А потом Лайл почувствовал, как она обмякла в его руках.

Он с ошеломленным видом посмотрел на Оливию. Она моргнула и подняла на него широко распахнутые синие глаза, в которых было изумление.

У Лайла отлегло от сердца.

— Надеюсь, ты упала в обморок от восторга, — хрипло сказал он.

— Да, — изумленно выдохнула Оливия. — Вот это да!

— Что это? — спросил Лайл, взяв ее за руку, на которой было то единственное кольцо.

— Кольцо.

— Что это в кольце? — уточнил Лайл.

— Это скарабей. Ты сам прислал мне его. Наверное, уже и не помнишь.

Лайл вспомнил. Этого скарабея он послал ей давным-давно вместе с письмом.

— Я вставила его в кольцо, — пояснила Оливия. — Решила не вставлять его в ожерелье или браслет. Я подумала, ведь кольцо можно носить все время.

Лайл, не отрывая глаз, смотрел на кольцо.

Все время.

Все это время.

Десятки расторгнутых помолвок и сцен, заканчивавшихся ссылкой Оливии. Сколько писем она написала, которые начинались словами «Я опять в немилости» или «Они снова отправили меня в деревню, пока не успокоится шум».

Оливия, беззаботная и дерзкая, живущая по собственным правилам. Но несмотря на все это, она была верна ему.

— Это кольцо было на твоем пальце на балу у прабабушки?

— Разумеется, — ответила Оливия. — Я всегда ношу его. Оно дает мне ощущение, что ты всегда… под рукой, — засмеялась она.

— Ужасно. Для такого момента, как этот, отвратительный каламбур, — сказал Лайл. — Вот ты совершенно голая…

— Да, это потрясающе. Я никогда прежде не сидела голая в окне. Какой занятный во всех отношениях опыт! Ты такой изобретательный.

Только Оливия станет сидеть голая в окне в холодном замке и смеяться. Это зрелище, которое он увезет с собой… в Египет.

Только вряд ли он захочет делиться этим с кем-нибудь еще. К счастью, окна замка находятся в углублениях стен. Окно этой комнаты хоть и неглубокое, но небольшое по размеру. Иначе работники во дворе стали бы свидетелями отличной сцены.

Возможно, Оливия не стала бы возражать против этого.

— Да, в тот момент это казалось правильным решением, — сказал Лайл. — На самом деле это — единственно верное решение. В том-то и беда, понимаешь, стоит только одному начать это делать…

Продолжая говорить, Лайл поднял с пола шаль и укутал ею Оливию. Потом заправил свою рубашку в брюки и застегнул их, собрал всю ее одежду, сопротивляясь соблазну зарыться в нее лицом.

— Постарайся не подхватить воспаление легких, — сказал он, надевая ей через голову нижнюю рубашку.

— Это стоит того, — ответила Оливия. — Ты собираешься меня одеть?

— Я тебя раздел, смогу и одеть. — Лайл занялся корсетом. — Повернись, пожалуйста. С такими штучками легче справиться лицом к лицу.

— Даже Бейли не удается раздеть меня не повернув, — удивилась Оливия. — Поразительно, как ты смог расстегнуть все эти крючки и развязать ленты.

— Я изучил конструкцию твоего платья, — пояснил Лайл. — Мода довольно сильно изменилась с тех пор, как я был здесь в последний раз. Каждый раз, когда я возвращаюсь домой, одежда становится все сложнее.

— И для тебя разобраться в конструкции платья — все равно что распутать загадочную строчку иероглифов, — сказала Оливия.

— Это не совсем интеллектуальное занятие. — Лайл поднял ее чулки и подвязки.

— Я сама могу это сделать, — возразила Оливия.

— Я их снимал, я их и надеваю. — Никогда прежде Лайл не обращал пристального внимания на женскую одежду, хотя здесь много чего заслуживало отдельного внимания. Слой за слоем, со сложными механизмами застегивания и расстегивания. Но ее платья приводили Лайла в восторг. Он изучал их, сам не до конца сознавая это.

