Это была долгая и мучительная поездка, более сотни миль из Йорка в Алнвик в графстве Нортумберленд. Лайл начал ее, все еще злясь на Оливию, и закончил, злясь уже на себя.

На слова, которые он сказал вчера.

Она его друг. Правда, друг опасный и сводящий с ума, но он и сам далек от совершенства.

Прежде всего его характер. Лайл знал, что он у него слишком взрывоопасный, но разве он когда-либо прежде набрасывался так жестоко на женщину?

На женщину, которая каждую неделю преданно и честно писала ему письма. На женщину, которая всегда понимала, что означает для него Египет.

Осел. Животное. И это было только лишь начало. К тому времени, когда Лайл добрался до гостиницы «Белый лебедь» в Алнвике, через пару часов после заката, он перебрал все известные ему эпитеты на полудюжине языков.

Понимая, что изнурительная поездка, отсутствие ванны и ужина сыграли свою роль во вчерашнем срыве, хотя это ничуть его не оправдывало, Лайл принял ванну, сменил одежду и поужинал, прежде чем подойти к комнате Оливии.

Он постучал, потом еще раз. Дверь открыла Бейли.

— Я должен поговорить с мисс Карсингтон, — сказал он.

— Меня нет, — отозвалась Оливия. — Я вышла. Пошла продавать свою порочную душу Люциферу.

Лайл жестом приказал Бейли удалиться. Она посмотрела на свою хозяйку, потом на него и сделала шаг в сторону.

— Бейли, в самом деле, — сказала Оливия, — поверить не могу, что ты позволяешь ему запугивать себя.

— Да, мисс, — ответила Бейли. — Простите, мисс. — С этими словами горничная ушла в соседнюю комнату, не закрыв до конца дверь.

Лайл подошел к двери и закрыл ее.

Потом он повернулся к Оливии. С самого начала окинув комнату беглым взглядом, он знал, что она сидит у камина. Теперь он понял, почему она не вскочила, чтобы броситься к двери и попытаться вытолкать его вон, или стукнуть кочергой, или ударить перочинным ножом в шею.

Закутавшись в халат, под которым, очевидно, находилось очередное кружевное белье, Оливия сидела с приподнятыми юбками, опустив ноги в большой таз с водой. Он вспомнил и устыдился. Бесполезно твердить себе, что она поранилась только лишь потому, что вела себя как дурочка. Ей было больно, а он наговорил ей ужасных слов.

Лайл пересек комнату и встал прямо перед ней, их разделял только таз с водой.

— Ты не должна меня ненавидеть, — сказал он.

Неточные слова. Он понял это еще до того, как она бросила на него разъяренный взгляд синих глаз. Оливия ничего не сказала и только перевела пылающий взгляд на свою ногу.

Казалось, что тишина пульсирует у него в голове и в сердце.

«Не злись на меня… не злись на меня… не злись на меня».

Лайл взглянул на ногу девушки, такую стройную, белую и хрупкую. Он знал, что должен сказать. Это слово засело где-то там, в его голове.

«Прости!..»

Одно-единственное слово. Но тяжесть в груди и какая-то не присущая ему заторможенность во всем теле помешали Лайлу произнести это слово, и Оливия первой нарушила молчание.

— Я тебя презираю, — сказала она тихим и дрожащим голосом. — Ты разбил мне сердце. Безжалостным образом.

— Разбил сердце? — уставился на нее Лайл.

— Да.

Он себя вел как скотина и говорил жестокие вещи, но… сердце?

— Да ладно, — опомнился Лайл. — Ты знаешь, что я ничего подобного не делал.

Еще одна убийственная вспышка синих глаз.

— Сравнить меня с твоими родителями, из всех людей — именно с ними! Когда ты знаешь, как часто я ссорилась с ними, защищая тебя, потому что тебя здесь не было, чтобы ты мог постоять за себя. И сказать, что ты сделал бы что угодно, лишь бы находиться п-подальше от м-меня…

Оливия отвела взгляд.

Все сказанное ею было правдой. Оливия его друг, но она была подобна самуму — внезапному сильному вихрю, который проносится над пустыней и поднимает песок, словно огромную приливную волну, заставляя все живое искать укрытия. Он срывает шатры и разбрасывает пожитки, швыряя людей и животных, словно игрушки. Это явление, прекрасное и драматичное, редко несет с собой смерть, но всегда оставляет после себя разрушения.

