Он положил ее на ковер перед камином.

Оливия дрожала всем телом, зубы стучали, а руки были ледяными.

С колотящимся сердцем он сорвал с нее мокрую одежду. Тяжелый шерстяной плащ промок до самой подкладки. Неуклюжие от страха руки теребили пуговицу. Он никак не мог протолкнуть ее через петлю, поэтому оторвал ее, стянул с Оливии плащ и отшвырнул его в сторону.

Под плащом оказалась мужская одежда. Тоже мокрая. Лайл стянул куртку с ее плеч и снял ее, вынув руки из рукавов. Он отбросил куртку и выругался. На сей раз Оливия надела жилет, не так, как в Йорке. Он тоже промок, и на нем был целый ряд пуговиц, с которыми предстояло сразиться.

Лайл кинулся к скамье, схватил перочинный нож и срезал пуговицы. Он стащил жилет и перешел к шерстяным брюкам. Они оказались не такими промокшими, как вся остальная одежда, и Лайлу удалось с ними справиться. Он снял брюки и опять выругался.

На Оливии оказались фланелевые панталоны, и они были влажными. Столько слоев верхней одежды, и она промокла до нитки. Его сердце колотилось от страха и ярости. Сколько же она пробыла под проливным дождем? Что на нее нашло? Зачем она это сделала? Она заболеет. Лихорадка. Черт знает где, на расстоянии многих миль от нормального врача.

Лайл даже не пытался развязать завязки. Он их перерезал и начал стаскивать одежду.

— П-п-постой, — стучала зубами Оливия. — П-подожди.

— Ждать нельзя.

— Я с-сама.

— Ты вся дрожишь.

— М-мне так холод-дно…

Он стащил с нее панталоны, раздев, таким образом, донага, и завернул в свое одеяло, смутно сознавая, что надо прикрыть ее, но не задумываясь о причине.

Она только всхлипывала и бормотала чепуху: обрывки предложений, маловразумительные фразы. Что-то про письма, которых всегда было мало, и почему она сохранила этот мусор, но ведь Бейли ее понимает, правда?

Неужели она уже бредила?

Бред — признак лихорадки. Лихорадка предвещала воспаление легких.

«Не думай об этом».

Лайл обернул ее еще одним одеялом и помешал уголь в камине. Оливия все еще дрожала всем телом.

— Я н-не могу п-перестать, — произнесла она. — Н-не знаю п-почему.

Лайл стал растирать ее одеялом, пытаясь разогнать кровь, но грубая шерсть раздражала кожу, и Оливия поморщилась.

Он лихорадочно осмотрел комнату и схватил полотенца, приготовленные Николсом на завтра. Откинув одеяло, он стал растирать Оливии сначала одну руку, потом — вторую. Они были холодными как лед и дрожали.

Лайл переключил внимание на ее ноги и тоже стал растирать их полотенцем. Они тоже были ледяными. Он продолжал отчаянно работать полотенцем, не позволяя себе задумываться, стараясь только восстановить движение крови в конечностях.

Он не знал, как долго это продолжалось. Паника затмила его рассудок.

Руки у него устали, но он не останавливался.

Его так поглотил этот процесс, что он не сразу заметил, что Оливия перестала дрожать, стучать зубами и произносить бессмысленные слова.

Он замер и посмотрел на нее.

— О! — произнесла Оливия. — Я думала, что никогда уже не согреюсь. О, Лайл! Зачем ты меня так разозлил? Ты же знаешь, что бывает, когда я выхожу из себя.

— Знаю.

— Как я могла подумать, что справлюсь одна? Но я ведь хотела только проследить. Было так темно. Ни одного огонька в окнах. Я должна была заставить тебя пойти со мной. Мы друг друга дополняем.

Сказанное ею было понятно лишь наполовину, но и этого было достаточно. Его сердце немного успокоилось. Кожа под его ладонями наконец-то начала теплеть. Дрожь в теле почти исчезла.

В мозгу у Лайла стало проясняться.

И тогда он увидел все совершенно четко.

Оливия перед камином, завернутая в два одеяла. Ее одежда, разбросанная вокруг. Повсюду валяющиеся пуговицы.

— О, Лайл! — проговорила она. — Твои руки такие теплые. Твои чудесные, умелые руки.

Лайл посмотрел на свои руки, которые обхватили ее правое предплечье. Ему надо отпустить ее.

