты человек!

Но Лайл был слишком обижен и возмущен, чтобы слушать то, что говорила Оливия.

— Ты здорово все разыграла, должен признать, — продолжал он, словно и не слышал ее слов. — Показала мне, что можешь управлять даже моими родителями и заставить их поддержать свои нелепые планы. Но я — не они. Я тебя знаю. Знаю твои штучки. И не стану переворачивать свою жизнь вверх ногами только потому, что тебе наскучила твоя!

— Ничего более обидного ты мне никогда не говорил, — сказала Оливия. — Ты себя ведешь как полный идиот, а с идиотами мне скучно. Катись к дьяволу! — И она сильно толкнула его.

Перегрин этого не ожидал. Он качнулся, потерял равновесие и упал на спину в кустарник.

— Болван! — бросила Оливия и стремительно ушла прочь.

Клуб «Уайтс»

Вскоре после полуночи

Весь день Лайл пытался унять бушевавшую ярость. Он боксировал, фехтовал, скакал верхом и, уже в отчаянии, стрелял по мишеням в тире.

Но он был так зол, что хотелось кого-нибудь отлупить.

Он сидел в зале для игры в карты, поверх бокала разглядывая присутствующих и рассуждая, с кем из них стоит затеять драку, когда над его плечом раздался почтительный голос:

— Прошу прощения, ваше сиятельство, но вам принесли письмо.

Лайл оглянулся. Лакей поставил серебряный поднос на стол возле его локтя.

На свернутом и запечатанном листе почтовой бумаги было написано его имя. Хотя благодаря паре выпитых бутылок его голова была не столь ясной, как в тот момент, когда он приехал сюда, Лайл без труда распознал почерк.

Более того, не требовалось особых умственных способностей, чтобы понять, что письмо от Оливии после полуночи не могло содержать новостей, которые бы его обрадовали.

Перегрин вскрыл письмо.

Ормонт-Хаус

Пятница, 7 октября

Милорд!

Целый день напрасно прождав извинений, больше ждать я не могу. Предоставляю вам объяснить лорду и леди Атертон ваш абсурдный отказ, сделать то, что осчастливит всех.

Мои приготовление сделаны. Сумки уложены. Прислуга готова к Великой Экспедиции. Милые леди, так любезно согласившиеся оставить комфорт своих поместий, чтобы сопровождать нас меня в этом благородном деле, готовы и с нетерпением ждут момента, чтобы отправиться в путь.

Если посчитаете себя покинутым, благодарите за это только себя и свою черную неблагодарность. Моя совесть чиста. Вы не оставили мне выбора.

К тому времени как вы прочитаете это, я уже уеду.

Искренне ваша

Оливия Карсингтон.

— Нет, — пробормотал Лайл. — Только не это.

На Старой Северной дороге

Часом позже

— Клянусь, прошло лет сто с тех пор, как я сидела в дорожной карете, — проговорила леди Уиткоут, когда экипаж остановился, чтобы уплатить дорожный сбор у Кингслендской заставы. — Я почти забыла, как сильно трясет, особенно по булыжникам.

— Действительно, трясет, — поддержала леди Купер. — Напоминает мне о моей брачной ночи. Какой неприятный опыт! Почти отбил у меня вкус к этому делу…

— Так всегда бывает с первым мужем, — сказала леди Уиткоут. — Это из-за того, что девушка молода и знает только что и куда.

— А может быть, она и этого не подозревает, — поддержала ее леди Купер.

— Поэтому и не знает, как его научить, — продолжала леди Уиткоут.

— А к тому времени, когда узнает, учить мужа уже поздно, — вздохнула леди Купер.

Леди Уиткоут наклонилась к Оливии, которая сидела вместе с Бейли на противоположном сиденье.

— И все же это было не так плохо, как ты думаешь. Первых мужей выбирали наши родители, эти мужья были вдвое старше нас, а то и намного больше. Зато у нас были неплохие шансы остаться молодыми вдовами. Будучи старше и мудрее, мы лучше знали, как получить то, что нам нравится, во второй раз.

— Некоторые из нас вначале испытали второго мужа, прежде чем согласиться на брак, — добавила леди Купер.

— А были такие, кто не стал утруждать себя повторным замужеством, — хихикнула леди Уиткоут.

Оливия знала, что они намекают на прабабушку. Она была безупречно верна своему супругу. После его смерти она не хранила верности никому.

— Что ж, пока булыжники остались позади, — весело сказала Оливия, когда карета снова пришла в движение.

Их роскошный, хорошо оснащенный рессорами экипаж был пригоден и для ухабистых дорог и длительных путешествий. Он не строился, как городские экипажи, исключительно для комфорта. Колеса, грохотавшие по камням, создавали шум и тряску.

Весь последний час леди перекрикивали стук колес кареты по булыжникам и подпрыгивали на сиденьях. Оливия кричала и прыгала вместе со всеми. У нее болел зад и разламывалась спина, хотя церковь в Шордиче, от которой отсчитывалось расстояние до Лондона, находилась всего в миле с четвертью от них.

Но теперь дома стали мелькать реже, дорога пошла ровнее. Экипаж покатился с большей скоростью, и следующая миля пролетела быстрее, чем предыдущая. Они пересекли заставу в Стамфорде и поднялись на Стамфорд-хилл, с вершины которого был виден собор Святого Павла.

Оливия встала, чтобы опустить часть оконного стекла в раме. Она высунулась в окно и посмотрела назад, но ночь была темной. Она смогла разглядеть только редкие слабые огни уличных фонарей и немного ярче горевшие окна больших домов, где еще несколько часов будут длиться балы. Луна находилась в своей начальной фазе, похожая на тонкий серп.

Оливия подняла оконное стекло, защелкнула его и упала на сиденье.

— Его еще не видно? — спросила леди Купер.

— О нет, это слишком быстро, — ответила Оливия. — К тому времени, когда он догонит нас, мы уже проделаем значительный путь. Слишком далеко, чтобы поворачивать назад.

— Было бы ужасно, если бы пришлось разворачиваться обратно, — заметила леди Уиткоут.

— Это самый захватывающий план, который мы осуществили за долгое время.

— Эти нынешние времена — они такие скучные.

— Не то что в былые дни!

— О, что это было за время, моя дорогая! — произнесла леди Купер. — Жаль, ты не знаешь, как это было.

— Мужчины так красиво одевались, — вставила леди Уиткоут.

— В точности как павлины!

— Но несмотря на все их тонкие шелка и кружева, они были необузданнее и сильнее, чем нынешнее поколение.

«За исключением Лайла», — подумала Оливия. Но ведь он вырос среди Карсингтонов, а они не были ручными, даже самые воспитанные из них.

— Помнишь, как Юджиния повздорила с лордом Дрейхью? — спросила леди Купер.

— Как я могу забыть? — кивнула леди Уиткоут. — Я тогда только вышла замуж, а она была самой эффектной из вдов. По ее словам, он стал чересчур деспотичным, и она не пожелала мириться с этим. Она сбежала.

— Он ее выследил, — продолжала леди Купер. — Она уехала к лорду Мордену в Дорсет. Какой скандал был, когда Дрейхью нашел их!

— Мужчины устроили дуэль. Она длилась целую вечность.

— В те дни дрались на шпагах.

— Настоящее сражение. Никаких двадцати шагов и стрельбы из пистолета. Только и нужно, что прицелиться.

— А шпага в то время… там требовалось мастерство.

— Проблема была в том, что оба джентльмена в равной степени искусно владели клинком. Они здорово поцарапали друг друга, но ни один не мог одержать верх и никто не хотел сдаваться.

— В конце концов оба свалились без сил. Не смогли биться до смерти, так дошли до полного изнеможения.

— Вот это были деньки, — с ностальгией вздохнула леди Уиткоут.

— О да, дорогая. Мужчины были мужчинами, — вздохнула в ответ леди Купер.

Мужчины всегда останутся мужчинами, подумала Оливия. Меняется только внешний вид, но мозги остаются прежними.

— Не беспокойтесь, — сказала Оливия своим компаньонкам. — Нам не нужны мужчины, чтобы прыгать от волнения. С ними или без них, я знаю, нам предстоит грандиозное приключение.

В это же время в Лондоне

Лайл прибыл в Ормонт-Хаус, когда карета, нагруженная багажом и прислугой, поехала вдоль по улице.

Если хоть немного повезет, это будет головной экипаж, а не последний.

Но он не полагался на удачу.

Лайл заплатил кучеру кеба, взбежал по ступенькам и заколотил дверным молотком.

Дадли, дворецкий вдовствующей графини, открыл дверь. Когда его взгляд упал на Лайла, то непроницаемое выражение лица сменилось раздражением. Без сомнения, он был готов вызвать лакея, чтобы вышвырнуть незваного гостя на улицу.

Несмотря на то что другие царапины и синяки графа Лайла быстро заживали, его подбитый глаз стал еще более красочным: зеленым, с красным, фиолетовым и желтым. В дикой спешке он оставил шляпу и перчатки в клубе. Николс ни за что не выпустил бы его из дома в подобном виде, но Николса не было рядом, чтобы позаботиться о нем.

Однако мудрые и опытные дворецкие не делают поспешных выводов. Дадли потребовалась ровно минута на то, чтобы внимательно рассмотреть ненормального мужчину, стоявшего на пороге в тот час, когда пьяницы, бродяги и взломщики выходят на охоту.

Лицо дворецкого разгладилось и приняло обычное непроницаемое выражение. Он проговорил:

— Добрый вечер, лорд Лайл.

— Он уже здесь, да? — донесся из-за спины дворецкого надтреснутый, но отчетливый голос. — Проси его, проси.

Дворецкий поклонился и отступил в сторону. Лайл ворвался внутрь, услышал, как за ним захлопнулась дверь, и направился в большой холл.

Опираясь на свою трость, перед ним стояла вдовствующая графиня Харгейт в наряде из оборок и кружев, который вышел из моды еще в те времена, когда парижская чернь штурмовала Бастилию.

— Похоже, кто-то пощипал тебе перышки, — сказала вдова, окинув его взглядом сверху вниз.

Может быть, она настолько стара, что все в семье, включая его, боятся ее, но говорить не то, что думаешь, у Лайла не получалось никогда. В настоящий момент у него не было терпения на учтивые любезности.

— Вы позволили ей уехать, — проговорил он. — Вы, должно быть, совершенно потеряли голову от этой ужасной девчонки, если разрешили ей сделать это.

Она захихикала, хитрая ведьма.

— Когда она выехала?

— Ровно в полночь, — ответила леди Харгейт. — Ты знаешь Оливию. Она любит театральные выходы и уходы.

Полночь пробило больше часа тому назад.

— Это безумие, — обронил Лайл. — Поверить не могу, что вы позволили ей отправиться в Шотландию в одиночку. Да еще глубокой ночью!

— Ну какая глубокая ночь? — возразила ее сиятельство. — Званые вечера еще только начинаются. И она вовсе не одна. С ней Агата и Миллисент, не говоря уж о прислуге. Признаю, что дворецкий у нее легче перышка, но кухарка весит шестнадцать стоунов. Оливия взяла с собой полдюжины крепких горничных, и с ней еще полдюжины лакеев, а ты знаешь, что я люблю видеть вокруг себя высоких, привлекательных парней. Хотя теперь я не способна на большее, чем просто любоваться ими.

Рассудок Лайла пустился размышлять о том, что вдова делала с лакеями до того, как ее возраст взял свое. Но усилием воли он вернул свои мысли к Оливии.

— Разношерстный набор прислуги, — произнес он. — Две эксцентричные старушки. Я знаю, вы в ней души не чаете и во всем ей потакаете, но это переходит все разумные границы.

— Оливия может сама о себе позаботиться, — ответила леди Харгейт. — Ее все недооценивают, а в особенности мужчины.

— Но не я.

— Разве?

Перегрин не позволил немигающему взгляду ее карих глаз привести его в замешательство.

— Оливия Карсингтон — самая коварная девчонка из всех, когда-либо живших на земле, — сказал он. — Она сделала это нарочно.

Оливия знала, что Лайл почувствует себя виноватым и ответственным за нее, даже несмотря на то что она не права. Она знала: Лайл не сможет сказать родителям, что она поехала в Горвуд без него, а он остался дома.

Остался дома.

Возможно, навсегда.

Дома. Без Оливии, которая могла сделать это пребывание сносным, хотя временами сама бывала невыносимой.

Черт бы ее побрал!

— Не могу поверить, что в этой семье нет ни единого человека, который может ее контролировать, — сказал Лайл. — Теперь я должен перевернуть вверх ногами всю свою жизнь, бросить все и мчаться за ней, среди ночи, только подумайте….

— Не спеши, — ответила вдова. — Помни, рядом с ней эти две старые карги. К рассвету они доберутся до Хартфордшира.

В это же время на Старой Северной дороге

Оливия знала, что, путешествуя со свитой, невозможно развить скорость экипажа королевской почты. И все же когда вдовствующая графиня сказала, что дорога до Эдинбурга займет у них две недели, Оливия подумала, что это шутка или речь шла о прошлом столетии.

Теперь она изменила свое мнение.

Она знала, что примерно каждые десять миль они будут делать остановки, чтобы сменить лошадей, а на холмистых отрезках пути остановки будут происходить через более короткие интервалы времени. Тогда как опытные грумы могли поменять упряжку за две минуты, чтобы уложиться в строгое расписание остановок почтовых экипажей и дилижансов, к Оливии и ее свите это не относилось.

Теперь до нее дошло, что пожилым леди потребуются более продолжительные остановки в придорожных гостиницах. Они будут чаще, чем разрешалось пассажирам почтовой кареты или дилижанса, выходить из экипажа и больше времени проводить в уборной, или прогуливаясь туда-сюда, чтобы размять ноги, или подкрепляя силы едой и напитками. В особенности напитками.

Леди быстро разделались с большой корзиной, которую собрала им повариха. Теперь, опустевшая, она лежала на полу кареты у ног Бейли.

Хотя, если рассуждать здраво, для длительного путешествия трудно найти более приятную компанию.

Они двигались вперед, две пожилые женщины рассказывали истории о днях своей юности, от которых волосы вставали дыбом, пока наконец не добрались до городка Уолтем-Кросс, что находится в графстве Хартфордшир.

Принимая во внимание небольшую скорость, та же упряжка лошадей могла бы преодолеть еще десять миль до Уэра. Но кучер собирался остановиться здесь, на постоялом дворе «Сокол», чтобы сменить лошадей. Каждый раз семья Карсингтон делала одни и те же остановки, на одних и тех же постоялых дворах, и этот выбор основывался на многолетнем опыте поездок. В дорожном путеводителе Патерсона, принадлежащем Оливии, вдовствующая графиня сама пометила остановки и записала названия излюбленных постоялых дворов.

— Наконец-то, — сказала леди Уиткоут, когда карета въехала во двор.

— Я готова умереть за чашку чая, — отозвалась леди Купер. Она постучала в потолок кареты зонтом. — Знаю, нам нельзя медлить, дорогая. Мы будем через минуту.

Оливия сомневалась в этом. Ей опять придется их подгонять.

— Я пойду с вами, — сказала она. — Там очень темно, двор плохо освещен, и идет дождь. — Теперь она слышала стук капель по крыше.

— Бог ты мой, девочка, чтобы пройти несколько шагов, нам не нужна нянька! — негодующе возразила леди Купер. — Надеюсь, я не такая уж дряхлая развалина!

— Разумеется, нет, — поправилась Оливия. — Но…

— Если мы были здесь однажды, то это все равно, что мы побывали здесь тысячу раз, — сказала леди Уиткоут.

— Я смогла бы найти дорогу пьяная и с завязанными глазами, — сказала леди Купер.

— Ты уже делала это, — напомнила леди Уиткоут. — Возвращаясь домой с одного из завтраков леди Джерси, насколько я помню.

Пока они обменивались репликами, лакей отворил дверцу кареты и опустил ступеньку. Пошатываясь, леди выбрались из экипажа.

— Вот это был прием! — не успокаивалась леди Купер. — Не то что теперь. Только лишь жалкие, скучные званые вечера, один за другим.

— Никого больше не убивают…

Дверца экипажа захлопнулась, отрезав их голоса. Выглядывая из окна, Оливия скоро потеряла их из виду. Дождь превратил старушек в парочку темных теней, леди Купер чуточку ниже и полнее своей подруги, а потом мгла полностью их поглотила.

Оливия уселась на свое место.

Хотя, согласно путеводителю Патерсона, они проехали всего одиннадцать с половиной миль, на это ушло почти три часа. Суета и волнение их поспешного отъезда давно остались позади. Теперь Оливия чувствовала обиду и боль.

Этот глупый, упрямый, неблагодарный мужчина!..

Оливия жалела, что не толкнула Лайла сильнее. Жаль, с ней не было ее зонтика. Она бы с удовольствием стукнула им по его тупой голове.

Ну, она ему покажет, как испытывать на ней свою власть. Она-то думала, он ее понимает, но нет, Лайл превратился в мужчину и стал вести себя так, как ведут все они.

Текли минуты. Дождь барабанил по крыше и булыжникам, заглушая грохот колес и стук копыт. Путешественники приезжали и уезжали даже в предрассветные часы, темной сырой ночью. Придорожные постоялые дворы никогда не спят.

Несмотря на раздражительность или, возможно, утомившись ею, Оливия скорее всего задремала, поскольку при звуке голосов снаружи экипажа голова ее дернулась.

Дверца открылась. Там стояли кучер и еще несколько человек, включая прабабушкиных лакеев, все в руках держали зонты.

— Простите, мисс, — сказал кучер, — надвигается буря.

— Сильная буря, мисс, — добавил другой мужчина, очевидно, владелец гостиницы. — Она усиливается с каждой минутой. Я убедил остальных леди подождать, пока она закончится. Полагаю, через пару часов все прекратится.

Через двор пронесся порыв ветра, пытаясь унести с собой зонтики. Барабанная дробь дождя превратилась в оглушительный грохот.

Оливии не терпелось снова тронуться в путь. К тому времени, когда Лайл их догонит, было бы лучше находиться как можно дальше от Лондона. И все же, что бы он там ни думал о ее безрассудстве, она не была той беспечной идиоткой, которая станет рисковать слугами или лошадьми.

Они с Бейли выбрались из кареты и поспешили на постоялый двор.

Хотя вдовствующая графиня, похоже, считала, что он легко догонит Оливию, Лайл не отправился спать, чтобы отдохнуть несколько часов, как здравомыслящий джентльмен, каковым он являлся.

Вместо этого, едва вернувшись домой, он поспешно принял ванну, переоделся и приказал камердинеру укладывать вещи. Николс привык к поспешным отъездам, и поэтому в половине третьего утра они были готовы выехать из Лондона.

За ними следовала карета, везущая сундуки, чемоданы и всякую хозяйственную утварь, которая, по мнению Николса, им потребуется и которую можно было собрать за короткий срок.

Вот так Лайл и его слуга оказались на Старой Северной дороге, в десяти милях от Лондона, когда поднялся порывистый ветер, бушуя по окрестностям, и огромные черные тучи, собравшиеся над головой, разразились ливнем, а потом, спустя три с половиной минуты, начался настоящий потоп.

 

Глава 5

Оливия нашла своих спутниц уже удобно устроившимися за большим столом в углу, в общем обеденном зале, еда и напитки стояли перед ними. Другие путешественники, оказавшиеся в затруднительном положении, также собрались здесь. Одни сушились возле камина, другие сидели за столами, третьи воспользовались передышкой, чтобы побриться или почистить обувь.

Оливии нравилось останавливаться перекусить на постоялых дворах. Там можно было встретить множество самых разных людей, всех классов и сословий, в отличие от высшего света, где все выглядели одинаково и в большинстве случаев были связаны между собой родственными узами.

Поскольку ее обычные остановки в пути никогда не были длительными, Оливия с удовольствием присоединилась бы к здешней компании, если бы краткий сон в карете не дал ей понять, насколько сильно она устала.

Чтобы подготовиться к такому долгому путешествию, как это, обыкновенно требовалось около недели или даже больше. Она организовала все — для себя, а также для двух леди — менее чем за сорок восемь часов. Времени для сна практически не осталось.

Вот почему вместо того, чтобы посидеть с компанией, Оливия заняла, по утверждению владельца гостиницы, самую лучшую комнату. Она села в большое удобное кресло, расположенное у камина.

Несмотря на тепло и тишину, она никак не могла отключиться. Прошло довольно много времени, прежде чем водоворот мыслей и чувств притупился и она погрузилась в беспокойный сон! Но уже через мгновение, как показалось Оливии, она ощутила легкое прикосновение руки и сразу проснулась.

— Простите, что напугала вас, мисс, — сказала Бейли.

Пребывая в полусонном состоянии, Оливия подняла глаза. Между бровями Бейли залегла морщинка. Плохой знак. Бейли не волновалась по пустякам.

— Дамы? — проговорила Оливия. Она так резко встала, что закружилась голова.

— Да, мисс. Карточный спор. Прошу прощения, что побеспокоила вас, но они обыграли сына местного сквайра. Он скандалит, собирается вызвать констеблей и представителей магистрата, и никто не может поставить его на место. Похоже на то, что хозяин постоялого двора его побаивается. Я подумала, что вы захотите увести дам оттуда, пока не поздно.

Рассказывая, Бейли поправляла волосы Оливии и разглаживала складки на платье, уничтожая улики, свидетельствующие о том, что ее госпожа спала в одежде.

Понимая, что им, возможно, придется быстро покинуть постоялый двор, горничная ухитрилась надеть на Оливию большую часть верхней одежды, пока они торопливо шли по коридору. На лестнице уже были слышны голоса, спорившие на повышенных тонах. Оливия помчалась вниз и вбежала в обеденный зал.

В этот момент она поняла, что времени прошло гораздо больше, чем она предполагала. Дождь прекратился, и серый дневной свет освещал окрестности за окном. В обеденном зале царил переполох. Дождь задержал многих проезжих, и все они проголодались. Те, кому не терпелось отправиться в путь, торопливо доедали и уезжали. Но даже в такой ситуации сейчас людей здесь было больше, чем несколько часов тому назад. Слуги бегали туда-сюда с полными подносами.

Тем временем какой-то мужской голос продолжал что-то выкрикивать, и атмосфера в помещении накалялась. Хозяину не удавалось навести порядок, и скандал набирал обороты.

В другой ситуации Оливии было бы безразлично. Стычка могла стать увлекательным зрелищем. Беда в том, что обычно подобные вещи заканчиваются вызовом властей. А это означает, что они застрянут здесь надолго, что для нее совсем некстати.

Все это промелькнуло у нее в голове, пока она искала виновника беспорядков.

Тучный молодой мужчина с рыжеватыми волосами, который явно пил ночь напролет, стучал кулаком по столу, за которым Оливия некоторое время назад оставила своих спутниц. Судя по виду стола, дамы опустошили винный погреб хозяина гостиницы, так же как и кладовку с припасами.

— Вы жульничали! — кричал пьяница. — Я видел, как вы делали это!

— Кого я просто не выношу, — сказала, встав со стула, леди Купер, — так это тех, кто не умеет достойно проигрывать. Жульничали, а как же?!

— Не нужно, мистер Флад, — сказал хозяин. — Это всего лишь небольшая игра…

— Небольшая игра?! Эта парочка ограбила меня на пятьдесят фунтов!

— Конечно, ограбили, — откликнулась леди Уиткоут. — Нашей вины нет в том, что вы не умеете пить.

— И ничего не видите перед собой, — добавила леди Купер. — И не можете отличить валета от короля.

— Если ваш мозг настолько затуманен, что вы не помните карты в своей собственной руке, — продолжала леди Уиткоут, — то мы тут ни при чем.

— Я видел, что вы мошенничаете, вороватые старые ведьмы!

— Ведьмы? — взвизгнула леди Уиткоут.

— Я задушу тебя, пьяный болван! — завопила леди Купер. — О, будь я мужчиной…

— Будь ты мужчиной, я бы тебе врезал! — крикнул молодой человек.

Оливия растолкала толпу.

— Дамы, уходим отсюда, — приказала она. — Этот человек явно не в себе, иначе он не вел бы себя столь не по-джентльменски, угрожая безобидным женщинам.

Мужчина с раскрасневшимся лицом развернулся к ней. Он открыл рот, но ничего не смог сказать.

Оливия часто таким образом действовала на мужчин, которые видели ее впервые. Он был сильно пьян, но не слеп.

Воспользовавшись его секундным замешательством, Оливия попыталась увести своих спутниц из помещения.

К ее досаде, пьяный мужчина быстро пришел в себя.

— О нет, нет, не смейте! — закричал он. — Они меня напоили, воспользовались случаем и ограбили, поэтому так просто не уйдут! Я забираю их в магистрат и прослежу, чтобы их посадили за решетку и высекли за это! — Мужчина схватил стул и запустил им в стену. — Я хочу получить обратно свои деньги!

Угрозы Оливию не испугали. Любая из ужасного рода Делюси могла превратить магистрат в мягкую глину в своих руках. Но у нее не было настроения очаровывать магистрат или терять время на то, чтобы успокаивать своевольных и разгневанных мужчин.

Два последних дня Оливия провела в лихорадочных приготовлениях — и все ради упрямого, грубого, тугоумного мужчины. Едва она заснула, как ее разбудили из-за другого упрямого, грубого, слабоумного самца.

Оливия устала, проголодалась, и мужчина, которого она считала своим лучшим другом, оказался точно таким, как и остальные представители мужского пола.

— Вы, сэр, — произнесла она в холодной и резкой манере, которую ее приемный отец использовал, чтобы сокрушать выскочек и невежд, — вы оскорбили этих леди. Вы извинитесь перед ними!

Мистер Флад как раз поднимал очередной стул.

— Что? — вытаращился он на Оливию, опуская стул.

Ропот и бормотание невольных свидетелей стихли.

— Извинитесь, — повторила Оливия.

— Перед этими бой-бабами? — Рассмеявшись, он ткнул грязным пальцем в сторону ее спутниц. — Ты полоумная?

— Тогда выбирайте оружие, — сказала Оливия.

— Что?

— Выбирайте! Пистолеты или шпаги?

— Это какая-то шутка? — Мужчина осмотрелся по сторонам. — Потому что я не позволю сделать из себя посмешище.

Оливия сняла перчатки, подошла к нему и хлестнула его одной из них.

— Трус! — произнесла она.

Раздался всеобщий вздох.

Оливия отступила на шаг назад, украдкой рассматривая окружающую обстановку: пути отхода, преграды и возможное оружие.

— Ваше поведение достойно презрения, — добавила она. — Как, впрочем, и вы сами.

— Ах, ты…

Он бросился на нее. Оливия схватила со стола кофейник и запустила ему в голову.

Затем события стали разворачиваться весьма стремительно.

Пока бушевала буря, Лайлу пришлось искать убежища на постоялом дворе в Энфилде, более чем в миле пути.

К тому времени как он добрался до постоялого двора «Сокол», солнце уже поднялось. Он ожидал, что двор будет бурлить застрявшими проезжими, жаждущими немедленно отправиться в дорогу. Но вместо этого он обнаружил множество людей, толпившихся около дверей в обеденный зал. Все они вытягивали шеи, очевидно, желая видеть происходящее внутри.

Он спешился, оставив Николса заниматься лошадьми, и направился к двери.

— Что там? — услышал Лайл чей-то вопрос.

— Сын сквайра снова напился и буянит.

— Так это не новость.

— На этот раз какая-то рыжеволосая дамочка стирает его в порошок.

Лайл проник в обеденный зал и услышал оскорбительные слова, брошенные кому-то Оливией. Он пробился через толпу, но недостаточно быстро. Он увидел и услышал, как она своей перчаткой дала пощечину явно пьяному молодому человеку.

Из-за раскрывшего рот зеваки, попавшегося ему на пути, Лайлу не удалось схватить пьянчугу раньше, чем тот кинулся на Оливию. Оливия успела ударить его кофейником, и мужчина упал. Слуга, который нес поднос, споткнулся об него и растянулся сверху. Одни бросились к двери, другие взобрались на столы и стулья, но большинство столпилось ближе к центру потасовки.

Пока Лайл прокладывал себе дорогу к Оливии, он заметил Бейли. В отличие от всех остальных горничная сохраняла ясную голову, хладнокровно подталкивая двух леди в сторону двора.

Тут его внимание снова привлек голос Оливии.

— Вы — позор всех представителей мужского пола, погрязшего в невежестве! — услышал он ледяной тон Оливии, которому она, должно быть, научилась у Рэтборна.

Оглушенный ударом, пьянчуга лежал там, где упал, и, моргая, смотрел на нее.

Самое время ей исчезнуть. Но нет.

— Джентльмен набивает себе шишки и учится на них! — продолжала разъяренная Оливия. — А вы пристаете к женщинам! Вам должно быть стыдно, пьяный драчун. Жаль, здесь ни у кого не нашлось достаточно мужества, чтобы задать вам достойную трепку.

— Так его, мисс, скажите ему! — закричал кто-то сзади с безопасного расстояния.

— Всегда держится заносчиво.

— Его никто не трогает, потому что он сын сквайра.

Они все жаждали шумной драки. В обычной ситуации Лайл с радостью поучаствовал бы в ней. Ему доставило бы огромное удовольствие как следует вздуть этого осла, чтобы надолго запомнил.

Но драка — вещь непредсказуемая, а Оливия в таком состоянии была точно так же непредсказуема. Он боялся, что ее попросту могли убить.

Лайл похлопал Оливию по плечу. Она нетерпеливо оглянулась, яростно сверкнув синими глазами, и опять вернулась к своей тираде.

Лайл сомневался, учитывая состояние, в котором она находилась, что она вообще узнала его. Поэтому ему оставалось только одно.

Он вплотную подошел к ней сзади, обхватил рукой через правое плечо и под левую руку, толкнул ее бедром в поясницу, чтобы лишить равновесия, и поволок прочь. Оливия упиралась, но неудобное положение тела не оставляло ей никаких шансов на сопротивление. Она могла только пятиться назад, туда, куда ее тащил Лайл, без остановки осыпая его проклятиями.

— Я с ним еще не закончила, черт тебя дери! Я не ухожу! Отпусти!

— Умолкни, — сказал Перегрин. — Мы должны отсюда убраться раньше, чем сюда явится деревенский констебль, все узнают, кто ты такая, и это опять попадет в газеты.

— Лайл?..

— А кто же еще?

— Нет! — после короткой паузы взвизгнула Оливия. — Убери от меня свои руки! Я еще не закончила с этим здоровенным пьяным тупицей!

Оливия попыталась лягнуть его, но он старался не подставлять свои ноги, пока тащил ее по булыжникам к экипажу.

— Если ты не уймешься, клянусь, что оглушу тебя, свяжу и заткну рот кляпом, а потом отвезу прямо в Дербишир, — пригрозил Лайл.

— Ой-ой-ой, ты такой большой и сильный! Прямо дрожу от страха!

— Или, может быть, брошу тебя связанной у дороги.

Хозяин постоялого двора, который вышел за ними следом, забежал вперед, чтобы раньше лакея открыть дверцу экипажа. Лайл подтолкнул Оливию на подножку. Она, споткнувшись, упала в карету, и горничная подхватила ее. Лайл с грохотом захлопнул дверцу.

— Трогай, — приказал он кучеру. — Я поеду следом.

Он смотрел, как экипаж выезжает со двора.

— Благодарю вас, сэр, — сказал хозяин. — Леди лучше держаться подальше от таких дел. С глаз долой — из сердца вон, как я всегда говорю.

— Простите за беспорядок, — проговорил Лайл, сунув ему в руку кошелек с монетами.

Он быстро отыскал Николса и лошадей и спустя несколько минут снова был на Старой Северной дороге. Она его прикончит. Если он не прикончит ее раньше.

Уэр, Хартфордшир

Двадцать одна миля от Лондона

Объявив, что они проголодались, леди Купер и леди Уиткоут вышли из экипажа и поспешили на завтрак в харчевню «Голова сарацина».

Оливия отправила с ними Бейли, а сама осталась в карете, пытаясь собраться с мыслями. Ей необходимо было подумать о том, как быть с Лайлом.

Спокойно думать ей мешало раздражение из-за собственных просчетов и усталость. Даже щебетание двух старых дам, пусть даже таких милых, не помогало. Они увидели, как Лайл отбросил кого-то в сторону со своего пути, и это стало для них самым волнующим зрелищем за долгие годы. Они без остановки будут болтать об этом, размышляя в своей вульгарной манере о его мускулах, выносливости и тому подобном.

Их разговоры вернули Оливию к воспоминанию о теплом давлении сильной руки Лайла, прижатой к ее телу. Она до сих пор ощущала его руку, словно он оставил на ней свой отпечаток, будь он неладен.

Не стоит обращать внимания. Он человек, в избытке обладающий мужской энергетикой, что вызывает сильные ощущения, но она возьмет себя в руки.

И потом, это же Лайл. Естественно, он рассердился и появился гораздо раньше, чем она думала.

Оливия знала, что он поедет за ней. Лайл считал себя ее старшим братом и по натуре был защитником. Более того, как всякий другой мужчина, он считал себя бесконечно разумнее и способнее любой женщины. Ни один мужчина не позволит женщине взяться за что-то, за исключением домашнего хозяйства и детей, а в высших кругах женщинам и эту сферу доверяли редко.

Даже мать Оливии, которая не закрывала глаза на сложность и своеобразие ее характера, знала, что дочь вполне способна и длительное путешествие подготовить, и поместье восстановить. Она, конечно, не собиралась заниматься этим одна, но могла бы.

Что ж, в таком случае все идет по плану, кроме непредвиденного инцидента в «Соколе», от которого Оливия получила удовольствие. У обидчика было забавное выражение лица, когда она залепила ему перчаткой по щеке.

Но потом пришел Лайл и уволок ее…

Дверца кареты открылась.

Перед ней стоял и смотрел на нее Лайл, вокруг одного серебристо-серого глаза расплылся синяк, переливавшийся всеми цветами радуги.

— Тебе лучше пойти позавтракать сейчас, — сказал он. — До полудня мы больше не будем останавливаться, чтобы перекусить.

— Мы? — удивилась Оливия. — Ты же не собирался ехать. Ты предпочтешь жить нищим в Египте или умереть с голоду, чем уступить родителям. Ты ведь решил, что поездка в Шотландию хуже, чем смерть.

— Должен заметить, что путешествие с тобой делает эту поездку еще более роковой! — отрезал Лайл. — Так ты хочешь есть или нет? Пройдет много времени, прежде чем тебе предоставится другой шанс.

— Не ты руководишь нашей поездкой, — возразила Оливия.

— Теперь я, — парировал он. — Ты вынудила меня сделать это. Теперь тебе придется делать все по-моему. Ешь или голодай, решать тебе. Пойду взгляну на ту самую знаменитую кровать.

Оставив дверцу кареты открытой, Лайл повернулся и пошел на постоялый двор.

Оливия влетела в спальню спустя десять минут.

— Ты… — начала она. Но даже в слепой ярости она не могла не заметить кровать, от вида которой у нее пропал дар речи. — Боже мой! Какая громадина!

Лайл, рассматривавший столбик у изголовья кровати, мельком посмотрел на Оливию.

Ее шляпка сбилась набок, волосы растрепались, рыжие кудри спадали на жемчужно-белую кожу. Одежда измялась в дороге. Ее невероятно синие глаза все еще гневно сверкали, хотя и были широко распахнуты при виде кровати, которая была знаменита еще во времена Шекспира.

Она выглядела растрепанной, и хотя Лайлу следовало уже привыкнуть к ее прекрасному лицу, этот беспорядок снова вывел его из равновесия, и сердце в груди застучало часто и болезненно.

— Вот поэтому ее и называют большой кроватью из Уэра, — спокойно ответил Лайл. — Ты никогда не видела ее раньше?

Оливия покачала головой, и выбившиеся пряди волос заплясали по щекам.

— Она довольно старая, по крайней мере по английским меркам, — пояснил Лайл. — Шекспир упоминает о ней в «Двенадцатой ночи».

— Я видела вещи в таком стиле, — ответила Оливия. — Тонны дуба, сплошь покрытые резьбой. Но такой громадины не видела никогда.

Кровать действительно была богато украшена резьбой. Цветы, фрукты, животные, люди и мифические существа покрывали каждый дюйм черного дуба.

— Двенадцать футов в ширину и девять — в высоту, — продолжал Лайл. Факты всегда внушают доверие и действуют успокаивающе. — По сути дела, когда занавеси задернуты, это напоминает комнату. Взгляни на боковые панели.

Оливия шагнула ближе.

Он уловил ее запах и вспомнил тепло ее тела в своих руках, когда вытаскивал ее из постоялого двора.

Факты. Он сосредоточился на деталях кровати. Внутри резных арок на двух панелях были изображены городские пейзажи, включая знаменитых лебедей. Он легко провел указательным пальцем по инкрустированному дереву.

Здесь явно не хватало изящества египетского искусства. Но к своему собственному удивлению, Лайл находил эту работу очаровательной.

— Когда они были новыми, привлекали еще больше внимания. Смотри, повсюду остатки краски. В свое время панели, наверное, были довольно красочными, как египетские храмы и гробницы. И так же, как в Египте, посетители оставили здесь свои отметки. — Он обвел пальцем ряд инициалов. — А также печати.

Лайл снова позволил себе взглянуть на Оливию. Теперь на ее лице застыло изумление. Гнев прошел, буря улеглась, потому что она была зачарована. Будучи натурой искушенной, она никогда не была наивной. Однако ее воображение не знало границ, и Оливию можно было увлечь, как ребенка.

— Странно, что ты не видела ее раньше, — проговорил Лайл.

— Ничего странного, — ответила Оливия, рассматривая голову льва с красным клеймом на носу. — Поскольку мы обычно ездим в Дербишир или Чешир, то не по этой дороге. А когда я покидаю Лондон, это потому, что я в немилости, и это означает, что меня надо вышвырнуть как можно скорее и как можно дальше. На осмотр достопримечательностей нет времени.

Лайл отвел глаза от ее лица. Еще немного, и он превратится в полного дурака.

— Хлестнуть того пьяницу перчаткой и обозвать его трусом было не самым разумным поступком, — произнес Лайл, рассматривая одного из сатиров, украшавших резной столбик.

— Зато чрезвычайно приятным.

— Ты вспылила, — сказал Лайл. Когда она выходила из себя, он не мог полагаться на ее разум или инстинкты. И не мог надеяться на то, что она позаботится о себе. Он отошел от кровати и заложил руки за спину. — Что мать говорила тебе об умении держать себя в руках? — произнес он таким же терпеливым тоном, который, как он слышал, использовала ее мать в тот день, когда он познакомился с Оливией.

— Я должна сосчитать до двадцати, — прищурилась Оливия.

— Думаю, ты не считала и до десяти.

— Настроения не было, — ответила она.

— Я удивляюсь, что ты не «угостила» его одним из своих извинений. «О, сэр, я нижайше и смиренно прошу вашего прощения!» — приложив руку к груди, фальцетом произнес Лайл. — Потом ты могла бы похлопать ресницами и упасть перед ним на колени.

Оливия проделала такое, когда они встретились в первый раз, и это представление лишило его дара речи.

— К тому времени, когда бы ты закончила, — продолжал Лайл, — все бы уже рыдали или испытывали головокружение. Включая дебошира. А ты могла бы незаметно улизнуть.

— Теперь мне жаль, что я так не сделала, — сказала Оливия. — Это уберегло бы меня от грубого обращения при выходе из постоялого двора.

И предотвратило бы ощущение ее податливого тела в его руках.

— Не понимаю, почему ты не вытащил пьяницу во двор и не сунул его голову под струю воды, — не унималась Оливия. — Вот что следовало сделать с самого начала, как только началась перебранка. Но его все боялись. Кроме тебя, разумеется. Но свое мужество ты предпочел обратить на меня.

— Вытаскивать тебя было гораздо забавнее, — ответил Лайл.

Она подошла ближе и заглянула ему в глаза. Аромат ее кожи окутал Лайла, и его сердце заколотилось с бешеной силой.

— Ах, этот Белдер, — покачала головой Оливия, — ну почему он не ударил тебя сильнее?

С этими словами она выбежала из комнаты.

День был холодным и серым, дождь прибил всю пыль. Дамы заявили, что им захотелось свежего воздуха. Езда в темной и душной карете не входила в их представление о приятном путешествии.

Оливия подозревала, что причина, по которой они хотели открыть зашторенные окна, заключалась в желании полюбоваться видом молодого мужчины по ту сторону стекла.

Зрелище было прекрасное, и Оливия сама не могла не наслаждаться им, несмотря на то что Лайл обернулся для нее печальным разочарованием.

Он ехал верхом рядом, практически возле ее плеча, не отставая от экипажа, вместо того чтобы ехать впереди, как она предполагала. Скорость кареты, с учетом старых костей дам, была медленнее, чем предпочитал Лайл. И разумеется, они ехали медленнее, чем любила ездить Оливия. Ей бы тоже хотелось ехать верхом, по она не подумала об этом и не подготовилась.

Ее седло убрали в одну из повозок с остальными вещами, причем положили куда-то подальше. Она не думала, что оно ей понадобится до того, как они достигнут цели своего путешествия. Лошадей можно было нанять в придорожной гостинице, и она, в сущности, без проблем могла ездить на любом коне, но седло — дело совершенно иное. Женское седло — вещь столь же личная, как и корсет, оно изготавливалось точно по ее меркам.

Не то чтобы Оливии было нужно седло. Она, в конце концов, дочь Джека Уингейта и хорошо чувствовала себя на спине любой лошади, как цыган.

Но никто не должен знать, что она все еще занимается этими вещами. Никто не должен знать о мужской одежде, которую Бейли ушила, чтобы она подошла Оливии, и аккуратно сложила в коробку среди остальных пожитков.

Оливия вспомнила, как был шокирован Лайл, когда впервые увидел ее в мальчишеской одежде. Она вспомнила то выражение на его лице как раз в тот момент, когда карета остановилась.

Экипаж слегка качнулся, и лакеи спрыгнули с запяток. Она увидела, как один из них поспешил вперед, чтобы удержать лошадей.

— Что там такое? — спросила леди Купер.

— Осмелюсь предположить, Лайл заметил, будто что-то не так с колесом, — проговорила леди Уиткоут.

Дверца открылась, и лакей опустил ступеньку. Лайл ожидал за его спиной.

— Не волнуйтесь, леди, — проговорил он, — мне нужна только Оливия.

— Ему нужна только ты, — сказала леди Купер, улыбаясь Оливии.

— Он говорил, что оставит меня у дороги, — ответила Оливия.

— Не будь глупышкой, — вмешалась леди Уиткоут. — Он ничего подобного не сделает.

Он сделает хуже, подумалось Оливии. У него было время обдумать месть за тот удар, который она нанесла по его гордости. Теперь он, вероятно, подготовил неимоверно скучную и вызывающую раздражение лекцию.

— Мы не собирались останавливаться, — сказала она Лайлу, — до самого… — она заглянула в путеводитель Патерсона, — до Бантингфорда.

— Я хочу тебе показать кое-что, — сказал Лайл.

Оливия выглянула из-за дверцы, повернув голову направо, потом налево.

— Здесь не на что смотреть, — заключила она.

«За исключением очень красивого мужчины, который так грациозно держится на лошади, словно она часть его самого».

— Не будь занудой, — сказал он.

— Господи, не будь занудой, детка, — поддержала его леди Купер. — Пусть мальчик покажет, что там у него.

— Я бы пока передохнула, — сказала леди Уиткоут. — Хоть ненадолго закрыть глаза без толчков и подпрыгиваний. Ужасно болит голова! Наверное, что-то съела.

Оливия посмотрела на дам.

— Разве ты не хочешь посмотреть, что он тебе желает показать? — удивилась леди Купер.

Оливия вышла из экипажа.

Леди высунулись, чтобы видеть происходящее через раскрытую дверь.

Оливия подошла к Лайлу. Она погладила морду коня, краем глаза отметив мускулистую ногу в непосредственной близости от себя.

— Ты говорила, что тебе никогда не удавалось осмотреть достопримечательности, — заметил Лайл. — Одна из них находится слева за поворотом.

Немного удивленная, Оливия посмотрела на дорожный указатель, потом перевела взгляд на Лайла.

— Я не собираюсь заводить тебя в укромное место и зверски убивать, — сказал Лайл. — В любом случае — не здесь и не сейчас. Если я возьму тебя с собой, а вернусь один, дамы могут это заметить. Бейли точно заметит. Мы отъедем совсем недалеко. Можно было бы легко дойти пешком, но на этих проселочных дорогах будет грязь по колено. Ты можешь поехать на лошади Николса.

— Нет, оставайся как есть. — Оливия подняла руку, не дав Николсу спешиться. — Я могу сесть за спину его сиятельства.

— Нет, не можешь! — отрезал Лайл.

— Ты же сказал, что это недалеко, — возразила она. — Нет смысла тратить время на подгонку седла, чтобы я правильно сидела на коне Николса. Позже ему придется опять все переделывать. А так я за минуту сяду позади тебя.

Лайл посмотрел на нее. Потом взглянул на Николса.

Несмотря на то что они попали под ливень, камердинер оставался элегантным и невозмутимым. Хотя Николс этого не покажет, но, пока он будет подгонять под нее свое седло, с него семь потов сойдет. Оливия не видела причины мучить его. Николс ее не оскорблял и не обижал.

— Что тебя беспокоит? — спросила она. — Боишься, что я сброшу тебя с коня?

— Слегка опасаюсь, что ты ударишь меня ножом в спину, — ответил Лайл. — Поклянись, что у тебя нет при себе оружия.

— Не будь смешным, — сказала Оливия. — Я бы никогда не ударила тебя ножом в спину. Это бесчестно. Я бы ударила в шею или в сердце.

— Тогда ладно. — Лайл вынул из стремени левую ногу.

Оливия поставила туда свою левую ногу, ухватила его за руку, оттолкнулась и оказалась у него за спиной.

— Черт побери эту девчонку! — воскликнула леди Уиткоут. — Я так никогда не умела!

— Ты была шустрой в других вещах, Миллисент, — проговорила ее подруга.

Тем временем Оливия поняла, что допустила серьезную ошибку.

 

Глава 6

Она поступила легкомысленно, а почему бы и нет?

На лошади она чувствовала себя свободно.

За спиной у отца она ездила бесчисленное множество раз.

Но то был ее отец, а она была тогда маленькой девочкой.

Лайл ей не отец. Она ездила у него за спиной раз или два, но очень давно, до того как он стал таким взрослым мужчиной.

Ей не пришло в голову уцепиться за его плащ. Она просто обняла Лайла за талию, поскольку это было совершенно естественно.

Теперь Оливия ощущала под своими руками его подтянутую талию, ее грудь упиралась в его прямую спину, бедро касалось бедра, а нога — ноги. Она чувствовала ритмичное покачивание их тел, когда лошадь ступала по грязной, изрезанной колеями дороге.

Она чувствовала, как прямо на глазах рушится ее моральная устойчивость.

Ах, ладно, это всего лишь короткая прогулка, в конце которой ее ожидает длинная и нудная нотация. Она заставит забыть все эти неудобные и бессмысленные побуждения.

Оливия позволила себе прижаться щекой к затылку Лайла и вдохнуть земной запах мужчины, лошади, деревенского воздуха и недавнего дождя.

— Интересно, в чем именно была шустрой Миллисент? — через мгновение спросил Лайл.

— Ничего такого экзотичного, как ты себе вообразил, — откликнулась Оливия. — Не то что твои гаремные танцовщицы. Ничего акробатического.

— Во-первых, я ничего не воображаю, — поправил ее Лайл. — Во-вторых, если ты говоришь о танцовщицах, то они не имеют отношения к гарему.

О, началась лекция… Это отвлечет ее мысли от ощущения невероятной мужской энергетики, флюиды которой следовало бы закупорить в бутылку и пометить этикеткой с черепом и скрещенными костями.

— Видишь ли, слово «гарем» обычно относится к женщинам дома, — продолжал Лайл. — Хотя в прямом своем значении оно обозначает священное или запретное место. Танцовщицы, с другой стороны…

— Я думала, мы должны повернуть налево, — перебила его Оливия.

— О да. — Он повернул к тропинке.

Не слишком быстро. Возможно, из-за исходящего от его тела жара Оливия обнаружила в себе растущий искренний интерес к правильному значению слова «гарем».

Спустя несколько мгновений они оказались на лугу и направились к небольшому огороженному участку, на котором лежал огромный валун.

— Ну вот, — сказал Лайл.

Когда они подъехали ближе, Оливия увидела металлическую пластину, установленную на камне.

— Валун, — сказала она. — Ты остановил карету и привез меня сюда, чтобы я взглянула на валун?

— Это в честь полета на воздушном шаре, — ответил ей Лайл. — Здесь приземлился первый воздушный шар, запущенный в Англии.

— В самом деле?

— Это предварительный участок, но…

— О, я должна его осмотреть.

Стремясь спешиться и оказаться от него подальше, чтобы снова обрести ясность в голове, Оливия не колебалась ни мгновения. Готовясь спрыгнуть, одну руку она положила на заднюю часть седла, другую — на бедро Лайла. Она испытала шок от столь интимного прикосновения, но останавливаться было уже поздно, да и нелепо. Это был самый быстрый и легкий способ спуститься вниз.

Перебросив ногу через круп лошади, чувствуя давление руки Лайла, удерживающей ее, с бьющимся сердцем она соскользнула на землю.

Она не стала ждать, пока он спешится, а быстро подошла к ограде, задрала юбки и перелезла через нее на маленькую площадку.

Оливия знала, что предоставила ему прекрасный обзор своих нижних юбок и чулок. Ей было хорошо известно, что подобное зрелище делает с мужчиной. Но он ее взволновал точно так же. Долг платежом красен.

— «Пусть потомки знают, — помпезным тоном, который обычно используют по торжественным случаям, прочла вслух Оливия, — и, узнав, удивятся, что в пятнадцатый день сентября месяца одна тысяча семьсот восемьдесят четвертого года Винсент Лунарди из Лукки, что в Тоскане, первый воздухоплаватель в Британии, взлетел с артиллерийского плаца в Лондоне и, проведя в воздушных просторах два часа и пятнадцать минут, опустился на землю в этом самом месте».

Лайл оставался за оградой. Он еще не пришел в себя после прогулки верхом: по-прежнему чувствовал руку Оливии, обнимавшую его за талию, ее грудь, прижавшуюся к его спине, и ее ноги, вытянутые вдоль его ног, и это физическое ощущение вызывало дрожь в его теле, особенно в том месте, где оно соприкасалось с передней частью седла.

Она настолько одурманила его, что он проехал поворот.

Лайл еще не успел обрести самообладания, как Оливия уже снова перелезла через ограду, показав все свои нижние юбки и чулки.

Это было типичной выходкой для девчонки-сорванца, точно так же она вела себя с ним и раньше. Оливия воспринимает его как собственного брата. Поэтому она без колебаний села на лошадь позади него.

Но он ей не брат и больше не тот мальчишка, каким был раньше, глухим, немым и слепым к волнующему виду женского нижнего белья. Не говоря уж о том, что девочкой Оливия не носила бы таких чулок с прелестной голубой вышивкой или нижних юбок, отделанных столь женственным кружевом. И в те дни у нее не было стройных ног и тонких щиколоток, а если и были, то он их не замечал.

После того как Лайл разобрался во всем этом и его плоть успокоилась, а мозг снова начал работать, он перешагнул через ограждение и встал у Оливии за спиной, ожидая, пока та закончит читать витиеватую словесную дань первому полету воздушного шара в Англии.

— Разве не удивительно? — взглянула она на него. — Эта тихая поляна стала свидетелем столь важного события. Как чудесно, что это место отметили!

— Ты говорила, что никогда не осматривала достопримечательности, — сказал Лайл.

Даже сердясь на нее, он чувствовал к ней жалость. Когда Лайл был ребенком, ее отчим часто брал его в поездки. Лорд Рэтборн всегда находил время, чтобы показать незнакомые места и рассказать о них интересные истории, которые так нравятся мальчикам, особенно о чудесах и привидениях.

Ему казалось несправедливым, что девочке с таким живым воображением, которая жаждала перемен и волнений, предоставлялось так мало шансов повидать мир.

— Я ничего об этом не знала, — проговорила Оливия. — Только представь! Почти пятьдесят лет тому назад! Что должны были подумать местные жители, когда увидели шар?

— Они были напуганы, — ответил Лайл. — Предположим, что ты крестьянка того времени. — Он посмотрел в свинцовые небеса. — Ты смотришь вверх, и внезапно там, где должны быть лишь птицы да облака, появляется эта гигантская штука.

— Не знаю, испугалась ли бы я.

— Не конкретно ты, — сказал он. — А если бы ты была крестьянкой, заурядной личностью…

Что было совершенно немыслимо. Заурядной Оливию никак нельзя было назвать.

— Я всегда хотела подняться на воздушном шаре, — скачала она.

Ничего удивительного.

— Как это, должно быть, захватывающе, — продолжала она, — смотреть на мир с такой высоты!

— Да, взлететь на огромную высоту — это потрясающее ощущение, — сказал Лайл. — Спуск вниз — уже другая история. Лунарди понятия не имел, как управлять этой штуковиной. Он взял с собой весла, думая, что сможет грести ими в воздухе.

— Но он сделал попытку, — возразила Оливия. — У него была мечта, и он ее осуществил. Благородное дело. И здесь стоит камень, который увековечил это событие для потомков.

— Он взял с собой кота, собаку, голубя и корзину с едой. То, что он запасся едой, понятно. Но зачем он взял животных? В любом случае голубь скоро улетел, а коту воздушное путешествие оказалось противопоказанным, и он был отпущен на небольшом расстоянии от Лондона.

Оливия рассмеялась открытым, бархатистым каскадом звуков, изумившим Лайла. Он ничем не напоминал тот серебристый смех, которым пользовались многие женщины. Это был низкий и гортанный приглушенный смех, от которого у него мурашки побежали по спине.

Этот смех вызывал в воображении опасные образы — занавеси кровати, трепещущие на ветру, смятые простыни. На какое-то время он оглушил Лайла.