Оливия — самум человеческого рода, и Лайл не мог отрицать, что она была одной из причин его разъездов. Но теперь он скорее вырвет себе язык, чем снова скажет правду.

Он встал на колени, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Ты ведь на самом деле не плачешь?

Оливия отвернула голову к камину. Свет пламени танцевал в ее волосах, зажигая медные искры в непослушных локонах.

Если бы она в самом деле была его сестрой, он мог бы погладить ее волосы. Если бы она была его возлюбленной… но они не смогут стать возлюбленными. Никогда. Он не сможет обесчестить ее и не сможет взять в жены самум. Такова простая и неоспоримая истина.

— С какой стати мне тратить слезы на бессердечного негодяя вроде тебя? — проговорила Оливия. — Разве я могу позволить себе быть задетой за живое дьявольской несправедливостью твоих слов?

Дьявольская несправедливость…

Драма. Это хорошо. Тяжесть у Лайла в груди стала ослабевать. Если Оливия пытается прибегнуть к обвинительной тактике, то прощение уже не за горами, хотя это и потребует некоторого времени и заставит выслушать ужасные словесные оскорбления, которые он полностью заслужил.

— В самом деле, зачем? — спросил Лайл. — Я никогда при тебе не стеснялся в выражениях и вряд ли стану. Но буду, если ты этого хочешь. У меня было достаточно практики. Но должен тебе сказать, что это будет угнетать мое настроение даже больше, чем адский климат Шотландии, мои постоянно конфликтующие родители и их проклятый замок. Если нам предстоит находиться вместе бог знает сколько времени, в этой глуши, с двумя выжившими из ума старухами, и я не смогу откровенно говорить с тобой…

— И не пытайся! — отрезала Оливия. — Не нужно притворяться, что я твоя наперсница, после того как ты сделал все возможное, чтобы уверить меня, что я таковой не являюсь. Если твое представление об откровенном разговоре означает оскорбление меня таким жалким способом…

— Жалким?! — Блестяще. И справедливо.

— Я не собака, которой можно дать пинка, когда ты не в духе, — продолжала Оливия.

— Ты могла бы дать мне пинка в ответ, — сказал Лайл. — Обычно ты так и делаешь.

— Я бы с удовольствием, но, как видишь, я на время выведена из строя.

Лайл посмотрел на ее обнаженную ногу в воде. Он помнил ощущение этой босой ступни на своей ноге. Ящик Пандоры. Он мысленно захлопнул крышку.

— Очень болит?

— Нет, — ответила Оливия. — Я просто подвернула щиколотку. Но Бейли вообразила, что она опухает, и заставила меня опустить ногу в теплую воду. Я должна делать, как она говорит, иначе она от меня уйдет, а если она меня оставит, ты же знаешь, я пропаду.

— Она тебя не оставит, — возразил Лайл. — И я тоже, до тех пор пока это дурацкое дело не будет завершено. Ты меня втянула в него и теперь должна мириться с последствиями. Нравится или не нравится, а придется мириться, Оливия. Ты сама на себя это накликала.

Лайл сказал себе, что настал самый удобный момент для прощания. Уйти сейчас — самый разумный поступок. Его более или менее простили, и ему больше не хочется умирать.

…Но ее нога…

Бейли считает, что она опухает.

Плохой знак. Ему было известно многое о таких вещах. От Дафны Карсингтон он узнал, как лечить распространенные болезни и раны прислуги и матросов.

Возможно, Оливия не просто подвернула ногу. Она могла ее вывихнуть или сломать одну из множества мелких косточек.

Лайл опустился на колени перед тазом. Он решил не замечать нижнего белья, озаренных огнем локонов и всего прочего женского антуража, сосредоточив все внимание на правой ноге Оливии, словно она существовала отдельно.

— Мне она не кажется опухшей, — заявил он. — Но трудно сказать наверняка, пока нога под водой.

Он осторожно вынул ногу из таза и услышал, как судорожно вздохнула Оливия.

Лайл не мог понять, что дрожит: то ли его рука, то ли ее нога.

— Больно? — спросил он.

— Нет, — ответила она.

Лайл осторожно повернул ногу сначала в одну, потом в другую сторону. Узкая грациозная стопа, пальчики изящно уменьшаются по размеру, как у египетских статуй. Влажная кожа оказалась такой гладкой под его рукой.