«Нет, не надо отпускать».

Вместо этого он медленно провел руками вниз по ее руке, потом — вверх, вниз и вверх. Опять. И опять.

Он тщательно следил, чтобы Оливия оставалась в одеялах, отворачивая их для того, чтобы снова массировать ей руки и ноги. Он медленно помассировал ей правую руку, потом левую.

— Это ощущение, — изумленным голосом сказала Оливия. — Я не могу его описать. Волшебное. Как ты это делаешь?

Он поднял одеяла, раскрывая ей ноги. Когда его ладонь скользнула по подъему ноги, она застонала.

Лайл подтянул подушки под голову и плечи Оливии и уложил ее на них. Она закрыла глаза и вздохнула, но тут же снова распахнула их, чтобы наблюдать за ним.

Лайл вернулся к растиранию ступней. Вначале одна, за ней другая. Потом он стал растирать ее ногу до колена, поднимая одеяло выше. Его ладони повторяли контуры ее икр. Кожа Оливии была похожа на бархат. Теплый бархат. Дыхание ее замедлилось и стало глубже. Она перестала дрожать.

Оливия теперь спокойно лежала на подушках и смотрела на него. Синие глаза освещал огонь камина, поэтому казалось, будто в них танцуют звезды. Свет озарял ее лицо: изящные скулы, изгиб губ, упрямую линию подбородка. Одеяла соскользнули с плеч, открывая белую шею, грациозный наклон плеч.

Лайл выронил полотенце и позволил себе коснуться ее щеки тыльной стороной ладони. Кожа у Оливии была такой же гладкой, как самый тонкий шелк, какой носят самые богатые египтянки, — такой тонкий, что его легко можно продеть сквозь кольцо. Однако это не шелк, а ее кожа, теплая и живая. Несколько мгновений назад Лайл думал, что потеряет ее, и мир для него остановился.

Он ладонью ощутил мягкость, тепло и жизнь.

Оливия повернула голову и губами коснулась его руки.

«Нет, нет, нет».

Но это была ложь. Он не этого хотел.

Все так просто. Всего лишь прикосновение. Легкое касание губами его ладони. Но он ждал целую вечность, и от этого прикосновения его встряхнуло так, словно он притронулся к электрическому стержню. Ее прикосновение рикошетом ударило Лайла в сердце, заставляя его биться неровно, прокатилось вниз, заливая жаром пах. Его тело напряглось и сжалось, а рассудок сузился до размеров туннеля.

Лайл стоял на коленях у ее ног и видел только Оливию, озаренную светом камина. Кожа, к которой он прикасался, теперь стала очень теплой. Она была жива, полна жизни, было видно, как поднимается и опускается ее грудь под одеялами.

В комнате было тихо и темно, только огонь потрескивал у них за спиной.

Оливия одной рукой удерживала одеяла на груди. Лайл потянул ее за руку, пальцы разжались, выпустив ткань. Никакого протеста. Ни единого звука. Она только смотрела на него, наблюдая. Прекрасное лицо оставалось серьезным и изучающим, как будто Лайл представлял собой тайну, которую ей предстояло разгадать.

Для него никакой тайны не существовало.

Он всего лишь мужчина, он просто отчаянно истосковался по ней, и несколько минут назад перед ним промелькнул мир без нее.

Лайл раньше жил без нее и находился вдалеке от нее. Хотя и скучал по ней. Если ему не к кому будет возвращаться, во что превратится его жизнь?

Мгновение назад он думал, что потеряет ее. Сейчас она здесь, теплая и живая в свете камина. Простой факт. Она здесь, и он ее хочет: один простой факт, который убил силу воли, добрые намерения, совесть и обязательства.

Лайл обнажил Оливию до талии и стал просто смотреть на нее, впитывая ее глазами, разумом и сердцем.

— Боже правый, — с трудом выдохнул он. — Боже правый, Оливия.

Ее кожа была жемчужно-белой, словно луна, висящая высоко в небе. Ее упругие груди светились, словно две другие белые и гладкие луны, увенчанные двумя розовыми бутонами, молившими о ласке. Оливия взяла его за руку, и он, не сопротивляясь, уступил ей. Она положила его руку себе на грудь. Лайл ощутил, как напрягся под его ладонью бутон. В паху у него тоже возникло напряжение.