— Тоже хорошо, — сказала Оливия. — Ты можешь себе представить? Корзина воздушного шара. Маленькое пространство, доверху заполненное провизией, веслами, инструментами, а вдобавок там собака, кот и голубь. И тут кота начинает тошнить. Могу представить себе выражение лица Лунарди. Как он, должно быть, хотел выкинуть проклятое животное за борт! Интересно, коснулся ли он поверхности земли, когда высаживал его?

— Ты же знаешь, Оливия, я не обладаю фантазией… — Но тут Перегрин зафыркал от еле сдерживаемого смеха и в следующий миг уже открыто смеялся, вообразив картины, нарисованные ею.

На мгновение исчезли все его обиды и разочарования, и Лайл опять превратился в беззаботного мальчишку. Он прислонился спиной к ограде и хохотал так, как не хохотал уже целую вечность.

Потом Лайл рассказал ей историю о мисс Летиции Сэйдж, первой британской женщине-воздухоплавательнице весом в четырнадцать стоунов, которая летела на следующем шаре с другом Лунарди — Биггинзом.

Естественно, Оливия изобразила сценку в лицах: корзина, крутящаяся на ветру, крупная женщина, которая падает на пол, прямо на перепуганного Биггинза. Но в это самое время ветер меняется и Биггинза минует участь быть раздавленным.

Она не просто пересказывала, она изображала это, имитируя голоса всех персонажей, включая животных.

Обмениваясь историями и смеясь над ними, они сблизились. Это было непреднамеренно и так естественно. Как в прежние времена.

Лайл мог бы оставаться там очень-очень долго, забыв о злости и негодовании, и просто наслаждаться ее обществом. Он соскучился по Оливии, и этого факта нельзя было отрицать. Он вспомнил, как мир, казалось, обрел необходимое равновесие, когда Оливия затащила его в холл тем вечером, всего лишь несколько дней назад, и заявила: «Рассказывай».

Разумеется, у нее не заняло много времени снова весьма эффектным образом нарушить порядок в его мире, и ему все еще хотелось хорошенько наказать ее за это. Но в этот самый момент он был ослеплен и счастлив, как не был счастлив очень давно.

Лайл не спешил покидать это место, даже когда резкий порыв ветра хлестнул его, как пощечина, по лицу. Но он заметил, что Оливия задрожала.

— Нам лучше вернуться, — проговорил он.

Она кивнула в ответ, не отрывая взгляда от памятного валуна.

— У леди было достаточно времени, чтобы посплетничать о том, чем именно мы здесь занимаемся.

— Что за парочка! — сказал Лайл. — Как, черт возьми, тебе удалось убедить моих родителей, что они годятся в компаньоны? Если речь зашла об этом, я ума не приложу, как тебе удалось убедить их…

— Лайл, ты же прекрасно знаешь, что объяснение обмана противоречит кодексу Делюси.

— Значит, ты обманула, — пришел к выводу Лайл, внимательно рассматривая ее слегка улыбающийся профиль.

— Всеми мыслимыми способами. — Оливия повернулась, чтобы встретиться с ним взглядом, ее синие глаза смотрели бесхитростно и, казалось, ничего не скрывали. — Ты все еще сердишься на меня?

— Я просто в ярости.

— Я тоже на тебя зла, — сказала Оливия. — Но я ненадолго забуду об этом, потому что ты показал мне памятник, вместо того чтобы читать скучные нотации о морали, этике и всем прочем.

— Я никогда не читаю нотаций! — возразил он.

— Ты делаешь это постоянно, — не согласилась Оливия. — Обычно я нахожу их довольно милыми, но сегодня у меня нет настроения. Поскольку ты сдержался, я готова расцеловаться и помириться. Естественно, не в буквальном смысле.

Лайл понял, что смотрит на ее губы. Он осторожно перевел взгляд на правое ухо Оливии, сочтя его более безопасным объектом. Напрасно. Ухо оказалось маленьким и изящным. С него свешивалась филигранная золотая серьга с нефритом. Он ощутил, что его голова непроизвольно клонится к ней.

Лайл заставил себя отвести взгляд от Оливии и смотреть на установленный валун, на лужайку, куда угодно, только не на нее. Слишком много женственности излучала Оливия, стоя так близко к нему, и куда, к дьяволу, подевался этот ветер? Он улегся так же внезапно, как и поднялся.

Лайлу сжало грудь, ему стало трудно дышать.

Он повернулся, чтобы сказать, что им пора уезжать.

В тот же самый момент Оливия повернула к нему голову, слегка потянувшись вперед.

Ее губы коснулись его губ.

Лайл был ошеломлен случившимся.

Какие-то трепетные мгновения они просто смотрели друг на друга, а потом отпрянули в стороны так, словно между ними проскочил разряд молнии.

Оливия резко закрыла ладонью рот, будто ударила себя по губам.

С колотящимся сердцем Лайл проделал то же самое.

Касаться губ было бесполезно. Оливия знала, что никогда не сможет стереть это: упругое, теплое прикосновение, дразнящий намек на его вкус.

— Ты не должен был подставлять свои губы! — отрезала Оливия.

— Я поворачивался, чтобы заговорить с тобой, — возразил Лайл. — Твои губы не должны были оказаться так близко.

Она перелезла через ограждение.

— Я не в буквальном смысле говорила, что хочу поцеловаться и заключить мир.

— Ты сама меня поцеловала!

— Предполагалось, что это будет легкий сестринский поцелуй в щеку!

Оливия надеялась, что так и задумывала это. Она надеялась, что не потеряла рассудок.

— Ты мне не сестра, — сказал Лайл в своей обычной педантичной манере, следуя за ней. — Мы с тобой не связаны родством. Твой приемный отец был когда-то женат на сестре моего отца.

— Благодарю за урок по генеалогии, — ответила Оливия.

— Дело в том, что…

— Больше это не повторится, — перебила его она, — можешь быть уверен.

— Дело в том, — упрямо продолжал Перегрин, — что мужчины не разбираются в таких вещах. Когда рядом есть привлекательная женщина и кажется, что она проявляет инициативу…

— Не было никакой инициативы!

— Кажется, — повторил Лайл. — Кажется. Ты меня вообще слушаешь?

— Прямо сейчас мне хочется оглохнуть.

— Женщины проницательны, — объяснял Лайл. — Они умеют делать тонкие различия. А мужчины нет. Мужчины как собаки… Бог ты мой, почему я все это тебе объясняю? Ты сама прекрасно знаешь, каковы мужчины.

Она считала, что знает.

Они дошли до лошади Лайла. Оливия взглянула сначала на нее, потом на Лайла.

— Нам лучше вернуться до того, как наши леди умрут от любопытства. Можешь продолжить свою лекцию по дороге к карете.

— Я не сяду на лошадь опять вместе с тобой, — заявил Лайл.

Она тоже не хотела ехать с ним вместе. Мускулы, жар и мужская энергетика действуют на женский рассудок как яд. Оливия не переживет превращения в дурочку перед любым мужчиной, а в особенности перед Лайлом.

Он сцепил руки перед собой.

— Залезай.

Это самое разумное решение. И все же…

— На дороге грязь по щиколотку, — проговорила Оливия. — Ты испортишь сапоги.

— У меня есть другие, — ответил он. — Лезь.

Оливия скрыла вздох облегчения за раздраженным фырканьем, взялась за повод и поставила ногу в сапожке на его сцепленные руки. Она несильно оттолкнулась и оказалась в седле.

Лайл оживленно и деловито помог ей подтянуть стремена, затем стал расправлять ее юбки.

— О, ради всего святого! — сказала Оливия.

— Леди могут все увидеть по-своему.

— Каким ты стал пуританином, — заметила она.

— Ты ведешь себя ужасно беспечно, — ответил Лайл, — демонстрируя это… всю эту женственность… целому свету.

А-а… значит, его это все-таки беспокоит…

Хорошо. Он тоже ее взволновал.

Оливия улыбнулась и, тихо прищелкнув языком, дала лошади сигнал двигаться.

Дамы спали, когда Оливия вернулась, и не проснулись, когда карета дернулась и стала набирать скорость.

В то время как они похрапывали, Оливия раскрыла дорожный путеводитель Патерсона и, пока они ехали, зачитывала Бейли информацию о городах и деревеньках, мимо которых они проезжали, и называла имена выдающихся людей, живших в окрестностях.

Медленный подъем в гору привел их к повороту на Бантингфорд. Дорога шла вверх до следующего поворота — на Ройстон. Скорость лошадей возросла, пока они проезжали по участку ровной дороги. Они проехали через реку Кэм и дальше в Аррингтон. Здесь они остановились в гостинице «Герб Хардвика», где их приветствовала хозяйка собственной персоной, что неудивительно. Она узнала дорожный экипаж вдовствующей графини и, как любой другой владелец гостиницы на королевской дороге, поняла, что фамильный гербовый щит — это знак, который обозначает деньги. Кучу денег, которые щедро тратятся.

Во время этой остановки леди проснулись. Объявив, что изголодались и умирают от жажды, они выпрыгнули из кареты в ту же минуту, как только лакей опустил подножку.

Оливия как раз собиралась выйти, когда Лайл, пешком на этот раз, подошел к открытой дверце экипажа.

— Я знаю, ты говорил, что берешь командование на себя, но мы должны остановиться, чтобы поесть, — сказала она. — Мы умираем с голоду. — Из-за инцидента, случившегося в «Соколе», она так и не позавтракала. В Уэре она была еще слишком сердита, чтобы подумать о еде.

— Я не собирался морить тебя голодом, — сказал Перегрин.

Он предложил ей руку, и Оливия небрежно приняла ее, между делом игнорируя совершенно неуместную волну возбуждения, поднявшуюся в ней, пока она торопливо сходила по узким ступенькам. Но как только она спустилась на землю, она высвободила руку и направилась к гостинице.

Однако она не смогла его опередить. Лайл широким шагом легко ее догнал.

— Я бы остановился раньше, если бы ты мне напомнила, что не позавтракала, — заговорил Лайл. — Тебе лучше не полагаться на то, что я буду обращать внимание на такие вещи. Если я по-настоящему не голоден, то вообще забываю о еде. В Египте, когда мы путешествуем, я не думаю о пище, поскольку об этом заботятся слуги. Более того, мы обычно передвигаемся на дахабиях, вместе с поваром, провизией и кухонными принадлежностями. Нам не нужно останавливаться, чтобы поесть в попутных гостиницах, которых и так немного за пределами Каира. Плавать на дахабии — все равно что путешествовать вместе с домом.

В голове у Оливии пронеслось множество образов, достаточно ярких, и они заставили ее забыть о неловких чувствах.

— Как это, должно быть, замечательно! — проговорила она. — Грациозная лодка, плывущая по Нилу, матросы в белых одеждах и тюрбанах. — Она махнула рукой, обводя двор. — Вы скользите по середине реки. По обеим сторонам открываются великолепные виды. Буйная растительность по берегам. Где заканчивается зелень, начинаются пустыня и горы, и там, среди них, виднеются храмы и гробницы, призраки древнего мира.

Они уже вошли в гостиницу, когда Оливия закончила описывать свои образы. Она обнаружила, что Лайл изучает ее так, словно она незнакомая закорючка на обломке камня.

— Что? — спросила она. — Что такое? У меня слишком открыта шея?

— Как просто у тебя это выходит, — ответил Лайл, — воображать.

Для нее это было также естественно, как дышать.

— В данном случае это больше похоже на воспоминание, — ответила Оливия. — Ты посылал мне свои рисунки и акварели, и у нас есть целые горы книг. — Большинство книг она приобрела сама, чтобы следить за путешествиями, о которых Лайл кратко писал в своих письмах. — Я вижу это не так, как видишь ты, но могу понять, как тебе всего этого не хватает.

— Тогда почему… — Лайл умолк, покачав головой. — Но нет. Мы объявили перемирие.

Оливия знала, о чем он хотел спросить. Почему она, понимая, как сильно он стремится в Египет, заманила его в это жуткое путешествие в одно из его самых нелюбимых мест на земле, чтобы умиротворить его родителей, которых не волнует, счастлив ли он, и которые его совсем не понимают?

Оливия понимала лучше, чем кто-либо другой, его стремление жить иной жизнью, следовать за мечтой.

Она хотела, чтобы он обрел такую жизнь.

Она хотела такой жизни и для себя тоже, но поняла давным-давно, что для женщины это почти невозможно.

Не то чтобы она совершенно перестала надеяться или прекратила искать способы достигнуть этого.

Но пока Оливия не нашла ответа — если вообще найдет его, — ей придется жить чужой жизнью. Если Лайл застрянет в Англии… Но нет, думать об этом было невыносимо. Он скорее повесится, а она скончается от скуки.

Ему следует это знать, но он мужчина и тугодум.

И, будучи мужчиной и тугодумом, он, разумеется, не понял все великолепие ее плана.

Лайл, вероятно, сбежит, визжа от ужаса, осознав, что она сделала. Или нет, он ее задушит.

Но все лишь потому, что ему не хватает воображения.

Гостиница «Георг», Стамфорд, Линкольншир, восемьдесят девять миль от Лондона

Незадолго до полуночи

От крепкого и крайне необходимого ему сна Лайла разбудили крики.

— Пьяные гуляки, — пробормотал он. — Только этого не хватало.

Сопровождать трех беспокойных леди на протяжении четырех сотен миль — задача не для слабовольных. Как и лошадей, их следует кормить и поить. В отличие от лошадей их нельзя обменять на свежую упряжку. И на них не наденешь узды. Это означает, что во время остановок надо проявлять бдительность. Нельзя позволять женщинам терять время попусту, иначе они будут слоняться без дела, и чем дольше они остаются на одном месте, тем выше вероятность неприятностей.

К счастью, в половине десятого вечера они добрались до «Георга» без всяких приключений. Здесь к ним присоединились две другие повозки. Вместе с прислугой и багажом они заняли большую часть комнат по коридору. К огромному облегчению Лайла, все три дамы немедленно удалились в свои комнаты после того, как Оливия сообщила ему, что ей необходимо принять ванну.

— Леди сказали, что я пахну как скотный двор, — заметила она.

Вне сомнения, эти две сводницы сказали намного больше, сделав непристойные намеки относительно коней и женщин, ездящих верхом, и вообще обо всем, о чем Лайл думал и что мечтал стереть из памяти.

Не хватало ему, кроме всего прочего, мысленно представлять Оливию принимающей ванну.

Он перевернулся и накрыл голову одной из подушек. Крики были все еще слышны, хотя слов он не мог разобрать.

Сон издевательски помахал рукой и сбежал.

Голоса в сопровождении сердитых шагов приближались.

— Я видела, что ты делаешь!

— Ты преувеличиваешь!

— Ты смотрел на нее влюбленными глазами!

— А как насчет тебя самой? Я видел, как ты с ним флиртуешь!

— Ты пьян.

— Я не пьян и пока не ослеп.

Лайл сдался, отбросил подушку и прислушался, как, должно быть, сделали все остальные жильцы независимо от их желания.

— Ты омерзителен! — крикнула женщина. — Что ты делал за тем фургоном?

— Я мочился, глупая ты женщина!

— Я не глупа и не слепа к тому же! Я вас видела обоих во дворе конюшни.

— Значит, тебе померещилось. Черт тебя возьми, Элспет, не заставляй меня гоняться за тобой по этому коридору.

— Ты меня посылаешь к черту? — завопила женщина. — Ты подлая, грубая, нечестивая, лживая скотина!

— Вернись сюда!

— Убери от меня свои руки! — крикнула она визгливым голосом.

— Ты моя жена, будь ты проклята!

— О да, проклинай меня. Ты мне изменяешь — и меня же проклинаешь? Ненавижу тебя! Почему я не слушалась своего папочку?

Тут кто-то застучал в дверь. В дверь к Лайлу?

— Сэр!..

Лайл поднялся. Из небольшой смежной спальни появилась худая фигура Николса.

— Открыть дверь? — тихо спросил камердинер.

— Бог ты мой, нет, — ответил Лайл. — Держись подальше от перебранок влюбленных. Нельзя предугадать, что…

— Отойди от меня, или я закричу!

Снова стук, но на этот раз в соседнюю дверь.

— Сэр? — спросил Николс.

— Ни в коем случае, — ответил Лайл.

— Я тебя ненавижу! — кричала женщина.

— Элспет, с меня хватит!

— С меня хватит тебя!

— Не заставляй меня тащить тебя силой.

— Как животное, которым ты являешься? — усмехнулась женщина.

Стук в двери раздался дальше по коридору.

— Ты глупая женщина. Никто не откроет дверь незнакомцам в такое…

Внезапная тишина.

Потом послышался новый голос. Хотя Лайл находился слишком далеко, чтобы расслышать слова, он легко узнал лот голос.

Оливия.

— Чума на ее голову! — произнес Лайл, отбросив простыни, и помчался к двери.

 

Глава 7

Рыдая, женщина бросилась к Оливии, которая инстинктивно ее обняла и увлекла в свою комнату.

Здесь она передала плачущую женщину Бейли.

— Эй! — сказал мужчина. — Это моя жена.

Подавив вздох, Оливия вернулась к порогу комнаты. Она была не прочь поскандалить, но семейные споры — это не настоящий скандал. Оливия знала, что здесь велики шансы, что виноватой окажется женщина. Таково устройство брака: вся власть — в руках мужчины.

Однако это не означает, что жена не могла вести себя как дурочка. Оливия подозревала, что здесь дело обстоит именно так. Но нельзя отворачиваться от женщины, которая находится в беде.

Она ненавидела супружеские ссоры.

У порога Оливия ослепительно улыбнулась незнакомому мужчине. Тот сделал шаг назад.

— Ваша супруга кажется расстроенной, — проговорила она.

— Скорее, обезумевшей, — сказал он. — Она говорит…

— Я слышала, — перебила его Оливия. — Полагаю, весь город это слышал. Честно говоря, я думаю, что вы могли бы более ловко все уладить. На вашем месте я бы удалилась и разработала более удачную стратегию. Для начала было бы неплохо протрезветь.

— Я не пьян! — отрезал мужчина. — И женщины не будут помыкать мной.

— Вы производите не самое благоприятное впечатление, — бодро сказала Оливия.

— Мне все равно! Вы отдадите мне ее!

Он угрожающе наклонился в сторону Оливии.

Мужчина был невысокого роста, но широкоплечий и крепкий, с руками, как у кузнеца. Он, если бы захотел, мог с легкостью поднять Оливию и отбросить с дороги. Находясь в опасной степени опьянения, он мог бы это сделать.

Оливия выпрямилась во весь рост, сложила руки на груди и постаралась забыть, что из одежды на ней только ночная сорочка. Бейли не смогла быстро отыскать ее халат в темноте, а Оливия не стала дожидаться и открыла дверь.

Она притворилась, что не только полностью одета, но и находится во всеоружии.

— Будьте благоразумны, — сказала она. — Мне совесть не позволяет вернуть ее вам, если она этого не желает. Почему бы вам не попробовать подольститься к ней?

— Элспет! — заорал, незнакомец. — Выходи оттуда!

Вот его представление о лести. Ох уж эти мужчины!..

— Скотина! — прокричала Элспет. — Изменник! Бабник! Распутник!

— Распутник? Проклятие, Элспет, все, что я сделал, — это прогулялся по конюшенному двору. Ты просто смешна! Выходи оттуда, или я сам за тобой приду! — Он бросил взгляд на Оливию. — Мисс, на вашем месте я бы ее отдал или убрался с дороги. Вас это не касается.

Мужчина шагнул вперед.

И тут же сделал шаг назад, когда его схватила и повернула чья-то сильная рука.

— Даже и не думай об этом, — произнес Лайл.

— У нее моя жена!

— Пусть так. Но ты за ней не пойдешь.

Мужчина взглянул на руку на своем плече, затем в лицо Лайла. Оно было необычайно спокойным, что обычно предшествовало взрыву. Большинство людей без труда понимают это выражение.

Разъяренный муж, видимо, тоже распознал его, поскольку вместо попытки сломать Лайлу челюсть он повернулся к Оливии, окинув ее хмурым взглядом.

— Женщины!

— Я сочувствую вам, поверьте, — сказал Лайл. — Но здесь вы ничего не добьетесь. Говорят, что разлука усиливает чувства. Почему бы вам не спуститься вниз и не подождать, пока ваша спутница жизни придет в себя?

— Идиотка, — проговорил мужчина, но уже как-то равнодушно. Опасно спокойное поведение Лайла остудило его пыл.

Лайл отпустил его, и мужчина удалился, бормоча что-то насчет женщин.

Лайл провожал его взглядом, пока тот не скрылся из виду. Потом он повернулся к Оливии. Взгляд серых с серебристым блеском глаз скользнул по ее всклокоченным волосам, по муслиновой ночной рубашке и спустился к босым ногам.

Она проследила за движениями его глаз и отплатила ему тем же, медленно скользнув взглядом по его спутанным волосам, к подбитому глазу, ночной рубашке, доходившей лишь до коленей, по обнаженным мускулистым икрам и босым ступням.

И тут же подумала, что лучше бы смотрела на стену за его спиной. Она помнила ощущение жара, исходившего от его тела при соприкосновении с ним, и низ живота охватила неведомая раньше судорога.

— Даже зная тебя, мне трудно в это поверить, — произнес Лайл. — В голове крутится одно и то же. Сейчас глухая ночь. Ты подошла к двери — практически раздетая — и открыла ее незнакомым людям.

— Я не раздета, — возразила Оливия. — Но если так, тогда и ты тоже.

И, словно для того, чтобы опровергнуть ее слова, рядом со своим господином появился Николс и помог ему облачиться в роскошный халат из зеленого шелка с подкладкой темно-красного цвета.

Не спуская глаз с Оливии, Лайл рассеянно принял помощь своего камердинера и жестом отослал его. Николс исчез так же тактично, как и появился. Каким образом такой человек, как Лайл, мог удерживать этого превосходного и опытного камердинера, оставалось для Оливии такой же загадкой, как и значение тех маленьких картинок и завитушек, какие Лайл рисовал ей в письмах, чтобы проиллюстрировать тот или иной момент.

Элегантный халат, должно быть, — дело рук камердинера. Лайл не из тех мужчин, которые заботятся о собственной одежде. Оливия всегда полагала, что одевать его — занятие неблагодарное. Однако камердинер оставался с ним и вместе с ним мужественно терпел лишения в Египте.

Она ощутила укол зависти, которую быстро подавила. Что завидного в том, чтобы вести жизнь невидимки?

Тем временем, пока Бейли занималась истеричной женой незнакомца, только Оливия оставалась практически раздетой.

— Это были чрезвычайные обстоятельства, — сказала она. — Когда кто-то нуждается в помощи, нельзя тратить время на то, чтобы прилично одеться.

Она жестом указала на женщину, которая сморкалась в то, что выглядело как один из носовых платков Оливии.

— Женщина была в беде, — продолжала Оливия. — Что, по-твоему, я должна была делать?

Лайл покачал головой. Свет, льющийся из канделябра за его спиной, придавал неясный блеск его выгоревшим на солнце волосам, создавая подобие нимба над его будто ангельским лицом.

Оливия перевела взгляд ниже, чтобы удержаться от искушения запустить пальцы в его взъерошенные со сна волосы. Вместо этого она уставилась на пояс его халата, но это только напомнило ей о том, как она держалась за его талию несколькими часами ранее. Оливия не знала, куда ей смотреть.

— Я бы хотел, чтобы ты думала, — ответил Лайл.

— Нет, — возразила она. — Ты бы хотел, чтобы я тихо сидела в ожидании мужчины, который придет, чтобы подумать за меня.

— Я не настолько глуп, чтобы ждать от тебя этого, — сказал Лайл. — И считал, что ты не настолько глупа, чтобы ввязываться в супружеские перебранки. Ты что, никогда не слушаешь своего приемного отца? Разве это не одно из правил Рэтборна?

— Думаю, тебя он тоже учил правилу относительно споров с леди. — Оливия отчаянно осознавала, что его голые ноги находятся в нескольких дюймах от ее ног.

— Благодарю за напоминание, — сказал Лайл. — Ты импульсивна до безумия и всегда была такой. Спорить с тобой — пустая трата времени, особенно посреди ночи в холодном коридоре.

— На тебе же теплый халат, — заметила Оливия. — А я не чувствую холода.

Взгляд Перегрина скользнул к ее груди.

— Некоторые части твоего тела его чувствуют, — произнес Лайл. — Но ты начнешь спорить и об этом тоже, а с меня достаточно. — Он повернулся и зашагал по коридору.

Оливия некоторое время стояла, наблюдая, как он от нее уходит.

Лайл всегда уходил… или уезжал… или уплывал к своим приключениям, к своей любви — Египту. Он будет возвращаться оттуда ровно настолько, чтобы лишить ее душевного равновесия. Она только на время получит назад своего друга и союзника, но после его отъезда останется в еще большей тревоге и досаде. Она станет ждать его писем, чтобы разделить его жизнь, а он — ох, он напрочь забудет о ней, не пиши она ему постоянно, напоминая о своем существовании.

Оливия сжала кулаки и пошла за ним.

Лайл вошел в комнату, закрыл за собой дверь и прислонился к ней, закрыв глаза.

Боги! О боги! Полуобнаженная Оливия…

Стоящая в коридоре гостиницы на всеобщем обозрении. Супруг Элспет наверняка вдоволь насмотрелся на напряженные соски Оливии под этим жалким подобием ночной сорочки.

Плоть Лайла тоже восстала, как будто не растратила уже достаточно энергии на то же самое.

— Иди вниз и принеси мне стакан бренди, — приказал он Николсу. — Нет, лучше бутылку. Три бутылки.

— Я мог бы приготовить вам поссет, сэр, — предложил Николс. — Очень успокаивает после такого напряжения.

— Я не хочу успокаиваться, — проговорил Лайл. — Я хочу забыться. Эти проклятые женщины!..

— Да, сэр.

Камердинер вышел.

Дверь едва закрылась за ним, как послышался стук.

— Уходи прочь, — ответил Лайл. — Кто бы ты ни был.

— Я не уйду. Как ты смеешь поворачиваться ко мне спиной? Как смеешь меня отчитывать, и мне приказывать, и…

Лайл рывком распахнул дверь.

Там стояла Оливия, все в том же раздетом виде, с поднятой рукой, готовой постучать снова.

— Иди к себе в комнату, — сказал Лайл. — Что, черт побери, не так?

— Ты, — ответила она. — Тебя не бывает годами. Ты ненадолго приезжаешь и потом уезжаешь. — Оливия размахивала руками, и от этого муслин туго обтянул грудь. — У тебя нет права приказывать мне или вмешиваться. Ты мне не брат, чтобы так указывать. Ты никак не связан со мной. У тебя нет никаких прав на меня.

Последовала еще более драматичная жестикуляция. Локоны в беспорядке приплясывали по плечам. Одна из лент на лифе начала развязываться.

— Если я пожелаю впустить десяток женщин в свою комнату, ты не имеешь права меня останавливать, — продолжала ругаться Оливия. — Если я захочу впустить десятерых мужчин к себе в комнату, ты меня не остановишь. Я не твоя собственность, и ты не будешь мне приказывать. Я отказываюсь подвергаться осуждению за то, что поступаю так, как считаю правильным. Отказываюсь…

Оливия, взвизгнув, запнулась, когда Лайл ухватил ее за руку, молотившую воздух, втащил в комнату и захлопнул дверь.

Она оттолкнула его.

Лайл отпустил ее и отступил назад.

— Все это очень раздражает, — проговорил он.

— Здесь я согласна с тобой, — ответила Оливия. — Я совершенно забыла, как ты можешь действовать на нервы.

— А я совершенно позабыл, что ты теряешь всякое чувство меры, когда на тебя находит… одно из твоих настроений.

— Это не настроение, тупица!

— Мне безразлично, как ты называешь это состояние, — сказал Лайл. — Ты не должна разгуливать, едва одетая, и устраивать публичные сцены. Не будь тот бедняга столь одурманен своей темпераментной супругой, когда ты открыла дверь, или будь на его месте кто-то другой либо вообще двое, последствия могли быть… Нет, я отказываюсь даже думать об этом. Черт возьми, почему ты никогда не думаешь, прежде чем что-то предпринять? Разве ты никогда не останавливаешься, хоть на секунду, чтобы поразмыслить о том, что может произойти?

— Я знаю, как позаботиться о себе, — вздернула подбородок Оливия. — Тебе, как никому другому, следовало бы это знать.

— Вот как? Тогда защищайся, Оливия. — С этими словами Лайл обхватил ее рукой и притянул к себе.

— О нет, ты…

Он взял ее за подбородок и поцеловал.

Оливия знала, как защититься. Она потянулась, чтобы достать до его запястий и впиться в них ногтями, и была готова ударить его коленом в пах.

Но что-то пошло не так.

Оливия не могла повернуть лица, поскольку Лайл удерживал ее подбородок осторожно, но твердо. И это не оставляло ей никакой возможности избежать потрясающего ощущения его губ, прижавшихся к ее рту. Они были непреклонны, требовательны и настойчивы. Лайл был упрям до мозга костей, и, что бы он ни делал, он уделял этому все свое внимание, не давая Оливии ни малейшего шанса отвернуться или проигнорировать его. Она не могла не наслаждаться вкусом его губ.

Потом порочно дразнящий аромат мужчины проник ей в нос, ударил в голову и наполнил ее мечтами, желанием и жаром. Земля ушла у нее из-под ног, словно она плыла на воздушном шаре.

Оливия подняла руки к плечам Лайла, потом они обвились вокруг его шеи, и она ухватилась за Лайла так, словно ей предстоит падать сотни миль до холодной поверхности земли, если она не будет держаться.

Она должна была лягнуть его в голень. Но вместо этого ее босая ступня скользнула вверх по его ноге. Свободная рука Лайла спустилась по ее спине вниз, сжала ягодицы, и он еще крепче прижал Оливию к своим бедрам. Их разделяли лишь тонкие слои муслина и шелка, которые ничего не скрывали и не защищали. Его возбужденная плоть, горячая и тяжелая, уперлась ей в живот.

Оливия не была совершенно уж невинной. Прежде ей доводилось ощущать мужское возбуждение, но при этом по ее телу не разливался жар, словно пламя по пороховой дорожке. Она чувствовала собственное волнение и раньше, но не испытывала таких жестоких мук страсти, как на сей раз. Она не испытывала такого буйного нетерпения утолить эту страсть.

Перегрин прислонился спиной к двери, увлекая ее за собой, и все, что она знала, провалилось куда-то. Вся ее осведомленность и хитрость исчезли без следа. Она томилась от жаркой волны желания, но это было не приятное романтическое влечение, а безумие. Прижавшись к Лайлу, Оливия начала двигаться, открыв рот, чтобы туда мог проникнуть его язык. Это был жаркий и греховный поцелуй, сплетение языков, вторжение и отступление, как совокупление, к которому взывал каждый ее инстинкт.

Оливия услышала звук, но он ничего не значил. Неясный звук, который мог быть чем угодно.

Какой-то стук, где-то… Она не знала где. Это могло быть ее сердце, которое сильно билось от физического ощущения каждого дюйма мускулистого мужского тела, прижимавшегося к ней. Это могла быть барабанная дробь желания, которое казалось неиссякаемым.

Это был стук, но сердце Оливии стучало в грудной клетке, от жара и желания… и от страха, потому что происходящее вышло из-под ее контроля.

Еще стук. И голос.

— Сэр!..

Мужской голос. Знакомый. По ту сторону двери.

Инстинкты выживания Делюси, отточенные поколениями, выдернули Оливию из той безумной вселенной, куда завели ее чувства. Она вернулась в свой, неожиданно равнодушный, холодный мир.

Она почувствовала, как Лайл напрягся и начал отодвигаться.

Она освободилась из его объятий.

Оливия осмелилась бросить взгляд на его лицо. Оно было абсолютно спокойным. Никакой опасности, что земля уходит у него из-под ног.

Он хладнокровно одернул ее ночную рубашку.

Чтобы не отставать, она разгладила его халат.

Более того, Оливия даже дружески похлопала Лайла по груди.

— Ну, пусть это послужит тебе хорошим уроком, — сказала она, распахнула дверь, царственно кивнула Николсу и на дрожащих ногах и с кружащейся головой выплыла в коридор, надеясь, что не врежется в стену и не оскандалится.

Половина седьмого утра

Воскресенье, 9 октября

Во сне он видел Оливию. На ней было лишь очень тонкое белье. Она стояла внизу каменной лестницы и манила его к себе. За ней стояла непроглядная тьма.

— Иди и взгляни на мое тайное сокровище, — говорила она.

Лайл начал спускаться по ступеням. Оливия улыбнулась ему и проскользнула в дверь, которая с грохотом захлопнулась за ее спиной.

— Оливия!

Он заколотил в дверь. И услышал ответный грохот. Но нет, это не грохот. Ему знаком этот звук. Скалы, возвращающиеся на место. Ловушка. Он оглянулся. Темнота. Лишь грохот огромных камней, катящихся ко входу.

Удар. Удар. По дереву.

Что это за шум?

Это не камни. Дверь.

Кто-то стучит в дверь.

Лайл полностью проснулся, как он научился делать много лет назад в Египте, где умение мгновенно стряхнуть с себя сон могло означать границу между жизнью и смертью.

Он сел. Неяркий свет, льющийся из окна, подсказал ему, что солнце уже взошло.

Где, черт возьми, Николс? В такое время он скорее всего готов встать из постели горничной, либо он нашел дорогу в спальню одной из дам…

Проклиная своего камердинера, Лайл выбрался из кровати, натянул халат, вставил ноги в шлепанцы, протопал к двери и распахнул ее.

Оливия замерла с поднятой рукой.

Лайл потряс головой. Ему все еще снится сон.

Но нет. Коридор за ее спиной был реальным.

Оливия была полностью одета. Его затуманенный сном рассудок соображал медленно: чрезмерно украшенная шляпка… высокий воротник дорожного платья с модными рукавами-фонариками… изящные полусапожки. На ней был дорожный наряд, но в этом не было никакого смысла.

— Что? — спросил он. — Что такое?

— Мы готовы выезжать, — ответила Оливия. — Повозки со слугами уже поехали вперед. Дамы ждут в карете.

Лайл понятия не имел, о чем она говорит. В уме он перебирал образы минувшей ночи: она, почти голая… он, утративший рассудок. Большая ошибка. Ужасная, огромная, почти роковая ошибка.

Так она и стояла, в одной рубашке, которая была почти расстегнута, с рассыпавшимися по плечам волосами, и размахивала руками, а вместе с ними колыхались другие части ее тела.

Перегрин видел каирских танцовщиц. Даже находясь на публике и будучи полностью одетыми, они двигались так, что наводили на непристойные мысли. На частных приемах они заходили еще дальше, временами оголяя свою грудь и живот или танцуя в одном лишь поясе или повязке с бахромой. Несмотря на то что движения их удивительно гибких тел были полны соблазна, Лайл удерживал голову на плечах.

Оливия стояла перед ним, сердясь и не пытаясь его соблазнять. Строго говоря, одежда закрывала ее тело с головы до ног… а он терял при виде ее рассудок.

Если бы Николс не подошел к двери…

— Который час? — спросил Лайл. И какой день? Он все еще видит сон?

— Половина седьмого, — ответила Оливия.

— Утра?

Она улыбнулась ослепительно и опасно.

— Если мы отправимся сейчас, то к закату приедем в Йорк.

— Отправимся? — спросил Лайл. — Сейчас?

— Мы легко обгоним почтовый дилижанс до Йорка, — сказала Оливия.

— Я спал всего три часа, — возразил он. — Что с тобой такое?

— Я бы хотела как можно скорее приехать в Горвуд, — ответила Оливия. — Чем быстрее мы доедем, тем скорее сможем завершить нашу миссию и тем скорее ты сможешь вернуться в Египет. — Она оглядела его сверху донизу. — Ты, кажется, не готов?

— Разумеется, я не готов!

— Ну что ж, — последовала еще одна ослепительная улыбка, — тогда ты приедешь в Йорк, когда сумеешь.

Она повернулась и ушла.

Лайл стоял в дверях, недоверчиво глядя, как она неторопливо уходит по коридору, покачивая бедрами. Он попятился в комнату и закрыл дверь. Спустя мгновение дверь открылась.

— Я знаю, что это, — пробормотал Лайл. — Это месть.

— Сэр! — С подносом в руках появился Николс. — Я заметил, что леди готовились к отъезду, и подумал, что вы пожелаете выпить кофе.

 

Глава 8

Йорк, в тот же вечер

Еще мальчишкой Лайл однажды видел, как на закате отправлялся в путь от «Таверны Йорка» на Сент-Хелен-сквер почтовый дилижанс.

Он сомневался, что Оливия видела это сегодня. Возможно, она со своей свитой доехала только до «Георга» на Кони-стрит. Это была большая старинная гостиница, чей причудливый островерхий фасад с необычными фигурами датировался шестнадцатым веком.

Когда Лайл прибыл на место, наступила ночь и почтовая карета давно уехала. За этот день он преодолел больше сотни миль. Он неутомимо мчался вперед, стараясь не думать о прошлой ночи, и по той же причине делал лишь короткие остановки в пути. Сейчас усталость и голод должны были отвлечь его от этих мыслей, только совесть не давала ему покоя.

Лайл устало поднялся по лестнице и прошел по коридору. Где-то вдалеке он услышал чьи-то торопливые шаги.

Оливия появилась из-за угла так быстро и стремительно, что врезалась в него. Слегка пошатнувшись от столкновения, он успел обхватить Оливию руками, чтобы удержать от падения.

— Я знал, что ты станешь по мне скучать, — проговорил Лайл.

Не самые разумные слова, и в свете того, что случилось прошлой ночью, не отпустить ее немедленно — также не самый благоразумный поступок. Но Лайл был прежде всего мужчиной, а уж потом — разумным человеком, и поэтому он поступил так, как поступил бы любой мужчина, когда в его объятиях оказалось бы это кружевное облако женственности.

Оливия была облачена в шелковое платье с огромными дутыми рукавами, украшенное сверху донизу белыми кружевами. При этом она была одета везде, кроме тех мест, которые действительно следовало бы закрыть: плечи молочной белизны и щедро выступающую из-под лифа грудь. Она была теплой и податливой, и на какой-то головокружительный миг Лайл забыл о том, что должен отпустить ее.

Оливия подняла на него томный взгляд синих глаз.

— Я ужасно по тебе скучала, — проговорила она прерывающимся голосом. — Часы тянулись, как целая вечность. Как я вынесла разлуку, не могу сказать, но это истощило последние запасы моих сил.

Оливия обмякла в его объятиях. Лайл сильно устал, и близость пышной женственной плоти превратила его в идиота, заставив ровно на три секунды поверить в то, что она в обмороке.

Потом он все-таки пришел в себя, вспомнив, что это Оливия.

— Я на лошади с самого раннего утра, — сказал он. — У меня затекли руки, как, впрочем, и все остальное, и я могу уронить тебя. Это весьма вероятно.

Оливия выпрямилась и несильно оттолкнула его. Лайл отпустил ее, сделав два шага назад.

— Дело во мне, — спросил он, — или в том, что на тебе слишком мало одежды?

— Это платье для ужина, — ответила Оливия.

— Но ты не на ужине, — возразил он. — Ты как безумная бегаешь по гостинице.

— Потому что они сбежали, — пояснила она. — Дамы. Стоило мне отвернуться, как они сбежали.

— Учитывая изматывающую поездку, которую они пережили сегодня днем, в этом нет ничего удивительного. Оливия, в самом деле, тебе ведь известно, что антиквариат нуждается в бережном обращении.

— Они не антиквариат! — возразила она. — Это две проказливые женщины, совсем еще не дряхлые, и они отправились блуждать в ночи. — Оливия взмахнула руками в своей обычной манере, и ее нежная пышная грудь всколыхнулась самым соблазнительным образом.

Лайл попытался отвести взгляд, но он устал, и это оказалось непосильной для него задачей.

— Они вбили себе в головы, что необходимо посетить кафедральный собор, — говорила Оливия, — поскольку они не были там со времен пожара. И пожелали осмотреть усыпальницу.

Лайл отвлек свой разум от созерцания ее плоти. Он помнил, что некий безумец два года назад устроил пожар в Йоркском соборе. Среди обломков обнаружили большую усыпальницу под клиром.

— Им захотелось поползать в недрах сгоревшего собора? — уточнил Лайл. — Ночью? Это даже по твоим меркам — безумие!

— Не поползать, — возразила Оливия. — Это не так, как у тебя с твоими гробницами. Они хотят, чтобы у них кровь в жилах стыла. Пепелище ночью представляет собой неотразимое зрелище. И, что удобно, всего в нескольких минутах ходьбы отсюда. Они давным-давно должны были вернуться.

— Я их разыщу, — сказал Лайл.

Будь они прокляты! Он умирал с голоду. От недосыпания он почти бредил наяву. И вот теперь ему предстоит бродить по улицам Йорка, разыскивая двух безумных старух.

— Я сама их найду, — заявила Оливия. — Это моя проблема и моя вина, что позволила им обмануть себя. «Хорошая ванна и сон — это все, чего я хочу». — Она мимикой изобразила леди Купер. — Противные обманщицы. Они знали, что именно этим я и займусь. Мне надо было сообразить. Они вздремнули перед завтраком. А потом вечером. Они прекрасно отдохнули и до краев полны энергии. Мне следовало заподозрить, что они что-то затевают. Я виню только себя. Возьму несколько лакеев и найду их.

— Без меня ты не пойдешь в сгоревшую церковь посреди ночи! — отрезал Лайл. — Я привык лазить по гробницам и храмам в темноте. А ты — нет.

— Тебе нужна ванна, — заспорила Оливия. — От тебя несет конским потом.

— Я хочу принимать ванну спокойно, — ответил он. — Я хочу спокойно есть свой ужин. Ничего не имею против ночного сна. Пока эта парочка рыщет на свободе, ничего из вышеперечисленного мне сделать не удастся.

— Я сама в состоянии…

— Знаю, знаю, — перебил ее Лайл. — Мы пойдем вместе, но тебе придется переодеться в более практичную одежду.

— Нет времени!

— Если они погибли, то останутся мертвыми и к тому времени, когда мы туда доберемся, — сказал он. — Если они всего лишь в беде…

— Всего лишь?

— Или неприятностями только запахло, что наиболее вероятно, то осмелюсь предположить, что наши леди выживут еще четверть часа. Они не более хрупкие, чем дикий вепрь.

— Лайл!

— Ты не сможешь карабкаться среди обуглившихся руин, разыскивая их, в таком платье, — сказал он. — Позволь Бейли переодеть тебя во что-то менее… менее… — Он жестом указал на ее оголенную грудь. — Менее воздушное. Но поторопись. Я даю тебе четверть часа, не больше. Если ты не будешь готова, я ухожу без тебя.

Пятнадцать минут спустя

— В брюках? — сурово сказал Лайл.

Оливия выскочила из дверей как раз вовремя. Он стоял уже на мостовой, готовый уйти без нее. Все в точности так, как и подозревала Оливия.

— Ты велел мне надеть что-то более практичное, — ответила она, все еще не в силах отдышаться после поспешных сборов. — Мне ни за что не удалось бы пролезть в платье в узкие места.

— Ты не полезешь ни в какие узкие места.

— В наши дни для женщин повсюду узкие места, — сказала она. — Однако в моде нынче модели более широкие. Мои рукава размером с маслобойку. Уверена, что прабабушке было намного легче разгуливать в кринолине.

— Если бы ты осталась на месте и позволила заняться поисками мне, тебе не пришлось бы втискиваться в одежду, которая не предназначена для женских форм.

— Ясно, — заключила Оливия. — Ты считаешь, что мой зад чересчур велик.

— Я такого не говорил! — возмутился Лайл. — Ты сложена иначе, чем мужчина. Никто не примет тебя за мужчину. Боже, у меня нет времени на подобную чепуху!

Он отвернулся и зашагал по улице.

Оливия пошла следом.

Лайл был в ужасном настроении, и Оливия понимала, что отчасти виновата в этом она. Она разбудила его ни свет ни заря после долгого и утомительного дня… после невероятно волнующего эпизода… о котором ей и думать не хотелось. Оливия сердилась на него и была расстроена по непонятной даже для себя причине.

То, что она сделала сегодня утром, было равносильно пощечине и побегу. Хорошо обдуманный недобрый поступок. И она оказалась в проигрыше, что случалось с ней крайне редко, а она не любила проигрывать.

— Идея не в том, чтобы сойти за мужчину, — начала она. — Я оделась ради удобства и комфорта. Ты велел надеть что-то практичное, а женские наряды непрактичны. И с каждым годом становятся все более непрактичными. Кроме того, разумный человек сообразил бы, что женщине невозможно сменить одно платье на другое за четверть часа. Тебе повезло, что я не спустилась в одной нижней сорочке.

— Как будто я тебя в сорочке не видел, — заметил Лайл.

— Если ты намекаешь на прошлую ночь, то это была моя ночная рубашка, — фыркнула Оливия. — И давай не будем говорить о прошлой ночи. Я не готова.

— А мне показалось, что это была сорочка.

— Значит, ты видел не так много сорочек, если не понимаешь разницы.

— Я мужчина, — заявил Лайл. — Мы не придаем значения мелким деталям женских туалетов. Мы замечаем лишь, много или мало на женщине одежды. По моим наблюдениям, на тебе было очень мало одежды.

— В сравнении с кем? — не унималась Оливия. — С египтянками? Они, кажется, склонны к крайностям. Они либо полностью закутаны до самых глаз, либо пляшут в одних колокольчиках. Дело в том…

— Сюда, — перебил ее Лайл, поворачивая на Сент-Хелен-сквер.

Площадь была шире, чем Кони-стрит, и не такая мрачная.

Проходя «Таверну Йорка», Оливия посмотрела наверх. На фоне неба, освещенного расплывчатыми пятнами звезд, вырисовывались темные силуэты зданий.

В следующее мгновение они уже пересекли площадь, свернули ненадолго на Блэйк-стрит, затем — на Стоунгейт и на узкую Йорк-лейн.

— Все дело в том, — сказала Оливия, — что женщинам следует разрешить носить брюки в подобных случаях.

— Все дело в том, — возразил Лайл, — что женщины не должны попадать в ситуации, которые требуют ношения брюк.

— Не будь ханжой. Тетя Дафна носит брюки.

— В Египте, — подчеркнул он. — Где женщины действительно носят одеяния наподобие шаровар. Но эта одежда не облегает фигуру, и поверх этих шаровар они носят многослойную одежду. Если бы ты надела такие брюки в Каире, тебя бы арестовали за непристойное поведение и высекли кнутом.

— Должна признать, что брюки немного тесноваты, — сказала Оливия. — Не знаю, как мужчины терпят это. Они натирают в чувствительных местах.

— Не говори о своих чувствительных местах, — предостерег Лайл.

— Я должна о чем-нибудь говорить, — сказала Оливия. — Один из нас должен постараться развеять тяжелое уныние от твоего общества.

— Да, ну что ж… — Лайл остановился. — О, черт, Оливия… Что касается прошлой ночи… когда ты пришла к моей двери…

Оливия тоже остановилась, сердце бешено колотилось в груди.

— Это была ошибка, — произнес Лайл. — Очень серьезная ошибка, во всех отношениях. Прости.

Он прав, сказала себе Оливия. Это ужасная ошибка со всех точек зрения.

— Да, — произнесла она вслух. — Так и есть. Но это не только твоя вина. Я тоже прошу прощения.

У Лайла был такой вид, словно у него камень с души свалился.

Оливия сказала себе, что ей тоже стало легче.

— Ладно, — кивнул Лайл, — значит, выяснили.

— Да.

— Просто чтобы внести ясность: ты все также невыносима, и я не прошу прощения за то, что отругал тебя, — заметил Лайл.

— Я понимаю и тоже не извиняюсь за сказанные слова.

— Что ж, очень хорошо.

Они пошли дальше.

Лайл никогда прежде не испытывал неловкости в ее обществе. Вот что значит пересечь черту, которую не следовало переступать. Он принес извинения Оливии, но не мог извиниться перед Рэтборном и не мог избавиться от ощущения, что предал его. Не мог избавиться от чувства, что совершил нечто непоправимое. Он открыл ящик Пандоры, и теперь…

— Пятнадцать минут, — прервал его размышления голос Оливии. — Только мужчина сочтет это разумным количеством времени.

— Ты прекрасно понимаешь, что я рассчитывал на то, что ты не успеешь, — ответил Лайл.

— А ты прекрасно знал, что я в лепешку разобьюсь, но сделаю это, — проговорила она. — Поначалу мы немного запаниковали. Бейли не могла отыскать мои брюки, и я подумала, что придется взять штаны Николса.

Лайл посмотрел на нее. Она ничуть не походила на мальчишку. Или походила? И не его ли походку она сейчас изображает?

— На тебя и в самом деле смешно смотреть, — проговорил он.

— О, я понимала, как трудно тебе будет удерживаться от смеха, — сказала Оливия, — но это первое, что пришло мне на ум, когда мы не смогли найти мои вещи. Потом, когда Бейли освобождала меня от платья и нижних юбок и втискивала меня в брюки, я представляла себе, что могло бы случиться.

Лайл представил себе, как горничная раздевает Оливию и помогает натянуть узкие брюки.

Ящик Пандоры.

Однако такие мысли вовсе не опасны. Он мужчина. У мужчин всегда бывают непристойные мысли. Это совершенно естественно и нормально.

— Он поднял бы шум, — продолжала Оливия, — и мне бы пришлось его отвлечь, пока Бейли оглушит его ударом. Потом мы забрали бы его брюки. А после моего ухода Бейли перевязала бы его рану и объяснила бы ему, почему без этого нельзя было обойтись.

— Почему бы тебе не сидеть спокойно в Лондоне и не писать пьесы для театра? — спросил Лайл.

— Лайл, подумай головой, — произнесла она. — Если бы во мне присутствовала хоть капля таланта сидеть спокойно за столом и писать, я бы тихонько уцепилась за первого же джентльмена, с которым обручилась, вышла бы замуж, завела бы детей и исчезла в том безымянном полусуществовании, в котором пропадают остальные женщины. — Оливия снова начала жестикулировать. — Почему женщины должны сидеть тихо? Почему должны становиться маленькими спутниками, каждый из которых прикован к собственной орбите и вращается вокруг планеты под названием Мужчина? Почему мы не можем сами быть планетами? Почему мы должны быть спутниками?

— Выражаясь астрономическим языком, — заговорил Лайл, — все эти другие планеты, в свою очередь, вращаются вокруг Солнца.

— Ты всегда воспринимаешь все буквально? — возмутилась Оливия.

— Да, я абсолютно лишен воображения, а ты обладаешь потрясающей фантазией. К примеру, я вижу собор, который высится впереди, за теми зданиями. А что видишь ты?

Оливия посмотрела в конец Стоунгейта, где на фоне ночного неба высилась черная башня.

— Я вижу призрачные развалины, смутно виднеющиеся в узком проулке, огромный черный остов на фоне усыпанного звездами ночного неба.

— Я не уверен, что это развалины, — отозвался Перегрин, — но мы скоро увидим.

Буквально через несколько шагов они оказались в конце Стоунгейта, вошли в переулок и вступили на темную территорию призрачных развалин или, это уж как кому покажется, слегка обгоревшего Кафедрального собора Йорка.

Лайл полагал, что слабый мерцающий свет за витражным окном добавит «призрачности» для Оливии. Для него же это был просто признак жизни.

— Похоже на чей-то дом, — проговорил он. — Все равно я бы не стал медлить, чтобы войти. — Из кармана своего плаща Лайл извлек трутницу и огарок свечи.

— У меня есть спички, — подсказала Оливия.

— Грязные, мерзко пахнущие палки, — покачал головой Лайл, высек искру и зажег короткий огарок.

— Они отвратительны, — согласилась Оливия, — но никогда не знаешь, когда они пригодятся.

— Они годны для тех, кто привык, что слуги разводят для них огонь, — сказал Лайл. — Любой сведущий человек с помощью трутницы может высечь искру с той же легкостью и скоростью, но гораздо безопаснее.

— Большинство людей не станут высекать искру с десятитысячной попытки только для того, чтобы доказать, что они на это способны, — заметила Оливия.

— Я не пытался… Господи, ну почему я позволяю тебе дразнить меня? Ты можешь просто держаться рядом? Мы не знаем, сколько там мусора.

— Из-за того, что я втиснула свой гигантский зад в мужские штаны, не следует думать, что мой мозг сжался до размеров мужского, — заявила она. — Я прекрасно сознаю, что свеча есть только у тебя, и вовсе не стремлюсь споткнуться об обломки собора. Здесь жутко темно и тихо, правда? Лондон ночью такой же шумный, как и в дневное время. И гораздо лучше освещен. Но здесь все сосуществует в гармонии: средневековая церковь, средневековая тьма и гробовая тишина.

Как оказалось, вход был расчищен. Но пройти вглубь они не успели. Они только пересекали южный трансепт, как к ним навстречу поспешил мужчина с фонарем.

— Простите, господа, — сказал он. — Посетителям после наступления темноты вход воспрещен. Знаю, некоторым по душе задумчивая атмосфера или хочется испугаться без памяти…

— Мы не для посещения, — заговорил Лайл. — Мы просто пришли…

— Приходите днем. Здесь, конечно, много рабочих, я признаю, но им нужно все вычистить, прежде чем мы возьмемся за дело. И еще этот вопрос с усыпальницей, все нас изводят просьбами взглянуть на нее.

— Это не…

— Не могу сказать, сколько ученых здесь было, подсчитывающих и спорящих. Последнее, что я слышал, — устранение ущерба будет стоить сто тысяч фунтов, но это не включает гробницу. Поскольку они не решили, что с ней делать. По меньшей мере половина ученых говорит, что ее следует раскапывать, а вторая половина выступает за то, чтобы оставить все как есть.

— Это не…

— Возвращайтесь завтра, господа, и кто-нибудь вам с радостью покажет все, ответит на ваши вопросы, расскажет, почему они спорят о том, где норманнский стиль, где — перпендикулярный. — Мужчина стал подталкивать их в сторону двери.

— Мы ищем двух леди, — громко сказал Лайл, предположив, что сторож не только болтлив, но и слегка глуховат.

— Леди? — Мужчина перестал махать фонарем в сторону двери.

— Моих тетушек, — проговорила Оливия голосом, ужасно напоминающим голос мальчишки-подростка. Подражание легко удавалось ей.