Он натянул чулок на ее узкую ступню, на изящную лодыжку, дальше по нежной выпуклости икры вверх до колена. Что-то сдавило сердце Лайла, сжимая его все сильнее.

Он завязал одну подвязку, потом проделал этот же ритуал с другой ногой.

Наверное, это была своего рода пытка, но это пустяки по сравнению с удовольствием раздевать и одевать ее, словно она принадлежит ему.

— Ты изучил мою одежду до мельчайших подробностей, — отметила Оливия.

— У меня способности замечать детали, фрагменты.

— А еще тебя отличает прекрасная способность мыслить, чтобы раскрыть секрет таинственной бумаги, — заметила Оливия.

Лайл, надевая ей панталоны, замер. Он совершенно забыл о той бумажке.

Но это был всего лишь кусок бумаги, интеллектуальная головоломка.

Оливия — вот главное.

Если бы он был древним египтянином, то именно ее образ запечатлел бы на каменных стенах, чтобы иметь возможность смотреть на нее всю жизнь, а потом оставить вечности.

Она поместила скарабея в свое кольцо и всегда носит его на пальце.

Лайл снял Оливию со стола и помог ей справиться с панталонами. Он надел на нее нижнюю юбку, платье, завязал все ленты, которые развязал, застегнул все крючки и пуговицы.

— Ну вот, — сказал он. Сделано, все сделано, все в надлежащем порядке, за исключением рассыпавшихся локонов, которые теперь закрывали уши и струились по шее.

Оливия шагнула нему и прижала ладони к его груди. Потом ее руки заскользили вниз.

— Лайл, это было невероятно восхитительно.

— Представляю, — ответил он, уже не в состоянии думать о чем-то. Ладонь Оливии прижалась к его плоти, которая с надеждой восстала и увеличилась в размерах.

Взгляд Оливии, аромат ее кожи, звук ее голоса и смех…

Лайл не стал ждать, что скажет ему совесть.

Он прижал Оливию к стене, поднял юбки и нашел разрез в ее панталонах. На этот раз он уже ничего не снимал и не расстегивал.

Позднее

Оливия натянула чулки, которые сползли сами собой в процессе лихорадочного акта любви, и завязала подвязку. Краешком глаза она видела, как Лайл застегивает брюки.

— Нам надо выбираться отсюда, — сказал он.

— Согласна. Это начинает выходить из-под контроля.

У нее нет опыта в любовных делах, но она может предвидеть результаты. Чем чаще они делают это, тем больше шансов, что она забеременеет.

Хотя шансы всегда одинаковы, когда ты занимаешься этим. И если у нее будет ребенок…

Оливия посмотрела на Лайла, высокого и сильного, с копной золотистых волос. Красивого и мужественного. Если она забеременеет, то не станет сожалеть об этом. Она найдет выход, как справиться с этим. Находить выходы у нее хорошо получалось.

Лайл вытащил стул из-под ручки двери.

— У нас мало времени обследовать антресоли при дневном свете, — сказала Оливия, выглянув в окно. — Солнце садится.

Лайл, открывая запоры на двери в южную башню, замер и проследил за ее взглядом.

— Сколько же мы времени здесь?

— Довольно долго, — ответила Оливия. — Пока расстегнули все пуговицы, крючки и развязали все завязки, потом надо было все это завязать, застегнуть опять. Потом — второй раз. И хотя в этот раз ничего не расстегивалось и не снималось, мне кажется, что мы занимались этим дольше…

— Да, — Лайл открыл дверь и взмахнул рукой, — пора идти.

«Да, самое время убираться отсюда».

Оливия начала задавать себе вопросы. Мучительные вопросы.

Ее тревожило, что ей делать, когда это случится опять.

Неужели это хуже, чем быть вообще ничем, жить на разных континентах, ждать писем, в которых он сообщит, что нашел там кого-то, женился и никогда не вернется назад?

Неужели это так ужасно? Неужели наступит конец света, если она согласится делать то, что весь мир считает правильным?

Это будет ужасно для него, сказала себе Оливия.