— Думаю, ты достаточно налюбовался на нее, — проговорила Оливия сдавленным голосом. — Мне холодно.

Да. Довольно долго. Слишком долго.

— В любом случае ножную ванну пора заканчивать, — быстро согласился Лайл. Он услышал, как дрожит его собственный голос, и надеялся, что Оливия этого не уловила. — Уже кожа сморщилась. — Он взял полотенце, лежавшее возле таза, разостлал его у себя на бедре, поставил туда ее ногу и начал мягко растирать ступню полотенцем, от щиколотки до пальцев. И назад к щиколотке. Потом двинулся выше, до колена. И опять вниз.

Оливия сидела совершенно неподвижно.

Лайл опустил поврежденную ногу на другое полотенце и проделал то же самое с ее левой ногой.

Лайл соблюдал осторожность, используя полотенце в качестве барьера между своими пальцами и кожей ноги. Но его волновал изящный контур ее ноги: тонкие косточки, изящный ряд пальчиков.

— Если ты бросаешься мне в ноги, — неуверенно произнесла Оливия, — то это, должно быть, просьба о прощении.

— Да, возможно, — ответил Лайл.

Это была та самая нога, которой она скользнула по его ноге прошлой ночью.

Он поднял ее ногу, как будто хотел поставить на полотенце, как сделал с правой ногой Оливии. Но замешкался. Всего на мгновение, которое показалось вечностью. По его телу прокатилась жаркая волна желания.

Лайл наклонился и поцеловал подъем стопы.

Он услышал резкий вдох Оливии и сам уже едва мог дышать от участившегося стука сердца, рвущегося из груди.

Лайл осторожно опустил ногу Оливии на полотенце.

Спокойно встал.

Неправильно. Неправильно. Все неправильно. Несправедливо по отношению к нему, к ней, ко всему остальному. Но это произошло, и он сумел остановиться, а его сюртук скрыл то, что с ним сделала Оливия. Или он сам.

— А может, я свожу с тобой счеты, — проговорил Лайл.

Он со спокойным видом неторопливым шагом вышел из комнаты, словно ничего не произошло, хотя внутри у него бушевал самум.

Как только за Лайлом закрылась дверь, открылась дверь соседней комнаты и вошла Бейли.

— Мисс, простите, — начала она, — я думала, что не должна…

— Не обращай внимания, — подняв руку, остановила ее Оливия. Она едва узнала собственный голос. Задыхающийся. Поскольку сердце до сих пор колотилось в груди, словно готовясь выпрыгнуть. — Он… — Она замолчала.

Какого дьявола он себе вообразил? Они же договорились, что эпизод в Стамфорде был ужасной ошибкой. Но они перешли черту… Он же мужчина, а когда мужчине засядет в голову идея — о, что за чушь! — он всегда думает об этом. Но он обязан держаться от нее на расстоянии.

Он не должен соблазнять ее, идиот!

Задумывалось ли это как извинение или как месть, но он пошел на губительный риск. Рискнул ее будущим! Своим будущим!

— Таковы мужчины, — сказала Оливия.

— Да, мисс, — откликнулась Бейли.

— Думаю, это была моя вина.

— Не знаю, мисс.

— Я рассердилась, ты же знаешь.

— Да, мисс.

— Из-за тех слов, что он говорил.

Оливия чувствовала, что ей до сих пор больно вспоминать об этом.

— Когда он вошел, мне следовало прикрыть ноги. Или по крайней мере опустить юбки.

— Да, мисс. Это должна была сделать я, но я вас бросила.

— Не твоя вина, Бейли. Я — Делюси. И не важно, кем еще я являюсь. Делюси всегда берут верх. Он ранил мои чувства, и мне пришлось отомстить, ответив провокацией.

Разве можно было поступить глупее? Разве не я преследовала его на балу у бабушки? Разве не был отчетливо виден незримый знак над его головой? «Опасность. Не играй с огнем». Любая из Делюси увидела бы это. Беда в том, что любая Делюси все равно поступила бы так же.

— Да, мисс.

— Так тяжело устоять перед риском.

— Да, мисс.

— Но он слишком опасен.

Его такие умелые руки и их прикосновение, невыносимо интимное. Такое терпеливое и методичное. Если он задумает соблазнить женщину, то будет действовать именно так. Не спеша. Целенаправленно. Так, как он целовал ее прошлой ночью, сосредоточив на ней все свое внимание. Никакой пощады.