Лайл бросил взгляд в ее сторону. Ей всегда надо было приврать.

— Одна вот такого роста, — Лайл держал руку на уровне уха Оливии, — а вторая — немного ниже. Они хотели осмотреть церковь, и особенно усыпальницу.

— О да, в самом деле, — сказал сторож. — Я предложил им прийти завтра. Это вовсе не безопасно, я предупредил их, но они слушать не хотели. Прежде чем я понял, что происходит, я уже указывал им дорогу и отвечал на вопросы. Но, сэр, меня не нанимали для экскурсий по ночам, и больше никаких исключений я не сделаю.

— Разумеется, нет, — согласился Лайл. — Но возможно, вы сумеете нам подсказать, когда они ушли?

— Не более десяти минут назад, я уверен. Может быть, четверть часа, в точности не припомню. Но они очень спешили, сказали, что утратили всякое представление о времени.

— Они, случайно, не сказали, куда направляются? — спросил Лайл.

— В «Георг» на Кони-стрит, как они сказали. Они еще спрашивали меня, как скорее туда добраться. Говорили, что опаздывают на ужин.

— Если они ушли десять минут назад, мы должны были встретить их, — сказал Лайл.

— Они могли пойти другой дорогой, — ответил сторож. — Вы пришли со стороны Стоунгейта?

— Да. А они…

— Я объяснил им, что это название происходит от камня, привезенного для строительства собора, — поделился сторож. — Его везли баржами по воде и выгружали на Стоунгейте, ниже Гилдхолла.

— Вы думаете…

— Им было интересно узнать, что писатель Лоренс Стерн в свои холостяцкие дни жил на Стоунгейте.

— Думаете, они пошли другой дорогой? — торопливо спросил Лайл.

— Возможно, они по ошибке свернули на Литл-Стоунгейт, — сказал сторож. — Надеюсь, леди не заблудились. Я проследил, чтобы они благополучно вышли из церкви. Даю вам слово. Выход вообще-то плохо освещен, а со всеми этими обломками вокруг очень легко…

Его слова прервал вскрик.

Лайл повернулся в сторону звука. И ничего не увидел. Потом он понял, что там, где должна была стоять Оливия, пусто.

— Оливия! — крикнул он.

— Ой, ой! — послышался ее голос. — Черт побери! — добавила она, вспомнив, что выдавала себя за мальчишку. — Я здесь! — Голос ее дрожал. От боли на глаза навернулись слезы, и ей хотелось заплакать, но больше всего — от раздражения. Она не видела возможности достойно выйти из этой ситуации.

— Где?

Свет свечи и фонаря блуждал по грудам обломков.

— Здесь, — повторила она.

Наконец свет пролился на нее, лежащую в унизительной позе задом кверху на куче хлама, камней и всякой прочей ерунды, о которую она споткнулась. Когда мужчины подошли ближе, Оливия увидела, что это был совсем небольшой холмик. Но, как и маленькая ямка, которая погубила Меркуцио, для нее этого оказалось достаточно. Она сильно ударилась коленом и упала на локоть, боль от которого резко отдавалась вверх по руке. Но эту боль нельзя было сравнить с тем, что она ощутила при попытке подняться.

Лайл передал свечу сторожу и присел на корточки рядом с ней.

— Вот поэтому я запрещаю им ходить ночью, — заговорил сторож. — Можно споткнуться и раскроить себе череп. Даже в дневное время нужно следить, куда идешь.

— Отойдите немного назад, — сказал Лайл. — И держите фонарь повыше.

Сторож отступил и сделал так, как ему было сказано.

Подавив стон, Оливия ухитрилась немного повернуться. Ей было безразлично, что видит Лайл, но она не хотела, чтобы на ее зад пялился сторож.

— Где твоя шляпа? — спросил Лайл тихим голосом.

— Не знаю.

— Крови, кажется, нет, — подытожил он, коснувшись пальцами ее туго заколотых волос.

— Я упала на руку.

— Если бы не это, ты разбила бы себе голову.

— С моей головой все в порядке.

— Это спорный вопрос.

— Моя нога… Я не могу подняться.

— Я готов тебя задушить, — сказал Лайл. — Говорил же тебе…

— Держаться рядом. Знаю. Но я совсем немного сдвинулась в сторону, хотела только быстро осмотреться, пока он нас не выставил. А потом…

— Ты оступилась.

— Я не сильно ударилась, но не могу встать на правую ногу. Кажется, я вывихнула лодыжку. Помоги мне встать, пожалуйста, а?

— Что-нибудь сломано, будь оно неладно?

— Не думаю. Только нога. Она не слушается и ужасно болит, если я пытаюсь встать на нее.

Лайл пробормотал что-то по-арабски. Оливия предположила, что крепких английских словечек для выражения собственных чувств ему оказалось недостаточно. Тут его рука обхватила правую ногу Оливии, и она едва не взвилась в воздух. Лайл осматривал ногу, дюйм за дюймом, осторожно поворачивая в разные стороны. Оливия из последних сил сдерживала стон, и у нее не было полной уверенности, вызвано ли это болью или ощущением его руки.

От ступни Лайл быстро, но осторожно перешел к колену.

— Непохоже, что ты что-то сломала.

— Это я и…

Она не договорила, поскольку он посадил ее. И едва Оливия успела перевести дыхание, как Лайл подхватил ее под руки и поставил на ноги. Когда ее правая нога коснулась земли, Оливия поморщилась.

— Не становись на нее, — сказал он. — Тебе придется опираться на меня. К счастью, мы ушли недалеко.

Говоря это, он просунул руку под ее плащ и обнял за спину. Его рука, так уверенно обнимавшая Оливию, была теплой и крепкой. Она чувствовала ее у себя под грудью. Грудь, напрягаясь, тоже реагировала на эту близость, а ощущение жаркой волны, сокрушающей все моральные принципы, каскадом устремилось вниз.

Удерживая Оливию, Лайл выудил из кармана несколько монет и отдал их сторожу.

— Простите за беспокойство, — проговорил он.

— Надеюсь, юный джентльмен скоро поправится, — сказал мужчина…

— Благодарю, — мальчишеским голосом произнесла Оливия.

Лайл промолчал. Он ловко провел ее через дверь и стал медленно спускаться по лестнице во двор.

Лайл боялся заговорить и голосом выдать свое волнение.

Он до смерти испугался. Она могла бы сломать шею или разбить голову.

Даже зная, что она более или менее цела, он все равно волновался, думая о сломанных костях, осколочных переломах, сотрясении мозга, — обо всех тех травмах, которыми могло закончиться ее падение.

Кажется, она всего лишь подвернула щиколотку. Но беда в том, что он не сразу пришел к этому выводу и сильно переволновался.

Он ощупывал ее голову, ступню и голень. Он осматривал ее слишком тщательно и потратил на это довольно много времени.

Это было неразумно. Он повел себя еще глупее, когда ставил Оливию на ноги: просунул руку ей под плащ, вместо того чтобы обхватить ее поверх одежды.

Тут потребовалось бы самообладание святого, чтобы идти рядом с ней так близко: пока они медленно передвигались по собору, спускались по лестнице, шли через церковный двор и далее, ее грудь касалась руки Лайла, а бедро оказалось прижатым к его бедру. Он удерживал ее так близко к себе, что мог вдыхать запах ее волос и кожи.

«Продолжай идти, — сказал себе Лайл. — Одна нога за другой. Это приемная дочь Рэтборна. Помни об этом».

— Лайл, — произнесла Оливия.

— Не надо.

— Я знаю, что ты злишься. Но так случилось, и кто знает, когда я снова вернусь домой. И я всего лишь немного…

— Всего лишь, — перебил ее Лайл. — Всего лишь это. Всего лишь то. Если бы ты сломала шею, что я должен был сказать твоей матери, твоему отчиму? «Оливия всего лишь умерла»?

Он не может и не будет думать об этом.

Да и не нужно. Оливия жива. Но он прикасался к ней, и каждое прикосновение напоминало его телу о долгом, беспощадном поцелуе прошлой ночи и о том, как ее голая нога скользила по его ноге. Ее аромат проникал ему в нос, грудь прижималась к его руке, и всеми инстинктами он желал удостовериться, самым примитивным способом и прямо у стен этой узкой улочки, что она жива и он жив.

— Да, но я же не сломала шею, — оправдывалась Оливия. — Это так на тебя не похоже — рассуждать о том, что могло бы произойти.

— Не похоже на меня? — переспросил Лайл. — Ты не знаешь, что на меня похоже, а что нет. Ты видишь меня только здесь, в состоянии постоянного напряжения, собирающим силы в ожидании очередного стихийного бедствия.

«И старающегося не совершить безумных и непростительных поступков, после которых обратной дороги нет», — мысленно добавил Лайл.

Он обладает здравым смыслом и принципами. У него есть совесть. Ему известна разница между честным и подлым поведением. Но он перешел черту, и его тщательно упорядоченный мир начал рушиться.

— В самом деле, Лайл, ты устраиваешь много шума из-за…

— Каждый раз, когда я возвращаюсь домой, происходит одно и то же! — взорвался Лайл. — Что тут удивительного, что я не желаю жить в Англии? В Египте я сражаюсь только со змеями, скорпионами, песчаными бурями, ворами и грабителями. Здесь же сплошные скандалы и неприятности, возникающие на пустом месте. Если мои родители не кричат, не рыдают и не устраивают сцен, тогда ты провоцируешь мятежи и пытаешься себя погубить.

— Я этому не верю. — Оливия попыталась вырваться.

— Не будь дурой, — сказал он. — Ты упадешь.

— Я могу идти, прижимаясь к стенам домов, — ответила Оливия. — Ты мне не нужен.

Лайл еще крепче прижал ее к себе.

— Ты ведешь себя как ребенок.

— Я?

— Да, ты! Вечно ты все драматизируешь. Всегда все на одних только эмоциях.

— Я родилась не с каменным скарабеем вместо сердца!

— Может, иногда стоит думать головой вместо сердца, — сказал Лайл. — Может, прежде, чем решить шататься ночью по развалинам, стоит подумать. Или вот тебе свежая мысль: ты могла бы мне сказать, куда собралась.

— Ты бы меня остановил.

— И правильно бы сделал.

— Только сам себя послушай, — сказала Оливия. — Ты же роешься в гробницах и погребальных шахтах.

Лайл втащил ее на Стоунгейт. Он продолжал твердой рукой поддерживать Оливию, боясь, что иначе не сдержится и встряхнет ее как следует.

— Я знаю, что делаю, — ответил он, изо всех сил стараясь говорить тихим и ровным голосом. — Я не из тех, кто вначале делает, а потом думает. Я не бросаюсь слепо туда, куда меня влечет мимолетное воображение.

— Все было не так! Ты все искажаешь!

— А ты не видишь себя со стороны! — отрезал Лайл. — Ты не видишь, что творишь. Точно так же ты поступаешь с мужчинами. Ты скучаешь и используешь их ради забавы, не думая, что кому-то причиняешь боль. Тебе стало скучно, и ты врываешься в мою жизнь, обманываешь мою семью и своих родных, срываешь прислугу с места…

— Я действительно сожалею о том, что сделала, — перебила его Оливия. — Я в жизни ни о чем так не жалела.

Лайлу следовало остановиться. Здравый смысл подсказывал, что ему вообще не следовало начинать этот разговор. Но понимание этого не смогло пробиться сквозь неистовый поток его беспорядочных мыслей.

— Я тоже сожалею, — заявил он. — Жалею, что приехал домой. Жалею, что подошел к тебе ближе чем на милю. Мне следовало оставаться там, где я был. Да, лучше бы я ослеп, расшифровывая иероглифы. Лучше бы я изжарился в пустыне, рискуя среди песчаных бурь, скорпионов, змей и грабителей. Я сделал бы что угодно и был бы где угодно, лишь бы находиться подальше от тебя и моих родителей.

— Лучше бы ты вообще не возвращался домой! — крикнула Оливия. — Как я хочу, чтобы ты уехал! Я бы с радостью оплатила твой отъезд и твое пребывание там. Мне все равно, что с тобой будет. Поезжай в Египет. Убирайся к дьяволу. Только уезжай!

— Хотел бы я убраться к дьяволу, — отвечал Лайл. — Это было бы настоящим раем после двух дней с тобой.

Оливия с силой толкнула его.

Лайл оказался не готов к этому. Он потерял равновесие, прислонившись к двери торговой лавки, и ослабил хватку. Это длилось секунду, но ей было достаточно.

— Ненавижу тебя, — проговорила Оливия, освободившись.

Она проковыляла несколько шагов через дорогу и медленно пошла, опираясь рукой о стены зданий.

Лайл постоял минуту, наблюдая за ней и чувствуя, как сильно бьется сердце в груди.

Он не стал пересекать улицу вслед за Оливией. Он не доверял себе.

Через секунду Лайл медленно двинулся по своей стороне улицы, а Оливия продолжала идти по своей. Медленно, не проронив ни слова, они вернулись в гостиницу. Теперь между ними лежала пропасть.

 

Глава 9

Это была долгая и мучительная поездка, более сотни миль из Йорка в Алнвик в графстве Нортумберленд. Лайл начал ее, все еще злясь на Оливию, и закончил, злясь уже на себя.

На слова, которые он сказал вчера.

Она его друг. Правда, друг опасный и сводящий с ума, но он и сам далек от совершенства.

Прежде всего его характер. Лайл знал, что он у него слишком взрывоопасный, но разве он когда-либо прежде набрасывался так жестоко на женщину?

На женщину, которая каждую неделю преданно и честно писала ему письма. На женщину, которая всегда понимала, что означает для него Египет.

Осел. Животное. И это было только лишь начало. К тому времени, когда Лайл добрался до гостиницы «Белый лебедь» в Алнвике, через пару часов после заката, он перебрал все известные ему эпитеты на полудюжине языков.

Понимая, что изнурительная поездка, отсутствие ванны и ужина сыграли свою роль во вчерашнем срыве, хотя это ничуть его не оправдывало, Лайл принял ванну, сменил одежду и поужинал, прежде чем подойти к комнате Оливии.

Он постучал, потом еще раз. Дверь открыла Бейли.

— Я должен поговорить с мисс Карсингтон, — сказал он.

— Меня нет, — отозвалась Оливия. — Я вышла. Пошла продавать свою порочную душу Люциферу.

Лайл жестом приказал Бейли удалиться. Она посмотрела на свою хозяйку, потом на него и сделала шаг в сторону.

— Бейли, в самом деле, — сказала Оливия, — поверить не могу, что ты позволяешь ему запугивать себя.

— Да, мисс, — ответила Бейли. — Простите, мисс. — С этими словами горничная ушла в соседнюю комнату, не закрыв до конца дверь.

Лайл подошел к двери и закрыл ее.

Потом он повернулся к Оливии. С самого начала окинув комнату беглым взглядом, он знал, что она сидит у камина. Теперь он понял, почему она не вскочила, чтобы броситься к двери и попытаться вытолкать его вон, или стукнуть кочергой, или ударить перочинным ножом в шею.

Закутавшись в халат, под которым, очевидно, находилось очередное кружевное белье, Оливия сидела с приподнятыми юбками, опустив ноги в большой таз с водой. Он вспомнил и устыдился. Бесполезно твердить себе, что она поранилась только лишь потому, что вела себя как дурочка. Ей было больно, а он наговорил ей ужасных слов.

Лайл пересек комнату и встал прямо перед ней, их разделял только таз с водой.

— Ты не должна меня ненавидеть, — сказал он.

Неточные слова. Он понял это еще до того, как она бросила на него разъяренный взгляд синих глаз. Оливия ничего не сказала и только перевела пылающий взгляд на свою ногу.

Казалось, что тишина пульсирует у него в голове и в сердце.

«Не злись на меня… не злись на меня… не злись на меня».

Лайл взглянул на ногу девушки, такую стройную, белую и хрупкую. Он знал, что должен сказать. Это слово засело где-то там, в его голове.

«Прости!..»

Одно-единственное слово. Но тяжесть в груди и какая-то не присущая ему заторможенность во всем теле помешали Лайлу произнести это слово, и Оливия первой нарушила молчание.

— Я тебя презираю, — сказала она тихим и дрожащим голосом. — Ты разбил мне сердце. Безжалостным образом.

— Разбил сердце? — уставился на нее Лайл.

— Да.

Он себя вел как скотина и говорил жестокие вещи, но… сердце?

— Да ладно, — опомнился Лайл. — Ты знаешь, что я ничего подобного не делал.

Еще одна убийственная вспышка синих глаз.

— Сравнить меня с твоими родителями, из всех людей — именно с ними! Когда ты знаешь, как часто я ссорилась с ними, защищая тебя, потому что тебя здесь не было, чтобы ты мог постоять за себя. И сказать, что ты сделал бы что угодно, лишь бы находиться п-подальше от м-меня…

Оливия отвела взгляд.

Все сказанное ею было правдой. Оливия его друг, но она была подобна самуму — внезапному сильному вихрю, который проносится над пустыней и поднимает песок, словно огромную приливную волну, заставляя все живое искать укрытия. Он срывает шатры и разбрасывает пожитки, швыряя людей и животных, словно игрушки. Это явление, прекрасное и драматичное, редко несет с собой смерть, но всегда оставляет после себя разрушения.

Оливия — самум человеческого рода, и Лайл не мог отрицать, что она была одной из причин его разъездов. Но теперь он скорее вырвет себе язык, чем снова скажет правду.

Он встал на колени, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Ты ведь на самом деле не плачешь?

Оливия отвернула голову к камину. Свет пламени танцевал в ее волосах, зажигая медные искры в непослушных локонах.

Если бы она в самом деле была его сестрой, он мог бы погладить ее волосы. Если бы она была его возлюбленной… но они не смогут стать возлюбленными. Никогда. Он не сможет обесчестить ее и не сможет взять в жены самум. Такова простая и неоспоримая истина.

— С какой стати мне тратить слезы на бессердечного негодяя вроде тебя? — проговорила Оливия. — Разве я могу позволить себе быть задетой за живое дьявольской несправедливостью твоих слов?

Дьявольская несправедливость…

Драма. Это хорошо. Тяжесть у Лайла в груди стала ослабевать. Если Оливия пытается прибегнуть к обвинительной тактике, то прощение уже не за горами, хотя это и потребует некоторого времени и заставит выслушать ужасные словесные оскорбления, которые он полностью заслужил.

— В самом деле, зачем? — спросил Лайл. — Я никогда при тебе не стеснялся в выражениях и вряд ли стану. Но буду, если ты этого хочешь. У меня было достаточно практики. Но должен тебе сказать, что это будет угнетать мое настроение даже больше, чем адский климат Шотландии, мои постоянно конфликтующие родители и их проклятый замок. Если нам предстоит находиться вместе бог знает сколько времени, в этой глуши, с двумя выжившими из ума старухами, и я не смогу откровенно говорить с тобой…

— И не пытайся! — отрезала Оливия. — Не нужно притворяться, что я твоя наперсница, после того как ты сделал все возможное, чтобы уверить меня, что я таковой не являюсь. Если твое представление об откровенном разговоре означает оскорбление меня таким жалким способом…

— Жалким?! — Блестяще. И справедливо.

— Я не собака, которой можно дать пинка, когда ты не в духе, — продолжала Оливия.

— Ты могла бы дать мне пинка в ответ, — сказал Лайл. — Обычно ты так и делаешь.

— Я бы с удовольствием, но, как видишь, я на время выведена из строя.

Лайл посмотрел на ее обнаженную ногу в воде. Он помнил ощущение этой босой ступни на своей ноге. Ящик Пандоры. Он мысленно захлопнул крышку.

— Очень болит?

— Нет, — ответила Оливия. — Я просто подвернула щиколотку. Но Бейли вообразила, что она опухает, и заставила меня опустить ногу в теплую воду. Я должна делать, как она говорит, иначе она от меня уйдет, а если она меня оставит, ты же знаешь, я пропаду.

— Она тебя не оставит, — возразил Лайл. — И я тоже, до тех пор пока это дурацкое дело не будет завершено. Ты меня втянула в него и теперь должна мириться с последствиями. Нравится или не нравится, а придется мириться, Оливия. Ты сама на себя это накликала.

Лайл сказал себе, что настал самый удобный момент для прощания. Уйти сейчас — самый разумный поступок. Его более или менее простили, и ему больше не хочется умирать.

…Но ее нога…

Бейли считает, что она опухает.

Плохой знак. Ему было известно многое о таких вещах. От Дафны Карсингтон он узнал, как лечить распространенные болезни и раны прислуги и матросов.

Возможно, Оливия не просто подвернула ногу. Она могла ее вывихнуть или сломать одну из множества мелких косточек.

Лайл опустился на колени перед тазом. Он решил не замечать нижнего белья, озаренных огнем локонов и всего прочего женского антуража, сосредоточив все внимание на правой ноге Оливии, словно она существовала отдельно.

— Мне она не кажется опухшей, — заявил он. — Но трудно сказать наверняка, пока нога под водой.

Он осторожно вынул ногу из таза и услышал, как судорожно вздохнула Оливия.

Лайл не мог понять, что дрожит: то ли его рука, то ли ее нога.

— Больно? — спросил он.

— Нет, — ответила она.

Лайл осторожно повернул ногу сначала в одну, потом в другую сторону. Узкая грациозная стопа, пальчики изящно уменьшаются по размеру, как у египетских статуй. Влажная кожа оказалась такой гладкой под его рукой.

— Думаю, ты достаточно налюбовался на нее, — проговорила Оливия сдавленным голосом. — Мне холодно.

Да. Довольно долго. Слишком долго.

— В любом случае ножную ванну пора заканчивать, — быстро согласился Лайл. Он услышал, как дрожит его собственный голос, и надеялся, что Оливия этого не уловила. — Уже кожа сморщилась. — Он взял полотенце, лежавшее возле таза, разостлал его у себя на бедре, поставил туда ее ногу и начал мягко растирать ступню полотенцем, от щиколотки до пальцев. И назад к щиколотке. Потом двинулся выше, до колена. И опять вниз.

Оливия сидела совершенно неподвижно.

Лайл опустил поврежденную ногу на другое полотенце и проделал то же самое с ее левой ногой.

Лайл соблюдал осторожность, используя полотенце в качестве барьера между своими пальцами и кожей ноги. Но его волновал изящный контур ее ноги: тонкие косточки, изящный ряд пальчиков.

— Если ты бросаешься мне в ноги, — неуверенно произнесла Оливия, — то это, должно быть, просьба о прощении.

— Да, возможно, — ответил Лайл.

Это была та самая нога, которой она скользнула по его ноге прошлой ночью.

Он поднял ее ногу, как будто хотел поставить на полотенце, как сделал с правой ногой Оливии. Но замешкался. Всего на мгновение, которое показалось вечностью. По его телу прокатилась жаркая волна желания.

Лайл наклонился и поцеловал подъем стопы.

Он услышал резкий вдох Оливии и сам уже едва мог дышать от участившегося стука сердца, рвущегося из груди.

Лайл осторожно опустил ногу Оливии на полотенце.

Спокойно встал.

Неправильно. Неправильно. Все неправильно. Несправедливо по отношению к нему, к ней, ко всему остальному. Но это произошло, и он сумел остановиться, а его сюртук скрыл то, что с ним сделала Оливия. Или он сам.

— А может, я свожу с тобой счеты, — проговорил Лайл.

Он со спокойным видом неторопливым шагом вышел из комнаты, словно ничего не произошло, хотя внутри у него бушевал самум.

Как только за Лайлом закрылась дверь, открылась дверь соседней комнаты и вошла Бейли.

— Мисс, простите, — начала она, — я думала, что не должна…

— Не обращай внимания, — подняв руку, остановила ее Оливия. Она едва узнала собственный голос. Задыхающийся. Поскольку сердце до сих пор колотилось в груди, словно готовясь выпрыгнуть. — Он… — Она замолчала.

Какого дьявола он себе вообразил? Они же договорились, что эпизод в Стамфорде был ужасной ошибкой. Но они перешли черту… Он же мужчина, а когда мужчине засядет в голову идея — о, что за чушь! — он всегда думает об этом. Но он обязан держаться от нее на расстоянии.

Он не должен соблазнять ее, идиот!

Задумывалось ли это как извинение или как месть, но он пошел на губительный риск. Рискнул ее будущим! Своим будущим!

— Таковы мужчины, — сказала Оливия.

— Да, мисс, — откликнулась Бейли.

— Думаю, это была моя вина.

— Не знаю, мисс.

— Я рассердилась, ты же знаешь.

— Да, мисс.

— Из-за тех слов, что он говорил.

Оливия чувствовала, что ей до сих пор больно вспоминать об этом.

— Когда он вошел, мне следовало прикрыть ноги. Или по крайней мере опустить юбки.

— Да, мисс. Это должна была сделать я, но я вас бросила.

— Не твоя вина, Бейли. Я — Делюси. И не важно, кем еще я являюсь. Делюси всегда берут верх. Он ранил мои чувства, и мне пришлось отомстить, ответив провокацией.

Разве можно было поступить глупее? Разве не я преследовала его на балу у бабушки? Разве не был отчетливо виден незримый знак над его головой? «Опасность. Не играй с огнем». Любая из Делюси увидела бы это. Беда в том, что любая Делюси все равно поступила бы так же.

— Да, мисс.

— Так тяжело устоять перед риском.

— Да, мисс.

— Но он слишком опасен.

Его такие умелые руки и их прикосновение, невыносимо интимное. Такое терпеливое и методичное. Если он задумает соблазнить женщину, то будет действовать именно так. Не спеша. Целенаправленно. Так, как он целовал ее прошлой ночью, сосредоточив на ней все свое внимание. Никакой пощады.

Если бы другой мужчина так прикоснулся к ней, так целовал ее, все ее моральные принципы рассыпались бы в прах и она с радостью сдалась бы.

— И так плохо, и этак, — проговорила Оливия. — Если ты замужем, то можешь заводить романы. Но замужество — очень рискованная авантюра для женщины. Поставишь не на ту карту, выйдешь не за того мужчину — и проведешь остаток жизни где-нибудь в аду, где-то жарче, где-то холоднее, но все равно в аду.

— Так и есть, мисс, — сказала Бейли, которая была невысокого мнения о мужчинах. Наблюдение за тем, как мужчины ведут себя рядом с Оливией, разрушит иллюзии любой молодой женщины. — В то же время ее сиятельство, ваша матушка…

— Умоляю, не используй маму в качестве примера, — попросила Оливия. Ее мать встретила любовь своей жизни. Дважды. — Ведь это совершенно другое.

Вторник, 11 октября

Оливия постаралась проснуться до рассвета, как делала последние два дня. Только сегодня перспектива снова вытаскивать этих капризных дам из постели затемно или увлекать Лайла в веселую погоню потеряла свою привлекательность.

Солнце уже поднялось и светило в окно, когда она наконец была готова встретить новый день.

Бейли принесла ей поднос с завтраком. Там же лежало письмо.

Надпись гласила: «Мисс Карсингтон». Четкий угловатый почерк был хорошо знаком ей.

Оливия сломала печать, развернула бумагу и прочла:

Алнвик, вторник, 11-ое

Срочно.

Дорогая Оливия!

Когда ты будешь читать это, я уже уеду, поскольку намереваюсь достичь Горвуда, пока достаточно светло, чтобы произвести разведку. С некоторым запозданием до меня дошло (а учитывая то, что я мужчина, ты не удивишься тому, что это случилось с запозданием), что у нас нет ни малейшего представления, какой уродливой мебелью обставлен этот замок. Подозреваю, что обстановки там мало. Похоже, мне следует положиться на твое добродушие и просить тебя сделать для меня некоторые покупки в Эдинбурге. Николс составил приблизительный список, который я прилагаю к своему письму. Когда приедем, он сделает опись, и я вышлю ее тебе в Эдинбург.

Поскольку я привык к походным кроватям или одеялам на полу гробниц, то, разумеется, не стану спорить из-за расцветок и стилей. Полагайся на собственное суждение, и если ты сочтешь, что требуется что-то еще, прошу, добавляй это к своим покупкам без колебаний. В любом случае у меня нет сомнений, что твой вкус в подобных делах значительно превосходит мой.

Я направил письмо Мейнзу, агенту моего отца в Эдинбурге, известив его о твоей миссии. Все счета отсылай ему. Я знаю, что он, как и любой другой разумный мужчина, будет счастлив помочь тебе во всем, что тебе потребуется. Его имя и адрес ты найдешь в списке Николса.

Через неделю-другую надеюсь увидеть тебя в нашем замке ужасов.

Искренне твой

Л.

— Да уж, Лайл, — сказала Оливия. — Это вычеркнутое слово отдает таким ребячеством. Хотя… — Она задумалась. — Все-таки ты не совсем тупица. Не сомневаюсь, ты заметил ошибку в своем поведении.

— Мисс?

— Передышка, Бейли, — помахала ей письмом Оливия. — Он уехал, а мы отправляемся за покупками.

Эдинбург, 12 октября

Дорогой Лайл!

Чтобы не подвергать леди еще одной длительной поездке в карете, я решила продолжить путь в Эдинбург, без спешки, с частыми остановками. Мы прибыли сегодня поздно вечером, и какое же зрелище предстало перед нами, в точности как описывал Скотт:

Может быть, ты припоминаешь, что я приезжала сюда в детстве, но мои воспоминания спутались, и я считала, что выдумала их: замок, венчающий собой огромную скалу, возвышающийся сквозь копоть и туман, шпили и башни, пронизывающие атмосферу задумчивости, древний город с высокими домами, громоздящимися на гребне горы. Но вот он, самый поразительный город в целом мире, и да, я бы бросила вызов самому сфинксу, чтобы сравнить его со здешней атмосферой.

Но я знаю, что мои душевные излияния утомляют тебя, поэтому перехожу к делу.

Живописный старый город полон магазинов на любой вкус. Еще больше магазинов можно отыскать в новом городе, прямо на северо-западе. (Кстати, там раньше жил твой кузен, в красивом здании, до крайней степени заполненном старыми книгами и бумагами). Без сомнения, самые неотложные поручения мы выполним за несколько дней походов за покупками.

Я все сразу же пошлю тебе, кроме слуг, без которых мы не можем обойтись. Эдвардс, который должен выступать в роли нашего дворецкого, захочет сделать все возможное, чтобы к нашему приезду замок стал пригодным для жилья. Я тем временем наведаюсь в бюро найма прислуги и заявлю о наших потребностях. Учитывая ужас перед этим местом у местных жителей, нам придется полагаться на собственные скромные силы, по крайней мере в течение какого-то времени. Я, однако, совершенно уверена, что мы быстро докопаемся до причин появления призраков и наймем достойную шотландскую прислугу, поскольку, как тебе известно, наши лондонские слуги взяты взаймы и скоро должны вернуться домой. Желательно до того, как моя мама узнает, что я их выкрала.

Искренне твоя

Оливия Карсингтон.

В среду Рой и Джок Рэнкин вернулись из Эдинбурга. В их карманах позвякивала выручка от последней продажи вещей, которые им не принадлежали. Горвудскую таверну они застали гудящей от новостей: сын маркиза Атертона, граф Лайл, прибывает в замок Горвуд с целой свитой лондонской прислуги. Одна карета с коробками, сундуками и слугами уже на месте, прибытие остальных ожидается через несколько дней.

Рой и Джок переглянулись.

— Вряд ли, — сказал Рой. — Какие-то лондонцы едут поглазеть на старый замок, как они делают это время от времени. Все вокруг вбили себе в голову какую-то ерунду. Вечно думают, что кто-то приедет. Никто там не живет с тех пор, как старик уехал… сколько?.. лет десять назад.

Но окружавшие их люди были взволнованы, причем гораздо сильнее, чем тогда, когда внезапно появлялись путешественники из Англии, желавшие осмотреть замок.

Спустя некоторое время братья покинули таверну и под дождем отправились увидеть все собственными глазами.

На этот раз они обнаружили, что их соседи совершенно правильно все рассказали. С дороги, сквозь нескончаемый моросящий дождь, они рассмотрели свет по крайней мере в трех окнах. Когда братья подобрались ближе, то в обветшалой конюшне обнаружили экипаж и лошадей.

— Так не пойдет, — сказал Рой.

— Нам придется их остановить, — откликнулся Джок.

Четверг, 13 октября

Дворецкий Эдвардс был не настолько пьян, как ему хотелось бы. С тех пор как они приехали в замок Горвуд, дождь шел непрерывно.

Они привезли с собой постельное белье, но кроватей не нашлось. Для хозяина, привыкшего спать на каменном полу или голой земле, это было пустячным делом, но Эдвардс к такому не привык.

Они работали от самого рассвета и еще очень долго продолжали трудиться после заката, пытаясь сделать главную башню местом, пригодным для проживания дам. Крестьяне помогать им не стали. Они с завидным упорством отказывались понимать простой английский язык, и даже хозяин, при всем своем знании наречий язычников, ничего не смог разобрать в их говоре.

К приехавшим относились как к армии захватчиков. Можно было подумать, что владельцы магазинов не нуждаются в клиентуре, потому что на просьбы слуг из Лондона что-то продать они отвечали бессмысленными взглядами. А когда наконец снисходили до того, чтобы обслужить покупателей, то все путали.

Эдвардса верно поняли в таверне «Кривой посох» лишь после того, как заставили сделать дюжину кругов, и наконец потребовали представить заказ в письменном виде. Эдвардс остановился там, чтобы немного погреться, перед тем как тащиться по сырости обратно в проклятый замок.

Дорога была пустынной, ни единого фонаря. С одной стороны он различил силуэт церкви, сгоревшей дотла в прошлом веке. Он видел церковный двор, покосившиеся надгробные камни, словно дождь, темнота и холод тянули их книзу.

Дрожа от холода, Эдвардс посмотрел в том направлении, откуда услышал шорох. И вдруг прямо перед ним выросла белая фигура со светящимися глазами.

Он закричал, повернулся и побежал.

Он бежал, и бежал, и бежал…

Замок Горвуд

Пятница, 14 октября

Дорогая Оливия!

Тебе лучше найти нового дворецкого.

Эдвардс исчез.

Искренне твой

Л.

 

Глава 10

Горвуд

Понедельник, 17 октября

Она стояла на дороге, рассматривая сооружение, венчающее холм.

Лайл выехал из деревни и прибыл как раз в то время, когда карета Оливии уже остановилась возле кладбища и развалин церкви. Он увидел, как она вышла из экипажа и перешла на другую сторону дороги. Там, прижав руки к груди, она, явно в восторге, засмотрелась на замок Горвуд.

Перед ее экипажем следовала целая процессия, состоящая в основном из телег и фургонов, нагруженных необходимой хозяйственной утварью. Еще несколько фургонов ехали следом за ее каретой. Все обитатели деревни бросили свои занятия и вышли поглазеть на происходящее.

Лайл тоже смотрел. Такой вереницы экипажей он не видел со дня коронации короля Георга IV десять лет тому назад.

Оливия не замечала ни лошадей, ни телег, ни фургонов, проезжавших мимо. Она забыла обо всем, рассматривая эту полуразрушенную каменную громадину.

Лайл знал, что она видит гораздо больше, чем он.

На самом деле он видел только Оливию, стоявшую в неотразимой, свойственной только ей позе. Лайл подождал немного. Она по-прежнему стояла не шелохнувшись, и человек с богатой фантазией мог бы поверить, что она находится во власти чар.

Поскольку это была Оливия, то она, без сомнения, была очарована. Чтобы знать это, не надо быть фантазером. Надо просто знать ее.

Интересно, задумался Лайл, какой была бы ее реакция на пирамиды?

Глупый вопрос. Она придет в восхищение и не будет возражать против лишений и трудностей. Она же выросла на улицах Дублина и Лондона. Она будет счастлива и потрясена… пока не потускнеет новизна и ей не станет скучно.

Его жизнь в Египте вовсе не состояла из одних лишь восторгов, как могло представляться Оливии. Сама работа была однообразной и изматывающей силы. На поиски гробницы могли уйти дни, недели, месяцы и даже годы терпеливого поиска. День за днем в жаре надзирать за рабочими, осторожно расчищающими песок… Медленно, кропотливо трудиться над копированием изображений из усыпальниц и храмов, над зарисовками памятников. Это была работа для будущего, поскольку памятники легко могли исчезнуть с лица земли.

Целые стены и потолки вырезались и вывозились, чтобы украсить собой музеи и частные коллекции. Храмы разбирались, а камни из них использовались для строительства современных зданий.

Лайлу так не хватало этой монотонной, нудной работы. Он тосковал без нее, ему хотелось что-то искать, замерять, сортировать, приводить в порядок.

Оливия понимала его страсть к Египту, но никогда не понимала его пристрастия к такой медлительной работе. Жизнь в Египте утомила бы ее до безумия, а Лайл хорошо знал, что происходит, когда Оливию одолевает скука.

Она когда-нибудь увидит пирамиды, он в этом не сомневался. Она посетит их, как и другие аристократы, которые приплывают на своих яхтах, проходят по Нилу вверх и вниз — и снова возвращаются домой, увозя в трюмах предметы древности.

Тут Оливия повернулась, но мыслями была все еще далеко. Лайл оказался к этому не готов и почувствовал, как исчезает куда-то весь остальной мир. Не осталось ничего, кроме ее прекрасного лица, синих глаз, белой, как жемчуг, кожи и румянца, который разливался по щекам, подобно рассвету.

Лайл почувствовал, как кольнуло в сердце, словно его пронзил крохотный кинжал.

— Ах, вот и он, владелец этого поместья, — проговорила Оливия с заметным шотландским акцентом, который, должно быть, приобрела в Эдинбурге.

Звук ее голоса вывел Лайла из задумчивости. Он не был уверен, что она не прихватила с собой еще и волынку, чтобы сыграть.

— Расскажи это местным аборигенам, — приблизился он к ней. — Они, кажется, принимают меня за сборщика налогов или палача.

Оливия рассмеялась низким бархатистым смехом. Лайл чувствовал, как тонет в нем с глупостью мухи, бродящей по краю паутины.

«Факты. Придерживайся фактов». Он осмотрел ее одежду так, словно перед ним были древние артефакты.

Поверх копны рыжих локонов Оливии громоздилось очередное сумасшедшее творение модистки: с перьями и лентами, которые произрастали из верхушки. На ней также был очередной безумный шедевр портнихи — рукава размером с винные бочонки и широкие юбки, делающие ее талию чрезмерно тонкой.

«Видимость — это не факт. Видимость — это фантазия». Лайл отбросил прочь эту мысль, словно бесполезный сор.

— Добро пожаловать в фантастический замок, — объявил он, сняв шляпу и поклонившись, чтобы изобразить джентльменское приветствие. — Надеюсь, для тебя он достаточно угрюм и ужасен?

— Замок замечательный! — ответила Оливия. — Он превзошел все мои ожидания.

Она была по-настоящему сильно взволнована. Это безошибочно читалось по пылающему румянцу на ее щеках и горящим глазам.

Будь они детьми, она подбежала бы к нему и кинулась на шею с криками: «Как я рада, что приехала!»

Лайл на мгновение ощутил печаль и чувство утраты, но ведь никто не может вечно оставаться ребенком и никто не хочет этого.

Он вернул шляпу на голову и обратил лицо к замку Горвуд.

— Выстроен в стиле мотт и бейли, — начал говорить Лайл. — В форме подковы. Главное здание состоит из цокольного этажа и трех верхних этажей. Два крыла отходят от западной стены главного здания, с тремя основными этажами над цоколем. Высота сто шесть футов от нижнего уровня до верха парапета. Стены в среднем по пятнадцать футов толщиной. Согласен, это не похоже на обычное строение, и совершенно удивительно, что замок просуществовал так долго и неплохо уцелел.

— Благодарю за урок по архитектуре. — Оливия тряхнула головой, и вокруг ее лица заплясали огненные локоны. — Но я имела в виду пейзаж и атмосферу. И освещение в это время суток: заходящее солнце пронизывает облака, отбрасывая длинные тени на сумрачные окрестности, как будто замок Горвуд распространяет свое уныние на всю долину. — Пока она говорила, с северной башни замка взлетела встревоженная чем-то стая ворон. — А вот и твои темные призраки, — сказала Оливия.

— Атмосфера — это по твоей части, — ответил Лайл. — Но здесь все время идет дождь. — Слишком много коротких темных дней с дождем, за которыми наступают долгие и дождливые ночи.

Все это время Лайл раздумывал, что такого натворил он в этой жизни, чтобы заслужить быть сосланным сюда. Он всего лишь мечтал, чтобы рядом был кто-то, с кем можно поговорить, и при этом твердил себе, что имеет в виду не Оливию, а здравомыслящего человека. Но вот она приехала, сияющая, словно египетское утро, разбивая его сердце и одновременно воодушевляя его.

— Мне эта атмосфера кажется идеальным фоном для таких страшных историй, как «Монах» и «Франкенштейн», — сказала Оливия.

— Если это твое представление о совершенстве, то, войдя внутрь, ты придешь в исступление, — сказал Лайл. — Там сыро, холодно и темно. Некоторые окна разбиты, и в штукатурке есть щели. В результате, когда в них задувает ветер, слышны любопытные визжащие и плачущие звуки.

Оливия подошла ближе и посмотрела ему в лицо из-под огромных полей своей шляпы.

— Не могу дождаться, — произнесла она. — Покажи мне. Прямо сейчас, пока еще светло.

Оливия действительно была очарована, но все же заметила полуразвалившуюся въездную арку замка, сквозь которую проезжал караван ее карет, телег и фургонов. Она ожидала, что Лайл появится именно оттуда. Она представляла, как он стоит возле такого же полуразвалившегося и живописного домика привратника, наблюдая за проезжающими экипажами и отыскивая ее взглядом. Потом он ее заметит… и выйдет… и… Ну, он не откроет ей объятия, чтобы она могла в них броситься. Но Оливия ожидала, что Лайл выйдет оттуда, чтобы приветствовать ее, как положено лэрду шотландского поместья.

Вместо этого Лайл появился будто из ниоткуда. Когда он снимал шляпу и кланялся, лучи заходящего солнца падали на его волосы, заставляя мерцать золотые пряди в его волосах, создавая вокруг Лайла ореол золотистых искр.

Как отвратительно с его стороны появиться вот так внезапно, словно персонаж из средневековой легенды! На миг Оливия представила, как он подхватывает ее на своего белого скакуна и уносит прочь…

Куда? В Египет! Куда же еще? Где он сбросит ее в песок и забудет о ней, как только ему на глаза попадется рассыпающаяся в прах, дурно пахнущая мумия.

Но Лайл не может иначе, точно так же, как и она не может себя изменить. И он — ее друг.

У ее друга, как обнаружила Оливия при ближайшем рассмотрении, под глазами появились круги. В тени от полей его шляпы подбитый глаз был едва заметен, но та же самая тень подчеркивала усталые морщинки на лице.

Лайл был несчастен. Он держался стоически, но она слышала в его голосе и видела во всем его облике одну только решимость и никакой заинтересованности.

Однако Оливия молчала и только слушала, пока он продолжал говорить в своей педантичной манере, когда они проходили под входной аркой во двор, заросший сорной травой.

Она заметила, что оборонительные валы осыпаются, а конюшни в дальнем углу двора находятся просто в запущенном состоянии. Однако здесь не было такой разрухи, как давали понять Атертоны. И этому не следовало удивляться. Они с Лайлом оба понимали, что замок — всего лишь средство для достижения цели.

Они приблизились к лестнице, примерно тридцати футов длиной, ведущей наверх — ко входу в замок.

— Так мы можем попасть на первый этаж, — пояснил Лайл. — Раньше приходилось переходить через подъемный мост и проходить под опускающейся решеткой с шипами, но они давно развалились. Когда в прошлом столетии здесь была произведена значительная реконструкция, мой предок, должно быть, рассудил, что лестница более практична. Мне кажется, мудрое решение. От моста и решетки в наши дни проку нет, а содержать их в надлежащем состоянии чертовски трудно.

Оливия вообразила и мост, и решетку. Она видела замок таким, каким он был давным-давно, когда его окружали прочные стены, а на башнях, воротах и парапетах стояла охрана.

Она хотела подняться по лестнице, но Лайл коснулся ее запястья, чтобы остановить. Если бы он был тем романтическим героем, каким она только что представляла его себе, он бы поднял ее на руки и сказал, как сильно по ней соскучился.

Оливия, к собственной досаде, соскучилась по нему. Ей бы хотелось, чтобы они могли исследовать Эдинбург вместе. Даже Лайл был бы обезоружен его красотой. Даже он оценил бы, как сильно этот город отличается от Лондона. Казалось, это был совершенно иной мир.

Но рука, затянутая в перчатку, едва коснулась ее запястья, и он тут же указал ей на дверной проем цокольного этажа, который загораживали сорняки и мусор.

— Туда, — сказал Лайл. — Там находится нижний этаж, насчитывающий три комнаты в главном здании. Сводчатый подвал. Бювет расположен в южном крыле. Вас, женщин, я определил в южную башню. Там теплее и светлее. Гарпии будут жить в нижнем этаже, поскольку лестница их погубит.

Взгляд Оливии скользил все выше и выше, до сводов верхнего этажа.

— Внутренние лестницы будут узкими и продуваемыми сквозняком. И темными, — продолжал Лайл. — В давние времена враги, которым удавалось пробраться внутрь, могли легко попасть в ловушку и распрощаться с жизнью до того, как продвинутся вперед.

— С подъемным мостом и решеткой с шипами было бы более романтично, — сказала она, поднимаясь по лишенной романтизма лестнице.

— Темница тебя устроит? — спросил Перегрин. — Поскольку в северном крыле у нас таковая имеется, холодная и сырая.

— Уверена, она может пригодиться, — откликнулась Оливия.

— За исключением помещения с бюветом комнаты цокольного этажа грозят обвалом. Одна из лестниц, ведущая вниз с первого этажа, была варварски разрушена. Однако, похоже, эта лестница и оборонительные валы и есть самые страшные примеры разрушения.

Оливия поднялась по лестнице. Дверь отворилась, и она прошла внутрь, мимо слуги, придержавшего ее, и через небольшой коридор. Потом она просто остановилась, замерев от потрясения и разинув рот, как самая настоящая деревенщина.

— У меня была такая же реакция, — донесся сзади голос Лайла. — Если послушать рассказы моих родителей, то можно подумать, что из каминов здесь растут деревья, а на галерее менестрелей птицы свили гнезда.

Оливия знала, что его родители всегда все преувеличивают. Однако она все равно оказалась неподготовленной к такому зрелищу.

Это был главный банкетный зал, и Оливия повидала их великое множество. Но те залы, где она бывала, отличались богатой обстановкой и предлагали все виды современных удобств. Они не демонстрировали ребристые своды так откровенно, как этот.

Над ней возвышалась большая стрельчатая арка. Слева от нее, в конце длинного зала, в огромном камине с конусообразным куполом ярко пылал огонь. По обе стороны от него располагались большие ниши, где кто-то зажег свечи.

Зал был великолепен. Хотя в нем практически отсутствовала мебель, он выглядел так, как много веков назад, когда замок посещала Мария, королева Шотландии.

Это, как подумала Оливия, было лишь малой долей того, что почувствовал Лайл, когда впервые вошел в этот древний замок. Было такое ощущение, что оказался в ином, старом времени.

Она смутно понимала, что в холле собираются слуги, выстраиваясь в линию и выжидая, что она расставит их по рангу, но в этот момент она была полностью поглощена своими впечатлениями.

— Пятьдесят пять футов в длину и двадцать пять в ширину, — раздался сзади голос Лайла. — Тридцать футов от пола до верхушки остроконечного цилиндрического свода. Кажется, балкон для музыкантов был перестроен в прошлом веке. Под ним был тайный ход. Не уверен, что его нужно восстанавливать.

— Зал великолепен, — повернулась к нему Оливия.

— Рад, что ты так думаешь, — проговорил он. — Надеюсь, ты научишь слуг понимать эту роскошь. Они, похоже, сомневаются.

— Я научу! — пылко заверила его Оливия.

Она точно знала, что делать. Для этого они сюда и приехали. Превратить развалины в нечто величественное и возродить к жизни деревню. Сделать нечто стоящее.

Она обратила свое внимание на шеренгу слуг, которые совсем не казались счастливыми. Все же те, кто находился здесь несколько дней, были не так встревожены, как те, кто приехал с ней. Она предположила, что Лайл, как мог, укреплял их дух. Вся прислуга была из Лондона, они, должно быть, чувствовали себя так, словно очутились в Средневековье.

Оливия мысленно расправила плечи. С этой задачей она легко справится. Чем быстрее она это сделает, тем быстрее будет выполнена их работа здесь.

Тогда Лайл сможет вернуться к своей единственной любви, а она…

О, ради всего святого, ей только двадцать два года. У нее еще тоже есть время найти свою настоящую любовь.

Шансы невелики, но раньше она выигрывала и с меньшими шансами на победу.

Стоит только взглянуть, как много она достигла с того дня, когда встретила Лайла. Теперь у нее есть замок — пусть не навсегда, но ведь она и сама женщина, не склонная к постоянству.

Час спустя

Лайл знал, что Оливия меняется, как хамелеон. Она могла изобразить не только акцент и диалект, но и осанку, и манеры. Он видел, как она сливается с уличными беспризорниками, ростовщиками и бродячими торговцами. Почему бы ей также легко не вжиться в роль владелицы замка?

Однако он изумился, когда, едва войдя, она сняла свою нелепую шляпу и превратилась в прабабушку, леди Харгейт.

Романтичная и затаившая дыхание Оливия, которую он видел на дороге перед замком, превратилась в хладнокровную и беспристрастную даму, прекрасно владеющую собой в момент раздачи указаний прислуге.

В первую очередь необходимо было привести в порядок главный зал, поскольку в нем они станут проводить большую часть времени. Николс с первой группой слуг уже убрали помещение. Проверив их работу, Оливия стала давать указания по размещению мебели.

Когда Лайл понял, что изучает ее так, как изучал бы пеленальные покрывала мумии, он собрался с мыслями и покинул холл.

Он направился в свою комнату и прочитал себе продолжительное и вразумительное наставление о приковывающих к себе внимание женщинах, которые превращаются в песчаные бури. Затем он собрал свои планы и чертежи и вернулся к Оливии.

— Я подумал, что тебе будет легче понять строение замка, если они будут у тебя, — сказал он спокойным голосом, передавая ей бумаги.

Оливия вынула листы бумаги и разложила их на большом столе, который слуги водрузили в центре комнаты. Некоторое время она изучала рисунки, а свет от камина и свечей плясал в ее замысловатой прическе.

— О, Лайл, отлично! — сказала она.

Если он намотает на свой палец один из ее локонов, каким он будет на ощупь?

— У меня остались кое-какие книги и бумаги твоего кузена Фредерика, — продолжала Оливия. — В них имеются планы и чертежи, но не настолько подробные, как эти.

— Это то, чем я обычно занимаюсь, когда попадаю в незнакомую обстановку, — сказал Лайл. — Мне нужно было заняться чем-то полезным. Дождь ограничил мою активность, и так пошло с самого первого дня.

— В Эдинбурге тоже шел дождь, понемногу каждый день. — Оливия не поднимала глаз, продолжая рассматривать рисунки, планы и заметки.

— Здесь все было намного хуже, — сказал Лайл. — Холодные потоки дождя хлынули еще в Колдстриме, где была наша первая остановка после того, как мы с Николсом покинули Алнвик. Я полагаю, это образец шотландского юмора. Всю дорогу сюда дождь лил беспрестанно. Он не прекращался до прошлой ночи. Осмотр дома помог мне скоротать время.

Предполагалось, что это занятие отвлечет его и от тревожных мыслей. Но тут его надежды не оправдались.

— Именно этим ты занимаешься в Египте? — спросила Оливия.

— Да. После того как мы отчищаем весь песок.

— Твои рисунки прекрасны, — сказала она, подняв наконец глаза.

Лайл посмотрел на разбросанные по столу рисунки, потом — на ее лицо.

Этот прелестный румянец у нее на щеках. Казалось, он идет изнутри, а может, его усилил свет свечей. Сквозь узкие окна в пятнадцатифутовых стенах даже днем проникало очень мало света.

— Я не шучу, и это не лесть, — сказала Оливия. — Твои чертежи превосходны.

Они обменялись смеющимися взглядами. И этим все было сказано.

Они подумали об одном и том же: в первый день их знакомства Оливия сказала ему, что его рисунки отвратительны.

— Всего каких-то десять лет мне потребовалось на то, чтобы мои рисунки из «отвратительных» стали «прекрасными», — сказал Лайл.

Оливия снова вернулась к рисунку. Он наблюдал, как ее тонкий палец обводит контуры плана большой спальни первого этажа.

— Это все упрощает, — сказала Оливия.

Упрощает ли? Или все стало невероятно сложным: тонкий изящный палец и хрупкая рука, свечение кожи в тусклом свете этого старинного холла и улыбка при общих воспоминаниях.

Лайл отступил на шаг, чтобы избежать соблазна прикоснуться к ней.

— Так проще установить очередность ремонтных работ, — сказал он. — Когда и если мы отыщем рабочих, я буду точно знать, где им начинать и что им делать.

— И поэтому ты был сегодня в деревне, — подсказала Оливия.

— Так и есть.

— Поверить не могу, что тебе не удалось договориться с жителями, — сказала она. — Ты управлял толпами рабочих в Египте.

— Там все иначе. Я знаю достаточно разных диалектов, чтобы общаться с ними, и знаю их образ жизни. Культура Шотландии совершенно другая. Но я подозреваю, что обитатели Горвуда намеренно притворяются тупыми, потому что не хотят меня понимать. И я готов поспорить на что угодно, что они к своей тупости специально добавляют акцент, потому что не хотят, чтобы я понимал их.

— Я жажду докопаться до сути этого, — проговорила Оливия. — Ты — сын лэрда. Они должны чувствовать, что могут доверить тебе свои тревоги.

— Возможно, они не считают меня тем, кому можно довериться.

Эти слова Оливия отмела одним взмахом ладони.

— Не глупи! Все, что ты должен делать, так это общаться с ними, чтобы внушить доверие, в отличие от нас, остальных. Но я должна заниматься всем по очереди. Первым пунктом идут наши слуги.

— Да, прости за это, — сказал Лайл. — Я не собирался терять дворецкого.