Она поспешила выйти из комнаты и устремилась к лестнице. Через мгновение она услышала его шаги за спиной.

— Интересно, готов ли чай, — сказал Лайл, — я умираю с голоду.

Оливия почувствовала, что тоже хочет есть. Со времени ее позднего завтрака у нее и крошки во рту не было.

— Мы можем выпить чай на антресолях, — ответила она, — не хочется терять время, пока светло.

— Сейчас обследовать комнату невозможно, пока люди работают. Если они заметят, что мы пристально рассматриваем камни и размахиваем пожелтевшим от времени листком бумаги, то сразу заинтересуются, что это мы ищем. Много времени им не понадобится, чтобы сложить два плюс два. И тогда искать сокровище станут уже не двое олухов.

— Ты прав, — согласилась Оливия. Об этом она не подумала. — Наверняка прознает вся деревня, потом — другая, и еще одна.

— В два счета эта новость докатится до Эдинбурга. Я бы не стал ничего усложнять.

— Придется подождать и сделать это в глухую полночь, — пришла к выводу Оливия.

— О Господи, что происходит у тебя в голове? — спросил Лайл.

Оливия повернулась и посмотрела на него.

— В глухую полночь?

— Когда все спят, — подтвердила Оливия. — Чтобы не вызвать подозрений.

— Ладно, так мы и сделаем, глупышка. Прервемся и выпьем чаю. К тому времени как мы закончим, работники уйдут, и мы сможем спуститься и посмотреть, как двигается работа. Возможно, мы даже поспорим об этом. И убьем на это несколько часов. Ты понимаешь?

— Разумеется, понимаю, — ответила Оливия, продолжая спускаться по ступенькам. — И я не глупышка.

Через два часа, когда работники ушли по домам, Оливия сердито смотрела на стены антресолей цокольного этажа.

— Либо мы должны прийти сюда с кирками, либо это надо делать при дневном свете, — сказала она. — Обе стены длиной двенадцать футов, и это просто глухие стены. Не знаю, как ты работаешь в гробницах, где нет окон. Я не могу разобрать, являются ли отметки на камнях символами, или это просто случайные царапины.

— Стены гробниц тщательно покрываются иероглифами и раскрашиваются. С помощью фонаря или свечей все можно довольно хорошо рассмотреть. — Лайл провел рукой по камню. — Здесь похоже на то, как будто кто-то киркой делал что-то по известковому раствору, а позже это было замаскировано. Но возможно, это был просто ремонт.

Оливия поняла, о чем он говорил, хотя заметить что-либо на извести было трудно.

— Если кто-то и вел здесь поиски, — сказала она, — то, похоже, у них, как и у нас, не было ни малейшего представления о том, где искать.

— Я не предлагаю начать наугад бросаться на стены. Эта комната находится в довольно неплохом состоянии. — Лайл посмотрел на Оливию. — Тебе придется сдержать свое нетерпение. Нам надо все обдумать и составить план.

Оливия осмотрелась вокруг. Комната, по мнению Лайла, когда-то была караульным помещением. Она могла похвастаться своим камином, буфетом и гардеробной, втиснутой в углу уборной у стены, выходящей на южную сторону. Сейчас комната была пуста, но недавно ее убрали и отремонтировали. Оливия испытывала разочарование и нетерпение, но не хотела сводить на нет проделанную людьми работу.

— Воскресенье, — сказал Лайл. — Работников здесь не будет, большая часть прислуги получит свои законные полдня отдыха. Мы сможем обследовать в замке каждый дюйм. Нам никто не помешает, и никто не распустит слухов. И все это будет происходить при дневном свете.

— Надеюсь, что к тому времени мы будем знать чуточку больше, — сказала Оливия. — К ужину вернутся дамы. Я рассчитываю, что они прольют хоть немного света на эту тайну. Потом, у нас всегда под рукой бумаги твоего кузена. Их надо просмотреть внимательно, я ведь только начала это делать. Ну что ж, — махнула рукой в сторону стены Оливия, — значит, в воскресенье.

— Если не будет дождя, — добавил Лайл.