Туннель его разума сузился еще больше.

Теперь он видел только Оливию. Он мог думать только о ней. Весь мир стал Оливией, сияющей в свете камина. Он обхватил рукой контур гладкой окружности, и она вздохнула. Он сжал в ладонях ее груди, и она тихо рассмеялась грудным смехом и закрыла глаза.

— Да, — сказала Оливия. — Это то, чего я хотела.

Простые слова. Он услышал в них все: сильное желание, удовольствие и что-то еще, чего он не знал. Все смешалось. Или так казалось. Но для него этого было достаточно, поскольку он и сам бы так сказал.

«Это то, чего я хотела».

Лайл раздвинул ей ноги. Не оказывая сопротивления, она смотрела на него. Он подполз к ней и, наклонившись, коснулся языком напряженного розового бутона.

— Да, — прошептала Оливия.

Да. Этим было все сказано. «Да» заключалось во вкусе ее кожи и звуке голоса, в том, как вздымался живот, когда ее тело выгибалось от быстрых движений его языка. «Да», — говорила она, потягиваясь и обнимая его за шею и прижимая к себе. «Да» скрывалось в ее стоне, когда Перегрин скользил по ее груди языком, пробуя на вкус жемчужную кожу.

«Да, это то, чего я хотела».

Она притянула к себе лицо Лайла и поцеловала, ее мягкие губы раскрылись в торопливом приглашении, предлагая вишневую греховную сладость. Потом был поцелуй, который сразил его, безумный, глубокий поцелуй, который казался сотней поцелуев, накопившихся за годы, таким бесконечным он был, и таким же бесконечным было ощущение падения. Глубокого погружения в Оливию, в себя самого и в тот необузданный мир, в котором нет ничего, кроме них двоих.

Мир сузился до вкуса Оливии, запаха ее кожи, ощущения ее тела у него под руками. В мире осталось только то, как она извивалась от его прикосновений, как ее руки двигались по его телу, пока она не нащупала края его рубашки. Она тянула ее наверх, пока Лайл не оторвался от ее губ, чтобы снять рубашку через голову и отшвырнуть ее в сторону. Теперь он был обнажен, так же как и она.

«Да, это то, чего я хотела».

Оливия провела ладонями по его плечам и рукам, погладила грудь, коснулась пальцами сосков, и Лайл почувствовал, как по его телу прокатилась дрожь.

— О! — воскликнула Оливия.

Она поднялась быстрым и гибким движением и коснулась языком его затвердевших сосков. Она подтянулась еще, обхватила ногами его бедра и поцеловала Лайла. Ее язык то проникал к нему в рот, то отступал, в то время как ее грудь терлась о грудь Лайла, а его горячая и напряженная плоть упиралась ей в живот.

Лайл обнял ее, гладя по спине, потом его руки спустились ниже и обхватили ее ягодицы.

За их спинами потрескивали угли в камине, и Лайлу казалось, что у него внутри тоже потрескивало. Каждое движение, каждый поцелуй разжигали пламя.

Он потянул ее вниз, не отрываясь от ее мягких губ, и Оливия подчинилась его безмолвному указанию, а ее ноги по-прежнему обнимали его бедра. Лайл поднял голову, открыл глаза и не отводил взгляда, пока раздвигал ей ноги и ставил ее ступни на ковер.

Его руки скользнули вверх по бедру к самому сокровенному месту. Отблески пламени сияли на мягких рыжих волосках, играли на влажной плоти. Лайл погрузил палец внутрь, и Оливия выгнулась всем телом навстречу его ласкам.

Лайл знал, как доставить ей радость. Больше всего на свете ему хотелось подарить ей удовольствие, но она так быстро воспламенилась, что все мысли сгорели без следа. Остались лишь инстинкт и желание. Это непреодолимо: два молодых тела, чьи плоть и кровь взывают друг к другу, и зов в крови столь же яростный и неодолимый, как самум.

Оливия дотронулась до его восставшей плоти. Гладкие пальцы заскользили по его длине, смыкаясь вокруг, вверх — вниз, вверх — вниз.

Лайл зарычал, отстранил ее руку и вошел в нее, натолкнувшись на тесноту и сопротивление. С тихим удивленным вскриком Оливия резко выгнулась ему навстречу, напрягаясь всем телом. Он страстно поцеловал ее и в глубину этого поцелуя, казалось, вложил все накопленные за целую вечность желания.