Оливия отвлеклась от рисунков, чтобы внимательно выслушать его.

— Эдвардс… — сказала она. — Я хотела спросить тебя, но вид замка вытеснил из моей головы все остальное. А потом я увидела слуг, они все выглядят такими… такими…

— Близкими к отчаянию, — закончил за нее Лайл. — Их нельзя винить. Им пришлось поселиться в главном зале, в точности как делали их предки столетия тому назад. Я удивлен, как они все не сбежали.

— Думаешь, Эдвардс сбежал? — Синие глаза Оливии загорелись интересом.

— Похоже на то…

Рев и ужасный шум прервали его. Дверь из кухни распахнулась, и кухонная челядь высыпала в главный зал.

Шум голосов не смолкал, а только усиливался.

Оливия посмотрела на работников кухни, столпившихся под балконом для музыкантов, перевела взгляд на дверь кухни, потом — на Лайла.

— Это, наверно, Альер, — сказал он, назвав имя лондонского повара, которого прислала Оливия, чтобы кормить их. — В последнее время он был немного мрачным.

— Немного мрачным?

— Мы питаемся холодным мясом и сыром, — пояснил Лайл. — Он не будет печь хлеб. Говорит, что в нашей печи это делать невозможно. Я хотел выбросить его из окна, но он, вероятно, не пролезет, а если пролезет, то мы останемся без повара, как уже остались без дворецкого.

— Я могу помочь тебе выбросить его из окна, — вздернув подбородок, невозмутимым голосом, который употребила бы леди Харгейт, сказала Оливия. — Не печет хлеб? Ну и ну! Неудивительно, что прислуга пребывает в подавленном состоянии.

С высоко поднятой головой и горящими глазами она устремилась в сторону кухни.

Николс, который разговаривал с одним из перепуганных работников кухни, поспешил ей навстречу, чтобы перекрыть двери.

— Прошу прощения, мисс Карсингтон, что становлюсь у вас на пути, но это небезопасно. Мне сказали, что он угрожает тесаком. Я рекомендую вначале позволить мне его обезоружить.

Оливия окинула взглядом Николса с головы до ног. Он мог бы надеть доспехи и при этом все равно весил бы не более десяти стоунов.

— Он крепче, чем выглядит, — сказал Лайл, ясно читая ее мысли. — И сильнее, — добавил он вполголоса. — И обладает поразительной выносливостью. По крайней мере такова его репутация среди женского населения Египта.

Голос его был слишком низким, а губы находились чересчур близко к ее уху. Теплое дыхание Лайла щекотало ей ухо и чувствительное местечко за ним.

У нее нет времени на это.

Эти мужчины…

— Благодарю, Николс, — произнесла Оливия. — Но мы никому не можем позволить превзойти нас. — Она повернулась к Лайлу и добавила таким же низким голосом, как и он: — Мы не можем позволить думать другим, будто напуганы импульсивным французским поваром. Жители деревни узнают об этом и будут смеяться до упаду.

— Прости, Николс, — уже громче сказал Лайл. — Мы не можем позволить тебе веселиться одному. Мы с мисс Карсингтон разберемся с этим.

Оливия повелительно взмахнула рукой. Николс отступил с ее дороги. Шум за дверью усилился.

Оливия глянула на Николса, и тот открыл перед ней дверь.

Она устремилась в логово дракона.

Оливия попыталась опередить Лайла, но он схватил ее за талию, поднял и опустил у себя за спиной. Опустить ее было не так просто. Она оказалась намного легче, чем ему казалось, громоздкая одежда обманывала глаз. И шелестела слишком соблазнительно, слишком похоже на звук отброшенных простыней. Это вернуло Лайла к воспоминаниям о стройности и изяществе ее ступни, грациозности пальчиков, шелковистости кожи у него под руками.

Все мечты и фантазии, которые он жестоко подавлял, восстали, подобно призракам. Лайл снова отбросил их от себя.

— Ты можешь вести переговоры, — сказал он. — Но я войду первым, на случай смертоносных метательных снарядов.

— Не говори чепухи, — заявила Оливия. — Думаешь, мне не справиться с прислугой? — Она больно ударила его локтем под ребра и протолкнулась в помещение кухни.

Чертыхаясь про себя, Лайл следовал за ней по пятам. Из-за плеча Оливии он увидел покрасневшего Альера, размахивавшего тесаком. Поскольку он был около шести футов ростом и три фута в ширину, да еще в окружении острых ножей, не надо было обладать даром предвидения, чтобы понять, почему, когда он вышел из себя, вся кухонная прислуга сбежала.

Заходя на кухню, Лайл слышал его тираду. Произнесенная на трех языках, она сводилась к следующему: «Эта кухня… назвать ее примитивной означает безбожно польстить! Она же похожа на пещеру для животных. Не ждите, что я стану готовить в подобном месте!»

С появлением Оливии повар замер с открытым ртом и занесенной вверх рукой.

— Продолжайте, — произнесла она, — Что вы говорили?

— Это невыносимо, мадемуазель! — закричал Альер, быстро справившись с удивлением. — Это варварское место! Эта деревенщина! Они просто невежественные дикари! Как я могу объяснить им, что мне нужно? Они не говорят ни по-английски, ни по-французски. Ни слова на немецком или итальянском. Их язык — это звериное наречие, одно сплошное рычание и неприятные булькающие звуки, издаваемые ртом.

— А он умеет говорить, — прошептал Лайл.

— Понятно, — сказала Оливия. — Умственно отсталые крестьяне. Что еще?

Альер махнул тесаком вначале в сторону печи, потом — на гигантский очаг, рядом с которым даже он выглядел карликом, и дальше — на каменную мойку, сковородки и кухонные принадлежности, громоздившиеся на старинном трехногом столе.

— Ожидать, что я, Альер, буду готовить в таком месте?.. Это же пытка! — взревел он, однако уже не так уверенно, как за минуту до этого. — Бесчеловечно помещать мастера своего дела в эту… эту пещеру. Я этого не перенесу!

Оливия медленно и неторопливо осмотрелась по сторонам. Кухня занимала весь первый этаж северного крыла замка. Даже учитывая толщину стен и размеры очага, оставалось довольно много места. Одно из трех больших окон было переделано под печь. Однако даже в дождливые дни здесь было светлее, чем во многих других кухнях, которые видел Лайл. В некоторых богатых английских домах кухни располагались глубоко под землей.

— Мне кажется, она производит впечатление, — пробормотал Лайл.

Никто не обратил на него внимания.

— Это не пытка, — заявила Оливия Альеру. — С пытками придется подождать, пока темницу не оборудуют должным образом. Здесь у нас сложные условия. Великий шеф-повар может готовить где угодно. Вы помните задачу, которую князь Талейран поставил перед великим главным поваром Каремом? Целый год трапез, где ни одно блюдо не повторяется и используются только ингредиенты по сезону, выращенные в поместье. Но если вы не можете справиться с таким заданием, ничего не поделаешь. Бесполезно желать, чтобы у вас появилось мастерство более высокого класса, чем то, которым вы обладаете. Если вы не способны…

— Не способен?!

— Не забывай, пожалуйста, что у этого человека в руке огромный тесак с чертовски острым лезвием, — пробормотал Лайл.

— Если вы решили отказаться, месье Альер, — продолжала Оливия, — тогда хватит об этом болтать, так и поступайте. Кто-нибудь из деревенских женщин может заняться кухней, пока я пошлю в Лондон за настоящим поваром. За итальянцем, на сей раз. Мне говорили, они не пасуют перед трудностями.

Выпустив свой залп, Оливия повернулась и с невозмутимым видом выплыла из кухни.

Лайл не сдвинулся с места. Он стоял и с немым изумлением смотрел на происходящее. Он видел, как Альер с раскрытым ртом и с побагровевшим лицом смотрел Оливии вслед.

Лайл приготовился к худшему. Но главный повар медленно опустил руку с тесаком.

Лайл вышел в коридор. Ему в спину не полетели ножи, но тишина в кухне воцарилась зловещая.

Потом он услышал голос Альера, с раздражением рассуждающего о проклятых итальянцах и их несъедобных соусах, и звон кастрюль.

Лайл прошел половину пути до двери, где его ждала Оливия. И тут в мозгу у него возникла сцена, такая яркая, как вспышка света: Альер, машущий своим тесаком, Оливия, ростом вполовину меньше повара, в платье с необъятными рукавами и широченными юбками, с закрученными в шелковистые спирали кудрями. Оливия, вздернув подбородок, хладнокровно ставит на место разъяренного повара. И это выражение на лице Альера. И выражение ее лица.

О боги! О боги! Оливия…

Услышав этот звук, Оливия резко остановилась. Вначале она подумала, что кого-то душат. Альер. Неужели он бросился в коридор? И напал на Лайла? Сердце ее пустилось вскачь, и она поспешно развернулась.

В полумраке перед ней стоял Лайл, прислонившись спиной к стене, и, согнувшись, держался за живот… Он смеялся. Оливия шагнула к нему.

— Не здесь, идиот! — проговорила она, понизив голос. — Он услышит!

Альер все еще разговаривал сам с собой, гремя кастрюлями и сковородками, но они стояли всего в нескольких футах от кухни.

Лайл взглянул на нее, сжал губы, но у него вырвался всхлип.

Оливия схватила его под руку и потянула к двери. Он пошел за ней, но через несколько шагов снова привалился к стене, зажимая ладонью рот.

— Лайл, — позвала Оливия.

— Ты… — только и проговорил он, зайдясь в очередном приступе смеха.

— Лайл, — повторила она, — ты себе что-нибудь повредишь.

— Ты… — сказал он и опять разразился хохотом.

Оливия могла только стоять, глядя, на него, и удивляться. Когда она приехала, он был таким усталым и мужественным, а сейчас…

Лайл вынул платок и вытер глаза.

— Прости, — сказал он.

— Ты переутомился.

— Да, — подтвердил Лайл. — Возможно.

Он отлепился от стены и снова забился в конвульсиях, не в силах прекратить смех.

Оливия стояла как загипнотизированная и беспомощно улыбалась, в то время как внутри у нее все переворачивалось, как золотые пылинки, которые танцевали вокруг него. Она будто без конца падала куда-то, потому что Лайл смеялся, и в его смехе звучали озорство и радость, и было невозможно не впустить его в свое сердце.

Затем Лайл остановился, снова вытер глаза и сказал:

— Прости… Я не знаю, что… Оливия, ты совершенно удивительная.

Он взял ее за руку. Чтобы повести к двери, подумала она.

Но она оказалась у стены, в углу у двери, и руки Лайла обхватили ее лицо, и она ощутила вкус его смеха, когда его губы коснулись ее губ.

 

Глава 11

Оливия была великолепна. Он лишь хотел сказать ей об этом. Лайл подумал, что именно это он и делает.

Но его руки поднялись сами собой, и он уже держал в ладонях ее прекрасное лицо, желая сказать: «Я забыл, забыл о тебе такой».

Он забыл, каким чудом она была. Девчонка, которая готова была пойти на все, справиться с чем угодно. Только теперь на месте той девчонки была красивая женщина, и ее красота затмевала ту, прежнюю Оливию.

Лайл смотрел в ее огромные синие глаза, цвет которых он не мог разглядеть в темном коридоре. Но ему и не требовалось это, поскольку цвет ее глаз отпечатался в его памяти — этот пронзительно-синий цвет, изумивший его с первого дня их встречи.

Ее губы, полные и мягкие, слегка приоткрытые от удивления, находились в нескольких дюймах от губ Лайла. Он словно онемел, не в силах сказать что-либо. И вдруг поцеловал.

Он почувствовал, как Оливия напряглась, и подняла руки к его груди.

«Да. Оттолкни меня, так будет лучше. Но нет, еще нет».

Мягкость губ и аромат кожи, близость к нему и тепло тела: он был не готов расстаться с этим. Пока не готов.

Оливия не оттолкнула его. Напряженность растаяла, и она стала нежной и податливой, растворяясь в нем. Вцепившись руками в его плечи, Оливия поцеловала его в ответ, очень быстро, внезапно и пылко. Этот вкус, который он пытался забыть. Словно ешь спелую вишню. В этот сладостный миг мужчина забывает обо всем. Вероятно, именно вишню дала Адаму Ева. Какой еще плод имеет столь греховный вкус?

Лайл тоже позабыл об остальном: о решимости, совести, мудрости. Отбрось их в сторону — и что останется?

Он скучал по ней.

А теперь она — в его объятиях, девчонка, по которой он так соскучился, и женщина, этот хамелеон в человеческом обличье, с которым он так давно знаком. Такая бесстрашная и уверенная в себе минуту назад — и такая теплая и податливая сейчас. Он тоже сдался в плен греховной вишневой сладости, запаху ее кожи и легкому аромату цветочной воды в ее волосах и на платье. Этот запах проникал в его разум, словно опиумный дым.

Было там еще что-то, что не давало ему покоя. Знак. Предупреждающий глас: «Достаточно. Остановись. Вспомни».

Не сейчас.

Пальцы Оливии скользнули в его волосы. И это ласковое прикосновение проникло глубоко в его душу. Оно заполнило пустоту в сердце, которую он так тщательно скрывал, где он прятал самые потаенные желания и стремления. Лайл до боли желал, сам до конца не понимая чего, но это была не животная страсть, простая и очевидная. Ее бы он распознал. Это чувство было ему незнакомо.

Ему было нужно что-то еще, и это все, что он понимал.

Его руки скользнули по плечам Оливии. Он крепко прижал ее к себе и в поисках чего-то неуловимого углубил поцелуй.

Она поддалась его натиску, как поддаются пески пустыни, когда глубоко затягивают в свою бездну. Она бросала ему вызов, как всегда делала это, отвечая на его настойчивость своей собственной.

Оливия тоже не знала, чего ищет. Лайл чувствовал, что и для нее этот мир был чужим. Они оба были новичками в этом мире, хотя ни он, ни она наивностью не отличались.

А тем временем стены, так старательно воздвигнутые ими во имя сохранения дружбы, рассыпались в прах и исчезли.

Лайл медленно опустил руки на бедра Оливии, обхватил ее ягодицы и крепко прижал к себе. Она стала двигаться рядом с его плотью, и это превратилось в невыносимую пытку. Лайл нетерпеливо гладил ее грудь, но ему мешала одежда, которой было слишком много. И это выводило из себя.

Лайл подхватил ее юбки и потянул вверх, но их оказалось слишком много — бесконечные ярды разных юбок, включая нижние. Он продолжал тянуть их, поднимая все выше и выше, пока ткань не зашуршала так громко, как будто выражала протест.

Но Оливия не запротестовала. Она безмолвно торопила его, приглашая и поощряя, ее тело двигалось вместе с ним, а губы слились с его губами. Игривые и дразнящие движения языков превратились в выпады и ответные атаки, в подражание совокуплению.

Лайлу наконец удалось пробиться сквозь горы юбок, и его пальцы нащупали край чулка. Потом они коснулись кожи, бархатистой женской кожи. Его рука скользнула выше, в сторону нежного местечка у нее между ног. Оливия задохнулась, и он вздрогнул, как школьник, пойманный на шалости.

И тогда рука Оливии оказалась на передней части его брюк.

Лайл резко вдохнул и в этот же самый момент услышал грохот. Металл о металл. Недалеко. Рядом.

Кухня. Альер, гремевший кастрюлями и сковородками.

Если бы кастрюля угодила Лайлу в голову, это было бы куда более действенным, но даже этого звука оказалось достаточно, чтобы привести его в чувство, напомнить, где они находятся и что он собрался сделать. К нему вернулся рассудок, по крайней мере какая-то его часть. Он оторвался от ее губ, поднял голову и немного отодвинулся.

Оливия, запрокинув голову, смотрела на него расширенными и потемневшими глазами. Ее рука продолжала касаться брюк в том месте, где выступала плоть Лайла.

Она отдернула руку.

Лайл с глупым сожалением взглянул на то место, где была ее рука, и отпустил платье Оливии. Оно с шорохом сползло вниз, скользя по ее бедрам и ногам.

— Лайл…

— Я не это собирался сделать, — перебил он приглушенным хриплым голосом. «Болван». — Я хотел… — Ему надо подумать.

Может, стоит удариться головой о стену?

— То, что ты сделала там, — начал Лайл, — было неподражаемо. Но… О Господи!

Оливия отступила на шаг назад. Ее одежда находилась в полнейшем беспорядке. В восхитительном беспорядке. В ужасном беспорядке. Вот что он натворил.

— Это было минутное умопомрачение, — сказала Оливия. — Мы увлеклись. Мы были взволнованы, поскольку нас могли убить.

— Оправдание из разряда «сам не знаю, что на меня нашло», — хрипло сказал Лайл. — Неплохо. Это подойдет.

Он выглядел таким опустошенным.

Оливия понимала почему. Лайл не такой, как она. У него есть принципы. Его переполняют благородные чувства — долг, честь, верность, которым его обучил ее приемный отец.

О, она отлично это знает.

Что касается самой Оливии, то ей не требовались принципы, чтобы задрожать всем телом. Она едва не рассталась с девственностью. С ним.

— Это моя вина, — проговорила она. — Ты же знаешь, мне всегда не хватало моральных устоев. Это проклятие ужасных Делюси. Мы все такие… за исключением моей мамы. Но она — отклонение от правил.

— Нам нужно уходить отсюда, — сказал Лайл. — Прямо сейчас.

— Нельзя, — возразила она. — Слуги с одного взгляда поймут, что у нас было тайное свидание.

— Они не догадаются, — сказал Лайл. — Они подумают, что у нас была стычка с поваром.

Оливия оглядела свое платье, отметила перекрученный лиф.

— На стычку это не похоже, — сказала она, вернув лиф на место и разгладив юбки. Волосы у нее рассыпались, но просить Лайла уложить их было бессмысленно.

— Пойдем, — сказал он.

Оливия прошла мимо него и двинулась по коридору. Он не спешил быть первым, чтобы открыть перед ней дверь. Она предположила, что Лайл выжидал, пока успокоится его эрекция. Он чудовищно возбудился, и ей не нужно было класть туда руку, чтобы узнать об этом, поскольку все и так было понятно, но…

Ей не хватает моральной устойчивости. Появилось искушение, поманило ее, и она пошла, ни на секунду не задумываясь.

Лайл был слишком привлекательным мужчиной, чтобы беспринципная женщина могла устоять. Он возбуждал Оливию еще больше, когда находился в хорошем настроении, чем тогда, когда был в плохом, как в Стамфорде. На этот раз ноги вообще не повиновались ей. Если бы Лайл не держал ее, она бы растеклась по коридору лужицей неутоленной страсти.

Оливия предполагала, что Лайл, постигая искусство поцелуев, проявил такое же усердие и настойчивость, какие демонстрировал, усовершенствуя свое умение рисовать. Точно также он старался научиться быстро высекать искру с помощью трутницы.

А когда он ложится с женщиной в постель… Но сейчас не время строить догадки.

Оливия толкнула дверь и вышла в холл.

Спустя минуту за ней прошел Лайл.

Вся прислуга стояла здесь в ожидании на том же самом месте, где когда-то находился потайной ход.

Они больше не выглядели подавленными.

У всех на лицах было выражение оживленного интереса.

Оливия выпрямилась, снова входя в роль госпожи замка.

— Возвращайтесь к работе, — велела она кухонной прислуге.

Они друг за другом двинулись мимо нее через дверь на кухню.

Оливия дала последние распоряжения остальным, и они быстро разошлись, чтобы приступить к своим обязанностям.

Главный зал опустел, за исключением двух лакеев на противоположной стороне, возле камина, которые переносили мебель в комнаты гарпий. Дверь была открыта, и Оливия слышала, как леди спорят о том, кому должна принадлежать спальня на первом этаже, а кому — наверху.

Оливия решила не вмешиваться, предоставив им разбираться самим.

Когда она обернулась к Лайлу, он говорил что-то Николсу. Камердинер кивнул и исчез.

— Они слышали, — тихо сказал Лайл.

— Полагаю, поэтому они выглядели такими предупредительными, — проговорила Оливия.

— Я не о нас, — объяснил он. — Они слышали твою стычку с Альером. — Он кивнул в сторону кухонной двери. — Двери в трещинах. Эти трещины и щели в штукатурке обеспечивают слышимость лучше, чем будет, когда мы завершим ремонт. Они слышали, как он кричат на тебя. До их слуха донеслось кое-что из того, что ты произнесла в ответ. Они слышали его реакцию. И очень скоро они расслышали, как ситуация разрешилась. Ты видела, что работники кухни вернулись туда без колебаний. И на остальных служащих ты произвела сильное впечатление.

— Я укротила дракона, — улыбнулась Оливия.

— Ты была восхитительна, — проговорил Лайл и сделал паузу. — Мне следовало это знать. Прости, что усомнился в тебе. Слушай, я по-прежнему не испытываю радости от пребывания здесь, но ты несколько облегчила мое существование.

— Благодарю, — отозвалась она. — С тобой тоже забавно.

— Забавно? — Лайл удивленно поднял брови.

— Однако то, что случилось в коридоре кухни, больше не должно повториться, — сказала Оливия. — Ты знаешь, мне не хватает моральной устойчивости. А я знаю, что у тебя целая куча всевозможных принципов, правил поведения и всего прочего. — Она махнула рукой, словно освобождая его.

— Да. И всего прочего. — В его глазах появилось затравленное выражение. Его терзало чувство вины. Черт бы побрал ее отчима за то, что снабдил его совестью и строгими представлениями о долге и чести.

— Лайл, это совершенно естественно, — приблизилась к нему Оливия. — Мы молодые, красивые…

— И скромные, ко всему прочему.

— Ты любишь факты, — сказала она. — Давай проанализируем их. Факт: интеллект ведет трудную битву с животными стремлениями. Факт: за нами плохо присматривают. Вывод: ситуация близка к катастрофе. Я сделаю все возможное, чтобы больше не совершать той же ошибки, но…

— Замечательно, — перебил Лайл. — Значит, на меня возложена задача защищать твою честь. До сих пор я отлично справлялся с этой работой.

Оливия схватилась за лацканы его сюртука.

— Послушай меня, ты, высокопринципиальный тупица. Мы не можем повторить этой ошибки еще раз. Ты знаешь, как близко мы подошли к непоправимому? — Она отпустила лацканы, чтобы поднять правую руку и показать большим и указательным пальцами четверть дюйма. — Вот как близко к тому… — она умолкла для пущего эффекта, — чтобы сыграть на руку твоим родителям.

Голова Лайла дернулась так, словно она дала ему пощечину.

Кто-то должен был это сделать. Кто-то должен был сделать хоть что-нибудь. Она этого не замышляла. Оливия думала, что сумеет справиться с ним так же, как справлялась с другими мужчинами. Но у нее не получилось, и она видела, что они с Лайлом встали на опасный путь. Если он предоставит это дело ей, то она откроет ему объятия, выкрикивая: «Да, да, скорее, скорее!»

— Что ты сказала? — нарушил напряженную тишину Лайл.

Теперь он слушал ее очень и очень внимательно.

— Они пытаются удержать тебя дома, привязывая на шею этот жернов в виде замка, — сказала Оливия. — Они надеются, что чем дольше ты пробудешь дома, тем меньше станешь думать о Египте и постепенно забудешь о нем. А потом увлечешься достойной английской девушкой, женишься на ней и успокоишься.

— Я не… — уставился на нее Лайл.

Оливия видела, как в его серых глазах появилось понимание.

— Да, — подтвердила она. — Им все равно, даже если это буду я.

Лайлу понадобилась минута, чтобы осознать сказанное. Потом он мысленно увидел улыбающиеся лица родителей, заговорщические взгляды, которыми они обменивались за столом, улыбки и снисходительное выражение лица вдовствующей графини. Словно спектакль.

— Оливия, — мягко проговорил он, чувствуя, как колотится сердце, — что ты им сказала?

— Сказала? Не говори глупостей. Я никогда не была столь легкомысленной, чтобы на самом деле говорить это. Я только слегка поощрила их так думать.

— Что ты… — он едва мог выговорить, — что ты имеешь виды на меня?

— Вот в такую сентиментальную чепуху они и поверят, — сказала Оливия. — И это единственная причина, по которой они согласились на мое путешествие с тобой и на мое присутствие здесь.

— Чтобы заманить меня, — произнес Лайл, — в брачные сети?

— Да. — Она взглянула на него. — Я знаю, ты шокирован.

— Это мягко сказано.

— В конце концов, мы оба знаем, что я им никогда не нравилась. Но, как я тебе говорила, титул и деньги решают почти все, а у меня есть влиятельные связи и богатство.

Лайл приложил руку к голове и прислонился к столу. Она и в самом деле превзошла себя. Стоять здесь, так легко пересказывая то, что она сообщила… На что намекнула.

— У меня от тебя дух захватывает.

Оливия прислонилась к столу рядом с Лайлом. У нее был совершенно невозмутимый вид, словно несколько минут назад между ними ничего не было. В кухонном коридоре, во имя всего святого!

— Единственное, чего я не ожидала, так это вызывающего неудобство влечения между нами, — произнесла она.

— Вызывающего неудобство?

— Каким бы противным и тупоголовым ты ни был, ты — мой самый дорогой друг во всем мире, — сказала Оливия. — Я не хочу разрушать твою жизнь и знаю, что ты не хочешь ломать мою. Вокруг нас много примеров удачных браков. Моя мать встретила настоящую любовь дважды. Я буду счастлива однажды встретить свою. И тебе желаю того же. Ты же знаешь, мы никогда не подойдем друг другу в этом качестве.

— Боже мой, нет!..

— Тебе не обязательно соглашаться с таким энтузиазмом, — сердито посмотрела на него Оливия.

— Но это факт, — проговорил Лайл.

Он знал, что так и есть. Оливия — чудо природы, но самум тоже одно из чудес природы. Так же, как и ураганы, наводнения и землетрясения. Он вырос среди хаоса. Рэтборн приучил его к порядку. Последние десять лет Лайл потратил, пытаясь жить упорядоченной, хотя временами очень беспокойной жизнью. Ему повезло, что он рано понял, чего хочет, и терпеливо и целеустремленно добивался своей мечты.

С Оливией все выходит из-под контроля. Хуже всего то, что он сам теряет контроль над собой. Подумать только, что он сделал. Опять, и опять, и опять.

— Ну ладно, — сказала Оливия.

— Пойду на крышу, — отлепился от стола Лайл.

— На крышу?! Признаю, все пошло немного не так, как хотелось, но нет причины, по которой мы не сможем с этим справиться. — Оливия отошла от стола. — Кое-что вышло из-под контроля, но это же не конец света. Нет необходимости прибегать к таким крайним мерам, как бросаться с крыши.

Несколько мгновений Лайл просто смотрел на нее в изумлении.

— Я не собираюсь бросаться с крыши, — терпеливо проговорил он. — Я хочу завершить осмотр дома. Потому что во время ливня у меня не было возможности измерить крышу, оценить ее состояние или сделать зарисовки.

— А, — только и сказала Оливия, отступая на два шага назад, — тогда, конечно, давай.

— Броситься вниз с крыши, — пробормотал Лайл. — В самом деле…

— У тебя такой расстроенный вид.

— Это потому, что я не знаю, плакать мне или смеяться. Или биться головой о стену, — ответил он. — Мне нужно успокоиться. Мне позарез необходимо заняться чем-то весьма и весьма скучным.

Позже, тем же вечером

Несмотря на то что это был не самый роскошный ужин, который доводилось готовить Альеру, он ухитрился накрыть отменный стол.

Лайл осознал, что это был первый приличный ужин, который довелось ему отведать с тех пор, как он уехал из Лондона. Цивилизованный ужин за настоящим столом, с застольной беседой в разумных пределах. Это был также первый ужин, возглавляемый им в одном из своих родовых поместий.

Ко времени, когда он и дамы поднялись из-за стола и собрались у камина, суматоха прошедшего дня немного улеглась. Но не полностью. Ему не давало покоя то, что произошло у них с Оливией, когда он едва не потерял контроль над собой. Лайл никак не мог понять, каким образом ее план позволит ему вернуться в Египет к весне. Однако благодаря работе, за которую ему хватило ума взяться, он немного успокоился.

Его обычным средством от смятения или огорчения любого рода был труд. Измеряя, подсчитывая, делая записи и зарисовки, Лайл был на знакомой мирной территории даже здесь, в этом примитивном захолустье и в этом злосчастном климате.

Когда он сосредоточился на знакомых задачах, замешательство и раздражение утихли.

И за это время, как он теперь обнаружил, ураган по имени Оливия изменил окружающую атмосферу. Она, само воплощение беспорядка, создала спокойствие.

Слуги занялись своими обычными делами, и за несколько часов замок стал выглядеть жилищем, а не безлюдной крепостью.

Оглядываясь по сторонам, Лайл видел, как везде водворяется порядок. Он уже забыл, каково это. Еда подействовала умиротворяюще, и вино, разумеется, сделало все еще более приятным. Даже гарпии стали более забавными и менее сердитыми.

К настоящему моменту они уже напились, но это было в порядке вещей. На какое-то время они замолкли, потому что Оливия читала одну из историй кузена Фредерика о замке Горвуд.

В этих историях присутствовали самые разные призраки. Там был труп, замурованный в стену, — предатель, которого подвергли пыткам в темнице. Он блуждал по подвалу. Имелась также убитая горничная на сносях. Она показывалась в кухонном коридоре после свадеб и рождений. Была леди, которая появлялась на галерее менестрелей когда ей заблагорассудится, и рыцарь, который в определенные дни бродил в часовне второго этажа.

Теперь Оливия дошла до призраков, которые слонялись по крыше.

— «Семеро мужчин, которых обвинили в том, что они замыслили злодейское убийство, были приговорены к казни через повешение, утопление и расчленение, — читала она. — Громко протестуя и заявляя о своей невиновности, они потребовали возможности доказать ее посредством испытания. К всеобщему удивлению, лорд Далми согласился. Он приказал отвести их на крышу южной башни и предложил им доказать свою невиновность, перепрыгнув расстояние между северной и южной башнями. Тот, кому это удастся, будет объявлен невиновным. Некоторые сторонники лорда Далми запротестовали. Они говорили, что его сиятельство слишком снисходителен. Никто не сумеет перепрыгнуть. Они разобьются о землю и умрут на месте. За содеянное эти люди заслуживают медленной и мучительной смерти. Но во владениях лорда Далми его слово было законом. Один за другим мужчины поднялись на парапет. Один за другим они прыгнули навстречу свободе. И один задругам шестеро встретили свою смерть».

— Шестеро? — уточнил Лайл.

— «Один из них не умер, — прочитала Оливия, — и лорд Далми сдержал свое слово. Этого человека объявили невиновным и освободили».

— Этот бедняга выжил после падения с высоты в сто шесть футов? — рассмеялся Лайл.

— Нет, он перепрыгнул, — сказала Оливия.

— Должно быть, у него были поразительно длинные нога, — отметила леди Уиткоут.

— Ты знаешь, что говорят о длинноногих мужчинах? — хихикнула леди Купер.

— Не о ногах, Агата, — поправила ее леди Уиткоут. — О ступнях. Как говорится, большая ступня, большой…

— Это физически невозможно, — заметил Лайл. — Этому человеку пришлось бы отрастить крылья.

— А какое расстояние между башнями? — спросила Оливия. — Ты уверен, что проворный человек не смог бы перепрыгнуть?

— Нет ничего лучше проворного мужчины, — мечтательно произнесла леди Купер.

— Ты помнишь лорда Ардберри?

— Как можно забыть?

Лайл встретился глазами с Оливией. Она давилась смехом, так же как и он.

— Он тщательно изучал этот вопрос, — сказала леди Уиткоут. — С тех пор как побывал в Индии. Говорил, есть какая-то секретная книга.

— Я думала, это была священная книга, — сказала леди Купер.

— Может быть, и то и другое. В любом случае именно поэтому он выучил санскрит.

— Хотя ничего читать было не нужно, ни на каких языках. Ты видела его коллекцию рисунков.

— Они стоили тысячи слов, каждый из них.

— Такие же занимательные, как и гравюры Юджинии.

— Какие гравюры? — спросил Лайл.

— Ты их никогда не видел? — удивилась леди Купер. — Я думала, что в свое время все мальчишки Карсингтонов открывали их для себя. Весьма познавательные.

— Формально говоря, я не Кар…

— Правда, Агата, — перебила леди Уиткоут. — Можно подумать, лорду Лайлу нужно чему-то учиться. Молодому человеку почти двадцать четыре, и он живет там, где нагие девушки пляшут на улицах, а мужчины заводят гаремы. Кто его знает, может, у него свой гарем и он перепробовал все четыре сотни позиций.

— Миллисент, тебе прекрасно известно, что их не четыреста. Даже лорд Ардберри признавал, что номер двести шестьдесят три и номер триста восемьдесят четыре физически невозможны для тех, у кого есть позвоночник.

— Какие гравюры? — повторил Лайл, глядя на Оливию.

— Гравюры прабабушки, — ответила она скучающим голосом, опустила книгу и встала с кресла. — Я поднимусь на крышу, подышу свежим воздухом. Заодно хочу поглядеть, насколько велико расстояние между башнями. — Оливия прихватила шаль и выскользнула из комнаты.

Думать об этом было в высшей степени мучительно.

Она изучила гравюры прабабушки и с нетерпением ожидала возможности применить на опыте полученные знания. Но она целовалась с несколькими мужчинами, позволив им некоторые незначительные вольности, и была разочарована. Это немного возбуждало, но в основном из-за осознания того, что она ведет себя непозволительно.

Теперь вернулся Лайл, вполне зрелый мужчина, который, вероятно, обучался поцелуям у восточных наставниц. Он наверняка обратился к экспертам в этом вопросе. И практиковался. Старательно.

Оливия понимала, почему леди так много говорили об этом, и почему прабабушка так любила своего первого и единственного мужа, и почему она стала такой веселой вдовой.

Не ради приятного возбуждения.

Страсть.

Страсть не требует любви, говорила прабабушка. Но любовь является восхитительной приправой.

Все это очень хорошо, но страсть лишает человека покоя и делает раздражительным без причины. Поскольку Оливии довелось впервые познать это чувство с Лайлом, ей приходится справляться с неразделенной страстью, и это самое неприятное.

Она взбиралась все выше и выше, удивляясь тому, куда исчез весь холодный воздух. На лестничных пролетах дул ветер, но при ее взволнованном состоянии он был как горячее дыхание пустыни.

Круг за кругом она поднималась выше и выше: миновала второй этаж, потом третий, где раньше размещался гарнизон, а теперь были комнаты слуг, и наконец вступила на последний этаж, открыла маленькую дверь и вышла на крышу.

Она прошла к стене, положила на нее руки, закрыла глаза и глубоко вдохнула. Воздух был прохладным, чудесно прохладным, здесь царила тишина, вдали от всех разговоров.

Она сделала еще один глубокий вдох, выдохнула и открыла глаза.

Звезды, звезды повсюду.

Вокруг нее, над ее головой.

Она никогда не видела так много звезд. На небе сияла луна, ярко и высоко. Скоро полнолуние. Такое дивное и прекрасное место.

— Какие гравюры? — прозвучал за ее спиной тихий голос.

— О, ты же знаешь, — не поворачиваясь, беспечно ответила Оливия. — Пикантные рисунки, какие продают из-под прилавков в печатных лавках. Вместе с теми, которые прабабушка собрала во время своих путешествий за границу. Все — от Аретино до последних иллюстраций из «Фанни Хилл». Она и гарпии до сих пор хихикают над ними.

— Нечто подобное я и предполагал, — сказал Лайл. Его туфли почти беззвучно ступали по каменному полу, поэтому Оливия и не слышала его приближения.

Он остановился рядом, на расстоянии фута, и оперся руками о стену.

— Но ты мне никогда не рассказывала. Ты как-то упомянула об этом в письме, потом вычеркнула.

— Не могу поверить, что ты помнишь. — Оливия украдкой взглянула на него, и это оказалось ошибкой. Свет луны и звезд окрасил серебром волосы Лайла и подчеркнул его безукоризненный профиль.

— Ну разумеется, я помню, — сказал Лайл. — В то время это особенно раздражало. Сколько мне было — четырнадцать или пятнадцать? Я умирал от желания увидеть их и злился на тебя за то, что ты меня дразнила. «Ха-ха, Лайл, — проговорил он нараспев, — у меня есть непристойные картинки, а у тебя нет».

— Тебе не нужны были эти картинки. У тебя были танцовщицы.

Он всем телом развернулся в ее сторону, положил локоть на парапет и долго рассматривал ее лицо.

Оливия не мешала ему делать это. Она умела играть в карты, и на ее лице никто ничего не мог прочесть.

— Странно, что тебе не дают покоя эти танцовщицы, — сказал Лайл.

— Ничего странного, — ответила Оливия. — Посмотри на меня. — Она указала на ворох юбок и раздутые рукава.

— Я смотрю.

— На меня во всем этом. Затянутую в корсет, облаченную в нижние юбки и оборки со всех сторон.

— Кажется, это сейчас в моде.

— Они танцуют на улицах, — сказала Оливия.

Лайл с озадаченным видом наклонил голову набок.

— Я бы отдала что угодно за возможность танцевать на улицах, — продолжала Оливия. — Но я этого никогда не сделаю. Я встречу любовь, если мне повезет, и выйду за этого беднягу, поскольку я не должна позорить семью. Я превращусь в чью-то жену и в мать его детей… и никогда не стану никем иным. Разве только он умрет, оставив меня богатой вдовой, и я смогу жить, как прабабушка… Но нет, этого я тоже не смогу, потому что женщины моего положения больше этого не делают, а если и делают, то очень осторожно, а я безнадежна в плане предосторожностей.

Лайл промолчал. Он не понимал. Что поймет или может понять мужчина? Даже он в первую очередь видит в ней женщину, а во вторую — или в сорок вторую — ее личность. Или он, возможно, не разделяет их.

— Чего ты хочешь? — мягко спросил Перегрин. — Чего ты хочешь на самом деле? Ты знаешь?

«Я тебя хочу, простофиля». Но это было в ее духе — хотеть взобраться на утес, когда вокруг множество отличных безопасных лужаек для игр.

Даже Оливия была не настолько безрассудной, чтобы осложнить и без того трудную ситуацию, сказав ему, что она… Что? Влюбилась без памяти?

Она посмотрела на мир, простирающийся внизу. Это была самая высокая точка на многие мили вокруг. Она различала силуэты домов, мерцающий свет в окнах деревни, расположенной в долине. Неподалеку стоял еще один замок. Лунное сияние и свет звезд озаряли пейзаж. Прохладный ветер обдувал ее кожу и шевелил локоны, обрамлявшие лицо по последней моде. Как великолепно ощущать на лице свежий бриз!..

— Для начала я хочу что-то вроде этого, — сказала Оливия и взмахнула рукой в сторону серебристого ландшафта. — Магия. Романтика. То, что я почувствовала, когда впервые увидела этот замок, когда вошла в главный зал. А чего, по-твоему, я хочу? Ты меня знаешь. Кто, кроме мамы, знает меня лучше? Ты знаешь, я хочу, чтобы земля ушла из-под ног.

Лайл оглядел залитый луной пейзаж, потом посмотрел на небо — на луну и мириады звезд.

— Глупышка, — сказал он.

Она отвернулась от парапета, засмеялась и подняла руки. Он никогда не переменится. Романтика не имеет ничего общего с фактами. С таким же успехом она могла говорить с луной и звездами. Они поймут ее лучше Лайла.

Он оттолкнулся от стены и протянул ей руку:

— Пойдем, здесь холодно.

Практичен, как обычно. Но он такой, какой есть, и он — ее друг. Он не мог вести себя с ней по-другому. И Оливия знала, что он искренне не хотел бы этого делать.

В любом случае она ведет себя как эгоистичная негодяйка, удерживая его здесь. Он не привык к такому климату. Поскольку сам промерз до костей, подумал, что и она замерзла тоже. Он просто хотел увести ее вниз, подальше от ветра. Чтобы защитить ее.

Оливия приняла его руку.

Лайл потянул, и она потеряла равновесие. Он подхватил ее в свои объятия. В следующий миг она поняла, что прогнулась назад и одна мускулистая рука Лайла обхватила ее за талию, а другая обняла за плечи. Она инстинктивно подняла руки, чтобы обнять его за шею, и взглянула ему в лицо. Он слегка улыбался, глядя ей в глаза. Его глаза в лунном свете отливали серебром.

— Чтобы земля ушла из-под ног, — проговорил Лайл тем же тихим голосом. — Ты полагаешь, вот так?

 

Глава 12

Свет луны и звезд, серебристый блеск в глазах Лайла и звук его голоса. Он заключил ее в свои объятия и прогнал прочь все мысли.

— Да, — сказала Оливия. — Именно так.

— Что дальше?

— Подумай, — ответила она.

— Полагаю, страстные поцелуи?

— Да, — согласилась Оливия.

— Это опасно.

— О да!

— Дерзкая девчонка, — сказал Лайл. — Какое безрассудство! — Он наклонил голову и поцеловал ее.

Возможно, это было похоже на представление. Но это не представление и не могло им быть. В его голосе не было смеха, а в прикосновении губ не чувствовалось беззаботности. Он не станет играть, потому что не умеет притворяться. Оливии ложь давалась легко. Он не лгал никогда.

Его губы не обманывали. Они были неумолимы, оказывая давление, пока Оливия не сдалась, а она сдалась почти сразу. Его горячий и настойчивый поцелуй продолжился с того места, на котором они прервались там, в коридоре. Те ощущения сохранились. Ни разговоры, ни здравый смысл не могли их изгнать. Они кипели час за часом, ожидая момента вырваться на свободу.

Незаконченное дело. Им бы лучше оставить его незаконченным, но оно независимо от причин, по которым их притягивало друг к другу, отказывалось тихо исчезнуть.

Все дело в том, что Оливия не желала избавляться от этого дела. Она не хотела, чтобы оно исчезло.

Она чувствовала вкус вина, которое пил Лайл, и это только усиливало его собственный вкус, которого она жаждала. Она ждала этого целую вечность, пока ждала Лайла.

Да, Оливия потеряла голову. Она как будто упивалась светом луны и звезд и магией ночи. Это было похоже на полет на луну и к звездам.

«Не отпускай меня. Никогда не отпускай меня».

Ее руки крепче обвились вокруг его шеи, а Лайл прижимал ее к себе все сильнее. Он качнулся назад, к парапету. На этот раз его руки двигались быстрее и увереннее, чем прежде. Он стянул с нее шаль и стал целовать подбородок, спустился к шее, пока наконец не коснулся обнаженной кожи груди. Прикосновения его губ обжигали.

Оливия ощутила, как по телу прокатилась дрожь возбуждения, и не смогла сдержать вскрик, в котором смешались всхлип и стон. Это было единственное, чем она не могла управлять. Губы Лайла скользнули по ее груди, и головокружительный водоворот чувств захватил Оливию.

Потом он обхватил ее грудь руками, и она застонала, но Лайл снова прижался к ее губам, заглушая стон. Неистовый поцелуй заставил ее замолчать, и она сдалась полностью и с удовольствием, погружаясь в море ощущений, готовая утонуть в нем.

Оливия охотно обнимала его сильные руки, плечи и спину. Лайл излучал тепло и энергию, и она не могла насытиться прикосновениями к нему. Ей казалось, что он находится недостаточно близко к ней.

Его руки переместились ниже, и в ночной тишине шорох юбок прозвучал словно гром. Но это от счастья и страха стучало ее сердце, а возбуждение достигло такой силы, что причиняло боль.

Сейчас он поднял ее юбки быстрее, чем в прошлый раз, с большим нетерпением. Его рука скользнула по бедру и торопливо отыскала открытый шов в панталонах.

Такое интимное прикосновение стало шоком для Оливии, но этого шока она ждала целую вечность. Тепло руки, ласкавшей ее в этом месте, было таким собственническим, таким порочным и восхитительным, что сводило с ума. Она двинулась навстречу его руке. Ее побуждало к этому то, что находилось внутри, в укромном месте ее живота.

«Не останавливайся. Не останавливайся. Не останавливайся».

Оливия была не в силах говорить, но она могла передать свои слова действиями. Ее язык сплетался с языком Лайла, и тело двигалось в унисон с его рукой. Когда его палец проник внутрь, у Оливии все затрепетало внутри. Если бы он не целовал ее, она бы завизжала.

Лайл ласкал ее плоть, тайны которой были известны только ей, но он, оказывается, их знал, все до единой. Чувства раскрыли свои крылья и взмыли в небеса, как взлетали сегодня птицы с этой самой башни. Тело била дрожь, как будто душа поднималась все выше и выше, к самим звездам.

Оливия знала, что должно произойти. Каждой клеткой своего тела знала.

Она продолжала гладить мускулы его рук, спину и ягодицы. Теперь она нашла застежку брюк и возилась с пуговицами. Лайл немного подвинулся, чтобы дать ей эту возможность, продолжая ласкать ее еще настойчивее, так что она почти опрокинулась на спину, изнемогая от удовольствия. Но руки интуитивно продолжали делать свою работу, и она расстегнула одну пуговицу.

Услышав крик, Оливия сначала подумала, что вскрикнула сама. Потом поняла, что это не она и не карканье ворон.

Кто-то кричал.

Ужасный, душераздирающий крик. Лайл поднял голову, и все вокруг поплыло у него перед глазами. Темный и серебристый мир. Звезды, миллионы звезд.

И женщина в его объятиях, теплая и нежная.

Оливия, чье лицо сияло в лунном свете, и жемчужно-белые груди, гордо торчащие из лифа платья.

Густая пелена в мозгу рассеялась, словно ее сдуло холодным ветром.

Его рука на теплой, влажной…

Нет. Больше нет.

Лайл вынул руку из-под платья и опустил юбки вниз.

Он поправил ей лиф платья, пряча грудь. Что еще? Ее шаль… Где? Вот она. Он схватил шаль и завернул в нее Оливию.

Лайл проделал все очень быстро. Времени на раздумья не было. Он к этому привык. Но что?..

Крики. Опять. Где?

Лайл перегнулся через парапет. По двору бегали фигуры.

«Думай».

Мертвых тел на земле нет.

Хорошо. Это хорошо.

Перегрин двинулся в направлении двери на лестницу.

— Лайл, твои брюки.

Он опустил взгляд.

— Будь я проклят! Чтоб мне провалиться ко всем чертям… — Он застегнул брюки. — Идиот, идиот, идиот. Болван!

— Ничего, не волнуйся, — сказала Оливия. — Не беда.

Она поправляла свою одежду. Из-за него. Это его рук дело. Он привел ее в беспорядок. Что такое с ним случилось?

— Вначале мне нужно посмотреть, что происходит, — сказал он. — Но…

— Иди, — сказала она. — Я пойду прямо за тобой.

Лайлу потребовалось некоторое время, чтобы разобраться в том, что случилось. Одни тараторили что-то про перерезанные глотки, другие жаловались на ночных грабителей, кто-то вопил о призраках, а кто-то просто пребывал в замешательстве.

В конце концов Лайл с Оливией сумели собрать всех слуг обратно в замок. Это было бы намного труднее сделать, если бы у них была возможность найти убежище где-то в ином месте. Некоторые сбежали в конюшни, но Лайл сомневался, что они там останутся. Было слишком холодно, а конюшни представляли собой довольно открытые помещения. Если у них есть хоть капля разума, то они возвратятся, чтобы толпиться вместе с остальными.

Так оно и случилось. К тому времени как они с Оливией устроили дам у камина с бокалами виски, вся прислуга собралась в главном зале.

Вместе безопаснее.

Лайл отметил, что слуги не собрались, как прежде, под балконом для музыкантов, где раньше находился потайной ход. Вместо этого они жались к противоположному углу комнаты, где располагался огромный камин.

Как можно было ожидать, большинство не знало, что произошло. Когда начались крики, они просто перепугались и кинулись бежать.

Чтобы расспросить, что же случилось, потребовалось много терпения и помощь Оливии, но в конце концов Лайл выяснил, что первой закричала леди Купер. Остальные подхватили крик, не зная, из-за чего все началось.

В настоящий момент леди Купер спорила с леди Уиткоут о том, что видела.

— Это был призрак, — твердила леди Купер. — Я видела его совершенно четко. Вон там. — Она махнула рукой с бокалом в другой конец зала. — На галерее менестрелей.

Все повернули головы к балкону и посмотрели наверх. Смотреть там было нечего. Балкон был темным.

— Как он выглядел? — спросил Лайл.

— Как призрак, весь белый и смутный, — ответила леди Купер. — Покрытый дымкой. Как туман. Он промелькнул по балкону.

Несколько лакеев вздрогнули.

— Какая чепуха! — сказала леди Уиткоут. — Я знаю, что произошло. Ты заснула, как часто происходит, и увидела это во сне.

— Я знаю, когда сплю, а когда — нет! Я не спала!

— Как долго он там находился? — уточнил Лайл.

— Никого там не было, — возразила леди Уиткоут.

— Он там был, — пристально взглянула на подругу леди Купер. — Некоторые слуги тоже видели его. Я не знаю точно, как долго он там оставался. Он мог парить там некоторое время, наблюдая за нами.

Кто-то из слуг снова вздрогнул.

— Когда я посмотрела наверх, — продолжала леди Купер, — он был там. Я закричала. Что мне оставалось делать? Я слышала о таких вещах, но никогда не видела живых призраков собственными глазами.

— Агата, в самом деле, он вряд ли мог быть живым. Что за чепуху ты говоришь?

— Ты тоже кричала, Миллисент.

— Потому что ты до смерти меня напугала. Я подумала, что это жаждущие крови шотландцы пришли нас убить. Тут ты побежала из зала прямо в ночь, и половина слуг в панике бросилась за тобой. Я не знала, что думать. Может, загорелись твои нижние юбки?

Лайл глянул на Оливию. Точнее, он посмотрел в сторону, где она стояла до этого. Но ее там не оказалось.

Он лихорадочно оглядел огромный зал. Несмотря на обилие свечей, углы оставались в темноте. Лайл сообразил, как легко было бы злоумышленнику во время царившей суматохи проскользнуть незамеченным, затерявшись среди остальных. Как легко похитить кого-то…

Но нет, о чем он только думает? Любого, кто попытается похитить Оливию, ждал сюрприз.

Лайл едва успел об этом подумать, как в северном конце главного зала в темноте появился свет. Он посмотрел вверх.

На балконе с небольшим подсвечником стояла Оливия. Все взгляды были устремлены к ней.

В этом была вся Оливия, она умела организовать драматический выход.

— Кто бы тут был или не был, — заявила она, — сейчас здесь никого нет.

Оливия прошла на середину балкона, встала перед сводчатым окном и опустила канделябр на стол, кем-то поставленный там. В пламени свечей ее волосы отливали красным золотом, а сама она стояла в позе королевы, высоко подняв голову, расправив плечи, совершенно бесстрашная. Человек с воображением мог бы представить, что эту позу приняла древняя владычица, которая отправляет своих вассалов любой ценой защитить замок.

— Здесь ничего подозрительного нет, — опять повторила она. — Ни остатков призрачного тумана. Ни грязных отпечатков ног. Совсем ничего.

Голос леди Купер разрушил магию момента:

— Но я видела его, дорогая, совершенно ясно.

— Не сомневаюсь, что вы видели нечто, — ответила Оливия. — Птица могла влететь через разбитое окно. Возможно, это проделка какого-то шутника.

Она замолчала на мгновение, чтобы все могли это переварить.

— Принеси мне швабру и отрез муслина, — обратилась она к Бейли.

Пока горничная выполняла поручение, Лайл почувствовал, что атмосфера меняется, бессмысленный страх исчезает. От мертвой тишины аудитория перешла к тихому перешептыванию.

Через несколько минут на галерее со шваброй и тканью показалась Бейли. Оливия передала ей подсвечник и отпустила горничную. Балкон снова погрузился в темноту.

Вскоре после этого Лайл услышал тихий шорох, и над перилами галереи взметнулось что-то белое.

Он услышал коллективный вздох.

— Требуется только встать в дверях с куском тонкой ткани на конце длинной палки, — послышался из темноты голос Оливии.

— Святые небеса! — воскликнула леди Купер.

Слуги зашептались, раздался тихий смех.

— Что ж, это только доказывает, как легко кое-кого одурачить, — не скрывая удовольствия в голосе, произнесла леди Уиткоут.

— Но кто бы мог такое сделать? — спросила леди Купер.

— Тот, кто любит проказничать, — ответила леди Уиткоут. — Таких всегда хватает.

Оливия появилась среди них так же внезапно, как исчезла. Она вышла вперед, чтобы встать в свете камина.

Хотя Лайл знал, что она сделала это для большего эффекта, у него захватило дух. Она казалась почти неземной, стоя возле этого гигантского камина, освещенная языками пламени, которые бросали блики на рыжие кудри, сливочную кожу и тяжелый шелк платья. Оливия оставалась в образе госпожи замка, спокойно сложив руки у талии и держа спину прямо.

— Это была глупая шутка, — сказала она собравшимся. — Скорее всего кто-то из местных мальчишек захотел посмеяться над лондонцами. Они, вероятно, сочли это отличной шуткой, наблюдая, как все бегают, крича от ужаса.

— Кто их винит? — засмеялась леди Уиткоут. — Это было смешно, признай, Агата. Напоминает мне шутку, которую лорд Торогуд сыграл со своей женой. Ты помнишь?

— Как я могу забыть! Говорили, у ее любовника плоть бездействовала целую неделю, так он перепугался.

Пока они ударились в непристойные воспоминания, Оливия отправила слуг заниматься делами. Николса и Бейли она отозвала в сторону и велела им проверить все комнаты и коридоры. Это должно было успокоить всех, кто боялся, что незваный гость до сих пор находится в замке.

— Когда придет время отправляться спать, — сказала Оливия, — должны воцариться тишина и порядок.

Все отправились по своим делам.

Вскоре после этого леди нетвердой походкой разошлись по спальням.

В огромном зале Оливия и Лайл остались одни.

Она стояла, глядя на пламя. Свет камина озарял ее волосы и розовел у нее на щеках. От этого зрелища у Лайла заболело сердце.

«Что я буду делать? — думал он. — Что мне с ней делать?»

— Отличная задумка, — сказал он вслух. — Ты привела всех в чувство за считанные минуты.