Тем же вечером

— «У стен есть глаза и уши, но ищите внизу». Именно так было сказано? — проговорил Лайл.

Обе дамы кивнули.

Они поздно вернулись из Эдинбурга, где обедали с друзьями.

Во время легкого ужина они доложили о результатах своих разговоров с прислугой Фредерика Далми.

Весь их отчет уложился в два предложения.

— Мне жаль, мои дорогие, — сказала леди Уиткоут. — Полная бессмыслица.

— И никакого секрета, — добавила леди Купер. — Всем известно, что сказал Фредерик Далми на смертном ложе. Все посчитали это одной из его шуток.

— Они, видимо, все меньше и меньше понимали его в последние месяцы, — сказала леди Уиткоут.

Все знали о его романе с местной вдовой, который длился много лет. Все знали о других его романах. Кузен Лайла очень любил женщин, и они щедро любили его в ответ.

Вероятно, он коллекционировал вещи с той же страстью, с какой любил шутки и женщин. Всякий раз, когда ему попадалась книга, памфлет или письмо, имеющее отношение к замку Горвуд, он испытывал трепет. Но он не выделил, по крайней мере очевидным способом, ни одного документа, который можно было бы связать с сокровищем.

— Стены, — произнес Лайл и посмотрел на Оливию, которая гоняла по тарелке кусочек пирога. Она проделывала это с большей частью еды: раскладывала и перекладывала ее, изредка вспоминая, что ее надо есть.

— Да, — сказала Оливия. Ее мысли явно были где-то далеко. — Стены.

Ночь пятницы, 28 октября

Братья Рэнкин наблюдали, как Мэри Миллар и еще несколько человек вели из таверны ее пьяного братца.

— Полезный малый, — сказал Рой.

— Точно, — откликнулся Джок.

Мэри Миллар нанялась горничной в замок Горвуд. Ее брат Глауд был сапожником. Братья Рэнкин намекнули Мэри, что они тревожатся за пальцы ее братца, которые могут быть случайно сломаны, если Мэри не станет вести себя с ними дружелюбнее и не будет чаще болтать с ними. Ну, скажем, обо всем, что происходит в замке Горвуд. Они также беспокоились за то, что может случиться с Мэри, если она кому-нибудь расскажет об этом.

Любой, кто покупал Глауду выпивку, был его другом. Братья Рэнкин сразу же стали его очень хорошими друзьями. Каждый вечер, когда Мэри приходила забирать его, он сидел в углу со своими двумя самыми лучшими друзьями, отделившись от всех. Она тоже присаживалась к ним и говорила с ними быстро и очень тихо.

Сегодня она рассказала им о поездке старых дам в Эдинбург.

— Им известно, что сказал старикашка, — заметил Джок, — но они не ведут раскопки.

— «У стен есть глаза и уши, но ищите внизу», — повторил Рой. — Что там внизу, под стенами, кроме земли?

Джок осмотрелся вокруг, но никого, кто бы подслушивал, поблизости не было. Даже когда таверна была переполнена, посетители обычно оставляли немного пространства вокруг себя.

— Мы нашли кое-что в земле, — наклонившись к своей кружке, сказал Джок. — У стены.

Рой долго размышлял.

— Они не копают, — Джок уставился на свою кружку, — и мы не можем.

Рой продолжал думать.

— Я сойду с ума, точно, — заявил Джок. — Все это время…

— Может быть, в этих словах скрыт какой-то другой смысл, — перебил его Рой.

Для Джока это было слишком сложно. Он покачал головой, поднял кружку и осушил ее.

— Надеюсь, они смогут расшифровать, что значат эти слова, — продолжал Рой. — Это очевидно. Старик был образован. Сын лэрда образован. Может, то, что он сказал, обозначает что-то еще, и бумажка объясняет это? Мы не можем взять бумажку, мы ничего не можем сделать. Может, позволим им сделать это? Пусть они выполнят эту работу.

— И найдут сокровище? — спросил Джок. — Вот так? Сдаться?

— Ну почему не позволить им сделать всю работу и найти его? — сказал Рой. — Одно дело — найти, другое — присвоить.