Оливия обвила руками его шею, потом обхватила ладонями его лицо. Напряжение ослабло, и она с неутоленной страстью ответила на его поцелуй. И пока длился этот долгий поцелуй, Лайл вошел в нее снова, еще глубже. Она немного напряглась, но не отстранилась и не оттолкнула его.

Откуда-то издалека донесся предупреждающий голос или воспоминание: «Остановись. Время остановиться».

Но предупреждение было таким далеким, и Лайл уже забыл об осторожности, им руководила страсть. Он овладел Оливией, она принадлежала ему, и он мог только снова и снова двигаться внутри ее, на каком-то примитивном языке заклиная: «Она моя. Моя. Моя».

Где-то в пульсирующем безумии он почувствовал, как ослабло напряжение и Оливия начала двигаться ему навстречу. Ее ногти вонзились ему в спину, а тело торопливо поднималось ему навстречу, снова и снова, быстрее и быстрее.

А потом это произошло, все во внезапном, необузданном порыве: последнее неистовое усилие — и взрыв счастья и удовольствия. И ощущение погружения в сумасшедший мир, где звезды взлетают вверх и падают в бездну неба.

Потом наступила тишина, которую нарушал лишь неистовый стук их сердец.

Оливия, ошеломленная, лежала под ним.

Те порочные гравюры не могли передать всего, что произошло. Она сама едва понимала. Такая проникновенная интимность. Ощущение взлета.

О Господи!

Она ощутила, как его плоть выскользнула из нее, и почувствовала себя глубоко несчастной и одновременно невероятно счастливой.

Этот ужасный, ужасный поход под ледяным ливнем по бесконечной дороге. Самое страшные и мрачные часы в ее жизни.

Даже когда умер отец и сердце разрывалось от горя, у нее по крайней мере была мать.

Этой ночью, вглядываясь в огромный темный силуэт замка, в котором не было ни одного освещенного окна, встречавшего ее, она чувствовала себя совершенно одинокой.

И вот чем все это завершилось. Она оказалась словно на небесах, но не на тех добропорядочных, скучных небесах, о которых болтают люди. Эти небеса были в его объятиях.

Лайл, приподнявшись, перекатился на бок, увлекая ее за собой. Она лежала спиной к нему, и он, положив голову ей на плечо и обхватив рукой грудь, притянул ее к себе так, что бедра Оливии оказались прижатыми к его паху.

Ей хотелось умереть от удовольствия при таком интимном, властном прикосновении. Она боялась заговорить, боялась возвращаться на землю. Она уцепилась за этот момент, когда все наконец встало на свои места, поскольку они вместе и открыто любят друг друга телом, сердцем и душой. На один короткий бесконечный миг весь остальной мир, вся остальная их жизнь и грубая реальность оказались за пределами их мира.

— С тобой все в порядке? — нарушил тишину тихий, хриплый голос Лайла.

«Да, наконец — на этот раз».

— Да.

— Я думаю… — начал он.

— Не думай, — перебила Оливия. — Давай не будем думать хотя бы сейчас. — Она положила руку на его ладонь, обхватившую грудь. — Не двигайся. Ничего не делай. Давай просто… побудем вместе.

Повисла долгая, но не спокойная тишина. Оливия чувствовала, как в нем растет напряжение. Потому что он воспитанный и честный.

— Я думал, что ты умираешь, — тихо сказал он.

— Я тоже так думала, — призналась Оливия.

— Я думал, ты будешь становиться все холоднее и холоднее, не переставая дрожать, пока не умрешь у меня на руках.

В тот момент она так сильно замерзла и была такой несчастной, что это запросто могло случиться, несмотря на все его усилия. Теперь Оливия вспомнила: яростное движение его рук на собственном теле, боль, когда он разогревал ее кровь, заставляя ее снова двигаться по сосудам… Его руки, его руки…

— Я тоже так думала. Думала, что никогда не согреюсь. Или нет. Не уверена, что могла тогда вообще думать.

— Что ты там делала? — спросил Лайл.

Она ему рассказала. Все, вплоть до мелочей.

— Почему ты вместо этого не запустила в меня чем-нибудь? — спросил Лайл. — Не могла найти способа помучить меня, не выходя под дождь?