— Тут нечего и придумывать, — ответила она. — Я сама частенько изображала привидений. Даже спиритические сеансы проводила. Ничего сложного.

— Это представление не должно было меня удивить, — проговорил он, — и все же удивило.

— Не мог же ты подумать, что я поверила в призраков, — сказала Оливия.

— Ты романтична.

— Да, но не легковерна.

Нет, Оливия не была легковерной, не отличалась наивностью и простодушием. Этим она никогда не страдала, не была замкнутой или обидчивой. Она совсем не похожа на других известных Лайлу женщин.

Эта мысль сразу завладела его рассудком и проникла в кровь. Ее страстность, мягкость кожи, ее вкус и аромат — все волновало его, вызывая головокружение.

Оливия была как явление природы, которое невозможно остановить и которому невозможно сопротивляться.

Что он должен теперь делать?

Лайл не мог полагаться на Оливию и не мог доверять себе. Удивительно, сколько он натворил всего через несколько часов после того, как они договорились, что это не должно повториться опять.

«Я не хочу разрушать твою жизнь и знаю, что ты не хочешь ломать мою».

— Если говорить о романтике… — начал Лайл.

— Если ты станешь извиняться за то, что произошло на крыше, я тебя задушу, — перебила она.

— Если бы нам не помешали…

— Да, я знаю, — нахмурила брови Оливия. — Мне надо об этом подумать. Уверена, что есть решение. Но сейчас я не могу его найти. День был долгий.

Целая жизнь, подумал про себя Лайл.

Его жизнь. Она менялась, бесповоротно и безостановочно. Она начала меняться с того самого момента, когда их губы встретились. Но нет, еще раньше. С момента, когда он нашел ее в бальном зале.

— Да уж, день был богат событиями, — согласился Лайл.

— Но суть в том… — Оливия нахмурилась. — Вот что я думаю. Нам крайне необходим дворецкий. Совершенно очевидно, что Эдвардс, где бы он ни был, не вернется. Еще нам очень нужна прислуга из шотландцев. Лондонцы тут чужие. Им здесь не нравится, они не понимают языка, они сюда не вписываются. Кто-то явно пытается сорвать нашу работу. Мы должны разобраться в этом. Кроме этого, нам нужны надежные работники, на которых можно положиться, люди, имеющие здешние корни.

Несмотря на трудный день, Лайл испытывал крайнюю неловкость и слишком злился на себя, чтобы чувствовать усталость. Ему следовало быть сильным. Тем не менее он нашел Оливию на крыше, увидел звезды в ее глазах и сделал именно то, что поклялся не делать снова.

Вместе с тем он не мог проигнорировать слова Оливии. Она так логично подытожила ситуацию, как должен был сделать он сам, если бы ему не помешала сумятица чувств.

— Ты права, — признал он.

— Я? Права? — широко раскрыла глаза Оливия.

— У нас есть проблема, но она не единственная, — сказал Лайл. — Мы приехали сюда, чтобы восстановить замок. Мы приехали решить проблемы замка. Вот на чем нам следует сосредоточиться. Если мы займемся этим…

— У нас не будет времени на дурное поведение, — усмехнулась Оливия.

— Дьявол находит занятие ленивым рукам, — сказал Лайл.

— Никогда не замечала, чтобы мне требовалась его помощь, — коротко рассмеялась Оливия и отошла от него. — Что ж, значит, у нас есть своего рода план. И завтра мы можем взяться за его выполнение. — Она пожелала Лайлу доброй ночи и удалилась в южное крыло.

Оливия сохраняла веселое выражение лица до тех пор, пока не оказалась на безопасном расстоянии за дверями и не начала подниматься по лестнице.

Там она остановилась и схватилась за голову.

Что же им делать?

Желание оказалось опасной штукой, совсем не такой, как она себе представляла. Это было невыносимо. Стоять там, глядя на него, сгорать от желания прикоснуться к нему и ощутить его ответное прикосновение.

То, что случилось на крыше, вызвало такое дивное ощущение.

Оливия знала, что это такое. В конце концов, она читала увлекательные книжки из коллекции эротической литературы, принадлежавшие прабабушке, и знала, как доставить себе удовольствие.

Но это было бы лишь бледной имитацией.

«Думай о чем-нибудь другом», — приказала себе Оливия. Она стала думать о дворецких, о том, как их теряют и как находят. Она думала о призраках, которые не были призраками. Поднимаясь по витой лестнице в свою комнату, она составила список первоочередных хозяйственных дел.

Оливия легла в постель без особой надежды быстро уснуть, но события дня утомили ее. Она положила голову на подушку и проснулась лишь тогда, когда серый утренний свет озарил комнату, а возле ее кровати стояла Бейли с подносом в руках. До нее донесся аромат шоколада.

Замок Горвуд, главный зал

Утро вторника, 18 октября

Гарпии еще не встали и, возможно, не поднимутся до полудня. Как полагал Лайл, это было их привычное время, когда на них не действовали силы природы.

Несмотря на внутреннее беспокойство, он получил удовольствие от тихого завтрака.

Он не сознавал, насколько шумно проходили такие завтраки до сих пор.

Лайл слышал легкие шаги слуг, которые спешили по делам… свист ветра в щелях и разбитых окнах… треск пламени за решеткой камина.

Эта обстановка далека от идеальной, и он находится в сотнях миль от того места, где хотел бы быть, и работа, которая ему предстоит, не вызывает восторга. Но вокруг царит покой. И порядок. И момент тишины, который, по иронии судьбы, создала Оливия.

Она вошла, когда Лайл допивал чашку кофе, приготовленного для него Николсом.

Он встал.

— Это турецкий кофе? — Оливия остановилась рядом и пристально смотрела на крохотную чашку на столе.

Лайл кивнул. Он уловил шелест ее платья и вдохнул аромат легких цветочных духов. Или он скорее пряный, чем цветочный? Очень слабый. Не из флакона. Скорее всего это запах сухих трав и цветов, в которых хранится ее одежда.

— Я привык к кофе, — сказал Лайл. — Однако я не фанатично предан ему. Буду пить то, что есть. Но Николс близко к сердцу принимает заботу о своем «джентльмене». У него и мыслей таких не будет, чтобы обойтись тем, что оказалось под рукой. Куда бы мы ни ездили, он везет с собой турецкий кофе. Где бы мы ни были, он готовит его каждое утро. Хочешь попробовать?

— Да, с удовольствием. — Оливия села к столу. — Прабабушка часто пьет кофе, но ее горничная крайне ревнива и не покажет Бейли, как его готовить.

— Я скажу Николсу, чтобы он ее научил, — пообещал Лайл, снова садясь на свое место. — Николс презирает мелочную ревность. И он не против обучить хорошенькую горничную тому, что она пожелает узнать, включая некоторые вещи, о которых она даже не догадывается, что хочет знать.

Хотя Лайл не звонил, Николс появился, как всегда, когда был нужен.

— Сэр?

— Кофе по-турецки для мисс Карсингтон, — сказал Лайл.

— Разумеется, сэр.

— И когда мисс Бейли найдет свободное время, ты научишь ее варить кофе.

— Разумеется, сэр.

Хотя тон голоса Николса не изменился, Лайл заметил искру в его взгляде.

Оливия, должно быть, тоже ее заметила.

— Пусть даже не думает соблазнять мою горничную, — сказала она, когда камердинер исчез в коридоре, ведущем на кухню.

— У меня достаточно проблем с собственными моральными принципами, — тихо ответил Лайл. — Не возлагай на меня ответственность за чужую нравственность. И я определенно не могу указывать ему, о чем ему думать. Он мужчина.

— Я только предупреждаю тебя, — сказала Оливия. — Я не буду отвечать за то, как поведет себя Бейли. Она дурного мнения о представителях вашего пола.

— Николс может за себя постоять. Вчера я уже говорил, что на самом деле он сильнее, чем выглядит. Однажды песчаная буря сбила его с ног, протащила немного и забросила к бедуинам. Он помог им расчистить песок и сварил для них кофе. Они одолжили ему верблюда. Вернувшись, он извинялся за то, что «так внезапно отлучился».

— Ты все это выдумал, — сказала Оливия, а в синих глазах промелькнули смех и скептицизм.

— Не смеши! — возмутился Лайл. — У меня отсутствует воображение.

Пылкие фантазии и еще более неукротимые мечты не имеют ничего общего с воображением, сказал он себе. Для мужчины подобные вещи — реальность.

— Хотелось бы мне знать, кто придумал это, — сказала Оливия.

— Ты имеешь в виду визиты призраков? — проследил за ее взглядом на галерею менестрелей Лайл.

— Хочу еще раз осмотреть все при свете дня, — сказала она. — Может, там ничего не было и леди Купер только вообразила это или ей приснилось. Но это маловероятно. На протяжении последних лет кто-то изображает привидения. Зачем прекращать это теперь, когда появились новые зрители?

— Прежде всего — зачем они это начинали? Зачем кого-то отпугивать от этого замка?

— Видимо, им самим он нужен или здесь есть то, что им нужно, — пояснила Оливия.

— Совершенно очевидно, замок никому не нужен, — сказал Лайл. — Мейнз не смог завлечь арендаторов, и я не заметил следов проживания здесь кого-то без оплаты.

— Мейнз? Я собиралась поговорить с тобой о нем.

Николс принес кофе. Он наполнил чашку Оливии, долил Лайлу и удалился.

Оливия повернулась и посмотрела ему вслед.

— Это настоящий дар, — сказала она. — Ты когда-нибудь замечал, что очень немногим людям удается стать незаметными? Обычно они требуют к себе внимания всеми мыслимыми способами. — Она перевела взгляд на Лайла. — Но ты не из таких. Полагаю, это благодаря Египту и тому, чем ты там занимаешься.

— Передвигаться бесшумно — очень важное умение, — согласился Лайл.

— Я бы хотела научиться, — сказала Оливия. — Но в этой одежде это сделать невозможно.

Сегодня на ней было коричневое платье, закрытое до самого горла. Во всем остальном оно было подобно платью, которое она надевала вчера: необъятные рукава, гора юбок в форме колокола, которая поддерживается слоями нижних юбок…

Лайл усилием воли вернулся к разговору.

— Эта одежда занимает много места, — сказала Оливия, — и громко шуршит.

— Ты говорила о Мейнзе, — напомнил Лайл.

— Да. — Оливия вдохнула аромат кофе и одобрительно улыбнулась, прежде чем сделать глоток. — О, кофе превосходный. Лучше, чем у прабабушки.

— Мейнз, — снова повторил Лайл.

— Ты просто чудо прямолинейности.

— Один из нас должен быть таким. Ты идешь одновременно в десяти направлениях.

— Да, я думала о еде, — согласилась Оливия.

— Я наполню твою тарелку. — Он вскочил на ноги и направился к буфету, желая двигаться и делать что-нибудь. — Ты говори.

— Да, хорошо. Он оказался для меня загадкой, признаю. Я, как и ты, ожидала, что он окажется абсолютно несведущим в своем деле. Или запойным пьяницей. Или и тем и другим. В конце концов, работа нужна всем. Деревня не особенно процветает. Одно дело — испытывать трудности в поисках арендаторов. Не все сочтут привлекательным замок пятнадцатого столетия, пусть даже в хорошем состоянии и роскошно обставленный. Но если поверенный не в состоянии нанять людей на работу в усадьбе, которая на протяжении веков была единственным источником рабочих мест на мили вокруг, это действительно странно.

Лайл вернулся к столу и поставил перед ней тарелку.

— Хаггиса, я вижу, нет, — отметила Оливия.

— Наш повар — француз.

— И лосося тоже нет, — сказала она. — Но я заметила, что он как-то умудрился испечь прекрасные булочки в этой ужасной печи.

— Удивительно, правда? — согласился Перегрин, сев за стол. — Так что там насчет Мейнза? Что ты говорила?

— Что ты прямолинейный. — Оливия взяла столовые приборы.

— Да, я сижу словно на иголках. Судя по тому, как ты начала, тебе есть что сказать мне.

— Есть кое-что, — подтвердила она. — Во-первых, твой поверенный немного выпивает, он слегка несведущ и чуточку ленив, но на самом деле проблема не в этом. Он в принципе справляется со своей работой. Однако до самой смерти твой кузен Фредерик всегда проверял его. После этого контроль перешел к твоему отцу. — На этом она замолчала и принялась за еду.

Лайл не стал расспрашивать дальше. В этом не было необходимости.

— Отец все испортил, — вздохнул он.

— Можно сказать и так.

— Отдавая противоречивые приказы, — продолжил Лайл. — По десять раз на день меняя свое решение.

— Похоже на то.

— Я понимаю, что произошло, — сказал он. — Для этого не надо иметь воображение. Местные жители чувствуют то же самое, что и я.

— Введенные правила были либо чрезмерно строгими, либо противоречили одно другому, — сказала Оливия. — В результате вы потеряли несколько торговцев… Деревня не обезлюдела, но несколько семей уехали. В других случаях мужчинам приходится находить работу вдали от дома.

Она проговорила все это с набитым ртом. Лайл ей не мешал. Ему многое нужно было обдумать.

— От приемного отца и моих дядей я узнала, как надо управлять поместьем, — продолжала Оливия. — Ты знаешь, как серьезно лорд Рэтборн относится к своим обязанностям. Из того, что мне удалось узнать, твой кузен Фредерик придерживался тех же принципов.

— Только не мой отец. Он не смог бы придерживаться никакого принципа или правила, даже если бы его приклеили ему на нос.

— Зато теперь мы понимаем, почему тебя не встретили с распростертыми объятиями.

— Неприязнь, — сказал Лайл. — Они не знают, какую новую беду принесу им я.

— Нам нужно снова завоевать их доверие, — сделала вывод Оливия. — Думаю, с этого и следует начать. Потом возьмемся за привидения.

Лайл не успел ей ответить, как появился Николс.

— Ваше сиятельство, мисс Карсингтон, здесь один человек просит его принять.

 

Глава 13

Николс сообщил, что мужчина по имени Геррик пришел узнать о должности дворецкого. Оливия поглядела на Лайла.

— Что произошло? — спросил он. — Вчера мы никого из местных нанять не смогли.

— Вчера крошечная рыжеволосая девчушка еще не сразилась со свирепым французом, размахивающим тесаком, — сказала она.

— Известие об этом не могло разнестись так быстро, — удивился Лайл.

— Это случилось вчера, — заметила Оливия. — Когда я что-либо натворю в Лондоне, слухи расходятся по городу к завтраку на следующий день. По моему опыту, в деревне сплетни разносятся еще быстрее.

— Но как? Кто им сказал? У нас в замке из деревни нет ни одного человека.

— Конюшни, — подсказала Оливия. — Слухи попадают из дома в конюшни, а там всегда есть кто-то из местных, слоняющийся под тем или иным предлогом. В каждой деревне есть по меньшей мере одна особа, для которой знать все обо всех — дело всей жизни.

— Если бы он был сомнительной личностью, — Лайл посмотрел на Николса, — я знаю, ты бы отослал его восвояси.

— У него имеется письмо от Мейнза, ваше сиятельство, а также рекомендации от предыдущего нанимателя — лорда Глакстона.

Это, вероятно, замок, который она видела вчера с крыши, подумала про себя Оливия. Она изгнала из памяти то, что произошло на крыше у них с Лайлом. Если она станет самым решительным образом игнорировать эти мысли, они, возможно, уйдут сами.

— Мы встретимся с ним, как только мисс Карсингтон закончит завтракать, — распорядился Лайл.

— Я уже закончила, — ответила Оливия.

Лайл взглянул на ее тарелку.

— Нет, ты не доела.

— Поесть я могу в любое время, — сказала она. — А дворецкими разбрасываться нельзя.

— Тогда я возьму эту булочку, — сказал Лайл. — Дай нам минутку, Николс, и веди его сюда…

Они встали из-за стола, чтобы подождать своего возможного работника возле большого камина, самого теплого места в комнате, и на порядочном расстоянии от кухонного коридора, с его вечно подслушивающей прислугой.

Либо обладая каким-то мистическим ощущением времени, либо опыта жизни рядом с Лайлом оказалось достаточно, но Николс привел Геррика мгновение спустя после того, как Оливия закончила отряхивать крошки с жилета Лайла. Лайл не заметил их или не придал значения, но Николс, в этом Оливия была убеждена, умер бы от позора, если бы его господин предстал перед будущим слугой в ненадлежащем виде.

Геррик явно обладал внешностью дворецкого и имел внушительный вид: такого же роста, как Альер, он был лучше сложен. Тщательно причесанные темные волосы, внимательный взгляд черных глаз. Мужчина излучал спокойную уверенность человека, который знает, что ему делать, напоминая Оливии идеального дворецкого прабабушки, Дадли.

И в чем-то он был схож с Николсом, хотя был гораздо крупнее. Держался он в той же ненавязчивой манере.

Он был шотландцем, но говорил по-английски лишь с легкой картавостью.

— Вы работали в замке Глакстон, — заговорил Лайл, прочитав рекомендательные письма. — Отчего вы оставили такое выгодное место и пришли в эту полуразвалившуюся груду камней?

— Амбиции, ваше сиятельство, — ответил Геррик. — Там дворецким служит мистер Мелвин. Я служил под его началом, и мы расходились с ним во взглядах. Учитывая, что изменений не предвидится и его отставка в ближайшее время маловероятна, я решил поискать удачи в другом месте. Две недели назад истек срок уведомления о моем предстоящем через месяц уходе. Я практически нашел место в Эдинбурге, но узнал о должности здесь. Мой вчерашний разговор с мистером Мейнзом только утвердил мою веру в то, что я как нельзя лучше подхожу для работы на этом месте.

Лайл даже не старался скрывать свое изумление.

— В этой заброшенной развалине? — Он обвел рукой скудную обстановку.

— Да, ваше сиятельство, я рассматриваю эту ситуацию как испытание.

— Как и все мы, — проговорил Лайл. — К несчастью.

Оливия решила, что пришло время вмешаться.

— По моему опыту, — сказала она, — слуги обычно предпочитают более легкую работу. В целом большинство из них к испытаниям равнодушны.

— Разумеется, обычно это так, мисс Карсингтон, — ответил Геррик. — Но мне кажется, это скучное и безрадостное существование.

— У нас здесь не скучно, — заверил его Лайл. — Нисколько. Может, вы не слышали, что наш предыдущий дворецкий исчез при загадочных обстоятельствах.

— В этих краях, ваше сиятельство, все становится известным, — сказал Геррик. — Жители Эдинбурга, а в особенности прислуга, знают все обо всех в радиусе двадцати миль. Включая Горвуд.

— Внезапная пропажа предыдущего дворецкого вас совсем не тревожит? — спросила Оливия.

— Ваше сиятельство и мисс Карсингтон позволят мне называть вещи своими именами? — спросил Геррик.

— Конечно, пожалуйста, — ответил Лайл.

— Прежний дворецкий был лондонцем, — учтиво, а может, с состраданием сказал Геррик. — Я — нет. Моя семья живет здесь на протяжении многих поколений. Нас не так легко оторвать от здешних мест. Если это вообще возможно.

Оливия взглянула на Лайла.

— Ваше сиятельство и мисс Карсингтон, без сомнения, пожелают обсудить этот вопрос наедине, — подытожил Геррик. — Я выйду.

Он вышел за дверь.

Оливия и Лайл смотрели ему вслед.

— Это старший брат Николса? — тихо спросила она.

— Должно быть, они принадлежат к одной и той же особой породе, — ответил Лайл. — Надеюсь, он не стреляет глазами по сторонам. Но в одном человеке невозможно получить сразу все. Он шотландец, как ты и хотела, с местными связями. Безупречные рекомендации. Он производит хорошее впечатление. Осмотрительный. Спокойный. Говорит на внятном английском языке. Ну, берешь ты его или нет?

— Это твой замок, — сказала Оливия.

— Но это не по моей части, — ответил Лайл. — Мне он понравился, но заниматься хозяйством будешь ты. Я займусь другими делами. Мне нужно оценить состояние двора и оборонного вала. Я должен тщательно осмотреть подвальные этажи. Хочу выяснить, как сюда попадают непрошеные гости. Позволь мне заняться этим и оставить дворецкого на тебя.

— Он производит впечатление искреннего человека, — заметила Оливия.

— Я доверяю интуиции Делюси по этой части.

— Похоже, его не испугала чудовищная задача, вставшая перед ним, — сказала Оливия. — Нанять целый штат прислуги, желательно из близлежащих мест, держать все под контролем, наладить систему доставки продовольствия и все прочее.

— Видимо, не испугала, — вторил ей Лайл. — Геррик мне напоминает гончую, которая рвется с поводка, чтобы броситься в погоню.

— Он высокого роста и привлекательный, — добавила она.

— Значит, решено.

Появился Николс.

— Он понравился мисс Карсингтон, — объявил Лайл. — Пригласи нашего нового дворецкого.

Некоторое время спустя

— Николс представит вас остальным и позже покажет вам замок, — сказала Оливия Геррику. — Леди Купер и леди Уиткоут не поднимутся до полудня, это самое раннее. — Оливия подумала про себя, что Геррик не из тех, кто будет придавать этому значение. — Лорд Лайл сделал серию набросков, которые, я знаю, вы захотите изучить. Они весьма полезны. Этот замок оказался куда более сложным строением, чем мне показалось на первый взгляд. Но вы привыкли, наверное, к лестницам, которые пропускают целый этаж или внезапно обрываются. К этажам между этажами, к комнаткам, раскиданным тут и там.

— Антресоли, мисс? Да, в Глакстоне были такие же.

— Я их еще не обследовала до конца, — сказала Оливия. — Но Николс предложил, чтобы полуэтаж прямо над кухней служил комнатой для хранения документов. Я пока что перенесла туда все гроссбухи.

Геррик перевел взгляд на ту часть стены, что находилась прямо над дверью в кухонное царство.

Его манера поворота головы в сочетании с изогнутым носом напоминала Оливии ястреба.

— Ваши комнаты находятся приблизительно на том же уровне в северной башне, прямо под покоями лорда Лайла, — пояснила она.

Взгляд темных глаз переместился от северного конца зала к углу галереи менестрелей, за которой находилась дверь, ведущая в коридор к его комнатам.

— Должна вас предупредить, что вчера там был призрак, — сказала Оливия. — В галерее менестрелей.

Ястребиный взор обратился на нее. Глаза дворецкого были совершенно спокойными.

— Призрак, мисс?

— Кто-то притворялся привидением, — пояснила Оливия. — Очень неприятно. Его сиятельство отправился выяснить, каким образом кто-то посторонний попал внутрь.

— Я заметил следы вандализма, как только вошел, мисс. К несчастью, замок долго пустовал. А это звучит как приглашение.

— Очень заманчиво, я знаю, — согласилась Оливия. — Кажется, его сиятельство говорил что-то об отсутствующих ступенях в нижней части некоторых лестниц. На земле я видела обломки зубчатых стен.

— Эти грабежи начались много лет назад, — сказал Геррик. — Думаю, злоумышленники отказались от мысли продать замок по кускам. Но двор… — Он покачал головой. — Какой позор! Я бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами.

— Двор? — Оливия попыталась вспомнить, что видела вчера, когда Лайл водил ее по внутреннему двору. Стены осыпались, камни откатились далеко от фундамента. Поверхность была, естественно, неровной. Разве что-то показалось ей странным? Она не помнила, потому что была слишком занята своими романтическими фантазиями, чтобы внимательно осмотреться вокруг.

— Они вели раскопки, — сказал Геррик. — Кто-то снова ищет эти сокровища.

Вскоре после этого

— Клад? — повторил Лайл. — Есть еще идиоты, которые думают, что здесь спрятаны сокровища?

Объявление, которое примчалась сделать Оливия, было куда более пространным и драматичным, оно сопровождалось жестами и телодвижениями, что стало для Лайла тяжелым испытанием.

— Если бы я прочла все записи и книги твоего кузена Фредерика, то все бы выяснила, — твердила Оливия. — Он собирал все, что связано с замком Горвуд. Все легенды во всех вариантах. Рано или поздно я должна была наткнуться на историю о кладе.

— Надеюсь, это не имеет отношения к пиратам, а? — спросил Лайл. — Потому что мы с тобой уже искали пиратские трофеи.

Оливия улыбнулась ему. Она была без шляпы, волосы развевались на ветру, тот же ветер поднимал покачивающиеся юбки. Лайл почувствовал, как от ее улыбки тает рассудок.

Что ему с ней делать?

— Какие пираты? — сказала Оливия. — Это было во времена гражданских войн. Кромвель осадил замок. В конце концов семье и слугам пришлось бежать. Они спасались ночью, но не смогли увезти с собой все свои сокровища.

Она дрожала от возбуждения, и это было заметно. Лайлу с трудом удавалось не поддаваться ее настроению.

Ему требуется спокойствие. Ему нужен порядок. Он должен разрешить дюжину проблем, но он был не уверен, что сможет сосредоточиться на них, пока не найдет решения проблемы по имени Оливия. Он не может ничего решить, пока она стоит перед ним. Он вообще едва способен думать.

— Значит, они их закопали, — сказал он.

Она кивнула.

— Прости, что разрушаю твою прекрасную фантазию, но эту историю я слышал много раз, — сказал Лайл. — Хочешь, расскажу, что было дальше? Сторонники Кромвеля были у власти дольше, чем ожидали роялисты. Семья потеряла все, включая тайну спрятанных сокровищ. Я клянусь, каждая роялистская семья в Британии закопала свои драгоценности и серебро, прежде чем бежать в глухую полночь от Кромвеля и его полчищ. И каждая из них забыла, где они их зарыли.

— Конечно, я знаю, что это легенда, но…

— Никто, а особенно практичные шотландцы, не может быть настолько легковерен, чтобы вообразить, что спустя двести лет остались какие-то клады, — сказал Лайл. — Никто старше двенадцати лет. Пожалуйста, скажи мне, что ты в это не веришь.

— Я не верю в клады, — ответила Оливия. — Но верю в то, что кто-то их ищет. — Она огляделась. — Вот доказательство, — указала она на многочисленные холмики и ямы, которыми был усеян весь двор. — Земля сейчас влажная, так что увидеть трудно. Но Геррик заметил следы недавних раскопок.

— Тайные клады — это по твоей части, — сказал Лайл. — Можешь перекопать все, что хочется.

— Лайл, дело не в этом. Как ты можешь быть таким тугодумом? Неужели не понятно…

— Я все понимаю, но не могу отклоняться от цели, — перебил Лайл. — У нас слишком много работы. Мне нужны рабочие, и я их найду.

— Конечно, ты должен это сделать. Я только хотела…

— Мы не можем так жить, — отрезал Лайл, — с разбитыми окнами, с дождем и ветром, попадающими внутрь, с проказниками, которые проникают в замок. В былые времена никто бы не смог пробраться на балкон для музыкантов. Им пришлось бы оружием прокладывать себе дорогу. Наши призраки легко могли проникнуть через сломанную дверь, которую я тебе показывал. Ту, что ведет в подвал. Оттуда им пришлось всего лишь взобраться по разрушенной лестнице. Эту дверь необходимо починить и охранять.

— Я согласна, но…

— Я поеду в деревню и наберу работников.

Повернувшись к Лайлу спиной, Оливия ударилась об обломок крепостной стены. Если она увидит, как он уходит, то не сможет побороть искушение запустить в него чем-нибудь.

Это доставит ей удовольствие, но не изменит ни обстоятельств, ни самого Лайла.

У него много дел, и он хочет сделать их как можно быстрее. Разбираться с привидениями и кладами означает «отклоняться от цели». Как ей заставить этого упрямца понять, что это и есть корень проблемы?

Последние несколько лет кому-то пришлось приложить массу усилий. Тут должны быть веские причины, чтобы верить в существование клада.

Оливия огляделась. Поверхность внутреннего двора неровная, но этого стоило ожидать после долгих лет запустения. Фредерик Далми, очевидно, сосредоточил свое внимание на внутренней отделке.

Что же такое увидел Геррик, что они с Лайлом упустили? Перед ее приездом, как говорил Лайл, дождь шел несколько дней без перерыва. Потом они со своими лошадьми и повозками вытоптали сорняки и землю. Дождь и все остальное скрыли следы раскопок, если они вообще были.

Оливия скользнула взглядом по осыпающейся стене. Остатки сторожки возвышались в юго-западном углу. Там? Есть ли там что-то необычное? Она подошла. Возле углублений у стены лежали груды земли. Свежими следами раскопок это не назовешь, но старыми они тоже не казались.

На это обратил внимание Геррик?

Оливия немного постояла, рассматривая землю, но влажная почва ничего ей не подсказала.

— Никакой надежды, — сказала она себе. — Придется проявить благоразумие и спросить у него самого.

Горвуд

Несколько часов спустя

Лайл обнаружил, что за ночь настроение в деревне изменилось.

Со своим лакеем он заходил в магазины, делал заказы, и никто не притворялся, будто не понимает его.

Как сказала Оливия, очевидно, до деревни дошла молва о маленькой рыжеволосой девчонке, которая противостояла обезумевшему французскому повару с тесаком в руках.

К этому моменту они, вероятно, услышали и о том, как Оливия изображала призрак, превратив ужас в хохот.

Что ж, она чудо, никаких сомнений в этом нет.

Лайл и Николс зашли в таверну «Кривой посох». Для этого времени дня, как подумал Лайл, там было многолюдно. Однако, будучи единственным общественным заведением в деревне, оно служило основным местом обмена сплетнями.

Он подошел к стойке и заказал пинту пива. Хозяин не стал вести себя так, будто Лайл говорит по-гречески или по-китайски. Он поставил высокую кружку с крышкой на прилавок.

— И налейте от меня всем собравшимся, — попросил Лайл.

Это привлекло всеобщее внимание. Он подождал, пока всех обслужат. И стал говорить. Лайл привык вещать перед толпой незнакомцев. Так он набирал людей для работы на раскопках. Так он удерживал их. Деньги для египтян не всегда имеют первостепенную важность, и они не особенно стремятся рисковать своей жизнью ради иностранцев. Иностранцы считают их трусами. Лайл считал египтян людьми здравомыслящими, поэтому взывал к их рассудку и приводил доводы, чтобы они доверили ему свои жизни.

Насчет шотландцев у Лайла не было уверенности. Но он знал, что их отличает безумная храбрость и такого же уровня преданность.

Он не стал ходить вокруг да около и сразу заговорил о деле.

— Я ищу мужчин для ремонта замка Горвуд, — начал он. — Я ищу таких мужчин, которые не боятся «упырей и привидений, чудовищ длинноногих и тех, кто рыщет среди ночи». Я в последний раз приглашаю в замок Горвуд. Присутствующий здесь Николс составил список моих требований в отношении плотников, кровельщиков и прочих. Те, кто желает работать, могут вписать свои имена и приходить в Горвуд завтра, в восемь утра, чтобы начать работу. Если Николс возвратится с неполным списком, я примусь искать в Шотландском нагорье, где, как мне говорили, можно найти настоящих мужчин.

Лайл допил пиво и вышел.

Рой смотрел ему вслед, так же как и все остальные. В помещении стояла мертвая тишина, все смотрели на двери, через которые вышел сын лэрда.

Потом все уставились на худого парня возле стойки, с записной книжкой и карандашом.

Тэм Макэвой нарушил тишину громким смехом, и следом за ним все захохотали так, словно в жизни ничего смешнее не слышали.

— Вы это слышали? — проговорил, отдышавшись, Тэм.

— Сперва рыжая девчушка, а теперь он, — сказал кто-то еще.

— Ты такое когда-нибудь слышал? — спросил кто-то Роя.

— Никогда, — ответил он.

И правда, он никогда не слышал, чтобы столько сильных, здоровых шотландцев молча снесли такое оскорбление от англичанина, и это ведь даже не сам лэрд, который, как всем известно, был идиотом, а всего лишь его сын. Рой поглядел на Джока, на лице которого царило замешательство.

— Мы такого не потерпим, так? — сказал Тэм. — Покажем его сиятельству, кто здесь настоящие мужчины.

Он шагнул к худому слуге, которого его сиятельство назвал Николсом.

— Ты… — сказал он.

— Да, мистер?.. — Николс даже головы не повернул, стоял, весь такой спокойный и вежливый, задрав нос в своей заносчивой английской манере.

— Мое имя — Тэм Макэвой, — сказал Тэм, вздернув подбородок. — Запиши меня прямо сейчас. Тэм Макэвой, стекольщик.

— И меня, — протолкнулся к Николсу еще один. — Крэйг Арчибальд, каменщик.

— И меня.

Тут все начали толкаться и пробираться вперед, требуя записать их на работу.

— Рой, — шепнул Джок, — что будем делать?

— Нам записываться нельзя, — сказал Рой. В Горвуде все знали, что они ни дня в своей жизни не работали честно. Если они начнут это делать теперь, люди могут что-то заподозрить. — Нам придется вести себя как обычно.

— Но…

— Не бойся. Есть у меня одна идея.

До самого вечера Оливия почти не видела Лайла. Вернувшись из деревни, он до заката осматривал внутренний двор. Потом он провел целый час в комнате для хранения документов с Герриком, после чего удалился в свои покои.

Она не видела его комнат, но знала, что Лайл устроил кабинет в нише большого окна своей спальни, которая была как две капли воды похожа на ее собственную. Он наверняка работал там, пока не пришло время одеваться к ужину.

Лучше не думать о его спальне.

Когда после ужина они переместились поближе к уютному теплу большого камина, Лайл повторил свою короткую дерзкую речь в «Кривом посохе».

— И никто ничем в тебя не запустил? — удивилась Оливия.

— Разумеется, нет, — ответил он. — По словам Николса, через две минуты после моего ухода люди смеялись, шутили и боролись за то, чтобы записаться на работу. Он говорит, что люди записывали также своих родственников, не желая, чтобы чья-то семья выглядела менее храброй, чем дикие шотландцы из Шотландского нагорья или… чем маленькая рыжая девчонка. Все мы знаем, что именно ты изменила ход событий.

— Но ты знаешь, как воспользоваться ситуацией, — сказала Оливия.

Она жалела, что ее там не было. Ей тоже хотелось побывать в той таверне и послушать деревенских жителей. Это доставило бы ей истинное удовольствие.

— Отлично сработано, — сказала леди Купер. — С нетерпением жду, чтобы увидеть, как крепкие шотландцы взбираются по лестницам, поднимая кирпичи и все прочее.

— У нас здесь тоже есть на что посмотреть, — встряла леди Уиткоут и бросила восхищенный взгляд на Геррика, который принес поднос с напитками.

— Во имя всего святого, Оливия, где ты его отыскала? — спросила леди Купер, когда дворецкий вышел.

— Он появился, как джинн из «Тысячи и одной ночи».

— Я не прочь потереть его лампу, — заявила леди Уиткоут.

— Миллисент, предлагаю выпить за Оливию, которая раздобыла такой отличный экземпляр мужской прислуги.

— За Оливию, — провозгласила леди Уиткоут.

Лайл поднял свой бокал и посмотрел на Оливию, встретившись с ней взглядом. В его глазах она увидела серебристые звезды и сияющую луну, и на нее обрушился поток жарких воспоминаний.

— За Оливию, — согласился он.

— И за Лайла, — добавила леди Купер, — благодаря которому сюда придут мускулистые шотландцы.

— За Лайла, — сказала Оливия и поверх края бокала послала ему в отместку многозначительный взгляд.

— Благодарю вас, леди, — сказал Лайл. — Однако теперь должен молить вас о снисхождении. Завтра я ожидаю целую армию работников, и мне понадобятся все мои силы. А это означает, что спать я должен лечь по-деревенски рано.

Он извинился, пожелал доброй ночи и ушел к себе.

За последние несколько лет они обшарили каждый дюйм замка. Они знали каждый коридор и лестничный пролет, все входы и выходы. Втиснувшись в полуразвалившуюся сторожку, они следили за окнами южной башни.

Там поселились женщины.

В Горвуде все знали, кто где спит, где чья горничная, где спят слуги, кто из них тайком бегает в конюшни и кто из конюхов наиболее популярен среди горничных. В конце концов, это замок Горвуд, и все происходящее там касается всех.

Поэтому Джок и Рой ждали, когда погаснет свет в окнах южной башни. Держась в тени, они поспешили к сломанной двери в подвал, забрались по разрушенной лестнице и прошли к одной из лестниц, ведущих на первый этаж.

У-у-у…

— О Господи! — подскочила Оливия. — Господь всемогущий!

Она услышала тихие шаги.

— Мисс, что это за шум?

— Не знаю. — Оливия поднялась с кровати. В свете угасающего в камине огня она заметила кочергу и схватила ее. — Но кто бы это ни был, он очень об этом пожалеет.

У-у-у…

Лайл проснулся и в одно мгновение вскочил с постели, выхватив из-под подушки нож.

— Сэр! Что это?

— Нечто ужасное. Самый жуткий звук на земле. Это звук смерти, пыток и агонии пылающего ада, — сказал Лайл. — Будь они прокляты! Это волынки.

— Быстрей, — сказал Рой. — Сюда идут.

Они с Джоком пробежали через длинную комнату на втором этаже, выскочили через дверь на лестницу северной башни и поспешили вниз. На лестнице стояла кромешная тьма, но они сотни раз ходили по ней вверх и вниз и ночь для них не отличалась от дня.

Спустившись на первый этаж и прошмыгнув через главный зал к другой лестнице, они вернулись в южную башню и помчались по каменным ступеням вниз. Там Рой остановился.

— Теперь еще разок, для старых леди.

Оливия и Бейли ворвались в гостиную второго этажа одновременно с Лайлом и Николсом.

— Ты видела их? — спросил Лайл.

— Только слышала. Это…

— Волынки, — мрачно сказал Лайл.

— Правда? Какой ужасный звук!

— А разве волынки звучат иначе?

С лестницы южной башни донеслись приглушенные крики. Оливия бросилась туда. Лайл оказался у двери первым.

— Стой, — сказал он, отодвинул ее с пути и побежал по ступенькам вниз.

— Я не боюсь волынок, — заявила Оливия и, толкнув локтем Николса, помчалась за Лайлом.

— Те, кто использует их, чтобы будить людей среди ночи, способны на все, — сказал Лайл.

— Лайл, правда, не так уж они страшны.

— Нет, они ужасны. Это самый отвратительный звук на свете. Звук десяти тысяч смертей.

Они добрались до открытой двери комнаты леди Уиткоут. Она стояла у выхода, ее горничная все еще пыталась завязать ей ленты халата.

— Простите, мои дорогие, но эти жуткие вопли меня напугали. Я буквально подпрыгнула в воздух с кровати. Даже не помню, когда такое случалось в последний раз. Кажется, это было из-за холодных ног лорда Уайкрофта.

Видя, что она цела, Лайл бросился назад к лестнице, Оливия — за ним следом.

Леди Купер они обнаружили стоящей в шаге от ее спальни. Она смотрела в темный колодец лестницы.

— Звук шел оттуда, — указала она. — Ты никогда не упоминала о призраках-волынщиках, Оливия, — с упреком заметила леди Купер. — Если бы я знала, что они идут, я бы подкараулила их. Ты когда-нибудь видела мужчину, дующего в трубки? Знаешь, для этого требуются хорошие легкие, мощные плечи и ноги…

— Хорошо, я рад, что вам не причинили вреда, — оборвал ее Лайл.

Он прошел в небольшой коридор, ведущий в главный зал, Оливия следовала за ним по пятам.

— Я пойду первым, — прошептал Лайл. — Дай мне время. Нужно прислушаться, ты не представляешь, как сильно шуршит твоя сорочка, когда ты двигаешься.

— Это не сорочка, а ночная рубашка.

— Не важно, просто не шуми. И будь осторожна с кочергой.

В главном зале царила абсолютная темнота. Лайл ничего не мог рассмотреть, он слышал одну лишь тишину. Кто бы это ни был, они хорошо знали дорогу. И сбежали.

Через минуту в дверях появилась Оливия. Ему не надо было видеть ее, он ее слышал. В огромном темном помещении мягкий шорох ночной одежды казался оглушительным.

Она подошла ближе, и Лайл ощутил легкий аромат, исходящий от ее одежды, слабый запах кожи и волос и что-то неопределенное, ассоциирующееся со сном и еще теплыми простынями. Потом у него в голове возникли другие образы: жемчужная кожа в лунном свете, грудной смех, быстрая дрожь возбуждения…

Лайл сжал кулаки и понял, что все еще крепко держит нож. Он ослабил хватку.

— Они ушли, — проговорил он, прогоняя незваные воспоминания.

На балконе для музыкантов появился свет. Там стоял Геррик в халате, со свечой в руке.

— Я успокоил слуг, ваше сиятельство. По крайней мере тех, кто слышал шум. Очевидно, звуки не дошли до верхних этажей.

— Им повезло, — пробормотал Лайл.

— Мне послать людей, чтобы обыскали замок и окрестности, ваше сиятельство?

— Наши призрачные музыканты теперь уже будут далеко отсюда, — сказал Лайл. — Скажите всем, чтобы возвращались в свои постели.

Геррик тихо удалился.

Лайл обернулся к Оливии. Его глаза уже привыкли к темноте, и лунного света было достаточно, чтобы разглядеть ее полупрозрачную ночную рубашку, сплошь покрытую кружевами и лентами. Он перевел взгляд на ближайшую нишу в стене.

— Невозможно выследить их среди ночи, — сказал Лайл.

— Конечно, нет, — подтвердила Оливия. — Они хорошо знают местность, а наши лондонские слуги будут только спотыкаться в темноте и ломать себе шеи.

— Они, должно быть, были там, в гостиной второго этажа, — сказал Лайл. Значит, меньше фута от ее спальни. — Дразнили нас. — Ему ужасно хотелось стукнуть по чему-нибудь.

— Надо признать, было тревожно, — согласилась Оливия. — Кто же ожидает услышать волынки среди ночи? К тому же они играли плохо…

— Откуда ты знаешь?

— Хорошо или плохо, эти звуки трудно забыть.

— Жаль, что мы их не поймали, — сказал Лайл. — Я бы с удовольствием взглянул, как ты стукнешь кочергой по этому мерзкому кожаному мешку. Изобретать всякие дьявольские устройства — это так похоже на шотландцев. Волынки. Гольф.

Оливия рассмеялась.

Этот звук скользнул по его затылку, оставляя жаркие следы.

— Оливия, иди спать.

— Но ты, конечно, хочешь…

«Да, еще как хочу».

— Мы не можем сейчас разговаривать, — перебил Лайл. — Подумай сама. На тебе почти ничего нет. Кому-то из нас нужно проявить благоразумие, и мы оба знаем, что это будешь не ты. Иди спать и будь осторожна с кочергой.

 

Глава 14

Среда, 19 октября

Солнце садилось за холмами. Рой и Джок стояли в тени разрушенной церкви, наблюдая, как шагают по дороге из замка в деревню мужчины после своего первого рабочего дня. Одни несли на плечах рабочие инструменты, другие толкали тележки, третьи правили повозками.

— Еще неделя, и они все задраят наглухо, как барабан, — сказал Джок.

— Как будто мы не сможем его открыть, — возразил Рой.

— Ты рехнулся? Два десятка мужчин работают от рассвета до заката. Разобрать все, что они сделали? И что мы можем сделать за несколько ночных часов?

— Не все, — сказал Рой. — Будем копать только внизу, вокруг цокольного этажа, чтобы можно было попасть внутрь. Как ты думаешь, сколько эти лондонцы смогут продержаться, если мы станем будить их каждую ночь?

— Не знаю, сколько я сам могу выдержать, — ответил Джок. — Всю эту беготню вниз и вверх по лестницам, трубя в эти проклятые трубки. Мы могли потратить это время на то, чтобы копать.

— Копать ночью? Все это время мы вели поиски средь бела дня. Думаешь, нам повезет, если мы станем ворочать валуны среди ночи?

Находить монеты было довольно трудно даже в светлое время суток. Они не сверкали искрами, призывая: «Посмотри сюда, здесь деньги». Монеты были одного цвета с землей и мало чем отличались от камней и гальки.

Им с Джоком повезло, что они хоть что-то смогли отыскать. Несколько монет в подвале. Немного — на внутреннем дворе. Но именно старинная серьга, которую они нашли во дворе, рядом с домиком привратника, убедила Роя, что старый Далми нес вовсе не чепуху, как все говорили. Эта серьга говорит им о том, что клад действительно существует и находится где-то здесь.

Люди думали, что если Далми не смог найти свои сокровища, пока все было в памяти свежо, значит, они пропали. Кромвель со своими сторонниками прибрал их к рукам так же, как и все остальное, утверждали они. Но если бы эти люди увидели найденные монеты и ту старинную серьгу и узнали, сколько они выручили за них в Эдинбурге, то запели бы по-другому. Они бы все заявились в замок с лопатами и кирками — и вовсе не для того, чтобы помочь его отстраивать.

— Сын лэрда тоже нанял людей копать, — сказал Рой. — Если клад во дворе или в цокольном этаже, то они его найдут. Мы должны заставить их остановиться.

Лайл боролся со сном, чтобы не уснуть за столом. День выдался длинным, хотя и удачным, и его разум утомился даже сильнее, чем тело. Он по-прежнему не понимал, что надо было его семье от этой полуразрушенной груды камней. Сменяя друг друга, его предки тратили целые состояния на поддержание замка. Но какие бы усилия ни прикладывать, он все равно останется холодным, сырым и мрачным.

Вместе с тем, когда Лайл видел, как шагают по дороге из деревни работники, он ощущал прилив гордости, а также облегчения. Несмотря на ущерб, нанесенный самим лэрдом, его отцом, эти люди были готовы довериться сыну. Теперь он сможет получить достойно выполненную работу. А поскольку работа предстоит колоссальная, ему будет чем заняться.

Лайл бросил взгляд через стол на Оливию, по милости которой ему необходимо было заниматься чем угодно, лишь бы иметь занятие. Оливия была в платье из тяжелого синего шелка, на которое, как обычно, ушли многие ярды ткани в самых необычных местах, а плечи и бюст оставались обнаженными, если не считать подвески с сапфиром, которая излучала сияние из центра соблазнительной ложбинки.

Оливия как раз вставала из-за стола, готовясь отвести собравшихся к камину, чтобы выпить по чашке чаю, или, ради пожилых дам, распечатать еще один бочонок виски и побеседовать или почитать, когда из самых недр земли раздался вой волынок.

— Геррик, Николс, — вскочил со стула Лайл, — со мной! Вы, — он дал знак лакеям, подпиравшим стену, — бегите вниз по южной лестнице.

Они все схватили подсвечники и поспешили в цокольный этаж.

Слуги спотыкались о горы мусора, обыскивая большие сводчатые помещения.

— Ваше сиятельство, сюда! — крикнул один из лакеев. Лайл поспешил на его голос. Слуга показал на одну из стен комнаты. Большими буквами кто-то нацарапал углем:

«БИРИГИСЬ».

Вот и все, что они нашли.

Злоумышленники удрали. Лайл послал слуг наверх, чтобы успокоить дам, что никто не пострадал. Затем он подошел к стене, чтобы рассмотреть нацарапанное послание. Когда он доберется до этих…

Поблизости послышался знакомый шелест. Лайл отвел взгляд от безграмотно написанной угрозы. Со свечой в руках к нему подошла Оливия. Она остановилась рядом и стала осматривать стену.

— Должна сказать, меня действительно беспокоит то, что они пробираются внутрь, когда весь дом не спит, — сказала она. — Они необыкновенно дерзкие.

— Или очень глупые.

— Мой приемный отец всегда говорит, что обычно преступниками оказываются люди небольшого ума, но обладающие изрядной хитростью, — сказала Оливия.

— Знаю. Я предпочел бы иметь дело с умными. По крайней мере тогда можно было бы понять ход их мыслей.

— Волынки сами по себе безобидны, — рассуждала Оливия.

— Для кого как, — заметил Лайл.

— Меня тревожит их неугомонность, — сказала она. — Это расстраивает прислугу.

Это расстраивало и его самого. Им нужна прислуга, чтобы работать, а слуги не остаются там, где им плохо, если только это не совсем отчаявшиеся люди.

— К сожалению, невозможно держать здесь гарнизон, чтобы защищать нас от посягателей, как это происходило в прежние времена, — сказал Лайл.

— Я сомневаюсь, что они действительно попытаются навредить нам, — сказала Оливия. — Это привлекло бы внимание властей, а они совершенно точно хотят, чтобы все отсюда уехали, тогда они смогут продолжать поиски сокровищ.

— Я никуда не уеду! — отрезал Лайл. — Я начал дело и не собираюсь сдаваться. Я восстановлю эту бесполезную старую рухлядь и вернусь в Египет, даже если мне придется самому грести на ялике. А пока я намерен устроить ловушку в подвале. Этим слабоумным придется поискать другой путь, чтобы проникнуть внутрь.

— Если мы разыщем сокровища первыми, они прекратят поиски, — сказала Оливия.

Лайл устал, ему было трудно смотреть на нее и вести себя благоразумно. Он был в ярости на самого себя за неспособность управлять чувствами, которые могли привести только к несчастью. У него едва не сорвалось с языка: «Нет здесь никакого сокровища, прекрати вести себя как романтически настроенная идиотка, надень на себя побольше одежды и не стой так близко ко мне». Вовремя вмешался внутренний голос: «Подумай».

Клад. Его здесь нет, но Оливия никогда в это не поверит. Она хочет посмотреть. Почему бы не позволить ей? Это займет ее, и если он организует это занятие правильным образом, то оно убережет ее от беды.

— Ладно, — сказал Лайл. — Давай рассуждать логично. Даже самый непроходимо тупой человек не станет столь упорно трудиться, не имея веской на то причины.

— Ну вот, правильно, — согласилась Оливия. — Они занимались этим на протяжении многих лет, если считать с того времени, когда начались поиски. За этим должно что-то стоять.

— Если мы узнаем, что это было, то сможем определить, что нам делать, — сказал Лайл. — Возможно, что-то есть в записках кузена Фредерика. Может быть, он что-то сказал. Проблемы начались, когда он оставил замок и переехал в Эдинбург.

Его мозг уже бился над головоломкой. Подбросить для нее приманку, не прибегая к настоящей лжи, было несложно.

— Признаю, что идея заманчивая, — заметил Лайл. — Но у меня нет времени обдумать ее. Нет времени изучать документы и книги кузена и разговаривать с людьми, которые были близки к нему. Я должен «восстановить в прежнем блеске» эту кучу камней, чтобы ублажить своих безумных родителей.

Лайл заметил, как вытянулось лицо Оливии, и ему стало стыдно. Хуже того, его безрассудная половина, та, которую она могла так легко возбудить, хотела бросить все и заняться разгадыванием тайны. Эта его половина хотела, чтобы он искал клад вместе с Оливией, как они делали раньше. О, это был невероятный соблазн.

— Ты прав, — сказала вдруг Оливия, просветлев лицом. — Клад кладом, но замок должен быть восстановлен. Я обещала, что ты вернешься в Египет к весне. Это означает, что мы не можем терять ни минуты. Я займусь этой тайной. Теперь, когда Геррик взялся за хозяйство, у меня есть уйма времени, и должна сказать, что леди с наслаждением будут собирать сплетни от друзей твоего кузена. — Она подошла ближе и похлопала его по груди. — Можешь не волноваться. Твой верный рыцарь Сэр Оливия сделает все, что необходимо.

«Когда я вырасту, стану рыцарем, — сказала она ему в их первую встречу. — Доблестным Сэром Оливией, вот кем я буду, отправляясь на опасные поиски, совершая благородные поступки, борясь с несправедливостью».

Оливия поспешила прочь, а Лайл стоял, глядя ей вслед, пока она не исчезла из поля зрения и пока не смолк шорох шелка.

Он повернулся к стене и пристально посмотрел на надпись.

«БИРИГИСЬ».

Разумеется, Лайл не верил в предчувствия и предзнаменования. Или в предупреждения от слабоумных, которые не умеют писать без ошибок.

Он отвернулся и пошел к лестнице.

Верный своему слову, Геррик выехал в Эдинбург в среду. К четвергу они обзавелись домоправительницей, миссис Гау. К пятнице они с миссис Гау наняли полный штат шотландской прислуги. В тот же день Оливия разрешила всем лондонцам, за исключением личной прислуги, вернуться в Лондон.

Один только Альер захотел остаться. Остальные торопливо сложили вещи и после полудня уехали.

Тем временем Оливия провела много часов, копаясь в книгах, памфлетах и журналах Фредерика Далми. Всюду, где упоминался замок Горвуд — скажем, в статье о Вальтере Скотте для антикварного издания, — Фредерик положил бумажные закладки и сделал карандашом заметки на полях. В большинстве своем заметки были неразборчивыми, но это не важно.

Печатные издания рассказали ей все о легендах с призраками: как она обнаружила, в разные века популярностью пользовались разные привидения. Оливия узнала о забавных происшествиях на банкетах и приводящих в недоумение судебных делах. Фредерик хранил записи обо всех имущественных спорах. Он также вел дневники. Как ей удалось установить, они в основном имели отношение к Горвуду и его истории. Изредка в них встречались упоминания о неприятностях, имевших отношение к замку. Но полной уверенности не было, поскольку мелкий, похожий на паутину почерк было почти невозможно разобрать.

Оливия думала, что Лайл без труда прочтет его, поскольку привык расшифровывать незнакомые шрифты, часть которых повреждена временем или вандалами. Ей придется попросить его помочь, если он найдет для этого хоть немного времени.

В понедельник, когда она переворачивала страницу, размышляя о том, как упросить Лайла разобрать написанное для нее, выпал листок пожелтевшей, местами обгоревшей бумаги.

— Но это же ключ к разгадке! — сказала Оливия, размахивая перед лицом Лайла измятой бумагой с коричневыми краями.

Он нехотя взял у нее листок.

Его план так блестяще работал до сих пор. Он занимался своим делом, она — своим. Их дорожки пересекались во время еды, в присутствии других дам, которые прекрасно отвлекали внимание.

Но сегодня, пока рабочие обедали снаружи, Оливия загнала его в угол у бювета в цокольном этаже. Она едва не танцевала от восторга, поскольку считала, что нашла подсказку.

Она не должна была находить никаких подсказок. Она должна была продолжать искать и искать, пока Лайл не завершит дела и не определится в отношениях между ними, а если это окажется невозможным, пока не примет решение, как с ней поступить.