— Ты заболел, Рой? Ты думаешь, мы сможем забрать у них сокровище? Полный дом прислуги под присмотром этого проклятого Геррика? Засовы на дверях, ловушки в подвале!

— У нас есть Мэри, — возразил Рой. — Она сделает то, что мы ей скажем.

Воскресенье, 30 октября

— Проклинаю вас, проклинаю вас! — кричала Оливия. — Проклятые, упрямые камни! Вы же не сфинкс, черт бы вас побрал! Там внутри что-то есть, и мы оба знаем это! — Оливия ударила по каменной стене антресолей своим молотком.

— Не надо…

— Ой! — Молоток с лязгом упад на пол.

— Не бей так сильно, — пробормотал Лайл и, положив свой молоток, подошел к Оливии. Она терла руку. Лайл отвел ее руку в сторону и стал растирать. — Стучать надо осторожно.

— Я не создана для этой работы. Я не понимаю, зачем стучу. Не знаю, что я слушаю. Ты не можешь просто сделать то, что делает Бельцони? Вернее, делал.

— А что делал Бельцони? — спросил Лайл.

— Ты знаешь. Сам как-то объяснял мне. То, как он смотрел на сооружение и замечал какие-то отличия в песке или в камнях вокруг. Именно так он нашел вход во вторую пирамиду. Он рассказал об этом в своей книге. — Оливия ткнула рукой в стену. — Разве ты не можешь просто посмотреть?

— Я смотрел. Но это совершенно другое. Это не погребено под песком и камнями. Я не знаю, что ищу.

Лайл уже не растирал ей руку, но вдруг понял, что по-прежнему не выпускает ее из своей руки. Осторожно и мягко отпустив ее руку, он отступил на шаг назад.

Пять дней.

Это довольно много времени. Все это время они были заняты, просматривая бумаги и книги Фредерика. Но не за закрытыми дверями. Они отнесли книги и документы вниз и работали в главном зале, он — с одной стороны стола, Оливия — с другой.

Они не говорили об этом вслух. В этом не было необходимости. Ситуация вышла из-под контроля, и даже Оливия признала это. Даже она понимала, что они на грани, и даже она, такая бесстрашная, отступила назад.

«Мы погубим друг другу жизнь… Я не стану довольствоваться вторым местом в сердце мужчины».

— Где наша бумажка с разгадкой? — спросил Лайл.

— Где-то на полу, — ответила Оливия. — Я ее отбросила и лучше бы никогда не видела.

— Никогда не напоминай мне и не проси, чтобы я взял тебя на раскопки.

— Как будто ты взял бы!

— Я бы взял, да только ты умрешь от скуки. Или убьешь кого-нибудь. У тебя совершенно нет никакого терпения.

Оливия стремительно развернулась, так что юбки всколыхнулись, и бросилась на одну из скамеек, которую оставили работники.

Лайл нашел пожелтевшую от времени бумажку, которую она кинула в сторону, и сосредоточился на ней. Значки не соответствовали тем, что были на стенах. На стенах присутствовали инициалы и значки каменщика. Каждый оставлял после себя какой-то значок. Точно так делали гости на большой кровати из Уэра.

— Оказывается, ты думал об этом, — подала голос Оливия. — О том, чтобы взять меня с собой на раскопки.

Он думал об этом больше, чем отдавал себе отчет. Когда Лайл впервые увидел пирамиды и сфинкса, он подумал о ней. Каким было бы выражение ее лица и что бы она сказала. Он бы вошел в гробницу и…

— Я иногда думаю, как это было бы: повернуться к тебе и сказать: «Посмотри на то, посмотри на это, Оливия». Да, я иногда думаю об этом.

— О!

— Первое мгновение открытия — самое волнующее и восхитительное. Тебе бы понравилось. Но этому предшествуют часы и дни, недели и месяцы нудной, скучной работы.

— Во время которой ты забыл бы о моем существовании.

— Ты могла бы принести мне чашечку чая, и это напомнило бы мне о тебе.

— Для этого у тебя есть Николс, — заметила Оливия.