— Когда я выходила, дождя не было, — отвечала Оливия. — На небе не было ни облачка. Ну, может, клочок-другой.

— Ты пробыла там несколько часов, — возразил он.

— Мне показалось, прошли годы.

— Что же мне делать с тобой?

— Завести тайный роман? — предложила Оливия.

— Я не шучу.

— Но это то, чего мы оба хотим, — повернулась к нему Оливия. — Все это ерунда — насчет того, чтобы держаться подальше друг от друга. Нельзя бороться с неотвратимым.

— Мы не очень-то старались, — сказал Лайл. — Одно испытание благоразумия, и мы его не выдержали.

— Лайл, я проваливала все испытания благоразумия.

— А я разве нет? Я мог вызвать твою горничную. Я мог поднять на ноги весь дом, и все бегали бы вокруг, принося что-то горячее, теплое и сухое, суетясь над тобой, посылая за врачом посреди ночи. Но нет.

Оливия погладила его по щеке.

— Ты не мог бы запереть свою совесть в ящик на время? Разве мы не можем просто насладиться этим моментом?

Лайл крепче прижал ее к себе и зарылся лицом в волосы.

— Ты сводишь меня с ума, — проговорил он глухим голосом. — Но сходить с ума с тобой восхитительно, и обычно я замечательно провожу время. Мы очень нравимся друг другу, когда не пылаем ненавистью, и мы с тобой друзья. А теперь мы занялись любовью, и у нас это хорошо получилось.

— О, Лайл! — рассмеялась Оливия.

— Неплохая основа для брака, — заключил он.

— Я знала это. Я знала это! — С этими словами Оливия немного отодвинулась от него.

Лайл вернул ее на место, крепко прижав к своему мускулистому телу. Он был таким теплым и сильным, что ей хотелось растаять на месте.

— Послушай меня, — начал Лайл, касаясь губами ее уха.

Аромат его кожи проникал в нос, превращая мозг в желе.

— Мы разрушим друг другу жизнь, — не соглашалась Оливия.

— Не до конца, — ответил он.

— О, Лайл! — Она склонила голову, прижавшись лбом к его груди. — Я восхищаюсь тобой. И всегда восхищалась. Меня восхищает твоя честность, твоя принципиальность, чувство долга и прочие прекрасные качества. И все они сейчас перепутались у тебя в голове, не позволяя увидеть ситуацию такой, какая она в реальности. Ты думаешь: «Я погубил ее». Послушай меня, правда состоит в том, и это действительно так, что меня рано или поздно должны были погубить. Я рада, что это был ты. Любовную жизнь следует начинать ярко, и ты мне в этом помог.

— Начинать? — повторил Перегрин.

Все его тело окаменело. Дальше будет только хуже, но ничего не поделаешь. Он намеревается поступить как порядочный мужчина, и он самый упрямый человек на свете.

— Я тебя обожаю, — сказала Оливия. — Всегда обожала и буду обожать. Но я эгоистка и романтик. Я должна занимать первое место в сердце мужчины. Меня не устроит то, чем довольствуются другие женщины, оставаясь в одиночестве и тоске.

— Оливия, тебе известно, что ты мне дороже, чем…

— Чем Египет?

Короткая, но многозначительная пауза.

— Что за странные вещи ты говоришь, Оливия? Разве это сопоставимо?

— Я думаю, что страсть к Египту всегда занимала в твоем сердце первое место. Я не смогу довольствоваться вторым местом в сердце моего мужчины.

Оливия почувствовала, как Лайл вздрогнул. Она отодвинулась и села.

— Мне нужно вернуться в свою комнату.

Он тоже сел, и у нее заныло сердце. Свет от камина подчеркивал крепкие мускулы его груди и скользил по бугрящимся мышцам рук. Он превратил его волосы в солнечный свет. Лайл принадлежал к тому типу мужчин, на образах которых основывались мечты и мифы. Эти мечты и мифы вдохновляли создателей знаменитых статуй из бронзы и мрамора, которым поклонялись верующие и приносили подношения в молитве.

Оливия бы с радостью стала его поклонницей. Она достаточно романтична для этого, но еще она слишком своевольна и свободолюбива, чтобы ограничить свою жизнь узами брака.

Лайл поднял одно из брошенных одеял и накинул на нее.