— Что там говорится? — спросила Оливия.

Перегрин посмотрел на неровную решетку с беспорядочными пометками.

— Ничего не говорится. Похоже на детские каракули и рисунки. Возможно, первая проба пера кузена Фредерика. Моя мать хранит все мои рисунки. Когда хранят подобные вещи, то, несомненно, руководствуются не здравым смыслом, а сентиментальностью.

— Ты уверен? — спросила Оливия.

— Это не карта сокровищ, — вернул ей бумагу Лайл.

— Может, зашифрованное послание?

— Это не шифр.

— Вот эти маленькие значки? — подсказала она. — В маленьких квадратиках?

Лайл оторвал взгляд от бумаги и посмотрел на нее.

По дороге в подвал на ее платье и волосы налипла паутина. Она явно запускала пальцы в волосы, пока пыталась расшифровать тайное послание, поскольку несколько шпилек торчали криво среди густых локонов. Синие глаза возбужденно горели, а щеки заливал румянец.

Лайл так устал от этого уродливого замка, от ужасной погоды. Устал от попыток загнать свои чувства поглубже лишь для того, чтобы они, как змеи, выбирались наружу и вонзали в него свои ядовитые зубы.

Зачем он вернулся в Англию?

Он знал, что ему нельзя находиться с ней рядом. Но он вернулся из Египта ради Карсингтонов. Почему он должен сторониться семьи, которая так много значит для него, если один член этой семьи выворачивает его наизнанку и к тому же ставит все с ног на голову?

— Это бессмыслица, — ответил Лайл. — Что-то вроде мусора, который старики собирают без малейшей на то причины.

Румянец на щеках Оливии стал еще ярче и распространился на шею. Предупреждающий знак.

— Фредерик Далми таким не был, — заявила она. — Если бы ты видел его записи, то понял бы. Он педантичный. Если он сохранил это, значит, у него была причина.

— Причина могла быть какой угодно, — сказал Лайл. — Глубокая старость, например.

— Ты велел мне искать подсказки, — прищурилась Оливия, глядя Лайлу в глаза. — Ты попросил меня докопаться до сути. Я много дней тебя не беспокоила. Теперь я прошу твоей помощи, а ты пытаешься от меня избавиться. Тебе прекрасно известно, что эта бумага что-то означает.

— Я ничего не хочу! — взорвался Лайл. — Нет никакого сокровища. Возможно, оно и существовало когда-то, но любому разумному человеку ясно, что оно давно пропало. Даже привидения потеряли к нему интерес. Разве ты не заметила? Больше никаких завывающих волынок среди ночи. Никаких признаков их существования, с тех пор как они нацарапали свои каракули на стене подвала.

— Идет дождь, — ответила Оливия. — Они не хотят таскаться под проливным дождем со своими волынками и прочими штучками для изображения привидений.

— В подвале поставлена ловушка, — сказал Лайл. — Я не делал из этого секрета, и они услышали об этом точно так же, как и все остальные.

— И ты думаешь, они так просто сдались? Думаешь, твои ловушки их отпугнули?

— Но ведь раньше их никто не ставил, а?

— Лайл, ты же не… — Румянец Оливии стал еще гуще.

— Это смешно, — перебил он. — Я не собираюсь спорить с тобой о призраках.

— Ты мог бы по крайней мере… — Оливия взмахнула перед ним листком бумаги.

— Нет, — коротко сказал Лайл. — Я не собираюсь тратить время на разглядывание бессмысленных каракулей.

— Ты бы так не говорил, если бы посмотрел его дневники.

— Я не стану читать его дневники. — Только не с ней, заглядывающей ему через плечо. Ее аромат… Проклятое шуршание шелка… Это нечестно. Она знает, что им нужно держаться друг от друга подальше.

— Ты велел мне искать! — закричала Оливия. — Я провела много часов, перекапывая горы бумаг, книг, дневников и писем. Час за часом, пытаясь разобрать его мелкий почерк. Ты сам…

— Чтобы чем-нибудь занять тебя! — взорвался Лайл. — Чтобы выбросить твои фантазии из головы. Передо мной стоит идиотская, бессмысленная задача — напрасная трата времени и денег — в этом скверном месте, где я никогда не хотел находиться. И я бы не оказался здесь, если бы не ты.

— Я помогала тебе!

— О да, ты оказала мне очень большую помощь. Если бы не ты, я бы послал родителей ко всем чертям. Я был бы гораздо счастливее, голодая в Египте, чем находясь здесь. Какое мне дело до их проклятых денег? Пусть потратят их на моих братьев. Я сам могу себя содержать. Но нет, я здесь, по мере сил стараюсь выполнить эту проклятую работу, выполнить ее так, как положено, но тебе надо изводить меня и не давать мне покоя, чтобы гнаться за другой несбыточной мечтой.

— Изводить и не давать покоя? Ты же сам…

— Это был отвлекающий маневр! Тебе, как никому другому, следует знать, что это такое. Ты все время это делаешь. Что ж, я уже привык. А тебе понравилось? Тебе понравилось плясать под чужую дудку?

— Ты… Ты… — Оливия стащила с него шляпу и ударила его ею в грудь. Потом швырнула ее на землю и растоптала.

— Отлично, — сказал Лайл. — Какой зрелый план!

— Будь ты мужчиной, я бы вызвала тебя на дуэль.

— Будь ты мужчиной, я бы с удовольствием тебя застрелил.

— Ненавижу тебя! — закричала она. — Ты вызываешь презрение! — И Оливия пнула его в голень.

Удар был болезненным, но из-за злости Лайл почти не почувствовал его.

— Прелестно, — проговорил он. — Просто настоящая леди.

Оливия сделала непристойный жест и умчалась.

Час ночи

Вторник, 25 октября

Ночь стояла ясная, и луна, уже идущая на убыль, давала достаточно света для мошенников, хулиганов и тех, кто хотел проследить за ними.

В настоящее время этим единственным «кем-то» была Оливия, тайком крадущаяся из замка, после того как все остальные отправились на покой. На ней были мужские брюки, а под ними — фланелевые панталоны. Жилет, куртка и толстый шерстяной плащ с капюшоном должны были защитить ее от осенней шотландской ночи. Еще она прихватила с собой шерстяное одеяло, чтобы спастись от ночной сырости.

Вряд ли оно ей потребуется. Собственная горячая кровь согревала ее.

Призраки ушли, неужели?

— Посмотрим, — прошептала она.

Ей надо было поспорить с ним, вот что стоило сделать после вежливо-ледяного ужина.

«Они не ушли, и я это докажу».

Оливия посмотрела на северную башню. Темные окна подсказали ей, что он спит. И она надеялась, что ему снятся ужасные кошмары.

Она докажет, что призраки не отступились. Они просто пересматривают свою тактику. Она сделает то же самое.

Если бы Лайл догадался, что она затеяла, то непременно помешал бы ей.

Меньше всего ей нужно, чтобы этот упрямый, несговорчивый самец стоял у нее на пути.

Она даже Бейли не рассказала о своих ночных планах, поскольку Бейли станет ее ждать, а Оливия не знала, как долго будет отсутствовать. Если надо, она останется до рассвета. Оливия выбрала довольно уютное место для укрытия.

Выбор позиции был очевиден. Разрушенная сторожевая вышка в юго-западном углу двора была построена именно для наблюдения. Хотя в настоящее время вышка не годилась для обозрения окрестностей, через ее дверь открывался прекрасный вид на большую часть двора, позволяя Оливии оставаться незамеченной.

Единственное, что утомляло, — это ожидание. Сидеть на одном месте, не имея даже книги или колоды карт, было не очень весело. А сидеть на камне, пусть даже большом и плоском, удобно только короткое время. Через слои шерстяного плаща, брюк и фланелевого белья Оливия чувствовала холод. В щелях свистел ветер. Время шло, луна и звезды начали бледнеть. Оливия выглянула из своего убежища.

Над головой проносились тучи, подгоняемые ветром, они заполнили собой небо и закрыли луну со звездами. Она отступила в укрытие и плотнее закуталась в одеяло. Время шло, становилось все холоднее. У нее затекло тело, и она переменила положение.

Это влажный воздух у нее на щеках? Или просто холодный ветер? Пальцы онемели. Темнота становилась все гуще. Оливия едва различала очертания двора.

Ветер пронзительно свистел в щелях среди камней, и она слышала, как он взметнул ворох опавших листьев, закружив их по двору. Она снова пошевелилась, но не осмелилась потопать ногами, чтобы согреться, и пальцы ног просто окоченели от холода. Бедра онемели от неподвижного сидения.

Оливия думала о Лайле, об оскорбительных словах, сказанных им, и о том, что она могла бы на это ответить, но все эти мысли больше не грели. Придется встать и походить немного, или ее конечности онемеют. Она начала подниматься.

Краем глаза Оливия заметила вспышку света. Или показалось? Так кратковременно. Потайной фонарь? Потом вокруг стало еще темнее, чем прежде, и воздух превратился в тяжелое, холодное, влажное покрывало.

Тут она услышала шаги.

— Следи за фонарем, — послышался тихий голос.

Лязг. Шум. Глухой стук.

— Ни черта не вижу. Снова дождь пошел. Говорил я тебе…

— Это всего лишь туман.

— Нет, дождь. Я говорил… Проклятие!

Луч фонаря упал на лицо Оливии, ослепив ее.

Когда Лайл почти заснул, на ум ему в сотый раз пришел сильно измятый и полусгоревший клочок бумаги.

Неровные линии решетки сами встали у него перед глазами, и в маленьких клеточках появились крошечные цифры.

Это не могла быть карта, потому что нет стрелок или указаний на стороны света.

Но это мог быть какой-то код или стенограмма.

Его разум начал расставлять и переставлять линии и цифры, и тут уже было не до сна, поскольку пошел мыслительный процесс.

Лайл открыл глаза, сел, зажег свечу на прикроватном столике и выругался.

Оливия помахала у него под носом обрывком бумаги, а он не может отделаться от этого.

Он вылез из кровати, натянул халат и добавил угля в камин. Потом взял свечу и подошел к нише у окна. Когда-то, судя по внешнему виду, в самом начале истории замка, эту нишу оборудовали широким подоконником для сидения. Он придвинул к ней скамейку, которую использовал в качестве стола.

Днем света здесь хватало с избытком. Вечерами это было приятным местом для работы. Когда не шел дождь и небо не затягивали тучи, в эти редкие дни он мог смотреть на звездное небо. Оно не было похоже на небо в Египте, но определенно казалось чем-то далеким от цивилизации, от всех ее правил и ограничений.

Лайл выглянул наружу и опять выругался. Снова шел дождь.

«Какое гадкое место!»

Через мгновение Оливия снова обрела способность видеть. Фонарь опять мигнул, но не в ее направлении. Она услышала лязг и звуки голосов. Что-то ударилось о землю. Потом убегающие шаги.

Оливия не стала размышлять.

Она спустилась с вышки и побежала за ними, следуя за миганием фонаря. Его свет, качаясь, пересек двор, выбрался наружу через дыру в стене, в обход главного входа, и проследовал на дорогу.

Оливия чувствовала ледяной дождь, который становился все сильнее, но фонарь мигал перед ней как светлячок, и его луч манил ее за собой, по дороге. Потом он вдруг пропал. Никакого света. Оливия огляделась по сторонам. Влево, вправо, вперед, назад.

Ничего. Тьма. Дождь, ледяной дождь, барабанивший по голове и плечам, стекавший по шее.

Она посмотрела назад. Замок был едва различим, призрачные руины вдалеке, за стеной дождя, который промочил ее плащ и куртку.

Ни огонька в окнах. Ничего.

Помощи ждать неоткуда.

Здесь негде укрыться — а что толку в укрытии теперь, даже если бы она могла его отыскать? Перчатки насквозь промокли, и руки болели от холода.

Оливия попыталась бежать, но ноги стали словно каменные глыбы, одежда отяжелела от воды, и если она оступится и упадет…

«Не драматизируй! Двигайся! Одна нога за другой».

Оливия стиснула зубы от холода, склонила голову и поплелась обратно в замок.

Дверь в комнате Лайла в северной башне была толстой. Если бы не щель в дверной петле — надо добавить еще один пункт в список для ремонта, — он бы ничего не услышал. Лайл не был уверен, что слышал что-то. Он подошел к двери, приоткрыл ее и прислушался.

До него донеслось царапанье и бормотание.

Потом раздалось ругательство. Хотя голос был слабым, Лайл его узнал.

Он взял свечу, вышел из комнаты и пошел туда, где когда-то располагалась гостиная замка, в комнату над главным залом, почти такую же большую, но с менее высокими потолками. В ней также находился большой камин.

Оливия стояла перед камином на коленях. Она дрожала, пытаясь извлечь искру из трутницы.

— Лайл? — прошептала она, подняв глаза и щурясь от света свечи.

Он оглядел ее: вода, стекающая с волос, мокрая одежда, вокруг нее уже образовалась лужа.

— Что ты делала? — спросил он. — Оливия, что ты натворила?

— Ох, Л-Лайл!.. — выдохнула она, трясясь от холода.

Лайл поставил свечу, наклонился и подхватил ее на руки.

Она промокла насквозь, ее колотила дрожь. Лайлу хотелось взреветь от ярости и заорать на нее, и, наверное, так и следовало поступить. Тогда кто-нибудь мог бы услышать, по крайней мере ее служанка или его слуга, и поспешить на помощь.

Но Лайл не стал кричать на нее. Он не сказал ни слова. Он отнес Оливию в свою комнату.

 

Глава 15

Он положил ее на ковер перед камином.

Оливия дрожала всем телом, зубы стучали, а руки были ледяными.

С колотящимся сердцем он сорвал с нее мокрую одежду. Тяжелый шерстяной плащ промок до самой подкладки. Неуклюжие от страха руки теребили пуговицу. Он никак не мог протолкнуть ее через петлю, поэтому оторвал ее, стянул с Оливии плащ и отшвырнул его в сторону.

Под плащом оказалась мужская одежда. Тоже мокрая. Лайл стянул куртку с ее плеч и снял ее, вынув руки из рукавов. Он отбросил куртку и выругался. На сей раз Оливия надела жилет, не так, как в Йорке. Он тоже промок, и на нем был целый ряд пуговиц, с которыми предстояло сразиться.

Лайл кинулся к скамье, схватил перочинный нож и срезал пуговицы. Он стащил жилет и перешел к шерстяным брюкам. Они оказались не такими промокшими, как вся остальная одежда, и Лайлу удалось с ними справиться. Он снял брюки и опять выругался.

На Оливии оказались фланелевые панталоны, и они были влажными. Столько слоев верхней одежды, и она промокла до нитки. Его сердце колотилось от страха и ярости. Сколько же она пробыла под проливным дождем? Что на нее нашло? Зачем она это сделала? Она заболеет. Лихорадка. Черт знает где, на расстоянии многих миль от нормального врача.

Лайл даже не пытался развязать завязки. Он их перерезал и начал стаскивать одежду.

— П-п-постой, — стучала зубами Оливия. — П-подожди.

— Ждать нельзя.

— Я с-сама.

— Ты вся дрожишь.

— М-мне так холод-дно…

Он стащил с нее панталоны, раздев, таким образом, донага, и завернул в свое одеяло, смутно сознавая, что надо прикрыть ее, но не задумываясь о причине.

Она только всхлипывала и бормотала чепуху: обрывки предложений, маловразумительные фразы. Что-то про письма, которых всегда было мало, и почему она сохранила этот мусор, но ведь Бейли ее понимает, правда?

Неужели она уже бредила?

Бред — признак лихорадки. Лихорадка предвещала воспаление легких.

«Не думай об этом».

Лайл обернул ее еще одним одеялом и помешал уголь в камине. Оливия все еще дрожала всем телом.

— Я н-не могу п-перестать, — произнесла она. — Н-не знаю п-почему.

Лайл стал растирать ее одеялом, пытаясь разогнать кровь, но грубая шерсть раздражала кожу, и Оливия поморщилась.

Он лихорадочно осмотрел комнату и схватил полотенца, приготовленные Николсом на завтра. Откинув одеяло, он стал растирать Оливии сначала одну руку, потом — вторую. Они были холодными как лед и дрожали.

Лайл переключил внимание на ее ноги и тоже стал растирать их полотенцем. Они тоже были ледяными. Он продолжал отчаянно работать полотенцем, не позволяя себе задумываться, стараясь только восстановить движение крови в конечностях.

Он не знал, как долго это продолжалось. Паника затмила его рассудок.

Руки у него устали, но он не останавливался.

Его так поглотил этот процесс, что он не сразу заметил, что Оливия перестала дрожать, стучать зубами и произносить бессмысленные слова.

Он замер и посмотрел на нее.

— О! — произнесла Оливия. — Я думала, что никогда уже не согреюсь. О, Лайл! Зачем ты меня так разозлил? Ты же знаешь, что бывает, когда я выхожу из себя.

— Знаю.

— Как я могла подумать, что справлюсь одна? Но я ведь хотела только проследить. Было так темно. Ни одного огонька в окнах. Я должна была заставить тебя пойти со мной. Мы друг друга дополняем.

Сказанное ею было понятно лишь наполовину, но и этого было достаточно. Его сердце немного успокоилось. Кожа под его ладонями наконец-то начала теплеть. Дрожь в теле почти исчезла.

В мозгу у Лайла стало проясняться.

И тогда он увидел все совершенно четко.

Оливия перед камином, завернутая в два одеяла. Ее одежда, разбросанная вокруг. Повсюду валяющиеся пуговицы.

— О, Лайл! — проговорила она. — Твои руки такие теплые. Твои чудесные, умелые руки.

Лайл посмотрел на свои руки, которые обхватили ее правое предплечье. Ему надо отпустить ее.

«Нет, не надо отпускать».

Вместо этого он медленно провел руками вниз по ее руке, потом — вверх, вниз и вверх. Опять. И опять.

Он тщательно следил, чтобы Оливия оставалась в одеялах, отворачивая их для того, чтобы снова массировать ей руки и ноги. Он медленно помассировал ей правую руку, потом левую.

— Это ощущение, — изумленным голосом сказала Оливия. — Я не могу его описать. Волшебное. Как ты это делаешь?

Он поднял одеяла, раскрывая ей ноги. Когда его ладонь скользнула по подъему ноги, она застонала.

Лайл подтянул подушки под голову и плечи Оливии и уложил ее на них. Она закрыла глаза и вздохнула, но тут же снова распахнула их, чтобы наблюдать за ним.

Лайл вернулся к растиранию ступней. Вначале одна, за ней другая. Потом он стал растирать ее ногу до колена, поднимая одеяло выше. Его ладони повторяли контуры ее икр. Кожа Оливии была похожа на бархат. Теплый бархат. Дыхание ее замедлилось и стало глубже. Она перестала дрожать.

Оливия теперь спокойно лежала на подушках и смотрела на него. Синие глаза освещал огонь камина, поэтому казалось, будто в них танцуют звезды. Свет озарял ее лицо: изящные скулы, изгиб губ, упрямую линию подбородка. Одеяла соскользнули с плеч, открывая белую шею, грациозный наклон плеч.

Лайл выронил полотенце и позволил себе коснуться ее щеки тыльной стороной ладони. Кожа у Оливии была такой же гладкой, как самый тонкий шелк, какой носят самые богатые египтянки, — такой тонкий, что его легко можно продеть сквозь кольцо. Однако это не шелк, а ее кожа, теплая и живая. Несколько мгновений назад Лайл думал, что потеряет ее, и мир для него остановился.

Он ладонью ощутил мягкость, тепло и жизнь.

Оливия повернула голову и губами коснулась его руки.

«Нет, нет, нет».

Но это была ложь. Он не этого хотел.

Все так просто. Всего лишь прикосновение. Легкое касание губами его ладони. Но он ждал целую вечность, и от этого прикосновения его встряхнуло так, словно он притронулся к электрическому стержню. Ее прикосновение рикошетом ударило Лайла в сердце, заставляя его биться неровно, прокатилось вниз, заливая жаром пах. Его тело напряглось и сжалось, а рассудок сузился до размеров туннеля.

Лайл стоял на коленях у ее ног и видел только Оливию, озаренную светом камина. Кожа, к которой он прикасался, теперь стала очень теплой. Она была жива, полна жизни, было видно, как поднимается и опускается ее грудь под одеялами.

В комнате было тихо и темно, только огонь потрескивал у них за спиной.

Оливия одной рукой удерживала одеяла на груди. Лайл потянул ее за руку, пальцы разжались, выпустив ткань. Никакого протеста. Ни единого звука. Она только смотрела на него, наблюдая. Прекрасное лицо оставалось серьезным и изучающим, как будто Лайл представлял собой тайну, которую ей предстояло разгадать.

Для него никакой тайны не существовало.

Он всего лишь мужчина, он просто отчаянно истосковался по ней, и несколько минут назад перед ним промелькнул мир без нее.

Лайл раньше жил без нее и находился вдалеке от нее. Хотя и скучал по ней. Если ему не к кому будет возвращаться, во что превратится его жизнь?

Мгновение назад он думал, что потеряет ее. Сейчас она здесь, теплая и живая в свете камина. Простой факт. Она здесь, и он ее хочет: один простой факт, который убил силу воли, добрые намерения, совесть и обязательства.

Лайл обнажил Оливию до талии и стал просто смотреть на нее, впитывая ее глазами, разумом и сердцем.

— Боже правый, — с трудом выдохнул он. — Боже правый, Оливия.

Ее кожа была жемчужно-белой, словно луна, висящая высоко в небе. Ее упругие груди светились, словно две другие белые и гладкие луны, увенчанные двумя розовыми бутонами, молившими о ласке. Оливия взяла его за руку, и он, не сопротивляясь, уступил ей. Она положила его руку себе на грудь. Лайл ощутил, как напрягся под его ладонью бутон. В паху у него тоже возникло напряжение.

Туннель его разума сузился еще больше.

Теперь он видел только Оливию. Он мог думать только о ней. Весь мир стал Оливией, сияющей в свете камина. Он обхватил рукой контур гладкой окружности, и она вздохнула. Он сжал в ладонях ее груди, и она тихо рассмеялась грудным смехом и закрыла глаза.

— Да, — сказала Оливия. — Это то, чего я хотела.

Простые слова. Он услышал в них все: сильное желание, удовольствие и что-то еще, чего он не знал. Все смешалось. Или так казалось. Но для него этого было достаточно, поскольку он и сам бы так сказал.

«Это то, чего я хотела».

Лайл раздвинул ей ноги. Не оказывая сопротивления, она смотрела на него. Он подполз к ней и, наклонившись, коснулся языком напряженного розового бутона.

— Да, — прошептала Оливия.

Да. Этим было все сказано. «Да» заключалось во вкусе ее кожи и звуке голоса, в том, как вздымался живот, когда ее тело выгибалось от быстрых движений его языка. «Да», — говорила она, потягиваясь и обнимая его за шею и прижимая к себе. «Да» скрывалось в ее стоне, когда Перегрин скользил по ее груди языком, пробуя на вкус жемчужную кожу.

«Да, это то, чего я хотела».

Она притянула к себе лицо Лайла и поцеловала, ее мягкие губы раскрылись в торопливом приглашении, предлагая вишневую греховную сладость. Потом был поцелуй, который сразил его, безумный, глубокий поцелуй, который казался сотней поцелуев, накопившихся за годы, таким бесконечным он был, и таким же бесконечным было ощущение падения. Глубокого погружения в Оливию, в себя самого и в тот необузданный мир, в котором нет ничего, кроме них двоих.

Мир сузился до вкуса Оливии, запаха ее кожи, ощущения ее тела у него под руками. В мире осталось только то, как она извивалась от его прикосновений, как ее руки двигались по его телу, пока она не нащупала края его рубашки. Она тянула ее наверх, пока Лайл не оторвался от ее губ, чтобы снять рубашку через голову и отшвырнуть ее в сторону. Теперь он был обнажен, так же как и она.

«Да, это то, чего я хотела».

Оливия провела ладонями по его плечам и рукам, погладила грудь, коснулась пальцами сосков, и Лайл почувствовал, как по его телу прокатилась дрожь.

— О! — воскликнула Оливия.

Она поднялась быстрым и гибким движением и коснулась языком его затвердевших сосков. Она подтянулась еще, обхватила ногами его бедра и поцеловала Лайла. Ее язык то проникал к нему в рот, то отступал, в то время как ее грудь терлась о грудь Лайла, а его горячая и напряженная плоть упиралась ей в живот.

Лайл обнял ее, гладя по спине, потом его руки спустились ниже и обхватили ее ягодицы.

За их спинами потрескивали угли в камине, и Лайлу казалось, что у него внутри тоже потрескивало. Каждое движение, каждый поцелуй разжигали пламя.

Он потянул ее вниз, не отрываясь от ее мягких губ, и Оливия подчинилась его безмолвному указанию, а ее ноги по-прежнему обнимали его бедра. Лайл поднял голову, открыл глаза и не отводил взгляда, пока раздвигал ей ноги и ставил ее ступни на ковер.

Его руки скользнули вверх по бедру к самому сокровенному месту. Отблески пламени сияли на мягких рыжих волосках, играли на влажной плоти. Лайл погрузил палец внутрь, и Оливия выгнулась всем телом навстречу его ласкам.

Лайл знал, как доставить ей радость. Больше всего на свете ему хотелось подарить ей удовольствие, но она так быстро воспламенилась, что все мысли сгорели без следа. Остались лишь инстинкт и желание. Это непреодолимо: два молодых тела, чьи плоть и кровь взывают друг к другу, и зов в крови столь же яростный и неодолимый, как самум.

Оливия дотронулась до его восставшей плоти. Гладкие пальцы заскользили по его длине, смыкаясь вокруг, вверх — вниз, вверх — вниз.

Лайл зарычал, отстранил ее руку и вошел в нее, натолкнувшись на тесноту и сопротивление. С тихим удивленным вскриком Оливия резко выгнулась ему навстречу, напрягаясь всем телом. Он страстно поцеловал ее и в глубину этого поцелуя, казалось, вложил все накопленные за целую вечность желания.

Оливия обвила руками его шею, потом обхватила ладонями его лицо. Напряжение ослабло, и она с неутоленной страстью ответила на его поцелуй. И пока длился этот долгий поцелуй, Лайл вошел в нее снова, еще глубже. Она немного напряглась, но не отстранилась и не оттолкнула его.

Откуда-то издалека донесся предупреждающий голос или воспоминание: «Остановись. Время остановиться».

Но предупреждение было таким далеким, и Лайл уже забыл об осторожности, им руководила страсть. Он овладел Оливией, она принадлежала ему, и он мог только снова и снова двигаться внутри ее, на каком-то примитивном языке заклиная: «Она моя. Моя. Моя».

Где-то в пульсирующем безумии он почувствовал, как ослабло напряжение и Оливия начала двигаться ему навстречу. Ее ногти вонзились ему в спину, а тело торопливо поднималось ему навстречу, снова и снова, быстрее и быстрее.

А потом это произошло, все во внезапном, необузданном порыве: последнее неистовое усилие — и взрыв счастья и удовольствия. И ощущение погружения в сумасшедший мир, где звезды взлетают вверх и падают в бездну неба.

Потом наступила тишина, которую нарушал лишь неистовый стук их сердец.

Оливия, ошеломленная, лежала под ним.

Те порочные гравюры не могли передать всего, что произошло. Она сама едва понимала. Такая проникновенная интимность. Ощущение взлета.

О Господи!

Она ощутила, как его плоть выскользнула из нее, и почувствовала себя глубоко несчастной и одновременно невероятно счастливой.

Этот ужасный, ужасный поход под ледяным ливнем по бесконечной дороге. Самое страшные и мрачные часы в ее жизни.

Даже когда умер отец и сердце разрывалось от горя, у нее по крайней мере была мать.

Этой ночью, вглядываясь в огромный темный силуэт замка, в котором не было ни одного освещенного окна, встречавшего ее, она чувствовала себя совершенно одинокой.

И вот чем все это завершилось. Она оказалась словно на небесах, но не на тех добропорядочных, скучных небесах, о которых болтают люди. Эти небеса были в его объятиях.

Лайл, приподнявшись, перекатился на бок, увлекая ее за собой. Она лежала спиной к нему, и он, положив голову ей на плечо и обхватив рукой грудь, притянул ее к себе так, что бедра Оливии оказались прижатыми к его паху.

Ей хотелось умереть от удовольствия при таком интимном, властном прикосновении. Она боялась заговорить, боялась возвращаться на землю. Она уцепилась за этот момент, когда все наконец встало на свои места, поскольку они вместе и открыто любят друг друга телом, сердцем и душой. На один короткий бесконечный миг весь остальной мир, вся остальная их жизнь и грубая реальность оказались за пределами их мира.

— С тобой все в порядке? — нарушил тишину тихий, хриплый голос Лайла.

«Да, наконец — на этот раз».

— Да.

— Я думаю… — начал он.

— Не думай, — перебила Оливия. — Давай не будем думать хотя бы сейчас. — Она положила руку на его ладонь, обхватившую грудь. — Не двигайся. Ничего не делай. Давай просто… побудем вместе.

Повисла долгая, но не спокойная тишина. Оливия чувствовала, как в нем растет напряжение. Потому что он воспитанный и честный.

— Я думал, что ты умираешь, — тихо сказал он.

— Я тоже так думала, — призналась Оливия.

— Я думал, ты будешь становиться все холоднее и холоднее, не переставая дрожать, пока не умрешь у меня на руках.

В тот момент она так сильно замерзла и была такой несчастной, что это запросто могло случиться, несмотря на все его усилия. Теперь Оливия вспомнила: яростное движение его рук на собственном теле, боль, когда он разогревал ее кровь, заставляя ее снова двигаться по сосудам… Его руки, его руки…

— Я тоже так думала. Думала, что никогда не согреюсь. Или нет. Не уверена, что могла тогда вообще думать.

— Что ты там делала? — спросил Лайл.

Она ему рассказала. Все, вплоть до мелочей.

— Почему ты вместо этого не запустила в меня чем-нибудь? — спросил Лайл. — Не могла найти способа помучить меня, не выходя под дождь?

— Когда я выходила, дождя не было, — отвечала Оливия. — На небе не было ни облачка. Ну, может, клочок-другой.

— Ты пробыла там несколько часов, — возразил он.

— Мне показалось, прошли годы.

— Что же мне делать с тобой?

— Завести тайный роман? — предложила Оливия.

— Я не шучу.

— Но это то, чего мы оба хотим, — повернулась к нему Оливия. — Все это ерунда — насчет того, чтобы держаться подальше друг от друга. Нельзя бороться с неотвратимым.

— Мы не очень-то старались, — сказал Лайл. — Одно испытание благоразумия, и мы его не выдержали.

— Лайл, я проваливала все испытания благоразумия.

— А я разве нет? Я мог вызвать твою горничную. Я мог поднять на ноги весь дом, и все бегали бы вокруг, принося что-то горячее, теплое и сухое, суетясь над тобой, посылая за врачом посреди ночи. Но нет.

Оливия погладила его по щеке.

— Ты не мог бы запереть свою совесть в ящик на время? Разве мы не можем просто насладиться этим моментом?

Лайл крепче прижал ее к себе и зарылся лицом в волосы.

— Ты сводишь меня с ума, — проговорил он глухим голосом. — Но сходить с ума с тобой восхитительно, и обычно я замечательно провожу время. Мы очень нравимся друг другу, когда не пылаем ненавистью, и мы с тобой друзья. А теперь мы занялись любовью, и у нас это хорошо получилось.

— О, Лайл! — рассмеялась Оливия.

— Неплохая основа для брака, — заключил он.

— Я знала это. Я знала это! — С этими словами Оливия немного отодвинулась от него.

Лайл вернул ее на место, крепко прижав к своему мускулистому телу. Он был таким теплым и сильным, что ей хотелось растаять на месте.

— Послушай меня, — начал Лайл, касаясь губами ее уха.

Аромат его кожи проникал в нос, превращая мозг в желе.

— Мы разрушим друг другу жизнь, — не соглашалась Оливия.

— Не до конца, — ответил он.

— О, Лайл! — Она склонила голову, прижавшись лбом к его груди. — Я восхищаюсь тобой. И всегда восхищалась. Меня восхищает твоя честность, твоя принципиальность, чувство долга и прочие прекрасные качества. И все они сейчас перепутались у тебя в голове, не позволяя увидеть ситуацию такой, какая она в реальности. Ты думаешь: «Я погубил ее». Послушай меня, правда состоит в том, и это действительно так, что меня рано или поздно должны были погубить. Я рада, что это был ты. Любовную жизнь следует начинать ярко, и ты мне в этом помог.

— Начинать? — повторил Перегрин.

Все его тело окаменело. Дальше будет только хуже, но ничего не поделаешь. Он намеревается поступить как порядочный мужчина, и он самый упрямый человек на свете.

— Я тебя обожаю, — сказала Оливия. — Всегда обожала и буду обожать. Но я эгоистка и романтик. Я должна занимать первое место в сердце мужчины. Меня не устроит то, чем довольствуются другие женщины, оставаясь в одиночестве и тоске.

— Оливия, тебе известно, что ты мне дороже, чем…

— Чем Египет?

Короткая, но многозначительная пауза.

— Что за странные вещи ты говоришь, Оливия? Разве это сопоставимо?

— Я думаю, что страсть к Египту всегда занимала в твоем сердце первое место. Я не смогу довольствоваться вторым местом в сердце моего мужчины.

Оливия почувствовала, как Лайл вздрогнул. Она отодвинулась и села.

— Мне нужно вернуться в свою комнату.

Он тоже сел, и у нее заныло сердце. Свет от камина подчеркивал крепкие мускулы его груди и скользил по бугрящимся мышцам рук. Он превратил его волосы в солнечный свет. Лайл принадлежал к тому типу мужчин, на образах которых основывались мечты и мифы. Эти мечты и мифы вдохновляли создателей знаменитых статуй из бронзы и мрамора, которым поклонялись верующие и приносили подношения в молитве.

Оливия бы с радостью стала его поклонницей. Она достаточно романтична для этого, но еще она слишком своевольна и свободолюбива, чтобы ограничить свою жизнь узами брака.

Лайл поднял одно из брошенных одеял и накинул на нее.

— Ты сейчас не в состоянии думать. Выбора у тебя нет. Ты можешь забеременеть. А даже если нет, Оливия, существуют правила, и я знаю, ты не захочешь опозорить свою семью.

— Значит, мы должны найти способ обойти правила, — сказала она. — Мы сделаем друг друга несчастными. Если ты хоть на миг заставишь замолчать свою беспокойную совесть, ты поймешь это. Ты слишком умный человек, чтобы не видеть этого.

Повисла тишина. Потрескивал огонь в камине. Лайл слышал отдаленный шелест. Должно быть, все еще шел дождь.

Дождь. Такое обычное дело. Но это из-за дождя она оказалась здесь, и это дождь привел их двоих к тому, что произошло.

Ужасно, что Оливия права. Ужасно, что она понимает это так же ясно, как он сам. Он влюбился в нее до безумия. Однако он не уверен, что этого достаточно, и совесть, которая побуждает его жениться на ней, говорит ему, что она будет несчастна, если он сделает это. Когда он позволял себе задуматься о том, чтобы связать свою жизнь с Оливией, он всегда думал, во что она превратит его жизнь, какой хаос произведет. Но он не думал о том, во что он сам превратит ее жизнь.

Теперь Лайл вглядывался не в опрокинутое самумом будущее, которое он представлял себе, а пытался понять свое сердце. Он не мог предложить ей то, что ей нужно, то, чего она заслуживает. Она должна занимать главенствующее место в сердце мужчины, и до настоящего времени ему не приходило на ум, что, возможно, в его сердце для этого просто нет места.

— Сегодня мы ничего не решим, — сказал он.

— Да, похоже на то, — согласилась Оливия.

— Лучше доставить тебя в твою собственную кровать.

— Да. Но еще нужно убрать следы нашего пребывания здесь, — сказала она. — Проще всего развести огонь в гостиной и бросить мою мокрую одежду перед ним. Это будет похоже на то, что я все-таки сделала то, что пыталась сделать: разжечь огонь и обсушиться.

Лучше согласиться с ней. Лайл привык думать быстро, но скрывать улики он не умел. Оливия поднялась на ноги.

Свет от камина оттенял белизну ее кожи и блестел на рыжем треугольнике между ног. Взгляд Лайла бродил вверх и вниз, вверх и вниз, пока не заныло сердце.

— Да, ты прекрасна, — сдавленным голосом сказал он.

Оливия улыбнулась.

— Но я не советую тебе бродить по шотландскому замку голой, — добавил он. — Ты сведешь на нет весь мой тяжкий труд и подхватишь простуду. — Лайл пошарил вокруг и нашел свою рубашку. Он встал, натянул ее на Оливию через голову и просунул ее руки в рукава. Манжеты закрывали ладони, а сама рубашка доходила ей до коленей.

Оливия оглядела себя.

— Не уверена, что смогу объяснить это так же легко, как свою прогулку в голом виде.

— Ты что-нибудь придумаешь.

Лайл взял ее за руку и повел к двери. Ему вспомнилось, как свободно порхали по его телу руки Оливии, воспламеняя кожу.

Что ему с ней делать?

Он приоткрыл дверь.

В гостиной царили тишина и покой. Он прислушался, как обычно делал перед тем, как войти в гробницу, где могла ожидать засада, его уши приспособились улавливать даже звук дыхания.

В гостиной никто не дышал.

Лайл шагнул в гостиную, ведя ее за собой. Огромная комната была темной, как гробница, за исключением полосы света из его комнаты и слабых отблесков огня, который Оливия пыталась развести раньше.

— Ты сможешь дойти, не свернув себе шею? — спросил Лайл. — Может, мне лучше пойти с тобой?

— Я справлюсь, — прошептала она. — Здесь не так много мебели, в которую можно врезаться.

Она высвободила свою руку и пошла. Лайл хотел сказать что-то, но среди беспорядочных мыслей не находил нужных слов. Он схватил ее за плечи, развернул к себе и горячо поцеловал. Она прильнула к нему.

— Иди, — оторвавшись от ее губ, подтолкнул Лайл.

И она пошла.

Лайл ждал, прислушиваясь к затихающим шагам босых ног Оливии, пока она пересекала длинную комнату. Он ждал, пока не услышал тихий стук захлопнувшейся за ней двери.

Тогда он вернулся к себе.

Николс собирал ее разбросанные вещи.

Идти через бесконечную гостиную во мраке ночи было нелегко даже в самом наилучшем состоянии, а самочувствие Оливии было далеко от идеального. У нее болело горло, в глазах щипало, ей хотелось лечь и плакать целую неделю.

Она знала, что сказала справедливые слова, нужные слова. Но тем самым она причинила Лайлу боль.

Она не возражала против того, чтобы стукнуть его, он мог это стерпеть, или наброситься на него, когда он вел себя как непроходимый болван. Но сегодня он позаботился о ней, занимался с ней любовью и… вывернул наизнанку ее сердце.

Теперь все было не так, как прежде. Какие бы чувства ни одолевали ее раньше, ах, она всегда немного любила его, но то, что она чувствовала сейчас, было чем-то совсем другим. И в данный момент болезненным.

«Прекрати хныкать! — приказала себе Оливия. — Разберемся со всем по очереди».

Вначале нужно попасть в свою постель незамеченной. Она, разумеется, могла придумать неправдоподобную историю, чтобы объяснить, почему ее вещи лежат перед камином в гостиной.

К счастью, необдуманные поступки, вроде подкарауливания злодеев под дождем, прекрасно вписывались в характер Оливии. Никто и глазом не моргнет. Никто не удивится, что одежда мужская. Ей просто надо рассказать, что случилось, опустив события, которые начались с того момента, как Лайл зашел в гостиную, и закончились, когда она ушла из его комнаты.

Другими словами, вычеркнуть целую вечность.

Оливия прокралась в свою комнату.

Там было светло.

На маленьком столике возле камина горела свеча, там сидела Бейли. На коленях у нее лежало шитье, но взгляд был прикован к Оливии.

— Я могу все объяснить, — сказала Оливия.

— О, мисс, вы всегда можете!

Мистер Николс, искусно раскладывая мокрую одежду у камина в большой гостиной, застыл на месте, когда появилось крошечное пламя свечи. Оно двигалось к нему. Когда оно оказалось рядом, он увидел лицо мисс Бейли, освещенное светом свечи. Толстая шаль прикрывала ночной наряд, поскольку он заметил удивительно игривые кружевные оборки, выглядывающие из-под халата возле лодыжек. Шлепанцы оказались украшенными цветными лентами. В тусклом свете свечи он едва мог различить их цвет.

— Мисс Бейли, — шепнул Николс.

— Мистер Николс, — прошептала она в ответ.

— Надеюсь, не таинственные существа стали причиной вашего бодрствования?

— Разумеется, нет, — ответила она. — Я пришла за одеждой. Ее нельзя здесь оставлять. Моя хозяйка и ваш господин, видимо, совсем лишились рассудка, — и я говорю это со всем уважением к уму вашего хозяина, но джентльмены иногда теряют разум, а моя мисс обладает редким даром помогать им впадать в подобное состояние.

Николс посмотрел на вещи, которые он так тщательно разложил вокруг.

— Зачем выставлять это напоказ, если вы и я — единственные, кому известно обо всех необычных делах этого вечера? — спросила мисс Бейли. — Не говоря уж о том, что все, что имеет отношение к моей хозяйке, необычное. Меня беспокоят в особенности вещи, требующие стирки.

Николс не мог понять, покраснела ли она, или ему только показалось. Свет от камина имел красноватый оттенок.

— Гм… Такая мысль приходила мне в голову, но мне показалось нетактичным говорить об этом его сиятельству.

— Я этим займусь, — сказала мисс Бейли с видом человека, который давно привык уничтожать улики.

Николс собрал сырую одежду.

— Если вы будете освещать дорогу, я донесу это до самой двери, — предложил он.

Она кивнула.

Бейли освещала дорогу, Николс нес одежду. В дверях он аккуратно положил вещи ей на свободную руку. Он потянулся было к ручке двери, но замер.

— Мисс Бейли, — пробормотан он ей на ухо.

— Нет. Я этого не позволю.

Он тихо вздохнул и открыл дверь. Горничная шмыгнула в комнату своей хозяйки. Николс закрыл двери и вздохнул снова. Секундой позже дверь немного приоткрылась.

— Подождите, — тихо сказала мисс Бейли.

Николс, исполненный надежды, повернулся к двери и увидел рубашку, которую просунули в щель.

— Это можете забрать, — сказала Бейли.

И Николс взял рубашку его сиятельства.

 

Глава 16

Тем временем в сохранившейся части сгоревшей церкви, которая не до конца обрушилась, тряслись от страха Рой и Джок.

— Кто это был, черт возьми? — спросил Джок.

— Какое это имеет значение? — откликнулся Рой. — Он там был, поджидал нас.

— Рано или поздно они должны были поставить стражу. Ты слышал, что говорят: сын лэрда собирается завести собак.

— Собак можно отравить, — возразил Рой.

— Пусть катится ко всем чертям, кто бы там ни был! — разозлился Джок. — Я едва не намочил штаны.

Роя тоже напугало белое лицо, глядевшее из сторожевой башни. Если бы он остановился подумать, то сообразил бы, что это человек. Но кто в такой ситуации останавливается, чтобы подумать? Они побросали лопату и кирку и убежали.

Джок не бросил фонарь, но и не остановился, чтобы закрыть заслонку, поэтому это существо — нет, не существо, это был человек — преследовало их половину дороги, пока Рой не отобрал фонарь у своего придурка братца.

Теперь они оказались в ловушке в этой проклятой церкви. Ни огня, ни возможности получить его.

Зато куча времени, чтобы все обдумать. Ночью, под проливным дождем, старый замок на холме казался большой черной громадиной на фоне не менее темного неба. Рой смотрел на него во все глаза и думал.

Он не знал, сколько времени прошло, когда раздался голос брата:

— Дождь заканчивается.

Но у Роя уже появилась новая идея.

— Они подкарауливают нас на улице, — сказал он, когда они вышли из церкви. — Значит, нам надо найти кого-нибудь, кто будет шпионить за ними изнутри.

— Никто не станет это делать.

Братьев никто особенно не любил. Люди здоровались и довольно быстро переходили к кому-нибудь другому.

Роя это вполне устраивало. Ему тоже никто особенно не нравился.

— Никто не станет делать это добровольно, — согласился он. — Но есть один человек, которого мы можем заставить.

Вскоре после полудня

Среда, 26 октября

— Вы понимаете, что надо делать? — спросила Оливия.

— Разумеется. — Леди Купер поправила шляпку.

— Нет ничего проще, — подтвердила леди Уиткоут.

Все три женщины стояли у входной двери главного зала. Они ждали экипаж, который доставит леди Купер и леди Уиткоут в Эдинбург.

Их задача состояла в том, чтобы отыскать сиделку Фредерика Далми и прислугу и получить от них необходимую информацию.

— Надеюсь, вы не сочтете это слишком утомительным для себя, — продолжала Оливия. — Это немного похоже на поиски иголки в стогу сена.

— О, мне так не кажется, — сказала леди Купер. — Нам известны имена. Думаю, мы довольно легко сможем найти их.

— И как только мы их найдем, — подхватила леди Уиткоут, — разговорить их не составит труда.

— Если все средства будут исчерпаны, тогда поможет подкуп, — заявила леди Купер.

— Экипаж подан, ваше сиятельство, — объявил Лайлу лакей, зашедший с улицы.

Лайл пришел спустя несколько минут после отъезда дам.

— Они сказали, что отправились в Эдинбург. Искать разгадки.

Оливия не видела его после прошедшей ночи. Она долго не могла уснуть и в результате очень поздно спустилась к завтраку. Пожилые дамы еще сидели за столом, но Лайла не было. Геррик сказал ей, что он с работниками на улице.

Оливия решила вести себя так, как будто ничего необычного не случилось. Это оказалось намного легче, чем она ожидала. Он по-прежнему оставался Лайлом, а то, что произошло между ними прошлой ночью, при свете дня казалось самым естественным на свете событием.

Потому что она любит его и, вероятно, любила всегда. С годами любовь принимала различные формы, но она была всегда.

А вот и Лайл… С лопатой в руках.

— Ты принес ее в комнату ради какой-то таинственной цели или просто забыл оставить во дворе? — поинтересовалась Оливия.

— Что? — Лайл хмуро посмотрел на ее руку, потом поднял глаза на нее.

— Лопата.

— Ах это. — Он посмотрел на лопату. — Сегодня утром ее нашел один из работников, когда пришел. Одну лопату. Одну кирку.

— Доказательства, — сказала Оливия.

— Мне не нужны доказательства. Я поверил тебе. Но все неправильно себе представлял. Ты, наверное, спугнула их, — ухмыльнулся Лайл. — Они все бросили и убежали.

— Все, кроме фонаря. — Если бы они бросили фонарь, она не смогла бы их преследовать… И то, что случилось потом, не случилось бы никогда.

— Но все равно я не собирался приносить эту лопату сюда. Я увидел, что дамы уехали, и пришел, чтобы спросить тебя об этом, совершенно забыв оставить ее на улице.

Лайл огляделся вокруг, и тут же появился Геррик.

— Да, ваше сиятельство. Джозеф заберет ее. — Он поспешил к Лайлу, взял лопату и исчез.

— Мне сегодня что-то не по себе, — понизив голос, сказал Лайл. — Не знаю почему.

В камине потрескивало пламя. Прислуга неслышно сновала взад и вперед, осторожно занимаясь своими обычными делами. Через глубокие оконные ниши проникал бледный свет, рассеивая мрак огромной комнаты, но, в сущности, нисколько не освещая ее. На столе стояли подсвечники. По часам уже наступил день, но по шотландской погоде это были еще утренние сумерки.

Воздух между ними звенел как натянутая струна.

— Может, необычные сны? — подсказала Оливия.

— Да. — Лайл снова перевел взгляд на ее руку. — Во всяком случае, я пришел помочь.

— Помочь?

— Я пришел помочь тебе искать разгадку.

Как она посмотрела на него, когда он вошел!

Но точно так же она смотрела на него в тот вечер, когда он отыскал ее в зале на балу. Увидел ли он вселенную в тех синих глазах тогда?

Он увидел что-то, и это что-то заставило его остановиться и замереть.

Прошлой ночью она сказала… Она сказала…

«Я тебя обожаю. Всегда обожала и буду обожать».

Что это значит? Что это значит?

— Я был не прав, когда отказался принять твою находку, — сказал Лайл. — Я ошибся насчет тех досаждающих призраков. Если бы я хоть на минуту остановился подумать… Но теперь очевидно, почему я этого не сделал. Дело в том, что я не прав. Дело в том, что рабочим не нужно мое постоянное присутствие. Дело в том, что мы должны остановить этих призраков. На сегодняшний день твой план просто превосходен. Эти призраки должны иметь очень веские причины верить, что они найдут сокровище здесь, где никто в это больше не верит. Либо они совершенно безумные, либо невероятно глупы, либо что-то ввело их в заблуждение… Либо это сокровище существует.

Оливия сложила руки на груди. На ней было очень мало украшений. Простой браслет. Одно колечко, то самое колечко.

— Спасибо, — сказала она.

Лайл оторвал взгляд от кольца и огляделся вокруг. Прислуги поблизости не было.

— Вот почему я не спал, когда ты вернулась домой среди ночи, — тихо сказал он. — У меня не выходила из головы бумажка, которую ты нашла. Она никак не давала мне уснуть. Я встал, чтобы подумать, что можно из нее извлечь. У меня были кое-какие мысли, но я обдумывал все по памяти. Хотелось бы еще раз взглянуть на нее.

— Она в комнате для хранения документов.

Лайл удивился, обнаружив, что простой внешний вид замка скрывал сложное и замысловатое внутреннее устройство. Антресоли, которые Оливия превратила в комнату для хранения документов, были скрыты между кухонным коридором на первом этаже и альковом недалеко от гостиной второго этажа. Окна выходили в пространство между северным и южным крылом замка.

Добраться туда напрямую можно было, поднявшись по лестнице южной башни. Другая дорога шла через галерею менестрелей и через дверь в северную башню. Потом необходимо было свернуть налево в короткий коридор, пройти мимо двери в комнаты Геррика и подняться по пологим ступеням лестницы. Комната была больше и светлее, чем кухонный коридор внизу, потому что оконная ниша была неглубокой. Но в этот серый день и здесь царил полумрак.

— Ну? — подала голос Оливия.

— Когда я был здесь в последний раз, — Лайл огляделся вокруг, — здесь все было завалено кучей коробок и книг.

— Это все благодаря Геррику. Он приказал работникам повесить полки и поставить шкаф.

Теперь все находилось на своих местах, аккуратно подписанное.

Удивляться Лайлу было нечего, потому что он видел, как Оливия управляла работой прислуги. И все же для него это оставалось загадкой. Во многом другом Оливия была настолько сумбурна и непоследовательна…

Нет, это не совсем правильно. Она была еще и расчетлива к тому же. Временами ее расчетливость принимала безжалостные формы.

Может, она только казалась сумбурной, потому что устанавливала собственные правила.

— Эту мебель перенесли сюда из кабинета твоего кузена Фредерика, — сказала Оливия.

Обстановки здесь было немного. В оконной нише стоял простой, небольшого размера письменный стол с одним ящиком. На столе расположилась старомодная конторка. Один весьма практичный стул, который весит, наверное, не меньше тонны.

— За таким столом доктор Джонсон, возможно, написал свой словарь, — сказал Лайл, — если он писал за письменным столом своего деда.

— Фредерик Далми не гнался за модой, — заметила Оливия. — Вещи по большей части настолько старые и некрасивые, что я оставила их в Эдинбурге. Мейнз ждет твоих указаний насчет того, что с ними делать: продать или выбросить? Но я подумала, что нам здесь надо иметь хоть что-то из вещей кузена на память. Он долго жил в этом замке и, похоже, любил его. Я решила, что эти предметы довольно хорошо вписываются сюда.

— Они очень хорошо смотрятся, — согласился Лайл.

— В любом случае лучше, чем где-нибудь еще. Геррик перенес не совсем еще старые гроссбухи в свой кабинет. Поскольку вся коллекция твоего кузена посвящена истории замка, мне кажется правильным считать все книги и бумаги документами о поместье и хранить их здесь вместе с другими юридическими документами. — Оливия взяла с полки книгу. — Таинственный листок я положила назад в ту книгу, где нашла ее, на тот случай, если в самой книге есть ключ к шифру. Я никакой связи не вижу, но, может, ты что-то поймешь. Я подумала, что кто бы ни положил туда этот листок, возможно, сделал это не случайно.

Оливия открыла книгу на той странице, где лежала найденная ею бумажка, и отдала ее Лайлу.

Лайл вынул обгоревший по краям документ и просмотрел страницы, между которыми он лежал.

— Одна из историй о привидениях, — сказала Оливия. — О пленнике темницы. Я подумала, что, может быть, есть какая-то связь.

— Возможно.

Оливия подошла ближе и заглянула в бумагу, которую держал Лайл. Он чувствовал запах ее волос и кожи и слабый аромат духов, который витал вокруг нее.

— Я запомнил эту бумагу лучше, чем думал. Неровная решетка и крошечные значки или цифры, нацарапанные в нескольких прямоугольниках.

— Я понимаю, что это мог быть кроссворд, — сказала Оливия. — Или игра. Но меня не покидает ощущение, что здесь кроется что-то еще.

— Именно это и не давало мне заснуть, — произнес Лайл. — Такое ощущение, что здесь спрятано нечто большее, чем я видел.

— Я в этом деле не мастак, — призналась Оливия. — Расшифровка требует логики, а у меня она отсутствует.

— Тебе это и не надо, — ответил Лайл. — Моей логики хватит на двоих.

— Это напоминает попытку ребенка нарисовать замок, — сказала Оливия. — Уплощенная проекция. Странные пропорции.

— По существу, это напоминает стиль египетского искусства, — начал объяснять Лайл. — Взять настенные росписи. Размер не зависит от пропорций. Размер обозначает важность. Лицо изображено в профиль, но один глаз смотрит прямо… — Он замолчал и обвел глазами комнату. — Стена. Мы смотрим на стену.

— Стена? — Оливия проследила за его взглядом. — Но это настолько откровенно.