— Ты могла бы снять с себя всю одежду.

— И танцевать обнаженной среди пустыни?

— Ночью, — добавил Лайл. — Под звездным небом. Ты никогда не видела таких звезд, таких ночей.

— Звучит божественно, — тихо сказала Оливия и вскочила со скамейки. — Но я знаю, что ты делаешь. Ты пытаешься соблазнить.

— Не говори глупости.

Неужели он и в самом деле делает это? Возможно…

— Я тебя знаю, Лайл. Я знаю тебя лучше других. Твоя совесть помаленьку таяла, таяла ночь за ночью. И ты разработал коварный план моего падения. «Я соблазню ее», — решил ты. И потому, что ты знаешь меня лучше других, кроме матери, разумеется, ты знаешь способ, как это сделать.

«Неужели? Неужели это было так?»

— Терпения во мне больше, чем ты думаешь, — Оливия приблизилась к Лайлу, — но я не в настроении. Эта несчастная трагическая страсть не для меня. Дай мне еще раз взглянуть на эту проклятую бумажку.

Египет. Танцевать обнаженной в пустыне под звездами.

Он казался ангелом — золотистые волосы, отливающие серебром глаза. Но у него был несносный характер. Оливия взяла у него бумагу и заставила себя сосредоточиться.

На рисунке были две стены, шириной по двенадцать футов. Внутри квадратиков, символизирующих камни, разместились крошечные значки и цифры.

Примерно на четверть выше рисунка стены, справа, был символ.

— Вот этот, смотри, — сказала Оливия. — Он не похож на остальные, да?

— Думаю, это клеймо каменщика. Похоже на буквы «ГЛ», перечеркнутые стрелой. Если это стрела, то она указывает влево.

— Но где это? — спросила Оливия.

Они оба подошли к восточной стене и стали искать значок. Ничего.

Они перешли к западной стене и пристально изучили ее. Ничего.

— Этот знак должен быть на одной… — Оливия замолчала. — Если только мы ищем не то, что надо.

Слова и образы смешались в голове Оливии. Что там сказали дамы? Что повторил Лайл?

— Помнишь, я сказала, что рисунок стены такой откровенный, а ты ответил, что карты всегда откровенные? — спросила она.

Лайл взглянул на значок, потом посмотрел на стену.

— Стрелка, указывающая на место?

— Если имеется в виду западная стена, — размышляла Оливия, — то стрелка, возможно, указывает на окно.

— Но почему «ГЛ»?

— Это рисунок твоего кузена. Что, если это — одна из его шуток? — заметила она. — У стен есть глаза и уши. Смотрите вниз.

И в этот момент Оливию осенило. Город на большой скале. Город, в котором Фредерик Далми провел последние годы своей жизни.

— Эдинбург, — произнесла Оливия. — Он бы подумал, что это будет забавно.

— Я не…

— Пошли, — взяла его за руку Оливия.

Его рука. Это его рука. Так просто — держать его за руку. Но то, что происходило в это время у нее внутри, простым назвать было сложно.

Оливия повела его в самую восточную оконную нишу, в клозет.

— Гарди лу, — сказала она, открыв дверь.

— Это уборная.

— Гардеробная, — сказала Оливия. — Игра слов и значений. В Эдинбурге, когда выливают помои в окно, кричат: гарди лу — берегись, вода.

Пространство было совсем маленьким и темным. Хотя найти доску, чтобы закрыть дыру, было довольно легко, и единственная свеча, которую принес Лайл, в узкой комнате казалась очень яркой. Они увидели инициалы, примитивные рисунки и грубые шутки, нацарапанные на камнях разными руками в разное время.

Лайлу пришлось втиснуться среди юбок Оливии, и они стояли локоть к локтю, пока он медленно поднимал и так же медленно опускал свечу, чтобы они могли внимательно рассмотреть каждый камень.

Хотя дверь они оставили открытой, чтобы из окна клозета проникало как можно больше света, комната не была предназначена для двоих, даже на короткое время. Воздух стал жарче и плотнее, волосы Оливии щекотали Лайлу нос, а вокруг него сгущался смутный аромат ее одежды и кожи.