— Ты сейчас не в состоянии думать. Выбора у тебя нет. Ты можешь забеременеть. А даже если нет, Оливия, существуют правила, и я знаю, ты не захочешь опозорить свою семью.

— Значит, мы должны найти способ обойти правила, — сказала она. — Мы сделаем друг друга несчастными. Если ты хоть на миг заставишь замолчать свою беспокойную совесть, ты поймешь это. Ты слишком умный человек, чтобы не видеть этого.

Повисла тишина. Потрескивал огонь в камине. Лайл слышал отдаленный шелест. Должно быть, все еще шел дождь.

Дождь. Такое обычное дело. Но это из-за дождя она оказалась здесь, и это дождь привел их двоих к тому, что произошло.

Ужасно, что Оливия права. Ужасно, что она понимает это так же ясно, как он сам. Он влюбился в нее до безумия. Однако он не уверен, что этого достаточно, и совесть, которая побуждает его жениться на ней, говорит ему, что она будет несчастна, если он сделает это. Когда он позволял себе задуматься о том, чтобы связать свою жизнь с Оливией, он всегда думал, во что она превратит его жизнь, какой хаос произведет. Но он не думал о том, во что он сам превратит ее жизнь.

Теперь Лайл вглядывался не в опрокинутое самумом будущее, которое он представлял себе, а пытался понять свое сердце. Он не мог предложить ей то, что ей нужно, то, чего она заслуживает. Она должна занимать главенствующее место в сердце мужчины, и до настоящего времени ему не приходило на ум, что, возможно, в его сердце для этого просто нет места.

— Сегодня мы ничего не решим, — сказал он.

— Да, похоже на то, — согласилась Оливия.

— Лучше доставить тебя в твою собственную кровать.

— Да. Но еще нужно убрать следы нашего пребывания здесь, — сказала она. — Проще всего развести огонь в гостиной и бросить мою мокрую одежду перед ним. Это будет похоже на то, что я все-таки сделала то, что пыталась сделать: разжечь огонь и обсушиться.

Лучше согласиться с ней. Лайл привык думать быстро, но скрывать улики он не умел. Оливия поднялась на ноги.

Свет от камина оттенял белизну ее кожи и блестел на рыжем треугольнике между ног. Взгляд Лайла бродил вверх и вниз, вверх и вниз, пока не заныло сердце.

— Да, ты прекрасна, — сдавленным голосом сказал он.

Оливия улыбнулась.

— Но я не советую тебе бродить по шотландскому замку голой, — добавил он. — Ты сведешь на нет весь мой тяжкий труд и подхватишь простуду. — Лайл пошарил вокруг и нашел свою рубашку. Он встал, натянул ее на Оливию через голову и просунул ее руки в рукава. Манжеты закрывали ладони, а сама рубашка доходила ей до коленей.

Оливия оглядела себя.

— Не уверена, что смогу объяснить это так же легко, как свою прогулку в голом виде.

— Ты что-нибудь придумаешь.

Лайл взял ее за руку и повел к двери. Ему вспомнилось, как свободно порхали по его телу руки Оливии, воспламеняя кожу.

Что ему с ней делать?

Он приоткрыл дверь.

В гостиной царили тишина и покой. Он прислушался, как обычно делал перед тем, как войти в гробницу, где могла ожидать засада, его уши приспособились улавливать даже звук дыхания.

В гостиной никто не дышал.

Лайл шагнул в гостиную, ведя ее за собой. Огромная комната была темной, как гробница, за исключением полосы света из его комнаты и слабых отблесков огня, который Оливия пыталась развести раньше.

— Ты сможешь дойти, не свернув себе шею? — спросил Лайл. — Может, мне лучше пойти с тобой?

— Я справлюсь, — прошептала она. — Здесь не так много мебели, в которую можно врезаться.

Она высвободила свою руку и пошла. Лайл хотел сказать что-то, но среди беспорядочных мыслей не находил нужных слов. Он схватил ее за плечи, развернул к себе и горячо поцеловал. Она прильнула к нему.

— Иди, — оторвавшись от ее губ, подтолкнул Лайл.

И она пошла.

Лайл ждал, прислушиваясь к затихающим шагам босых ног Оливии, пока она пересекала длинную комнату. Он ждал, пока не услышал тихий стук захлопнувшейся за ней двери.

Тогда он вернулся к себе.

Николс собирал ее разбросанные вещи.