Если бы другой мужчина так прикоснулся к ней, так целовал ее, все ее моральные принципы рассыпались бы в прах и она с радостью сдалась бы.

— И так плохо, и этак, — проговорила Оливия. — Если ты замужем, то можешь заводить романы. Но замужество — очень рискованная авантюра для женщины. Поставишь не на ту карту, выйдешь не за того мужчину — и проведешь остаток жизни где-нибудь в аду, где-то жарче, где-то холоднее, но все равно в аду.

— Так и есть, мисс, — сказала Бейли, которая была невысокого мнения о мужчинах. Наблюдение за тем, как мужчины ведут себя рядом с Оливией, разрушит иллюзии любой молодой женщины. — В то же время ее сиятельство, ваша матушка…

— Умоляю, не используй маму в качестве примера, — попросила Оливия. Ее мать встретила любовь своей жизни. Дважды. — Ведь это совершенно другое.

Вторник, 11 октября

Оливия постаралась проснуться до рассвета, как делала последние два дня. Только сегодня перспектива снова вытаскивать этих капризных дам из постели затемно или увлекать Лайла в веселую погоню потеряла свою привлекательность.

Солнце уже поднялось и светило в окно, когда она наконец была готова встретить новый день.

Бейли принесла ей поднос с завтраком. Там же лежало письмо.

Надпись гласила: «Мисс Карсингтон». Четкий угловатый почерк был хорошо знаком ей.

Оливия сломала печать, развернула бумагу и прочла:

Алнвик, вторник, 11-ое

Срочно.

Дорогая Оливия!

Когда ты будешь читать это, я уже уеду, поскольку намереваюсь достичь Горвуда, пока достаточно светло, чтобы произвести разведку. С некоторым запозданием до меня дошло (а учитывая то, что я мужчина, ты не удивишься тому, что это случилось с запозданием), что у нас нет ни малейшего представления, какой уродливой мебелью обставлен этот замок. Подозреваю, что обстановки там мало. Похоже, мне следует положиться на твое добродушие и просить тебя сделать для меня некоторые покупки в Эдинбурге. Николс составил приблизительный список, который я прилагаю к своему письму. Когда приедем, он сделает опись, и я вышлю ее тебе в Эдинбург.

Поскольку я привык к походным кроватям или одеялам на полу гробниц, то, разумеется, не стану спорить из-за расцветок и стилей. Полагайся на собственное суждение, и если ты сочтешь, что требуется что-то еще, прошу, добавляй это к своим покупкам без колебаний. В любом случае у меня нет сомнений, что твой вкус в подобных делах значительно превосходит мой.

Я направил письмо Мейнзу, агенту моего отца в Эдинбурге, известив его о твоей миссии. Все счета отсылай ему. Я знаю, что он, как и любой другой разумный мужчина, будет счастлив помочь тебе во всем, что тебе потребуется. Его имя и адрес ты найдешь в списке Николса.

Через неделю-другую надеюсь увидеть тебя в нашем замке ужасов.

Искренне твой

Л.

— Да уж, Лайл, — сказала Оливия. — Это вычеркнутое слово отдает таким ребячеством. Хотя… — Она задумалась. — Все-таки ты не совсем тупица. Не сомневаюсь, ты заметил ошибку в своем поведении.

— Мисс?

— Передышка, Бейли, — помахала ей письмом Оливия. — Он уехал, а мы отправляемся за покупками.

Эдинбург, 12 октября

Дорогой Лайл!

Чтобы не подвергать леди еще одной длительной поездке в карете, я решила продолжить путь в Эдинбург, без спешки, с частыми остановками. Мы прибыли сегодня поздно вечером, и какое же зрелище предстало перед нами, в точности как описывал Скотт:

Может быть, ты припоминаешь, что я приезжала сюда в детстве, но мои воспоминания спутались, и я считала, что выдумала их: замок, венчающий собой огромную скалу, возвышающийся сквозь копоть и туман, шпили и башни, пронизывающие атмосферу задумчивости, древний город с высокими домами, громоздящимися на гребне горы. Но вот он, самый поразительный город в целом мире, и да, я бы бросила вызов самому сфинксу, чтобы сравнить его со здешней атмосферой.

Но я знаю, что мои душевные излияния утомляют тебя, поэтому перехожу к делу.