— Нам лучше поскорее найти что-нибудь, — сказал Лайл. — Это… это…

— Я знаю. Это все равно что в гробницах? — спросила Оливия.

— Я никогда не был в гробнице с тобой. — Лайл начал клонить голову к ней, туда, где на висках плясали редкие кудряшки.

— Осторожно, свеча, — предупредила Оливия, и в тот же самый момент Лайл почувствовал, как на его руку капнул горячий воск.

Он выровнял свечу, и пламя осветило линию известкового раствора вокруг камня. По обеим сторонам кто-то нацарапал маленькие крестики.

— Вот, — сказала Оливия. — Неужели это…

— Да. — Лайл поднес свечу. — Крестами помечено место.

— Боже мой! — сжала его руку Оливия. — Не могу поверить. Это старые царапины, да?

— Старые, — успокоил Лайл. — И метки стоят на растворе, не на камнях. Старые метки, старый раствор.

Повсюду в других местах метки стояли на камнях.

У Лайла заколотилось сердце. Возможно, это ничего не значит. Возможно, это очередная шутка кузена. Значки были старыми, но невозможно было сказать, насколько старыми они были. Десять лет, двадцать или двести?..

— О, Лайл, мы нашли это место! — Оливия повернулась к Лайлу. — Мне не важно, что это. Но оно старое, мы искали и нашли.

Лайлу тоже было все равно, что это. Он поставил свечу в углу, обхватил Оливию за талию и оторвал от пола, чтобы их глаза оказались на одном уровне.

— Ты сумасшедшая девчонка, — сказал он. — Сумасшедшая, умная девчонка.

— Спасибо. — Оливия обвила руками его шею. — Спасибо тебе. Если мы ничего больше не найдем, спасибо тебе за это.

Лайл поцеловал ее. Он поднял ее, чтобы сделать это. Она ответила на его поцелуй. Поцелуй был долгим и страстным, как будто это был их последний шанс.

Потом Лайл медленно поставил ее на пол. Он взял свечу и стал делать то, что делал всегда. Осматривать. Оценивать. Решать. Он изучил известковый раствор. Он учел варианты. Он решил.

— Нам нужно зубило, — пришел он к выводу.

Это длилось целую вечность. Они принесли кирки, но Лайл сообразил, что размахивать киркой с пользой для дела в таком небольшом пространстве невозможно.

Поэтому они ковыряли раствор, стоя бок о бок, их тела время от времени касались друг друга в процессе работы.

Постепенно раствор отскакивал от краев камня, пока наконец они не освободили его настолько, чтобы можно было сдвинуть.

— Раствор оказался не таким твердым, как я ожидал, — заметил Лайл. — Я думал, на это у нас уйдет несколько часов. — Он покачал камень. — Похоже, он не такой тяжелый, как кажется. Хочешь попробовать сдвинуть его вместе со мной или пошлешь за прислугой?

— Как ты можешь спрашивать? После того, сколько времени мы потратили на тот досадный клочок бумаги и на те упрямые стены? После всего этого я позволю слугам насладиться триумфальным моментом?

— Но мы не знаем, будет ли он триумфальным, — возразил Лайл.

— Мне все равно, даже если то, что мы обнаружили, окажется всего лишь парой башмаков кузена Фредерика. Мы ведь что-то нашли.

— Ладно, — согласился Лайл. — Положи руки вот сюда и поддерживай камень, а я буду двигать.

Оливия выполнила его указание, и медленно, дюйм за дюймом, камень стал выходить из стены.

Тем не менее это произошло немного быстрее, чем ожидала Оливия. Задняя кромка камня появилась так внезапно, что она оказалась не готова и упустила бы его, но Лайл быстро подхватил камень.

Спереди камень ничем не отличался от других камней, но он был выдолблен на несколько дюймов в глубину.

Лайл взял свечу. Оливия встала на цыпочки, пристально вглядываясь в дыру, в которую был замурован камень.

Там лежал окованный железом сундучок.