— Карты обычно тоже откровенны. — Лайл, прищурившись, посмотрел на крошечные цифры. — Мне надо было прихватить свое увеличительное стекло.

Оливия открыла конторку и достала увеличительное стекло.

— Мне оно понадобилось, чтобы разбирать почерк кузена Фредерика.

Почерк, который он отказался помочь ей распутать.

Потому что он тупица. Он уже понял это. А еще он понял для себя один простой факт; ему надо очень многое наверстать, и у него, возможно, осталось очень мало времени для этого.

Лайл подошел к окну и стал рассматривать бумагу сквозь увеличительное стекло.

— Это похоже на цифры, — спустя минуту сказал он. — А ты как думаешь? — Он передал Оливии бумагу и увеличительное стекло.

— Цифры, — подтвердила она. — Но не только цифры. Не знаю, что обозначают остальные значки. Цветы? Солнце? Звезды? Какие-то символы? Ты, когда производил замеры, на стенах ничего не заметил?

— Обычные декоративные элементы, — ответил Лайл. — Орнаменты над дверями и все такое. На каменных стенах ничего нет. Ничего, что соответствовало бы этим значкам. — Лайл взял бумагу и сравнил ее со стенами вокруг. — За исключением крошечных цифр и значков этот рисунок очень похож на эту стену.

— Это может быть любая стена, — сказала Оливия, глядя на бумагу, — если это стена. Но это действительно похоже на стену. Как думаешь, тогда эта черточка — окно?

— Трудно сказать. У тебя есть мои чертежи замка?

— Я отдавала их Геррику. Хотя нет, подожди. Он их просмотрел. — Оливия выдвинула ящик стола и достала чертежи. — Мы подумали, что лучше всего хранить их здесь, где можно легко найти.

Оливия достала бумаги. Лайлу снова бросилось в глаза ее кольцо.

Он сосредоточил внимание на чертеже и смотрел на него до тех пор, пока и мыслями не переключился туда.

— Если эта цифра обозначает основание стены, — сказал Лайл, указав на рисунок, — то это слишком широко для комнаты, в которой мы находимся. Длинная сторона этой комнаты — менее девяти футов. На рисунке обозначена цифра двенадцать. Возможно, это приблизительное значение. Сколько комнат в замке около двенадцати футов длиной? Большинство комнат в южной башне. Комнаты Геррика тоже.

— А если это высота? — предположила Оливия. — Если эта цифра обозначает высоту стены, то это сужает поиски, исключая большую часть комнат главного этажа.

— Комнаты Геррика тоже не подходят.

— Я знаю! — воскликнула Оливия. — Рядом с разрушенной лестницей в цокольный этаж. Антресоли над бюветом. Это как раз то, что нам надо.

Лайл повернул голову в ее сторону.

У нее раскраснелись щеки, сияющие глаза встретились с его глазами. Лайл перевел взгляд на ее губы и почувствовал, как перехватило дыхание.

— Это то, что нам надо, — повторил Лайл. — То, что надо. Я не умею это делать.

— О чем ты? — тихо спросила Оливия. — Что ты не умеешь делать?

— Притворяться. Я не умею притворяться.

С этими словами он оторвал ее от пола и поцеловал.

Он сделал это строго, непреклонно, самым решительным образом, как делал все, что намеревался сделать. Оливия ответила на его поцелуй, вложив в него всю свою любовь. Она обхватила ногами его бедра, а он поддерживал ее снизу руками.

Лайл посадил ее на стол, оторвался от мягких губ и снял ее руки со своей шеи. «Если ты остановишься, я тебя задушу», — подумала Оливия.

Лайл повернулся и направился к двери, ведущей на лестницу. «Ты покойник», — подумала Оливия.

Лайл запер дверь. Потом взял стул, перенес его к другой двери и пихнул его под дверную ручку.

— Ну вот, — сказал он, подойдя к Оливии, — позволь мне снять с тебя эту мокрую одежду.

— Я не промокла, — ответила она, осмотрев себя.

— В таком случае давай притворимся, — понизив голос, попросил Лайл.

— Хорошо. — Ее бросило в дрожь от этого голоса, и трепетная волна прокатилась от затылка по всему позвоночнику.

Лайл прикоснулся к ее плечам, стащил шаль и отбросил в сторону. Потом его руки скользнули к затылку Оливии, и он расстегнул первый крючок на ее платье. Потом — второй, третий…

Крючки были совсем крошечными, но он справился, расстегивая их один за другим, и все это время не сводил с нее глаз. А Оливия не могла оторвать глаз от него, от его сверкающих серебром глаз.

Лайл расстегнул крючки покрупнее, что находились на талии, и Оливия почувствовала, как распахнулась спинка платья. Он приспустил лиф и развязал ленточки на рукавах с буфами, наклонил голову и расстегнул крошечные перламутровые пуговицы на запястье. Правая рука. Левая рука.

Оливия как зачарованная уставилась на склонившуюся к ней голову с копной шелковистых волос золотистого цвета. Позже она запустит в нее руки. Позже она пробежит по ней пальцами. А пока пусть он делает что хочет.

Лайл опустил лиф платья до талии и потянул вниз. Оливия приподняла бедра, он стащил с нее платье, и оно упало на пол.

Лайл ничего не говорил.

Оливия тоже молчала. Стояла полная тишина. Они не произнесли ни единого слова. Это было изумительно. Только звуки дыхания и прикосновений его рук к одежде и коже.

Лайл был такой сосредоточенный. Методичный. Он развязал завязки нижней юбки, потянул ее вниз, и она соскользнула на пол. Лайл отодвинул ее ногой в сторону, потом наклонился к плечу Оливии и развязал тесемки корсета.

У Оливии участилось дыхание, она слышала прерывистое дыхание Лайла. Но не было сказано ни единого слова. Им не нужны были слова. Не сейчас.

Лайл снял с нее корсет, и сорочка, которую теперь ничто не удерживало, соскользнув с плеч, оголила одну грудь. Оливия даже не пыталась прикрыться, и Лайл не пытался прикрыть ее. Он оставил сорочку как есть и переключился на панталоны.

Она чувствовала, как по телу пробежала дрожь.

Лайл развязал ленты и, сняв с нее панталоны, бросил их в ворох остальной одежды. Туда же полетели подвязки, чулки. Потом он снял с нее сорочку через голову.

Теперь она сидела на столе совершенно обнаженная, дрожа каждой клеточкой своего тела.

Лайл же оставался полностью одетым.

Оливия чувствовала, как пульсирует и пылает ее плоть. Она сидела очень тихо и неподвижно.

Лайл смотрел на нее, серебристый взгляд, как ласковое прикосновение, скользил по ее коже. Она чувствовала его, как он спускается вниз, к заветному местечку между ног.

Тут он наклонился к ней. Она подумала, что сейчас он ее поцелует, и подставила губы. Но Лайл поцеловал ее в щеку. А потом тихонько лизнул.

Оливия вздрогнула.

Но не от холода. Она вся пылала от безумного желания. Внутри все горело от нетерпения.

Лайл слегка касался ее. Повсюду. Кончиком языка, губами. Он лизнул ее ухо. Шею. Грудь. Плечи. Руки. Он встал на колени и проложил дорожку губами и языком по ее ногам. Он поцеловал ее ступни, каждый пальчик отдельно. Отдаваясь этому всецело и полностью.

Оливию охватила такая буря желания, что все на свете потеряло смысл.

«Боже милостивый, все боги, Зевс и прочие, ангелы, святые и мученики, и вы, божества с головами крокодилов и ибисов тоже!» — мысленно воскликнул Лайл и стал покрывать поцелуями ее ногу, поднимаясь все выше, к пылающей плоти.

Оливия вскрикнула, или ей так показалось, и ее крик эхом прокатился по маленькой комнате.

Лайл положил ей руку на живот и подтолкнул ее назад. И Оливия послушно легла на стол, извиваясь и издавая какие-то звуки и неся бессмыслицу.

Внутри ее извергались маленькие вулканы, она дрожала всем телом. А потом это случилось. Неистовая огненная волна поднимала ее все выше и выше, подбрасывала ее к небу и опускала на землю, разбитую вдребезги.

— Боже мой! Ах, Боже мой!

— Ты вся дрожишь, — послышался хриплый голос Лайла. — Придется мне согреть тебя изнутри.

— Ради Бога, Лайл, поторопись!

Оливия услышала его короткий сдавленный смех и шорох одежды. Потом он одним движением вошел в нее. Оливия резко подалась ему навстречу, широко распахнув глаза и схватившись за его руки.

— Больно? — замер Лайл, тоже широко раскрыв глаза.

— Нет. Нет-нет. Наоборот… О, Лайл, Боже милостивый!..

Больно было прошлой ночью, она чувствовала острую боль даже сквозь наслаждение. Но в этот раз все было по-другому. Он заполнил ее тело, она чувствовала его горячую плоть, и это было прекрасно. Оливия потянулась к его плечам, чтобы быть еще ближе, чтобы он мог проникнуть еще глубже, и качнула бедрами.

— О да, вот так! — выдохнула она.

Она была совершенно голой, а у Лайла единственной обнаженной частью тела была пульсирующая плоть, которая была внутри Оливии, и это было изумительно. Изумительно быть обнаженной. Изумительно, когда он внутри ее.

— Это так прекрасно, — сказала она.

— О, Оливия…

На этом их разговор закончился. Лайл поцеловал ее и, уже не отрывался от ее губ, пока их тела двигались в неистовом ритме любви. Оливия вновь почувствовала, как ее подхватила волна неземного наслаждения и поднимала все выше, и выше, и выше. Волна вновь подбросила ее в небо, и она увидела звезды и рассмеялась.

— Как же я люблю тебя! — выдохнула она.

Потом эта же волна мягко опустила ее на землю. Оливия поцеловала Лайла в щеку, шею, губы и вновь и вновь повторяла:

— Люблю тебя, люблю тебя…

 

Глава 17

А потом Лайл почувствовал, как она обмякла в его руках.

Он с ошеломленным видом посмотрел на Оливию. Она моргнула и подняла на него широко распахнутые синие глаза, в которых было изумление.

У Лайла отлегло от сердца.

— Надеюсь, ты упала в обморок от восторга, — хрипло сказал он.

— Да, — изумленно выдохнула Оливия. — Вот это да!

— Что это? — спросил Лайл, взяв ее за руку, на которой было то единственное кольцо.

— Кольцо.

— Что это в кольце? — уточнил Лайл.

— Это скарабей. Ты сам прислал мне его. Наверное, уже и не помнишь.

Лайл вспомнил. Этого скарабея он послал ей давным-давно вместе с письмом.

— Я вставила его в кольцо, — пояснила Оливия. — Решила не вставлять его в ожерелье или браслет. Я подумала, ведь кольцо можно носить все время.

Лайл, не отрывая глаз, смотрел на кольцо.

Все время.

Все это время.

Десятки расторгнутых помолвок и сцен, заканчивавшихся ссылкой Оливии. Сколько писем она написала, которые начинались словами «Я опять в немилости» или «Они снова отправили меня в деревню, пока не успокоится шум».

Оливия, беззаботная и дерзкая, живущая по собственным правилам. Но несмотря на все это, она была верна ему.

— Это кольцо было на твоем пальце на балу у прабабушки?

— Разумеется, — ответила Оливия. — Я всегда ношу его. Оно дает мне ощущение, что ты всегда… под рукой, — засмеялась она.

— Ужасно. Для такого момента, как этот, отвратительный каламбур, — сказал Лайл. — Вот ты совершенно голая…

— Да, это потрясающе. Я никогда прежде не сидела голая в окне. Какой занятный во всех отношениях опыт! Ты такой изобретательный.

Только Оливия станет сидеть голая в окне в холодном замке и смеяться. Это зрелище, которое он увезет с собой… в Египет.

Только вряд ли он захочет делиться этим с кем-нибудь еще. К счастью, окна замка находятся в углублениях стен. Окно этой комнаты хоть и неглубокое, но небольшое по размеру. Иначе работники во дворе стали бы свидетелями отличной сцены.

Возможно, Оливия не стала бы возражать против этого.

— Да, в тот момент это казалось правильным решением, — сказал Лайл. — На самом деле это — единственно верное решение. В том-то и беда, понимаешь, стоит только одному начать это делать…

Продолжая говорить, Лайл поднял с пола шаль и укутал ею Оливию. Потом заправил свою рубашку в брюки и застегнул их, собрал всю ее одежду, сопротивляясь соблазну зарыться в нее лицом.

— Постарайся не подхватить воспаление легких, — сказал он, надевая ей через голову нижнюю рубашку.

— Это стоит того, — ответила Оливия. — Ты собираешься меня одеть?

— Я тебя раздел, смогу и одеть. — Лайл занялся корсетом. — Повернись, пожалуйста. С такими штучками легче справиться лицом к лицу.

— Даже Бейли не удается раздеть меня не повернув, — удивилась Оливия. — Поразительно, как ты смог расстегнуть все эти крючки и развязать ленты.

— Я изучил конструкцию твоего платья, — пояснил Лайл. — Мода довольно сильно изменилась с тех пор, как я был здесь в последний раз. Каждый раз, когда я возвращаюсь домой, одежда становится все сложнее.

— И для тебя разобраться в конструкции платья — все равно что распутать загадочную строчку иероглифов, — сказала Оливия.

— Это не совсем интеллектуальное занятие. — Лайл поднял ее чулки и подвязки.

— Я сама могу это сделать, — возразила Оливия.

— Я их снимал, я их и надеваю. — Никогда прежде Лайл не обращал пристального внимания на женскую одежду, хотя здесь много чего заслуживало отдельного внимания. Слой за слоем, со сложными механизмами застегивания и расстегивания. Но ее платья приводили Лайла в восторг. Он изучал их, сам не до конца сознавая это.

Он натянул чулок на ее узкую ступню, на изящную лодыжку, дальше по нежной выпуклости икры вверх до колена. Что-то сдавило сердце Лайла, сжимая его все сильнее.

Он завязал одну подвязку, потом проделал этот же ритуал с другой ногой.

Наверное, это была своего рода пытка, но это пустяки по сравнению с удовольствием раздевать и одевать ее, словно она принадлежит ему.

— Ты изучил мою одежду до мельчайших подробностей, — отметила Оливия.

— У меня способности замечать детали, фрагменты.

— А еще тебя отличает прекрасная способность мыслить, чтобы раскрыть секрет таинственной бумаги, — заметила Оливия.

Лайл, надевая ей панталоны, замер. Он совершенно забыл о той бумажке.

Но это был всего лишь кусок бумаги, интеллектуальная головоломка.

Оливия — вот главное.

Если бы он был древним египтянином, то именно ее образ запечатлел бы на каменных стенах, чтобы иметь возможность смотреть на нее всю жизнь, а потом оставить вечности.

Она поместила скарабея в свое кольцо и всегда носит его на пальце.

Лайл снял Оливию со стола и помог ей справиться с панталонами. Он надел на нее нижнюю юбку, платье, завязал все ленты, которые развязал, застегнул все крючки и пуговицы.

— Ну вот, — сказал он. Сделано, все сделано, все в надлежащем порядке, за исключением рассыпавшихся локонов, которые теперь закрывали уши и струились по шее.

Оливия шагнула нему и прижала ладони к его груди. Потом ее руки заскользили вниз.

— Лайл, это было невероятно восхитительно.

— Представляю, — ответил он, уже не в состоянии думать о чем-то. Ладонь Оливии прижалась к его плоти, которая с надеждой восстала и увеличилась в размерах.

Взгляд Оливии, аромат ее кожи, звук ее голоса и смех…

Лайл не стал ждать, что скажет ему совесть.

Он прижал Оливию к стене, поднял юбки и нашел разрез в ее панталонах. На этот раз он уже ничего не снимал и не расстегивал.

Позднее

Оливия натянула чулки, которые сползли сами собой в процессе лихорадочного акта любви, и завязала подвязку. Краешком глаза она видела, как Лайл застегивает брюки.

— Нам надо выбираться отсюда, — сказал он.

— Согласна. Это начинает выходить из-под контроля.

У нее нет опыта в любовных делах, но она может предвидеть результаты. Чем чаще они делают это, тем больше шансов, что она забеременеет.

Хотя шансы всегда одинаковы, когда ты занимаешься этим. И если у нее будет ребенок…

Оливия посмотрела на Лайла, высокого и сильного, с копной золотистых волос. Красивого и мужественного. Если она забеременеет, то не станет сожалеть об этом. Она найдет выход, как справиться с этим. Находить выходы у нее хорошо получалось.

Лайл вытащил стул из-под ручки двери.

— У нас мало времени обследовать антресоли при дневном свете, — сказала Оливия, выглянув в окно. — Солнце садится.

Лайл, открывая запоры на двери в южную башню, замер и проследил за ее взглядом.

— Сколько же мы времени здесь?

— Довольно долго, — ответила Оливия. — Пока расстегнули все пуговицы, крючки и развязали все завязки, потом надо было все это завязать, застегнуть опять. Потом — второй раз. И хотя в этот раз ничего не расстегивалось и не снималось, мне кажется, что мы занимались этим дольше…

— Да, — Лайл открыл дверь и взмахнул рукой, — пора идти.

«Да, самое время убираться отсюда».

Оливия начала задавать себе вопросы. Мучительные вопросы.

Ее тревожило, что ей делать, когда это случится опять.

Неужели это хуже, чем быть вообще ничем, жить на разных континентах, ждать писем, в которых он сообщит, что нашел там кого-то, женился и никогда не вернется назад?

Неужели это так ужасно? Неужели наступит конец света, если она согласится делать то, что весь мир считает правильным?

Это будет ужасно для него, сказала себе Оливия.

Она поспешила выйти из комнаты и устремилась к лестнице. Через мгновение она услышала его шаги за спиной.

— Интересно, готов ли чай, — сказал Лайл, — я умираю с голоду.

Оливия почувствовала, что тоже хочет есть. Со времени ее позднего завтрака у нее и крошки во рту не было.

— Мы можем выпить чай на антресолях, — ответила она, — не хочется терять время, пока светло.

— Сейчас обследовать комнату невозможно, пока люди работают. Если они заметят, что мы пристально рассматриваем камни и размахиваем пожелтевшим от времени листком бумаги, то сразу заинтересуются, что это мы ищем. Много времени им не понадобится, чтобы сложить два плюс два. И тогда искать сокровище станут уже не двое олухов.

— Ты прав, — согласилась Оливия. Об этом она не подумала. — Наверняка прознает вся деревня, потом — другая, и еще одна.

— В два счета эта новость докатится до Эдинбурга. Я бы не стал ничего усложнять.

— Придется подождать и сделать это в глухую полночь, — пришла к выводу Оливия.

— О Господи, что происходит у тебя в голове? — спросил Лайл.

Оливия повернулась и посмотрела на него.

— В глухую полночь?

— Когда все спят, — подтвердила Оливия. — Чтобы не вызвать подозрений.

— Ладно, так мы и сделаем, глупышка. Прервемся и выпьем чаю. К тому времени как мы закончим, работники уйдут, и мы сможем спуститься и посмотреть, как двигается работа. Возможно, мы даже поспорим об этом. И убьем на это несколько часов. Ты понимаешь?

— Разумеется, понимаю, — ответила Оливия, продолжая спускаться по ступенькам. — И я не глупышка.

Через два часа, когда работники ушли по домам, Оливия сердито смотрела на стены антресолей цокольного этажа.

— Либо мы должны прийти сюда с кирками, либо это надо делать при дневном свете, — сказала она. — Обе стены длиной двенадцать футов, и это просто глухие стены. Не знаю, как ты работаешь в гробницах, где нет окон. Я не могу разобрать, являются ли отметки на камнях символами, или это просто случайные царапины.

— Стены гробниц тщательно покрываются иероглифами и раскрашиваются. С помощью фонаря или свечей все можно довольно хорошо рассмотреть. — Лайл провел рукой по камню. — Здесь похоже на то, как будто кто-то киркой делал что-то по известковому раствору, а позже это было замаскировано. Но возможно, это был просто ремонт.

Оливия поняла, о чем он говорил, хотя заметить что-либо на извести было трудно.

— Если кто-то и вел здесь поиски, — сказала она, — то, похоже, у них, как и у нас, не было ни малейшего представления о том, где искать.

— Я не предлагаю начать наугад бросаться на стены. Эта комната находится в довольно неплохом состоянии. — Лайл посмотрел на Оливию. — Тебе придется сдержать свое нетерпение. Нам надо все обдумать и составить план.

Оливия осмотрелась вокруг. Комната, по мнению Лайла, когда-то была караульным помещением. Она могла похвастаться своим камином, буфетом и гардеробной, втиснутой в углу уборной у стены, выходящей на южную сторону. Сейчас комната была пуста, но недавно ее убрали и отремонтировали. Оливия испытывала разочарование и нетерпение, но не хотела сводить на нет проделанную людьми работу.

— Воскресенье, — сказал Лайл. — Работников здесь не будет, большая часть прислуги получит свои законные полдня отдыха. Мы сможем обследовать в замке каждый дюйм. Нам никто не помешает, и никто не распустит слухов. И все это будет происходить при дневном свете.

— Надеюсь, что к тому времени мы будем знать чуточку больше, — сказала Оливия. — К ужину вернутся дамы. Я рассчитываю, что они прольют хоть немного света на эту тайну. Потом, у нас всегда под рукой бумаги твоего кузена. Их надо просмотреть внимательно, я ведь только начала это делать. Ну что ж, — махнула рукой в сторону стены Оливия, — значит, в воскресенье.

— Если не будет дождя, — добавил Лайл.

Тем же вечером

— «У стен есть глаза и уши, но ищите внизу». Именно так было сказано? — проговорил Лайл.

Обе дамы кивнули.

Они поздно вернулись из Эдинбурга, где обедали с друзьями.

Во время легкого ужина они доложили о результатах своих разговоров с прислугой Фредерика Далми.

Весь их отчет уложился в два предложения.

— Мне жаль, мои дорогие, — сказала леди Уиткоут. — Полная бессмыслица.

— И никакого секрета, — добавила леди Купер. — Всем известно, что сказал Фредерик Далми на смертном ложе. Все посчитали это одной из его шуток.

— Они, видимо, все меньше и меньше понимали его в последние месяцы, — сказала леди Уиткоут.

Все знали о его романе с местной вдовой, который длился много лет. Все знали о других его романах. Кузен Лайла очень любил женщин, и они щедро любили его в ответ.

Вероятно, он коллекционировал вещи с той же страстью, с какой любил шутки и женщин. Всякий раз, когда ему попадалась книга, памфлет или письмо, имеющее отношение к замку Горвуд, он испытывал трепет. Но он не выделил, по крайней мере очевидным способом, ни одного документа, который можно было бы связать с сокровищем.

— Стены, — произнес Лайл и посмотрел на Оливию, которая гоняла по тарелке кусочек пирога. Она проделывала это с большей частью еды: раскладывала и перекладывала ее, изредка вспоминая, что ее надо есть.

— Да, — сказала Оливия. Ее мысли явно были где-то далеко. — Стены.

Ночь пятницы, 28 октября

Братья Рэнкин наблюдали, как Мэри Миллар и еще несколько человек вели из таверны ее пьяного братца.

— Полезный малый, — сказал Рой.

— Точно, — откликнулся Джок.

Мэри Миллар нанялась горничной в замок Горвуд. Ее брат Глауд был сапожником. Братья Рэнкин намекнули Мэри, что они тревожатся за пальцы ее братца, которые могут быть случайно сломаны, если Мэри не станет вести себя с ними дружелюбнее и не будет чаще болтать с ними. Ну, скажем, обо всем, что происходит в замке Горвуд. Они также беспокоились за то, что может случиться с Мэри, если она кому-нибудь расскажет об этом.

Любой, кто покупал Глауду выпивку, был его другом. Братья Рэнкин сразу же стали его очень хорошими друзьями. Каждый вечер, когда Мэри приходила забирать его, он сидел в углу со своими двумя самыми лучшими друзьями, отделившись от всех. Она тоже присаживалась к ним и говорила с ними быстро и очень тихо.

Сегодня она рассказала им о поездке старых дам в Эдинбург.

— Им известно, что сказал старикашка, — заметил Джок, — но они не ведут раскопки.

— «У стен есть глаза и уши, но ищите внизу», — повторил Рой. — Что там внизу, под стенами, кроме земли?

Джок осмотрелся вокруг, но никого, кто бы подслушивал, поблизости не было. Даже когда таверна была переполнена, посетители обычно оставляли немного пространства вокруг себя.

— Мы нашли кое-что в земле, — наклонившись к своей кружке, сказал Джок. — У стены.

Рой долго размышлял.

— Они не копают, — Джок уставился на свою кружку, — и мы не можем.

Рой продолжал думать.

— Я сойду с ума, точно, — заявил Джок. — Все это время…

— Может быть, в этих словах скрыт какой-то другой смысл, — перебил его Рой.

Для Джока это было слишком сложно. Он покачал головой, поднял кружку и осушил ее.

— Надеюсь, они смогут расшифровать, что значат эти слова, — продолжал Рой. — Это очевидно. Старик был образован. Сын лэрда образован. Может, то, что он сказал, обозначает что-то еще, и бумажка объясняет это? Мы не можем взять бумажку, мы ничего не можем сделать. Может, позволим им сделать это? Пусть они выполнят эту работу.

— И найдут сокровище? — спросил Джок. — Вот так? Сдаться?

— Ну почему не позволить им сделать всю работу и найти его? — сказал Рой. — Одно дело — найти, другое — присвоить.

— Ты заболел, Рой? Ты думаешь, мы сможем забрать у них сокровище? Полный дом прислуги под присмотром этого проклятого Геррика? Засовы на дверях, ловушки в подвале!

— У нас есть Мэри, — возразил Рой. — Она сделает то, что мы ей скажем.

Воскресенье, 30 октября

— Проклинаю вас, проклинаю вас! — кричала Оливия. — Проклятые, упрямые камни! Вы же не сфинкс, черт бы вас побрал! Там внутри что-то есть, и мы оба знаем это! — Оливия ударила по каменной стене антресолей своим молотком.

— Не надо…

— Ой! — Молоток с лязгом упад на пол.

— Не бей так сильно, — пробормотал Лайл и, положив свой молоток, подошел к Оливии. Она терла руку. Лайл отвел ее руку в сторону и стал растирать. — Стучать надо осторожно.

— Я не создана для этой работы. Я не понимаю, зачем стучу. Не знаю, что я слушаю. Ты не можешь просто сделать то, что делает Бельцони? Вернее, делал.

— А что делал Бельцони? — спросил Лайл.

— Ты знаешь. Сам как-то объяснял мне. То, как он смотрел на сооружение и замечал какие-то отличия в песке или в камнях вокруг. Именно так он нашел вход во вторую пирамиду. Он рассказал об этом в своей книге. — Оливия ткнула рукой в стену. — Разве ты не можешь просто посмотреть?

— Я смотрел. Но это совершенно другое. Это не погребено под песком и камнями. Я не знаю, что ищу.

Лайл уже не растирал ей руку, но вдруг понял, что по-прежнему не выпускает ее из своей руки. Осторожно и мягко отпустив ее руку, он отступил на шаг назад.

Пять дней.

Это довольно много времени. Все это время они были заняты, просматривая бумаги и книги Фредерика. Но не за закрытыми дверями. Они отнесли книги и документы вниз и работали в главном зале, он — с одной стороны стола, Оливия — с другой.

Они не говорили об этом вслух. В этом не было необходимости. Ситуация вышла из-под контроля, и даже Оливия признала это. Даже она понимала, что они на грани, и даже она, такая бесстрашная, отступила назад.

«Мы погубим друг другу жизнь… Я не стану довольствоваться вторым местом в сердце мужчины».

— Где наша бумажка с разгадкой? — спросил Лайл.

— Где-то на полу, — ответила Оливия. — Я ее отбросила и лучше бы никогда не видела.

— Никогда не напоминай мне и не проси, чтобы я взял тебя на раскопки.

— Как будто ты взял бы!

— Я бы взял, да только ты умрешь от скуки. Или убьешь кого-нибудь. У тебя совершенно нет никакого терпения.

Оливия стремительно развернулась, так что юбки всколыхнулись, и бросилась на одну из скамеек, которую оставили работники.

Лайл нашел пожелтевшую от времени бумажку, которую она кинула в сторону, и сосредоточился на ней. Значки не соответствовали тем, что были на стенах. На стенах присутствовали инициалы и значки каменщика. Каждый оставлял после себя какой-то значок. Точно так делали гости на большой кровати из Уэра.

— Оказывается, ты думал об этом, — подала голос Оливия. — О том, чтобы взять меня с собой на раскопки.

Он думал об этом больше, чем отдавал себе отчет. Когда Лайл впервые увидел пирамиды и сфинкса, он подумал о ней. Каким было бы выражение ее лица и что бы она сказала. Он бы вошел в гробницу и…

— Я иногда думаю, как это было бы: повернуться к тебе и сказать: «Посмотри на то, посмотри на это, Оливия». Да, я иногда думаю об этом.

— О!

— Первое мгновение открытия — самое волнующее и восхитительное. Тебе бы понравилось. Но этому предшествуют часы и дни, недели и месяцы нудной, скучной работы.

— Во время которой ты забыл бы о моем существовании.

— Ты могла бы принести мне чашечку чая, и это напомнило бы мне о тебе.

— Для этого у тебя есть Николс, — заметила Оливия.

— Ты могла бы снять с себя всю одежду.

— И танцевать обнаженной среди пустыни?

— Ночью, — добавил Лайл. — Под звездным небом. Ты никогда не видела таких звезд, таких ночей.

— Звучит божественно, — тихо сказала Оливия и вскочила со скамейки. — Но я знаю, что ты делаешь. Ты пытаешься соблазнить.

— Не говори глупости.

Неужели он и в самом деле делает это? Возможно…

— Я тебя знаю, Лайл. Я знаю тебя лучше других. Твоя совесть помаленьку таяла, таяла ночь за ночью. И ты разработал коварный план моего падения. «Я соблазню ее», — решил ты. И потому, что ты знаешь меня лучше других, кроме матери, разумеется, ты знаешь способ, как это сделать.

«Неужели? Неужели это было так?»

— Терпения во мне больше, чем ты думаешь, — Оливия приблизилась к Лайлу, — но я не в настроении. Эта несчастная трагическая страсть не для меня. Дай мне еще раз взглянуть на эту проклятую бумажку.

Египет. Танцевать обнаженной в пустыне под звездами.

Он казался ангелом — золотистые волосы, отливающие серебром глаза. Но у него был несносный характер. Оливия взяла у него бумагу и заставила себя сосредоточиться.

На рисунке были две стены, шириной по двенадцать футов. Внутри квадратиков, символизирующих камни, разместились крошечные значки и цифры.

Примерно на четверть выше рисунка стены, справа, был символ.

— Вот этот, смотри, — сказала Оливия. — Он не похож на остальные, да?

— Думаю, это клеймо каменщика. Похоже на буквы «ГЛ», перечеркнутые стрелой. Если это стрела, то она указывает влево.

— Но где это? — спросила Оливия.

Они оба подошли к восточной стене и стали искать значок. Ничего.

Они перешли к западной стене и пристально изучили ее. Ничего.

— Этот знак должен быть на одной… — Оливия замолчала. — Если только мы ищем не то, что надо.

Слова и образы смешались в голове Оливии. Что там сказали дамы? Что повторил Лайл?

— Помнишь, я сказала, что рисунок стены такой откровенный, а ты ответил, что карты всегда откровенные? — спросила она.

Лайл взглянул на значок, потом посмотрел на стену.

— Стрелка, указывающая на место?

— Если имеется в виду западная стена, — размышляла Оливия, — то стрелка, возможно, указывает на окно.

— Но почему «ГЛ»?

— Это рисунок твоего кузена. Что, если это — одна из его шуток? — заметила она. — У стен есть глаза и уши. Смотрите вниз.

И в этот момент Оливию осенило. Город на большой скале. Город, в котором Фредерик Далми провел последние годы своей жизни.

— Эдинбург, — произнесла Оливия. — Он бы подумал, что это будет забавно.

— Я не…

— Пошли, — взяла его за руку Оливия.

Его рука. Это его рука. Так просто — держать его за руку. Но то, что происходило в это время у нее внутри, простым назвать было сложно.

Оливия повела его в самую восточную оконную нишу, в клозет.

— Гарди лу, — сказала она, открыв дверь.

— Это уборная.

— Гардеробная, — сказала Оливия. — Игра слов и значений. В Эдинбурге, когда выливают помои в окно, кричат: гарди лу — берегись, вода.

Пространство было совсем маленьким и темным. Хотя найти доску, чтобы закрыть дыру, было довольно легко, и единственная свеча, которую принес Лайл, в узкой комнате казалась очень яркой. Они увидели инициалы, примитивные рисунки и грубые шутки, нацарапанные на камнях разными руками в разное время.

Лайлу пришлось втиснуться среди юбок Оливии, и они стояли локоть к локтю, пока он медленно поднимал и так же медленно опускал свечу, чтобы они могли внимательно рассмотреть каждый камень.

Хотя дверь они оставили открытой, чтобы из окна клозета проникало как можно больше света, комната не была предназначена для двоих, даже на короткое время. Воздух стал жарче и плотнее, волосы Оливии щекотали Лайлу нос, а вокруг него сгущался смутный аромат ее одежды и кожи.

— Нам лучше поскорее найти что-нибудь, — сказал Лайл. — Это… это…

— Я знаю. Это все равно что в гробницах? — спросила Оливия.

— Я никогда не был в гробнице с тобой. — Лайл начал клонить голову к ней, туда, где на висках плясали редкие кудряшки.

— Осторожно, свеча, — предупредила Оливия, и в тот же самый момент Лайл почувствовал, как на его руку капнул горячий воск.

Он выровнял свечу, и пламя осветило линию известкового раствора вокруг камня. По обеим сторонам кто-то нацарапал маленькие крестики.

— Вот, — сказала Оливия. — Неужели это…

— Да. — Лайл поднес свечу. — Крестами помечено место.

— Боже мой! — сжала его руку Оливия. — Не могу поверить. Это старые царапины, да?

— Старые, — успокоил Лайл. — И метки стоят на растворе, не на камнях. Старые метки, старый раствор.

Повсюду в других местах метки стояли на камнях.

У Лайла заколотилось сердце. Возможно, это ничего не значит. Возможно, это очередная шутка кузена. Значки были старыми, но невозможно было сказать, насколько старыми они были. Десять лет, двадцать или двести?..

— О, Лайл, мы нашли это место! — Оливия повернулась к Лайлу. — Мне не важно, что это. Но оно старое, мы искали и нашли.

Лайлу тоже было все равно, что это. Он поставил свечу в углу, обхватил Оливию за талию и оторвал от пола, чтобы их глаза оказались на одном уровне.

— Ты сумасшедшая девчонка, — сказал он. — Сумасшедшая, умная девчонка.

— Спасибо. — Оливия обвила руками его шею. — Спасибо тебе. Если мы ничего больше не найдем, спасибо тебе за это.

Лайл поцеловал ее. Он поднял ее, чтобы сделать это. Она ответила на его поцелуй. Поцелуй был долгим и страстным, как будто это был их последний шанс.

Потом Лайл медленно поставил ее на пол. Он взял свечу и стал делать то, что делал всегда. Осматривать. Оценивать. Решать. Он изучил известковый раствор. Он учел варианты. Он решил.

— Нам нужно зубило, — пришел он к выводу.

Это длилось целую вечность. Они принесли кирки, но Лайл сообразил, что размахивать киркой с пользой для дела в таком небольшом пространстве невозможно.

Поэтому они ковыряли раствор, стоя бок о бок, их тела время от времени касались друг друга в процессе работы.

Постепенно раствор отскакивал от краев камня, пока наконец они не освободили его настолько, чтобы можно было сдвинуть.

— Раствор оказался не таким твердым, как я ожидал, — заметил Лайл. — Я думал, на это у нас уйдет несколько часов. — Он покачал камень. — Похоже, он не такой тяжелый, как кажется. Хочешь попробовать сдвинуть его вместе со мной или пошлешь за прислугой?

— Как ты можешь спрашивать? После того, сколько времени мы потратили на тот досадный клочок бумаги и на те упрямые стены? После всего этого я позволю слугам насладиться триумфальным моментом?

— Но мы не знаем, будет ли он триумфальным, — возразил Лайл.

— Мне все равно, даже если то, что мы обнаружили, окажется всего лишь парой башмаков кузена Фредерика. Мы ведь что-то нашли.

— Ладно, — согласился Лайл. — Положи руки вот сюда и поддерживай камень, а я буду двигать.

Оливия выполнила его указание, и медленно, дюйм за дюймом, камень стал выходить из стены.

Тем не менее это произошло немного быстрее, чем ожидала Оливия. Задняя кромка камня появилась так внезапно, что она оказалась не готова и упустила бы его, но Лайл быстро подхватил камень.

Спереди камень ничем не отличался от других камней, но он был выдолблен на несколько дюймов в глубину.

Лайл взял свечу. Оливия встала на цыпочки, пристально вглядываясь в дыру, в которую был замурован камень.

Там лежал окованный железом сундучок.

 

Глава 18

По крайней мере показалось, что это кованый сундучок. Оливия стояла, открыв от изумления рот. Она на самом деле не ожидала найти сундучок с сокровищами.

Она не знала, что они найдут, но кованый сундучок ожидала найти меньше всего.

— Черт возьми, — пробормотала она. — Ну и ну!

— Похоже на сундучок, — сказал Лайл.

— Это земля? Это он такой грязный? Или сгнил?

— Похоже, что сначала его хранили где-то в другом месте, — пояснил Лайл. — Может, закопали в землю, а потом передумали. — Лайл протянул руки и взялся за сундучок с обеих сторон, потянул, но он не сдвинулся с места. Лайл потянул сильнее и сдвинул его на долю дюйма.

Лайл был сильным, Оливия знала. Он мог легко поднять ее. Оливия была ростом выше многих женщин, да и худощавой ее нельзя было назвать. Но он легко поднимал ее и ставил на место, как будто она была заварочным чайником.

— Сундучок оказался тяжелее, чем я думал, — сказал Лайл. — Для этого мне нужен Николс.

Лайл вышел.

Оливия осталась. Она смотрела на сундучок и не верила своим глазам. Она все еще пыталась убедить свой разум поверить тому, что видели ее глаза, когда появились Лайл с Николсом и принесли набор инструментов.

Оливия стояла в сторонке, пока они счищали грязь с сундучка.

Вот то, чем они занимаются в Египте, подумала она.

В процессе чистки появилась ручка. Николс потянул за нее, а Лайл помогал направлять движение. Они вынули сундучок из отверстия в стене и с видимым усилием опустили его на пол.

— Поразительно тяжелый, — сказал Лайл. — Надо перенести его в соседнюю комнату, чтобы хорошенько видеть, что мы делаем.

После того как Николс отчистил вторую ручку, они с Лайлом вынесли сундучок в караульное помещение.

Николс продолжил отчищать сундучок от грязи. Через пару минут он остановился, а потом продолжил свою работу, но уже медленнее и осторожнее.

Просто стоять и спокойно наблюдать за этим процессом было трудно. Оливия сгорала от нетерпения.

— Полагаю, именно так ты обращаешься с древними артефактами, — сказала она. — Неудивительно, что этот процесс, как ты сказал, требует терпения. И это всего лишь сундучок. Даже мое воображение не в состоянии понять, сколько терпения требуется, чтобы раскопать гробницу или храм.

— Песок — совершенно другое дело, — сказал Лайл. — К тому же у нас есть команда мужчин. Но даже так… Какие-то затруднения, Николс?

— Нет, ваше сиятельство. Но мне кажется, лучше соблюдать осторожность.

— Надеюсь, он не взорвется, а? — спросила Оливия. — Кузен Фредерик обладал странным чувством юмора.

— Такой опасности нет, мисс, — успокоил ее Николс. — Просто определенные признаки указывают на то, что это работа немецких мастеров шестнадцатого или семнадцатого века.

Оливия еще не свыклась с мыслью, что они нашли сундучок. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять смысл сказанного.

— Германия, — произнесла она. — Шестнадцатый или семнадцатый век.

— Что? Почему у тебя такой вид? — спросил Лайл.

— Какой?

— Как будто он действительно взорвался.

— Это знаменитые сундучки, — сказала Оливия и приблизилась к Николсу.

— Сложные, — добавил Николс.

— Дьявольски сложные, — согласилась она. — Двоюродный дедушка Хьюберт Делюси, который мог открыть что угодно, говорил, что на один такой сундучок потратил несколько дней. А у него были ключи.

— Конечно, мисс, — подтвердил Николс. — Не хотелось бы повредить по неосторожности механизм.

У Оливии чесались руки взяться за сундучок. Она заставляла себя держаться от него на расстоянии. Пока Николс осторожно и терпеливо отчищал толстый слой грязи, Оливия ходила вокруг сундучка, изучая его.

Сундучок был около двух футов длиной, фут шириной и фут высотой и был обит железом.

Солнце уже садилось, когда Николс закончил свою работу и подмел помещение.

Оливия опустилась перед сундучком на колени. Лайл пристроился рядом с ней.

— Видишь, — сказала она, — фальшивые замочные скважины. И скрытые замочные скважины. И наружные замки. Начинать надо, разумеется, с них.

— Я думаю, это легко, — сказал Лайл.

— Надеюсь, — пробормотала Оливия. — Такой сундучок я видела только однажды, но у меня никогда не было возможности открыть хоть один. Замки надо открывать в определенном порядке, отворачивать винты и так далее. Даже с ключами сделать это проблематично, а у нас ключей нет.

— Нам понадобятся свечи, — обратился к Николсу Лайл. — И огонь. Я подозреваю, что мы пробудем здесь долго.

Спустя четыре часа Оливия сидела за столом, подперев подбородок руками, и с мрачным видом смотрела на сундучок.

Дело продвигалось слишком медленно.

После того как они с Лайлом тщательно отчистили ржавчину и смазали замки, Оливия приступила к работе.

Когда прошел час, Лайл попросил Николса принести стол и стул. Вдвоем они подняли сундучок на стол.

По прошествии второго часа Николс принес для всех чай и шаль потеплее — для Оливии.

— Надо подняться наверх и поужинать, — объявил Лайл после трех часов работы.

— Вы идите, — сказала Оливия, — а я не оставлю эту проклятую штуковину, пока не разберусь с ней.

Вместо этого Лайл велел гарпиям обедать без них, а в караульное помещение принес сандвичи и вино.

Оливия перепробовала каждую отмычку из имевшегося набора для вскрытия замков, который насчитывал десятка два отмычек. Она пробовала также открыть замки с помощью шпилек, булавок, зубочисток, швейных иголок и проволоки.

— Иногда бывает полезно прерваться на некоторое время, — спустя четыре часа бесполезных усилий сказал Лайл, — чтобы потом вернуться к работе.

— Мне никогда еще не попадался замок, который я не смогла бы открыть, — ответила она.

— Тебе никогда не попадался один из таких замков, — сказал Лайл. — Ты сама сказала, что это не просто замок или комплект замков. Это головоломка. Сколько лет потребовалось тетушке Дафне, чтобы разгадать символы, которые обозначали Рамзеса?

— Но то был утраченный язык! А это — замки, куски металла. Это единственное, что я умею делать! — Оливия наклонила голову и посмотрела на замочную скважину.

— Какая чепуха! — заметил Лайл. — Ты все умеешь делать. Проблема в том, что у тебя нет нужного для таких головоломок склада ума. Для этого нужен упорный, методичный, настойчивый ум. А твой, — Лайл покружил руками в воздухе, — весь такой возбудимый. Эмоциональный.

Оливия вскинула голову, и взгляд ее синих глаз мог бы обжечь сталь.

— Хочешь сказать, что ты можешь решить эту проблему?

— Возможно, пришло время и мне сделать попытку, — ответил Лайл.

— Нет, я сама. Я постараюсь сделать это без всякой помощи дилетантов.

Лайл направился к выходу. На половине пути он вдруг ясно представил ее лицо и снова услышал тон ее голоса, которым она произнесла слово «дилетанты». Лайл уперся рукой в стену и стал смотреть в пол, но так и не смог справиться с собой. Рассмеялся. Он смеялся, не в силах остановиться.

— Ты здоровый и надменный тугодум! — выпалила Оливия. — Ничего смешного.

Лайл подхватил ее, прижал к себе и поцеловал. Она начала было сопротивляться, но недолго. Оливия обняла его за шею и поцеловала в ответ, сердито и страстно. Через мгновение ее тело тоже затряслось от смеха, она оторвалась от Лайла, и насыщенный бархатистый звук ее смеха эхом прокатился по комнате, касаясь его кожи и проникая в сердце как водопад веселья.

— Я не могу это сделать, — сказала Оливия и, продолжая смеяться, топнула ногой. — И мне хочется рвать на себе волосы.

— Может, дело не в тебе. — Лайл снова привлек ее к себе и погладил по голове, по шелковистым локонам. — Может, замки заело.

— И что тогда? — не успокаивалась Оливия. — Кузнечный молот?

— Этим ты отведешь душу, но так можно сломать сундучок и, возможно, то, что в нем находится. Нам нужен кузнец.

Тем же вечером

— Ты опоздала, Мэри, — сказал Рой, напугав горничную, когда она шла по тропинке к дому, где они жили с братом.

— С ним все в порядке? — спросила она. — Вы не…

— Джок присматривает за ним очень старательно. В конце концов, ты же не хочешь, чтобы с его пальцами что-нибудь случилось. Как он тогда смог бы работать? Что ты так долго?

— Сегодня воскресенье. Прислуга взяла половину выходного дня, — ответила Мэри.

— Но ты не брала выходной. Мне Глауд сказал. А должна была сказать ты, Мэри.

— Они приплачивают за работу в свой выходной день. Ты знаешь, что мне нужны деньги.

— А ты должна знать, что нельзя проскальзывать домой, не поговорив со мной, просто потому, что таверна уже закрыта, — отрезал Рой. — На твоем месте я бы начал говорить!

Мэри нервно осмотрелась вокруг.

— Здесь никого нет, — нетерпеливо заявил Рой.

— Они… нашли что-то, — сказал Мэри. — Мисс и его сиятельство. В замке никого не было, кроме их собственной прислуги, и они не знали, что я была там. Я… подслушала, как ты хотел.

— Я знаю, что ты подслушивала. Что же ты услышала?

— Они нашли сундучок.

— Неужели? Не может быть! — Рой глубоко вдохнул и выдохнул.

Мэри снова осмотрелась вокруг, заламывая руки.

— Тебе лучше все рассказать мне, — приказал Рой. — Тебе станет легче. Глауду наверняка станет легче.

— Они нашли железный сундучок в старом караульном помещении в южной башне, и мистер Николс много часов отчищал его от грязи. Открыть сундучок они не смогли, поэтому завтра повезут его к кузнецу. Это все, что я знаю, — торопливо заверила Мэри. — Отпусти меня, пожалуйста. Мне надо покормить ужином Глауда.

Мэри попыталась протиснуться мимо Роя, но он схватил ее за руку.

— Кузнец, — повторил он. — Когда?

— Рано утром. Это первое, что надо сделать завтра. Пока новость не распространилась. Прежде чем в замок придут работники. Поэтому они будут у кузнеца, как только он откроет свою мастерскую, все сделают и вернутся в замок, не наделав шума.

— Иди, — сказал Рой, отпустив руку Мэри. — И передай Джоку, чтобы шел ко мне.

Мэри поспешила в дом. Через мгновение оттуда вышел Джок. Рой сообщил ему новость.

Понедельник, 31 октября

От замка до деревни было меньше мили, короткое путешествие, даже при медленной скорости. Лайл вел лошадь, тащившую небольшую повозку из разряда тех, что используют для разных сельских дел. На повозке стоял наглухо закрытый сундучок с наброшенным на него старым пледом из конюшен. Оливия шла рядом с повозкой. Стояло зябкое, серое утро, и большинство работников еще не выходили из дома. Несколько человек, встретившихся им по дороге, ежились от холода и просто кивали им, проходя мимо.

В более погожий день и в другое время они, возможно, остановились бы и с изумлением смотрели бы в их сторону. Но Лайл с Оливией оделись так, чтобы им было тепло, и вовсе не думали об элегантности. На Оливии был тяжелый флотский плащ, который должен был согревать ее в ту ночь, когда она ждала встречи с привидениями. Лайл надел свое самое старое пальто, которое Николс много раз пытался выбросить. Оно совершенно не годилось для графа Лайла, но оказалось самым теплым из всего, что у него было. Его тело по-прежнему никак не могло привыкнуть к здешнему климату. И Лайл не был уверен, что это когда-нибудь случится.

Так или иначе, его наряд был не из тех, что привлекают внимание.

Хотя в этот сумрачный час на дороге не было никого, чье внимание можно было бы привлечь. Солнце едва поднялось над горизонтом, плотные облака полностью закрывали его. И вряд ли можно было понять, какая часть неба светлее.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Лайл.

— Бейли как следует утеплила меня. Фланелевая нижняя юбка и панталоны, толстый стеганый корсет и шерстяное платье.

— Спасибо за подробную картину, — усмехнулся Лайл.

— Мужчине, который попытается достать меня из этого наряда, придется изрядно потрудиться, — заметила Оливия.

— Это вызов?

— Об этом я не подумала. Какая великолепная мысль!

— У нас нет времени, — пробормотал Лайл.

— У нас никогда нет времени.

— У нас нет времени, — твердил Лайл.

— Мне надоело быть хорошей, — заявила Оливия. — Это противоестественно! Не говоря уж о том, что все это совершенно несправедливо! Испытать страсть — и не иметь возможности делать это.

— Страсть надо испытывать в брачную ночь, — сказал Лайл.

— Это ты сейчас о женщинах говоришь, — сказала Оливия. — Мужчины могут делать это в любое время и заниматься этим столько, сколько им нравится. А мы, женщины…

— Мы так не поступаем, — перебил Лайл. — Если бы я занимался этим всякий раз, когда мне нравится, ты думаешь, я оказался бы в этом затруднительном положении? Нет, это должна была быть ты…

— Ты такой романтичный…

— Это должна была быть ты, — твердо повторил Лайл. — Ты, женщина, которая хочет иметь Солнце, Луну и звезды. И настоящую любовь. Для твоего сведения, я должен стать вполне достойным мужем. — По мнению матери — возможно. Они оба были раздражены. Бессонная ночь и неудовлетворенная страсть являли собой взрывоопасное сочетание. — Мне предстоит унаследовать титул маркиза, много земли, несколько домов и кучу денег, — сказал Лайл. — То есть если мои отец и мать не промотают деньги, не разгонят всех арендаторов и не потеряют весь наш доход.

— В твоих устах это звучит так соблазнительно, — сказала Оливия.

— Отлично! Сарказм! Именно то, что нужно в семь часов утра!

— Уже почти восемь.

— Откуда это известно? В этом проклятом месте нет солнца.

— Оставь свое желание видеть Шотландию такой, какой ей никогда не быть, — посоветовала Оливия. — Тебе надо принимать ее такой, какая она есть. Она по-своему прекрасна. Но здесь нет песка, вонючих верблюдов и еще более вонючих мумий…

— И разрушается здесь все не по правилам, — добавил Лайл. — Нет бы просто грациозно погрузиться в песок. Посмотри на ту церковь, — Он махнул рукой в сторону осыпающегося сооружения слева. — Мох, плесень, камни почернели. Там — кусок стены, тут — несколько оконных арок, деревья, пробивающиеся между камнями. У этой церкви похоронены люди, да? Похоронены и забыты. Даже кладбище…

И тут Лайл заметил их и остановил лошадь.

— Беги, — сказал он.

Не успел он произнести это слово, как из ворот кладбища выбежали двое мужчин.

Оливия не побежала, а повернулась в сторону кладбища, как раз когда мужчины выскочили из ворот на дорогу.

Лошадь встала на дыбы от испуга, и сундучок заскользил с повозки вниз. Он проломил борт повозки и упал на дорогу. Один из мужчин побежал за ним. Лайл схватил его и швырнул к повозке. Мужчина отскочил назад и бросился на Лайла. Лайл снова схватил его, ударил и отшвырнул в сторону. На этот раз мужчина упал и остался лежать на земле.

Оливия закричала. Лайл повернулся в ее сторону. Второй хулиган сцепился с ней. Он удерживал ее на расстоянии вытянутой руки, а она одной рукой пыталась сорвать маску с его лица, а другой — ударить, при этом еще била ногой по голени.

С рычанием Лайл бросился к негодяю.

— Осторожно! — закричала Оливия.

Что-то стукнуло Лайла по затылку. Он почувствовал боль, но успел увидеть расширившиеся от страха глаза Оливии и открытый в немом ужасе рот. А потом его накрыло черной волной…

— Не-ет! Не-ет! — визжала Оливия, бешено отбиваясь от напавшего на нее мужчины, чтобы пробиться к Лайлу.

— Оставь ее! — раздался голос. — Давай сюда. Помоги! Эта штука весит целую тонну.

Мужчина отпустил Оливию. Она бросилась к Лайлу и упала перед ним на колени. Он без движения лежал на земле, на шейном платке темнело кровавое пятно.

— Не умирай! — заплакала Оливия. — Не смей умирать! — Она прижала пальцы к его шее, пытаясь нащупать пульс. Да. Пульс есть. Оливия шумно выдохнула. — Лайл?

Она осмотрелась вокруг. Мужчины исчезли вместе с лошадью и повозкой. Дорога в этом месте резко поворачивала и уходила под гору. По обе стороны дороги росли деревья. Отличное место для засады. Из замка его не видно, и с окрестных полей оно не просматривалось. Но вокруг и так не было ни единой души. Оливия надеялась, что сейчас будут идти работники.

Сколько времени? По дороге они встретили мужчин, но только один раз. Она не помнила, чтобы они встречали кого-то еще. Но к этому резкому повороту они с Лайлом подошли, когда громко препирались друг с другом, и Оливия просто больше ни на что не обращала внимания.

— Помогите! — закричала она. — Помогите кто-нибудь! — Она повернулась к Лайлу. — Очнись! — твердым голосом сказала Оливия. — Ты должен очнуться.