Идти через бесконечную гостиную во мраке ночи было нелегко даже в самом наилучшем состоянии, а самочувствие Оливии было далеко от идеального. У нее болело горло, в глазах щипало, ей хотелось лечь и плакать целую неделю.

Она знала, что сказала справедливые слова, нужные слова. Но тем самым она причинила Лайлу боль.

Она не возражала против того, чтобы стукнуть его, он мог это стерпеть, или наброситься на него, когда он вел себя как непроходимый болван. Но сегодня он позаботился о ней, занимался с ней любовью и… вывернул наизнанку ее сердце.

Теперь все было не так, как прежде. Какие бы чувства ни одолевали ее раньше, ах, она всегда немного любила его, но то, что она чувствовала сейчас, было чем-то совсем другим. И в данный момент болезненным.

«Прекрати хныкать! — приказала себе Оливия. — Разберемся со всем по очереди».

Вначале нужно попасть в свою постель незамеченной. Она, разумеется, могла придумать неправдоподобную историю, чтобы объяснить, почему ее вещи лежат перед камином в гостиной.

К счастью, необдуманные поступки, вроде подкарауливания злодеев под дождем, прекрасно вписывались в характер Оливии. Никто и глазом не моргнет. Никто не удивится, что одежда мужская. Ей просто надо рассказать, что случилось, опустив события, которые начались с того момента, как Лайл зашел в гостиную, и закончились, когда она ушла из его комнаты.

Другими словами, вычеркнуть целую вечность.

Оливия прокралась в свою комнату.

Там было светло.

На маленьком столике возле камина горела свеча, там сидела Бейли. На коленях у нее лежало шитье, но взгляд был прикован к Оливии.

— Я могу все объяснить, — сказала Оливия.

— О, мисс, вы всегда можете!

Мистер Николс, искусно раскладывая мокрую одежду у камина в большой гостиной, застыл на месте, когда появилось крошечное пламя свечи. Оно двигалось к нему. Когда оно оказалось рядом, он увидел лицо мисс Бейли, освещенное светом свечи. Толстая шаль прикрывала ночной наряд, поскольку он заметил удивительно игривые кружевные оборки, выглядывающие из-под халата возле лодыжек. Шлепанцы оказались украшенными цветными лентами. В тусклом свете свечи он едва мог различить их цвет.

— Мисс Бейли, — шепнул Николс.

— Мистер Николс, — прошептала она в ответ.

— Надеюсь, не таинственные существа стали причиной вашего бодрствования?

— Разумеется, нет, — ответила она. — Я пришла за одеждой. Ее нельзя здесь оставлять. Моя хозяйка и ваш господин, видимо, совсем лишились рассудка, — и я говорю это со всем уважением к уму вашего хозяина, но джентльмены иногда теряют разум, а моя мисс обладает редким даром помогать им впадать в подобное состояние.

Николс посмотрел на вещи, которые он так тщательно разложил вокруг.

— Зачем выставлять это напоказ, если вы и я — единственные, кому известно обо всех необычных делах этого вечера? — спросила мисс Бейли. — Не говоря уж о том, что все, что имеет отношение к моей хозяйке, необычное. Меня беспокоят в особенности вещи, требующие стирки.

Николс не мог понять, покраснела ли она, или ему только показалось. Свет от камина имел красноватый оттенок.

— Гм… Такая мысль приходила мне в голову, но мне показалось нетактичным говорить об этом его сиятельству.

— Я этим займусь, — сказала мисс Бейли с видом человека, который давно привык уничтожать улики.

Николс собрал сырую одежду.

— Если вы будете освещать дорогу, я донесу это до самой двери, — предложил он.

Она кивнула.

Бейли освещала дорогу, Николс нес одежду. В дверях он аккуратно положил вещи ей на свободную руку. Он потянулся было к ручке двери, но замер.

— Мисс Бейли, — пробормотан он ей на ухо.

— Нет. Я этого не позволю.

Он тихо вздохнул и открыл дверь. Горничная шмыгнула в комнату своей хозяйки. Николс закрыл двери и вздохнул снова. Секундой позже дверь немного приоткрылась.

— Подождите, — тихо сказала мисс Бейли.

Николс, исполненный надежды, повернулся к двери и увидел рубашку, которую просунули в щель.

— Это можете забрать, — сказала Бейли.

И Николс взял рубашку его сиятельства.