Живописный старый город полон магазинов на любой вкус. Еще больше магазинов можно отыскать в новом городе, прямо на северо-западе. (Кстати, там раньше жил твой кузен, в красивом здании, до крайней степени заполненном старыми книгами и бумагами). Без сомнения, самые неотложные поручения мы выполним за несколько дней походов за покупками.

Я все сразу же пошлю тебе, кроме слуг, без которых мы не можем обойтись. Эдвардс, который должен выступать в роли нашего дворецкого, захочет сделать все возможное, чтобы к нашему приезду замок стал пригодным для жилья. Я тем временем наведаюсь в бюро найма прислуги и заявлю о наших потребностях. Учитывая ужас перед этим местом у местных жителей, нам придется полагаться на собственные скромные силы, по крайней мере в течение какого-то времени. Я, однако, совершенно уверена, что мы быстро докопаемся до причин появления призраков и наймем достойную шотландскую прислугу, поскольку, как тебе известно, наши лондонские слуги взяты взаймы и скоро должны вернуться домой. Желательно до того, как моя мама узнает, что я их выкрала.

Искренне твоя

Оливия Карсингтон.

В среду Рой и Джок Рэнкин вернулись из Эдинбурга. В их карманах позвякивала выручка от последней продажи вещей, которые им не принадлежали. Горвудскую таверну они застали гудящей от новостей: сын маркиза Атертона, граф Лайл, прибывает в замок Горвуд с целой свитой лондонской прислуги. Одна карета с коробками, сундуками и слугами уже на месте, прибытие остальных ожидается через несколько дней.

Рой и Джок переглянулись.

— Вряд ли, — сказал Рой. — Какие-то лондонцы едут поглазеть на старый замок, как они делают это время от времени. Все вокруг вбили себе в голову какую-то ерунду. Вечно думают, что кто-то приедет. Никто там не живет с тех пор, как старик уехал… сколько?.. лет десять назад.

Но окружавшие их люди были взволнованы, причем гораздо сильнее, чем тогда, когда внезапно появлялись путешественники из Англии, желавшие осмотреть замок.

Спустя некоторое время братья покинули таверну и под дождем отправились увидеть все собственными глазами.

На этот раз они обнаружили, что их соседи совершенно правильно все рассказали. С дороги, сквозь нескончаемый моросящий дождь, они рассмотрели свет по крайней мере в трех окнах. Когда братья подобрались ближе, то в обветшалой конюшне обнаружили экипаж и лошадей.

— Так не пойдет, — сказал Рой.

— Нам придется их остановить, — откликнулся Джок.

Четверг, 13 октября

Дворецкий Эдвардс был не настолько пьян, как ему хотелось бы. С тех пор как они приехали в замок Горвуд, дождь шел непрерывно.

Они привезли с собой постельное белье, но кроватей не нашлось. Для хозяина, привыкшего спать на каменном полу или голой земле, это было пустячным делом, но Эдвардс к такому не привык.

Они работали от самого рассвета и еще очень долго продолжали трудиться после заката, пытаясь сделать главную башню местом, пригодным для проживания дам. Крестьяне помогать им не стали. Они с завидным упорством отказывались понимать простой английский язык, и даже хозяин, при всем своем знании наречий язычников, ничего не смог разобрать в их говоре.

К приехавшим относились как к армии захватчиков. Можно было подумать, что владельцы магазинов не нуждаются в клиентуре, потому что на просьбы слуг из Лондона что-то продать они отвечали бессмысленными взглядами. А когда наконец снисходили до того, чтобы обслужить покупателей, то все путали.

Эдвардса верно поняли в таверне «Кривой посох» лишь после того, как заставили сделать дюжину кругов, и наконец потребовали представить заказ в письменном виде. Эдвардс остановился там, чтобы немного погреться, перед тем как тащиться по сырости обратно в проклятый замок.

Дорога была пустынной, ни единого фонаря. С одной стороны он различил силуэт церкви, сгоревшей дотла в прошлом веке. Он видел церковный двор, покосившиеся надгробные камни, словно дождь, темнота и холод тянули их книзу.

Дрожа от холода, Эдвардс посмотрел в том направлении, откуда услышал шорох. И вдруг прямо перед ним выросла белая фигура со светящимися глазами.

Он закричал, повернулся и побежал.

Он бежал, и бежал, и бежал…

Замок Горвуд

Пятница, 14 октября

Дорогая Оливия!

Тебе лучше найти нового дворецкого.

Эдвардс исчез.

Искренне твой

Л.