Она осторожно просунула руку ему под голову, под его бедную голову. Она была липкой. Оливия вспомнила…

За спиной Лайла встал мужчина, держа камень в руке. Она закричала, но мужчина действовал очень быстро, а Лайл, повернувшись к ней, реагировал слишком медленно.

Потом время остановилось. Одно бесконечное мгновение: поднятая с камнем рука… Она, предупреждавшая его криком… Лайл, падающий на землю.

— Ты должен очнуться. — Оливии кое-что было известно про удары по голове. Чем дольше человек бывает без сознания, тем опаснее рана. — Очнись! — Она слегка похлопала его по щеке, потом проделала это более настойчиво.

Лайл повернул голову из стороны в сторону и открыл глаза.

— Что за черт?

— Ох, Л-Лайл! — бросилась к нему на грудь Оливия.

— Ну-ну, — обнял ее Лайл.

— Ты не должен умирать! — всхлипнула Оливия. — Я не могу жить без тебя!

— Пора бы тебе понять это, — сказал Лайл.

Главный зал замка Горвуд

— Как они узнали? — спросил Лайл. Он сидел в кресле у камина. Николс, промыв рану, сделал ему повязку, пока Оливия и дамы наблюдали.

Оливия села рядом с Лайлом, чтобы все видеть и убедиться, что рана не настолько опасна, как утверждали другие. Сначала, когда наконец пришли рабочие и погрузили Лайла на повозку, рана была в запекшейся крови и казалась страшной. Лайл громко протестовал против того, чтобы его везли в повозке, но работники и слышать ничего не хотели.

Оливия пошла следом за повозкой, и всю дорогу до замка ее сердце было готово выпрыгнуть из груди.

И хотя он, казалось, вновь стал прежним упрямым Лайлом, у Оливии не выходили из головы те несколько мгновений, когда мужчина ударил его камнем по голове, а она подумала, что он убит.

Теперь рана была промыта, и она поняла, почему рана не оказалась серьезной.

На голове у Лайла была шляпа и копна густых волос. Камень оцарапал кожу до крови, и эта небольшая ранка стала поводом для большого переполоха.

Оливия до сих пор дрожала.

— Я знаю, слухи распространяются быстро, — сказал Лайл, — но это смешно. Мы приняли решение вчера поздно ночью. Кто, кроме Николса, Бейли и Геррика, знал, что мы будем на этой дороге в этот час?

— Вопрос не в том, кто знал, а каким образом напавшие на нас узнали об этом? — поправила Оливия.

— Ваше сиятельство, — вошел Геррик, — люди вернулись. Мне очень жаль, но они не нашли ни злодеев, ни сундучка.

— Я и не думал, что они их поймают, — ответил Лайл. — Если бы не тот человек, лежавший на дороге…

— Глауд Миллар, ваше сиятельство. Деревенский сапожник. Обычно пьяный по вечерам, но каждое утро трезвый на своем рабочем месте.

— Вы думаете, — Оливия посмотрела на дворецкого, — этим утром кто-то помог ему упасть мертвецки пьяным на дорогу?

— Разумеется, такое совпадение кажется мне подозрительным, мисс.

— Мне тоже, — подтвердил Лайл. — Это задержало наших работников и дало нападавшим время сбежать. Теперь они уже, наверное, в Эдинбурге.

— Я не совсем уверен в этом, ваше сиятельство, — сказал Геррик.

— Они взяли наш сундучок, нашу повозку и нашу лошадь, — напомнил Лайл. — Почему бы им не поехать в Эдинбург?

— Ваше сиятельство, здешние преступники — жалкое отребье. Не самые умные парни. Но даже они, я уверен, не станут рисковать и не поедут туда, куда, по всеобщему мнению, они должны поехать. Более того, все бы заметили, если бы парочка соседей внезапно исчезла. Осмелюсь предложить поискать поближе к дому.

Тем временем в нескольких ярдах от разрушенной церкви, в небольшой рощице, Джок со скорбным видом глазел на украденную лошадь.

— Сундучок в безопасности, — сказал Рой. — Теперь нам остается только ждать, пока стихнет шумиха.

— Но мы могли бы уехать в Эдинбург, — сказал Джок. — Один — на лошади, второй — на повозке с сундучком.

— В тот же день, когда сын лэрда получает камнем по голове, а его лошадь с повозкой и сундучком похищены? Когда люди на всех дорогах разыскивают эту повозку, эту лошадь и этот сундучок? А кто, по-твоему, в Эдинбурге захочет приобрести вещи, украденные сегодня, когда все их разыскивают?

— Если Мэри расскажет, они узнают, что это были мы.

— Вот еще одна причина, — сказал Рой. — Если мы уедем в Эдинбург, она почувствует себя в безопасности и может разговориться. Но когда она увидит нас сегодня вечером в «Кривом посохе», где мы будем, как обычно, сидеть рядом с Глаудом, она придержит свой язык.

— А что, если она болтает время от времени? Этот проклятый Геррик…

— Голос крови не заглушить, — перебил его Рой. — Ты знаешь, как она относится к своему брату. Она не позволит причинить ему боль. До тех пор пока мы здесь, она будет держать язык за зубами. Потом все успокоится, мы сами найдем хорошую лошадь с фургоном, погрузим свои сундуки, в одном из которых будет спрятан этот сундучок, и уедем в Эдинбург. А может, в Глазго. — Рой задумался. — Я знаю нескольких парней там. Они, может быть, не знают, что здесь случилось. — Он похлопал брата по плечу. — Вот и ответ, Джок. Глазго. Вот куда мы поедем.

— Сейчас? — с надеждой спросил Джок.

Рой оглянулся на лошадь, которая спокойно щипала траву.

— Слишком опасно. Но скоро. Как только у нас будет другая лошадь и фургон. А эта пусть, когда захочет, идет домой.

 

Глава 19

В тот же вечер

Дверь в «Кривой посох» открылась, и вошли трое.

— Рой, — замерев, тихо сказал Джок. Его рука с пивной кружкой остановилась на полпути ко рту.

— Я вижу.

Сын лэрда, рыжеволосая, которая ударила Джока коленом в пах, и этот самодовольный ублюдок Геррик.

— Что им здесь надо? — подал голос Джок.

— А ты как думаешь?

— Нам лучше уйти.

— Они вошли, а мы убежали? Как это будет выглядеть?

— Не знаю…

— Это будет выглядеть так, будто мы виноваты! — отрезал Рой. — Сиди, где сидишь, и веди себя так, как всегда.

— А что, если Мэри рассказала о нас? — не унимался Джок.

Рой оглянулся на брата Мэри, Глауда, который сидел, уронив голову на стол и обхватив ее руками.

— А что она может рассказать? — заметил Рой. — Мы лишь попросили ее рассказать, какие новости в замке. То, о чем попросил бы любой.

Сын лэрда с рыжеволосой подошли к бару и что-то сказали Маллкрейку. Он наполнил две кружки.

Геррик с ними не пошел. Он стоял у открытой двери, сложив руки на груди. Тэм Макэвой встал и направился к двери. Геррик поднял руку, останавливая его, и Тэм Макэвой остался на месте.

Сын лэрда повернулся к залу и, подняв кружку, провозгласил:

— Налейте от меня всем присутствующим здесь, мистер Маллкрейк.

В таверне поднялся гул. Тэм вернулся и сел на свое место.

— Спасибо, ваше сиятельство! — крикнул кто-то, другие присоединились.

Лэрд и его рыжеволосая только улыбались.

— Ну вот, видишь? — сказал Рой. — Они пришли расспросить, кто что знает. Никто ничего не знает. Мы тоже ничего не знаем. И его сиятельство покупает нам выпивку, как и всем другим.

После того как всем принесли пиво, кто-то предложил тост за его сиятельство.

— Думаю, многие из вас меня знают, — тихо, но четко, так, чтобы все его слышали, сказал Лайл, когда поток приветствий иссяк. — И вы знаете, я бы не пришел сюда, если бы мне не было нужно кое-что.

В таверне раздался смех.

— Сегодня утром, — продолжал Лайл, — я думаю, вам об этом известно, на нас с мисс Карсингтон напали и украли лошадь, повозку, старое шерстяное одеяло с дырками и даже старый железный сундучок. Чуть позже лошадь вернулась, притащив за собой повозку. Но там не было ни одеяла, ни сундучка. Нас больше всего интересует сундучок, но новости об одеяле тоже будут полезны. Понимаете, мы пришли сюда… — Лайл повернулся к Оливии. — Мы пришли сюда в поисках разгадки, кто мог это сделать. Подумайте!..

Лайл вышел из таверны и остановился у наружного входа. Оливия вышла вслед за ним. Геррик встал рядом.

— Это они, — тихо сказала Оливия. — Та парочка в углу.

— Рэнкины, — подсказал Геррик.

Братья значились в окончательном списке подозреваемых, который составил Геррик.

— Неожиданно дружелюбны с Глаудом и Мэри, — заметил Лайл.

— А Мэри — одна из наших служанок, — сказал Геррик. — Вчера она оставалась в замке допоздна. Я говорил с ней раньше, но она лишь сказала, что пошла прямо домой. Какая жалость, сэр! Хорошая девушка. Глауд — это все, что у нее есть, а он, похоже, их заложник.

— Самое неприятное, что у нас нет доказательств, — сказал Лайл. — Все это слухи и домыслы. Их во многом подозревают, но… — Он покачал головой. Его отец должен за многое понести ответственность. За мелких преступников, которые распоясались в его деревне. За сельских жителей, все попытки которых жить спокойно постоянно проваливаются. За пастора, которому лорд Атертон подарил приход, находящийся в Эдинбурге, но тот не затрудняет себя поездками за десять миль, чтобы наставлять свою паству на путь истинный.

— У нас нет доказательств, и они это знают, — сказала Оливия. — Им только и нужно, что держать свои языки за зубами.

— Я мог бы выбить из них… — Лайл посмотрел на нее.

— Так глупо, — сказала Оливия. — Так некрасиво.

Сегодня вечером он слышал так много слов, которые привели его в уныние, но Оливия заставила его рассмеяться.

— Ну хорошо, — сказал Лайл, — ты — первая.

Братья сидели рядышком, уткнув головы в пивные кружки, и тихо о чем-то разговаривали. Глауд Миллар спал на столе, подложив руки под голову, рядом с Джоком. Напротив Джока был пустой стул, но Лайл сказал им, что там сквозняк и они должны подвинуться, освободив место для дамы. Мужчинам пришлось сдвинуться, освободив место для Лайла с одной стороны стола, между Джоком, зажатым в угол, и Роем, и для Оливии с другой стороны, между Джоком и Глаудом.

— Глауд Миллар? — окликнула Оливия. — Нам надо поговорить с тобой.

Глауд продолжал мирно сопеть.

— Бесполезно, мисс, — сказал Джок. — Никто не сможет разбудить его, кроме сестры.

— Ну да, у него был трудный день, — заметил Лайл. — На рассвете спал на дороге. Потом его принесли домой. Теперь он опять здесь.

— Должна признать, те парни оказались умными. — Оливия посмотрела на Лайла. — Времени у них было очень мало, но они разработали такой хитрый план.

— Хитрый? Они притащили мертвецки пьяного человека на дорогу и оставили там, чтобы люди наткнулись на него.

— Блестящая тактика, чтобы задержать людей, — продолжала Оливия. — Если бы они не отвлекли внимание работников на мистера Миллара, их могли бы схватить в тот момент, когда они напали на нас. Нет, очень ловко сработано.

Джок сидел с довольным видом, гордясь собой. Рок бросил взгляд в его сторону, и он поник, с хмурым видом уткнувшись в свою кружку.

— И смело, — продолжала Оливия. — Этим надо гордиться.

— Что же смелого в нападении на беспомощную женщину? — возмутился Лайл.

— На беспомощную? — вскинулся Джок. — Нет, она…

— Прошу прощения, мисс, — перебил брата Рой, — но, судя по тому, как вы ударили парня, беспомощной вас не назовешь. Все об этом слышали.

— В таком случае грабитель проявил смелость, нападая на меня, — улыбнулась Оливия.

— Это правда, он смельчак, — откликнулся Джок. — Если честно, рисковал получить увечье своего самого главного органа.

— Джок, — начал его брат, но Оливия подарила Джоку ослепительную улыбку, и Лайл увидел, как изменилось выражение лица негодяя. Такое выражение появлялось на лице многих мужчин, когда Оливия обращала на них силу своей красоты. Они становились глухими и слепыми к окружающему их миру.

— И все же ты смело сражался, — сказала Оливия. — Я…

— Вы! — раздался женский крик. — Вы лживые вороватые свиньи! Убирайтесь от моего брата!

Все повернули головы.

В дверях с раскрасневшимся лицом стояла Мэри Миллар, ее шляпка сбилась на затылок, волосы растрепались. Геррик выбросил вперед руку, преграждая ей путь.

— Позвольте мне пройти, — сказала она. — Позвольте мне пройти, мистер Геррик. Я все расскажу. Все!

Лайл кивнул, Геррик опустил руку, и Мэри бросилась к ним.

Джок стал подниматься из-за стола, но Лайл толкнул его на место.

— Правильно, сиди на месте, — сказала Мэри. — Сиди и слушай, как вы говорили мне делать. Я хочу, чтобы все тоже слышали. — Она с вызовом огляделась вокруг. — Я хочу, чтобы вы все слышали.

— Говори, Мэри! — крикнул кто-то.

— И вы тоже, ваше сиятельство, — сказала Мэри. — Это сделала я.

— Я слушаю, Мэри, — сказал Лайл.

— Это очень плохо, — Мэри повернулась к Рэнкинам, — что вы спаиваете Глауда. Ему нельзя. Это плохо, что вы заставляли меня рассказывать сплетни, когда я должна была держать язык за зубами. Я знала, что нельзя было рассказывать вам про этот сундучок. Я знала, что вы попытаетесь его украсть. Я твердила себе, что вы никогда не сбежите с ним, вы так глупы. Я твердила себе, что вы никому не причините зла. Но вы залили глотку Глауду и бросили его на дороге, как мешок с ветошью. Вы ударили его сиятельство, который старался сделать для нас доброе дело. Вы напали на женщину, трусливые собаки! — Мэри сорвала шляпку с головы и ударила ею Роя. — Ты никчемный подонок! — Потом, к удивлению Лайла и всех остальных, она стукнула спящего брата. — И ты тоже, Глауд! Я больше не буду за тобой присматривать. Смотри за собой сам. Теперь из-за тебя у меня нет работы. Это было хорошее место. Теперь у меня ничего нет, даже доброго имени. Это все, что я хотела сказать. А теперь я ухожу. А ты, ты и твои дружки отправляйтесь к дьяволу!

Мэри взяла кружку и выплеснула содержимое на голову брата.

— Мэри? — Глауд потряс головой и поднял на нее невидящие глаза.

— Иди к черту! — сказала она. — Я закончила. — С этими словами Мэри устремилась к выходу.

Геррик вопросительно посмотрел на Лайла. Лайл кивнул.

Геррик открыл дверь и выпустил Мэри. В таверне наступила гробовая тишина. Лайл взглянул на Оливию.

— Ну что ж, это было увлекательно, — сказала Оливия и с ослепительной улыбкой посмотрела на каждого из Рэнкинов по очереди.

— Где он? — сурово спросил у братьев Лайд.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — ответил Рой, глядя Лайлу прямо в глаза. — Эта девчонка рехнулась.

Лайл встал, схватил Роя за плечи и, приподняв немного, отшвырнул к стене.

— Лайл, — начала Оливия, — мне кажется, не…

— Мы попробовали сделать по-твоему, — сказал Лайл. — Теперь мы делаем это по-моему.

Оливия быстро встала и отошла в сторону.

Джок попытался протиснуться мимо нее, но Лайл опрокинул стол. Глауд свалился со стула на пол. Лайл вытащил Джока и швырнул его в зал. Падая назад, Джок опрокинул стол и несколько стульев. Все посетители таверны вскочили на ноги.

— Шутки с вами двумя закончены, — заявил Лайл. — Считаю до трех, и вы мне расскажете, что сделали с моим сундучком. Потом я закую вас в цепи, отволоку в замок и сброшу с башни. Одного — с южной, другого — с северной.

— Ха-ха-ха! — Рой потер затылок. — Вы не сделаете этого, сейчас не прежние времена.

— Раз, — сказал Лайл.

— Он не сделает это, — обратился к брату Рой. — Это — блеф. Он не сделает. Это противозаконно. Это убийство. Вы слышали? — Рой обвел взглядом таверну. — Ты, Тэм Макэвой. Ты слышал, как он угрожал убийством?

— Я ничего не слышал, — сказал Тэм.

— Я тоже ничего не слышал, — подтвердил Крейг Арчибальд.

— Стыдно! — послышался чей-то голос. — Воспользоваться слабостью Глауда и его сестрой. И это, ваше сиятельство, только малая часть того, что можно рассказать о них.

— Вам нужна помощь, ваше сиятельство? — выкрикнул кто-то.

— Жаль, если все веселье достанется только вам, сэр, — добавил чей-то голос.

— Маллкрейк, неси свои веревки! — крикнул кто-то опять.

— Два! — произнес Лайл.

— Убей нас, и ты никогда его не найдешь! — выкрикнул Джок. — Никогда!

— Я его не найду, но и ты в таком случае тоже его не получишь… Три!

Рой взглянул на Джока. Внезапно они кинулись на мужчин поблизости, сбивая их с ног, потом развернулись и побежали в глубь таверны. В воздухе просвистела пивная кружка и ударилась Рою в затылок. Он упал. К нему поспешила кучка мужчин.

— Меткая рука, — сказал Оливии Лайл и направился к образовавшейся людской свалке.

— Нет! — завизжал Джок. — Остановите их! Они разорвут нас на куски. Остановите их, ваше сиятельство!

— Тогда скажи ему, где сундучок! — крикнул кто-то из мужчин.

Толпа расступилась, и парочка мужчин вытащила Джока вперед. Еще одна группа тащила бесчувственное тело Роя.

— Где он? — тихо спросил Лайл.

Джок опустил глаза на брата.

— Скажи ему, ты, дурак! — нетерпеливо встряхнул Джока один из державших его мужчин.

— В церкви, — выдохнул Джок.

Было уже поздно, но все жители деревни пошли с ними, прихватив с собой факелы, лампы, шутя и смеясь.

Они помогли Лайлу поймать негодяев, и они же помогли ему получить нужный ответ. При дневном свете вести поиски было бы намного удобнее, но они горели желанием идти сейчас и помочь возвратить похищенный сундучок.

— В конце концов твой метод оказался более действенным, — признала Оливия, когда они вошли в разрушенную церковь.

— Мы вместе сделали это, — сказал Лайл. — Ты размягчила их мозги, особенно Джока. А потом мне пришлось поколотить их.

— Не забудь эпизод, как тебе удалось вовлечь мужчин в эту борьбу.

— Что бы там ни было, но наш план сработал, — сказал Лайл. — Если бы Джок не выдал секрет, поиски могли бы растянуться на многие месяцы.

— Даже зная, что он где-то здесь, — Оливия огляделась вокруг, — мы бы потратили уйму времени, чтобы найти его.

Это было правдой. В Египте Лайл привык находить едва уловимые различия в пейзаже, которые указывали ему на то, что там что-то спрятано. Но здесь совсем другое дело. При свете дня это было бы легче, но сейчас он почти ничего не видел, едва отличая одну груду покрытых мхом камней от другой.

Джока со связанными руками вытолкнули вперед.

— Здесь, — сказал он и пнул ногой большую каменную плиту. — Под этими камнями.

Плиты, которые они с Роем положили поверх ямы, выглядели так, будто они упали сюда давным-давно. Даже Лайл, используя метод Бельцони, мог бы не заметить свежих царапин на камнях, единственного знака, что эти плиты недавно перемещали. Но он ведь привык искать в пустыне, под сверкающим солнцем.

Камни легко сдвинули с места, потом с помощью веревок сундучок вытащили из дыры.

Лайл дал время, чтобы все могли его рассмотреть. Сундучок, окованный металлическими полосками, с замками и замысловатыми замочными отверстиями, представлял собой интересное зрелище.

— Когда все вволю насмотрятся, можешь погрузить его в повозку, — сказал Лайл Тэму Макэвою. — На ночь придется отвезти его назад в замок. Но завтра утром я жду вас всех у кузнеца, будем открывать сундучок.

— Простите меня, ваше сиятельство, — сказал большой дюжий мужчина. — Я Джон Лармур, кузнец, сэр. Вам не надо ждать меня, чтобы открыть сундучок завтра. Если хотите, я сделаю это сейчас. Огонь в кузне горит слабо, но, если понадобится, мы довольно быстро можем раздуть его. Хотя, глядя на этот сундучок, думаю, огонь нам не потребуется.

Такое предложение было встречено хором одобрительных возгласов.

«Они удивительные люди», — подумал Лайл.

— Спасибо, Лармур, — слегка дрожащим голосом ответил Лайл, — это очень любезно с твоей стороны. — Лайл откашлялся. — Макэвой, погрузи сундучок в повозку и доставь его в мастерскую Лармура. Геррик, направьте кого-нибудь в замок, чтобы леди Купер и леди Уиткоут могли присоединиться к нам.

— И их служанки, — добавила Оливия.

— И их служанки, — согласился Лайл, взглянув на нее, — и все остальные. Наших узников тоже прихватите. Они ни за что на свете не должны пропустить это событие.

Из своих домов вышли все: мужчины, женщины и дети. Перед мастерской кузнеца образовалась огромная толпа. Те, кто смог, протиснулись в мастерскую. Остальные собрались перед широким входом. Отцы посадили своих детей на плечи.

Дрожащий свет свечей отбрасывал танцующие тени на стены, потолок и лица ожидающих.

Леди Купер и леди Уиткоут сидели впереди всей толпы на двух мягких табуретах, которые для их удобства принесли лакеи. Старшая прислуга стояла рядом.

Джок с Роем в сопровождении охраны стояли у двери. Их руки и ноги были скованы цепями.

Джон Лармур некоторое время тщательно осматривал сундучок, потом что-то сказал.

Геррику пришлось переводить, потому что картавый говор кузнеца трудно было разобрать. Лайл с трудом понял его слова в церкви, но тогда он говорил медленно и спокойно. Сейчас Лармур был взволнован и от волнения говорил быстро, а потому не совсем внятно.

— Он говорит, что это прекрасная работа мастера, — перевел Геррик. — Ему жаль ломать что-то, но придется спилить внешние замки.

Лайл кивнул, и кузнец приступил к работе. Когда висячие замки были спилены, Оливия снова попробовала справиться с запирающими механизмами с помощью своих инструментов. Ей потребовалось некоторое время, чтобы установить последовательность этапов работы, и в конце концов удалось освободить крышку одной замочной скважины. Она сдвинула ее в сторону и, поэкспериментировав с несколькими ключами кузнеца и попросив его немного подшлифовать один, открыла эти механизмы. Потом пришло время крутить металлические кнопки и одновременно снимать крючки. Лайлу пришлось помогать ей. Следом за этим обнаружился еще один механизм, но к этому моменту Оливия уже разгадала всю систему, и решение проблемы не заняло много времени.

Лайл заметил, что она постаралась встать так, чтобы закрыть обзор тем, кто наблюдал за ее работой.

Когда Оливия закончила, она отошла в сторону.

Это вызвало всеобщее бурное ликование и аплодисменты, все дружно поздравляли Оливию.

— Отличная работа, девочка! — кричали они.

— Теперь твоя очередь, — обратилась Оливия к Лайлу.

Он поднял тяжелую крышку.

Под ней оказался изысканно украшенный металлический щит, который скрывал замысловатые механизмы замков крышки. На самом верху открытого сундучка лежал искусно украшенный металлический лоток.

Люди сразу же стали спорить о том, что находится под лотком. Монеты, сказал кто-то. Драгоценности, говорили другие. Книги. Столовое серебро. Грязное белье, смеялись некоторые шутники.

— Непристойные картинки, — высказалась леди Купер. — Спорю на пять фунтов, Миллисент.

— Не говори ерунду, — сказала леди Уиткоут. — Бумаги не могут быть такими тяжелыми. Там скульптуры. Скорее всего сделанные из меди сатиры. В старые времена они были очень популярны.

— Мне всегда нравились сатиры, — заметила леди Купер.

— Это ты говоришь о лорде Скуиверсе, я полагаю.

— Скуинти Скуиверс? Разумеется, нет.

— Но у него были такие волосатые ноги…

— Ты бы посмотрела на нижние части его тела.

— О, я видела.

— Ты помнишь время…

— Кстати, насчет времени, — перебила их Оливия. — Все ставки сделаны? Отлично. Лорд Лайл, пожалуйста, положите конец томительному ожиданию.

Лайл вынул металлический поддон.

Ни украшения, ни монеты не ослепили его своим блеском. Да Лайл и не ожидал найти их в сундучке. Внутри лежала толстая парчовая ткань.

— Боже милостивый, — сказала Оливия, — боюсь, это старый халат.

— Это лишено всякого смысла, — сказал Лайл, наклоняясь к сундучку. — Кто стал бы предпринимать такие усилия, чтобы спрятать старую одежду? Этот сундучок не открывался несколько столетий. Замки не смазывались. — Его рука наткнулась на что-то твердое. — Подождите.

Лайл осторожно удалил ткань. Под ней оказалась другая, но в нее было завернуто что-то твердое.

Лайл вынул сверток из сундучка и положил на верстак.

— Что бы там ни было, но весит прилично, — заметил он.

Толпа заволновалась, послышался шепот. Стоявшие сзади интересовались, что там такое, а те, кто стоял впереди, отвечали, что не знают.

Лайл размотал ткань и вытащил прямоугольную оловянную шкатулку, в которой, к счастью, оказался один простой замок.

Оливии потребовалось всего несколько минут, чтобы открыть его. После нескольких попыток она открыла шкатулку одним из загадочных ключей в своей коллекции.

Когда она подняла крышку, в мастерской повисла тишина.

— Вот это да, — произнесла Оливия. — Подумать только!

Даже у Лайла перехватило дыхание.

— Это то, что я думал? — спросил он.

— Да что там, черт возьми? — взревел Джок. — Сколько нам еще ждать, чтобы узнать, что там нашли?

— Они специально делают это, чтобы подразнить нас, — сказал Рой.

В шкатулке оказался документ на плотном пергаменте, чернила выцвели и стали коричневыми, но четкий шрифт верховного суда Великобритании остался совершенно разборчивым. Бумага оказалась больше вытянута в ширину, чем в длину. На ней висела огромная печать.

— Это старые бумаги, — сказал кто-то рядом с Лайлом.

— Мусор! — громко застонал Джок. — Вся работа к черту! Столько лет! Ради мусора!

— Это не мусор, — сказал Рой. — Есть дураки, которые, подобно старому Далми, за старинные бумаги готовы заплатить хорошие деньги.

— Он мертв! Кто их теперь купит? Ты говорил, что там украшения. Золото и серебро. Все эти годы мы копали впустую.

— Ты на этом неплохо заработал.

— Несколько негодных монет! Старая пивная кружка. Ложка. Одна серьга. Сколько мы выручили за это?

— Это жалованная грамота, — объявил Лайл.

Рой и Джок наперебой стали требовать объяснить им, что это такое. Несколько голосов из толпы пообещали братьям неприятности, если они не заткнутся. Рэнкины успокоились и только что-то тихо бормотали про себя.

Лайл достал документ и внимательно прочитал текст на латинском языке. Он чувствовал, что рядом с ним стоит Оливия и тоже читает бумагу, хотя ей это, несомненно, давалось труднее. У нее не было Дафны Карсингтон, которая вдалбливала в голову Лайлу латынь, греческий и еще шесть языков. И все же она, должно быть, поняла суть документа, потому что тыльной стороной ладони утирала слезы, выступившие на глазах.

Его не должно было это особенно трогать: он держал в руках предметы гораздо более старинные, чем этот. Но ни один из них не касался его лично. У Лайла перехватило горло.

— Что это, ваше сиятельство? — спросил кто-то.

— Это совсем не то, что многие люди считают сокровищем, — сказал Лайл, немного успокоившись. — На этом документе от двадцать первого июня одна тысяча четыреста тридцать первого года стоит подпись короля Шотландии Якова Первого.

Толпа ахнула, и Лайл понял, что люди знают, насколько важная реликвия находится у него в руках.

Среди тихого шепота, доносившегося из толпы, Лайл различил спор братьев Рэнкин о том, мусор это или нет, пока кто-то не шикнул на них.

— В этой бумаге, — продолжил Лайл, — король дает моему предку, сэру Уильяму Далми, право построить замок Горвуд. «Замок или крепость, — сказано здесь, — обнести стенами и рвами и защитить его воротами медными или железными, а сверх того оборонительными сооружениями».

— Можем мы услышать все это, ваше сиятельство? — спросил Тэм Макэвой.

Лайл прочел документ сначала на латинском, потому что это звучало очень впечатляюще. Потом перевел на английский. Английский язык четырехсотлетней давности звучал не менее впечатляюще.

— Думаю, — сказал Макэвой, когда Лайл закончил, — это означает, что замок Горвуд целиком и полностью принадлежит вам, ваше сиятельство.

— Нравится это кому-то или нет! — крикнул кто-то.

Толпа взорвалась смехом.

— И мы тоже, ваше сиятельство, — продолжал Тэм. — Мы — со всеми нашими проблемами.

Толпа одобрительно загудела, снова послышался смех.

Лайл обвел взглядом всех, кто собрался здесь. Они смеялись, но не шутили. Лайл вспомнил все слова, что услышал вчера вечером.

Он почувствовал, как Оливия дотронулась до его руки, и посмотрел на нее.

— У тебя сейчас тот же вид, — вполголоса произнесла она.

— Какой?

— Вид человека, испытывающего угрызения совести.

— Эти люди… — пробормотал Лайл. — Мой отец. Что он натворил…

— Да, я понимаю. — Оливия сжала его руку. — Нам надо поговорить об этом, но позже.

Она осторожно положила документ назад в шкатулку и уже хотела было закрыть крышку, но помедлила и извлекла его назад.

— Что? — спросил Лайл.

— Там лежит что-то в уголке. Думаю, монетка. Или… — Оливия улыбнулась. Ее тонкие пальцы опустились в шкатулку и достали то, что там лежало.

Это было золотое кольцо, судя по виду, женское, украшенное рубинами или гранатами в форме кабошонов. Камни по цвету были близки к цвету волос Оливии.

Она подняла его выше, чтобы люди, стоявшие перед ней, могли его увидеть, а потом передать тем, кто стоял дальше.

В толпе раздавались охи и ахи и отдельные поздравления.

Из угла, где стояли братья Рэнкин, доносились стоны.

— Видишь? — Оливия взглянула на Лайла. — Это прекрасный, счастливый момент. Для всех, кроме этих негодяев. Наслаждайся этим.

Спустя несколько часов

Лайл стоял у оконной ниши и смотрел в ночь. На затянутом облаками небе звезд было немного.

К тому времени, когда иссякли все радостные восклицания по поводу сокровища и они опять погрузили сундучок в повозку и всей процессией направились в замок, было уже очень поздно. Даже леди были готовы отправиться спать.

Роя и Джока заперли в темницу в замке, решив заняться ими позднее.

Еще одно дело, с которым предстоит разобраться.

В Египте он сталкивался с массой подобных проблем: обман, воровство, драки и тому подобное. При раскопках случались травмы. Лодки тонули. Нападали крысы. Поражали болезни. Это была его жизнь. Временами она была интересной, даже кружащей голову. Сейчас…

Легкий стук в дверь заставил Лайла вздрогнуть. Он прошел к двери и открыл ее.

Перед ним стояла Оливия. Она была в белом халате, обильно украшенном всяческими воздушными штучками: ленточками, оборками и кружевами. Распущенные волосы лежали на плечах в восхитительном беспорядке.

Лайл увлек ее в комнату и закрыл дверь.

Но буквально сразу же передумал, открыл дверь и попытался вытолкнуть ее.

— Прими решение, — сказала Оливия.

— Глубокой ночью ты приходишь в спальню к мужчине в одном халате и ждешь от него решения?

Как давно это было? Давным-давно, целую вечность.

— Нам надо поговорить, — сказала Оливия.

Лайл опять затащил ее в комнату и закрыл дверь.

— Позволь мне объяснить тебе кое-что, — сказал он. — Девушка, которая приходит в комнату к мужчине практически раздетая, ведет себя неосторожно.

— Да.

— Значит, решено.

Сказав эти слова, Лайл сбросил свой халат и теперь стоял перед ней обнаженный.

— О! — выдохнула Оливия.

Свет от камина окрасил ее рассыпавшиеся по плечам волосы в цвета рубина или граната. Кожа сияла, как летняя луна, а в воздухе витал ее легкий, едва уловимый аромат. Лайл подхватил ее на руки и понес к высокой кровати.

Удерживая ее одной рукой, второй он отбросил одеяло и посадил Оливию на край постели.

— Хорошо, — согласилась она, — поговорить мы можем позже.

— О да. Нам о многом надо поговорить, — пробормотал Лайл.

У них впереди была целая жизнь, чтобы наговориться.

— Ты отлично со всем справился. — Оливия подняла руку и коснулась его груди.

— Ты тоже.

Лайл поставил колено ей между ног, и она медленно отодвинулась назад, подняв ноги на кровать. — Даже не могу передать тебе словами, насколько это волнующе, — произнесла Оливия. — Можешь написать мне письмо. Позднее.

Лайл взялся двумя руками за края ее ночной рубашки и халата, поднял их и посмотрел на ноги Оливии.

— Тебе нравятся мои ноги?

— До безумия, — ответил Лайл, наклонился и поцеловал лодыжку.

— О, ты порочный мужчина, — сказала Оливия, — ты жестокий и бессердечный…

— Дьявольский, — пробормотал Лайл. — Не забудь это определение — дьявольский.

Он огладил внутреннюю часть бедра, дразня ее и поднимаясь все выше и выше. Оливия откинула голову назад. Лайл поднял ее одежду еще выше и слегка коснулся пальцами ее интимного цветка.

— О, эти руки, — выдохнула Оливия, — твои руки! — Она накрыла своей рукой его руку и крепче прижала ее к своей плоти. — О, ради всего святого! Что я должна сделать?

Оливия встала на колени, развязала ленточки своего халата и сбросила его. Потом потянула через голову ночную рубашку и отбросила ее в сторону.

Рыжие кудри рассыпались по плечам. Небольшой рыжий треугольник блестел у нее между ног. Теперь на ней ничего не было.

Так легко было представить ее танцующей в лунном свете пустыни.

— Довольно, — сказала Оливия. — Довольно этой чепухи. Я никогда не буду добродетельной. И не проси меня быть добродетельной.

— Об этом я меньше всего хотел бы тебя просить…

— Иди сюда. — Ее рука скользнула вниз по животу к шелковистому треугольнику между ног. — Иди сюда.

Лайл забрался на кровать и опустился перед ней на колени. Оливия взяла его за руки и положила их на свою грудь.

Лайл наклонился и поцеловал ее долгим и страстным поцелуем. Он ласкал ее грудь, а она, обняв его за шею, запрокинула голову, чтобы он прикасался к ней так, как хотелось ему и как хотелось ей.

Она тоже ласкала его, касаясь его плеч, спины, сжимая его ягодицы. Она придвинулась к нему ближе и прижалась к его паху. Возбужденная плоть с готовностью уперлась ей в живот.

Оливия взяла ее в руку и сжала. Ее рука начала двигаться вверх и вниз, потом замерла и тихонько потянула набухшую плоть. Лайл сдавленно охнул.

Оливия подняла на него глаза.

— Ты закончила с играми? — хрипло спросил он.

— Не совсем. — Оливия легонько толкнула его. Лайл понял намек и лег, а она уселась сверху.

— Я знаю, это можно сделать, — пояснила она. — Я видела картинки.

Лайл рассмеялся. Он приподнял ее бедра и одним движением вошел в нее.

— О-ох, Лайл, любимый мой! — выдохнула Оливия и наклонилась вперед.

От этого движения его плоть оказалась сжатой, и он задохнулся от полученного удовольствия. Она поцеловала его, и этот поцелуй был настолько глубоким и страстным, что уже через мгновение Лайл плавал в густом тумане страсти и желания. Он крепче прижал Оливию к себе, и она начала двигаться, сама устанавливая ритм.

Движения были быстрыми и мощными, как будто все происходило в первый раз, как будто они ждали этого целую вечность, берегли в себе, и теперь это был их последний и единственный шанс.

Лайл смотрел на Оливию, склонившуюся над ним. Ее синие глаза потемнели, как полночное небо, растрепавшиеся волосы, словно огненный ореол, окружали ее лицо.

— Я люблю тебя, — сказал Лайл.

Он потянул ее к себе, чтобы поцеловать, чтобы крепче держать ее, пока они вместе взлетали и падали, пока наконец не достигли высшей точки блаженства. Безумный восторг и волна пронзительного наслаждения накрыли их обоих. А потом вдруг все затихло.

Прошло довольно много времени.

Оливия приподнялась и легла на кровать рядом с Лайлом. Он лежал на спине, слушая, как успокаивается ее дыхание, и смотрел на полог над кроватью.

Она положила руку ему на грудь, которая все еще вздымалась от неровного дыхания. Он еще не совсем успокоился, но в одном был совершенно уверен.

— Я люблю тебя, — произнес он, накрывая своей рукой ее руку.

 

Глава 20

Оливия жадно впитывала его слова и позволяла им проникнуть в самое сердце. Там она станет хранить их вместе с остальными своими секретами.

А еще она упивалась тишиной. Толстые стены Горвуда защищали от внешнего мира и заглушали звуки внутри замка. Она слышала только потрескивание огня в камине, голос Лайла, тихий и хриплый, да быстрый стук собственного сердца.

Она приподнялась на локте, чтобы посмотреть на него, не убирая второй руки с его груди. Под его твердой и сильной рукой, там, где уверенно билось сердце, было так тепло.

— Что-то в этом роде я уже начала подозревать, — сказала Оливия.

— Ты должна ответить согласием. Не понимаю, почему ты не можешь. Мы предназначены друг для друга. Это очевидно, в этом нет сомнения.

Оливия сделала глубокий вдох и протяжный выдох.

— Подожди здесь, — сказала она, соскользнула с кровати и, подобрав свою ночную рубашку, надела ее через голову.

— Оливия! — Лайл сел на кровати, потрясенно распахнув глаза. Свет от камина позолотил его кожу и ласкал бугрившиеся мышцы.

— Я хочу показать тебе кое-что, — ответила она. — Через минуту я вернусь.

К тому времени, когда она вернулась с коробкой в руках, Лайл уже встал и, надев халат, ходил по комнате.

— Прости, — сказала Оливия. — Бейли, как всегда, не спит, хотя должна спать. Она всегда начеку. Ей пришлось запихнуть меня в платье и поворчать о том, что я простужусь и умру. Иди сюда, к кровати. — Она поставила коробку на кровать и сама взобралась на нее. — Иди, — повторила она, похлопав по простыням, и села, поджав ноги. — Я хочу показать тебе свои сокровища.

— Я думал, ты уже показала, — ответил Лайл и, сев рядом, поцеловал Оливию в макушку. — Нельзя вскакивать с кровати через пару минут после того, как мужчина говорит, что любит тебя. Разве ты не понимаешь?

— Я хотела, чтобы ты увидел.

Оливия открыла коробку и начала вытаскивать содержимое: письма, которые он писал ей, маленького раскрашенного человечка из дерева — его первый подарок ей, браслет с синими камнями, кусочек гипса… и много чего еще. Маленькие сокровища, которые он прислал ей за десять лет. И носовой платок с его инициалами, который она украла несколько недель назад.

— Я люблю тебя, — сдавленным голосом сказала Оливия, подняв на него глаза, которые жгли слезы. — Видишь?

— Вижу, — медленно кивнул головой Лайл. — Я вижу.

Она могла бы все выразить словами, но она могла сказать все, что угодно, и заставить в это поверить.

Оливия знала это и понимала, что Лайл тоже это знает.

Коробка хранила ее секреты, то, что она по-настоящему хотела сказать.

Она позволила ему заглянуть в свое сердце, посмотреть на то, о чем она не говорила вслух, но что было правдой.

Лайл сглотнул и после нескольких мгновений звенящей тишины сказал:

— Ты должна выйти за меня замуж.

— Думаю, должна, — согласилась Оливия, глядя на свою коллекцию секретов. — Мне хотелось быть самоотверженной и смелой, но это мне не подходит.

— Правда? — Лайл смотрел на нее во все глаза, а она складывала назад в коробку безделушки и письма.

— Да. Против тебя невозможно устоять.

Лайл почувствовал легкость. Он не понимал, какой тяжелый и унылый груз давил на него, пока не сбросил его.

— Мы любим друг друга, мы друзья, — сказала Оливия. — И в постели все вполне хорошо.

— Вполне хорошо?

— Гораздо лучше, чем был первый опыт у леди Купер, — уточнила Оливия и повторила рассказ дам о первых браках.

— Я превзошел первого мужа леди Купер, — засмеялся Лайл, — у меня есть кольцо и все остальное.

— Кольцо из сундучка, — заметила Оливия. — О, это решает дело.

— Если мы пойдем и разбудим двух свидетелей, — Лайл обнял и поцеловал Оливию, — то можем объявить себя супружеской парой… и тогда ты можешь остаться в моей постели на всю ночь. В Шотландии женитьба намного проще.

— Все это звучит очень соблазнительно, — Оливия освободилась из его объятий и погладила Лайла по щеке, — но, думаю, мама захочет увидеть мое бракосочетание.

— Да, твоя мать. — Лайл покачал головой. — Я забыл. Родители. Черт!..

— У меня появилась идея, — сказала Оливия. — Давай возьмем несколько одеял, отнесем их вниз, украдем еды из кладовки, устроим пикник перед большим камином и составим заговор против твоих родителей.

Полчаса спустя

Они сидели, поджав по-турецки ноги, перед большим камином, который разжег Лайл. Им удалось раздобыть полбуханки хлеба, отличный сыр и графин вина, прямо из которого они и пили.

— Мои родители, — говорил Лайл. — Мои упрямые родители. Я переживаю самое счастливое мгновение своей жизни, во всяком случае, одно из них, а они сходят со сцены, подобно… подобно…

— Привидениям, — подсказала Оливия.

Лайл взял кусочек хлеба, положил на него пласт сыра и передал Оливии.

— Мой отец, — мрачно продолжал он. — Что он сделал здесь с людьми! Он по сто раз меняет свое мнение. Он издает своенравные правила. Он увеличивает сумму ренты, когда вдруг решает, что мало получает от них. Каждый раз, когда он вспоминает о Горвуде, он несет сюда одни только беды. Рэнкины и другие, им подобные, бессмысленно разрушают, крадут и запугивают, но никто ничего не может доказать, здесь у них нет никого, кто несет ответственность за поддержание порядка. Лорд Глакстон не станет вмешиваться. Он несколько раз пытался сделать это, но мой отец угрожал ему судебными тяжбами, да это просто не стоит того. Сельские жители слишком деморализованы и слишком заняты вопросами выживания, чтобы дать отпор. Что я могу? Я могу восстановить замок и обеспечить людей работой, но я не могу остановить отца, и как только я уеду, все покатится к чертям опять. Но и здесь оставаться я не могу.

И опять взгляд человека, испытывающего угрызения совести.

— Не можешь, — согласилась Оливия. — Десять лет своей жизни ты отдал Египту. Ты знал, когда был мальчишкой, чего хочешь, и ты усердно добивался этого. Это твое призвание. Просить тебя бросить это — все равно что просить поэта перестать сочинять стихи, а художника — перестать писать картины. Или моего отчима — бросить политику. Ты не можешь от этого отказаться.

— И все же я чувствую, что должен, — сказал Лайл.

— Или хотел бы. — Оливия погладила его по щеке. — Ты хотел бы, ты… Ты — высоконравственный человек. — Оливия подняла графин и сделала глоток вина.

— Я люблю тебя, — сказал Лайл.

— И я безумно тебя люблю. И хочу, чтобы ты был счастлив, даже если для этого мне придется пойти на жертвы. Но этого не следует допускать. — Оливия долго смотрела на огонь, размышляя и прикидывая разные варианты. И тут ей в голову пришла мысль. Очень простая. — О, Лайл, у меня есть идея!

Главный зал замка Горвуд

Десять дней спустя

— Это невыносимо! — кричал отец. — Ты во всем ей потакаешь, Рэтборн, и ты знаешь, что это — просто каприз. Вот мой сын, который хочет, нет, он действительно жаждет жениться…

— У него разбито сердце! — плакала мать. — Вы только посмотрите на бедного мальчика!

У Лайла был такой вид, какой он принимал всегда, когда его родители впадали в очередное безумие. Они всегда по-своему толковали все его слова и поступки. Зачем останавливать их сейчас?

Он написал родителям письмо, которое продиктовала Оливия, только без подчеркиваний, которые она сама обычно использовала. Оливия написала своим родителям. Мать с отцом прибыли недавно, немного позже лорда и леди Рэтборн. Всем четверым одинаково не терпелось, по разным причинам, поскорее увидеть свадьбу.

Потом Оливия сказала им, что передумала.

Так называемые компаньонки находились в замке Глакстона. На них невозможно было рассчитывать, они могли раскрыть план. У них были самые добрые намерения, но их поведение было непредсказуемым, когда они были навеселе.

Даже Лайл, совершенно трезвый, следил, чтобы не сказать что-нибудь лишнее. Он не умел играть.

— Все в порядке, мама, — сказал Лайл. — Я разочарован, да, но мне придется пережить это.

— Я не могу заставить Оливию выйти замуж, — подчеркнул лорд Рэтборн.

— Но она говорила, что любит его! — плакала мать Лайла. — Он любит ее. Он говорил, что они поженятся. Он писал об этом в письме. Я уже рассказала всем!

— Оливия передумала, — сказала леди Рэтборн. — Она всегда меняет свои решения.

— Но почему? — запричитала мать Лайла. — Почему, Оливия?

— Если вы должны знать… Правда, я не хотела говорить, мне не хотелось бы делать вам больно, — начала Оливия. — Но дело в том, что я не представляла, что у Лайла нет ни гроша.

Лорд и леди Рэтборн переглянулись.

Отец и мать Лайла даже не заметили этого. Они не замечали ничего, кроме себя. В данный момент они понимали только одно: одна из самых богатых девушек в Англии бросает их сына.

— Но он получит наследство! — заявил отец Лайла. — Ведь он — мой старший сын и наследник. Он получит все.

— Но это случится не скоро, слава Богу, — сказала Оливия. — Я, разумеется, желаю вам долгой и счастливой жизни!

— Ты говорила, что любишь его, Оливия, — укоризненно сказала мать Лайла. — До приезда сюда ты дала нам понять, что не против его ухаживаний.

Чем больше его родители выводили Лайла из себя, тем все труднее ему было сохранять безразличие на лице. По сути дела, он понимал, какую линию гнула Оливия и как она потихоньку добивалась своего.

— Все это было раньше, до того как я полностью осознала его плачевную ситуацию, — пояснила Оливия. — Если бы я вышла за него замуж, то стала бы посмешищем, а его бы стали унижать. Люди стали бы говорить, что я так отчаянно хотела себе мужа, что выскочила замуж за охотника за приданым.

— Охотник за приданым! — взвизгнула мать Лайла.

— Это не я так говорю, — успокоила ее Оливия. — Я знаю, Лайла такие вещи абсолютно не волнуют. Я знаю, что он взял бы меня в одной сорочке. — Оливия бросила короткий взгляд в его сторону. — Но мне известно, насколько подлыми могут быть люди. Я бы не вынесла, ради себя самой или ради Лайла, чтобы его доброе имя пачкалось дурными сплетнями. Мне очень жаль — я считала, что мы так хорошо подошли бы друг другу, — но я боюсь, что этому не бывать.

Оливия повернулась к Лайлу, в ее синих глазах блестели непролитые слезы. Лайл знал, что она могла заплакать или не заплакать по желанию.

— Лайл, боюсь, наша любовь обречена.

— Какое несчастье! У меня уже и кольцо приготовлено, и все остальное тоже.

— Это абсурд! — воскликнул его отец. — Разумеется, он не нищий!

— У него ничего своего нет, — сказала Оливия. — Ничего, что принадлежало бы ему, только ему. У него нет надежного источника дохода. У него есть только содержание…

— И к тому же щедрое, — перебил его отец, — которое я намеревался повысить по результатам прекрасной работы, которую он провел здесь.

— Это содержание, которое он может получить, а может и не получить, если вы ему откажете, — не согласилась Оливия. — Это — не его.

Должно быть, наконец до него что-то дошло, потому что отец Лайла прекратил метаться по комнате и принял задумчивый вид.

— Это единственное препятствие? — спросил он. — Деньги?

— Деньги, — повторила Оливия. — Нет, не просто деньги. Даже в большой сумме денег нет… вещественного содержания. Нам нужна собственность. Никто не мог бы назвать его охотником за приданым, если бы у него была своя собственность. — Оливия огляделась вокруг, бросила взгляд на стены огромного зала, которые теперь были украшены картинами. — Например, вот эта. Да, — задумчиво произнесла она, — теперь я думаю об этом и понимаю, что это было бы очень хорошо. Отдайте ему Горвуд полностью, и я выйду за него замуж, когда вы захотите.

Той же ночью

Было решено, что через месяц состоится пышная свадьба. Тем временем, однако, лорд и леди Атертон были настроены самым решительным образом не позволить Оливии избежать замужества. В Эдинбург направили слугу, чтобы он привез юриста. Юрист составил бумаги, по которым Горвуд и все его окрестности, а также приносимый ими доход и все прочее перешли к графу Лайлу.

Все дела были завершены к заходу солнца.

Сразу после этого Оливия и Лайл объявили себя женатыми перед своими родителями, перед леди Купер и леди Уиткоут, перед лордом Глакстоном и парочкой его родственников, а также в присутствии кучки прислуги.

Альер приготовил роскошный ужин, включая восхитительную выпечку, которую он приготовил в отвратительной, по его словам, печи.

Все собрались в главном зале и отмечали радостное событие.

Когда Оливия с Лайлом потихоньку исчезли, все только улыбнулись.

Чем скорее они вступят в супружеские отношения, тем лучше, считали родители.

Лайл повел Оливию на крышу.

Он позаботился запереть все двери.

Он принес наверх пледы и мех, потому что стоял ноябрь, и не просто ноябрь, а ноябрь в Шотландии, и было очень холодно. Хотя сегодня ночью капризные шотландские боги погоды улыбнулись им и разогнали облака.

Оливия откинулась назад, опираясь на руку Лайла, и посмотрела на ночное небо.

— Небо усыпано звездами, — произнесла она. — Я никогда не видела так много звезд.

— Здесь по-своему прекрасно, — откликнулся Лайл. — И все это заслуживает гораздо лучшего обращения, чем делал мой отец. — Лайл прижал Оливию к себе и поцеловал. — Это было великолепно. Ты была восхитительна.

— Бессовестная и беспринципная, лгала и жульничала. Да уж, я была на высоте.

— Блестящая идея, — сказал Лайл.

— Идея была очевидная. Кто лучше тебя будет управлять Горвудом?

— И кто лучше тебя может заставить моего отца отказаться от того, от чего он не хочет отказываться, не знает, что с этим делать, но не отдаст?

— Ты подожди, — заверила его Оливия. — Понемногу мы и братьев твоих получим тоже.

— Когда они немного подрастут, я бы хотел, чтобы они пошли в школу, — сказал Лайл. — Мне это никогда не нравилось, но они не такие, как я. Я думаю, они будут счастливы там.

— А ты будешь счастлив здесь? — спросила Оливия.

— Разумеется. Время от времени. Но ты же знаешь, я никогда не привыкну здесь.

— Я бы и не хотела, чтобы та привыкал. Тебе это не нужно. У нас есть Геррик.

— И моим первым действием в качестве лэрда Горвуда будет назначение его на место управляющего замком, — рассмеялся Лайл. — Ах, Оливия, власть — заманчивая штука! Это почти как в Египте. Как это восхитительно — ощущать свободу действий, делать то, что ты считаешь правильным! Я бы замучил себя угрызениями совести, если бы доверил этих людей отцу. Теперь мне не надо рассказывать ему про Джока и Роя. Если он узнает, то ничего не сможет сделать. И с Мэри Миллар он тоже ничего не сделает. Он никого не может уволить или нанять. Это единственное место, где он не может создать беспорядок.

Братьям Рэнкин Лайл сказал, что ближайшие пять лет они могут провести, помогая восстанавливать и налаживать мастерские, дороги и дома, или пойти под суд. Они выбрали работу.

— Возможно, пять лет честной работы исправят Рэнкинов, — сказал Лайл. — Если нет… Не будем создавать себе трудности заранее, подумаем об этом потом. И увольнять Мэри я тоже не вижу причины.

— Она оказалась в безвыходной ситуации, — согласилась Оливия. — Но в конце концов повела себя разумно.

— Это самое большее, что мы можем просить от людей, — сказал Лайл. — Чтобы они вели себя разумно.

Оливия повернула голову, чтобы посмотреть на Лайла, мех соскользнул с ее плеч. Лайл поправил его. Чуть позже он медленно разденет ее. А может быть, наоборот, очень быстро. Но для любовных игр на крыше ночь была слишком холодной.

— Ты повел себя правильно, — сказала Оливия. — В трудных обстоятельствах, в том месте, где ты никогда не хотел быть.

— Я кое-чему научился. — Лайл крепче прижал к себе Оливию. — Я извлек много полезного. И вот какая досада. Я должен быть благодарен своему отцу за то, что это началось.

— И мне, — добавила Оливия, — за то, что все так блестяще закончилось.

— А мы закончили?

— Не совсем, — сказала Оливия. — До тех пор пока у нас не состоится церемония бракосочетания, мы должны все держать в своих руках. Потом мы можем отправиться в наше свадебное путешествие.

— Ой, я об этом забыл! Ну что ж, мужчина должен приносить жертвы. Думаю, тебе хочется чего-нибудь романтического. Париж. Венеция.

— Нет, не говори ерунды. Туда все едут. — Оливия повернулась к Лайлу. — Я хочу увидеть сфинкса, пирамиды, гробницы и вонючих мумий. — Ее губы щекотали Лайлу ухо. — Отвези меня в Египет, милый.